Третий и последний месяц, обусловленный контрактом, отробил Мастер Наврук.
В нолуночь, когда отшумели очередные посиделки, и народ лесной вослед за народом киношным кое-как утихомирились, вдвоем с Бабой Ежкой за расчет окончательный сели.
Ну, думает Степан Степаныч, теперь он воопче ничего на себя не потратил. Совсем на подножный корм перешел, спал на травке шелковой, укрывался небом звездным.
Бухгалтерскую книгу свою не достает, какой смысл? У бабки все одно свой счет имеется. Ужо так он здеся обвыкся, что и смирился ко всему. На откуп хозяйке и заработок свой, и все остатнее как бы отдал. А в глубине себя все ж надежу питал: Баба Ежка человек правильный и ко всем справедливый. И люди об том талдычат, и сам успел кой в чем убедиться. Авось и он ёй приглянулся, и она по заслугам труд его оценит и, как положено, по совести своей вознаградит.
Сидит супротив бабки, думы такие в голове гоняет, а она и не смотрит на него, но все как по гумаге читает и осторожненько так, уголками глаз, приулыбается, чтобы, значит, не обидеть и настрой его не спугнуть.
- Я у тебя честно три месяца отробил, согласно заключенного нами контракта, - говорит, в стол уставившись. Голос его притушенный, гдей-тось весь командный пыл растерял. Вроде, и хочет сказать уверенно и требовательно, а не выходит. - Дело твое на крепкие ноги поставил. Отпускай меня. И награди на дорогу. Сколь по совести помышляешь, - наконец выдавливает из себя заученные слова.
Раскрыла Баба Ежка закрома свои во всю ширь. Засверкало злато-серебро светом солнечным, ослепляющим. Как завороженный, смотрит на клад Степан Степаныч. И волнами голову его несет в откатную сторону.
- Не буду я с тебя ни за энтот ни за другие месяцы и за пропитание, и за проживание мзду брать, - льет на ту же мельницу воду Баба Ежка. - Пондравился ты мне. Хошь и говорили про тебя всяко-разно, а не поверила я слову чужому. И правильно сделала. Хороший ты человек. И совсем не жадный.
- Не жадный, - оторопел от известия такого Наврук, эхом за бабкой повторяет, а глаз от злата-серебра оторвать не могет.
- Домой хочешь? - и по плечику его рукой постукивает, из оторопи выдергивает.
- Хочу, баушка, - очнувшись, ответствует. - Делов там накопилось - выше крыши. И по работе. И дома надо кой-чего неправильного поправить. Увидел я, здесь проживаючи, сколь в родном доме накуролесил. Хочется все под тебя настроить.
- А иди с миром, - отпускает его баушка.
- А в расчет мне сколько дашь? - откель-то сама собой подленькая мыслишка выползла.
Глянула бабка на его, наклоня обок голову, губами старческими чтой-то беззвучно пошамкала, то ли напутствие како ему, то ли себя за недоумие ругая, а вслух весело так молвила.
- А бери сколь хочешь, - и все богатство свое к его ногам рассыпает.
Смотрит Наврук на гору рассыпанного добра и тяжесть нутро его обволакивает, как тисками сердце зажимает. Он и противится, вздохнуть поглыбже пытается, ан нет, не отпускает нутряная жаба.
- А если я много возьму? - тихим полушепотом выдавливает не свою мыслю.
- Я ж тебе и говорю. Бери, сколь хочешь, - уверенно предлагает Баба Ежка.
- Хоть все можно взять? - у Наврука и дыхание остановилось.
- Все не все, - охлаждает пыл бабка. - Но... Сколь сам на себе унести сможешь, безбоязно забирай.
Цельный день Мастер Наврук шил мешки удобные, через плечо перекидные. Чтобы в них и помещалось много, и нести было не так тяжко. На другой день с утра нагрузился, как вьючная лошадь, - Кощея еще в помощники попросил мешки оплечь закидывать, - и домой попер. Еле-еле по поляне ноги передвигает. В три погибели согнулся, потом соленым землю орошает. А под нос себе еще и бурчит-нашептывает.
- Надоть было ишшо в карманы набрать, хоть по горстке махонькой.
Но не возвращаться же? Вроде как, примирительно по рукам ударили, сейф с остатками совместно опечатали. И на посошок чего-то там скусного по стакашку выпили
Так поманеньку, шажок за шажком, до леса доплелся и в ем растворился. Цельный день по лесным тропкам мотылялся, к дому родному приближался. Ни пить, ни есть не останавливался, все боялся, присядет, а встать с ношей своей чижалющей другорядь без посторонней помощи не сможет.
Ужо ночь начала на лес опускаться. Вышел он к жилью человеческому. Обрадовался, откель только силы взялись почти что бегом бежать. Упал возле крылечка, думает, все, куды-то пришел. Терь и до дома близко. Счас отдышится, машину с шофером своим вызовет, или, на худой конец, такси там, или частника. Только бы до телефона добраться.
- Эй, - хрипит обсохшим горлом, - есть кто живой? Позвонить бы мне. Телефон у вас имеется?
А ему овстречь Кощей самолично является.
- Что, любезный, на ужин прикажете подавать?
Степан Степаныч из последних сил руками замахал.
- Чур на тебя, нечистая! Я ж от тебя цельный день убегал!
Но Бессмертного не так легко с понтолыку сбить. Помог он бедолаге подняться, часть ноши на свои плечи принял.
- Постелю где стелить? В гостинице али опять с Козлом рядом?
Степан Степаныч промычал невразумительное.
- Устали, цельный день по лесам шарагатиться, - наговаривал Кощей, укрывая замертво спящего путника клочком звездного неба.
На другой день Степан Степаныч проспал тяжким сном аж до обеда.
Еле на ноги несгибаемые встал и первым делом клад свой проверять - не сперли случаем сколь-нибудь?
- Не чижела ноша? - спросил заботливый Кощеюшка. - Бросил бы ты еённую, сколь легшее по жизни шагать станет.
- Я? Это? Бросить?
- Почитай, могильную плиту свою на себе верхом таскаешь. А на кой? На тебя со стороны глянуть - плетешься к ямке нехорошей, вот-вот споткнешься и в ее ляжешь, и сразу надгробие твое готово, сверху тебя одним ударом накрыло. Вроде, и живой пока, а вылезти не сможешь. Одумайся, - увещевает. - Успеешь еще под ёй належаться.
А Козел свои премудрости в уши вдувает.
- Давай, давай, таскай не бросай! Своя ноша не тянет.
- Откель знаешь? Тож таскать приходилось?
- А то! - важничает Козел. - Оно всегда так, живешь и надеешься - а вдруг за тем поворотом цель твоя? А ты самую малость не дотерпел, раньше времени сдался. Будешь потом локти кусать от обиды.
И ну помогать Навруку мешки навьючивать. А сам, рыскунская морда, все ощупывает, чтобы, значит, угадать - чего же там ценного с таким старанием и упертостью несет Мастер. Вдруг, вкусное чё? Можа поделится от широты души.
Послушал Степан Степаныч суседа своего по обчежитию, помощь козлиную принял -ношу на себя нацепил и опять пошел. Вроде как домой. И, хоть убыло в его мешках на две меры злата-серебра, - за ночлег и за пайку едальную, ноша легшее не стала.
Все население баушкино вышло посмотреть на самоистязателя.
- Чего это за работу ты Мастеру Навруку нашла? - Козел заискивает. - Ломовой лошадью готовится стать? Али на чемпионат мира по переносу тяжестей ветерана готовишь?
Баба Ежка поперву отшучивалась:
- Он у меня пустые камни из дома в лес уносит. А из лесу в дом полные несет.
- Какие пустые, какие полные? Рази ж бывают такие камни?
- Ну... полными камнями я печь свою топлю. Ох, и жарко полыхают! Как все горящее из их выгорит, Мастер несет в лес. Там лавка спецьяльная, где их заправляют чем-тось, чтобы опять горело.
- Мож, я как-нибудь схожу?
- Он один дорогу знает, - заботливо отказала Баба Ежка, - даже мне не показывает.
А Степан Степаныч идет, не сворачивает.
- Теперь я умнее, - сам себя убеждает. - Я дорогу на карте отмечать буду да меточки на деревьях поставлю.
С такими умными думами и шагается чуток легшее. Потому как вера силов добавляет.
Так он цельными днями до самой темной ночи по лесу слонялся, дорогу домой искал.
Вроде, и по карте ориентировался, и меток полно наставил, а к ночи неизменно в баушкины владения возвращался.
Ужо потом, когда много ден прошло, Баушка на все расспросы одно отвечала.
- Это он курс интенсивной головной терапии проходит, мозги свои через ноги лечит.
И то правда.
Проснулся как-тось Степан Степаныч после очередного выгула, на ноги шустро вскочил. Пробегся по лесной полянке без тяжести за спиной.
- Свобода! - заорал на всю округу, даже ворон с черного леса на крыло поднял. - Я свободен! - другорядь закричал.
Пошел к Бабе Ежке, поклонился ёй в пояс и говорит значимо при всем ее честном народе. Ни от кого не прячется, никого не стесняется.
- Спасибо тебе, Баба Ежка ты моя разлюбезная. Вылечила ты и тело мое от болезнев разных, и боле того душу мою шибко зараженную. Веришь ли мне?
- Верю, милок, теперь верю, - радуется его пробуждению баушка. И свинка матошная радуется. И Кочет с курями. А уж как Кощей рад, и описать невозможно. Одному Козлу завидно, один губу в кровь прикусывает.
- А коли так, не отпустишь ли меня домой?
- Чего, так пустым и пойдешь? Без оплаты?
- Какая оплата? Об чем ты говоришь? - искренне наудивляется Степан Степаныч. - Я еще тебе за науку твою должон, по гроб жизни не рассчитаться.
- Не мучь себя сомнениями. Мы в полном взаимном расчете. Иди со спокойной душой и чистым сердцем.
- Куда идтить?
- А вот так прямо и иди, - указует баушка. - Теперь не заблудисься!
Больше Мастера Наврука в энтом лесу никто не видел.