Аннотация: В рассказе описаны необыкновенные отношения, сложившиеся между маленькой, отважной, но в то же время лукавой собакой и её двумя хозяйками.
С.А. Тюрина-Митрохина
Чукки, собачка
Девочка мечтала о собаке, и маме, конечно, хотелось купить ей эту мечту, но она понимала, что в их маленькой хрущевской квартире именно собаке, а не людям будет тесно. Сама она выросла в маленьком одноэтажном городке на Волге, где почти у каждого были собственные сады, огороженные высокими заборами, а собакам, охраняющим и сады, и хозяев, было достаточно места для беготни. Поэтому она пыталась разубедить дочку: "В нашей маленькой квартире разве поместится еще и собака?" - спрашивала мама, а девочка ей отвечала: " Надо купить маленькую собачку". И вот тогда, однажды, в день ее десятилетия, мама очень рано, ничего никому не говоря, отправилась на птичий рынок, прямо в собачьи ряды.
Наверное, сто маленьких испуганных щенят, кто в корзинах, а кто -
на руках хозяев, испуганно глядели на покупателей, не понимая, что все-таки происходит и почему они здесь оказались вместо того, чтобы нежиться в теплом привычном доме с запахом пищи и собаки-мамы. Мама-собака почему-то не здесь. Вокруг все незнакомо и тревожно. Кроме хозяина, конечно. Но и он какой-то другой, непривычный - не разрешает поиграть, не кормит и довольно помногу разговаривает с незнакомыми людьми
Эти люди не могут внушать доверия, потому что у них незнакомые запахи. Кроме того, здесь вообще опасное место: например, пахнет кошками. А инстинкт повелевает любую кошку догнать и, по возможности, разорвать. Но этого нельзя сделать в данной ситуации, когда ты маленький, твоя мама собака далеко, а хозяин... Вместо того, чтобы, как всегда, быть тебе заботливым старшим другом, который и приласкает, и покормит, он теперь стоит рядом с тобой какой-то чужой и напряженный, да еше показывает тебя чужим людям, как будто бы ты не хорошенький щенок, а бездушная вещь. И братик рядом с ним тоже продрог, оба они, два маленьких белых щенка дрожали в тот далекий день на руках молодого человека, который принес их продавать и намеревался получить за свой товар цену поприличнее. Они были еще очень малы, его беспородные щенки, но оба - миленькие, беленькие, кудрявенькие, очень похожие на щенков от французской болонки. Поэтому молодой человек решил так и рекомендовать покупателям: щенки, дескать, от французской болонки.
"А они не превратятся в огромных собак, когда вырастут?" - спросила мама девочки, и в ее светской шутке таилось вполне реальное опасение. "Да что вы, я же оставлю вам свой телефон", - самым честным в мире голосом ответил хозяин собаки. "Ну хорошо, похожу еще немного по рядам, и если не встречу ничего лучшего, - вернусь к вам" - решительно, смело и независимо сказала ему мама.
Увы, она наверняка уже знала, что не найдет ничего лучшего, потому что лучшего щенка, чем этот, справа, на свете не бывает. Да и взгляд у него был такой преданный, заискивающий. Он весь дрожал от холода и промозглой погоды, дождь вымочил его насквозь, а тут еще этот порывистый ветер, Собачьим чутьем он понимал, что муки холода и голода прекратятся, если хозяин о чем-то договорится с кем-либо из подходивших без конца людей.
Мама девочки обошла все ряды, но, как ей и подсказало ее внутреннее чутье (нечто, данное нам свыше) именно этот, "болонистый" взгляд пленительных собачьих очей малолетнего отпрыска "французской болонки" оказался самым привлекательным на всем птичьем рынке.
Мама девочки боязливо спросила у продавца, как следует обращаться с этой почти игрушечной собачкой - чем кормить, где укладывать спать, как выводить на прогулку. И еще спросила о разных полезных вещах. Дело в том, что в ее собственном детстве, прошедшем в маленьком приволжском городке, жители знали только две породы собак - овчарку или дворнягу, а все остальное, что удавалось иногда увидеть на картинках, она, как и многие другие жители этого старинного городка, считали фантазией художников. А теперь вот живая фантазия, промокшая, дрожащая от испуга, вероятно, голодная, да еще и в полном смятении от множества незнакомых запахов, от странных людей и пронзающего холода, доверчиво жалась к теплому воротнику маминого демисезонного пальто. Приветливый продавец, с излишне честными интонациями, на которые, впрочем, она тогда не обратила должного внимания, стал что-то втолковывать ей об особенностях ухода за маленькими французскими болонками, и по его словам выходило, что болонки эти - весьма капризны в еде, в отличие от своих собратьев - мальтийских болонок, которые на птичьем рынке и ценятся-то меньше, в силу некоторой грубости в нравах и еще - из-за того, дескать, что через три месяца после рождения глаза их буквально закрываются бахромой из шерсти, отчего .мальтийские болонки становятся полуслепыми, и доставляют много хлопот своим хозяевам, которые постоянно должны будут оберегать полуслепых питомцев от всяческих опасностей. "Как хорошо, - подумала мама, слушая назидательные речи продавца, - что я купила французскую, а не мальтийскую болонку".
-А если у вас возникнут какие-либо проблемы, - продолжал заботливый хозяин щенка, - возьмите мой телефон, позвоните, и я вам все объясню. Снова нечто излишне честное и излишне услужливое прозвучало в его голосе, но это пока не насторожило покупательницу, ибо она пребывала в эйфории от своего приобретения. Насколько права была старая собачница, активно помогавшая ей советами в деле приобретения щенка. Недаром же она говорила - " Какая первая собачушка понравится, "ляжет на сердце", ту и берите". И впрямь, ведь вот, увидела этого, весь рынок обошла потом, а лучше не нашла... Просто запали ей в душу невинные щенячьи глаза с запрятанным от испуга, но все равно угадываемым разбойничьим блеском. Потом у собачки это все проявится - и смекалка, и хитрость, и преданность, и необыкновенная целеустремленность. Но пока белый комочек продолжал дрожать в ее хозяйственной сумке, уже не от холода, а от необычности транспортировки и от незнакомых запахов, которые, к тому же, менялись по мере передвижения. Мы, люди, этого не чувствуем, вернее, чувствуем, но не в таких огромных дозах, а для собак запахи - это целый мир, который сигналит им об опасностях, или, наоборот, предупреждает о возможных удачах. Таких, например, как найти колбасу или косточку, или - близкую собачью душу. Но пока все встречные запахи были неведомы и тревожили малыша, поэтому он дрожал, словно в лихорадке. К тому же, он привык не разлучаться со своим братом, а теперь этот его близнец оказался неизвестно где - а с кем теперь ему играть! Близнец - братишка был похож на этого щенка, которого мама теперь несла в сумке, похож, как две капли воды, но все же она предпочла выбрать этого, именно из-за шаловливых искринок в его глазах. Он обещал быть "творческим" песиком, что и сбылось впоследствии, а больше никаких отличий между братишками не было, за что и дал им их первоначальный хозяин-продавец имена Чук и Гек. Этот, дрожавший теперь в сумочке, был Чук.
"Вы можете его переименовать, - сказал на прощание продавец, он еще не очень сильно привык к своему имени". Но мама подумала, что это уж как девочка захочет.
В то незабываемое воскресное утро она вошла в дом. Девочка ничего не подозревала о грядущем сюрпризе (хотя давно уже просила собаку). Как всегда и как все дети на свете, дочка обрадовалась тому, что мама уже пришла.
-Иди сюда, Ксана, раскрой сумку.
Девочка заглянула и издала крик восторга. Ведь она давно уже просила щенка, а когда была поменьше ( сейчас-то ей уже десять лет!), она иногда задавала вопрос маме, с мечтательной тоской в голосе, не может ли мама ей кого-нибудь родить - ну, например, кошку или собачку...
Теперь ее мечта дрожала в сумке. Она осторожно взяла собачку на руки, и щенок доверчиво прижался к маленькой хозяйке, чувствуя, что начинается новая жизнь, и в этой новой жизни первая, кто его обнял, была эта маленькая девочка. Он сразу же проникся к ней полным и преданным доверием, ведь все собаки телепаты, а он, к тому же, оказался сверхтелепатом. Но об этом - чуть позже, а пока - девочка спросила: "Его как-нибудь зовут, или еще нет?"
Мама ответила: "Его зовут Чук, но ты можешь его переименовать".
" Не надо переименовывать, - сказала девочка, - но пусть он будет Чукки, как будто бы он итальянец". Дело в том, что ее двоюродный брат Марк был наполовину итальянец, к тому же он был храбр, да еще на два года старше, за что девочка очень его любила, а заодно любила и все итальянское. Так маленький песик приобрел итальянское имя, а вскоре обнаружил и весьма близкое отношение к замечательному полуострову, который все называют "сапожком". Потому что, примерно через месяц, его младенческие кудряшки выпрямятся, прямая шерсть и особенно, бахрома, "занавесочка" падающая со лба на глаза, обнаружит в нем мальтийскую болонку. То есть ту самую породу, которая была выведена на острове Мальта, принадлежавшем Италии. Эта мальтийская порода отличалась густой прямой шерстью, волочившейся по полу (ее назначение - предохранять от жары), и еще у этих собак были надлобные пряди шерсти, спускавшейся на глаза, чтобы предохранить их от яркого мальтийского солнца. Впрочем, этот песик с Птичьего рынка не был чистопородной мальтийской болонкой. Не был он и чистопородной французской болонкой, а был каким-то премилым метисом, если не квартероном и так далее. Иногда в нем можно было разглядеть черты пуделя, а девочка, маленькая его хозяйка, теперь тщательно читавшая книги о собаках, - все, которые только можно было достать, - с гордостью утверждала, что он похож на среднеевропейскую овчарку. Со всей очевидностью можно было утверждать только одно: это был всеми любимый, проказливый, симпатичный " в- рот-палец-не-клади" песик.
Счастливая маленькая хозяйка щенка спросила маму: " А где ты его взяла?". "На Птичьем рынке", - ответила мама. "А почему ты меня с собой не взяла?". Но, испугавшись внезапно озарившей ее ужасной мысли, девочка сама ответила на свой вопрос: " Вот и хорошо, что не взяла, а то вдруг бы я выбрала не его".
И еще нечто оказалось совершенно очевидным: с той минуты, когда девочка прижала свою собачку к груди, у нее началась иная, сказочная и совершенно счастливая жизнь. Мир, с его огорчениями и скучными бытовыми подробностями, преобразился - теперь в нем для нее царил только Чукки, с его теплым черным носиком, с его бесконечной преданностью и готовностью хоть каждую минуту играть со своей обожаемой хозяйкой. Девочка даже написала сама для себя, на листочке картона, тайнописью, чтобы никто, кроме нее самой, не смог прочитать этого послания самой себе: "Я Чукки люблю как никого". Она написала эти слова особым образом--понять их можно было только если посмотреть на текст в зеркало... а кому же из взрослых такое могло придти в голову? По ее мнению, никому, значит, мама не прочтет и не обидится. А обижать маму ей совсем не хотелось. Она была хорошая и преданная дочь. Но ведь и против правды не пойдешь, а правда отныне была именно такова - девочка любила Чукки "как никого", и ничего бы с этим чувством никто не мог поделать. Никто и не старался снизить данный уровень привязанности.
Двор замер в почетном восторге, когда девочка в первый раз вывела свою собаку на поводке погулять. Впрочем, восторг этот отныне не проходил никогда. Дети окружали песика и его хозяйку плотным кольцом, а Чукки нравилось быть в центре внимания: он был тщеславен. При этом он свято чтил неписаный кодекс собачьего поведения, а именно: оказывать знаки признательного внимания и слушаться только свою хозяйку. А на чужие, хотя бы даже и детские, приказания реагировать самым надменным и презрительным образом и ни в коем случае им не подчиняться, а лучше всего вообще делать вид, что он никаких приказаний не слышит и слышать не хочет. Разочарованные его упорным игнорированием их просьб, дети упрашивали его хозяйку, чтобы она отдала ему приказы "ап", "фас" или просто - послужить.
Ксана была девочка добрая и выполняла все просьбы, втайне все-таки гордясь, что для него существует только она одна.
С ним, правда, с самого начала возникла одна проблема: он очень помалу ел и вообще проявлял непобедимую капризность в еде. Он признавал только мясо в чистом виде, а это все-таки была эпоха дефицита, партия все время нацеливала народ на выполнение продовольственной программы, и процесс этот длился десятилетиями. Конца этому процессу не было видно, продовольствие не увеличивалось, очереди росли, и мясо не всегда водилось в доме. Пробовали перемешивать для Чукки перевернутое через мясорубку мясо с рисом, - но он упорно и методично отделял рисинки от фарша и оставлял их сиротливо белеть на тарелке. Догадались однажды перемешать с мясом не белый рис, а темную гречку - вот тут он не смог разъединить одно и другое. Но все равно, проблема оставалась, ведь малыш отказывался от молока и от творога, не ел, как другие собачки, ни вареное яичко, ни тертую морковку, ни, тем более, овсяную кашку. Мама и девочка решили позвонить бывшему хозяину и проконсультироваться, чем же следует кормить щенка так, чтобы он получал все необходимые в его возрасте витамины, благо, что "бывший" столь любезно предложил свой номер телефона именно для подобных консультаций. Однако, когда набрали номер телефона, оказалось, что здесь таких нет, "Какая досада, - подумала мама, - ошиблась, когда записывала номер". Но о том, что она не ошиблась, а была обманута, мама догадалась чуть позже, когда у проданной ей в качестве французской, болонки отросла вполне мальтийская шерсть. Но никто особо не горевал, ибо, во-первых, неотразимое обаяние этого пса позволяло ему быть какой угодно породы, а во-вторых, он явно обнаруживал свою принадлежность к самым разнообразным собачьим породам. И это в нем отразилось с какой-то необыкновенной элегантностью. Хотя обычно таких собачек называют презрительно и жестоко: "бастард". Но он был не бастард, а просто - Чукки.
Он проявлял себя всегда очень преданным другом, его рыцарское служение обеим своим хозяйкам было поразительно, хотя, конечно, он отдавал девочке явное предпочтение. Только однажды мама пожалела, что купила его - когда взволнованная дочка пришла и рассказала, что вот только что на Чукки чуть было не наехал автобус, и спасти его ей удалось только встав во весь рост на дороге (а девочка была маленького роста) и для того, чтобы водитель увидел ее, она подняла вверх руки. И ещё сказала, что водитель заметил её только в самую последнюю минуту, или, может быть, услышал ее крики, и только тогда остановил автобус почти рядом с растерявшимся щенком.
"Да и пусть бы он пропал, пусть бы пропадом пропал, -кричала мама, - ведь он всего лишь собака, разве можно так рисковать! Вот отнесу его обратно на птичий рынок, будешь знать!" Накричала, а потом вспомнила слова знаменитого ученого Конрада Лоренца: " Я испытываю стыд перед своими собаками, потому что любая из них, не задумываясь, отдаст жизнь за меня. А я - никогда этого не сделаю". Ее же дочка рисковала, и это напугало маму, она с тех пор строго-настрого запретила Ксане выводить собаку на улицу без поводка.
Поражала его удивительная способность подчинять все свое существо, весь ритм своей жизни одной единственной цели - затаенной слежке за своими хозяйками. Старшая хозяйка не позволяла ему проводить время у нее на коленях, тем более - в постели, но именно это времяпрепровождение он считал самым сладостным и долгожданным. Поскольку, в отсутствие матери, младшая позволяла ему делать все, что ему заблагорассудиться, то и проблема эта - посидеть на коленях, а еще лучше поспать на хозяйской постели рядом с младшей хозяйкой, да еще и лизнуть ее пару раз в щеку, - существовала только со старшей хозяйкой, непримиримой в вопросах гигиены. Вот почему он не ленился часами выжидать где-нибудь в углу, ненавязчиво наблюдая - не подобрела ли мама и не отнесется ли она снисходительно к бедной собачке, которая так страдает от недостатка внимания и которую может спасти совсем даже не глоток бензина, а негласное, выраженное маминым взглядом, снисходительное разрешение вспрыгнуть на хозяйские колени, а может, еще и лизнуть хозяйку в щечку. Поразительно, но он никогда не ошибался в выборе такого долгожданного момента, а наблюдать мог хоть весь день.
Он весьма успешно оберегал своих хозяек от местных пьяниц, неистово лаял на них, чтобы отпугнуть и изгнать подальше из своего околотка, даже пытался их укусить, чем приводил их в несказанный восторг и умиление. Они одобрительно поощряли его к самоотверженной защите, ласково упоминая при этом все известные им нецензурные междометия.
Он обладал удивительным даром располагать к себе, и редко кто из прохожих не бросал ему вслед фразу: "какой хорошенький!" Правда, эту оценку ему давали только тогда, когда он был отмыт... а вот этого-то он и не любил. Даже не просто не любил, а категорически избегал и успешно пускал в ход свою недюжинную изобретательность - лишь бы только его миновала чаша сия. Каким-то одному ему известным образом он догадывался, когда ванна наливалась для него, а когда - для его хозяек. При этом угадывал всё абсолютно безошибочно, а, догадавшись, запрятывался в такой недостижимый угол под тахту, что тахту приходилось отодвигать. Несчастного беглеца извлекали и отмывали, несмотря на его усиленные попытки выпрыгнуть из ванны и сбежать, хотя бы даже и в намыленном виде. Свою нелюбовь к водным процедурам он преодолел только раз - но как! Это случилось в Прибалтике, на берегу моря, в Саулкрастах, куда хозяйки взяли его с собой. Латыши отличаются привязанностью к собакам и никогда не ворчат, что вот, дескать, поразводили собак "гуляют с ними - детей надо рОстить, а не с собаками гулять" - так, например, иногда говорили вслед маме, когда она шла с Чукки по московской улице. Здесь же никто не возражал, даже когда собаки носились по пляжу. Так и Чукки, свободно, не помня себя от простора, носился по песчаному берегу, пока не увидел, что мама почему-то входит в воду. "Зачем?" - вероятно подумала собака. - "Ведь это не маленькая ванна которую они почему-то любят, это опасно". Он бросился к маме, лаем предупреждая ее о неразумности поведения и потере осторожности, но мама, не обладавшая моментальной собачьей сообразительностью, видимо, ничего не поняла, и даже легла спиной вверх на ненавистную воду, взмахнула руками и стала - безвозвратно, на его взгляд, - удаляться от него в сторону заката, тревожно пламеневшего над морем. Его преданное собачье сердце сжалось от предчувствия неминуемой и вечной разлуки. Он призвал на помощь все свое собачье мужество, которого было ему не занимать стать, и - отважно бросился в воду, берегов у которой не было видно. А вместо берега только пылал закат. Наверное, он думал, что это - конец, но предпочитал погибнуть вместе с мамой. Так было лучше, чем вообще больше ее никогда не увидеть. А она, потом, однажды, когда он искал у нее защиты, ничего не поняла и даже строго согнала его, когда он, без разрешения, прыгнул ей на колени. Это случилось, когда девочка была далеко, в тот год, когда она училась в Америке, в шестом классе, а мама и Чукки остались в Москве. Он не понимал, где же девочка, тосковал по ней и поэтому старался не уходить далеко от мамы - во-первых, их было двое, а во-вторых, наверное, мама знает, когда вернется девочка. Он старался догадаться, когда же это произойдет, его собачье чутье подсказывало ему, что девочка просто уехала, что она жива и здорова, надо только ждать. Она тосковала по нему, и это он тоже чувствовал. Он даже стал более милостивым к подружкам своей уехавшей маленькой хозяйки и даже без возражений шел с ними погулять, когда они звонили в дверь и робко просили: " Можно с вашим Чукки побегать?". Раньше он всегда упирался, прятался под кровать, не хотел им подчиняться и выходить вместе с ними: настоящая собака признает только право хозяев распоряжаться ею. А вот теперь тоска гнала его даже погулять с чужими детьми - ибо они напоминали ему об уехавшей девочке. Однажды он снизошел до того, что выполнил "нехозяйские" команды "служить", "ап" и "фас", к восторгу маленькой соседки с четвертого этажа, которая вернула его маме с радостным возгласом: "Он меня слушался прямо как Ксану!".
А Ксана из своего далека в каждом письме спрашивала о нем. Пришлось маме вызвать домой фотографа и отослать в США целую пачку снимков очень приличной на вид собачки. Но разве могли статичные фотографии отразить подлинную, полную проказ и шалостей, жизнь такого непоседливого пса как Чукки?
Мама, понимая, как собака тоскует без девочки, стала уделять песику больше внимания, даже чаще разрешала ему сидеть у нее на руках, но, правда, только с ее персонального разрешения и только в тех случаях, когда он был насильственно отмыт в ванной. Ненасильственным путем вымыть его было невозможно. Для всех оставалось загадкой, каким же образом он угадывал, что его собираются искупать. В определенные летние месяцы, когда отключают горячую воду, москвичи как-то выходят из положения, нагревая воду в кастрюлях. Так вот: когда эта вода нагревалась для него, он прятался в недостижимые углы квартиры, безошибочно определяя, что данная кастрюля предназначена именно для его купания, хотя другие стоявшие на плите кастрюли его вообще не волновали. Этот феномен собачьего поведения мог свидетельствовать только о телепатии - может быть, в равной степени присущей всем собакам, а может быть, только Чукки - как общепризнанному любимцу семьи и двора .
Но однажды он неопровержимо доказал, что инстинкт, называемый телепатией (или просто предчувствием?), предупреждает животных о надвигающемся природном бедствии гораздо раньше, чем это становится известно людям, а значит, в определенных ситуациях им, животным, а не людям, легче выжить.
Дело было так: однажды вечером мама, сидя в кресле, то ли смотрела телевизор, то ли что-то шила. Печальная собачка, мечтавшая всегда только об одном - вечно сидеть на руках своих хозяек - терпеливо и отрешенно вот уже час сидела на своей подстилочке, не забывая внимательно подглядывать за мамой, чтобы во-время почувствовать момент, когда она расслабится, подобреет, и тогда в один прыжок очутиться у мамы на коленях. Чукки выбирал такой момент почти всегда безошибочно и ошибался крайне редко. При этом он показывал чудесное умение быть выносливым и тонко чувствующим момент разведчиком, а уж о том, сколь тонким психологом он был, даже и говорить не приходится.
Но в этот раз он почему-то жалобно взвизгнул и в одно мгновение очутился на коленях у мамы, причем прыжок его был весьма решительный, не такой, как прежде, когда он предпринимал разведку боем, вскакивал без приглашения и всегда готов был спрыгнуть на пол с виноватым видом. На этот раз в его поступке была какая-то настойчивость, он изо всех сил прижался к маме.... А она - оттолкнула его, буквально сбросила со своих колен не пол со словами: "Это еще что за новости, хочешь новые порядки тут установить?". Но вместо виноватого, умильного и извиняющегося поглядывания, которым он обычно заглаживал свои проступки, Чукки снова, со всей своей собачьей решительностью, прыгнул к маме на колени и прижался к ней так, что не оторвать, так, как будто бы им грозила гибель, и вот, в предсмертный час он решил прижаться к дорогому существу. В этот момент люстра в комнате закачалась. Тогда-то стало наконец страшно и маме, которая не поняла, в чем дело, но на всякий случай тоже обняла свою преданную собаку. Так они посидели некоторое время, обнявшись, люстра более не качалась, все было тихо.... Но странное чувство тревоги из-за непонятности произошедшего не покидало маму, и она включила "Новости" по телевизору, которые тогда шли не так часто, как в наше время и всего лишь на одном канале. Вот тогда-то она и услышала сообщение, всё ей объяснившее ( и о чем Чукки знал без всякого телевизионного сообщения). Дело в том, что далеко, в Бухаресте, произошло землетрясение, силою приблизительно в пять баллов, и до Москвы докатилась его ослабленная волна, не причинившая нигде никаких повреждений. Разве что только, как сообщалось, кое в каких районах могли качнуться люстры или - упасть с полки какие-нибудь неустойчиво стоявшие вещи.
С тех пор к маминому внимательному и восхищенному подглядыванию за поведением Чукки прибавилось еще и чувство магического удивления его древнейшим инстинктом жизни, кем-то в него заложенному и дававшему этому крошечному зверьку какие-то дополнительные возможности: не только самому почувствовать природную опасность, но и предупредить о ней человека.
Чукки демонстрировал свое желание защитить маму ото всех, кто встречался на улице и в ком он чувствовал скрытую угрозу - например, от пьяных, которых он неустанно облаивал, и соседи шутили: "вот кто у нас борется с пьянством!", а еще чаще - от гостей. Он не любил гостей, которые бесцеремонно отвлекали хозяек от самого главного, а именно от общения с его персоной. Но особенно не любил он гостей мужского пола и облаивал их часами, предварительно забившись в такой угол, достать из которого его было весьма сложно, да если и достанешь, что дальше? Не выгонять же любимую хозяйкой собаку на улицу?
Или вот еще какое он оставил о себе воспоминание: в то утро он, как обычно, сидел рядом с тахтой, на которой лежала мама и терпеливо дожидался, когда она скажет ему что-нибудь ободряющее, а он постарается воспользоваться моментом - и вспрыгнет к ней на кровать, уляжется рядом. А у нее... да, у нее ни за что не хватит сил сказать ему "пошел вон", так умильно он будет глядеть на нее. Такое уже бывало, и следовало только дождаться своего часа. Вдруг раздался телефонный звонок, мама о чем-то поговорила - и заплакала.
Он не мог точно знать, о чем она плачет, а может быть, и догадывался, что разговор был с тем городом, где жила сейчас девочка и что маме сказали, что девочка, которая должна уже была вернуться, проживет, по решению папы, там еще полгода, - "иначе как же ее английский, только что начала на нем говорить...". Мама положила трубку и заплакала. Он не мог не броситься ее утешать, он положил передние лапы на тахту, вытянулся в струнку, чтобы стать повыше ростом, и стал слизывать с маминых щек лившиеся слезы. А мама все чаще стала болеть, у нее падало давление, и ей приходилось самой вызывать себе скорую помощь. А он и вообще-то не любил гостей, вообще-то презирал гостей мужского пола, а эти, из скорой помощи, пахли чем-то спиртным, как пьяницы на улицах, и очень много себе позволяли: раскладывали на хозяйкином столе какие-то свои предметы, источавшие резкие лекарственные запахи, а потом подходили к маме, натирали ей руку чем-то, пахнувшим алкоголем, - и всаживали иглу ей под кожу. Он даже сам видел капли крови на ее руке. С его точки зрения, все это было опасно для жизни его хозяйки, и он хотел защищать ее до последнего вздоха, как и положено настоящему псу. Но мама о таком сценарии догадывалась, и, извиняясь перед приезжавшими докторами, всякий раз, по случаю их приезда, держала своего защитника под мышкой. А вот однажды она его все-таки не удержала. Дело было так: доктор делал укол в вену, но долго не мог попасть куда следует, на маминой руке появились капли крови, да еще она в какой-то момент неосторожно вскрикнула от боли. Вот тогда он напряг все свои силы маленькой комнатной собачки, которую к тому же столь унизительно придерживают рукой - и вырвался из-под этой придерживающей руки! Он изо всех сил укусил супостата-доктора и продолжал бы начатое, если бы мама снова не перехватила его, принося извинения пострадавшему.
Время шло, и, наконец, настал радостный час - вернулась маленькая хозяйка. Всю дорогу от аэропорта она только и говорила про Чукки, а когда переступила порог московской квартиры,, он не сразу ее узнал. Причин было две. Во-первых, даже мама ее не сразу признала в аэропорте, - за этот год Ксана выросла на десять сантиметров, лицо ее из детского, круглого, превратилось в чуть вытянутое, как у светской дамы. Но главное было даже не в этом, а в том, что она привезла с собою из Штатов кучу неведомых, непривычных запахов, а Чукки, как собачка умная, хорошо понимал, что запахи надо сначала исследовать, определить их со всей возможной точностью, и только после этого ритуала бросаться с радостными приветствиями.
Когда он понял, что перед ним стоит действительно его маленькая, подросшая хозяйка, а не ее переодетый двойник с незнакомыми запахами, он изо всех сил лизнул ее в щеку и исполнил танец радости. Но эта минута промедления все равно огорчила девочку. Она сказала сквозь слезы: "Даже Чукки меня не узнал". Она не понимала, насколько она выросла и изменилась за этот год разлуки и не догадывалась, что детство ее закончилось и что начался подростковый период: ей только что исполнилось двенадцать лет. А ему было всего два года, и он проживет еще почти целых двенадцать. Практически все это время, не взирая на мамины протесты, девочка будет баловать его изо всех сил, разрешая ему все на свете: и спать в своей постели, и лежать на кресле , грея бока на развешанных там юбках и кофтах маленькой хозяйки. Мама ему всего этого не разрешала, но кто мешал хитроумному псу пройти к ее комнату, пока она была на работе, и поваляться на ее теплом пледе или на ее свитере, так привлекательно источавшем запах дорогих духов? Никто. И обо всех подобных поступках свидетельствовали только предательские вмятины в тех местах, где он нежился и вылеживался. Но разгладить эти вмятины, убрать улики было не в его собачьих силах. Поэтому он только виновато прятал свои честные глаза, когда мама ругала его: "Какая плохая собака, опять она ...". Зато когда его хвалили, он гордо и скромно приподнимал вверх свою мужественную голову. Похвалам он внимал всем своим существом и принимал особую позу, которую можно назвать "позой внимательного выслушивания тех похвал, которые причитались ему по заслугам".
У него был какой-то особый дар жизни. Дар извлечения радости из всяких пустяков. При этом быт был для него священен, он равно обожал и прогулку, и куриный бульончик, и приход Ксаны из Университета, и мамину хозяйственную сумку с ее многообещающими запахами колбасы, мяса и рыбы...
Его несравненная красота с годами не меркла. Боевой пыл никогда не утихал, он отважно облаивал даже больших боевых собак, благо они считали для себя невозможным связываться со столь мелкими существами. Но вот однажды он облаял крупную овчарку во дворе, пока мама стояла в очереди у тележки с молочными продуктами, и овчарка набросилась на него, подмяла под себя, чтобы проучить за дерзость. Мама закричала неведомым для себя самой криком, призывая на помощь хозяйку овчарки,с трудом Чукки был извлечен из ее могучих лап. Овчарка не покусала его, но изрядно напугала, и его дерзость по отношению к более крупным сородичам несколько поутихла с тех пор. Он постарел, резвость, обычно ему присущая, сменилась на более замедленное поведение, он стал все чаще полеживать в углу, вместо того, чтобы носиться как угорелый по квартире или по двору. И вот однажды его не стало. В память о нем у дверей повесили маленькую картинку, сделанную тринадцать с половиной лет назад Ксаной методом выжигания на фанерке. Здесь был изображен Чукки во всей своей небывалой собачьей красе, увиденной глазами ребенка. Печатными буквами чернела надпись: " Чукки, сАбачка".
![[]](/img/t/tjurinamitrohina_s_a/text_0030/197500005.jpg)
![[]](/img/t/tjurinamitrohina_s_a/text_0030/197100000.jpg)