Коровы вернулись с пастбища, улица вкусно, тепло запахла парным молоком, на деревню спустились сумерки. Пришло время развлечься.
Выглянув во двор, Раечка стала привычно наряжаться. Вечерние прогулки давно стали частью Раиной жизни. Она любила это время и с нетерпением ждала, когда в хлеве затихнет корова, двор погрузится во мрак, а из-за леса пахнет свежестью.
Раечка сняла с вешалки новое пальто с воротником, достала сверкающие калоши. Долго крутила в руках шляпку, не решаясь надеть. Эту шляпку подарила племянница, которая жила в районном центре и была известной модницей. Она объяснила Раисе, что такие наряды ужасно популярны и в городе на них повальное увлечение.
Племянница мыслила широко, жила в ногу со временем и считала, что современный человек, - где бы он ни жил, - обязательно должен быть модным. Мода определяет сознание. Если ходит человек с утра до вечера в одном и том же неприглядном пальтишке, то и сознание у него первобытное, тёмное. Иное дело, если шляпками или чем подобным интересуется.
Надо бы и Рае приобщаться к культуре и своим примером просвещать население. С заходом солнца в деревне неприглядная тьма, электричество включается с перебоями, а осенняя ночь наводит тоску. Пора вносить в жизнь сочные краски! Шляпка - первый шажок к прогрессу.
Рая задумалась.
Получалось, что на голову она водружает не просто модную штучку - передовой символ. И от такой ответственности у неё вдруг разболелась голова. Стало тесно в груди.
Племяннице Раечка доверяла, и шляпка ей очень нравилась - маленькая, аккуратная, 'пирожком'. Только немного не по себе было выходить во двор с 'пирожком' на голове - в платке-то привычней.
Да и кому в деревне диктовать моду: хозяйство захудалое, молодёжь разъехалась, бабы огородами да бытом замучены, а трезвых мужиков по пальцам сосчитать можно. Летом, правда, детворы полно: к бабкам на каникулы внуки приезжали.
Шляпка, и правда, была премиленькая.
Раечка видела подобную в журнале на известной артистке. Красивыми глазами модница томно смотрела с обложки из яркой - настоящей! - столичной жизни, и чуть-чуть, легонько, уголками губ, ей улыбалась.
У Раи никогда не было шляпок. Носила косынки, платки. А то и вовсе ходила с неприкрытой головой, загорая шеей. Какая шляпка на сенокос или в свинарник? Теперь же она с любопытством рассматривала эту дивную штучку, не понимая, как втиснуть в неё, - такую маленькую, - голову в мелких кудряшках, чтобы и уши поместились, и глаза получились, как у артистки - томно...
Раиса примеряла шляпку и узнавала себя в зеркале только наполовину. Крепкое ладное тело в пальто, воротнике и калошах было её, а круглое лицо и голова в мелких кудряшках, под шляпой, казались ей будто бы незнакомыми.
- Таинственная незнакомка! - окликнул её через забор Степан, когда Раечка вышла покормить кур. - Ишь ты! Чего надумала! Вырядилась! - Сосед лихо присвистнул и хохотнул. - Ну ты, Раиса, даёшь! Прямо как... - соображал. - Прямо... Мати Хари! - Он вспомнил звучное имя.
- Чего? - фыркнула Рая. Но, одумавшись, сказала спокойно: - Что, Стёпа, опять выпил?
Снисходительно посмотрела на соседа, как на дитя неразумное и сокрушённо покачала частью, для себя незнакомой.
- Что, шляпу не видел?
Вот оно - воспитание! Раечка прочувствовала ответственность момента.
- Так видеть-то видел, но ты... Чудеса!
- А что чудесного-то? Это модно. Такое в городе нынче носят, темнота дремучая! В городе-то когда в последний раз был?
- Сегодня. Батюшку подвозил.
- За кем ездил? - не поняла Рая.
- Что же, не знаешь? Тётка Нюра совсем плохая. Вот Васька, сын её, и говорит: 'Давай, Степан, поезжай в город. Не иначе, как преставится маманя-то. Вези священника - причастить надо'.
- Тётка Нюра? Так я её два дня назад в сельпо видела. Говорила, новую баню строит. И внуков на каникулы ждет. Не жаловалась вроде.
- Не жаловалась, а потом - ах! Встать не может. Лежит уж сутки, молится. Говорит, помираю. Ты - и не знала? Я и говорю: чудеса!
Раиса загнала кур в сарай и со всех ног бросилась за калитку. Надо же! Горячая новость в деревне, а она пропустила. Все из-за этой шляпки!
На бегу Рая подвинула на макушку съехавший 'пирожок' и поспешила к колодцу - там всегда можно было с кем-нибудь встретиться и узнать последние новости.
Стемнело. Луны не было. Небо в тучах сливалось с дорогой, вдали мрачно чернели дома. Кое-где улица освещалась фонарями да тусклым разбавленным светом окон. К этим огням и устремилась Раиса, выстраивая маршрут.
Накануне прошёл дождь. Было сыро. Ноги Раи в сверкающих калошах сразу увязли в жиже. Она шла по улице, и её причмокивающие шаги будили собак. Проснувшись, те недовольно ворчали, стучали цепью, разносили лаем весть о том, что их так потревожило. Весть подхватывалась, летела, и вскоре вся улица, а затем и деревня мелодично заухали. Собаки встрепенулись и на краю посёлка, где торопливых шагов Раи не было слышно.
Калоши всхлипывали.
Раиса шла за новостями, а живая собачья музыка нестройно лилась следом. Конечно же, собакам не было дела до шагов по лужам - они рассказывали миру о своих печалях. Ей же в тоскливом завывании чудился зал со сверкающей сценой и томные дамочки в маленьких шляпках, восторженно аплодирующие оркестру.
Раечка была очень впечатлительная.
На пригорке дорога поворачивала.
У палисадника Рая услышала гогот. Она перешла на другую сторону улицы - на всякий случай. Кто знает, что на уме у современной молодёжи. - А она в шляпке.
Осветив мутными фарами, навстречу проехала копейка. Салон был по горло набит пассажирами - того гляди, лопнет. Наружу надрывно рвалась песня о загубленной жизни.
'Опять Петька-оболтус с дружками развлекается! И когда только в армию-то его заберут! - подумала Раиса. - Может, человеком станет! И матери все спокойней...'
Издали она увидела у колодца чьи-то фигуры. Замедлила шаг, чтоб отдышаться. Волосы выбились из-под шляпки, и голова имела неприбранный вид. Раечка остановилась поправить прическу, убрала кудряшки под 'пирожок'.
Одинокий свет фонаря осветил бабку Марью и доярку Валентину, бывшую одноклассницу. Они обрадовались, увидев у колодца Раису. Может, новости перескажет.
- Рай, не слыхала? Что с тёткой Нюрой-то? - спросила Валентина.
- Свят - свят! - перекрестилась бабка Марья и затянула платок потуже. - Вроде не старая ещё.
- Степан за ним в город ездил.
- Вот жисть-то! Одно мгновение! - философски заметила Валентина. - Горбишься, суетишься, а все одно - помирать! Вот и Нюра... Баню справить хотела... - Она поставила наполненное ведро с водой под ноги. - И я загнусь, а мой ирод как пил, так и дальше пить будет! Не заметит, как вынесут, не очухается!
- Ой, Рая, да у тебя на голове... - вдруг увидела Валентина шляпку и потянула к ней руки. - Красота! Это что же, мода такая?
- Племянница привезла, - важно процедила Раиса.
И снова оторопь взяла от возложенной общественной ноши.
- Тебе идёт. Только чудно как-то, непривычно. Вроде и не ты это вовсе.
- Привыкать надо... к передовым тенденциям. Преодолеть леность души и мыслить по-новому, - Рая строго, из-под шляпки, взглянула.
Валентина окинула взглядом статную фигуру подружки, и её взгляд уткнулся в Раечкины калоши, заляпанные грязью.
- А по мне, лучше к калошам платок. А то как-то... не совпадает... Бабка Марья, как считаешь? - засомневалась.
Раечке стало досадно. Про шляпку племянница рассказала, а про калоши?
- Про Петьку слышно? - перевела разговор на другую тему. - Когда в армию призовут?
- Повестка пришла, сказывали. Через неделю в военкомат, с вещами, - ответила бабка Марья.
- Слава Богу. Может, в армии дурь повыбивают. Видали, на Мерседесе ночью гоняет, коровам спать не даёт.
- Недолго осталось. Хоть мать поживет... - согласилась подруга.
Попрощавшись, Раечка направилась дальше.
Дом тётки Нюры был неподалеку. Чтобы не пропустить важное, Раиса решила пройтись оврагом и сократить путь. Она проворно взбежала на хлипкий мостик - сдобная, в шляпке. Боясь провалиться, цепко схватилась за ограждение. С опаской ступая, двигалась в темноте, нащупывала ногами целые доски. Она шла наугад, ничего не видя перед собой, лишь калоши скреблись о шершавый деревянный настил.
У дома болящей было многолюдно. Изо всех окон встревожено лился свет. Старушки в платочках печально замерли у ворот. Стояли соседи. Во дворе собрались родные. Говорили вполголоса, перешёптывались, крестились и всхлипывали.
Когда к дому на мотоцикле подъехал Нюркин сын, бабки заголосили.
- Да перестаньте вы! - буркнул Василий, слезая с железного коня. - Чего раньше времени-то хороните! - Богатырь скрылся в избе.
Раечка вошла в калитку во двор и тихонько перекрестилась. Незаметно сняла шляпку. Тряхнула кудряшками.
В комнате пахло ладаном.
Нюра лежала в передней, на пуховой перине, под образами. Её иссохшие руки, как две сухие ветки, печально покоились на груди на цветном лоскутном одеяле. Неприкрытая голова утонула в высокой подушке. Она тяжело дышала.
В соседней комнате приглушенно разговаривали. Горестно ожидали.
К больной вошёл немолодой седовласый священник. Лицом он был худощав и бледен. На груди поверх чёрной рясы висел большой серебряный крест. Впалые щеки, глубокие морщины по лбу, тихий взгляд ясных, глубоко посаженных глаз, размеренные движения настраивали скорбеть. Думать о вечном.
Войдя в комнату, батюшка перекрестился. Неторопливо достал Евангелие, зажёг свечи. Подошёл к болящей и взял ее за руку.
Нюра с трудом раскрыла глаза и увидела тёплый взгляд.
- Как величать-то? - спросил батюшка ласково.
- Нюра я, - прошептала она.
- Стало быть, Анна.
- Записана Анной, а все деревенские Нюркой кличут.
- А я отец Никодим. Пришёл, Анна, исповедать и причастить тебя. Крещёная ли ты, Анна?
- Как не крещёная - конечно. Как без веры? - Нюра закрыла глаза.
- В церковь-то давно ходила?
- Давно ли, батюшка? На Пасху, Троицу. Считай, на все главные праздники, - Она с трудом говорила. - А так... Уж больно далеко церковь от нас, в город не наездишься.
Нюра посмотрела на отца Никодима:
- А вы, батюшка, городской? - Больная всматривалась. - Лицо мне будто знакомо...
- Понимаешь ли, Анна, для чего следует исповедаться?
- Как не понимать! Грешна я, батюшка, - В Нюрины глаза просочилась влага.
- Скажи, Анна, перед лицом Бога, в чем ты хочешь покаяться?
Нюра задумалась.
- Ох, батюшка, грехов много, а назвать их слов мне не хватает, - тихо сказала.
- А ты не торопись да хорошенько подумай. Вот сейчас, чадо, Христос невидимо стоит перед тобой и принимает исповедь. Не бойся, не стыдись и ничего не скрывай от меня. Припомни грехи свои да покайся в них искренне. Говори прямо все, что сотворила. Господь услышит твои слова и простит, - Отец Никодим снова посмотрел на Нюру лучистым взглядом.
- Да вот, батюшка, какое дело...
Нюра шевельнулась в кровати и поднялась на подушке повыше.
- Лежу я, почитай, сутки и никак не могу понять, батюшка, почему вчерась я на загривке бревна для бани таскала, а сегодня лежу трупом. Знаю, нагрешила. Потому как Колька - плотник - крепкие-то стропила с балясинами припрятал, схитрил то есть. А как же мне баню строить? Вот я и решила, батюшка, Кольку на чистую воду вывести.
Она замолчала, тяжело дыша. Лицо покрылось испариной.
- Не со зла, батюшка, от обиды, - Нюра вытерла ладонями влагу.
- Я эти стропила с балясинами год назад на пилзаводе выписала, полгода пенсию откладывала. В город на базар ездила: то сливочки продам, то молочко. Очень мне баню охота новую, батюшка. Старая-то заваливается, печка коптит - по-чёрному топит. А он взял и... Эх! Вот я его - Кольку - и матюгнула. Да не просто, батюшка, куда послала, а в сердцах, - Нюра откинулась на подушке и закрыла лицо руками. - Каюсь, батюшка! Только как назвать этот грех? Слово не подберу...
- Вспыльчивость это, Анна, гнев, раздражительность.
- Ох, батюшка, так вспылила! - Анна мотнула головой и стукнула себя в грудь кулаком. - Аж в глазах черным-черно стало. Думала, убью Кольку-заразу!
- Вижу, Анна, покаяние твоё не лицемерно, а действительно выстрадано.
- И на Польку гневалась. Её коза в огороде траву пощипала, так она, - коли не проследишь, - ненасытную к моему забору привяжет. А моей козочке голодной ходить? Опять вспылила. Ругалась с Полькой на чем свет стоит, батюшка. Даже сердце поджало. Выходит, опять грешна... - Нюра тяжело вздохнула.
- Вижу, Анна, твоё непритворство. Свидетельствую искренность твою и полное покаяние в содеянном.
- И злословила я, и завидовала. А как же Катьке не завидовать, батюшка? - Нюра села на перине. - Почитай одного года мы с ней. А она целую жизнь за мужиком просидела. Не работала, как я - от нужды, только по дому. Мой мужик рано помер. Простудился в колхозе на заготовках, скрутило его, сердечного, в миг преставился. Я с тех пор все одна - и дома, и на хозяйстве. Так вот, в прошлый месяц почтальонша принесла пенсию. Мне три тысячи рублей, Катьке - три триста, потому как полагается компенсация. Значит, ей правители наши придумали, чем компенсировать, а мне, батюшка, нет! Как же я ей позавидовала! Вот думаю, почему так? Почему все благa жизни прямиком мимо меня идут? Опять, выходит, недостойная я, грешила! - Нюра откинулась на подушку и горько заплакала, вытирая узловатыми кулаками слезы.
- Слезы твои благодатные, Анна! Идут из самого сердца. Господь услышит тебя! Я буду молиться, - Глаза отца Никодима влажно блеснули.
- Ох, батюшка, говорите вы складно, сладко. Уху приятно слушать. Словно разговариваю я с самим Создателем. И на душе легко, приятно. И всё-таки сдаётся мне, я вас где-то встречала. Вы давно в городе-то?
- Недавно.
- А откуда родом?
- Из Курманаевки - здесь, неподалеку.
- Я и говорю, лицо знакомо: светлое, благородное. И я до замужества там жила. И брат мой там, и племянник. Кустова я в девичестве. Может, слыхали?
- Кустова?
- Дом наш на пригорке стоял, в ряду первый. Около мельницы.
Отец Никодим задумался.
- Так ты - Нюрка? - радостно вскрикнул.
- Так говорю же, Нюрка я! А вы все - Анна, Анна! - Больная поднялась на локте, подсунула под спину подушку и присела в кровати.
Спокойное, невозмутимое лицо священника вдруг озарилось волнением.
- Нюра! А меня-то помнишь? Я Ваня. Ваня Молоносов! - Он сел рядом и взял в руки серебряный крест.
- Ванечка? - охнула Нюра. Жалобно посмотрела в лицо, отыскивая знакомые черты. - Я и чую, где-то встречались...
Она потянула на себя одеяло, стыдливо прикрываясь. Суетливо продрала пятернёй волосы. Скрутила на затылок пучок.
- Что же ты, Нюра, болеть-то вздумала! Помирать собралась! - Отец Никодим рукой хлопнул себя о колено, вскочил. Возбуждённо прошёлся по комнате. Схватился за голову...
- Сама не понимаю, - прошептала Нюра. Её щеки пылали.
Они взволнованно замолчали.
В тишине комнаты было слышно, как потрескивает фитилек оплавленной свечки, освещая отрешённый лик Богородицы.
- Стало быть, ты, Ваня, священником стал, - наконец, сдавленным голосом промолвила Нюра.
- Да, Нюра, священником... А ты, стало быть...
Свечка погасла.
- А помнишь, - Батюшка присел на кровати, взял больную за руку, - как сено ворошили, в телегу складывали. Ты сверху на возу, я снизу вилами подаю...
- Как не помнить, Ванечка. Душистое сено, сухое... - Нюра перевела дыхание.
- Колючее, за воротником скребло... - Отец Никодим повёл плечами. - Звезды помнишь? Острые, огромные, как блюдца... Летали...
- А ягоды в траве? На солнце запеклись... Я слаще не пробовала...
Они снова замолчали.
- Ты, Нюра, поправляйся, - справившись с чувствами, спокойно сказал батюшка. - А я буду просить Господа, чтобы он принёс исцеление. Сдаётся мне, ещё не все земные дела ты разрешила. Веруй и надейся. И Господа не забывай.
Отец Никодим подошёл к иконе и прочитал молитву.
Дверь приоткрылась. В комнату встревожено заглянула сноха:
- Батюшка, не надо ли чего?
Плаксиво спросила: - Как вы, маманя?
- Собирай, Вера, стол, - распорядилась Нюра и опустила ноги с кровати. - Самовар заводи, неси пироги. Будем батюшку угощать.
Скрипнув, дверь мгновенно закрылась. И сразу же за стеной раздались оживлённые возгласы и топот шагов.
- Не побрезгуйте, батюшка. Пойдёмте к столу.
Нюра ногами нащупала тапки. Медленно, опираясь о стену, встала. Отец Никодим протянул ей руку.
Забыв про страх провалиться, Раечка бесстрашно неслась по мосту. Ветки ивы хлестали лицо, мостик возбуждённо раскачивался, скрипел, угрожал опрокинуть, но Раечка этого не замечала. Она со всех ног мчалась к подружке. Подбежав к дому Валентины, принялась колотить что было силы кулаком по окну. На стук из будки сердито заголосил пёс.
В избе спали. Вскоре в задней половине вспыхнул свет, метнулись тени по потолку, стукнула щеколда. На крыльце появилась Валя. Она была встревожена.
- Фу! Молчи! - приказала псу. Он яростно служил хозяйке. - Раиса? Ты ли? Случилось что? - Невидящими глазами подруга всматривалась в темноту.
- Ой, Валя! Чудо! Настоящее чудо! - воскликнула Рая, задыхаясь. - Нюра-то... - Она перекрестилась.
- Что? Померла? - охнула Валентина и тоже перекрестилась.
- Тьфу ты! Не померла - ожила! - Глаза Раисы округлились от восторга. - Чудесным образом исцелилась. Батюшка причащал, к смерти готовил, а она встала с постели и пошла.
- Да ну?! - Подруга всплеснула руками.
- Пошла, - а как же! С Божьей помощью! На дворе уж все собрались, часы считали... - Раечка тряхнула кудряшками. - А Нюра - глядь! - к народу выходит. Пироги, говорит снохе, на стол ставь. Что-то я проголодалась...
- Так и сказала? Проголодалась?
- Вот те крест! Вся деревня в свидетелях! - Рая размашисто перекрестилась.
- Да замолчи ты! - Валентина швырнула в не унимающегося пса чем-то тяжёлым. - Как? И пошла? Своими ногами?
- Своими - чьим же? Чудесным образом пошла! Я и говорю - Чудо! Неподдельное чудо!
- Вот оно - слово Божье, молитва благодатная!
- Лежу, говорит, уж почитай, два дня не кормлена. А ещё баню строить.
- Так и сказала? Баню строить? Ну, чудеса!
- Вот что значит истинно веровать!
- Вот бы и моего ирода от зелья отвадить... - размечталась Валентина.
- А ты верь да молись. И к батюшке сходи. На все воля Божья. Чудо! Истинное чудо! - запричитала Рая. - Ладно, я побегу, скажу бабке Марье, - засобиралась она, спохватившись. - Завтра в город поеду, в храм, вставать рано. И ты иди, застудишься, - увидела у подруги босые ноги.
- А шляпка? Где твоя шляпка? - вдруг заметила Валентина.
- Ну её, шляпку! - Рая тряхнула кудряшками. - Платок лучше - к калошам!