* * *

Повторяются числа, которыми ты
Отмечал свою нежность у края листа.
И никак не понять: то ли снятся листы,
То ли снег занимает на кровле места.
Ты стоишь у окна и не можешь никак 
Защититься рукою от времени - чтоб,
Поднимаясь от труб и от воротника,
Дым тебя не заметил, и твой полуштоф
Новогодний остался нетронут внутри -
Словно место в минувшем тебе уступя,
И газета, не взятая из-под двери,
Превратилась наутро в привет от тебя, - 
Чтоб следы по паркету вели не к окну
И не к выходу, но - как в смятенье, во сне -
Громоздились в тени, оставляя одну
Только пыль на себе - будто память по мне.
31.12.1996


ТРУБКА

А что нам будет, если заглянуть,
В цилиндр, опустошенный изнутри,
Настолько близкий глазу, что чуть-чуть -
И зренье возгласит: Vive la patrie, 
Забыв меня (как дети - пришлеца),
Вечерний свет, что с паузой горит,
Забывши на галерке у лица
Язык, с которым ложа говорит?
Что вправду мы увидим сквозь дыру?
И что увидят в нас издалека -
Вложивших возраст и перо в игру
С трубой у близорукого зрачка?
Какую чушь они вообразят
При мысли, что такая голытьба
Как  я, глядит в трубу - в чем им сквозят
Болезнь или несчастная судьба?
На взгляд с другого кончика, кажись,
Ему еще не дашь и двадцати.
И это значит - впереди вся жизнь,
А жизнь прожить - не поле перейти.
Переходя же, если посмотреть
Сквозь трубку в оба глаза (как всегда) -
Так можно верно налететь на смерть.
Она с краев - где пыль и провода,
А дальше - рожь и поворот судьбы.
Но прелесть перехода в том, что как
Не повернись - все виды из трубы
Невольно за пределом большака.
Там только лес, репейники в степях,
Да церкви: к двадцати ты уж пророк,
Что очень скоро сделает тебя
Слепым. Или приводит на порог
Пустого дома, чуждых голосов,
К соседству с голубятней и рекой,
Где иней оседает на засов
К утру, и перья дремлют под рукой.
А пьяным ты садишься у стены
И смотришь на садовую тропу,
Пока дрова трещат из-за спины,
Сменив тебя у выхода в трубу.
4.01.1997

МОЦАРТ

Я слышал, есть собор
На юге, где свеча
Не гаснет до тех пор,
Пока не закричать.

Как тонко ни извлечь
Гортанную струю - 
Ей счастие увлечь
Свет за черту свою.

Секундой отступя,
Она горда лепить
Мадонну не с себя,
Не для себя убить.

Я осквернитель жен,
Полей и сел, всего.
Как только звук рожден -
Я умертвил его.

Мне это крови знак,
И надписать над ним
Плиту - скорей никак,
Чем именем моим.
6.01.1997


* * *

К полуночи я дважды изможден.
Со мною чай и положенье в кресле,
Пустые мысли, присказки. И если
Протяжный день окончился дождем - 
Я думаю, что это обо мне.
И близкий шорох (тополь поднимает
Листву) меня печально занимает -
И больше получаса я вовне.
Мне будто незнаком обычный строй
Книг за стеклом и пятен на обоях.
Я вижу зеркало, но в нас обоих
Не чувствую себя. Зрачок пустой
В смятении, но словно даже рад,
Как сплетне, - неожиданной работе;
Снует и скоро гибнет в повороте
На зеркало, где поджидает брат.
И эта смерть подхлестывает ум:
Давно готов размер - лишь дайте тему.
И тишина выдерживает стены,
Как подвиг на себе, и всякий шум
В такой тиши - как голос божества
Незваного, неправильного. Плотно
Пигмей меня объял - и неохотно,
Как кошелек, я достаю слова.
И вскакиваю. Кресло, шевелясь
Еще секунду без меня, однако,
Живет - и переносит на бумагу
Моей рукой своих плетений связь.
8.01.1997


* * *

В темноте штукатурка одна
Не смешается с черным, не выдаст.
Что за счастье, когда у окна
Бесприютный, готовый на вынос -
Все же есть, и топорщится стол.
И хотя не скудеют чернила -
Стой, мое вдохновение, стой:
Ты настолько меня изменило,
Что в чертах удалого лица
Не сумеешь оставить примету.
Как беседка рукой пришлеца -
Я тобою испорчен за эту
Невеликую ночь. И вдвоем
(Ты поймешь это!) мы неподсудны,
Потому что на суд отдаем
Не команду, а мертвое судно
Да приветы от тех, кто в нем был,
Помаячил в дверях, и вернулся.
Знай, что если я что-то забыл -
Это тот, с корабля, оглянулся.
9.01.1997


* * *

Переходя, передвигая тень
От света ламп к оконному проему,
Я вижу сразу несколько частей
Пространства, обозримого из дому.
Другие (трети, четверти ночных
Предместий) - заслоняются от глаза
Ладонью Бога, и толпой печных
Московских труб, неисчислимых сразу.
А кто-то хоронится за спиной
Больницы, одноглазого барака,
И не до страха, кажется, одной
Лишь ночи - просто выросшей из страха,
Из возраста, когда боятся рук
Чужого, заглянувшего за полог
Кроватки. Я описываю круг
По комнате, касаюсь книжных полок,
И чувствую похожую на все -
На вдохновенье, на печаль и воды -
Истому от мелькнувшей карасем
И скрывшейся без тягости свободы.
10.01.1997


EINE KLEINE NACHTMUSIK

1
Ночью снятся стихи, не написанные никем.
И летучие строфы, при помощи музы-дуры,
Переделываешь в свои посредине седых Микен:
Отпускной не дождешься от русской литературы.

2
Как обеденный мельхиор, за плечами они звенят
И текут между пальцев, не ведая полумеры:
Вдохновенье и есть неудавшийся плагиат,
И поняв эту истину - щупаешь лоб Гомера.

3
Этот яркий подлог ставит все на свои места:
Ты - и некто вверху, как Харибда напротив Сциллы.
И, в потемках склоняясь от дремы на грудь листа, -
Не тревожишь того и свои сохраняешь силы.

4
Вы способны к дуэту, покуда разведены,
Словно некая стража - со стороны снежной ночи.
Для тебя он - заранее Болдино, край страны,
Где зимуешь и чувствуешь дрожь, закрывая очи.

5
А открыв поутру, вместо комнаты видишь две.
Атмосферные игры не столько мистичны, сколько
Неуместны. И в темных Сокольниках голове
Нужно это понять, чтобы телу покинуть койку.
14.01.1997


* * *

Ломая лед в полубреду
Двора ночного,
Я скоро, может быть, сойду
С пути земного.
Когда один (нельзя двоим)
Спущусь глубоко -
Кто станет ангелом моим,
Кто будет Богом?
И почему - на высоте,
Внизу и между,
Мы вынуждены в простоте
Питать надежду
На некий разума предел -
На область духа?
Набат как будто не гудел,
Да слышит ухо.
Как нацию не выбирай -
Она режимна.
Известно, хаос (как и рай)
Недостижим, но
Не в этом дело. Потому
И в мыслях пусто:
Не доверяющий уму -
Теряет чувство.
15.01.1997


Е.С.

Как ты чуяла тишину, исходившую из моих
Удивленных речей, или бывшую вместо них!
Как могла сочетать этот слух с глухотой, с нуждой
Дирижера прервать мое соло, сказав: Ну, что
Так и будем молчать? Я смолкал, и осколки слов
Возвращались на кухню. И у четырех углов
Появлялась возможность им вторить - но и они
Скоро тихли, заметив, что вновь говорят одни.
У молчания не было тем, и я думаю: как узка
Тропка для толмача - за отсутствием языка,
И какой же проспект мы оставим для семьи
Приблизительных смыслов безмолвия, для семи
Дней недели, прошедших той осенью - чей парад
Завещал мне лишь боль, как оставленный транспарант.
Как ты трогательно ничего не хотела знать
О молчании. И я был счастлив, когда ты (знать,
Неспроста) отплывала на тесный балкон - курить, 
Ибо видел, что больше не в силах тебя смирить.
Как я все же ценил твою смелость! Никто до тебя не смог
Оценить эту форму любви, не приняв комок
Безотчетного в горле - за комплексы или стыд.
Я признателен тем, что я верен тебе. Простит
Или нет мне мой разум, но и до сих пор, храня
Эту верность, я тверд - и никто не узнал меня
Так, как ты: за столом, где слова еще ни к чему,
И в беседу мешается чайник, как памятник молчуну.
17.01.1997


ОТКРОВЕНИЕ
Для второго пришествия день
Не настал и, боюсь, не настанет,
Ибо если ума не достанет
У богов - то займут у людей
И отсрочат прибытие. Дом
Слишком стар, чтобы вынести гостя.
Дело вовсе не в старческой злости
И не в злости наследника: в том,
Что излишний, как только войдет,
Будет смешан с другими в прихожей.
Стариковское зренье похоже
На обойный рисунок, и ждет
Лишь момента, чтоб дернуть за шнур,
Включающий люстру. Кто б ни был
Ты, сулящий убыток и прибыль -
Ты, отчаявшись, выйдешь понур:
Не замечен, не узнан, не принят,
Не обласкан и им не отринут -
Ты уйдешь. Этот путь на сей раз
Не отыщет евангельских фраз.
17.01.1997


ЭЛЕГИЯ ПОТЕРИ
Памяти Иосифа Бродского

1

Была зима, и город утопал
В мечтах освободиться от халата.
Больницы плыли в сумерках, и в латах
Шли поезда, уже не чуя шпал.
Легчали елки. Цифра на щеке
Календаря впустила единицу
И замерла от страха разрешиться
Уродливым ребенком; и в руке
Хозяйки замаячили счета.
Домой брели, как будто уступая 
Дорогу - ибо где-то шла слепая,
Но знавшая о будущем Тщета.
Спаситель вырос: девятнадцать лет
И сорок дней, помноженные на сто.
И детский шаг по утреннему насту
Вовсю хрустел - и оставался след,
Ведущий по известному пути:
Из будущего - в прошлое. И рядом
Плыла Нева с одним сплошным фасадом -
Медлительна, но вечно впереди.
И как бы с виду ни были просты
Глухие окна, брошенные гнезда,
И на ладонь ловившиеся звезды,
И на ночь разведенные мосты -
Все это не для нас принесено:
Динарии машинных фар и блюда
Вечерних площадей, кристалл кино,
И в небе очертания верблюда.
Не в нашу кухню привела звезда
Через пустыни Финского залива
Горсть путников, идущих торопливо,
Идущих прямо, знающих куда:
Туда, откуда слышно "Спи, сынок",
На голос неоконченной кудели.
Пустая даль, пустые колыбели,
Арабский шелк, от лихорадки ног
Дающий рябь, а временами - шторм,
Созвучный волнам ленинградских штор.

2
Они пришли и стали полукругом,
И в каждой бороде плеснула ругань,
И каждый думал. Что еще сказать.
Родился шаг - и все пошли назад.
Шли по следам, уничтожая вехи.
Снег бушевал и налипал на веки,
Тюки брюхатил, гибнул в бороде.
И каждый думал о своей беде.
Боль множилась, и вывела из ночи;
Снег перестал, они открыли очи -
Как будто сняли календарный лист.
И каждый понял: мир, как ясли, чист.
Потеря есть материя. Она
Сама предмет, поскольку вызывает
Из памяти предметы, высыпая
Шкатулку существительных до дна.
Потеря сохраняет вещество
Потерянного, выдавая вместо
Лишь некий ключ - а не пустое место.
Я верую, что будет существо,
Способное понять невозвратимость
Как вещь; вернее - как необходимость
Не возвращаться, зная исподволь,
Что эти слезы - вечность, а не боль.
20.01.1997


НАЗАД

Я знал свой дар - и в осторожном тоне
Молился укороченной строке,
И жил, как шум в опустошенном доме,
Волной на позабытом молоке.

Росла в небытии и глохла в мире
Бемоль, неразличимая вдвоем,
И ловкость пальцев, странную на лире,
Я слышать стал в сознании моем.

И ощутил, как временность и вечность
В бегах от глаз - образовали звук.
И злым дуэтом скорость и беспечность
Листы марали без участья рук.

Я не читал написанного ночью:
И разве что, оплошно находя
Среди бумаг былые многоточья, -
Их суеверно прятал, уходя,

Чтоб память не оставила улики
Для тех времен, когда я, сквозь слезу
Увидев увеличенные блики,
К бессилью на карачках доползу.
23.01.1997


ВДОХНОВЕНИЕ

Когда над миром, пущенным под гору,
Я возвышаюсь и гляжу с высот -
Я вижу новый мир, и он мне впору,
Как время - ходу комнатных часов.

Когда и эту область я миную,
И вон спешу, от наблюденья скрыт, - 
Я чувствую, что знаю жизнь иную,
Чей торс трудом старательным изрыт.

Я слышу, как работают лопаты
И льется мат пришедших до меня
И после: я бывал и здесь когда-то,
Здесь пьют, мои куплеты помяня.

Я жду угла, где их не слышен голос -
И мой от них настолько вдалеке,
Что стих уже свою не чует скорость,
И в чистый лист вступает налегке.
31.01.1997


* * *
Снег, снег всю ночь - но не сравнишь ни с чем,
Поскольку  темнота. И слышно только,
Как на столбе дрожит фонарь: такая
Здесь тишина, что сам фонарь не светом
Тебе, отгородившемуся шторой, -
А этой дрожью озаряет мрак.
И ты уже готов писать картины:
Так ясно все. Под фонарем, бесспорно,
Колеблются пятно и часть ограды,
Пятно - из света, из пятна - ограда,
И подле появляются кусты.
Ночь близится к концу, и зренье терпит
Метаморфозу, как и свет снаружи:
Напор деталей. Видимо, хрусталик
Не созерцать, а прозревать готов - 
Но что-то держит за нос. Так бывает,
Когда листы разложишь, слышишь трепет
Фонарика - и будто видишь нечто,
Закрыв глаза, но нету ничего,
И щелкают часы: число сменилось.
7.02.1997

ЧИСТАЯ СЕРЕДИНА В СТАРОЙ ТЕТРАДИ
По январскому снегу - как раз и придешь на листы
Позабытой тетради, которые так же чисты
От заметок ушедшего, как его память - от них.
Две страницы случайных! Когда бы все дело в одних
Было вас! Но забвенье предметов не ищет себе - 
Только ширится в уровень нам: по плечу, по судьбе,
А потом - и по камню. И тот, кто желал бы  почет
Усмиреньем снискать - лишь его на себя навлечет.
Это было со мной; и теперь я не вижу для вас
Горя легче, чем эти ряды забываемых фраз,
Продиктованных разве что тем, что охота чертить -
Дальновидней и проще призвания в небо чадить.
Я явился на ваш разворот по прошествии трех
Странных лет; вам, я думаю, слышен оттудова брех
Волкодава и ход всполошенной отары вокруг пастуха:
Я - начало шумов, и страшней не содею греха.
Я не то что бы жажду покой возмутить, или слух
Демократии мной оскорблен, - но содействие двух
Моих тяжких недугов меня увлекает на дно,
А мольбы о спасенье - некстати тревожат мирское судно.
Двух болезней моих в том и правило, что не меня
Испытуют - но тех, кто поблизости. Обременя
Их заботою: вдруг приподнять мое ложе, снести мне воды, -
Обе ратуют мне. Да прославятся эти труды.
Годы, данные вами взаймы, наперед, на небось -
Я кладу в разворот. И, пока восклицает "не бойсь"
Моя рифма - мой первый недуг и второй мой недуг, -
Я стою в стороне -там, где место слепцов. Повитух.
Место времени - где-то вне дома. Пусть будут ему
Неповадны другие: мы прячемся в этом дому.
Пусть мы встретимся с Ним на земле, где не выстроишь дом.
Пусть нас будет немного при встрече.
И пусть мы исчезнем потом.
11.02.1997


К ЛИЦИНИЮ

Лициний! Раскрыв саквояж,
Я вижу свой город: больницы,
Скрепленные ветром. Пейзаж
Бессилья в пределах глазницы.

Мне кажется, именно то,
Что мир не окупится глазом, -
Нас мирит с пространством, на сто
Процентов спасая нам разум.

Дома (вместе с тем, что внутри) -
Для зренья не цель, а примета.
Она сообщает: смотри!
Есть нечто помимо предмета.

Дома не кончаются там,
Где глохнут мансарды и крыши:
Они равноценны кустам,
Дорогам... И если нам свыше

Смотреть - то едва ль разглядим
Различие в обществе линий:
Они - адресат. Ты один
За всех это знаешь, Лициний.
14.02.1997


ПРОРОК

К двадцати Алквивад постарел.
Только двадцать! А стало привычно,
Что из рук наконечники стрел
Ускользают без воли; и бычья

Непроворная шея, слегка
Уступив, распрямляется снова;
И ладонь, не смиряя быка,
Треплет губы для кашля и слова.

Но не этим ты даже смущен,
А сознаньем, что глаз, будто воин,
В мире глубже других опущен,
Ниже всех - и на дне успокоен.

Конь невнятен до стука колес,
И орла не приметишь до срока -
Будто видеть за вычетом слез,
Толща моря препятствует оку.

Будто пеной и волнами дом
Отстранен от деревни в засуху.
И собрат, различимый с трудом,
Говорит непривычное слуху -

Непонятным твердит языком,
Уважительно встав за порогом
С сыновьями и медью кругом:
"На колени пред старцем-пророком!"
23.02.1997


Е.С.

Я теряю мелодию. Губы дрожат, и детство
Возвращается, как Одиссей, со слезами в дом.
Вопреки одиночеству, знай, я избрал соседство
С расстояньем таким, что и глаз-то берет с трудом.
Голова, что верблюд, незабвенной деталью вьючна.
Никакому в бесплодные ясли мои не дойти лучу,
Потому что была ты мне горше испуга - и так созвучна,
Что себя в этой смеси и сам я не различу.
27.02.1997


Е.С.

Стих клубится над чашками в доме,
И когда я распластан на льду - 
Он меня подзывает ладонью,
На которой я просо найду.

Если слух твой не знал изобилья - 
Наблюдай через доски сама,
Как петушьи короткие крылья
Над привычкой парят без ума.

Нас Творец не учил диалогу,
Презирая двойное вранье.
Мы же видим из окон дорогу:
Дай нам Бог что-то знать про нее.
4.03.1997



* * *

Представьте: старый друг к вам возвратился -
Настолько старый, что уже не друг.
Что ваш (вполне естественный) испуг
И на его лице отобразился.
Не шелестя десятками годов, 
Не поминая ни зимы, ни лета, -
Вы вспомните об умерших, а это
Знак, что Харон к отплытию готов.
Кого из вас не примет он на борт?
Кто слишком легок для его балласта?
Чей вес чужую смерть вбирал нечасто?
Кто движется в куда как ближний порт?
И где гарантия, что ад и бриз
Меж них не заключили договора
(И направление одно, коль скоро
Желанный гость пускается в круиз)?
Все это рассчитать за полчаса, 
И двух минут не уступив без бою -
И есть хорал, разложенный судьбою
Для праздника на ваши голоса.
5.03.1997


* * *

1
Я говорю десницей, а не ртом,
И более молчу, чем говорю,
Поскольку в слове только обертон
Небывшего с улыбкой повторю:
Нет вдохновенья от войны и ран,
И пережитых сердцем неудач.
Стих затаен, как дом, где спит тиран -
И только ото тьмы бывает зряч.

2
Как часто радость и вино
Усугубляют горе наше;
Как стыдно в основанье чаши
Нам видеть вновь пустое дно,
Поскольку эта пустота
Печальной жизни не созвучна,
А только с нею неразлучна -
И запечатаны уста.
12, 13.03.1997


НОВОСТИ

1
Пока ты спишь, приходит поздний март,
Не разобрав путей в пространстве пегом. -
И реализм становится поп-арт,
И каждый выступ обрастает снегом,
Святою речью, из-под поздних ног
Взлетевшим духом, что колеблет гнезда;
И в сотне окон, видимых в одно
Из них, зрачок угадывает звезды.
И, трубы водостока позади
И землю безнадежно оставляя,
Глаз исчезает по тому пути,
Где гибели не создано, ни края.
И эта новость ждет спуститься вниз,
Как марафонец, чтобы только грузом
Своим соединить, простершись ниц,
Нас и не возвратившихся союзом.

2
Теперь я вижу и другие дни
Из глубины бессилья и порядка,
И чувствую, что никогда до них
Так не желал духовного упадка.
Упадок в том, что обладаешь им,
Как дорогою вещью или славой,
Листая левой строфы прошлых зим,
Пока перо не выскользнет из правой.
Упадок в том, что я принадлежу
Календарю, как штемпель на конверте.
Я не скажу "так проще", но скажу,
Что это не обязывает к смерти. -
Поскольку превращаешься в снаряд,
Не чуя цель по мере приближенья,
И видишь гибель как пространный ряд
Ее примеров - в виде расширенья,
Не видя в ней потери. Этот ход
Дарует смерти качество кометы:
Мы можем жить, а если что придет -
Оно придет само. Мы знаем это.
21, 31.03.1997


ПОСВЯЩАЕТСЯ БАЙРОНУ

Лондон дышит. И в дыханье этом
Что ни вздох - к бессилию шажок.
Муза, возвращаясь от поэта,
В мысли оставляет сапожок.

А наутро вновь переобута:
Вовсе не стесняясь наготы,
Точно в срок является, как будто
Ждать ее способен только ты.

Все, что появляется с Востока -
Солнце. Все, что чудится в тиши -
Лишь она. Все, чтимое с восторгом -
Ложь и ложь. Но даже и при лжи -

Это связь. И как ни брей щетину -
Дальнозоркости не избежать,
Ибо взгляд, до слова ощутимый,
Только ей и мог принадлежать.
4.04.1997


ПАМЯТИ МАНДЕЛЬШТАМА

Нам памятные числа в ряд
Выстраивают время: десять,
Пятнадцать, сорок, пятьдесят -
В надежде нас точнее взвесить.

Мы начинаемся тогда,
Когда по чьей-то смерти минут
Определенные года,
И Землю к нам на шаг подвинут,

Чтоб твердость подгадать стопе,
И мозгу в маленькие мысли
Плеснуть словарь, и на пупе
Связать нас в узел, чтоб не висли.

Когда же разум обретет
Для цифр достаточную крепость,
Нам снова подвернется год,
Как неразборчивая редкость, -

И нету смысла полновесней,
Чем том, каким она полна.
И нету сил смешаться с песней,
Которую поет она.
13.04.1997


* * *

Не правда ли, боимся пустоты
От полного отсутствия метафор
На эту тему? Будто с нею ты
Не азбука, а звук - как имитатор.
14.04.1997


ПАРКЕР
(Мои чернила)

Я говорю: я не прерву письма
До черных дней, до пиццикато Парки, -
Но ты -  мой черный день, флакончик Паркер.
Какая за тобой настанет тьма?

Какая чернота, ты скажешь ли,
И что за глушь, не знающая вилки,
Быть может действеннее замутненной мглы
Твоих следов на горлышке бутылки?

Ты, о флакон, ты не бываешь пуст.
И я, как Ив Кусто, в твои глубины
Всего на четверть обнаружил путь.
Даст Бог - я опущусь до половины.

Даст Бог дождя, даст ночи - я приму
И на себя частицу океана;
Даст горя, Паркер, - и в густую тьму
Мы вступим вместе, как в дурные страны.

Ты знаешь их. Ты мне переведешь
Их крики и питейные рассказы,
Пока и сам за мной не перейдешь
На тот язык, что за пределом фразы.

Где Паркер мой? Я многого хочу.
Перо не смыслит крохотной головкой.
Я только море звукам обучу:
Оно черно. Как след руки неловкой.
16.04.1997


* * *

Решимость перейти из кресла на диван
Является одетая строкою:
Воскресный гул двора переполняет жбан
С тяжелым, как строительство, покоем.
Все тяжко в тишине, и жернова картин
Опережают дымовые трубы,
Как будто звук дает всем веществам один
И тот же вес - но чувствуют лишь губы.
В любой апрель Москва растворена в окне,
И смотришь будто на сосуд с тритоном:
Как перепонкой лап, окраины ко мне
Несут туман и гонят дальний гомон.
Как трудно небесам! Но здесь не крикнешь "как":
Излишний шум квартир - отчетливый и нежный - 
Остыл на проводах, и восклицанья знак
Засел в часы маховиком и стержнем.
Трамвай со стороны реки из полусна
Зовет в парчой завешанные залы,
Где пальцев юркий класс спешит налить вина
В стакан для головы - как ты сказала.
Нет смысла подниматься над чертою глаз,
Чтоб это обозреть, поскольку город сверху
Нам виден сквозь других, и узнается в нас,
И в точках птиц глядит надземной меркой.
19.04.1997


* * *

Я чувствую как много впереди
Ни звуком не оправданного гула -
В котором есть миры, но посреди
Которого не плачет Мариула.
А значит, сам он только адресат
Наружных слез, летящих отовсюду...
Я знаю, что меня не воскресят,
И потому не осужу Иуду.
21.04.1997


ПРОВИНЦИЯ

Городок, городок... То и дело
Словари, спотыкнувшись, плюют
На бесовское место; и мелом
Побелен придорожный уют.

Как личинка заводится в Боге
(Не спеша: весь орех впереди), -
Переводишь бессмысленно ноги
И теплу доверяешь пути.

Вот как сделано счастье России,
Счастье мук и земного кольца:
Будто мы дурачка упросили
Нам ни меры не дать, ни конца.

Вот что сделала даль: бесполезный,
Потому и единственный жест.
Мы не спорим - как век наш железный, 
Все занявший, не требовал мест.

И беспечность - избыток кромешной,
Для которой и души тесны,
Тьмы и бедности - только поспешный
Крик с вершины, что мы спасены.

Три часа не хочу оторваться.
Будто в лжи откровенье нашло
То, что вслух побоялось сорваться,
Но и в истине жить не смогло.

Небо движется как-то толчками.
Гибель - спешка, густой недосуг.
Все, что нужно, мы делаем сами -
Лишь у горя не тысяча рук.
21, 22.04.1997


ЭТАЖИ

Сгустились толпы. Надо жить в домах,
Которые не стенами, а телом
Соседа ограждают каждый взмах
Твоей судьбы в своем пространстве целом.

Как всякая естественная связь,
Мирская теснота не смотрит в лица.
И дом - живая изгородь для нас -
Несет плоды и может шевелиться.

Но эта жизнь, ежевечерний шум
И молоток пустяшного ремонта
Мне стыд полов и крыш холодный ум
Передает, как рукописи с Понта.

Ладонь жилья конфетами полна.
И, баловням, лишенным сна и слуха,
Нам кажется пейзажем из окна
Его любовь гнезда - к яйцу и пуху. 
22.04.1997


КАЛЕКА
Урод сидит напротив, и сложенье
Тяжелой головы, как метеор,
Притянет глаз и высветит для зренья
Невидимое в мире до сих пор.

Щадя его, взор не преступит кромки.
Но мы не в силах так жалеть сердца,
Как это могут хрупкие обломки
Уроненного с высоты лица.

Он на закорках рослого несчастья
Встречает любопытство площадей.
Его беда - приближенная к страсти,
И не черты отталкивают в ней,

А только сила, сжатая ударом,
Предметы движет от греха во тьму.
Поэтому мы не узнаем даром
Того, что ведомо за нас ему.
24.04.1997


Е.С.

Я берусь за бумагу и ставлю две буквы, которым
Столько горя принес, что они перевесят язык -
И условленный стих остается намеренно хворым
И лежит в пеленах, будто азбука кроит парик.
Я сегодня узнал твое точное время рожденья:
Это год, нас обоих создавший, толпе уступил.
И полсотни недель поднимают свободное пенье,
И бегут две судьбы, от стыда не касаясь перил.
Эта пара сильна. То ли время нас вместе погубит,
Не желая простить нашу пляску в желудке своем,
То ли общий вопрос, что обоих так тщательно любит,
Донесем до конца - как и нужно для ноши - вдвоем.
Мой восторг небеса передали сегодня погодой:
Вдруг цифирь обрело то, что завтра вернется к нулю.
В гулкой скуке моей каждый звук обращается одой -
Я и вправду свой голос удвоить пространство молю.
24.04.1997


* * *

Мы охотнее примем за мир
Все, что плещется над головами,
И в слепой без глазницы эфир
Вознесемся бесправно словами.

И ближайшие руки для нас
Будто временны - будто кочевье
Против воли нас гонит сейчас
Через лица, дома и деревья,

Где у времени только черты
Путевого журнала, в котором
До сих пор остаются листы
И слетаются под руку хором:

Настоящая ценность его -
Близкий топот соратника в беге
К месту сбора, где нет ничего -
Как в глазах у закрывшего веки

Больше нет ни торшера, ни стен,
Словно ночь, что в себе их вместила,
Даже тьмой не соседствует с тем,
Что до утра внутри наступило.

Нет вещей, и застыли дела,
Как вода в зимовавшем стакане,
В форме дна, где их нежить нашла -
На бумаге, на теле, на ткани.
27.04.1997


ОСТАНОВКА

Как кружатся кварталы на Солянке,
Играя с небом в ножики церквей,
Так я пройду по видной миру планке -
Не двигаясь, не расставаясь с ней.

Дома летят, не делая ни шагу, 
Попутчиком на согнутой спине.
И бег земли, куда я после лягу,
Не в силах гибель приближать ко мне.

Танцует глаз, перемещая камни,
Но голос Бога в том, что юркий глаз -
Не собственное тела колебанье,
А знак слеженья тех, кто видит нас.

Среди толпы Бог в самой тусклой маске,
Чтоб фору дать усилиям чужим:
Чей взор богаче на святые пляски?
Кто больше всех для взора недвижим?
30.04.1997


ДОЖДЬ В МОСКВЕ

Немногие увидят свой конец
Таким, каким я вижу этот ливень,
Где медленно из облачных овец
Вдруг молния высвобождает бивень.

На улицах спокойно. Полных вод
Хватило для того, чтоб все колеса,
Все фары, каждый каменный завод,
Все небеса - удвоились без спроса.

И время ненаказанным бежит,
Но розга не впустую просвистела.
Во всем, к чему он сам принадлежит,
Глаз не находит собственного тела.

А значит, все на месте, все с тобой.
Жизнь и разлука с ней неразличимы,
Но первая отходит от второй
На полшага: мы делаемся зримы

Самим себе и миру самому.
Таков последний миг, но не расплаты.
Мы вытесняем, погрузясь во тьму,
Свет в последождевую кутерьму -
На плиты стен и кровельные латы.
1.05.1997


ПОТОМСТВУ

Как стар я ни кажусь себе один -
На людях старость пустят за уродство.
За то, что с телом с ними я един -
Двойным расплачиваюсь инородством.

Лишь в худших мыслях и в легчайших снах
Я отделял себя от их  народа.
Но прежде, чем минута на часах
Пройдет, наш круг дополнится природой.

Я двигаюсь. Движение мое
По комнате, судьбе - не сила тренья,
А злое производное ее -
От вашей новой массы отделенье.

И треньем масс, а не земли и стоп,
Закон впускает чудные поправки.
Не верю времени: в нем глаз находит то,
Что нужно для спасения от давки -

Слепую протяженность. Я не дам
Пришедшему за мною руководства:
Нет будущего. Не решить годам,
Чье превосходство или первородство.

Но только от вины остерегу
За споры о своем предназначенье:
В вас воля, от которой я бегу,
Мне внятная через чужое зренье.

Для вас я бессознательно примкну
К противовесу - к вашей вечной муке.
Но только заодно мою вину
Хочу признать, тем развязав ей руки.

Сквозь нас вы видите, что мир не нов,
А плавает, как скорлупа, в прошедшем:
Меня считают выходцем миров,
Но ни один не называл Вошедшим.
3.05.1997


* * *

Слышишь? Ночью так хочется пить.
Значит, кончено с новой зимою.
Нам дано и в молчании жить,
Как не могут ни реки, ни море.

Майский черный - как молотый сорт -
Черный час налегает на веки,
Но сознанье поставит рекорд -
И проступит окошко в прорехе.

Далеко ли теперь до него?
Тишина расстоянью не мера.
И в обеих для нас ничего
Не оставлено: воля и вера.

Ночью слово само по себе.
Мы находим в беззвучии место -
Это вера диктует судьбе
Непонятное силою жеста;

Это воля - ты знаешь ли сам? -
Божья матерь, материя, милость
Так же тихо сопутствует нам,
Как Эдипу в молчанье открылась.
4.05.1997


* * *

Случайный том, как разбирают печку,
Моя рука достала из других,
И медного заглавия насечку
Лучом не тронул будущий мой стих.
Чугунные не встрепенулись кони,
И перед богом не раздалась мгла.
Но пыль запомнила толчок ладони,
И в мозг минутной тяжестью легла.
Я все забыл. Но, отразившись в речи,
Тот мелкий жест определил другой.
Мы лепим из секунд стихи и печи,
Чтоб было им, где шарить кочергой.
5.05.1997


* * * 

Прикрыв от тяжести лицо,
Я передал его ладоням -
И только голое яйцо
Сидит на теле постороннем.

Но видеть продолжал зрачок,
Но слышать требовали уши, -
И только наблюдать я мог,
Как мир младенцем рвется в душу.

По прихоти его стеклись
Такие силы отовсюду,
Что недостойную причуду
Я принял за слепую высь.

И миг оформился в слова,
И ринулся в ее пустоты.
И давит честную зевоту
Нетронутая голова.
7.05.1997


РУБЛЕВ

Мне чудится счастье, не данное мне,
Когда посторонним пятном на стене
Я вижу Богиню и Сына Ее
И тело теряю свое.

Мне кажутся знаки Их временных бед
Навечно влитыми в мой собственный свет,
Как будто узла этих лиц тождество
Дало мне мое Рождество.

Здесь два расстоянья меж них сочтены.
Одно - сокращенное взглядом жены,
Второе - Ему в складках мглы золотой
Открылось доступной чертой.

И воздух сгустился. И трещины дал 
Трагических судеб единый овал,
И мимо две жизни прошли, и года -
Как им и хотелось тогда.

И слезы встают за пропавшей стеной,
Минутой терпенья скопляясь за мной.
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.
8.05.1997


ТОМАСУ МОРУ

Барка сызнова на море,
Шлюпка ждет у берегов.
Но, пока я здесь, Том Мор -
Ради Бога, будь здоров.
 
Шлю мой вздох друзьям и стужу
Всем, кто смерти мне хотел,
Да любому року - душу,
В чье бы небо ни глядел.
<9.05.1997>


* * *

Живущему, как прежде, на Земле,
Отравленному, как ни разу прежде, -
Мне кажется, что вещи на столе
Все те же, и изъяна нет в одежде.
В кармане звякнет (если протянуть
К нему в живот неласковую руку):
Так было утром. И полдневный путь
В окне купе не обновил округу,
И свежестью спасают не слова.
Привычка к ним нас убедит в обратном:
Стежки у хирургического шва,
Они ценны в повторе многократном.
10.05.1997


* * *

Как будто правда создает стихи!
Вот правда: два стола и стул меж ними,
Да время перед девятью ночными
Часами сна - лежи и стереги
Родные тени стула, двух столов,
И собственные полминуты блажи:
И ничего от этого (ни даже
Бездушия) в квадрате новых слов.
10.05.1997


* * *

В мгновенной и чуткой отваге -
Вот словно по зову блесны -
Я ощупью лезу к бумаге
И не узнаю белизны.

К сплетению равных волокон
Пытаясь добавить свой след, -
Вот я отшатнулся от окон,
Когда зажигается свет.

Вот копится пыль на деталях
Ребенком разобранной тьмы,
И мерно качает усталых
Движенье гранитной кормы.

И буквы выходят из пальцев,
(Я сделал, и лег на живот)
Как будто бы племя страдальцев
Во мне неизменно живет.

Что звезды! Их ласковый лепет
Лишь ночью на слух различим -
Ручной и заемный мой трепет,
Как смерть, не имеет причин.

Бумага - их смертное поле.
Спускаясь в последний приют,
Их зрение рыщет на воле,
Не зная, что встретит их тут:

Вот ночь, как зовущие блесны,
Вот мы остаемся одни,
Вот пыль, вот и окна (как просто!),
Вот свет - вылетают они.
10.05.1997


* * *

Прежде, чем его сны заклюют,
Горемыка снял с тела печаль
И повесил на плечики тут,
Чтобы я ее к телу прижал.

Нас не боль забирает в тиски,
А примерки портновская нить,
Но сукно стопроцентной тоски
Щегольство не дает нам сменить.

Где ты, Божие веретено?
Что угодно мы станем беречь -
Только бед дорогое сукно
Не истлеет на тысяче плеч.

Потому что дано за него
Слишком многое первой рукой,
И незрячее наше родство
В том, что платим мы долг круговой.

Я стою на крыльце темноты,
И от ясности время дрожит.
Я не знаю, что думаешь ты,
Наш портной, наш примерщик и жид.

Это ты подобрал мне мой путь.
Благодарность не так велика,
Но от платья свой клок отщипнуть
Не поднимется эта рука.

И до рубища не оботру
Благородных обид рукава
Ни в тиши, ни на гнущем ветру -
Пусть их тяжести сносят слова.

Знаю, что принужден испытать
Все до дна отдающий поклон,
Но хочу приодевшись узнать,
Чем еще я с плеча подарен.
11.05.1997
 

* * *

Я только что мой тихий кабинет
Два реза пересек и сел на стуле -
Но тех шагов уже на свете нет,
И шторы теми легкими вздохнули.
Как радость тех бесплодных двух минут
Свободной паузой отделена от этой,
Перерожденной в летопись и труд,
Ее наследницей переодетой!
Глазница та же. Вид жилища в ней
Не просиял и вдруг не стал темней.
Но в том, что ничего не изменилось,
Я вижу только аккуратность дней -
От нас оберегаемый музей,
Тесемки чувств и послаблений милость.
Исчезновенье на моих руках.
Здесь целый мир нескладною газетой
Клевал шаги и чистился в словах,
В двух половинках сущий, и никак
Не различающий меж той и этой.
18.05.1997


24 МАЯ 1940

Год, как я вижу недолжное, лишнее;
Праздную  чуждое мне.
Будто сегодня все мертвые ближние
Пляшут в настольном огне.
Или сознание делает сотую
Злую версту за чертой -
Будто я вижу твой берег за Охтою,
И абажур золотой.
Что там на стенах? Какие за стенами
Звуки доступны тебе?
Кто ты, покуда немыми сиренами
В грубой влеком скорлупе?
Кто тебе дал по канону сочельника
Нимб твоих рыжих волос -
Смутную радость жужжащего пчельника
Будущих слов? или слез?
Чей ты Иосиф? Где братья соседские,
Где же волы у яслей?
Эти вопросы последние детские
В жизни, покуда мы с ней.
Это для нас любопытство, ребячество -
Но и для Бога простой
Способ повыведать: что обозначится
В Нем этой малой чертой.
Ибо Он знает: пока не отпрянули
Мы к рубежу своему -
В мыслях и голосе, поздно ли, рано ли -
Мы обратимся к Нему.
Это уже Рождество и Успение.
Выберешь сам наугад.
Слышишь за стенкой непрочное пение
Граждан своих, Ленинград?
Души случайные, тени печальные
Слабо выводят сквозь сон.
Город портов, пять утра, и причальные
Блоки затеяли звон.
И исчезает святая окраина
Вдаль над провисшим бельем.
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем.
25.05.1997


ЧЕРНАЯ ЛЕСТНИЦА

Конец весны в предместии больниц.
Людей как не было, две-три машины,
И голоса таких незримых птиц,
Что словно купы бесом одержимы.

Нельзя запоминать вас наизусть,
Кварталы детства. Дом для пешехода
Уже постольку означает грусть,
Поскольку в нем тот знает оба входа:

Парадный первый, видный исподволь,
Как будто жизнь его внутриутробна,
Но вещь сама перерастает в боль,
Когда второй предвидеть мы способны.

Исчерпывая кладку стен собой,
И завершая дверцею жилище,
Он боком входит в память, как слепой,
Который трость потерянную ищет.
28.05.1997


ГРОМ

В ложных сумерках всякое горло в Москве
Говорит о грозе в полный голос.
Есть, где ужаса взять помутненной листве;
В буйстве форток читается гордость.

И плывут по короткому небу пловцы,
Как в купальные дни на запруде, -
Тяжелы и упруги, как все жеребцы,
Все машины, все купы, все люди.

Меркнет дом - будто бы за спиной беглеца
Уменьшаются образы вышек,
И соседского в раме не видно лица,
Хоть и знаешь, что к ливню он вышел.

И клубящийся гром в близорукой траве,
Как ладонью, находит початок:
В мыслях неба, в курчавой его голове
Остается родной отпечаток.

Но с глазницы спадает виденье дождя,
И встаешь у долины при входе -
Так слепые певцы себе жаждут вождя,
А на грех только зренье находят.

Глаз увидит, как начатый в ливень стишок
Обратится посланием с Понта -
И сознание опустится вниз на вершок,
Словно те, кто достиг горизонта.
4.06.1997


ДЛЯ ПУШКИНА

Я буквой начинаю стих,
Когда мне хочется начала -
И в черных записях моих
Найдутся три инициала.

Они не значат ничего.
И вздор под ними ими правит,
Но имя бога своего 
Им каждый облак предоставит.

Один из них избрал я сам
Для поклонения дурного:
В двух буквах обратится к вам
Мой неуспешный Казанова.

Второй выходит на крыльцо,
Как будто вонь избушки гонит
Его наружу, но лицо -
В любом Пегаса с места стронет.

Обоим словно ведом код,
Что позволяет внутрь пробиться -
Но только третий каждый год
Ко мне просителем толпится.

Я слышу гомон у дверей
И жду колеблющимся ухом
На промелькнувший тут хорей
Настроиться коварным слухом.

И в почерневших небесах,
Чужая нашему испугу,
Проходит буря на глазах
У мира к розовому югу.
6.06.1997


* * *

Встали поздно, перед самым жаром полудня,
И следили, как колеблется сознание.
Ум не знает, горячо ему иль холодно,
И на помощь призывает мироздание.
Он тревожными догадками оденется
И сомненьями свободно опояшется,
И внутри словоохотливая пленница
Отворит окно и молодцу покажется.
Сколько слов у языка перебродившего,
Чтобы выбрать среди раковин погибшую!
И печаль свою невыгодно излившего
Узнаешь по обращению к Всевышнему.
Голоса пересекаются безгрешные,
Лишь покуда есть глухие да неумные,
Лишь покуда есть ущербные, нездешние
Перепонки барабанные и струнные.
На любой вопрос ответ летит заранее,
Потому что он один на всю губернию:
Любопытству откликается незнание,
Будто лоб произрастающему тернию.
Те -  поэты, для кого одно сравнение.
Кто умеет угадать сквозь мглу попарную,
Что для этих двух придет соединение -
Очевидности отчаянье суммарное.
Неизвестно, что на свете тяжелее снесть.
Но молю, чтобы услышать не случилося,
Как поется на два голоса благая весть:
Настоящее выпрашивает милости,
И из будущего глотка огрубелая
То ли требует к себе, то ли прощается.
Только прошлое упрека мне не сделает,
Потому что лишь оно не возвращается.
11.06.1997


* * *

В великую грозу - и я при деле:
Ее бессилье мне передалось,
И те движенья пробуждает в теле
Что кажется - у нас одна с ней ось.

Почуяв странное своей природе,
С набегу оземь бросилась вода -
И уголок пера в чумной погоде
Клюет основу так, как никогда.

Но спешка здесь не гений обнажает -
Я профессионально ей грешу:
Рука едва за ливнем поспевает,
И я, боюсь, на память рай пишу.
14.06.1997


* * *
Я легкости хочу; пускай я брежу,
Что Пушкина мне прояснит она,
Но я по крайней мере обезврежу
Себя от разума, как от вина.

Когда рука погонится за словом,
Разбрызгивая грязь чернил вокруг, -
В обличье кратковременном и новом
Я обрету мой золотой досуг.

Сравнения, неравные природе, 
От вольной скорости неясный тон
Я различу в случайном песен сброде,
Который никому не подчинен.

Восторг очей не будет переменным,
Поскольку слабости найдут в нем кров.
И стану я читателем отменным
Чужих, несносных, но живых стихов.
16.06.1997


ЛЮБОВЬ
				Е.С.

В молчании, в словах и в жесте
Погибнул дорогой предмет;
И ум уже отведал мести
Несбывшихся благих примет.

Течение двух жизней равных
Спокойствием вдовы полно,
Но редкий миг печалей давних
Делить нам поровну дано.

Таков мой домысел. Тирады
Без адреса лицом рябы.
Мы оба знали: от досады
Расчувствовавшейся судьбы

Могло спасти одно покорство - 
Но вслух клевещут на нее
Мое разумное упорство
И простодушие твое.

Все было слишком поздно? рано? 
Кто отступился - я иль ты?
В прошедшем словно истукана
Я вижу грубые черты.

Он прост; и в храмовом приделе,
Где он хранится - держат тьму.
Туда пускают на неделе
В особый час по одному.

И вот текут. Что только могут
Изобразить лицом - все тут.
Здесь в равной степени тревогу
Со смирною тоской несут.

Все благодарно примет глина - 
Воспоминаний детский флот,
И тост во славу исполина,
И в кулаке зажатый счет:

Хотя моленье не подложно - 
Перун для глаз неколебим,
Но вера лишь тогда возможна,
Когда ты был унижен им.
16, 17 июня 1997


Е.С.

Я видел в эту ночь тебя.
И ради появлений этих
Я буду рад сказаться в нетях,
Изъяв из мира сам себя.

Я буду рад лишь видеть сон,
Не доблестный, но павший воин,
Поскольку был бы недостоин
Узнать, что он осуществлен.

Без смысла в комнате стою:
Два года я того не ведал.
Я оскорбил тебя и предал
Чужой земле судьбу твою.

Не знаю, что произошло.
Меня спасут твои набеги:
Твое проклятие на веки, 
Как ангел радости, сошло.
18.06.1997


ПОХОРОНЫ БРОДСКОГО

Мне самозванство запретило
Делить с чужими власть мою,
И венецийскую могилу
Я издали осознаю.

Воссоздаю печальный опыт
На лицах дворни записной,
И снизу доносимый ропот
Бредущей обуви земной.

И в шествии фаланги стройной
Своих и зрительских цепей,
И в блеске урны неспокойной,
И в тучном ходе голубей.

И в глухоте окружных башен,
И в сотрясении воды -
Встает Орфей, велик и страшен,
Идет, и пробует лады.

Он шел, одет случайным шумом,
В другую сторону, один,
Навстречу однозвучным думам
И гулу движимых картин.

Как много шло в потоке мимо
И ложных, и прекрасных сил!
Но он борьбу и гибель мира,
Невидимый, не ощутил.

И был он большему созвучен:
Не различая свет и тьму, 
И равенством нежданным мучим,
Он молча следовал ему.
22.06.1997


НА ГИБЕЛЬ АЛЕКСАНДРА ЗАХАРОВА, ФИЗИКА

Не чудо, что рука живая
Все съест - и живо, и мертво.
И я над мертвым уповаю,
Что не позорю дух его.

Как сделалось, что остальными
Словами я теперь незрим,
Что мне понадобилось имя,
При жизни нужное другим?

Но для него освобожденье
Вершится свыше или тут,
И горестное сообщенье
Из фразы рвется, как из пут.

И мир в движение бросает:
Его оторванная часть
Так быстро судьбы назначает,
Что нет им времени совпасть.

Кому она придется в руки
Как воскресение свое?
Кому солжет? Кому даст муки?
Кому нет дела до нее?
25.06.1997


КРЫЛЬЦО

Поэты разны. Мне от роду
Не впору бойкое перо.
Оно, как давнее тавро,
Не тяготит мою природу.
Мои напевы мудрены
И костенеют год от года,
Но не боятся кануть в воду,
Поскольку сердцем сложены.

Я был бы рад казаться миру
Живым наследником твоим,
О Пушкин, Божий псевдоним,
Чью ненастойчивую лиру
Мой карандаш вплел в сотню грив
Стихов нечесаному клиру
И после возвратил кумиру,
Все струны лыком заменив.

"Но что есть толку в переделке? -
Вы скажете, мой судия, -
Искусством слога вы и я
Равно от боткинской сиделки
И от "Полтавы" далеки".
Но подражанья и подделки
Я не равняю, хоть и мелки
Меж них различия ростки.

При родственных чертах и сходстве
Им силы чуждые даны.
Не чувствующая вины
В окружном горе и сиротстве,
Подделка тянет соки их,
Без мук рождая шум и скотство -
Но только стыд за злое сродство
Дан подражанью на двоих.

Покуда робкою строкою
Она крадется на листы, -
Лишь им питаются персты
Знакомых с лирой и тоскою,
Небритых, чуть живых творцов,
И рифмой с древней бородою
Поют стада покрытых ржою
Литературных праотцов.

И сводный полк названий строгих,
В шкафах сомкнувшийся в ряды,
Собой затмил его следы -
Следы своих падений многих.
Им жили тьмы переводных
Романов и стихов убогих -
Солдат словесности безногих,
И взводы гениев лихих.

И я, в селе подвластный небу,
Сбирающий малину в горсть,
Один поэт на двести верст -
Лишь в нем одном являюсь Фебу,
Как в престарелом пиджаке.
И речь моя понятна склепу
Лесов, и кирпичу, и хлебу,
И светлым волнам на реке.

Чужой направленный рукою,
Я вижу в два свои окна,
Как ночь стремится быть вольна
От высшей силы и покоя:
То в листьях прошумит она,
То стен дотронется рукою  -
Но умолкает вновь с тоскою,
Тому подобию верна.
Коленцы, 7.07.1997


* * *

Все знают, чем прекрасно заточенье
Для летней скуки праведной души.
Ей кажутся целебными движенья
Недель и трав, и бабочек в глуши.

Но от спасения нескромных взоров
Рассудку не укрыться в деревнях,
Среди печей и радужных узоров
Небытия на многолетних пнях.

Я отвлечен от городских трудов,
И сердца запоздалое усердье
Ночует в небе конченного дня.

Гляжу без зла. Минуй мой бедный кров.
И словно мудрость или милосердье,
Яви свой лик: не беспокой меня.
Коленцы, 8.07.1997


ДЕРЕВНЯ

О, как нетрудно было догадаться,
Что сил не хватит на земную рать,
И здесь урочной гибели дождаться,
И мир упреками не волновать.

В простых предметах видится бессмертье,
И высший дух окутывает ум.
Как в сказках языку доступны черти - 
Так зло забавно ходу сельских дум.

Здесь нет восторга - нет и примиренья.
Речь тянется по ветру наравне
С душой сожженных листьев, и у зренья
Нет повода принять пейзаж вполне.

Здесь ясный свет; и трюки мирозданья
Приобретают прелесть на глазах.
В наличниках нет русского сознанья -
Как нет богов в прекрасных небесах.
Коленцы, 10.07.1997.


ПОМИНАНЬЕ

Передо мной идет семья других,
И каждый в ней опаснее, чем я.
Их речь сильна; и лишь сквозь торсы их
Ко мне спешит единственность моя.

Там всякий мелкий жест неразличим,
Но общее для них небытие
Подаст свой голос, если перед ним
Стоять в молчании, как в одном белье.

Тогда не будет шума. И никак
Себя не обнаружит страх земной.
И пробуешь ногой осевший мрак,
И слышно "прочь", но чувствуешь: "за мной".

Спрячь этот сон. Ты видел все в бреду.
Молчанье под беседой утаи.
Ответь, что был кошмар: стоишь на льду,
Глядишь - следы, и узнаешь свои.
27.07.1997


* * *

В дурном углу, под лампой золотой
Я чту слепое дело санитара,
И легкий бег арбы моей пустой
Везде встречает плачем стеклотара.

Живая даль, грядущее мое -
Приблизилось: дворы, подвал, палата.
Всеведенье и нижнее белье
Взамен души глядят из-под халата.

Тут всюду свет; и я уже вперед
Гляжу зрачком литровой горловины;
И лишний звук смывает в толщу вод,
Пока строка дойдет до половины.

Я счастлив, что нащупал дно ногой,
Где твердо им, где все они сохранны.
Я возвращусь, гоним судьбой другой -
Как пузырек под моечные краны.
11-13.08.1997


ПЕСНЯ САНИТАРА

Жизнь моя адова! Что тебе сделал я?
Как тебе мало других,
Кто уж не вынул из рубища белого
Рук неповинных своих!
Фартуки набок, поденщики вьючные,
Вверх не глядящий народ.
Двери проклятые, скважины ключные!
Кто вас еще отопрет.
Ухо, что воем страдальцы наполнили!
Худо тебе у плеча,
Если плывет - чтобы мертвые вспомнили -
Зов гражданина врача.
Клети звериные, дни дезинфекции!
Пусть вас не будет в аду,
Где, отрешенный от сна и протекции,
Я по настилу пойду.
12.08.1997


* * *

Если кто по дружбе спросит,
Точно ль бросил я стихи -
Отвечайте: разве бросят 
Кукарекать петухи?

Разве городская птичка
Бросит каркать из гнезда? -
Бесполезная привычка
Нам дается навсегда.

Это все равно, что плакать,
Ковырять в носу, кряхтеть,
Старичку плести свой лапоть,
Бабке - рядом с ним сидеть.

Слушайте, как ноют слоги,
Как в их северный напев
По кадык врастают боги,
С головой уходит гнев.

Пусть поймут: нельзя оставить
То, что не было трудом,
И другому предоставить
То, что есть и так в другом.

Как бы ни казался скушен
Путь к родному маяку, -
Сизый гребешок послушен
Своему "кукареку".

Что ж до месячной разлуки
С ним в преддверии зимы -
Пусть поймут, что жгут нам руки
Грозные считалки тьмы.
13.10.1997


ФИНАЛ

Семнадцать лет, как черная пластинка,
Я пред толпой кружился и звучал,
Но, вышедши живым из поединка,
Давно стихами рук не отягчал.

Мне дороги они как поле боя.
Теперь другие дни: в моем бору
Я за простой топор отдам любое
Из слов, что не подвластны топору.

Подняв десницу, я готов сейчас же
Отречься от гусиного пера.
И больше не марать бумагу в саже,
Которая была ко мне добра.

Я здесь один: никто не может слышать,
Как я скажу проклятому нутру,
Что выберу ему среди излишеств
Покрасочней застольную игру.
17.02.1998


* * *

Кто создал вас - леса, поэты, кони?
Я здесь один - взываю к вам и жду:
Черкните имя этого Джорджоне,
Кто так решил минутную нужду.

Сухая кость, высокое паренье
И легкий гнев: труд меньше, чем на час.
Ему было плевать на озаренье,
И бег Его преобразился в вас.
1998

МОНАХ
(Отрывок)

Монах:
Монах и дождь - одна и та же вещь.
По крайней мере, оба мы оттуда.
(смотрит в небо)
Собачий лай и беспокойство кур
Предсказывают наше появленье,
А как появимся - нас проклянут,
Поспешно запирая дымоходы
И ставни окон в случае дождя,
А в случае монаха - дверь на кухню
Или заветный ящичек бюро.
Нас радостно не встретил ни один,
За исключеньем слепня, и на свете
Нам все знакомо кроме трех главнейших
Вещей - покоя, сытости и правды.
К тому же, всякий дорого бы дал...

Проезжий:
... за мудрое решение вопроса:
Как нам проехать в монастырь Клюни?

Монах:
Изволили меня спросить вы, сударь?

Проезжий:
Да, мой отец. Я еду с вами рядом
И до сих пор не мог решиться в стройный
Храм ваших рассуждений постучать.

Монах:
Вы слушали? Ну-ну, не отпирайтесь.
В Клюни нам с вами будет по пути.
Монах Огюст - я тамошний келейник:
Был, так сказать, в миру.

Проезжий:
Еще монахи странствуют и в наши дни?

Монах:
Что ж? Хлебом не ссужают небеса.
Однако овцы в этом не отстали
От пастыря: мошна моя пуста.

Проезжий:
Я думал, для служителей господних...

Монах:
... телесная провизия суть тлен?
Я с вами в этом полностью согласен.
Возможно, мы вдвоем могли бы также
И мой желудок в этом убедить.
Я сам два дня стараюсь: все напрасно.

Проезжий:
Шутливость выдает благополучье.

Монах:
Благополучье духа; а его
С благополучьем тела тот равняет,
Кто собственным примером убежден...
<1998>


* * *

Ничего не пишу, потому что не чувствую
Ничего, что хотелось бы записать;
Потому что все мысли какие-то устные,
Или просто их нет. И нас...ть.
Я хотел бы представить все так, что склоняюсь к безумию,
Или смерть я зову, или Бога зову,
Но все эти слова, при значительной сумме их,
Выдают - и кладут на траву.
Дать подписку себе: о невыезде грифелем
За пределы пустой, белоснежной канвы.
Я оттуда. Тот мир - он не так удивителен,
Как, им пользуясь, может, подумали вы.
9.06.1998


ОТРЫВОК

Сейчас уже второй час ночи.
Поэтому, без дальних слов,
Приступим. Если кто не хочет -
Пусть он уйдет. Приятных слов.
Народ считает, что поэмы
Должны писаться десять лет,
Но это домысел. Проблемы
Долгописанья нынче нет.
Она исчезла. Годы, лета
Сдались неделям и часам,
Поскольку тяготить планету
Недолго остается нам.
Нужны ль поэты-вестовые?
Сам род людской за них летит,
Столбы считая верстовые,
И математиков плодит.
		 _

Дух времени сейчас - движенье.
А где же тишина, покой?
Где память множит сбереженья
Неторопливою рукой?
Чтоб меньше длился наш период,
Скажу: на Фрунзенской, внизу,
Стоит квартал. Он как бы привод
К испорченному колесу:
Ремни пылятся, паутина
Фламандской сеткой облегла
Уже лишенную тепла,
Но не умершую картину.
Деревья, пыль. Холстом покрытый
Пикап - скорей всего, ничей.
И протянулись волокитой
Дома, что делают врачей.
Масонской ложей пахнут виды;
Кварталов киевских тоска -
Безлюдный вход, плющом обвитый,
И с объявлениями доска.
Как будто ты стоишь в приемной,
Ленивый летний пешеход,
И в окнах шмель свершает томный
Микроскопический полет.
На вахте сторож застекленный:
Зеленый стол, тридцатый год.
Несомый греческой колонной,
Слегка подмокший небосвод.
Налево в рамке расписанье
Несуществующих затей,
И воздух черен от сознанья,
Что все вокруг полно людей.
Уже июнь, еще не август.
Кой-кто слоняется вдоль стен.
Щелчок: выходит доктор Фауст
Из двери с грифом "д. м. н.".
Такие лестницы, как будто
С них строить начали, и зал
Дрожит от каменного зуда,
Как переменчивый вокзал.
Вообще, тесно и бедновато:
Граффити, липкие полы -
Но что за строгие громады
Снаружи видеть мы смогли...
1998


* * *

Печально, что никто не объяснил
Решительно никак природу слова.
Оно - начало доброго и злого,
С его уходом мир бы ощутил
Такую боль и глубину событья -
И вновь бы совершил свое открытье.

Мои слова, рожденные умом,
Еще не став собой, уже солгали.
Но хуже то, что и в уме едва ли
Я их сказал бы о себе самом.
1999


РОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯНИНА

Рождается один из тех, кто позже
Согнет главу под рост дверной щели,
Чьи руки как влитые примут вожжи,
А голос, подчинившись, станет проще,
Чем пенье трав, жужжание пчелы.
Он будет знать без слов и выражений
Значенье каждой части бытия,
Усиленной десятком отражений
В воде и небе, в стеклышках жилья.
И слово "Русь", услышанное где-то,
Не выделится для него среди
Шуршанья поджигаемой газеты,
Нытья машин, увязнувших в грязи,
Раскатов приближающейся бури,
Нелепых и беспечных матюгов,
Дорожной пыли и манящей дури
Цветов и злаков с голубых лугов.
Коленцы, август 1999



 Илья Тюрин. Стихи, 1995-1999. Наследники, 2012
 Ирина Медведева, составление, 2012