Автору этих записок довелось много лет плавать по морям и потому бывать в разных замечательных странах и видеть древние города... хотя нет, видел он, конечно, современное, но люди там умеют хранить и очень давнее, от чего изумляешься. Вот и решил сегодня, в начале июля 2011 года, автор рассказать кое-что об увиденном и прочувствованном, увы, тоже довольно давно.
Первые мои впечатления относятся к Италии, где бывал раз тридцать.
* * *
"Человек, находящийся на берегу,
хотел бы очутиться на пароходе,
который отчаливает от пристани,
человек, находящийся на пароходе,
хотел бы очутиться на берегу,
который виднеется вдали".
Карел Чапек, "Письма из Англии"
Слушая стук двигателя и шорох воды, обегающей корпус судна, и день, и два, и десять, постепенно начинаешь думать, что плывешь уже всю жизнь и дальше будешь плыть так же - без конца.
Глубокое заблуждение. Кончается и море, и океан, и как бы тебе ни было хорошо там, неминуемо наступает момент, когда начинаешь мечтать о твердой опоре под ногами.
Она приходит - открывается цепочкой сизых гор, низкой песчаной полосой, теплыми огнями побережья. И совершенно разные ощущения испытываешь, когда эта земля твоя, родная, и когда она чужая, где ты - недолгий гость.
С детства помню это чувство, когда мимо нашего полустанка проносились поезда дальнего следования. Несколько секунд оглушительного грохота, мелькание слившихся в серую полосу окон - и только тающий над близким лесом дымок, запах паровозного угля. Уехали куда-то люди, а ты остался, и ничего так не хочется, как оказаться рядом с ними и лететь через поля и леса в неведомое. И еще - одно из первых потрясений искусством: как это Аркадий Гайдар догадался о моих переживаниях, так верно и точно описал их в своей книге "Дальние страны".
Потом или потому я полюбил географию, часами мог просиживать над картой, читать дивные названия: Финистерре, Сорренто, Карибское - его называли тогда Караибским - море, мыс Гаттераса. Страны воспринимались, западали в память по цветам - как были окрашены на карте. До сих пор для меня Англия - зеленая, словно свежая трава, Франция - лиловая, будто сирень,Италия - синяя, как море и небо над ней.
Почти через сорок лет постарался передать все это дочке: повесил в ее комнате большую карту мира, проводил по вечерам полушуточные экзамены: - "Где Западная Гвинея?", "Покажи остров Мадагаскар!" Скоро дочь уже экзаменовала подружек. И пусть судьба подарит ей такую же удачу, как и мне, - видеть дальние страны.
Но ведь видеть и рассказать об увиденном - разные вещи. Встречал я немало людей, перед глазами которых открывались всякие чудеса или которые были свидетелями уникальных событий, а они молчали, отмахивались от расспросов: - "Ну, чего особенного...". Не хочу их обвинять, потому что большинство этих людей - моряки, а укорять моряков мне не стоит. В оправдание же могу сказать: есть веское психологическое обоснование подобного отношения к тому, чем тебя наградила судьба. Где-то, за какой-то временной, количественной гранью наступает предел насыщения: страны, города, моря, встречи, события сливаются в одно общее, неопределенное, смутное воспоминание. Если быть честным, и по себе замечал такое.
И еще - понимаю, что нет у меня оснований делать "глубокие обобщения", когда берешься рассказывать о чужой земле и ее людях. Тебе лично кажется: встречи с далекими странами много дают, душу расширяют, как любое знание. Но когда рассказываешь или пишешь об этом, совесть начинает шевелиться. Ведь фактически твои знания - верхоглядство, скольжение по поверхности. Разве узнаешь что-либо серьезно и глубоко за день-два, ну, пусть даже за неделю?
Потому и сейчас разрешено мне поделиться лишь мгновенными впечатлениями, лишь собственными чувствами, которые возникают, когда видишь небо, дороги, леса, так бесконечно далекие от моей родины.
Зарубежные города имеют как бы две стороны, два лица: современное и древнее (многие наши - тоже, хотя Одесса и в этом особенная: назвать ее древней нельзя, но хитрые одесситы сумели как-то создать себе богатейшую историю).
Часто парадной, почти официальной стороной является древняя, и город четко распадается на две такие части. Венеция, например: старая, туристская - в лагуне, и новая, материковая - Местре. А бывает, все слито: вот Париж весь, целиком берет за душу.
Карел Чапек в своих чудесных "Письмах из Италии" говорит: - "Но душа моя, видимо, слишком неисторична: лучшие мои впечатления об античности скорее относятся к явлениям природы". Про себя с некоторой даже гордостью могу сказать, что я человек историчный, и мои лучшие впечатления все-таки относятся к остаткам древнего. Современное же увлекает не внешними признаками, которые везде более или менее одинаковы, а проявлениями сложной, непостоянной, изменяющейся жизни людей. Однако никаких, еще раз подчеркиваю, глобальных выводов делать не собираюсь.
Что, к примеру, могу знать о жизни итальянцев, в гостях у которых был раз двадцать?... И все же начну с Италии.
КАМНИ И ЛЮДИ
Почти через двадцать лет после первой встречи с Италией удалось попасть в Рим, в марте 1978 года.
Два часа дороги в поезде, персики в цвету, рельсовый путь зажат между возделанными полями, каждый квадратный метр узкого пространства земли между морем и горами засеян. И горы - совсем Крымские, округлые, слабо поросшие низкими лесом и кустарником.
Въезжаем в город, видим акведуки, остатки древнего водопровода. Сделаны из кирпичей, мелких и ровных, и это больше всего поражает меня. Всегда раньше казалось, что античные постройки должны быть сплошь мраморные, а тут - красный кирпич. Забавно, что и в Помпее меня потряс более всего водопроводный кран в музейчике у входных ворот, - абсолютно такой же, как в старых ленинградских квартирах где-нибудь на Петроградской стороне. Но этому крану, как и римским кирпичам, две тысячи лет!
Автобусы двухэтажные, а я думал, что такие есть лишь в Лондоне. Ватикан в мелкой сетке дождя, могучее полукружье колонн, серый, отдающий желтизной камень. Похожие на девушек швейцарцы из охраны - в черных накидках, на штанах продольные красные полосы. И застывшие лица этих красавцев, будто они стоят здесь уже лет пятьсот (да так оно и есть!)
Внутри собора святого Петра - уйма бронзы и позолоты, по мне - так слишком много. Картины и скульптуры - все больше папы римские. Особенно впечатляют двое, спрятанные под стеклом, - мумии. У одного такого мумиозного по имени Иннокентий на лице безмерная усталость и одновременно - глубокое удовлетворение. Тяжко, видать, ему пришлось при жизни, и теперь он рад возможности отдохнуть. А похож на кардинала Ришелье из "Трех мушкетеров".
Разобрался в подписи - верно, тех же времен, острая бородка середины ХVII века.
Пока мы бродили по собору Сан-Пьетро, как его тут называют, закрылась Сикстинская капелла. Моя спутница сокрушенно охает, а мне не слишком жалко, потому что хочу поскорее увидеть древний Рим. Чтобы отвлечь спутницу, передаю ей вычитанное в юности: среди римских пап несколько оказались женщинами (их называли "папессами"), и одна даже родила.
Потом нас ведут в город, мимо замка Сант-Анджело, красного и тоже кирпичного, похожего на цирк. Тут папы прятались, когда доведенный ими до отчаяния народ шел громить Ватикан.
У микельанджеловского Моисея абсолютно натуральные жилки на руках, как и у Христа на "Пиете" из собора Петра. Три года назад во Флоренции нам поведали грустную историю: когда Микельанджело помер, тут в Риме, флорентийские герцоги организовали похищение его тела, тайком увезли гения и захоронили у себя в церкви Санта-Кроче. А Данте не удалось украсть, его могила осталась в Равенне, куда он был изгнан. Сейчас равеннцы не отдают флорентийцам прах великого земляка, резонно заявляя, что поскольку они его выгнали, так пусть теперь локти кусают. Где-то во Франции покоится и Леонардо. История останков великих - это история страстей человеческих.
У фонтана Треви стоит палаццо, где Мария Волконская слушала, как Гоголь читал "Ревизора". Я об этом знал и раньше, но здесь это представляется дико несовместимым: причудливое барокко фонтана, белый мрамор дворца - и хлестаковская "легкость необыкновенная в мыслях".
Бросаем в фонтан монетки. Как положено - правой рукой через левое плечо. Банально надеюсь: мой пятак поможет еще раз побывать тут.
Гробница Рафаэля в Пантеоне: ниша, плита, простой цветок и надпись: "Природа совершенна и всегда права, но здесь она молчит, ибо здесь лежит то, что выше нее". Ту же мысль старательно проталкивали многие. А она ложна, так как все мы - из природы, ее частицы. И великие, и малые...
Настоящий древний Рим расположен рядом с холмом Капитолия и площадью Венеции. К славе и величию Рима многие стремились примазаться. Огромный белый монумент-дворец короля Виктора-Эммануила II сами итальянцы прозвали не слишком почтительно: "Свадебным пирогом". Италию освободил от австрийцев Гарибальди, а славу присвоил себе этот король.
И рядом с Капитолием, с балкона бывшего венецианского посольства, сиял лысый череп дуче. Муссолини был хитрован, во всяком случае - на первом этапе своего правления. Потому и резиденцию свою выбрал поближе к развалинам старого Рима, и "Свадебный пирог" достроил, и лозунг выбросил с тонким расчетом - восстановить величие Империи. Результаты, правда, были плачевные, лупили его воинство везде, на всех фронтах. Рассказали нам как-то итальянцы, что некий веселый парламентарий на полном, однако, серьезе предложил распустить итальянскую армию, поскольку она в течение ста лет не одержала ни одной военной победы, и таким путем улучшить состояние казны. Хотя, понятно, солдаты тут ни при чем, с генералами итальянцам не везло.
По крутым ступенькам мы взобрались на Капитолийский холм. Здесь - небольшая, крытая брусчаткой площадь, расчерченная белыми, сложно запутанными полосами. Считается, что желтое здание Римского сената во многом сохранилось с тех времен. Так же чудом уцелел памятник императору Марку Аврелию, его называли философом и врагом христианства, так как он пытался вернуть Рим к языческим обычаям. На оскаленной морде его лошади осталась даже позолота. Я постарался найти в лице Марка Аврелия мудрость философа, но он глядел не вдаль или не в себя, как положено мудрецам, а туповато пялился в глухую стену напротив.
Под Капитолием внизу расстилается древний Рим - Форо Италико, Форо Романо, Форо Траян, Форо Империа. Целая куча форумов, разобраться, где тут какой, нет никакой возможности. Белые мраморные осколки на зеленой травке, безголовые скульптуры, столбики облупившихся колонн, сложенных все из тех же красноватых вечных кирпичей... Не могу понять, почему Чапеку они ничего так и не сказали, не пробудили в нем воспоминаний о прошлом.
Я к творчеству великого фантаста И.А.Ефремова неравнодушен, даже заблуждения его ценю и в чем-то разделяю. В "Лезвии бритвы" Иван Антонович упорно проводит мысль о существовании в нас, в людях, наследственной генной памяти, и если, мол, найти способ ее стимулировать и развивать, можно вспомнить многое из того, что пережили наши предки. Надо, правда, знать, кто они были (не потому ли мода на генеалогию пошла?). К сожалению, моя родословная известна мне, да и то в общих чертах, лишь до бабушек-дедушек. Как будто итальянцев там не отыскивается. А все-таки древнеиталийские камни что-то во мне пробуждают.
Впервые понял это, когда попал на развалины Помпеи и пробродил там пять часов. Скорее всего получилось так от июльской жары - в голове шумело и в глазах темнело, но хочется думать, что слышал я наяву гул города двухтысячелетней давности и видел степенных, важных римлян...
Или это у меня от излишней эрудиции? Да нет, никакая она не особенная, я даже стараюсь поменьше читать о тех местах, которые собираюсь навестить. Чтоб свежесть впечатлений не замутнять чрезмерным знанием.
Впрочем, эрудиция иногда жестоко обманывает, а действительность - разочаровывает. Так у меня с Неаполем получилось.
Придется снова опереться на авторитет Карела Чапека. Он писал: - "Да будет сказано по совести: красоты Неаполя до некоторой степени надувательство. Неаполь красив, если только смотреть на него издали... Кажется, подлинная стихия неаполитанцев - что-нибудь продавать..."
С двадцатых годов нашего века, когда писались эти строки, мало что здесь изменилось принципиально. И когда я себе открывал Неаполь, вид издали был великолепный: синяя вода, над рыжеватой дымкой - тоже синяя, парящая в небе двуглавая вершина Везувия, а вместо знаменитого, божественного Капри - бежевые стойкие тучи на горизонте. И моя напичканная кино-литературной эрудицией память услужливо подсовывала вперемежку: неаполитанского короля Мюрата, тенора Джильи с песнями "Пой мне" и "Вернись в Сорренто", очаровательную Вивиан Ли в роли Эммы Гамильтон и мужественного одноглазого сэра Горацио Нельсона в исполнении Лоуренса Оливье. Сразу еще вспомнилось пышное надгробье адмирала в лондонском соборе. А где могила леди Гамильтон?
Ладно, хватит искать могилы. Через 50 лет после Чапека я побывал впервые в Неаполе, и уже не было в нем извозчиков и бродячих коз на улицах, зато в газетах писали, что вода Неаполитанского залива - самая грязная из всех италийских вод. И в телевизоре показали победителя традиционного заплыва Капри - Неаполь, могучего, толстого, с модными висячими усами. Он был югослав, и немного удалось разобрать, когда усач давал интервью: оказалось, что самое трудное для него было нюхать и глотать воду на пути марафона.
Обонять неаполитанские базары тоже нелегко. Однако кое-что там приобретаешь и для души. Я, например, впервые увидел, как разделывают лягушек, прежде чем сварить их в ржавом ведре. И даже запечатлел эту операцию на пленку. Попозже убедился, что совершил неумеренно отважный поступок, когда вытащил на рынке фотоаппарат. Нашей библиотекарше (есть такая должность на учебных судах - библиотекарь-киномеханик) повезло меньше: когда она сунула в сумочку "ФЭД", подошел к ней молодой неаполитанец в белых штанах и зацапал сумочку со всем содержимым. И убегал он не шибко, а толпа расступалась перед ним и смыкалась перед Аллой.
Даже слегка знакомые с географией люди знают, что Италия тянется с севера на юг длинным узким сапогом. Мне довелось побывать в вершине его голенища (Генуя, Венеция, Равенна), в середине (Флоренция, Ливорно, Пиза, Рим), поближе к ступне (Неаполь) и там, где на сапоге должны укрепляться шпоры (Бриндизи). Так вот, северные итальянцы весьма неодобрительно отзываются о живущих южнее линии, где сапог сужается и переходит к носку и каблуку. Они говорят, что ту часть страны населяют не настоящие итальянцы, а разная смесь, предпочитающая не укреплять экономику страны, а торговать и воровать. Не знаю, не берусь судить, пусть уж сами разбираются.
Но вернусь еще в Рим. Каждый находит в великих и вечных местах то, что ему ближе, что тревожит его генную память. Если это так, то мои предки были когда-то неравнодушны к кошкам. На Колизее меня мало взволновал крест, воздвигнутый по указке дуче в 1926 году в честь первых христиан, которых тут травили львами и жгли огнем. Христиане потом взяли свое и добросовестно сжигали на кострах и закапывали в землю еретиков-язычников. А вот колизейские кошки остались здесь со времен первых императоров. Одна такая вылезла из подземелья, когда я присел отдохнуть на двадцативековый камешек, и, честное слово, ничего в ней не было современного: дикие, полыхающие античным огнем глаза, тонкие и высокие ноги, очень короткая и жесткая шерсть... Но и сам Колизей хорош, - конструктивное совершенство, сочетание компактности и просторности вызвали во мне восхищение мастерством его строителей, хотя я сразу и вздрогнул, представив, сколько крови живых существ впитала земля под ним...
Прощались мы с Римом не ранним уже вечером, билеты достали на поезд, идущий в Сиракузы на Сицилии. Очень этот поезд мне напомнил наш знаменитый послевоенный "пятьсот веселый". В вагонах - чернявые галдящие сицилийцы, шум, гам, и даже гармошка играла. И места себе мы с трудом отыскали.
Два часа дороги до Неаполя - чередование темноты и огней за окнами, тонкие нити дождя на стеклах. И опять, как у меня бывает в разных исторических местах, - ощущение нереальности, киношности, будто смотришь на себя со стороны.
Нам повезло. Если бы мы приехали в Рим через сутки, пришлось бы там загорать неопределенное время, а теплоходу нашему ждать, пока нас отпустят. Потому что через сутки на римских улицах пролилась кровь: украли Альдо Моро, убили пятерых его охранников. Сразу же столица была закрыта для въезда и выезда - власти искали террористов. То, что нас ожидало в Риме, мы увидели вечером по телевизору: заставы на дорогах, обыски автомашин, хмурые карабинеры держат палец на спусковом крючке автомата. Показали допрос очевидцев похищения: швейцар отеля - дрожит, напуган до онемения, красивая девушка - кокетливо улыбается в объектив всей стране. И кадры полугодичной давности: боевики из "красных бригад", бородатые юнцы с исступленными лицами прочно и надежно обманутых. Чрезвычайное заседание парламента: истошные крики правых и призывы к "форсо политика" - к политике силы.
В тот день, часов с одиннадцати, улицы Неаполя забурлили. С нестерпимым воем неслись полицейские машины, навстречу им валили гудящие плотные толпы людей, над головами - плакаты и транспаранты, много одинаковых надписей: "Контро-россо!" Я это перевел для себя, как "Бей красных!" - и скомандовал ребятам: "Айда скорей домой!" Разобраться, что тут к чему, казалось невозможным.
Вернувшись на судно, я пошел сдавать пропуска дежурившему в нашем салоне полицейскому. Был он мрачен, и когда я попробовал расспросить его, в чем дело, страж порядка отвернулся. Потом вдруг изобразил руками, будто строчит из автомата: "Тутто коммунисто-та-та-та!"
Вот и конкретный результат подвигов "красных бригад": надо, как пояснил мне полицейский, стрелять всех коммунистов. Поддержка с правого фланга обеспечена. И вспомнилась мне встреча пятигодичной давности - тоже здесь, в Неаполе.
Тогда в итальянских табачных лавочках продавались такие жевательные резинки в виде разных сигарет - "Кэмел", "Мальборо" и пр. В некоторых, так сказать, премиальных пачках одна из сигарет заменена на изящную шариковую ручку со свистулькой. Я один на судне умел беспроигрышно определять сюрпризные пачки, а секрет этот мне открыл симпатичный равеннский продавец-старичок. "Только для тебя!" - так я перевел себе его быструю речь.
Оберегая монополию, я секрета не разглашал, но зато около меня вечно толкались желающие выиграть ручку-свистульку.
В тот летний день меня потащили в город ребята из экипажа. Зашли они в магазинчик, а я - в соседнюю табачную лавку. За прилавком сидел смуглый крепкий красавец. Я ему про жевательные сигареты, а он вдруг спрашивает: - "Греко? Португезо?"
Я гордо отвечаю: - "Нон! Советико!"
Тогда красавец прищурился, полез под прилавок и вытащил увесистую отполированную дубинку красного дерева.
- "Вот, для тебя и твоих товарищей!" - не переставая ухмыляться, предложил он.
- "Ты фашист?" - спросил я, он кивнул. На этом я прекратил переговоры и вышел, стараясь соблюдать достоинство.
Конечно, неаполитанский табачник тоже шагал про улицам Неаполя в день похищения Моро, и дубинку не забыл захватить, но хочется надеяться, что морду все же набили ему.
А с Данте я познакомился много раньше. Застряли мы в Равенне, в город с территории завода, где грузили какую-то вонючую химию, ездили по каналу на своем вельботе. Высадят нас утром и забирают в 16 часов, когда уже февральские сумерки надвигаются. Увлекательно, хоть и голодновато: деньжат на питание нам, конечно, не хватало... До вельбота оставался еще час, и мы зашли в кафе у причала, хоть кока-колы попить. Сидим в уголку, тянем "коку" и мечтаем о прошедшем обеде и грядущем ужине. У стойки худощавый дядя, все на нас поглядывает. Потом подходит и спрашивает: - "Из Москвы?" По-русски, между прочим. Когда за рубежом заговаривают по-нашенски, срабатывает наша врожденная бдительность.
Поэтому я ему отвечаю холодно и сухо, что мы приплыли в итальянский порт Равенна из советского порта Ленинград. А он еще больше радуется, кивает головой: - "В Ленинграде тоже был!" И подмигивает. Мне уже стало тревожно, а он руку сует и называет себя: -"Данте!" Поскольку я час назад водил ребят к месту захоронения величайшего поэта, машинально спрашиваю: - "Алигьери?" Он грохнул, назвал другую фамилию и объяснил, что недавно вернулся из СССР, куда ездил по приглашению наших журналистов, а сам работает в миланской газете и сейчас едет домой в город Римини (тот самый, где жила красавица Франческа). Далее мы с ним изъяснялись на смешанном итало-англо-русском наречии, но получалось довольно сносно. Привожу его высказывания, как они мне запомнились.
- "Я вам хочу п о с т а в и т ь!" - сказал Данте. - "Когда в России был, мне ваши ребята каждый день с т а в и л и. Спал под столом."
Я задумался. Вообще-то нам не рекомендуется угощаться за рубежом. Тем более - принимать угощение от малознакомых лиц да еще на голодный желудок.
- "А ты не сомневайся," - угадал мои мысли Данте. - "Я хороший. В партизанах был, с "бошами" воевал. Вот их автограф."
И задирает рубаху. На голом загорелом животе я вижу три шрама-дырочки.
- "И живой?" - не удержался я.
Он опять захохотал:
- "Еще как! Двух римских пап пережил. И двух "бамбин" сотворил."
Поставил он нам по стопочке виски. А я на часы взглянул. Он заметил и говорит:
- "Слушай, не торопись. У меня машина, я вас на судно отвезу. Только сначала приглашаю отобедать."
Если б не его улыбка и не три дырки в животе, я бы отказался. И если б не было у него таких честных, веселых и ясных глаз.
И мы отобедали. Запихал он нас четверых в свою старенькую "Ланчию", отвез в ресторан. Хозяин, узнав, что мы советские, тоже заулыбался и обслужил нас собственноручно, быстро-быстро.
Мальчики мои лопали - дай боже, по два макаронных пудинга метанули, не считая мясного и десерта. Вино какое-то особенное марочное притащил хозяин, в маленьких графинчиках с оплеткой из соломки. Закончили ликером и кофе. Осоловели мы, конечно.
Тут Данте извинился и побежал к телефону. Стыдно признаться, но я насторожился: а вдруг рванет отсюда или в полицию позвонит, не платят, мол.
Но он вернулся и говорит:
- "Слушай, поехали к моим друзьям по партии. Я их предупредил, ждут в районном управлении. Вы у нас будете первыми советскими гостями."
- "Какая партия?" - рубанул я с плеча. - "А то я у вас на предвыборных плакатах насчитал их штук сорок."
- "ПСИУП," - отвечает он. - "Партия пролетарского единства. Мы еще молодые, пять лет, как организовались. А вообще - голосуем за коммунистов."
- "Поехали!" - согласился я, и это был, вероятно, самый решительный поступок в моей жизни.
Встретили нас как самых дорогих гостей. За полированный стол усадили, бренди "Сток" выставили, девушек симпатичных пригласили. Председатель партийного комитета речи и тосты говорил - за мир и дружбу, а Данте мне все это переводил. В заключение нам подарили по значочку псиупскому (земной шар и серп с молотом - все в ажуре), по красной книжечке, где история ПСИУП описана. А мне еще вручили партийный билет, куда мою фамилию вписали, и объяснили, что теперь я почетный член ПСИУП с правом совещательного голоса и они меня приглашают на ежегодную конференцию, которая состоится через две недели во Флоренции. К тому моменту я уже не сомневался, но грустно ответил, что через две недели буду, вероятней всего, в Атлантическом океане.
Потом нас повезли на двух машинах к судну, и Данте говорит:
- "А знаешь, поехали ко мне в Римини. Близко, шестьдесят километров. Переночуем, жена рада будет. А утром я вас обратно - мигом. А?"
Но не мог я сказать "Б". Я сказал:
- "Рад бы, да нельзя. Служба, дружище!"
Он вздохнул, и я вздохнул, и мои мальчики - тоже.
У ворот завода стояла охрана, и своих она внутрь не пропустила. Мы долго прощались у фонаря, обнимались и целовались так шумно и весело, что даже суровые карабинеры заулыбались, но все равно своих на завод не пустили.
А я разделся в каюте и пошел рассказывать капитану про наши похождения. Капитан был лихой мужик, но и то крякнул: - "Ладно, завтра узнаем, что это за ПСИУП"."
Все обошлось, местные ребята-коммунисты похвалили псиупцев, а значок, красную книжку и свой партийный билет я сдал в судовой музей, где разные подарки судну коллекционировались.
Я и сейчас не сомневаюсь, что Данте - хороший человек, и вспоминаю его гораздо чаще, чем того неаполитанского красавца с дубинкой.
Что еще я могу рассказать об Италии?
Про Флоренцию хорошо бы поведать, про то, как там много старины, - нигде, вероятно, нет такого, чтобы на столь ограниченном пространстве было собрано столько великолепных, красивейших, непревзойденных, уникальных, разноцветных, бронзовых, мраморных, кирпичных памятников старины. Но разве сумею я передать впечатление ошарашенности от всего тамошнего великолепия так точно и кратко, как это сделал К.Чапек, который остановился там у афишной тумбы и долго думал, какой гений архитектуры - Брунеллески или Камбио - ее соорудил? Или как замирает душа, когда смотришь с вершин холмов Боболи на море красных черепичных крыш, золотистых куполов, розовеющего под сентябрьским солнцем мрамора палаццо?
И как рассказать про Венецию - мартовскую, пустынную, отдыхающую от галдящих бесцеремонных туристских толп, про ее каналы, тихие, темно-зеленые, а под мостами - таинственно черные, про мавританскую причудливую красоту собора Святого Марка и строгую стройность Дворца Прокураций, про редкие уже гондолы с иззябшими, съежившимися, несчастными гондольерами? Или про то, как много тут делалось когда-то для удобства отправки людей в мир иной, - например, про узкие дырки-щели в стенах домов и в каменных оградах, через которые тыкали шпагой неугодных правителям граждан республики и сталкивали их в каналы?
Разве хватит мне изобразительных сил, чтобы описать прекрасную дорогу от Савоны до Сан-Ремо, ведущую через старинные городки со звучными названиями - Аллассио, Империа, где масса солнца, ветра, римские галеры и амфоры в музеях?
А может, вспомнить огромный и пышный монумент погибшим морякам в Бриндизи, воздвигнутый по приказу Муссолини, - он, как и все фашистские диктаторы, любил огромность и помпезность, будто таким путем утверждали себя в собственном величии? Или старичка-пенсионера на лавочке в том же Бриндизи, который шепотом, озираясь, признался, что сочувствует коммунистам, но вынужден скрывать это, так как в их городе засилье монархо-фашистских организаций?
Про то, как мы веселились в клубе равеннских коммунистов - плясали и пели, и пили "Мартини", терпкое и душистое, - как рассказать? Или про золотушных тощих юнцов с нарисованной на фанерке свастикой, которые разбежались, как только мы сделали шаг в их сторону?
Обо всем этом можно было бы попытаться написать, но вряд ли я смогу добавить что-либо существенное к многочисленным литотчетам творцов-туристов.
И потому я кончу с Италией, хотя никогда не забуду эту прекрасную страну, лежащую у теплого моря, под невероятно синим небом.