Наверное, каждому пожившему человеку приятны воспоминания о своих юных годах. Автору этих строк довелось в молодости приобщиться... нет, на всю жизнь слиться с морской службой, о чем он ни капли не жалеет. И сегодня он предлагает посетителям сайта lit.lib.ru познакомиться с воспоминаниями о самых, может быть, увлекательных и, пожалуй, легкомысленных месяцах прошлого. Но что было - то было. Вот так...
С чего всё началось...
Спал и вдруг проснулся. И сразу почему-то вспыхнули в сознании слегка измененные начальные слова милой старой песенки: "Тогда мы были молодые и чушь прекрасную несли..." Тут же за минут десять-пятнадцать в воображении, или в фантазии, сложилась новая книга, вся - от первых глав-эпизодов до финала, впрочем, финал возник в уме часа через четыре, когда я уже не спал, а возвращался из магазина домой.
Сначала решил всё это прогнать из головы, потому как задумано было совсем иное сочинение, даже по сути персонажей иное. Я даже кое-кому уже объявил - анонсировал: "Напишу книгу, где героями-персонажами будут не люди, а машины и механизмы!" Задумано это было всерьез, и задумка остается, дай бог жизни еще достаточно. Но сейчас захотелось рассказать о самом, наверное, сложном и опасном морском рейсе. И проходил он на заре моей морской карьеры - после окончания III курса Высшего Мореходного училища в Ленинграде.
"Нам рано жить воспоминаниями..." - была когда-то и такая песенка, из которой запомнил лишь одну, но важную строчку. В старости ведь поддерживаешь более или менее нормальную жизнь именно воспоминаниями. Да - я еще в юности заметил интересную особенность памяти: плохое, тяжкое как-то если и не уходит, но не кажется таким неприятным, как положительные явления или события.
А потянула сюда, на эти страницы, видимо, многолетняя работа в качестве "литературного дядьки-учителя". Несколько бывалых и достойных капитанов-пенсионеров решили податься в писатели. И не зря. Среди "кандидатов" в творящие обнаружилось совсем немало вполне достойных.
Впрочем, то, о чем собираюсь рассказать, вовсе не дает мне право называть себя писателем, то есть сочинителем того, чего не было в действительности, но чему верят читатели.Ибо фактически собрался настукать на своем капризном КОМПе документальное повествование о том, как мы, румяные и двадцатилетние, прошли по маршруту, который пытались освоить десятки опытнейших и умелых капитанов и матросов за сотни лет до нас. Да и участвовали в том походе мы в качестве простых матросов 1 класса. Оценка поначалу все же была завышена, многого мы еще не умели и постигали "на ходу".
Предыстория с Апостолом
Сначала кратко расскажу о том, что случилось во время, когда мы должны были оморячиваться после 2-го курса. Предыстория такая. Морская плавательная практика после 1 курса получилась неплохой: из Архангельска после короткого рейса в Кандалакшу пошли на учебном судне "Каховский" аж на Новую Землю. Про это плавание я уже писал. А вот практика после 2 курса фактически провалилась: простояли месяц на паруснике "Сириус" на набережной лейтенанта Шмидта напротив Горного института. Чего-то там начальники наши не договорились.
Там и произошла забавная история с начальником, имевшим именно историческую фамилию - Муравьев-Апостол. Был ли он потомком повешенного декабриста - не знаю.
Так вот он в училище лаборант, а на "Сириусе" - старпом, в субботу перед увольнением вышел на палубу и объявил "Общий сбор: всем курсантам выйти на главную палубу в рабочем обмундировании!"
Мы сразу сообразили, что старпом в усмерть пьян. Дальнейшие его приказания подтвердили этот вывод. Четким голосом, не качаясь и не запинаясь, что доказывало привычность подобного состояния, он отдал команду: "С левого борта на правый через марсы и фор-салинг - марш!" На баркентине мы провели лишь одни сутки и, естественно, опыта движения по мачтам не имели, точнее, помнили теоретические объяснения: "Хвататься надо за боковые вертикальные канаты - ванты, а на балясины - круглые деревянные перекладины ставить середину ступни!"
И на всю эту замечательную картину глазели люди с набережной. Всё больше девушки. Не могли же мы, тогда семнадцатилетние, показать им, что боимся. И полезли выполнять приказ бухого старпома.
Выше меня лез Мишаня Павлов, очень разговорчивый, но не слишком ловкий. А я еще вспомнил совет нашего учителя Грязнова, старого морячины: - "Когда работаете на мачтах, не глядите вниз!"
Впрочем, глядеть вниз нам было просто некогда - все силы и весь жизненный интерес уходили на то, чтобы задушить звучавшее в сознании предупреждение: - "Не поскользнись, не сорвись!" Мишаня пару раз все же поскользнулся, и я принял на свою правую руку подошву его гада (рабочего ботинка).
Перебравшись с высунутыми языками на правый борт, мы услышали новую грозную команду: - "С правого борта на левый через марсы... - марш!" Не буду врать - помню ли теперь, через 60 лет, сколько раз мы преодолели салинг фок-мачты. Кажется, не меньше десяти раз. Но не сдался ни один из нас, тридцати юнцов... Потомок декабристов, кстати, в училище, в классе, тихий и малоразговорчивый, одобрительно просипел: - "Ну что ж, молодцы. В кубрики, переодеться и свободные от вахт имеют право на увольнение до часа ночи!"
Тогдашняя история закончилась в духе времени: кто-то из наших накапал на Апостола, и его быстренько и без шума уволили.
Было ли мне страшно - все же высота салинга от набережной была не меньше двадцати метров - не помню, честное слово, не помню. Скорее всего, боялся, но над всеми мыслями и чувствами стояло одно: не показать страх даже не девушкам на причале, а друзьям-ребятам. Последующие годы учебы и тот рейс, о котором собираюсь рассказать, открыли в нежном возрасте одну истину: на людях и смерть красна! Ну, так говорит вроде бы пословица, не обязательно ставкой выступала жизнь. Просто в общем коллективе добрых друзей можно преодолевать не только любые трудности и тяготы, но и нехорошие соблазны, и мелкие обманы и большие подлости. Всего этого, как в любой жизни, вкусить пришлось...
Начало пути
И вот настал конец мая 1949 года. Страшновато становится от отдаленности тогдашних дат - будто ты не вспоминаешь, а читаешь чью-то книгу о чьей-то жизни. Я уходил в рейс с разбитым сердцем, расставшись со своей любимой Лялькой. Вот сейчас, восстанавливая в памяти былое, понимаю, что страдал мазохизмом - хотелось "переживаний" и связанных с ними страданий. В последующие полвека так и не мог вспомнить, из-за чего расстался с Лялькой. А она ведь была советской редкой метиской - отец цыган (его уже не существовало) и мать - еврейка. Мою любимую нельзя было назвать красавицей, но на улице и тем более на танцах мужики пялились на нее инстинктивно.
Страдания себе я придумывал еще не однажды. Странно, но сегодня все подобные выкаблучивания кажутся приятными и будто бы естественными, нужными... Почти всё, что ушло в безвозвратность, сегодня представляется счастьем. А тогда, пожалуй, выдуманные страдания заполняли жизнь и приносили дурацкую гордость: - "Я всё это перенесу! Мне ничего не страшно!"
Садясь в поезд на Мурманск, где стоял предназначенный нам для практики лесовоз "Баскунчак", мы еще не могли представить, что предстоит пережить-перетерпеть в предстоящем рейсе. Просто думали: интересно открыть для себя Арктику.
Тогда было еще время парового флота, на котором в качестве топлива применялся каменный уголь. От его качества многое зависело. Наилучший уголек можно было получить в Англии, но туда нам, невизированным, путь был заказан. Из советских сортов больше всего кочегары, которым приходилось обеспечивать топки угольком, не любили топливо из Воркуты - оттуда шла черная мелочь, почти пыль. Кажется, получше выглядел шпицбергенский уголь, но туда мы не собирались плыть.
Про судовое топливо я не случайно вспомнил - нам предстояло через три с лишним месяца "познакомиться" с ним в весьма тяжких обстоятельствах.
На "Баскунчак" направили всего пять курсантов - уже не практикантов, а на штатные должности. Так, я стал матросом 1 класса. Думал, что стал, а фактически пришлось многому учиться "на ходу". И Лева Морозов из нашего ЛВМУ ехал в Мурманск, о нем расскажу еще немало. Двух других курсантов не запомнил - из каких училищ. Вообще весь рассказ о том рейсе будет составлен из отдельных эпизодов, хронологически связной картины дать не могу, просто не помню.
Нас, четверых, поселили вместе в кормовой надстройке-тамбучине. Двое парней имели одинаковое имя - Юра, один Юрка оказался годика на два помладше и числился матросом 2 класса. Юрий второй, наоборот, выглядел посолидней нас, хотя Леве и уступал в росте и весе.
Мне довелось не однажды ездить в тогдашних поездах в компании друзей - "корешков", не вспомню многих деталей, но отчетливо запало в память: весело бывало всегда. И вот сегодня, на закате жизни, понимаю главное, чем отличается молодость от старости - от увядания. В юности о будущем не думаешь, оно существует само по себе - без всяких сомнений и опасок. Впереди - ведь вся жизнь. Но даже о том, что тебе предстоит сделать в ближайшем будущем, не думаешь и тем невольно готовишь себя к неожидаемому, довольно часто - к неприятному или тяжкому.
Наше неизведанное начиналось, казалось бы, со знакомством с Муманском, городом во многом уникальным. Впрочем, два года назад, в 1947 году, на первой своей практике мы сюда заходили на краткое время на учебном пароходе "Каховский". Однако от того времени мало что осталось в памяти и тем более - в сердце.
Мурманск, "Шанхай", Аннушка
Из прошлогоднего захода в Мурманск запомнилось, как потащили в милицию нашего старшину Ваню Сепелева-фронтовика, старше нас лет на пять, за торговлю на рынке собранными на "птичьем базаре" - на Новой Земле яйцами. И еще - расположенное по пути в порт скопление маленьких ветхих домиков, носящих в народе название "Шанхай".
То, что Мурманск город молодой, возникший, кажется, в годы Первой мировой войны, я узнал позже. Но уже к июню 1949 года он твердо обозначил свою суть: город морской, вся жизнь здесь подчинена обслуживанию флота и моряков. Военные гавани тогда были еще немногочисленны, но рыбаки со своим разухабистым складам существования уже определяли многое в городской жизни..
Позже мне неоднократно довелось бывать в Мурманске, а январь-май 1954 года мы простояли здесь на ремонте, когда впервые познакомился наяву с полярной ночью, которая, как не странно, не произвела гнетущего впечатления - было просто интересно. Да и не скучали мы, резались часами в бильярд в расположенном против судна клубе, навещали знаменитый ресторан "Арктика", подружились с "девушками" со стоящего бортом к нам парохода "Кола".
А вот стоянка летом сорок девятого года не отложилась в памяти. Видимо, она была очень краткой. Капитанила на "Баскунчаке" знаменитая на весь мир Анна Ивановна Щетинина. Когда-то, похоже, она числилась едва ли не единственным в мире командиром морского судна дальнего плавания. Поэтому президент Рузвельт подарил ей полностью нагруженный пароход типа "Либерти". Старые моряки знают эти во многом удивительные суда. По нашим законам граждане СССР не имели права владеть плавсредствами водоизмещением более прогулочных лодок, так что Анна Ивановна, приведя во Владивосток пароход "Жан Жорес", сразу "передарила" его государству.
А "Баскунчак" сразу как-то пришелся по душе, и наш темноватый кубрик в кормовой надстройке даже показался уютным и будто давно привычным жилищем.
Анна Ивановна недолго командовала нами - довела судно лишь до Архангельска. За это время мы успели узнать от боцмана, а он был старый морячина времен 20-ых годов, что Аннушка, как её ласково прозвали, командиром была строгим, так что наш "сорокот" боцман явно трусил, когда она его вызывала к себе.
Вскоре Анна Ивановна перешла на берег, в наше Высшее Мореходное училище, что располагалось на Косой линии "Васькиного" острова Ленинграда. Сначала она числилась заместителем декана судоводительского факультета, позже сделалась деканом, вовсе не грозным и свирепым, а меня почему-то отмечала особенной благожелательностью...
Через неделю мы пришли в Архангельск. Матросская служба поначалу не тяготила, тем более, что нас, "первоклассных", определили на ходовую вахту на руле. Я попал под начало второго штурмана Юрия Терентьева, который относился к нам внимательно и как-то по-свойски, почти на равных. Впрочем, на стоянках мы поступали в распоряжение боцмана, и тут поняли, что навыков матросской работы у нас маловато. Старались, во всяком случае. Не помню, чтобы опытный боцманюга очень уж зажимал или ругал нас.
Сейчас хочу выделить в отдельную главу впечатления от Архангельска, к тому времени нам уже знакомого по сорок седьмому году, в котором еще многое оставалось от военных времен, когда в порт приходили суда из военных конвоев с американскими и английскими грузами. Мы почти всегда в 47-ом году голодали, однако копили хлебушек и выменивали на рынке по таксе: за буханку хлеба жестяную круглую коробку сигарет "Кепстен". Кажется, там умещалось 50 сигаретин.
Красавица Северная Двина, добрые архангелогородцы
Архангельск - несчастный город. Там всегда голодно, во всяком случае, в периоды, когда я там бывал или жил достаточно долгое время, трудно бывало с продуктами, и жители летом и осенью запасались грибами и возделывали огороды. Огороды, личные участки, всегда спасали россиян. Вот мы с мамой перенесли войну только потому, что везде, где жили, по воле и инициативе мамы, копали, сажали, пололи, собирали урожай.
В 1981 году я приехал в Архангельск на семинар молодых писателей-маринистов. Так вот тогда молоко выдавали... в аптеках по рецептам жителям, имеющим малых детишек...
А еще Архангельск пострадал исторически и несправедливо. Виноват в этом Петр I. Его иногда зовут Великим, но я резко не согласен с таким величием. Петр I для меня как бы равнозначен Сталину - оба возвысили страну невиданно, но и оба были редкими извергами. Такая вот диалектика. Кстати, Петр I лишил Архангельск статута и славы первенца российского морского флота, основав и построив Санкт-Петербург. Мне кажется, знающие хотя бы немного историю морские люди понимали всё это и ценили, а некоторые, как я, даже и любили "Акенджел", как на искаженный английский манер называли его... Кстати, по справедливости история российского флота начата новгородцами - они и породили славное племя поморов.
Есть за что уважать и любить этот город. Хотя бы за людей, в нем родившихся и здесь выросших. Мне позже описываемых здесь событий довелось три года прожить в Архангельске и уходить отсюда в море, знакомиться с бытом и трудом здешних жителей, потому что плавал на грузопассажирском пароходе с заходами в приморские становища и поселки - Зимняя Золотица, Инцы, Каменка, Чёша, Индига. Да и экипажи на моих пароходах были в основном местные, от них получил бесценные практические навыки судоводителя. Архангелогородцы - немногословны, напрочь лишены пижонства и самодовольства столичных обитателей, верны без всяких обещаний или клятв в дружбе. Разве что выпить в массе любят, но где такая беда не гостит в нашей стране?
А еще город этот скромный, работящий, а в мое молодое время - деревянный. Даже тротуары настилались из досок. Поразил и на всю жизнь запомнился красотой, даже великолепием, реки - Северной Двины. Именно когда "Баскунчак" пришел в середине июня в Архангельск и я стоял ночную вахту, несмотря на молодость, а в юные годы не слишком-то обращаешь внимание на красоты природы, был сражен многоцветием, непрерывной сменой тонких красок водной поверхности реки, широкой и спокойно-могучей там, где она проходит через город. Наверное, то очарование от картины ночной, а ночь была, конечно, белая, светлая, Двины ничуть не уступало впечатлениям от десятков всемирно известных и прославленных рек, заливов, бухт в разных знаменитых странах, где мне посчастливилось побывать через много лет...
Так, с приобщения к неяркой, но удивительно милой душе красоте и началось то мое первое настоящее плавание. Конечно, ни я, ни мои друзья не могли себе даже представить, какие сложности, тяготы и опасности нас ожидают в рейсе, который затянулся почти на пять месяцев.
Однако уже давно понял: так и надо, мне просто подвезло, что на "Баскунчуке" было трудно, и это помогло уяснить: морская работа не простая, полная опасных неожиданностей, сомнений, и требует постоянной работы над собой, жизненной учебы и терпения, готовности к бедам и преградам.
В Архангельске перед арктическим рейсом мы стояли, кажется, дольше на Бакарице , в районе левого берега Северной Двины, недалеко от вокзала. Тогда еще не существовало моста через реку, и переправа осуществлялась на "макарках" - небольших речных буксирах. Близость вокзала и заставляла морские суда тут кучковаться - грузы с железной дороги предназначались летом в основном для полярных районов страны. В те времена власти понимали важность и нужность осваивания берегов и морей Арктики для будущего страны... В недавние "лихие девяностые" захватившие руководство персоны рушили хозяйство страны целеустремленно и успешно. "Севера", как иногда называют полярные регионы России, были брошены властью едва ли не в первую очередь.
Не хочу здесь сравнивать временные периоды моего детства и старости, но точно знаю: освоение Северного морского пути и прилегающих к нему территорий в 30-60-е годы минувшего столетия считалось, как любят сейчас выражаться, приоритетным. Вот теперь и приходится начинать всё сначала в этом важнейшем деле.
Были сборы недолги...
Не помню, конечно, подробно, как и чем мы грузились, а характер принимаемых на борт грузов в арктическом плавании приобретает особое значение. Для "сухопутных" читателей поясню суть конструкции судов для перевозки леса, каким был наш "Баскунчак". Главное - они имеют большие трюмы без продольных выступающих палуб - твиндеков. Потому любая даже небольшая пробоина вызывает стремительное наполнение трюма забортной водой.
Лет через двадцать в арктические рейсы посылали только суда так называемого "ледового плавания" - с более солидной обшивкой бортов и особенно - носовой части. А в 1949 году наш "Баскунчак" и еще пара однотипных пароходов без раздумий направили в полярный рейс. Думаю, где-то в недрах министерских кабинетов нам поначалу планировали лишь плавание до бухты Кожевникова, что в устье реки Хатанги. Но получилось всё иначе...
Да, вспомнил: в трюма приняли в основном муку и сахар, их выгружать пришлось подъемами по 12 мешков, стянутых толстыми тросами. Хорошо запомнилась эта цифра - по дюжине мешков в подъеме, потому как через пару месяцев мы едва не погорели на муке и сахаре...
А еще мы приняли палубный груз - в совершенно диком сочетании: на носовую палубу коров и быков, для которых быстренько соорудили дощатые стойла-загоны, и на кормовое палубное пространство - автомобили "ГАЗ", не легковые, конечно.
Гораздо позже, когда мы уже в составах караванов застревали во льдах, выяснилось, что буренки ехали в Арктику и на других судах, однако наши мычащие создания предназначались, видимо, на мясо, а на других судах в караване коровы давали молоко, и много. Так что мы несколько раз отправлялись к ним с ведрами или канистрами за молочком.
Четвероногий и рогатый груз готовил нам скорые неприятности. Затем пакости приготовили автомобили с кормовой палубы, - расскажу об этом дальше.
Капитана, как сказал, у нас заменили, Анна Ивановна, видимо, уже готовилась к переходу на береговую службу. Новый кэп по фамилии Газис оказался одесситом, и мы сразу подумали, что хитрости ледового плавания ему окажутся малознакомыми. Был новый капитан худощав и не слишком разговорчив, опровергая славу одесситов как умелых болтунов. Хотя особого зла от него мы не имели, я лишь попал в его немилость - по заслугам, надо признать.
Сейчас я подтверждаю, что характер палубного груза "Баскунчака" вряд ли можно рассматривать как удачный, в чем мы и убедились, еще не достигнув льдов. В тот год Западная Арктика в начале лета оказалась милостивой - льды тут фактически отсутствовали. Капитана и штурманов это, наверное, радовало, но скоро выяснилось: не говори "гоп", пока... Пока не пройдешь Карское море.