Закрепленные на кормовой палубе грузовики сопровождал предпенсионного возраста опытный водитель или механик. О нем и эпопее с его автомашинам разговор впереди.
А вот на коров и двух-трех бычков сопровождающего не дали, поэтому вся работа по кормежке и по уборке за живым грузом легла на палубную боцманскую команду. Поначалу мы, матросы 1 класса, несущие ходовую вахту почти не участвовали в уходе за коровами, разве что ночью, когда тебя сменял второй рулевой, бегали по указанию капитана проверять - всё ли в порядке в носовых стойлах.
Но вот Карское море приготовило нам развлечение. Обычно там летом редко бывают шторма, однако нам подвалило: разошелся северо-восточный ветер, поднял волну, которая, естественно, начала заливать носовую палубу и постепенно разрушать хлипкие стойла. Выход нашелся суровый: перевести всё стадо на кормовую палубу, где еще оставалось свободное от грузовиков пространство.
У Виктора Конецкого есть смешное описание того, как он в шторм перетаскивал какую-то тяжелую картину из кают-компании, не помню уже - зачем. Так вот Витя тогда вспомнил стих великого поэта: - Бедный бес под кобылу подлез... Нам пришлось подлезать под коровьи и бычьи туловища и переправлять их через спардечную среднюю надстройку, по крутым и узким трапам, по тесному проходу - на корму. Туда волны не били, строить жилища скотине не было времени, так что мы очумелых мычащих ставили по свободным закоулкам, автомобили размещались на люках трюмов, и привязывали за рога к стойкам на палубе. На эту непростую работу объявили аврал, привлекли свободную от вахты машинную команду, радистов и даже судовую докторшу. Она еще возникнет здесь по другому не менее забавному поводу.
Коровам на корме было тесно и тревожно, однако они, видимо, поняли безвыходность возникшей ситуации и вели себя более или менее спокойно. Тем более мы им туда натащили сена. Пришлось, правда, убирать налепленные по пути передислокации лепешки навоза, оставленные со страха нашим живым грузом.
Слава богу, описанная эпопея пришлась на дневное время. А вот с автомашинами и сопровождающим их специалистом дело оказалось если и легче по затратам физических сил, но случилось это ночью - как раз на моей вахте, с 00.00 до 04.00 часов.
Оглашаем морские просторы никогда тут не слышанным ревом
Годы берут своё. Описываемые события происходили шесть десятков лет назад. Понятно, что в воспоминаниях многое путается. Например, мне казалось, что первым пунктом захода "Баскунчака" значилась Хатанга, а оказалась она, когда взглянул на карту, далеко к востоку, а по времени - где-то в конце сентября... Впрочем, я и не пытаюсь давать тут точную временную картину событий и происшествий.
Однако следующий "трабл", как мы говорили, уяснив из английского языка значение слова - неприятность, горе, беда, случился в том же Карском море. Запомнил это хорошо, так как потом несколько месяцев штормов не встречалось - во льдах мы пробирались.
Сопровождавший грузовики дядя жил где-то в нижнем кубрике. Через день после переселения коров опять задул ветер, и к ночи заштормило баллов под восемь-девять. Ответственный за автогруз укачался до синевы. И часа в два ночи, когда я, сменившись с руля, стоял на крыле мостика впередсмотрящим, раздался пронзительный автомобильный гудок. Сразу ему ответил следующий, потом - еще один, и вскоре над просторами бушующего моря разнесся многоголосый рев. Естественно, он разбудил дремавших коров и бычков, странно, но вот они оказались совсем равнодушными к качке, и к автомобильному реву присоединился коровий.
Вахтенный штурман Юра Терентьев быстро сообразил причину "трабла": волны все же заплескивали и на кормовую палубу, соленая волна проникала внутрь моторов и замыкала там какую-то электросеть, включающую сигнальные гудки. Проснулся, ясное дело, весь пароход, прибежал на мостик капитан. Для ликвидации нестерпимого рева отправились за ответственным по автомашинам. Вытащить, вернее - вынести, его на палубу оказалось, пожалуй, самой трудной операций - дяденька был большой, тяжелый и мускулистый, и отчаянно сопротивлялся, никак не понимая, куда и зачем его волокут.
Уяснив ситуацию, он без раздумий принялся срывать пломбы на капотах машин и, проявив блестящее умение и отличную подготовку, принялся обрывать какие-то проводки в недрах моторов. Пару раз нас, а я входил в состав "аварийной бригады", окатывали холодные волны, автоспециалиста - тоже, но минут через десять в пространстве вокруг судна раздавались лишь несколько недовольных мычаний и крепких выражений чувств пробужденных моряков.
Надо сказать, происшествие это благотворно подействовало на ответственного за грузовики: вниз, в свой кубрик, он спустился по крутому трапу своим ходом, хотя немедленно плюхнулся в койку.
Штурман Юра подвел итоги: - Надо думать, белые медведи и тюлени спаслись от нас на далекое расстояние... А мне как раз подоспело время становиться за штурвал.
Наутро обнаружили помершую коровенку - не выдержала она автомобильного рева, и похоронили её по морскому обычаю. Боцман, видимо, запомнивший голодные годы своей долгой жизни, предложил пустить тушу на камбуз, но капитан Газис заявил: - Она же сдохла, а у нас в Одессе тухлятину не ели даже во времена гражданской войны...
Льды
Конечно, мы понимали, что двигаться рано или поздно придется во льдах. Особенности ледового плавания и до нашего рейса много раз описаны во многих книгах. Потому я не буду пытаться придумывать и писать нечто особенное в движении морского судна среди льдин или в ледовых полях. Тем более, что не помню, когда и в каком море впервые вошли во льды. Но отчетливо вспоминается, как изменилась наша основная обязанность - стоять у штурвала и направлять судно по безопасному пути. Юра Терентьев и здесь проявил педагогический талант: дал нам краткие пояснения и предоставил простор для творчества: выгодный и безопасный курс мы выбирали сами. Через месяц-два все несущие ходовую вахту матросы 1 класса достигли высшей квалификации в этом не простом деле. Я еще тогда для себя придумал ассоциацию: проход мимо льдин, с учетом возможного выступа невидимой подводной части льдины - напоминает лыжный слалом, потому что с детства увлекался зимним спортом. Причем нам и в голову не приходило, к чему приведет удар о льдину, достаточный для создания дырки в обшивке.
А вообще ледовое плавание в памяти резко разделяется на: движение судна в караване, в сопровождении ледоколов, и самостоятельное одиночное. Расскажу сначала про особенности тогдашнего караванного плавания. Количество судов в "конвое" менялось от двух-трех до двух десятков. Ледоколы хорошо помнятся. Их было два типа: линейные, то есть наиболее мощные и сильные, и, как их называли простецки - обкольные.
К первой из указанных групп относились советской постройки носящие имена вождей громадины, это тогда они казались нам громадными, - "Сталин", "Молотов", "Микоян",... не помню, кто еще. Работали они неплохо, прокладывая основное русло во льдах для движения всего каравана. Однако у них был существенный недостаток: наши ледоколы являлись фактически пароходами, котлы которых отапливались углем. Кажется, на каждом из них стояло по 10 или 12 котлов, подлежащих обслуживанию, то есть поддержанию горения угля и периодической очистки от золы. На вахту всех наших "вождей" выходил целый взвод кочегаров - двадцать пять душ. Да и расход топлива получался солидный, что требовало довольно частых заходов в порты для бункеровки - приема угля... А обколочные сравнительно небольшие американские ледоколы были электроходами, обладали отличной маневренностью и чаще всего использовались для вывода застрявших во льдах судов. Их названия выбирались по фамилиям знаменитых арктических капитанов - мне запомнился "Капитан Белоусов", он вытаскивал "в толпу" наш "Баскунчак".
Тут отвлекусь от темы. "Баскунчак" тоже был пароходом-угольщиком, и мы ненадолго заскочили на Диксон для пополнения бункера. Запомнился этот заход плохо - плоское, с клочками снега и льда, поле, посреди которого стоял деревянный домишко - местный ресторан. Культпоход туда мы, само собой, организовали. Не отложилось в памяти, чем закусывали, а вот пили, понятно, спирт. Водку возить в Арктику невыгодно - как-никак в ней 60% воды - и в графине вода для разбавления до нужной крепости почему-то была желто-коричневой... Ресторанной темы мне придется коснуться еще всего один раз.
Весь наш многомесячный путь пролегал по диким, малонаселенным местам, причем население в портах захода состояло из трех категорий: заключенные ГУЛАГ-а, охранники с автоматами и кое-где - местное население, сначала ненцы и якуты, позже - чукчи.
Вряд ли сообщу, сколько раз ледоколы бросали наш "Баскунчак", а вот четкое ощущение одиночества тогда закрадывалось в сознание. Когда же по каким-то причинам караван останавливался, ходили в гости на другие суда разных пароходств - в основном, как упомянул ранее, за молоком от дойных коров. Кинофильмами тогда еще не обменивались, просто на судах, во всяком случае, на нашем пароходе, отсутствовали кинопроекторы.
Брошенные ледоколами, мы по мере возможности пытались хоть как-то продолжать движение. Одесский капитан Газис, видимо, понимал, насколько непривычно и опасно для него ледовое плавание, потому на мостике появлялся редко: судно вели, как правило, вахтенные штурмана. Думаю, это лучший метод повышения уровня квалификации - когда тебя как бы бросают в воду, чтобы научить плавать. Примерно так через три года становился штурманом и я, начав службу на ходовом мостике пассажирского парохода "Воронеж" в Архангельске.
Развитие самостоятельности и умения решать проблемы самому - дело хорошее, но и чреватое бедами... Мы тогда вовсе не боялись получить пробоину. А вот идущий с нами в одном из караванов пароход "Казахстан", возвращаясь обратно - в Мурманск или Архангельск - просто утонул. Стоявший на вахте старпом забыл направить матроса замерить льяла, бортовые резервуары для сбора воды, притом сильно стукнулся о льдину и решил скрыть этот свой промах. К началу вахты третьего штурмана, к 8 часам утра, вода стремительно заполнила полупустые трюма. Весь экипаж спасся - выбрался на лед, подарив Нептуну свои нехитрые шмутки...
Вообще-то сейчас мне надо было бы рассказать, как подействовало на сознание и на душу величие Арктики. Про это написаны десятки книг, и соревноваться с ними не хочется. Видимо, мы находились в слишком юном возрасте и мало обращали внимания на то, что нас окружало. Правда, поначалу пришлось привыкать к отсутствию ночи - солнце в полночь лишь подходило к горизонту, а затем начинало вновь подниматься. Кое-кто из команды терял от этого сон, но мы в своей кормовой надстройке не испытывали никаких неудобств.
Письменно излагать тогда приходящие порой впечатления не стал - писательством я еще не занимался,.. хотя тайком от друзей делал записи мыслей и чувств, обращенных к потерянной, как выяснилось, навсегда ленинградской Ляльке. Лет через пять я отдал ей эту тетрадку - почти полностью исписанную 96-листовую книжечку, а она еще через пять лет, родив вторую дочку, вернула мне это сочинение.
Через льды мы пробирались два месяца - не меньше. В трюмах везли какой-то груз зимовщикам на Северную Землю. Этот отрезок нашей эпопеи стоит того, чтоб о нем рассказать, тем более, что там присутствовал и юмор.
Плывем по изобате, а Юра Терентьев кое-что отморозил
Как раз сначала о трагикомическом конфузе, выпавшим на долю нашего второго штурмана Юры. Его во время нашей стоянки в Певеке командировали на остров АйонЈ где местные жители дешево продавали оленье мясо. Кстати о нем, о мясе, а не об острове. Недавно где-то прочитал, как впервые попавший в Арктику автор восхищался мясом оленей: сочное, мягкое, нежирное и т.п. А нам в том рейсе пришлось питаться олениной месяца четыре, и нетрудно догадаться, как она нам надоела. Элементарная советская тушонка из судовой каптерки ценилась несравненно выше оленьих блюд, хотя наш шеф-повар старался хоть как-то разнообразить способ их варки, парки и жарки.
Во время стоянки в Певеке, о нем расскажу попозже, приехавшие на нартах местные жители предложили закупить у них свежей и недорогой оленины. Кстати, на нартах тут ездили и летом, будто в здешних краях еще не изобрели колесо.
За мясом капитан командировал нашего штурмана Юру, ведавшего продовольственными запасами судна. Укатил он на оленьих упряжках, и тут Арктика напомнила о своем суровом нраве: резко упала температура, ударил мороз под тридцать градусов. В результате на обратном пути легко одетый Юра отморозил... как бы здесь поприличней выразиться - ну, мужское достоинство. Вернувшись, он поначалу промолчал и терпел, пока последствия замерзания деликатного органа не стали нестерпимыми. Пришлось нашему старшему другу отдаться в руки судовой врачихи, слава богу, не слишком молодой.
Методику лечения Терентьев никому не открыл, врачиха тоже молчала. Единственное, что нам удалось выведать: без наложения перевязки не обошлось. Понятно, что почти каждый член экипажа выражал Юрию сочувствие и непременно пытался расспросить о подробностях лечения. А сам герой, пострадавший за весь коллектив, потом как-то на ночной вахте через много дней мечтательно проговорился: - Вот теперь бабы на меня не будут обижаться, габариты стали вполне достойными...
На Северную Землю, острова, на некоторых картах называют Новосибирскими, нам пришлось зайти на короткое время, чтобы сдать какой-то груз зимовщикам. Увы, сегодня мне пришлось разбираться в местоположении этих островов по карте из школьного атласа. Северная Земля располагается перед входом в пролив Вилькицкого и не доходя до мыса Челюскин, естественно - к северу.
Судоводители поймут, как непросто было нам вести судно. Из приборов у нас числились: магнитный компас, плохонький радиопеленгатор и забортный механический лаг, длинная веревка с вертушкой на конце и закрепляемым на корме указателем пройденного расстояния. Ясно, что с началом плавания во льдах лаг работать не мог. Сейчас мне удивительно, какая магическая сила помогла нам пройти весь Севморпуть, не заблудившись и не вылезев на берег...
А небольшой путь до Северной Земли осложнился еще и тем, что здешний район еще не был охвачен Гидрографией: путевые карты туда имелись, но глубины на них не значились. По такому белому полю и вел "Баскунчак" капитан Газис. Помогла ему лоция, где рекомендовалось подходить к берегу, держась восьмиметровой изобаты, линии на морской карте с одинаковой глубиной.
Так вот глубину эту, достаточную для нашего судна, пришлось замерять вручную - с лотовой площадки забортного трапа. Ты размахивал лотлинем как можно энергичней и отпускал его, он плюхался в воду. Затем надо было, подбирая лотовый конец, уловить момент, когда трос становился перпендикулярным воде, и быстро отмечать и кричать значение глубины по особой системе узелков на тросе. Работа оказалась не легкой физически и довольно опасной: лотовая площадка, вываленная за борт, имела слабенькое ограждение из тонкого троса.
Но нам не было страшно. Я впервые произношу слова, ставшие названием этого сочинения. Не было страшно, потому что каждый из нас не был одинок, и невозможным казалось признание в том, что "игрет очко"... Сегодня думаю, что также немалую роль играла наша молодость, одно из качеств которой всегда присутствует: юные особы глупы, их жизнь еще не наказывала, к тому же заботиться о ком-то родном пока не надо.
И все-таки, полагаю, основная причина нашего бесстрашия летом 1949 года - стремление освоить матросское дело, научиться десяткам действий и операций, необходимых, когда морское судно идет по назначенному ему пути...
Колыма
Странно, упоминания и воспоминания об этом далеком и страшном крае сегодня можно встретить гораздо чаще, чем в те времена, когда мы в 1949 году посетили здешние места. Колыма описана и... воспета в сотнях книг и песен. Сейчас отвлекусь от основного изложения на год вперед.
В июле-августе 1950 года я попал на матросскую практику в знаменитую контору капитана Наянова. Она занималась перегонами речных буксиров и барж на великие сибирские реки - Енисей и Лену. На одном из построенных в Сормово буксире я провел месяца два. Вообще-то перегнать маленькое плоскодонное суденышко через суровые моря и нередко - через льды - дело не простое да и опасное. Один мой товарищ в составе небольшого экипажа плыл туда на самоходной речной барже, которая на крутой волне просто переломилась пополам. Экипаж успел перебраться на ближайший безлюдный остров, имея продуктовый запас - несколько буханок хлеба и десяток банок сгущенки. Ну, их обнаружили дня через три и сняли на борт подошедшего буксира...
Нам повезло больше, и свой покрашенный шаровой краской сормовский буксир мы благополучно довели до Игарки. Там пришлось две недели прожить на причаленном дебаркадере, превращенном в большой жилой кубрик. Не буду распространяться о том периоде, я его описал в одной из своих книг, посвященной памяти отца, работавшего здесь и здесь же арестованного и осужденного на скорую смерть.
Из Игарки мы больше недели плыли на шикарном "пассажире" "Иосиф Сталин". Жили в каютах первого класса, обедали в ресторане и таскали оттуда пиво недавно выпущенным заключенным-уголовникам, возвращавшимся на волю. За это они нам пели свои лагерно-тюремные песни, некоторые из которых я переписал в тетрадку, но давно её потерял.
Однако тематика и стиль тех песен носили именно уголовный характер, а Колыма прославилась в основном образом существования там политических узников. Честно признаюсь, что хотя как раз в эти месяцы "разматывалось" ставшее широко известным "Ленинградское дело", приведшее к гибели секретаря горкома А.Кузнецова, предисполкома А.Попкова и многих менее известных руководителей нашего города, мы обо всем этом не знали, а узнав, не слишком горевали и переживали. Меня тянет на одно кощунственное обобщение: вообще сталинские репрессии обсуждались широко и негодующее в печати, ясно - почему, а простой советский народ относился к этому как к неизбежным и в основном справедливым деяниям. Конечно, моё обобщение не выдерживает никакой критики: оно тоже объяснялось нашей молодой глупостью. Ведь на меня не подействовала тогда даже гибель отца...
А в 1949 году наш любимый штурман Юра сам едва не присоединился к тысячам политзаключенных. Он отвечал за сохранность груза, а во время стоянки в порту Тикси мы выгружали муку и сахар. Упакованы продукты были в толстые двойные мешки и заранее оформлены в "подъемы" - так на флоте называют подготовленный к перевалке груз. Наши "подъемы" включали по 12 мешков муки и сахара, стянутых крепкими канатами с петлей для насадки на гак лебедки или подъемного крана.
Мы, матросы, работали при выгрузке в качестве тальманов - счетчиков числа подъемов.
И когда подбили бабки, выяснилось: из второго трюма выгружено на два подъема меньше указанного в документах количества. И тут нам подтвердили существование сурового здешнего закона: отвечающее за сохранность товаров лицо подлежало немедленному суду "тройки" - и оставалось лет на десять в здешних краях.
Кажется, мы, матросня, не успели даже испугаться за судьбу Юрия. Дело быстро, умело и даже не по-одесски, а очень по-русски решил капитан Газис: выдал Терентьеву литр спирта и хорошую закуску, штурман заперся в каюте с главным береговым приемщиком груза, а утром приемщик укатил на катере вверх по Лене. Вечером у борта "Баскунчака" стояла небольшая баржонка, в которой лежали на брезенте два наших подъема - один с мукой, второй - с сахаром.
* * *
Вряд ли я сегодня, через 60 лет после описываемых событий, смогу точно и обстоятельно передать здесь впечатления от пребывания на Колыме в самое, наверное, тяжкое и горькое время. На несколько лет, кажется, с 1947 до 1950 годов, в СССР была отменена смертная казнь, а провинившимся в ГУЛАГ-е заключенным просто добавляли срок пребывания в этих благословенных краях. Хорошо помню молодого, но уже жирного руководителя бригады грузчиков, восседавшего на люке трюма и отдававшего команды своим жестами - ему не хотелось тратить энергию на произнесение слов, а еще больше, видимо, - показать всем нам, прибывшим с воли, какой он тут вождь. Потом нам пояснили солдатики-охранники, все с автоматами, что такой способ руководства - основа Гулаговской системы. Кстати, термин ГУЛАГ нам тогда был незнаком, хотя наверняка уже существовал.
Из колымских портов запомнился Певек, тогда состоящий из маленьких деревянных домиков. Колонны заключенных, работавшие в порту, уходили куда-то за невысокие холмы.
А еще мне запала в память встреча с арктическими ездовыми собаками. Пошли мы на почту, обнаружили её в таком же деревянном домишке, стоявшем почему-то на пустыре. И у крыльца возлежала стая лохматых, угрожающего вида псов. Сначала мы струхнули, но я вспомнил, что ездовые собаки никогда не нападают на человека. Поэтому внешне смело двинулся к крыльцу почты. Действительно, собаки согласно завиляли по-дружески хвостами и заулыбались нам.
Конечно, знакомством с симпатичными северными собачками наши колымские впечатления не ограничились. Хотя Певек расположен далеко от настоящей и зловещей Колымы - рудники по добыче ценного сырья располагаются далеко к югу, вблизи знаменитой дороги на Магадан.
Что там добывают - в общих чертах мы скоро узнали, приняв на борт 500-килограммовые железные бочки с каким-то желтоватым порошком. Назывался этот товар костетерит, и штурман Юра по секрету сообщил нам, что из костетерита добывается почти 80 ценнейших элементов. Много позже я узнал, что в число этих составляющих входили какие-то вещества, необходимые для создания атомной бомбы. Терентьев для пущей убедительности уточнил: стоимость принятых на борт нескольких сот бочек костетерита по стоимости в десятки раз превышает цену нашего "Баскунчака".
* * *
И все же ничего особенного о жизни в здешних краях мы не узнали. Общались в основном с солдатами из охраны бригад грузчиков. Большинство их рассказов больше напоминали мифы-фантазии. Например, солдатики поведали, будто года два назад руководство ГУЛАГ-а издало приказ местным жителям - кочевникам-чукчам: доставлять в Центр редких, но все же случающихся беглецов из лагерей. Причем приказ этот якобы звучал так: - Доставлять живыми или мертвыми, и за каждую человекоединицу полагается денежная премия - 25 рублей. Нетрудно догадаться, что доставлять неживых было проще, а ловили-то чаще всего работавших в немалом количестве геологоразведчиков.
Напомню: население того региона состояло из трех категорий: сами заключенные, условно отпущенные, но не имевшие права уезжать отсюда, и контингент охраны. Ну, еще бедные упомянутые геологи. Впрочем, из-за них тот суровый приказ пришлось вскоре отменить. Да и бежали-то отсюда чрезвычайно редко: куда и как можно было живьем добраться?
Ходила легенда о том, как была сделана попытка захватить пароход, доставляющий сюда с Востока новую партию лагерников. О ней, насколько помню, упоминает где-то и Виктор Конецкий...
Вообще-то колымские воспоминания больше всего связаны с тем, как изнуряюще пришлось поработать на выгрузке пиленого леса. Происходило это в Певеке или в Амбарчике. Из Штаба арктических перевозок предупредили: льды надвигаются и могут закрыть нам обратную дорогу. Поэтому привезенные из Тикси доски выгружала команда судна, сбрасывая их прямо в воду небольшого заливчика, где мы бросили якорь. Там я впервые, кажется, почувствовал в буквальном смысле дыхание смерти. Экипаж был разделен на две бригады, каждая из которых работала с краткими перекурами по 12-16 часов. От переутомления я потерял осторожность: находясь в трюме и заводя тросы для подъема леса, успел услышать запоздалый крик сверху, из люка: - Славка, полундра! В то же мгновение мимо моего носа пронеслась доска двухдюймовой толщины, и я почувствовал легкий и быстрый ветерок в миллиметрах от лица. Доска плюхнулась рядом, а так как я сидел на карачаках, ударила плашмя по выдвинутой вперед ноге. В результате, неделю в трюмах я не работал, выполняя мелкие и легкие боцманские задания. Впрочем, над моим скорым купанием в полярной воде больше смеялись, а мне оно вовсе не казалось страшным. Как не страшной, признаюсь откровенно, запомнилась Колыма...
Кроме костетерита, мы приняли на палубу сотни две бочек с авиационным бензином, а когда на них были оформлены коносаменты, узнали: идти нам теперь на Восток, в Бухту Провидения и после - на Камчатку, собирать там рыбу для доставки во Владивосток.
Вот тут надо бы было испугаться: предстояло идти Тихим океаном в начале октября в балласте, то есть без груза. Но снова нам ничего не представлялось страшным, наоборот - интересным, ведь предстояло увидеть неведомые до сих пор края.
Перед тем, как рассказать о тех пяти тяжелейших суток, отвлекусь на воспоминания о любимце всего экипажа - поросенке Борьке. Когда его привезли на судно в Архангельске, Борька был маленький, розовый, но уже весьма шустрый...