Туз Галина
Моя библиотека

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Туз Галина
  • Размещен: 11/03/2022, изменен: 09/10/2022. 150k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:

      
      
      Вальтер Моэрс. Город мечтающих книг. Книга-фантазия. Москва. "Издательство "Э". 2016 г.; Вальтер Морз. 13 ½ жизней капитана по имени Синий Медведь. Санкт-Петербург. Издательский Дом "Азбука-Классика". 2007 г.
      "...Я говорю о том месте, где чтение способно ввергнуть в безумие, где книги наносят удары, отравляют, а бывает, что могут и убить".
      
      Если ты читаешь более полувека - в самых разных жанрах, видах и объемах - не думайте, что перестаешь надеяться на встречу с такой книгой, которая хлопнет тебя по башке так, что ты забудешь все, что читал до сих пор и провалишься в придуманный автором невероятный мир, из которого тебе не выбраться уже до конца своих дней. Такой книгой стала для меня вот эта - "Город мечтающих книг" Вальтера Моэрса, которая захватила мои ум и душу целиком, а потом я уже прочитала все, что смогла найти в Сети и не в Сети, принадлежащее перу этого автора.
      Представьте себе - главный герой книги, писатель-динозавр Хильдегунст Мифорез, живет в городе, где все писатели и все динозавры. Сказать, что его приключения - невероятные, а фантазия автора неисчерпаема - значит, ничего не сказать. А ведь Вальтер Моэрс еще и художник - и все его герои предстают перед нами на страницах книги не только в нашей фантазии, но и воочию.
      Ну а герой другой книги - капитан Синий Медведь, под стать Хильдегунсту, изумит вас своими приключениями до такой степени, что наверняка Вальтер Моэрс станет отныне одним из любимейших ваших писателей.
      ______________________________________________________________
      
      Михаил Аронов. Александр Галич. Полная биография. Новое Литературное Обозрение. Москва. 2012 г.
      
      "Галич знал, что в компаниях, где он пел, часто находились стукачи, которых он всегда безошибочно распознавал, и поэтому в зависимости от ситуации выбирал репертуар. Особенно переживала его мама. Когда Галич с гитарой приходил на семейные праздники, а они проходили дома у брата Валерия, который жил на Малой Бронной, Фанни Борисовна говорила: "Валенька, закрой форточку". А Галич на это: "Наплевать!".
      
      Эту книгу прочитает, конечно, не каждый. Фанатов Александра Аркадьевича Галича становится все меньше, новый век стремительно набирает обороты, и людям кажется, что в этом мире поэзия - пережиток прошлого, что мы прекрасно можем без нее обойтись, да и что они могут понять в нынешней жизни, эти поэты 60-х! Однако - вот штука-то какая! - стихи и песни Александра Галича со временем становятся все более жизненными, все более нам необходимыми - они не устаревают, а наоборот - объясняют нам именно наш, современный мир, растолковывают нам наше смятение чувств, говорят правду о том, что есть предательство и верность, что есть дружба и любовь - к женщине и к родине, что есть чувство собственного достоинства... Поэтому, прочитав биографию Галича и многое поняв - о его мятущейся душе, о боли, которую он испытывал за человека вообще и за советского человека в частности, о заблуждениях и прозрениях Александра Аркадьевича - читатель переслушает все его песни, перечитает стихи и от этого станет, конечно, мудрее, выше и благороднее.
      ____________________________________________________________________
      
      Бел Кауфман. Вверх по лестнице, ведущей вниз. ALBUS CORVUS. Москва. 2016.
      
      " - Я не приготовил урока.
      Почему?
      Не приготовил.
      Почему?
      Просто так.
      Как же ты сдашь экзамен?
      Мне положено успевать в соответствии со своими способностями. Мне положено превзойти себя. Но мне что-то неохота".
      
      Вы можете себе представить, чтобы сейчас автора какого-нибудь литературного произведения (пусть и супер-бестселлера) будут узнавать на улице, обнимать таксисты и официантки? А Бел Кауфман - узнавали! Было это, правда, в далеком 1968-м году, когда создатель романа о школьной жизни "Вверх по лестнице, ведущей вниз", американская учительница (и внучка знаменитого писателя Шолом-Алейхема) приехала в СССР по приглашению Союза писателей. Все тогда прочитали этот роман в "Иностранке", я и сама, чуть опоздав (году в 70-м), проглотила "Лестницу...", узнавая себя в ее героях, радуясь, что не кто-то там, а взрослый человек, к тому же, знаменитый писатель, на нашей, несчастных школьников, стороне. Помню, как мы смеялись вместе с отцом - прозаиком Георгием Шумаровым - над эпизодом, в котором отданная на анализ вода из школьного колодца получила из лаборатории такой вердикт: "Ваша лошадь больна диабетом...". Ну и много над чем еще там можно было посмеяться...
      Но не только поэтому мы так любили и продолжаем любить "Лестницу...". А еще и потому, что абсолютно каждый из нас побывал в свое время в шкуре школьника, без разницы: в США, в СССР, в России или где угодно - и в обязательном порядке получал по шапке за то, что "поднимался по лестнице, ведущей вниз".
      _________________________________________________________________
      
      Борис Слуцкий. Без поправок... Время. Москва. 2006 г.; Петр Горелик, Никита Елисеев. По теченью и против теченья... Борис Слуцкий. Жизнь и творчество. Новое Литературное Обозрение. Москва. 2009 г.
      
      Плохие времена тем хороши,
      Что выявленью качества души
      Способствуют и казни, и война,
      И глад, и мор - плохие времена.
      
      Борис Слуцкий - поэт знаменитый, но, как мне кажется, нынешним поколением абсолютно не прочитанный. А ведь сегодняшние поклонники Бродского должны знать, с чего началось творчество их кумира - с того, что ему на глаза попалась первая публикация Бориса Слуцкого "Памятник".
      Мы же полюбили Слуцкого еще с ранних "Лошадей в океане", с его военных стихов (помню, как я пыталась выяснить у знакомых поэтов, кто автор услышанных с телеэкрана строчек "Давайте после драки помашем кулаками..." - увы, безрезультатно). Потом, в Перестройку, оказалось, что Слуцкий - сложнее, глубже, выше и шире того, что мы знали о нем и о его поэзии... (к нам в Ставрополь приехал поэт Олег Хлебников, читал журналистам на радио "еврейский" цикл Бориса Слуцкого, я была потрясена).
      Невероятно трудный жизненный путь, война от первого до последнего дня, поиски своего поэтического языка, поиски правды жизни - все это делает слово Бориса Слуцкого в высшей степени весомым для нас, читателей, необходимым на все времена. А за книгу о судьбе Слуцкого, которая захватывает с самых первых строчек ("Спасаемый от погромщиков младенец прижимался к теплой груди матери. С ее молоком он всасывал доброту и любовь, жалость и сострадание - черты, которые с такой силой прозвучали в его поэзии") спасибо авторам - Петру Горелику и Никите Елисееву.
      ______________________________________________________________
      
      Колин Уилсон. Паразиты сознания. "София". Киев. 1994 г.
      
      "Я подозреваю что во Вселенной множество разумных рас, подобных нашей, которые стремятся к совершенствованию... Вампиры не имеют намерения обязательно их уничтожать - потому что как только это происходит, им приходится искать других хозяев".
      
      Я не очень верю тому, кто говорит: "Эта книга меня изменила" или: "Перевернула мое сознание". Вряд ли один текст способен так подействовать на человека, чтобы он кардинально поменялся, однако дать новое направление мыслям, заставить думать о том, что раньше не приходило в голову - это, конечно, да. Так вот, "Паразиты сознания" - именно такая книга. Под покровом фантастического сюжета читатель находит в ней невероятные идеи и беспрецедентные наблюдения за человеческой природой.
      Наверное, у каждого из нас возникало когда-нибудь такое чувство, что сейчас он поймет что-то очень важное, глубокое, неожиданное, то, что может изменить не только его жизнь - жизнь отдельного человека, но и существование человечества в целом... Вот-вот, еще чуть-чуть, и... Ничего не происходит, мысли возвращаются на круги своя - про ремонт, салат и прочие бытовые штучки, необходимые в обычной жизни, но отнюдь не напоминающие великие прозрения. Так это оттого, что Паразиты сознания не дают нам прорваться с помощью мысли в такие глубины, которые откроют нам новое видение бытия Homo sapiens! Паразиты хотят на нас паразитировать - питаться нашим гневом, болью и ненавистью, поэтому мы обречены влачить свое жалкое существование, не воспаряя духом над Землей. Но победа будет все же за нами, за человечеством - утверждает наш современник Колин Уилсон, английский писатель, прорвавшийся с помощью мысли далеко за пределы обыденности.
      ___________________________________________________________________
      
      Ричард Олдингтон. Смерть героя. Перевод Норы Галь. "Художественная литература". Москва. 1976 г.
      
      "... После своей смерти Джордж служил для матери источником развлечения всего месяца два. Как раз тогда, когда в распре с Элизабет миссис Уинтерборн достигла поистине головокружительных высот вульгарнейшей ругани, старика Уинтерборна задавило на улице. Появились новые развлечения: следствие о смерти, и самые настоящие похороны, и вдовий траур, и новые письма, закапанные слезами".
      
      Есть книги, написанные как будто специально для тебя. Они отвечают именно на твои вопросы, объясняют то, что ты не в силах понять сам, и, безошибочно или ошибочно - со временем это становится неважным, потому что органически встраивается в твое мироощущение - проясняют многое и в человеческих отношениях, и в том, что происходит вокруг.
      Не могу сказать, что таких книг у меня много - в 15 лет мне стукнули по кумполу "Над пропастью во ржи" Селинджера, "Кентавр" Апдайка - ну и "Смерть героя" Ричарда Олдингтона, которую я прочитала несколько позже.
      Эта книга вроде как о человеке на войне - ее ставят в ряд с произведениями Ремарка и Хемингуэя, но война в ней осталась как-то за рамками моего интереса - зато "Смерть героя" объяснила мне всю ту тщету, которой на поверку оказывается вся человеческая жизнь.
      Почему тебя предают? Почему могут разлюбить? Почему забывают, только ты за порог? Куда деваются все те слова, сказанные от самого сердца и тут же испаряющиеся, едва остыл твой след? Что за горькие истины открывает нам жизнь, едва мы переступаем границу между молодостью и зрелостью?
      Эти тайны бытия открыл для меня писатель Ричард Олдингтон, которого считали самым "английским" писателем своего века, но который стал для меня самым "общечеловеческим" писателем века моего.
      _______________________________________________________________
      
      Карл Проффер. Без купюр. ООО "Издательство АСТ", Издательство CORPUS. Москва. 2017 г.
      
      "В начале 1969 года мы впервые приехали в Советский Союз, мало что зная о его тогдашних писателях...".
      
      Русская литература, как, прочем, и вся страна, должна знать своих героев. Но мы, что греха таить, частенько ошибаемся, поэтому в героях нашей литературы ходит нынче какой-нибудь Сорокин, из-под чьего пера появляются языковые игры, но отнюдь не литературные произведения, а настоящие герои - забыты... Хорошо, правда, что не всеми. Издательство АСТ вот не так давно выпустило мемуары Карла Проффера, американского слависта, который месте с женой Эллендеей, влюбившись в русскую литературу в 70-е годы ХХ-го столетия, основал издательство "Ардис" - специально для того, чтобы издавать неподцензурную российскую литературу: Бродского (он был многолетним другом Эллендеи и Карла), Войновича, Копелева, Аксенова, Сашу Соколова и многих, многих других. Профферы дружили с нашими великими литературными вдовами - Надеждой Мандельштам и Еленой Булгаковой, издавали произведения их гениальных мужей: "В "Ардисе" мы вступили в своего рода общение и с русскими писателями прошлого - не только современниками, - в особенности с акмеистами и футуристами: собирали их фотографии, переиздавали их книги, писали предисловия для американских читателей...", - пишет Эллендея в предисловии к этой книге.
      Не представляю себе, как бы развивалась наша литература, если бы не любовь к ней этих двух американцев, не их энтузиазм, энергия и страсть. Путь Карл Проффер навсегда останется в нашей памяти (он умер от онкологии в возрасте 46 лет). Пусть Эллендея живет и здравствует долго-долго. Слава, слава героям!
      ___________________________________________________________________
      
      Збигнев Ленгрен. Профессор Филютек и его песик. Варшава. 1964 г.
      
      Безусловно, ты имеешь право быть смешным, рассеянным, милым, забавным и даже неудачливым - эту и не только эту истину объяснил нам с братом в далеком детстве очаровательный профессор Филютек на пару со своим не менее очаровательным песиком Филусом. Их придумал и нарисовал польский художник-график Збигнев Ленгрен. Книжка с комиксами Ленгрена была у нас засмотрена до такой степени, что ее разрозненные листочки я еле-еле собрала под сохранившуюся обложку. Ну еще бы, ведь книжке без малого 60 лет! Однако в Интернете вы можете и сейчас найти массу рисунков о приключениях профессора с его песиком: начиная с того момента, как они познакомились (перед Новым годом, когда бедный Филус дрожал под снежной шапкой, а профессор тащил домой елку и новогодние покупки), заканчивая, опять-таки, Новым годом, во время наступления которого гость Филютека целует свою даму, а профессор... своего песика.
      В лесу и в парке, дома и на прогулке профессор Филютек и его верный Филус попадают во всякие курьезные, нелепые, а иногда и трагикомические ситуации. А мы смеемся - и это существенно облегчает нам жизнь!
      Кстати, в польском городе Торунь поставлен памятник Филусу, который охраняет шляпу и зонтик своего любимого друга - профессора Филютека.
      _______________________________________________________________
      
      Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. ХХ век. Лимбус Пресс. ООО "Издательство К. Тублина". Санкт-Петербург-Москва. 2011 г.
      
      "Литературоведение - наука об общем у писателей, и от этого никуда не деться. Как в анатомическом театре, едва врач вскроет труп человека, сразу делается видно, что по своему внутреннему устройству все мы разительно друг на друга похожи, так и в учебниках у каждого из нас - наборы одних и тех же жанров, приемов, методов и стилей. На самом деле каждый, конечно, понимает: единственное, что в писателе интересно и стоит изучать, - это непохожесть мира, который он пишет, на миры его собратьев; соответственно, и читать надо книги, а не учебники". Вл. Шаров.
      
      Конечно, это не учебник или не совсем учебник в нашем понимании - это сборник увлекательных и глубоких - и не очень увлекательных и совсем не глубоких - рассуждений писателей о своих коллегах-предтечах. У всех ведь у нас есть свои кумиры в литературе, каждый из авторов "Литературной матрицы" выбрал себе писателя и пишет о нем: Аркадий Драгомощенко - о Чехове, Александр Кабаков - о Бунине, Наталия Курчатова - о Куприне, ну и так далее. Заканчивается все Солженицыным в интерпретации Александра Терехова, и, если вы не нашли в "Учебнике..." упоминания своих любимцев (я, например, не нашла ни Довлатова, ни Галича, ни Башлачева) - не беда, все равно вам будет очень интересно - не только сравнить свое восприятие классиков с восприятием современных авторов, но и понять, что эти авторы сами из себя представляют - по тому, кто как и какой глубины высказывает мысли о литературе, мы можем судить, стоит ли там читать того или другого сочинителя. Ведь если Дмитрий Быков (Горький) или Сергей Гандлевский (Бабель) - авторы весьма известные, то некоторые нам абсолютно незнакомы. Я, например, теперь точно знаю, что ни за что не буду читать Германа Садулаева (Есенин), а вот Владимир Шаров (Платонов) продолжает оставаться для меня одним из самых ярких и интересных прозаиков нашего времени.
      ____________________________________________________________________
      
      Владимир Бережков. Мы встретились в Раю. Серия "Варварская лира". Вита Нова. Санкт-Петербург. 2002 г.
      
      Бог, на улице - май,
      Крылья мне дай,
      Я на землю улетаю -
      До свиданья, Рай!
      
      Могу с уверенностью сказать, что именно с выступления Владимира Бережкова в Московском бардовском клубе в 60-каком-то году (конечно, выступление я слушала записанным на магнитофон) началось для меня познание и бардовского искусства, и собственно поэзии, и понятия свободы духа. Тогда в исполнении Владимира Бережкова я услышала впервые "За гремучую доблесть грядущих веков..." Осипа Эмильевича Мандельштама (до сих пор делаю там ошибки "по Бережкову", он читал: "и улыбки, и чести своей" вместо "и веселья", "мелкой грязцы" вместо "хлипкой", "первозданной красе" вместо "первобытной") и "Левый марш" Александра Галича. Со временем "не волк я по крови своей" Мандельштама эволюционировало в сознании до "...по-волчьи мы на лету грызли горло за милосердие..." Галича, то есть, фаталистическое принятие литературным героем своей участи трансформировалось в отчаянное сопротивление этой участи. Что заставило серьезно размышлять, докапываться до глубин, читать и перечитывать тех, кто мог тебе что-то открыть в этой жизни...
      Книга же стихов самого Владимира Бережкова вышла только в 2002 году - пролетела целая эпоха, пока его поэзия увидела свет в напечатанном виде. Возможно, Владимир Владимирович грустит по этому поводу - ведь еще сам Галич говорил о Бережкове, что "он будет писать лучше всех нас", а громкая слава как-то обошла его стороной. Но это уж у кого какая судьба - кому-то литавры, кому-то свирель, в любом случае, мыслящие нашего поколения до конца своих дней будут благодарны Бережкову - и за просветление мозгов, и за просветление душ.
      ____________________________________________________________________
      
      Линдсей Андерсон. Никогда не извиняйся. Rosebud Publishing. Москва. 2018 г.
      
      "В каком-то смысле "О, счастливчик!" - это фильм о том, как мы должны жить. В первой половине фильма Мик стремится к статусу, выгоде и прибыли, а оказывается в тюрьме; затем он пытается вести Добродетельную Жизнь, и это тоже заканчивается катастрофой. Финал - это, я полагаю, ироническая отсылка к дзэн-буддистскому взгляду на жизнь, который заключается в том, чтобы просто жить своей жизнью, принимать ее и улыбаться правильной улыбкой, не спрашивая, зачем".
      
      Нет большего фаната ленты "О, счастливчик!", чем я. Многие ее просто забыли, многие полюбили что-то другое, а кое-кто даже вычеркнул из своей жизни. Но только не я! Даже разбудив меня ночью и спросив: "Какой у тебя любимый фильм?", вы получите в ответ: "О, счастливчик!" Линдсея Андерсона, конечно!". Те, с кем мы на одной волне, ни секунды не пожалеют о том, что посмотрели эту картину, однако не все меня поймут, кое-кто даже разочаруется (если был очарован).
      Горячо прорекламировав "О, счастливчик!" одной моей знакомой - как я считала, неглупой девушке, но не объяснив на пальцах суть фильма (дзэн-буддистская притча на современный лад) и не посоветовав смотреть его в советской озвучке (фразочками оттуда мы обменивались как паролем, тогда как озвучка нынешняя - это просто озвучка), я получила недоуменное: "Галя, а о чем это?". Видно, "не зашел" ей, как теперь говорят, этот веселый абсурд, который помогал мне сопротивляться напастям в течение всей жизни.
      Ну, а о том, что в фильме сам себя сыграл (тогда мы не знали, что такая роль называется "камео") клавишник Animals Алан Прайс - об этом я вообще молчу. Слушать рок не на рассыпающейся магнитопленке "тип 2", а видеть своего кумира поющим на большом экране - это ведь вершина блаженства. Я тогда раз 50 посмотрела "О, счастливчик!" в разных ставропольских кинотеатрах, ну а далее - вообще не знаю, сколько раз.
      И вот - книга режиссера Линдсея Андерсона - с его статьями и интервью, с разговорами об "О, счастливчике!" и о других фильмах, и читать это - тоже не меньший кайф, чем слушать с экрана Алана Прайса или смотреть на молодого Малькольма Макдауэлла в роли незадачливого коммивояжера Мика Тревиса.
      __________________________________________________________________
      
      Уильям Салливан. Тайны инков. Издательство "Вече". Москва. 2000 г.
      
      "Мифология - это судно, спроектированное и приспособленное перевозить самое необходимое. На его борту нет места для мякины и отбросов, ибо человеческая память конечна, а мифы передаются из уст в уста".
      
      Никогда не думала, что расставаться с собственными заблуждениями так увлекательно. Мы ведь, наивные читатели, были уверены, что кровавые инкские ритуалы - человеческие жертвоприношения - это ужасное зло (и правильно - с точки зрения современного человека), однако чем это было для самих инков - мы об этом как-то не задумывались... И вот, шаг за шагом продвигаясь по страницам "Тайн инков", ты вдруг начинаешь постигать то, что до этого оказывалось за пределами твоего разумения...
      А было так. Однажды, когда с какого-то перепугу я решила сочинить детектив, от главы к главе мне стали назойливо лезть в голову всякие инкские ассоциации. Это было странно - сроду я ничем таким не интересовалась, но вот то викунья (священное животное инков) вылезет прозвищем подруги главной героини, то амарант откуда-то возникнет (священный инкский цветок). Или стриж прилетит - священная инкская птица. А ягуар мягкими лапами вообще забрался на обложку книжки - я назвала повестушку "Синекура для Ягуара". И пришлось мне тогда уже сознательно взяться за изучение вопроса. Понятно, что сильно научную литературу я бы не осилила, но вот фантасмагорийный бестселлер "Тайны инков" - вполне.
      Хотя я абсолютно не мистик и далека от интереса ко всякого рода чудесам, книжка меня невероятно увлекла. Я разобралась со многими странными моментами в жизни древних индейцев, а самое главное - я нашла ответ на вопрос о жертвоприношениях, которые для инков были... а вот не скажу, чем! Сами читайте! А заодно и повестушку мою прочитать можете, кому интересно. Вот ссылка.
      http://lit.lib.ru/t/tuz_g_g/text_1200.shtml
      __________________________________________________________
      
      И.Т. Твардовский. Родина и чужбина. "Посох". Смоленск. 1996 г.
      
      "Да ведь и вины же, по существу, твоей нет в том, что ты не погиб на этой страшной войне. А считается, похоже, так: раз ты не погиб, то уже виноват. И рассуждать дальше не о чем...".
      
      Чувство собственного достоинства - одно из драгоценнейших человеческих качеств. Говорят, в нечеловеческих условиях сохранить его удается лишь единицам. Иван Трифонович Твардовский, младший брат выдающегося поэта Александра Твардовского, как раз один из таких людей. На его долю выпало такое количество испытаний, что приходишь в ужас от одного их перечисления: раскулачивание семьи Твардовских, ссылка, побег, война, плен, опять побег, жизнь на чужбине, возвращение на родину и... 10 лет лишения свободы за... "нарушение воинской присяги...". Обо всем этом Иван Трифонович пишет в своих мемуарах "Родина и чужбина". Пишет не только замечательно талантливо, но и вот с этим самым чувством собственного достоинства - никого не виня в своих бедах, спокойно, рассудительно, всепонимающе... И - с огромной любовью к своему знаменитому брату, который между прочим, категорически отказал в помощи Ивану и отцу, когда они бежали из ссылки... "Видимо, мог он рассуждать примерно так: "Каждый кулак - чей-то отец, а его дети - чьи-то братья и сестры... Чем же твои родные лучше других?..". Если уж идешь со своей душой за коллективизацию, а значит, и за ликвидацию кулачества как класса, то просить исключения для своего отца не было моральных прав".
      Вот именно это смиренное мужество и всепрощение потрясает в мемуарах Ивана Твардовского больше всего. Сносить удары судьбы может не каждый, однако сносить их с такой стойкостью и в то же время кротостью - это особый дар, за который - вечный наш поклон Ивану Трифоновичу. Он многому меня научил.
      _________________________________________________________________
      
      Андрей Чемоданов. Пропущенные вызовы. "Воймега". Москва. 2019 г.
      
      вчера я зашел
      в лавочку на углу
      посмотрел на ее прилавок
      пиво снова подорожало
      милый боже я не знаю что мне делать...
      
      Знаете, как это бывает: зацепился глазом за какую-то поэтическую строчку и уже не можешь отцепиться. Сначала читаешь все стихотворение. Потом приходишь в восторг. Потом начинаешь искать все стихи автора в инете. Ну а потом и книжку пытаешься купить. Получится - твое счастье, не получится... Книжку Андрея Чемоданова мне в инете купить не удалось. Нет ее в Сети (тираж - 300 экз.). Зато я получила "Пропущенные вызовы" в подарок на день рождения от поэта Андрея Недавнего, и радости моей не было предела.
      Чем же так вдохновил меня Андрей Чемоданов? Безыскусностью, под которую маскируется самобытный талант? Новой искренностью, которую и исповедальностью-то не назовешь - она много шире, глубже и откровенней? Тем, что это новый, свой собственный, ни на кого не похожий голос? Оригинальным взглядом на бытие вообще и на нашу жизнь в частности? Ну да. И еще много чем. Жалостливостью, например. Нас ведь никто не жалеет, по сути: сильные мира сего требуют полного подчинения, жена - починить кран на кухне, собственный организм - избавления от дурных привычек... Но поэт - это тот, кто истинно пожалеет нас... и себя заодно:
      
      вот смотришь
      у человека рука в гипсе
      и его очень жалко
      а присмотришься
      рука-то не в гипсе
      в пакете чипсов
      роется
      но человека
      все равно жалко
      
      Или - про кошелек:
      
      ...последний
      я съел
      в ленинграде
      студентом
      голодал
      вырезал кнопку
      вытянул нитки
      сварил посолил сжевал
      на вкус он был как кошелек
      
      О, эта боль за человека... С какого-то момента мне стали милы люди вообще и поэты в частности, которые способны на сострадание...
      Впрочем, поэзия и сострадание - это, сдается мне, синонимы. По крайней мере, должны таковыми быть. Иначе все - бессмысленно, жизнь бессмысленна... Как сказал другой поэт, Николай Туз:
      
      Смысл то погаснет, то светится заново
      от Чичибабина до Чемоданова...
      _____________________________________________________________
      
      Эд Макбейн. 87-й полицейский участок. "Текст". Москва.1992 г.
      
      "Всегда можно рассчитывать на таких ночных сов, как детективы из отдела по расследованию убийств, фотограф, помощник медицинского эксперта, один-два детектива из местного участка, дежурные полицейские и лаборанты. Стенограф может и не появиться.
      В третьем часу ночи желающих работать нет".
      
      Если уж и читать детективы, то, конечно, самые лучшие - самобытные, яркие и в то же время логичные и правдоподобные. И... сдержанные, что ли, ведь "пересластить", "перемаслить" детектив событиями - тоже не лучший ход, пример тому - модный роман "Правда о деле Гарри Квеберта" Жоэля Диккерта - уж слишком сильно, до отвращения, навороченный.
      В детективе, как, впрочем, и в любом другом жанре, важно соблюдение вкуса, сбалансированности, сочетания сюжетности с глубиной характеров действующих лиц...
      Подобных детективов, на самом деле, не так уж и много, но вот Эд Макбейн - автор именно таких романов, рассказов, сценариев к фильмам...
      Есть и еще один признак у хорошего детектива: его не скучно перечитывать, даже если ты отлично помнишь сюжетную канву. Но наши любимые макбейновские герои - Стив Карелла из "87 полицейского участка" или окружной прокурор Мэтью Хоуп из серии романов под сказочными названиями "Белоснежка и Аллороза", "Златовласка", "Три слепых мышонка" и других - снова и снова заставляют нас следить за их расследованиями, ничуть не скучая.
      И что же стыдного в том, чтобы любить детективы? Пусть хотя бы на страницах этих книг добро всегда побеждает зло, а наши любимые литературные герои в очередной раз ловят злодеев, чтобы правосудие заслуженно покарало их. Иногда так случается и в жизни, пусть не всегда, но детективы нам все-таки дают надежду: правда и справедливость, как бы то ни было, существуют! И, даст бог, не только в литературе...
      ______________________________________________________________
      
      Нина Воронель. Без прикрас. "Захаров". Москва. 2003 г.; Нина Воронель. Содом тех лет. Феникс. Ростов-на-Дону. 2006 г.
      
      "Дверца в истинную жизнь открылась для меня так случайно и буднично, что я в тот момент и не заметила роковой перемены. Но момент этот я запомнила до мельчайших подробностей".
      
      Эта книга (да, это одна и та же книга, выпущенная в разных издательствах, просто у "Захарова", как я понимаю, в ней сократили самые скандальные эпизоды) могла бы считаться просто хулиганской, если б не была написана с таким блеском и... достоверностью, что там говорить.
      И ведь каждый из нас хотел бы написать что-то подобное - о своей жизни, конечно, однако, как правило, если это и случается, то бывает интересно разве что близкой родне автора. Жизнь же Нины Воронель оказалась настолько увлекательной, встречи с необыкновенными людьми - настолько близкими и частыми, а авторский ее стиль - настолько блистательным и ярким, что книга получилась... невероятной. Хлесткая и злоязыкая, она приоткрывает нам завесу над истинными событиями, свидетелем которых был автор: откуда бы мы еще могли узнать об истинном отношении Ахматовой к Бродскому, о неприглядном поступке Юлия Даниэля, о странностях Нонны Мордюковой - и еще многих, многих других, чьи имена для нас святы, но сами они... мемориально-безжизненны. В книге же Нины Воронель герои наполняются жизнью, бьющей через край: вот болтает ножками, напрыгнув на высокого Чуковского, миниатюрная Лиля Брик, вот загадочное и подозрительное поведение Андрея Синявского, вот... А впрочем, лучше почитайте сами - если кто-то хочет воссоздать у себя в душе и в голове эпоху 60-х, но отнюдь не глянцевый и умилительный ее вариант - это ваше чтение. Лично я просто нырнула в эти мемуары с головой. Да, кажется, так и не вынырнула...
      _______________________________________________________________
      
      Евгений Клюев. Между двух стульев. "Время". Москва. 20014 г.
      
      "Как весело пляшем мы в призрачных, ложных огнях маскарада, как небрежно держим в руках своих Истину и с каким божественным легкомыслием ничего не желаем знать о ней!".
      
      А я вот совершенно точно знаю, кто среди моих знакомых Шармен, кто Гном Небесный, ну а кто и Белое Безмозглое. Да и сама-то я не больно далеко от них ушла... Могу быть, например, Слономоськой или Смежной Королевой, ну, вы поняли - как свой типаж, так и типажи друзей-знакомых каждый спокойно найдет здесь - в книге Евгения Клюева "Между двух стульев". Жанр ее определен еще на титульном листе: "Книга с тмином". Почему? Да вот поди разберись. Ну, и разберетесь, конечно, если прочитаете.
      Не думайте, что это всего лишь очередная филологическая сказка (в данном случае - ее седьмое издание, с рисунками автора, к слову сказать). Да, "Между двух стульев" недвусмысленно подмигивает Льюису Кэрроллу (кстати, Клюев - один из переводчиков "Алисы..."), Эдварду Лиру и Людмиле Петрушевской с ее Калушей и Калушатами, не говоря уже о незабвенной Глокой Куздре академика Льва Щербы. Но так и задумано! Приключения главного героя книги - Петропавла - без сомнения, увлекут всех тех, кто любит игру слов, игру мысли, игру с языком, литературные аллюзии... Как вам, скажем, такие слова Бон Жуана (еще одного героя книги): "Если где-то и скачет Всадник без Головы, - надеюсь, Вы Майн Рида читали? - то совершенно естественно, что у одного из оставшихся в мире всадников будет две головы". А диалоги Пластилина Бессмертного с Ваще Таинственным! А полет Летучего Нидерландца, а агрессивность Дамы-с-Каменьями! А незабвенные Спящая Уродина, Тупой Рыцарь, Ой ли-Лукой ли...
      Короче, если кто не понял сути книги или затруднился с ее чтением, объясняю - это ведь просто сплошные "свиные сардельки с золотыми пуговицами"!
      _________________________________________________________________
      
      Алексей Цветков. Записки аэронавта. Время. Москва. 2013 г.
      
      кеннеди кеннеди кинг и прочие жертвы
      и с моста в пролом талахачи а смерти нет...
      
      Бывает, встречаются такие строчки стихов - в общем-то, простые и даже безыскусные, - которые заставляют сердце сжиматься и раз за разом повторять про себя:
      
      ...заведу расшивную тетрадь
      черный бархат на алой подкладке
      чтобы всех кто рожден умирать
      занести в алфавитном порядке
      
      для каких-нибудь лучших веков
      где судьба осторожней и строже
      бродский проффер сопровский цветков
      и ромашки
      и бабочки тоже
      
      Вот эти ромашки с бабочками до такой степени способны взволновать (хотя любовь моя к Цветкову началась с "...мы сдадим где положено ветхие души но
      не сдадим гибралтара"), что как будто бы ужас бытия разжимает свои ледяные пальцы на горле и дышать становится легко и свободно. Есть, есть такие поэты, которые, в общем-то, одаривают тебя горечью, заглядывают в глаза, наполняющиеся слезами, загадывают грустные загадки, на которые отгадок не существует, а ты им все равно благодарен по гроб жизни, ты воспринимаешь их мысли, их рифмы как откровение, данное в ощущениях только тебе, именно тебе, а не какому-то безымянному зайчику:
      
      ...пушистый на ощупь он был и приятный на вид
      но слишком хорош для недоброго мира и нате
      и только змея нога за ногу в кресле сидит
      и уши в прожилках ее розовеют в закате
      
      Чем не твой враг всех времен и народов, не инфернальный начальник треста, или декан, или редактор, возомнивший себя властителем душ, а конкретнее - твоей души и твоего таланта? Что ж... Поэт всегда поймет своего читателя... ну а читатель - чем ему отплатит? Разве что горячей любовью и преданностью, и вечным чтением перед сном, как молитвы:
      
      кеннеди кеннеди кинг и прочие жертвы
      и с моста в пролом талахачи а смерти нет...
      _____________________________________________________________
      
      Феликс Кривин. Божественные истории. Издательство политической литературы. Москва. 1966 г.
      
      "Господа олимпийцы, до каких пор наши гераклы будут уничтожать наших гидр, которые опустошают наши города? До каких пор наши гераклы будут уничтожать наших орлов, которые клюют наших прометеев?..".
      
      За то, что я процитировала "Божественные истории" Феликса Кривина в литинститутской контрольной работе по античной литературе, наш уважаемый преподаватель меня поругал. И действительно, разве к месту там было: "А Гера, настоящая мегера, металась, как пантера по вольеру, грозя сослать Париса на галеры, суля ему холеру и чуму..."? Ну, возможно, я погорячилась, и свою горячую любовь к Феликсу Кривину (начиная с его "Славных вещей" в 1962 году, когда, сидя у настоящей печки в орловской коммуналке мы с братом зачитывались стихами про свечку, кочергу, вешалку...) предъявила не там, где следовало. Ну не академические они, "Божественные истории", в них весельчак Кривин обхохмил в стихах и в прозе весь мировой процесс вместе с его мифами, балладами, былинами и чем еще там - и ничего ему за это не было! Шестидесятники... Что с них взять? Привыкли вольно фантазировать, свободно парить в эмпиреях...
      Только куда тогда смотрел редактор "Издательства политической литературы"? Что же это за такие за намеки? До сих пор, листая книжку и натыкаясь на что-то вроде: "Праведность - дело верное. Правда карается строго. Но не боялись смертные выступить против бога. Против его бессмысленных, бесчеловечных догматов. В спорах рождались истины. И умирали сократы" - озадаченно чешешь репу и думаешь: "Да... Жизненные реалии-то, конечно, вокруг нас меняются, а вот жизненные законы - не-а... Как за правду, так и за истину человеку всегда приходится платить дорого...".
      ________________________________________________________________
      
      Владимир Глоцер. "Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс". Б.С.Г. - Пресс. Москва. 2000 г.
      
      "Однажды ночью, - я уже спала, - Даня разбудил меня и сказал, что мы будем охотиться на крыс. Крыс в доме никаких не было, но он придумал, что мы будем за ними бегать. Для этого мы должны были одеться по-особенному".
      
      Гений не обязан быть милым и для всех приятным - это ясно. Но Хармс, кажется, по этой части переплюнул чуть ли не большинство гениев. Донельзя странным он был человеком... Безумно злил обывателей - и своим внешним видом, и поведением, ну а творчество Хармса таким читателям и предлагать было нельзя - им оставалось только искры пускать да писать доносы. Как точно подмечено в послесловии книжки "Что это было?" (1967 г., издательство "Малыш"): "Управдом не верил своим глазам. Ее вчера на этой двери красовалась табличка "Хармс", а сегодня... А сегодня вместо "Хармс" стояло "Чармс". Это было возмутительно. Следовало немедленно принимать меры".
      И меры, как мы знаем, были приняты. Хармс умер от голода в психиатрическом отделении тюремной больницы в 1942 году в Ленинграде.
      Но в книге Владимира Глоцера через прямую речь жены Хармса Марины Дурново (автор с большим трудом разыскал ее в Венесуэле и поехал к ней ради разговоров о своем герое) Даниил Хармс предстает перед нами во всем величии своих странностей, таланта, несуразных поступков, страстей и... последнего взгляда: "Они крепко-крепко держали Даню, но в то же время делали вид, что он идет сам. Мы вошли в какую-то приемную. Тут двое его рванули, и я осталась одна. Мы только успели посмотреть друг на друга. Больше я его никогда не видела".
      Марина Дурново прожила очень долгую и очень тяжелую жизнь. Во время войны попала в оккупацию, была увезена в Германию как остарбайтер, скиталась по разным странам и континентам. Но так и не смогла простить родной стране убийство мужа Даниила Хармса: "Господи, так мучить людей! Это же надо быть канальей, чтобы творить такие вещи! Я все думаю: зачем, зачем мучали? за что?! кому он мешал? писал детские книжки...".
      _______________________________________________________________
      
      С. Витицкий. Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики. АСТ: Астрель, Москва, 2011 г.
      
      "Свою Основную Теорему я мог бы сформулировать прямо сейчас, но это, наверное, было бы неправильно. Наверное, правильно будет, если эта Теорема возникнет из текста по мере его прочтения, как неизбежный вывод, абсолютно логичный и единственно возможный".
      
      Потеря близких - невероятно трудный опыт. Да, да, так уж устроена жизнь, и со временем ко всему привыкаешь (говорят), учишься жить без этого человека рядом, и живешь, и заводишь новых друзей, и появляются новые родственники... Ну а если ушедший - половина твоего мозга, твоей души? Если вы, как сиамские (духовные) близнецы, долгие-долгие годы вместе творили, мыслили, сочиняли, писали? Потерян твой мир, потерян ты сам...
      Однако Борису Стругацкому после ухода старшего брата Аркадия каким-то невероятным образом удалось собрать себя по частям и стать новой личностью - писателем С. Витицким. Он в одиночку написал два романа - "Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики" и "Бессильные мира сего". Сравнивать их с творчеством братьев Стругацких совершенно незачем, одно ясно - новый самобытный фантаст создал новые фантастические произведения, и они не только захватывающи, но и мудры, и блестящи, и глубоки, и трагичны, и почти что не дают надежды - но зато дают невероятную пищу для ума. Не даром в названии первого романа упоминается теорема этики, доказанная философом Спинозой, которая звучит так: "Вещь, которая определена Богом к какому-либо действию, не может сама себя сделать не определенной к нему". Тут, пожалуй, любому из читателей стоит разобраться с самим собой - выполняет ли он свое предназначение? Действует ли он в русле избранного для него высшими силами жизненного пути? И ты потом сидишь, подперев голову рукой, и думаешь, содрав мысль у Александра Галича: "Это ж надо, Господи, такое!".
      ________________________________________________________________
      
      Альберт Голдман (перевод Владимира Григорьева). Джон Леннон. Жизнь замечательных людей. "Молодая гвардия". Москва. 2000 г.
      
      "Заставив воскреснуть душу нежного ребенка, которая в течение стольких лет скрывалась под маской школьного хулигана, затем подростка-тедди-боя, рокера из Мерсисайда и, наконец, прославленной, но глубоко несчастной поп-звезды, Джон Леннон повернул ход своего духовного развития".
      
      Все, что создается природой в этом мире (или небесами, или высшими силами - кому как удобно), в свое время рождается, в свое время умирает. Этот незыблемый закон одинаков для всех - цветов, людей, звезд и... даже рок-групп, с распадом которых никак не могут смириться поклонники. Так что вопрос "Почему распались Beatles?" - абсурден уже в самой своей постановке. Время пришло - вот и пошел своей дорогой каждый из ливерпульской четверки. Пошел своим путем и герой книги Альберта Голдмана Джон Леннон.
      Понятно, что тот, кто берется за такое дело - описать жизнь гения, - должен отдавать себе отчет, что этот гений - у каждого свой. Люди думает о нем, как о своем близком друге: вот здесь он поступил правильно, написал хорошо, выбрал подругу по себе, а вот здесь лажанулся, и музыка не та, и женился на крысе какой-то, и поступки не те, какие хотелось бы наблюдать... Почему-то мы все очень хорошо знаем, как надо бы вести себя другому (особенно гению), вот бы он взял нас в советники и слушался бы!..
      Но гений на то и гений, чтобы быть непредсказуемым - как в поступках, так и в творчестве. Мир давно присвоил себе музыку Джона, наслаждается ею (ну а кто-то возмущается, не суть) по сей день, да и личность его будоражит нас до сих пор. Вот и кроют в Сети книгу - кто во что горазд, а вдова Джона Йоко Оно собиралась даже подать на автора в суд, да так и не собралась. В чем же тут дело? Может, в том, что не глянцевым и лакированным (а нам подавай глянец и лакировку!) предстает здесь перед нами великий Джон, но таким, каким его знали близкие люди: невероятным, сногсшибательным музыкантом, человеком мятущемся и кротким, агрессивным и нежным, загадочным и простым - и все, что можем здесь мы - это понять героя книги и принять его таким, каким его сделала природа - на радость всем нам.
      __________________________________________________________________
      
      Юрий Левитанский. Меж двух небес. "Перекресток - ЦОМЕТ". Москва. 1996 г.
      
      Красный боярышник, веточка, весть о пожаре,
      смятенье,
      гуденье набата.
      Все ты мне видишься где-то за снегом, за вьюгой,
      за пологом вьюги,
      среди снегопада.
      В красных сапожках, в малиновой шубке,
      боярышня, девочка,
      елочный шарик малиновый
      где-то за снегом, за вьюгой,
      за пологом белым бурана.
      
      Все, что может тебя в юности поддержать - добрым словом, ярким образом, умной мыслью, безусловным пониманием - ты присваиваешь себе, помещая все это в свою душу, как в копилку. Нет, скорее, как в почву, откуда оно начинает, в свою очередь, произрастать добром, верностью, восторгом перед прекрасным, сочувствием к тем, кому плохо...
      Поэзия Юрия Левитанского как раз и была, - и есть - для нас тем, что растит все это в неоперенных душах, ну а в оперенных продолжает бушевать и вести нас по верному пути. Ирония Иронического человека; напряженное, до боли, ожидание телефонного звонка; девочка - елочный шарик малиновый; гасящий свечу, уходящий музыкант... Все это навсегда, потому что говорит о вечном - о страдающих человеческих сердцах, о смятении, о потерях, о безысходности жизни, и в то же время, о ее высоте, размахе, бурнокипении...
      
      Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
      Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
      Штопаный-перештопаный, мятый, битый,
      жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
      
      И прекрасна она еще и потому, что от ушедших на небеса поэтов нам остается их вдохновенная душа, воплощенная в слова, и мы можем обратиться к поэтам снова и снова, попросить совета и сочувствия, а то и поплакать вместе с нами, ведь реальность ныне так жестока, так железобетонна, и хрупкому человеческому естеству сквозь нее не пробиться... Положи же нам руку на плечо, Поэт, ведь
      
      И сызнова, и снова
      все сходится на том,
      что прежде было Слово,
      а прочее - потом.
      _______________________________________________________________
      
      Фридрих Дюрренматт. Избранное. "Фіта". Київ. 1995 г.
      
      "...Случаются еще истории, где в заурядной личности вдруг проглядывает человечество, мелкое происшествие вырастает во всеобщее, обнаруживаются правосудие и справедливость, может быть, даже милосердие, случайно пойманное, отраженное в монокле пьяного".
      
      Любовь к сложной литературе - читательское качество не из популярных. Вгрызаться в текст, проникать во все его слои, мучительно раздумывать над тем, а что же здесь имел в виду автор, испытывать в конце концов ликование - ты понял, ты узнал, ты разделил мысли писателя... Увы, разве есть сейчас на это время у человека, который бежит, летит, успевает, не успевает, строит и рушит коммерческие империи или выживает любыми способами, чтобы как-то прокормить семью?..
      Возможно, ранее мы были менее занятыми, ведь все за нас решало государство, поэтому и приобщились к сложной литературе, до сих пор делая выбор в ее пользу. И начиналось это не только с русской классики, но и с подписки на журнал "Иностранная литература", с Генриха Белля, Джона Бойнтона Пристли, Фридриха Дюрренматта вот... С двухсерийной "Аварии" Витаутаса Жалакявичуса, где дюрренматттовских героев играли обожаемые всеми Регимантас Адомайтис, Ростислав Плятт, Юри Ярвет...
      О чем был фильм? Об обязательном возмездии за все наши грехи? О пробуждении совести (если она всего лишь спит, а не мертва)? О роковом разломе между действием и его осмыслением? Тогда, в 74-м, мы вряд ли задавались этими вопросами. Нас больше занимал абсурдистский диалог героя со служанкой, вносящей кофе и сменившей светлый парик на темный: "Черная?". "А вы что, предпочитаете с молоком?".
      Однако вопросы эти, поставленные в фильме Жалакявичуса и в повести Дюрренматта, целую жизнь потом продолжали тревожить нас отсутствием ответов. И вот, что печально, самый главный вопрос - заслуживает ли кары в виде обязательной смерти проживший свою жизнь человек - так и остается для нас открытым. Мы продолжаем думать...
      ___________________________________________________________________
      
      Людмила Штерн. Довлатов - добрый мой приятель. Азбука-классика. Санкт-Петербург. 2005 г.
      
      "Сергей остался для меня загадкой. Бог наградил его многими талантам. Кроме, наверное, самого главного - таланта быть счастливым".
      
      Есть в жизни моменты, когда так и хочется выдать - из совершенного восторга - какую-нибудь банальность, типа, скажи мне кто твой друг... Читая книгу Людмилы Штерн именно это и хочется сделать, а еще - воскликнуть: "Ого-го! Вот это да!".
      Увы, про мемуары давно известно: если человек в глазах одних авторов - гений и ангел, то в глазах других - обязательно бездарность и чуть ли не сам черт. Поэтому беспристрастности от этих воспоминаний не жди. Однако, чтобы подтвердить для себя закономерность любви к нашим героям, мы ищем в книгах отнюдь не объективности - ждем милых частностей, симпатичных деталей, ярких житейских эпизодов - и т.д. Ведь, что там говорить, иногда даже суровые мужчины жаждут умиленности от прочитанного (не говоря уж о суровых женщинах).
      Да, нам всем ведомы расхожие, общеизвестные моменты из жизни того или иного кумира, но как же ценны для нас находки вроде:
      "- Я хочу, чтобы вы знали заранее. Больше всего на свете я ненавижу живопись, скульптуру, спорт и природу".
      Вот таков он, наш любимчик Довлатов!
      А есть в мемуарах Людмилы Штерн кое-что и и похлеще:
      "- Вы знакомы с моей женой Леной и, кажется, видели мою бывшую жену Асетрину. Вы же не станете возражать, что обе они красавицы?
      - Не стану, - я кивнула, чуя недоброе.
      - А что я могу сказать о вашей внешности?..
      ...Что непосредственно за вами идут инвалиды Отечественной войны...".
      Ой! Честно говоря, если б мне сказали нечто подобное, я бы не пришла в себя до самой смерти, и никакие "я пошутил" мне бы не помогли. Ну, вы поняли, Довлатов был человеком поистине дьявольского обаяния. И Людмила Штерн представила нам его именно... живым.
      Впрочем есть в книге и "косяки", как говорят ныне: зря автор все-таки обезличивает своего друга, написав о нем: "с правильными чертами лица, мужественно очерченным ртом". Зачем давать словесный портрет (да еще с помощью таких штампов), когда есть множество фото? Думаю, Довлатов как-то по-особенному съязвил бы, прочитав такую хвалу собственной внешности.
      _________________________________________________________________
      
      Бахыт Кенжеев. Amo ergo sum. Издательский проект "А и Б". 2019 г.
      
      ...там же где богоугодный меж гаражей вдалеке
      бродит январь беззаботный с кроличьей шапкой в руке
      
      Вот этот беззаботный январь и его кроличья шапка видятся мне сквозь туман памяти (а может, сквозь слезы), заставляя снова и снова месить промокшими ботинками серый, почти черный снег нулевой температуры на проспекте Карла Маркса, страдая от (от первой до последней ноты) выдуманной любви, торопя жизнь... Бег по пересеченной местности, в одиночестве, в обнимку с грузом чепухи, которую носят с собой (и в себе) 16-летние...
      Думаю, именно такие жалкие и трогательные, и трагичные по своей сути картинки - у каждого свои - вызывает поэт с помощью слов, как всесильный шаман, вызывающий духов...
      Поэт ничем нам не обязан, но, выкладывая на всеобщее обозрение свою боль, он подставляется, позволяя всем и каждому интерпретировать, соучаствовать, а то и сражаться с не умеющими себя защитить строками...
      
      ...И опять за огромным окном
      Жизнь куда-то бежит с фонарем,
      Жизнь куда-то спешит налегке
      с фонарем и тюльпаном в руке.
      
      Тюльпан - алым пятном на сером снегу. И вот эти фонари, да, они для поэта важны почему-то, вроде как тусклым огоньком фонаря теплится жизнь, и стоит только поглубже вдохнуть и посильнее дунуть, как отлетает огонек, не успев разгореться...
      
      ...и возвращается дождь, и военная лютня
      все отдаленней играет и все бесприютней,
      и фонарей, фонарей бесконечная лента...
      Что они строятся - или прощаются с кем-то?
      
      Так это же с нами прощаются, ну, или мы прощаемся сами с собой, с белой веткой сирени, с палым листом, с бытием, с мирозданьем, и нам уже видится, что это мы, а не январь, бежим с заячьей шапкой в руке, или с фонарем, или с алым тюльпаном, бормоча про себя в отчаянии:
      
      всякий, кто был любим, знает, как труден выбор
      между черным, белым и алым; со временем все тебе
      расскажу, ибо слова подобны глубоководным рыбам
      вытащенным на поверхность с железным крючком в губе
      ______________________________________________________________
      
      Валерий Фрид. 58 ½. Записки лагерного придурка. Издательский дом Русанова. 1996 г.
      
      "Когда кончился мой запас голливудских фильмов, я с горя стал пересказывать наши с Юликом Дунским вгиковские сочинения. Наш недописанный в связи с арестом дипломный сценарий "Ермак, покоритель Сибири" для этого вполне годился: он отличался чисто голливудским презрением к исторической правде".
      
      Когда-то, случайно напав на эту книжку в московском "Библио-Глобусе", я проглотила ее в один присест - за сутки в плацкарте "Москва-Ставрополь", а приехав в родные пенаты, тут же настрочила автору восторженное письмо. Валерий Семенович, видно, человеком был не чванливым и мне ответил - даже прислал в письме вклейки, чтобы я в их с Юлием Дунским рассказ "Лучший из них", помещенный в конце книги, вставила вымаранные редакцией места. (Цензура, вроде, тогда уже канула в Лету, но моменты с обсценной лексикой из текста все-таки выкинули. А у меня теперь рассказ целиком!).
      В общем, храню ныне письмо Валерия Семеновича как величайшую реликвию.
      И мне как-то удивительно, что Фрида потом за книжку поругивали: мол, разве можно на такую тему, тему сталинских лагерей, писать с юмором? Вот Солженицын... вот Шаламов... Да, да. Но, думаю, не открою Америки, если скажу, что человек пишет "собой", своим собственным "я", и если уж ты таков, если уж ты так относишься к жизни, к испытаниям, к дружбе - то и текст получается у тебя именно такой, а не другой.
      Конечно, эта книга уникальная, ведь автор ее - один из сценаристов наших любимых фильмов: "Служили два товарища", "Сказ про то, как царь Петр арапа женил", "Старая, старая сказка", "Экипаж"... Динамика, увлекательность, яркие картинки, а кое-где и трагикомичность - вот приметы сценариев этого творческого дуэта. И как в таком случае могла у Фрида получиться книга унылая и депрессивная? Нет, она - о стойкости несмотря ни на что. Об умении держать удар. О том, что бодрость духа помогает поддерживать бодрость тела, да что там - помогает выжить там, где выжить, по сути, невозможно. Выжить, а потом еще жить долго-долго, творить, любить, дружить, общаться с самыми яркими людьми России и уйти, чтобы благодарное человечество тебя никогда не забыло.
      ___________________________________________________________________
      
      Роберт Шекли. Рассказы. Миры Роберта Шекли. Издательство "Полярис". Рига. 1994 г.
      
      "- Да, да, мой друг, хотя вы, наверное, и не подозревали этого, наша потрепанная Земля с момента своего рождения из огненного чрева Солнца сама начала порождать альтернативные миры-вероятности. Любые крупные или ничтожные события отражаются в несметном числе миров".
      
      Когда тебе 15, и ты очень одинок, но в твоем распоряжении номера "Иностранки" именно за эти 15 лет твоего существования - от рождения до нынешних времен - ты садишься и планомерно начинаешь их осваивать - номер за номером, год за годом. И - о чудо! - одиночество куда-то улетучивается, и все твое естество уже захвачено переживаниями иного порядка: ты ужасаешься горестям войны с Беллем, переживаешь гибель любимой с Маркесом, отчаиваешься и обретаешь надежду вместе с героем Селлинджера - твоя душа производит нелегкую работу, ты растешь, взрослеешь, начинаешь кое-что понимать и... вот тебе попадается наконец рассказ Роберта Шекли "Лавка миров".
      Когда я впервые его прочитала, мир как будто открыл для меня свои дали, ценности, реальности и ирреальности. Он зазвенел, заискрился, брызнул яркими красками, предъявил все свои возможности и заставил думать о том, что же действительно важно и ценно для человека, что стоит для него на первом месте, за что он может отдать последнее и заплатить самую дорогую цену. Читая, я тоже выбирала, и я выбрала. Дружбу, вообще - человеческие отношения (нет ничего более ценного), любовь, справедливость, душевное тепло - кроме этого нам-то, оказывается, ничего и не нужно, даже когда весь мир у твоих ног.
      Предельно четко все это усвоив, я получила вовсе не какой-то там полезный урок в результате зубрежки, - Шекли как будто извлек нечто из глубины моей собственной души, где оно и хоронилось до поры до времени, непонятое и до какого-то момента бесполезное.
      Ну, и ясно как божий день, - тот, кто приходит к тебе на помощь в твои 15 - остается с тобой на всю жизнь. И чувство благодарности к нему в твоем сердце не иссякает до самой его остановки...
      _________________________________________________________________
      
      Георгий Полонский. Ключ без права передачи. "Детская литература". Москва. 1980 г.
      
      "У нее мальчишеская стрижка, худая шея, великоват рот, косметики - ноль. Глаза говорили как-то очень явно и серьезно о присутствии духа в небогатом ее теле - так что мужчин это могло даже отпугивать, но художник не прошел бы мимо".
      
      В 68-м я еще не была старшеклассницей и посмотрела "Доживем до понедельника" позже. Ужасно завидовала сплоченности класса, где даже какие-то подростковые конфликты решались по-честному и быстро, а если уж имелась причина уйти с урока - так это всем коллективом, в котором не находилось места предательству и отступничеству. У нас же все было другим - классная элита подвергала остракизму серых мышей вроде меня, не умеющие слова сказать у доски двоечники на переменах (да и в дальнейшей взрослой жизни, как показала практика) строили всех по ранжиру и насмехались, опять-таки, над серыми мышами. Но зато у нас был Лев Николаевич Проценко - вот уж точно - главный герой "Доживем до..." Мельников! Тоже историк, тоже фронтовик, тоже относящийся к нам всерьез и, не побоюсь этого слова, с любовью - ведь учителя-фронтовики, которые учили нас тогда, уж точно разбирались в том, что почем, что хорошо, а что плохо, и безошибочно определяли, что дети - это хорошо, несмотря на всю нашу вредность, безалаберность и лень.
      А вот такой учительницы, как героиня Елены Прокловой в фильме Динары Асановой "Ключ без права передачи", у нас не было. И мы опять завидовали классу, в котором складывались такие замечательные отношения - и между собой, и со своей классной руководительницей.
      Все эти классные - классные! - истории сочинил для нас сценарист Георгий Полонский. В его фильмах много было про любовь (что нам, естественно, дико нравилось) и про взрослые отношения, а самое главное - там не было фальши, которая пропитывала жизнь старшеклассников 70-х.
      И мы завидовали, ох как завидовали 9-му "В" и 10-му "Б", мечтая устроить подобное и у себя. Увы, не вышло. Кому ж это когда удавалось - организовать по киношным сценариям реальное бытие? Однако, что такое хорошо и что такое плохо, мы тогда уяснили для себя накрепко. И это касалось не только школьной жизни.
      _______________________________________________________________
      
      Дмитрий Сухарев. При вечернем и утреннем свете. "Советский писатель". Москва. 1989 г.
      
      У венгерского поэта
      Обитает в доме галка -
      Не сорока и не грач.
      Галя, краля, королева,
      Попрошайка и нахалка,
      За поэтом ходит вскачь...
      
      Ну и понятно, что все девушки по имени Галя, желая казаться в глазах поэтов (как венгерского, так и отечественного) королевами, вскачь побежали за книжками Дмитрия Сухарева в книжный магазин. Я-то точно побежала и купила их штуки четыре - себе и друзьям-литинститутцам. Тогда мне казалась, что наше литинститутское братство, скрепленное, как горячей кровью, горячей любовью к литературе, - бессмертно. Увы, я ошибалась. Братство это обитало только у меня в голове, но вот горячая любовь к литературе так никуда и не делась. Хожу, значит, и бормочу про себя до сих пор:
      
      Строка строку выносит из огня,
      Как раненого раненый выносит, -
      Не каждый эту музыку выносит,
      Но как она врывается в меня!..
      
      Служить литературе - вот что казалось мне важней всего на свете! И подтверждение своей правоте я тут и там находила в текстах хороших поэтов. Однако лишь в текстах - в мечтах, в снах (как верно, что в английском мечты и сны обозначены одним словом - dreams). Наяву же я постоянно сталкивалась с прагматичностью и деловитостью моих возлюбленных тогда друзей: а) выпустить книжку; б) выпустить вторую книжку; в) вступить в Союз писателей; г) иметь потом все, что положено его членам... д, е, е...
      Я печалилась, по-настоящему печалилась из-за этого. Тут все равно как расстаться в детстве с иллюзией по поводу Деда Мороза...
      Однако, по счастью, в холоде и тумане бытия, в отчаянии и разочаровании, меня никогда не бросали мои любимые книжки, и это делало земную жизнь вполне сносной:
      
      ...Пока в пекарне в пряничном цеху
      С изюмом литпродукция печется,
      Поэт грызет горбушку и печется
      О почести, положенной стиху...
      
      Эти строки Дмитрия Сухарева, вообще-то, - о Борисе Абрамовиче Слуцком, но и обо всех тех, для кого поэзия - не литпродукция с изюмом, а дело жизни - серьезное, временами тяжкое, а порой и трагичное, ведь, по словам незабвенного Осипа Эмильевича, "поэзию уважают только у нас - за нее убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают".
      И все же - пусть поэты живут.
      ___________________________________________________________________
      
      Тенгиз Абуладзе, Нана Джанелидзе, Резо Квеселава. Покаяние. Всесоюзное творческо-производственное объединение "Киноцентр". Москва. 1988 г.
      
      "Перед беглецами раскинулось вспаханное поле. На горизонте - упряжка быков и седой пахарь за плугом. Сверкающий лемех переворачивает жирные комья земли...".
      
      - Девчонки, а как вы поняли тот момент в фильме, где Варлам в подвале ест рыбу и смеется? - спросил нас наш литинститутский однокурсник, поэт Бондо Мацаберидзе.
      Мы молчали. Мы были согласны - чтобы понять фильм, надо понять каждый его эпизод. Но мы не поняли.
      Только что посмотрев фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние", мы были в полном восторге, но, оказывается, совершенно не врубились в то, во что врубиться следовало. А следовало считывать смыслы, проникать вглубь, разбираться в символах, но мы не считывали, не проникали и не разбирались. Мы просто приняли фильм целиком, услышав главное: "К чему дорога, если она не приводит к храму?".
      Но рыбу мы как-то не отрефлексировали.
      - Рыба - это символ Христа, знаете?
      Мы не знали.
      Мы были очень необразованными. Провинциальные девочки, восторженные и стремящиеся везде сунуть свой нос, мы бегали по выставкам, концертам и премьерам перестроечной Москвы, и все нас вдохновляло, и все мы узнавали, и присваивали, и интерпретировали, а когда попадалось что-то непонятное, но восхищавшее, мы просто этим завладевали и... любили. Так полюбили мы "Покаяние", которое каждого, кто посмотрел его в то время (а посмотрели все), било по башке и взрывало изнутри, заставляло в одночасье взрослеть и в обязательном порядке становиться личностью.
      Не представляю себе художественного произведения сейчас - в любом жанре, - которое бы так перелопатило душу, заставило мыслить, лить слезы, которое так бы объединило всех нас. А вот Тенгизу Евгеньевичу удалось тогда с помощью "Покаяния" сделать с обществом то, что не удалось бы и целой армии наилучших политтехнологов...
      Но фильм, как я понимаю, сейчас практически забыт...
      Посмотрите его, кто не видел.
      _______________________________________________________________
      
      Альманах "Апрель". Выпуск первый. Движение "Апрель". Москва. 1989 г.
      
      Поглядишь в себя -
      там такой разор...
      Кровь с Душой веду тысячелетний спор...
      
      А. Вознесенский
      
      Встречаются люди, у которых имеется неоспоримый талант всегда оказываться в ненужном месте в ненужное время. Так мимо них пролетают их удачи, теряются в тумане обстоятельств их находки, догадки, озарения; автобусы уходят у них из-под носа и перед носом же захлопываются все двери. Ну вот и я именно из таких. Дабы не быть голословной: мой литинститутский диплом "Наш Фантомоград" брал для публикации в альманахе "Апрель" мой первый руководитель семинара Анатолий Палыч Злобин (он там был замредактора). А я сказала ему, что его уже взяла "Дружба народов" - прямо на защите мой рецензент, критик Владимир Новиков, вместо того, чтобы меня критиковать, объявил, что отдал диплом в отдел прозы "Дружбы народов" Александру Архангельскому. В результате (дай бог, не этого действа) журнал не выходил 11 месяцев. С этим и моя публикация накрылась медным тазиком, но и "Апрель" потом недолго продержался - кажется, номера три всего вышло.
      Как же здорово, что первый номер остался жив у меня на полке. В нем такое странное соседство текстов - Бабеля и Солженицына, Искандера и Юнны Мориц, Дмитрия Сухарева и Евгения Рейна, Анатолия Приставкина и Олеси Николаевой...
      Многие авторы этого самого перестроечного из всех перестроечных альманахов со временем резко сменили направление и стали петь осанну совсем иным богам. Ну так что ж, человек имеет право меняться и разворачиваться - хотя бы и на 180 градусов. В конце концов, каждый из нас в надлежащий момент будет сам объясняться по этому поводу в небесной канцелярии. Ну а я, пролетев тогда всюду, как фанера над Парижем, не расстроилась ни капли, только вспомнила анекдот про пьяного москвича, которого в метро не пускали: "А что, там правда вагончики голубые? А что, там правда лестница сама едет?". Ну едет, и пусть едет, бог с ней. Я начала в тот момент новую жизнь и со временем ввязалась в по-настоящему гиблую литдраму. Но это уже совсем другая история...
      Клубная же карточка "Апреля" за ? 79, подписанная А. Приставкиным, у меня так и остался на память. Надеюсь, на долгую.
      _______________________________________________________________
      
      Константин Арбенин. Стихи песен. "Зимовье зверей". Санкт-Петербург. 2020 г.
      
      ...Эти сказки мы всю жизнь в себе несем,
      Сказки нам нужны всегда, везде, во всем.
      А без них мы как без времени временщики.
      Потому-то нам всего важнее сказочники.
      
      Мы с сынком слушаем разную музыку. Он любит панк, я - классический рок. Сходимся в немногом - вот Константин Арбенин нам нравится и его "Зимовье зверей". Причем навел меня на "ЗЗ" именно Гошка - поставил "Сказки нашего двора" из альбома "Всегда готов к рок-н-роллу" и сказал: "Уверен, тебе это будет близко". И он не ошибся.
      
      Во дворах шестидесятых,
      Где весенние ветра
      Спать ребятам и девчатам
      Не давали до утра,
      Где нечесаные дали,
      Стадионы и мосты,
      Мы несказочно врастали
      В эти взрослые мечты...
      
      Расти в шестидесятые было весело, хотя из нас получились довольно мрачные люди. Ничего удивительного - жизнь оказалась совершенно не тем, чем мы ее себе представляли. Ловить прямо руками головастиков в ручье, рвать в яру под домом камыши, играть в "Бип-доп" на песчаном пляже, покупать в магазине "Под шпилем" леденцы, за пять дней прочитывать пять библиотечных книжек и бежать за новыми - ну что за чудо, что за прелесть! И нам казалось - это вечная сказка. Ну изменится что-то: книжки станут скучней - без рисунков, зато Сашка из 16-й квартиры посмотрит на тебя другими глазами, а соседской Ленке-хвастунье ты утрешь нос новыми брюками "от бедра"... Но утереть нос ближнему своему, как показала практика, было далеко не главным во взрослой жизни. Главным было... остаться собой в этой человеческой круговерти. Любить друзей бескорыстно, а не за то, что они могут что-то для тебя сделать. Вообще - не утратить способности любить... Заниматься тем, чем горишь, а не тем, за что больше платят... Сказки вот писать, как Константин Арбенин...
      
      Из весенней сказки нашего двора,
      Где идеи выдавались на-гора,
      Кто-то вышел в дипломаты, кто-то в истопники.
      И совсем-совсем немногие - в сказочники...
      
      Дипломатов-то из нас, конечно, не вышло, но и истопником стал не каждый. Зато мы открыли для себя особый секрет - а ведь действительно - нам не обойтись без сказочников. Они для нас важнее всего, потому что с помощью своего искусства позволяют нам оставаться людьми.
      ______________________________________________________________
      
      Посвящаю этот маленький текстик художнице Марине Бобыревой и нашей общей юности.
      
      Инна Гофф. Избранное. "Художественная литература". Москва. 1979 г.
      
      "Я все о нем знала, как будто мы росли в одном дворе. Я знала, что он горд, вспыльчив, его легко обидеть. Он бывает груб, но умеет быть очень нежным, и если полюбит, то на всю жизнь...".
      
      Есть такие книги - остались с юности (с "Юности"), которые как будто протягивают тебе руку друга - только бросишь взгляд на обложку. Понятно, что это радости книжного червя, которому во все времена не хватало любви и понимания, и он искал их в литературе. Счастье, что находил!
      "Юноша с перчаткой" Инны Гофф - повесть про девушку-художника, не похожую на обычных девушек, яркую, остроумную и придумавшую себе любовь - "Юношу с перчаткой" кисти Тициана. Лена рассматривает его портрет в книге и влюбляется (как ей кажется) все больше, не замечая своих современников, которые очень даже ее замечают.
      Повесть распадается для меня на цитаты. Кажется, я помню каждую ее строчку. "Сережа чуть не свалился со своего насеста (это о натурщике, когда Лена сказала: "У меня сегодня свадьба". Но свадьба была у подруги). "Вы любите пастель?", - спросили раз ханжу. "Люблю, - ответил он, - когда я в ней лежу"...
      Это очень добрый текст. Не сатирический, не язвительный, не издевательский по-постмодернистски.
      Представляю, как сцену в ресторане, где за свадебным застольем заплакала мать жениха, мог обхохотать какой-нибудь нынешний автор. Но Инна Гофф понимает нас с вами и... любит, не побоюсь этого слова. Она гуманист, и как же не хватает мне в нынешней литературе гуманистов!
      "Пожилой толстый дядька пригласил меня танцевать. Мне очень не хотелось идти с ним, но я подумала, что он обидится, и пошла".
      Я вовсе не думаю о том, как хорошо было бы вернуться в нашу прошлую жизнь (читай - юность), когда все было проще, светлее и человечнее. Рая на Земле, как известно, не бывает. Но как же все-таки нужна мне до сих пор эта девочка-художница с ее фантастической любовью, остроумием, красным беретом и маленькой мастерской за общим платяным шкафом в небольшой их квартирке... Я храню в душе образ Лены много-много лет, и жизнь от этого становится проще, светлее и человечнее.
      __________________________________________________________________
      
      Алиса в стране чудес. Музыкальная сказка. Фирма "Мелодия". 1976 г.
      
      "- Ну вот, вот, дожили! Появляются девочки, которые стоят на голове, да еще спрашивают, какая это страна! Куда смотрит правительство? Эй, правительство!".
      
      Девочкой, стоящей на голове, я ощущала себя всегда - и в школе не в ногу (на репетиции парада: "Шумарова, барабан стучит специально для тебя!"), и учась на техника-архитектора: антирекорд по собиранию-разбиранию автомата (гордилась тем, что я пацифист), и если уж музыка, то "Лестница в небо", если уж брюки-клеш, то метровой ширины, если уж танец шейк, то лично изобретенный... Вокруг шумела комсомольско-социалистическая действительность, а я двигалась по ней строго перпендикулярно, ни с чем по пути не идентифицируясь.
      Я жила у себя в голове, поэтому, когда мне попал в руки альбом "Алиса в стране чудес" в постановке Олега Герасимова и с песнями Владимира Высоцкого (помните, в Ставрополе на стыке проспектов Карла Маркса и Октябрьской Революции был втиснут в стену магазинчик "Мелодия"?), я почувствовала с ней такую солидарность, что разговаривала одно время исключительно цитатами из этой радиопьесы, видя себя то Атакой Гризли, Знаменитой Писательницей на Заборе, то самой Алисой, то лягушонком Джимми, но больше всего я совпадала с Белым Кроликом, потому что очень хорошо его понимала: "А я не в силах отказать, я страшно мягкотелый...".
      Представьте себе, шел 1976 год, а в детской сказке пелось: "Нет-нет, у народа - не трудная роль, упасть на колени - какая проблема?..", а уж "Песня о планах" - "Дорогие вы мои, планы выполнимые..." - это уже граничило с прямым подрывом устоев в стране, где пятилетний план - царь и бог, и документ, по которому обязан был жить каждый человек.
      В общем, с "Алисой..." мы сроднились навсегда, и переслушивая ее десятки и сотни раз, погружаясь в нее слой за слоем, открывали для себя все новые и новые смыслы.
      Как вести светскую беседу, плавая в собственных слезах? Как согреться, принимая участие в Странных Скачках (один только приказ Додо: "Становитесь строго в беспорядке!" чего стоил)? Ну, про Безумное Чаепитие я вообще молчу: то, что все мы не в своем уме в родной Стране Чудес, всем нам становилось ясно по мере взросления...
      _______________________________________________________________
      
      Аркадий Белинков. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. РИК "Культура". 1997 г.
      
      "Каждая эпоха сосредоточенно и настороженно вглядывается в сделанное до нее, и с особенной внимательностью относится к мнению эпохи-предшественницы".
      
      Наша литинститутская преподавательница Мариэтта Омаровна Чудакова, написав предисловие к этой книге, выразила опасение, что вряд ли кто дочитает ее до конца. Но мне оказались очень близки и гнев, и резкость, и пафос, и афористичность текста, и даже пристрастность автора (ведь это самое важное в творчестве - страсть. Холодных сердцем - пруд пруди, а вот тех, кто кладет свою душу на алтарь литературы - тут приходится просить прощения уже за собственный пафос - не так много, как хотелось бы).
      Странное это время было - 90-е, когда вышла "Сдача и гибель..." (дописанная в 68-м). Разлом, перелом, точка бифуркации - назовите, как хотите, но мы оказались в этой точке живыми существами внутри... самума, что ли, а он нас не спрашивал, надо ли нам это или нет. Впрочем, как и любые "вихри враждебные" в нашей истории - они никогда никого не спрашивают - по причине неразумения человеческого языка. И только литература - нашим, человеческим языком - говорила с нами на равных, не боясь ошибаться, захлебываясь негодованием, или любовью, или всем вместе, заставляя соглашаться с автором или спорить с ним, испытывать вселенский восторг или чудовищную горечь...
      "Художник знает, что люди в самые замечательные эпохи начинают предавать друг друга, извиваться в корчах тщеславия, терзаться жаждой денег, власти и славы, лицемерить и лгать, разбрызгивать апологетические фонтаны, произносить патетические монологи, выкрикивать патриотические тирады, слагать панегирические оды, растлевать малолетних, сжигать книги, запрещать думать...".
      Он отсидел почти 13 лет, арестованный за свой литинститутский диплом - роман "Черновик чувств". Ушел из жизни в эмиграции... Кажется, это было так давно... Но и теперь, читая "Сдачу и гибель...", слегка поеживаешься, ведь писательские скорбные мысли и опасения не могут устареть там, где история ходит по кругу...
      Впрочем, как пел незабвенный Александр Аркадьевич Галич: "Бояться автору нечего - он умер лет сто назад".
      ___________________________________________________________________
      
      Огден Нэш. Туда отсюда не попасть. "Пальмира". Санкт-Петербург. 2018 г.; Огден Нэш. Видеть - значит верить. "Община". Москва. 1992 г.
      
      Увы! Человечество не внемлет призыву не будить лиха, пока лихо спит, и не слушает советов друзей и родных,
      И, растормошив основное лихо, придумывает массу дополнительных лих.
      
      Эх, хотелось бы мне иметь такого друга, как Огден Нэш - веселого, но умного; остряка, но не злого; талантливого, но не высокомерного; любителя поиграть словами, но не пустослова... Однако Огден Нэш родился и прожил свою, в общем-то, недлинную жизнь в Америке, зато ухитрился быть понятным и любимым для всей читающей публики Земли.
      Ко мне же Нэш добрался благодаря знакомому писателю, который предложил почитать эту книжку перед самым моим усаживанием за диплом - поэтому текст его потом был напичкан цитатами из Нэша. С тех пор мое чувство к поэту-сатирику ничуть не угасло, наоборот, все больше и больше я вижу подтверждений словам Нэша в окружающем нас мире, к примеру:
      
      Один, не уплатив за проезд в автобусе, считает, что ад для него - слишком мягкая мера,
      А другой разоряет сирых и вдовых и порой настолько входит во вкус, что разоряет все новых и новых - и превращается в миллионера.
      
      Кажется, Нэшем расписаны абсолютно все сферы человеческой жизни: от супружеских отношений до функционирования бытовой техники и ухода в политику; от поиска молодыми более удачной работы до моральной неустойчивости и соседских гостей... У Нэша вы найдете руководство, как себя вести, если: вам срочно требуется врач-окулист; вы имеете в своем дому малолетних дочек; вы - обладатель чистой совести; вы собираетесь провести детский праздник; вам приходится выполнять обязанности диктатора; вам вечером необходимо выйти в свет; и так далее, и тому подобное...
      Лично я нашла и для себя много полезных инструкций в длинных, почти прозаических, но ловко зарифмованных строчках Нэша, скажем:
      
      Слова нам даны, чтоб скрывать наши мысли, - так учат мудрецы, бородатые и бритые,
      Но если все ваши слова правдивы - ваши мысли ходят совершенно неприкрытые...
      
      Кстати, не думаю, что переводить такого поэта было легко. Отдадим же дань переводчикам, трудившимся для нас - Ирине Комаровой и Александру Жукову.
      _______________________________________________________________
      
      Джон Апдайк. Кентавр. "Прогресс". Москва. 1966 г.
      
      "Ему казалось, что верхняя его половина уходит в звездную твердь и плывет среди вечных сущностей, среди поющих юных голосов, а нижняя все глубже увязает в трясине, которая в конце концов его поглотит. Стрела, задевая об пол, всякий раз бередила рану. Он старался не наступать на больную ногу, но неровное цоканье остальных трех его копыт было таким громким, что он боялся, вдруг какая-нибудь из дверей распахнется, выйдет учитель и остановит его".
      
      Вообще-то это довольно странное ощущение - держать в руках книгу из отцовской библиотеки, которую ты прочитал почти 50 лет назад и которая во многом "сделала" тебя...
      "Кентавр", наравне с "Над пропастью во ржи" (что по каким-то необъяснимым причинам вдруг стала модной, а потом, непонятая новыми поколениями, опять канула в забвение) решительно перевернул сознание юных семидесятников, объявив им о том, что жизнь - это не только пионерские марши и комсомольские собрания, субботники, лицемерные увещевания официоза, но и загадка, страсть, вдохновение, познание непознаваемого...
      То, что мы не совсем те (вернее, совсем не те), за кого нас принимали школьные учителя и желали видеть конформисты всех мастей, объяснил нам именно Апдайк и его "Кентавр". Нет, мы не претендовали на звания мифических героев, мы не представляли себя ни титанами, ни олимпийцами, однако у нас были свои фантазии и свои условности - моя подруга-художница Людка придумала мне имя Онеенка и изображала меня то Осликом Иа, то Алисой, я же посвящала Людке стихи, где она "плыла золотою рыбкой", была "снежком в его руке" или "последним листом осенним"... С героями же "Кентавра" нас сближало вселенское стремление к добру и самопожертвованию...
      Давно нет моей Людки, нет и Апдайка... А книга - вот она, живет... Стоит на полке, и время от времени соскальзывает с нее, что бы положить свою обложку, как дружескую руку, на мою ладонь...
      ________________________________________________________________
      
      Олег Григорьев. Сазон и батон. "Белый город". Москва. 1997 г.
      
      - Ну, как тебе на ветке? -
      Спросила птица в клетке.
      - На ветке, как и в клетке,
      Только прутья редки.
      Абсолютно каждому читателю ясно: то, что вертится у вас в голове с утра, делает ваш день. Поэтому на ночь полезно почитать что-нибудь веселое - тогда и сны веселые будут сниться, и утро встретит солнышком и улыбкой:
      
      Мой приятель Валерий Петров
      Никогда не кусал комаров.
      Комары же об этом не знали
      И Петрова часто кусали.
      
      Поэт Олег Григорьев (а еще он - художник и автор взрослых стихов, которые мы, тем не менее, знаем с пеленок - про электрика Петрова, например) открывает своим читателям дверь в такой потешный, озорной, перевернутый с ног на голову мир, в котором в детстве и пребываем все мы - юные фантазеры, вдохновенные сочинители, шалуны и сорванцы. И как здорово, что с нами там прекрасно себя чувствует взрослый - понимающий нас и наши желания пошалить, похохмить, а иногда и припечатать жадину, труса, драчуна или того, кто бросает друга в беде:
      
      - Яму копал?
      - Копал.
      - В яму упал?
      - Упал.
      - В яме сидишь?
      - Сижу.
      - Лестницу ждешь?
      - Жду.
      - Яма сыра?
      - Сыра.
      - Как голова?
      - Цела.
      - Значит живой?
      - Живой.
      - Ну, я пошел домой!
      
      Мир Олега Григорьева очень похож на мир реальный, где существуют бабульки, бахающие в дверь кулаком так, что с кровати падает внучек; соседи самых разных мастей - от тех, кто критикует наш быт - пиджак износился, табурет накренился - до тех, кто съедает по дороге все наши конфеты ("Дай конфету. - На конфету. - А вон ту, а ту, а эту...")... Мы узнаем этих героев - и смеемся вместе с ними и над ними, так обучаясь иронии и самоиронии, этим важным качествам, без которых общаться с человеком противно до чертиков.
      
      Пpохоpов Сазон
      Воpобьев коpмил.
      Бpосил им батон -
      Десять штук убил.
      
      Думаю, что тот, кто с детства знает наизусть стихи Олега Григорьева, никогда не вырастет подлецом, конформистом или выжигой. Он привыкнет смотреть на свои поступки со стороны, а еще - поймет, что такое доброта и чувство справедливости. То, чего очень не хватает в нашей сегодняшней жизни.
      
      Тонет муха в сладости
      В банке на окне.
      И нету в этом радости
      Ни мухе, и ни мне.
      ________________________________________________________________
      Альманах "Ставрополье" ?1, 1966 г.
      
      "Она вскочила на подоконник, тренированным движением нажала кнопку на поясе. Сверхэластичный каркас, спрятанный в юбке, мгновенно превратил ее в парашют".
      
      Ох и любили шестидесятники пошалить! Хлебом не корми, дай что-нибудь отчебучить. Г. Шумаров вот с В. Белоусовым пародию на детектив придумали: "Окурок падает мимо урны" называется. Причем написана она была в 1965-м, напечатана в 66-м, а знаменитый мультик "Шпионские страсти" вышел только в 68-м. Такое впечатление, что там немало слизано с "Окурка...".
      Впрочем, Вадиму и Георгию было вместе до того здорово творить, что они даже заведомо непроходную вещь все равно бы написали. Представляю, как творцы веселились, когда сочиняли. Одни имена героев чего стоят: Епифан Бегемотыч, лейтенант Начекувани, завербованнный Козюлькин, Бонифаций Львович Постельняк (конспиративная кличка "Ричард Львиная Доля"), ну и, конечно же, сама шпионка Гильза фон Шнапс, она же Жозетта ги де Потенуз, она же Хуанитта Матадор Фарандолла де Батисфера, она же Мэри Патисон, она же Дебора Хлюпанюк.
      Здесь так много подмигиваний и подхохатываний, что мне до сих пор странно, как это могли тогда напечатать. Тем более, уже шли брежневские подморозки, а шпионка у нашего дуэта достает из сумочки газету "Советский патриот", славные борцы со шпионажем выглядят хоть и мило, но смешно, а советский ученый Постельняк легко и просто откликается на вербовку заокеанской дивы.
      Шикарно выглядит и обмен паролями Козюлькина и Гильзы:
      "Она постучала семь раз. За дверью раздалось сопенье. В узкой щели показался осторожный глаз.
      - Не здесь ли продается старая лошадь? - очаровательно улыбаясь, спросила она.
      - Нам на мели наплевать - до Луны рукой подать, - заикаясь, пробормотало за дверью.
      - Вы пробовали гнилые бананы?
      - Я в детстве тоже болел свинкой".
      Среди меня и моих друзей "Окурок..." очень быстро разошелся на цитаты: "За успех и для пользы дела!", "Вы тритон, Козюлькин!", "Вы помесь аскариды с жареной медузой! Поприубью!"... Единственно, чего мы тогда не могли предвидеть, так это то, что щестидесятнические союзы распадаются со временем точно так же, как и все остальные... Но об этом как-нибудь в другой раз...
      _________________________________________________________________
      
      Братья Вайнеры. Петля и камень в зеленой траве. СП "ИКПА". Москва. 1990 г.
      
      "Вообще-то у меня полно разных страхов, из меня можно было бы устроить выставку, настоящую музейную экспозицию страхов. Как в этнографической коллекции, они развиваются у меня от каменного топора - простого ужаса побоев до последнего достижения нравственного прогресса - опаски рассказывать политические анекдоты в компании более трех человек".
      
      О загадочной книге братьев Вайнеров, рукопись которой они якобы закопали на кладбище, я услыхала от отца еще в конце 70-х. Она даже не ходила в самиздате, настолько была опасной, поэтому найти и прочитать "Петля и камень в зеленой траве" стало для меня некоей идеей фикс. Впрочем, найти и прочитать мне тогда хотелось многое, ведь в книгах были скрыты для нас те смыслы, которые ищет человек в самом начале своего постижения мира. То, что жадно поглощалось тогда юным мозгом, осталось на всю жизнь литературным и нравственным каноном: Белль, Хемингуэй, Селлинджер, Апдайк... Нашу наивность, правда, уравновешивали в те времена поиски справедливости, и мы пристально искали подтверждения своим убеждениям в книгах...
      "Петля и камень..." читателя ошарашивает, особенно неподготовленного. Многие тогда посчитали эту прозу сгущением красок, содрогнулись, ужаснулись и отринули от себя те открытия, которые сделали в процессе чтения. Что ж.... мужества принять то, что нам предъявляют братья Вайнеры, наверное, хватит не у всех даже сейчас, хотя уже написаны и изданы тома по поводу... Но уж таково свойство художественной литературы - бить нас под дых гораздо сильнее журналистских или научных статей, и даже документов. Литература берет человека за жабры тем, что она всегда - о нем. Несмотря на непохожесть героев, их судеб и даже времени, в котором эти герои действуют.
      История трагических отношений Алексея и Улы и история убийства Соломона Михоэлса в книге настолько переплетены, что считываются как срез бытия тех лет. 70-е... обреченная любовь, еврейский вопрос, психушки для инакомыслящих... Мы отбиваемся от этих знаний всеми лапами, потому что живя в таком мире - хотя бы даже в воображении - мы реально можем задохнуться, если не переведем дух. Но в том-то и дело, что перевести его невозможно...
      __________________________________________________________________
      
      Антология бардовской песни. "Эксмо". Москва. 2006 г.
      
      В жизни прежней и жизни новой
      Навсегда, до конца пути,
      Мальчик с дудочкой тростниковой,
      Постарайся меня спасти!
      
      Александр Галич
      
      Честно скажу - не нравится мне, что Галич и Ким здесь с другой стороны обложки. Не нравится, потому что это лукавство какое-то. Их ведь пятеро было, столпов-родоначальников бардовской песни (перечисляю в порядке моих личных приоритетов): Галич, Окуджава, Ким, Визбор, Высоцкий...
      Ну да ладно, спасибо составителям хотя бы за то, что прояснили для меня многие тексты, которые додумывала про себя, не имея возможности расслышать на осыпающейся магнитофонной ленте. Мне слышалось: "Проходит яд, проходит сон...". Я восхищалась образом: "Проходит яд... как это здорово... Проходит, да - вместе с жизнью...". Но в песне, оказывается, было проще: "Проходит явь...". Тем не менее, песню Жоэля Ольмеса (тогда мы думали, что Азнавура, но в книге почему-то авторство не указано), которую исполнял Борис Полоскин, из головы невозможно выкинуть целую жизнь...
      Это довольно странно, конечно, что просто слушая бардов ты то там, то тут натыкаешься на собственные контрапункты судьбы.
      В 1988-м наш руководитель семинара в Лите Медников читал нам свои мемуары... про исключение Галича из СП, где сам Медников председательствовал (после вызова Наровчатова в райком партии). А вот у Галича:
      
      Но однажды, в дубовой ложе,
      Я, поставленный на правеж,
      Вдруг такие увидел рожи -
      Пострашней балаганьих рож!
      Не медведи, не львы, не лисы,
      Не кикимора и сова, -
      Были лица - почти как лица,
      И почти как слова - слова.
      Или, совсем из другой оперы, но тоже Литинститут, общага: мы в гостях у Николая Шипилова - на седьмом, кажется, этаже (мы живем на третьем), автора знаменитых "Листьев после бала":
      Никого не пощадила эта осень,
      Даже солнце не в ту сторону упало.
      Вот и листья разъезжаются как гости
      После бала, после бала, после бала...
      Я, как всегда, отчаянно стесняюсь, хотя поговорить с хозяином очень хочется... Как много у меня таких желанных, но не произошедших разговоров...
      Впрочем, что грустить? Как любили говорить в бардовские времена: "Все путем!", ведь то, что создано талантом многих и многих, достается нам - и навсегда с нами.
      __________________________________________________________________
      
      Микеланджело Антониони. Профессия: репортер. Киносценарий. "Искусство". Москва. 1980 г.
      
      "- Дело вот в чем, мистер Локк, вы работаете со словами, образами - хрупкими вещами. Я прихожу с товаром - надежными вещами. Меня понимают сразу".
      
      Кто бы сомневался - того, кто работает с этими самыми хрупкими вещами, в худшем случае никто не понимает, а в лучшем - понимают по-своему.
      Мы как раз понимали по-своему, более того, тоже работали - или хотели работать - именно с ними.
      Мы чувствовали себя на Земле инопланетянами - как тут все устроено, было совершенно непостижимо. Однако тот, кто обращался к нам с экрана со своими странными словами, он был нам близок - на фильм "Профессия: репортер" мы ходили столько раз, сколько его показывали в нашем городе...
      Мы принимали поступки героя Джека Николсона - ведь он просто хотел исчезнуть с Земли - того же хотелось и нам. Что это было человеку не под силу - мы знали не хуже репортера Локка. Любовь как попытка зубами ухватиться за хвост кометы - это нам тоже было ясно. Невозможность подобного действа - тем более. Вокруг нас мелькали чуждые нам лица землян, и нам не удавалось найти ни единого родного...
      Наверное, тот, кто давал добро на показ "Профессии..." в нашей стране тех лет, и не предполагал, что фильм может окончательно завершить формирование юных экзистенциалистов, для которых ленинские уроки, субботники и демонстрации были всего лишь досадным фоном жизни на чужой планете. Да, нам некуда было отсюда бежать - вот Локк попытался и что у него получилось?
      Не помогли ему ни вновь обретенная любовь, ни смена личности и судьбы, не говоря уже о смене имени, и гибель его, как в античной трагедии, была предрешена несмотря на попытку выкрутиться.
      И мы усвоили его уроки, решив принять действительность такой, какая она есть. Нас спасали тогда только хрупкие вещи - слова и образы, однако удержаться крепко на поверхности Земли с их помощью нам не удавалось, и мы витали в эмпиреях, надеясь встретить там близкие души...
      Одного только жаль - мир с тех пор утилизовался и надежные вещи, товары стали краеугольным камнем нашего бытия. А хрупкие вещи оказались никому не нужными и перекочевали на свалку истории...
      ____________________________________________________________________
      
      Инна Лиснянская. Хвастунья. "Вагриус". Москва. 2006 г.
      
      "...И когда собирается умная литературная компания и сыплет цитатами, я умело вклиниваюсь в беседу каким-нибудь устным рассказом о бытовом, смешном, мелком. О крупных событиях говорить не люблю, крупные события все равно что крупные личности - всегда трагичны".
      
      В 20 лет трудно следовать моисеевой заповеди "Не сотвори себе кумира". Мы их сотворяем, ищем, находим и начинаем поклоняться - иногда зря, но если обнаруживаем тех, кто действительно достоин поклонения, вся наша жизнь начинает меняться...
      Когда в1978 году разразился скандал с альманахом "МетрОполь", где Инна Лиснянская вместе со своим мужем - поэтом Семеном Липкиным принимали участие, главным критерием мужества для нас стало героическое поведение именно этой пары. Другие члены СП (кроме Аксенова, который тоже положил свой писательский билет на стол), пообещав выйти из Союза, если оттуда исключат их молодых коллег, как-то это свое обещание продинамили, Инна же Лиснянская и Семен Липкин из СП вышли, что было равносильно тогда выбору смерти, а не жизни - смерти хотя бы профессиональной, а значит, обречение себя на жизнь в забвении, в проблемах, буквально в голоде.
      Тогда, в 78-м, я еще не знала стихов Инны Лиснянской, а ведь в них уже все было - и бескомпромиссность, и страсть, и честь, и неподкупный талант, которые сквозили в каждой строчке:
      
      Я и время - мы так похожи!
      Мы похожи, как близнецы,
      Как ты нас различаешь, Боже,
      Разноглазы и тонкокожи...
      Ну, скажи, не одно и то же
      Конвоиры и беглецы?
      
      ... Когда Василий Аксенов, институтский друг писателя Георгия Шумарова, сказал ему, что из-за метропольского дела искать с ним встречи опасно, и не надо, мы жадно вычитывали подробности из немногочисленных ругательных статей: авторов альманаха всячески гвоздили, суля им вселенские муки. Многим, особенно далеким от литературы людям, казалось: ну и что тут такого, ну пожурили, ну погрозили - но ведь никого не посадили, даже не сослали - Аксенов вот сам уехал ("Ведь не в тюрьму, и не в Сучан, не к высшей мере..."), однако то, что метропольцы за нас за всех отстаивают свободу творчества перед безжизненным, нечеловеческим, бетонным ликом Системы - это нам в голову приходило.
      ______________________________________________________________
      
      Семен Кирсанов. Зеркала. "Советский писатель". Москва. 1972 г.
      
      Я ищу прозрачности,
      а не призрачности,
      Я ищу признательности,
      а не признанности.
      
      Задыхаясь в безвоздушном пространстве, не находя выхода, не умея отцепиться от тоски, берущей тебя за горло, ты, как к последнему средству, прибегаешь к поэзии, которая вытаскивает тебя из пропасти, лужи, канавы, болота, кострища...
      Не всякая поэзия, и не всякого человека, да... Но если ты и сам живешь в ритме и музыке слова, стихи спасут тебя.
      Какими муками это все оплачено? Какими жизненными горестями? Поэт перемеливает свой внутренний ад в тонкую муку утешительного слова, и ты, в предчувствии бесконечной суровой осени, идешь и бормочешь:
      
      Уже светает поздно,
      холодноват рассвет.
      Уже сентябрь опознан
      в желтеющей листве.
      
      Не молят о пощаде,
      дрожа перед судьбой,
      а шепчутся - "прощайте"
      цветы между собой.
      
      Не все могут удержаться от мольбы о пощаде... Цветок слаб, человек слаб... Слаба даже звезда-гигант... ("Швыряла свой Аш-альфа красавица сия - сияла, досияла и высияла вся..."). Мы дрожим перед судьбой, зная, что никто не в силах прийти нам на помощь, и все-таки молим, молим... Кто нас услышит и поймет? Разве что поэт в своей небесной дали - он был таким же, как мы - смешным, неблагополучным, замотанным, зашоренным, временами гениальным, временами почти бесплотным и... живым.
      Жил-был - я.
      (Стоит ли об этом?)
      Шторм бил в мол.
      (Молод был и мил...)
      В порт плыл флот.
      (С выигрышным билетом
      жил-был я.)
      Помнится, что жил.
      Вот оно бессмертие - возможность подключиться к чувству, мысли, отчаянию, надежде, нетерпению, гибели, боли, иллюзиям, страху и страсти того, кого давно уже нет на свете... Во времени вы разминулись, в пространстве тоже, но почему ничто не ушло, не умерло, не исчезло из того, о чем он плачет? Ну, потому что оно в принципе не может исчезнуть, пока жив человек, человечество... И спасение наше - в тех словах, которые поэт, уходя, оставляет нам в наследство...
      Не знаю, в курсе ли сами поэты, что обладают такой властью над всеми нами. Но мы-то в курсе.
      
      Поработайте, слова,
      на людей,
      чтоб не никла голова,
      как осенняя трава,
      ни в какой беде, -
      поработайте, слова, на людей.
      ______________________________________________________________
      Юрий Коринец. Вся жизнь и один день. "Советский писатель". Москва. 1983 г.
      
      "Он прилежно рисует этих давно умерших людей, которых, может быть, никогда и не существовало. Может быть, все они созданы воображением древних художников. Может, эти древние тоже отображали мир не таким, какой он есть, а каким он должен быть...".
      
      ..."А, зачитанная, это хорошо, - сказал он, когда я протянула ему книжку для подписи. - Книги должны быть зачитанными...".
      Я купила ее случайно - название показалось мне довольно банальным, остановило только имя автора на обложке - Ю. Коринец. Я вспомнила, как в детстве любила его повесть "Там вдали, за рекой" (несмотря на то, что она была "революционной тематики" - как говорили нам в библиотеке и заставляли брать на пять книжек-сказок одну обязательно такую, - мне она показалась... нелживой, в отличие от всех остальных подобных, и я ее полюбила).
      А потом роман "Вся жизнь и один день" я всобачивала для чтения всем своим друзьям, пылко хватая их за пуговицу и рассказывая, какой он здоровский - честно про жизнь, про любовь и про искусство. В соцреализме это была редкость.
      Дошло до того, что я написала о книге большую критическую работу и отослала ее как контрольную на семинар по текущей литературе в Литинститут. Наш преподаватель Владимир Смирнов меня за нее похвалил, но сам текст бесследно исчез, и тогда я свой единственный экземпляр отослала автору - пусть, мол, хотя бы моим восторгам порадуется, раз в печати о книге - ни гу-гу.
      И тогда, в 86-м, писатель позвал меня в гости. Он удивился, что статья моя гораздо более "взрослая", чем сам автор (вообще-то мне было уже 28, но некая внешняя инфантильность делала меня писателишкой несерьезным в глазах людей понимающих), и подарил свой двухтомник и книгу переводов с немецкого. А потом грустно спросил: "А нет возможности где-нибудь напечатать вашу статью?". У меня такой возможности не было. У него, видимо, тоже.
      Наверное, Юрия Коринца не очень жаловала официальщина... Отец и мать репрессированы, сам отбывал ссылку... Много позже я узнала, что "Вся жизнь..." - роман автобиографический, где автор, как это водится у авторов, не только описал собственное бытие, но и предрек свой уход...
      ________________________________________________________________
      
      Все наоборот. Небылицы и нелепицы в стихах. "Просвещение". Москва. 1993 г.
      
      Будь вежливым, как носорог,
      И чистеньким, как хрюшка,
      Тогда куплю тебе свисток
      И поцелую в ушко!
      
      Маленький Гоша очень любил читать. Проснется - и тут же к шкафу, где стоят его книжки. "Все наоборот" ему особенно нравилась - Гошу ужасно веселил и изумлял рисунок на форзаце - на берегу стоит слон, а отражается морж, на берегу стоит тигр, а отражается зебра. Гоша очень звонко смеялся и все повторял: "Стоит слон, а отражается морж...".
      Это умение смеяться мы с годами, увы, теряем, зато книжки с нами все равно остаются - можно взять "Все наоборот", полистать, вспомнить Льюиса Кэрролла:
      
      Он думал, что над ним кружит
       Могучий Альбатрос;
      Протер глаза, а это был
       Финансовый вопрос.
      "Поклюй горошку, - он сказал, -
       Мне жаль тебя до слез!"...
      Если учесть, что книжка эта вышла в 93-м, то тогда Финансовый вопрос кружил над всеми нами, и горошек был нам весьма кстати, даже если это горошек вербальный - а что, моральная поддержка через слово ведь всегда к месту, недаром мы все-таки пережили эти годы... Наверное, еще и потому, что вместе с Гошей много смеялись. Возьмем "Все наоборот" и хохочем, Борис Заходер нас веселит:
      Дайте мне
      Кусок щекотки,
      Дайте смеха -
      Две щепотки,
      Три столовых ложки
      Ветра
      И грозы -
      Четыре метра!
      
      Или фантазируем вместе с Франтишеком Галасом:
      Дым столбом валил в трубу,
      Месяц с неба выл на пса,
      Птицы пугало пугали,
      Ела кошку колбаса.
      Соль себя пересолила,
      Мыло в ванне пену мыло,
      Шалопаев били стекла,
      Пыль пошла - вода промокла...
      Эти годы, если вспомнить, были именно такими, по типу абсурдистских стишков - все стояло на голове, каждый день мы дивились несусветным новостям, и жизнь нам казалась эдаким перевертышем. Однако она все же шла своим чередом: дети росли, борщи варились, газеты приходили в почтовые ящики, друзья с друзьями выбирались на природу - и всего-то тому лет 30, не больше. Однако постепенно все устаканилось, вошло в свое привычное русло. И единственное, чего мне сегодня не хватает в жизни - это вот этого смеха вместе с маленьким сынком: "Стоит слон, а отражается морж...".
      ________________________________________________________________
      Дж. Б. Пристли. Избранное. "Искусство". Москва. 1987 г.
      
      "Олуэн (рассматривая шкатулку). О, я помню эту шкатулку. Она играет
      мелодию, когда открываешь крышку. Я даже вспоминаю мотив. Да, кажется,
      "Свадебный марш"?".
      Как умение вести светскую беседу может разрушить кучу жизней? Почему казаться благополучной, успешной, обладающей всем, что нужно для счастья, не равно по умолчанию самому счастью? Каково главное условие женской красоты?
      Я ломала над всем этим голову, хотя, по идее, в 13 лет надо думать о чем-то другом. Но меня так ошеломил "Опасный поворот", что можно было даже сказать - отравил. Я думала о невероятной Фреде и о том, как за внешним блеском может скрываться невыносимая боль и ее год за годом приходится прикрывать невозмутимостью. Я думала об Олуэн - ведь она, по сути, тоже красавица, но рядом с другими женщинами ей приходится играть роль дурнушки и так же, как Фреде, скрывать свою боль и любовь... Я думала о мисс Мокридж, писательнице и женщине невозможной прелести, и понимала, что да, бесстрастность, безмятежность и есть главное условие женской красоты...
      В общем, Джон Бойнтон Пристли и его герои задурили мне голову, и отныне я была не советской восьмиклассницей, а неким фантастическим гибридом: прическа советская, шмотки тоже, а фантазии - отнюдь, и жизнь светского общества, рожденного в голове английского драматурга в 1932 году, была для меня гораздо более осязаемой, чем серый кирпич унылых многоэтажек нашего города, глупая подруга из параллельного класса, которая по дороге домой говорила только о своем коте Ваське, голодноватая жизнь начала 70-х...
      Слава литературе! И слава, конечно, тем, кто явил нам пьесу Пристли воочию - режиссеру Владимиру Басову, советским актерам тех лет, композитору Вениамину Баснеру... Но в том-то и дело, что впечатление от фильма в один момент оказалось тогда... поведенческой инструкцией, - увы, невыполнимой... Не лгать - совсем-совсем? Да как же это, если ложь с младенчества, как плотные слои атмосферы, окружает твою жизнь? Вернее, проникает в нее, входя в клеточный обмен еще до рождения... Вот мы и ударяемся в фантазии, заряжая мозги на холостой ход... Хотя... наверное, мы счастливее многих и многих поэтому...
      ___________________________________________________________________
      
      А. Стругацкий, Б. Стругацкий. Улитка на склоне. Опыт академического издания. Новое литературное обозрение. Москва. 2006 г.
      
      "А вокруг все пили кефир - из граненых стаканов, из жестяных кружек, из кофейных чашечек, из свернутых бумажных кульков, прямо из бутылок. Ноги у всех были засунуты под стулья".
      
      Однажды я случайно попала на один лингвистический семинар, где разбирали - по-своему, по-лингвистически - стихи Мандельштама. Вывалилась оттуда, как из анатомического театра. То, что было написано бедой, болью, умопомрачением, умоозарением, - человеческим гением и чудом - раздиралось на волоконца холодными пальцами, препарировалось, формалинилось, раскладывалось по банкам и склянкам...
      Я не против науки, конечно, ведь о литературе можно писать так, чтобы читателя вдохновить на чтение, заинтересовать книгой, заставить полюбить ее навеки... Но я против подхода к живому с инструментами патологоанатома...
      Вот немножко похожие чувства вызвал у меня этот "опыт академического издания". "Улитка на склоне" - произведение сложное, не каждый любитель фантастики его осилит, да не каждый и возьмется читать. Так напишите, друзья, прозу о прозе! Поделитесь открытиями, интерпретируйте, заставьте нас размышлять, делать выводы, понимать то, что хотели сказать авторы...
      Нет, помимо основного текста "Улитки..." и его вариантов нам для чтения предлагаются опять-таки лингвистический анализ, "критическая рецепция", "использование информационной метрики", два кроссворда, словари (ну это-то ладно)...
      Не думайте, книжку я не бросила, дисциплинированно дочитала до конца. И очень сильно загрустила. Потому что, на самом деле, все эти филологические игры интересны лишь самим игрокам. Они так далеко уводят читателя от авторских мыслей и чувств, что не благое дело делают, а с точностью наоборот. Но да, не даром же эта группа, которая занималась подготовкой книги, называет себя "Людены" (как мы помним из романа "Волны гасят ветер", Людены - это такие сверхлюди, которым наши человеческие мелкие делишки абсолютно не интересны). Работа, конечно, проделана немалая, к чему это отрицать и насыпаться на работников? Но...
      Лучше уж я саму "Улитку..." десять раз перечитаю. Получу и удовольствие, и вдохновение, и запал для новых мыслей.
      Хотя... сами Стругацкие как будто смеются надо мной в "Улитке...": "Это вам, Туз, померещилось от вашего кефира", - сказал Домарощинер".
      _______________________________________________________________
      
      Виктор Некрасов. Записки зеваки. ЗАО "Плюс-Минус". Москва. 2003 г.
      
      "Разгневанный Поликарпов возвысил голос. Я тоже, он стукнул кулаком по столу. И я стукнул, добавив что-то насчет того, что немцев в Сталинграде не испугался, так уж штатского за письменным столом подавно. Это подействовало. В дальнейшем я эту, возникшую в гневном запале, фразу с успехом использовал в других, не менее сложных ситуациях".
      
      Странные вещи происходят на свете... Столетие Александра Галича празднуется на 1 канале, на юбилей Булата Окуджавы приходит знаменитый певец - записной конформист, и семья барда буквально с трепетом его принимает... Смерть что, всех равняет по конформистскому уровню?
      Вот и Виктор Платонович Некрасов, человек, никогда не плывущий по течению, невозмутимо отвечающий на все претензии чиновников-коммунистов, боевой офицер, прошедший Сталинград и написавший об этом книгу, став родоначальником "лейтенантской прозы", знаменитый диссидент, не по своей воле избравший изгнание, и тот теперь почти что "советский писатель", достойный публикаций, восхваления и... забвения, в конце концов.
      Э, нет, не таков Вика Некрасов.
      Впервые, как о настоящем герое, я услышала о нем от отца-шестидесятника: когда Некрасов выступил на 25-летии трагедии Бабьего Яра, ему предъявили претензии, мол, в Бабьем Яру погибли не только евреи. На это писатель ответил: "...Но только евреи были убиты за то, что они - евреи...". Я была потрясена.
      Говорить и писать то, что думаешь, то, о чем думаешь, не оглядываясь по сторонам: не даст ли по башке кто-нибудь за твои слова, - нет для писателя ничего естественней. Но кто-то, склонив голову, лишает себя этого права, а кто-то, как Виктор Платонович, ведет себя "непослушно, неуправляемо" - сначала отказываясь принимать участие в кампании против "безродных космополитов", ну а потом - пошло-поехало. Да и правда - чего уж бояться боевому офицеру, прошедшему ад, дважды раненному, отдавшему родной стране свою молодость и здоровье? А вот боялись, еще как боялись...
      Но Виктор Некрасов просто шел своим путем, который привел его в конце-концов в Париж, а оттуда - на небеса.
      Ну а нам остались его книги и легенды о нем. Вглядитесь в его лицо. Правда же, необыкновенное?
      ____________________________________________________________________
      
      Виктор Соснора. Стихотворения. Лениздат. 1977 г.
      
      Мы воробьи осенние,
      мы северные,
      мы -
      мечтавшие о зелени,
      но ждущие зимы.
      
      ...Услышав, что в Доме книги продается сборник Сосноры, я бросила все и побежала на площадь Ленина. (Странно, правда, - когда-то в Доме книги продавались книги, а не косметика, шмотки или что там еще).
      Стихи Виктора Сосноры я любила отчаянно, услышав на лито, как читают его "Продолжение Пигмалиона":
      
      Теперь - тебе: там, в мастерской, маски,
      тайник и гипс, и в светлячках воздух...
      Ты Галатею целовал, мальчик,
      ты, девочка, произнесла вот что...
      
      И я была такой же девочкой: произносила всякие глупости, считала, что кроме поэзии и любви в жизни нет ничего стоящего... (Возможно, это были не такие уж и глупости). Мне казалось ужасно важным, что поэт говорит со мной, ведь для чего существуют поэты? Утереть однажды слезы 19-летней дурочке, которой неоткуда больше взять сочувствия и понимания, кроме как из книжек. Я бубнила стихи по 24 часа в сутки, изводила ими свою подругу, распугала всех мало-мальски годившихся в поклонники... И все-таки не сдалась! И не променяла поэзию ни на что другое.
      
      Иду без шапки.
      За плечом
      снежники - цыканье синиц...
      Почем шаги мои?
      Почем
      мое отчаянье звенит?
      
      Отчаяние звенело при каждом шаге, и я не могла отрефлексировать реальность, ощущая себя сосноровским филином, который "снится и не снится":
      
      ...Постучит в мое окно:
       - Где мой конь? Кто прячет?
      Захохочет... и вздохнет.
      И сидит, и плачет.
      
      Вот так и я заплакала возле книжного прилавка - какой-то дядька передо мной забрал последнего Соснору, мне не досталось. Посмотрев на меня, продавщица пошла в подсобку и вынесла сборник (он стоил 74 копейки).
      Не так уж часто меня жалели продавщицы. Да и не плакала я больше в магазинах. Это только стихи Сосноры способны были довести человека до умопомрачения - с их немыслимыми загадками, печалью, смутным словоплетением и с утИшением взбаламученной души, которая, как ни пытайся, никак не может ни успокоиться, ни прозреть:
      
      И опять золотилась закатная тьма,
      и чаинками сна растворился туман,
      и варили варево люди.
      В очагах возгорались из искры огни.
      Было грустно и мне: я-то знал, кто они -
      красная лошадь и белый пудель.
      _______________________________________________________________
      
      Дэйв Томпсон. История группы Deep Purple. Smoke on the Water. Амфора. Санкт-Петербург. 2009 г.
      
      "Deep Purple... - это целый мир, и Роджер Гловер не устает напоминать, что является неотъемлемой частью этого мира. "Чаще всего, - смеется он, - я слышу от фанатов такие слова: "Я вырос на музыке Deep Purple". На это я неизменно отвечаю: "Ну надо же! Я тоже".
      
      ...А они еще ищут какие-то параллельные вселенные! Да все уже давно найдено - это музыка, с которой мы неслись сквозь жизнь, не чуя земли под ногами.
      Speed King, а не пионерия и комсомолия определяла нас в единое целое - каждый "вечер" 70-х начинался диппепловской вакханалией, и мы, напрыгавшись и надергавшись под "Короля Скорости", мирно засыпали в панельных многоэтажках, продуваемых не только ветром, но и какими-нибудь зыкиными-кобзонами, грезя божественным голосом Иэна Гиллана и ошалелой гитарой Ричи Блэкмора. Они все были Королями Скорости - и Джон Лорд, за чьими пальцами на клавишных было не уследить, и басист Гловер, и ударник Пэйс... Впрочем, откуда бы мы могли их увидеть? Мы довольствовались нашими мальчиками в самострельных бархатных штанах и батниках из советских рабоче-крестьянских рубах. Но уж как вдарят в начале "вечера", мы тут же забываем про первоисточник, боготворим уже наших...
      Социальная шизофрения косила наши ряды - оставаясь телом в пределах видимости, машинально что-то даже осуществляя - вычерчивая серой тушью лекальные кривые (тушь подтекала под тонкие лекала, приходилось срезать лезвием, делать дырки, начинать по-новой), или подметая в школьном дворе опавшие листья, или целуясь в подъездах с теми, кто не больно-то и нравился (в пику Чернышевскому с его занудством: "Умри, но не давай поцелуя без любви.."), мы, тем не менее, парили в небесах рок-музыки, обнаруживая там все, чего нам не хватало в окружающей действительности: восторг, вдохновение, страсть, яркие краски, честность, свежесть, свободу...
      И теперь, прильнув к монитору и откатившись лет на 50 в прошлое, мы понимаем, ЧТО есть бессмертие: это музыка, которую нам когда-то зажгли Лорд, Блэкмор, Гиллан, Гловер и Пэйс...
      
      ...Кстати, я бы никогда не назвала "Историю группы Deep Purple" "Дым над водой". Ненужные ассоциации, да?
      _________________________________________________________________
      
      Г.Л. Олди. "Войти в образ" и "Дорога". Творческая мастерская "Второй блин". Харьков. 1994 г.
      
      "Здесь никогда нельзя было быть уверенным, что идешь, куда надо. Здесь вообще ни в чем нельзя было быть уверенным. Даже в том, что тебе удастся уйти из Города...".
      
      ...С тех пор они издали много-много книг, прославились, стали мэтрами. Но я, прочитав их первую книгу (обложку которой так и не нашла в Сети, а название забыла), восхитилась до такой степени, что сразу же написала в издательство, взмолившись: "Да объясните мне, бога ради, что это за автор такой появился - имя иностранное, а все реалии - даром, что фантастика - наши!".
      Тогда Дмитрий Громов мне ответил, что вообще-то они не раскрывают тайну псевдонима, но раз уж я такая их восторженная почитательница... Г.Л. Олди - это он сам, Дмитрий Громов, и его соавтор - Олег Ладыженский, все просто.
      ...Шел 1993 год. Небо неизменно оставалось синим, солнце - золотым, но воздух был как будто сумеречным. Как во время затмения, когда на небе ни тучки, а на земле темно.
      Нам было темно. Со дня на день мы ожидали каких-то жутких катаклизмов (и наши ожидания оправдались), и жить день за днем нам позволяли только хорошие книги, которых на тот момент издавалось великое множество.
      Книгу Олди мне принес почитать умный Коля Туз, тогда профессионально занимавшийся книжной торговлей. Я, еще не вполне отошедшая от работы в альманахе "Ставрополье" и от его рубрики "Мир фантастики" (мы готовили ее вместе с фантастом Игорем Пидоренко), в книгу, что называется, вцепилась и стала восхвалять на всех углах, причем так, что издательство "Кавказский край", где на тот момент работал Коля, даже решило ее переиздать. Именно поэтому книга и сгинула где-то в его дебрях, а потом провинциальные издательства поумирали одно за другим, и на горизонте замаячил Великий Батюшка-Интернет.
      Но до этого, - слава литературным богам! - я получила в подарок от Дмитрия Громова несколько книжек фантастики и даже биографию группы Deep Purple авторства Дмитрия, фанатами которой оказались и он, и я. С тех пор любовь к Deep Purple и любовь к фантастике у меня только крепли. Юность ведь навсегда - куда ж от нее человеку деваться?..
      _________________________________________________________________
      
      Лидия Чуковская. Из дневника. Воспоминания. "Время". Москва. 2014 г.
      
      "Когда наконец будет понято, что художественное произведение рождается не из наблюдений над жизнью, а из душевного потрясения. В его свете и наблюдения и даже наблюденьица могут пригодиться. Но если этого света нет - то и они решительно ни к чему".
      
      Если тебе повезло найти "своего" писателя, то есть, того, кто, не имея представления о твоем существовании, все же разделяет твои мысли и чувства - это счастье. Значит, близкий человек всегда рядом - берешь с полки книгу, открываешь на любой странице, и ты уже говоришь с ним по важному для тебя поводу.
      "...Дело художника исповедоваться, а исповедоваться, говорить последнюю правду, можно только на своем языке. Обворожительно слово окоем (я его давно знаю), но ведь оно не моего языка".
      Не думаю, что многие литераторы сейчас солидаризируются с этой мыслью. Исповедоваться? Это еще к чему? Деньги зарабатывать надо, а не растекаться мысью по древу!
      "Как написать роман за десять дней". "Как написать книгу: пошаговая инструкция". "Проверенный способ". "Быстро и эффективно"...
      Ну и читали мы эти книги так называемые. К больному месту не приложишь. А книги Лидии Чуковской - приложишь. И если у тебя болит душа (а у человека она всегда болит, если только он человек) Лидия Корнеевна тебя исцелит - как?.. Просто сдвинет твои мысли с больного места, и когда ты пойдешь размышлять все далее и далее, то это будет уже не болезнь души, а ее рост, взросление, становление...
      "Как только начинается нечто о религии - я понимать перестаю. Моя душа к религии неспособна. Не говорю уж к церковности. Искусство, честь, достоинство человеческое, справедливость - вот моя религия. Ненависть к насилию, в особенности над мыслью.
      Народ? И это мне чуждо. Нравственных людей я встречала чаще в "образованном слое", чем в народе".
      Вечно она шла против течения. Заступалась за Пастернака, за Синявского и Даниэля. Помогала Солженицыну. Боролась за освобождение Бродского. Всегда делала то, что считала необходимым, справедливым, даже если это было по-настоящему опасно. И в то же время считала литературу тем занятием, которое и оправдывает ее существование как человека.
      
      Маленькая, немощная лира!
      Вроде блюдца или скалки, что ли.
      И на ней сыграть печали мира,
      Голосом ее кричать от боли!
      Неприметный голос, неказистый,
      Еле слышный, сброшенный со счета.
      Ну и что же. Был бы только чистый.
      Остальное - не моя забота.
      1968
      _____________________________________________________________
      
      Петр Белов. Каталог. В/О "Союзтеатр". Москва. 1988 г.
      
      "Это была одна из последних картин Петра Алексеевича Белова. Он закончил ее в декабре 1987 г. Его не стало 30 января 1988 г. Названия у картины не было или еще не было. Она была восемнадцатой из цикла, который был создан художником в последние годы и захватил его полностью. Белов был художником театра". Сергей Юрский.
      
      
      Невероятным и нескончаемым праздником - вот чем была для нас тогда перестроечная Москва. Мы мечтали повсюду успеть, но это не представлялось возможным - приходилось выбирать из десятков событий именно те, которые пропустить ты не имел права. К тому же, моя подруга Ленка Штейн протаскивала меня туда, куда простые смертные и носа сунуть не смели - в ВТО на выступление замов глав МВД и КГБ, в Ленком на "Диктатуру совести", в ЦДЛ на перфомансы с первым чтением Бродского Михаилом Казаковым, с правдой о жизни Ольги Берггольц, рассказанной ее сестрой...
      И вот еще - выставка художника Петра Белова в филиале Бахрушинского музея на Твербуле, недалеко от нашего Лита...
      Ленка была завзятой театралкой, я - нет, и имя художника мне ни о чем не говорило... Но Ленку попробуй, ослушайся! И мы пошли на выставку...
      То, что существуют художники чувства и художники мысли, я знала и тогда. Только не думала, что художник мысли может вызвать у меня такие чувства... Да, да, "Огонек" и "Московские новости", "Новый мир" и "Знамя", новое телевидение... Вероятно, сегодняшним юным смешны и наши восторги, и наши сокровища тех лет. Вот возьми какого-нибудь юношу за пуговицу, расскажи ему про то, как мы читали, стоя друг у друга за плечом, письмо советских писателей-эмигрантов в "Москоу ньюс": мол, пока на родине не напечатаны их книги, не говорите им о горячей любви... Юноша только хмыкнет и пожмет плечами. Но покажи ему репродукции Петра Белова, да еще объясни, что к чему... Думаю, он, вне всякого сомнения, проникнется и станет над ними размышлять...
      Это - о визуальности нашего времени, о том, как основательно можно докопаться до глубин человека благодаря изображению...
      Увы, имени Петра Белова сейчас практически не помнят. Но не его работы. Как у поэта: "И картину его не повесят. Но картина висит без гвоздя...".
      ___________________________________________________________________
      
      Дана Сидерос. Ученик дурака. "Лайвбук". Москва. 2015 г.
      
      ...Наша родина - наш язык.
      И ее мы оберегаем,
      не крадем у нее добра,
      не пускаем в нее чужих.
      Песни птиц и вальс стрекозы,
      речки, выстлавший берега им
      мох, осока в полях, нора
      шустрой змейки, дубы, ежи,
      небоскребы, футбол, балет,
      революции, мода, блоги,
      блеск Манежной в полночный час
      нас не трогают, как назло...
      
      Мне это показалось очень точным - да любой пишущий меня поддержит - то, что происходит в наших и не в наших словах, нас волнует гораздо больше, чем всамделишные события. Мы можем спорить и даже ссориться в течение двух и более часов из-за точности или не точности образа, с горящими глазами нестись к другу, чтобы прочитать ему свеженаписанное или свежеоткрытое талантливое... Можем почти что плакать из-за не дающейся строчки и вспыхивать радостью из-за давшейся...
      Однако поэзия нынче - частный случай.
      Наверное, на нее тоже влияет глобальное потепление и она уходит под воду вместе со всей остальной литературой, как Лондон (говорят) когда-нибудь уйдет. В ней перестали нуждаться перегретые из-за потепления граждане, ну так что ж, если стадионы для нее пусты. Она и не просилась на стадионы. Она таится по книжным страницам, интернет-уголкам, крошечным компаниям в крошечных полутемных залах, а если выходит на сцену в больших, это ее травмирует, меняет, заставляет болеть и переживать, мельчать, зарабатывать...
      И друг смотрит на нас ледяными глазами - ты стал ему не нужен. И для возлюбленной слишком беден твой дом, слишком скромны твои одежды... И нечего с тебя поиметь. Выгоды в нас не видят ближние...
      Но пусть нам будет... тихо. Для нас же весь мир рассыпается на образы - и если поэт это уловил, значит, нам счастье, и мы действительно плетемся за ним, чтобы подсказать, хоть он нас и не просил: а вот это у меня еще болит, а еще - вот это... Поймите меня, поддержите... И он и понимает, и поддерживает.
      
      ...только зайчик маленький сунет нос
      в самый гиблый омут
      в гнилую ночь
      страшно страшно тошно
      темно темно
      он дрожит от ушек
      до ватных ног
      но плетется
      жалкий
      больной
      смешной
      за тобой
      и потом за мной
      __________________________________________________________
      
      Вкус. Повести и рассказы. Издательство "Правда". Москва. 1991 г.
      
      "Так, но с чего же начать, какими словами? Все равно, начни словами: там, на пристанционном пруду. На пристанционном? Но это неверно, стилистическая ошибка, Водокачка непременно бы поправила, пристанционным называют буфет или газетный киоск, но не пруд, пруд может быть околостанционным".
      
      "В свое время ты еще придешь к простоте!", - назидательно говорил мне отец-шестидесятник, видя, как я один за одним поглощаю тексты Дюрренматта, Макса Фриша, Кафки и иже с ними. Тогда я только посмеивалась, хотя писателей отцовского поколения тоже любила: Трифонова, например, или Тендрякова. Однако мне казалось, что их время безвозвратно ушло и будущее - вот за такой прозой, замудренной и передающей смыслы через сложные образы и умопостроения...
      Но отец оказался прав. Освоив массив "Иностранки" и, что попалось, нашего, типа аксеновской "Затоваренной бочкотары", я продолжала читать все подряд, даже советскими графоманами не брезговала вроде Маркова и Проскурина - чтобы уж никто мне не мог сказать: "Мы не читали, но чихали". Я хотела делать выводы сама, не позволяя никому делать их за меня...
      И мало-помалу сложная форма действительно отошла в моих пристрастиях на второй план. Она стала казаться натужной и искусственной - и вообще, зачем замутнять мысль, если интереснее копать в глубину, совершая там все новые и новые открытия?
      Да, человек, в том числе и автор, никогда не тождествен самому себе. Гляньте, что стало к концу жизни с Юнной Мориц или с Новеллой Матвеевой... Однако любимые тексты ведь не меняются... Меняемся мы, меняется наше умение проникать в замыслы, углубляться, понимать... Именно поэтому, перечитав что-то через много лет, ты пожимаешь плечами: "И как это могло когда-то нравиться?". Но "Школа для дураков" Саши Соколова или там "Все мы не красавцы" Валерия Попова - это ведь нетленка, так сказать...
      "...Он же мой друг, и я его люблю. Мне все говорят: тоже, нашел друга, вон у него сколько недостатков. Это верно. Что есть, то есть... Ну и пусть! А если ждать все какого-то идеального, вообще останешься без друзей!
      Все мы не красавцы".
      Ну что за чУдная мысль! Это ж ведь на все времена!
      _________________________________________________________________
      Михаил Чулаки. Профессор странностей. Петербургский писатель. 1998 г.
      
      "Быть может, мир прост. Но остается ощущение ускользающей правды - скрытых поисков и тайных переговоров. Никогда нам до всего не докопаться, и оставленная поколениями тайна Железной маски символизирует наш мир ускользающей правды".
      Сначала я купила его "Профессора странностей" - в доме книги на Невском. Потом получилось так, что мы вместе шли до метро - возвращались с какого-то писательского междусобойчика. Мне ужасно хотелось поговорить с автором о только что прочитанной книге - мечтала выказать ему свою солидарность, услышь я о наездах коллег или о косности критиков, но Михаил Михайлович только пожал плечами на мой сочувственное: "Вас, наверное, долбают за "Профессора странностей"?". "Нет, - сказал он, - разве что за "Борисоглеба"..." (да, точно, "Борисоглеб" на читателей действует ошеломляюще... Но Михаил Михайлович ведь психиатр. Медикам в литературе позволено больше, чем другим - подумала я). А потом спросил: "Галя, а не возьмете ли вы котенка на воспитание?".
      Меня этот вопрос даже как-то немножко обидел: я ему про литературу, его же собственную! - а он мне про какого-то котенка.
      Дело в том, что я страстно любила говорить о литературе (да и сейчас люблю, чего уж там), но удавалось это мне нечасто, причем даже не в силу обстоятельств (как раз наоборот) - в силу характера. Я была очень закомплексованной и смертельно боялась сказать умному человеку какую-нибудь глупость. А тут вот набралась смелости, и на тебе - котенок!
      Взять предложенное я не могла - жили мы тогда на квартире и будущее наше висело на волоске, - но обижаться тут было совершенно не на что. Это я потом уже узнала, что Михаил Михайлович Чулаки был председателем Общества защиты животных и у него дома жили четыре кошки и собака... (А еще он как-то работал дрессировщиком львов на киносъемках!).
      Возможно, любовь к животным и погубила Михаила Михайловича - он погиб под колесами машины - то ли собака на прогулке потащила через дорогу, а может, незнакомая кошка переходила ее в неположенном месте, и он бросился спасать...
      ___________________________________________________________________
      
      "Юность" ?6, 1975 г. Издательство "Правда". Москва
      
      "А жизнь продолжается. И каждый год она задает прежний и вечно новый вопрос: каков он, наш молодой современник? Что его мучает и волнует?
      Ведь это о нем мечтали с затаенным трепетом доблестные "рыцари света", возводившие на Красной Пресне баррикады 1905 года, совершившие через двенадцать лет Октябрьскую революцию...".
      
      Ага, вот этот "молодой современник" и вырос. Тот, о котором "с затаенным трепетом". Вырос, оглянулся вокруг - батюшки, а где ж тот мир-то? Тот, где было необходимым поминать к месту и не к месту Великую Октябрьскую, великого Ленина, великую партию... Без этого ни былинки, ни травинки не росло, ни книжечки, ни журнальчика не выходило.
      Ну хоть за отмену всего этого спасибо. А тогда, почитав в 1975-м юбилейный (20 лет) номер "Юности" и скушав "баррикады 1905 года" и "доблестных "рыцарей света", читатель все-таки мог найти там и нечто важное для себя: поэмку "Гость из тысячелетий" Андрея Вознесенского - про певца аборигенов Австралии Марику Уанджюка, например, или рассказы Фазиля Искандера и Бориса Васильева...
      Однако поностальгировав сейчас над знакомыми вот уж почти полвека страницами, ты задаешь себе вопрос: и чего было так дорожить этим номером? Полистай его теперь - авторы забыты (кроме некоторых), а эти некоторые - охаяны и... тоже, в общем, забыты...
      Впрочем, все понятно. Просто в 17 лет очень тяжело воспринимать наглую ложь как эквивалент правды.
      И в этом номере главное не тексты, а вложенная туда, сохранившаяся непонятно как вырезка из непонятно какой газеты - статейка "Размышления после юбилея" за подписью некоего О. Михайлова, "кандидата филологических наук", где можно прочитать следующее: "Если австралийскому аборигену и другу Вознесенского... и могло показаться, что ум "московитов" "становится в очередь к храму под названием ГУМ", то следовало бы все-таки поправить далекого темнокожего друга, за недостатком времени не разглядевшего другие храмы и другие очереди - к нашим святыням вблизи ГУМа".
      Ничего себе претензии к автору! Круто, да? Ну если б рифма там негодящая или образ неточный, а то святыни с очередями... Оно надо "гостю из тысячелетий"?
      И там еще много всего такого. Объясняющего постаревшему "молодому" 70-х, откуда пошли нынешние всеобщие споры и ссоры - а вот из этого желания авторов стать святее Папы Римского. Впрочем, это ведь так по-человечески...
      __________________________________________________________________
      
      Николай Туз. Мел и уголь. "Ставролит". 2013 г.; Стихи. Ставрополь. 2019 г.
      
      Птицы рисуют ветер на полотне заката,
      ветер, что солнце в спину будто толкает прочь.
      Я зажигаю строчку и остаюсь за кадром
      в этом кино, в котором скоро наступит ночь.
      
      Художник всегда остается немного за кадром текущих событий. Именно поэтому искусство бессмертно - оно пребывает нетленным, хотя прошли времена, прошли обстоятельства, изменился человек, изменились реалии, его окружающие, а слово живет. И краски на холстах, и ноты, спрятавшиеся в клавишах и струнах...
      Но по каким признакам слово выбирает уста, его проговаривающие, нам этого знать не дано. Вот родился мальчик в украинской хате под соломой. Бегал потом на пруд - ряску уткам вылавливать, рвал траву - "для кролей", отец пробки в хате выкручивал, чтоб мальчик не читал полночь-заполночь книжки. А то, что в скором (по небесному счету, не человеческому) времени на обложках книжек будет стоять имя мальчика - такое папане в голову прийти не могло. Ему думалось, что сынок Микола станет знатным механизатором, а то и - бери выше - председателем колхоза, но проложен был для Миколки иной путь - не на земле, а на Земле, потому что поэты - это всеобщее достояние человечества, на каком бы языке они ни писали.
      
      Повз провалля, по карнизу
      я несу в"язанку хмизу.
      Я несу тепло до хати,
      щоб не холодно вмирати.
      
      И разве тут нужен перевод - просто думай, чувствуй, представляй себе этого человека (может, это ты и есть?), бредущего по краю обрыва и несущего хворост в свою бедную хижину, чтобы было не холодно умирать...
      Впрочем, мы живы, мы живем, пока нас греет солнце, и вот вам -
      
      Солнечный рецепт
      
      Берете очень тонкий луч
      и тяжелейшую из туч.
      Лучом ее пронзаете,
      сквозь дырочку вползаете.
      
      Это улыбочки, да. Ну а если серьезно, то вот он рецепт от самого поэта...
      
      Я имею убежденье,
      что у всех одна дорога -
      между смертью и рожденьем
      побывать в гостях у Бога.
      
      Принести ему гостинцев
      в белом праздничном пакете,
      просто, чтобы поделиться
      тем, чем жил на этом свете.
      
      Попытаться улыбнуться,
      чтоб отвлечь от вечной грусти.
      Если Богу приглянуться,
      то назад Он не отпустит.
      ____________________________________________________________________
      
      Поль Элюар. Стихи. Государственное издательство художественной литературы. Москва. 1958 г.
      
      Два тонких деревца они.
      Совсем одни,
      В летучем поле.
      Им больше не расстаться никогда.
      
      Как говорится, в давние-стародавние времена шли это мы с моей подружкой Людкой по осеннему бульварчику, ведущему к площади. Как вдруг я услышала за спиной: "Привет, а ты меня не узнаешь?". Я обернулась. Сзади стоял симпатичный молодой человек, который на мое изумленное "Нет..." радостно воскликнул: "Какое совпадение, и я тебя тоже не узнаю!" и, как ни в чем не бывало, пошел с нами рядом, мило о чем-то болтая и вроде как не замечая крайнюю степень моего смущения.
      Была я к таким проявлениям мужского внимания не приучена, и это еще мягко сказано. В школе числилась серой мышью, никто на вечерах на танец меня не приглашал и даже в "ручеек" не выбирал. Поэтому ситуация с молодым человеком грянула для меня, как гром среди ясного неба. Ну и сами понимаете, погремело-погремело, да дождем не пролилось. А что? Сама виновата. К паре-тройке наших свиданий я готовилась не как все нормальные 15-летние девушки - глазки там, губки подвести, а чуть ли не план писала - о чем следует с моим новым знакомым поговорить: Белль, Ремарк, Поль Элюар...
      Ну, догадались, чем все закончилось? Ага, на очередную свиданку он просто не пришел. Доверие ко всему мужскому полу было у меня подорвано напрочь, впрочем, как и вера в свое женское очарование.
      Ну и какой тут можно сделать вывод? Девушки, не очень-то умничайте на свиданиях? Ну, это умные девушки могли бы такой вывод сделать, ну а я... Я с того момента при каждом новом знакомстве заранее спрашивала у претендента на мое сердце: "Элюара читал? Нет? До свиданья".
      Очень меня отец за этот снобизм ругал. Но папа-то был не в курсе, в чем тут дело.:)
      _________________________________________________________________
      Тибор Дери. Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале. "Художественная литература". Москва. 1989 г.
      "- Надо было его осадить, он Мика Джеггера хотел пристрелить. А мы уж осадим - так осадим...
      - Хотел Мика Джеггера пристрелить?
      - Ну да, у него пистолет был в руках, когда мы его сцапали, прямо в Мика целился".
      Нас насмешливо называют бумерами, считают стариками, ничего не смыслящими в современной жизни... Возможно, это и справедливо, - прежние рок-девочки и рок-мальчики уже не те, однако корить нас тут не за что, все мы там будем. Да, мы любим вспоминать свое буйное рок-прошлое, чем еще больше действуем на нервы потомкам-миллениалам, переслушиваем в миллиардный раз свое старье уже на новой технике, выводим всех из себя фразочкой "А помнишь?..".
      И, тем не менее: "А помнишь...", как в 70-е однотонная наша реальность вдруг вспыхнула яркими красками благодаря рок-музыке (запечатление же - безусловная вещь, "делающая" жизнь).
      А помнишь, как 48 лет назад ты услышала свой первый рок (тут каждый бумер вспомнит свое) - Sunrise и последующие песни с юрайхипповского The Magician"s Birthday, которые прерывались на полуслове из-за халтурной магнитофонной записи (Echoes in the Dark я не имела возможности дослушать до конца, приходилось самой в башке реконструировать).
      А помнишь, как любые вещи, так или иначе связанные с рок-музыкой, сразу же становились нам родными - мы искали их везде, жадно ловили слухи: "Представляешь, Маккартни сказал, что какой-то дворовый ансамбль в СССР испоганил его "Хоп, хей-хоп" (мы понимали, что это "Веселые ребята" лажанулись в глазах обожаемого Пола); бережно вырезали из газет ругательные заметки о "тлетворном влиянии западной музыки на советскую молодежь..." - там хотя бы упоминались дорогие нам имена Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple...
      Длинные волосы, широкие клеши, пародия на хиппи, дети-цветы, Вудсток... А какой же иной "американский поп-фестиваль" имел в виду смелый венгр Тибор Дери, как вы думаете?
      Странная это была книга...
      ____________________________________________________________
      Семен Липкин. Квадрига. "Аграф", "Книжный сад". Москва. 1997 г.
      
      ...А мне, четвертому, - ломать
      Девятый суждено десяток,
      Осталось близких вспоминать,
      Благословляя дней остаток.
      Мой путь, извилист и тяжел,
      То сонно двигался, то грозно.
      Я счастлив, что тебя нашел,
      Мне горько, что нашел я поздно...
      
      Судьбы литераторов - скромного, провинциального, никому не известного - и знаменитого, яркого, обожаемого просвещенной публикой - все-таки похожи. Все они ставят свое дело - Слово - на первое место в собственной жизни. Не себя, а Слово, за которое страдали, шли на каторгу, гибли...
      Сам Семен Липкин вместе со своей женой Инной Лиснянской, как известно, вышли из Союза писателей, протестуя против исключения из СП их молодых коллег - участников альманаха "МетрОполь", что было в тот момент гражданским самоубийством - быть вычеркнутым из литературного процесса тогда значило не только обречь себя на молчание, но и банально лишиться куска хлеба.
      Так что слово Липкина обеспечено золотым запасом не только безусловного таланта, но и твердости духа, и мужественности поступка. Те же, о ком он вспоминает в своей "Квадриге" - поэты и писатели, слово которых навсегда вошло в наш клеточный обмен, слово, к которому обращаемся, если становится трудно, или же бытие загадывает нам загадки, или нуждаемся мы в ободряющей речи друга... Мандельштам, Ахматова, Слуцкий, Гроссман, Цветаева, Заболоцкий и другие, другие, невероятно важные для нас люди, герои литературных мифов. Ну а "миф, - как говорит Семен Липкин, - есть поэзия целого. Он отвергает поэзию частностей: они ему нужны только как слуги целого".
      Вот эти частности мы и узнаем благодаря "Квадриге".
      ...А еще - я счастлива, что в моем архиве осталось письмо Семена Израилевича с ободряющими словами...
      ________________________________________________________________
      Незабываемые стихи Николая Михайловича Туза. Сборник создан 22 ноября 2003 года
      ***
      Меняясь в пространстве, расходуя время,
      теряя в дороге перчатки, зонты,
      ты прибыл в ту местность, где пилят деревья
      на доски длиною чуть больше, чем ты.
      
      Отсюда и дальше уже без развилок
      продлится дорога еще на чуть-чуть.
      А жизнь позади как задышит в затылок,
      да сильно, что голову не повернуть.
      
      Этот сборник подарен, сами понимаете кем, поэту Николаю Тузу на день рождения. К сожалению, с тех пор туда записано Колей только вот это одно стихотворение (зато - мое любимое).
      Поэтому сегодня я решила добавить в сборник - хотя бы виртуально - последние стихи на украинском - Коля ведь пишет на двух языках.
      Два первых даю с подстрочным переводом, а два последних, как мне кажется, и так понятны.
      
      ***
      поезія не вніймана словами
      богів напій із радости і жалю
      а випало
      лишити слід кривавий
      на скалочках розбитого кришталю
      
      ***
      поэзия не пойманная словом
      богов напиток радости и скорби
      а выпало
      оставить капли крови
      на хрустале разбитом на осколки
      
      ***
      наприклад так
      звичайне собі поле
      де віл - твоє зимове альтер его
      (ти до зими його не проявляєш
      бо ніколи волу в ярмі)
      та в січні
      ситесенький
      у затишку повітки
      у сумнівах чи є сенс ремиґати
      хвостом себе ти ляснеш ніби влітку
      і баритоном заведеш сумної
      наприклад так
      Ой, де ви, любі ґедзі...
      
      ***
      например так
      обычное себе поле
      где вол - твоё зимнее альтер эго
      (ты до зимы его не проявляешь
      потому что некогда волу в ярме)
      но в январе
      сытенький
      в закутке сарая
      в сомнениях есть ли смысл жевать жвачку
      хвостом себя ты хлопнешь будто летом
      и баритоном грустную затянешь
      например так
      Ой, где вы, милые оводы...
      
      ***
      ген хмарки дві тишкуючись
      зливаються в одну
      так ти до мене тулишся
      так я до тебе льну
      
      і так мені не віриться
      що може бути час
      де в світі ні хмариночки
      ні сонечка ні нас
      
      ***
      У пляшці трохи є. Доп'ю
      та підморгну химерній правді,
      згадаю молодість свою
      так, мов послухаю Вівальді.
      
      ________________________________________________________________
      Виктор Голявкин. Арфа и бокс. "Советский писатель". Ленинградское отделение. 1979 г.
      "...Терпеть не могу, если меня ругают. А когда меня хвалят, я прямо весь загораюсь, у меня появляется дикое желание совершить выдающийся поступок, чтоб меня еще больше хвалили. Тех людей, которые меня хвалят, я обожаю...".
      
      Везет же шестидесятникам! - у них что ни интеллигент, то писатель, что ни писатель, то талант, что ни талант - то твой друг и брат. Сочиняли, читали друг другу, спорили до утра, чудили, насколько хватало фантазии, а хватало на многое (взять хотя бы рассказанную писателем Анатолием Найманом историю, как Виктора Голявкина таскал на руках прославленный литератор и как он за это от Голявкина получил).
      И вот что интересно: наследуя тогда шестидесятнические идеалы, мы всегда совершенно точно знали: что читать и что смотреть, неразделенное чувство нашего прекрасного вело сначала к выяснению отношений, а потом и к их разрыву.
      Проснувшаяся на середине "Соляриса" бабулька (Ставрополь, кинотеатр "Октябрь", 1973 год) вызывает у нас с подружкой Людкой истинный ужас своим вопросом: "Девочки, а что это такое?". Авангардный вариант "Синей птицы" Метерлинка (мультик по ее мотивам), не принятый третьей нашей подружкой Ленкой, становится концом дружбы.
      Без интернета и рекламы, мы все равно откуда-то знаем, что в "Орленке" сегодня идет "О, счастливчик!" Линдсея Андерсона с Малькольмом Макдоуэллом и Аланом Прайсом. Нам не хватает 50 копеек на билеты, мы просим у знакомых соучениц (одну из них про себя называем Обезьянка, вторую - Буратинка), но у них тоже нет... Мы видели "О, счастливчик!" уже раз 20, так что ладно, переживем...
      И те, кто пишет про вот эти самые подростковые мытарства духа, когда ты ищешь свое - в окружающем ли пространстве, в литературе ли, кино и живописи, когда ты всех раздражаешь и все тебя отпихивают (с тех пор к подросткам у меня особенная - жалостливая и сочувственная - любовь) - Селинджер, Апдайк, ну и вот Виктор Голявкин, например, стали для нас братьями, - старшими братьями для младших шестидесятников.

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 09/10/2022. 150k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.