Оно начиналось прямо за домом, и было похоже на огромную цветную шаль... Зимой белое-белое, летом - зеленое с красными и желтыми глазками цветов. Над ним кружили птицы, порхали бабочки, пахло летним зноем и не заемной травой.
Однако ничто не может продолжаться вечно. Появились чужие люди, поставили на самом краю полевого простора строительные вагончики-бытовки.... После этого у кромки Поля стали регулярно появляться автомашины. То легковушки, то - грузовики или самосвалы, забитые под самую завязку тесом, песком и щебнем. Из легковушек, не спеша, выходили важные люди. Все они почему-то носили очки. Все они держали в руках портфели и ступали по земле так, словно бы, все время опасались ненароком угодить в коровьи лепешки. К начальникам суетливо тянулись люди в робах, обосновавшиеся в бытовках. Важные, чистые люди в очках подолгу говорили с замызганными грязью. Которые внимательно слушали, и все время согласно кивали головой, словно бы, заранее соглашаясь с услышанным.
Вскоре по всему периметру, отгораживая Поле от коров и овец, а также - косарей, появился, возник, встал, как вкопанный, деревянный забор. Издали похож был он на гребенку, а вблизи - на дырявый улей. Как сладко пахли янтарной смолой, его новенькие деревянные плашки! Попутно выяснилось, что на месте Поля будет пионерский лагерь. О нет, Поле и не думало протестовать, оно лишь прислушивалось к визгу пил, стуку топоров, гулу экскаваторов, копающих котлованы под будущие здания. Горы вывороченной механизмами земли вначале излучали черную, аспидную сырость, и были усеяны розовыми потеками дождевых червей, покидающих, подобно корабельным крысам, свое, идущее ко дну, тонущее. Через пару дней земля "садилась", съеживалась, словно бы, умирала насовсем. При этом, она приобретала страшный, серый цвет, почти такой же, как соседка наша, бабка Серафима, представившаяся прошлым летом. Вечерами, когда закатное солнце, смилостивившись, уходило, таки, на краткий покой, Поле, словно, отдыхало, зализывало языком вечерней прохладцы нанесенные за день раны. Которых с каждым днем становилось все больше и больше...
Зато у мальчишек окрестных, которым все было в интерес, с тех самых пор появилось забава новая: ходить по забору на спор - кто дольше прошагает по периметру, продержится на заборе, не низвергнувшись. Их не страшили сторожа - толстые, смешные мужики с палками вместо ружей. Которые периодически пытались угнаться за юркими, внимательно отслеживающими ситуацию, гаврошами. Поле, как могло, помогало преследуемым, запутывая, стреноживая ноги бегущих сторожей высокой, не до конца вытоптанной травой, подставляя "подножки" замаскированными в густой еще растительности, ямками, кочками и выбоинами. Сторожа смешно падали, грохались, как подкошенные, валились, как снопы, хряпались оземь, матерясь, чтобы затем, прихрамывая, возвратиться в дощатую будочку, притулившуюся, возле мощеной синим, с отливом, булыжником, дороги, ведущей к заброшенному конному двору и лесопилке. Поле никогда не смеялось над незадачливыми преследователями, нет - смирением своим и философским отношением к жизни, как бы, призывая все, без исключения, стороны конфликта к осмотрительности и уважительному отношению. А может быть, Полю, уставшему от перемен, хотелось хотя бы краткого роздыха, и нешуточные страсти, разгорающиеся вокруг ловких заборных ходоков и их незадачливых ловцов, все-таки, как-то отвлекали, несчастливое, от тяжелых дум о своем будущем?
В общем, оглянуться не успели, как выросли белые спальные корпуса, как нежное полевое тело рассекли геометрические правильные шрамы дорожек, посыпанные, где гравием, где - красной кирпичной крошкой. Как понаехали на автобусах шумные, горластые пионеры, и на флагштоке, расположенном в центре того, что некогда было Полем, каждое утро стал подниматься красный флаг. Лишь тогда, пожалуй, Поле стало окончательно сдавать. Глохнуть от музыки, день-деньской льющейся из репродукторов. Слепнуть от прожекторов, освещающих лагерь по ночам. Лишь теперь Поле перестало понимать себя, словно ему, и впрямь, невмоготу стало жить дальше. Только это теперь никого особенно не интересовало - перестало и перестало. Не вешаться же теперь!
Лишь иногда, все реже и реже, вспоминало Поле о том времени, когда оно начиналось прямо за домами. О том, каким белым было оно зимой, и многоцветным - летом. О том, как над ним кружили птицы, порхали бабочки, как пахло повсюду летним зноем и не заемной травой...
![[]](/img/u/uglickih_a_k/text_0340/litmaridian.jpg)