Наверное, так бы чувствовали себя неодушевленные предметы или, скажем, животные, которых 40 лет назад извлек из небытия добрый бог - одним своим прикосновением или дыханием. Эти люди прожили в мороке захолустья отмеренные им жизни, не смея верить в реальность существования бога, а потом он вдруг решил явиться тем, кого создал. Неизвестно, зачем ему это понадобилось - человеку не проникнуть в замысел бога. Неизвестно, знал ли он, к кому явился - мало ли на свете закоулков, где чтут и ждут его. Важно было одно: он оказался перед нами, и теперь все внимали ему наконец воочию, этому радостному и беззаботному богу, который просто поет свои песни под гитару и клавишные. Откуда, из каких высот и глубин приходят к нему эти мелодии? Как можно выдавать их, если просто ходишь по земле, как все, и даже особо не задаешься - звездная болезнь отпустила его давным-давно. Наверное, он думал, глядя на нас: "Если они любят меня так долго, такая любовь заслуживает уважения". За это он милостиво разрешил задавать ему вопросы. Но какой вопрос ты бы задал богу? Какой ответ тебе от него нужен?
Он протягивает тебе огонь на раскрытых ладонях, и огонь поджигает все вокруг и внутри тебя. И нет уже туманного зимнего города, нет времен, нет опустошения и той мудрости, которую хочется засунуть куда подальше, потому что она олицетворяет возраст. Есть только музыка, которая прожила в тебе целую жизнь, а потом материализовалась, чтоб тебя спасти.
...Что-то такое витало тогда в воздухе - все хотели слушать рок-музыку, извлекая знания о ней откуда ни попадя. Со школьных вечеров, начинающихся обязательно "Королем скорости". От старшего брата, приехавшего из университетского Ростова. От шалопаистого приятеля, ошивающегося, что ни суббота, на дискомётке.
Я же сидела в своей комнате, разбирая магнитопленки. Мне записали их на радио, - мой друг-журналист попросил своего приятеля-звукооператора, а он не очень-то расстарался. Четвертая вещь с незнакомого альбома рвалась на половине, до имени группы и названий композиций было вообще не докопаться, но вот что странно - я и сама, без докапываний, врубилась, что это за песни: Рассвет, Слепое око, Эхо в темноте.
Санрайз утишал боль. Блайнд ай давало надежду. Экоз ин зе дак тащило по новому пути.
Я сидела в своей комнате, а на другом конце земли гениально красивый молодой бог перебирал гитарные струны. Я слушала эту музыку как зов небес, я слушала этот голос как зов бездны, я не нуждалась в любви и дружбе, в учебе и работе, в личной жизни и творчестве, я парила в небесах и над бездной, не боясь упасть туда и оттуда, не желая спускаться, следуя за своими крылатыми братьями и выдумывая себе их лица и судьбы.
Я сидела в своей комнате, но воевала с целым миром, и целый мир приходил ко мне под окно изменившимся, странным. Незнакомый волшебный голос защищал мою комнату от нашествия реальности, отныне мне был выход только в иные пространства. Под эти звуки спящая душа открыла глаза, немного поморгала, потянулась и поняла, что ей пора на волю.
Рассвет окрашивал волю в кровавые тона, и я сочинила историю про человека, захлебнувшегося в кровавом ливне.
То, что это Юрай Хип, что написал эти вещи Кен Хенсли, а волшебный голос принадлежит Дэвиду Байрону, я узнала много позже. Но не-знание меня не угнетало. Скорее, наоборот: я жадно присваивала себе каждую ноту и чувствовала себя единственной владелицей этого богатства. Я с ужасом и недоумением смотрела в лица своих взрослых сограждан, учителей и родителей. Они выпихивали меня на Ленинский урок. А я была охвачена Рассветом. Они заставляли меня чертить курсовую работу. А у меня было Слепое око. Они вычитывали мне за каждую провинность. А мне звучало
Эхо в темноте.
Как чувствуют себя боги, под чью музыку сфер живут и взрослеют народы? Несчастные, несвободные, сгибающиеся под гнетом повседневности, имеющие в своем арсенале лишь советскую эстраду, они вдруг слышат запредельный голос золотого космоса, и встают с четверенек, и распрямляются, и бытие окрашивается для них в тона музыки Юрай Хип...
...Бог явился в желтой майке и голубых джинсах, длинные темные волосы собраны в хвост. Годы странствий - от сцены до сцены, от зала до зала - сделали его легким и стремительным. У бога не было возраста, но было имя, которое, как известно, нельзя повторять всуе. Он взял в руки гитару, и зал помертвел и растворился, а я просто лежала как донная рыба на глубине, придавленная толщей воды, даже плавниками не шевелила. Голос был молодым и сильным. Дэвид давно лежал в могиле, но дым струился над сценой, в нем явственно виделось лицо Байрона. Кен сказал: "Сейчас я спою песню, и вы вспомните, как пел ее Дэвид". Мы вспомнили.
Потом он стал говорить. Какое-то бревно крикнуло с места (вечно крик бревен меня преследует): "Хау олд а ю?". Бог мягко ответил: "50 лет назад я не знал, что приеду сюда и буду для вас играть".
Он сказал. В 11 лет ему оказалось важным, чтобы его стихи получили музыку, и он стал учиться держать гитару. У него в груди осталось сердце того одиннадцатилетнего мальчика.
Он сказал. У его мамы были очень тонкие длинные пальчики, но он унаследовал пальцы отца.
Он сказал. Он любит свет, тепло, солнце, лето.
Он сказал. Дэвид не забыт, и Кен до сих пор время от времени поет и играет для него.
Он сказал. Играйте, потому что это вам нравится. Если вы будете играть ради денег, у вас их кто-нибудь отберет. Если вы будете играть ради гламура, то когда вы растолстеете и облысеете, ваши поклонники и ваши девушки уйдут от вас к более молодым. Так что играйте для собственного удовольствия, веселитесь, найдите таких же, как вы, и получайте от музыки наслаждение.
...А потом ночной город летел нам навстречу, но для нас наступал Рассвет. Наше Слепое око прозревало, и слышалось долгое-долгое Эхо в темноте, эхо, повторяющее явившуюся нам музыку.