- Должен ли гений быть менее человечен, чем все остальные - дабы не отвлекаться на сиюминутную чепуху в виде сострадания и всего такого прочего? Ведь у него есть миссия, он обязан ее выполнять. У него есть путеводная звезда, он обязан ей следовать.
- Тише ты! Кто-нибудь услышит. Что, забыла, до скольки у нас умничать не положено? Правильно, до 24 с половиной. А тебе сколько? Ты что, на танцпол захотела?
- Подумаешь, танцпол. Да я им и сама спляшу, и все офигеют, - тут Агнесса выдала такого антраша, что старичок-прохожий в восхищении покрутил головой и отсалютовал им палочкой.
- Так как насчет гения, что думаешь?
- Да дались тебе эти гении, много у тебя их в знакомцах? Разве что Ленчик-Обезьянка и Витя-Иванушка, так?
- Ха, нашла гениев. Не, не они. Но парочка есть.
- Ну и что, гении тебя как-то обижают? Откуда такие вопросы?
- Да ничего не обижают, они о моем существовании даже не знают. Просто я подумала: сколько душевных сил нужно, чтобы и что-то гениальное выдавать, и не быть при этом скотиной.
В этот момент означенные гении обретались на пятиметровой кухне стандартной двухэтажки с деревянными скрипучими ступенями и облупившейся зеленью стен. Гениям умничать не возбранялось, хотя, конечно, право это было дозировано - с трех до пяти, как и положено, но они просто чистили картошку и молчали, и торопились, чтобы все успеть.
А Агнессе сидеть на бортике фонтана не возбранялось. Любоваться уродливыми гипсовыми жабами размером с хорошую овцу - тоже... Рядом пристроилась напряженная Эмма - ее всегда огорчало желание Агнессы бездумно рисковать, а ведь их танцполом еще с первого класса пугали. Но той было плевать, и Эмма за нее волновалась.
Агнесса в безделье болтала ногами, хотя для этого приходилось предпринимать немалые усилия - ноги были длинными, как у нитяной куколки, которую ей сплела Эмма на прошлый день рождения, и шаркали по асфальту, истончая и без того тонкую подошву балеток.
Жабы вокруг фонтана чередовались с фигурами ангелов или тех, кто представлялся ангелами местному горе-скульптору.
- Странное сочетание, да? - Агнесса в задумчивости тянула вниз мочку уха с самодельной деревянной сережкой, опять-таки, Эмминым изделием. - Жабы - это все-таки что-то мерзкое, символ скользкости (антипода обаяния), неблагозвучности: ква, ква! К тому же, жабы отвратительны по цвету. - И она прикинула, как бы из баллончиков с красками (которые вечно таскала в своей котомке а-ля "Кому на Руси жить хорошо") поприкольнее раскрасить ближайшее земноводное, заодно и ангелам щечки подрумянить и кудри подзолотить, а то что эти летающие пузатики такие постные...
Агнессе хотелось поговорить. Ей всегда хотелось поговорить. Иногда - что-то выяснить, но, в основном, выложить Эмме то, что пришло в голову в ближайшие пять минут или пять часов. Или перебрать в памяти, обсудить что-нибудь. Например: а помнишь, как мы однажды попали к одному лаврайтеру на заслуженном отдыхе - двери красить. У лаврайтера возле кровати стояла вертушка (не совсем он, значит, был выключен из жизни), а еще стоял такой невыносимый запах, как будто сам хозяин никогда сроду не мылся и квартиру свою никогда сроду не проветривал. Наверное, так оно и было.
И вот он, некто бесформенный и серый, огромный и устрашающий, неожиданно включает видак, отчего у Агнессы, что называется, выпадает глаз, потому что там идет фильм, а в фильме - Алан Прайс, и он поет...
Агнесса потом записала все это в свою тайную тетрадку с "Девушкой и городом" (она наклеила на обложку графику Тышлера, однако всем известно, что до 24,5 лет на обложках тетрадей не должно быть ничего, кроме специальных тетрадочных рисунков для детей: мишек, мышек, птичек, спичек, ну и всякой остальной хрени). Записи прячутся за книжками на книжной полке, эка нашла тайное место! В доме дозволяется держать только три экземпляра печатной продукции: прозу, поэзию и публицистику или науч-поп, так что ельничек-то редкий, как говорит Агнесса Эмме. Но тетрадка должна быть всегда под рукой, и в этом смысле спрятать ее особо негде.
"Какое-то колесо сансары... Восьмеричный буддистский путь, который надо преодолеть... В нем Он заложил испытания для того, кто способен их пройти, и должен провести его по всем перипетиям так, чтобы герой в конечном счете оказался на высоте, но в той же в самой точке, с которой начал. Тогда, скажи, зачем нам всем рыпаться? Кабы знать...
Персонаж мил до одурения, он чист как поросенок под дождем и желает делать все по правилам и по справедливости, как предписывают законы жизни и государства. Героя интересует учеба, увлекает работа, но бытие через своих адептов лишь цинично использует его: полицейские издеваются над законопослушностью, старые бабы трахают, начальство втягивает в непотребства. Засекреченная военная база, куда путешественник угодил по чистой случайности, оказывается для него местом пыток. Ученые пытаются употребить его тело в целях производства своих чудовищных экспериментов - а он-то хотел на науке лишь маленько подзаработать.
Но вот, кажется, оно: странник встречается с музыкантом, его личным веселым ангелом, в песнях дублирующим жизненный путь главного действующего лица. Прикасаясь к клавишам, ангел организует прекрасные варианты преодоления судьбы: вот здесь бы тебе остановиться, вот здесь - свернуть не туда, а вот здесь - сдернуть и улепетывать без оглядки как можно быстрее. А что ж герой? На его месте я бы начала подносить ангелу кофе во время репетиций, отглаживать рубашки перед выступлением, стала бы необходимой, влилась бы в его музыкальный коллектив, но героя манит блеск несуществующих алмазов в несуществующих горних высях, а горние выси берут и сдувают тебя как пыль, и вот ты уже кубарем летишь за решетку, в застенок, где учишься быть лучше, а не хуже, и по-прежнему стараешься поступать правильно и быть справедливым, и по-прежнему лажаешь, ведь само бытие ставит тебе ловушки, потому что так уж оно устроено, бытие. Но как только ты перестаешь думать о танцующем белом медведе - вот оно, счастьице. Ты словил кайф, ты на коне, на-коне-ц-то получил заслуженное - вместе с последней оплеухой от бытия и от режиссера. Всеобщий карнавал.
Получается какая-то матрешка, вывернутая наизнанку: поимел успех за то, что не поимел успеха там, где не мог поиметь успеха не знающий законов успеха, не учитывающий его важные составляющие... аминь.
Зато затрещину получил не только герой, но и я - тот, кто ее отвесил, научил и меня - не напрягаться и не добиваться, не выпрыгивать из штанов, не егозить, не вилять хвостом, а просто самостоятельно устраивать себе рай из подручных предметов: куска красной ткани на штаны, или земляничины на стебельке, или песенки веселого ангела, приведенного режиссером за ручку в кинематограф: O, Luсky Man!..
А еще - научил не брать во внимание, что рай этот - ветхий и временный, ненадежный, а так вообще-то ад, ну и хрен с ним, и не услышите вы от нас, что горячо и больно, и не узнаете о нашей ненависти и жажде жизни, а потом мы опять вынырнем головой в рай, и...
...Режиссер любит яркие цвета. Желтый, абрикосовый, красный. Ходит в длинной розовой футболке, голубых мешковатых джинсах и белом пиджаке, который ничё так смотрится с его седыми волосами. Он стар, но это ничего не меняет, ведь все мы постареем".
- Откуда ты все это взяла?
- Придумала. Но близко к тексту.
- Так это и есть твой гений?
- Да, именно он.
- Ну и где он сейчас?
- Не знаю... В Голливуде, в раю, на Трафальгарской площади, где-то в своих палестинах...
Тем временем гений прикладывал к содранной ладони ополоснутый в близлежащем ручье подорожник, бормоча вместо молитвы: "И небо спекалось, упав на кусок кровоостанавливающей арники...". Им сегодня надо было выкопать четыре могилы, там, где не брал экскаватор, где покойнички подхоранивались. Такой интенсивности копания белы ручки не выдерживали... За что лаврайтеры вас, интов, и не любят. А что поделать? Жизнь-то ломит по-своему. По здравому размышлению, наш лозунг должен бы быть не "Партия наш рулевой", к примеру, а "Твоя личность - твое проклятье'". Инты копают могилы, лаврайтеры предписывают вовсе не любовь...
А что любовь? Она остается лишь точкой на карте жизни.
Все твои усилия по созиданию обращаются в пыль.
Близкие люди, как в рассказе Дафны Дюморье, - животины в человеческих масках.
И даже дети, вместо того, чтобы играть в классики или прыгать в прыгалки, деньги по подъездам на общество защиты животных сшибают... Эх!..
- Эмк, а интересно, да, что это за мирные люди, у которых бронепоезд спрятан на запасных путях?
- Агни, пять ты за свое...
- А ты слыхала такое - если ухитриться и пробить заявку в сети магазинов "Разнообразные товары", можно купить маленькую атомную бомбочку и швырнуть ее в окно соседям, которые слишком хорошо живут?
- Ох, Агни, ну что за глупости ты плетешь, и вовсе эти бомбочки не атомные, и заявку не так уж трудно оформить. Просто надо доказать с помощью записей, что соседи умничают не по рангу и книжек неположенное количество держат дома.
- Эмма, глупости плетешь ты. Значит, если человек пытается жить чем-то сверх побелки потолка и нового салатного рецепта, ему можно взрывное устройство в окно кидать? Да кто они такие, эти лаврайтеры, чтобы предписывать нам такое?
- Агнесса, да замолчишь ты наконец? Инт несчастный!
- Ну и инт. Зато, по мне, эти вот жабы с ангелами и то лучше, чем лаврайтеры. Перефразируя известного поэта, "Дерьмо должно быть с кулаками". Вот они это с этим и есть.
- Ругать лаврайтеров запрещено. Ты думаешь, что делая что-то наоборот, можно таким образом двинуться назад и вернуть прошлое?
- Не прошлое, а настоящее. Негры вон могут бороться за свои права, рабочие тоже, геи там всякие... Но как бороться умнику? За какие права? За то, что он тоже человек?
- Так, ясно. Вечно ты, Агнесса, палкой в осином гнезде шуруешь. - Да не шурую я, чесслово, ненавижу насекомых, и тревожить их покой мне не в кайф. Я, наоборот, гармонию люблю.
- Гармонию она любит... Ладно, я пошла. Встретимся завтра. А то с тобой еще превратишься в бабочку какую-нибудь, как Синяя гусеница говорила.
- Подожди, а про второго гения не хочешь послушать?
- Завтра, завтра! Подготовься как следует.
- Эм, а ты меня любишь?
- Угу.
- Любить иных - тяжелый... квест. Да?
- Да, Агнесса. Уймись.
- Ну, ладно... Вот тебе Бог, а вот - порок.
Завтрашний гений вместе с сегодняшним отдыхали на зеленой травке за кладбищем. Между ними стояла бутылка с прозрачной жидкостью, лежал аккуратно нарезанный плавленный сырок "Дружба" - серебро разорванной обертки поблескивало на солнышке. Хлеб гении предпочитали ломать, а не резать, резать хлеб - неуважительно по отношению к нему, а уважительное отношение к хлебу было в них заложено с детства, несмотря на разницу в национальном сознании. Правда, кто из них был кто, они уже и сами забыли. Инт - он и есть инт. "Мы - кучка недобитых интов, а пляшет весь кантон", - говорил первый, а второй в ответ горестно хмыкал.
Агнесса только недавно приметила место их дислокации. С каждым днем подползая все ближе и ближе, пыталась вслушаться в их разговор. Но они, в основном, молчали.
Только однажды донеслось что-то вроде: человеку не нужно слишком многого. Не поэтому ли мы перестаем новое читать и слушать, нам хватает любви к тому, что мы читали и слушали ранее.
Не интерес угасает, а переполняется знаниями голова и чувствами душа, некуда вместить новое. Это не остановка в развитии, это углубление без расширения.
Романтизм, свойственный личности, в конце жизни и переходит в здравомыслие. А здравомыслие, свойственное личности, в конце жизни переходит в косность.
Агнесса уткнулась носом в мох, раздумывая о переполнении. Она сосредоточилась на внутренних ощущениях: есть ли там место для новой литературы и новой музыки? Места, вроде, хватало. Однако литературы было не достать. Ну что это: обязательный Островский, обязательный Асадов и обязательный Брежнев с "Малой землей". Есть, конечно, подметные, как письма, "Мастер и Маргарита" и Мандельштам, но если даже Эммка об том узнает - не сносить им обеим головы. Пусть лучше лежат вон там в дупле, в целлофан обернутые.
- Эм, ты сегодня обещала слушать. Слушаешь?
- Да, черте куда пришлось из-а тебя переться.
- Ну ладно, садись вот тут на пень. Я тебе газетку подстелю.
- Ты что, тут же портрет главлаврайтера! Узнает кто-нибудь, что мы своей попой на его лице сидим...
- Ладно, вот котомку мою возьми. Трусиха...
Значит, так.
У тебя же бывает: ты ничего не поняла, но ты потрясена. Да так, что не можешь какое-то время говорить, реагировать на происходящее? Тут все дело в протяженности звука, в силе эха. У кого-то оно длится всю жизнь... Ну вот. Я о гении номер два.
Возможно, сейчас нас и окружает масса благородных людей, но в жизни благородство разлито в воздухе и практически незаметно. В искусстве оно концентрировано и, как обухом по голове, дает понять - вот так надо поступать, чтобы не чувствовать себя негодяем.
Его, второго, тут кое-кто обвинял в конформизме. Естественно, еще до лаврайтеров.
А знаешь, чем бы я по прошествии времени его утешила? Что бы я ему сейчас сказала? Что это всего лишь жизнь в предлагаемых обстоятельствах. Искусство в предлагаемых обстоятельствах. Ведь нет лучшего способа, чтобы загубить дело, чем заинтересовать им сильных мира сего.
Ну слушай, слушай.
Читаю из "Девушки": "Ты пропал, ты не знаешь, как тебе жить дальше, все кончено, ты бессознательно служил злу и теперь должен заплатить за все.
Да пойми ты - говорю я гению - главное их умение - казнить человека его же руками, его же оружием, корчами души.
Однако это ведь они внушили тебе мысль о собственном расчетливом конформизме. Я так и чувствую, как тяжелые сомнения, каменной грудой наваленные в твоей глубине, под воздействием их праведного гнева вдруг оживают, из камней трансформируясь в хищные живые существа, терзающие твою душу.
Ты стесняешься сам себя, ты говоришь, что это соцзаказ, и он не стоит нашего внимания. О нет, он стоит, еще как стоит. Потому что это урок. И урок этот называется: о тщете насилия. Ты говорил тогда о бесплодности любого насилия. О том, что даже самые замечательные надежды и планы, и взятая на себя ответственность, и желание создать на месте вялого и болезненного, бледного и несовершенного нечто правильное и коренным образом меняющее все в лучшую сторону, так вот, - на фиг оно пошло. Ты говорил о растлении насилием, о том, что тиран и не тиран, подлец и альтруист - все поголовно находятся в заблуждении, звучащим, как лозунг: "Силой можно чего-то добиться".
Слабые любовь и добро - все равно любовь и добро. Ну, по крайней мере, пока мы не думаем о разлетающейся Вселенной и о том, что и Солнце когда-нибудь погаснет. Что иссякнет быстрее - зло или добро? Источник зла тоже не вечен.
Ты когда-то дал мне главные понятия о том, как устроен мир и как устроен человек. Этот твой посыл меня сваял, как гипсовую статую - преобразил из инфузории в туфельку, а теперь ты говоришь, что ошибался, что вообще снимал это ради денег.
И вот, я могла бы счесть твои слова предательством, но я слишком хорошо тебя понимаю и расцениваю их как обостренное чувство несовершенства, чувство вины. Ах, как мастерски они могут использовать твои слова против тебя же самого! Но наш с тобой общий постулат очень прост: когда мне больно, я узнаю, что так же больно может быть другому, и учусь не причинять ему боли".
- Ты сильно много на себя берешь в этот своем трепе. К тому же, думаешь, твои мысли, твое сочувствие были бы ему интересны? - Агнесса и Эмма топали вдвоем по вполне уже цивилизованной местности - там, где лес переходил в парк.
Навстречу им попался знакомый старичок с палочкой. Одобрительно оглядев девиц, высказался:
- Милые, ну до чего же вы здорово рукодельничать умеете, ай-я-яй какие пиджачки! Из маминых пальто, небось, перешили?
- А что, кустарщина, да? Видно, что самострел?
- Ни в коем случае! Претензий на фирмУ нет, чистое творчество: листики, цветочки... - и прошел мимо.
- Слушай, не слишком ли часто нам встречается этот дедуля? Как только мы начинаем всерьез разговаривать, выскакивает, как чертик из табакерки.
- А, не обращай внимания. Это Ухляк. Его ко всем Душкам приставляют.
- Это мы-то душки?
- В смысле, к малолеткам с душком, ты что, терминологию не проходила, что ли?
- Да проходила, проходила. Просто мы - не Душки. Мы - это мы. Кстати, а ты-то откуда про все это знаешь? Ухляк, приставляк... - Агнесса подозрительно прищурилась и оглядела подругу с ног до головы.
- Родители вчера на кухне трепались. Я услышала. Но ты не бойся, Ухляк не опасный. Если что, он даже помочь может, при условии, что к нему напрямую обратишься.
- Нет нужды в его помощи. Пусть себе поможет. Того и гляди, дуба даст. Помощник...
Ты даже не тень! - крикнула она вслед Ухляку. - У тени есть цвет, плотность, форма. Ты бесцветный, бесплотный и бесформенный.
- Агнесса...
- Ладно, я больше не буду. Слушай, а ведь O, Lucky Man идет сейчас в "Гиганте". Пойдем а? Ну пойде-ем...
- Да у меня денег нет, Агни!
- Смотри, у меня копеек 50 найдется.
- А еще 50?
- Найдем. Встретим кого-нибудь. А, вон, смотри!
- Друзья, займите 50 копеек, нам на билеты в кино не хватает.
Ленчик-Обезьянка в длинном черном пальто и Витек-Иванушка с финским домиком (ну, причесон такой) хором ответили:
- А у нас не-ет...
- Да? Ладно, что ж... - Агнесса пожала плечами и хмуро заметила: - А выглядите так, как будто у вас есть... Пошли, Эм! Покажу тебе одно местечко...
Местечком оказалось местное кладбище, которое, согласно разросшемуся генплану, очутилось как-то вполне в центре города.
- Э-э, Агни, не пойду я туда, какого ты меня тянешь?..
- Вон, смотри, видишь?
- Что?
- Сидят!
- Где?
- Да вон там близко. Двое, видишь. Это они!
- Кто?
- Да гении же! Я тебе не говорила, что покажу. Но вот, показываю.
- Да какие это гении? Это могильщики.
- Ну и что? Почему же это могильщик не может быть гением? В нашем кантоне все возможно.
- Не слышу ничего, отстань. Пойдем лучше отсюда. А то еще накостыляют по шее или еще чего похуже...
- Да подожди ты! Я тебе пересказывать буду, раз не слышишь.
Вот: я не верю в переселение душ потому, что душа формируется под воздействием тела, под воздействием тебя лично окружающей действительности. В других обстоятельствах и с другим послужным списком это будешь уже не ты, иная личность. Так в чем же здесь прикол? Остаться вечность именно собой невозможно.
- Он так и говорит - прикол? Что же это за гений, который так выражается?
- Не, это я так говорю. Но все равно близко к тексту.
А вот еще: есть большая разница между тем, что человек делает (производит) и тем, как он поступает. Ошибочно считать, что это растет из одного корня. Тот, кто совершает эту ошибку, часто платится судьбой, а то и головой. Дела и поступки абсолютно не факт, что соответствуют друг другу.
Подумаешь, гениальные мысли! Я тоже так могу!
Не можешь. Слушай: весь день стоит, как бык хрустальный Как ты думаешь, Эм, что это за хрустальный бык? И кто стоит, как он?
- Кто-кто. Дед Пихто! Я пошла, Агнесса, а ты - как хочешь. Подслушивай тут своих сумасшедших гениев-могильщиков, это все тебя до добра не доведет.
- Подожди, пойдем вместе, ладно. А как ты думаешь, человек, способный любить сразу двух, трех и более женщин, ну вот, как Маяковский, например, - он шизофреник? Ведь в нем явно существует несколько личностей. Одна личность, по-моему, способна сосредоточиться только на одном объекте.
Дома Агнесса без сил повалилась на ковер и, уставившись в потолок, подумала, что она современница Планта, Маккартни, Дэвида Байрона и поэтому не имеет права отчаиваться и терять самообладание. Подумаешь, Ухляк-тухляк. Вот и не вычислил он их сегодня, и не знает, куда они ходили, и где обитают ее гении.
...Старичок поставил птичку напротив 121-го пункта "Смертификации" и тяжело вздохнул. Реестр Агнессы был закрыт. Тетрадь "Девушка и город" прилагалась. Да что там теперь вздыхать. Страница жизни Агнессы перевернута. Кверх ногами. Ведь те, у кого закрывался реестр, все без исключения отправлялись на танцпол.
...В бреду она ощущала себя неким устройством, собирающим в один файл (в ногах) украинские антивоенные песни. Голова была таким монитором, в котором они отбирались. Она понимала, что устройство несовершенно, так как там прокручивалась много раз только одна песня - "Не твоя війна" "Океана Эльзы".
...С танцпола танцора всегда увозят под его любимую музыку. Так предписано. Одно условие: музыка должна быть энергичной, ни в коем случае не грустной и не вялой.
А вот закапывать можно под любую. Можно даже и без музыки, это не предписывается. Но гении включили для Агнессы Blind eye.
Они закопали ее быстро и аккуратно. Трешку стряхнуть было не с кого - погибшим на танцполе скорбящие не положены, как и не положено имя на столбике вместо памятника. Пишут просто - инт, даже без дат жизни и смерти. И утешает лишь то, что "инт" по-лакски значит "весна". Но у гениев не было ни одного знакомого лакца.