10. 'НИНА ПЕТРОВНА - ЖОПА НЕРОВНА' или 24 ЧАСА НА СБОРЫ
В двери класса она протискивалась боком.
Когда проходила между рядами парт, мы напряженно всматривались - а не заденет ли бедрами?
Ее за глаза так и звали 'Нина Петровна - жопа неровна'. И не было в словах этих насмешки или намека обидного. Было восхищение и зависть.
Узкие плечики, еще уже - талия, перехваченная тонкой обтягивающей кофточкой, или блузкой с пуговками, растягивающими петельки, точно и тонко подчеркивающей талию. А потом уже округлая широкая жопка. Она проходила по коридору школы, или по тротуару на улице, и десятки глаз к себе притягивала. И ей это нравилось. А нам... мы просто млели. Не так много вокруг красивого. А Нина Петровна, наша училка русского и литературы, была самой красивой женщиной, которую мы тогда видели. Мужики завидовали ее мужу, обладающему такой... Мы сотни раз ее раздевали... мысленно, в своих уже не совсем детских фантазиях.
Санька учился плохо, а рисовал очень даже хорошо. Нас бы с ним в одно целое объединить! У него рисование и пение на пять, в остальном еле-еле троечка. А у меня наоборот, что с пением проблемы, что с рисованием. Один раз на дом задали природу нарисовать. Я принес сосновую ветку. Училка машинально взяла листок и пятерку поставила, а потом увидела на нем мою фамилию... На уроке подает мне и спрашивает в лоб:
- Кто рисовал?
- Мама, - сознаюсь я.
- На, передай - это ей пятерка. А ты сейчас на уроке, на моих глазах, будешь домашнее задание выполнять.
Мы с Санькой перемигнулись, думаем, ага, сейчас! Санька мне быстренько намалюет и получай!
Не тут-то было. Посадила меня за отдельную парту. Делай, мол, что хочешь, я знать буду, что это ты сам рисовал.
Я, недолго думая, достал учебник. Там портрет Ленина был. Санька мне как-то показывал, как он для стенгазеты перерисовывает. Я Ленина за решетку посадил, в смысле, что клеточек по портрету нарисовал и по клеточкам этим воспроизвел. Весь урок потратил.
- Ну что? - спрашивает, - изобразил что-нибудь?
Я портрет вождя ей протягиваю, только успел клетки подчистить.
- За Ленина тройку поставите?
Стушевалась училка, попыхтела-попыхтела, и поставила мне четверку. Наверное первую и единственную хорошую отметку по ее предмету...
Санька Нину Петровну на уроке русского нарисовал. Предмет ему неинтересный, вот он и отвлекается на что-нибудь постороннее. Тетрадку открывает.
- Смотри, - шепчет. - Похожа?
Я глянул и обомлел.
Санька ее как есть нарисовал: голова с пышными волосами, собранными в тугие косы, узкие плечики, полушария грудей, животик, красивые бедра - ну все обрисовал, все, на что мы втихаря любовались. Только у Саньки рисунок особенный получился. Нина Петровна на нем голая. И соски он ей нарисовал, и курчавый лобок с особым старанием вывел.
- Классно! - я глаз оторвать не мог.
Санька тетрадь захлопнул, но видение осталось передо мной.
Я потом уговорил друга, или выменял на что. Только долго рисунок этот хранил. Так и полюбил на всю жизнь такую форму грудей, такой остро направленный вниз лобок...
А потом рисунок этот пропал. Прямо в классе. Многие пацаны его у меня видели. И где лежит, знали. Жалко, конечно. Я уже с ним навсегда простился, как вдруг Нина Петровна пришла на урок, журнал раскрыла, а там... он лежит.
Вот влетели!
Она точно знала себе цену.
Взяла в руку листок, внимательно рассмотрела.
- Похожа, - сказала негромко. - Прямо как с натуры меня рисовали. Жаль, автор автографа не оставил. Представляете, лет через тридцать станет он знаменитым художником! Сколько этот рисунок стоить будет? Много! Бесценным он будет.
Меня распирало крикнуть ей: - 'Это Санька, мой друг вас нарисовал'! Но я удержался. Если захочет, пусть сам скажет ей, или тихонько на перемене подойдет и распишется на портрете.
- Можно, я себе это чудо оставлю? - спросила у класса. Полная тишина была ей ответом.
Я был на седьмом небе - я теперь точно знал, как Нина Петровна без одежды выглядит. Я же столько часов смотрел на нее, каждый штрих, каждый изгиб ее тела запомнил. Я столько раз трогал ее в своих фантазиях и снах.
Девчонки наши ей сильно завидовали, им так же хотелось ловить на себе восторженные взгляды, слышать за спиной похотливые причмокивания, видеть, как у мужиков и парней слюнки открыто текут.
Сколько ей тогда было лет? Нам, семиклассникам, казалось - много. Хотя единственная дочка ее училась в нашей же школе, во втором классе.
Муж у нашей училки был каким-то начальником, вроде, председателем завкома. Что за должность такая важная, я не знал. Но только на всех парадах и демонстрациях он рядом с директором стоял, в самом первом ряду. Как расшифровывается завком, тоже не знал, потому что не знал, что он вообще должен расшифровываться. Время от времени доводилось слышать от родителей или в школе.
- Пойду в завком, заявление на путевку напишу.
Или:
- В завкоме помощь на детей выписали, надо сходить получить.
А чаще:
- К первому сентября завком всем нам подарок приготовил. Отремонтировал школу и купил спортинвентарь, маты, мячи и новые лыжи! А дети из малообеспеченных семей будут получать горячие обеды весь учебный год бесплатно...
Ну и, соответственно положению мужа, его, наверняка, хорошей зарплате, своей внешности, одевалась она очень хорошо. Говорили, что у нее даже своя портниха есть. Что еще больше делало ее неподражаемой, возвышенной. Эти слова 'своя портниха' для меня в картинку ассоциировались. Видел я, как она приходит к себе домой, а в одной из многочисленных комнат у нее сидит со склоненной головой служанка-портниха, и шьет на свою принцессу разные кофточки, блузки и юбки с платьями. Поэтому-то их у нее так много, всяких и разных.
Мы были влюблены в литературу.
Ну, в наше время это было не в диковину. Телевизоры только-только стали массово приходить в дома. Еще не в каждой квартире было это информационное чудо. Все знания о жизни мы черпали из книг. А тут еще Нина Петровна. Да мне стыдно было услышать из уст такой... что я плохо подготовился к уроку. Она не кричала, не ругала. Она как-то по особенному смотрела, чуть-чуть склонив голову к одному плечу, и лицо ее теряло выразительность и всегдашнюю веселость. Становилось пустым... равнодушным... к тебе. И всей кожей ощущалось это ее равнодушие. Она как бы говорила этим своим лицом, не интересен ты стал для меня, ученик такой-то.
Равнодушия к себе я боялся и боюсь больше всего. Я приемлю вражду, ненависть, зависть, любовь или уважение. Даже восхищение приемлю. Но равнодушие... Это очень сильное разрушительное оружие.
При ней, при Нине Петровне, я написал свое первое стихотворение. Потом еще и еще... Она не знала, что я пишу стихи. И никто не знал. Кроме мамы. Я как-то, в порыве восторга, испачкал тетрадный листок неровными строчками, не помню уже и о чем. Но в рифму. Мать пропалывала в огороде грядку с морковью. Ужасно возбужденный и гордый за себя, что вот так вот взял и сотворил, прибежал к ней и прочитал свое гениальное творение... ее склоненной в работе спине.
- Все? - спросила она, не разгибаясь, когда я примолк в ожидании оценки своего творения.
- Все, - растерялся я.
- Иди, воды в бочку натаскай. Пусть нагреется. Вечером огурцы польешь.
Следующий раз я показал свои опусы в десятом классе, когда школьное сочинение в стихах исполнил.
И получил какую-то грамоту от гороно.
Нина Петровна один раз на урок не пришла. Вместо нее зашла маленькая неприметная мышка, Лия Васильевна. Мы, естественно, после Нины Петровны, новенькую никак не приняли. И, кажется, она чувствовала это.
У нее была своя методика преподавания. Насаждать свой предмет, заставлять читать, заставлять любить книгу и литературу вообще. Мы удивлялись, - как в таком маленьком тельце умещается столько громкого крика?
Хорошо, что я успел полюбить чтение добровольно, не из-под палки. И меня отвратить от книг не смог бы никто. А многие в классе очень сильно сдали по этим предметам, русскому и литературе.
Финальную сцену пребывания Нины Петровны в школе и в городе передавали из уст в уста тихим шепотом.
Муж ее был в чем-то нехорошем уличен. По работе, по завкому своему непонятному. В двадцать четыре часа их уволили и рассчитали, выписали из квартиры. Вещи отделение солдат покидало в подогнанный грузовик. Вывезли за КПП и в нескольких сотнях метров выгрузили на обочине, а вернее, выбросили из кузова на траву. Почерневшая за одну ночь наша училка стояла возле кучи своего добра, прижимая к груди всхлипывающую дочку. А муж, оплеванный и подраненный, поплелся по дороге в сторону Василовки, близлежащей деревни, чтобы найти там машину и грузчиков.
Никто не высказал ни слова сожаления, ни слова осуждения. Боялись как-либо комментировать. Над каждым висел такой меч, каждый в любой момент мог оказаться за КПП на грубо сброшенной куче всего своего добра. И с поломанной навсегда судьбой.
. . .
Пройдет еще несколько лет, и такая же беда придет в нашу семью. Брата моего, Женьку, так же в 24 часа выгонят из города. За пьянство. И он совсем немного переживет свой позор...
Сосед зайдет в магазин одежды. Примерит новые брюки, а поверх старые свои наденет. Не успеет отойти от магазина сотни метров, его задержат. И навсегда за колючку...