Аннотация: Размышления по поводу одного из самых знаменитых стихотворений К.Симонова. Впервые опубликовано в ж."Братина". - 2009. - Љ1(13). - Март. - С.223-234.
Стихотворение это появилось в годы войны и стало одним из самых читаемых, воспроизводимых и любимых стихов военного лихолетья.
Простые, незамысловатые слова его стремительно распространились повсеместно. Подобно пожару. Как заклинание, повторяли их на фронтах и в тылу, в окопах и штабах, в землянках и госпиталях, на партизанских стоянках и гулаговских делянках, слышались они в ритмичном стуке колес составов с эвакуированными, идущих на восток, их шептали в отсеках краснознаменных подводных лодок в мгновения между близкими разрывами глубинных бомб в холодных глубинах Балтики и - в кабинах ленд-лизовых "аэрокобр", перегоняемых через всю Сибирь к линии фронта...
Сознательно не останавливаясь на биографии К.Симонова, на обстоятельствах появления стихотворения на свет, то есть, на перипетиях его взаимоотношений с женой, актрисой В.Серовой, которой было посвящено "Жди меня..." - и без того достаточно известных и многократно освещенных в отечественном литературоведении - задумаемся: а почему? В чем секрет фантастической популярности этого сочинения фронтового журналиста?
Быть может, "пробивающая" и все покоряющая энергетика симоновских строк зиждется на выдающейся образности, изощренной стилистике, техническом совершенстве, размерной исключительности и поэтическом новаторстве?
Нет, нет и нет.
Размерность стихотворения самая, что ни на есть, заурядная. Мало того, в первом приближении, кажется, что хорей, которым оно написано, тот самый хорей, который в русской поэзии от веку соотносился с некой мажорностью (ср. "Ветер по морю гуляет, и кораблик подгоняет...") - возможно, вообще самый не подходящий размер для сочинений подобного рода - стихов-раздумий, стихотворных обращений к любимой.... Поскольку он, в известном смысле, входит в противоречие с "минором" поэтической интонации и философской медитативностью "Жди меня...":
Жди меня, и я вернусь. /Только очень жди, /Жди, когда наводят грусть /Желтые дожди,
Жди, когда снега метут, /Жди, когда жара, /Жди, когда других не ждут, / Позабыв вчера.
О многообразии смыслов тоже, как будто бы, говорить не приходиться. "Жди меня..." - это стихотворение-заклинание. В композиционном плане - оно состоит из двух "частей". При этом, первая (первые 7 строф сочинения) является, по сути, развернутой "инструкцией" - наставлением о том, как следует вести себя адресату симоновского послания в разнообразных жизненных ситуациях - с кем пить-есть, кого слушать, а кого - нет и так далее:
Жди, когда из дальних мест / Писем не придет, /Жди, когда уж надоест / Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь./ Не желай добра /Всем, кто знает наизусть, /Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать, / В то, что нет меня, / Пусть друзья устанут ждать, /Сядут у огня,
Выпьют горькое вино / На помин души.../ Жди. И с ними заодно / Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь./Всем смертям назло./ Кто не ждал меня, тот пусть/ Скажет: - Повезло
О второй "части", включающей в себя две завершающие строфы - ниже.
Не выдерживает, казалось бы, критики и рифмический аппарат стихотворения: до того "свежи" и "неслыханны доселе" все эти: "жди - дожди", "жара - вчера", "придет - ждет", "добра - пора", все эти "приблизительности", ассонансы, вроде: "метут - ждут", "знать - ждать", "тобой - другой".
Остается добавить, что на все стихотворение приходится лишь один действительно "зримый" образ, претендующий на некое поэтическое" осмысление окружающей действительности, да и тот весьма сомнительного свойства: "желтые дожди" (не искушенный в семейных тяжбах и дрязгах, прямолинейный читатель может подумать, что "желтые дожди" - вовсе не намек на супружескую, там, неверность, к примеру, поскольку желтый цвет - цвет измены, а что речь - о ...химической атаке, поскольку боевое отравляющее вещество иприт, как известно, желтоватого цвета и используется, в том числе, и в аэрозольном виде).
А между тем, стихотворение-то выдающееся! Таковым, на мой взгляд, делают его два завершающих катрена, которые "спасают", "вытягивают" назидательно- дидактический текст первой "части", выводя в итоге спутник разбираемого сочинения на поэтические орбиты, за счет глубокого, выстраданного философско-поэтического обобщения:
Не понять, не ждавшим им, /Как среди огня /Ожиданием своим /Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать /Только мы с тобой, /- Просто ты умела ждать, /Как никто другой.
Дорогого строки эти стоят, дорогого! Ради них стоило, ох, стоило столько времени читать инструкцию по поведению жены военнослужащего, находящегося на театре военных действий! Ведь в этих двух четверостишьях все: "и жизнь, и слезы, и любовь", как писал некогда классик! Вот когда только выяснилось, что опытный стихотворный "полководец" К.Симонов "провел" меня, читателя своего, сумел, таки, обогнать и прийти к финишу первым, предприняв на последних метрах поэтической "дистанции" стремительный спурт! Это явный признак поэтического мастерства, между прочим. Прием не новый, но весьма эффективный. Чтобы не растекаться мыслью по древу, приведу на сей счет современный пример: разбор В.В.Кожиновым первой строфы одного из стихотворений Николая Рубцова. Помните: "Я люблю, когда шумят березы, /Когда листья падают с берез, /Слушаю, и набегают слезы, /На глаза, отвыкшие от слез..." Анализируя некогда текст этот, наш прославленный литературный критик обратил внимание на банальность первых трех строк катрена, причем банальность сугубую, и, к тому же еще и, прогрессирующую, нарастающую от строчки к строчке... Казалось бы, дело поэтическое проиграно на корню... Ан нет, последней строкой, Н.Рубцов сумел не только наверстать упущенное, но и смог, самым решительным образом, "вырваться" вперед: "На глаза, отвыкшие от слез". Нечто подобное, на мой взгляд, случилось и с поэтом К.Симоновым в случае с "Жди меня..."
На этом, собственно говоря, можно было бы и закончить, если бы не еще одно обстоятельство. Если Симонову удалось "перехитрить" своего читателя один раз, так, может быть, и все остальные выявленные "недочеты-недостатки" "Жди меня...", тоже не только не случайны, но и, наоборот, появились совершенно осознанно, являясь неотьемлимой частью какого-то авторского замысла, в суматохе и спешке жизни не расшифрованного доселе?
Подведем еще раз невеселые итоги нашего, конечно же, поверхностного, дилетантского в чем-то даже разбора "Жди меня...": простейшая размерность, образная аскетичность, эмоциональная лаконичность, прозаичность, банальная рифмика. Словно бы кто-то, запретил Симонову пользоваться всей палитрой художественно-выразительных средств!
А не похож ли, в этой связи, симоновский шедевр, не напоминает ли он стихи, написанные ...слепыми людьми!
Вообще-то, стихи (или - фрагменты стихов), ориентированные не только на визуальное, но еще и на слуховое, тактильное восприятие - не новость для нашей поэзии. Вот, к примеру:
А.Блок
Девушка пела в церковном хоре
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
Первое, что бросается в глаза, по прочтении первой строфы - сугубое отсутствие в ней полноформатных визуальных деталей. Мы только слушаем и слышим. Затаив дыхание, слушаем прекрасное женское пение. Да потрескивающее мерцание свечей где-то там, впереди, вблизи иконостаса... Видя лишь общий план "церковного хора" стоящего там, вдалеке, на возвышенности клироса. Потому, что в церкви - мрак, а мы только что вошли. С улицы. С дневного света в темное помещение. И глаза наши не привыкли еще к контрастно низкой освещенности помещения, не адаптировались к внезапному уменьшению светопотока. Но, вот, обратите внимание, начиная со следующей строфы стихотворения, мы, словно бы, "прозреваем" - к слуховым образам активно "подключаются" зрительные. Ведь глаза наши уже приспособились, привыкли к новым условиям. К тому же, все это время мы, похоже, не теряли времени даром, и из притвора церкви успели значительно продвинуться вперед, переместиться поближе к клиросу. И теперь, наконец, можем рассмотреть певицу со средней дистанции, то есть, в состоянии рассмотреть, что она, не только приличествующим случаю образом, одета ("белое платье"), но и то, что стихия поющая эта - весьма и весьма юного возраста! Что в церковном хоре - девушка, совсем юная, почти девчушка! Когда же успела она, пигалица эта несусветная, при покровительстве каких сил небесных, где научилась так божественно петь!? Внутри нас, исподволь, растет, ширится ощущение почти неземного покоя, религиозного непередаваемого восторга, даже блаженства, в общем, почти счастья - так органично, настолько прекрасно сливаются в нас воедино, "фокусируются" в нашем сознании, ангельское, неземное пение и гипнотизирующе ярко-ярко-белый, "сияющий" луч света на "белом плече" поющей девушки! Эффект присутствия полный! Эстетически совершенное и завершенное стихотворение А.Блока построено на контрастах: тьмы и света, звука и изображения, приземленного и непостижимо небесного. Насколько "слепа" первая, "темная", настолько же "зрима" - "освещенная", вторая строфа его...
Но, повторюсь, возвращаясь к стихотворению К.Симонова, что дело тут вовсе не в отсутствии собственно "видеоряда", как такового, точнее, не только в нем. Проблема заключается, прежде всего, в том, что "Жди меня...", в отличие блоковской "Девушки...", - это, так называемое, "этическое" произведение, стихотворение, в котором этическое начало доминирует над эстетическим, как чувством прекрасного, красивого, совершенного... Увеличение "квоты" этического при относительном недостатке эстетического - еще один аргумент в пользу того, что "Жди меня..." - как-то соотносится с творчеством именно поэтов-слепцов.
Традиция слепой поэзии - стара, как мир, восходя еще к Гомеру. В русской дореволюционной литературе - ярославский поэт Иван Козлов, который перевел стихотворение английского поэта Мура "Вечерний звон", вскоре ставшее известной песней. В советской - Эдуард Асадов. В современной нашей поэзии (из известных мне) - Леонид Смелков (г. Глазов, Удмуртия).
Стихи слепцов - особенные, и, в большинстве случаев, "узнаваемые".
Ни для кого уже давно не является секретом, что искусство, вообще, и художественная литература, в частности, никого ничему не должно учить напрямую, что называется. Для таких целей существует специальная, учебная (учебники, пособия, справочники, энциклопедии, информационные письма и так далее). Но означает ли это, что высокое искусство вообще никогда ничему не учит? Отнюдь, нет! Еще как - и развивает, и учит! Но делает это - по-особому, тоньше, осуществляя это, как бы в "обход", воздействуя на своего потребителя, реципиента, всей мощью эстетической сущности своей, исподволь, опосредованно, вторично развивая у него чувство красоты и меры. Потому, что любое совершенство, всякая, наделенная эстетическими свойствами вещь, которая вызывает в нас ответное чувство прекрасного, опосредованно делает нас (или - пытается сделать) как бы лучше, "чище", "духовнее", что ли. В противовес этике - науке о том, что дОлжно, а чего - не дОлжно, что можно, а чего - нельзя, напрямую, дидактически постулирующей некие поведенческие правила (нормы, нормативы, установления). Исходя из вышесказанного, следует, что в подлинных произведениях искусства, эстетические начала должны всегда, пусть не намного, хоть на капельку, но - преобладать над этическими, в противном же случае, художественная ценность и значимость, сам статус таких произведений, именно как произведений искусства, снижается, становясь, в самых "запущенных" случаях, едва ли не спорным.
Но за счет чего, собственно, возникает, откуда берется этот самый эстетический компонент? В самом общем виде, всякое произведение искусства является ни чем иным, как формой отражения действительности. Но для того, чтобы отразить "что-то", необходимо, как минимум, получить знание об этом самом "что-то", иными словами, необходима исходная информация, первичный материал. Информацию об окружающем мире мы получаем при посредстве органов чувств, из которых наиболее важным является, как известно, зрение. Ибо, это, примерно, 50-60% всей информации, поступающей в мозг. Доля остальных анализаторов (слух, обоняние, осязание) - существенно меньше. Получается, что при прочих равных условиях, слепой человек, в процессе акта творчества, априори, заведомо оказывается в худшем положении, нежели его, не обнесенные зрением, коллеги. Частично, образовавшаяся пустота, пропасть, информационный дефицит восполняется, уменьшается за счет активизации других анализаторов: слуха, обоняния, осязания. Но полностью восполнить потери - невозможно. Именно в силу этих объективных причин, соотношение этическое / эстетическое в сочинениях слепцов изменяется за счет возрастания, усиления в них этической составляющей, при одновременном, пропорциональном уменьшении эстетической...
Наглядной иллюстрацией к сказанному вполне могли бы стать, к примеру, некоторые стихи Эдуарда Асадова, замечательного нашего поэта-фронтовика, Героя Советского Союза, к сожалению, не так давно ушедшего от нас:
***
Ах, как все относительно в мире этом! /Вот студент огорченно глядит в окно,
На душе у студента темным-темно:/ "Запорол" на экзаменах два предмета...
Ну а кто-то сказал бы ему сейчас: /- Эх, чудила, вот мне бы твои печали?
Я "хвосты" ликвидировал сотни раз, /Вот столкнись ты с предательством милых глаз -
Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!
Только третий какой-нибудь человек /Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!..
Мне бы ваши печали! Любовь навек.../ Все проходит на свете. Растает снег,
И весна на душе еще снова будет!
Ну а если все радости за спиной, /Если возраст подует тоскливой стужей
И сидишь ты беспомощный и седой / - Ничего-то уже не бывает хуже!
А в палате больной, посмотрев вокруг, /Усмехнулся бы горестно: - Ну, сказали!
Возраст, возраст... Простите, мой милый друг, /Мне бы все ваши тяготы и печали!
Вот стоять, опираясь на костыли, /Иль валяться годами (уж вы поверьте),
От веселья и радостей всех вдали,/ Это хуже, наверное, даже смерти!
Только те, кого в мире уж больше нет, /Если б дали им слово сейчас, сказали:
- От каких вы там стонете ваших бед?/ Вы же дышите, видите белый свет,
Нам бы все ваши горести и печали!
Есть один только вечный пустой предел... /Вы ж привыкли и попросту позабыли,
Что, какой ни достался бы вам удел, /Если каждый ценил бы все то, что имел,
Как бы вы превосходно на свете жили!
Впрочем, в жизни всегда есть место подвигу. В том числе, и творческому! Бывает, что утрата "внешнего" зрения приводит к беспрецедентному усилению зрения "внутреннего", психологического. В этом случае, порой, возникает ситуация, при которой эти самые "невидимые" "очи" сердца (сиречь, души), оказываются способными видеть, куда "острее", заглядывать - "глубже", деталей различать - поболе своих, утративших способность видеть, незадачливых оптических "предшественников". Вот как пишет, к примеру, уже упоминавшийся выше, Леонид Смелков:
СТАЛИНГРАД
Можно слово из песни вымести,
Можно Сталина кости вынести.
Одного не пойму, Сталинград,
Чем же ты пред людьми виноват?
Или стали стыдиться мы ныне
Первой тракторной нашей твердыни?
Только в поле моторы гудят -
Сталинград, Сталинград, Сталинград...
Может, имя твое нас смущает?
Тени культа с годами не тают.
Но могильные камни кричат -
Сталинград, Сталинград, Сталинград...
Время скажет свое про Сталина.
А протезы учителя старого
Каждый день на глазах у ребят -
Сталинград, Сталинград, Сталинград...
Хорошо, допустим. Пускай, "Жди меня..." - это стихи незрячего, наделенного лишь "внутренним" зрением, человека. Но для чего же, все-таки, мастеровитому, известному, состоявшемуся поэту неожиданно понадобилось сочинять "слепые" стихи? Предельно простые, этические, с рефреном-заклинанием?
Да уж не ..."молитва" ли перед нами?
Та самая "молитва", которая, по определению, должна быть понятной, доступной для восприятия максимально большого числа людей, в том числе, и слепых, и полуграмотных, не имеющих навыков чтения метафорических, усложненных текстов?
Сопоставим, в этой связи, "Жди меня..." с текстом "Отче наш":
***
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь.
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать,
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь.
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
***
"Отче наш,
Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
Да приидет Царствие Твое,
Да будет воля Твоя,
Яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный
Даждь нам днесь;
И остави нам долги наша,
Яко же и мы оставляем должником нашим;
И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого".
[Отче наш (лат. Pater noster), молитва Господня, данная самим И. Христом (Матф., 6, 9-13, и, в сокращ. виде, Луки, 11, 2-4).
Или то же, но в более "адаптированном", современном "варианте":
***
Отче Наш,
Сущий на небесах!
Да святится Имя Твое,
Да приидет Царствие Твое,
Да будет Воля Твоя
И на земле, как на небе.
Хлеб наш насущный
Дай нам и на сей день,
И прости нам
Долги наши,
Как и мы прощаем
Должникам нашим!
И не вводи нас в искушение
Но избавь нас от лукавого!
Ибо Твое есть Царствие
И Сила и Слава навеки!
Аминь!
Не правда ли, что, при всех своих различиях между этими двумя литературными образцами, светским и религиозным, если не бросается в глаза, то, во всяком случае, просматривается, некая общность, интонационное сродство, почти что размерное единство и даже стилистическое сходство?
Во-первых, выясняется, что и в том, и в другом случае, мы имеем дело со стихами. Подтверждением тому - возможность прочтения "Отче наш" с константной паузой, т.е. именно как поэтическое произведение.
Во-вторых, в "смысловом" отношении, очевидно, что, в обоих случаях, речь идет о напряжении доброй воли человека, напряжении, являющемся, по словам проф.А.Кураева, одним из основных отличий молитвенных текстов от остального вербального массива.
В третьих, помимо упомянутого выше напряжения, имеет место непосредственное обращение, а, согласно канонического определения молитвы, последняя представляет собой ни что иное, как "развернутое обращение верующего к божеству, а также канонизированный текст такого обращения" [Большой энциклопедический словарь]. Возражение, что Симонов-де обращался вовсе не к божеству, а к вполне конкретному человеку, не вполне корректно, поскольку вполне можно допустить, что для автора "Жди меня...", на момент создания стихотворения, в условиях окружавшей его постоянной опасности, адресат стихотворения запросто мог ассоциироваться с чем угодно, в том числе, и с божеством, ибо неисповедимы пути Господни! К тому же, мы ведь, кажется, уже условились, что, в случае с "Жди меня...", речь не о каноническом молитвенном тексте, а лишь о неком его атеистическом "близнеце", суррогате, "заменителе", светском "эквиваленте".
Наконец, в четвертых. Если наше предположение относительно того, что "Жди меня, и я вернусь" ни что иное, как "молитва", верно, то, тогда и скудность выразительных средств, столь свойственная разбираемому произведению К.Симонова, на наших с вами глазах, превращается из очевидного недостатка сочинения - в столь же очевидное достоинство, преимущество его! Ибо сказано святыми праотцами: ...Во время молитвы не нужно заниматься самовозбуждением... ...Не провоцировать в себе религиозные переживания, не искать видений и чудес, держать в узде воображение. Если допустите образы, то начнёте молиться мечте...".
Очень похоже на то, что, действительно, К.Симонов "не провоцировал в себе переживания", сознательно "не искал видений и чудес", что он, и впрямь, "пытался сдерживать воображение", словно бы памятуя о том, что "допустив образы" - можно легко разрушить ту "молитвенную" ауру, ради который и было написано, то, что было написано...
Оказывается, достоинства лирических стихотворных текстов, являются недостатками религиозных, и - наоборот...
Великая Отечественная война, фронтовые реалии, пребывание в самом пекле, и, напрямую связанное с этим, чувство перманентного страха, сопряженное со смертельной опасностью, обострили и без того мучившее любого художника ощущение собственной бренности, зыбкости земного, сущего, по иному высветили в сознании поэта прожитое, былое, заставили его переоценить вчерашнее, отсекли наносное, пафосное, бравадное... Боевой офицер К.Симонов, как и вся страна, остался, вдруг, наедине с увиденным, услышанным, заново осмысленным, один на один - с тяжестью собственного переживания остроты момента. Обстановка эта, конечно же, находила свое отражение и в творчестве других деятелей искусств - современников и коллег К.Симонова. Но отражалась она в нем - по иному. Вспомним, что к тому времени звучали уже из заиндевелых пристанционных репродукторов, вперемежку с тяжкими сводками Совинформбюро об оставленных на поругание врагу советских городах и весях, и яростная "Священная война" А.Александрова и В.Лебедева-Кумача, и мобилизующие на борьбу с врагом "Песня защитников Москвы" Б.Мокроусова и А.Суркова, равно как и "Песня артиллеристов" Т.Хренникова и В.Гусева, к примеру. Что на подходе, на марше, совсем уже близко, что называется, или - чуть подальше: и "Темная ночь" Н.Богословского и В.Агатова, и знаменитая "В землянке" К.Листова и А.Суркова, и "Песенка фронтового шофера" Б.Мокроусова, Н.Лабковского и Б.Ласкина, и "Давай, закурим..." М.Табачникова и И.Френкеля... Что все эти произведения, безусловно, отражали отдельные аспекты и грани трагедии, обрушившейся на страну, ее граждан. Хотя являлись, в известном смысле, больше подходами к истине, нежели - самой истиной. Поскольку, сутью происходящего с человеком на войне, в самом сухом остатке, что ли, является, по моему мнению, именно вселенский разрыв, всеобщая разлученность.
Встречи и расставания, приобретения и утраты - являются неотьемлимой частью жизни всякого человеческого общества. В жизни любого человека, равно, как и государственного образования, с досадной периодичностью случаются неблагоприятные периоды: катастрофы, природные катаклизмы, неизлечимые болезни, скоропалительные решения, обидные ошибки и просчеты. Но ни при каком другом общественном состоянии, кроме войны, не носят они такого всеобъемлющего, вселенского, такого глобального характера. Так вот, почти в одночасье произошел разрыв миллионов сложившихся человеческих связей - семейных, бытовых, родственных, дружеских и прочих. Война безжалостно разлучила, вырвала из привычного круга общения огромные массы людей. Людей, лейтмотивом поведения которых стало естественное стремление восстановить утраченное, заново соединить, связать воедино концы оборванных нитей...
Вот почему, миллионам и миллионам граждан СССР, отправившим близких на фронт, отправленным в эвакуацию, оказавшимся в окопах, землянках и блиндажах, оказались так близки те, самые главные на тот момент, слова: "Жди меня, и я вернусь"! Простые, как дыхание, слова эти оказались основным рефреном времени, наиболее общим его целеположением, всеобъемлющим выражением ожиданий, надежд, чаяний, наверное, всех без исключения граждан воюющей страны! Ведь главной приметой времени стало ожидание: мужей, жен, братьев, сестер, родителей, детей, солдат, матросов, сотен тысяч отправленных в эвакуацию и оставшихся пережидать лихолетье на месте, блокадных и чудом спасенных Большой землей, вышедших из котлов окружений и еще остающихся в них, томящихся в узилищах и уже освобожденных от оков, без вести пропавших, и, худо-бедно, подающих о себе вести, словом, всех-всех-всех разлученных...
В общем, случайно или нет, Божественным промыслом, природным наитием или же - в результате мучительных раздумий, но К.Симонову, в ходе реализации своего локального, казалось бы, частного художественного замысла, посчастливилось прикоснуться к Всеобщему, проникнуть в самые глубины и пучины человеческого сознания, добраться до истоков и корней их, стать выразителем самых насущных смыслов и сокровенных надежд, с микрохирургической точностью обнажив главный психологический нерв и нарыв того непростого времени. Именно в этом - бессмертие бессмертного "Жди меня...", именно в этом - непреходящая заслуга литератора-фронтовика.
Оказалось, что в военное время, даже атеистической стране, помимо маршей, как хлеб, как воздух, нужна была еще и молитва!
![К.Симонов с сыном []](/img/u/uglickih_a_k/text_0040/simonov_k.jpg)