Ну знаете, как бывает: берешь и присваиваешь себе человека, хотя он и понятия не имеет о твоем существовании. Болтаешь с ним мысленно, советуешься, поверяешь ему свои чувства и соображения. А потом - трах-бах - натыкаешься на что-то в его биографии или в поведении, и раз - тебя от него отворачивает. И ты тут же начинаешь ощущать это как предательство. И оказывается, в подобной ситуации даже мертвые предают.
Иногда хватает и одного слова (например, у Чехова - "тараканить") - и все, этого писателя с его цветами запоздалыми, дамами с собачкой и драмами на охоте для тебя уже не существует.
Требуем соответствия слова и поступка! А то что ж - писатель нас учит разумному, доброму, вечному, а сам...
Да нет, я понимаю, нечего жизнь идеализировать, и человека в том числе, каждый способен действовать вопреки собственным установкам, но так уж мы устроены: подавай нам идеал, на который стоит равняться, и все тут.
А может, и не в идеале вовсе дело, а в чувстве, что нарушается тут логика характера (кто привык работать с текстом, тот и от жизни требует трех вещей: композиции, логики, стиля). Ты говоришь одно, а делаешь другое, советуешь нам одно, а сам поступаешь полярно противоположно, в книге превозносишь одно, а в жизни поклоняешься совсем иным богам.
Но композиция судьбы человека не всегда вытекает из ее логики: вот попала личность в непредвиденные обстоятельства, и вся композиция пошла под откос. Должен был прожить обеспеченную жизнь в признании и уважении, но разверзлись вдруг хляби небесные и смыло тебя в канаву - что ж, и в канаве люди живут, но проживать все-таки хочется свою жизнь, а не чужую.
Вот и меня как-то смыло, не в канаву, к счастью, просто в другой город, с Юга на Север, - случилось действо, которое один мой знакомый писатель назвал "эмиграция с печи на лавку". Ну ладно, лавка так лавка, мы не баре, переживем.
И стали на этой лавке усаживаться со мной рядом такие типажи, о существовании которых я раньше и подозревала. Причем все это были люди из нашей епархии, в смысле, из литературной, гуманитарной, продвинутой. Ну и какое, потом думала я, может быть тут соответствие слова поступку?
Один ходил-ходил вокруг, в рот заглядывал. Думала: ну что ему от меня надо? По душам поговорить? Узнать от меня что-то, доселе неизвестное, но интересное? Ну, в крайнем случае, чтоб я текст его почитала: похвалила или поправила...
Оказывается, надо было вот что: взять для него кредит на свое имя.
Второй Гумилева пообещал подарить, свежевыпущенного, более того, впервые изданного в СССР за многие годы соввласти, - а только я на порог, цап, и потенциальный даритель напал на меня с псевдоматримониальными целями, еле отбилась, еле ноги унесла.
С третьей, на сей раз дамой, вообще было смешно (а ведь носом к носу я сталкивалась там, на Севере, и с четвертыми, и с пятыми, и с шестыми...). Определив меня, как Санчо Пансу, к себе в оруженосцы (оруженосицы), она стала давать мне всяческие почетные поручения, не считаясь, в общем-то, с моей готовностью эти поручения выполнять. К тому же, я и сама мнила себя эдаким Дон Кихотом и была не прочь завести себе парочку Санчо Панс, если и не для поручений, то для исполнения роли вольнослушателей моих вдохновенных речей. Но в результате, так уж получилось, - я молча подпала под волю мудрой воительницы и покорно следовала путем ее желаний, что бы ей ни взманнулось пожелать.
Вообще-то, это было довольно напряжно: добираться с окраины до моей патронессы мне приходилось часа полтора, но она на такие мелочи внимания не обращала, мало ли, у кого какие обстоятельства, а обязанности Санчо Панс никто не отменял.
"Галя, привези мне луковицу"; "Галя, сходи в магазин, купи корм кошке и собаке, 200 граммов колбасы, хлеб ржаной, бутылку молока... и т.д.". (Добавлю: от одиночества она отнюдь не страдала: дети, внуки, все имелось в наличии).
Я, конечно, не против помочь, даже за, но когда мой Дон Кихот на ремонт замахнулся ("Я на тебя рассчитываю!"), это меня по-настоящему испугало: руками я делать мало что умела, физический труд, мной осуществляемый, всегда давал результаты вкривь и вкось, и я ничего не понимала в ремонтах.
Да нет, моя покровительница не так уж чтобы очень меня эксплуатировала, более того, под ее крылом я почти не чувствовала себя чужестранкой, хотя северяне от южан отличаются кардинально: там, где я обреталась ныне, не принято было предлагать чаю с дороги, обслуживать гостя, идти навстречу просьбам незнакомцев, жестикулировать, выражаться эмоционально... Сколько раз я ловила на себе взгляды, эквивалентные кручению пальца у виска: экспансивность южан северянами не приветствовалась.
Но моя благодетельница была выше деления человечества по географическому признаку. Она приглашала меня на обсуждение своей новой книжки и на свой творческий отчет, где я даже могла выступить и ее восхвалить. А то - еще круче - порекомендовала меня на работу в издательство - в качестве приглашенного редактора. Проживая на своем благословенном Юге, я буквально благоговела от имен на обложках книг, этим издательством выпущенных, а чтобы работать там - об этом я даже в бессонницу не грезила, и вот...
Однако первая же рукопись, которую дрожащими от восторга руками я открыла прямо в электричке, заставила меня рыдать отнюдь не от восторга: автор владел языком на уровне воротника-чернобурки моей бабушки, писал не о том и не так, нарушая все возможные правила текста. Ну, например: "Беспредел был, но в определенных пределах". Или: "Жильцам рухнувшего дома разрешили вернуться в свои квартиры". А то и того лучше: "...Но все три изображают существо, которое ваятели стремились представить как гибрид человека с красивой бородой - в верхней части тела, и рыбы - внизу".
Из дома я позвонила своему Дон Кихоту, дабы пожалиться на вырождение издательского дела, раз уже такие произведения дают редакторам на редактуру. Но Дон Кихот, вместо того, чтобы повозмущаться вместе со мной и на этом завершить историю этого профессионального облома, тут же позвонил в издательство и стал отстаивать мое доброе редакторское имя: "Зачем вы даете моей Гале такую чушь?". Из издательства тут же позвонили мне и стали возмущаться, по какому праву я выдаю редакционные тайны?
Я тут же залилась слезами и стала просить прощения, совершенно уже ничем не возмущаясь. Но они мне сказали, что ладно, мы вам другую рукопись дадим. И дали. Перевод какой-то англоязычной книги о Достоевском. Я начала читать. И... Опять стала возмущаться! Они в нашем Достоевском ничего не понимают! Скользят по поверхности! На русском бы языке такое и студент первого курса филфака постыдился бы сдавать!
Тут я поняла, что все, амба. Кончены навсегда и мои восторги по поводу знаменитых издательств, и мои возмущения по поводу дрянных рукописей. Смысл?
Я ничего не сказала б этом моему Дон Кихоту, а потихоньку оседлала своего ослика, собрала манатки и передвинулась с Севера обратно на Юг. Оказалось, слова поэта "вреден Север для меня..." - это не абстракция, а вполне даже имеющая отношение к жизни формула - вот я и примазалась к гению, стеная и опять-таки обливаясь слезами. "Тяжек воздух нам земли..." - тот же автор вспоминается по этому поводу, хоть я совсем и не 33 богатыря. И даже не один.
И вот сижу я теперь на этой самой земле и говорю себе мысленно: "А не мелкое ли сведение это счетов со своими героями у тебя, Галя? - имея в виду этот текст. И сама себе отвечаю: "Да не, не с героями, а с самой жизнью, ведь литература - это и есть сведение счетов с жизнью, если кто понимает. Просто водят они нас за нос - и жизнь, и литература: тех чудил, которых в реальности встречаешь по мере взросления, в книжках сроду не сыщешь. Там они двухмерные, плоские, словами весь ужас бытия не опишешь, в жизни же вполне себе объемные, из плоти и крови, иногда даже весьма упитанные и жизнерадостные. Вот и не узнаёшь их, когда требуется. А потом уже попробуй, выпихни такого из своей судьбы...