Lib.ru : Тюрина-Митрохина Софья Александровна. Письма О Любви

Тюрина-Митрохина Софья Александровна
Письма О Любви

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Размещен: 04/11/2021, изменен: 04/11/2021. 70k. Статистика.

Аннотация:
Автор дает портрет блестящего литературоведа и педагога В.Н.Турбина, описаны лирические взаимоотношения бывшей студентки со своим учителем, приводятся его письма к ней, рассказывается о различных перипетиях в творческой судьбе В.Н.Турбина.

Часть первая

ПИСЬМА О ЛЮБВИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

После окончания филологического факультета МГУ я работала в редакции "Фантастики, приключений и путешествий" издательства ЦК ВЛКСМ "Молодая Гвардия". Жанр был новый для СССР и советская цензура воспринимала его с большим опасением. Цензоры старались выискивать даже и так называемый "неконтролируемый подтекст" (думая при этом, что они его полностью понимают. И, пожалуй, они не ошибались в этом).

Несмотря на нелюбовь начальников к этому жанру (рассаднику "неконтролируемого подтекста), наша редакция "Фантастики, приключений и путешествий" всё же существовала...Но только до тех пор, пока был жив знаменитый писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов . Авторитет этого известного человека и его писательского таланта, его личная дружба с нашим заведующим редакцией Сергеем Георгиевичем Жемайтисом невидимо охраняли редакцию от закрытия или --от смены состава в пользу редакторов, более окрылённых идеей коммунизма. Но, как только умер Иван Ефремов, - начальство срочно поменяло "вольнодумный" состав редакции в пользу людей, ментально более близких им.А мы стали искать новую работу.

При этом судьба,своей невидимой и всеведущей рукой,направила меня в издательство "Московский рабочий". Оно тогда славилось своей косностью. И если Издательство "Молодая Гвардия" курировалось ЦК ВЛКСМ, то "Московский рабочий" находился в ведении МК и МГК КПСС, то есть цензура там была намного круче. Однако для меня, как и для "бедной Тани" из "Евгения Онегина" --" все были жребии равны".

Однако, какие-то неведомые силы, которые, согласно Ломоносову, нас "в несчастный случай берегут" - определили меня тогда к заведующей редакцией прозы и поэзии Людмиле Алексеевне Суровой, -- женщине уникальной справедливости, доброты и здравомыслия (при этом очень осторожной).

Она, по мере возможности, одобряла и проталкивала те новые для "Московского Рабочего" писательские имена, которые принесли с собой новые сотрудники её редакции- беглецы из "Молодой Гвардии". При этом Людмила Алексеевна всегда сохраняла в своей редакции коэффициент осторожности и тактику сосуществования различных идей.

Надо сказать, что издательское дело в те времена было взрывоопасным по определению: то цензура найдет несоответствие с марксистской идеологией, то... кто-нибудь из читателей пришлет вМК и МГК КПСС (курирующая организация) письмо о нарушениях какой-либо доктрины ... то еще что-нибудь стрясётся.

И вот однажды из редакции "Литературной Газеты нашему начальству принесли одно письмо. Оно пришло по мою душу:какой-то врач из Ленинграда прислал в "Литературную газету" своё возмущённое послание о том, что невежественные сотрудники в издательстве "Московский рабочий"искажают историческую правду.

Дело было в том, что в одном нашем сборнике детективных рассказов писатель Юрий Кларов опубликовал историю о перстне Пушкина. Сюжет был очень простой: однажды, в 1918 году в ломбард приходит молодой человек, чтобы сдать... перстень Пушкина!!! Тот самый, который все считали утерянным... Показал он это кольцо в скупке, там оценили его.Но продавец сказал покупателям: "подумаю до завтра..." - и больше не появился. Далее,походу авторского сюжета,-- пушкинисты предпринимали неудачные попытки отыскать следы исчезнувшего перстня, но -- напрасно.Никаких следов для розыска. Однако некоторые версии всё же существовали. И о них сообщал писатель Юрий Кларов в своём рассказе.

Читатель из Ленинграда упрекал автора Ю. Кларова, редактора (меня) и в целом всё издательство "Московский рабочий" - в невежестве. По его мнению, история перстней Пушкина всем известна, этих перстней было якобы только три, судьба их, по мнению читателя, была полностью исследована, поэтому никаких других перстней нет и быть не может.По данным причинам, писал он, публикация "Московского рабочего"-лжива, некомпетентна и возмутительна.Поэтому читатель требовал немедленно всё исправить и наказать виновных.

После этого скандального письма вызвал меня директор Михаил Алексеевич Борисов, показал письмо читателя,выслушал мои объяснения о том, что у Пушкина было не три, а семь перстней. что это известно всем Пушкинистам... Рассказываю директору, что один из этих семи перстней был утерян ( или украден) - и именно об этом написал свой рассказ Юрий Кларов....

Но моя информация нисколько не успокоила директора. Он мне сказал: " Как хочешь, лапочка ( он часто так обращался к сотрудницам), а чтоб в следующем выпуске "Литературной газеты" было солидное опровержение! Мне надоело из-за всех вас стоять на ковре в Горкоме! Да ещё из-за каких-то там перстней!".

Я понимала, что директор поставил мне строгое альтернативное условие: опубликовать опровержение и только - в "Литературной газете", и только -- от известного литературоведа". Ушла из его кабинета, понурив голову. "Опровержение от известного литературоведа! Ничего себе... Кто бы мог написать такое опровержение и как?Кого из "Литературной газеты" теперь просить опубликовать подобное опровержение?". Подруги подсказали: "Ты училась у Бонди и Турбина, их и проси!".

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР

Это был бесценный совет. Конечно, мои преподаватели меня выручат! Но согласятся ли в "Литературной Газете" опубликовать подобные материалы? Там у меня был только один знакомый автор, Евгений Богат, известный как журналист "с поэтической душой" . "Ну ладно", - решила я. Если он мне даже и не поможет, то хотя бы что -нибудь посоветует".

Сначала я позвонила самому известному пушкинисту Сергею Михайлович Бонди. И поняла по его кашлю, что он болен и не стоит его беспокоить. Делаю звонок Владимиру Николаевичу Турбину. Удивительно -- прошло 20 лет с тех пор как я простилась с МГУ, а он узнал меня по голосу и вспомнил, что я - из шестой французской группы (номер своей бывшей группы я к тому времени забыла... а он - помнил!).

Рассказываю Турбину о своей проблеме, о перстне Пушкина. Но он отвечает, что не сможет помочь мне, так как в "Литературной Газете" его не печатают -ему безмолвно объявлен "остракизм"после выхода его книги "Товарищ Время и Товарищ Искусство". Но он говорит, что всё же он может дать мне возможный текст опровержения. Там, в этом тексте будет разъяснение о перстнях Пушкина. Я получу от него этот листочек завтра же, в ЦДЛ, где он будет меня ждать в фойе в шестнадцать часов. Мы встретились, и он отдал мне свои пояснения о перстнях Пушкина.

Теперь надо было опубликовать эти пояснения в "Литературной Газете", - как и велел мне директор. Опираясь на фактологию текста Турбина, лучший журналист по гуманитарно-просветительской тематике в "Литературной Газете" Евгений Богат вскоре опубликовал там спокойный и красивый ответ жалобщику.

" МНЕ ДЕКАБРЬ КАЖЕТСЯ МАЕМ"...

...Но пока я еще не передала Евг.Богату записку Турбина о перстнях Пушкина...Я и Турбин сейчас вышли из ЦДЛ и идём по Большой Никитской. Едва заметный декабрьский снег падает и замирает в лучах фонаря.Останавливаемся под этим фонарем, Говорим друг другу всё то, что не успели сказать сейчас, в ЦДЛ, и во время всей пост-университетской разлуки.

Вспоминаем, как однажды,после окончания МГУ, мы случайно встретились в автобусе, и как он дал мне свой телефон, с просьбой позвонить. Почему я не позвонила? Сейчас он спрашивает меня об этом. Отвечаю, что побоялась. Чего? Отвечаю:

-Я тогда позвонила, но мне ответил женский голос.

-Ну и что?

-Я не хотела вмешиваться в чужую жизнь.

- Это была моя сестра.

Почему мы стояли около Фонаря, когда мы прощались? Не знаю. Но зачем-то так оно и было, -- мы стояли под этим ослепительным Фонарем, как в песне "Лили Марлен". Внезапно он целует меня, потом резко отстраняется и говорит, что женился. Недавно. Он тяжело болел, была операция, лежал в больнице, его наперебой тогда навещали самые преданные ему студентки. Он не думал выжить, а выживши - сделал этот шаг.

Получаю от него приглашение придти к нему, попрощаться с минувшим Годом. Обещаю.Пришла. Он дарит мне свою книгу " Пушкин-Гоголь-Лермонтов" и пишет на титульном листе:

Он писал все свои письма необычайно привлекательным языком, в своей особенной манере общения. Приведу здесь некоторые его письма ко мне. Одно его письмо не публикую -- там было слишком много боли из-за нашей поздней встречи.

И вот теперь Старый год уходил и начинался Новый Год, создавший для меня совершенно новую жизнь. В этой жизни были Походы в театр, в гости, Встречи в Коломенском, Вечера на кухне Турбина(он сам умел испечь пирог!). Были разговоры в его кабинете, где книги глядели на меня своими серьёзными переплётами, а я - умирала от восхищения Турбиным. Это было какое-то нереальное удивление человеком, необыкновенным строем его личности, его чувств, красотой его слов и поступков. Он всегда удивлял и восхищал - еще со времен моих студенческих лет

Ниже я приведу некоторые письма Турбина ко мне ( с небольшими купюрами). Одно его письмо не публикую (написанное им после нашей разлуки (на целых несколько месяцев)-- в этом его письме было слишком много боли и просьба встретиться. Прерывая не выполнимое ни для него, ни для меня, расставание, я написала ему:

В письмах и в разговорах возможности Турбина сочетать разные по смыслу слова - были беспредельны. Меня он тоже этому научил. А те, кто не посещал его семинар - может быть, и не придавали словесной игре такого значения. Мне, например, он однажды сказал: "Как же это я - жидовку полюбил"?"... Не знаю, сам придумал, или у Чехова взял - Антон Павлович так называл в письмах Ольгу Леонардовну Книппер. Вот такое у него было однажды объяснение мне в любви... Неплохо,да? Объяснений (трогательных) было множество и самых разных. В том числе и в письмах.

В наших разговорах часто присутствовала тема религии, развивал её, конечно, он. Результаты этих разговоров отражены и в письмах В.Н. Турбина ко мне. Сначала объясню: У нас с Владимиром Николаевичем была одна тема, которая имела для него важный смысл: о Вере. Я, проведшая много лет в качестве редактора редакции фантастики в издательстве "Молодая гвардия" и издававшая Станислава Лема, --следующим образом ответила ему на вопрос, как отношусь к Христианской вере:я сказала, что если по Лему, то Бог - "многолик". Но ни о каком моем безбожии и речи быть не могло. Я просто разделяла идею Лема (см. "Солярис") о том,что Бог, Божество -- вокруг нас, в звёздах, в ветре и в облаках - повсюду. Впоследствии это мое рассуждение приводило к его различным, чисто Турбинским, подтруниваниям надо мной...Например:

"Дорогая Софья Александровна. Примите искренние поздравления с Днем рождения. Хотя Бога, как Вы тонко подметили, и нет, я, по темноте и непросвещенности своей, всё же усматриваю некий Высший промысел в нашей встрече, нашей любви. Всегда помнящий Вас. В.Турбин". Это письмо было написано им от руки:

*******

Из телефонного разговора с Турбиным: Он: "Это я...... Почему ты молчишь?" Я : "Слова бессильны"...

Снова - из телефонного разговора с Турбиным: Он: "Это я...... Почему ты молчишь?" Я : "Целую телефонную трубку"... Он: " Ну кто еще может такое сказать?..Всегда так делай, когда я звоню"...

Рядом с ним я чувствовала себе оказавшейся в периоде серебряного века -- так неожиданно звучали для меня его рассуждения и особенность его нежных слов.

Он хорошо владел и студенческим лексиконом тех времен. Такая смесь стилей была всегда неожиданной, он мог например, поцеловать мне руку при расставании и сказать: "Дама из кабриолета- коням легче". И сразу спросить: " А когда ты еще придёшь"?).

Однажды у себя на кухне Турбин задал мне вопрос, почему же я всё-таки покинула его семинар (после одного года пребывания), ведь многие студентки были неравнодушны к нему... неужели я была - равнодушна? Я ответила, что да, была... Почему? Отвечаю: потому что преподаватель мне всегда казался существом полуреальным, возвышенным, ну, например, как памятник... нельзя же быть неравнодушным к памятнику... Юрию Долгорукому, например... Он смеялся такому объяснению.

А вот его трогательное письмо ко мне о Высших Силах:

Дорогая Софья Александровна Митрохина и - Соня Пикман, обеих вас сердечно поздравляю с днем рождения; обе вы необычайно дороги мне - впрочем, умудренная Софья Александровна, мне кажется, и без моих уверений, это прекрасно знает, но Соня, по малолетству, об этом, кажется, не догадывается; так пусть же она примет к сведению мое признание - даже если оно и запоздало немного. Бога, насколько я помню, обе вы, с присущей вам милой решительностью, отвергаете. Вольному воля; но я склонен видеть нечто знаменательное в том, что вы пришли в сей мир в аккурат в первые дни рождества. Бог, отвергаемый Вами, да будет сопутствовать Вам и впредь. Ваш В Турбин.

10 января 1982г.

* * * **

А это письмо написано им за три года до его кончины:

10.1.90 "Дорогая Софья Александровна, вспоминаю Вас часто - неизменно с чувством благодарности: было время - мы оба сделали так, что нам хорошо было и днем, и ночью. Вы придали всему характер непринужденный, естественный, сердечный. Единственное, что навевало и посейчас навевает на меня некоторую грусть: Вы так и не поняли, к к о м у Вы пришли однажды. .. А между тем, хорош я или плох, я стал неотъемлемым элементом ис-то-ри-и; и ей, истории, принадлежат мыслишки, которые я в себе вырастил.

Жаль, что всё как-то кончилось и не получилось спокойного ,дружественного сотрудничества. "Литературоведение? Зачем?" -эта резолюция Вашего директора на моей челобитной об издании книги тоже войдет в историю - как пример не только духовной, но и чисто коммерческой недальновидности. А Вы-то её послушались! И не смогли объяснить уважаемому директору, что литературоведение литературоведению рознь. Тут я не могу не вздохнуть: "Эх, Вы!..".

А всё же я Вас люблю, люблю во все времена: от милой девочки - студентки, до величественной и холодной деловой дамы. А книга моя, может быть, убедит Вас, в том, что и литературоведение зачем-то нужно добрым людям; в ней - приблизительно одна пятая часть того, что я предлагал Вам и Вашему директору. Примите мои всегдашние поздравления с днем рождения С сердечными воспоминаниями и лучшими чувствами- В. Турбин".

Письмо - в январе 1987 года: "Дорогая Софья Александровна, примите мои сердечнейшие поздравления с Днем рождения. Ваше посещение моего скромного дома по осени минувшего года запомнится мне как щедрый подарок, который Вы сделали мне. Не забывайте меня и мой дом и впредь! От кокетливой девочки до нынешней Вас, многое пережившей и все беды преодолевшей дамы, - огромное расстояние. Я горжусь тем, что - ближе ли, дальше ли - прошел его рядом с Вами. В. Турбин".

******

В предыдущее письмо ко мне было вложено и другое, оно касалось издания литературоведческой книги В.Н. Турбина: дело в том, что перестройка коснулась теперь и издательства "Московский рабочий". Наш Главный Редактор Дмитрий Валентинович Евдокимов был назначен отныне директором вместо М.А. Борисова и... разрешил (!!!) печатать литературоведческую книгу В.Н. Турбина.

Здесь я должна пояснить: предыдущий наш директор Михаил Алексеевич Борисов вовсе не был сознательным тормозом для теоретических изданий, просто время было свирепо-идеологическим. А наступившая перестройка уже позволяла притупить "пролетарское, шариковское чутье"у вышестоящих партийных органов, прочно выработанное у них на интеллигентские издания.

От неимоверных требований идеологов КПСС задыхались тогда все -- и начальники, и подчиненные. Приведу только один пример в пользу Михаила Алексеевича Борисова: в редактированную мною книгу однажды закралась какая-то вольная мысль. Меня вызывали, отчитывали на парт- собрании (хоть я и была беспартийной), объявили выговор. Но накануне всей этой нервической кампании директор Борисов вызвал меня к себе в кабинет и сказал один-на-один: "Тебя сейчас везде будут ругать и склонять. Но ты перетерпи. Молчи, не спорь. Мы не собираемся, лапочка, с тобой расставаться".Вот так мы тогда жили - идея отдельно, а бытие - отдельно...

Итак, новый директор Дмитрий Валентинович Евдокимов дал добро на издание книги В.Н. Турбина о литературоведении.

А вот что тогда написал мне В.Н. Турбин:

Дорогая Софья Александровна, заодно уж - два слова о делах. В ответ на мою заявку я вскорости получил из редакции "Моск. Рабочего" подписанную Вами бумагу, из которой я понял, что издательство готово включить предлагаемую мной книжицу в план 1991 года. Я с жаром принялся за работу, которая оказалась неожиданно трудоемкой и сложной: видите ли, я в жизни своей н и р а з у не издавал сборников своих статей; не было у меня опыта в этом жанре. А оказалось, что сборник - это не просто вырезанные из журналов, подложенные одна к другой и заново переписанные на машинке статьи. Многое понадобилось дописывать, переписывать - увяз. Но сделаю всё для того, чтобы принести Вам радикально перепаханную книгу в конце января - начале февраля... Единственное, о чем прошу: сделать так, чтобы моя добросовестность не вышла мне боком и разрешить мне прийти к Вам с рукописью не в декабре, который уже прошел, а в феврале, до которого, я надеюсь, мы доживем". (1990 год).

********

Я тогда не обратила внимания на дату и на слово "доживем". А жить ему осталось, как вышло - всего три года.

Примечание: Он не успел к февралю 1990-го года,, пришел в издательство уже в конце сентябрьских дней в 1993 году и даже не ко мне (меня определили в другую редакцию) - а к Вике Акопян, литературоведение стало темой её изданий - Никто тогда не знал, что через месяц Его не станет. Из киноленты моих воспоминаний ...Однажды я, выполняя просьбу друзей, спросила Владимира Николаевича сможет ли он помочь одному талантливому парню, учившемуся в МГУ. Так получилось, что по молодости и горячности сей студент не поладил с кем-то из преподавателей - его исключили. А теперь уже вообще прошло года два как он бросил учиться. Родители просили помочь восстановиться парню, хотя бы советом. И вот мы, Владимир Николаевич и я - в квартире родителей этого бывшего студента.Хозяин дома - известный художник, его жена- искусствовед. Сын - эрудит, знает языки, увлекается литературой, но... По словам мамы - он любит фантастику и древнерусскую литературу. 'Вот и прекрасно, раз это его любимые жанры, я попрошу В.В. Кускова, который читает древнерусскую литературу ему помочь.'... 'Но как ему восстановиться на факультете?'. 'Напишем заявление, я помогу, дам ему характеристику'.

....Разговор незаметно перешел с сюжета 'Как помочь' - на стили в искусстве. Я ничего не говорила, наслаждаясь фразами спорящих сторон. Потом, когда вышли из этого дома, Турбин сказал мне: 'А ты, миленькая, всё молчала, только мерцала- как жемчужина'. Для меня эта фраза прозвучала подобно стихам Гумилёва. Я вообще часто чувствовала себя с Турбинымтак - как будто бы мы в серебряном веке. На улице Кондратюка...

В письме к Турбину после нашего невыполнимого 'расставания' я написала: 'Конечно , приезжайте'. И он приехал ко мне в мою 'хрущёвку'на улицу Кондратюка.Сначала спросил адрес. Говорю ему, как ехать, где эта улица. Объясняя, привожу слова из детства моей маленькой дочки Ксаны, которая в 5 лет описывала наш адрес так: 'Где я живу? Я живу в Советском Союзе. Это вообще-то недалеко отсюда, на улице Кондратюка'.(О, как Турбин переиначивал это слово!).

Я предупредила, что у меня собака. Оказалось. что он, как и я , любит собак, правда, не всех, а только породу 'таксы'. Он считал, что они очень умны, храбры и человечны. А у меня в доме был пёсик-болонка-бастард, Чукки. А у этого Чукки был неприятный обычай: с лаем кидаться на гостей мужского пола и, если повезет, - кусать их. Однажды он укусил даже врача скорой помощи, который делал мне укол в вену. Я держала собачку одной рукой, прижав её к себе, чтоб не мешал врачу. Но... пес учуял каплю крови, когда шприц ввели в руку -- да я еще и вскрикнула от боли...Чукки вырвался и укусил врача. Поэтому, когда Владимир Николаевич сказал, что приедет ко мне в гости в мою, 'хрущевку' я решила, что, в зависимости от поведения Чукки - отдам его на время визита соседке. Но... собака моя встретила гостя так мирно и ласково, как будто они век дружили. Значит, пёс почувствовал в этом человеке дружественное чувство к ним, к собакам..Или, скорее, почуял флюиды таксы и привязанность моего гостя ко всему собачьему роду.. Между тем,Владимир Николаевич по-своему оценил мою смежную хрущёвочку, сказал, что она - "чистосердечная". 'Чистосердечная квартира'... - ничего себе, да? Я его тогда спросила: а чего бы он хотел мне пожелать? Турбин сказал: "Машину, квартиру, счастья"... Видимо, он хотел, чтобы у меня была квартира получше, чем эта- и она вскоре появилась.Про машину я ответила, что боюсь сидеть за рулём, а все другое у меня... потихонечку сбывалось (правда, счастье - оно то осветит своим волшебством, то - застудит арктическим холодом).

'Утренний голос избалованной женщины'... Если ты часто видишь человека и находишься в круге его мыслей - то поневоле заражаешься его привычками и пристрастиями. Это произошло и со мной. Так например, Турбин верил в приметы - благодаря ему и я стала верить в приметы... Ещё он был убеждён в могуществе слов, в том, что сказанные слова - влияют на судьбу, на ход событий в жизни человека... В общем - верил в магию слов. И вот(он потом никогда не узнал об этом) в трудную минуту , по телефону Турбин сказал мне бодрящие слова... На первый взгляд они ничего особенного не значили, но -- дали мне смелость.

... Это было так: Турбин вернулся из Финляндии (где некоторое время преподавал), и сразу позвонил мне. Было утро, я лежала в постели и плакала над своей горькой участью: только что был звонок из Боткинской больницы. Мне подтвердили, что "койко-место" для меня уже есть, и надо всего лишь явиться в приемное отделение с вещами к двум часам дня... Слезы мои лились рекой, мне было очень себя жалко. И вдруг -телефонный звонок, ранний и неизвестно от кого. На всякий случай я взяла себя в руки и тихим, спокойным тоном произнесла "Ал-лё". В ответ -- фраза: "Слышу утренний голос избалованной женщины!". Это был Турбин. Его фраза - немного смешная и немного возвышенная. Смешная, потому что он не знает, куда меня только что пригласили по телефону. И ещё он не знает- что я сейчас дрожу от страха как мышь в мышеловке. И в этой мышеловке нет никакого сыра. Но -приятно, Турбин воспринимает меня как из-бало-ванную женщину, которая делит свой голос на утренний и на вечерний! Шикарно! Ведь этот наш диалог - прямо по моему любимому Маршаку, по балладе 'Король и пастух': Что ж - молвил пастух, поглядев простовато. - Ты думаешь, сударь, что видишь аббата. Меж тем, пред тобой его бедный пастух... Я ничего ему не объяснила про больницу, про свои страхи, просто сказала: "уезжаю на месяц". Его фраза про утренний голос и про избалованную женщину... меня ободрила, иду к эскулапам. Зачем-то улыбаюсь по дороге. Но напрасно. *****

Последний подарок А вот это -- надпись на титульном листе последней подаренной мне Турбиным литературоведческой книги 'Прощай, эпос':

Он назвал своё письмо, сопровождавшее книгу, -- 'попыткой ответить на вопрос- то есть на резолюцию моего директора М.А. Борисова: 'Литературоведение? Зачем?'. Хотя и поздно, но я все же снова отвечаю на вопрос В.Н. Турбина, почему было невозможно в то время и в том месте, а именно в партийном издательстве, принадлежавшем МКи МГК КПСС - издать вот такую литературоведческую книгу, - то есть - Книгу Размышлений.Власти боялись Размышлений.

Но в 1990-ом году и последующем времени книгоиздание наконец 'очеловечилось', сняли цензуру, шла перестройка. К сожалению, довольно быстро, после некоторого всплеска издательской деятельности, наступила пора преимущественно электронных изданий. Но... не всякий может и согласен читать электронные книги.Наша молодежь теперь почти не читает. В связи с этим я вспоминаю фразу, произнесённую Мерабом Константиновичем Мамардашвили о России: 'Несчастная страна во всех своих проявлениях'.

Последняя встреча Наша последняя встреча с В.Н. Турбиным, словно судьба так захотела, - произошла в редакции Издательства 'Московский рабочий' в 1993 году, во времена 'перестройки'. Мы, редакторы, все тогда сидели 'стул к стулу', было очень тесно в одной небольшой комнатке, выделенной нам теперь в этом роскошном и огромном здании. Почему же так невыносимо тесно вдруг стало в роскошном Меньшиковском дворце, к которому при Советской власти пристроили еще два этажа и выстелили все коридоры красными велюровыми дорожками, а редакторские кабинеты оснастили огромными столами, шкафами и креслами, люстрами и портьерами?... Почему? И куда всё это вдруг делось, испарилось,исчезло, как улыбка Чеширского кота???

А вот куда: новые веяния и отсутствие законов о превышении должностных правомочий позволили нашему издательскому начальству сдать все комнаты в аренду (деньги от арендаторов получал тоже, видимо, Чеширский кот); на первом этаже роскошного здания на Чистых Прудах (некогда Меньшиковского Дворца) - учредили ресторанчик с модным 'перестроечным' названием 'Скотный двор' (по Орвеллу и с картинками на оштукатуренных стенах). Доходы от ресторанчика тоже шли неизвестно куда, в тартарары и совершенно не на пользу книгопечатания, которое резко сокращалось. Мы, редакторы, теперь сидели 'стул к стулу' в одной комнате, но уже и немного нам осталось здесь быть: издательство медленно и усиленно умирало. Вернее, его продавали. Как территорию, но не как издательство.

И вот однажды - в конце сентября 1993-го года, в редакторской комнате (тесной теперь), дверь вдруг открылась и неожиданно появился Владимир Николаевич Турбин - со своей рукописью о литературоведении. Сюрприз! По тематике это уже было не ко мне, а к Вике Акопян. Я была назначена тогда заведующей отделом рекламы. В тот день я сидела рядом со столом Виктории и разбирала, вместе с художником Павлом Львовичем Буниным, его рисунки к книге стихов и прозы Лермонтова (опять - Лермонтов!). Это были крупноформатные графические иллюстрации, с них уже сделали фотокопии, и теперь предстояло отвезти огромные оригиналы в мастерскую Бунина.

Я собиралась провожать художника, помочь ему нести эти огромные картины, а Турбин вызвался нас подвезти. Он очень обрадовался, когда оказалось, что дом Павла Бунина находится в Марьиной Роще. Почему он обрадовался, я поняла позже.

Мы подъехали к дому Бунина, мне надо было помочь ему отнести по лестнице листы с рисунками. Бунин пригласил нас, меня и Владимира Николаевича, зайти к нему в мастерскую. Но Турбин отказался, произнеся фразу: 'Хочу пройтись здесь, это мои родные места, Марьина роща'. Я не знала тогда, что он прощался с жизнью, до конца которой оставались считанные дни. Вскоре я вернулась к Турбину, -- он бродил неподалеку между золото-осенними березами. Был конец сентября, много солнца и жёлтые берёзы..

Он отвез меня обратно, к издательству, мы попрощались... Я думала - ненадолго. Через некоторое время наступило8-ое октября 1993 года. Его не стало. На отпевании в церкви было много народу, пришли, как мне тогда показалось, все его ученики, кто был в то время в Москве...

'Exegimonumentum'

Менее чем через три месяца после его кончины в журнале 'Знамя' опубликовали этот фантастический и "загадочный" роман В. Н. Турбина под названием 'Exegimonumentum'М., 1994, ?? 1,2.

В аннотации сообщается: ''Exegimonumentum' - роман авантюрно-фантастический и философский одновременно. Здесь есть ужасные убийства и великая любовь, фантастические перемещения во времени, зазеркальные изменения идей и судеб. Автор поселил в своем 'доме' тайновидцев и парапсихологов, ученых и профанов, сексотови... и, конечно же, самозванцев. В романе есть 'отступления', вставки, эссе - к сожалению, из-за ограниченной площади редакции пришлось пожертвовать многим; впрочем, сам автор, понимая неизбежность сокращений, скрепя сердце дал нам право на журнальный вариант'.

Я читаю роман и хочу найти там те сцены, о которых он уже рассказал мне когда-то: 'Ты найдешь в моём романе своё имя' . Нашла. Да, да, там действительно было несколько раз названо моё имя, София - в связи с днем Святой Софии 30 сентября, а также - в связи несбыточными мечтами героя и столь же несбыточными его надеждами (журнальная версия сокращена из-за дефицита журнального объёма).

По сюжету этого фантастического романа герой всю жизнь писал книгу, но внезапно скончался. (Почему, почему такое совпадение, ведь и автор скончался незадолго до публикации!).

Но - как только не стало героя - героиня, женщина по имени Людмила, предлагает своему какому-то другу поставить его имя и фамилию на рукописи 'Exegimonumentum'. Вместо имени скончавшегося автора.То есть, предлагается, ни много ни мало - плагиат.

Друг героини Людмилы должен, по её замыслу, объявить себя автором и - издать этот роман. Ведь настоящего-то автора уже нет в живых... Поэтому теперь никто ничего не заметит и никто не догадается о подмене: ведь подлинный автор писал этот роман тайно от всех. Ну а гонорар за издание... это Людмила предлагает поделить. Но поделить не пополам, а так, как делила Буратиновы монетки лиса Алиса с котом Базилио ( себе 4, а коту-1). То есть, чтоб ей досталась львиная доля будущего гонорара. Партнёр этим недоволен, конечно. Между подельниками происходит пылкая,темпераментная ссора. Однако из контекста очевидно: они поторгуются, поторгуются и...договорятся.

Почему так? Это что, привычное для Турбина подтрунивание? Думаю, что такое окончание романа, как и многое у Турбина - метафора. Но метафора - необыкновенно грустная.

Послесловие: Я благодарна своей судьбе за всё

Я храню письма Владимира Турбина и вот сейчас некоторые из них опубликовала здесь. В.Н.Турбин имел огромный архив. Я читала в РГАЛИ, в его архивном деле,уже после его кончины, некоторые публикации. Ещё раз отметила для себя возвышенную и необыкновенную манеру его формулировок.Узнавала тон его общения с людьми, стилистику его исследований, писем.

Листала страницы его посмертного романа 'Exegimonumentum'. Он написал эту книгу слегка ироничным языком .И я вновь увлекалась этой его особой манерой общения, которая всегда меня завораживала.Читала также и опубликованные в интернете отрывки из его записей.

При всём блеске его познания литературы, при умении зачаровать слушателей и читателей своими мыслями - самой любимой для меня из всех его блестящих книг для меня осталась - 'Товарищ время и товарищ искусство'. Книга, за которую он поплатился литературным остракизмом, долгим временем 'непечатания'. Но эта книга способна и сейчас вдохновлять тех, кто её читает - оптимизмом, музыкой жизни.Она никогда не переиздается, к сожалению, потому что автор наложил на неё запрет, он даже никогда не упоминал её в списке своих работ. Никто из нас не понимал, в чем дело. Но я, кажется, поняла. У меня есть объяснение. Оно такое: Турбин писал её в молодой период своей жизни, а в молодости религия не имела для него такого огромного значения, которое пришло к нему в зрелом возрасте. И в той молодой книге есть также и критические оценки роли религиозного сознания в жизни страны.Позже он стал глубоко верующим человеком и не хотел ни исправлять, ни переиздавать, ни хотя бы внести её, эту книгу, в список своих литературных достижений.Ведь в последний период своей жизни он стал крайне религиозным.Это - первая причина (моё несмелое предположение).

Второй причиной, мне кажется, было чувство унижения: университетский партийный ' истэблишмент' заставил его отречься от собственной блестящей книги, написать это отречение унизительным казённым языком.

Кроме того - его заставили отречься под угрозой исключения из МГУ. А такой Мандат исключения закрыл бы ему все пути Вузовского преподавания в Советском Союзе. И тогда- прощай, любимая профессия и - прощай, страна. Он не хотел этого, именно российский воздух нужен был его вдохновению.

...Я хорошо помню то далёкое время: мы уже окончили обучение в МГУ, когда кто-то из однокашников сказал, что в книжных магазинах продается книга Турбина 'Товарищ Время и Товарищ Искусство'. Какая сенсация! Я была в восхищении, читая её. И купила, пока она не исчезла в магазине, несколько экземпляров для друзей. Книгу немедленно начали ругать в прессе, стараясь уничтожить автора. А критика официальных службистов, работающих 'под заказ' или просто людей с замороченным сознанием -- в ту пору были явным свидетельством творческой Удачи! Но одновременно это было и предвестником полной неудачи для дальнейшего деятельности автора. Так и случилось - Турбина 'прорабатывали' на партбюро и заставляли отречься от книги. О переиздании и вообще - о дальнейшем 'печатании' такого идеологически заклеймённого автора не могло быть и речи.Перед ним стоял ужасный выбор: отречься от книги или потерять право преподавать в МГУ. А после исключения из МГУ, как было уже сказано, -- вряд ли какой-нибудь из Московских ВУЗов принял бы его на работу, да и другие ВУЗы в СССР не любили опальных преподавателей. Завистники ликовали и без устали изобличали Турбина в 'безыдейности' и покушении на принципы.

Под гнётом травли и жутким давлением Турбин письменно отрекается от 'Товарищ Время и Товарищ Искусство'.

Марина Ремнева,в прошлом его студентка, а в тот момент - аспирантка МГУ ( позже- декан филфака)-- помнила это заседание партбюро филфака МГУ. Она мне рассказала, что не только читала эту книгу, но и присутствовала на разбирательстве по поводу её публикации на заседании партбюро филологического факультета: 'Я была тогда аспиранткой. Против Турбина выступали очень страшные люди - наши же преподаватели той поры. Хотелось зареветь от отчаяния. Почему-то вспомнились тогда строчки из стихов Маяковского: "Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозавр случайно попавшую в челюсти фиалку". После выхода в свет книги 'Товарищ Время и Товарищ Искусство' начались для Турбина долгие годы замалчивания, гонений и непечатания.

  ...Он как-то мне сказал, во времена глухого застоя: 'Я ведь терпелив, двадцать лет жду своего часа. Меня нигде не печатают, и терпение мое иссякает'.
  По поводу 'отречения Турбина' Михаил Михайлович Бахтин написал ему: 'Считаю, что поломка Вашей прекрасной машины (я уж не говорю о Вашем здоровье)-нечто гораздо более серьёзное и печальное, чем этот карнавальный жест .
  В письме к Борису Чичибабину, своему однокашнику (вместе учились в Харьковском университете) В.Н. Турбин писал: 'У меня началась полоса незримых гонений, нудного, издевательского непечатания' .
  И вот ещё раз - об одной книге, последней, которую Турбин мне подарил: 'Прощай, эпос'.Она - о нашем языке, о наших манерах, характерах, о том сплаве наших искалечнных представлений о жизни, мыслях и чувствах, которые вбивала в наши души наша небывалая социальная история.Турбин представил здесь свои наблюдения над бездной неисчислимых смыслов русского языка, сделал анализ погубления нашего языка безграмотными школьными программами, разгульем канцеляристов, бестолковыми речами службистов, акул пера, пропагандистов, тюремщиков и тех дам, про которых Ленин сказал однажды, что они могут управлять государством.
  Турбин в этой своей книге процитировал Н.А. Бердяева: 'Слова имеют огромную власть над нашей жизнью, власть магическую. Мы заколдованы словами и в значительной степени живем в их царстве. Слова действуют как самостоятельные силы, независимые от их содержания. Слова сами по себе воодушевляют и убивают '...
  Я держу сейчас в руках эту подаренную мне автором книгу 'Прощай, эпос', очень маленькую, изданную в 1990 году на дешёвой, уже пожелтевшей, бумаге. На этих страницах я вижу маленькие-премаленькие чёрные буковки. Нужен микроскоп, чтобы их разглядеть. Эти буковки рассказывают о том, как страдала страна и вместе с ней-её язык. Как искорёживались мысли и понятия.Какая всё-таки это необходимая всем нам книга! ( Наивный Турбин хотел когда-то нечто подобное изданию 'Прощай, эпос'- издать в партийном издательстве , у тех, про кого Н. Бердяев сказал: 'В атмосфере несвободы процветают пустые слова и они неопровержимы' .
  Читаю 'Прощай, эпос' Владимира Николаевича Турбина, с чувством ностальгии, с волнением, 'грустью околдована'. Она такая нужная, эта книга - на все времена. Но почему так бедно, так экономно издана, зачем этот сверхмелкий шрифт -- слов не разобрать. И вот эта цитата оттуда,слова Турбина, грустные до потрясения: 'Четверть века так называемых застойных явлений - четверть века насилия над нарождавшейся новой эстетикой'. Но, как Финист Ясный Сокол,- в нашей культуре всегда появляется и 'живая вода' возрождения. В виде вот таких книг, как книги Турбина и других русских гениев. Я хочу верить в наше Возрождение.

  Время от времени в печати появляются Воспоминания о Турбине. Цитирую одно из самых ярких Воспоминаний (автор- Ирина Карпенко) :
  '20 июня 1993 года он (Турбин) записал в дневник:
  'Ясный день, сижу в своей мансарде, работаю: перечитываю написанное, пытаюсь править. Слева в окне - шум какой-то, шелест. Гляжу, подумал: шмель, что ли, влетел в комнату - не может выбраться; но почему он такой здоровенный? А это - птица. Воробей, вероятно; а то, может, и соловей: не всё же им петь по ночам, когда-то и за ум надо браться, за кормом летать. Вот он и залетел. Ужас меня охватил, по правде сказать: птица в комнату влетела - это же к смерти. 'За душой - говорит народ - прилетела!' Птицу - воробья? Соловья? - взял я, не успел рассмотреть как следует.
  Что-то ласковое пробормотал ей, отворил окно, выпустил. Показалось мне, что и она была в ужасе: чай, не так-то сладко за душой прилетать...
  На одно уповаю: не может же птица прилетать за душою того, кто здесь не живёт? За моей прилетела. А я-то воображал почему-то, что ещё шесть-семь лет у меня впереди...'.
  У него впереди оказалось чуть больше трёх месяцев...
  Примерно за неделю до окончания своей жизни Турбин позвонил студентам, в группе которых должна была состояться его лекция о Пушкине. Попросил подготовиться: перечитать 'Повести Белкина', и особенно внимательно - 'Гробовщика'. 'Да-да, 'Гробовщика'! В нём сокрыта некая загадка. Если не догадаетесь, то через неделю на лекции я буду вас ошеломлять...'
  Через неделю на лекцию Владимир Николаевич не пришёл. 8 октября, не помню уже кто, позвонил: 'Турбин умер'. Есть предел боли, которую человек с честью, умом и душой перенести не может. 'В дешёвку политических игр он не вступал; чуял пошлость и безвкусицу в этом занятии. О, он был джентльмен и эстет: высок, сухопар, сдержан, взвешивал каждое своё слово...', - напишет о нём Г. Д. Гачев' .
   ПРИЛОЖЕНИЕ
  Из записной книжки филолога или первый набор студентов для Лермонтовского семинара В. Н. Турбина
  Я поступила на филологический факультет МГУ. Настал первый день занятий. 1 сентября 1953 года.По старинной черной чугунной лестнице я поднимаюсь на четвёртый этаж в аудитории филфака. Здесь первокурсников встречает необыкновенная стенгазета. Весь выпуск посвящен возвышенной истории легендарного ИФЛИ . В связи с 1 сентября студенты старших курсов приветствовали нас, новеньких, выпуском этой прекрасной стенгазеты.
  Я впервые тогда узнала имя поэта- ИФЛИйца Павла Когана: в этой газете был опубликован его перевод из Гейне: Богу равен, кто впервые, пусть несчастливо, - влюбился. Но кто влюбится вторично, и - без счастья, тот - дурак. Я - дурак, конечно, дважды: я влюблен и - без ответа... Небо, звезды - все смеются. Я смеюсь. И - счастлив тоже.
  Эта газета, эти стихи была для меня открытием: какие замечательные люди учились здесь когда-то! (ИФЛИ считается предтечей филологического,, исторического и философского факультетов) Первая газета филфака, встретившая мой первый день учёбы - показала мне планку для филолога.
  А вскоре уже и мы, наш курс, - издали свою газету . Она висела в том же коридоре и называлась строчкой из Пушкинского письма: 'Привет вам от сеней Михайловского, от волн голубой Сороти'. Дело в том, что я выбрала для себя Лермонтовский семинар, и газета была -отчетом о первой экскурсии семинаристов во главе с руководителем семинара Владимиром Николаевичем Турбиным.
  Не из Лермонтовского ли семинара?
  Именно эта шутливая фраза, произнесенная Владимиром Лакшиным, тогда - аспирантом, потом - блестящим литературным критиком, всплывает в моей памяти и заставляет меня улыбнуться, когда я говорю о нашей студенческой юности. Наш любимый и очень еще молодой тогда преподаватель Владимир Николаевич Турбин везет нас, своих студентов из лермонтовского семинара,на экскурсию в Михайловское, Тригорское, к 'волнам голубой Сороти'. С нами в группе - несколько его аспирантов и среди них - Владимир Лакшин. Он совсем взрослый, в нем, как и в Турбине, - ни тени нашей скованности, стеснительности, робости. Он шутит, цитирует Ильфа и Петрова, снисходительно роняя 'необидный' вопрос, а знаем ли мы этих авторов?
  Но мы так многого еще не знаем, а сколько нам запрещено знать, исключено из учебных программ! Мы не знаем обэриутов, Марину Цветаеву, Осипа Мандельштама,Ф М. Достоевского, М. Зощенко и А. Ахматову Николая Гумилева, Михаила Бахтина... Да мало ли кого ещё из великих нам было не положено знать, потому что многие гениальные произведения цензура посчитала вредными и их в СССР не издавали.
  А пока мы стеснительно отмалчиваемся, Лакшин берет в руки гитару и поет песню про 'Город Николаев, фарфоровый завод', где живет девчоночка, ей 21 год'. Далее все, как и положено в жестоком городском романсе начала века. Вот уже обманутая девчоночка ребеночка несет, 'а он, умница, спрашивает: кто, говорит, папаша мой?' Певец делает паузу, окидывает нас, своих восторженных слушателей, внимательным, изучающим взглядом и задает нам мечтательный вопрос: 'Откуда такие умные берутся, не из Лермонтовского ли семинара'?
  Я - в тихом, молчаливом восхищении и от его артистизма, и от этого подтрунивающего вопроса, и от его песни, и от его снисходительной дружбы к нам, желторотым филологам. А еще больше восхищения было от того, что В. Н. Турбин придумал для нас эту поездку, он едет с нами и так много интересного рассказывает.
  Спустя десятки лет, в 1980 году, Турбин спросит меня: а что все-таки ему, как преподавателю, удалось рассказать нам такого, что потом пригодилось бы нам в жизни? И я ответила: все пригодилось, особенно та свобода думать, ничего не боясь, --без зашоренности и без внутреннего цензора, которые так часто мешают людям проявлять себя. Я тогда говорила ему, что мы научились видеть вещи, предметы, события с разных точек зрения, иногда с противоположных, так, как это и бывает в жизни, и из нас потом уже никто не смог сделать догматиков.
  У Турбина был бесподобный дар педагога: он никогда не повышал ни на кого голоса, не распекал, никогда не было никакого уничтожающего или унижающего резюме, - лишь тонкая, скользящая ирония, которая заставит встряхнуться, мобилизоваться и... все исправить в нужном ключе. Он всячески оберегал нас от того, чтобы у нас опустились руки, чтобы мы потеряли веру в себя. Напротив, эту веру в себя он всячески созидал. Но все-таки как обескураживающе досадно было прочитать на полях своей курсовой работы его любимые замечаниия 'в огороде бузина, а в Киеве дядька', 'Где вода, где мельница' или (на моей курсовой: 'Сплошная завеса из цитат')...
  От Турбина было мне и ещё одно замечание, которое меня ужасало ( а моего отца - смешило). Вот это замечание: 'Сплошная завеса из цитат'. 'Неужели он не понимает, - думала я, что это моя пер-ва-я курсовая работа и я не знаю, как её писать!'.
  Удивительно, что когда в 1979 году я позвонила ему с просьбой дать рецензию на вышедшую в моем издательстве книгу о Пушкине (рассказано выше), он произнес вдруг: 'Как же, помню, 6-я французская''. Мне стало страшновато, я со стыдом должна признаться, что, помня в лицо и по имени каждого своего однокашника, я все-таки умудрилась забыть номер своей группы, а он, он, у которого было потом бессчетное количество групп, он - помнил.
  Нам очень повезло заниматься в у Турбина, но мы тогда этого не знали. И все-таки ... та внутренняя свобода, которую мы обрели в его незабываемом Лермонтовском семинаре,вскоре чуть было не сыграла со мной злую шутку на моей 'производственной практике' Производственная практика. Я веду урок в 8-ом классе. Рассказываю о Лермонтове
  Итак,на третьем курсе у нас была обязательная педагогическая практика, в образцовой школе, в районе Садового кольца, напротив американского посольства. Завуч этой школы ежегодно руководила нашей филфаковской практикой и слыла корифеем тогдашней педагогики. Она четко 'вела партийную линию', следила за политической выдержанностью содержания уроков, но, увы, откуда же мне, студентке из лермонтовского семинара, было знать о её пристрастиях?
  И вот, я решила блеснуть на своем единственном (зачётном) уроке и рассказать им о Лермонтове что-нибудь такое, о чем раньше они и не догадывались, какую-нибудь неожиданную для них новость, задать им парадоксальные вопросы - словом, захватить их воображение в самом начале моих объяснений. Ну, так, как это делал В. Н. Турбин. Мне хотелось быть на него похожей - неожиданной и великолепной.
  Я пошла в Ленинскую библиотеку, собрала там интересные факты из лермонтовской биографии, о которой наши тогдашние школьные учебники умалчивали. Я приготовилась прочитать на уроке вот эти стихи Лермонтова 'На запад, на запад помчался бы я, где цветут моих предков поля' - это ведь было его порывом, его мечтой - посмотреть на родину баронов Лермонтов, в Шотландии.
  Я с выражением прочла стихи, потом рассказала о предках поэта. Начала я, конечно, - с английских предков. Дети меня с интересом слушали, но...я не успела перейти к Российским предкам Лермонтова, потому что завуч-куратор неожиданно прервала мои объяснения.Она встала и сама начала говорить об Арсеньевых, предках Лермонтова по линии его бабушки. Я поняла, что английские корни поэта завуча не интересовали и даже как будто были ей неприятны....
  После этого урока завуч пригласила меня в свой кабинет и там, один-на-один, она долго и строго выговаривала мне за недопустимую безыдейность моего объяснения. Потому что Лермонтов - великий русский поэт и Англия здесь сбоку-припёку, и вообще не надо 'мутить воду', а чётко соблюдать патриотическую линию..
  Я думала, по наивности своего возраста, что меня заставят дать еще один урок, раз этот никуда не годится, но мне ничего такого не предложили, а просто поставили отметку . И даже не три, а четыре. Совсем неплохо для сложившейся взрывоопасной ситуации. И стипендия будет.
  Как я потом поняла, заслуженному учителю СССР было не к лицу выучивать своих стажеров ниже, чем на четверку. Гораздо позже я поняла также, что подобные объяснения на уроке, которые сделала я , - могли быть вообще расценены как идеологически вредные с вытекающими последствиями, но... К счастью, мы начали учиться после марта 1953-го года, когда цензурная хватка в студенческой аудитории, хоть и медленно, но стала ослабевать.

  На картошке

  Не так давно мы с моим однокашникам Дмитрием Урновым вспоминали один случай, произошедший еще на нашем курсе, на 'картошке'. У нас ведь тогда было модно посылать студентов и преподавателей 'на картошку' - помогать колхозам собирать урожай. Я даже знаю, по рассказам критика Г.А.Бялого, что знаменитый литературовед Борис Михайлович Эйхенбаум, будучи со своим курсом на подобном мероприятии в каком-то колхозе, сочинил такую частушку: 'Мы с миленком целовались От утра и до утра, А картошку нам копали Из Москвы профессора'.
  ... В тот незабываемый сезон выкапывания картошки - студента Дмитрия Урнова поразило внезапное девическое оживление, когда вдруг кто-то громко произнес: 'Он едет, он едет!!!'. Таким возгласом 'дозорные' сообщили о том, что долгожданный серенький 'москвич' Турбина показался на пыльной сельской дороге. Как только весть эта достигла ушей наших филологических красавиц... их всех с картофельного поля - как ветром сдуло . Побежали краситься и пудриться.
  Студентки всех курсов и выпусков неизбежно влюблялись в прекрасного, блестящего и ироничного Владимира Николаевича. Недавно моя подруга (на два курса моложе меня) рассказала, как в коридоре филфака на Моховой появилась стенгазета - отчет Лермонтовского семинара об экскурсии. Там были милые длинные стихи студентки, посвященные В.Т., которые заканчивались вот так: "Я ждала. ..Но ты был неприступен, как скала!"
  О, картошка! Мне остается только пожалеть, что я никогда туда не ездила. Дело в том, что параллельно я занималась в театральных студиях, позже - в Студенческом театре МГУ, у молодого тогда режиссера Марка Захарова. ( Ну, какая уж тут картошка, когда есть театральные подмостки. Я отпрашивалась у 'комсомольской богини' Зои Сироткиной- и она меня (спаси-ии-бо!!!) - отпускала).
  Из- за своего театрального увлечения и времени, которые отнимала у меня студия в ЦДКЖ, я сдала свою курсовую работу 'Ритмы и интонации лирики Лермонтова' чуть ли не самой последней. Да еще работа эта была написана мною от руки (правда, был тогда у меня каллиграфический почерк). Турбин похвалил за самостоятельность подхода (он сказал перед всеми, что 'как ни у кого в семинаре!...) Но - он не догадывался, что это всего лишь из-за театральных увлечений у меня не было времени на библиотеки, отсюда и курсовая - от первого лица... и к машинистке не успела - писала от руки..

  Первая оттепель

  В 1956 году Н.С. Хрущев сделал разоблачительный доклад 'О культе личности И.В, Сталина'. На филфаке произошла серия студенческих комсомольских собраний. Мы, конечно, не понимали, что нам приоткрыта только тень от верхушки огромного айсберга. Собрания по обсуждению Хрущевского доклада проходили пылко, страстно, бурно.
  Вот студент романо-германского отделения Гриня Ратгауз выбегает на сцену нашей аудитории и страстно цитирует Г. Гейне: 'Бей в барабан и не бойся!'. Обратим внимание на глагол 'не бойся'. До этого времени мы многого боялись, например, боялись быть откровенными.
  Сначала мы думали, что время поменялось кардинально. Но нет, не кардинально. Оставалось еще очень много запретов, цензура продолжала свой жёсткий контроль. Вольнодумство пресекалось, иногда очень жестоко.
  Однако всё-таки идеологические запреты понемногу, по чуть-чуть, начинали слабеть. Вот уже и любимому литературоведу В. Н. Турбина, репрессированному М.М. Бахтину , благодаря турбинским хлопотам, разрешили жить хоть и не в Москве, но в Подмосковье. Великий Бахтин перестал быть 'саранским узником' .
  Гениальный исследователь литературы был создателем новой теории европейского романа . в том числе- концепции многоголосия в литературном произведении. М.М. Бахтину принадлежат открытия таких литературоведческих понятий, как полифонизм, смеховая культура, хронотоп, карнавализация, мениппея и других. Освобождение М.Бахтина из Саранска, перевод его в Подмосковье и даже - новая квартира стали возможны благодаря хлопотам В.Н. Турбина, который обратился за помощью к председателю КГБ Ю.В. Андропову ( дочь которого занималась в семинаре Турбина и по просьбе своего преподавателя разговаривала с отцом,- просила его об улучшении условий жизни учёного).
  В.Н. Турбин навещал М.М. Бахтина, заботился о нем, привозил продукты и лекарства, беседовал с ним, подолгу записывал его мысли и высказывания. И старался рассказать нам, своим студентам, о некоторых идеях Бахтина (но не называя его имени, ибо это было опасно для опального ученого... Труды его тогда еще не издавались, ведь он был осужден по каким-то, не ведомым даже самим обвинителям, надуманным 'идеологическим мотивам').
  Итак - Оттепель. Пусть небольшая, ненастоящая, но всё-таки она пришла. В лекциях нашего любимого преподавателя Турбина появятся опальные идеи Михаила Михайловича Бахтина.В.Н. Турбин старается рассказать своим студентам, о "карнавале", о диалоге, хронотопе и других открытиях М.М. Бахтина. Но - повторяю: он никогда не называл на лекциях его имени. Ибо это было опасно как для опального ученого, так и для самого Турбина. Труды Бахтина тогда еще не издавались, безумные идеологи режима, ничего не поняв, всё же всегда могли отыскать в исследованиях Бахтина и ему подобных нечто 'несоветское'.
  В.Н. Турбина переводят на романо-германское отделение. Студенты- русисты и все остальные (слависты, классики, лингвисты) --всё равно приходят его слушать
  Почему В.Н, Турбина перевели на малочисленное отделение?'Лекции Турбина,- вспоминал впоследствии в воспоминаниях об МГУ мой однокурсник Дмитрий Урнов, --нервировали начальство' ...
  Да,успех Владимира Николаевича среди студентов так не понравился руководству, что ему разрешили читать курс только на романо-германском отделении, где студентов всегда меньше. А это значит, что 'вредные' мысли могли достигнуть минимального числа ушей.
  Но, несмотря ни на что - на лекции Турбина продолжают приходить толпы слушателей, даже с других факультетов, и, по образному выражению его ученицы Софии Саламовой (выпуск 1968-го года), - 'народ висел на люстрах'. Владимир Николаевич Турбин прекрасно и празднично рассказывал нам о мире литературы
  В.Н. Турбин был мастером блистательных метафор. Многие его метафоры и парадоксальные формулировки на всю жизнь западали в сознание, странно будоражили, заставляли соглашаться или - вести полемику. Тайный смысл одного 'парадокса от Турбина' я, например, открываю для себя всю жизнь: он рассказал мне о "мудрости посредственности". Эта фраза перевернула тогда все мои представления об оценке человека: то, что мы порою клеймим словом "посредственность" - может оказаться на самом деле -- талантом жизни.
  Писатель Владимир Муравьев ответил на мой вопрос о манере письма В.Н. Турбина очень колоритно: 'Мне нравится его способность построить любой литературный сюжет не так, как этому сюжету положено и как ожидает читатель, а в любую иную позицию'.
  С нами, студентами, Турбин был всегда прост, уважителен и всегда неординарен.Спустя много лет Турбин спросил меня, как я могла покинуть его семинар, и я ответила ему, что студенческое любопытство не позволяло мне останавливаться на какой-либо одной теме, хотелось взять от университетской эрудиции побольше. Наверное, это был нормальный эгоизм юности. Я после второго курса, по совету однокурсницы пошла вместе с нею в только что открывшийся семинар по изучению творчества Ф. М. Достоевского, ранее опального и 'запрещенного' ... Раньше, до 'оттепели', он был в черном списке у советской власти.Позже я записалась -- ну, конечно, в семинар Сергея Михайловича Бонди. Ведь Турбин сказал нам однажды про Бонди:'Он чувствует литературу кончиками пальцев'. Владимир Николаевич настолько заинтриговал меня этими словами, что я через год пошла уже в пушкинский семинар.
  1961 год.Сенсация. Опубликована книга В.Н. Турбина 'Товарищ время и товарищ искусство'
  Несмотря на грустные годы непечатания, разгрома книги 'Товарищ время и товарищ Искусство' -присущий Турбину юмор никогда его не покидал. Следуя этой черте своего характера, он вывесил на кухне портрет своего главного гонителя... среди связок лука, чеснока и бутылок с подсолнечным маслом.
  ... Уже когда Турбина не стало, на филологическом факультете вышло новое, расширенное издание книги нашего преподавателя "Пушкин, Гоголь, Лермонтов", был опубликован роман 'Exegimonumentum' ( в сокращённом виде в журнале 'Знамя, 1994 год, ??1,2) и - 'Незадолго до Водолея'( посмертное издание). Его книга 'Герои Гоголя' кажется, не переиздавалась, а очень хороша.
  В.Н. Турбин был очень внимателен к занятиям со студентами - он не жалел на них времени
  То, что студенты любили В.Н. Турбина, - это безусловный факт. Меня особенно поражало в Турбине его крайне бережное отношение к мнениям студенческой молодежи. Он, как некоторые звёздные преподаватели - не жалел времени на беседы со студентами, любил устраивать дискуссии, иногда записывал особо удачные студенческие высказывания. Он, например, принимал вступительный экзамен у моей дочери, Ксении Митрохиной. И достался ей билет о Гоголе. Турбин не только записал её ответ в свой блокнот, но и позвонил мне со словами: 'Какая замечательная дочь!' До этого он подшучивал надо мной: 'Ну, и как там замечательная дочь'?
  Студентки романо-германского отделения МГУ. (Ксана - справа)

  А до этого я привела её домой к Турбину для консультации на тему, как надо готовиться к экзамену по литературе. Он усадил её в своем кабинете, я ждала на кухне, а потом, получив консультацию, моя Ксанка вышла от него со словами: 'Какой преподава-атель'. Вскоре она стала слушать его лекции на романо-германском отделении.
  Его внимание к студенческим работам, даже удивляло, так как редко кто из преподавателей уделял столько времени диалогам со своими студентами. С самых первых курсовых работ он учил нас 'поэтичности восприятия литературы'. И при этом умел каждого студента освободить от робости или зажатости.Он занимался со студентами так, будто ставил спектакль, режиссировал, репетировал мизансцены, накаляя темперамент своих подопечных.
  Руководители из партийного бюро предлагают преподавателям МГУ поставить 'добровольно- принудительную подпись' под сочинённым ими безумным текстом
  Есть еще одна тема, которой я хотела бы сейчас коснуться. Эта тема так и называется 'Подписи'.
  В Википедии о В.Н. Турбине сказано: "Родился в семье военного инженера в 1921 году в Харькове. Участвовал в Великой Отечественной войне, был контужен... Работал в МГУ, читал лекции, вёл семинар, привлёкший большое число студентов. Славился блеском мысли, нестандартностью подхода. Своим учителем считал М. М. Бахтина.
  В 1965 году поставил свою подпись под "спущенным сверху" из Идеологического отдела ЦК КПСС 'письмом профессоров и преподавателей МГУ, осуждавшим А. Д. Синявского за то, что он опубликовал свою рукопись не на родине, в СССР' (где ее никогда в жизни не напечатали бы- С.М.!), а - на Западе'.
  Подпись поставили и Владимир Николаевич Турбин, и обожаемый нами Сергей Михайлович Бонди и многие другие преподаватели ...Кто-то-искренне,кто-то с отвращением. Но и те и другие понимали, что данное подписывание- фарс, всё давно уже решено. Вопрос тогда стоял о возможности преподавания в МГУ или - возможности покинуть МГУ в случае отказа подписаться под продиктованным письмом.
  А в 1991 году в 'Литературной газете' Турбин опубликовал 'Письмо в редакцию', обращаясь к Синявскому с просьбой простить его ".
  Поставленная подпись всегда мучила Турбина. Какой у него был выбор? Такой же, как у С.М. Бондии Дм. Шостаковича, которого тоже не раз принуждали подписывать письма, подобные письму, составленному для преподавателей МГУ.
  И вот, специально для хулителей Владимира Николаевича Турбина и Сергея Михайловича Бонди мне хотелось бы попросить: посмотрите, пожалуйста, такой фильм - 'Пятая печать". В Википедии этот фильм представлен так: 'Пятая печать' (венг. Azötödikpecsét) - это кинофильм режиссёра Золтана Фабри, вышедший на экраны в 1976 году. Экранизация одноимённой повести Ференца Шанты'. Говорится о суровом (библейского типа) испытании для заложников.
  Сюжет развивается так: в тайную полицию пришло донесение о том, что четверо друзей нелестно отзываются о немецких оккупантах. На следующий день всех четверых арестовывают и доставляют в тайную полицию.
  Фашисты предлагают арестованным сделку: каждый, кто два раза ударит избитого до полусмерти партизана, будет немедленно отпущен на свободу. Первый соглашается, но он оказался не в силах совершить этот поступок. Второй и третий тоже отказались. И только часовщик Дюрица ударяет замученного парня дважды...Дюрицу тут же выпускают, и он, опустив голову, в шоковом состоянии бредёт по улице.
  Ему необходимо было вернуться домой, потому что дома он прятал детей своих арестованных и исчезнувших соседей. Он знал, что дети без него пропадут.
  Он - предатель? Нет! Но содеянное им мучило его. Он сознавал, что совершил этот ужасный поступок, нанёс удар замученному пытками человеку, чтобы спасти детей.Ради их спасения он был обязан остаться в живых... даже и такой ценой -- даже и такой ценой - ценой искупительной жертвы и позора.
  Так вот: Турбин и Бонди были теми самыми 'часовщиками', без которых 'дети' (мы, их студенты) - пропали бы... Преподаватели должны были остаться со своими студентами и учить их. Ну, а подписи наших преподавателей по поводу публикации на Западе книги А.Синявского: что они меняли? Только утешали старческих руководителей ЦК КПСС и тогдашнее руководство МГУ.

  'Турбинское притяжение'

  Что привлекало к Турбину его слушателей и читателей, в чем была загадка этого необыкновенного и массового притяжения к нему одних и - непонимания со стороны других? Так например, известный литературовед В.Е. Хализев, считая В.Н. Турбина ярким и незаурядным, всё же воспринимал многие его гипотезы как спорные, а формулировки - как неточные. Хотя при этом безусловно признавал необыкновенность и яркость его личности. Он писал: 'В Турбине привлекала 'неизбывная душевная напряженность. Одаренность, сказавшаяся во всем, что и как он делал и говорил'... многие филологи попали под влияние 'турбинского напряжения'...Общение с Турбиным оставило неизгладимый пожизненный след'. А Павел Глушаков написал о необыкновенности этого 'Турбинского притяжения': 'встречи с ним, беседы с ним, или просто обмен репликами... приносили мне отраду'.'Ярко талантливым фантастом от литературоведения' назвал Турбина Сергей Иванович Кормилов. Список таких впечатлений радует.
  Лермонтовский семинар Турбина существовал много лет. В нём воспитывались люди, озарённые любовью к литературе и -любовью к самому Турбину, к необыкновенности его личности.
  Дмитрий Урновна писал в воспоминаниях: 'Если имя Турбина ничего не скажет нынешним поколениям студентов, то всякий из моих сверстников,, кто помнит неповторимого Владимира Николаевича, подтвердит: повальная влюблённость в него студентов - таков был неизменный эффект вулканически-взрывных турбинских лекций' .А я, вспоминая своих университетских преподавателей, С. М. Бонди и В. Н. Турбина, всё больше понимаю: они научили нас 'поэзии восприятия жизни'. На факультете в то время царило это 'Турбинское притяжение', о котором говорил В. Хализев. Это притяжение оптимистично согласуется вот с этим возможным (!)письмом А. Эйнштейна(факт именно его авторства всё же - оспаривается): 'Существует очень мощная Сила, которой до сих пор наука не нашла официальное объяснение. Это Сила включает в себя и управляет всеми остальными явлениями, работающими во Вселенной. Эта Вселенская Сила - Любовь'.
  Но не всякий из людей способен её, эту Силу, вызывать - однако был такой Лермонтовский семинар и его руководитель В.Н. Турбин в МГУ.
   ***

  Вот и окончена моя рукопись. Теперь познакомимся с автором этой книги, то есть со мной. Всё же интересно - 'что люди о ней говорят':
  1) Дочка, Ксана, в 4 года: Мама, почему у тебя в глазах звёздочки? Мамочка, я тебя никому не отдам плохому, злому.
  2) Мой внук Кирилл в 4, 5 года (играем) Я: Ты будешь король, а я буду красавица.. Он: Да нет, Соня, ты не красавица,- это просто твоё воображение.
  3) Внучка Камилла (к моему семидесятилетию):Моя бабушка- издавала в СССР первые книжки зарубежной фантастики и зарубежного детектива, играла в Студенческом театре МГУ а, позже, воспитывая всех детей нашей семьи,создала нам потрясающее детство, наполненное волшебством, игрой и сказками. Она удивительно читает вслух, и любой текст с ее голосом приобретает особую сказочность, атмосферу, независимо от того, инструкция это к стиральной машинке или Шарль Перро.
  Бабушка любит Маркеса и Торнтона Уайлдера. Обожает черный хлеб и карамельки "Гусиные лапки", думает, что НЕ любит сладкое и мучное. Любит актрису Одри Хепберн, потому что считает, что моя мама на нее похожа....моя дорогая, любимая бабушка - феерическая леди.
  4) Разговор двух корректоров из Издательства 'Московский рабочий': -Первая девушка: Ну, как тебе эта новенькая? -Вторая девушка: Да так. Разговоров много, а ведь совершенно ничего особенного. - Первая девушка: Аб-со-лют-но ни-че- го - осо-бен-ного... (Я высоко оценила их хороший вкус и они стали моими хорошими подругами).
  5) В оценочном списке моей личности - есть также сочинение студентки Маши М. (Международный Университет в Москве (МУМ)
  Я тогда дала своим студентам задание: сделать словесный портрет любого человека. Принесла мне Маша вот этот текст - и я НЕ сразу поняла, что он - обо мне. Позавидовала сначала(надо же, героиня этого текста - никогда ... не опаздывает! Да ещё и студентам нравится!). Цитирую:
  'Она должна была родиться во времена Пушкина и Лермонтова. Ей бы посвящали стихи и дуэли. Но, к моему счастью, она живет в наше время, и учит нас. Она интересный собеседник, её рассказы увлекают. Пара пролетает быстро. Её советы я пронесу через всю свою жизнь и я уверена, что они мне помогут' .
  6) Отрывок из прощальных студенческих стихов мне(тогда - декану факультета журналистики УРАО): ...Мы были дерзкими и злыми... Мы огорчали Вас не раз...Но - приходили в этот класс, За парты вместе мы садились- и книжки доставали, А Вами мы всегда гордились и Вас мы уважали.
  7) Говорят мои юные ученики
  Когда окончилась моя педагогическая служба в ВУЗах, стала я на некоторое время репетитором Русского языка и литературы. И вот что сказали обо мне два моих ученика (мнения у них разные):
  Первый ученик (10-ом класс): Ну, Софья Александровна, ну сколько ж можно!!! На улице такая хорошая погода, а Вы мне всё время вашу духовность в голову втираете...
  Второй ученик (9 класс):У меня грипп. Можно, я буду лежать на диване и Вас слушать?
  Я: Конечно, можно, раз ты болеешь.
  Он: Нет. Не буду.Потому что мужчина может лежать перед женщиной только в том случае, если он убит. Да еще перед такой женщиной- леди. Я Вас буду называть леди, ладно?.
  Я в это время подумала: А твой брат меня называет в хорошие минуты Старухой и прибавляет: 'моя старуха'. Но про 'леди' у него тоже один раз мелькнуло...
  Я: Встретимся осенью, 1 сентября.
  Он: 'Мне без Вас будет грустно...'.
  Я: Мне без всех вас - тоже.
  Небольшое пояснение от автора: Поскольку некоторые персонажи приведённых воспоминаний употребляли в мой адрес обращение 'леди', уточняю: оно неправильное. Мои предки со стороны мамы и деда Игната - потомственные и неграмотные крепостные крестьяне, из которых получил однажды 'вольную', путём выкупа, архитектор Дмитрий Тюрин. Он - отец Евграфа Тюрина строителя Елоховского Собора и многого другого в Москве. Но это не прямая линия. Моя бабушка Прасковья, жена Игната, ещё ставила крестик вместо подписи, а её мать Маланья - родилась при крепостном праве. По родословной со стороны моего отца известна только линия от Самуила Лося, кантониста ( среди этих детей редко кто из мальчуганов выживал, только очень сильные ребята выдерживали издевательства. Их брали на военное воспитание с 9-10 лет, а с 18-ти лет они еще должны были отслужить в армии 25 лет кантонистского срока.). Об этом моём деде упомянул Лев Толстой в дневнике периода Крымской кампании, назвав его 'интендантом'.Отец моего отца - Борис Пикман, служил ратником в армии и участвовал в военных учениях.Мать моего отца- Софья Лось, красавица, - овдовев, зарабатывала для троих детей шитьём платьев богатым дамам Некоторое образование предков по этой фамильной ветви всё же просвечивалось, например, музыкальное и общеобразовательное. Итак, судя по генеалогии, упомянутое выше наименование для меня - неверно,потому что таких 'леди' не бывает.

   Примечание: Фотографии В.Н. Турбина взяты из РГАЛИ (фонд В.Н. Турбина, договор ? 970/19), А ТАКЖЕ и из публикации И. Карпенко в газете 'Литературная Россия' ?209. 23. 02. 2015 года

Оставить комментарий

Обновлено: 04/11/2021. 70k. Статистика.

Статья: Проза

Связаться с программистом сайта.

Тюрина-Митрохина Софья Александровна Письма О Любви

Тюрина-Митрохина Софья Александровна
Письма О Любви