Торин Александр
Полеты над Москвой

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Торин Александр
  • Размещен: 15/07/2005, изменен: 17/02/2009. 113k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    • Оценка: 7.63*8  Ваша оценка:

    Полеты над Москвой

      
       Маша
      
       Я до сих пор помню, как мы познакомились. Вернее, познакомились наши мамы.
      
       В 1965 году родители получили квартиру в новой пятиэтажке в районе Водного Стадиона. Переезжать из Столешникова переулка на окраины было грустно, но другого варианта как-то не предлагалось. Между домами посадили чахлые деревца. Остатки строительного мусора, солнце, сверкающее в осколках битого стекла, кучи вскопанной земли - обычное новостроечное детство.
       - Саша, не лезь на эту кучу, свалишься!
       - Маша, немедленно вернись!
       - Ну что этих детей обязательно тянет в самую грязь!
       - И не говорите. А вы здесь живете?....
      
       Машина мама, интеллигентная полная дама весьма преклонного возраста (интересно, какой бы она показалась мне теперь), казалось, ухватилась за случайное знакомство с себе подобной. Мы часто ходили в гости друг к другу (Маша жила в соседнем доме). Ее отец был энергичным, худощавым профессором с легкими чудачествами, на его столе всегда валялись разноцветные магниты, которые притягивались друг к другу и вращали стрелку компаса.
      
       Вскоре выяснилось, что у Маши серьезная болезнь почек. Однажды у нее во время прогулки во дворе начался приступ с сильными болями и Машу увезли на Скорой помощи. Мы с мамой ездили навещать ее в больницу, в памяти остались мрачные фонтаны с гипсовыми статуями, запах болезни - хлорки, карболки. Надо всем висело ощущение какой-то зловещей обреченности.
      
      
       Машу выписали домой, но должны были вскоре положить на длительное обследование, может быть операцию. Взрослые шептались о том, что Маша может не выйти из больницы, в квартире Ирины Александровны пахло корвалолом, а мама вытирала слезы платочком. Болезнь и смерть в этом детском мире были нереальными, казалось, что все это снится и девочка, вместе с которой мы играли и ели торт на детском дне рождения не может исчезнуть.
      
       За несколько дней до обследования родители повезли нас гулять в лесопарк. Мы долго ехали на автобусе, потом шли по тропинке между деревьями и наконец дошли до прудика. У меня с собой была удочка - я с раннего детства был заядлым рыболовом.
      
       - Ну что вы здесь застряли, - мамы были недовольны. - Пошли лучше на пляж, к каналу, смотрите день какой хороший. Саша, да здесь ни одной рыбы не водится.
       - Ну мы немножко, хотя бы десять минут, - умолял я, насаживая на крючок хлебный мякиш.
       - Дай мне удочку подержать, - попросила Маша.
       - Ты не умеешь, - сопротивлялся я.
       - Умею, - обиделась она. - Ну дай половить, пожалуйста
      
       - Саша, - мама многозначительно посмотрела на меня и я вспомнил, что накануне поездки меня просили во всем уступать Маше и не ссориться, потому что через несколько дней...
       - Держи, - я протянул удочку. В душе боролись противоречивые чувства.
       - Спасибо, - ой, клюет! - радостно крикнула она. - Смотри, поплавок дернулся.
       - Нет, это ты просто за удочку потянула. Не двигайся....
      
       Мы замерли. Воздух был неподвижен, становилось жарко. В траве жужжали мухи. Клева не было, скорее всего в этом прудике действительно не было рыбы.
      
       - Ну пойдем же дальше, там около оврага есть старая нора, может быть там когда-то жила лиса.
       - Сейчас, еще минутку, - заныла Маша, - ну мама, ну пожалуйста.
       - Ну хорошо, хорошо, - уступила Ирина Александровна.
       - Действительно, мы же никуда не опаздываем, - неестественно произнесла мама.
      
       Маша с азартом смотрела на поплавок, глаза ее горели, даже бледные, с болезненным желтоватым оттенком щеки покрылись румянцем.
      
       Такой я ее и запомнил - осознание предстоящих испытаний накладывает на каждодневность какой-то особый отпечаток.
      
       Болела Маша долго, но в результате вылезла. Родители дружили еще много лет, в последний раз я видел Ирину Александровну и Машу уже на втором или третьем курсе - привез подарок ко дню рождения и домашний пирог. Маша была студенткой (не помню, какого института, кажется автодорожного). Из маленькой девочки она превратилась в высокую и полную девушку, видимо сказывалась наследственность. Ирина Александровна страдала, квартира густо пропахла валерьянкой. От нее год назад ушел Машин отец - женился на молодой аспирантке.
      
       А прудик, кажется зарос. Он в самой середине фотографии, справа от дорожки
      
      
       0x01 graphic
    Пивные крышки
      
       В нашем микрорайоне было три винных отдела. Первый, пожалуй самый большой - в "Стекляшке", так обозвали двухэтажный торговый центр около остановки автобуса. Ходить туда школьники не любили - уж очень на виду, рядом продовольственный, кулинария, галантерея, овощной магазин и парикмахерская, всегда был шанс попасться кому-нибудь на глаза. Ввиду близости к цивилизации в винном отделе "Стекляшки" всегда было людно, да и продавщица там была вредная, с похмелья начинала качать права и ругалась матом.
      
       Второй винный отдел располагался "на горке" - в торце продовольственного магазина, пристроенного к двенадцатиэтажной башне. Стояла башня на холмике, отсюда и пошло это название. Отдел при продмаге работал без расписания, открывался только когда в него завозили товар и особой популярностью не пользовался.
      
       Зато в "Конюшне" можно было запросто купить бутылку сухого вина - подошел в кассу, выбил чек с невинным видом, будто бы покупаешь гречку или подсолнечное масло, и протянул тете Тане.
      
       Сама "Конюшня" - старое кирпичное строение тридцатых годов была интересным местом. Когда-то, еще до войны в ней располагался конный завод, в Хрущевскую эру завод перевели, вокруг понастроили пятиэтажек, а в здании открыли продовольственный магазин. В бывшей конюшне всегда вкусно пахло бакалейной лавкой - подсолнечным маслом, крупой и хлебом. То ли от директора это зависело, то ли от каких-то других причин, но население микрорайона знало - свежий творог и кефир обязательно будут в "Конюшне" по вторникам и четвергам с 10 часов, в мясном отделе по средам и пятницам будет рубить мясо топором дядя Ваня - двухметрового роста мясник в лиловом берете с химическим карандашом за ухом, а в кондитерском почти всегда найдутся пряники, халва, торт "Арахис" и "Юбилейное" печенье.
      
      
       Купить вино тем майским утром 1976 года по целому ряду причин было святой обязанностью девятиклассника. Учебный год заканчивался, воздух пах свежей листвой, в нем кружилось радостное предчувствие освобождения и трехмесячного безделья. К тому же, с целью приобщения старшеклассников к труду и быту пролетариата, нас вместо физкультуры и начальной военной подготовки вели на экскурсию - визит в подшефное производство.
      
       Подшефным производством оказался маленький заводик, продвинутые школьники вслед за классиками советской литературы называли его свечным. Располагался этот заводик на границе лесопарка, отделявшего жилой район от кольцевой автодороги и канала им. Москвы. За забором с мотками колючей проволоки располагался просторный двор с домиком, в котором находилось управление и цехом, более напоминавшим большой сарай.
      
       - Да, - объясняла завуч Вера Ивановна, низенькая, полная тетенька с весьма ограниченными умственными способностями. - Продукция этого предприятия может показаться пустяковой. Но она нужна людям, и вы в этом убедитесь своими глазами.
      
       А производил заводик крышки для бутылок. Металлические крышки, с зазубринками на краях, те самые, которыми закупоривались бутылки "Жигулевского" пива, редкие и элитные темные бутылочки "Московского", а также бесчисленные газированные напитки "Буратино", "Саяны", "Тархун", "Байкал".
      
       План и роли между друзьями были распределены заранее. Экскурсия была назначена после второго урока, что было удачей. Бутылку сухого (а если повезет - портвейна) можно было купить в "Конюшне", по пути на заводик, вино продавали с 11 утра. Это было поручено Лехе: он держался уверенно, разговаривал басом и начал бриться еще в 7 классе, так что никогда не вызывал сомнений у особенно придирчивых продавщиц. Борька вызвался обеспечить закуску. На меня возложили святую обязанность снабжения общества куревом и пивом.
      
       Пиво было припасено заранее, куплено на той самой "Горке" за пару дней до экскурсии - я пошел за хлебом и увидел, как мужики разбирают бутылки из свежепривезенных ящиков. А сигареты у меня были особенные - в те годы в Теплом Стане только что открылся югославский магазин "Ядран", около которого жила моя сестра. В "Ядране" иногда продавали югославское курево весьма приличного качества, которое воспринималось незрелой советской молодежью почти как "Мальборо".
      
       План у нас был простой - после визита на крышкоделательный завод углубиться в лесок и предаться торжеству Бахуса, сопровождаемому разговорами о смысле жизни и будущем мироустройстве. Ну и, конечно, о девушках. Предвкушение этого праздника согревало грешные, незрелые души.
      
       Все прошло без сучка - без задоринки. Леха удачно отстал от класса и догнал нас на тропинке, ведущей от "Конюшни" к окраине жилого массива. Загадочно-торжествующее выражение его лица и пузатый, чуть позвякивающий школьный портфель недвусмысленно свидетельствовали об удачном выполнении боевого задания.
      
       Территория свечного заводика была захламлена металлическими обрезками и проржавевшими контейнерами. Нас встретил главный инженер - худощавый пожилой мужик в замасленном халате, накинутом на костюм с непременным галстуком.
       - А, - ну, значит, это, - мямлил он. - Народному хозяйству, это, крышек надо много. Ассортимент пищевой промышленности растет, понимаете, с каждым днем. А нам поставщики, это, лист недовезли. Вот, приходится выбивать, настаивать.
       - А для пива тоже вы крышки делаете?
       - И для пива делаем, для всех делаем, - подтвердил главный инженер. - Вот здесь и делаем. Михал Иваныч, расскажи ребятам про наше производство.
      
       Михал Иваныч был весьма колоритной фигурой. Мужик двухметрового роста, в черных шароварах и зеленоватого цвета майке, он, казалось, был с головы до ног покрыт металлической стружкой.
       - А, школьники пожаловали, - ухмыльнулся он и достал из кармана пачку "Примы". - Значит это, того. Производство у нас с одной стороны нехитрое, а с другой стороны - куды ж без него. Вот, к примеру, если бутылку крышкой не закупорить, что будет? Прокиснет, или там, газ весь выйдет, брак называется. Значит берем мы лист, и суем под пресс.
       Пресс казался адской машиной, сделанной еще при царской власти. Разболтанные, подвязанные проволокой детали, брызгающая во все стороны смазка. Грохотал он как подбитый танк и как вообще работал - одному богу известно. - Берем, значит, и прессуем.
       В ящик посыпались зазубренные жестяные крышки.
       - Тута главное чтобы из допуска не уйти, - Михал Иваныч ловко выплюнул окурок. Вы это, не шалите, руки не сувайте. - Потому как производство, эвон оно как, - он уважительно посмотрел на небо, с которого, видимо и поступали разнарядки на требуемое количество пивных крышек. - С одной стороны, вроде и план гони, вот в прошлом квартале не справились, в этом наверстываем. А с другой стороны, крышечки-то на завод идут, а там автоматика. Ежели перекос какой, или крышка обрезана, надевают ее на бутылочку, а она не встала. То-то и оно... Миллион крышек делаем за квартал. А вы в магазин идете, или там, - он подмигнул, пивка после работы попить - дело святое. А крышечка-то наша. Вы, ребята, давайте, приходите к нам на завод после школы. А чего, кадры нам нужны, да и рядом с домом.
       - А можно на память крышку взять? - спросил кто-то.
       - А чего, берите, только карманы не набивайте.
      
       - Спасибо, Михаил Иванович, - прочувственно произнесла завуч. - Школьникам очень важно видеть, как на их глазах работает производство. Казалось бы мелочь, но без нее не будет на прилавках лимонад, всяких - она запнулась - других напитков. А может быть кто-то из вас после окончания школы придет на этот завод работать и будет рассказывать будущим выпускникам...
       - Смываемся, - подмигнул мне Боря. - Официальная часть закончена.
      
       Мы перешли через шоссе и оказались в сосновом лесу. Деревья были старыми, а под ними всегда можно было найти уютную, светлую поляну с молодыми кустиками. На одной из таких полянок мы и расположились.
       - Ну, за успех нашего дела, - Леха расстегнул портфель.
       Болгарское вино было кисловатым и неожиданно быстро ударило в голову. Окружающее постепенно окрашивалось таинственными красками и пульсировало. Воздух пах смолой, легкий ветерок охлаждал раскрасневшиеся щеки.
       Мы закурили.
       - Чего летом делать будешь? - спросил Леха. - Я с предками на дачу, потом к дядьке в Ленинград.
       - Я еще не знаю толком. Но обязательно должен кого-нибудь трахнуть, я себе такую цель поставил, - начал излагать Боря, но закончить не успел. Прямо на нас из кустов вышли две бабуси с авоськами.
       - Ты посмотри, что делается, - возмутилась одна из них. - Безобразие. Школьники, а вино пьют.
       - Бабуся, иди своей дорогой, - огрызнулся Боря.
       - Я тебе сейчас покажу, иди своей дорогой. Вот я вам в школу сообщу.
       - Но-но, ты не очень, - Боря завелся, а в таком состоянии он был непредсказуем. - Ты на себя посмотри, песок из всех щелей высыпается, а туда же!
       - Я тебе поговорю, нахал такой! - рассердилась бабуля.
       - Ножки-то тоненькие, а рука за партбилет держится! - фальцетом пропел Боря и скорчил зверскую физиономию.
      
       От такой наглости бабули остобенели. Упоминание партбилета было актом безусловно крамольным и политическим, но связь его с тоненькими ногами требовала напряженного осмысления.
      
       - Бегом, - сообразил Леха, и мы с хохотом рванули через кусты, прямиком к оврагу, проходящему около кольцевой дороги.
      
       - Уфф, - мы не могли отдышаться.
       - Ну на фига тебе это нужно, - поморщился Леха. Нарвешься ты когда-нибудь, накапают на тебя, испортят характеристику. Ты и так у нас диссидент, да и патлатый как хиппи.
       - Подумаешь. А я все равно прорвусь на исторический. И хуюшки я им буду крышки штамповать. Не дождутся, подавятся своим дерьмом, да, хуюшки, вот им, вот, вот, пусть выкусят! Сволочи! - Боря показал кому-то жирный кукиш. Лицо его покрылось красными пятнами.
       - Смотри, - Леха покачал головой. Доиграешься. Бери пример с меня, я точно знаю, чего хочу. Сказали постричься - постригся. Комитет комсомола - на здоровье. Общественная работа, доклад - мне что, жалко что ли? А в копилочку все идет. На фиг лишний раз нарываться, себе дороже будет.
       - Премудрый ты пескарь, да, - поморщился Боря. - Посмотрим, чья возьмет.
       - Зря ты. Послушал бы лучше, что тебе друзья советуют, - Леха начинал злиться. - Жизнь, как говорится, таких сама рассудит строго.
       - Давайте лучше пивка выпьем, - предложил я, почувствовав возникшую в воздухе напряженность. - Такой день хороший, будет вам.
       - Да пошли вы все, - Боря сплюнул. - Заколебали своими советами, в конце концов! Развлекайтесь без меня. - Он решительно пошел по тропинке, ни разу не обернувщись.
       - Борь, не надо. Куда ты? - удивился я.
       - Оставь его. Не хочет - не надо, - процедил Леха. - Психованный какой-то. Вот увидишь, наживет он проблем на свою задницу. Тьфу ты, все настроение испортил, придурок.
      
       В Лехиных словах была житейская мудрость, но почему-то я сочувствовал Борьке.
      
       Остаток дня почему-то почти стерся из моей памяти. Кажется мы прошлись вдоль оврага, потом свернули на тропинку и решили прогуляться "дальним путем", вдоль канала, мимо киностудии научно-популярных фильмов.
      
       Леха оказался прав. В середине десятого класса Борька сказал на уроке обществоведения что-то неуважительное по поводу политки КПСС, поднялся скандал, его исключали из комсомола, но каким-то чудом все-таки дали испытательный срок. Я склонен думать, что в этом сыграла большую роль наша директриса, женщина жесткая, герой чего-то социалистического и депутат чего-то Верховного, но все же по большому счету человечная. А может быть, это будущее уже отбрасывало свою тень на прошлое.
      
       Спустя много лет и Леха и Борька защитили диссертации. Леха, однако, поставил на советскую бюрократию, которая рухнула и погребла его под своими обломками. Нет, он жив, здоров, получил новую квартиру, занимается бухгалтерией в частной фирме за весьма скромные деньги.
      
       Борька тоже жив-здоров, живет тоже скромно. Он стал довольно известным специалистом по Петровской эпохе, написал книгу, преподает - работает доцентом на кафедре одного из ведущих Московских ВУЗов.
      
       Мы встречались в прошлом году.
       А что стало со свечным заводиком - понятия не имею. Иногда думаю: а вдруг бывший мой одноклассник, новый Михал Иваныч в грязной майке так и стоит за промасленным прессом на этом пятачке, и матерясь делает крышки для "Балтики", "Клинского", "Невского" и других, и прочих.
      
       Вряд ли. Хотя, судя по аэрофотосъемке, что-то там еще есть. Что-то существует на этом пятачке около выезда на кольцевую дорогу.
      
       Смотреть как всегда надо в самый центр кадра. Справа - круг, кольцевое движение. Влево от него уходит дорога, проходящая через лесопарк. Слева от нее, в центре кадра те самые строения, вроде если не ошибаюсь, довольно длинная темная крыша, идущая параллельно дороге. Тот самый свечной заводик. Теперь там наверняка склад или ночной клуб. А может быть и ракеты делают, чем черт не шутит...
       0x01 graphic
      
       И "Конюшня" до сих пор стоит. Красная крыша в центре этого кадра.
       0x01 graphic
       Винный отдел был справа, там такая маленькая пристроечка.
       Верба
      
       Когда-то кольцевая автодорога была маленькой - две полосы. А маме, которая казалась мне совсем большой, было меньше лет, чем мне сейчас.
      
       В лесу лежал снег. Он начинал слегка подтаивать под мартовским солнцем и становился голубоватым. Кое-где на пригорках уже показались пятна прошлогодней травы, но под деревьями и в овраге еще царствовала зима. Нет ничего лучше запаха влажного снега, бликов солнца на сугробах и осторожного пения птиц, предчувствующих весну.
      
       Мы шли по дорожке, ведущей через лесопарк к кольцевой дороге. Там, в туннельчике под гудящим шоссе заканчивалась Москва и начиналось подмосковье. Около оврага видны были остатки окопов, вырытых в 1941 году ополченцами - здесь ждали немцев.
      
       -Вот мы больше и не в Москве, - сказала мама. - Смотри, красота какая!
      
       Вдоль насыпи росли кусты вербы с первыми серенькими бутонами. В них было ожидание будущего, ручьи, первые клейкие листочки, ландыши, теплые вечера и стрекотание кузнечиков.
      
       - Скоро будет весна. Потом лето. А осенью тебе уже в первый класс, с ума сойти - мама будто угадала мои мысли. - Когда я была маленькой, мы всегда ставили вербу в банку с водой, на ней распускались листочки...
       - Мама, давай несколько веточек домой унесем.
       - Да я туда не долезу, смотри, здесь канава.
      
       Между тропинкой и кустами вербы действительно была полоса льда на поверхности которого стояла лужица растаявшей воды.
      
       - Ну попробуй, пожалуйста!
       - Может быть другие кусты поищем?
       - Ну мамочка!
       - Хорошо, сейчас попробую. Вот ведь, пристал как клещ.
      
       Мама начала осторожно пробираться к зарослям, лед под ней треснул и она в одно мгновение по пояс провалилась в ледяную воду.
       - Говорила же провалюсь. Ну ладно, теперь уж все равно, - она выбралась из канавки и оборвала несколько веточек. - Наверняка простужусь. Держи, любитель природы!
       - Прости меня, я не знал - Маму было жалко, я пытался осознать последствия своих поступков: просьба, один шаг в сторону....
       - Быстро пошли к автобусу. Жаль, я хотела с тобой до канала дойти там сейчас красиво. Холодно-то как, да и мокро! Бегом, бегом. Зато эту верба теперь у тебя в памяти останется. - мама улыбнулась. - Я в детстве тоже к маме приставала, какие-то цветочки просила сорвать на горе, а она сорвалась с камня и сильно ударилась. На всю жизнь запомнила.
      
       Вербу мы поставили на подоконник в бутылку из-под кефира. Вскоре на ней появилась желтая пыльца и крохотные зеленые листочки.
      
       Вот я эту вербу и запомнил. А дело было там, где пешеходная дорожка пересекает кольцевую. Только на МКАД теперь десять полос движения, и над тем местом, где росли кусты несется куда-то белый грузовик.
      
       0x01 graphic
    Восемь историй про секс и любовь в 70-х годах прошлого века
      
      
       Вокруг двенадцатиэтажной башни рядком стояли хрущевские пятиэтажки, хрущобы, как любовно называл их народ. В некоторых из них было пять подъездов, в других - десять, по три квартиры на этаже. В соседних домах жило шесть сотен семей: интеллигентских и пролетарских, странных и смешных. Я смотрю на спутниковый снимок и удивляюсь тому, сколько картинок возникает в памяти... Да что там, даже о моих соседях по лестничной клетке можно написать целый роман...
      
       В соседнем доме на втором этаже жил Игорь Губерман. Я тогда не знал, кто это, видел только, как он гулял во дворе с дочкой. Потом случайно встретился с ним в компании подруги моего одноклассника - они были крутые по тем временам диссидентские ребята. Через несколько месяцев его арестовали, кажется обвинили в спекуляции иконами.
      
       Вскоре после ареста я курил на балконе, размышляя о звездном небе над головой, и увидел странную парочку. Как у Чехова -толстый и тонкий. Один был явно отечественный, низенький и полный, другой - двухметровый скандинав. Они подошли к подъезду, в котором жил Губерман. Толстенький начал показывать на окно, видимо объясняя, что те уже далече, а скандинав кивал и что-то записывал в блокнотик. Я понял, что про этот случай скоро раззвонят по Би-Би-Си.
      
       Еще в этом квартале жили Михаил Танич, актер "пан Гималайский" из популярной телепередачи кондовых советских времек с польским оттенком (Кабачок 13 стульев), Рой Медведев и, говорят, Веничка Ерофеев. Но это чуть подальше от моего дома.
      
       А я, как и положено подрастающему школьнику, интересовался лишь школьницами. В переплетениях лестниц и обитых дермантином дверей происходила активная жизнь. Итак, несколько коротких историй. Я поставил цифры на домах, чтобы не запутаться. Историй будет восемь...
      
       0x01 graphic
      
       Номер 1. Ведьмы
      
       Двумя этажами выше Губермана жила пролетарская семья. Когда все вечера сидишь за письменным столом около окна, то поневоле видишь, что происходит за соседскими окнами. Мамаша всегда крутилась на кухне в халате с красными цветочками. Отец семейства жестикулировал под кухонной лампой, вид у него был самый затрапезный. Две дочки были мне знакомы, они учились в старшем классе и закончили школу на пару лет раньше меня. Светленькие, крепкие, с плоскими личиками, они, казалось, только что вернулись с сенокоса в какой-нибудь среднерусской деревне.
      
       В те годы Алла Борисовна Пугачева была совсем молоденькой и симпатичной, она только начала набирать популярность. Помню песню про лето, ах лето... Песня эта разносилась на весь квартал из окон сестер - когда родителей не было, они любили танцевать перед зеркалом, смешно размахивая руками.
      
       Дождливым, осенним вечером я сидел за письменным столом и чертыхаясь готовил какой-то реферат. Между домами желтыми огоньками мигнула элеектричка. Я потряс головой - хотелось спать.
      
       В пролетарской квартире были открыты занавески. Во рту у меня пересохло - перед зеркалом стояла одна из сестер, придирчиво смотрела на себя и растиралась каким-то кремом. Она была совершенно нагой. Что-то мистическое было в этой картинке - так натирались кремом ведьмы, летящие на шабаш.
      
       Я не смог побороть искушения и полез под стол искать подзорную трубу с двадцатикратным увеличением. Увы, пока я вылез из-под стола, комната опустела.
      
       - Черт, - сердце стучало, руки дрожали.
       Но тут появилась вторая сестра, тоже нагая. Она достала крем из какой-то коробочки и начала втирать в грудь, придирчиво поглаживая соски. Потом она отодвинула ногу в сторону, видимо изображая какое-то танцевальное движение. Мне было стыдно и жутко одновременно. В дрожащей картинке подзорной трубы смотрелось это гораздо менее эротично, чем издали: плоское, слегка неандертальское личико нельзя было назвать красивым, да и фигура оставляла желать лучшего.
      
       И тут в комнату вошел парень. Он, казалось, не обращал ни малейшего внимания на то, что перед ним стоит обнаженная девушка и что-то у нее спросил. Она ответила раздраженно, он явно выругался и ушел, хлопнув дверью. Никакой романтики.
      
       Ведьма отложила крем, почесала ногу и погасила свет. Магия исчезла.
      
       Вскоре одна из сестер куда-то уехала, а вторая вышла замуж, впрочем за другого парня, с удлиненным, слегка дурашливым лицом. В квартире происходили ссоры, крики были слышны на всю улицу.
      
       А через пару лет парня с удлиненным лицом хоронили - он работал таксистом и разбился. На улочке скопилась вереница такси, когда выносили гроб они протяжно загудели.
      
       Номер 2. Житейская история
      
       На четвертом этаже, напротив моих окон жила семья. Высокая, красивая женщина, я бы даже назвал ее холеной, хотя холеные женщины не живут в двухкомнатной хрущевской квартире. Муж был ниже ее на голову и явно не пролетарского происхождения - он приезжал домой на "Жигулях" и ходил с кожаным портфелем, что по тем временам значительно выделяло его среди окружающих. По типажу он более всего походил на незначительного сотрудника внешнеторгового ведомства.
      
       Еще в квартире жила худощавая бабка строгого вида (она всегда ходила в очках и часами читала газеты за кухонным столом) и стройненькая девочка-подросток. Девочка постепенно росла и к тому времени, когда я заканчивал школу, превратилась в очаровательную нимфетку.
      
       Однажды я возвращался домой из института и увидел, как к подъезду подкатил отец семейства с тремя холеными, разъевшимися мужиками в хороших костюмах и двумя девицами - видимо сослуживцы. Девицы были навеселе, а у компании явно "было с собой". В последующие часы в квартире напротив пили, танцевали и курили на кухне.
      
       Развязка была на следующий день. За окнами происхоило бурное объяснение. Старушка с поджатыми губами жестикулировала, красавица-жена рыдала, а отец семейства сердился и даже бросался чашками. Вскоре после этого он исчез, красавица-жена плакала на кухне, а бабка строго ей выговаривала. Мое воображение дорисовывало эти разговоры "Сама виновата, я тебе говорила, плюнь на него, ты себе лучше найдешь".
      
       Избавившись от зятя, бывшая теща начала заниматься гимнастикой. Она вдумчиво и строго наклонялась и приседала, не снимая очков. Не помню, сколько прошло времени, не больше года, однажды утром она вдруг взмахнула руками, упала и больше не поднялась, Произошло это буквально на моих глазах. К подъезду приехала "Скорая", и в квартире остались девочка и мама.
      
       Впрочем, это была уже не девочка. Она страстно целовалась на кухне с курчавым мальчишкой, которого я помнил по школе. Потом она провожала его в армию - удивительно, как много деталей случайно видишь, живя по соседству. Девчонка плакала, а парнишка просил его не забывать, они забыли об окружающих и несколько часов обнявшись стояли около подъезда.
      
       А через пару месяцев в окне напротив появился другой парень, долговязый, рыжеватый и худой. Девочка сидела за столом, явно занималась. Он подошел к ней и положил руки на грудь. Она встала, начала раздеваться, но вспомнив о глазницах дома напротив, закрыла занавески...
      
       Рыжеватый парень крутился в этой квартире довольно долго, он познакомился с мамой и вечерами пил чай на кухне. А потом он исчез и появился толстенький, похожий на пончика мальчик с "Жигулями", судя по виду типичный делец-фарцовщик. Чуть позже у девочки начал расти животик.
      
       Как-то раз я шел от магазина домой и увидел того самого курчавого парнишку, который уходил в армию, только на этот раз он был коротко подстрижен. Вел он себя странно, что-то бормотал про себя, явно волновался, закуривал и бросал сигареты на асфальтовую дорожку. На лице у него было страдание и растерянность, я догадался, что он вернулся из армии и идет к ней.
      
       Она была на последних месяцах беременности и вместе с мужем ждала свою первую любовь около подъезда. Лицо парнишки исказилось, он как-то сгорбился, поздоровался с девушкой и начал с жалкой улыбкой трясти руки толстячку-будущему отцу.
      
       Когда ребенку было меньше годика, молодожены начали ссориться. История повторялась по кругу, мама что-то говорила, а толстячок размахивал руками и сердился. Вскоре он куда-то исчез вместе с Жигулями, а на кухне теперь пили чай мама с дочкой.
      
       Интересно - пришло в голову, что ребенку теперь должно быть лет 25. Я даже не знаю, мальчик это был, или девочка.
      
       Номер 3. Оля и Ира
      
       Под цифрой три, на четвертом этаже жила Оля. Смуглая, со слегка восточными чертами, чуть полноватая и разбитная, она вечно крутилась во дворе и задирала проходящих парней.
       - Молодой человек, - как-то пристала она ко мне, тогда уже студенту. - А ты целоваться любившь?
       Я пожал плечами. Дворовые романы на глазах у любопытных бабусь не входили в мои интересы.
       - Интеллигент, - закричала Оля мне вслед. - Скромненький. Я люблю скромненьких мальчиков.
      
       Дружила она с Ирой, девушкой совершенно другого уровня, не знаю, что общего было у них, разве что соседство и учеба в одном классе - Ира жила в том же подъезде на втором этаже. Стройная, слегка хрупкая, с тонкими чертами лица, Ира мне нравилась, хотя мы никогда не были знакомы. Отец Иры, представительный и полный мужик, приезжал домой на служебной "Волге". Несколько лет спустя я встретил его на семинаре в одном из академических институтов и узнал, что он был профессором, заведующим кафедрой и довольно известным специалистом по статистическому анализу.
      
       Несмотря на явные восточные крови, многодетную шумную семью и хулиганистые манеры, Олю во дворе любили, а Иру недолюбливали.
       -Этот-то, - плевались старушки, жирный, опять в два часа дня на шофере приехал, и домой.
       У Иры жила маленькая собачонка, что-то вроде таксы, с которой она прогуливалась. Однажды я услышал собачий визг, выглянул из окна и увидел, что такса бьется в конвульсиях на асфальте - ее сбила машина.
      
       Ира рыдая бегала вокруг, но взять собаку то ли боялась, то ли брезговала, наконец кто-то отащил ее в кусты с дороги, где она и затихла. Вскоре появилась черная волга, недовольный отец взял на себя тяжкую миссию - положил собаку в пакет и увез.
      
       - И слава богу, развели собак, проходу нет, - судачили старушки. - А эта-то, фифа, взять свего пса брезговала. Папашу вызвала, белоручка.
      
       Вскоре после гибели пса Ира куда-то уехала, говорили, что поступила учиться в институт в Ленинграде. А Оля начала проявлять ко мне нездоровый (а может быть здоровый) интерес.
       - Как мне нравятся такие мальчики, - задумчиво говорила она в пространство, когда я проходил мимо. - У меня внутри прямо что-то обрывается.
      
       Я старался делать вид, что не обращаю на нее внимания.
      
       Во время сессии ко мне приезжал готовиться к экзаменам друг. Мы дурачились около окна, друг был эксцентричный: он садился на подоконник, а я играл на скрипке то гимн СССР, то позывные "Голоса Америки" на радость окружающим. Все это не прошло незамеченным.
      
       - Смотри, - оживленно сказал мой знакомый, не отягощенный комплексами. - На нас девушка смотрит.
      
       Оля действительно стояла около окна и с интересом наблюдала за происходящим.
       - Ау, девушка, - помахал он ей рукой.
       Оля помахала в ответ.
       - Так, знаешь что, ты сам с ней разбирайся, она не в моем вкусе, -рассердился я. - И так от нее прохода нет.
       - Ну-ка, давай сюда свою подзорную трубу, - приятель высунулся из окна и навел на Олю объектив. - А что, все на месте. Девушка, девушка, - он стал делать приглашающие жесты.
       - Ты с ума сошел, скоро родители вернутся.
       От такой наглости Оля, казалось, смутилась. Она потеребила занавеску и исчезла где-то в комнате.
       - Улетела птичка, - разочарованно произнес приятель. - Ах, как жаль, как жаль... Какой там у нас следующий вопрос?
      
       На следующий день я заметил, что Оля стоит у окна и пристально глядит на меня. Увидев, что я поймал ее взгляд, она отошла чуть в глубину комнаты и распахнула халатик, обнажив грудь, а затем, словно испугавшись содеянного, убежала.
      
       - Блин, - выругался я. Содержание экзаменационных билетов не лезло в голову. Я решительно задернул занавески.
      
       На следующий день Оля подкараулила меня около дома.
       - Привет, - сказала она грудным голосом.
       - Привет, -усмехнулся я.
       - А чем ты все время занимаешься?
       - Я к экзаменам готовлюсь. Сессия у нас.
       - А хочешь, я к тебе домой зайду? - Она многозначительно посмотрела мне в глаза.
      
       Я чуть было не сказал, что хочу, но к счастью устоял (это было непросто). Уж слишком она была не в моем вкусе.
      
       - Как-нибудь в другой раз, ладно? Я сейчас очень занят...
       - Дурак, - рассердилась она. - Ну и иди ты...
      
       Роман наш умер, так и не начавшись.
      
       Примерно через год Оля вышла замуж. Муж был старше ее лет на десять, худее раза в два, ходил в тройке с галстуком и выглядел эдаким человеком в футляре, вроде младшего преподавателя чего-нибудь очень скучного, вроде экономики развитого социализма (возможно так оно и было). Несмотря на свои неполные 20 лет, выглядела Оля статной дамой. Она носила просторные платья и туфли на каблуках. Лет через десять Оля должна была превратиться в необъемную матрону, пахнущую приторными духами и пудрой.
      
       Как-то раз я обогнал молодоженов, которые шли по дорожке, ведущей к троллейбусу. Они нежно держали друг друга за ручку.
      
       - Привет, - кивнул я.
       - Здравствуйте, - чинно ответила Оля, поджав губы.
      
       И тут, каюсь, я вспомнил старую историю, распахнутый халатик, недвусмысленно посмотрел на ее полный бюст и по-хулигански подмигнул. Глаза у Оли блеснули, надеюсь, что муж ее ничего не заметил.
      
       Номер 4. Одноклассницы
      
       Дорожка в школу шла около моего дома - надо было повернуть направо и пройти между двумя пятиэтажками. Дальше - вверх по лестнице, ступеней десять, небрежно залитых асфальтом. Асфальт давно выщербился, зимой лестница покрывалась льдом. Съехать по этим ступеням на портфеле, отбивая себе мягкое место считалось особенным шиком.
      
       В пятиэтажке за лестницей, в одном подъезде жили две моих одноклассницы - Таня на третьем этаже, Галя на пятом. До пятого или шестого класса Галя была круглой отличницей, потом почему-то начала отставать и очень от этого страдала. Она не была особенно красивой, к тому же портила ее длинная, старомодная коса. Зато классе в восьмом длина Галиной юбки стала номинальной - ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы прикрыть то, что более всего интересовало мужскую половину класса.
      
       А Таня была безумно красивой с детства (впрочем, такой и осталась), в наши времена она запросто могла бы стать фотомоделью. Примерно с седьмого класса я был в нее тайно влюблен, поворачивался на уроках, ловил взгляды, смотрел в большие глаза, дурачился. Но по неопытности к более решительным действиям не переходил. Хотя, помнится, однажды после уроков кидался снежками и повалил ее в сугроб.
       - Отпусти, - хохотала она, надо сказать, что голос у Тани был очень женственным, грудным и загадочным, я до сих пор его помню. Ощущение гибкого, отбивающегося тела было для меня внове, мне очень хотелось поцеловать ее в щечку, но я постеснялся. В те годы по телевизору показывали разве что "Тени исчезают в полдень", так что набираться опыта было неоткуда.
      
       Семья у Танечки была интеллигентной, отец - авиационный инженер, я видел его всего пару раз, он все время работал и приходил домой поздно. Дочка была похожа на мать - красивую, довольно высокую женщину, даже голос у матери был похожим. Сколько себя помню, она всегда ходила на какие-то выставки, в театры и музеи. Спустя тридцать лет я звонил ей в Москву, подошла мама - и, признаюсь, я спутал их голоса...
      
       В общем и целом, я был слишком скромен, признаться в детской любви - боже упаси. Только и оставалось, что вздыхать, пристально смотреть на нее, валять дурака и получать в ответ пронзительные взгляды.
      
       В седьмом классе в школе с помпой устроили новогодний вечер - что-то там было связано с самолетами, по крайней мере школьникам дали задание - вырезать силуэт ТУ-134 из бумаги. Было очень мило - конфеты, мультфильм "Ну, погоди" на домашнем кинопроекторе, танцы под вполне западную музыку (I know it's only rock'n roll, but I like it, like it, like it all).
      
       А я был на верху блаженства. У меня была дурашливая манера: когда что-нибудь не складывалось, я тряс головой и поправлял воротничок рубашки, подобно тому, как незрелые социал-демократы в советских фильмах поправляли пенсне.
       Волк в мультфильме про зайчика неожиданно сделал то же самое, и тут, в полумраке я заметил, что Таня обернулась, глаза ее блеснули и она посмотрела на меня с восхищением!
      
       Таня безусловно догадывалась о том, что я к ней неравнодушен, впрочем, к восьмому классу кто только на нее не заглядывался. У нас была игра, поддерживаемая с обеих сторон: когда нужно было заставить меня что-нибудь сделать (например, неприятное - дежурство по классу, вымыть тряпку и пр.) Таня смотрела мне в глаза и говорила: Саша...
       Я мгновенно делал вид, что зомбирован и соглашался, это приводило остальных девчонок в восторг (им виделась гармоничная семейная жизнь в период матриархата).
      
       Незадолго до окончания восьмого класса меня назначили дежурить по кабинету биологии вместе с Таней и Галей. Школьные коричневые юбочки у девчонок были совсем коротенькими, в те годы были модны "мини".
       - Ты моешь доску, - скомандовали девицы, а мы вытираем пыль на шкафах.
      
       Доску я вытер быстро, и развалился на стуле. На двух соседних стульях стояли одноклассницы, вытягиваясь на цыпочках и орудуя тряпками - они вытираль пыль между чучелами обитателей русского леса.
       - И ведь какую удобную позицию занял, - хихикнула Таня. - Ему оттуда все видно.
       - И что же мне видно? - ехидно спросил я, боясь поднять глаза. Видны были колготки и чуть больше.
       - Закрой глаза, - медовым голоском пропела Таня.
       - Немедленно, - повторила Галя. Девчонки прыснули со смеха.
       - Угу, - зажмурился я. В щелочку все было видно.
       - Закрыл? - спросила Галя?
       - Кажется да.
       - Хорошо, - девчонки вытянулись, и сердце мое застучало, видно было все, что могло быть видно сквозь колготки.
       - Ты подсматриваешь, - констатировала Таня и игриво выгнулась.
       - Он подсматривает, - согласилась Галя и повторила тот же маневр.
       - Я подсматриваю, - подтвердил я.
       - Как тебе не стыдно, - фыркнула Таня и снова встала на цыпочки.
       - Ни капельки не стыдно, - признался я. Я хотел сказать им, что они ужасно красивые, загадочные, прекрасные, изумительные, что я их люблю, а Таню особенно.
       - Фу, нахал, - девчонки рассмеялись и как по команде спрыгнули со стульев.
       - Дразнилки, - разочарованно протянул я. - А вы на шкафу все вытерли?
       - А что, понравилось?
       - Конечно, понравилось.
       - Так вот, ты ничего не видел, понял? - Таня посмотрела мне в глаза тем самым проникновенным взглядом.
       - Конечно понял.
       - Вот и молодец....
      
       По дороге из школы я закрывал глаза и пытался восстановить в памяти этот волшебное, чарующее мгновение. Я был почти уверен, что Таня влюблена в меня. Но при чем здесь Галя?
      
       Окна родительской спальни смотрели на пятиэтажку, в которой жила Таня. Я с тоской посмотрел на Танины окна и вдруг увидел, что она сидит на подоконнике, и высунувшись из окна переговаривается с Галей.
      
       Скрываться было глупо. Я взял подзорную трубу, и, помахав Тане рукой, навел ее на окно. Она была прекрасна.
       Через минуту раздался звонок.
      
       - А во что ты на нас смотришь?
       - Это подзорная труба. Двадцатикратная. К тому же, смотрит сквозь одежду, - ляпнул я.
       - И много увидел? - хихикнула Таня.
       - Эээ. Достаточно.
       - Нравится?
       - Спрашиваешь.
       - Молодец. Ну пока... - Она что-то крикнула Гале и скрылась в комнате.
      
       Я набрал ее номер.
       - Между прочим, эта труба и сквозь стены видит.
       - Да ну... Нет уж, лучше так смотри. - Она снова появилась около окна.
       = Красивая ты.
       - Сеанс закончен, - хихикнула Таня. - Пока.
      
       Я начал набирать ее телефон, но вскоре подошла Танина мама. Она относилась ко мне с симпатией и ругаться не стала.
       - Саща, - сказала она, вы знаете, мы хотим отдохнуть, позвоните Тане завтра.
       - Хорошо, конечно, извините, - смутился я, и инциндент был исчерпан.
      
       Но завтра не случилось, начались экзамены, потом навалилось лето, Таня уехала на дачу, я с родителями в Крым, и встретились мы только осенью. За лето Таня вытянулась и стала совсем взрослой. Есть такие периоды, когда мальчишки сильно отстают от девочек в развитии. Потом, спустя несколько лет все выравнивается, но тогда...
      
       И тут случилось ужасное. За Танечкой начали ухаживать десятиклассники и даже студенты, живущие в нашем квартале. Она гуляла с ними вечерами, часами стояла на лестничной клетке и больше не смотрела мне в глаза своим проникающим взглядом. Означало это только одно - я должен был уйти.
      
       Что я и сделал. К тому же, через несколько месяцев я влюбился в Леночку, о которой будет целый рассказ. Мужчины тоже коварны. С Леночкой ничего не получилось.
      
       Вскоре после выпускного вечера Таня позвонила мне - ей срочно нужно было напечатать на пишущей машинке какую-то справку. Если не ошибаюсь, отец ее тогда попал в автомобильную аварию и лежал в больнице, говорить об этом было неловко.
      
       Мы впервые оказались наедине, она сидела на диване, стройная и красивая, а я мечтал о том, что ее поцелую. Но вместо этого переспрашивал, что же напечатать в следующем абзаце. Потом вежливо попрощался. И порой до сих пор жалею об этом.
      
       Так все и закончилось. Таня поступила в авиационно-технологический институт. Пути наши разошлись, года через четыре я встретил ее в метро. Мы мило поболтали, я сделал вялую попытку приколоться, но не найдя взаимности отступил. Еще через пару лет я гулял с будущей и бывшей женой и на тропинке вдруг встретил Таню. Она была на последних месяцах беременности, шла под ручку с мужчиной. Тогда мне показалось, что он был старше ее лет на двадцать. Я кивнул, Таня почему-то смутилась.
      
       Еще через пару лет кто-то рассказал мне, что у Гали судьба сложилась трагически. Работала она проводницей в поездах дальнего следования (черт его знает, почему в институт не пошла, училась она не так уж и плохо). Вышла замуж, и через полгода муж попал под поезд. Глупость, подробностей не помню, но пьян не был, вытаскивал застрявшую машину, кажется. И она уехала бросив все, кажется в Хабаровск к родственникам.
      
       Потом через знакомых дошли слухи о том, что у Тани тоже все не слава богу. Я боюсь соврать, но кажется муж погиб. Через много лет она снова вышла замуж, и трагедия повторилась. Впрочем, может быть это только слухи и вранье, никаких подробностей не знаю.
      
       Зато дочка уже взрослая и красавица, не хуже мамы. И голос похож.
      
       Три года назад я сидел вместе с несколькими одноклассниками в маленькой уютной кухоньке, окна которой выходят на спальню родительского дома. В той самой, на которую когда-то направлял подзорную трубу. А Таня кормила нас пельменями и поила домашней смородиновой настойкой (привезенная бутылка Калифорнийского "Мерло" давно была выпита). Она до сих пор красавица, и, что самое главное - радуется жизни. Мы о чем-то поспорили, и вдруг она сказала, как в детстве - Саша! И посмотрела мне в глаза так, что душа моя улетела хрен знает куда.
      
       А год назад я был неподалеку, в ее новой квартире - пятиэтажку снесли, а Танюшку поселили рядом, на пятнадцатом этаже с видом на окрестности.
      
       И ведь кто-то из молоденьких воспринимает ее точно как я Танину маму: у них своя жизнь, ни хрена не понимают.
       Ничего, лет через 20-30 позвонит и спутает маму с дочкой. Так и должно быть, в этом - залог будущего. И это внушает какую-никакую, а все-таки надежду.
      
       А пятиэтажку снесли больше года назад.Окон и уютной кухни больше нет, но память осталась. И устаревшие карты Гугля очень помогают. Через год-другой их поменяют, но я успел скопировать эту фотографию.
      
      
       Номер пять. Леночка.
      
       После окончания восьмилетки, из четырех классов средней школы сделали два, остальные, те что попроще, ушли учиться в ПТУ. Леночка оказалась в нашем классе вместе с Любой, своей старинной подружкой. Люба была на хорошем счету - девятиклассница - кандидат в мастера спорта (а потом и мастер спорта) по художественной гимнастике. В те годы кого ни копни - все были выдающимися спортсменами - гимнастами, хоккеистами, метателями молота - все, что могло пригодиться стране Советов на международной арене всячески поддерживалось и развивалось.
      
       Сейчас, смотря на старые школьные фотографии я не могу толком понять, чего такого, особенного я в ней нашел. Глаза, пожалуй, да нет, не глаза, а настоящие глазищи - черные и пронзительные. У Леночки, несмотря на исконно русскую фамилию, внешность была примерно как у той персидской княжны, которую по преданию выбросил за борт Стенька Разин. Сказались материнские гены - доктор исторических наук из МГУ была чрезвычайно интеллигентной дамой с ярко выраженными монголоидными чертами. Муж ее, тоже доктор чего-то археологического был на вид вполне нордичен, а дочка получилась неотразимой, как и часто бывало в России.
      
       Над теорией этносов я не задумывался, а Леночка мне сразу понравилась. Лицо ее было нежным, как у девочки с персиком на картине Серова, глаза - жгучими, школьная форма сидела на ней плохо. Какие глупости порой вызывают горение души: однажды я заметил, что у нее на коленке расползлись колготки. Весь урок она неловкими движениемя пыталась спрятать дырку, и в результате я влюбился.
      
       Пик влюбленности пришелся на начало девятого класса. Я ловил ее взгляды, смотрел, как на переменках Леночка болтает с подружками, вздыхал и был переполнен высокими чувствами. Подойти к ней я не решался, любовь горела где-то в глубине души как бенгальский огонь.
      
       В октябре, когда ночами уже начинаются заморозки, наш класс в полном составе вывезли на спектакль в Московский театр оперетты. Театр уж полон, ложи блещут, вечер, в фойе пахло сигаретами, школьникам в буфете продавали шампанское. На сцене пели что-то невразумительное, кажется "Цыганского барона", исполнитель главной арии был слегка похмельным и спотыкался, но голос у него был хорош. В зале сидела Леночка, это было самое главное. Но почему-то она кокетливо ловила взгляды Вадика, белобрысого парня, простого как доска. Вадик был школьной знаменитостью - его отец заведовал буфетом в Кремлевском дворце съездов. Когда к нам в школу с рабочим визитом приезжал руководитель братской демократической Германии товарищ Эрик Хоннекер с супругой, именно отец Вадика помог обеспечить школьный буфет жульенами, заливной рыбой, икрой и еще чем-то экзотическим, вроде копченых угрей.
       Соседство Леночки с Вадиком меня смущало. И на обратном пути до метро они шли рядом, за руку, правда, не держались.
       Мы прошли мимо лаборатории отца, в которой я часто бывал. Лестница по адресу "Кузнецкий Мост" дом 1 осталась у меня в памяти запахом чего-то медицинского и подгоревшей пластмассы - так пахли микроскопы, плавящиеся от мощных лампочек. Много лет спустя, когда я защищал диссертацию, я поднялся в последний раз по этим ступенькам - лаборатория отца переезжала к "Белому Дому" на улице 1905 года. Во время известных событий он пошел на работу и попал под обстрел. Впрочем, ему это было не впервой - отец прошел войну.
       В лаборатории у отца была самодельная фотолаборатория, институтский фотограф Коля запил серьезно и надолго, а фотографии, сделанные с экрана компьютера надо было срочно печатать. Фотографии я увез с собой, положил в чемодан. В Шереметьево чемодан украли, доехала лишь сумка с негативами. Фотографии для статей я переснимал в подвальчике в Технионе у дородной и доброй тетки. В детстве у нас была соседка - тетя Аня, эта тетка была на нее похожа, как две капли воды. Ей каждую минуту звонили подруги, так что минут через сорок я освоил нехитрую технику проявки-фиксации. Из этого вывод простой - все едино.
       Но я отвлекся. Время в тот октябрьский вечер было позднее, на остановке троллейбуса около метро стояли начинающие замерзать советские служащие, мы с Лехой, да Леночка с белобрысым Вадиком. Он был безразличен и холоден, а она смотрела на него с таким обожанием и блеском в глазах (да, казалось, что глаза ее светятся в темноте), что меня начало знобить. Вселенная, наполненная звуками прелюдий Баха и ноктюрнами Шопена (я увлекался фортепиано) рушилась у меня на глазах.
       - А Леночка-то, похоже, в него втюрилась, - безжалостно подтвердил мои опасения Леха. - Ты чего это побледнел весь, тоже на нее запал?
       - Да нет, с чего ты взял, - проблеял я.
       - Брось, давай лучше закурим.
      
       И Леха достал из куртки пачку сигарет "Нефертити". Кто не жил в те годы и не помнит этого чуда Египетской табачной промышленности, продававшегося в Московских табачных киосках. Длинная, золотая пачка с профилем царицы, медовый аромат табака, наполненного согласным жужжанием насекомых дельты Нила, белый фильтр с золотыми полосками.
       - Бля, ребята, - к нам подошел мужик лет сорока, явно нетрезвый, но весьма интеллигентного вида. - Чего это вы курите.
       - Нефертити, - сообщил Леха.
       - Е-мое, -мужик покачивался. Он чувственно сжал сигарету в пальцах и закурил. - Ох...ть какой табак.
      
       И вот троллейбус подкатил к конечной остановке. И конечно же, Вадик провожал Лену домой. А мы с Лехой шли метрах в двухстах позади, мне хотелось умереть, а он похлопывал меня по спине и угощал сигаретами.
      
       Дальше было хуже. Леночка с Вадиком зашли в подъезд. Когда мы поравнялись с домом, их не было видно.
       - А этот-то, поваренок, не так прост, - процедил Леха. И тут я увидел их профили на лестнице - в подъезде были окна, лестничные клетки освещены. Они стояли рядом, совсем близко.
       - Так, еще по одной, - скомандовал Леха и сунул сигарету мне в зубы. - Ничего, она не первая, она не последняя.
       Из меня вырвался какой-то хриплый стон.
       - Поваренок-то...Смотри, лижутся.
      
       Я с трудом поднял глаза. Два профиля страстно целовались. Жизнь была кончена.
       Не помню, как я добрел домой, родители ругались - от меня пахло табаком и остатками шампанского.
      
       А через пару недель Вадик начал ухаживать за Верой Козловой, была такая маленькая, неприметная девчушка с курчавыми волосами. И с Леной они разругались.
      
       В каникулы было еще хуже - наш класс поехал на экскурсию в Киев, мать городов русских (Опять-таки, это было давно и неправда). И Леночка тоже поехала, детские фантазии про поезд, купе, Лавру, Крещатик, и нас вместе. Она бросала на меня испуганные взгляды, а я сделал попытку объясниться. Я не мог передать ей всю глубину этого странного чувства, все обаяние дырки на колготках, ее испуганного взгляда, стоптанных туфель и черных глаз. Может быть и мог бы, но не сумел. К ней пристал Киевский студент, сопровождавший нашу группу, они болтали вечерами, в общем поездка была испорчена.
       Вернувшись в Москву, мы с дружками раздавили бутылку сухого вина в детском садике около школы. Я был обречен.
       Всю зиму Леночка держалась неприступной, корчила рожицы, иногда улыбалась. А весной школьники поехали на какую-то выставку в Сокольниках. Павильоны, иностранцы, блестящие клавиши каких-то машинок, дым ароматных сигарет. Возвращались мы на электричке от "Рижской", Леха до пятого или шестого класса жил неподалеку. Нас было четверо - мы с Лехой и Леночка с Любой.
       - Может быть зайдем ко мне домой, родители еще не скоро вернутся, - предолжил Леха.
       Мы курили, пили портвейн, слушали музыку. Леха с Ленкой почему-то остались, а я провожал Любу домой.
       - Кстати, - вино, видимо, ударило в голову, и проходя мимо овощной палатки Люба пожала плечами. - За Леной больше не ухаживай.
       - Я уже понял, - сказал я.
       - Ничего ты не понял, - процедила Люба. - Она спит с Лешкой, это на всякий случай, если ты еще не знаешь.
      
       Я действительно ничего не знал. Любовь уходила из моего сердца, это было унизительно и обидно, но я не желал зла любимой девушке и лучшему другу.
       - Ну так ты в курсе, - как-то сказал Леха. - Смотри, укусила как - и гордо показал наполовину прокушенную кисть руки. - В ней огонь, в этой девчонке. Настоящий огонь...
      
       Ровно через год после начала страсти меня положили в больницу - военкомат требовал обследования. Больница эта на "Соколе" требует отдельного рассказа, там было интересно и лежали интересные люди.
       И вот однажды, дождливым и промозглым октябрьским днем, Леха с Леночкой решили меня проведать. Они пришли в палату, молодые и цветущие, они мне улыбались, а я улыбался им. Потом принесли ужин - кусок отварного мяса с пюре и салат "Столичный" - искаженная версия "Оливье".
       - А неплохо вас здесь кормят, - ухмыльнулся Леха.
       - Я так есть хочу, - вздохнула Леночка.
       - Бери салат, - обрадовался я.
       - Да ну, сам ешь, неловко как-то.
       - Бери, бери, здесь на убой кормят. Честное слово.
       - Спасибо. А тебе правда хватит?
       - Конечно....
      
       По слухам, она была беременна. Впрочем, не знаю, может быть это только слухи. К концу десятого класса они расстались, хотя оба поступили на исторические факультеты - МГУ и МГПИ.
       Года через два я встретил Лену около метро с каким-то мужиком лет на десять старше ее. И она и мужик были весьма изношены.
       Еще через пару лет я встретил Любу, уезжающую на собственную свадьбу. Она высунулась из "Волги" и стала звать меня на торжества.
       - И Ленка там будет, - подмигнула она. - Она, кстати, до сих пор тебя вспоминает...
       Я не поехал, что-то было очень срочное, не помню.
      
       В 1985 году я встретил в метро ее маму. Мама была мудрой женщиной и видела суть вещей, впрочем неважно. Я тогда коротко подстригся.
       - О, Саша! - всплеснула руками монголоидная мама-профессор. На груди у нее качался какой-то монгольский или китайский амулет. - Что с вами? Неужели KGB (она произнесла это по-анлийски. Кей-джи-би)
       - Нет, состояние души, - усмехнулся я.
       - И поэтому вы читаете в метро газету английских коммунистов Morning Star?
       - Я верю в торжество идей Карла Маркса, - серьезно заявил я.
       - Марлы Какса, - ухмыльнулась она. - Как у вас дела?
       - Нормально. Обычный сотрудник обычной академии обычных наук. Вот может быть через годик-другой защищу диссертацию.
       - Молодец. Вы заходите как-нибудь. Лена вас часто вспоминает. Она будет рада.
       - Спасибо.
       Я так и не зашел.
      
       Прошло больше 20 лет. С ума сойти. Ленкин дом еще не снесли, но вокруг все уже раскопали. Я радостно хлюпал своими американскими ботиночками по жидкой грязи (шли дожди) и увидел слегка монголоидную седую старушку с амулетом на груди.
       Она посмотрела на меня. Брови ее поднялись. Я тоже на нее посмотрел и тоже вроде бы узнал. Но даже не успел ничего сказать. Или постеснялся.
      
       А ведь на ее окно смотрел еще десять лет подряд, проходя мимо. С первого курса по пятый. Потом еще пять лет пока работал и защищался. А потом уехал в Крылатское. И всего-то одна цифра: отлично. Номер пять.
      
       Номер шесть. Вика
      
       Совсем даже не Вика жила в этой квартире на четвертом этаже пятиэтажки, а мой одноклассник Гоша. Долговязый, с пробивающимися усиками и курчавыми светлыми волосами, Гоша до восьмого класса был круглым отличником.Потом, правда, гормоны взяли свое, и первенство в классе заняла девочка Ира, впоследствии ставшая золотой медалисткой.
       С Гошей мы не то, чтобы крепко дружили, но были хорошими приятелями. В квартире его всегда пахло жевательной резинкой. Глупость, конечно, не знаю, откуда он эту резинку доставал, пластинки ее лежали за стеклянными дверцами книжных шкафов - желтые, зеленые, лимонные, вишневые. Подозреваю, что к тому моменту, когда Гоша решался съесть очередную драгоценность, пластинки эти уже отдавали свой аромат двухкомнатной квартире и становились безвкусными.
       Еще в коридорчике его квартиры всегда стояли тыквы - Гошин дедушка был откуда-то с Украины и привозил тыквы с собой. Диковинный этот овощ (Халлоуин в России тогда не праздновали, в овощных магазинах тыквы не продавались) почему-то на всю жизнь остался у меня связанным с ароматом лимонной и мятной жевачки.
      
       Ближайшим другом Гоши был Толик, однофамилец Леночки из истории номер пять, белобрысый гигант, обогнавший даже Гошу - думаю, к десятому классу рост его был около метра девяносто. Далее - по росту, Володя был около метра восьмидесяти пяти, я не дорос сантиметра на два, а смуглый, похожий на цыгана Андрей отставал сантиметров на семь.
       Все вместе мы в начале девятого класса создали рок-группу. Я играл на клавишных, Гоша - на соло-гитаре, Володя был басом, Толик - брал аккорды сопровождения и пел, а Андрей оказался довольно талантливым ударником.
      
       Ни гитар, ни ударных, ни колонок, ни усилителей у нас не было. Вернее, было, скидывались, занимали, клянчили у родителей пятерку. У меня была органола "ФАЭМИ" карманного формата - три октавы и шесть звуков, продавалась в "Военторге" за 40 полновесных рублей. Но это совсем другая история, как и все, что связано с этим несостоявшимся музыкальным коллективом.
       День рождения у Гоши был, кажется, в феврале. Десятый класс, хрипящие пластинки рок-н-рольных классиков, родителей дома не было, свет погашен, вино...
      
       -Чик-чирик, - пропела входная дверь, и на пороге появились Мишка с Викой. Они были покрыты блестками снежинок, свежие, смеющииеся.
       - Не ждали, - заорал Мишка, - а у нас кое-что было! И он распахнул шубу.
       У него были две бутылки хорошего по тем временам портвейна.
      
       ***
      
       Для того, чтобы понять смысл происходящего, следует перенестись в ту забытую эпоху и рассказать историю главных героев. А это будет непросто.
      
       Я до сих пор помню, как впревые увидел Мишку - случилось это вскоре после нашего переезда в микрорайон, в августе после окончания четвертого класса.
      
       В заводи Канала имени Москвы, неподалеку от моста, по которому проходит Ленинградское шоссе, была станция проката лодок. Вот мы и гребли на плоскодонке, и вдруг увидели лодку, набитую жизнерадостными мальчишками. Они опускали в воду сетку с хлебными крошками, в надежде вытащить из воды рыбешку. Руководил мелюзгой плотный мужчина весьма необычного вида со шкиперской бородкой.
      
       - Осторожнее, - голос у него был медовым. - Опускайте прямо, теперь ждем.
      
       Я раскрыл рот. Уж очень хотелось поглядеть на пойманную рыбешку.
      
       Неожиданно один из мальчишек высунул язык и начал дразниться. Это был Мишка.
      
       От Мишки слегка отсвечивало ореолом "золотой молодежи", хотя настоящие ее представители не жили в блочных пятиэтажках на окраинах столицы. Отец его был профессором Института стран Азии и Африки, известным специалистом по средневековой Индии и автором нескольких научных монографий. Довольно-таки пожилой дядя с резной тростью красного дерева (он хромал), шкиперской бородкой и барскими манерами, он более всего напоминал старорежимного помещика, невесть каким образом оказавшегося в Москве того славного периода, который впоследствии назовут застоем.
      
       У Мишкиного отца были знакомства и связи, так что в будущем своем сынок был уверен, и вел себя соответственно - нагловато и вызывающе. Мишка решил стать журналистом и уже в начале девятого класса начал публиковать статьи в "Вечерней Москве" и почему-то в "Советском Спорте". Профиль профессора-барина из престижного учебного заведения, связанного с органами и центральным комитетом незримо просвечивал сквозь строчки, и в школе с Мишкой не связывались, прощая ему многочисленные шалости и юношеский нигилизм.
      
       А мы все смотрели на него с легкой завистью: вроде бы такой же как и мы, разгильдяй и троечник, ан нет... Что дозволено Юпитеру.
      
       Вика была супермоделью нордического типа, фигурка как у куклы Барби, а личико с картин Ботичелли. Спустя несколько лет я осознал, что фамилия у нее была знаменитой, уж не знаю, находилась ли она в родстве со знаменитым русским физиком, уехавшим в Америку в начале 20-х годов. Все мальчишки охали и ахали глядя на нее, я тоже. До сих пор помню, как однажды, весной перед окончанием седьмого класса в школу приехал цирк. Усталые актеры выступали в актовом зале, дети бесились, я дурачился и Вика она мне улыбнулась. Я улыбнулся ей, она ласково потрепала меня по голове, целый день блаженства.
      
       Но счастье скоро закончилось - в восьмом классе Вика покинула нашу школу и перешла во что-то очень престижное и специализированное. К тому времени она уже была мастером спорта по гимнастике и собиралась выступать в составе сборной СССР. Красавица, спортсменка, впоследствии наверняка и комсомолка. Ни строчки из песни не выкинешь.
      
       В общем, то, что Мишка пришел на день рождения с Викой было почти что естественно. Элита. И легкая зависть, смешанная с ощущением собственной неполноценности.
      
       ***
      
      
       Мишка тут же выпил стакан, показным жестом обнял Вику, потом про нее забыл и начал хохмить - он всегда был душой компании и извергал из себя фонтан глупостей, острот и анекдотов.
       - Здравствуй, Вика, - тихо сказал я. Она показалась мне грустной.
       - Ой, привет, как ты изменился.
       - Ты тоже. Пару лет не виделись. Как у тебя дела, все в спецшколе?
       - Да, - загадочно сказала она.
       - И как успехи? Уже золотые медали висят?
       - Пара бронзовых есть, а для золотых еще работать надо, - Вика помрачнела, и я пожалел, что задал этот вопрос.
       - А у нас все по-прежнему, - попытался я сгладить бестактность. - Классы слили, теперь у нас половина из "А" и из "Б", ну ты наверняка знаешь, может быть Мишка рассказывал.
       - А куда поступать будешь?
       - Еще толком не знаю. Попробую в Университет, а если не получится...
       - Миша на журналистику собирается.
       - Слышали, знаем, он статьи печатает, вся школа об этом говорит.
       - А помнишь, как к нам в школу цирк приезжал. Ты тогда мне улыбался, такой забавный был, я тебя по голове погладила. И знаешь, целый день об этом думала.
       - Ужас какой, - поморщился я, хотя где-то внутри у меня сорвался маленький рычажок. Я ведь тоже об этом помнил...
       - Почему ужас?
       - Да нет, я не так сказал. Я тоже это вспоминаю иногда. Ты была... очень красивая, - выдавил я из себя.
       - А сейчас что, подурнела?
       - Да что ты, Вика! Ты ужасно красивая...
       - Вот так, стоит на секунду отвернуться, и подругу уводят! - Мишка появился в коридорчике. - Вы чего это здесь обсуждаете?
       - Наш класс вспоминаем. Помнишь, как весной цирк приезжал и выступал в актовом зале?
       - Помню, фокусник там был прикольный. Но не об этом речь, я думаю, что бы нам с собой унести.
       - Чего? - удивился я.
       - Я из гостей всегда что-нибудь уношу. Или выпивку, или предметы интерьера. Вот, зонтик, например, чего, Вика, хороший зонтик? - Мишка извлек из стенного шкафа старенький черный зонтик сталинского образца.
       - Ну прекрати, Миша, в конце концов, неудобно.
       - Почему же? У меня такой творческий образ, а образ нужно поддерживать. Пошли? Нам еще к Витьке надо завалиться.
      
       Вика стрельнула в меня извиняющимся взглядом и начала натягивать шубу.
       - Спасибо, Гоша. Спасибо, друзья, извините, если что не так, мы только на секундочку заскочили. Вот зонтик нам зимой пригодится, простите. Снегопад на улице, если что - вернем.
      
       - Чудной он все-таки, - скривился Толик. - А у тебя на пленке есть Deep Purple? Мой, любимый, Some on the Water. Поставь, а?
      
       Пока музыканты занялись поисками любимой записи, я вышел на лестничную клетку покурить.
      
       - Вика, - слышалось снизу. - Ну перестань глупости болтать.
       - Надоело, слышишь. Мальчишество, показуха. Зонтик этот.
       - Ах, какие мы нежные! Иди, возвращайся к Гоше, я тебя не держу.
       - И Витя твой дурак, еще хуже тебя. Воображет, что он гений, а сам...
       - Ладно, пока. Я пошел, а ты делай что хочешь.
      
       Дверная пружина заскрипела. Я услышал всхлипывания.
       - Мишка, Миша, подожди!
       Дверь хлопнула еще раз и стало тихо.
      
       Я разозлился - Вика была богиней, сошедшей с картин Ботичелли. А божеством пренебрегать было нельзя.
      
       В квартире был полумрак. Гудел Smoke on the Water, а Люда, наша временная певичка, решительно схватила меня за руку и предложила танцевать.
      
       И я решительно согласился.
      
       ***
      
       Судьбы людей интересны, если проследить их в исторической перспективе.
      
       Мишка поступил на журналистский факультет МГУ. В конце первого курса они с приятелями напились, взломали дверь в
       квартиру соседей. Дружки забрали деньги, а Мишка как всегда - зонтик, творческий образ. Проходило это по статье "кража со взломом", на этот раз отцовские связи не помогли. В результате Мишку посадили на пять лет. Как-то раз я встретил на улице его отца, он с трудом ковылял по асфальтовой дорожке, расшибая талый снег все той же тростью красного дерева. Казалось, что он постарел лет на двадцать пять.
      
       А через шесть лет я увидел вернувшегося Мишку, повзрослевшего, худого, с озлобленным и каким-то желтоватым лицом, на котором выросла бородка. Бородка делала его еще больше похожим на отца. Мишка в одиночестве гонял мяч на стадиончике между домами, на котором мы когда-то играли в хоккей.
       - Привет, - помахал я рукой.
       Мишка поглядел на меня, лицо его на секунду исказилось. На приветствие он не ответил - теперь мы жили в разных мирах. Мне было неловко, ему, видимо, тоже.
      
       Пару лет назад мне рассказали, что смутные времена пришлись Мишке очень кстати. Он занялся бизнесом, скупал всякие развлекательные заведения. Подробностей не помню, поразило меня то, что он стал владельцем кинотеатра моего детства. Того самого, в котором мы вместе смотрели мультфильмы, приключения желтых чемоданчиков и "Солярис".
      
       Толик поступил в авиационный институт, но завалил сессию, был отчсилен и ушел в армию. В Афганистан не попал, служил где-то на Украине. Потом работал машинистом в метро, я его встречал, он даже вел поезда, в которых я ездил на работу. Говорят, он спился.
      
       А вот Андрюха, наш ударник, был в Афгане. Выжил, вернулся мрачным. Я встретил его в автобусе много лет спустя, и общения не получилось. Мы теперь тоже жили в разных вселенных.
      
       Сам Гоша, наша соло-гитара, поступил в автодорожный институт, закончил его, стал инженером, женился на дочке кого-то очень ответственного и партийного, и вовремя ушел в бизнес. Сейчас он преуспевающий, холеный бизнесмен, руководитель фирмы, поставляющей дорожный щебень не только России, но и всем бывшим республикам. Не пьет, не курит (мы встречались пару лет назад), полон оптимизма и внушает его другим.
      
       Так и хочется сказать: здравствуй племя молодое, незнакомое. А ужас-то в том, что очень даже знакомое.
      
       А вот Вику я больше ни разу не встречал. Она так и осталась в памяти юной красавицей с фигурой кукды Барби и лицом девушки с картин Ботичелли. Я вспоминал ее, проходя по залам Пушкинского музея. А теперь вспоминаю этот забытый день рождения, запуская Adobe Illustrator - они будто в насмешку выбрали эмблемой ее лицо . Утешает только то, что ни одна моя знакомая не была похожа на Джоконду.
       Номер семь. Люда
      
       На дворе стояла зима. Обычная Московская зима, может быть такими были зимы в детстве, до наступления глобального потепления, может быть память подводит. Но все было как по-писаному: к 7 ноября выпадал мокрый снежок, а в декабре ударяли морозы. К концу декабря, бывало, на улице было минус тридцать, квашеная капуста около балконной двери промерзала до основания, где-то лопались трубы и замерзали дома. Об этом говорили с ужасом, но почему-то дома было всегда тепло, горячая вода текла из кранов, автобусы и троллейбусы ходили каждые пять минут, в метро было чисто, и директор нашей школы торжествующе говорила: "Пускай враги клевещут".
      
       После нового года мороз спадал, на улице вечерами было минус пятнадцать, снег хрустел под ногами и переливался загадочными блестками в свете фонарей. Жизнь продолжалась, а мы в актовом зале репетировали. У каждого свой культурный контекст, при этом слове мне всегда вспоминаются "Веселые ребята" с Утесовым.
      
       - Мы ретепети... ровали.
      
       Мое поколение, как и несколько предыдущих и последующих, были помешаны на рок-музыке. Шипящие записи на магнитофонных бобинах (да, бывали и такие, у родителей был ящик с зеленым глазком индикатора и кучей катушек), магнитофон "Романтик", кассеты были тогда новинкой, а исследовательский центр компании Филипс в Эйндховене даже и не помышлял о производстве компакт-дисков. Музыку записывали и переписывали, пытаясь прислушаться к невнятному английскому бормотанию. Пластинки продавали фарцовщики около ГУМа, бывало, что их доставали по большому блату, через знакомых. Стоило это дорого, хороший диск шел по двадцать-тридцать рублей. Счастливые обладатели незаезженных записей были нарасхват, почти что народными героями. Загаодчные и будоражущие названия Genesis, Black Sabbath, Pink Floyd, не говоря уже о Битлах и Роллингах, записи эти можно было слушать часами. Кофе, сигареты и музыка.
      
       А по радио гремела "Встреча с Песней" и "Запоздалая бродит гармонь". Советская эстрада была представлена Песнярами и шедевром "Веселей ребята, выпало нам, строить путь железный, а короче - БАМ".
       - А короче, Бум! - хохмили мы. - Бабах... Бубух.
      
       Ну и конечно же, супер-хит детства "По волнам моей памяти" Давида Тухманова был полнейшим откровением. Вдруг появилась пластинка почти что роковой музыки. И, что самое странное, пели по-русски. А это было неправильно, так нам тогда казалось.
      
       Говорили, что есть несколько крутых групп, вроде как в Ленинграде играют клевые чуваки, называются "Аквариум", кто-то им, кажется, усилитель одолжил....
      
       Материя, как известно, не терпит пустоты. И в девятом классе мы создали рок-группу. Ребята довольно неплохо играли на гитаре, ударник чувствовал ритм, я наяривал на фортепиано и завывал портативной органолой ФАЭМИ советского образца. Какой-никакой, а органчик, и звуки из нее удавалось извлекать душераздирающие.
      
       Школьная администрация возмутилась, но вскоре взяла репертуар под свой контроль. Бесшабашная песня про "БАМ" в рок-интерпретации вполне удовлетворяла идеологическим установкам, а всякие Smoke on the Water и переложения Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера нам прощались, как модные веяния чуждой культуры и досадные отрыжки буржуазного образа жизни. В конце концов, будущим строителям коммунизма и всяких транссибирских магистралей тоже нужно было повеселиться перед вечным укладыванием шпал в не менее вечной мерзлоте и всегда досрочным выполнением пятилетних планов. Сказывалось идеологическое разложение Брежневской эпохи.
      
       К тому же, в школе действовал театр, руководительницей которого была наша преподавательница литературы, Нелли Сергеевна, умница-тетка, связанная с художественной элитой того времени. Как-то раз она затащила к нам с концертом Высоцкого, потом был скандал - ему скидывались по два-три рубля, ее выгоняли из школы, но не выгнали. Спектакли мы сопровождали рок-музыкой.
      
       У нас были безумные проблемы с аппаратурой - стоила она дорого, гитары были наполовину самодельными, колонки и усилители брали взаймы, выменивали, а уж ударные - это был предел мечтаний. Каждый раз барабаны с тарелками приходилось добывать ценой невероятных усилий, помню, что на подшефном предприятии "Алмаз" был куплен приличный комплект, который нам давали под честное слово на сутки во время выступлений.
      
       Зато остались в памяти зимние вечера, желтые огоньки за окнами, аккорды, полумрак, сигаретный дым, портвейн, шипение усилителей и ожидание чуда.
      
       Вершиной нашей музыкальной карьеры стал щкольный новогодний вечер. Мы довольно прилично сыгрались, в зале танцевали. Моя органола завывала - я сделал самодельную приставку с кучей тумблеров и ручек, спаял ее наобум, методом подбора. Что-то внутри органичка срывалось в режим хаотической генерации шума, булькало и гремело, всем это ужасно нравилось по молодости и неопытности впечатлений.
      
       В разгар торжества, при заключительных аккордах песни "Yellow River" я с энтузиазмом вывернул потенциометр, и органола отчетливо произнесла "Пошел на хуй", после чего начала шипеть и плеваться.
      
       Актовый зал замер. Концерт не прервали, мы переглянулись и сбацали что-то отечественное с патриотическим комсомольским задором. В перерыве ко мне подошла завуч. Я ссылался на хитрые свойства электроники и клялся в том, что ничего такого не имел в виду, это было чистой правдой.
      
       В результате обо мне начали распространять легенды. Спустя много лет дальние знакомые дальних знакомых спрашивали - а не ты ли это, который заставил орган матом ругаться....
      
       Новогодний вечер был признан успешным. Свой собственный музыкальный коллектив, - хмм, - директриса морщила лоб. - С одной стороны, конечно, риск, с этими музыкантами и тлетворным влиянием хлопот не оберешься, с другой стороны, при правильном идеологическом руководстве репертуаром.... Художественная самодеятельность, однако. Даже в армии дело почетное.
      
       Пик нашей славы пришелся на январь. Школьные каникулы закончились, началась четверть, а с ней и репетиции. Мы чувствовали себя уверенно. Утвердив у администрации репертуар, в котором значились комсомольские песни, мы получили некоторую свободу и тут же взялись за Smoke on the Water и прочие буржуазные безобразия. Понятное дело, что безобразия начали сопровождаться другими, по нынешним временам вполне невинными - сухим вином и портвейном.
      
       И тут произошло ужасное - в нашем коллективе появилась женщина.
      
       ***
      
       Дело в том, что наш солист Гоша пел хреново. Его исполнение годилось для сопровождения гитарных аккордов, но не более того. У остальных дела были не лучше. В частности, у меня голоса вообще не было, как-то раз попробовав спеть пару куплетов я понял, что к микрофону мне лучше не подходить.
      
       - Солист нам нужен, - после стакана портвейна к Толику пришло озарение. - Или солистка.
       - Баба? - Содрогнулся Гоша. - Это конец нашей группы, что ты говоришь!
       - А вот Людка неплохо поет, говорят. Давай ее послушаем.
       - Ни одной группы нет, в которой бабы поют, - решительно заявил Андрей.
       - Да? А про Аббу слышал? Тоже бабы, а какими популярными стали, - возразил Толик.
      
       Люда была приглашена на репетицию. Она была не в моем вкусе - чуть полновата и вульгарна, с черными глазами, возможно сказывались цыганские гены.
       - Ну, и что ты умеешь? - вяло спросил Гоша.
       - Все умею, - Люда взяла микрофон. - Вы играйте, а я подпою.
      
       Она действительно умела петь. Голос был сильным, глубоким. Все наши проигрыши и песенки звучали по-новому.
      
       - Е- мое, - Гоша обхватил голову руками. - Она гениальна.
       - Я тебе говорил, - Толик ухмылялся. - А ты - баба, баба...
      
       Черт его знает, откуда она взялась, эта Людка. Заводная и бесшабашная, она курила и пила наравне с нами (смешно это читать, вспоминая о шестнадцатилетних мальчишках). Она была женщиной, это чувствовалось и слегка раззадоривало нас, поэтому музыка получалась энергичной. Я тогда записывал репетиции на кассетный магнитофон "Юность". Благодаря качеству воспроизведения, наши композиции были неотличимы от классиков рок-н-ролла, и это внушало смутную надежду.
      
       В вечерние часы школа была пуста. Уходили домой преподаватели, заканчивались классы музыкальной школы, уборщица тетя Таня мыла тряпкой коридоры, Часам к девяти старшеклассники были предоставлены самим себе. Мы сидели в "пионерской комнате" и курили, допивая остатки портвейна.
      
       - А ты, Людка, молодец, - устало сказал Андрей, наш ударник.
       - А ты симпатичный парень, чего стесняешься, - вдруг сказала Людка и погасила сигарету.
       - Я стесняюсь? - Возмутился Андрей.
       - Ну, пошли. Боищься? В учительскую.
       - Уй, блин, - только и сказал Гоша.
      
       Они вернулись через двадцать минут, раскрасневшиеся и дрожащие.
       - Что смотришь? - Спросила Люда. - Завидуешь?
       - Да нет, что ты.
       - Выпей лучше, мальчик, - цинично сказала она. И я выпил.
      
       ***
      
       В конце января нас послали на какой-то городской смотр вокально-инструментальных ансамблей. Толик был с похмелья, Гоша опоздал, аккорды мы взяли неправильные и все было плохо. Я понял, что коллектив наш обречен, когда услышал выступление группы из забыл уже какой школы. Ребята были сыграны так, что каждый аккорд заставлял вздрагивать, будто по телу проходил электрический ток. У них, впрочем, был профессиональный руководитель: слегка перезревшая тетушка в короткой юбке.
      
       - Все, просрали все, просрали, - ревел Толик и пытался ударить ногой фонарные столбы
       - Да уж, этим мы в подметки не годимся, - подтвердил я.
       - Зато у Людки голос хороший, - бодрился Гоша. - Ничего, сыграемся, и еще им покажем....
       Показали мы по полной программе на 23 февраля. Для кого-то это был день советской армии, для меня еще и день рождения сестры, а для прочих- канун открытия исторического съезда КПСС. Но это было чуть позже.
      
       ***
       В начале февраля мы в очередной раз играли почти до десяти вечера.
      
       - Проводи меня, - вдруг сказала Люда. - Мы же рядом живем.
       - Ну я тащусь, - скривился Андрей. - Пока, желаю счастья молодым.
      
       Я чувствовал себя неловко. Мы шли по дорожке между домами, в окнах горели тусклые лампочки Ильича.
       - Ты на меня не сердишься? - спросила Люда.
       - Да нет, за что?
       - Ну что я тогда с Андреем ушла. Между прочим, он целоваться не умеет.
       - Правда? - я почувствовал игру. Андрей был взрослым, по крайней мере по психологическему возрасту он обгонял нас на несколько лет. В семье у него были нелады, отец пил и скандалил, Андрей несколько раз убегал из дома и жил черт его знает где.
       - Не веришь?
       - А что он еще не умеет? - с замиранием сердца спросил я.
       - Да ничего, - поморщилась Люда. - А ты знаешь, мне интересно, как ты целуешься.
       - Нормально вроде бы - сердце у меня забилось.
       - Молодец. Я тебя сразу приметила.
      
       Снег все скрипел под ногами. Я чувствовал, что это неправильно, фальшиво, но ничего не мог с собой поделать, пространство расслаивалось и щеки горели.
      
       - Не знаю, - зевнула Люда. - Не знаю, получится из меня певица, или нет.
       - У тебя правда хороший голос и слух.
       - Спасибо. Ну что, поцелуешь меня? Она посмотрела мне в глаза, приоткрыла рот и вдруг показалась безумно вульгарной. Даже пахло от нее какой-то дешевой косметикой и сладкой губной помадой. Желание сразу исчезло.
      
       - Ну пока, - я осторожно, даже брезгливо чмокнул ее в щечку.
       - Спокойной ночи, - разочарованно сказала она.
      
       Жила она в пятиэтажке рядом с моим домом. Идти до подъезда было сто метров от силы. Я обернулся. Она смотрела мне вслед, будто не понимая, что происходит.
      
      
       ***
      
       Развязка наступила 23 февраля. Мы утопили в вине творческую неудовлетворенность и злоупотребили по всем возможным поводам, кроме предстоящего завтра съезда КПСС. В результате чего Толик не удержался, и опустошил содержимое желудка прямо на невесть откуда взявшуюся преподавательницу истории, а что гораздо хуже - на свежий транспарант с изображением генсека Брежнева, выступающего перед народом.
      
       Нас исключали из школы, комсомола, и что там еще было? Октябрят, что ли.
      
       А Лида, если не ошибаюсь, стала подругой Валерки, главы районных хулиганов, которого все боялись.
      
       Спустя пару лет я увидел их - она располнела, несколько длинноволосых парней сидели на детской площадке, а Валера бузил. Лида уговаривала его - "Ну Валера, ну миленький". Тот отвечал что-то вроде "уйди, сука". Я постарался пройти незамеченным, но мне это не удалось.
       - Эй, смотри, музыкантик ваш идет, - проревел Валера. - Чего не здороваешься, своих не признаешь?
      
       Бить меня, впрочем, не стали, отнеслись уважительно - слава музыканта-матершинника еще несколько лет вибрировала в микрорайоне.
      
       А курсе на четвертом института я увидел ее в очереди в винный отдел - там продавали диковинный эфиопский джин со странными письменами, знакомыми прадеду Пушкина и изображением антилопы на этикетке. Меня всегда волновал вопрос - откуда в степях Эфиопии можжевельник, неужто из России выписывают....
      
       Людка была толстой как корова, совершенно спившейся, с синяком под глазом, в рваной куртке, из которой торчали клочья свалявшегося пуха.
      
       - Ну сука буду, верну, дай пива бутылочку, падла, - кричала она и размазывала слезы по лицу.
      
       Я тогда испугался, что она меня узнает, но тут какие-то мужички отвели ее в сторону и угостили вином. Выходя из магазина я услышал, что над микрорайоном звучит ее голос, слегка хрипловатый, но до сих пор сильный.
      
       Пела она совсем не Deep Purple. Что-то из классики советского периода, кажется "Синий платочек". Потом она заплакала.
       Номер Восемь. Оля
      
       Я жил на пятом этаже, окна квартиры на последнем этаже хрущевской пятиэтажки смотрели в мои. Там жила пожилая пара - старенький профессор-армянин и пожилая русская женщина с седыми волосами. Вся комната была заставлена книжными шкафами. Старичок все время что-то читал, доставал книги из шкафа и подолгу сидел за письменным столом около окна. Мой письменный стол, за которым я делал уроки, а потом готовился к экзаменам тоже стоял около окна. Хуже того, у нас были одинаковые настольные лампы советского образца из темно-коричневого эбонита с выключателем-кнопочкой на плафоне.
      
       - Профессор, - уважительно говорили о нем бабуси. - Вроде и по-нашему разговаривает, а как-то непонятно.
      
       С каждым годом старичок становился все дряхлее. Я встретил его на дорожке около дома солнечным мартовским днем, снег уже отсвечивал синевой и начинал подтаивать.
      
       - Природа, молодой человек, - профессору хотелось поговорить. - Каждый год один и тот же неизменный цикл, - у него был легкий акцент. - И под снегом старая трава, а весной, - он начал ковырять стариковской палочкой снег, - весной здесь вырастет новая. Но она не могла возникнуть без старой.
       - Да, - согласился я, чувствуя неловкость. Почему-то старички и старушки меня любили.
       - Вы молоды, друг мой, и принимаете это как должное. А в моем возрасте, - он усмехнулся, - мы становимся эгоистичны. Нас интересует только одно: доживет ли наша бренная плоть до следующей весны, или эта будет последней. Да. - Он задумался. - Но это не умаляет прелести пробуждающейся природы. Сладости познания.
      
       Я растерялся. Мне хотелось спросить о том, чем он занимался, но спешил и нетерпение показалось на моем лице.
       - Идите, молодой человек, идите, не слушайте старика. Я просто греюсь на весеннем солнышке, - он с трудом сделал несколько шагов и опять начал ковырять палкой снег. - А ведь всего несколько лет назад я бегал по этой дорожке. Sic Transit, как говорили римляне.
      
       Он умер следующей зимой. Из дома вынесли гроб, взвыл оркестр, а женщину с седыми волосами поддерживали под руки солидные мужчины в пальто, возможно его ученики. Квартира стояла темной несколько месяцев, - видимо она куда-то уехала, но потом в комнате снова зажегся свет. В ней появился голубой экран телевизора и до ночи светился сквозь тюлевые занавески. Одиночество...
      
      
       Я сдавал экзамены за четвертый курс института. Впереди было лето, вернее оно уже наступило. И однажды вечером я увидел, что на кухне вместе с вдовой профессора-армянина сидит молодое создание с ярко-рыжими, волнистыми волосами. Девушка пила чай и оживленно о чем-то рассказывала. Она была красивой. И рыжей. К рыжим я был неравнодушен по какому-то странному свойству генетической наследственности.
      
       Нет, эта красавица не была случайной гостьей. Она сидела на кухне и на следующий вечер, и через один, и через неделю. Иногда мне казалось, что она смотрит в мое окно. Однажды я столкнулся с ней на улице, девушка бросила на меня пронзительный взгляд, похоже, что она меня узнала.
      
       Игра в гляделки продалжалась еще несколько дней. Я готовился к последнему экзамену, она тоже сидела дома за письменным столом покойного армянина, что-то зубрила и обхватывала голову руками. С каждым днем она нравилась мне все больше. Мы давно заметили друг друга, и в один прекрасный день я не выдержал и помахал ей рукой.
      
       Рыжая встрепенулась и удивленно посмотрела на меня. Потом показала на себя пальцем, жест этот означал "а вы ко мне обращаетесь?". Я утвердительно покачал головой.
      
       Она пожала плечами, - "что вы хотите, молодой человек?"
      
       Тогда мне в голову пришла идея. Я взял несколько листов белой бумаги и написал на них цифры моего телефона. Покрутил рукой по воображаемому диску (цифровых аппаратов тогда не было) и начал показывать листочки в окно. Четыре. Пять. Один.
      
       Она удивленно смотрела на меня, потом догадалась и кивнула головой.
       - Привет, - дышала она в телефонную трубку. У нее был мягкий голос ласковой домашней кошки.
       - Ага, хорошо, что догадалась. Тебя как зовут?
       - Оля.
       - А меня Саша. Очень приятно. Экзамены замучили?
       - Они, проклятые. Я с ума сойду. Еще эта жара.
       - У меня тоже экзамены. Голова раскалывается. Может быть прогуляемся?
       - С удовольствием.
       - Ну выходи минут через десять. Заодно и познакомимся.
      
       Она стояла около подъезда в обтягивающих белых брюках и маечке, губы были ярко накрашены. У Оли были ярко-зеленые глаза, классическая рыжая ведьма. Кровь ударила мне в голову, дыхание перехватило и в этот момент я понял, что пропадаю.
      
       ***
       Мы шли по дорожке вдоль линии железной дороги, осторожно нащупывая струны друг друга. Оля была дальней родственницей вдовы профессора. Жила она в Горьком (Нижнем Новгороде), работала преподавателем фортепиано в музыкальной школе, а в Москву приехала сдавать госэкзамены - Оля заканчивала заочный факультет педагогического института.
      
       Через две недели она должна была исполнять первый концерт Гершвина для фортепиано с оркестром. Загвоздка была в том, что у вдовы не было фортепиано, и Оля занималась в каком-то клубе у черта на куличках. Сердце мое забилось, пианино "Заря" стояло в моей комнате, родители возвращались домой не раньше шести вечера.
       - Да нет, я же буду мешать, - смущалась Оля.
       - Какая ерунда, - фыркал я. - Я обожаю Гершвина. Занимайся сколько хочешь, - при этих словах у меня прыгало сердце и что-то сладко ныло внутри. Потом мы говорили о литературе и зашли в лесопарк.
       - Какая жара в этом году, - сказала Оля.
       - А вот скамеечка в тени, - сообщил я. - Давай посидим немного.
       Мы сели. От нее пахло какой-то особенной свежестью, я не вполне понимал, что я делаю и не в силах совладать с собой дотронулся губами до ее лица.
       - Ты что? - вздрогнула она, но было поздно. Впрочем, она была не против.
       - Ты очень красивая, - сказал я.
       - Да, чувствую, я хорошо подготовлюсь к экзамену, - обреченно сказала Оля, и мы рассмеялись. Барьеры пали, я больше не сдерживал себя.
      
       Домой мы возвращались опьяневшие и всклокоченные. Уже смеркалось, бабуси у подъезда бросили на нас любопытные взгляды.
       - Где ты шлялся, - возмутилась мама. - Бог ты мой, кто перепачкал тебя помадой?
       - Где? - невинно посмотрел я.
       - Да у тебя все щеки измазаны. Учти, своих детей будешь кормить сам!
       - Буду, буду, - буркнул я и удрал в свою комнату.
      
       В квартире напротив зажегся свет. Оля помахала мне рукой, но тут же сделала серьезный вид - в комнату вошла родственница и задернула шторы.
      
       А я поставил пластинку Гершвина и прослушал ее несколько раз.
      
       ***
       Ах, эти летние романы. Эти вечера в тусклом свете фонарей, деревья и поцелуи. Эти репетиции у меня дома. Я с грехом пополам сдал последний экзамен и был свобден, Оля нервничала. Она целовалась, закатывая глаза и говоря "что же я делаю", потом отталкивала меня и сердилась. У нее не получалась заключительная часть, а я уступал, проявляя старомодное джентельменство.
      
       - Подожди, подожди несколько дней, - шептала она, и я подчинялся.
      
       Наш роман не прошел незамеченным, - бабуси шептались.Однажды вечером мама заявила, что должна со мной поговорить.
      
       - А что такое? - я невозмутимо пожал плечами.
       - Я хочу знать кто она, - поджала губы мама.
       - Девушка. Хорошая, красивая, умная. Какое твое дело.
       - Видишь ли, мне сказали, что она иногородняя.
       - Ну и что?
       - Да нет, ничего. Но видишь ли, вдруг вся эта ваша любовь просто способ получить Московскую прописку.
       - Ну что ты говоришь, - возмутился я.
       - К сожалению, мы живем в сложном мире, - вздохнула мама. - Вы уже притча о языцах у соседей. Мне неловко домой идти, на меня все эти бабуси смотрят так, что я готова сквозь землю провалиться.
       - Да пошли они.
       - Пошли-то пошли, конечно. Но все же будь осторожен. В жизни бывает всякое, ты слишком наивен.
       - Мама.
       - Да, да, все были молодыми. Не нравится мне это.
      
       Лицо мое горело. Я был влюблен и все остальное не имело ни малейшего значения.
      
       Наконец пришел день экзамена. Я был в зале на ее выступлении, играла Оля замечательно. Оркестр слегка сбивался. Она получила красный диплом с отличием. А вечером ее курс отмечал выпуск в ресторане "Прага". Мне туда вход был заказан, я ждал Олю около остановки троллейбуса с букетом цветов.
      
       Она была в белой юбке, красивая и счастливая. От нее пахло вином, и алкоголь способствовал раскрепощению. Мы уединились на какой-то лавочке под деревьями, казалось что еще немного, и мечты мои сбудутся.
       - Ты с ума сошел, - смеялась Оля. - Ты что!
       - Ага, - подтверждал я, - сошел с ума. Сумасществие и страсть бывают полезны.
      
       И тут появилась профессорская вдова.
      
       - Вот вы где, - сказала она с неприязнью глядя на меня. - Оля, разве так можно, я же волнуюсь. Уже полночь, а тебя нет.
       - Здравствуйте, - выдавил я из себя, (уж полночь, а Германа все нет - звучало против воли в ушах)
       - Добрый вечер, Саша. Оля пойдем домой, и , кстати, поздравляю.
       - Не сердитесь на нас, - смутился я. - Вы знаете, мы с Олей давно уже встречаемся, мы ждали этого дня.
       - Я уже капли сердечные пила, - продолжала вдова. - Я торт купила, жду тебя уже пять часов, с семи вечера.\
       - Извините нас, - буркнул я, но вдова сверкнула глазами.
      
       На следующий день Оля была заплаканной. Родственница воспитывала ее всю ночь, уж не знаю почему я ей не приглянулся. Пойти ко мне домой она отказалась - вдова пристально шпионила за нами из окна, мы взялись за руки и поехали на выставку в художественный музей, кажется в Москву привезли коллекцию Дали.
       В музей стоял длиннющий хвост, солнце пекло, и поглядев на это безобразие мы удалились на бульвар, нашли камейку в тени и целовались на ней до вечера.
      
       На следующее утро Оля уезжала в Нижний. Слезы, адреса, телефоны, обещания писать, и прочее.
       А я уезжал на практику в Ригу, а потом на неделю в Питер.
      
       На следующее утро какая-то бабка из нашего дома пристала ко мне.
       - Да она со всеми мужиками гуляла, - кричала она. - И не рыжая она вовсе, черная, красится. В Москву она хочет, лимитчица!
      
       Я старался не обращать на нее внимания и вспоминал старое, грубое правило, которое хорошо знал, но все же нарушил. Не живи, где ....
      
       Настроение, впрочем, было порядком подпорчено.
      
       ***
      
       Почерк у Оли был правильный, писала она фиолетовыми чернилами. Я складывал листочки в клеточку и писал ей. Уже толком не помню, что писал, нечто поэтическое.
       В конце июля она собралась в Москву - надо было получать какие-то документы, диплом... Всего на день.
       Я ждал ее на вокзале. Солнце светило нещадно. Поезд задержали, он простоял на каком-то перегоне и пришел с опозданием на несколько часов. Оля была взмокшей и измучанной.
       - Ну вот, теперь ты меня увидишь вот такой и разлюбишь, - сказала она, но тут мы начали целоваться.
       Я все-таки затащил ее к себе домой и решительно приступил к действиям.
       - Мне нельзя, - чуть не плача сказала она. - Нельзя мне сейчас.
       - Что такое не везет, - в глазах у меня потемнело. - Ну ничего, я по крайней мере знаю что ты действительно рыжая.
       - А что, - удивилась она, - у тебя были сомнения.
       - Какая-то идиотка сказала, что ты красишься.
       - Что? - она помрачнела. - Кто, да какое им дело, сплетникам.
       - Не знаю, может быть твоя родственница подговорила. Я ей почему-то не нравлюсь.
       - Какие сволочи. Хотя бы не говорили, что я Московскую прописку хочу?
       - Нет, до этого не дошло, - усмехнулся я и вспомнил разговор с мамой.
      
       Вечером мы пошли в кинотеатр повторного фильма - там шел мой любимый "Солярис" Тарковского. Так уж сложилось, что всех своих девушек я водил на этот фильм. "Солярис" был своеобразным экзаменом на культуру чувств.
      
       И тут случилось ужасное. Моя умница, красавица Оля начала скучать. В маленьком зале было душно, она пыталась обмахивать лицо сложенной газетой, пыхтела и совершенно не переживала проблемам человеческого духа и контакта цивилизаций, разворачивающихся на далекой межгалактической станции.
      
       - Господи, духота какая, - мы шли по Тверскому бульвару и она постепенно начала отходить.
       - А фильм-то понравился? - с опаской спросил я.
       - Хороший фильм. Извини ради бога, понимаешь, эти проклятые месячные...
      
       Ну конечно же, какой я тупица. Боже, как я мог плохо о ней подумать, идиот. Духовная близость была восстановлена.
      
       На следующее утро она уезжала. Какой-то педсовет в школе, ремонт, еще неотложные дела, мама.
       - Опять я тебя не увижу...
       - Приезжай, - сказала она. - Приезжай в гости, если сможешь. Я маме все объясню.
      
       ***
       Прошло три недели.
       - Я уезжаю к ней в гости, - решительно заявил я родителям.
       - Боже, - охнула мама.
       - Зачем тебе это? - спросил отец.
       - Не ваше дело. Я уже взрослый.
       - Взрослый-то взрослый, да дурь в голове.
       - У всех бывает дурь в голове, а дурь это или что-нибудь еще становится понятно потом.
       - Я глубоко надеюсь, что ты не наделаешь глупостей. Удерживать тебя права не имею. Будь осторожен, - мама поджала губы.
      
       И вот Нижний, мой любимый город, в котором я много раз бывал в детстве. Свежесть перелесков и лугов, вокзал, и Оля в том самом белом платье, в котором она была после вечеринки в "Праге". О, счастье, о предвкушение счастья, еще более сладкое, чем оно само. Я не помню, как мы добрались до ее квартиры, жила Оля в новом доме изумительной планировки, в Москве я таких не видел.
      
       - Это благодаря отцу, он был известным инженером на ГАЗе, - сказала Оля. Только получили квартиру пару лет назад, и он умер. А как он на виолончели играл, мои музыкальные способности - в него.
      
       Дома была Олина мама, она оказалась женщиной исключительно простой и даже деревенской.
       - Кушайте, кушайте, - говорила она, прекрасно все понимая. - И зачем вы из Москвы колбасу везли, нечто у нас колбасы нет? На заводе все в заказах дают. А хлеб у нас лучше, чем в столице. Настоящий, ржаной. Ну вы здесь осваивайтесь, с дороги отдыхайте, а я поехала - нам дачный участок дали, а Оля вся в своих делах, за огородом не ухаживает.
      
       Входная дверь хлопнула.
      
       - Ты хочешь сказать, что мы одни? - задохнулся я. - Диван, жаркое дыхание, запах старых книг - их в квартире было бесконечное количество, они занимали все свободное пространство.
       - Нет, - застонала она. - Мне опять нельзя.
       - Что? Это был злой рок судьбы, не иначе. Я почти потерял сознание.
       - Бедный, - вздохнула Оля. - Не везет тебе. Ну ты же не за этим приехал, правда?
       - Ну как тебе сказать, - застонал я. - Ну не только, скажем так. О, господи, какая жара.
      
       Я встал, покачиваясь добрел до кухни, взял чашку и налил в нее воды из-под крана. Вода сильно пахла хлоркой, я не обратил на это внимания.
      
       Через час интенсивного духовного общения мне стало нехорошо. В тот день в системе водоснабжения что-то сломалось, в результате у меня поднялась температура, началась сильная рвота и продолжалась два дня.
      
       После болезни в голове у меня были цветные разводы. Я что-то возбужденно говорил Оле про роман "Игра в бисер" Гессе, про последние повести, напечатанные в "Новом Мире", она удивлялась, ничего из этого не читала. Потом Оля сказала, что до сих пор с наслаждением читает "Трех Мушкетеров", а больше всего любит "На Горах" Мельникова-Печерского. И достала его с книжной полки. Мельников-Печерский пах тлением, почти трупным ароматом.
      
       Я стал чувствительным к запахам, от Оли пахло пряным дезодорантом и сладкой помадой. Даже ее грудь с розовыми сосками, казалось, пропахла помадой. Потом мы поехали куда-то гулять, в парке стояли гипсовые пионеры, царило запустение, и меня снова начало тошнить. Вернулась ее мама с дачного участка, пытливо посмотрела на нас и начала меня лечить какими-то каплями. От капель стало совсем плохо.
      
       В каком-то полубреду (у меня была температура) мы в последний раз остались одни. Оля отбивалась, я вяло настаивал на своем, и вдруг с ужасом понял, что мне ужасно скучно. В воспаленном сознании вставали видения - я добился своего, и этот запах сладкой помады и дезодоранта будет преследовать меня всю жизнь и вызывать тошноту, старые томики Мельникова-Печерского отныне будут составлять мое бытие, надо мной будут посмеиваться ироничные Московские друзья. И гемоглобин, гемоглобин, железо, вечные месячные, и снова хлорка из-под крана, и огород на дачке, и ржаной хлеб, и "Три Мушкетера".
      
       Оля включила телевизор. На экране прыгал молодой Леонтьев.
       - Ой, он же наш, Горьковский, - обрадовалась она.
       - Ах почему, почему, почему, этот светофор зеленый, - пел курчавый придурок.
       - Красавец какой, - охнула она. И музыка у него отличная. Хочешь леденец.
       - Не хочу.
       - Пососи, тебе лучше станет, - она заставила меня взять в рот мятную конфету.
      
       Это было последней каплей, - я бросился в туалет и в очередной раз опорожнил содержимое своего кишечника.
      
       Оля вызвала такси, она плакала, а я не понимал, где и зачем нахожусь. Не помню, как добрался домой. Болезнь медленно уходила, вместе с ней исчезало чувство.
      
       Через пару недель Оля приехала в Москву, Я был холоден и ссылался на болезнь. Она пришла ко мне домой, видимо уже чувствуя, что все кончено... Мы не были близки, но сдержаться было трудно. Наше прощание закончилось чем-то похожим на близость и ощущением пустоты и боли.
      
       Она не плакала. Только поцеловала меня и ушла. Это было красиво, и я понял, что был к ней чересчур пристрастен.
      
       - Соблазнил девку и в кусты, - обругала меня та самая бабка, которая несколько месяцев назад доказывала мне, что Оля красится. - Всю ночь рыдала, а ты, кобель проклятый...
      
       - Пошла ты на ..., - грубо сказал я. - Еще раз что-нибудь скажешь - с лестницы спущу. В мусоропровод засуну, старую дуру.
      
       Бабка заткнулась.
      
       ***
      
       Спустя много лет я оказался в Нижнем по делам. Какой-то почтовый ящик должен был отгрузить нам приборы, в памяти остались бесконечные накладные и беготня. Водители грузовиков напоили меня "Зубровкой" местного производства. Автобус катил по незнакомым городским кварталам, и вдруг я увидел знакомый дом.
      
       Здесь жила Оля, черт возьми. Да, конечно же. Я выскочил на улицу. Что я ей скажу, глупость. Я даже телефона ее не помню. Я вошел в ее подъезд. Фамилия до сих пор была на почтовом ящике. Две копейки, справочная. Телефон по адресу улица такая-то, дом 1, квартира 16.
       - Алло?
       - Кто говорит? - я сразу узнал голос ее мамы. Значит, она до сих пор жива.
       - А можно Олю попросить к телефону?
       - Кто спрашивает? - Насторожилась мама. - Оля здесь больше не живет, она замужем. Алле. Алле.
       Я повесил трубку.
      
       В тот вечер я долго играл на клавесине, невесть каким образом оказавшемся в квартире старых знакомых. Под окнами грохотал трамвай, а потом загрохотало на лестнице - к Марине пришел ее ухажер, местный милицонер, находившийся в состоянии среднего алкогольного опьянения.
      
       Дочка этого милиционера растет теперь в Калифорнии. А Марина несколько недель назад умерла от рака груди.
      
       ***
      
       Конец этой истории какой-то странный. Пару месяцев назад я включил телевизор, время от времени я смотрю русское телевидение. Шла передача клуба "Что, где, когда".
       Финальная игра. Симпатичные лица. Играли телезрители. Вопрос выпал... Десятиклассница Кристина, Олина фамилия, из Нижнего Новгорода задает знатокам вопрос.
      
       Умненькое личико, симпатичная девочка. Бог ты мой, не только фамилия, она была как две капли лица похожа на Олю.
      
       Я начал считать.
       Если бы я тогда не выпил воды из-под крана, моей дочке было бы двадцать четыре года. То есть Оля родила девочку через семь лет. Ну что же, все закономерно. Но какое умненькое личико. И как она похожа на маму. Я хотел засунуть кассету в магнитофон, или DVD диск, записать это личико, но передача закончилась.
      
       Такие вот дела давно минувших дней. Да и пятиэтажку снесли, Гугль врет - два года уж прошло. Господи помилуй, восемь рассказов о снесенных пятиэтажках. Девочки, я до сих пор вас люблю. Ведь вы всегда будете такими, какими я вас запомнил, молоденькими и страстными, нежными и злыми. Ну, а если не вы, то ваши дочки, или внучки (лет через двадцать - тридцать). Так уж устроена жизнь, и если задуматься, спустя некоторое время они тоже станут бабушками. Так победим!
      
      
      
       46
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Торин Александр
  • Обновлено: 17/02/2009. 113k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    • Оценка: 7.63*8  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.