Вредно это - чересчур долго любить что-либо безответно. Лимит на любовь заканчивается. А я слишком продолжительное время и мечтать не смела о взаимности.
А теперь ухожу. Чек - как за страсть, так и за долг - выписан.
Я теряю интерес к ее людям, к ее любимчикам, даже к ее врагам. Но она опять в своем репертуаре - дает мне понять, что и до, и после, и все время, она прекрасно обходилась без меня, и сейчас обойдется.
Ну и ладно, хватит мне мучиться от безъязыкости и неразделенных чувств. А то прямо амок какой-то...
Как это нынче говорится: "Любить иных - тяжелый квест..."
Ее счастливые избранники погасили для меня свой ореол, саморазоблачившись до неузнаваемости. Ее кумиры утратили все свое обаяние (кто-то обрел собственные реальные черты равнодушного себялюбца, кто-то - морализаторствующего негодяя, кто-то вообще аннигилировался). Героев своих мысленных эпистолярных романов вижу теперь насквозь, завершив процесс познания, а значит, утратив интерес.
Проза поэта вдруг рассыпается отменным матом в устах шестилетнего эвакуированного - московского мальчика из интеллигентской семьи, как будто это могло быть на самом деле, и мы обязаны этому верить; патриарх и учитель всяческих гениев доводит до самоубийства коллегу по перу; славные литборцы за человеческое достоинство принимают искренние слова за громкие и строят им козью морду; лучший и выдающийся оказывается спешащим и поверхностным... Нет, никто не против - все мы ведь люди, и не сотвори себе кумира вообще. Ну и они пусть тогда из себя никого не сотворяют, а то вводят в заблуждение такую вот девушку романтическую, а потом - шасть...
А уж как бывало-то... Мы заводили тончайшую игру между намеками и полунамеками, мы говорили красиво, хоть классик нас от этого предостерегал, мы заглатывали свою собственную наживку эпистол и дневниковых записей, и пели по-глухариному, скворцы и подражатели всех мастей, потому что умели слышать только себя, и понимать тоже. И даже труднодоступные ягодные места рассматривались нами в контексте прочтения будущими поколениями, и мы собирали ягоды сперва жадно, потом спокойно, потом лениво, а потом разве что взгляд косой бросим: да пошло оно все.
Мы добрались до сути. Мы можем теперь позволить себе роскошь не трепетать на ветру и не рваться с нитки, пусть это делают те, кто идут за нами, те, кто подает надежды сегодня, а не вчера.
Ну а у того, кто подает надежды сегодня, трепетать на ветру - и в мыслях такого нет. Подающий надежды деловито интересуется рейтингами, пишет мастеровито, гладко и удручающе искусственно (девочка моя, выдавив из себя одну юркую строчку, ты уже планируешь издать толстый том в солидном издательстве... и зачем тебе это...). Подающий надежды как-то отчаянно быстро врубился, что именно надо подавать.
Что ж... трогательный человеческий закон - с кем спишь, с кем пьешь, тот и повышает тебе уровень пузомерок (см. словарь интернет-терминов), - этот закон никогда не дает сбоев и вполне извинителен, потому что - от жизни, не от могилы...
Или, вот еще: печатаешь того, кто тебе что-нибудь приятное сделал. Кофту подарил. Или одеяло. Я-то по молодости лет и по простодушию все это за чистую монету принимала: ну относится ко мне так хорошо человек, вот и дарит хрень всякую. А не взять - неудобно как-то, от чистого сердца ведь. Потом смотрю: а он свой опус в альманах тащит литературный, где я за контент отвечаю. Вот чудеса-то. Я прям дивилась на них. Пока не врубилась во все окончательно.
А они мне: "Галочка, почему ж ты к нам так плохо относишься?". "Да нипочему, говорю. Выдаете себя не за тех". Ах, не понимают меня творцы литературной бурдамоден. Думают, что писать - это писать. Ручкой по бумаге. Или на клавиатуре теперь вот компьютера текст набирать.
А что ты имеешь против? - спрашивает меня сурово моя литературная совесть. Да ничего особенного, честно! Им же такие инструменты сильными литмира сего в руки дадены: стихи растут из сора; по нитке надо выдергивать из собственной судьбы; им не будет дано предугадать, как их слово отзовется.
И оно как пить дать отзовется, тут же нет никаких сдерживающих механизмов. И будут висеть их портреты по музеям в окружении портретов классиков, и будут их изучать в школах как региональный компонент, а мы пойдем, опустив печальные плечи, перманентно погружаясь на дно бурлящей реки жизни, закопаемся в ил и продолжим там плести свои никому не нужные веревочки и ниточки, и тоже из собственной судьбы - куда ж нам от общей судьбы деваться. Да и сора да дне - тоже полно, мы можем выращивать речные стихи из совсем уже никчемушных вещей: разбухшего речного ботинка, прохудившегося таза, колеса от велосипеда... И зря кто-то подумает, что да, ботинок, таз, колесо, но ведь существует же в рамках нашей донной деятельности и речной жемчуг, тусклый и матовый, как пишут в интернете.
Нет там никакого жемчуга, и не было никогда: у вас, кричат нам с бережка, читателей-то всего 14 человек, включая маму и бабушку. Да не 14, а 2,5. Процента, по Пятигорскому. Да и бабушка с мамой давно уже ничего не читают, паря в небесах, где необходимость литературы отрицается всем положением дел: "Жил, жил человек и умер. - А чего бы ты хотел? - говорю". Тоже ведь слизнул Сергей Донатович, у Аркадия Тимофеевича. Слизывать у нас не возбраняется, все общее. Был бы в коня корм.
Кони эти - с кормом и без корма - топчутся вокруг да около литературы, но не в смысле окололитературных интересов. "Они сидят в кружок под низким потолком", кони-то, и до тошнотворности подробно разбирают логику сюжетной линии у... композиционные сбои у... стилистические приколы у...
Я и сама такой конь. Ненавидя все модное - и музыку, и литературу, заскакиваю в книжный, топоча копытами, что ты - тут даже из "Кентавра" ухитрились попсу сделать, что им обычный конь. Так баблом и пышет из всех углов: купи, купи! Флуоресцент обложек...
Да-а... То, что нас не убивает, не делает нас сильнее. То, что нас не убивает - нас ежедневно убивает в течение целой жизни...
Что ж. Когда тебе было плохо - а на моей памяти тебе было плохо всегда - я бросалась на помощь. Я дралась, как лев, побеждая и убеждая, вылизывая и переписывая, обожая и вызывая раздражение и отвращение. И вот итог.
Я не нужна литературе: ни собственно ей самой, ни читателям, ни писателям, ни издателям. Ну так и она мне не нужна. Назло кондуктору - возьму билет и пойду пешком.