Камилла Линдер

Дальние времена

"Посвященная Зевсу"

...Она помнила себя крошечной девочкой, ползущей по деревянному полу к печке, чтобы отгрызть немного побелки, - видимо, ее организму тогда не хватало кальция. К тому же около печки стояла мисочка с молоком для кошки Мурки, и можно было девчонке оттуда немного похлебать. А также и поиграть с Муркой. По дому ходит старая бабушка Маланья (Орлова). По словам моей мамы, она родилась еще при крепостном праве, в крестьянской семье. В своих рассказах мама называла бабушку Маланью "бобылка". Я спрашивала, что это такое, а это означало, что муж ее погиб на войне, и она одна воспитывала детей. Именно поэтому, когда к ее дочери Прасковье (моей бабушке) посватался парень из зажиточной крестьянской семьи, Семен Свешников, бабушка Маланья сразу дала согласие. Ведь дочь будет жить в достатке, да еще и ей с другими детьми поможет, своей матери! Однако Прасковья впоследствии не смогла помогать матери, она попала в семью с жестокими нравами. Для самой Прасковьи это была тяжкая жизнь, так как Семен очень крепко пил. В этой зажиточной семье был батрак (мой дед) - Игнат Спиридонович Тюрин..

Игнат Спиридонович Тюрин (мой дед)

Характер мамы проявился в раннем возрасте и никогда не ослабевал

- А ты кто, девочка?

- А я Зина Тюрина, мне поп метрику не дал, потому что мне семь лет исполнится только через шестьдесят семь дней!

- Зина, слово "поп" говорить нехорошо, надо сказать "священник", - строго сказала завуч.

Но она все-таки оставила Зину в школе, не исключила.

После уроков девочка пришла домой, ее ждал отец Игнат Спиридонович. Он порадовался проявленному ею характеру, ее напору, смеялся рассказу о школе, о завуче, похвалил ее.

Эта его радость имела объяснение: у старшего сына Михаила был менее решительный характер, он никогда не стремился перебороть ситуацию. Теперь Игнат Спиридонович увидел этот твердый характер (более ему близкий) у своей младшей дочери.

Брат Миша

На даче помещицы Поповой

Итак, о кукле

Мама и ее брат Миша

Дошкольный период своего детства мама провела в основном в мальчишеской компании своего брата Миши, который был на пять лет ее старше. Правда, он всячески избегал участия сестры-малолетки в своих достаточно крутых забавах, свойственных его возрасту. Избегал, потому что было унизительно мальчику-подростку появляться рядом с малолеткой!

Однако наша суровая бабушка Прасковья Григорьевна не оставляла Михаилу никаких вариантов: "Бери Зину с собой и присматривай за ней!"

У Миши, правда, оставалась слабая надежда: "Может, Зинка сама откажется?" В этих целях он разыгрывал спектакль. Например, такой: обращаясь к своему соратнику по самым рискованным проделкам, Левушке Сытину, Миша задумчиво говорил:

- Давай Зинку все же возьмем с собой. Бу-дем в лесу гвозди ей в голову забивать.

Товарищ с энтузиазмом "соглашался"! Девочку эта перспектива пугала, но... она все равно шла с ними. Правда, шла Зина несколько поодаль, уговаривая себя: а может, все-таки сегодня они не будут забивать ей гвозди в голову?

В результате Мише приходилось делать Зину участницей всех своих мальчишеских игр. К ее радости!

Таким образом, Зинаида с ранних лет научилась лазить по верхушкам деревьев, прыгать в воду с вышки, плавать саженками, нырять, свистеть, играть в волейбол, ходить на лыжах и кататься на коньках, прикрученных щепочками к валенкам. Она всю жизнь была очень спортивной, и даже в Ульяновске, в возрасте уже лет за шестьдесят, смело залезала на крышу по приставной лестнице, чтобы сбросить снег. Она всегда была сильной и ловкой, здоровой и выносливой, дожила до девяноста двух лет.

Брат мамы, Михаил Игнатьевич Тюрин

А ведь с самого ее детства и вплоть до перестроечных времен в стране всегда был недостаток питания.

Ее самое "вкусное" ощущение в детские годы - это стакан клюквенного морса. Этим морсом угостил ее сам И.Д. Сытин, когда она однажды проходила мимо террасы, любуясь на гостей помещицы Поповой (дачу Поповой охранял отец Зины, Игнат). Ну, еще иногда мать, Прасковья Григорьевна, готовила детям овсяный кисель...

Немного о храбрости моей бабушки Прасковьи Григорьевны Свешниковой (Орловой, Тюриной)

Иногда, когда 8 Марта произносят тост за прекрасных женщин, я говорю о прекрасности моей бабушки Прасковьи, о ее необычайной храбрости. А ведь это необходимый элемент российской женственности (я бабушку Прасковью никогда не видела, вообще никого из своих дедушек и бабушек не знала, они умерли еще до моего рождения).

Итак, однажды в голодный год времен разрухи (из-за Гражданской войны) бабушка Прасковья (тогда еще сильная женщина средних лет) отправилась в подмосковные села, где можно было выменять нехитрые городские вещи на крупу, муку, картошку.

Ну, какие уж там у нее были вещи... Все же она собрала в доме какую-то одежду, миски, сковородки, тарелки, чашки, ложки и, как многие другие городские женщины того времени, отправилась менять их на деревенские продукты, добывать прокорм для семьи.

И вот выменяла она что-то взамен на какую-то муку и крупы, уместила все это в холщовом заплечном мешочке. Теперь предстояло сесть в поезд, чтобы с этим наменянным ею добром вернуться домой. Но сесть в поезд было тогда очень трудно. Ситуацию можно понять по кинофильмам, отражающим те времена: поезда тогда брали штурмом, мест не хватало, люди ехали на крышах, под лавками, стоя в проходах и даже просто держась за поручни дверей, на подножках. Именно на подножке и удалось разместиться моей бабушке с ее драгоценным холщовым мешочком за плечами.

Поезд медленно набирал первоначальную скорость, он еще не разогнался, когда она вдруг почувствовала, что кто-то, тяжело дыша, бежит по платформе рядом с ней, при этом умудряясь успешно стягивать драгоценный холщовый мешочек с ее плеч... И все же ей удалось отбиться от вора и сохранить свои драгоценные деревенские выменянные продукты.Разве не женственно?

И была прабабушка по имени Маланья, мать Прасковьи.

Это была мама моей бабушки Прасковьи. Про Маланью мне известно, что она родилась еще при крепостном праве. В деревне ее звали "бобылка", что означает - "одинокая", "вдова". У бедной вдовы было трое детей. Прасковья - старшая. Красивая. И когда посватался к ней, бесприданнице, Семен, сын зажиточного хозяина (но пьющий), Маланья уговорила дочку пойти за него замуж. Ведь у нищей бесприданницы никаких других шансов не было. К тому же Маланья ждала от старшей дочки хоть какой-нибудь помощи для остальных детей.

Но Прасковья оказалась под строгим оком свекра и мужа, помогать матери не смогла.

Родилась в этом браке с Семеном дочка Наташа, которую впоследствии удочерил Игнат, мой дед (история эта описана мною выше). Ребенка Игнат любил и никогда не обижал, ни одного выговора не делал. Все же как-то пристроила Маланья и других детей (мальчиков?). В старости она пришла жить к дочери, уже в семью Игната Тюрина и Прасковьи. Но нищета и тут была беспросветная, да еще и нагрянула Первая мировая война. Моя мама рассказывала, что, когда настал голод, Прасковья устроила свою мать жить в богадельню. А порой доставала из сундука ситцевую цветастую юбку своей старой матери и плакала, уткнувшись лицом в эту юбку. Плакала о Маланье, хотя и была Прасковья очень суровой женщиной.

Мама и котенок Чуркин - радость ее детства

Однажды маме (тогда - второкласснице), ее сосед по парте, Паша Чуркин, подарил котенка. Котенка тоже назвали Чуркиным, по имени дарителя. Но фамилия Чуркин принадлежала грозному и неуловимому, жестокому разбойнику. О похождениях знаменитого Чуркина было написано и издано множество лубочных книг.

Мама всю жизнь любила кошек и собак. А подаренный ей котенок был особенный - сам знаменитый разбойник Чуркин снял бы перед ним шляпу. Потому что маленький котенок рано научился воровать. А воровал он виртуозно. Но при этом он не был эгоистом и заботился также и о хозяевах. Хотя они его об этом и не просили. Но Чуркин, хоть он и был малышом, чтил извечный кошачий обычай: часть добычи принести хозяину и положить у его ног. Ешь, дескать, хозяин, наслаждайся и помни, что твой кот дело свое знает и свою добычу мимо тебя не пронесет, всегда угостит. (В раннем моем детском возрасте наш кот регулярно складывал у моих ног, когда я была одна в доме, свою мышиную добычу. Он приводил меня этим в ужас, и я кричала. Но никто меня не слышал, и никто не приходил на помощь.)

...Как-то раз Зина увидела такую картину: Чуркин тяжело пролезает задом наперед через расщелину между забором и землей. Он явно что-то тащил, и это что-то, видимо, было тяжелым. Кот странно двигался то назад, то вперед, отягощенный какой-то непосильной для него ношей. Оказалось, что на сей раз Чуркин, не без пользы для себя, навестил соседей, побывал в их сенях, опрокинул там бочонок с солониной, ухватил кусок побольше, отъел от него изрядную долю и вот теперь нес домой свою добычу. Время стояло голодное, Чуркин это понимал, так как недоедание и даже голодание он уже изведал на себе. Теперь он гордо нес ворованный кусок в дом. Он не спрятал добычу, не зарыл в укромном местечке, чтобы потом съесть тайно от других... Нет! Он готов был поделиться с домашними! Он был еще довольно маленьким котенком, а кусок украденной солонины оказался гораздо больше, чем он сам. По закону кошачьей жизни полагалось положить украденное к ногам хозяйки, Зины, чтобы показать свою кошачью удаль. Даже маленькую пойманную мышь он бросал к ногам Зины всякий раз, когда ему удавалось эту мышь отловить. Таков был ритуал, знак доказательства кошачьей удачливости, покорности, смирения и к тому же - царственной щедрости.

Что было делать Зине? Не выдавать же Чуркина соседям. Рассказала матери. Прасковья Григорьевна сразу поняла, что коту несдобровать, если соседи узнают о такой крупной краже, да еще в это голодное время. Мясо разрезали на кусочки и сварили похлебку на всю семью. Чуркину тоже досталась щедрая порция. Ведь он ее заслужил.

Ненависть соседей к Чуркину неудержимо нарастала

Он был осторожен, и его пока ни разу не застали за воровскими проделками, но опасность разоблачения буквально витала в воздухе. Что бы и где бы ни случилось, какой бы кусок у кого ни пропал, все подозрения всегда падали на него, 'невинного и добропорядочного' кота. Ненависть соседей к Чуркину увеличивалась, и Зина боялась за него. Между тем ее любовь к бессовестному Чуркину каждый день нарастала... Хоть он и был разбойником, но все-таки, надо отдать ему должное, был он отважен, по-рыцарски щедр (всегда норовил поделиться любой мало-мальской добычей). А уж смышлености и стратегического ума ему вообще было не занимать стать. Но все же...

Очередной чуркинский налет (на свадебный стол) едва не стоил ему жизни. Это было в голодном 1922 году. На соседней улице готовились к свадьбе! Заранее старательно нарезали кусочками драгоценное сало, разложили по мисочкам не менее драгоценные холодец, вареные яйца, белый хлеб и другие нехитрые, но по тем временам бесценные угощения. Все это богатство до поры до времени припрятали в чулане, накрыли марлечками и чистыми холщовыми тряпочками, чтобы эти деликатесы не заветрились и чтобы можно было их выставить на свадебный стол сразу же, как только молодые приедут из церкви. Однако Чуркин успел навестить заветный чулан еще до приезда молодых. Не сказать, чтобы все угощения ему понравились, потому что далеко не все было в его кошачьем вкусе. Например, он не оценил зеленый лук и соленые помидоры. Но зато сало, вареные яйца, жареная курица!.. О, это ему пришлось по душе. На всякий случай он попробовал каждое блюдо. Он сдирал марлю и холщовые тряпочки со всех мисочек, он вволю напробовался скудными, но сказочно прекрасными свадебными деликатесами времен военного коммунизма. В результате почти все припасы оказались надкусанными. Не забыл Чуркин и о своих хозяевах - им он принес шикарный 'трофей', а именно - половину жареной курицы. Еле дотащил. Удача сопутствовала фартовому коту, и он сумел, как всегда, вовремя покинуть объект нападения. Задержись он на минуту, тогда вернувшиеся из церкви разъяренные хозяева и гости разорвали бы Чуркина на куски. Никто бы его не пощадил - ни жених, ни невеста, ни тем более их родственники и знакомые. Впрочем, никто ведь и не застал его за криминальным нападением, никаких улик против него не было. Но почему-то никто и не сомневался, что разгром свадебного стола - дело рук (лап?) Чуркина. Зина отчаянно доказывала соседям, что Чуркин здесь ни при чем, она спорила с обвинителями, убеждая их (о, святая ложь!), что Чуркина накануне увезли жить к родственникам в деревню, а значит, он не мог напасть на чулан с угощениями, ведь его 'не было в поселке'! А раз его не было, то и набег на свадебное угощение совершил не он. Просто на него, как всегда, 'сваливают чужие грехи', а честный кот 'ни в чем не виноват'! Увы, это было неправдой, это была 'святая ложь во спасение'. Однако все-таки Зина позаботилась о том, чтобы Чуркина все же припрятать на время, пока страсти справедливо разгневанных людей не улягутся. Вот почему поздно вечером она тихонько взяла кота на руки, запеленала в большой платок, положила дорогой комочек в сумку и понесла своего любимца к маме своей подружки, библиотекарше Анне Федоровне. Чуркин отсиживался в библиотечном чулане недели две, а потом Зина забрала его домой: к тому времени страсти по Чуркину понемногу улеглись - по причине давности срока преступления и еще потому, что ее мама, Прасковья Григорьевна, предприняла примирительную акцию: она подарила потерпевшей стороне одного из своих лучших гусей. Можно сказать, от сердца оторвала.

Любовь моей мамы к животным была непоколебима:она их пригревала, спасала и лечила всю свою жизнь, до глубокой старости

Чуркин был бесподобным котом, который в те голодные годы пытался прокормить себя и своих хозяев, невзирая на ответные жестокие и бездушные действия обворованных им соседей. Позже, когда уже и я стала мамой, я подарила своей дочке Ксане на ее десятилетие собачку, понимая, как радует ребенка дружба с собакой. Подаренную Ксане собачку звали Чукки. И вот произошел у нас один случай, который еще раз убедил меня в том, что между моей мамой и домашними животными была особая привязанность.

Однажды мы уехали с Ксаной в отпуск, а Чукки на это время (месяц) оставили моей маме. При ее неугасающей любви к животным приютить у себя на месяц собачку было большой радостью. Моя мама Зинаида Игнатьевна кормила собачку блинчиками с мясом, часто купала, заворачивала в одеяльце и перед сном убаюкивала Чукки на руках. А когда мы спустя месяц забирали собачку, Чукки долго оглядывался на свою столь привлекательную для него новую, но (увы!) временную хозяйку. Судя по его поведению, он был бы не прочь остаться навсегда у такой заботливой и такой понимающей собачью жизнь женщины - моей мамы. Он, конечно, не знал, что у Зинаиды Игнатьевны был такой огромный и неординарный опыт общения с котом Чуркиным... А потом еще с многочисленными кошками и собачками.

Собаки всегда отвечают любовью на любовь своих хозяев. А вот градус собачьей преданности людям - это непостижимая загадка. Я знаю случай, когда внушительного телосложения пес породы овчарка безупречно служил своему хозяину. Он был предан ему, этому своему хозяину, бесконечно, несмотря на то, что тот был несправедливо груб и жесток с ним. Но вот однажды пришлось этому хозяину жестко поспорить со своим отцом. И отец в гневе ударил сына. В то же мгновение пес кинулся на своего хозяина. Исход был летальным. Пес поддержал более сильного, который его не обижал. А обидчика жестоко наказал.

Снова о маме и ее семье. Семья - это, к сожалению, не всегда то место, где все идеально

Мама рассказала мне об этом случае в свои семьдесят девять лет. Было заметно, что события, о которых она хотела вспомнить, даже и сейчас мучили ее. Сейчас, когда от той девятилетней девочки, с которой это все произошло, ее отделяло ровно семьдесят лет. Она рассказывала, а я отчетливо видела ту давнюю сцену (она всегда очень точно рассказывает): вот Зина упала в снег, в сугроб, от неожиданного удара. Это ее толкнула мать... И она продолжает ее избивать, уже ногами... В наказание за потерянную оловянную миску, а еще - и из-за потерянной Зинаидой вместе с миской оловянной ложки. Эти две ценные вещи были упрятаны в ее холщовый мешочек, который она каждый день носила с собой в школу. Теперь нет ни мешочка, ни посуды для завтраков! Заменять было нечем. Ведь шел 1918 год, Гражданская война, голод, разруха. Второй миски и второй ложки вместо потерянных в доме нет, все давно уже выменяно в селах на крупу. Но, слава богу, в школах дают детям хоть какую-то скудную еду - школьный завтрак. Миска вместе с ложкой и холщовым мешочком исчезли, Зина их потеряла в каком-то обираловском сугробе: дело в том, что Зинаида, возвращаясь из школы, прицепилась, как обычно, к торфяным дровням. Она умела - с мальчишеской ловкостью! - уцепиться за выгнутые вверх полозья и прокатывалась так 'зайцем' по Обираловке вместе с другими счастливцами-мальчишками. Сколько раз так уже было! Но на этот раз... Именно тогда, когда она соскальзывала с этих полозьев, вот тогда, видимо, и отбросило в сторону тот самый злополучный холщовый мешочек со всем его содержимым. Мать избивала Зину от отчаяния, любая вещь ведь тогда была ценностью, а каждая пустяковая потеря - невосполнимой. После этого потерянного в сугробе мешочка и последовавшего избиения что-то отгородило Зинаиду от матери. А вот с отцом у нее было полное взаимное понимание. Даже тогда, когда в его жизни появилась какая-то Катерина. Зина, слыша упреки матери отцу и видя его слезы после жестоких ссор, она... жалела отца. Однажды мать попросила ее поговорить с этой Катей. Зина просьбу выполнила. Но... продолжала жалеть отца. Из-за этого у нее начались столкновения с матерью.

На Кунцевской трикотажной фабрике

Итак, после этого происшествия Зине стало так горько жить в родительском доме, что она решила хотя бы на время уйти и поработать на Кунцевской трикотажной фабрике. Ей было всего пятнадцать лет. Ее, хотя и несовершеннолетнюю, но зато грамотную, поставили на канцелярскую работу. А ей скучно было сидеть над бумагами, и она попросилась в цех.

Зина жила теперь в общежитии. Там царили вольные нравы, молодежь прислушалась

К новым веяниям - к теории "стакана воды". Эта теория трактовала такие взгляды на любовь, брак и семью, которые были широко распространены (особенно среди молодежи) в первые годы советской власти. Заключались они в отрицании любви и в утверждении, что отношения между мужчиной и женщиной - это всего лишь обычные инстинкты. И если, дескать, хорошенько разобраться, то никакой любви на свете нет, а есть чисто товарищеские, без 'высоких' чувств, инстинкты, и их надо удовлетворять совсем просто, ну, как выпить стакан воды. Маме это было отвратительно, ведь она была сторонницей идеи одного рассказа (нашумевшего тогда) автора Пантелеймона Романова, назывался он 'Без черемухи'. Ей приходилось отбиваться от назойливых 'товарищей', любителей этого рассказа.

Зине не велят читать Есенина

Пожилой мастер цеха ей симпатизировал и сказал однажды:

- Ты, Зиночка, выделяешься из толпы, у тебя есть свое лицо.

Это ей польстило, но было не вполне понятно. И тогда она подумала про себя: "Наверное, так и есть. Ведь у меня густые брови, блестящие карие глаза и румянец во всю щеку".

Но все же она решила уточнить у мастера, в чем суть его высокой оценки ее личности, и она спросила:

- Это вы про что? Как мое лицо выделяется, что ли?

- Да нет. Это я про то, что ты умная, начитанная, имеешь свое мнение. Старайся и дальше быть такой же, читай побольше.

Но вот однажды этот мастер увидел, что из кармана ее пальто торчит тоненькая книжечка стихов ее любимого поэта - Сергея Есенина. Это его удивило, и он строго сказал:

- А вот Есенина ты брось, он только голову тебе засоряет. Это не наш, не советский человек... ведь он - упаднический!

Да-да, так про великого русского поэта писали тогда в газетах. Но как же быть Зине? Ведь Есенин - ее любимый поэт! А мастер продолжал: 'Брось его сейчас же, вот прямо при мне достань эту книжонку и выброси'. Она не могла этого сделать ни за что на свете. Как же быть? И тут ей в голову немедленно при-шла спасительная ложь, и она сказала: 'Да как же я выброшу, когда это чужая книж-ка, и я должна ее вернуть!' Книжка все же была ее собственная. Вот так она в первый раз спасла для себя стихи Есенина. А второй раз был еще круче. Но об этом чуть ниже.

Отец Игнат Спиридонович Тюрин забирает Зину с фабрики. Комсомольская ячейка поселка Обираловка - против стихов Есенина (хотя стихов его обираловские комсомольцы не читали).

Однажды на швейную фабрику за Зиной приехал отец, Игнат Спиридонович, чтобы увезти ее домой, - в доме стало поспокойнее. Однако в родных местах Зину ожидали неприятности, и на этот раз - уже со стороны комсомольской ячейки. На собрании комсомольцев ей поставили ультиматум: 'Выбирай: или комсомол, или твой кабацкий, упаднический поэт Сергей Есенин'.

Да-да, так Есенина называли его идейные враги... Велено было ей 'отказаться от всякой этой есенинщины', иначе...

Дело было в том, что тогдашние комсомольцы ее родного поселка Обираловка (ныне - Железнодорожный) никогда не читали стихов Есенина, но зато читали идеологические нападки на поэта в газетах. Антиесенинская кампания была в разгаре. Газетчики соревновались в создании 'уничтожающих' поэта эпитетов. Они единодушно обзывали поэта 'кабацким'. И теперь комсомольская ячейка в поселке Обираловка сурово осудила комсомолку Зинаиду Тюрину. От нее ультимативно потребовали: или она у себя в доме снимает со стены комнаты портрет 'не нашего' поэта (и при этом навсегда отрекается от 'вырожденца' Есенина), или... или они ее исключают из комсомола.

Частичная покорность Зинаиды Тюриной

При ее невообразимой любви к Есенину требование это было жестоким. Однако перед угрозой исключения из комсомола Зинаида отступила... Правда, это было лишь частичное отступление: портрет поэта со стены она сняла, но зато спрятала его в тумбочке, любуясь на Есенина тайком. Отречься же от его поэзии она не смогла, поэтому изо всех сил старалась убедить своих судей в абсолютной безвредности для любимой советской власти стихов ее любимого поэта.

О процедуре обсуждения классовых заблуждений комсомолки мама так рассказывала мне в 1990 году: 'Когда мне было пятнадцать лет, это уже на фабрике, мастер замечание сделал, увидел, что Есенина читаю. Портрет Есенина, правда, тогда у меня в общежитии еще не висел, негде было, в общежитии комнатка маленькая, в ней пять коек. Портрет я позже повесила, уже у себя дома, когда вернулась в Обираловку. И вот в Обираловке ребята увидели, что я читаю книгу стихов Есенина, и велели мне эту книжку выбросить. Как раз кампания против него началась, в газетах статьи появились, обзывали его там 'кабацким поэтом', а его стихи - 'есенинщиной'. Главный упор критики делали на то, что будто бы он своими стихами молодежь заражает своими мещанскими мелкобуржуазными настроениями'.

Мама рассказывала: 'И вот меня, как комсомолку, вызывают на собрание нашей ячейки, чтобы 'проработать', меня предупреждают, что, если я не отрекусь от своих заблуждений, меня исключат из комсомола - за увлечение 'не нашим, не пролетарским' поэтом (за эту нелегальную, по их мнению, любовь). Дело было серьезное. Все мы тогда воспитывали в себе принципиальность, несмотря на то что хорошо знали друг друга, в одном поселке родились, выросли, школу окончили, понимали, кто чем дышит... Но тогда подход друг к другу был 'независимый от человеческих чувств'. Я, конечно, жить не могла без комсомола, но и без Есенина тоже не могла, все строчки его знала наизусть. И вот они меня вызвали на заседание ячейки, но сами-то Есенина плохо знают, только по цитатам из тех же газет, а в газетах эти цитаты повыдергивали из разных книг и преподносили как 'упадочнические' и 'разлагающие'. Тут-то я и пошла на хитрость: взяла с собой томик Есенина на заседание бюро и стала им его стихи читать вслух. Потом спрашиваю: 'Ну и что вы здесь видите такого, что может меня разложить?' Они сидят, заслушались, и сами не понимают, что делать, какое решение записать. Потом секретарь, Леша Волков, самый авторитетный среди нас парень, сказал: 'Как это - что записать? Все, что здесь говорили, то и записать. И стихи записать тоже. Чтобы было понятно наше решение'. А решение приняли такое: 1) объявить комсомолке Тюриной строгий выговор, 2) обязать комсомолку Тюрину снять со стены своей комнаты портрет Сергея Есенина, 3) если не подчинится - тогда исключить ее из рядов Ленинского комсомола'.

"Отрываться" от построения нового общества недопустимо

Время шло, Зинаида взрослела, она окончила школу и поступила в техникум на отделение воспитания трудных подростков. Проучилась два курса, и вдруг по приказу секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косырева всех комсомольцев с ее курса, не давая им доучиться, снимают с учебы досрочно и направляют работать с 'трудными подростками' в детские дома. Дело было в том, что во время Гражданской войны многие дети остались сиротами. Некоторые погибли, потеряв своих родных, а кто-то выжил и добывал себе пропитание мелким воровством. Криминал охотно принимал таких детишек в свои ряды, в преступные группировки. Сначала бандиты их обучали быть 'на стреме', потом - открывать форточки и пролезать в них, открывая двери ворам, ну, а потом - повышать 'квалификацию'. Власти во главе с Ф.Э. Дзержинским решили бороться, организовали множество детских домов. В один из таких детдомов в качестве воспитательницы была направлена и моя мама. Вот картинки: 'Беспризорники Москвы' в 20-х годах. То ли по безграмотности, то ли по недомыслию, тот детский дом в Павшине носил пышное название "Детский дом "Сын Октябрьской революции"". Воспитанники этого детдома и были "сыновьями" этой революции, то есть бездомные, дети, попавшие из мирной жизни в сиротство, скитания, жестокость и кровь.

В павшинском детском доме мама проработала только два года, так как здесь ее настигла встреча с моим отцом.

Беспризорники 20-х годов

Молодой и очень красивый мой будущий отец снимает комнату в Обираловке. Появляется девушка его мечты - моя мама Зинаида Тюрина

После армейской службы отец, не имея жилья, снимает недорогую комнатку в деревянном доме поселка Обираловка (сейчас - город Железнодорожный). К хозяйке этого дома часто заходит девушка с сияющими карими глазами. Ее зовут Зинаида. Она знает наизусть почти все стихи Сергея Есенина, только что почти окончила два курса педагогического техникума (отделение воспитания трудных, девиантных подростков). Ее сняли с учебы в педагогическом техникуме и командировали на важную работу - по комсомольской путевке. После беседы в ЦК ВЛКСМ ее направили в детский дом для беспризорников. Она теперь - воспитательница очень трудных подростков в новом павшинском детском доме с драматическим, на мой взгляд, названием - 'Сын Октябрьской революции'. Ведь именно революция и лишила этих ребят их родителей, обрекла их на кошмарное детство, а большая их часть погибла. Беспризорников было тогда очень много по всей стране, и на них 'положили глаз' преступники. Детишки были нужны криминальному миру для таких заданий, как стоять 'на стреме', пролезать в форточки, отвлекать внимание милиции. Уголовники не дорожили такими маленькими помощниками и в случае опасности оставляли их один на один разбираться с милицией. Кроме того, воры и грабители надеялись укрепить свои криминальные ряды новой подрастающей сменой. Оценив опасность, хотя и поздновато, Дзержинский распорядился вылавливать беспризорных сирот и помещать их в детские дома. О своей работе с беспризорниками мама рассказывает своему новому знакомому (моему будущему отцу). Она очаровывает его своими историями о детях и о различных ситуациях, которые складываются в детском доме. Надо сказать, что она была блестящей рассказчицей. Он еще не встречал такой симпатичной девушки. Она почти согласна выйти за него замуж... но вовремя останавливается: а кто же будет строить новое коммунистическое общество? Не уверенная в своей стойкости и в способности выдержать разговор о своем отказе от замужества, моя храбрая мама посылает к отцу переговорщика - своего старшего брата Михаила. Она инструктирует брата: он должен сообщить жениху о (якобы) многих недостатках в характере Зинаиды и обязательно научить его, Александра, как ему добровольно и беспрепятственно отказаться от женитьбы на такой нехорошей девушке, как его сестра Зинаида.
  Мама

Но простой парень из Обираловки Михаил Тюрин не был дипломатом.

Отец 1929 год
   Мой будущий отец только снисходительно улыбнулся, выслушав от Михаила эту агитацию, и твердо сказал: "Вы просто Зину не понимаете. Она не такая, как ты говоришь, она совсем дру-гая".

Встречи влюбленных продолжились...

Отец унаследовал от своей матери любовь к музыке. Эта любовь осталась у него на всю жизнь - как несбывшаяся мечта. У него был красивый баритон, отличный слух, и он очень хорошо пел ямщицкие и украинские песни. Правда, пел редко, но всегда пел, когда просила мама.

Здесь, в Обираловке, он ухаживал за ней, они бродили по лесу, он рассказывал ей боевые истории из своего недалекого прошлого в Конармии. Он пел ей украинские и старинные русские песни, которые он выучил в Конной армии. В Обираловке был большой лес, и именно там он ей и устраивал концерты. Причем песни-то она слушала, но поцеловать себя не разрешала - при первой же его попытке строго сказала: "А вот этого - не надо".

Тем не менее предложение стать его женой она в конце концов приняла... Однако на строжайших условиях. В рамках своих комсомольских полудетских воззрений на жизнь Зинаида выдвинула нашему отцу беспрекословные условия.

Вот эти условия:

"Семейная жизнь с ее мещанским бытом только отрывает женщин от созидания нового общества. Но отрываться от построения нового общества - недопустимо. Поэтому она, Зина, убежденная комсомолка, ставит свои условия для замужества:

1) обедать - в столовых общепита; 2) белье стирать - в общественных прачечных; 3) будущих детей сначала отдавать в ясли, а потом в детский сад, в школу - чтобы они не мешали участию их матери в построении социализма".

Отцу ничего не оставалось делать, как рыцарски согласиться на поставленные ему условия. Впоследствии жизнь опровергла все эти условия. Ни одно из романтических комсомольских мечтаний моей матери не сбылось, да и не могло сбыться по многим причинам. В первые годы супружества жизнь была трудная, скудная, страна с трудом становилась на ноги после братоубийственной Гражданской войны. А потом началась Великая Отечественная война с гитлеровской Германией. И только режим жесткой экономии да еще и собственных непрерывных усилий по ведению домашнего хозяйства мог помочь людям выжить. К 1941 году в нашей семье было уже трое детей, три дочери: старшая - Лена, средняя - я, Софья, и младшая дочка Женя. Ей было неполных три года, когда грянула война.

Отец, четыре года

Ну, а мамины желания сочетать многодетную семью с общественной деятельностью... ну ни-как не получалось их осуществить.

А до того, как маму настигла встреча с моим отцом, они знать ничего не знали друг о друге. Поэтому - немного об отце и его близких.

Папа был любимцем и баловнем своей матери. В четыре года он остался без отца - его отец погиб в 1909 году, утонул в море.

Итак, его мать, Софья Самуиловна Пикман (урожденная Лось), обладала прекрасными музыкальными способностями, играла на фортепьяно, пела, прекрасно шила себе наряды, была веселая, и в семье, по словам моей двоюродной бабушки Насти, ее называли Кукла (сокращенно - Кука). Благополучная жизнь Куклы закончилась после гибели ее мужа. Оставшись одна с тремя детьми, Софья все силы отдала семье, ее дети продолжали получать образование. Для этого ей пришлось много работать: беспрерывно, днем и ночью, не щадя себя, она шила, давала уроки музыки и даже разгружала баржи с арбузами на набережной Очакова.

К тому времени уже не было в живых ее отца, но, кажется, ей помогал кто-то из родственников. А про ее отца стоит рассказать особо. Его не-уклонную волю и силу я чувствовала и в моем отце, внуке Самуила Лося.

Дед моего отца - мой прадед Самуил Лось, кантонист, участник Крымской войны 1853-1856 гг.

Дед моего отца - мой прадед Самуил Лось, канонист, участник Крымской войны 1853-1856 гг.

Дед отца, Самуил Лось, был кантонистом, а значит, отслужил в Российской армии двадцать пять лет (может быть, и больше). С восемнадцати лет кантонисты давали присягу служить русскому царю. Для того чтобы набрать кантонистов, детей, особенно сирот, принадлежавших к иудейской религии, вылавливали так называемые ловцы. Они увозили маленьких еврейских мальчишек (преимущественно сирот) лет восьми-десяти в военные поселения, делали кантонистами. Выловленные дети жили в кантоне, их муштровали, военное воспитание сопровождалось дикими избиениями и требованиями сменить веру. Не все могли выдержать, многие дети погибали. Но выдержавшие (небольшая часть) становились как будто отлитыми из железа. Таким был и мой прадед. Потом, вернувшись со службы, уже лет сорока трех примерно, если не более, прадед Самуил Лось женился на молодой девушке и имел четырех красавиц-дочерей. В детстве я слышала о своем прадеде только одну фразу: 'Он был кантонистом'. Слово 'кантонист' взрослые родственники произносили с особой гордостью. 'Что же это такое, - думала я, - быть кантонистом?' Вот как говорится в Википедии: "Само слово пришло из прусского языка: в нем термином "кантон" обозначали полковой округ. В России кантонисты с рождения

. Кантонисты - это еврейские мальчики, силой вырванные из родной среды и отданные в солдаты. Кантонистами называли малолетних рекрутов. Указ о воинской повинности среди евреев был подписан Николаем I 26 августа 1827 года. По этому закону еврейских мальчиков c двенадцатилетнего возраста забирали в армию на двадцать пять лет, но ловили мальчиков также и восьми-, десятилетних. Срок их военной службы исчислялся только после совершеннолетия, то есть они давали присягу с восемнадцатилетнего возраста, а уже потом служили в армии целых двадцать пять лет. До присяги детей содержали в особых школах для кантонистов, где муштрой, непосильным трудом и всевозможными издевательствами (вплоть до пыток, об этом см. текст ниже) их понуждали к "добровольному" крещению" были военнообязанными: с первого дня жизни они попадали в подчинение военного ведомства. <...>(см. Энциклопедию).

"Мрут как мухи"

"Детей-кантонистов сваливали партиями, как телят, в телеги и увозили этапным порядком".

Вот что рассказывает А.И. Герцен, случайно встретивший партию еврейских кантонистов в 1835 году, во время своего путешествия в Вятку. Между Герценом и "офицером-этапником" произошел следующий диалог (описано в "Былое и думы"):

"- Кого и куда везете?

- Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-, десятилетнего возраста. Я их принял верст за сто. Офицер, что сдавал, говорил - беда, да и только. Треть осталась на дороге (и офицер показал пальцем на землю). Половина не дойдет до назначения, - прибавил он.

Дети-канонисты и учитель

- Повальные болезни, что ли? - спросил я, потрясенный до внутренности.

- Нет, не то что повальные, а так, мрут как мухи.

Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. И эти больные дети без ухода, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу. Я взял офицера за руку и, сказав: "Поберегите их", бросился в коляску; мне хотелось рыдать, я чувствовал, что не удержусь..."

Текст присяги

Для евреев-кантонистов, то есть юношей, не согласившихся менять веру предков, существовал текст присяги, который произносился на иврите или идиш (а для принявших христианство текст присяги был обычным, на русском языке): 'Именем Адоная, живаго, всемогущаго и вечнаго Б-га Израиля, клянусь, что желаю и буду служить Русскому царю и Российскому Государству, куда и как назначено мне будет во все время службы, с полным повиновением военному начальству, так же верно, как был бы обязан служить для защиты законов земли Израильской. <...> Но если по слабости своей или по чьему внушению нарушу даваемую мной на верность военной службы присягу, то да падет проклятие вечное на мою душу и да постигнет вместе со мною все мое семейство. Аминь'. (Здесь имя Адонай - одно из именований Бога в иудаизме, является заменой непроизносимого имени Господа. Слово 'Адонай' стало заменой имени Яхве, когда последнее было признано слишком священным для обычного употребления.)

Еще одно пояснение

"Еврейских рекрутов отправляли в кантонистские школы с наиболее суровым режимом, при-чем в места, максимально отдаленные от "черты оседлости" (Урал, Сибирь, Поволжье).

Условия содержания, муштра в школах были ужасными. Неудивительно, что, по словам военного министра Аракчеева, "кантонисты та-яли, как свечи". Началась настоящая охота за детьми, а вместе с ней процветали многочисленные злоупотребления. Так называемые ловчики (хаперсы, хапуны) заманивали детей из других общин. А впереди мальчиков ждали годы тупой муштры. За малейшую провинность, за отказ принять христианство детей секли вымоченными в соленой воде розгами, оставляли полуодетыми на морозе, окунали до обмороков и глухоты в холодную воду, наносили раны при стрижке. Оскорбления были неотъемлемым компонентом "воспитания". А ведь эти "нико-лаевские солдаты", как впоследствии их стали называть, были мужественными, преданными царю и выносливыми воинами. Великий русский хирург Н.И. Пирогов отмечал особенную стой-кость, терпеливость солдат-евреев во время Крымской кампании 1853-1856 годов.

Детей-кантонистов ловили, бросали партиями, как телят, в телеги и увозили этапным порядком

Вот всего несколько из множества подобных воспоминаний.

"Нас пригнали из Кронштадта целую партию, загнали в тесную комнату, начали бить без всякой милости, потом на другой и на третий день повторяли то же самое. Потом загоняли в жарко натопленную баню, поддавали пару и с розгами стояли над нами, принуждая креститься, так что после этого никто не мог выдержать".

Видимо, это был широко распространенный прием, применявшийся, кстати, и в НКВД, - пытка паром.

А вот пример более динамичный.

Ефрейтор хватает за голову, быстро окунает в воду раз десять - пятнадцать подряд: мальчик захлебывается, мечется, старается вырваться из рук, а ему кричат: "Крестись - освобожу!"

Школы канонистов прозвали в народе живодернями

Евреи-кантонисты, принявшие православие, получали льготы: они более не подвергались избиениям, их не заставляли надраивать вне очереди казарменные полы, да еще и на голых коленках, и вдобавок им единовременно выда-вали денежное вознаграждение.

Сохранилась масса воспоминаний бывших кантонистов, которым посчастливилось выжить. Они рассказали о тех издевательствах, которым их подвергали. Вот как описаны эти мучения в "Книге времен и событий": детей, чтобы заставить их побыстрее креститься, секли без конца, кормили соленой рыбой и не давали затем пить, оставляли раздетыми на морозе, окунали в воду до обмороков и глухоты - ну как будто все списано с "Архипелага", но там истязали таким об-разом все-таки взрослых, а не детей. Когда-то в 70-х годах мой отец нашел упоминание о своем деде (бывшем кантонисте) Самуиле Лосе в каком-то журнале - в связи с цитатой из днев-ников Л.Н. Толстого периода Крымской войны (о разговоре Толстого с интендантом Лосем) Жена и четыре дочери моего прадеда, кантониста и участника Крымской войны 1863 года, Самуила Лося

Жена и четыре дочери моего прадеда Самуила Лося: Клара, Софья, Настя и Вера, она вышла замуж за англичанина

Отслужив свои двадцать пять лет военной службы, участник Крымской войны, мой прадед Самуил Лось вернулся в родные места. Здесь он в возрасте за сорок лет женился.

Имел четырех красивых дочерей (см. фото). Сидит слева - старшая, Клара, вышла замуж за аптекаря, рядом - Софья, моя бабушка (она хорошо играла на пианино, пела, умела хорошо шить. Ее домашнее прозвище было Кукла (сокращенно - Кука).

Далее на фотографии, справа - самая младшая, Настя (в белом платье). Она прожила долгую жизнь. Ее дочь Нонну репрессировали, так как Нонна в 1937 году хлопотала за своего мужа Лазаря Ямпольского, конструктора автомобилей в Ярославле, посаженного в лагерь по ложному доносу. Нонну отправили в ГУЛАГ, мужа ее по-садили на десять лет "без права переписки". Бабушка Настя воспитывала сынишку Нонны, Анатолия Лазаревича Ямпольского.

Сидит с распущенными волосами - красавица Вера, она вышла замуж за англичанина. Этот англичанин был инженером-строителем железных дорог, его пригласили в Россию, в Причерноморье - помогать проектировать железнодорожные пути. Здесь он и встретил красавицу Веру Лось, и она уехала с ним в Англию. Из Англии Вера присылала сестрам красивые платья.

Слева в платье с белой пелериной сидит Клара, жена аптекаря (в их семье после смерти матери несколько месяцев жил мой отец, пока однажды не уговорил конармейцев взять его с собой на фронт, прибавив себе немножко возраста к своим четырнадцати годам).

В центре сидит моя прабабушка, мама всех этих девушек, жена моего деда Самуила Лося (кантониста и участника Севастопольской битвы)... Имени ее я не знаю.

Мой дед Борис (Бенцион) Абрамович Пикман

О нем у меня только два документа: его фотография и выцветшая старинная бумага (см. фото на стр. 66) - "Свидетельство о явке к исполнению Воинской Повинности... зачислен в ратники ополчения второго разряда при призыве 1893-го года, No жеребья 415".

В четыре года мой отец, тогда - малыш, потерял своего отца - Бориса (Бенциона), который утонул в море. Это случилось 1909 году. На руках бабушки Софьи остались трое детей: две до-чери, Фрида, Марися и четырехлетний сын, мой отец.

Мой дед Борис Абрамович Пикман

Фрида училась в гимназии города Херсона... А портрета Мариси у меня нет. Она после смерти своей матери жила в семье ее сестры Анастасии и скончалась во время эпидемии холеры.

Фрида, сестра отца, старше, чем он, на 5 лет

Моя бабушка Софья, домашнее прозвище - Кукла (Кука)

С фортепьяно и с нарядами теперь, после смерти мужа, было покончено. Чтобы прокормить троих детей, бабушка Софья (тогда еще молодая женщина, вдова с тремя детьми) заняла рабочее место мужа и, как впоследствии написано в служебных анкетах моего отца, стала 'приказчиком дровяных складов, а по вечерам шила'. Итак, она заняла место погибшего мужа. Кроме того, она, как и многие тогда другие бедные женщины южных приморских городов, подрабатывала, таская с пристани вверх, в гору, на своих хрупких плечах мешки с арбузами. Разгрузка барж была сезонной работой. Женщины поднимали тяжелые мешки на вершину горы, где начинался город, а потом эти мешки с арбузами грузили на подводы. Почему нанимали женщин, а не мужчин? Просто можно было меньше платить. Во время этой подработки Софья оставляла сынишку поиграть на пристани, но приглядывала за ним. А мальчишка хулиганил слегка, как и многие другие мальчуганы в таком возрасте. И вот ее сынишка кинул однажды камушком в проезжавшую подводу, а рассердившийся могучий возница бросился за ним, чтоб наказать. Чувствуя, что рассерженный великан его настигает, мальчик закричал что было сил: 'Мама!' Его мать немедленно бросила свой мешок с арбузами и кубарем спустилась с горы вниз на помощь. Арбузы разбились. С переноски арбузов ее уволили, не заплатив денег за проделанную работу. Отец рассказывал мне эту историю несколько раз, не давая комментариев, переживая за мать, но внутренне восхищаясь ею. Где-то я читала древнее иудейское правило: 'Если услышишь крик ребенка'. - брось все и беги к нему на помощь". А в Библии сказано: "Не обижайте вдовиц и сирот".

Моя бабушка Софья

Произошла однажды и другая история, которую отец тоже рассказал мне несколько раз... Бабушка Софья прекрасно шила. Будучи вдовой и стараясь как можно больше заработать, она согласилась сшить наряды для свадьбы (невесте и ее матери). Это была генеральская семья. Обещали золотые горы... Но расплату назначили только на срок после полного завершения всех нарядов. Заказчики даже не дали ей никакого задатка. А когда она все сшила и вручила заказчикам, те 'расплатились' с нею 'попросту', а именно - объедками со свадебного стола. То есть обломанными шоколадками, закусками, недоеденными кусочками мяса... Они просто собрали все остатки на столе, не дое-денные гостями. завернули в скатерть и отдали ей в качестве оплаты за весь ее труд. Бабушка плакала, а отец всю жизнь помнил слезы своей матери и иногда рассказывал нам об этом, очень скупо.

...В четырнадцать лет отец остался круглым сиротой: от рака умерла его мама. Его взяла в свой дом старшая сестра матери - Клара, жена аптекаря. Мальчик к тому времени окончил Оча-ковское высшее начальное училище. Кажется, оно еще называлось реальное училище, он его посещал с 1914 по 1918 год, то есть пока была жива мать. После ее смерти мальчика взяла в свой дом старшая бездетная сестра его матери, Клара.

У Клары был весьма строгий муж, он имел собственную аптеку. Теперь мальчишке-сироте уже не дали возможность продолжать учебу: аптекарь определил его к себе помогать, взял на побегушки. Он был злой и жадный, не разрешал мальчику даже на коньках пробежаться, говорил: "Чтоб я не видел, как ты, словно какой-нибудь гой, бегаешь по улице..." А мальчонке, конечно, хотелось на коньках покататься.

Парнишку-сироту берут в Красную Конную армию

Но вот в 1919 году в доме аптекаря остановились кавалеристы - красноармейцы конного полка. Конники обратили внимание на четырнадцатилетнего мальчишку, заметили, что у него прекрасный слух и голос, дали ему трубу, научили мелодиям армейских сигналов и определили его к себе в отряд. Назначили трубачом. Ему только четырнадцать лет! Но ради того, чтобы его взяли в полк, он сказал, что ему уже пятнадцать лет. А с апреля 1920 года он - курьер политотдела гарнизона в г. Очакове. Средство его курьерского передвижения - скаковая лошадь. Он мчался с заданиями по степи, попадая и под обстрел. Но Бог не без милости, поэтому пули его щадили. А однажды все-таки он был ранен. В живот. Подросток на войне... Его судьба чем-то напоминала судьбу его деда, Самуила Лося, который был кантонистом.

С марта 1921 по апрель 1922 года мальчишка - красноармеец 461-го полка 2-й стрелковой дивизии на Украине. С апреля 1922 года по январь 1923-го он - красноармеец 75-й казачьей дивизии в УССР, а затем - 30-го кавалерийского полка. Он теперь участвовал в боях, свято веря в большевистские идеи.

Но вот про идеи. Когда 1 декабря 1934 года выстрелом в коридоре был убит руководитель Ленинградской парторганизации ВКП(б) Сергей Миронович Киров, и пресса сообщала, что причина убийства - личная ревность или ревность к популярности убитого, отец тогда сказал маме: "Это Сталин убрал Кирова" (у Кирова была огромная поддержка среди народа, он обладал харизмой абсолютного лидера).

Значит, отец уже всё понимал про схватку тогдашней элиты под ковром? Однако про этот период его жизни отец не рассказывал нам ни слова. Никогда. Почему?..

Я вижу ответ на этот вопрос в драматической судьбе автора повести Исаака Бабеля 'Конармия'9. Писатель издал свою великую книгу правды о Конармии Буденного, о Гражданской войне, о победах большевиков и о небывалой, дремучей жестокости в схватках белых и красных.

'Весной 1920-го по рекомендации Михаила Кольцова под именем Кирилла Лютова его (Бабеля) направляют в ряды Первой Конной в качестве корреспондента, бойца и политработника. Он все время ведет дневники и потом публикует их под названием "Конармия".

С.М. Буденный от этого, конечно, в ярости. Машет шашкой и требует расстрела клеветника. Пишет статью 'Бабизм Бабеля', в которой называет писателя 'дегенератом от литературы'.

Грозится найти и лично зарубить - "по законам военного времени"...Но за Бабеля заступается сам Максим Горь-кий. Ворошилов называет стиль "Конармии" неприемлемым, а краски повествования сгущенными, Горький, наоборот, считает, что Бабель изобразил казаков "правдивее, чем Гоголь запорожцев".

Сталин пока (пока!) высказывается мягко. А в 1940 году писателя расстреливают. Под расстрельным листом - личная подпись Сталина. И ведь мог же Бабель спастись, уехать, жить и в Париже, и в Брюсселе. Не захотел. Бабель погиб в ГУЛАГе, а сборник "Конармия" "попал под запрет на 50 с лишним лет".

У меня нет никаких сомнений в том, что мальчишка, который в четырнадцать лет попал в мясорубку жестокой войны, никогда не хотел ни вспоминать об увиденном, ни рассказывать об этом. Итак, вот судьба моего отца в годы Гражданской войны и последующей разрухи. Судя по собственноручно написанным им анкетам, отец в 1922 году вернулся в Очаков с Гражданской войны (он пробыл на фронтах с четырнадцати до девятнадцати лет). О самой же войне всего лишь скупая строчка в его анкете, которую я храню: '...С 1919 до 1921 года работал курьером... политотдела гарнизона... С 1921 по 1922 год - красноармеец 461-го полка 52-й дивизии УССР, с 1922 по 1923-й - красноармеец 30-го кавалерийского полка 4-го отделения Сибирской конной бригады (Алтайский край)'. В другой анкете записано: 'Служил в музкомандах различных воинских частей'. В 1923 году, после окончания Гражданской войны, отец - безработный и пишет в анкете: "С февраля 1923 года по март 1924-го - находился на иждивении сестры" (Фриды). Однако уже в феврале 1924 года ему удалось найти работу в Москве - рабочим склада Кожсиндиката. Это была удача, там он работает два года, потом снова в армии, курсант.

Я часто задавала себе этот вопрос: почему все же отец нам никогда не рассказывал о Гражданской войне, о Конной армии? Ведь он так много видел... Потом, когда я прочла 'Конармию' гениального Исаака Бабеля (запрещенную к изданию сроком до 'оттепели' 1955-1956-го гг.), тогда я все поняла. Видимо, насмотрелся мой отец еще мальчишкой чудовищной жестокости. Подросток на войне... Его судьба чем-то напоминала судьбу его деда, Самуила Лося, который был кантонистом (об этом написано выше). Ведь и дед, и внук вступили в жестокую военную жизнь еще в юном возрасте, совсем мальчишками. Все же один случай военных времен отец нам рассказал. Но это был его рассказ-предостережение. Отец вспомнил, что кто-то из молодых красноармейцев, отчаянный шутник, увидев на дороге огромную гору насыпанного песка, спрыгнул с лошади и попытался оказаться на вершине этого довольно высокого песчаного холма. Но гора песка медленно поглощала парня. И никто не смог его спасти, потому что это было невозможно. Песок засасывал шутника с неумолимой безнадежностью. Отец рассказал нам этот случай, чтобы предостеречь нас. Но я уже и тогда, в детстве, отметила, что он на войне видел больше, чем рассказывал нам. Обо всем ином он не говорил. Правда, уступая моей мечте учиться в Москве, в МГУ, он позволил мне это. Он провел долгую предостерегающую беседу со мной перед отъездом. А закончил собеседование словами: 'Много бы еще надо было бы тебе рассказать, но ты еще пока не...' поймешь".

...Гражданская война окончилась - полк распустили

Однополчане подарили 'Шурке, сыну полка', его трубу - он мечтал теперь выучиться музыке в Москве, в консерватории, и стать профессиональным музыкантом. Деньги на билет он попросил взаймы у аптекаря (своего родственника!). Тот денег не дал, но посоветовал кое-что, и совет был очень жестоким: 'Продай свою трубу, вот и будут тебе деньги на билет'. Отцу было очень жаль продать свое сокровище - трубу. Но он все же это сделал. И оказался в Москве, совсем один, без денег, искал работу, а кругом - безработица. Повезло: его взяли рабочим на склад Кожсиндиката. Это была удача, там он работал два года, а потом снова призвали в армию, курсантом. Впоследствии у него появилась гражданская специальность - специалист кожевенного дела. Но об этом позже, потому что обстоятельства приобретения этой специальности были драматичными. О них и расскажем ниже.

Отец в кавалерийской форме. Он очень худой (голодное время)

Ну, а любовь к музыке осталась в его душе на всю жизнь как несбывшаяся мечта. У отца был красивый баритон, он очень хорошо пел ямщицкие и украинские песни ("Когда я на почте служил ямщиком", 'Вот мчится тройка почтовая", "Распрягайте, хлопцы, коней", "Что стоишь, качаясь").

Правда, пел редко. Я думаю, племянник Марк унаследовал и его музыкальность, и его баритон. Ну, а в Москве отца ждала огромная удача. Рассказываю. Отец и его старшая сестра Фрида в эти годы Гражданской войны потеряли друг друга. Вот как это было. Отец ведь во время Гражданской войны был в кавалерийском отряде, письма туда не приходят, да и отослать письма оттуда было (какая уж там почта!) невозможно. Поэтому брат и сестра ничего друг о друге не знали.

Фрида, гимназистка

В эти лихие годы один латыш по фамилии Кристул, будучи проездом в Очакове, увидел Фриду, влюбился, расписался с нею и повез с собой в Латвию. О брате не было вестей, она считала его погибшим, о младшей сестре Марисе было только одно и известно, что, будучи сиротой и проживая у своей родной тетки Насти, Марися скончалась от тифа. Ничто теперь не держало Фриду в Очакове: отца и матери не было в жи-вых, брат - где-то в Красной армии, вестей от него никаких, вряд ли он и жив... Она уехала из Очакова вместе со своим молодым латышским мужем. Но доехала она только до Москвы. Там в коридоре гостиницы "Метрополь" её мужа застрелили, выстрел был в спину. Говорили, что застрелили по ошибке. Вот так она стала юной вдовой. Вскоре нашла в Москве работу, так как в те годы грамотность, обычная грамотность и умение считать были весьма востребованы. А она к тому же умела печатать на пишущей машинке. Поэтому работу себе нашла быстро, ее организация даже выделила ей комнату в коммунальной квартире на Новой Басманной улице, с множеством соседей (по числу комнат). Этот дом был выстроен незадолго до революции, предназначался для врачей и юристов, в каждой квартире был предусмотрен кабинет, комната ожидания для клиентов, столовая, спальня, детская, комната для прислуги и маленькая комнатенка для кухарки, с дверью, которая открывалась прямо из кухни. Теперь в каждой из комнат жила отдельная семья.

Отец, как я уже написала, вернулся с Гражданской войны сначала в Очаков, а потом приехал в Москву. В Москве он нашел товарищей по Конармии, своих земляков. Вот сидят они как-то вечером в столовой, и один из них спрашивает: "А Фриду ты уже видел?"

Этот вопрос был как гром среди ясного неба, ведь отец и не надеялся разыскать свою сестру, он ничего о ней не знал, не знал даже, жива ли она. А она, оказывается, живет здесь, в Москве! Он получил адрес и немедленно, ночью, пешком (транспорт уже не работал) отправился к сестре. Он шел от Даниловской заставы, подошел к Разгуляю. Только в пять утра добрался до адреса Новая Басманная, дом 31, кв. 5. На двери этой коммунальной квартиры висел, как и у всех, список фамилий жильцов. Было даже обозначено количество звонков к каждому из них. К Фриде указывалось звонить так: один длинный звонок и два коротких. Он нажал на кнопку. Она открыла дверь и едва не лишилась чувств. С тех пор они не расставались, а Фрида всегда помогала нам, его семье, помогала самозабвенно. Мама считала ее своей доброй свекровью, и они крепко дружили.

Ее личная жизнь не складывалась, хотя она была доброго нрава и очень приятной, яркой наружности. Детей у нее не было, и она считала нас, детей брата, своими собственными. Она особенно любила мою старшую сестру Лену.

А личная ее жизнь не складывалась, по-моему, из-за аномальной доброты нашей Фриды.

Сестра Лена с сыном Димой

Так, в Москве ее гражданским мужем стал некто Туловский. Она немедленно предложила ему уйти с работы и поступить учиться в Промышленную академию, сама при этом зарабатывала на двоих. В этой Промышленной академии ковали новые 'красные' 'партийно-хозяйственные' кадры, то есть обучали специальности только студентов, зарекомендовавших себя как 'проверенные партийцы'. После окончания Промакадемии (там училась и Надежда Аллилуева, вторая жена Сталина) Туловский был послан в Ярославль, жил там в общежитии. Фриде он не писал и не звонил. Она в конце концов заволновалась, не случилось ли чего с ним, и сама позвонила в общежитие. Кто-то из персонала ей ответил, что с ним все в порядке. А вскоре пришло и письмо от него: он просил ее больше не звонить ему и не спрашивать о нем, так как эти звонки его 'компромеНтирОВАют'. Папа потом произносил это слово с издевкой, мама его по-нимала, а мы нет, так как слово это было непонятным для нас. Но история эта имела продолжение. Молодой человек отработал свое назначение в Ярославле и вернулся В Москву... вместе с юной и сильно беременной девушкой. Жить им было негде, поэтому он с подругой заявился прямо к Фриде. Она их приняла, кормила обоих (а годы были голодные). Потом он уехал в другой город на работу, девушку оставил у Фриды на некоторое время, она за ней ухаживала и заботилась, войдя в ее положение. Благородство Фриды было беспредельным. Но и это еще не конец истории. Уже после войны Туловский снова приехал к Фриде, сказал ей, что у него туберкулез, и попросил взять его обратно. Фрида написала отцу, хотела посоветоваться. Отец ответил, чтобы она ни в коем случае не соглашалась, что Туловский ее предал. Отец даже пригрозил сестре, что если вдруг она возьмет этого 'товарища' в свой дом, то детей (то есть нас) она больше не увидит. Надо сказать, что в те времена туберкулез считался неизлечимым и очень заразным. Сестра послушалась брата.

Отец всегда живет в моей памяти

Я помню, что еще до войны отец всегда пропадал на работе, дома бывал редко, обожал маму, иногда пел нам романсы, ямщицкие песни. У него был баритон, и пел он очень красиво. Храню одно мое детское воспоминание, это было перед самой войной. Отец стоит у двери и чуть иронично напевает, глядя на маму: 'Что ж ты опустила глаза? Разве я неправду сказал? Разве устами алыми ласковых слов не искали мы? Что ж ты опустила глаза?' А много лет спустя я прочла, что в Сталинграде во время битвы в редкие часы затишья в знаменитом. Доме сержанта Павлова, звучал патефон. Этот патефон оставили в своей квартире те, кто когда-то, еще в мирное время, жил в этом доме. И было здесь несколько оставшихся от прежних хозяев пластинок (всего две или три) с записями песен... почему-то итальянских. В минуту редких затиший и перерывов в боях солдаты ставили эти пластинки, громко, чтобы дразнить немцев, сообщая им, что у защитников дома все в порядке, что они слушают нежную итальянскую музыку и никогда не сдадутся.

Отец Александр Борисович Пикман

Одна любимая песня отца звучала в Сталинграде, когда затихали бои. Отец ездит по Сталинграду в 1942-1943 гг.в 1942-1943 гг. и слышит эту песню

И вот совпадение: эту очень популярную итальянскую песенку (и еще какую-то) в те мирные предвоенные годы отец напевал маме, не подозревая, что мелодия песенки и ее слова будут звучать через пару лет в Сталинграде - но уже под грохот взрывов. Мне в это время исполнит-ся шесть лет, мы эвакуируемся в Саратов, го-род, довольно близкий к Сталинграду.

Эти известные итальянские предвоенные песни будут разноситься из непокоренного Дома сержанта Павлова, знаменитого дома, насквозь пробитого пулями. И отец будет на грузовой машине, под обстрелами, среди разрушенных домов развозить вместе с водителем нашим сол-датам теплые шапки-ушанки, тулупы и валенки - ведь зима стояла, слава Богу, лютая. Поэтому немцы (поблагодарим русские морозы!) мерзли в Сталинграде, как цыплята, ведь они были в летней форме!

Да, да! Гитлер отправил свои войска в летнем обмундировании, чтобы солдаты вермахта пони-мали необходимость побыстрее завоевать Рос-сию. Летняя форма была, как считал Гитлер, стимулом победы. Теперь немецким солдатам было ну о-очень холодно в сорокаградусные морозы.

Чтобы согреться, они срывали с мирных женщин и стариков, прятавшихся по подвалам, теплые вещи и обматывали себя ими, чтобы уберечься от холода.

Наша авиация жестко контролировала небо и не позволяла фашистским самолетам сбрасывать для солдат вермахта ни теплую одежду, ни боеприпасы, ни еду. Солдаты "Великой Герма-нии" теперь, в Сталинграде, кутались в теплые женские платки и пожирали дохлых лошадей (см. их письма).

И вот в этом аду в легендарном Доме сержанта Павлова в перерывах между боями, проигрывали нежнейшие итальянские мелодии на патефонных пластинках: это сержант Павлов дразнил немцев в передышках между боями. И совсем иначе, чем в мирное довоенное время, звучали эти слова и мелодии в Сталинграде, в тишине после боя.

Они звучали совсем не так, как тогда, два года назад, когда отец нежно напевал их, глядя на мою маму: "Что ж ты опустила глаза..."

Это Дом Павлова - к осени 1942 года он был единственным уцелевшим от бомбежек домом в районе площади 9 Января. В ночь на 27 сентября дом этот был захвачен разведгруппой (три бойца во главе с сержантом Я.Ф. Павловым). Группа удерживала его почти трое суток. Затем прибыло подкрепление под командованием лейтенанта И.Ф. Афанасьева, всего двадцать четыре бойца. В течение пятидесяти восьми дней гарнизон Дома Павлова отбивал атаки про-тивника, а 24 ноября 1942 года в составе пол-ка перешел в наступление (из энциклопедии "Великая Отечественная война").

Но такие эпизоды из Отечественной войны 1941-1945 годов еще впереди. А пока мы в параметрах разрухи нашей страны в период 20-х и 30-х годов. Вернемся к ним.

Лена. Красноуфимск и Левая Россошь

Лена, наша старшая сестра, родилась 4 марта 1930 года, на месяц раньше срока, в гор. Красноуфимске Сталинградской области - отец был послан туда с января по октябрь 1930 года на должности организатора труда, а затем на должности заведующего хозяйством молочного совхоза No 1 Дубовского района Сталинградской области. Мама отправилась вместе с ним, они там снимали комнату. И вот... У хозяйки дома были маленькие дети. Мама вышла с ними погулять. Дети постарше съезжали с горки. Но самый маленький боялся. Тогда мама предложила: 'Давай вместе сядем в санки, я тебя буду придерживать'. Они прокатились, а через несколько часов у мамы начались преждевременные роды. Родилась Лена. Ребенок был недоношен, условий никаких. Маму кто-то научил обкладывать тельце девочки бутылочками с теплой водой. И таким образом мама и выходила свою первую дочку. С помощью отца, конечно. Но когда Лене было восемь месяцев, отца отозвали в Сталинград, на краткосрочные курсы двадцатипятитысячников. После окончания курсов его назначили (с ноября 1930 года по май 1931 года) заведующим Калачевским переда-точным пунктом в городе Калаче, объединение "Скотовод".

Как и всем другим двадцатипятитысячникам, ему была поставлена задача (невыполнимая!): поднять вконец зачахнувшее советское сельское хозяйство (так называемые совхозы),которое (как и все другие новообразованные коллективные хозяйства) погибало, погибало в самом крутом смысле этого слова.

Оно и не могло не погибнуть после тотальных репрессий в отношении так называемых кулаков. Кулаками называли самых трудолюбивых и самых одаренных крестьян. Их раскулачивали (то есть отбирали все имущество) и ссылали куда-то за полярный круг, в район Игарки. А тех, кто протестовал, бросали в тюрьмы. Без этих талантливых и трудолюбивых крестьян наше сельское хозяйство стало чахнуть.

Тогда партия и правительство организовало назначение двадцати-пятитысячников (то есть двадцать пять тысяч преданных, проверенных Гражданской войной коммунистов). Отец попал в число таких назначенцев.

Ну, а мама должна была вернуться в Москву с Леночкой еще в октябре 1930 года: ребенка надо было держать под наблюдением врачей.

Снова в Москве. Угроза доноса

В Москве мама остановилась у Фриды в восемнадцатиметровой комнате огромной коммунальной квартиры (Новая Басманная, д. 31, кв. 5). Эта ее восемнадцатиметровая комната всегда блистала неизменной чистотой, порядком и уютом. Волшебная площадь этой комнаты была как бы резиновой: мы все всегда умещались там, принимали гостей, и никому здесь не было тесно, а Фрида всегда всех угощала. Она жила в красивом доме, который незадолго до революции был построен в стиле 'модерн начала века', строили для юристов и врачей. Поэтому в квартирах были комната ожидания (смежная с комнатой-приемной доктора или юриста), комнаты для членов семьи, две смежные комнаты с отдельным коридором (для горничной и другого обслуживающего персонала), кухня с каморкой для кухарки. И еще был большой зал. Теперь от былого шика не осталось и следа: в каждой из вышеназванных комнат жила целая семья, из частной квартиры эта жилплощадь превратилась в коммуналку. Комната Фриды была как раз та, которая некогда была комнатой для ожидающих приема, ее единственное окно упиралось в глухую кирпичную стену.Здесь всегда было темновато, поэтому электрическая лампочка горела даже днем.

А вот комната напротив... о, она была большим залом, там можно было, видимо, устраивать балы. Скорее всего, у прежних хозяев эта комната служила для приема гостей. Она-то поначалу и досталась когда-то Фриде, но сосед, владелец теперешней ее комнаты, женившись и родив дочь, пригрозил Фриде: он напишет на нее донос куда надо, если она не поменяется с ним добровольно, (то есть добровольно-принудительно). Он ей объяснил, что по доносу её сошлют туда, "куда Макар телят не гонял" К счастью, у нее хватило здравого смысла понять всю серьезность угрозы, она поняла: сосед обещал в случае ее несогласия написать лже-донос в ГПУ о ее якобы политической неблагонадежности. Она все поняла, и, слава Богу, - немедленно с ним поменялась.

Наташина крупа

Итак, мама приехала в голодную Москву с грудным недоношенным ребенком, которого пора уже было прикармливать манной кашей... но крупы этой было невозможно достать - разруха! И тогда она пошла к своей старшей сводной сестре Наташе (от первого брака ее матери Прасковьи Григорьевны с Семеном Свешниковым).

Наташа была очень хозяйственная. Мама попросила у нее хоть немного манной крупы, чтобы прикармливать недоношенную девочку, еще очень слабую.

- Ну, что ты, Зина, откуда у меня крупа?

А когда Наташа вышла из комнаты, мама приподняла подзор (нижнее кружевное покрывало на кровати) и увидела множество стеклянных банок с крупой, в том числе и манной. Мама промолчала, но с тех пор с Наташей почти никогда не общалась.

Отец получил направление в развалившийся совхоз

Через некоторое время, после прослушивания в Сталинграде кратких курсов по обмену опытом "двадцатипятитысячников", отец получил направление сначала (май - ноябрь 1931) на должность замдиректора маслозавода в селе Воробьевка, а позже - в ноябре 1931-го - на должность временно исполняющего должность директора в разваливающийся совхоз "Степной" Воронежской области, в село Левая Россошь (под городом Бобровом). Отец должен был ехать туда немедленно, потому что совхоз этот уже почти развалился. Это было назначение, которое едва его не погубило.

Мама с Леночкой приехали к отцу-двадцатипятитысячнику в совхоз...

Фрида, ангел-хранитель нашей семьи, расстаралась и совершила по тем временам невозможное - достала маме, Леночке и себе билеты в спальном вагоне. Но, увы... Уже в пути выяснилось, что вагон не. отапливался. А был ноябрь 1931 года, холодно.

Отец встретил их на станции Тыловая. Обещанная телега из совхоза так и не прибыла. Тогда он устроил маму и Леночку в каком-то местном сарае, чтоб ветер их не продул, а сам побежал искать телегу, нашел, усадил их и привез в совхоз. Ехать было тяжко, ноги пришлось поджимать под себя, так как грязь стояла даже выше колес. Да и сами колеса еле передвигались, полностью погруженные в эту грязь.

Агония совхоза. Падеж скота. Что такое "паёк". В сельпо продают подержанные вещи - почему?..

А совхоз был уже в агонии: в это разрушенное хозяйство, чтобы поднимать его, отца прислали весной. Но к тому времени корма для скота уже давно закончились: то ли их не запасли, то ли их разворовали селяне для своих домашних животных, то ли просто сгноили. Правда, можно было издалека возить что-то похожее на сено, но все равно это была одна гниль. Гнилое сено из чужих районов привозили сюда на своих почти безжизненных, истощенных лошадях, через непролазную грязь. Скот, который отобрали у ку-лаков, поставили теперь во дворы к бедным, и надо было следить за состоянием этого скота, да еще и проверять, чтобы кормили как надо, не утаивали корм для своей личной скотины или на продажу. Задача была не из легких, чтобы не сказать - невыполнимой. Эта невыполнимость и подтвердилось впоследствии, несмотря на все усилия отца.

Случай первый

Однажды мама встретила женщину, которая несла сумку-авоську. В авоське были кулечки с крупой. Мама спросила: 'Откуда?' Та ответила: 'Специальный паек для ответственных работников'.

Мама тут же подумала: 'А мой разве не ответственный? Вон сколько деревень объезжает'. Она пошла в эту контору, выписала на отца паек и получила различные крупы.

Вечером приехал отец. Мама его кормит и осторожно говорит: 'А вот мне сказали, есть тут пайки специальные для ответственных работников...'Отец ей ответил:

- Я у них просить ничего не буду. Мама тихо сказала:

- А я вот, Шура, поговорила с ними, и дали они мне крупу разную. Что же теперь делать, обратно нести?Ну, обратно не понесем, но и брать больше никаких спецпайков не будем.

Итак, вероятно, и эта фраза, и слова отца "Я у них ничего просить не буду" связаны были с его Трезвым пониманием опасной социальной ситуации, которая сложилась в стране. Подтверждение я получила позже, от мамы, во время перестройки 85-90-х гг. Отца уже не было в живых, а мама в 1987 или в 1988 году на фоне тех разоблачений режима, которые появились в эти времена, в так называемую перестройку, рассказала мне вот что. ...Отец еще в 1934 году, после убийства Кирова (когда обвинили якобы убийцу Николаева и арестовали тысячи людей), сказал маме: 'Это Сталин убрал Кирова'. (Киров тогда был слишком популярен в партии.) И только спустя полвека мама решилась сказать мне об этой фразе отца. Только в перестройку, когда за такие слова уже не полагался ГУЛАГ. А до этого времени в нашем доме никогда не было никаких крамольных речей, зато всегда висел портрет улыбающегося Сталина. Портрет мне очень нравился. Родители бросили его в печку в 1956 году, вернувшись с партсобрания, где читали доклад Хрущева о разоблачении культа личности Сталина. Тогда же, когда начиналась перестройка, в самом ее начале я спросила маму очень осторожно: 'А что ты будешь думать, когда опубликуют архивы Ленина?' Ответ мамы был неожиданным для меня: 'А я знаю теперь, что Ленин был очень жестоким. И, думаешь, по отношению к кому? К народу...'

Случай второй

Был в те годы еще один выразительный случай. Он произошел в той деревне, куда отца посылали немного раньше в рамках этой же кампании двадцатипятитысячников. Здесь работало сельпо (сельский магазин потребительской кооперации). И продавалось там множество нужных в хозяйстве вещей (ведра, горшки, миски, по-душки одеяла). А вещи во время разрухи были большим дефицитом, потому что их просто не производили. Правда, в этом сельпо почему-то все было... не новое.

И мама сказала отцу:

- Дай мне денег на покупки. Там в сельпо вещи продают. Посуду, кастрюли, подушки... у нас ведь ничего почти нет.

Отец ей ответил:

- Никогда туда больше не заходи. Это вещи арестованных людей (раскулаченных). Нельзя наживаться на чужом несчастье.

Впоследствии стало ясно, что высылка кулаков (на самом деле - трудолюбивых и талантливых крестьян) привела к катастрофе в сельском хозяйстве.

Катастрофа в совхозе "Степной"

А в совхозе 'Степной' отощавшие коровы и лошади уже не могли стоять на ногах. Еще даже когда отец туда только приехал, он увидел, что лошадей подвязывали ремнями к балкам под навесом (помочи). Но через пару недель несчастным, обессиленным животным уже и помочи не помогали.

...Телята рождались слабыми, у коров не было для них молока. Все это явилось результатом 'мудрой политики' по раскулачиванию, когда компартия объявила зажиточных крестьян кулаками, которых надо раскулачить, то есть отнять, конфисковать их имущество, выслать в район северной мерзлоты, а пьяниц и лодырей, напротив, партия объявила сельским пролетариатом, сознательной частью общества. Пьяницы и лодыри от этого не переменились, они продолжали 'пить-гулять-ничего-не-делать', или не уметь делать, или делать спустя рукава, из-под палки и кое-как... Ведь в сельском деле нужен сельскохозяйственный талант, усердие и готовность к тяжелому физическому труду. Однако ничего этого, опыта такого после высылки кулаков совсем не осталось... Правда, кроме пьяниц и лодырей, еще жили на селе, как и в городе, озаренные души, романтики, мечтательные фа-наты, поверившие в трескучие теории. Но таких было мало.

В общем, к приезду отца в мае в совхозе "Степной" кормов уже не было, скот на ногах не держался, не помогали и помочи (напомним сельский обычай: коров и лошадей в лихие годы засухи, когда их нечем было кормить, по весне ослабевших животных подвязывали веревками к слегам (потолочные перекладины).

Начался падеж скота...

И вот однажды (отец был в отъезде) мама за-шла в контору, а все на нее глядят как-то странно.

Газета "Правда". Накануне эпохи жесточайших репрессий