Watim - Тимофеев
Стихи о Магнитогорске

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Watim - Тимофеев (watim@mail.ru)
  • Размещен: 09/11/2019, изменен: 07/10/2021. 194k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • Стихи
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Магнитогорск - Магнитка -удивительный город. Это не только город огня и стали, это мировой символ героического труда. В 1929-32 гг, киркой и лопатой, в зимнюю стужу и летний зной, полураздетые, полуголодные, под прицелом спецслужб, ценой тысяч и тысяч жизней возвели гигант металлургии. После этого появились: Казахстанская Магнитка, Липецкая Магнитка, и вообще слово Магнитка приобрело особый смысл. Не зря же до сих пор на Магнитогорском металлургическом комбинате в ходу шутка: в 1941 году ввели военное положение, а отменить его до сих пор забыли. О Магнитке сложено около 300 песен (они собраны и систематизированы профессором и композитором Владимиром Сидоровым). Результат, достойный книги рекордов Гиннесса! Написано более 500 стихов авторами из многих стран мира.Не за горами 100-летие города и к этому юбилею мы начали собирать антологию поэтики о Магнитке.В данной подборке небольшая часть из этого наследия - произведения профессиональных писателей Магнитки.Составитель: Валерий Тимофеев.
    •   Стихи о Магнитогорске
      
      
      Магнитогорск - Магнитка - удивительный город. Это не только город огня и стали, это мировой символ героического труда. В 1929-32 гг, киркой и лопатой, в зимнюю стужу и летний зной, полураздетые, полуголодные, под прицелом спецслужб, ценой тысяч и тысяч жизней возвели гигант металлургии. После этого появились: Казахстанская Магнитка, Липецкая Магнитка, и вообще слово Магнитка приобрело особый смысл. Не зря же до сих пор на Магнитогорском металлургическом комбинате в ходу шутка: в 1941 году ввели военное положение, а отменить его до сих пор забыли.
      О Магнитке сложено около 300 песен (они собраны и систематизированы профессором и композитором Владимиром Сидоровым). Результат, достойный книги рекордов Гиннесса! Написано более 500 стихов авторами из многих стран мира.
      Не за горами 100-летие города и к этому юбилею мы начали собирать антологию поэтики о Магнитке.
      В данной подборке небольшая часть из этого наследия - произведения профессиональных писателей Магнитки.
      
      Составитель: Валерий Тимофеев.
      Любое использование данного материала с согласия и с обязательным упоминанием составителя.
      
      В данной подборке представлены как стихи профессионалов, членов Союза Писателей, так и труды литобъединенцев разных времен. Работа продолжается, если вы знаете другие стихи о Магнитогорске, присылайте мне на почту watim@mail.ru , будем расширять наш сборник. Имена тех, кто пришлет стихи, будут обязательно указаны на страницах антологии:
      
      Владилен Машковцев
      Александр Павлов
      Михаил Люгарин
      Римма Дышаленкова
      Нина Кондратковская
      Валерий Тимофеев
      Александр Лозневой
      Юрий Костарев
      Владимир Чурилин
      Николай Якшин
      
      1. Владилен Машковцев
      
      Магнитогорск
      
      Каждый второй танк и каждый третий снаряд,
      выпущенный по фашистским захватчикам,
      были сделаны из магнитогорского металла...
      
      Вновь мы книгу времени откроем,
      путь к простейшим истинам не прост.
      Да, в Указах городом-героем
      не назвали наш Магнитогорск.
      Под дождями сгнил барак дощатый,
      и погасли буйные костры.
      Но Россия помнит год тридцатый
      и набатный гул Магнит-горы.
      Разве люди могут не запомнить
      взрывы телеграфной тишины...
      Был чугун, рожденный первой домной,
      первым мирным подвигом страны.
      Шли мы, как в атаки, через время,
      принимая гордо свой удел.
      И металл вливался в жадный лемех,
      в тракторах натруженно гудел.
      А когда коварно мир нарушила
      рейха оголтелая орда,
      вздыбилась бронею и оружием
      ярая магнитная руда.
      И паучья свастика дрожала,
      под огнем умерив мотопрыть.
      Нет, не Рур - Магнитка вновь решала:
      быть России... быть или не быть?
      Мы, надев отцов погибших робы
      и к мартенам встав в пятнадцать лет,
      сокрушили полчища Европы
      и железный крупповский хребет.
      Будем вечно помнить все, что было,
      как мы шли от первого костра,
      как Россию грудью защитила
      в грозный час Магнитная гора.
      Будет вечно все, что мы построим,
      будет вечен и прекрасен труд...
      И потомки городом-героем
      город наш рабочий назовут.
      
      Магнитогорская вода
      
      Ни в Бухаресте, ни в Маниле,
      пройди под солнцем все пути,
      воды вкуснее, чем в Магнитке,
      на белом свете не найти.
      По трубам гонит водокачка
      веселье струй, мерцанье льда.
      Как холодна и как прозрачна
      магнитогорская вода!
      В ней есть хрусталь,
      как в горном склоне,
      в ней сок берез медвяно спит.
      Она в июле зубы ломит
      и обжигает, словно спирт.
      Не зря в былом с улыбкой доброй
      Серго - Железный наш нарком -
      сказал: 'Глоток воды подобной
      дороже бочки с коньяком!'
      Мартен пронзает остро жаром,
      в огне и в грохоте руды
      вновь поднимают сталевары
      стакан целительной воды.
      Она воистину живая,
      неутолительна, крута...
      О, как прекрасна ключевая
      магнитогорская вода!
      
      Себестоимость чугуна
      
      На отчеты мы смотрим с дотошностью,
      и копейка копейке равна...
      Мы выводим с предельной точностью
      себестоимость чугуна.
      И в докладах сие отмечается,
      говорится с высоких трибун,
      что сегодня у нас получается
      в мире самый дешевый чугун.
      Нет, не против я мерки особой,
      но, товарищ бухгалтер, позволь...
      Разве можно назвать дешевой
      на рабочих спецовках соль?
      Горновому не до восторга,
      горновой опален, устал.
      Очень трудно и очень дорого
      достается ему металл.
      Незаметным, в обыденной спешке,
      он с друзьями уйдет к проходной.
      И не сразу оценят издержки,
      и не сразу скажут: - Герой!
      Рвись в отчеты, поэзия спорная,
      арифмометр обезоружь.
      Нет в отчетах графы, которая
      отражала б величие душ.
      Цифры прыгают, цифры кружатся,
      серым слиткам копейка цена...
      И не входит рабочее мужество
      в себестоимость чугуна.
      
      Я тебе Россию завещаю
      
      Ничего тебе не обещаю,
      верь земле, хлебам и соловью.
      Я тебе Россию завещаю,
      голубые ветры отдаю.
      Для тебя, рисуя в небе клинья,
      пролетят тревожно журавли,
      ты возьми березовые ливни
      и дурман прогорклой конопли.
      У речных заиленных излучин
      ты возьмешь прохладу щучьих вод,
      под горой Магнитной ты получишь
      мой металлургический завод.
      Ты живи, измены не прощая,
      береги добытое в бою.
      Я тебе Россию завещаю,
      красный флаг тебе передаю.
      Мир велик, не так, как надо, скроен,
      ты на жизнь смотри с больших высот:
      с теми будь, кто в каждой капле крови
      взрывы революции несет.
      И когда умру, у желтых плесов
      ты одну слезинку урони.
      Ты меня под белою березой
      у ручья лесного схорони.
      Я услышу дятла постук звонкий
      и завода дальние гудки.
      Я вздохну, когда пройдут девчонки
      с песней у сиреневой реки.
      Будут вечны звезды, тропы, щавель,
      брызги огнецвета по жнивью...
      Я тебе Россию завещаю,
      голубые ветры отдаю.
      
      Огни над мартенами
      
      Снег и звезды в заоконье,
      ты, любимая, взгляни:
      там гарцуют, будто кони,
      над мартенами огни.
      
      Там, как солнце раззолочен,
      разливается металл.
      Там когда-то я рабочим
      путь нелегкий начинал.
      
      Не искал я теплый угол,
      без работы жить не мог.
      Пулеметной дробью тукал
      мой отбойный молоток.
      
      Испытанья жизни жестки,
      человек легко раним...
      Но завод магнитогорский
      был наставником моим.
      
      Хлеб и соль, большие судьбы
      породнили нас навек,
      и по стажу, и по сути
      я - рабочий человек.
      
      Стало сердце крепче кремня,
      рук в труде не уроню,
      у горы Магнитной время
      ставит нас лицом к огню.
      
      Магнитогорские мартены
      
      Звени же, огненная вьюга,
      предвестьем лемеха звени...
      Но сталь, что сварена для плуга,
      сгодиться может для брони.
      
      Будь вечен, гром уральской славы,
      она рождалась не в речах.
      Рождалась мощь моей державы
      в моих мартеновских печах.
      
      Былинной силою степенны
      стоят, доспехами горя,
      магнитогорские мартены,
      как тридцать три богатыря.
      
      Оранжевая магия
      
      Урал живет извечно не по библии,
      как самоцвет, свое словцо несет...
      Легенда есть, что бедный мир от гибели
      оранжевая магия спасет.
      
      И прилетит коней крылатых троица,
      когда кузнец ударит молотком.
      И вход в пещеру дивную откроется,
      и выйдет мальчик с огненным цветком.
      
      Мы озаряем мир сердцами чистыми,
      но суета нас гасит в каждом дне.
      И может быть, излишне реалисты мы,
      и нам не все известно об огне.
      
      Расчеты есть по белому и черному,
      но абсолютно точным свет не стал.
      И знают приблизительно ученые,
      как из руды рождается металл.
      
      Нет, суть огня познал не на бумаге я,
      все приходило проще, горячей.
      Я постигал оранжевую магию
      в Магнитке, у мартеновских печей.
      
      Рабочий я - не более, не менее,
      но вырасту в потоке заводском.
      Быть может, всей земле на удивление
      я выйду завтра с огненным цветком.
      
      
      Магнитная гора
      
      Писака именитый
      трубил на целый свет:
      - Нет горы Магнитной,
      горы Магнитной нет!
      
      Он твердил упрямо,
      что в земле дыра,
      что возникла яма,
      где была гора.
      
      Может быть, невежде
      дать отпор пора:
      над городом, как прежде,
      Магнитная гора!
      
      Быть ей знаменитой,
      кряж несокрушим.
      У горы Магнитной
      было пять вершин.
      
      И увидеть надо:
      домны - до плеча.
      Высится громада
      пиком Атача.
      
      На вершине знатной
      клочья облаков,
      ковшик экскаватора -
      слава горняков.
      
      Крепок символ веры,
      чтить его прошу.
      Летом пионеры
      цветы несут ковшу.
      
      Не приемлю милость,
      сладкого добра...
      В чем-то изменилась
      Магнитная гора.
      
      С каждым днем у среза
      тишина сильней.
      Ясно, что железа
      меньше стало в ней.
      
      У горы - характер,
      металл не задарма...
      У подножья кратер
      от рудного холма.
      
      Проявила силу
      памятной войной,
      защитив Россию
      снарядом и броней.
      
      Вечно сталь в кипении,
      герои у знамен,
      красные ступени
      и высокий склон.
      
      В обугленной одежде
      колдуют мастера...
      Высится, как прежде,
      Магнитная гора!
      
      Братские могилы
      
      Кто-то еще удивляется,
      Кто-то еще сомневается,
      Кто-то не верит порой,
      Но могилы братские,
      Но могилы солдатские
      Есть под Магнитной горой.
      
      Плакал солдат молоденький:
      'Доктор! Спаси меня родненький,
      Дожить бы мне до весны...'
      Лег он в могилу братскую,
      Лег в могилу солдатскую
      За тысячу верст от войны.
      
      Затихла над ним, как девочка,
      Гибкая тонкая вербочка,
      Печалясь ночью и днем.
      И по-гвардейски бессменно -
      Тридцать четыре мартена
      Горят над ним вечным огнем...
      
      
      ЛИЦОМ К ОГНЮ
      поэма
      
      
      1
      
      Исповедь времени остро
      зреет в одной судьбе,
      и говорим мы просто
      о товарищах, о себе.
      Год сорок первый, видно,
      в памяти не погас,
      мы у горы Магнитной
      вливались в рабочий класс.
      Звезда пролетит над крышами
      и печально сгорит,
      чья-то юность возвышенно
      нас опять повторит.
      Повеет сурово смолами,
      на заводе не мед,
      но в горком комсомола
      трепетно парень войдет.
      Скажет он искренне, с жаром:
      - Чести не уроню,
      направьте меня сталеваром,
      поставьте лицом к огню!
      
      
      2
      
      Мы начинали горше,
      тяжелому память верна,
      над сердцем кружило, как коршун,
      жестокое слово - война.
      Взъерошенных нас и голодных
      через четыре земли
      по-царски в телячьих вагонах
      к Магнитной горе привезли.
      Вспомним светлее и чище
      старый вокзальчик средь луж
      и тысячу двести мальчишьих
      бог знает где собранных душ.
      Мы с поезда прыгали ловко
      с ремками, обличьем шпаны.
      - Боже! - струхнула торговка,
      накрывши подолом блины.
      А мы окружали буйно,
      толкаясь, крича и пыля,
      временную трибуну
      из грубого горбыля.
      Смотрели волчатами, косо,
      не видя начало начал:
      Григорий Иванович Носов
      нас на вокзале встречал.
      Для несознательной бражки
      был он почти что никто,
      хотя и начальник - в фуражке
      и в кожаном черном пальто.
      В кругу неумытых буянов
      стояли в обнимку друзья:
      задира - Сережка Буранов,
      Наташка Скворцова и я.
      Должно быть, излишне явственно
      показывал каждый из нас,
      что мы не боимся начальственных,
      серых, чуть выпуклых глаз.
      Свистела толпа, кукарекала,
      выделывала гопака.
      Дрожала рука у директора
      и дергалась странно щека.
      Тогда комендант горячий
      крикнул: - Кончай галдеж!
      Кто же вы - стадо свинячье,
      иль советская молодежь?
      Мол, я вас построю по ротам,
      проверю - приспеет час,
      мало ли разного сброда
      орудует среди вас.
      
      Наверно, оратор напористый
      выполнил долг вполне,
      стала трибуночка полюсом
      в пороховой тишине.
      И чтоб не возникло вопросов,
      в момент объявил комендант:
      - Директор, товарищ Носов,
      сделает вам доклад!
      И глянул директор букой,
      и кто-то услышал, как
      он коменданту буркнул:
      - Ты, братец, однако, дурак!
      Нас потянуло в зевоту,
      ждали трибунных баляс,
      но речью директор завода
      толпу во мгновенье потряс.
      Старшой наш, путиловский слесарь,
      камнем к земле прирос:
      директор, ей-богу, как Цезарь,
      три слова всего произнес.
      И мы повторяли их снова,
      будто чеканили в медь,
      три государственных слова:
      - Помыть, накормить и одеть!
      Тянулись к директору руки,
      горланила ребятня:
      - Запишите меня в металлурги!
      - Пристройте на домну меня!
      
      
      3
      
      Земля моя недругам снится,
      но ведает враг и наймит:
      сверкнет над Россией зарница,
      над миром - гроза прогремит!
      На юность не делая скидки,
      мальчишками встав к огню,
      мы в годы войны на Магнитке
      ковали для танков броню.
      Мы сами горели, как в тигле,
      на робах - мазут и соль,
      но не сразу постигли
      свою высокую роль.
      Манны небесной не требуя,
      вершиной довольства и благ
      считали мы карточки хлебные
      и синеглазый барак.
      В дни, может, самые черные,
      у заводских проходных
      с улыбкой подружкам-девчонкам
      дарили как лакомство - жмых.
      И от безделья не кисли,
      эпоха брала в оборот,
      заветнее не было мысли -
      цех бросить, уйти на фронт!
      Закрыла пути-дорожки
      цепко работа-смола,
      но у меня и Сережки
      тайная думка была:
      сбежать, отличиться в баталиях
      и наяву, а не в снах -
      перед Скворцовой Натальей
      прощеголять в орденах.
      Так мы и жили, тревожно,
      горько обиду неся, -
      работать мальчишкам можно,
      а воевать нельзя!
      
      
      4
      
      Взрывались, хронометром токая,
      сводки информбюро,
      пушинки летели с тополя,
      будто лебяжье перо.
      И воробьишка чирикал,
      нахохлившись от жары,
      качалась седая чилига
      у склона Магнитной горы.
      Составы по рельсам летели,
      рвал душу высокий накал...
      две долгих-предолгих недели
      Наташки я избегал.
      Кто ж незадачливых любит?
      Был я неказистей всех,
      послали меня на блюминг,
      гордись, мол, горячий цех!
      Но ожиданья обмануты,
      и загремели лютей
      огнеязыкие мамонты -
      семь прокатных клетей.
      Я, как опенок, сморщился,
      не дали катать металл,
      у тети Глаши, уборщицы,
      я заместителем стал.
      И кто-то шепнул наветно:
      - Она ничего так, но...
      по слухам, супруг этой ведьмы
      конюхом был у Махно!
      Тогда, никому не переча,
      сразу я сник и поблек,
      с наставницей первая встреча
      запомнилась мне навек.
      Смотрел я, глазам не веря,
      как с бубенцом - с ведром,
      тело протиснув в двери,
      выплыла баба-гром.
      С виду весьма свирепа,
      в нелепом суконном чепце,
      нос, как вареная репа,
      на круглом рябом лице.
      Но брови подбриты, гуашью
      линия наведена.
      - Зови меня тетей Глашей! -
      басом сказала она.
      И дабы я стать богатырью
      лучше почувствовать мог,
      кулак свой с пудовую гирю
      игриво уперла в бок.
      Мол, сколь тебе, цуцик, годиков,
      губы еще в молоке.
      Знай - вся моя педагогика
      в этом вот кулаке!
      Я и не думал чваниться,
      но заалел, как мак,
      когда при народе начальница
      дала мне понюхать кулак.
      А в завершенье не женственно
      в каком-то грязном углу
      тетя Глафира торжественно
      преподнесла мне метлу.
      - Бери-ка лопату и тачку,
      бездельников не терплю,
      ежли проявишь артачку,
      титькой, щенок, задавлю!
      И словно бы околдован,
      с оглядкой торопкой, не злой,
      под хохот бригады, как клоун,
      споткнувшись, упал я с метлой.
      А мастер острил на пульте:
      - Дороги светлым-светлы,
      порой и великие люди
      жизнь начинают с метлы!
      Зная свою задачу,
      великим быть не стремясь,
      грузил я окалину в тачку,
      выгребал из пролетов грязь.
      Как на стеклышке - на примете
      был усерднее день ото дня,
      и за это в стенной газете
      пропечатали как-то меня.
      Сунув мне пирожок с капустой,
      с отголоском неясных обид
      тетя Глаша сказала грустно:
      - Ты теперича знаменит!
      И махнула рукой сердито,
      не скрывая природный пыл:
      - Я ведь тоже не лыком шита,
      а мужик мой чапаевцем был!
      И вздохнула: - Горя-то сколько,
      чую, сгинет он, больно бедов,
      улетел на войну соколик
      и оставил мне восемь ртов.
      Подружились мы с тетей Глашей,
      улыбалась она: - Орел!
      Стали дни светлее и краше,
      словно в жизни я что-то обрел.
      И метла не казалась тяжкой,
      и в затайке не было зла,
      но смятенье Скворцова Наташка
      с птичьим смехом в цех принесла.
      Я, в жаре разомлев, сутуло
      подметал переходный мосток,
      или ветром девку задуло,
      или дьявол ее приволок.
      Косы - золото, платье - белое,
      синь раскосых, оленьих глаз...
      Поклонилась она мне, делая
      восхитительный реверанс.
      И кривляясь, словно затейник,
      припаяла словцо к словцу:
      - О, к лицу тебе, рыцарь, веник,
      а серьезность тебе не к лицу!
      Огорчаться, мой милый, рано,
      да и чать не один ты такой,
      друг твой ситный Сергей Буранов
      возле домны пылит метлой.
      Верь, что все уладится вскоре
      по законам житья-бытья,
      у меня вот действительно горе:
      понимаешь - влюбилась я!
      ...И дрогнули спелые косы,
      и день щемяще погас,
      и хлынули синие слезы
      из девичьих синих глаз.
      Сразу спросить бы, но страшно,
      стоял я, метлу теребя...
      - В кого же ты влюбилась, Наташка?
      - Конечно же, дурень, в тебя!
      И хохотали громами
      над миром трагедий, страстей
      семь черных железных мамонтов,
      семь прокатных клетей.
      
      
      5
      
      Эх, кому - война,
      А кому - мать родна!
      Мы, ненавидя жгуче
      тех, кто приносит вред,
      тунеядцев ловить на толкучке
      шли в комсомольский рейд.
      Разбираясь в технике слабо
      и продукт не ценя добром,
      продавала подшипник баба,
      нищий дед предлагал гудрон.
      На прилавках гайки, как финики,
      электропровод-голяк,
      были свеженькие напильники,
      золотистая охра в кулях.
      Но казался всего роскошней
      ширпотреб предприимчивых рук:
      жаровни - литые из поршней,
      кровати - сварные из труб.
      И вправду, кому - война,
      а кому - мать родна!
      На рынке тот дядька мордастый
      в избытке здоровья и сил:
      - Есть такая химпаста! -
      всю войну голосил.
      Выкатывался из пасти
      жирный зазывный крик,
      но, видимо, на химпасте
      бизнес был не велик.
      И пророча сквозь зубы
      свиданья, богатство, покой
      дядька предсказывал судьбы
      при помощи свинки морской.
      Возьмет прорицатель рублевку,
      дабы раскрылся секрет,
      и свинка зубами ловко
      из ящичка вынет конверт.
      И станет желанное близко,
      и к счастью иди напрямик,
      обманет вещунья-записка,
      но успокоит на миг.
      С дощатой уборной рядом,
      ухо и глаз навостре,
      дядька к мартенам задом
      стоял на базарном бугре.
      Ловчил дядька сытости ради,
      но детей воспитал,
      сыночек у этого дяди
      интеллигентом стал.
      А шастал с отцом ушастый,
      бубнил, отвесив губу:
      - Выводим пятна химпастой,
      предсказываем судьбу!
      
      
      6
      
      Не ждал я в судьбе поворота,
      не был особо везуч,
      но главный механик завода
      доверил мне гаечный ключ.
      Мудря над колонкою чисел,
      в чуб запустив пятерню,
      механик катать замыслил
      танковую броню.
      Извелся в те дни начальник,
      эксперименты кляня:
      - Рискует Рыженко, механик,
      а покарают меня!
      ...И подливали хлюпики
      масла к тому огню:
      - Только вредитель на блюминге
      решится катать броню! -
      Каркали, что ли, усердно,
      блюминг загрохал и встал,
      схватился начальник за сердце
      и, побледнев, упал,
      и умер без жалоб и крика,
      болея за цех, за дела...
      Погиб человек, а заминка
      случайной и мелкой была.
      Но осуждать его трудно,
      по-своему всяк обожжен,
      для мудрого смерть не подсудна,
      и думать живым о живом.
      
      * * *
      
      Двигала нами не выгода,
      желание все одолеть,
      в цехе семь суток без выхода
      мы к пуску готовили клеть.
      И сидя, урывками спали,
      и жили мы в мире ином,
      как в битве, держались парни,
      горели единым огнем.
      Знали: мера труда - не деньги,
      и для каждого совесть - суд.
      Приносила нам Глаша в бадейке
      горячий питательный суп.
      Считая кормежку сносной,
      центровала бригада вал.
      Григорий Иванович Носов
      в тот вечер у нас побывал.
      Сбросил устало фуражку,
      испробовал ложкой супцу,
      вздохнул по-директорски тяжко,
      тень прошла по лицу.
      Ну что же наваришь из проса,
      смешанного с водой?
      Директор творение орса
      назвал, извините, бурдой.
      И, как между прочим, вставил,
      спокойствие сохраня:
      - Звонил мне товарищ Сталин,
      фронту нужна броня!
      ...И час испытания грянул,
      и затрубил слитковоз,
      и масло машинное пряно
      гарью ударило в нос.
      Огражденьем, как сбруей, опутан,
      проявляя рывок и задор,
      заревел от восторга за пультом
      озверевший стосильный мотор.
      Выли колодцы вулканно,
      выбрасывая огневерть,
      и, слиток жуя валками,
      подземно стонала клеть.
      Как в бронзе отлитые заживо,
      стояли мы в миг огневой,
      и полыхал оранжево
      первый лист броневой!
      
      
      7
      
      Сердце пылало ало,
      врезая во времени след.
      Родина нас называла
      юностью огненных лет.
      Когда-нибудь я ровесников
      по именам назову,
      девочек из ремесленного,
      мальчишек из ФЗУ.
      Они, родниково чистые,
      не думали наверняка,
      что вырастут - станут министрами
      и членами ЦК.
      С ними я в смене прошлой
      работал по мере сил
      и с деревянной подошвой
      ботинки-колодки носил.
      Но мы про себя заметили
      не то, что жилось тяжело,
      а что совершеннолетие
      в четырнадцать к нам пришло.
      В киножурнале с экрана
      чубато качнул головой
      друг мой Сергей Буранов,
      доменщик-горновой.
      Сияюща и пунцова,
      боясь, что в бараке сопрут,
      носила Наташка Скворцова
      медаль за доблестный труд.
      Девичьи хрупкие руки...
      на что же способны они?
      Наташка работала в группе
      по испытанью брони.
      Оркестры не славили медно
      мой невеликий путь,
      но вырос и я незаметно
      и встал у огня за пульт.
      На каждую смену трубно
      звал нас гудками завод,
      самым бесхлебным и трудным
      был этот военный год.
      И чтобы стремился каждый
      иметь хозяйство и кров,
      привезли в Магнитку однажды
      восемь дойных коров.
      Хоть я недогадливым не был,
      но прямо скажу, без прикрас:
      громом средь ясного неба
      директорский грянул приказ.
      За то, что мы были первыми,
      особо - за план по броне,
      директор в порядке премии
      выдал корову... мне.
      Рога, как в янтарном масле,
      с дымкой спиральной, в резьбу.
      Гладкая, красной масти,
      со звездочкой белой на лбу.
      Ведерное вымя округло,
      парным молоком кипит,
      кивают сосцы упруго
      при важном уступе копыт.
      Породиста, чистокровна
      и, как дворянка, горла.
      Такой симпатичной коровы
      я не встречал никогда.
      И рассудите сами -
      выиграл я вдвойне,
      известностью и состоянием
      явилась буренка ко мне.
      Мы достигаем не часто
      в жизни подобных вершин...
      И одурев от богатства,
      в тот день я жениться решил.
      Таща за собой корову,
      весело и горячо
      шел я к Наташке Скворцовой
      с веревкой через плечо.
      И у заветного места,
      возле карагача,
      сидела моя невеста,
      на старой гитаре бренча.
      Скосил я ревниво взглядом:
      как будто уйдя от дел,
      с ней на скамейке рядом
      хмуро директор сидел.
      Рослый и крупнорукий,
      блестя сединой виска,
      он по-солдатски окурки
      гасил о каблук сапога.
      Я уже знал уверенно,
      о чем говорили они:
      не очень комиссия верила
      в новую марку брони.
      Наташка глянула шало...
      Почуяв с водою чан,
      шумно корова дышала,
      а я, растерявшись, молчал.
      Вечер катился на ночь,
      полынно-медов и тих.
      Сказал мне Григорий Иванович:
      - Здравствуйте, жених!
      А невеста без оговорки
      в тот же миг мне испортила жизнь:
      - Вижу, ты от коровы в восторге,
      на корове, мой друг, и женись!
      
      
      8
      
      Мы, как зернышки в жите,
      как загадка тропы...
      Почему мы, скажите,
      не предвидим судьбы?
      Жил в Магнитке мальчишка
      в мире песен и книг,
      был в плечах он не слишком,
      ростом был не велик.
      И вздыхал под Стожарами,
      и, наверно, мечтал
      он пойти в сталевары
      плавить синий металл.
      В сердце радостно пела
      молодая струна,
      но огнем загремела
      над Россией война.
      Парень был комсомольцем,
      рос у всех на виду,
      он ушел добровольцем
      в сорок первом году.
      Верил собственным силам,
      как верят в семнадцать лет,
      возле сердца хранил он
      комсомольский билет.
      Сталью грохали пушки
      в тополиную грусть,
      но писал он подружке:
      жди, родная, вернусь!
      Был он весел на марше
      у сгоревшей избы,
      ни солдаты, ни маршалы
      не предвидят судьбы.
      На броске ослепило
      от сигнальных ракет,
      злая пуля пробила
      комсомольский билет.
      На оглохшие вспышки
      и безмолвия гул
      обожженный парнишка,
      покачнувшись, шагнул.
      Побледневший и всклоченный
      на пустом берегу
      он последнюю очередь
      дал по врагу.
      Под днепровскою крутью
      автомат уронил,
      но простреленной грудью
      он страну заслонил.
      Над песчаной могилой
      То снега, то дожди,
      А письмо говорило:
      - Я люблю тебя, жди! -
      Мы сражаемся, строим,
      рождены для борьбы,
      только жаль, что герои
      не предвидят судьбы!
      
      
      9
      
      Мы все были разными в чем-то,
      но душу пронзила дрожь,
      когда на мартене девчонка
      бросилась в огненный ковш.
      Решенье составив заранее,
      не будоража умы,
      на комсомольском собрании
      ту смерть заклеймили мы.
      И развернулось знамя,
      будто готовясь в бросок,
      когда выступал перед нами
      с пламенной речью комсорг.
      - На пулеметное дуло
      бросался в атаке герой,
      а эта влюбленная дура
      ослабила фронт трудовой!
      И что же мы скажем людям
      про этот любовный дурман?
      Мы эту мещанку забудем
      и перевыполним план!
      Плыла за окном, будто крейсер,
      в тот вечер Магнит-гора...
      В зале, вскочив из кресел,
      мы дружно кричали: - Ура!
      И только Наташка шутила:
      - Жесток и практичен свет,
      все мы любим Шекспира
      и не терпим Джульетт.
      Вот чем доказал ты - коровой,
      что ты меня полюбил!
      
      * * *
      
      В ту ночь я, обиженный кровно,
      испортил двенадцать зубил.
      По-своему бурно и прямо
      я выразил чувства сполна,
      и с неба мне, будто мама,
      тепло улыбнулась луна.
      Может, не очень красиво
      вырубил я на скале:
      'Спасибо, Наташка, спасибо
      за то, что ты есть на земле!'
      
      
      10
      
      Будто горе чужое, негромко
      причитала Глаша без слез:
      - Бело перышко-похоронку
      от соколика ветер принес...
      Ох, покинул ты женушку кротку,
      в поле тучном не сжал полосу,
      не бросал бы, казаче, молодку,
      на кого ж ты оставил красу?
      Три войны ты рубился лихо,
      но лежишь убитый во рву.
      Я сушила траву-заманиху,
      не нашла одолень-траву.
      Боле милого я не встречу,
      в семь колен прокляну врага,
      упадут мои слезоньки в речку,
      и затопит река берега.
      Ох, ударю кресалом по кремню -
      разольется огонь-полымь,
      упадут мои стоны на землю -
      прорастет в солонцах полынь.
      Ой, да рядом с дорогой высокой
      окаянное бродит зло,
      за тобою, ясный мой сокол,
      восемь сиротских троп пролегло.
      Ох, зачем же в родну сторонку
      из далеких степей и гроз
      бело перышко-похоронку
      от соколика ветер принес?
      
      * * *
      
      Довольны единой рубашкой,
      жалея солдатку, как мать,
      мы тогда порешили с Наташкой
      тете Глаше корову отдать.
      Тетя Глаша смущенья не прятала,
      всхлипнула, сев на крыльцо,
      заиграло красными пятнами
      перерытое оспой лицо.
      Глаша молвила: - Живность не лишняя
      к положению моему,
      токмо вы - не князья, я - не нищая...
      и корову за так не возьму!
      
      
      11
      
      Дождинки упали на яшму,
      гром рыкнул у горных излук...
      Никто не заметил Наташку,
      нырнувшую в танковый люк.
      Для дела, залогом успеха,
      чтоб лучше работать могли,
      нас, представителей цеха,
      на полигон привели.
      Все птахи в окрестности смолкли,
      волнения не передашь:
      большая папаха с биноклем
      спустилась в бетонный блиндаж.
      Проникшись ответственным часом,
      как помнится мне и теперь,
      без робости мы за начальством
      вошли за железную дверь.
      Просмешники и балагуры -
      мы чтили серьезный настрой,
      и взгляд через щель амбразуры
      для нас уже не был игрой.
      Кружилась и плакала чайка,
      ломая крыло на лету.
      Мы ждали с тревогой начала,
      предчувствуя сердцем беду.
      Брызнув мерцающим светом,
      нарушив минутный покой,
      резко прошила ракета
      пасмурь зеленой дугой.
      Сигнальщик с гранитного камня
      спеша оглядел полигон,
      и клацнули пушки замками,
      и двинулись танки вразгон.
      Ползли, приседая, два танка
      над сетью помятых траншей:
      один - головной работяга,
      другой на буксире - мишень.
      Другой - на расстрел обреченный
      для пробы, но все-таки бог...
      что в танке-мишени девчонка
      никто и подумать не мог.
      Юность на подвиг готова,
      но безрассудство сдержи,
      Наташка, Наташа Скворцова -
      мятежное пламя души.
      Она, не любившая медлить,
      стремилась навстречу огню:
      - Я покажу, как не верить
      в уральскую нашу броню!
      И если погибну я, люди,
      то смерть моя вам - не в укор...
      
      * * *
      
      Стреляли двенадцать орудий
      по танку-мишени в упор.
      Но шел он уверенно, ходко,
      будто бы призванный жить,
      будто прямая наводка
      его не могла сокрушить.
      И вздыбился бруствер на тучи,
      свалился с травинки мураш -
      заряд рикошетом, гремуче
      тряхнул, как скорлупку, блиндаж.
      Земля стала дикой и зыбкой,
      но гарь унесло ветерком.
      Крякнул с довольной улыбкой
      и скомкал папаху нарком.
      И порохом едко запахла
      в бойницах лишайная цвель,
      и кто-то восторженно ахнул:
      - Не танк это, братцы, а зверь!
      Неистов красавец, неистов,
      пройдет через сорок преград,
      дадим прикурить мы фашистам,
      устроим второй Сталинград!
      Все двигалось без перекосов,
      но что-то бы вроде не так...
      Григорий Иванович Носов
      смотрел напряженно на танк.
      Какой же он кован был сталью,
      что было загадкою в нем?
      Двенадцать калибров хлестали
      по танку смертельным огнем.
      Взрывался багровой купелью
      в предгрозье упавший закат,
      и пушки за гарью по цели
      стреляли почти наугад.
      Но не было выстрелов мимо,
      и степь полыхала кругом,
      а танк, как живой, невредимо
      прошел через весь полигон.
      Но дрогнули горные дали,
      бинокли упали из рук,
      когда на горбатом увале
      открылся вдруг танковый люк.
      Над круглой приземистой башней
      и тьмой орудийного зла
      девчонка - оглохшая, в саже,
      отважно ромашкой взошла.
      И разве забудешь такую
      и вспомнишь о чем-то плохом?
      Наташка Скворцова, ликуя,
      яро взмахнула платком.
      Летела она, как в атаку,
      веря, что все ей простят...
      И в это мгновенье по танку
      ударил фугасный снаряд.
      И мир опрокинулся шумом,
      и боль захлестнула глаза...
      На землю, ревя и бушуя,
      обрушилась с неба гроза.
      Расплакаться не было силы,
      кипела чудовищно мгла -
      беда мое сердце пронзила
      и молнией кряжи прожгла.
      В распадке по высверкам синим
      сквозь стоны поникших берез
      директор, шатаясь, под ливнем
      Наташку до города нес.
      Девчонка уснувшей казалась,
      но белого снега белей
      рука, повисая, касалась
      былинных седых ковылей.
      
      
      12
      
      Горжусь, что живу на Урале,
      работой пробил тропу...
      А кто-то в заморском баре
      предсказывает судьбу.
      Барышники, экс-полицаи,
      умельцы словечком вредить
      учат меня, отрицают,
      дабы себя утвердить.
      Один верхогляд именитый
      сбрехал как-то недругам в тон:
      нет, мол, горы Магнитной,
      есть яма на месте том!
      Другой щелкоперчик быстрый,
      двуликий, глумясь над святым,
      сказал, что с 'Авроры' выстрел
      в семнадцатом был... холостым!
      
      * * *
      
      Дул ветер ленивый, кроткий,
      в небе парили орлы,
      взяли мы с другом водки,
      взошли на вершину горы.
      Грабарку водил, как тачанку,
      чапаевец, строя завод...
      Поднимем же добрую чарку
      за тех, кто в Магнитке живет!
      За первопроходцев степенных,
      за их сыновей - комсомол,
      за тех, кто поставил мартены
      и город из камня возвел.
      За тех, кто от вражеской пули
      упал у Днепра на стерню,
      за тех, кто, сгорая у пульта,
      ковал для России броню.
      За то, что мы глыбко и чисто
      вливались в рабочий поток.
      За то, что во мне коммуниста
      открыл цеховой парторг.
      За скалы, что взорваны толом,
      за день, что сурово прожит,
      за тот обелиск, под которым
      Наташка Скворцова лежит.
      Бурьян над могилами чалый
      и много безвестных имен...
      Поднимем же добрую чарку
      за тех, кто Магниткой рожден!
      За тех мы нальем, кто не сломлен,
      кто крепче, чем камень-магнит,
      за тех, кто сегодня у домен,
      и тех, кто обидно забыт.
      С огнем зарождаются песни,
      с огнем зарождался металл,
      и родины полюс железный
      в поэзии полюсом стал.
      Поднимем же добрую чарку
      за первый барак и костры,
      за трудную нашу причастность
      к величью Магнитной горы!
      
      2. Александр Павлов
      
      Смена
      
      Р. Дышаленковой
      
      Утонувший в ночи по колено,
      озаряемый лунным огнем,
      город спит, но качается смена
      в колыбельном трамвае своем.
      По каленым, накатанным рельсам,
      год за годом к сердцам городов
      бесконечным заботливым рейсом
      едет смена для добрых трудов.
      С непременным своим 'Беломором',
      с прибауткой, лихой на подъем,
      с откровенным своим разговором
      да с обеденным мятым рублем.
      На Магнитке, в Кузнецке, в Тагиле,
      с молодых, незапамятных пор,
      едут люди, простые такие,
      и о важном ведут разговор.
      Разбирают по полочкам время,
      поднимают вопросы ребром...
      Или врежут под самое темя,
      или выдадут молча 'Добро'.
      Поразмыслить бывает нелишне
      о себе, о житье, о бытье.
      Достается и прошлым, и пришлым,
      а своим - по особой статье.
      Мысли ясны, и сжаты, и цепки.
      Среди всякой хулы и похвал
      ты вернее и чище оценки,
      видит Бог, никогда не знавал!
      Хорошо, бескорыстно, степенно,
      повсеместным триумфом труда
      проезжает рабочая смена.
      И мерцают в ночи города.
      
      24 октября
      
      Памяти Ручьева
      
      Упали ветры с леденелых крыш...
      И только звоны, заводские звоны,
      над всем Уралом вспарывают тишь
      протяжно, тяжело, неутоленно.
      А утром... Утром зябкие сады,
      немые, без единого листочка,
      как в перекрестье грянувшей беды,
      глядят сквозь дым в одну и ту же точку.
      Чудес на свете может и не быть,
      но где тогда на свете справедливость,
      чтоб так вот, в землю, запросто зарыть
      и разделить все то, что не делилось.
      Чтоб так вот хладнокровно закопать
      совсем недавно бившееся сердце...
      Ему бы нынче над Уралом встать
      и на клюку привычно опереться.
      Он послужил бы миру и добру,
      уж он бы смог... Но нет чудес на свете,
      не рассказать недвижному перу
      того, что смертью пущено на ветер.
      Но в песнях ветра с ясной синевой,
      рожденная в огнях Магнитогорска,
      летит над миром мощным отголоском
      крылатая поэзия его!
      
      Август 90-го
      
      Утро уводит из грустного дома:
      Что там в округе видать?
      Сборщики к саду спешат заводскому
      ягоду горькую брать.
      Все митингуем, и мелем, и мелем
      с правильной думой во лбу...
      Вон, озабоченный ранним похмельем,
      бомж ожидает судьбу.
      Август. Безликие годы Магнитки.
      Время - вперед и вперед.
      В давке, обобранный кем-то до нитки,
      едет на смену народ.
      Вот и открылся без всякой рисовки
      подлый, родной материк...
      Кооператор на остановке
      новый закон материт.
      От человека шарахнулись кони,
      кончились тишь да игра...
      У тунеядца и вора в законе
      жаркая нынче пора.
      Гений торговли в обличии монстра
      спятил на важном посту:
      хлебушек нашенский с хлебом заморским
      встретились в южном порту.
      И в магазине, разбой довершая,
      опохмелен и небрит:
      - Посторонись-ка, полено с ушами! -
      грузчик над ухом шумит.
      
      * * *
      
      В Магнитке осень зябка и тиха.
      Но среди всех примет я знаю эту:
      настала осень - благодать в цехах,
      где сталь кипит с рассвета до рассвета.
      По неуютным улицам родным,
      закиданным роскошною листвою,
      идут ребята к тесным проходным
      в каком-то новом, золотом покое.
      Вовсю июль над ними полыхал,
      с них сто потов затребовало лето.
      И вот октябрь медлительный настал -
      хорошая, желанная примета.
      Уже рукой подать до холодов,
      но как нужна такая передышка,
      когда огонь не обжигает слишком,
      когда светло от дум и теплых слов.
      В Магнитке осень. Знатная пора.
      За перевалом дальним дремлет стужа.
      Но по утрам ныряет солнце в лужи
      и над заводом греются ветра.
      
      * * *
      
      Едва весна подрежет крылья стуже,
      как я пойму: земли роднее нет,
      где плавает по солнцу в каждой луже
      и тянется сквозь камни первоцвет.
      
      Где воробьи, шальные забияки,
      дерутся в коловерти заводской,
      и тянут стебли крохотные маки
      недалеко от старой проходной.
      
      А фонари, зажмурившись под утро,
      глядят на солнце с белою каймой,
      ныряющее золотистой уткой
      в тумане легком над Магнит-горой.
      
      По булочным развозят хлеб душистый,
      с проталин жирных оплывает пар,
      и дворник незатейливо, но чисто,
      как в праздник, прибирает тротуар.
      
      Такое ты увидишь только в мае:
      едва встряхнется город ото сна -
      и в каждой луже утро наступает,
      и в каждом взгляде светится весна.
      
      На окраине
      
      Места святые, добрые места.
      Земля воспоминаньями пропахла,
      и мирно сохнет белая рубаха
      на длинной ветке старого куста.
      Как двор зарос! Подумаешь порой:
      завод же рядом, вспыльчивый и резкий,
      а он такой вот, полудеревенский,
      под самою Магнитною горой.
      Взойди на деревянное крыльцо -
      на детства приутихшую вершину:
      трамвай спешит на старое кольцо,
      в подвальчиках торгуют магазины.
      Все те же бабки (те же, да не те!)
      сидят на лавке крепкою семьею,
      и карагач над ржавою землею
      склоняется в бессонной красноте.
      Окраины. За вашею канвой
      я все труднее прошлое читаю,
      уж не черты, а только очертанья
      недавних лет встают передо мной.
      Безвременно угасшие миры
      в пространстве безнадежно задымленном...
      Но сколько силы в двориках зеленых,
      в повадках босоногой детворы!
      Какой мальчишка более богат
      на улице центральной, искрометной,
      чем этот, в ржавой ленте пулеметной
      при ворохе разряженных гранат?
      Места святые, добрые места,
      вы канете под крыльями заводов,
      а светлый дым затянет ваши годы,
      закроет тополевые уста.
      
      Дрезина
      
      Мы на дрезине мчали от Сибая
      к Магнитке, отраженной в облаках,
      и взвизгивали рельсы, залетая
      под гулкие фанерные бока.
      
      Легко лететь на крохотной дрезине,
      расхлестывая дремлющую даль.
      Шофер кирпич положит на педаль
      и чутко дремлет, будто бы разиня.
      
      Секутся искры из-под всех колес.
      Лететь, лететь куда-то без оглядки!
      Натужно прохохочет тепловоз -
      и грохотом заполнятся распадки.
      
      Лети, дрезина! И кирпич - лежи
      на позабытой пристально педали.
      Как часто мы не успевали жить,
      как часто мы лететь не успевали.
      
      Весна в Магнитке
      
      И в Азии сегодня и в Европе
      оплавлены водою берега.
      Урал - в разливе, дворики - в потопе.
      Урал-граница, одолень-река.
      Не выпитый заводами большими,
      ты гонишь в Каспий мутную волну,
      своей рабочей плотью не фальшивя,
      не волоча булыжники по дну...
      Как полоз, по ущельям и равнинам
      ты обдираешь льдистые бока.
      Шумит весна - извечная былина,
      и сатанеет сердце рыбака.
      А во дворе хозяйка молодая
      белье развесит, взглянет озорно...
      Ну, хочешь, я возьму и погадаю
      на счастье, на апрельское рядно?
      Я где-то видел эту же ладошку
      и эти шоколадные глаза...
      - Хозяюшка, поговори немножко...
      И словно вспышка молнии: 'Нельзя!'
      И вновь меня дорога поторопит,
      твой дерзкий голос поглотит река...
      И в Азии сегодня и в Европе
      оплавлены весною берега.
      
      В Магнитке
      
      На стыке Азии с Европой
      плыву тихонько на спине,
      окутан теплой поволокой...
      И до того спокойно мне.
      Урал, обветренный и шалый,
      новоисполненный Яик,
      Урал - сосновый полушалок,
      кремневый блеск, державный лик.
      Удобно или неудобно,
      но здесь нестойка тишина.
      Прислушайся: вздыхает домна,
      и плещет на берег волна.
      Ловлю спиной глубинный холод,
      в зените тучка так светла...
      А справа - город, слева - город,
      и оба-два мои крыла.
      Не эти ли тугие крылья
      судьба явила для меня,
      сплетя железно и ковыльно
      и кровью их соединя?
      В любом далеком перелете,
      сквозь годы, грозы и ветра,
      меня вы, крылья, пронесете,
      как это делали вчера.
      А нынче я по праву дома,
      качаюсь тихо на волне,
      и все по-новому знакомо,
      и оттого спокойно мне!
      
      Глядень-гора
      
      В моем краю магнитные ветра
      и тишина нестойкая, скупая...
      У каждого своя Глядень-гора,
      и у меня... Которую скопали.
      Магнит-гора... За поволокой дней
      твой гордый крик все тише и тревожней,
      но почему-то зорче и видней
      у твоего глубокого подножья.
      Твое большое сердце растеклось
      по всей стране, от севера до юга,
      укрыв ее, продутую насквозь,
      стальной непробиваемой кольчугой.
      У каждого своя Глядень-гора,
      трибуна жизни, вещая вершина,
      откуда животворные ветра,
      взлетев под солнце, падают в долины.
      Магнит-гора... Отвернутым пластом
      ты падаешь в долину безымянно...
      Но за тобою прячется восток,
      и на ступенях дремлют ураганы.
      
      Память
      
      Я - Память.
      Мне время подвластно.
      От самого светлого дня
      до самого темного часа
      я - Память.
      Вглядитесь в меня.
      
      Я в каждом ростками проклюнусь
      и выйду на край тишины.
      Морщины - как выстрелы в юность,
      седины - как залпы войны.
      
      Магнитка - военные тропы,
      и тыл, и такие бои,
      что встали над всею Европой
      бессмертные танки твои.
      
      Магнитка - святая былина,
      твой сын превращался в металл,
      во Львове и в центре Берлина
      взойдя на живой пьедестал.
      
      Я - Память.
      Мне время подвластно.
      От самого светлого дня
      до самого горького часа
      я - Память.
      Вглядитесь в меня.
      
      ПОД СОЗВЕЗДИЕМ СТАЛИ
      поэма
      
      Памяти Бориса Ручьева
      
      
      1
      
      Листопрокатный... Знаю, это слово
      для многих ни о чем не говорит.
      Но в жизнь мою железною основой
      вошел его каленый монолит.
      Взгляни, как люди здесь багроволицы
      и говорят на языке немых...
      И так вверху порхают крановщицы,
      что даже цех качается от них!
      
      Тут сталь на сталь - и то не одолеешь,
      тут крепче стали следует стоять
      и в друга нужно верить, а не веришь -
      то лучше время попусту не трать...
      А если вдруг ты надломился в дыме
      и за бессонной тяжестью ночей
      не смог увидеть клети голубыми
      в янтарных стрелах солнечных лучей?
      Тогда поспорить хочется с тобою!
      Ты знаешь, в самой жуткой черноте
      есть что-то светоносно-голубое,
      подвластное уму и красоте.
      И нет! Не в цехе опалились крылья...
      Лучи - психологический момент.
      Они видны, когда особо пыльно,
      а где, скажи, сегодня пыли нет?
      Но есть затоны, где не ходят ветры,
      не видно лиц, и долгие часы
      надменно с губ свисают сигареты,
      и триумфально высятся носы,
      да те, кто в мир с ухоженной бородкой
      и головой в лирическом чаду
      несут портфели, взгруженные водкой,
      солидно отдуваясь на ходу.
      Таким в лучах не предложу купаться,
      рубах красивых пачкать не возьмусь,
      но горько, что у песенных акаций
      они слезливо говорят про Русь.
      
      Мы рады славить поприще любое,
      где мир дела хорошие вершит,
      не голосом с фальшивою любовью,
      а может быть, молчаньем от души.
      То поприще, где слово - не водица,
      где после смен про наши честь и труд
      шумит проспект, от зорь бронзоволицый,
      и распахнулся горный институт.
      
      
      2
      
      Я выше стал, добрей и молчаливей,
      пока осмыслил хлопоты свои,
      пока юнцом-вальцовщиком не принял
      сухие строчки планов, как бои.
      Потери были велики, однако...
      Мы с другом Генкой (благо сопляки!)
      как раз по стольку закатили брака,
      чтоб головы не сунуть под валки...
      Но после этих пыток и крещений
      (такое понимается не вдруг)
      нам по медали дали юбилейной
      (вручил почетный старый металлург).
      Нам, что едва у цеха на запятках
      въезжали в жизнь с грехами пополам,
      такой аванс отгрохали ребята,
      что за него не рассчитаться нам!
      Отныне с золотистою печатью
      напротив сердца, на самой груди,
      с медалью этой, как добытчик счастья,
      ты должен быть все время впереди.
      Вести каналы в каменных пустынях,
      готовить сталь и наливать моря...
      Храня медаль, как первую святыню,
      ты должен жить, короче говоря...
      Теперь о Генке... Мы сошлись не сразу.
      Предельно молчалив, чудаковат,
      он у клетей вышагивал, чумазый,
      среди тавота, ломиков, кувалд.
      Не пил до одуренья газировку,
      в углу укромном под рукой имел
      отлитую коряво двухпудовку,
      с которой управляться он умел.
      Его ругали. Он же был неистов,
      хватал ее, не слушая слова...
      - Как поживают наши культуристы? -
      его пытала въедливо братва.
      Он отбивался бойко и упруго,
      бодая воздух круглой головой...
      А после смены прятал гирю в угол
      и дольше всех плескался в душевой.
      Я на него поглядывал с опаской,
      когда, пробравшись к пульту стороной,
      он выходил с разбитою сопаткой
      и нянчил гирю в ярости тройной.
      Я размышлял о нем: ну не дурак ли?
      Невпроворот здоровья, сил - вагон...
      Потом узнал: он вклинивался в драки
      всех примирять, а наживал врагов...
      Неудержим при вспыльчивости доброй,
      при синяках, не отходя от дел,
      он от издевок не скрывался дома...
      Но замыслы далекие имел.
      Предвидя край насмешек непочатый,
      желая поразить вернее цель,
      он в цех принес боксерские перчатки
      и всю бригаду вызвал на дуэль.
      Вальцовщики смеялись до упаду,
      и грозно похохатывал старшой...
      Но Генка ждал четыре смены кряду -
      был вызов принят прямо в душевой.
      Он сдержанно расправился со всеми,
      стянул перчатки с узловатых рук
      и вовсе не злорадствовал над теми,
      кого перчатки проучили вдруг.
      Мы с ним, как ровня, жили все же в мире.
      Он, за улыбкой вспыльчивость храня,
      вытаскивал своей корявой гирей
      из беспросветной щуплости меня.
      Но выглядел смешным и виноватым,
      когда, проворный, пряча торжество,
      к особо несговорчивым девчатам
      я лихо письма шпарил за него.
      Нам не везло. Но мы не горевали,
      ныряли в цех, в очередной аврал...
      Он всех лечил своей каленой сталью
      и наши ранки крепко прижигал.
      Когда успех нам с Генкой выдавался,
      крутились мы, не ощущая ног,
      и рокотал, басил и улыбался
      на стане нашем красный уголок.
      Наш красный угол, уголок уютный,
      трибуна, суд и планов торжество,
      где среди роб особым перламутром
      бригад концертных блещет мастерство.
      Где на стене все ярче год от года
      встает из фото время в куржаках:
      на Комсомольской площади - подводы
      и мужики в лаптях да армяках.
      Ужели так вот, нищими до жути,
      врагу на страх, лопатой да киркой
      махину эту выстроили люди,
      чтоб мы нужды не ведали с тобой?
      Чтоб нынче мода мыкалась по кругу,
      да так, что сразу и не разберешь,
      ни армяки, ни лапти, ни подпруга -
      нейлон, силон и двухметровый клеш.
      Но разве же не подлая издевка
      и в прошлое святое не плевки,
      когда на рынках просят сторублевки
      за съеденные молью армяки?!
      Пойми попробуй - поп или поповна,
      у Кольки вон - соломенный пиджак,
      теперь жилет готовит из попоны,
      на шее вместо галстука - вожжа.
      Ну прямо в плуг такого и на пашню,
      подлиньше кнут и потесней супонь...
      И то, пожалуй, много не напашешь -
      нужна не сбруя, а хороший конь.
      Вполне цивилизованный калека,
      истолковавший формулу вещей:
      теперь не мода служит человеку -
      а он бесплатным приложеньем к ней...
      
      Но ведь и в цехе всякое бывает...
      С огнем и сталью схватка нелегка.
      В ней только тот себя одолевает,
      кто честь свою не продал с молотка.
      Здесь, как солдаты, привыкают к службе,
      здесь каждый первый - на передовой,
      станки и клети - личное оружье -
      в готовности содержит боевой.
      И среди них, еще не именитых,
      в бригаде по составу молодой
      нас выводил на новую орбиту
      первостроитель - ветеран седой.
      
      
      3
      
      Успехи наши разложив на части,
      учтя вечерний горный институт,
      в один из дней отважилось начальство
      разрядом выше оценить наш труд.
      А коли так - традиций не нарушив,
      с получки новой отколов припай,
      мы вполбригады двинули на ужин
      в кафе с названьем звучным - 'Таганай'.
      А тут свои, привычные к толкучке
      (спрос на копейки, на червонцы вид),
      всегда умеют довести до ручки
      тех, у кого в карманах шелестит.
      А уж потом такие кривотолки,
      историй столько - Боже упаси!
      Не принесешь и за год с барахолки,
      хоть каждую старуху обтряси.
      Тут сквозь галдеж (час от часу не легче!)
      в углу напротив поднялась буза:
      покинув стол, не заплатив за вечер,
      какая-то сбежала стрекоза.
      - Да не одна, а несколько их, черти! -
      над самым ухом надоел орать
      какой-то ошалевший виночерпий,
      что пятый день не может их поймать.
      И так неловко стало за кого-то,
      что показалось, было б веселей
      сидеть на дне глубокого болота
      и водяному править юбилей.
      Вставай, братва! Оставим эту слякоть...
      Официанты мечутся - пора! -
      чтоб новичков к застольям припечатать
      шикарным счетом: тут вам не игра.
      А в городе, прохладном и зеленом,
      росли огни вдоль медленной реки,
      накатывались с шелестом и звоном
      такси, трамваи и грузовики.
      Из-за хребта, с багровой тучей вместе,
      к шиханам черным потеснив закат,
      протягивались дымные созвездья
      к высоким крышам заводских громад.
      Заря металась в шлаковом отвале,
      и золотилась жила под ковшом,
      а выше - ковш Медведицы Большой
      был опрокинут в облачном провале.
      Звенят созвездья... Под каким из них
      найти свою горячую дорогу,
      где каждый миг отстукивает дробно
      над шелестом обочинной возни?
      Где все живет, торопится и дышит,
      где ты не частью нужен - целиком,
      где каждый вздох приподнимает выше
      над огненным от бурь материком.
      Мы вышли в ночь, вздыхая облегченно,
      и сам собою вспыхнул разговор
      про жизнь, любовь, про беглую девчонку,
      что проживает, как последний вор.
      Ох, к нам бы эту кралю крановщицей,
      мы живо научили бы, как жить!
      И в ресторане можно похарчиться,
      нашлось, наверно, чем бы заплатить...
      
      А дылда Васька, коего начальник
      шугнул, по горло натерпевшись бед?
      Один как сыч! В квартире стол да чайник,
      и грязный развалюха-табурет.
      Вагоны разгружает в ширпотребе,
      неделю грузит, две недели пьет...
      И, как ни странно, при такой потребе
      ни хворь его, ни голод не берет!
      И что за подвиг совершает Васька!
      Возможно ли подобное понять?
      У магазина истуканом Пасхи
      стоять года и лыка не вязать.
      Такая многотрудная забота,
      что жалости поддашься сгоряча.
      А глянешь ближе - подступает рвота:
      на кой живет такая каланча!
      Душа - пуста, в ней ногу черт не сломит,
      там просто делать нечего чертям,
      от холода и мрака зубы ломит,
      и мураши сползают по плечам.
      Как ни смотри, а кроме сигареты
      на этом фоне, жутком и глухом,
      не встретишь ни единого просвета,
      хоть вырубай окошко топором.
      Да, правы те, что скажут с осужденьем:
      - Нельзя же так вот запросто рубить!
      Подход здесь нужен медленный, идейный...
      Трагедия у Васьки, может быть.
      Трагедия... Замечено резонно.
      Но кто из вас, отгородясь от дел,
      ее первоначальные симптомы
      в хорошем человеке разглядел?
      А Васька бросит взгляд остекленевший,
      одутловатый профиль развернет
      и за рублем, растрепанный, как леший,
      шагнет в крутой людской водоворот.
      Невольно примешь горькую пилюлю,
      когда услышишь, как среди старух
      на племя наше отливает пулю
      какой-нибудь дворовый говорун.
      Мол, кончен мир, зажрался и запился,
      проходу нет, уж вроде только жить!
      Вон Васька Стародубов как сбесился,
      на нем пахать бы впору, молотить!
      А он на мир сквозь донышко глазеет,
      детей - и тех по свету раскидал...
      Ну, пил бы, пил ее - уж черт бы с нею!
      Да только ум-то свой не пропивал...
      
      Не осужу безрукого, что пьяный
      в базарной, суматошной стороне
      зубами тянет мутные стаканы, -
      зубами, что не отдал на войне.
      Как осудить, когда такая вьюга
      обрушивалась в юности на них?
      Есть у него не только холмик друга -
      есть у него могила рук своих.
      
      У Васьки-то какое лихолетье?
      То, что жена вдовица при живом,
      то, что отца в глаза не знают дети
      при отчиме каком-то пожилом?
      Да разве дело в этом доброхоте,
      коль скажет детям Васькина жена,
      что он сгорел не где-то в самолете,
      а пламенем зеленым - от вина?!
      И поразмыслишь: может, прав отчасти
      тот говорун, горбатый и седой?
      Уж слишком много дьявольских напастей
      века в наследство принесли с собой.
      Неужто правда, бдительность утратив
      и над собою потеряв контроль,
      мы, молодые, выдохлись на старте,
      ударились повально в алкоголь?
      Но кто тогда раскручивает клети,
      кто варит сталь и ходит вдоль границ,
      кто новый город молодостью метит
      и глаз не отрывает от страниц?
      Мы чахли бы, хирея год от года,
      когда бы наш народ не молодел.
      Верны слова - в семье не без урода,
      но выправлять уродство - наш удел!
      Отцам достались жажда, боль и голод,
      каленье, пытка стужей и огнем...
      А нам - под солнце, и вгрызаться в горы.
      Казалось бы, мы все переживем.
      Но как бы это ни было нелепо
      (уж так выходит, и не спорь со мной!),
      страшнее всяких - испытанье хлебом,
      вот этой булкой сдобной... и ржаной!
      
      
      4
      
      Порою будни - серенькие птицы,
      летят себе, но стоит прозевать -
      такая каша может завариться,
      что одному вовек не расхлебать!
      Я мирно жил. Хотя событьем крайним,
      пластаясь над землею, как пожар,
      ползло ко мне такое испытанье,
      что по сей день заходится душа.
      А все-то вышло в ночь, по недогляду,
      когда я стоя приловчился спать...
      (Смешно сказать, почти неделю кряду
      я забывал, что дома есть кровать.)
      Кружил один в зеленых переулках,
      дремал где мог на лавках среди дня,
      чтоб задохнуться от походки гулкой,
      отчаянно тревожащей меня.
      Чтоб натощак мусолить сигареты
      и, не осмелясь выйти наяву,
      ненужные концертные билеты
      великодушно бросить в пацанву.
      
      Но говорят, что рвется там, где тонко...
      А эта ночь, багровая насквозь,
      легла на плечи небывалой тонной.
      На чем держался - все оборвалось!
      Старшой устал маячить возле пульта
      и тормошить ослепшего меня,
      когда под крышу, словно с катапульты,
      вонзился клин тяжелого огня.
      Не описать и не забыть до гроба:
      казалось, клети выпукло и зло
      решили разом выплеснуть утробы...
      Я все бы отдал... Но не пронесло...
      Какой тут сон! В ногах не стало мочи,
      прирос к плите и с места не сойти.
      Хлестало масло посредине ночи
      из рваных вен тускнеющей клети.
      Потом, с тревогой в сторону поставив
      меня - одушевленное бревно,
      остывшее стальное полотно
      кромсать зачем-то и курочить стали.
      Затем пошло опять, заколесило,
      пахнуло жаром, и себе на страх
      я вышел к пульту сломанным и сирым
      вальцовщиком на липовых ногах.
      Никто не шел с проклятьями и криком,
      все думали о чем-то у огня.
      И только клеть, оправившись от всхлипов,
      обиженно ворчала на меня.
      Но чуял я, больной и нелюдимый,
      как тяжело отмалчивался цех,
      уж лучше бы кондовой холудиной
      по стану гнали на виду у всех.
      Мол, вот он, нерадивый подмастерье!
      Да по тому, что щуплый - не суди!
      Закоренелый похититель премий
      с дипломом... И медалью на груди!
      
      Эх, Генка, Генка, друг мой закадычный...
      Один лишь ты умеешь понимать.
      Заботливо подсовываешь спички,
      как свой компот подсовывает мать.
      Я знаю, мама, что тебе не спится.
      Темно в дому, и лишь в одном окне
      ты дремлешь настороженною птицей,
      полночный путь протягивая мне.
      Но вот, усталый, прихожу с работы,
      в руках гуденье слабое храня,
      и ты встречаешь кружкою компота
      оглохшего от пламени меня.
      Твою заботу оскорбить неловко...
      Но там, где пламя дыбится стеной,
      мы ледяною, жгучей газировкой
      привыкли заливать под сердцем зной.
      Она до слез прохватывать умеет,
      горючая, несладкая вода...
      И потому-то, дорогая, с нею
      компоту не сравниться никогда.
      
      
      5
      
      Когда в горах ручей очнется верткий
      и разольется многоцветье трав,
      по городу в сиреневой развертке
      девчата ходят, головы задрав.
      И столько их, зажмурься - все напрасно!
      Идут, как на подбор, одна к одной,
      приветливо, лукаво и глазасто
      собою освещая выходной.
      Невольно хватит по сердцу одышка,
      и в голову впечатается мысль:
      откуда в нашем юном городишке
      они в таком количестве взялись?
      И по весне в зовущих очертаньях,
      подчеркнутых придирчиво в тиши,
      идут открыто неоткрытой тайной
      девчата, что не в меру хороши.
      Но спрячешь глубже горькую досаду,
      себя, а не кого-то проклянешь...
      С одной из них ты мог идти бы рядом -
      да не идешь, Серега, не идешь.
      А к ней, живой, пронзительно-курносой,
      не кто иной, а Генка подошел...
      Тебе, Серега, впору батожок,
      а ты еще в карман - за папиросой.
      
      Не может быть, чтоб Генка жил по-лисьи,
      чтоб врал, в глаза мне глядя, и юлил...
      А я, покуда придурялся в письмах,
      вдруг сам же оказался на мели!
      Писал другим, от радости немея,
      как будто к ней, с восходом на лице...
      И чувство, продиктованное ею,
      не мудрено, попало прямо в цель.
      Что ей до правды нынче да хотя бы
      до чувств, что я успел пораскидать?
      В ее глазах глупее доходяги,
      чем я, в округе нашей не сыскать.
      Я просто пень у клена и осинки,
      поросший мхом и вдавленный в бурьян,
      и на моих обрубленных корнях
      они взрастут высоко и красиво.
      Никто не знает этого недуга -
      когда и рад до боли и не рад,
      когда распорядился чувством друга,
      смертельно точно рассчитав заряд.
      
      Но к черту, к черту! Отдымили крыши,
      весны приметы, их веселый вид...
      И вон велосипедная покрышка
      на высоченном тополе висит.
      Провял большак, зажоры ледяные
      остались разве только у реки,
      и во дворах, от прошлого хмельные,
      нам промывают кости старики.
      Посмотришь с гор на круг окраин вешних,
      отыщешь свой заветный уголок,
      где домики, что утлые скворешни,
      прибиты тесно на стволах дорог.
      И там, внизу, как на ладошке, город
      дыханьем обозначен голубым,
      где улочки сбегают с косогоров
      и прямиком выводят к проходным.
      
      О проходные! Сколько перепето
      о вас, что в люди вывели иных.
      Мы входим в жизнь под сенью проходных...
      В который раз спасибо им за это!
      Но и они, как люди, умирают...
      Там, где жилые гибнут островки -
      там проходные ставят под замки
      и старые дороги закрывают.
      Не скоро память угасает в людях,
      не сразу жизни входят в колею...
      И пусть меня начальство не осудит,
      что я о них, запретных, говорю.
      Придут года, когда о них забудут.
      Но, прошлым осиянные святым,
      они стоять как памятники будут
      рабочим поколеньям заводским.
      На рубеже каких тысячелетий
      мемориалом славы трудовой
      предстанет все, чем жили мы на свете,
      за что ответ держали головой?
      Ведь и про нас историки найдутся,
      что скажут, годы взглядом осеня:
      - Каких она не знала эволюций,
      вот эта заводская ребятня,
      которая была за все в ответе,
      путем боев отцовских и побед
      прошла по неустроенной планете,
      прошла и тоже проложила след.
      Не тропку - нет. И не узкоколейку.
      Пройдут десятки или сотни лет -
      не потускнеет наша нержавейка,
      наш верный пропуск, сноса ему нет.
      Скопают горы и хребты поставят,
      в морских пучинах вспыхнут города,
      и этой вот горы с магнитной сталью
      уже не будет в мире никогда.
      А мне с нее такая даль открыта,
      что кажется - сбежал бы наутек
      туда, где ветры мечутся сердито
      и замаячил первый огонек.
      А цех увидел - сердце захватило.
      Там, вдалеке, колдуют над листом,
      грохочут клети шириной с квартиру
      и высотою с двухэтажный дом.
      Там ходит Генка в ожиданье смены,
      насупясь от забот и папирос,
      а тощий Санька с видом бизнесмена
      тельняшку сушит над огнем полос.
      Листопрокатный... От нагрева розов.
      Где люди в гром и зной погружены,
      где встретишь все: и пот, и смех, и слезы...
      Но одного не встретишь - тишины.
      Напрягшийся, недюжинного роста,
      весь мир кольцуя сталью листовой,
      он выдвинулся северным форпостом
      к самой земле, к истории самой.
      
      
      6
      
      Но вот, лишь дважды пропустив сквозь лето
      в бригаде по составу молодой,
      нас - под дугу, на лысину и в строй,
      меня - на танки, Генку - на ракеты.
      Наш красный угол сожалел, но все же
      вручил по бритве-самобрейке нам,
      и вышли мы, открытые ветрам,
      осваивать профессии построже.
      Я службу нес у черта на куличках,
      а Генка изготовился как раз
      напротив, где Макар телят не пас...
      А в общем-то устроились отлично.
      Он пишет мне: хожу в земле кротом,
      сумел зажечь искусственное солнце,
      гляжу на мир в экраны, как в оконца,
      все вижу, слышу... даже отчий дом.
      И я ему отлязгал в том же духе:
      мол, преуспел на матушке-земле,
      пеку картошку в печке и в золе,
      но жив-здоров, не пухну с голодухи,
      утюжу рощи, бегаю по дну
      в своей карете с нашей оболочкой,
      которых мы работой непорочной
      сумели выдать в цехе не одну.
      О строгих лет мучительная сила!
      Как приживляешь к человеку ты
      слова 'Отчизна', 'Родина', 'Россия',
      слова, в которых столько глуботы!..
      А на Руси опять рассветы русы,
      и, в жизнь входя бездумно и светло,
      орут звонкоголосые бутузы
      назло метелям и войне назло.
      В какой глуши и глубине которой,
      неиссякаем в грохоте пальбы,
      хранится жизни всепобедный порох,
      твоей, Россия, жизни и судьбы?
      Не в той ли затуманенной сторонке,
      что враз укажешь, даже не ищи,
      где ввечеру коты мурлычут звонко
      и в знойных печках притомились щи?
      Где глазоньки старухи проглядели
      и стонет по сей день сосновый бор,
      где от войны березы поседели,
      не угодив под вражеский топор...
      Когда в тяжелой танковой атаке,
      сквозной, смертельной, в инфракрасной мгле
      пронижут ночь невидимые танки -
      ты примешь все, что рушил на земле,
      до вспышек электричества в суставах
      травинки каждой вспыхивает боль.
      Лишь бастылы да скорченные травы
      обильно кровенеют за тобой.
      И все пригнулось и летит куда-то:
      дома, деревни, горы и леса,
      и ты лежишь, как в зыбке, виновато
      в зеленый сумрак распахнув глаза.
      А перед ними - сполохи окраин,
      беззвучно проседающая даль,
      дома, дома в обломках крыш и ставен,
      и к сапогу прилипшая педаль...
      Но нет, заборы, рощи не сгорели,
      дома стоят, лишь улочки в пыли...
      Мы просто стали чувствовать сильнее
      могучее вращение Земли.
      Мы издалека, на зеленых взгорьях,
      под солнцем ослепительно родным,
      свой отчий край до щелочек в заборе
      теперь не глазом - сердцем разглядим!
      
      
      7
      
      Когда осмыслишь в стороне далекой
      былую жизнь, и Родину, и дом,
      то про себя отметишь ненароком:
      как мир велик... Но как ты нужен в нем!
      Ничтожная крупица в мирозданье...
      А покружив по ветреной земле,
      где есть всегда и горе, и страданья,
      ты возвратишься, трижды осмелев.
      И хочешь верить, что такое будет:
      сольются страны, побеждая смерть,
      на языке едином станут люди
      печатать книги, говорить и петь.
      А мирный свет? Он ослепляет многих,
      восходит в мир, как солнце поутру,
      но луч его, кристальный и пологий,
      не каждому покуда по нутру.
      Еще планета - рубленым настилом,
      еще в кровавых лужах кружит век,
      еще живут поганые инстинкты,
      еще не каждый в мире - человек.
      Когда на всей Земле угаснут войны
      и в книгах слово выцветет - 'солдат',
      займутся люди миром и любовью
      и к звездам полетят наперехват.
      Какая сила вызволится разом!
      К примеру, нас вот, сотню непосед,
      не в танки бы, а в горы, на БелАЗы...
      Освободится целых двести лет!
      Да мы таких бы гор наворотили,
      таких девчат сыскали на миру -
      принцессы б им в подметки не годились,
      и только мы пришлись бы по нутру.
      Мы, сто бойцов, что спрессовали вкупе
      два века не в сединах и усах,
      такой бы смерти показали кукиш -
      что волки бы заплакали в лесах!
      Всех - по домам! Ну разве это плохо?
      Веселый бы стоял переполох.
      Эпоха бы втемяшилась в эпоху...
      Да где там! Сто прибавится эпох.
      Вот было бы сраженье так сраженье!
      С каким бы треском разлетелись враз
      все тайны человекоубиенья,
      все то, что грозно скрыто про запас.
      Но вот и все. Два года зачерпнув
      из дымного котла военных будней,
      мы разошлись в четыре пополудни,
      припомнив крепко станцию одну.
      А впереди - дорога в пол-России,
      от полных далей дымчатая вся...
      К вагонам добродушные лосихи
      ведут обескураженных лосят.
      Ревут медведи в зыбкой глухомани...
      И черт те где в кондовый горизонт
      зарылись полигоны, расстоянья
      и чем-то покоривший гарнизон.
      Вот так всегда: взрываясь нетерпеньем,
      мы ждем как будто радостных минут,
      но лишь придет счастливое мгновенье -
      над ним другие - горькие - взойдут.
      Хоть плачь, хоть бейся головой в ограду -
      друзья уходят, как ты ни крути!
      Ни адреса, ни преданность в груди
      не прекратят печального распада.
      
      И вот такая жизнь восходит вдруг,
      которой ты не сознавал до службы...
      Ей от тебя всего-то было нужно
      ума да сердца, да толковых рук.
      Но ты ее не баловал и этим,
      куда-то рвался тупо и смешно,
      от матери, от города и клети...
      И вот наездился - а все одно!
      Идешь к тому, что некогда оставил,
      рожденный под горячим и святым,
      что ни на есть земным созвездьем Стали...
      С небес на землю вновь нисходишь ты!
      И вот уже состав на всю железку
      летит, пересекая большаки,
      и вот уже встают из-под руки
      в рассветной дымке горы, будто фрески.
      Все ближе, ближе... В дремлющих хребтах
      о как шумят расхлябанные стыки,
      как виадуки падают в пустыни,
      и душу обволакивает страх!
      Как золотое бешенство кипит
      на полустанках муторно тягучих,
      как входит солнце в розовую тучу
      и по ущельям брызжет малахит!!!
      Земля моя! А ну-ка принимай
      хозяина, приезжего и сына!
      Клубится степь туманно и полынно,
      озера заплеснулись через край.
      И вот плывет, презревшая ветра,
      мой крик,
      мой вздох,
      моя Магнит-гора.
      
      3. Михаил Люгарин
      
      Сталь
      
      В годы Великой Отечественной войны
      каждый третий снаряд был изготовлен
      из магнитогорского металла.
      (Из газет)
      
      Двести миллионов стали -
      Не пудов, товарищи, а тонн!
      Можно обогнуть вселенной дали
      Радугой стальной
      Со всех сторон.
      Восхищаюсь -
      Этим стальным весом
      И людской энергией труда
      Можно до луны воздвигнуть рельсы,
      Протянуть до солнца
      Провода.
      Это не гипербола,
      А правда;
      Это наши люди,
      Наш металл,
      Это наша стойкость и отрада,
      О которых
      Сам Ильич мечтал.
      Сталь Магнитки,
      О, какая сила!..
      Шла война.
      Нам не забыть о ней.
      Наша сталь
      Своим огнем косила
      Полчища
      Фашистских палачей.
      Мы за Родину
      Стояли грудью.
      Над Магниткой дым был -
      не мираж!
      Каждый третий выстрел из орудий -
      Так и запишите -
      Был он наш!
      Трубы заводские -
      Не зенитки,
      Хоть над нами облачная высь.
      Как бы я ни вспомнил о Магнитке,
      Без своей судьбы
      Не обойтись.
      С нею я сдружился не украдкой
      У горы Магнитной
      На меже,
      С нею я прописанный в палатке,
      Хоть живу на пятом этаже.
      Был энтузиастом -
      Плоть от плоти
      Был родным мне домом коксохим.
      На руках мозоли,
      Майка в поте,
      А в душе
      Был всюду молодым.
      Знаю, многих
      Среди нас не стало,
      Передавших ремесло другим.
      ...Милые!
      Мне дорог звон металла,
      Как значок
      С названьем кратким- КИМ.
      
      
      * * *
      
      Строителю первой плотины на реке Урал,
      генерал-лейтенанту, заслуженному строителю РСФСР,
      кандидату наук Е. И. Майкову посвящаю
      
      Нет, не напрасно говорят:
      'Рождается большое в малом:
      Плохой на свете тот солдат,
      Коль стать не хочет генералом'.
      Нас не прельщали ордена,
      Не украшали грудь медали.
      Металл...
      Металла ждет страна,
      Святей святых мы это знали.
      В рассвете утренней зари
      Мы на работу собирались,
      Как стаи птиц, с Магнит-горы
      От взрывов камни разлетались.
      Была беда нам не бедой,
      Хоть были у беды попытки...
      - Стране металл!
      - Нужна вода!
      В тех ратных подвигах труда
      Гремел наш подвиг на Магнитке.
      Теперь былое, как во сне.
      Стена бетонная вставала
      На нашей первой плотине
      Уж и тогда виднелся мне
      Ваш славный путь - до генерала.
      
      
      Магнитострой
      
      Ветеранам Магнитостроя
      А. И. Бричко, П. Г. Кычакову,
      И. В. Голубеву и другим
      посвящаю
      
      Я Магнитку знаю
      С колыбели -
      Не моей,
      А нашей, заводской.
      Был июнь,
      Свистели коростели,
      Жаворонки
      В синеве звенели -
      Первые
      Рабочие артели,
      Как умел,
      Встречал Магнитострой.
      Был он молодым
      И седовласым.
      Чтоб нам снились
      Розовые сны,
      Из уральской
      Голубой сосны
      Набивал опилками матрасы,
      Заносил в палатки
      Топчаны.
      До чего же
      Был он неприглядным...
      Ни тебе землянки,
      Ни двора.
      Дом холщовый -
      Наш очаг бригадный
      И как бог -
      Магнитная гора.
      Вот ведь - неказиста,
      А богата!
      Не уходит в тучи,
      Как Памир,
      Камениста,
      Рыжа да горбата,
      А молва о ней
      На целый мир!
      Знали мы,
      Что дело наше свято,
      Не молва призвала нас,
      А жизнь.
      Чтоб одеть страну
      В стальные латы,
      Без Магнитки нам
      Не обойтись.
      Получив на складе
      Рукавицы,
      Острые лопаты.
      Топоры,
      Сдуру мы могли
      Перекреститься,
      Скинув шапки
      У Магнит-горы.
      Начинался день,
      И был он жарок.
      Мы мужали,
      А завод наш рос.
      Вой моторов.
      Пенье циркулярок
      И грабарок
      Тысячи колес.
      Как на ринге,
      Проверяли силы:
      Тот из Тулы,
      Этот из села.
      На плечах мы
      Бревна подносили,
      В котлованах
      Землю 'молотили'
      Острием двуглавого кайла.
      Сотни рук
      На каждом повороте
      Поднимали гулкие цеха...
      Невозможно
      При такой работе
      Обойтись без песни
      И стиха!
      И тогда, склонившись над тетрадкой,
      На исходе
      Яростного дня
      Строчками про первую палатку
      Друг мой
      Подзадоривал меня
      Вспоминаю, веря и не веря,
      О былом-далеком
      Как в бреду,
      Что ходил в лаптях не по размеру
      У невест Магнитки
      На виду.
      Не смущали
      Лапти и папахи!
      Красный флаг -
      Был символ и пароль.
      Ближе к телу
      Та была рубаха,
      На которой
      Выступала соль.
      
      Моя березка
      
      Счастливо живу в Магнитогорске,
      Рад хорошей весточке о том,
      Что моя целинная березка
      Стала выше крыши в Боровском.
      Мне станица отческая снится
      В час, когда луна плывет в ночи,
      Дремлют желтогрудые синицы,
      Черные качаются грачи.
      Много лет, в любую пору года,
      Служит мне живым календарем,
      Весело танцует в непогоду,
      В изморозь сияет серебром,
      Зимним днем постукивает гулко,
      И по-лебединому бела,
      В тихом Айвазовском переулке
      Стала украшением села.
      Плещет кроной в поднебесной сини,
      Отряхает росы, словно дождь...
      Ты жива, березка, и поныне,
      Да и я, неугомонный, тож...
      Не лежится по утрам в постели,
      Все спешу куда-то.
      Недосуг.
      Снегири на север загляделись,
      Смотрят гуси-лебеди на юг.
      Над Магнитной птицы пролетают,
      Опадают клены на траву,
      Мне моей березки не хватает
      В городе,
      В котором я живу.
      
      Размышление у заводского пруда
      
      О былом
      Нередко я скучаю,
      И тогда
      Мне хочется вдвойне
      Посмотреть,
      Как тень мою качают
      Чьи-то руки
      В голубой волне.
      Медленно,
      И плавно
      Так качают.
      У зеркальной глади
      На краю
      Полюбуюсь часик,
      Помечтаю
      И припомню
      Молодость свою.
      В юности
      Свое село покинул,
      На Магнитке
      Землекопом стал.
      Возводил бетонную плотину
      На реке
      По имени Урал.
      Знал, что не напрасно
      Землю рою
      И струится пот
      По бороде.
      Берега скрывались
      Под водою,
      Не тонул мой облик
      На воде.
      Город мой -
      Милей его не знаю,
      Тем доволен
      И горжусь собой,
      Годы не по паспорту сверяю -
      Знаю их
      По книжке трудовой.
      В юности
      Свое село покинул,
      На Магнитке
      Комсомольцем стал.
      Возводил
      Бетонную плотину,
      Жил в палатке,
      На топчанах спал.
      Разным был -
      Улыбчивым
      И скучным,
      Жил среди людей,
      А не в лесу.
      У больших умельцев
      Был подручным.
      Приучая руки
      К ремеслу.
      Молодость...
      И с ней мне
      Не расстаться.
      На зеркальном
      Заводском пруду
      Будет моя тень
      Мне улыбаться
      До тех пор,
      Покуда не уйду.
      
      
      Звериноголовская дорога
      
      Н. Г. Кондратковской
      
      Я давно живу не на Тоболе,
      В городе живу
      Огня и стали,
      Но дубравы наши,
      Наше поле
      Сниться до сих пор не перестали.
      То зовет,
      То манит Притоболье -
      Птичий край,
      Людское хлебосолье.
      Девушки на редкость чернобровы,
      Поцелуи их
      Хмельней вина -
      Родина поэзии Ручьева
      И моей поэзии весна.
      Полюбил наш край
      Не понаслышке,
      Взбудоражив ветром волоса,
      Обошел его без передышки,
      Оттого
      В моих стихах полкнижки
      Про озера наши и леса.
      Свои годы лирикой врачую,
      Той, что там,
      У зарослей куги.
      На рассвете
      Гладят рябь речную
      Утки,
      Как живые утюги.
      По лугам цветут
      Кипрей и рута,
      Дикий мак,
      Пестреют васильки.
      Хвойные вздувая парашюты,
      Сосны приземлились у реки.
      А еще мне снится
      Дом крестовый
      На углу Воздвиженской в Зверинке,
      Сруб сосновый -
      Отчий кров Ручьева,
      Под окном березонька в косынке -
      Белой в январе,
      Зеленой летом,
      В октябре
      Пылающей как флаг.
      Словно наряжалась для поэта,
      Чтобы он любил ее за это,
      Чтобы он из дома - ни на шаг.
      Круглолицым рос,
      Голубоглазым,
      И в словах звенела синева.
      Что ни фраза,
      То и рифма сразу -
      И звучат поэзии слова.
      Час рожденья -
      Только лишь начало,
      А окрепли ноги,
      Так иди...
      Позабудь ту зыбку, что качала,
      Песни те,
      Что мама напевала,
      Самого себя опереди.
      Голову склоняя над тетрадкой,
      Не кичись,
      Что ты уже поэт,
      Поспеши за жизнью без оглядки,
      Так иди,
      Чтоб оставался след.
      Помню, как покинули станицу,
      Шли пешком
      С восхода на закат.
      И теперь,
      Когда сомкну ресницы,
      Та дорога
      Золотой мне снится.
      О, года!
      Они летят как птицы.
      Но...
      Не возвращаются назад.
      Шли вперед...
      Уже тускнели дали,
      За верстой
      Была длинней верста.
      Косачи у каждого куста,
      Жаль до слез родимые места!
      А куда идем!
      Еще не знали,
      Где он, исполин
      Огня и стали,
      Город без единого креста!
      Но размахом
      Первой пятилетки
      Притянула нас
      Магнит-гора.
      Город начинался от рулетки,
      Счастье начиналось с топора.
      Колыбелью был тот дом сосновый,
      А теперь я вижу,
      Как во сне:
      Есть в Магнитке улица Ручьева
      И стихи о нашей стороне.
      Оттого, родные,
      Как ни странно,
      Налегке,
      С дубовым батожком
      Соберусь я -
      Поздно или рано,
      Поездом доеду до Кургана,
      До Зверинки доберусь пешком.
      Поклонюсь соседям у калитки,
      От села дорога
      До села.
      Нам она крещением была,
      Мы по ней спешили до Магнитки,
      А она в поэзию вела.
      
      
      4. Римма Дышаленкова
      
      Завод
      
      Ты знаешь, утром у горы
      надежным трубным бастионом
      встает завод и красным звоном
      приветствует расцвет зари.
      
      К полудню небо грозным блеском
      потянется к Магнит-горе,
      огонь земной, огонь небесный
      вскипят на заводском дворе.
      
      А ночью по заводу слышен
      подземный гул, работный шаг,
      и ветер зарево колышет,
      как развевающийся флаг.
      
      Магнитка
      
      Милый город полон звуков.
      Каждый звук - воспоминанье:
      там шаги детей и внуков,
      там сердечные признанья.
      
      Но Магнитка вырастала
      в колыбельной песне домен,
      и небесный гул металла
      уважаем в каждом доме.
      
      Милый город полон цвета:
      синий, желтый и зеленый,
      но сверх этого полвека
      озаряют окна домны.
      
      В милом городе, красивом
      бродит запах плодородный,
      это яблоки и сливы
      от садов и огородов.
      
      Но от старенькой спецовки,
      но от орденов степенных
      пробивается отцовский
      запах домен и мартенов.
      
      Так в чертах давно любимых
      проявляются внезапно:
      то святая нежность сына,
      то отечество солдата.
      
      
      Ода кирпичу
      
      Кричи себе или молчи,
      к тебе придут простые мысли:
      мы все чему-то кирпичи
      в прямом и переносном смысле.
      
      Но если ты уже кирпич,
      тогда всем недугам на горе
      не разрушайся и не хнычь,
      а просто будь огнеупорен.
      
      Тебя не признает Париж,
      в столицах кирпичей в избытке?
      Ты и в родной печи сгоришь,
      ты нужен огненной Магнитке.
      
      Тебя поштучно и на вес
      друзья похлопывают, холя.
      Тебе подарят 'Мерседес',
      и будешь ты собой доволен.
      
      Любой кирпич весной цветет,
      и сердце нежное теряет.
      Весной кирпичный новый год
      огнеупорно наступает.
      
      Тебе, конечно, повезло:
      кирпич, как хлеб, всегда в фаворе.
      Ты знаешь - это ремесло,
      лепи свои огнеупоры!
      
      Но если Родина плечом
      тебя нечаянно уронит,
      прикинься красным кирпичом
      на бело-синем небосклоне.
      
      Господь - кузнец, Господь - гончар,
      прессует нас и обжигает.
      Огнеупорство - Божий дар,
      пусть это нас и вдохновляет.
      
      Сказание о библиотекаре
      
      Памяти М. К. Титовской - первого библиотекаря Магнитки
      
      Гулом времени объятый,
      подгоняемый страной,
      мчится поезд в год тридцатый,
      то есть на Магнитострой.
      
      На платформах - трубы, рельсы,
      опечатаны замки,
      и блестят красноармейцев
      неподкупные штыки.
      
      За спиной - разруха, голод.
      Поезд мчит, врезаясь в даль:
      нужен город - будет город,
      сталь нужна - так будет сталь.
      
      А в вагоне серединном
      робость нежно сердце рвет:
      это девушка Марина
      для строителей плотины
      книжки первые везет.
      
      И безусый часовой
      ей кивает головой,
      дескать, книги - тоже выстрел
      по разрухе мировой.
      
      Ветер, путь, степей безбрежность.
      Вот и прибыл наш вагон,
      где становится железо,
      где становится бетон.
      
      Бой с разрушенной Россией,
      с мировой буржуазией,
      бой с рвачом и кулаком,
      пролетарский бой за город.
      И Марина от вагона
      прямиком пошла в партком.
      
      А в парткоме дело бойко:
      вот вам, девушка, мандат,
      и добейтесь, чтоб на стройке
      каждый грамоте был рад.
      
      И безусый часовой
      вновь качает головой,
      быть согласен книгоношей
      возле девушки такой.
      
      А на стройке, как в окопе.
      Не за рубль, а за жизнь
      шли солдаты в рудокопы,
      шли поэты в землекопы,
      комсомола бились роты
      за грядущий коммунизм.
      
      Люди город возводили,
      сталь варили, уголь жгли,
      до глубинной буквы книги
      добирались, как могли...
      
      На пределе на таком
      вновь Марина шла в партком.
      С книгой строилась Магнитка
      в море яростном людском.
      
      То в бригаде, то в бараке
      выбирал народ чтеца:
      пригорюниться, поплакать
      возле доброго словца,
      размечтаться, просветиться,
      даже книгу в руки взять,
      ощутить ее страницы
      и пытаться прочитать...
      
      Всё больней, тревожней память:
      книги шли через войну.
      Город жил тогда станками,
      жил снарядами, стихами,
      защищал, как мог, страну.
      
      Прибывали на Магнитку,
      будто дети-старички,
      и простреленные книги,
      обожженные листки...
      
      Книги книгами. Война
      во все стороны страшна.
      Остается мать без сына,
      хата мертвая без дыма,
      без любимого жена
      и без пахаря страна.
      И мечта неодолима
      до неведомого дня.
      
      И рыдать не разрыдаться
      от сиротства ей теперь,
      может вовсе потеряться
      в море горя и потерь,
      но детишечки солдатские
      стучат к Марине в дверь:
      
      детдомовцы рязанские,
      то курские, то брянские,
      а те - из-под Орла,
      армейско-партизанская
      взрывная детвора.
      
      И она откроет книжку,
      разодетую в сафьян,
      и отправится с детишками
      в края волшебных стран.
      
      Среди них - её - надежный,
      огневой и трудовой,
      дарит детям краснозвездный,
      звездный свой Магнитострой.
      От ее седых волос
      город в будущее рос.
      
      Но, седой первостроитель,
      вновь она пришла в партком:
      'Мне в квартале разрешите
      учредить читальный дом?'
      
      Всю свою библиотеку
      завещает детворе -
      в ней великие полвека,
      весь наш город на заре...
      
      Во дворе у нас с тех пор
      будто светится костер:
      забегают пареньки
      и листают книжки,
      рассуждают старики
      о кострах Магнитки.
      
      Юность, подвиги, борьба...
      Память не сдается.
      Вскрикнет медная труба,
      и Маринина судьба
      разом отзовется...
      
      Коксовый пирог
      
      Сижу на коксохиме
      невидимый, как Бог,
      пеку я свой любимый,
      свой коксовый пирог.
      
      Не то, чтоб с осетриной,
      и не бараний бок,
      но свеженький, родимый,
      мой коксовый пирог.
      
      Для доменки-подружки,
      для полной пивом кружки,
      я испеку мой вкусный,
      мой коксовый пирог.
      
      - Поедем на рыбалку, -
      зовет меня дружок, -
      там просятся русалки
      в песочек, под кусток.
      
      Когда мне целоваться?
      От рыбок я утек,
      ведь я пеку мой братский,
      мой коксовый пирог.
      
      Но есть, но есть свиданка,
      есть в море островок,
      есть пятница и банька,
      и дверца на замок.
      
      Сижу на коксохиме,
      не страшен мне и смог.
      Пеку себе любимый,
      мой коксовый пирог.
      
      Колыбельный трамвай
      
      Парни в серых рубашках,
      воротник нараспашку,
      в душевых искупавшись,
      заводских душевых,
      на сиденьях трамвая,
      будто ветры, стихают,
      баю-баюшки-баю,
      после смен огневых.
      
      А девчоночки нервно
      и сердито вздыхают:
      увы, кавалеры
      места не уступают,
      но с улыбкою талой
      погружается в сон
      виновато-усталый
      колыбельный вагон.
      
      И водитель трамвая
      в микрофон напевает:
      Домны, Док, Луговая,
      баю-баюшки-бай...
      И заводы стихают,
      и цветы расцветают,
      и проспекты встречают
      колыбельный трамвай.
      
      5. Нина Кондратковская
      
      Слово о Магнитках
      
      Когда по веленью
      Упорства и плана
      Идет лучезарная
      Сталь Казахстана,
      То люди,
      Встречая горячие слитки,
      - Привет, - говорят, -
      Казахстанской Магнитке!
      В степях Приуралья,
      У древнего Орска,
      Рождается тезка
      Магнитогорска.
      А вот уже слышим
      Биение пульса,
      Волнение пуска
      Магнитки Тульской.
      Горды белгородцы,
      Тверды белгородцы:
      Их стройка Магниткой
      В народе зовется!
      О Липецкой - тоже
      Несут в поднебесье
      Высокие трубы
      Крылатые песни.
      В далеком Аньшане,
      В горячем Бхилаи
      Клокочет металла
      Струя золотая...
      Магниток немало
      Опять на примете,
      А сколько их будет
      На нашей планете!
      Но первая, та,
      Под Магнитной горою,
      Прострочена ветром,
      Промыта зарею
      Роднее для нас,
      Кто не просто в ней жил,
      А сердце, и разум,
      И волю вложил
      И в первые камни,
      И в первые домны,
      И в первые станы,
      И в первые тонны...
      Ей было труднее
      В тридцатом году
      В морозы,
      У мира всего на виду
      Горячими трубами
      Небо прокалывать,
      Характеры наши
      В горнилах закаливать
      И в тыщи мозолей,
      Киркой да кайлом
      Пластать горизонты,
      Идя напролом.
      Да так, чтоб со страстью,
      С железною верой
      За полное счастье
      Немеряной мерой
      Воздать.
      И не просто
      Отчизну прославить,
      А Завтра
      В Сегодняшний день
      Переплавить.
      Так пусть же на карту
      Все гуще,
      Все шире
      Магнитки для мира
      Наносятся в мире.
      Пусть каждая
      Честью и славой
      По праву
      Умножит
      Уральского первенца
      Славу!
      
      
      Магнитогорская ночь
      
      Полуночница-звезда
      Тучей огораживается,
      Перед зеркалом пруда
      Месяц охорашивается.
      
      Окоемную черту
      Сполохи прокаливают,
      Под мостами черноту
      Огоньки прокалывают.
      
      А над ними - богатырь
      Плечи разворачивает, -
      Эку гору своротил,
      А силы не растрачивает!
      
      Сотни сот его сердец
      Под стальными латами
      Родине куют венец
      С песнями крылатыми...
      
      Я тому богатырю
      - Доброй ночи! - говорю, -
      Ночи с вечной звонницей,
      С трудовой бессонницей.
      
      
      Проводы
      
      Туча грозовая
      Над Магнит-горой
      Саньку вызывает
      На веселый бой.
      Шлет бригаду ладную
      К майской той грозе
      Сталинградский тракторный
      С маркой СТЗ.
      Батька - цех кузнечный -
      Обнялся с сынком,
      Машет мать Донетчина
      Издали платком.
      - До свиданья, тракторный! -
      Парень говорит. -
      Сварим сталь с ребятами,
      Коль башка сварит,
      И тебя, как родича,
      Наградим металлом,
      Только вот заводище
      Выстроим сначала.
      У моста над Волгой
      Свистнул паровоз,
      Сто ребят бедовых
      Далеко повез.
      Жмет он до Урала,
      Чубом шевеля.
      Поминай как звали
      Саньку-коваля!
      
      Магнит-гора
      
      Полозит поезд полозом,
      На степь метет пары,
      Обматывает поясом
      Безлюдные бугры.
      У станции Буранная -
      Не вьюги белизна,
      А в жаворонках ранняя
      Уральская весна.
      Вагончики качает
      Раскатное 'ура!'
      Рабочих привечает
      Магнитная гора.
      Двумя горбами круто
      Вдавилась в облака,
      И распирают руды
      Ковыльные бока.
      Шипит 'пятьсот веселый',
      Придерживает ход.
      - Ну, вот вам, новоселы,
      И город, и завод!
      Завод уже размечен
      Квадратами траншей,
      А город засекречен
      В рулонах чертежей.
      Сегодня, комсомолия,
      Иди на штурм реки,
      Пускай взыграет море
      Природе вопреки.
      Стяни покрепче жилы,
      Минут не растеряй.
      Вот, Саня Ворошилов,
      И твой передний край!
      
      Литбригада
      
      Не время с гитарой
      По улице шастать,
      Когда ни гитары,
      Ни улицы нет.
      В тесовый барак
      На четвертом участке
      Магнитом вечерний
      Притягивал свет.
      И здесь, под крылом
      Комсомольской газеты,
      На первом горячем
      Ее рубеже,
      Рождались, росли
      И мужали поэты
      С рабочей Магниткой
      В судьбе и в душе.
      Сегодня ребята
      Отмыты, побриты,
      Стихи переписаны
      Трижды в тетрадь.
      Их будет не кто-нибудь -
      Критик маститый
      Читать
      И строку за строкой
      Разбирать.
      Вот это - поддержка
      Талантам рабочим.
      (Ударный призыв -
      От станка, не от книг!)
      В барак стихотворцев
      Набилось, как в бочку,
      И критик,
      Слегка ошарашенный, сник.
      Он слышал легенды
      О Магнитострое,
      Где люди растут
      Не по дням - по часам,
      Но к пробе пера
      Тяготенье такое?!
      Невиданно,
      Трудно поверить глазам!
      С волнением начал.
      Давал разъясненья,
      Вскрывал волшебство
      Поэтических строк.
      Повеяло грустью,
      Дохнуло сиренью.
      Но взрыв динамита
      Качнул потолок -
      И парни легонько
      Своих подтолкнули
      Поближе к столу,
      На огонь кумача.
      Взлетали слова,
      Как горячие пули,
      Обоймами строчек
      По сердцу стуча.
      Люгарин, бетонщик,
      На вид простоватый,
      Ручьев, синеглазый,
      С душой огневой,
      Василий Макаров,
      Вожак литбригады, -
      Настроили голос
      На марш боевой.
      Потом объявили:
      - Поэт Ворошилов.
      (С приметным нажимом
      На слове поэт).
      И встал Ворошилов.
      И время прошил он
      С вершины своих
      Девятнадцати лет.
      Читал он уверенно,
      Радостно, броско,
      Как будто на площадь
      Выбрасывал клич...
      - Простите, товарищ,
      На вас Маяковский
      Влияет, - заметил
      С укором москвич.
      - А что - Маяковский?
      - Да это же - глыба!
      - Но я иногда
      И его... браковал.
      - И зря!
      Литбригада
      На критика - дыбом
      И в споре сразила
      Его наповал.
      Гость кверху ладони:
      - Сдаюсь. Убедили.
      Да, трудно с Магниткой
      Не быть заодно!
      Сквозь щели барака
      Цигарки чадили,
      И звездами сыпала
      Сварка в окно.
      
      Поэт уходит в легенду
      
      Туча грозовая
      Над Магнит-горой
      Сашу вызывает
      На последний бой.
      
      Тишина палаты
      Память бередит,
      Ночь вторую кряду
      Он свое твердит:
      
      - Мне стоять на старте
      В боевом строю,
      Мне папаху дайте
      Серую мою!
      
      Мне трубить под флаги
      Конников лихих!..
      - Может, телеграфом
      Вызовем родных?
      
      - У меня их тысяча,
      Долго вызывать.
      Ночь глухая тычется
      Звездами в кровать.
      
      - 'Нас бросала молодость
      На Кронштадтский лед...'
      - Уберите волосы.
      Положите лед.
      
      - Это - из Багрицкого,
      Это - не в бреду...
      Ничего, я выстою,
      Я домой приду...
      
      Первая плотина
      На глубоком дне.
      А трубач поныне
      На лихом коне.
      
      К полю первой битвы
      Улица сошла.
      Трубача не видно,
      А труба слышна.
      
      Ты от моря синя
      Сколько отмахал
      Поперек России,
      Через весь Урал!
      
      С песней недопетой
      Первым принял бой.
      Первая победа
      Вечно за тобой.
      
      
      * * *
      
      Медью солнечной не блещет
      На заре твоя труба,
      Но несет багряный светоч
      Беспокойная судьба.
      Путь ее не укорочен,
      Не обрезан в двадцать лет,
      Не потерян, не просрочен
      Комсомольский твой билет.
      Ты идешь Магнитоградом
      Мимо доменных печей
      С нестареющим отрядом
      Самых первых трубачей.
      С новым племенем на марше
      У огней горы Магнит
      Ты, как прежде, поднимаешь
      Слово жаркое в зенит:
      'Завеса дымовая,
      Гудков пальба,
      Вторая Трудовая Военная Борьба!'*
      
      * Из поэмы А. Ворошилова 'Первая победа'
      
      Ветерану Магнитостроя
      
      Михаилу Люгарину
      
      Закаты в багряной полуде
      Над нами, как вечный рассвет.
      В Магнитке не старятся люди
      Под славною ношею лет.
      Ты юность четырежды прожил,
      Да все не исчерпан лимит -
      Так душу твою растревожил
      Тридцатых годов динамит.
      И глубже морщинок сплетенье,
      И выбелил темя куржак,
      А все-таки держишь равненье
      На чей-то размашистый шаг.
      И, кажется, песня пропета,
      Твоя отделилась ступень,
      Но к цели уносит ракета
      Тобой подготовленный день.
      И время тебя не остудит,
      И ноша годов - не беда.
      В Магнитке не старятся люди -
      Магнитка сама молода!
      
      
      *
      
      Весна в Магнитке необъятна -
      Бурлит в году по триста дней.
      Весна в Магнитке неприглядна:
      И грязь жирней, и снег черней.
      И дело вовсе не в потоках,
      Не в первых градусах тепла,
      А в сроках жестких и жестоких,
      Покой сжигающих дотла,
      В любви до белого каленья,
      В седьмом поту сквозных работ
      И в постоянном обновленье
      Из часа в час, из года в год.
      А тут, согласно расписанью,
      Широко солнышком плеснув,
      По всем законам мирозданья
      Весна вторгается в весну.
      И русы косы разметала,
      И сочетала звонкий зов
      Новорожденного металла
      С венчальной песенкой скворцов.
      И отрабатывает почерк
      На каждой улице ручей,
      И громче лопаются почки
      В скупых ветвях карагачей.
      
      
      
       6. Валерий Тимофеев
      
      ВАЛЬС ЗАВОДСКИХ ТРУБ
      
      Я поверить никак не могу,
      Что потомки бесстрастно и грубо,
      Не считая себя
      перед прошлым в долгу,
      Уберут заводские трубы.
      Что промолвят, баланс подводя:
      "Послужили свое и довольно"...
      И былой красоты не отыщещь следа -
      Опустеют уральские волны.
      
      Я иду через мост.
      Это наши года
      Отражает вода,
      А в воде во весь рост
      В окружении звезд
      Трубы в вальсе кружатся.
      И пока стрелы труб
      Гордо смотрятся в пруд,
      Будет славным наш труд,
      Будет славный наш труд
      Продолжаться.
      
      ...Были будни похожи на бой,
      В них рабочая честь зародилась.
      Каждым новым мартеном
      И новой трубой,
      Как судьбою своей мы гордились.
      И не трубы построились в ряд
      Над заводом высокой грядою -
      Это юность и жизнь заедино стоят
      С легендарной Магнитной горою.
      
      Я иду через мост.
      Это наши года
      Отражает вода,
      А в воде во весь рост
      В окружении звезд
      Трубы в вальсе кружатся.
      И пока стрелы труб
      Гордо смотрятся в пруд,
      Будет славным наш труд,
      Будет славный наш труд
      Продолжаться.
      
      МАГНИТОГОРСКИЕ МОСТЫ
      
      Ты сказал мне - ждать на мосту,
      И трамвай ушел к проходным,
      Унося любовь и мечту
      В нескончаемый грохот и дым.
      Кто придумал город такой,
      Части света две у него.
      На работу спешу из одной,
      На свиданье к тебе из другой.
      
      Этот вопрос очень не прост,
      Вдруг не на тот выйду я мост,
      Будешь меня
      напрасно ждать.
      Там, где завод, там где завод,
      Соединит
      нас переход,
      Если дождусь,
      если дождусь трамвая.
      
      Все в депо идут поезда,
      Так прождать смогу целый год,
      А тебя увезет навсегда
      Переход, как большой пароход.
      Чем трамваю судьбу доверять
      И грустить на своем берегу,
      Я быстрей пешком до тебя
      Через все переходы дойду.
      
      Этот вопрос очень не прост,
      Вдруг не на тот выйду я мост,
      Будешь меня
      напрасно ждать.
      Снова в депо едет трамвай,
      Жди меня, жди, не унывай,
      Если придешь,
      если придешь опять.
      
      Магнитогорская Мадонна
      
      В новогоднюю стынь,
      По площадке, прошитой ветрами,
      Где вздыхают копры
      На откосах отвальной гряды,
      Где асфальт и бетон,
      И ажурные тени от крана,
      Тихо женщина шла,
      Прижимая младенца к груди.
      
      Подходила к кострам,
      Объяснялась и ей объясняли...
      Зябко руки тянула
      К мятущимся всплескам огня.
      После долгих мытарств
      Отыскала и еле узнала,
      И стоит, и молчит,
      Силы нет ни ругать, ни обнять.
      
      Чернотою у глаз
      Проступили бессонные ночи.
      - Третий день как ушел,
      На работу семью променял.
      Понимаю - дела!
      Но звонок?
      Ну хотя бы звоночек?...
      И упала на грудь,
      И заплакала тихо она.
      
      На переднем краю
      Как ежи ощетинились сваи.
      Темнота отступала
      Под натиском дружных костров.
      Краны грузы несли.
      По селектору мастера звали.
      И младенец дремал
      Под притихшие вздохи копров.
      
      Каменщица
      
      Кате Добролюбовой,
      Магнитогорскому Поэту
      и строителю коксовой батареи 9-бис ММК
      
      Работяга.
      Ватники и валенки.
      Как столетний дуб - и не обхватишь.
      На лесах состаришься и свалишься,
      И никто не скажет:
       -Катя, хватит!
      
      Бабье ль дело, кирпичи ворочая,
      Рвать пупок и слезы лить в бытовке?
      Вспомни-ка: девчоночкой хорошею
      Ты сюда примчалась по путевке,
      Веруя, что труд облагораживать
      Будет ежедневно,
       каждочасно...
      А вглядись-ка:
       труд угробил заживо
      И ни денег,
       ни семьи,
       ни счастья.
      
      От мороза щеки проморщинели,
      От работы пальцы поизломаны.
      Материшься наравне с мужчинами
      И живешь, любимым не целована.
      
      В комнатенке
      С вечным подселением
      Существуешь.
      И такому рада!
      Здесь твоя спрессована вселенная,
      И стучит будильник:
       "Надо... надо..."
      
      Слово, что ночует в нас и днюет,
      Лишь к нему доверие осталось.
      - Надо.
      И опять на проходную.
      - Надо!
      И отступится усталость.
      - Надо!!
      Ну и пусть уют убогий.
      - Надо!!!
      Ну и пусть страшнее ада!
      Так терпеть умеют только боги.
      Лишь в России знают цену:
      - Надо!
      
      Рабочий прожектор на строительстве ККЦ ММК
      
      1. Челобитная Фотокору
      
      
      Товарищ Фотокор!
      Беру расходы на себя,
      Не поленись,
      Сними моих начальников.
      Ну что ты! Не из кресел!
      Пусть покуда посидят,
      Смотри, как презентабельно
      С портретиков глядят,
      Ну, прямо наблюдатели ООН
       на нас глядят,
      Бесстрастные,
      Как заварные чайники.
      
      Я так по ним соскучился,
      Ну, просто, хоть рыдай!
      Не приведи Господь,
       увижу - спутаю,
      И слово нехорошее
       прорвется невзначай,
      Так ты уж, Фотокор,
      По старой дружбе выручай,
      Не дай мне заразиться
       мыслью смутною.
      
       Работаем по принципу:
      'Любой ценою цех!'
      Довольные и всеми позабытые.
      Я б в гости вас к себе позвал,
      Да только как на грех,
      Хожу по стройке
       с рожей неумытою.
      
      Медведь всю жизнь не моется,
      А вон какой бугай.
      Нам проще:
      Всюду солнце в лужах щурится.
      А что лягушки прыгают,
      Так ты их не ругай,
      Раз тварь живет,
      И нам не окочуриться.
      
      Прораб - любитель шуток:
      - Да я в детстве пил из луж!
      А тут шары промыть -
       проблемы строите.
      Гнилой пошел народишко,
      Криклив и дюже злющ.
      Ну, ни шиша не смыслит он в героике.
      
      Товарищ Фотокор,
      Беру расходы на себя,
      Не поленись,
      Сними моих начальников.
      Ну что ты!
      Не из кресел!
      (Ишь, обрадовался!)
      Пусть, паскуды, посидят,
      Смотри, как презентабельно
      С портретиков глядят,
      Ну, прямо наблюдатели
      ООН на нас глядят,
      Бесстрастные,
      Как заварные чайники.
      
      А мы уж не поленимся,
      Мы в Красный угол их,
      (Прошу не перепутать
       с Красной книгою),
      От скуки и помолимся,
      А то и сложим стих,
      По глупости рифмуя книгу
       с фигою.
      
      2. Про Кувалду
      
      
      Мы на новой стройке
      Твердим о перестройке,
      Только чтой-то слабенький
       эффект от болтовни.
      На плакатах строки
      Про плановые сроки,
      Но никак не вяжутся с работою они.
      
      Рука не поднимается написать
       'товарищи',
      Так что не серчайте, я просто обращусь:
      Реперчук и Харин!
      Мозоли на седалищах,
      Хоть иди в больницу и жалуйся врачу.
      
      Но не дает больничного
      Служитель медицины,
      С усмешкою советует работу поменять.
      Ему менять привычно
      Касторку на вакцины,
      А как, скажи, останется
       кувалда без меня.
      
      Она к труду привычная,
      Она руке послушная,
      Но кто сказать осмелится,
       что ей на ум придет?
      Захочет мненье личное
      Забить покрепче в уши вам
      И, может, от усердия,
       кого-то и прибьет.
      
      Рука не поднимается написать
       'товарищи',
      Так что не серчайте, я просто обращусь:
      Реперчук и Харин!
      Мозоли на седалищах,
      Хоть иди в больницу и жалуйся врачу.
      
      Не я ей насоветовал,
      Вы тута не ищите-ка,
      А лучше хари сдобные
       настройте на вопрос,
      И на людев не сетуйте,
      И жалоб не пишите,
      Она, балда, железная,
       с её, с железки, спрос.
      
      3. Притяжение
      
      Твердят - гора Магнитная
      Особой силой славится.
      Спросите даже лучников -
      Расскажут вам они,
      Как стрелы орд мамаевых
      К горе летели кланяться.
      Бежали в страхе воины
      Из нашей стороны.
      
      Когда по склону горному
      С проталинами ржавыми
      Подкованные лошади
      Случайно забредут
      Пленит гора Магнитная!
      И долго-долго ржание
      Разносит по окрестностям
      Голодную беду.
      
      А я таким побасенкам
      Не верил от рождения:
      Наивные истории,
      Какой с легенды спрос?
      Какие к черту лучники?
      Какое притяжение?
      Все рвался в путь отправиться,
      Да вот и сам прирос.
      
      С какой поры - не ведаю,
      Попал под притяжение,
      Иного нет желания,
      Чем встать в единый строй
      С которым отправляется
      На мирное сражение
      Моя гора Магнитная
      И мой Магнитострой.
      
      Про металл
      
      Бог дал терпенье металлу,
      Человек свою душу сгубил:
      С той поры как железо оружием стало
      Без числа на планете всхолмилось могил.
      
      За блестящее золото и за сладкую власть,
      За желанную женщину и за любовь.
      За унижение и за страх
      Готов нажать на курок любой.
      Как люди устали
      От сеющей горе стали.
      
      Бог наградил хладнокровьем металл,
      Человек потерял рассудок.
      Опираясь на вороненую сталь,
      Сделался вершителем чужих судеб.
      
      За блестящее золото и за сладкую власть,
      За желанную женщину и за любовь.
      За унижение и за страх
      Готов нажать на курок любой.
      Как люди устали
      От сеющей горе стали.
      
      Бог наделил благородством металл,
      Человек душу вложил,
      И как только пора урожаю пристала,
      Пламенеет коса, утопая во ржи.
      
      Сколько вещей полезных
      Сделано из железа.
      
      Паровоз на приколе
      
      В Магнитогорске на Привокзальной площади
      Стоит памятник - Первый Паровоз,
      пришедший в 1929 году в Магнитку.
      
      1
      
      Два столба стоят полосатые,
      Третий столб поверх
      Прикреплен скобой.
      И уткнулся в них со своей судьбой
      Исполин стальной - бог двадцатого.
      Рельсы ржавые...
      Шпалы в трещинах...
      Прикипели колеса намертво.
      Дым не гнется от ветра встречного -
      Паровоз на приколе.
      
      Сила прежняя - время новое;
      Скорость прежняя - дали новые;
      Песня прежняя - песни новые!
      И стоишь на приколе.
      
      Конь железный!
      Ну кто же ты сейчас?..
      Зарастают колеса порослью.
      А ведь жрал километров тысячи -
      Буксы докрасна грелись скоростью!
      Было времечко с ветром, с песнями
      И с годами, делами тесными,
      И с мечтами наивно-честными,
      И с дорогами неизвестными,
      А теперь - на приколе...
      Годы б вспять погнать - не угонишься;
      И когда же ты урезонишься,
      И когда же ты успокоишься,
      Сердце глупое? - бьешься, колешься...
      Мчаться б по полю, по зеленому,
      Силой доброю наделенному;
      Мчаться б по полю с перестуками!
      Только годы давно отстукали.
      Отстучало больное сердце
      И огонь навсегда погас:
      Машинист не откроет дверцы,
      Не ругнется,
      Парку не даст...
      
      
      2
      
      На забытом степном полустанке
      В лютый холод,
      В полуденный жар -
      Паровоза больные останки
      Гонят в трубы горячий пар.
      Он привык к этой малой роли:
      Дни - в недели, недели - в года;
      Только сердце замрет от боли,
      Вспомнит прошлое иногда.
      
      
      3
      
      Пятилетки широкая поступь
      Пробуждала наш край ото сна,
      И хозяином, а не гостем
      Шла к Магнитной горе страна.
      К степи голой, да к пыли серой,
      К тихой речке средь синих гор
      Люди прибыли с твердой верой,
      Принесли молодой задор.
      Не беда, что в палатке холод;
      Не беда, что изба тесна.
      Будет!
      Будет Магнитка-город!
      И украсит его весна.
      Сроки?
      Сроки назначим сами!
      Нам рекорды
      как план давай!
      И не днями считай -
      Часами
      Наши подвиги и дела!
      
      
      4
      
      Словно ощупью - первопутком,
      Распуская кудрявый пар,
      И колесам внимая чутко,
      Паровоз километры брал...
      Первый поезд к горе Магнитной
      Пробивается через рожь
      И стремленье героев слито
      В этот дерзкий призыв: 'Даешь!'
      Шуткой, песней, цветами, медью -
      Ждали больше, чем милых ждут...
      Он, как будто, нарочно медлил
      Открывать этот новый путь.
      Подползал,
      Тормозил
      И снова
      Закрывался густым парком,
      Зарывался в строй стоголовый
      И... ударил в него гудком.
      Что тут было!
      Сказать не просто...
      Облепили, хватали так,
      Что казалось - взовьется в воздух
      Паровоз на рабочих руках.
      
      Этот праздник сменили будни,
      Улетая, как версты, вдаль.
      Были радости.
      Было трудно,
      Но варилась в мартенах сталь.
      
      
      5
      
      На забытом степном полустанке
      В лютый холод,
      В полуденный жар -
      Паровоза больные останки
      Гонят в трубы горячий пар.
      Все, что может стальной трудяга -
      Лишь бы только покоя не знать,
      Хоть не та на приколе тяга,
      И не тот семафора знак.
      В сердце старом угаснет не скоро
      Мысль-мечта как у птиц в плену:
      'Вот бы с ветром разок поспорить,
      Разорвать гудком тишину!
      Чтоб гудели натужно рельсы,
      Улетала с колес искра,
      Чтоб котел докрасна нагрелся!
      А потом?
      А потом на скрап.
      Не ржаветь в тупиках вокзальных,
      А в мартенах сгореть огнем
      И ожить на дорогах дальних,
      Споря с ветром и новым днем!'
      
      6
      
      И дождался.
      Нашли.
      В дорогу
      Снарядили:
      - Ну все... На слом...
      Как он рад был опять потрогать
      Рельсы ржавым своим колесом.
      Жарко ветер в лицо смеется,
      И колеса быстрей несут,
      И с трудом ему узнается
      Первый
      Самый тревожный путь.
      Словно молодость наступила
      И зовет, как давным-давно!
      Снова прежней играет силой -
      Перед смертью пожить дано!
      Перед смертью расправить плечи,
      Посмотреть, как десятки труб
      Отражаются в тихой речке,
      Утверждая великий труд...
      
      7
      
      Степью новой в хлебах высоких
      По дороге в Магнитку шел.
      Видит, всюду теснятся стройки,
      Да антенны окрестных сел.
      Затерялся вокзал-вагончик.
      Над рекою мосты встают.
      Ну и город!
      А имя?
      Звонче не отыщешь в любом краю!..
      Не к мартенам - к домам высотным,
      К 'Сталевару' его ведут,
      Не скрапная - цветы
      И сотни,
      Сотни новых героев ждут
      Отстучав километров песню,
      Старый труженик, ты устал.
      В путь последний
      под медь оркестров
      На высокий встал пьедестал.
      
      В путь последний,
      как в бой последний -
      провожать и встречать года
      и нести через толщу столетий
      Силу Мужества
      И Труда!
      
      ПЕСНЯ О ПЕЧКЕ
      
      Ой, девчонки, что наделала,
      Не попала я в аварию.
      Мне приснилось платье белое -
      Полюбила сталевара я.
      У своей любимой печки
      Муженек мой
      Измотается,
      Сил для женушки на вечер
      Хоть ты взмокни
      Не останется.
      
      Нет, чтоб нежно
      обниматься-миловаться,
      Ночкой звездною шептать
      на ушко сладкие слова,
      Он с работою и дома
      не желает расставаться,
      И еще ворчит, что я, мол,
      как все жены, не права.
      
      У мартеновской у печки
      Ох, и весело живем!
      Он про плавки,
      Я про плавки,
      Только каждый о своем.
      
      Изгибаю бровь лукаво,
      Наседаю с новой силою,
      Обниму его руками -
      Я ли, милый, не красивая?!
      - Как металл в ковше горящий?
      Спросит милый мне на горе.
      Даже с нелюбимой тещей
      Про шихту готов он спорить.
      
      Вот такой медовый месяц
      Отгуляли мы вдвоем.
      Он мечтает,
      Я мечтаю.
      Только каждый о своем.
      
      Говорит - на белом свете
      Всех других ты лучше тем,
      Что пылаешь как комета,
      А стройна как мой мартен,
      Нас любить готов он вечно,
      И не будет разделять.
      Только жаль, что мной как печкой
      Ох, непросто управлять.
      
      От его речей искусных
      Каждый зуб горит огнем.
      Я о флюсе
      Он о флюсе,
      Только каждый о своем.
      
      Как-то раз в любимой печке
      Приготовил муженек
      Для меня пирог слоеный
      Только мне-то невдомек,
      Что у них, у сталеваров,
      Есть шихта и пироги,
      Эти блюда и на пару
      Кушать будет не с руки.
      
      У мартеновской у печки
      Ох, и весело живем!
      Он про плавки,
      Я про плавки,
      Только каждый о своем.
      
      Песня нашей Юности
      
      Не думайте, что молодые
      Привыкли к уютным квартирам, -
      Мы также палатки свои возводили,
      Глотая у костров горячий дым.
      КАТЭК и поселки на БАМе,
      И мы свое слово сказали.
      А все, что отцы на Магнитке создали,
      Нести вперед сегодня молодым.
      
      Есть и в нашей судьбе
      Целина и Магнитки новые,
      В жизни место подвигу главному
      Есть, есть, есть.
      
      Надежные сильные руки
      Нужны и огню и металлу,
      Стоять молодым в стороне не пристало
      От дел твоих, Великая страна.
      Увидят Уральские горы,
      Как завтрашний день приближая,
      Мы новою славой украсим свой город
      И новые откроем имена.
      
      Есть и в нашей судьбе
      Целина и Магнитки новые,
      В жизни место подвигу главному
      Есть, есть, есть.
      
      И пусть мы привыкли к уюту,
      Нам выпало время такое,
      Но наши палатки не знают покоя
      И сердцу мы покоя не даем.
      Когда-то придумают были,
      К романтикам нас приравняют.
      Мы сами поверим, что все так и было,
      И песню комсомольскую споем.
      Есть и в нашей судьбе
      Целина и Магнитки новые,
      В жизни место подвигу главному
      Есть, есть, есть.
      
      
      АВАРИЯ
      Механослужбе Огнеупорного производства ММК
      
      
      1. ДУШЕВЫЕ
      
       В душевой, как в Тpетьяковке:
       Развлеченья для души!
       Посмотpели б вы на Вовку!
       Он до пяток весь pасшит.
       Спины!
       Вот, скажу вам, спины!
       Не затем, что шиpоки.
       Там чудесные каpтины:
       И pусалки у pеки,
       И поpтpеты,
       И сpаженья,
       На конях богатыpи,
       И такие выpаженья,
       Что не смею повтоpить.
       Их Егоpыч с видом знатным
       Выставляет напоказ,
       Он фашистам эти знаки
       В pукопашной много pаз
       Откpывал:
       -- Смотpите, гады!
       Знайте участь напеpед.
       И, как лучшая нагpада,
       Кукиш фpицу вставлен в pот.
       А мальчонка чеpноокий
       Неумелою pукой
       Вывел пламенные стpоки:
       -- Я в Магнитке паpень свой!
       Сpазу видно - очень долго
       С этой надписью коpпел.
       Хоть пpиехал только-только,
       А, выходит, пpикипел.
      
       Мог часами я дивиться
       На такую кpасоту.
       Надо б мыться,
       Где тут мыться?
       Глаз никак не отведу!
       Пpожуpчит вода живая,
       Смоет усталь,
       гpязь
       и пот.
       Есть такая душевая!
       Есть такой у нас наpод!
      
      
      2. ВАНЬША
      
       Как всегда, у Ваньши дело спешное:
       Холостяк - ни дома, ни семьи.
       -- Что вы там копаетесь, как лешии?
       Не успеешь с вами до семи!
       Ждет меня подpужка.
       -- Ну и тpеплешься!
       На моpозец выйди, поостынь...
       И летят насмешливые pеплики
       С подковыpкой,
       С матеpком густым.
       Не со зла, не от недобpой зависти
       На святые чувства посягнут.
       Для поpядку паpень огpызается,
       Для остpастки может и pугнуть.
       Но... уладит смех вопpосы споpные.
       -- По домам?
      И только двеpь откpыл,
       Пеpед ним, pаскинув pуки в стоpоны,
       Бpигадиp доpогу пеpекpыл.
       Так бежал -
       Под шапкой взмокли волосы,
       Запыхался,
       Смотpит как шальной.
       -- Подожди...
       И не узнаешь голоса.
       -- Здесь pебята?
       -- Здесь... идут за мной.
       Ты, никак, пpишел нас уговаpивать?
       Бpигадиp pукою тpет висок:
       -- Кто желает...
       вообщем так...
       аваpия...
       Надо бы остаться на часок.
      
      
      
      
      
      3. АВАРИЯ
      
      
       1
      
       Опять ладони в кpовь.
       Опять авpал.
       А pукавицы меpзлые не гнутся.
       -- Ну, бpигадиp!
       Ты как всегда -- навpал.
       Какой за час?
       За смену б обеpнуться!
      
       Аваpия...
       А слышится -- "Беда!"
       И слово-то пpидумало начальство.
       За каждою аваpией всегда
       Пpоглядывает
       чье-то pазгильдяйство.
      В ушах от непpивычной тишины
       Застыла боль.
       -- Подайте шум и гpохот!
       Любые пpегpешенья пpощены,
       Пока не оживет pабочий pокот.
      
       Аваpия...
       Как доpог этот цех.
       В pабочем pитме
       не заметишь сpазу,
       Что есть любовь,
       Доступная для всех,
       Что есть любовь
       Не pади кpасной фpазы
       И все же недоступная иным.
       Здесь надо, чтобы сеpдце пpикипело.
       Не любишь?
       Мы за это не виним,
       Хотя стpадает, в общем, наше дело.
       Не каждый сможет,
       Смену отпахав,
       Остаться в ночь за чьи-то неуpяды,
       И не любому,
       Кашлянув в pукав,
       Довеpит в бой отпpавиться бpигада.
       А человек мельчает без любви;
       Ему обузой всякая pабота.
       Жаль тех, кто в pавнодушии обвык
       И не умеет вкалывать до пота.
       Не мало их, сонливых, сpеди нас.
       Иной, посмотpишь, годы поpастpатил,
       Как сеpебpо стpуится седина,
       Хоть собиpай и меpяй на каpаты.
       А если в коpень дела заглянуть:
       Каким путем он сполз до pавнодушья?
       И надо ль ставить пpошлое в вину,
       Когда такие пламенные души
       В глухие стены бились много лет
       И добивались...
       Шишек
       Да pаспpавы.
       Сегодня вpемя кpылья поpаспpавить,
       Но что поделать -- пpежней силы нет...
       Не потому ль так много сpеди нас
       Усталых и до боли pавнодушных.
       Гоpит немым укоpом седина
       И не дает покоя честным душам.
      
       2
      
       Ах, Ваньша!
       До чего же паpень злой!
       Заметит непpиметные огpехи,
       Отматеpит по пеpвое число
       И поднесет любому на оpехи.
      
       -- Какие pанги?
       Наплевать на чин!
       Для нас pабота pангом наивысшим!
       Не тpатьте вpемя поиском пpичин,
       Я не для них сюда сегодня вышел.
       Вот пустим цех,
       А там и pазбеpись:
       Кто виноват,
       А кто похвал достоин.
       А ну дpужнее, мужики, беpись!
       Покажем, что и мы чего-то стоим.
       А этому какое дело здесь?
       Гляди, как нос повесил виновато!
       Иди, иди!
       Сюда не вздумай лезть.
       И без тебя забот сегодня хватит.
       Ну что ты встал, начальничек!
       Скажи?
       На кой тебе сpедь ночи так маячить?
       Твоя одна, навеpное, лежит.
       Иди ты... к ней!
       Не бойся, не заплачем.
       В таких делах нам не впеpвой бывать,
       Испpавим все с закpытыми глазами.
       Тебе бы pаньше так пеpеживать,
       И не пpишлось бы нос
       моpозить с нами.
      
       Обиделся.
       В стоpонку отвалил.
       За сигаpетой неpвно потянулся.
       Стоит, как будто кто его облил,
       А от упpеков натpое согнулся.
      
       -- Эх ты, Иван...
       И у него душа
       Не меньше твоего болит за дело.
       Ему, пожалуй, нелегко дышать,
       Когда вот так на линии заело.
       Четыpе смены нас --
       А он один.
       Ты pаз --
       А он на pаз четыpе pаза.
       Ты сделаешь, и слава! уходи
       В отгул,
       в загул,
       на выходной
       И пpазднуй.
       А где ему хоть малость отдохнуть?
       Котоpый отпуск снова недогулян.
       Ты пpав -- таким ладонь не ест мазут,
       Но боль ему сжимает чаще скулы.
       Смотpи, какие были мужики:
       По цеху пpолетали гpозной тучей!
       А вот сегодня тихи и мягки --
       Тот неpвный,
       А того инфаpкт замучал.
       Как не кpутись -- он все pавно плохой:
       Для нас,
       что много тpебует pаботы,
       Начальству,
       что волынится с тобой,
       Жене,
       не видит даже по субботам...
      
       -- Да я ж его жа-а-лею, дуpачки!
       Ботиночки, гляди, на pыбьей коже.
       Он здесь устанет пpотиpать очки,
       На человека будет непохожий,
       И пыль, и гpязь.
       И нам ненужный глаз.
       Когда одни --
       pаботается споpо.
       Пpи нем -- туда не смей,
       сюда не лазь,
       Он -- то учить,
       а то возьмется споpить.
       У нас минуте каждой стpогий счет
       И недосуг мне клеить с ним беседы.
       Я не какой-то хилый новичок,
       И для себя пашу,
       Не для соседа!
      
       Воpчит наpод...
       Работает наpод.
       И чем остpее эти pазговоpы,
       Тем лучше дело движется впеpед,
       Тем незаметней выpастают гоpы.
       А тот воpчун, что Ваньшею зовут,
       Наипеpвейший в смене pаботяга.
       Что он воpчит,
       Об этом позабудь,
       В любой pаботе без него ни шагу.
       Как не щадит он языком дpугих,
       Так не щадит себя
       в л ю б о й pаботе.
       Я почему-то веpю:
       на таких
       Земля свои свеpшает обоpоты.
      
       3
      
       Уснувший гоpод словно опустел.
       Снега вокpуг из pазноцветной ваты.
       Домой... домой...
       В нагpетую постель...
       Мельком взгляну на детские кpовати,
       Стаканом чая ужин заменю,
       А на десеpт укpашу сигаpетой.
       Такое коpолевское меню
       Рабочею усталостью согpето.
       Нет наслажденья выше и нужней,
       Чем задpемать в ночи на тесной кухне;
       Слипает сон глаза нежней, нежней,
       А сигаpета в забытьи не тухнет.
       И дым ее,
       Стpуясь до потолка,
       Вьедается в глаза, слезу нагонит.
       Ах, сигаpета!
       До чего гоpька --
       И на года,
       Попpобуй-ка, отмой,
       Дым на года вьедается в ладони;
       В моpщинках пыль завода поселилась,
       А в сеpдце поселился гоpод мой,
       И тихим счастьем добавляет силы.
       Я вслух на эту тему не сужу,
       Речами чувств своих не подменяю,
       Я пpосто так на кухне посижу
       И в хоpоводе мысли погоняю.
      
       4
      
       Усталый и хмельной, как от вина,
       Рубашку скину, липкую от пота.
       И встpепенется сонная жена:
       -- Ну вот, опять...
       Где был ты?
       -- На pаботе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      7. Александр Лозневой
      
      Магнитогорские пальмы
      
      На месте стройки завода и города
      не было ни единого деревца.
      Первостроители воздвигли аллею
      из железных пальм, -
      и это стало их местом отдыха.
      
      В старом парке с тобою идем
      по осенней тропинке печальной.
      И опять говорим о далеком былом,
      вспоминаем железные пальмы.
      
      Припев:
      Пальмы, железные пальмы,
      мы строили вас - не садили.
      Поднимали столбы
      и жестяные листья кроили,
      потому что влюбленными были.
      Пальмы,
      свидетели нашей любви,
      пальмы,
      мы вас не забыли.
      
      Только ветер, да камень, да пыль:
      ни куста, ни травинки зеленой.
      Видно, эту сторонку сам Бог позабыл,
      не подумав о счастье влюбленных.
      
      Припев.
      
      Нам железные пальмы сродни -
      это нашей Магнитки начало.
      Под тенистой листвою девчонки цвели
      и свиданья парням назначали.
      
      Припев.
      
      Уходя на защиту страны,
      мы в чарующем вальсе кружились.
      Обещали девчонкам - вернемся с войны...
      Далеко мы не все возвратились...
      
      Рабочая Магнитка
      
      Мы на войне в окопах не бывали.
      Мы у горы Магнитной наступали.
      Кипела сталь,
      и ночи шли, и дни
      у жарких домен,
      где ревут огни.
      И каждый третий
      был снаряд из нашей стали.
      И каждый танк второй
      из нашей был брони.
      
      Мы, как в бою, позиций не сдавали.
      Ковали мы победу на Урале.
      Кипела сталь,
      и ночи шли, и дни
      у жарких домен,
      где ревут огни.
      И каждый третий
      был снаряд из нашей стали.
      И каждый танк второй
      из нашей был брони.
      
      Недоедали мы. Недосыпали.
      А все ж не пали духом - устояли.
      Кипела сталь,
      и ночи шли, и дни
      у жарких домен,
      где ревут огни.
      И каждый третий
      был снаряд из нашей стали.
      И каждый танк второй
      из нашей был брони.
      
      Б. Ручьеву
      
      Еще нам снятся дальние дороги,
      гром новостроек и степная тишь.
      А среди нас уже не видно многих,
      и к ним в окно уже не постучишь.
      Но я приду к тебе и сяду у стола,
      и мы на крыльях памяти с тобой
      умчимся в юность, что была,
      что вся в историю вошла
      под звонким именем - Магнитострой.
      
      Возвращение
      
      Я иду на Магнитную гору,
      как в тридцатом, по тропке крутой.
      Разреши доложить тебе, город:
      я вернулся из пекла живой.
      
      Над рекою в дали синеватой,
      ты уже и на том берегу.
      И радостно мне, солдату,
      что у города я не в долгу.
      
      Здесь когда-то садил я деревья,
      домны строил, дома поднимал...
      Мне броню боевую доверил
      сам великий Урал-генерал.
      
      Дал в дорогу мешок с сухарями
      и - вперед - приказал, иди!
      До Берлина дошел я с боями,
      сто смертей у меня позади.
      
      Вновь гляжу, не могу наглядеться
      на железные эти края.
      На магнитное доброе сердце,
      что навек притянуло меня.
      
      Магнитогорские домны
      
      От голода матери
      нас проводили
      сюда, на Урал,
      оторвав от земли.
      Мы бревна ворочали,
      камни дробили,
      в лаптях из деревни
      в индустрию шли.
      
      С киркой и лопатой
      под знамя вставали
      и властно кричали: 'Даешь!'
      Нам райскую жизнь
      на земле обещали,
      почище, чем жизнь
      у князей и вельмож.
      
      За хлебную корку
      мы шли в доброхоты:
      Даешь непрерывку!
      А отдых потом...
      По-рыбьи молчать
      и работать, работать
      учил нас всевластный
      'рабочий' партком.
      
      Да мало ль чему
      коммунисты учили!
      Учили, что партия -
      совесть и честь.
      А сами в столовую шли
      партактива,
      куда нам, как в ушко иглы,
      не пролезть.
      
      И вождь, горделиво
      взирая с портрета,
      цедил сквозь усы
      ядовитый елей:
      что будто свободней
      страны нашей нету,
      что жить стало лучше
      и... веселей.
      
      Ночами
      голодные выли собаки.
      И думали мы:
      'А кому веселее,
      и лучше - кому?'
      И корчась на нарах
      в холодном бараке,
      однажды услышали:
      'Мабуть, йому?..'
      
      А утром, проснувшись,
      как мыши молчали.
      Куда он девался,
      Петро Кошевой?
      Которому верили мы
      и внимали.
      И в шутку прозвали
      'барачной душой'.
      
      Шумят наши домны,
      и в шуме знакомом
      кипит чугуна
      золотой звездопад.
      Теперь наши дети
      и внуки у домен,
      свободен их почерк
      и жизненный взгляд.
      
      Смелее они
      и смекалистей в деле.
      Да в жизни иначе
      и быть не должно.
      И то, что мы сделать
      тогда не сумели,
      дерзая, постигнут
      они все равно.
      
      Колоски
      
      Полтора-два миллиона крестьян
      были репрессированы за колоски
      
      Будто вновь на побывку иду:
      каланча в синеве
      и знакомая с детства звонница.
      И на солнце пригрелась у всех на виду
      слобода моя Большетроица.
      Развернулась слободка, раскинулась,
      на речонку садами надвинулась.
      Вся из дерева, из соломы...
      За тридевять верст от железных дорог.
      И в глухом блиндаже, и в танковом громе
      я не думать о ней не мог.
      
      Хлеборобы мои, земляки,
      я опять о былом, о старом.
      Чуть прикрою глаза - огоньки
      мельтешат у Дурасова яра.
      Каганцы-светунцы по хатам
      то блеснут, то погаснут опять.
      Жили наши отцы небогато:
      стороной обходила их благодать.
      
      Берег детства - не розовый сон,
      не пасхального счастья шальной перезвон.
      Начиная свой путь, я ушел из отцовского дома.
      Голод-царь, как бродягу, погнал:
      хочешь жить - уходи!
      И притопал я в город чужой, незнакомый,
      где заветную долю непросто найти.
      Я ночами не спал, я страдал:
      видел хату свою и цветенье садов.
      И в ночном -
      золотые созвездья костров.
      И жалел, что оставил уставшую маму,
      что не все ее гряды вскопал,
      что хлебнет она горя
      одна с пацанами.
      
      А в душе, как комар,
      все пищал и хрипел голосок:
      'Хоть бы хлеба кусок... Хоть бы кроху...'
      Но тощал и хирел на полях колосок,
      предвещая печаль и тревогу.
      И беда не в дождях, не в засушье,
      а в том, что великий тиран
      наплевал в хлеборобскую душу.
      
      Оставляя поля и дома,
      кто куда по дорогам брели мужики.
      Принимала Магнитка - делили пайки,
      Днепр ГЭС принимал. И Москва.
      А еще... Колыма, Колыма...
      А еще - Соловки, Соловки...
      Хлеба! Хлеба!.. А где его взять?
      Под оркестры и слезы
      провожали мы с хлебом обозы,
      лебеду оставаясь жевать.
      
      Но никто не хотел умирать!
      Есть надежда - в полях колоски.
      Чтоб не дать им погнить,
      мы, мальчишки, забрав туески,
      на колючее жниво спешили.
      Мы голодной ватагой по нивам кружили,
      только б золото это собрать!
      
      Но из леса начальник, как князь, на коне:
      плеть в руках,
      ружьецо на ремне.
      То ль с похмелья, то ли с тоски,
      отобрал, изломал туески,
      разбросал колоски по стерне.
      
      Поле! Родное поле!
      Наша радость и наше горе!..
      И бежали мы вдаль,
      где шумят осокори,
      босых ног оставляя следы.
      Мы не знали, как справиться с горем,
      как уйти от проклятой беды.
      
      Ночью филин угукал сурово,
      а под утро,
      как выстрел, как грома удар:
      'Аре-е-сто-о-ва-а-ан!..
      Кореванов Егор арестован!..'
      И почудилось, будто идет он,
      в железные цепи закован,
      как тогда, при царе, в рудники на Алдан.
      
      Это он, председатель,
      колоски собирать разрешил.
      Это он
      нашей болью крестьянскою жил.
      Где же ты, Кореванов Егор?..
      Мы тебя не забыли...
      И оттуда, с заснеженных гор,
      будто эхо: 'В Сибири... В Сибири...'
      Ни креста не найти,
      ни могилы...
      Тишина. Да снегов белизна.
      Да каменья.
      Да ржавой колючки куски,
      где совсем не растут колоски.
      
      
      
      8. Юрий Костарев
      
      Идут сталевары на смену
      
      Идут сталевары на смену -
      На смену уставшим идут.
      Их ждут, как солдаты, наверно,
      В бою подкрепления ждут.
      Не всякий читатель и зритель
      Способен представить подчас,
      Что огненных лав повелитель
      Ничуть не огромнее нас.
      Он, если составить бы сводку
      И среднюю цифру найти,
      Имеет такую ж походку,
      Как я или он, или ты.
      А в старой заветной шкатулке
      Надежно, у самого дна,
      Хранит он - не для прогулки -
      Медали и ордена.
      Вот так же, как эти медали
      Надеть лишний раз не спешит,
      И гордость он прячет подале -
      В заветные глуби души.
      И только потом, провожая
      Из цеха его насовсем,
      И 'жизненный путь отражая'.
      Расскажут знакомые всем:
      И сколько он лет проработал,
      И сколько он стали сварил,
      И скольким Героям завода
      К вершинам он путь проторил.
      А он, поразмяв утром руки,
      В саду покопавшись слегка -
      Средь белой бестрепетной вьюги
      Все ловит призывы гудка.
      Он знает, что дел еще много
      До пор беззаботнейших нам...
      Он просто спешит на подмогу
      Уставшим своим сыновьям.
      
      
      
      9. Владимир Чурилин
      
      Ветры
      
      О ветры! Ветры синие!
      Вы снова надо мной,
      Плывете над осинами,
      Играете волной.
      Вы облака качаете,
      Звените в вышине.
      С Магнит-горы отчаянно
      Бросаетесь ко мне.
      На этот мир не буду я
      Смотреть из уголка...
      Вы снова с русской удалью
      Врываетесь в века.
      
      Подражание С. Есенину
      
      Первый раз такой гулкий
      И кипящий рассвет,
      Чьи-то сильные руки
      Рвут березовый цвет.
      А вчера на закате,
      Ковыли наклоня,
      Юность в розовом платье
      Встречала меня.
      И заря, что горела
      Разноцветной росой,
      По траве пожелтелой
      Пробежала босой.
      Ивы плачут печально
      У тяжелой воды,
      Ветер трубы качает,
      Белый плещется дым.
      И у рыжих опалин
      Над Магнитной горой,
      Там, где сталь закипает,
      Вьется огненный рой.
      Оттого так легко мне,
      Потому в небесах
      Мчатся красные кони
      В позолоченный сад.
      
      Листопад
      
      В Магнитку нашу листопад
      Уже пришел, как время, точен.
      И тихо кружится закат
      Над нашим городом рабочим.
      И дворник, прежде чем мести
      Узоры листьев в хлам бумажный,
      Так долго ими шелестит,
      Как будто метит на продажу.
      Не продается красота,
      Шуршит листва на перекрестках,
      И в воду прыгают с моста
      Неповзрослевшие подростки.
      Вода, как иней, холодна,
      Но осень хлещет листопадом.
      Вот и зима уже видна...
      И лето угасает рядом.
      
      Прощание с городом
      
      Вновь девчата одеты
      По-весеннему броско,
      Как наседки,
      Присели под окнами бабки,
      Вновь деревья окрашены белой известкой
      И висят на балконах цветастые тряпки.
      Время медленно тянется
      Длинною ниткой,
      На веселом асфальте -
      Следы моих ног...
      Я, наверное, скоро уеду,
      Магнитка.
      И с тобой не проститься сегодня не мог.
      Этой ранней весной
      По звенящим кварталам,
      Мимо светлых домов я иду сам не свой,
      До свидания, город!
      Мне всегда не хватало
      До надежного счастья
      Минуты одной.
      И когда мы с тобой попрощаемся взглядом,
      Станет ясно,
      Как много тебе не сказал.
      Но мелькнет за окном неказистым фасадом
      Небольшой,
      Неуютный,
      Родимый вокзал.
      
      
      * * *
      
      '...мы ходим, словно марсиане,
      по апельсиновому снегу...'
      Р. Дышаленкова
      
      Комбинат чадил из всех своих отдушин,
      и отвалы, как вулканы, лезли вверх...
      На автобус и на воду, и на сушу
      опускался необычный красный снег.
      
      А соседка все вздыхала по-крестьянски,
      все кряхтела, все толкала:
      - Погляди!
      Глянь - пейзаж у нас в Магнитке... марсианский.
      - Марсианский? - больно вздрогнуло в груди.
      
      От сумы да от тюрьмы не зарекайся...
      Мы живем, природе гибелью грозя.
      Умиляемся:
      - В Магнитке - как на Марсе!,
      забывая, что на Марсе жить нельзя.
      
      Почти по Чехову
      
      Весомо и зримо дышала Магнитка,
      Седыми дымами курился Урал...
      Он гайки низал на суровую нитку
      И строго по списку болты набирал.
      Себе он казался почти что героем,
      Хоть всем этим гайкам - копейка цена.
      Но коли без гаек гараж не достроен,
      Он тащит, - иначе запилит жена.
      А значит, долой пятилетние планы:
      Таким дай возможность - упрут самосвал!
      Гляди, как раздулись хапуги карманы -
      Как будто деньгами он их набивал.
      Он гайки низал на суровую нитку,
      Потомками проклятый только за то,
      Что крепкое тело державной Магнитки
      Шатается из-за нехватки болтов...
      
      Красные ночи
      
      Над мартенами зарницы,
      Небо радугой цветет...
      Хочешь чуду подивиться,
      Глянь на улицу, народ:
      Каждый листик на березках
      Алым пламенем объят...
      В трудовом Магнитогорске
      Ночи красные стоят.
      
      
      Поэзия Магнит-горы
      
      Весомой поступью рабочей
      Наполнив гулкие цеха,
      Сквозь тьму осеннюю грохочет
      Строка горячего стиха.
      Слова, что голуби под крышей,
      Им здесь просторно и светло,
      Они взлетают выше... выше...
      И камнем падают в тепло.
      К себе приковывая взгляды,
      Разряды выгнулись дугой,
      Уже гудит под эстакадой
      Рабочей гордости огонь.
      И ты прислушайся: грохочет,
      Наполнив синие дворы,
      Как зарево осенней ночи,
      Поэзия Магнит-горы.
      
      
      
      
      10. Николай Якшин
      
      * * *
      
      До Магнитной горы
      Песни долгие петь,
      Да снегами скрипеть,
      Да смеяться не сметь.
      
      У Магнитной горы
      Неулыбчивый люд,
      Не упомнят игры -
      Всё квадратики льют.
      
      У Магнитной горы говорят:
      Человеку квадрат - брат,
      Как родится квадрат - на кровать,
      Да лелеем теплей укрывать.
      
      И пускай пролежит пять годов,
      Непритронут пускай пролежит.
      Вот тогда твой квадратик готов,
      Вот тогда никуда не сбежит.
      
      От Магнитной горы,
      Как от волчьей норы,
      Кувырками лететь
      Да креститься хотеть.
      
      ***
      Видно, правят Магниткой неправедно,
      Что она за большие дела
      До заштатной столичной окраины
      Даже центром не доросла...
      
      <...>
      
      Человек ли с душой искалеченной
      Или чёрт составляет расход,
      Что в меню и детей недолеченных -
      По две тонны промвыбросов в год.
      
      Это где-же морщили лобики! -
      Небогатые наши дома
      Украшают балконные гробики,
      Будто в них поселилась чума.
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Watim - Тимофеев (watim@mail.ru)
  • Обновлено: 07/10/2021. 194k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.