Вот пришло в голову интересное. Каждому человеку в жизни отведено (Богом или судьбой!) какое-то время, какой-то этап для бурных чувств. В молодости, конечно, на это отводится побольше дней или годов. Полученный на предыдущем этапе опыт помогает нам принять и оценить следующий период, когда приходит Особое Время. А это - время настоящей любви.
Автор еще пару лет назад помнил все те далекие чувства и, можно сказать, продолжал любить тех женщин. Даже в глубине души гордился этим и радовался, когда вспоминались бывшие дорогие.
Интересно, недавно такой вопрос задала автору дочь, и когда он ответил: - Настоящих любовей у меня было семь.
Дочка удивилась: - Так много?
Я тогда улыбнулся: - Но ведь отец на тридцать лет старше тебя!
А потом вдруг подобное свойство пропало, все любимые сделались обычными женщинами, которые вспоминались хоть и тепло, но не жарко. Тут еще год назад в Интернете нашел старое обращение к себе незнакомой женщины, которая сообщала о дате смерти её матери, тоже из моего списка. Впрочем, этот факт подробнее будет освещен дальше здесь.
А чтобы вернулись в полном объеме те давние чувства, пришлось обратиться к давним своим книжкам - там события и чувства выражены близко к истинным.
Далее автор будет выступать чаще в третьем лице, а иногда - как Я.
* * *
Так у него и было. Много позже задумался как-то: а что важнее оказалось, какое чувство, так сказать, победило. И только в старости понял: нельзя сравнивать - все они даются нам как счастье.
И вот как всё произошло, когда ему только что исполнилось двадцать лет. Он в книжке, куда включил эту историю, назвал главу по милой песенке своей юности - "Боль воспоминаний". Поясняю для новых читателей (если они найдутся!): в той книжке присутствует весьма условный персонаж - МОЙ КАПИТАН. Это полная выдумка и понадобилась она автору для компании - чтоб было, с кем потрепаться, когда жизнь ставит какие-то затруднения...
О первой своей любви автор уже рассказывал в книге "Днем и ночью"... - вспомнил многое об умнице и кубанской красавице - Жене Чередниченко. А через три года пришло второе чувство.
* * *
Боль воспоминаний
Две вечных дороги - Любовь и разлука - Проходят Сквозь сердце мое...
Та весна 1985 года выдалась для меня не то чтобы слишком уж тяжелой, а какой-то нескладной, несуразной. Впрочем, так казалось поначалу, а после я не жалел, что так все получилось.
Еще в марте должен был идти в море на давно знакомом теплоходе "Зенит" по маршруту, пройденному еще в шестьдесят третьем году: в Монфальконе. Это на севере Италии, недалеко от Триеста и в ста с небольшим километрах от Венеции. Был молод тогда "Зенитик" - готовился отметить свое двухлетие, и лишь к границе молодости и зрелости подходил я сам...
А в марте восемьдесят пятого началась нескладица. Дважды я покупал и сдавал авиабилет в Калининград: земля, берег держали меня и не хотели отпускать в море. Поначалу надо было заканчивать уроки в мореходке, затем с весенней неумолимостью разыгралась застарелая язва, и последним аккордом прозвучала нудная, бурно вспыхивающая к ночи зубная боль - пришлось срочно менять "мост".
Зенит ушел в Монфальконе без меня. Уехала и жена в санаторий. В день рождения о моем существовании вспомнили шесть человек - пятеро из кровных родичей и ленинградский друг еще курсантских времен. А меня направили на каботажную практику, когда "Зенит" уже вернулся на родину.
И когда я уже собрал чемодан, куда втиснул машинки - пишущую и счетную, две незаконченных рукописи, запас бумаги и шмотки, пришла срочная телеграмма из Москвы: меня вызывали на встречу грозного министра ММФ Трофима Борисовича Гуженко с морскими писателями. В роскошной, сияющей полировкой стола приемной в два ряда сидели степенные, непроницаемо спокойные руководители Большого Союза Творящих. В конце стола - четверо ничего не понимающих маринистов, ошарашенных жестким прессингом московских телевизионщиков.
Телевизионщики вцепились в Виктора Конецкого, требуют от него юмора и морских баек, и Витя бурлит негодующе, словно чайник на плите, которую не выключают, а, наоборот, добавляют жара... А через сутки я уже бродил по дряхлеющему "Зениту".
Не в похвальбу себе признаюсь: к знакомым теплоходам, на которых не однажды выходил в путь, отношусь как к живым существам и узнаю их издали не визуально, а каким-то десятым чувством - так мгновенно узнаешь в тысячной толпе дорогого человека. А конец "Зенита" был нехороший. Через два года, в последнем своем рейсе в проливе Каттегат под нос ему подвернул катер с пьяненькими американцами. Погибли два ребенка, и словно в наказание "Зенит" перегнали в Пакистан, где разрезали на иголки, как говорят моряки...
То странное плавание началось на гладкой майской воде. По палубам бегали детишки моряков, не видавшие пап с января. Когда я после полуночи забрел на мостик, второй штурман там нес вахту на пару с супругой. По-особому, знакомо дрожало тело судна; затухал позади суматошный день, и впереди меня ждал Ленинград, где не бывал почти два года...
- Ну вот, - сказал, возникнув в этой вселенской тишине, МОЙ КАПИТАН, - теперь я хочу пожить твоей жизнью. Хочу поплавать и понять, чем ты существуешь, когда попадаешь в свои стальные коробки. Ты ведь давно желаешь этого?
Конечно, я хотел этого. Обидно было, что тот, кого назвал КАПИТАНОМ, до сих пор как будто игнорировал мою профессию и мое влечение навстречу свежему ветру, стойко завязнув в футурологически-экологических изысканиях. И это несмотря на то, что для его привлечения к морю выдал ему большую главу - Какое оно?
- Надеюсь, - продолжал он, - ты дашь мне слово, чтобы я мог рассказать людям, как это бывает - на судне, в море?
Я подумал ехидно, что не о том ему придется рассказывать: "Зенит" собрался в док, а нас на берег выселят. Однако испугался, что Эмка обидится, и быстро ответил: - Так точно, МОЙ КАПИТАН!
29.05.1985. "Зенит" одряхлел окончательно, течет, как старое корыто. Скоро ему исполнится двадцать пять лет - возраст глубокой старости для железного судна. Корабли, как и собаки, стареют гораздо раньше нас.
Вот "Экватор", на котором я шестнадцать лет назад впервые ходил в Италию, у причала одесской Аркадии - уже мумия, а "Зенит" похож на уставшего от жизни, бестолковой и суетливой, мечтающего о пенсии человека. А ведь был-то какой - щеголеватый, задорный и - будто даже с гусарскими усами!
...Пришвартовались к 25-му отстойному причалу. Здесь громоздился семь лет назад "Магнитогорск", когда я вернулся на нем с Кубы и из США. Кажется, все тот же дым застыл над Адмиралтейским заводом, те же штабеля цинковых чушек высятся на причале и сам я - тот же. А биологи доказали, что каждые семь лет все клетки человеческого организма обновляются полностью - значит, я абсолютно иной по сравнению с 1978 годом, а если взять от шестьдесят второго, когда впервые был тут, то уже трижды все во мне изменилось.
В это не верится, я же прекрасно помню себя, свои мысли и переживания той поры - особой разницы не замечаю. Разве что путается очередность событий. Например, никак не могу согласиться, что в шестьдесят втором не было на свете дочери, - она существовала, жила всегда! Эта странность потом мешала (или помогала?) сорок дней, которые провел в Ленинграде: дочь и жена властно вторгались в диковинную жизнь прошлого, нежно и сердито гнали прочь боль воспоминаний...
МОЙ КАПИТАН тогда объявил: - Как ты знаешь, я могу жить жизнью кого угодно. Здесь, в этом городе, поживу твоей прошлой жизнью.
Это ему удалось с успехом, пока не осознал, что не суждено вкусить подлинных морских будней. И мысль о всегдашнем присутствии жены и дочери пришла ему в голову сразу, как только он проехал на трамвае N 28 от больницы Мечникова до главных ворот Ленинградского порта.
...Он ехал по Среднеохтинскому, через улицы Новгородскую и Некрасовскую, по проспекту Огородникова, через проспект Газа, мимо грязно-розового дома с ржавой решеткой перед хилым сквериком и мучительно старался вспомнить, какого цвета был этот дом раньше, и былая, ушедшая в невозвратность любовь колола ему сердце; он заставлял себя отворачиваться от розового дома и вспоминал другое: на "Зените" его ждет бесконечно дорогой человечек со своими милыми сокрушениями и редкими радостями, и никому не нужное прошлое уходило на какое-то время, чтобы вернуться через час или через сутки...
Но сначала был дом в конце переулка с непонятным названием - Басков. Несколько дат запомнились отчетливо, особенно одна - 8 января 1948 года. За Дворцом культуры имени Кирова тогда располагался довольно обширный пустырь, навалило много снега, и они втроем поехали туда покататься на лыжах. Кроме него, был бедный Вадька и еще кто-то не запомнившийся.
Бедным Вадьку назвала позже Мария Михайловна, ЕЁ мать. Потому что как раз Вадим привел ЕГО - на горе себе! - в тот дом. Зашел вечером 13 декабря в кубрик и предложил: - Пошли, а? Я с девочкой познакомился - чудо! Наполовину, по отцу, цыганочка. У нее мама добрая, патефон есть...
Напросился в компанию еще Коля Гребенюк, командир взвода, фронтовик, с усами - редко кто в то время носил усы. Дверь открыла ОНА. И сразу посмотрела с затаенной улыбкой на НЕГО. До сих пор уверен - на НЕГО первого она взглянула. В слабом свете лестничной лампочки ЕЁ глаза нашли и отметили почему-то ЕГО. Потом играла музыка - старенький коломенский бедняга патефон. Шумели и шутили, шел беспрерывный, прыгающий, легкий разговор, а ОН видел только ЕЁ и придумывал, как бы сократить ЕЁ имя - чтоб необычнее и ласковее... Тогда были в моде ночные балы, и они всей компанией, вернувшись, завалились в Кировский дворец, смотрели новую картину "Первая перчатка", а он думал и гадал, что же будет завтра и послезавтра, и в ушах потом постоянно звучала песенка из фильма: С той поры, как мы увиделись с тобой, по-другому я живу и я дышу...
А 8 января 1948 года стояло удивительно яркое солнце, на нетронутый свежий снег больно было смотреть, и все равно - ЕЁ глаза светили ярче солнца и ослепительнее девственного этого снега.
В те дни и недели, наполненные ожиданием, совсем просто было увидеть ЕЁ - в любой момент. Надо было лишь зажмуриться и улыбнуться. Когда ОН уезжал в начале февраля в отпуск и ОНА пошла его провожать на вокзал, ОН остановился на лестнице, несколькими ступеньками ниже нее, и сказал:
- Посмотри на меня так, сверху. Мне нравится, когда ты глядишь на меня сверху! ОНА быстренько посмеялась, и они постояли так полминутки, потом ОНА попросила: - Ну, пойдем, хватит... не смотри так!
Из дому ОН писал ЕЙ длинные письма: У нас очень гордая и независимая кошка Маша, у неё огромные глаза, зеленые, но все равно очень похожие на твои. Машенька меня любит - она никого так не любит, как меня...
И всю зиму он ездил по этой счастливой длинной дороге - на 5-ом трамвае, который тогда ходил по Большому проспекту Васильевского острова, через Невский и Некрасовскую, до угла улицы Восстания, и отсюда лежали еще метров триста торопливой, когда идешь туда, и тоскливой - обратной дороги. Они и рекорды ставили: как-то, неся вахту у главного входа в общежитие (в то время - с 22-й линии, сейчас эта дверь наглухо забита и даже поросла у основания травой забвения), он проговорил с ней по телефону почти четыре часа ночного дежурства - от ноля до четырех часов.
...Сегодня ОН проехал тот путь за краткие мгновенья: Суворовский, угол Греческого, новое здание рынка, угол Восстания - и все ушло назад. Да нет же - тридцать семь лет, как ушло. Сегодня ОН не знал, где ОНА живет, кто с ней рядом, - и понимал, что никогда не узнает...
* * *
Здесь необходимо небольшое пояснение. Печальное, увы. Конечно, я не однажды задумывался - куда девались мои потерянные друзья и живы ли они?
И никогда не предпринимал никаких действий, чтобы выяснить, по какую сторону жизни они находятся. Хотя, ясно, о многих мне сообщалиистину.
А про судьбу женщины, о которой написал выше, узнал...по-современному, через Интернет. Как-то и кто-то - думаю, одна из ЕЁдочерей - нашла мое имя там и дала короткое и внешне не грустное сообщение. Хотя там приводилась дата ухода из жизни моей Ляльки (вообще-то у нее было имя Елена, но до нашего расставания в начале семидесятых годов ЕЁ по-прежнему называли Лялькой).
Лялика не стало на белом свете в сентябре 2002 года. Но мне не верится, она все же была на год младше меня. Дальше пусть душа ЕЁ не обижается, потому что буду рассказывать о другой своей любви.
***
...А тогда попозже все рухнуло, ОН решил: никого у меня больше не будет - и жил в глухой черной тоске, пока не переступил порог другого дома на проспекте Огородникова, в двух шагах от порта.
А познакомились они по-молодому лихо и необычно. Собралась компания - в гости к подруге одного товарища, он нарядился по-штатскому: у друзей взял на вечерок длинное по тогдашней моде пальто и шляпу (никогда больше не носил шляп) и выглядел, как пижон с Невского проспекта. Когда они поднимались по лестнице, впереди шла какая-то девушка. Он ей крикнул: - Куда торопитесь?
Много позже ОНА призналась, что дико испугалась какого-то типа в шляпе. А тогда оказалось, что они идут в одну квартиру, и там они познакомились.
Еще раньше про НЕЁ рассказывали, мол, очень похожа на Дину Дурбин. Диной тогда бредила вся страна - мужская её часть. Действительно, в ней многое присутствовало от американской звездочки - легкость в движениях, свежесть и чуть заметная лукавинка в глазах, только не светлых, как у Дины, а карих.
Тот вечер он не запомнил подробно, но сумел получить номер её телефона. И еще месяца три не возникал, но ЕЁ образ, почти киношный в его мыслях, не уходил. И зимой, где-то в феврале, но вдруг - даже для себя вдруг! - вспомнил, что они договаривались съездить на каток. И быстро под вечер собрал всё нужное - коньки и одежду. А проводил ЕГО в дорогу человек, который три года спустя сыграет решающую роль в их отношениях...
Тогда они ни на какой каток не поехали, просидели весь вечер в их узкой и длинной комнате, а мать ЕЁ ушла на кухню, чтобы не мешать, и началась любовь.
ОН летом писал диплом, а все свободные минуты проводил с НЕЙ. Но выразить свое чувство не мог - не решался. Вместе с её родителями встречал ЕЁ после путевки к Черному морю. Отец и мать приняли ЕГО просто и прочно, без назойливости, но с явной симпатией. Как-то ЕЁ подруга с плохо скрываемой завистью заявила: - Что ж вы не поженитесь? У вас же такая любовь...
Что любовь именно такая, ОН понял через много лет.
Потом ЕГО послали на военную стажировку в Таллин, где жили ЕГО мать и сестра, и оттуда ОН удрал с компанией на октябрьские праздники, и за это отсидел 20 суток на гауптвахте, немного познакомившись там с порядками тюремного существования.
ОНА проводила ЕГО на первую работу - в северный деревянный город. Работа оказалась по-настоящему серьезной и ответственной. Он водил по мелкому и туманному морю пассажирский пароход, а тогда еще не было локаторов, и они отвечали за жизни сотен людей, а ОНА писала ему нежные письма, но ОН всё тянул и тянул с решением об их дальнейшей судьбе. Это лежало тяжким бременем на душе, потому что еще раньше произошло то, что, наверное, должно было произойти, но для НЕГО стало нелегким камнем.
Родители ЕЁ уехали надолго по месту работы отца, и две ночи после получения диплома прошли в ЕЁ комнате в жарких объятиях и поцелуях. Конечно, ЕМУ хотелось большего - всего. И 19 марта это произошло, не очень ловко и умело. ОН получил всё главное, что женщина отдает партнеру. ОНА и стала верной и преданной женщиной, женой, лишь с грустью взглянула на свое большое фото на стене: - А тогда я еще была девушкой...
На третье навигационное лето ОН получил, наконец, от НЕЁ письмо с вопросом: как им быть и жить дальше? И на почте вдруг ЕМУ пришло в голову: - Меня хотят охмурить!
Это было после скромной дружеской попойки. ОН не пьянствовал, но любил дружеские компашки. И ОН взял телеграфный бланк и написал ЕЙ депешу из одного слова: - Нет.
Долго потом гордился своей решительностью, закрутил роман с симпатичной девушкой Ирой, но без серьезных действий. Наверное, до них просто не хватило времени, потому что ОН завязал со службой в плавсоставе и уехал в свой город, где жили мать и сестра.
Прошло два года. ОН неожиданно увлекся литературой, обнаружились способности. И ОН твердо держал отказ "Нет!", но не мог ЕЁ забыть. Поздней уже осенью, возвращаясь из первой поездки на Юг, вдруг сообразил: так нельзя, ЕГО ведь по-прежнему тянет и пленит ЕЁ образ.
И он заехал в Ленинград, позвонил ЕЙ на работу и назначил встречу в Летнем саду. ОНА задохнулась от радости. В пустом осеннем парке, под хмурым небом, ОН произнес наконец слова, которые ОНА ждала так долго: - Хватит, милая, пошли в ЗАГС! ОНА тихо, беззвучно заплакала, ОН решил: от радости, но ОНА достала паспорт, протянула ему, и ОН увидел другую фамилию. Не поверил, заявил: - Выбросим его!
ОНА замотала головой: - Нет, поздно... если бы пришел за день до свадьбы...
ОНА была Татьяной Лариной, ОН так и сказал: - Но ты другому отдана..., и ОНА лишь грустно улыбнулась.
Два или три дня они провели вместе, бродили по улицам, о чем-то говорили. ОНА не плакала, не сетовала. ОНА просто радовалась: - Ты рядом - и остальное неважно, ты со мной - и ничего не надо!
Потом ОН уехал домой. Два года они переписывались, ОН ездил в Москву, стал заниматься литературой - в авторы подался. Затем переписка прервалась. Скорей всего потому, что ничего решительного ОН не предпринимал, что-то пошутил насчет того, какие из них чудесные любовники получатся, а ОНА ответила в тон: - Ну, насчет любовников - мы еще подумаем и увидим, что из нас может получиться...
Наверное, если бы ОН настаивал, нажимал, ОНА бы ушла к нему.
Об этом сейчас не хотелось думать. Стыдно? Конечно. Особенно за то, как ОН, влюбившись в другую, подло и подробно расписывал ЕЙ свои терзания, а ОНА сочувствовала, утешала его. Постепенно ОН пришел к выводу, что у них получилась редчайшая, почти невероятная дружба между мужчиной и женщиной, о которой даже в книгах не пишут - видно, писатели считают такое не просто невероятным, а - невозможным.
Переписка прервалась, так как у НЕЁ родилась дочка, ОН узнал от общих знакомых. И снова возник в ЕЁ жизни, когда дочери исполнилось два годика. Находясь в их городе, позвонил, и ОНА сразу пришла, была все той же - тянущейся к нему, с бесконечной, безбрежной лаской в глазах. И с теми же словами: - Ты рядом - и всё неважно!
Только на вокзале, у вагона, увозившего его в Москву, глаза Её подозрительно блестели...
Через год (кажется, через год - теперь он порой путался в датах), в конце лета ОН позвонил ЕЙ часов в десять вечера, даже не подумав, в какое положение может поставить ЕЁ. И ОНА охнула, как всегда, потом сообщила: в городе одна, муж в отъезде, родители на даче у моря. А ОН сказал-попросил: - Я завтра приеду?
ОНА без раздумий закричала: -Да, да!
Они назначили встречу у старинного памятника в центре города, где встречались и раньше. ОН побежал на автовокзал, купил билет, пришел домой, собрал вещички. Мать и сестра заахали, но, наверное, о чем-то догадались, и через шестнадцать часов он обнял ЕЁ у памятника полководцу...
На следующий день ОНА освободилась как-то от работы, и они поехали на дачу. ЕЁ мать и отец встретили его просто и естественно, с отцом они выпили маленькую, а с НЕЙ он пошел на море, и ЕЁ глаза сияли и грустили: у него в кармане лежал билет на ночной поезд - обратно, домой.
Не уехал ОН по этому билету. Получился рассказ, который ОН написал вскоре, а напечатал рассказ больше чем через двадцать лет, включил, как эпизод, в свою полубиографическую книгу...
Что самое главное в любви?
- Не знаю, - ответила ОНА. - Всё.
Они шли к вокзалу - самой длинной дорогой. До отхода поезда оставалось меньше часа, но они вовсе не спешили.
- Как быстро мы идем, да?
- Да. Вон уже огни.
ОН легко и нежно сжимал ЕЁ пальцы, а они непрерывно шевелились, щекотали ему ладонь, будто вели деловитую борьбу за самое уютное и теплое место.
- Слушай, угадай, что самое мягкое и нежное на свете?
ОНА хитровато усмехнулась: - Мои руки, да?
ОН страшно удивился: - Откуда ты знаешь?
- Глупый... Ты еще тогда говорил. Тогда! Десять лет назад.
Они резко, не сговариваясь, остановились.
- Какой ужас, - прошептала ОНА. Он наклонился и поцеловал ЕЁ в щеку.
- Совсем не это ужас. Мы уже пришли. Надо за чемоданом идти.
Они стояли перед тускло освещенным зданием вокзала. Оставалось пересечь неширокую площадь.
- Мы уже пришли, - повторил ОН, потому что ОНА все еще молчала.
- Я пойду за чемоданом, ладно? Я быстро.
ОНА на секунду прижалась к нему, полная каких-то неведомых ЕМУ чувств. Потом тихо, не совсем уверенно попросила: - Не надо. Продай билет.
ОН не поверил, попытался отшутиться: - Продай билет и ночуй под забором?
ОНА медленно покачала головой: - Не надо под забором. Устроим что-нибудь.
У него перехватило дыхание: - Например?
С жадным ожиданием он заглянул ЕЙ в глаза. Почти капризно ОНА ответила: - Никуда я тебя сегодня не отпущу.
Галопом они перебежали площадь. ОН тащил ЕЁ за собой и, кажется, пел песню.
- Стой здесь, вот у этой колонны. Держи плащ. Чтоб не сбежала!
ОН бросился к кассам, не видя, как грустно, без надежды, ОНА смотрит вслед ему. Из кассы его послали к дежурному, и тот долго ворчал, прежде чем расписаться на билете, а ОН умоляюще глядел на дежурного, готовый заявить: - Я хороший, очень хороший. И вы тоже... Только подпишите, пожалуйста.
Ему не пришло в голову, что можно просто выбросить билет и вернуться к НЕЙ. Всё оказалось так неожиданно чудесным, что немыслимо было не создать и не преодолеть хоть какой-нибудь преграды на пути к этому чудесному. Сияющий и быстрый, ОН побежал к дверям, но, выбежав в ночную прохладу подъезда, остановился и осторожно выглянул из-за колонны. ОНА стояла в двух шагах с плащом в одной руке, задумчиво покачивая сумочку. ЕЁ лицо сейчас, без него, было в неровном свете вокзальных огней немолодым, будто подурневшим: ОН на мгновение даже усомнился - ОНА ли это. И тут же ОНА увидела его, вся просветлела, стремительное шагнула вперед. Голос ЕЁ задрожал: - Ничего не вышло?
- Всё вышло. Смотри, вот деньги. Не веришь? Семьдесят два рубля.
ОНА, не переставая улыбаться, сказала с вернувшейся обычной своей легкой иронией: - Иногда ты бываешь умницей.
Схватив в охапку плащ, ОН хвастливо заявил: - Конечно, умница. Я бы все равно не поехал. Только не сообразил сначала, а то бы порвал билет сразу.
Они пошли к остановке троллейбуса.
- У меня такой план. - Энергия била в НЁМ через край. - Ты зайдешь домой, я звоню через пятнадцать минут. Если от мужа нет телеграммы и сосед не вернулся с дачи...
- Ерунда! - теперь ЕЁ голос звучал твердо и звонко. - Всё мелочи. Ничего не надо. Ты не уехал - и теперь все хорошо. Идем прямо.
* * *
Они лежали, прижавшись щекой к щеке. ОН говорил, слушая свой голос и не узнавая его: - Неправда. Неправду ты говоришь. Что он для тебя? Только мы на свете. Больше никого. Я никогда не пойму этого. Это чушь, чушь - долг и тому подобное. Я тебе сейчас не нужен?
ОНА коротко, судорожно вздохнула. В ЕЁ голосе не было ни капли иронии - лишь страстная убежденность: - Нет, нет, родной! Никто мне не нужен, только ты. Но разве это самое главное?
ОН сердито хмыкнул, не найдя от возмущения слов.
-Я не могу. Это выше меня - пойми. Я умру завтра, если ты уйдешь вот так, с обидой, но я не могу...
- Прогони меня.
- Нет, не уходи!
- Ну, хватит. Иду.
- Иди... Нет, еще подожди!
- Я ухожу совсем. Навсегда.
ОНА беззвучно плакала, но и сквозь слезы повторяла: - Ничего нельзя сделать, нельзя...
- Но ты же бываешь смелой. Как сегодня с французами.
ОНА отчаянно замотала головой. ОН не увидел этого, а услышал и понял, что ОНА сейчас улыбается сквозь слезы.
Днем вчера они шли по Марсову полю, обнявшись. Группа иностранных туристов встретилась им.
- Тебе не стыдно этих французов? - с легкой насмешкой спросил ОН.
- Ого! Стыдно... Ну-ка, стой! - ОНА поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы. - Вот. Пусть не думают, что только у них в Париже умеют целоваться на улицах!
- Нет, - сказала ОНА сквозь слезы и улыбку. - С французами было проще. Легче.
ОН прошел за эти два часа через целый океан чувств. И в конце наступила холодная тоска.
- Ты меня не любишь.
ОНА страстно обняла его, крикнула: - Неправда! Разве в этом любовь?
- В этом. Все остальное - лирика и чушь.
Прошел еще час. ОН устало смотрел в темную глубину комнаты. ОНА уткнулась носом ему в шею и не разжимала рук.
- Зачем ты не пустила меня уехать?
- Не хочу, чтобы ты уезжал.
- Железная логика!
ОН усмехнулся и уже без боли, легко освободился от сцепленных ЕЁ рук.
-Я ухожу.
ОН ушел в другую комнату, лежал без сна до рассвета, который наступил очень скоро, и в шесть часов пошел будить ЕЁ. Она тоже не спала и встретила его тревожным взглядом. ОН присел на кровать и поцеловал ЕЁ покрасневшие глаза.
- Ничего не бойся, милая. Я уже в норме. Всё понятно. Очень обидно мне, но пусть будет так.
ОНА не дышала - он не слышал ЕЁ дыхания.
-Только сегодня я уйду по-настоящему.
* * *
Но еще десять лет они изредка встречались. Странно, в их встречах было мало музыки, хотя она немного играла на пианино, и все-таки долго ему казалось, что десять последних лет прошли под звуки популярного тогда фокстрота:
Мы так близки, что слов не нужно, Чтоб повторять друг другу вновь, Что наша нежность и наша дружба Сильнее страсти, больше, чем любовь!
* * *
Простился с НЕЙ ОН на холодной февральской площади у Московского вокзала. ОН был в светло-сером пальто и пижонской шапочке пирожком, желтый шарф очень шел к пальто и шапке, и ОНА сказала: - Ужас какой элегантный!
Никто до той поры так его не любил, как ОНА. Верно и ненавязчиво, будто брата или сына. Почти десять лет ОНА любила его материнской любовью, потому что все это время была несвободной, а ОН ни разу не попросил ее: - Брось мужа, приходи ко мне!
...После той зимней встречи у Московского вокзала ОН думал, что никогда уже не увидит ЕЁ. ОНА узнала, что ОН женился, через ЕГО мать пожелала ЕМУ счастья - и ушла насовсем. И таким твердым было это решение, что и ОН довольно быстро забыл ЕЁ и успокоился. Одна прекрасная и печальная песня, правда, вызывала грусть и радость, когда слышал её:
...И даже в краю наползающей тьмы, За гранью смертельного круга, Я знаю: с тобой не расстанемся мы. Мы эхо, мы эхо. Мы долгое эхо друг друга!
И еще ОН вспоминал ЕЁ, когда проезжал по проспекту Огородникова мимо розового домаили мимо Смольнинского садика, где они встречались майским днем - ЕЁ маленькая дочка играла в песочке, а они сидели на лавочке поблизости, и ОНА любила его как брата или сына; на вокзале, у вагона, который увозил его в Москву, безмятежно смеялись и подозрительно блестели ЕЁ мягкие, безмерно добрые глаза...
* * *
А почти через двадцать лет, когда ОН перед дальним рейсом попал в их город, будто бы и не своей воле в павильоне "Адреса" узнал место ЕЁ проживания и поехал туда. ОНА раньше не однажды меняла места жительства - сначала тот розово-грязный дом в двух шагах от порта, потом коммуналка на шумном проспекте, где они провели жаркую ночь без завершения, а затем квартира у старинного Собора и наконец - на длинном проспекте на другой стороне реки, напротив того же Собора.
Теперешний адрес оказался поблизости, с окнами на реку и в замкнутый двор. ОН сел на каменную скамью метрах в пятнадцати от входа в дом и сделал вид, что читает газету. Недолго пришлось ждать - ОНА вышла минут через десять, мельком взглянула в его сторону и пошла на улицу через двор. Много позже, когда ОН смог с ней говорить - только по телефону, - ОНА призналась: - Мне показалось тогда, что это ты сидишь с газетой на скамье, но не поверила этому.
ОН обежал дом слева и осторожно выглянул, увидел ЕЁ уходящей к остановке автобуса. Не пошел за НЕЙ, а направился к отмеченной ранее почте. Оттуда послал на ЕЁ адрес свою новую книгу - без автографа. Отметив карандашом в оглавлении главу "Что самое главное в любви". Не думал совсем, какие семейные переживания может это вызвать, наверное, потому, что завтра ЕГО теплоход уходил в благодатные края - в Италию и Грецию.
А мужа ЕЁ знал давно. Он любил ЕЁ со школьных лет и потом учился в одно время с ним, но на другом факультете. Узнав про их любовь, парень завербовался после училища аж на Камчато-Чукотское пароходство. Но не терял надежды - и получил в награду ЁЕ.
А ОН как-то подумал беспощадно: хорошо, что ОНА досталась в надежные руки, муж не даст ЁЁ в обиду никогда.
И потом еще несколько лет, когда ЕГО судно приходило в их город, ОН поднимался в старенький автобус и садился на ту скамью, поджидая ЕЁ. И однажды дождался, пошел за НЕЙ. ОНА пересекла улицу и открыла дверь книжного магазина. ОН набрался смелости и встал в пяти метрах от НЕЁ. ОНА перебрала несколько книг. Если там будет моя, решил ОН, спрошу: вам не надо дать автограф?
Не было там ЕГО книг. ОНА вышла и со двора магазина направилась в детский садик. Оттуда появилась вскоре с мальчишкой лет пяти, с внуком, видимо. ОН проводил их до входа в дом, еще раз погадал - куда выходят ЕЁ окна, получилось - во двор. И уехал в порт, на судно.
Была еще одна встреча - нет, какая же это встреча, просто ОН еще разок увидел ЕЁ. А был апрель, приближался ЕЁ день рождения, и он решился на дурацкий шаг: пошел на почту, выслал бандероль - свою новую, только что вышедшую книжку, где была глава о той бессонной ночи вдвоем с ней. Да еще карандашом сдуру отметил в оглавлении эту главу. Много позже, когда они все же услышали друг друга в телефонной трубке, ОНА сказала, что сразу стерла ту карандашную отметку. Но все же муж догадался о чем-то попозже...
* * *
А еще через несколько лет, когда ОН перешел уже к сухопутной жизни, трижды удалось еще наскрести деньжонок, чтобы провести по три недели в знаменитом сосновом местечке под уже Петербургом. Оттуда ОН несколько раз ездил к ЕЁ дому, и однажды увидел мужа - совсем седой, он вышел на улицу к серой "Ладе".
Через год снова попал туда же, и когда оставалось пять дней до конца путевки, ОН вдруг запаниковал: а успеем ли мы увидеться, давно уже в пенсионерах числимся. И сложным путем вышел на НЕЁ: ленинградский знакомый уезжал домой раньше, ОН дал знакомому номер ЕЁ телефона и попросил позвонить ЕЙ и попросить выйти на связь. Почему так сложно всё это оформил, не знал сам, и на смог ЕЙ объяснить, когда связь все же наладилась.
И назавтра ЕГО вызвали к дежурной тетушке в холле их Дома.
Он услышал ЕЁ голос. И онемел - голос был тот же самый, времен их встреч - молодой, свежий и звонкий. Так и сказал в трубку: - Я будто слышу тебя прежнюю... Да не знаю, почему так сложно выходил на тебя. Надо было создать трудности, чтобы преодолеть их!
Они проговорили тогда минут пятнадцать, он сразу пригласил ЕЁ в гости к себе, когда она сообщила, что одна дома, муж в отъезде. Но ОНА решительно и резко отказалась: - Я не могу... ногу поломала, нет, об этом не может быть речи.
Но в голосе ЕЁ звучали прежние нотки - ОНА говорила, как бы задыхаясь, и жадно расспрашивала о ЕГО жизни. Им пришлось прервать переговоры, так как дежурная давала сигналы не занимать так долго телефон. Он объявил:
- Я перебираюсь через день к Володе.
Вовка, один из моих близких друзей в Мореходке, знал ЕЁ давно и даже придумал ЕЙ кличку, переделав написание RITA в русское ПУМА. Так ОНА и значилась в нашем веселом сообществе...
* * *
И через день я из Володиной квартиры наговорился с ПУМОЙ за 30 лет, прошедших с нашей последней встречи. Вот тогда в мое сознание пришла древняя истина (с большим опозданием!): Богом назначены для соединения две половинки и если они не выполнят божью волю, будут за это наказаны.
Мы эту волю не выполнили, а наказание... Мне сейчас (в октябре 1993 года) кажется, что многоминутные телефонные разговоры и потом - об этом позже! - визуальный контакт - вполне заслуженная награда нам. Большего мы - Я во всяком случае! - недостойны.
* * *
ОН еще дважды попадал в тот же писательский поселок (На минутку, до второго, приезжайте в Комарово...), и пробовал наладить связь с НЕЙ, но, видно, семья заняла круговую оборону. Удалось познакомиться телефонно с внуком и вспомнить тот самый визуальный контакт, который удалось организовать в октябре 1993 года, за несколько дней до расстрела парламента.
Тогда накануне вечером ОН написал ЕЙ послание - листов пять, напечатанных на машинке, потому что ручкой творить не мог - руки дрожали. И утром позвонил ЕЙ, сообщил, что будет письмо и очень хочет хотя бы увидеть ЕЁ в окно - ОН уже узнал, что окно из их кухни выходит именно во двор.
И увидел ЕЁ, с пятидесяти метров, наверное, и как-то окаменел, когда ОНА улыбнулась ему, и секунд тридцать он стоял неподвижно, потом послал воздушный поцелуй. А письмо пристроил раньше - попросил входившую в их подъезд женщину опустить конверт в их ящик квартиры 276 (запомнил номер навсегда и сразу).
...Таким и остался ЕЁ образ: улыбка, приветствие поднятой рукой, открытый воротник блузки. Тогда и подумалось, что ОНА очень должна быть похожа на ЕГО любимую героиню М. Булгакова, даже имя у НЕЁ было то же.
* * *
И всё. Нет ЕЁ и не будет уже никогда. После много думалось, и себя проклинал, и радовался, что ОНА его любила не меньше, чем верный пёс, ушедший из жизни на его руках в 2001 году. Не обижает он сейчас ЕЁ память, любящих постоянно до конца надо ценить, как драгоценность.
И никто ему еще не доказал, что для НЕЁ конец наступил. И не наступит.
1993 г.
* * *
Через двадцать лет пишутся следующие строки. Я долго сомневался, стоит ли на широкое обозрение выносить столь глубокие личные отношения. И всегда ранее даже и не думал публиковать эти истории. Мне просто не хотелось обижать свою жену.
Сегодня, когда у меня осталось совсем немного жизненных сил, их остатки зависят от заботы той, с кем связал судьбу 48 лет назад. Она всегда была и есть воплощением доброты, помогала по-разному многим людям - друзьям, подругам и просто знакомым. Но умела быть и очень твердым человеком, доводила, как правило, задуманное до конца.
* * *
Только что я описал истории двух из семи настоящих всепоглощающих чувств. И невольно загордился, что никому из любимых женщин не приносил горя... Хотя это неправда. И от Лялика ушел до сих пор не знаю - почему. А то безжалостное нет, нанесенное твердой рукой на телеграфном бланке, остается черным пятном на моей совести.
Наверное, ничего особенно нового не предложу здесь, когда в заключение выражу огромную благодарность всем женщинам, которые подарили мне счастье - тем, что появились в моем существовании и наполнили его воспетой миллионы раз миллионами переживших настоящую любовь. Это относится и к двум-трем, покоривших меня, но не отвечавших на мои чувства.
Вот сейчас живу во времени, где задержался, когда возник термин гражданская жена и вызывает горячие споры якобы искренняя взаимная любовь персон одного пола. Что ж поделать, это мне так же чуждо, как поэзия Бродского или песни битлзов.
Всему свое время. Вот сегодня принято крыть почем зря едва ли не всех граждан моей родины, живших в проклинаемые тридцатые-сороковые годы минувшего века. Убежден: в корне неверно, явно несправедливо обвинять людей давней эпохи из наших лет. Десятки жизненных коллизий теперешнего бытия душа моя не принимает. А из прошлого, как и всё детство, как светлое сияние остаются яркие, неповторимые, покоряющие мысли и эмоции, подаренные судьбой месяцы и годы, когда приходило то, что называют любовью.
Сейчас всё чаще даже серьезные, настоящие ученые люди предсказывают: человечество будущего не будет делиться на два пола - женский и мужской. Слава богу, в том времени нас уже не будет.
А сегодня повторю еще раз куплет замечательной песни, которую лучше всех пела моя любимая Анна Герман:
И даже в краю наползающейтьмы, За гранью смертельного круга, Я знаю: с тобой не расстанемся мы... Мы эхо, мы эхо, мы долгое эхо друг друга.