Туз Галина
"утонул в нем и бедный Лермонтов...". Пис. юбилей-1

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Туз Галина
  • Размещен: 12/06/2016, изменен: 14/12/2021. 9k. Статистика.
  • Эссе: Публицистика
  • Скачать FB2

  •   А я сижу и думаю...
      
      Когда тебе мало лет, ты думаешь, что мир лежит у твоих ног, и от этого он кажется маленьким-маленьким. Ты растешь, но получается, что уменьшаешься в собственных глазах, потому что мир перестает тебе казаться лежащим у твоих ног, он вырастает прямо у тебя перед носом, причем стремительно. А потом ты встречаешь людей, которые кажутся себе большими, и тебе становится смешно, потому что если ты чувствуешь себя большим человеком, значит ты пока еще маленький-маленький. По-настоящему большому незачем вставать на цыпочки.
      Особенно много таких больших маленьких среди провинциальной пишущей братии. Я привыкла с любопытством рассматривать эти человеческие экземпляры, не приближаясь к ним и не удаляясь от них, а так, чтоб было хорошо видно. В результате многолетних наблюдений мною было установлено. А. Каждый отдельно взятый литератор числит себя единственным собратом, по меньшей мере, Александра Сергеевича, по большей - Шекспира и Гомера. Б. Все вместе взятые литераторы являют собой агрессивную массу непонятно какого цвета, непонятного химического состава, непонятно, зачем собравшуюся. А я сижу и думаю: "Ребята, корыта ведь уже давно нет! Чего ж вы толкаетесь-то?".
      Увы, мысли мои не сильно оригинальны. Термин "корыто" избит до невозможности. Однако от всех сборищ так называемых писателей до того отчетливо тянет мертвечиной, что сознательно приходится использовать риторику прошлого.
      Лет 200 назад мой руководитель семинара в Литературном институте, некто Медников (по словам Александра Галича, "летний дурак". См. "Глагол" ? 3, 1991), сказал мне перед защитой диплома: "С критикой Союза писателей вы не защититесь!". Но тогда были уже "другие времена", и мой не претендующий на гениальность текстик про ужимки и прыжки местных гоголей и щедриных вдруг прошел на ура - неожиданно для меня, для руководителя нашего семинара, да и для моих однокурсников тоже. Для них я была 'девушка с журналистским значком', не более. Они надо мной еще и смеялись! И вот на защите эту 'девушку' вдруг стали хвалить. Я мысленно приосанилась, тут же, правда, вспомнив героя Савелия Крамарова в фильме "Иван Васильевич меняет профессию", когда ему на грудь попала драгоценная бляха немецкого посла, а на голову - царская шапка.
      И я стала жить дальше. Все так же работая литературным редактором местного альманаха. Все так же пытаясь вразумлять в смысле стиля местные литературные дарования. "А оно тебе надо, Галя?", - спросил бы меня кто-нибудь тогда. Но нет, не спрашивал.
      'Не ставь в номер такого-то и такого-то', - распоряжался контентом альманаха тогдашний главный редактор. 'Почему нас не ставят в номер?', - тянулись к нему с вопросами обиженные творцы. 'Да это Галина вас не хочет ставить', - заговорщически подмигивал им главный. Ну что тут скажешь? Моя позиция в выяснениях таких отношений была заведомо проигрышной. Не будешь же по кругу отправлять несчастников к тому, кто разделял и властвовал. Приходилось их ставить в номер, переписывая, разумеется.
      В общем, понятно - с кем только можно испортить отношения, я испортила.
      Вот найдите кого-нибудь из оставшихся в живых наших писателей тех лет. Спросите, что они про меня думают. Они вам ответят. И что же?
      Что же изменилось с тех пор, ведь прошли годы и годы, а вернее, эпохи и эпохи?
      Ничего не изменилось, сижу и думаю я. У нас - все та же мертвечина. Может, где-то - по-другому. И все же - сильно сомневаюсь. Видала тут на юбилее писсоюза одну приезжую дамочку -? одного из столичных писначальников. На этом унылом и позорном сборище ей дали слово не в первых рядах, на что она сильно обиделась. После завершения действа я решила ее морально поддержать: "Надеюсь, вы ко всему этому с юмором отнеслись?", - участливо так спросила. "Да нет, знаете, это просто возмутительно, это форменное безобразие!", - стала негодовать начальница, и мне сразу стало так скучно. А чего бы я, собственно, хотела? Чиновник - он и в Африке чиновник.
      Этому чиновнику очень понравился наш памятник Лермонтову - пафосный и отражающий лермонтовскую суть так же точно, как советские учебники литературы. Думаю, Лермонтов в гробу переворачивается, зная, как его превозносят потомки тех, кого он мог воспринимать разве что с ядовитой усмешкой. Вот вам кусок из мемуаров Александра Кошица, украинского музыканта, который жил в нашем городе в 1902-04 годах.
      "Хозяева мои были очень типичные <для Ставрополя> люди. Он был советником губернского правления (кандидат в вице-губернаторы), сам магистр богословия Казанской духовной академии. Жена его - дочь того самого пятигорского протоиерея Ерастова, который когда-то не хотел хоронить поэта Лермонтова, убитого на дуэли. <Хозяину> ...было, что рассказать в подходящий момент - о давних временах и о том, что он слышал от своего тестя о Лермонтове...
      Когда он говорил, ...то называл его "офицеришка" и рассказывал, как его все не любили за злой язык и обидное остроумие. Когда же рассказывал о его смерти, то с каким-то удовольствием говорил мне о том, что хозяин (Лермонтова) не пустил его тело в дом, когда его привезли из-за горы Машук, и оно мокло на телеге под дождем. Как потом хозяин дома приказал переклеить шпалеры в его комнате, чтобы ничто не напоминало о Лермонтове. Передо мной, как живая, вставала провинция с ее болотом и свиньями, которые в нем валялись; болотом злым, безжалостным, подлым, затягивающим, в котором мог утонуть каждый... Утонул в нем и бедный Лермонтов...".
      Нахально слизнув у Кошица его ассоциации, я тонула в провинциальной болотной жидкости, мечтая только об одном: говорить о литературе "с теми, кто в теме". То есть, с ее верными рыцарями, которым от родной словесности ничего не надо и которые призваны защищать ее, бедную, от варварских посягательств и потребительского к ней отношения. С подобными разговорами у меня была напряженка по причине отсутствия вербально одаренных рыцарей в нашем литературном болоте. Зато от души повеселиться иногда случалось.
      Удалось это и на том самом пис.юбилее, куда идти мне хотелось приблизительно как к стоматологу, однако извечное интеллигентское словечко "неудобно", регулярно и весьма безапелляционно вмешивающееся в мои планы и желания, неумолимо повлекло несчастного литератора в коллектив, глубоко ему чуждый и враждебный.
      Отчетный доклад читал тогда местный писначальник, в котором хорошего было разве что фамилия-имя-отчество, полностью совпадавшие с фамилией-именем-отчеством одного замечательного писателя 19 века. И вот, читает доклад этот деятель, читает, а на экране тем временем демонстрируются с компьютера портреты литераторов - сначала имеющих отношение к Кавказу, потом - к местному Союзу писателей. Причем первые - Пушкин, Лермонтов, Толстой, а с ними еще и Солженицын - собраны все вместе и представлены эдаким плотным коллажиком, а вторые - более-менее приличные совписы - вообще теснятся плечом к плечу. Естественно, больше всего места и на экране, и в докладе занимали ныне живущие писсоюзовские члены, никто из которых классиком стать как-то не удосужился, тем не менее, прославлялись они по полной программе. И пока я, весьма осведомленная по поводу тщеславия абсолютного большинства этих самых писсоюзовских членов, тихонько посмеивалась, сидя в последнем ряду, экран предъявлял залу все новых и новых провинциальных гениев. И тут неожиданно с трибуны до меня донеслось: "А вот что касается критики, у нас пока надежда только на Галину Туз" ("на Галину на нашу, понимаете ли, Туз"). В зале повисла зловещая пауза, я, прижав уши, постаралась спрятаться за креслами, а на экране появился мой - с какого-то перепугу - огромный портрет, почему-то без всяких соседей в лице других литераторов моего поколения, и в этот момент... компьютер завис. В темноте зала я уже не хихикала, а прямо-таки давилась от смеха, а по рядам всемирно неизвестных писателей несся возмущенный ропот - все громче и громче, все шире и шире. Ну, насмотрелись уж они тогда на мою ненавистную физиономию! А я, довольная произведенным эффектом, так и отправилась бы себе восвояси, если бы не была захвачена нашей писначальницей и за рукав не приведена к накрытому столу.
      Тут все стали опять друг друга хвалить - за мастерство и высокие моральные качества, а московской писчиновницей был произнесен тост, который лишил меня последних иллюзий в смысле реальности происходящего. Столичная дама сказала буквально следующее: "Я так и знала, что встречу здесь таких замечательно талантливых писателей!". А я сижу и думаю: "И когда же ты и где успела, милая, прочитать мои, в частности, тексты, чтоб их так высоко оценивать? На фига мне сдались твои похвалы?".
      Понятно, что я могла бы со временем спокойно выбросить эту историю из головы, если бы мне в обязательном порядке не вменялось в обязанность постоянно посещать писательские собрания, где ни слова не говорится о литературе, а только делятся какие-то крошки с барского стола в виде стипендий и субсидий. И мне так скучно...
      ...У фантаста Игоря Пидоренко есть рассказ "Город без писателей". Наш, к сожалению, с писателями. К тому же, с профессиональными, с членами Союзов. Да ладно, ничего. Все это уйдет со временем, уже уходит. Появятся другие писатели - не ангажированные и талантливые, уже появились. А я сижу и думаю: "Бедный, бедный Лермонтов. Бедные все мы...".

  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 14/12/2021. 9k. Статистика.
  • Эссе: Публицистика

  • Связаться с программистом сайта.