Акула считается одним из самых совершенных творений природы. Ее тело подчинено одному - скорости. И если смотреть на нее с точки зрения аэро- или гидродинамики, обводы ее совершенны настолько, что нечего больше добавить. И нечего отнять. И когда видишь ее стремительный бег под водой, невольное восхищение овладевает душой. И наслаждение, которое испытывает каждый перед красотой и мощью. Весь организм акулы подчинен той же скорости. Она все время, всю свою жизнь, должна находиться в движении, потому что лишена воздушного пузыря, который держал бы ее в воде. Поэтому даже во сне она должна двигаться. Но стоит заглянуть ей в глаза...
Если акула случайно в драке или еще как распорет себе брюхо, она, подчиняясь древнему хищному инстинкту, будет хватать и глотать собственные внутренности, вылезающие из раны. Хватать и глотать, вертясь в облаке собственной крови. И, ощущая вкус и запах крови, быстро осатанеет. И будет хватать и глотать. А проглоченное будет вылезать назад из распоротого брюха, и она опять станет глотать. И, вероятно, только тогда, когда ей удастся вцепиться зубами в собственное сердце, мотающееся на коротком шнуре аорты, только тогда этот ужас закончится. И с обрывком сердечной мышцы в зубах она медленно по спирали пойдет ко дну. И глаза ее по-прежнему останутся бессмысленными дикими и не изменят своего прижизненного выражения. Не стоит заглядывать ей в глаза...
- Боже мой, какой ужас! - сказала Хозяюшка, прочитав написанное.
Она, тихо устроившись в кресле напротив, неотрывно смотрела на меня все то время, пока я работал. Вообще-то это меня раздражает, а когда я работаю, чей-то пристальный взгляд сразу становится невыносимым. Но, странное дело, взгляд Хозяюшки меня не то, чтобы раздражал, он не мешал мне вовсе. Когда, наконец, ей надоело мое совершенное равнодушие к ее присутствию, она зашла мне за спину, облокотилась на плечо и стала читать. И, прочитав, сказала эти слова, - Боже мой, какой ужас! И далее, - Ну и тему ты выбрал,- и потрогав мое ухо мягкими пальцами, добавила, - Пиши лучше о человечках и не опускайся в холодные глубины. По спирали.
Ну, что ж. Итак, о людях. Хотя с акулы сразу переключиться на человечков непросто.
Вот, летит самолет. Могучие винты рассекают воздух. Мощное блестящее тело. И бог его - скорость. Как красив обтекаемый фюзеляж. Самолет в воздухе немыслим без движения. И он движется. Стремительно движется к близкой уже полоске земли. До чего совершенно творение рук человеческих! А на борту его молодые белозубые ребята, поджарые, мускулистые, веселые и отчаянные. А еще на борту самолета бомба. И уже бомба летит к земле, к далекому хаосу городских строений, дорог, мостов. И вот уже хаос этот сметен с лица земли. С прекрасного земного лика. И воцаряется гигантский, со всех сторон симметричный атомный гриб. А симметрия- это уже гармония. Следовательно, гармония пришла на смену хаосу. Что ж, спасибо лихим белозубым парням. Они сделали свое дело и самолет развернувшись стремительно несется назад к базе. Счастливого пути, белозубые мальчики!
А мы пока взглянем на новый гармоничный порядок в лежащей внизу Хиросиме. В горящей Хиросиме.
Когда по телевидению показали эти кадры, не охватило ли вас отчаяние? И не бормотали ли вы, - Боже мой, какой ужас! - не в силах отвести глаз от этих достоверно диких сцен.
Вот сквозь слой земли, пепла, битого кирпича, как перископов подводной лодки, без помощи рук, макушкой прободав могильный пласт, появилась голова. А на голове качается черепок штукатурки. А вот лицо. Не тело, не голова. Лицо. Все остальное снесло взрывом. А лицо упало на землю нетронутым. Маска арлекина. А вот пятилетний пузырь ожога. Не мальчик, не девочка, а пяти-шестилетний ожог - малая толика расползающейся, пузырящейся, кровавой плоти на обугленных тонких костях. Он еще жив. Но не кричит от боли. Нечем кричать. Но куда-то ползет. И ему уже не помочь. Помогите ему!
А вот полевой госпиталь. Худенький очкастый доктор врачует детские тела. Большего он не сможет. Большего не сможет никто. Душа несшиваема. Исхудалые вздрагивающие детские тела, изъеденные страшными незаживающими ранами. Но это можно перенести. Не охнув. Не заорав, теряя рассудок от жалости и ужаса,- Ну, помогите же им! Но стоит заглянуть им в глаза...
Страшнее этих глаз может ли быть что-то? Беспросветный покорный страх. Как в детских глазах, сожженных в Равенсбрюке и Саласпилсе. Этим глазам уже не помочь. Тело с грехом пополам вылечат. Глаза эти так и останутся бессмысленными и дикими.
Вздрагивающие детские тела. Неподвижные детские глаза. Мертвые детские души.
Первая примитивная ассоциация с Японией - самурай и харакири. Боже, опять взрезанное брюхо и вываливающиеся кишки.
- Милый, ты опять за свое, - Хозяюшка печально вздохнула, - не думай об этом. Прошу тебя.
Это она сказала, прочитав последнюю строку.
...маленькая хрупкая большеглазая страна. Темная зелень джунглей. Головокружительный теплый запах орхидей. Насквозь продуваемые хижины, крытые пальмовым листом. Маленькие смуглые люди с влажными черными глазами. Всего семь миллионов. Было. Осталась половина. И в этой половине были те, кто первую половину убил. Мужчин, от мальчиков до стариков, убивали так: ставили на колени и сзади ударяли тяжелой суковатой дубиной по затылку. И так без конца. Когда же приятная усталость растекалась по мышцам, еще неубитых просто выстраивали в шеренгу и нажимали натруженными пальцами на спусковой крючок автомата. Хороши современные автоматы. Очередью можно развалить человека пополам.
А еще детей убивали так: беременным женщинам взрезали живот и вынимали из крови дитя. Еще не родившееся. И отрывали ему голову. Потом, ясное дело, на просушку и нанизать крошечный череп на нитку. Самые дорогие в мире ожерелья.
Что, женщины? А. Они ползли за своими детенышами, и внутренности тянулись за ними по пыли.
- Ты садист, психопат, - тихо сказала сзади Хозяюшка, - да. Ты сумасшедший. Зачем ты это пишешь?
Она дрожала и со страхом смотрела на меня.
- Хозяюшка, дай мне водки, - попросил я.
- Зачем ты это написал?!
- Затем, что я ненавижу акулу за то, что она может пожирать свои внутренности. Свое сердце.
И тут я сорвался в истерику.
- Потому что человек тоже уподобляется акуле. Он вспарывает собственное брюхо и жрет, жрет свои потроха! Он раз за разом цепляется зубами в собственное сердце и рвет его на части. До каких же пор это будет продолжаться?! До каких пор мы будем питаться своими кишками, своей душой.
И тут заплакал наш мальчик. Мой мальчик. Он вздрагивал худеньким телом и пялил в пространство бессмысленные глаза, горько, тихо всхлипывая, напуганный моим криком. И Хозяюшка кинулась к нему. Ласково причитая, взяла его из постели и унесла в другую комнату. Но быстро опомнилась, пожалела меня и вернулась. И протянула мне моего сына. А он уже не плакал, но по-прежнему дрожал и косился на меня круглыми черными глазами. Бессмысленно и дико. Я прижался лицом, плача и целуя, и бормоча несусветные извинения.
Я напугал тебя, маленький. Прости, сын! Ты мое сердце. И хищные зубы минуют тебя.
И он уже смеялся и радостно кувыкал, мгновенно перейдя в другое настроение. Ему было щекотно от моего горячего шепота и он, тихонько взвизгивал, таская меня за волосы. А потом, насмеявшись и наигравшись, быстро уснул. И спал спокойно, чему-то счастливо улыбаясь во сне.
А Хозяюшка до рассвета шептала мне ласковые смешные глупости, изредка, осторожно касаясь моего лица теплыми пальцами.
Может быть, спасала от сумасшествия. Может быть, спасла.
Но ведь акула всегда будет жрать свои внутренности. Хватать и глотать.