Туз Галина
Во всем виноват Д. Хармс

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Туз Галина
  • Размещен: 31/08/2009, изменен: 07/10/2022. 13k. Статистика.
  • Эссе: Литкритика

  •   Какие-то красные ягодки... желтая обложка... салазки... слово "первопуток" в дательном падеже. Неясные ощущения - слишком мало для того, чтобы найти текст в Интернете. Зато я совершенно точно знаю, что автор стихов в книжке моего детства - югославский поэт. Сербский, наверное. Душан Радович? Драган Лукич? Йова Змай?
      Стихов про первопуток я так и не нашла, зато получила замечательного голубого зайца, умеющего приготовить обед и рассказывающего детям сказки (ну прямо "курица-красавица у меня жила"!) и капитана, который потерял в океане трубку.
      Я и сама как тот капитан. Растеряла все свои детские книжки, все то, из чего я теперь состою. Это подтверждается позавчерашним сном, из которого четко выплыла одна-единственная фраза - мне часто снятся слова - "Во всем виноват Д.Хармс!". Ну да, именно он во всем и виноват. И в том, что крошечные читатели его стихов, вырастая, всю жизнь спасаются от ужаса бытия в собственных фантазиях и в фантазиях литературы. И в том, что обыденность для нас - лишь повод сотворить из своей жизни нечто такое, что не поддается анализу и описанию. И в том, что идеи для нас, без сомнения, важнее самых необходимых для человека вещей - включая (о ужас!) любимую работу и родные стены.
      "Бегал Петька по дороге, по дороге, по панели. Бегал Петька по панели и кричал он: "Га-ра-рар!". Да сроду никто не кричит "га-ра-рар", играя в шоферов или в автомобили. Ну, трыг-дыг-дыг там или вообще не воспроизводящиеся на письме звуки, но только не "га-ра-рар", - а поди ж ты, это замечательное междометие так и просуществовало у меня в голове всю мою сознательную жизнь. Впрочем, в шоферов мы, кажется, не играли. Вот в семью - да. Помню, как я польщенно покраснела, когда Вовка Кудымов, самый зловредный хулиган нашего двора, решив все-таки играть с нами, вознамерился "создавать семью" именно со мной. В будущем Вовку ожидала высшая мера наказания за убийство - девушка с парнем сидели на лавочке во дворе, Вовка подошел: "А ты тут чё?.." И ударил молодого человека ножом. Там потом долго живые цветы кто-то оставлял, а мать Вовки сказала, что адвоката ему нанимать они не будут.
      Вообще, подъезд нашего дома, где жил Вовка Кудымов, был какой-то несчастный. Павлик попал под поезд. Сережка, ночуя со своей девушкой в какой-то случайной хатке, не проснулся - задохнулись оба от угарного газа. Ну полный га-ра-рар, короче.
      Кстати, в детскую библиотеку записалась я с легкой руки девочки из того же подъезда - слава богу, у нее в жизни складывалось все более чем хорошо. Иринка Кириленко была отличницей, кудрявой красавицей, которую к тому же коллектив класса раз за разом наделял полномочиями звеньевой. Она этим очень гордилась, хотя говорила о своей миссии небрежно.
      Итак, Иринка Кириленко позвала меня в библиотеку с собой за компанию - сходить сдать книжки. Я пошла. Мне предложили записаться. С тех пор...
      Я стала таким Листиком из "Незнайки в Солнечном городе". Я читала всюду - за своим секретером - вместо занятий математикой и русским, - под одеялом с фонариком (традиционная вещь для нашего поколения, но я-то не знала, что одновременно со мной тысячи мальчиков и девочек портят по ночам глаза, читая интересные книжки), на уроках, прикрывая учебником очередную повесть-сказку. Я читала. Читала-читала... Причем в ход здесь шло все - начиналось, конечно, с везучей Мухи-Цокотухи, нашедшей денежку, и с поборника санитарии и гигиены Мойдодыра, с наивной ревы-Тани, которая должна была утешиться знанием о непотопляемости мяча, хотя от нее он уплыл окончательно и бесповоротно, а также с социально-активного официозного праведника дяди Степы, побеждавшего все пережитки зла на своем пути, а продолжилось Ренатино, который не летает по воскресеньям, индийским Перевернутым деревом, микроскопической рыжей девочкой Фенькой, спасающейся от собак, Эдудантом и Францимором с их матерью-ведьмой, Закомариком с его зверями, Веснушкой и господином Мраком, мальчишками Саей и Алёей с пропавшей буквой "Ш"... Взаимодействуя по полной программе с персонажами детских книжек, в какой-то момент я ощутила в себе способность "сворачиваться в трубочку как листик" (Листик!) и уходить от действительности в любое удобное для себя время, оставаясь при этом прилежной, послушной, не создающей особых проблем ни родителям, ни учителям девочкой-школьницей.
      Обустройством своего собственного мира я занялась с великим энтузиазмом, и ходу туда не было не только ближайшим родственникам, но и лучшим подружкам - Гале Лапочкиной и Оле Измайловой. Не говоря уже о более широкой дворовой компании, которая однажды дала мне один из самых запомнившихся жизненных уроков. Рассказывая вечером страшные сказки (мы сидели под толстым старым орехом, расстелив принесенные из дома разноцветные тряпочные половички), мои друзья напугали меня до смерти Синей Бородой и бочкой с кровью, я проплакала всю ночь, а наутро моя интеллигентная бабушка пошла разбираться с апологетами страшилок и, естественно, нарушила мое доселе равноправное со всеми существование. Двор со мной раздружился, я была для него "той, которая сдала друзей своей бабушке". Мне больше не доверяли. Да и смеялись: "Вот дура-то, страшных сказок боится!". Но, как оказалось позже, такая наука была мне жизненно необходима. Когда однажды в больнице девочка с соседней койки стала пугать меня "желтым лицом" (откуда я знала, что девочка уже читает Конан-Дойля!), я ей авторитетно заявила - такого в жизни не бывает, только в сказках бывает. Девочка, не задумавшись ни на секунду, объявила мне: "Ты права, не бывает нигде, кроме Таганрога. Нигде не правда, а в Таганроге - правда". С тех пор таинственный город Таганрог ассоциировался у меня исключительно со всякими ужасами - черная рука, желтое лицо, толстый красный карандаш... И только начав мотаться на сессии в Литературный институт и регулярно проезжая Таганрог, я обрела уверенность в том, что родина Чехова - городок вполне обычный, типа Ставрополя или Краснодара. И вряд ли там водятся живьем герои страшных сказок. К тому же, вкусная вяленая рыба попадала к нам в вагон обычно именно с таганрогского перрона - а значит, долой мистику, да здравствует купейное пиршество!
      Кстати, во дворе попировать мы тоже любили. Вынесем - кто что сможет, накроем стол в саду.... Особенно ценился у нас хлеб с маслом, посыпанный сахарным песком. Правда, мне бабушка выносить такое во двор не разрешала - считала, что отказывать в просьбах "откусить" не по-товарищески, а не отказывать - негигиенично. Поэтому она давала мне что-то штучное - пару-тройку конфет, если они имелись в наличии, яблоки... Но яблок в саду и так было полно, хотелось чего-то другого, экзотического. Чурчхелы там, бананов. Мы знали, что где-то такое водится, но только не у нас. И мы стремились со страшной силой туда, где нас нет, но где обитают всякие не столько вкусные, сколько не похожие на борщ и манную кашу вещи. Однажды, все в той же больнице, на глаза мне попалось некое чудо, расположившееся на тумбочке одного из пациентов. Чудо было большое, золотистое, совершенной, как мне показалось, формы и совершенного же запаха - я такое наблюдала впервые. Оно оказалось жареной курицей, и когда родители стали выяснять у меня, что же тебе, Галочка, принести в следующий раз, ответ у меня был готов заранее: "Курицу!". Каково же было мое разочарование, когда на другой день я получила в пол-литровой баночке бледненькую жидкость с кусочком некой волокнистой субстанции, а звалось это нечто именем моего золотистого чуда!
      И я вот думаю - не от этого ли желания бесконечно познавать мир в том числе и через вкусовые ощущения родилась особенная моя любовь к тем книжкам, где картинки являли нам какие-то яства? Толстый Эдудант любил сделать себе бутерброд из буханки хлеба, намазав ее маслом толщиной в четыре сантиметра. Это я примерно с 67-го года помню, в текст не заглядывала. Феньке добрый дядя-писатель дал булки с молоком, раскрошил котлету. А Фенька, дурочка, потребовала себе на завтрак бумагу и гвозди с керосином. Ренатино лопал по воскресеньям пельмени, и поэтому воздушные шарики, на которых он летал на работу - нянчить птенцов воробьиной семьи, - не могли по выходным его выдержать. У Веснушки в родной Ластовинии вообще шоколадные конфеты на деревьях росли. Вот счастливые-то ластовинцы были! А "Вез корабль карамель, наскочил корабль на мель" Ивана Демьянова? А тот же Хармс: "Поедая с маслом булку, братья шли по переулку"? И "Что ли, выпить, говорит, что ли, чаю, говорит"? Сакральная фраза "Чаю попьем?" была для нас в Литинституте общежитским паролем, обозначающим: "Пообщаемся? Поговорим о литературе?". Во всяком случае, я его произносила и воспринимала именно с этим смыслом.
      Паролем до сих пор остаются для меня и названия любимых детских книжек, и фамилии их создателей - создателей параллельных реальностей, в которых я всегда была своей. Причем в гораздо большей степени, чем у нас тут. Любой "книжный червь" (нынче говорят - "ботаник") меня поймет. Но в детстве я пребывала в уверенности, что все устроены именно так, что у всех - "уходы". Хотя и двор, и школа, и пионерский лагерь должны были, в общем-то, опровергнуть такие умозаключения. Но мне казалось, что иначе и быть не может: бытие - для обыденности, тут скучно, муторно. Какие-то бесполезные школьные знания, моральный террор, садисты-учителя, садисты-дети, маршировки под отрядным флагом, верх безумия - речёвки... "Это кто шагает в ряд? Пионерский наш отряд!". И это вместо моего любимого Топорышкина, который пошел на охоту, а его верный пудель "в реке провалился в забор", вместо "Смастерил индюк салазки, а сказал, что вертолет", вместо "Трудное у Вешалки житье, постоянно у нее запарка...".
      Конечно же, поначалу я всем пыталась вкрутить собственное понимание жизни, за что и поплатилась. Оказывается, нельзя безнаказанно выдавать свои тайны - о том, что ты не такой, как другие, о том, что живешь в выдуманных мирах и можешь про эти миры говорить часами. Правда, это только когда не хочешь спать, иначе язык заплетается, глаза слипаются, голова начинает гудеть... Но в пятигорском пионерском лагере мой отряд надо мной просто издевался. Я как-то имела неосторожность рассказать собратьям по летнему отдыху что-то из прочитанного и оказалась в ловушке: теперь хочешь-не хочешь, каждый вечер я усыпляла их с помощью устного изложения произведений Дюма и прочих затейников. Самой же мне борьба со сном давалась трудно, но пионеры, такие веселые и дружелюбные в дневное время, ночью вдруг становились моими палачами и спать мне не давали все вместе и по очереди: "Дальше давай рассказывай, дальше!..". На целый отряд я оказалась одна такая "занимательная", и вот общество приспособило меня к своим интересам.
      Лагерь есть лагерь, и "тиская романы", я в карикатурном варианте повторяла судьбу "лагерных придурков" (естественно, не подозревая об этом). Слава богу, пахана на наш барак не нашлось, однако его роль коллективно выполнял весь отряд. Так что именно эти лагерные ночи и дни родили во мне жесткое отвращение ко всему коллективному: к коллективному мытью ног в одной и той же воде - тазик ставился вожатыми перед входом в наш "особняк", - коллективному сортиру и коллективным дежурствам по кухне. Поэтому, вернувшись домой, в свой зашкафный закуток, я наконец-то была по-настоящему счастлива. Вклюнувшись (словечко моей бабушки) в очередной том каких-то волшебных приключений, я пока не подозревала, что это тени любимых писателей, обступив меня со всех сторон, помогают мне выжить в этом чудовищном мире: ласково кладут мне на голову руку, ведут меня сквозь унижения, обиды и боль детства, устраивая мне фантастическую защиту, зажигая страсть к свободе и творчеству (я оказалась "горючим материалом"), любовно выращивая во мне чувство собственного достоинства. Детские книжки 60-х годов - и цензура их не брала, и редакторам выхолостить не удавалось. В результате мы, дети Оттепели, младшие шестидесятники (по выражению Людмилы Улицкой), читатели произведений погибшего в Освенциме в 42-м Карела Полачека, убитого в первые дни Великой Отечественной Миколы Трублаини, замученного в сталинских застенках Даниила Хармса - оказались на всю жизнь привитыми от приятия любых форм насилия: фашизма, социализма, нацизма, ...изма ...изма... Мы отстаивали свое - и их - понимание жизни, хотя не всегда нам это просто давалось. Мы дрались. Мы падали. Мы плакали. Но всегда частью нас - той частью, которая велела держаться и помогала держаться - были и Роберт Макклоски, и Хаим Оливер, и Юрий Коринец, и Всеволод Нестайко, и Владимир Киселев, и Юрий Томин, и Федор Кнорре, и Михаил Раскатов, и Феликс Кривин, и... и... и...
      И даже уходить, я думаю, нам будет не так уж страшно, ведь мы просто должны вернуться туда, где какие-то красные ягодки... желтая обложка... салазки... слово "первопуток" в дательном падеже... туда, где по дороге-по панели бегает вместе со своим создателем наш верный друг Петька, и они вместе крутят воображаемый руль воображаемого автомобиля и вместе кричат: "Га-ра-рар!". Когда-нибудь и нам бежать за ними следом...

  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 07/10/2022. 13k. Статистика.
  • Эссе: Литкритика

  • Связаться с программистом сайта.