Туз Галина
Синий почтовый ящик

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 23/04/2015. 24k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Скачать FB2

  •   История моей ночной попутчицы, рассказанная в купе в порыве откровенности
      
      Мне часто снятся почтовые ящики. Те, что висели в подъездах домов, где я жила или была. Как будто поднимаюсь по лестнице, открываю почтовый ящик, а там - целая пачка писем.
      Почтовые ящики разные.
      Жестяные, выкрашенные зеленоватой краской, с нанесенными по трафарету цифрами - номерами квартир. Эти тянутся вдоль лестничного полотна, поджидая каждый своего владельца. Открываются, как домик или как сейф. Письма и газеты из него вынимаются.
      Индивидуальные, приколоченные прямо к двери и принадлежащие одному хозяину. Открываются снизу - письма и газеты из такого ящика выпадают.
      Но чаще всех снится деревянный, синий, кубический - висит на лестничной площадке, похожий на инкубатор или многоэтажный дом, каждый этаж скрыт узкой и длинной, как крышка пенала, дверцей, на которой белым выведены фамилии владельцев: Солгаловы, Измайловы, Соколовские... Здесь твоя персональная ячейка защелкнута на замочек, продетый в металлические ушки, его отпираешь, выдвигаешь пенальную крышку, запускаешь руку глубоко внутрь - как когда-то запускала руку в куриное гнездо (деревенские каникулы, курятник, посильная помощь), чтобы достать свежеснесенное яйцо. Какой ни с чем несравнимый, чуть ли не сакральный трепет вызывало это поэтапное действо: твоя рука, как бы отделяясь от тела, пробирается извилистым путем к спрятанному в нагромождении неопознанных предметов гнезду, накалываясь усохшими травинками и хрупкими веточками, нащупывает теплую скорлупу, на секунду задерживается, нежно и крепко смыкает вокруг яйца пальцы - чтоб не дай бог, не выскользнуло, и являет его миру - почти что прозрачное, светящееся изнутри, с задорно прилипшим пушистым рыжим перышком...
      ...Крышка нашего ящика разболталась, я просто вдавливаю ее внутрь, не сдерживаемую полусантиметровым деревянным зазорчиком, стершимся от частого употребления. Дно ящика уходит под уклон в глубину, а я еще маленькая, не могу туда заглянуть, мои глаза - мои пальцы. Я нащупываю письма, как яйцо в курятнике, сжимаю их в руке, и не имеет значения, что ни одно послание не адресовано мне. Я несу письма бабушке, и она меня хвалит, а кроме писем я достала еще и "Правду", и "Известия", "Здоровье", "Работницу"...
      В "Работнице" мне важны выкройки. Во времена отсутствия чего-либо толкового в магазинах мы с подружкой Валькой, которая хорошо пела, вязала и рисовала, насобачились шить себе сами. То есть, перешивать из всякого старья. Создавать из ничего шедевры портняжного искусства и напяливать все это на себя тоже было сродни сакральному действу. Мало что умея, я, тем не менее, следуя за Валькой, творчеством своим просто упивалась, вызывая тем же творчеством неконтролируемую ярость отца. Он орал, глядя на мой свежесостряпанный из демисезонного пальто костюмчик - красный в черную клеточку: "Ты в этом никуда не пойдешь!". "А вот и пойду! - огрызалась в ответ я, не подозревая, что тут можно было крыть иным, не подлежащим обсуждению аргументом: "Ну и купил бы тогда дочке что-нибудь приличное, модненькое! Что ж она у тебя оборванкой такой ходит? Чай, 14 лет, а мир подростков - жесток". Но общаться с родителями подобным образом мне и в голову не приходило.
      
      На этот толстый синий почтовый ящик мой старший брат-шутник сажал младшего, хлипкенького и вредного (за то и сажал). Сам слезть он не мог, верещал сверху. Потом этот мальчик вырос, расплылся и стал, как нынче принять говорить, продажным ментом. Обманным путем он лишил мать квартиры и... чувствовал себя вполне нормально. Отец к тому времени умер, старший брат обретался в другом городе, да и связываться с ментом вряд ли бы захотел, а я... что я? Так и жила в комнате общежития, ныне принадлежащей мне безраздельно (придумали же словечко - "приватизация". Жуть берет). Я ушла туда в свое время от родителей и с тех пор виделась с ними нечасто. В семье меня считали неблагодарной, отщепенкой и все такое прочее. Но "отщепилась" я, на самом деле, абсолютно логично. Просто... не должны чужие люди жить вместе. Даже если кровь у них общая.
      
      ...В тот день они почему-то закрыли меня в квартире, чего раньше никогда себе не позволяли. Тогда и приехала Галка. Ее привезли из Кисловодска родители. На машине. Галка позвонила в дверь, мы не виделись год, я ужасно обрадовалась, хотя была удивлена ее появлением: мы с ней ни о чем не договаривались, она меня ни о чем не предупреждала. "Ты приехала ко мне в гости?", - закричала я сквозь дверь. "Да, и еще у меня к тебе дело", - закричала Галка в ответ. "Я сейчас выйду на балкон!", - закричала я опять и, не теряя ни минуты, побежала туда извилистыми коридорами нашей квартиры. Внизу я увидела Галку с задранной головой, машину и ее родителей возле. Мы продолжили обоюдный крик. "Я поступаю в кулинарное училище! Мне нужна городская прописка! Сможешь помочь?!". "Конечно! - я не задумывалась о последствиях. - Сейчас приедут предки и выпустят меня!". "А! Ну, мы тогда через час к тебе подъедем", - и они укатили на своей машине через наш зеленый двор, через проезд между домами, на дорогу и далее по ней. Я смотрела машине вслед, и внутри у меня росло огромное чувство ликования. Я любила Галку, восхищалась Галкой, у нее было все, чего не было у меня: во-первых, красота. От гладкого смуглого личика, на котором раскосо светились узкие ярко-синие глаза, невозможно было оторвать взгляд. Во-вторых, компания: когда я была у нее в гостях в их солнечном городе Кисловодске, Галка познакомила меня со своим окружением - девчонками и мальчишками, которые вовсю крутили друг с другом любовь, бросали джинсовый вызов косной советской действительности, гурьбой ходили в кино и в парк, чего в моей жизни сроду не водилось. И, к тому же, Галка была практичной и лишенной свойственных мне романтических устремлений девушкой: в 15 она уже твердо знала, за кого и во сколько выйдет замуж, какое количество детей ей предстоит родить, чем займется в течение жизни. Вообще-то она собиралась поступать в московский институт имени Мориса Тореза, и зачем ей понадобилось кулинарное училище, я не знала, но мало ли...
      Когда вернулись замуровавшие меня родители и открыли пленнице дверь, я тут же вырвалась к Валюшке - ведь сама ей о Галке все уши прожужжала, необходимо было их срочно знакомить. Обратно в нашу квартиру мы ввалились буквально через полчаса, но все уже было кончено: мама ходила с поджатыми губами, а потом, выдержав положенную паузу для приведения меня в состояние панических угрызений совести - "Ну что я такого сделала, что я сделала?" - выставила мне счет: "Прописаться она здесь решила! Да кто ей это позволит?". Оказывается, в мое отсутствие вернулась Галка и наивно выложила свои проблемы моей родительнице, веря, что раз у нее имеюсь в подругах я, то будут и мои мама и папа. Ах, как она заблуждалась! Маманя отчитывала меня потом битую неделю, а я, помимо традиционных душевных мук и дикого стыда перед Галкой за свои жалкие залихватские обещания, ощущала еще и нечто новенькое - чувство было каким-то гадостным, сродни омерзению. Что теряли родители, поставив штампик временной прописки в Галкином паспорте, чтоб она могла учиться в своем кулинарном училище? Ничего. Жить у нас она вообще не собиралась, речь ведь шла только о законности ее пребывания в нашем городе. Галка что, стала бы претендовать на жилплощадь? Да такое ей и в голову бы не пришло. Или они думали, что будут вынуждены контролировать поведение обитающей где-то на квартире моей подружки, отвечать за нее? С какой это радости? Я вдруг соотнесла два выражения маминого лица - фигурально выражаясь, импорт и экспорт. Поджатые в крайнем возмущении мамины губы - для меня и растянутые в любезной улыбке - для всех и каждого, кто не вторгался в ее личные планы, а главное - не метил на нашу жилплощадь. Наверное, она считала свою дочь прекраснодушной маленькой дурой, которой элементарно надо прочистить мозги, и она поймет, что семья есть семья, а квартира - это величина постоянная, незыблемая и недосягаемая для чужих. Но я все равно не понимала, как она могла взять и так запросто разрушить мою дружбу с Галкой. Неужели оно того стоит? За ответом я могла обратиться разве что к своей Валюшке - веселой и легкомысленной, но к Галке она меня немножко подревновывала, поэтому я просто молча отодвинула случившееся на самые задворки сознания. Пусть полежит пока, ответ когда-нибудь найдется.
      
      Что же касается братьев и отца, то первые ответили бы мне хором что-то вроде: "Ни грамма не волнует!", отец же, как бог из машины, появлялся в нашем быту лишь в крайних случаях, разводил рукой любую беду, а в основном существовал лишь в маминых фразах: "Отец будет недоволен" или "Отец этого не позволит!" - таким образом, весь наш уклад, все бытие сосредоточивалось в конечном итоге на воле почти не вмешивающегося в общую жизнь мужчины. К мужчинам в нашей семье относились по-особому.
      
      ...Наверное, меня было трудно любить, я казалась странным ребенком. Однажды, в гостях у родительских друзей, я играла с их дочкой Юлей - помладше меня лет на пять (тогда я, естественно, еще не знала, эта девочка - дамоклов меч над моей головой, и когда-то он должен обязательно на нее свалиться). Бабушка Юли увидела, что мне очень понравилась коробочка из-под пудры и подарила мне ее - палевую, пластмассовую. Я не выпускала коробочку из рук, любовалась, всячески пристраивая в игру - то в качестве сундучка куклиных сокровищ, то в качестве пиратского клада. Пиратами, ясно, были мы с Юлей.
      Ну, знаете, в детстве ты часто дорожишь какой-нибудь сверхерундой с точки зрения взрослых: красивым фантиком от конфеты "Чио-Чио-Сан" (желтеньким, с веерами, расписанными красными розочками) или прозрачным стеклянным шариком - из них, как объяснили нам потом на школьной экскурсии, делают стекловолокно. Но это будет гораздо позже, а пока я стала обладателем вожделенной коробочки! Я уже представляла ее в своем полном владении - как положу туда стеклянный шарик и фантик от конфеты, и буду ими любоваться, - но тут нам пришла пора возвращаться домой, и меня вдруг осенило: да ведь мама Юли, не зная о бабушкиной щедрости и глядя, как уплывает из их дома нужная в хозяйстве вещь, решит, поди, что я ее украла. От одной только мысли об этом меня накрыл стыд, как будто я и на самом деле слямзила в гостях ценный предмет. Такой вот реальный стыд от воображаемого поступка (воображение - вот что категорически раздражало всех, кто до этого имел со мной дело). И я решила коробочку утаить. Карманов у меня не было, и я спрятала подарок за спину, перекладывая из руки в руку - и впрямь получилось, что скрываю его из воровских соображений... За руку меня никто, конечно, не схватил, и я унесла несчастную коробочку с собой, но чувствовала себя так, вроде и вправду ее стянула...
      Впоследствии эта история, встав с ног на голову, повторилась в виде фарса и с точностью до наоборот: та самая Юля с коробочкой увела у меня куклу - дорогую, немецкую, резиновую, с закрывающимися глазами и почти что настоящими волосами, по имени Бэгги (такой ни у кого в нашем дворе не было!). Мы ее называли Беги - не умея прочитать правильно имя на коробке и призывая к действию, которое, как оказалось, могло бы кукле помочь в создавшейся ситуации. Это если б она умела бегать. Юля попросила дать ей Беги на три дня - поиграть дома. Я простодушно уступила, но Беги ко мне не вернулась, навсегда убежав в Юлины чертоги. Мне было жалко куклу, и я злилась на Юлю, не желая с ней больше играть и общаться. Что ж, играть мне с ней и не пришлось, но вот общаться...
      ...Когда я поняла, что моя персона семье просто абсолютно, стопроцентно безразлична? Наверное, когда получила направление на прием к онкологу. Пройдя необходимое обследование, я, с вытаращенными от ужаса глазами и в предвкушении смертного приговора, поплелась в онкоцентр. Врач глянул на мою перекошенную физиономию и с порога сжалился: "Да нормально, нормально у вас все! Ложная тревога!". Так я, узнав, что бывает в жизни огорчения, а бывают и фантастические радости, в экстазе бежала сообщить врачебный вердикт моим любящим родным. Я предвкушала их ожидание поворота ключа в двери, коридорные восклицания, объятья и поздравления. Но коридор был пуст. "Ага, - думаю, - сидят по своим комнатам, трясутся. Сейчас им как объявлю, что здорова, как они все обрадуются!". Но, выходя по своим надобностям из комнат по очереди и вместе, они явили мне абсолютную сосредоточенность на собственных делах, но никак не на моих. Оказывается, они вовсе и не ждали меня с вымытой шеей - ни в коридоре, ни в жилых и иных помещениях. То есть, вообще забыли, куда я направилась, а может, и отчета в моих передвижениях себе не отдали - мало ли, кто куда пошел, мало ли, что я им там наговорила... Они у меня ничего не спросили, а я им и не сказала, продолжая ликовать в одиночку. Не так уж у нас много бывает поводов для ликования.
      
      ...Мне, кстати, еще и коридоры часто снятся. Общежитий (что в моем случае вполне объяснимо) и больниц (что, в общем-то, тоже объяснимо). Но никогда - гостиниц, в них я бывала редко, и видно, они не оставили значительного отпечатка в моих извилинах. Но общаги и больницы... Если использовать коридор как метафору жизни и толковать сны с этой точки зрения, то получается, что я прохожу свой путь неустроенной, но свободной - от обязательств, управления капиталом, серьезной ответственности перед другими. Моя жизненная дорога - прямая и не залитая, что называется, весенним солнышком, она ведет меня мимо обремененных заботами обычных людей - со своими житейскими привычками, болезнями, скудным меню и утлым бытом. Есть над нами и высшие силы - вахтеры, коменданты, медсестры, врачи, медицинские чиновники и всякого рода члены комиссий. И главное здесь - не попадаться им на глаза. "Иду пустыми коридорами и поездами брежу скорыми", - как кто- то из бардов пел в былые времена. Вот и я иду коридорами, даже во сне.
      
      История же с Юлей закольцевалась странным образом: вскоре на ней женился младший из моих братьев, тот самый будущий продажный мент. Оказывается, он подживал с ней класса с девятого, инициатива, как нас потом проинформировали, исходила от нее. Так мы стали родственницами. Юля мне не нравилась. И не только из-за Беги. У Юли были ледяные, змеиные какие-то, светлые глаза и уверенность в том, что жизнь устроена исключительно для ее блага. Мне же эта уверенность казалась ошибочной, и я, как набитая дура, все время лезла эти ошибки исправлять.
      Неприятности начались почти сразу же. Принимая участие в праздничной свадебной суете, я высунулась со своим советом, что в загс, мол, жених и невеста должны ехать в разных машинах - и это при моем-то нежелании соблюдать любые уставы. "А мы поедем в одной!", - рявкнула змеиноглазая Юля, чем могла бы заставить меня категорически приткнуться, однако я продолжила в том же духе, и на второй день свадьбы, который проходил дома у родителей невесты, меня не позвали. "Ну и пошли в пень!", - легкомысленно отмахнулась я, не зная еще, что с Юлиной ошибкой совершенно другого сорта и масштаба мне будет уже никак не справиться, и я останусь со своей мамочкой один на один в моем уютненьком общежитском помещении два на три.
      Я-то никогда не имела на родительскую квартиру никаких видов, зато виды сразу же стала иметь Юля, но не в смысле жизни под одной крышей со свекровью, а в смысле реализации излишков жилплощади. "Эту квартиру надо продать!", - заявила она примерно через месяц после свадьбы. Возмущенные родители долго не могли ей этого простить, но время шло, дело как-то замялось и забылось. Однако только до того момента, как в мир иной ушел наш бог из машины, и мама одна осталась в четырех комнатах.
      
      ...Когда умер отец, я думала о ней: "Она хочет взаимоисключающих вещей - чтобы ее не бросали и в то же время - чтобы нас тут не было". Меня-то не было давно, остальные тоже рассосались, но оставить ее в покое Юля и брат не могли. Квартира мешала им жить спокойно, маня из своего не такого уж далекого далека реальными миллионами. Большой коридор и кухня, высокие потолки, непроходные просторные комнаты и два встроенных шкафа - все эти слова, как в рекламном буклете, ныли у Юли с братом наподобие больных зубов, ну а маманя тут явно не числилась по разряду стоматологов.
      
      ...Как они уговорили ее продать квартиру - не знаю. Вроде бы, взяв большой кредит, сообщили, что не могут расплатиться и пугали собственной посадкой в тюрьму. По документам они вручили ей четыре миллиона, а на самом деле - шиш с маслом. И когда дело дошло до выселения матери на улицу, мне пришлось, скрепя сердце, совершить нравственный и моральный подвиг и взять ее к себе, отделив закуток с помощью старой раскладной перегородки с китайскими драконами, и начинать совместную жизнь заново, предполагая наступление очередного переходного возраста. Впрочем, он у меня, как видно, и не кончался: на стене в комнате я поэтапно возводила свой иконостас из портретов людей, поразивших меня своим величием - души, ума или творчества, такой вот принцип. Наверное, мало кто понял бы логику их подбора, но пояснять нет смысла, одно могу сказать: портрет Рори Галлахера там соседствовал, например, с портретом Джорджа Даннинга, а кто они такие и почему на них пал мой выбор - угадайте сами.
      
      ...Я вышла из общаги и вдохнула теплый ароматный воздух - клумба напротив была засеяна разноцветным душистым горошком, ну что за веселые люди придумали такое! Обожаю душистый горошек. А еще - лето. Летом срабатывает инстинкт убегания от себя в какие-нибудь дали, инстинкт перемещения собственного тела в пространстве. Кого-то тянет в новые места, кого-то - в родные, кого-то - в прошлые, где уже, по идее, ничего и нет твоего, где всё другое и все другие, а вот "тянет и тянет, как тяга печная".
      В новых местах можно прекрасно провести время - плюнуть с Эйфелевой башни, написать на египетской пирамиде "Здесь был Вася" или пнуть памятник Эйнштейну в Вашингтоне - ну неправильный какой-то монумент, несолидный.
      В родных местах тебя, типа, все ждут, но часто умиление перерастает в раздражение: и чего я здесь забыл... Тоска... Не каждый любит вспоминать собственные малышовские подвиги.
      И все-таки я отправилась в свой старый двор - посмотреть хотя бы издали на ту квартиру, в которой детство и юность так крепко дали мне по голове.
      Наш бывший дом, солидный в своей безыскусности, с отсутствующими хоть какими-то архитектурными достоинствами, выходил окнами на военное училище. Все мое детство, по вечерам, здесь слышался дружный стук о тротуар сотен кованых сапог и синхронный ор сотен молодых глоток: "Когда поют солдаты, спокойно дети спят!". Лично мне спать они невероятно мешали, милитаристской романтики ни грамма не наблюдалось в моем девчачьем приятии бытия, но так уж здесь было заведено - марш-марш по улице, стук и ор.
      Я глянула на окно бывшей своей комнаты. Сейчас оно сияло чистотой и новой белой рамой. "Купи окошко - получишь результат".
      Когда-то в него стукнули камешки моего друга Руськи по прозвищу Гультяй ("лодырь" по-белорусски). Так, однажды увидев, назвала его моя бабушка, выросшая на берегах белорусской реки Страдань ("Потому и страдаю всю жизнь", - так она говорила). Руська действительно был гультяем - пропускал школу, торчал на дискометке, ошивался в клетке - в парке на танцах, то есть. И мне с ним было весело. Во всяком случае, он не строил из себя истину в последней инстанции и не изрекал глупостей с таким значительным видом, что хотелось дать человеку между глаз. А ведь глупостями грешило абсолютное большинство взрослых в нашем окружении - так нам казалось.
      
      Но вообще-то, кто же это придумал сладкую сказочку о несравненности первой любви? Возвышенности ее, вдохновленности, величии? Чушь собачья. Во всяком случае, что касается нас с Руськой. Меня раздирали противоречия. Мне было больно и одновременно все равно, благоговейно и одновременно противно. Я терпеть не могла целоваться, от прикосновений Руськи меня шибало током, но не в связи с желанием, а в связи с каким-то животным отвращением. Однако при этом все внутри переворачивалось от радости, лишь замаячит на горизонте его кудрявая голова и синяя ковбоечка. Я и дня без него не могла прожить.
      
      Тогда, услышав стук в окно нашего третьего этажа, я выглянула из-за занавески и увидела Гультяя внизу, как когда-то Галку, - с задранной головой. Залитый оконным светом, в руках он держал гвоздики: белую, красную и розовую, их толстые головки показались мне какими-то искусственными и от этого неприятными - вроде как что-то связанное похоронами, с могилками.
      В отличие от Галки, Руська не кричал, а жестикулировал: выходи, мол. Я ему - тоже жестами: не могу, родители не пустят. На том наш безмолвный диалог и кончился, потому что Руська был не из тех, кто заморачивается насчет подружек. Гвоздики он бросил потом у нашей двери, где утром, уже увядшие, их нашла моя мама и долго возмущалась по поводу адюльтера, как она выразилась, по-моему, слабо понимая, что это такое: "Тебе надо учиться, а ты...". Про себя я подумала, что в гробу я видала вашу учебу в белых тапках, но привычно промолчала, жалея о ссоре с Руськой: он дважды не пришел встречать меня из школы, пропадая неизвестно где, и я, понятно, обиделась. И вот, Руська соизволил помириться, а я... Опять от окон нашей квартиры уходил мой друг, навсегда, считая меня предательницей.
      Я подумала тогда: "Наверное, опыт просто прикидывается болью. Раз я такое уже проходила (опыт), то знаю, что это неприятно (боль) и принимаю одно за другое. Однако повторения ситуации не есть повторение чувств. Сегодня ты просто помираешь от сознания того, что ты предал друга (хотя бы и невольно), а назавтра опять готов к труду и обороне, живешь же как-то и миришься с собой".
      
      ...Мне повезло - кодовый замок в наш бывший подъезд был сломан, соответственно, дверь стояла нараспашку. И я увидела: справа - знакомые гладкие ступеньки с вкраплениями белых камушков, слева - разверстый зев мрачного подвала - хоть фильм ужасов снимай. А на площадке между первым и вторым этажами должен висеть синий почтовый ящик, тот самый, намертво вцепившийся в мои сны. Его, конечно, давным-давно нет на стене, а вот призрак его - тут как тут, даже напрягаться не надо, чтоб увидеть его мысленным взором. Я провела рукой по так и оставшимся в стене забеленным пробкам, на которых когда-то держался мой ящик.
      Выходя из подъезда, оглянулась и еще раз посмотрела на бывший наш балкон. На балконе стояла Галка. От гладкого смуглого личика, на котором раскосо светились узкие ярко-синие глаза, невозможно было оторвать взгляд. Я бы подумала, что это привидение, рожденное многолетними моими ночными терзаниями, но привидение буднично вытряхивало какой-то чудный кусок материи: переливающееся всеми цветами радуги то ли покрывало, то ли плед. Галка тоже увидела меня, и секунд 20 мы просто смотрели друг на друга. Потом она как-то странно улыбнулась и повернулась ко мне спиной, намереваясь покинуть балкон. "Галка!", - крикнула я ей вслед, и она на мгновение притормозила, но тут же скрылась из глаз. Я взлетела на третий этаж мгновенно (с призрачного синего почтового ящика ухмылялся мой призрачный брат образца 20-летней давности: ну что, как я тебя уел? Продал квартиру твоей любимой подружке! Уж очень она именно эту хотела!) и позвонила в свою бывшую дверь, но Галка мне не открыла. Я постояла еще немного, понажимав звонок, а потом села на ступеньки и заплакала. Меня же не ждали внизу любящие родители с машиной, которые увезут дочку в солнечный город Кисловодск, и возвращаться мне теперь предстояло в мое общежитие, в мою каморку, где за перегородкой с китайскими драконами спит моя мама, которая, едва лишь войдя в свое будущее жилище, - и это после четырехкомнатной-то квартиры! - и увидев мой иконостас на стене, сказала с порога, обратив внимание на самую важную для нее вещь: "А почему здесь нет моей фотографии?".

  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 23/04/2015. 24k. Статистика.
  • Рассказ: Проза

  • Связаться с программистом сайта.