Lib.ru/Современная литература: Толмачева Ольга Алексеевна. Волшебное пение птицы

Волшебное пение птицы

Алексей Иванович раскраснелся, щеки пылали, было жарко. Он бежал по морозному скверу, и клубы пара тянулись следом. Тоненько, звонко скрипел под ногами снег.

Раннее утро. Над городом вставало солнце. Миллионы искрящихся бусин рассыпалось по земле: снег сверкал.

Его сердце ликовало. Билось в виски, разливалось сладкой негой по телу: тук-тук, тук-тук. Стремилось выпрыгнуть из Алексея Ивановича. Даже больно стало - так толкалось.

Он остановился. Перевёл дух. Поправил под курткой жилетку, стараясь заглушить стук.

Деревья, скованные морозом, стояли, раскинув ветки. Застыли, закостенели на стуже.

Но Алексей Иванович холода не чувствовал. Он снял перчатки и провёл рукой по серебряной - от инея - бороде.

Сердце пело. Были бы крылья, непременно взлетел.

Он скатал из хрустящего снега шарик и с громким криком:

Ю-ля!!! - запустил высоко в небо снежок.

Вот уже целую неделю Алексей Иванович жил в радостном возбуждении. Ждал, чувствовал, должно что-то случиться - и непременно хорошее. То, от чего его пустая заплесневелая жизнь вновь заиграет, разгонится, вперёд побежит. Наконец, вкус, смысл получит, расцветится новыми красками.

Он даже не мог спокойно сидеть. То и дело вскакивал, нервно ходил по комнате, заглядывал в окна, в зимнюю темноту. За суматохой нерешённых дел и скучных событий боялся пропустить важное, от чего в сладкой истоме замирало сердце - нечто восхитительное, головокружительное парило в воздухе...

А вдруг он не будет готов к встрече? Вдруг его отвлекут?

Чудное-чудное время - предвосхищение счастья.

Диву даёшься: почему так хорошо?

Может, весна близко? Да нет, Алексей Иванович поправлял на окне занавеску. До весны ещё далеко...

Это сладкое ощущение радостных перемен в жизни - с кем не случалось?

Все вроде то же: и малогабаритная трёшка на окраине города, и сварливая жена в бигудях и старом халате, и привычный путь на работу, и сквер, и вахтёр у лифта.

Но что-то неуловимо иное - нечто витает, спать не даёт...

Вот и сегодня Алексей Иванович полночи с боку на бок ворочался, жену будил.

Может, наконец, думал, решит руководство по заслугам отметить, должность ему повысить? Пора тебе, Алексей Иванович, скажет шеф, к новым горизонтам стремиться, сложные задачки тебе уже по плечу. Засиделся ты на своём стуле, заматерел. Вырос из старого кабинета, как из детских штанишек, коленки торчат.

И правда! Столько лет в заместителях ходит! Давно пора! А то уже перед коллегами стыдно: словно второгодник какой, никак в старший класс не пойдёт.

И прибавка к зарплате солидная - немаловажно. Жена запилила, в центре города жить хочет: дочке в гимназию ближе ходить.

Алексей Иванович снова беспокойно повернулся в кровати, толкнул жену. В новый - большой - кабинет переедет, служебную машину дадут...

Есть что-либо прекрасней ожидания праздника?

И серый безрадостный день вдруг покажется нелишённым прелести. "У природы нет плохой погоды" - так, кажется, режиссёр говорил?

Может, именно в промозглый слякотный день и произойдёт то, отчего так заходится сердце?

Чудесное время! В теле откроешь необыкновенную легкость! Себе вдруг понравишься, собой восхитишься, чувствуешь, что необычайно умён. Что ни скажешь - перл. Хоть книжку пиши!

И соседу Павлу, с которым обычно из-за места в подсобке вздорил - велосипедом, видите ли, загородил весь проход - и ему вдруг посочувствуешь: крутится мужик, как может, вкалывает, а все никак у него дебет с кредитом не сходятся. Голь перекатная, нищета. И жена досталась нерасторопная, вредная. Так мужика пилит! Не повезло! Пусть уж постоит велосипед в коридоре-то. Алексей Иванович проходить будет, к стенке прижмётся. Прошмыгнёт, глядишь, не заденет.

Всех людей любишь, весь шар земной. Мучаешься, переживаешь.

- Что там в Ираке? - с тревогой поинтересуешься. - Опять война? Как люди страдают... - И сокрушённо головой покачаешь.

- Что людьми движет, какой такой интерес? - спросил риторически Алексей Иванович у Павла, не обращая внимания на велосипед в проходе. - И беспомощно в ответ руками развёл: - Вон и Северная Корея с Южной не договорятся...

Становишься чрезвычайно сентиментальным в это волшебное время. Присматриваешься, за всем наблюдаешь. Не просто глазеешь, что вокруг - многозначительно смотришь.

За завтраком Алексей Иванович изучал дочку - точно впервые увидел. Опустил голову в кашу, а сам украдкой её глазом буравил. Столько лет мимо друг друга проходят, в коридоре, на кухне толкутся, не мешало бы познакомиться.

Крупная дочь получилась, сбитная. Считай, на полголовы его выше. Скользнул незаметно взглядом по дочке, глаз уткнулся в высокую пухлую грудь.

Вдруг поперхнулся Алексей Иванович, закашлялся.

Вот они, современные акселераты-тинейджеры... Считай, перегнала девочка мамашу в размере...

От удивительного открытия Алексей Иванович вдруг растерялся.

Получается, в компании своих рослых жены и дочки он немного хиловат получился, словно не хватило подкормки растению. Или неплодородная почва попалась. Или сорняк заглушил. А может, в земле кто завёлся - корни грыз. Не кустилась крона, искривлялся ствол!

Если дальше так дело пойдёт...

Алексей Иванович сокрушённо провёл ладонью по жидкой макушке. Затеряться немудрено среди родственников! Хорошо, борода спасает.

Неделю назад это сравнение ввергло бы Алексея Ивановича в депрессию. Но не сегодня, не сейчас. На душе птицы пели, и даже гладкая лысина настраивала на философский лад. Все течёт, все изменяется - пантарей.

Дочка невозмутимо хлеб маслила, колбасой закусывала.

- Эля, ты бы масла поменьше. Холестерин - вредно, - посоветовал робко.

Девочка с удивлением на отца посмотрела - тоже заметила.

Вообще-то дочь звали Олей. Но жене всегда хотелось дочку как-нибудь выделить. Отделить от остальной массы одинаково сопливых детей. Что такое О-ля? Какое-то восклицание! А если заменить О на Э - совсем другая картина! Уже не вопль какой-то, а утверждение!

- Э-ля! - кричала она с балкона, когда дочка с подружками во дворе гуляла. - Домой!

Одну букву переставила, а сколько внимания!

И хотя поначалу сам Алексей Иванович протестовал, продолжал упорно называть дочку Олей, и он со временем смирился, привык. Так и прижилось, приклеилось к девочке странное имя Эля. Эля Смирнова.

- Пусть кушает, - вмешалась супруга. - Растёт организм-то. Эля - ещё ребёнок.

- Эля ещё не выросла? - испугался Алексей Иванович.

- До двадцати пяти организм растёт, ещё лет десять тело кормить надо. Клетки формируются, системы: кровеносная, дыхательная.

Жена по образованию была биолог.

Ребёнок вновь нацелился на бутерброд.

- В школе такие нагрузки! С ума там совсем посходили! Так детей мучают!

Жена пододвинула к дочке тарелку:

- Нету на них управы!

Оттого, что вот уже неделю Алексей Иванович жил в предвосхищении сладостных перемен, он, всегда робкий и застенчивый с домашними, решил внести в скучный семейный завтрак элемент дискуссии.

- А вот и не согласен! - воскликнул. И удивился: голос молодой, звонкий. Как крепкая пружина, упругий.

Ох, неслучайно! Что-то ждёт впереди!

- Не согласен! - повторил, прислушиваясь к самому себе. - Нужно нагружать голову! Если голову оставить незаполненной... - Алексей Иванович задумался. - Туда посторонние мысли проникнут, ненужные желания. Программа слетит.

В институте Алексей Иванович изучал компьютерные технологии.

- Это как вирус...

Дочка перестала жевать. Взглянула на отца с любопытством.

- Детство - благодатный период развивать ум, душу. Сензитивный период... То есть самый чувствительный, - пояснил Эле. - Пропустишь - не догонишь.

Повисла пауза. И жена перестала чашки переставлять.

- Ещё Лев Толстой-старик сказал, что от пятилетнего ребёнка до него, глубокого старца, только шаг. А от новорожденного - страшное расстояние: всему в детстве научиться приходится.

По завороженному взгляду жены и дочки Алексей Иванович почувствовал, что не только умён, но чрезвычайно красноречив.

- Вот они всему и обучаются: и ОБЖ - основы безопасности жизнедеятельности, и МХК - мировая художественная культура, и биология, и матан - математический анализ. В восьмом классе - матан! Какая голова нагрузку выдержит? Только самая бестолковая, которой все равно, что ОБЖ, что МХК. Программу им не Лев Толстой составлял!

Вот всегда жена так! Поддержала бы, согласилась, а она все в противовес, наперекор, расстроился Алексей Иванович.

Впрочем, огорчился ненадолго - сердце-то ликовало, всех оправдывало. И на жену посмотрел с сочувствием: бедная, умаялась без дела-то. Быт съел. А когда-то в пробирках растворы мешала, клеточную колонию выращивала.

- Не хочу больше. Не могу, - взмолилась Эля.

Откинулась на стуле. Задышала, как рыба на берегу.

- Смотри, проголодаешься. До обеда столько ждать! Чем вас в школьной столовой накормят? - жена покачала головой, тревожно взглянула. - Мозгу питание требуется. Как голодной задачки решать? Может, чайку? - предложила.

Дочка устало головой мотнула - отказалась.

- Из-за стола нужно вставать с лёгким чувством голода, - посоветовал Алексей Иванович и вновь с сочувствием посмотрел. На Элю.

- Я и встаю с лёгким чувством... - дочка отодвинула стул. - Недомогания...

Они засмеялись. Надо же, какая! С юмором! Вся в него! И жена улыбнулась.

На работу Алексей Иванович стал ходить, как на праздник. А вдруг по дороге на работу это - счастливое - произойдёт?

К людям стал ближе, добродушнее, мягче: то в коридор выглянет, то в курилку зайдёт. Чем сотрудники дышат, чем живут - все ему интересно. Хотелось быть лучше, чем есть.

Зашел как-то в отдел к финансистам. Хозяйским взглядом - неравнодушно - осмотрел кабинет. Шуршат компьютеры... Телефоны тренькают... Принтер пыхтит... За стопками папок, колонками цифр пытался человеческую натуру распознать, выделить.

У кого рабочее место в идеальном порядке, сидит здесь, с уважением отметит, педант. Иной стол по горло бумажным хламом засыпан - это творческая натура. Творческая, но безалаберная! Этому не баланс верстать - в самодеятельность. В производственном хорошо бы открыть дополнительные вакансии, подумал, подвигать людей, потасовать. Каждому должность подобрать по характеру, размечтался. Чтобы люди были довольны, отдел процветал.

На подоконнике сад кустится... Календари, плакаты висят...

Мария Петровна фотографию внучки к стене прицепила.

Цифры складывает, зарплату считает, а сама на внучку смотрит, умиляется.

Ирина Сергеевна в таблицу калорийности продуктов нос тычет. Мышкой щёлкает, чай с булкой пьёт, калории прибавляет.

Николай диплом аквалангиста в угол воткнул.

Весёленько в кабинете, уютно...

Ходит от стола к столу Алексей Иванович, настроением, здоровьем интересуется. Марию Петровну про внучку спросил...

И несложно совсем, неутомительно меж людей покрутиться.

И только на производственном совещании он по-прежнему строг, прямолинеен. Но и здесь возьмёт да и улыбнётся. Но сразу улыбку прячет в усы - не положено.

Все его забавляло. Даже Аллочка - секретарша.

Вчера, например, что придумала Аллочка.

То ли накануне устала, то ли в погоде что переменилось, только пришла она на работу в легкомысленной - до пупка - кофточке.

Увидев её неприкрытый живот, и у Алексея Ивановича в боку заболело. Скривилось лицо.

Секретарь - лицо компании! С оголенным пупком!

Эта весть разлетелась по этажам со скоростью звука.

Всем сразу Алексей Иванович понадобился. Стайкой к нему потянулись люди - по разным поводам. Просто нашествие началось, так осаждать стали.

Одному - премия, другому - командировка. И вопрос с юбиляром сразу назрел. Даже завхоз Корней Петрович ремонт актового зала обсудить надумал! Николай занёс карты морских глубин. Вы же, говорит, акваланг на фото смотрели...

Алексей Иванович выглянул в дверь, увидел в приёмной толпу посетителей, схватился за голову. Сидят в креслах, его ждут, а сами на Аллочкин живот пялятся. Если каждому пять минут уделишь, считай, до обеденного перерыва в кабинете застрянешь.

С Корнеем Петровичем за пять минут не управишься - тот минут двадцать из пустого в порожнее переливать станет.

Алексей Иванович с досадой посмотрел на Аллочку. А ведь ещё не все отделы в приёмной представлены, не везде дошла весть!

Ему, как замруководителя, следовало бы Аллочке замечание сделать. О дресс-коде напомнить, о корпоративной этике. Проще говоря, попросить живот-то прикрыть: кофту какую дать или домой с глаз долой отправить.

Серьёзная компания, солидные клиенты...

Опять же, должностная инструкция что гласит...

Страдает имидж - показатели падают... Показатели падают - не будет премии... Не будет премии - жена с дочкой на море не поедут... На море не поедут - считай, и у него отпуск испорчен...

Вот такая шарада.

В другое время Алексей Иванович бы рассердился и Аллочку на вид бы поставил, но не теперь. Сейчас он и сам, как дитя малое. Глядишь, в рассеянности чего отчебучит. Теперь и он вдвойне собранным должен быть. И к человеческим проявлениям терпимым. Не роботы же - люди!

Ну, захотела Аллочка живот свой миру явить - что такого? А где ей, собственно, его ещё показать?! До ночи в приёмной - ненормированный рабочий день!

- Ю-ля! - бросил Алексей Иванович снежок в небо. - Ю-ля! - взволнованно прохрипел.

С Юленькой Алексей Иванович встретился в книжном магазине. Забежал в обеденный перерыв купить дочке географический атлас, в офис вернуться спешил. И так из-за Аллочкиных причуд обед скомканный вышел. Корней Петрович увлёкся, чертежи подсовывал, насилу от завхоза отбился.

Не купит атлас - жена съест.

Летел в магазин, что было духу. Временем дорожил, экономил. Пропустить судьбоносную встречу боялся. Зря что ли его сердце трепетало, перемен ждало?

В тиши помещения, окружённая книгами, Юленька незаметно у прилавка стояла. Скучала.

Сначала торопливый взгляд Алексея Ивановича о книжки споткнулся: Куприн... Чехов... Толстой... Тихая девушка, тоненькая... Как воздух, прозрачная... В тугом свитерке, юбке узкой. Стоит отрешенно, рукой по волосам водит...

И тут Алексею Ивановичу словно поддых дали. Он даже за стенку схватился - так повело.

Склонив голову, Юленька модный журнал листала, на посетителей вяло посматривала. И на Алексея Ивановича вскользь поглядела: чего купить хочет или так, чем интересуется?

Он увидел глаза Юленьки - кроткие, безмятежные... Тысячи скрипок запели в душе.

Его пронзила стрела Амура.

С тех пор Алексей Иванович стал часто в магазин заглядывать. Потопчется... Постоит у полки... Книжку полистает. Купит чего.

- Чем интересуетесь? - вежливо спросила Юля и отложила журнал. На обложке Бред Питт.

Боже мой, какая прелесть! Кто последний раз Алексея Ивановича спрашивал, чем интересуется? От волнения он потерял дар речи.

- Ээ-э, а как вы к Плутарху относитесь? - вымолвил наконец.

Юленька смотрит на Алексея Ивановича из-под пушистых ресниц, лобик от напряжения морщит.

- Посмотрите в отделе астрономии и космонавтики. Там о планетах. - Голосом нежным пропела.

Так они и познакомились.

И так все эти дни сердце Алексея Ивановича не на месте было, а теперь и вовсе укатилось в пятки. Проснётся иной раз в ночи, рукой за грудь хватается - сердце ищет. А перед глазами Юленька - лобик морщит.

С этого момента все изменилось у Алексея Ивановича в жизни! Ещё неделю назад он за все переживать начал, а теперь и вовсе чувствительным стал. Нет, нет, да навернутся слезы, защемит в душе.

Смотрит на жену в бигудях, а у самого сердце рыдает, кровью сочится. Сколько лет неприбранной по квартире ходит! Дом охраняет, кастрюльками гремит.

Он вспомнил жену молодой, игривой. Огонь, вихрь!

Прослезившись, вздохнул.

И себя почувствовал не в тарелке: ведь если женщина так изменилась, и не в ту сторону, кто виноват? Он, Алексей Иванович. Не уделял внимания - заросла пылью...

Может, дело какое придумать? В производственный отдел пристроить жену?

И дочка дерзит - растёт, как колючка. Включит музыку, окна дрожат. Выходит, опять виноват: не приучил классику слушать.

А сам Алексей Иванович внезапно Бахом увлёкся. Точно впервые услышал!

Оказывается, все уже сказано. Каждая нотка - на месте. Столько веков назад! А он словно прозрел!

Погрузится в волшебные звуки, слушает... Вдруг ввысь улетит...

Вернётся обратно, и так на душе скверно... Ни красоты, ни гармонии. Столько людей, а вокруг пустота. Пустыня. Печально поймёт: мир несовершенен. А он одинок.

Зато на производстве в нем благоприятные перемены отметили.

Готовься, шеф говорит, к новому назначению.

Жена руками всплеснула, квартиру новую подбирать кинулась. И дочка от уважения ревущую музыку глушит, в наушниках слушает, как громыхает металл.

И только один Алексей Иванович знал цену этим чудесным превращениям. Это все она, Юля! Она волшебница. Будоражила ум, просветляла сознание. Горячую кровь по жилам толкала. Он и ходить-то не мог спокойно, как вихрь, по лестнице мчался, руками в такт сердцу размахивал. Не двигался, не шагал, все время летел.

В пятьдесят лет - открыть Баха! Не чудо? А сколько неизведанного ждало впереди! И не только в музыке!

Платон, Аристотель - философы... "Платон, ты мне друг, но истина дороже...", - как верно сказано! От восторга Алексей Иванович потирал руки. Вот дружба, вот отношения!

Макиавелли - про государство трактат - тоже давно почитать собирался. Может, про устройство общества, наконец, что поймёт. А то вечерами новости смотрит, на экране мельтешение лиц наблюдает, а кто куда, что за чем и где искать виноватых - без Макиавелли не разберёшься. Темно без мыслителя-то.

"Зри в корень", - опять же философ сказал.

Алексей Иванович вдруг почувствовал, что и не жил вовсе. Жизнь вроде как мимо него прошла. То есть они с жизнью параллельно шагали, друг друга не видя.

А теперь...

С трепетом взглянув на Юлю, Алексей Иванович снял с полки Сенеку. Полистал. Словно ему в утешенье, мудрец прошептал, что "никогда число прожитых дней не заставит признать, что мы прожили достаточно". Одним словом, все ещё впереди, обрадовался Алексей Иванович.

- А вы Сенекой интересуетесь? - переминаясь с ноги на ногу, спросил у Юли.

- Сенека за двести рублей в мягком переплёте. Избранное. А здесь - полное собрание. Это дороже, - указала на полку и в журнал отвлеклась. Биографию Кристины Агилеры изучала.

Ах, Юленька! Ах, проказница! В её присутствии Алексей Иванович был по-прежнему робок, но чувствовал себя свежо, молодо. Все время хотелось острить. Не всегда, к слову сказать, смешить получалось - из-за той же робости. Но возможности были - в себе был уверен. Потенциал был.

Их встречи были непродолжительны, мимолётны, но Алексей Иванович не оставлял надежду привлечь, чем-нибудь удивить Юленьку - и не только глубокомысленной фразой, почерпнутой у классиков.

Очень хотелось выпрыгнуть из повседневной рутины, громко заявить о себе в общечеловеческом, мировом масштабе. Стать бы, думал, очень известным - и не только в своём городе. Пусть бы о нем написали в газете. Или по телевизору в новостях показали...

Что-нибудь спросят, к примеру, а он со знанием дела ответит...

Почему не ответить?

- Что думаете вы, Алексей Иванович, про мировой финансовый кризис? - попросят прокомментировать... Или: - Как вы относитесь к испытаниям коллайдера - не приведёт ли это к гибели планеты?

Юленька вечером МТV включит, а в заставках вместо рекламы Алексея Ивановича покажут... Увидит, восхитится: он - этот странный мужчина в магазин приходил, про Сенеку расспрашивал... Какой известный, рейтинговый...

Переключит внимание от Бреда на него, Алексея Ивановича. Питт далеко, в Америке. А он здесь, совсем рядом, на соседней улице офис.

Одна беда: пока не придумал Алексей Иванович, как бы внимание общественности на себя перетянуть, чем бы этаким поразить, чтобы папарацци за ним бегать замучились.

Может, голодающему населению Гаити начать помогать?

Кроме него - точно! - некому позаботиться о голодных.

И Юля оценит.

Надевая перед зеркалом шапку, Алексей Иванович критично себя осмотрел. Если ума и легкости в теле доставало, своим внешним видом в целом остался недоволен. Мало того, что дочка переросла, высокомерно сверху вниз на отца смотрит - цвет лица ему свой не понравился. С таким цветом лица рядом с ангелом-Юлей стоять? Плутарха цитировать?

Глаз, вроде, горит, и выражение приветливое. Но все остальное... - Алексей Иванович поморщился. От сделанного открытия долго не мог оправиться. Червь сомнения грызть начал. Понял, что и с самооценкой проблемы. Комплекс неполноценности, словно горб, вырастал, когда он перед зеркалом находился.

Решил, нельзя на самотёк дело пускать, противостоять возрасту нужно. Подумать о здоровом питании. Есть на завтрак не кашу манную - мюсли. И жене, и дочке полезно. Витамины включить в рацион. Больше двигаться.

Не мешкая, записался в спортзал. По морозу трусцой начал бегать. Потому как - опять же классик сказал - все в человеке должно быть приятным: и мысли, и шапка на голове, и лица цвет.

А к классике Алексей Иванович стал очень чувствительным.

В лепешку разбиться хотелось - поразить Юленьку. Быть ей другом, наставником. Растолковать Юле, как жизнь сложно устроена. Поддержать, предостеречь от опасностей.

Кто ещё предостережёт?

Он, Алексей Иванович.

А однажды пришёл к закрытию магазина и вызвался проводить Юлю домой.

Был дивный вечер, тихо падал снег. Город сиял огнями. Они шли по набережной и в свете фонарей любовались причудливым белым танцем. Юля подставила ладошку, и пушистые снежинки медленно опустились на варежку. Она протянула руку, с удивлением показывая, как красив узор ледяных звёздочек - ни одного похожего, от радости засмеялась.

А Алексей Иванович на её удивление горячо ответил, что нет ничего совершеннее природы. Смена времен года и есть дыхание жизни. Течение вод, изменение красок дня, движение планет - лишь это заслуживает внимания, прекраснее и "трогательней, чем наряда перемена у подруги", - процитировал полюбившегося Бродского.

И ещё хотелось Алексею Ивановичу поведать Юле, как счастлив идти с ней по забелённому городу, слышать её беззаботный смех, держать руку в варежке и что она, Юленька хрупкий цветочек, само совершенство... чудо.

- А я лето люблю, - сказала вдруг Юля и поёжилась. - Летом тепло.

Чтобы согреться, зашли в ресторанчик. Юля оживилась.

Не отрывая глаз, с умилением смотрел Алексей Иванович, как бойко Юленька орудует приборами, режет шницель, помидорку, отламывает на тарелке кусочек хлеба и поочерёдно отправляет все в милый ротик. Энергично, живо двигает челюстями. Ест с удовольствием, аппетитно - проголодалась.

- За вас, Юленька! - поднял Алексей Иванович бокал.

Чудо природы-Юля на миг отвлеклась. Машинально ткнула стеклом. Он огорчился: протягивая руку, надеялся поймать нежный взгляд - навстречу его восторженным глазам - не получилось.

Юля-дитя вино пригубила, фужер отставила, к тарелке вернулась.

- Вы не поверите, Юля. Я недавно открыл для себя Бродского, - немного робея, поделился Алексей Иванович. - И вы знаете, он меня поразил... Вы читали что-то у Бродского?

Юля стала медленнее жевать. Молчаливо смотрела, как ребёнок, "...не понимая ничего, как мотылёк колотится о лампу". Наконец, и он это заметил. Понял, как неловок. Как бестактен.

- Сегодня в магазин Бродского завезли. Завтра купить можно будет, - сказала Юля со знанием дела. - Вкусно здесь готовят, - добавила. Отхлебнула вина.

Он понимающе кивнул.

Попытался завести разговор с другой стороны - узнать: а что Юленьке интересно.

- Кто ваш кумир, Юля? Я видел журнал с... - он силился вспомнить имя яркой девицы на обложке. - Кристина... Кристина...

- Агилера.

- Кристина Агилера? Она вам нравится?

- Прикольная!

- Вы знаете, Юленька, с высоты прожитых лет я считаю... - он осёкся. Смутился. Про прожитые лета - это слишком... Это он лишку хватил...

Наевшись, Юля с любопытством стала смотреть по сторонам. Полезла в сумочку за телефоном. Алексей Иванович понял, что сегодня беседовать о высоком Юленька не настроена.

Почему-то вспомнил Льва Толстого - о пропасти, отделяющей его от ребёнка. Дочке цитировал, а сам-то - мудрец не понял, с грустью отметил.

Он желал философствовать, стихи декламировать, а Юленька есть хотела. Она жить спешила, жадно кромсала зубами котлету, а он, увы... наелся.

А тут ещё незадача - у выхода из ресторана они столкнулись с... Аллочкой.

Увидев шефа, секретарь охнула. Осветилась в улыбке. На ней была та же легкомысленная кофточка.

- Как приятно, Алексей Иванович, сегодня вас снова увидеть, - сказала Аллочка. И добавила, чтобы и Алексею Ивановичу было приятно:

- Какая красивая у вас... дочка. - С интересом стала рассматривать, как у зеркала Юля рот красит.

- Вот что, Аллочка! Давно хотел вам сказать... - Алексей Иванович подбирал слова. - В этой кофте, - он дотронулся до рукава, - на работу не приходите. Выбросите её! Отвратительная на вас кофта!

Поздно вечером по заснеженному белому городу возвращался Алексей Иванович домой. Ловил губами снег, кутался в воротник, отворачивался от леденящего ветра. Снежинки, казалось, вдруг стали колючими, больно засыпали глаза.

Чувствовал, как продрог.

Ночью поднялась температура.

Болезнь долго не отпускала. Ломала жаром, крушила ознобом, кашлем. Вцепилась в горло, сковав дыхание, больно ударяла в виски, в грудь. Изнуряла и издевалась. Словно хохоча над Алексеем Ивановичем, складывала перед ним причудливый хоровод лиц, мыслей, событий.

В бреду сердился Корней Петрович, размахивал перед лицом чертежами. Старик Лев Толстой недовольно качал косматой головой, а Аллочка с оголенным животом сидела за компьютером и что было силы колотила длинными пальцами, казалось, ему по макушке - по клавиатуре, не попадая маникюром в буквы.

А ещё Бродский про бренность жизни рассказывал...

Алексей Иванович хрипел, стонал, падал в бездну, задыхался. Судорожно хватал воздух. Душа билась в измученном теле, как птица в клетке, собиралась вспорхнуть.

Потом его накрыла тихая грусть. Спустилась с небес, поглотила без остатка.

Одно осознал: пока жизнь откладывается, она проходит...

Обидно, что только в пятьдесят Алексей Иванович эту истину понял - да и то подглядел у Сенеки...

Болезнь отступила, когда в воздухе запахло весной.

Шатаясь от слабости, Алексей Иванович вышел на балкон.

В природе от весеннего солнца было разлито что-то неуловимо щемящее, сладкое. Сердце стукнуло, побежало.

Он прислушался... Где-то тихо играла музыка. Соловей?

Удивился, как спокойно на птичье пение откликается сердце - стучит радостно, но ритмично. Получается, трель соловья - лишь волшебное пение птицы?

Видимо, окреп. За время болезни иммунитет привился.

Видимо, правда, выздоровел.

Алексей Иванович приоткрыл дверь. Комната заполнилась нежными звуками.

Эля Брамса слушала.

Толмачева Ольга Алексеевна Волшебное пение птицы

Толмачева Ольга Алексеевна
Волшебное пение птицы