Аннотация: Опубликован в ж.Сибирские огни. - 2012. - Љ4, апрель. - С.3-22. (в составе публикации "Два рассказа")
Анатомический романс
- Послушайте, Петровская, может, хватит?! Что вы там за окном интересного обнаружили? Этаким мечтательным взглядом можно и дырку в небе прожечь!.. Начнем, пожалуй. Тема сегодняшней лекции - костная система человека, особенности ее...
Застигнутая врасплох, Петровская метнула в преподавателя лазурный бумеранг недоуменного, чуть раскосого взгляда. "Австралиец", описав в воздухе классическую дугу, самым закономерным образом вернулся к хозяйке своей, в свою очередь еле-еле успевшей заслониться лекционной тетрадью.
Самое первое, что необходимо отметить сейчас - тот неоспоримый факт, что данный преподаватель анатомии был далеко не самым плохим специалистом по морфологии человека на данной планете (и признавали это все, за единичными исключениями). Кроме того, был он педагогом приходящим, почасовиком. То, что препод не входил в штат сотрудников кафедры гражданской обороны (на веселом студенческом сленге - "гроба"), на которую министерством просвещения и была возложена высокая миссия подготовки будущих педагогов по программе военно-учетной специальности "медицинская сестра запаса", а был всего лишь кафедральным совместителем, "субъектом извне", человеком со стороны, одно это уже делало его в глазах студенток интересным, сполна наделяя героя нашего некой загадочной привлекательностью. Позвольте же, наконец, представить персонажа сего: Лений Емельянович Вороток (сокращенно - Лев) - врач-педиатр медико-санитарного отдела механического завода. Преподававший на "гробовой" кафедре нормальную анатомию человека, в которой не так уж и много было, по мнению самого Льва, "шибко нормального". То же самое, кстати, можно было с почти полным основанием сказать и об ученицах его. Ибо филологини, или филфаковки, студентки филологического факультета, определенно являлись существами если и не стопроцентно возвышенно-утонченными, то уж куда более воздушными и трепетными, в сравнении с более прагматичными современницами своими, обучавшимися на соседних факультетах. И в этом, как представляется, повинна была именно Ее Величество Великая Литература Русская - одна из самых консервативных и пуританских на белом свете. Литература, призывающая и высоких апологетов и рядовых потребителей своих, всех, всех и прочих, равно и безоговорочно к толерантности, состраданию и терпению. Литература, давным-давно ставшая альтернативной религией, не особенно афишируя этот свой необыкновенный и особенный статус. Литература, являвшаяся для многих и многих из филологинь не только и не столько педагогической специальностью, сколько состоянием души, как ни пафосно звучит это сейчас (хорошо, что не диагнозом). И без того, можно сказать, хреновая ситуация усугублялась еще одним, едва ли не полным уже геморроем - тотальным отсутствием на филологическом факультете и в ближайших окрестностях особей мужского пола, мужчин, в любых из возможных ипостасей и проявлений. К курьезным исключениям из данного правила, впрочем, можно было отнести лишь этого странного мужичка, метр с кепкой росту, зимой и летом носящего одну и ту же рвань-фуфайку, того самого, широко известного в студгородке под прозвищем Федор-Дурдыня, равно как и кота его - чистопородного перса с трудно выговариваемой кличкой Васисуалий (низкий поклон героям произведений Ильфа и Петрова), каждые две недели удирающего в поисках любовных приключений от своего сильно пьющего хозяина. Федор-Дурдыня, как известно, числился охранником филфаковского общежития ? 2, что на Брусничной аллее, 5.
Столь глубокий гендерный перекос, едва ли не кризис, не мог не отразиться на самочувствии и микроклимате филфаковских групп. Возможно, именно поэтому явка на занятия Льва была воистину "львиная". Этот стабильный интерес к сутуловатой, неуклюжей, удлиненно-оглоблистой фигуре внештатника, к его позорно редкой, совсем не классической бородке (в какую-то жалкую треть, а то и в четверть от элегантно-сексуального великолепия холеного чеховского "клинышка"), к занудно-раздражающей манере анатома к месту и не к месту "экать" в процессе говорения, поддерживался, подогревался, помимо прочего, еще и неясными, смутными, но циркулирующими внутри начитанного и остроязыкого женского студенческого серпентария слухами о якобы сугубой шаткости, нестабильности супружеских отношений, о ненадежности семейных уз преподавателя. Разное плели, разное...
Сам же Лений Емельянович (как, впрочем, и все остальное, узколобое и абсолютно уверенное в своем превосходстве над всем остальным миром шовинистическое мужское большинство) склонен был объяснять интерес этот ничем иным, как своими исключительными лекторскими качествами, умением владеть аудиторией и имевшимся у него личным обаянием, что, конечно же, было форменной глупостью и, возможно, самым отъявленным проявлением ничем уже не прикрытого нарциссизма. Нарциссизма самца. Но таковы уж мужчины эти, и так - было!
Обычно львиные лекции стартовали в час дня. Именно к этому времени, завершив очередной прием в поликлинике, Лев и выдвигался к пединституту - одному из двух высших учебных заведений Фаленска, городка, затерявшегося где-то между Вяткой и Камой, между Кировом и Пермью, между прошлым и будущим. Что еще мог бы рассказать Лев о Фаленске, если бы попросили его? Пожалуй, лишь то, что был городок этот всегда таким маленьким и столь секретным, что если кто-нибудь и попытался бы сыскать-разыскать объект сей на тех еще, подслеповатых, генштабовских картах времен холодной войны (а действие рассказа и происходит именно в такое, сложное для нашей страны и всего прогрессивного человечества время), то, скорее всего, глаза обломал бы, а не нашел бы ни шиша.
Вы, конечно, вправе спросить, почему преподавательская деятельность была столь важна для нашего героя? Конечно, самый вероятный из возможных ответов на этот вопрос прост: из-за денег. И это действительно так. Денег Лению Емельяновичу всегда не хватало. Как и всем, наверное... Но правильным ответ этот можно считать лишь отчасти. Помимо небольшой, но реально необходимой финансовой подпитки, привносила преподавательская работа в жизнь провинциального врача еще и некое разнообразие, обогащая ее новыми красками и впечатлениями. А возможно, привлекала Льва (а что, и такое могло быть!) в девчонках этих, школьницах вчерашних, уроженках либо самого Фаленска, либо окрестных сел, поселков и деревушек, еще и бескорыстная готовность студенток воспринимать новое, жажда познания их, оптимистическая ориентированность на перемены. И в этом, скорее всего, также повинна была упомянутая уже выше великая наша литература-обманщица, исподволь оперирующая романтическими, в чем-то наивными представлениями о должном и долге, о добре и зле, о любви к дальнему и ближнему. Представлениями, вошедшими в провинциальный обиход российский в золотом девятнадцатом веке от Рождества Христова...
- Итак, сегодня предстоит нам... э-э-э... познакомиться с костной системой человека, с особенностями ее... - повторил еще раз Лений Емельянович, включая всю возможную свою ораторскую серьезность.
А не стало ли то, что случилось потом, следствием того, что у него, лектора, ощутившего в себе в ту минуту тяжесть и силу данного ему слова, начала вдруг кружиться голова, что пошло роится в ней, бедной, некое, по сути своей, пижонское упоение способностями своими к ораторствованию, словоизвержению - без конца и без края, без передышки и роздыха? А не подвело ли оратора нашего (как некогда, кстати, и Цицерона самого) то самое ощущение собственной безбрежности, бескрайности, не ограниченной ничем возможности к связному кружевному мыслеплетению? Конечно, риторические это вопросы, но ведь Лений мог, черт возьми, если бы захотел, мог - часами тянуть и тянуть образную канитель, вязь словесных пассажей!
- Все многообразие функций, выполняемых скелетом, э-э-э... можно объединить в две большие группы... Механические и биологические... Корепанова, не отвлекаемся... К механическим функция относятся: а - защитная, бэ - опорная, вэ - локомоторная и... какая еще?.. Правильно, гэ - рессорная функция.
- Вы помните, как артист Юрский, который играет дядю Митю, сообщает бабе Шуре и Наде о том, что Василию бревно с вагонетки на голову упало?
- Юлия, прошу, у нас лекция по а-на-то-ми-и!
- А я и не забываю, Лений Емельянович, по анатомии и вопрос...
- Хорошо... Помню. Сообщает. Артист Юрский. Который - дядю Митю. И что дальше?
- По словам дяди Мити, у Василия после этого удара "косоглазие приключилось"...
- Ле-ком-це-ва!
- А вопрос, Лений Емельянович, такой: какая конкретно часть костного черепа отвечает за косоглазие, приключившееся в результате удара бревном по голове Василия?
Смех в аудитории, возгласы, едва ли не аплодисменты. Лекомцевой, естественно.
- А вот для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо дослушать эту лекцию до конца... - Лению пришлось даже похлопать в ладоши, отвлекая и перетягивая на себя узурпированное Лекомцевой внимание, давая понять подопечным своим, что, мол, все - пошутили и баста, пора за дело. - Итак... э-э-э... защитная функция скелета состоит в том, что он... э-э-э... образуя стенки ряда полостей - грудной полости, полости черепа, полости таза, позвоночного канала... является, таким образом, надежной защитой для располагающихся в этих полостях жизненно важных органов. Рессорная функция скелета, в свою очередь... э-э-э... обусловлена способностью последнего смягчать толчки и сотрясения... благодаря сводчатому строению стопы, хрящевым прокладкам между костями в местах их соединения, связкам... э-э-э... внутри соединений костей, изгибам позвоночника... Все успели записать, или же повторить еще раз? Кстати, Лекомцева, это и есть ответ на ваш "анатомический", как вы изволили выразиться, вопрос. Следуем дальше...
Лев и сам, если честно, не знал и никогда не мог доходчиво объяснить другим: почему одни и те же люди почти в одно и то же время образуют коллективы, сообщества легко сплачиваемые, контактные, сполна мобилизуемые словом, а то, наоборот, начинают вдруг активно отказываться идти на контакт с лектором, замыкаясь в себе и на себе любимых? Почему так происходит?
- Биологические функции скелета связаны с активным участием его в обмене веществ, прежде всего, в минеральном обмене. Кости, товарищи, - это депо минеральных солей, кальция и фосфора. Девяносто девять процентов всего кальция находится в костях...
Лений хорошо видел, как на "камчатке" аудитории Поздеева и Корепанова о чем-то продолжают, несмотря ни на что, болтать, а с третьего ряда на второй в очередной раз перебросили записку. Хорошего настроения, того, с которым начинал он сегодняшнее занятие, - как не бывало! Нет, дольше так продолжаться не могло! Лев решительно, на полуслове, встал:
- Кстати, кому неинтересно... а таких, наверное, много сегодня... те могут вообще покинуть аудиторию! Если вам не нужна анатомия, что я могу с этим поделать? Вольному воля! Не нужна и не нужна! Впрочем, кое-кому к анатомии еще предстоит вернуться. На экзамене по анатомии, к примеру... Почему сегодня у нас рты-то никак не закрываются!? Взять Петровскую Валентину... То небо изучала, то стала какие-то записки Тотьмяниной и Рубцовой метать. Словно у нас здесь спортивная площадка, а не лекция... Ну что, Петровская, может, поделитесь с нами? Ждем-с...
Однако Петровская благоразумно предпочла отмолчаться.
- Хорошо, сударыня, разговаривать сегодня вы, как я посмотрю, не очень-то большое испытываете желание, тогда позвольте на конспектик ваш взглянуть? - Лев подошел к Петровской. - Записывали, надеюсь? Вот и замечательно...
Лев протянул руку к тетради. Валентина медленно, заторможенно-механически, словно загипнотизированная, вручила преподавателю свои записи.
Лений развернулся и медленно двинулся к кафедре. В аудитории было по-прежнему тихо. Но опытный лектор прекрасно знал, что взгляды присутствующих сейчас прикованы именно к нему, и понимал, чего от него все ждут. Почти дойдя до своего рабочего места, он негромко обронил:
- Перерыв десять минут. Прошу без опозданий!
В десять секунд помещение опустело.
Оказавшись в одиночестве, не зная, чем занять себя (он недавно бросил курить и старался не выходить из аудитории, чтобы не видеть лишний раз соблазнительно попыхивающих, затягивающихся сигаретами кафедральных коллег), Лев открыл конспект студентки и погрузился в него...
Как-то незаметно проплыли перед его взором первые несколько страниц. Они весьма и весьма порадовали, представляя собой запись прошлой лекции. Старательную, полную. Как ни странно, Льва умилили еще и рисунки Петровской на полях - то кошка, умывающая лапкой мордочку, то шаржи (узнаваемые, впрочем) на сокурсниц и даже на него, Ления. Все шло замечательно до тех пор, пока не добрался Лев до того самого места...
Потом он долго еще пытался передать свои самые первые, начальные ощущения, но так и не мог сформулировать, не находя слов.
А прочитал Лев следующее:
"Я люблю тебя люблю любимый мой хочу признаться что хочу тебя хочу чтобы ты обратил внимание подойди же ко мне прошу милый подойди не откладывая ну ближе еще ближе хорошо а теперь склонись надо мной боже какой ты большой добрый сильный умный ну погладь по волосам свою девочку прошу тебя я не буду сопротивляться я же твоя девочка только твоя возьми меня сейчас как хочешь поставь меня как тебе нравится хочешь я сама встану перед тобой на четвереньки потому что люблю тебя люблю я буду делать то что ты захочешь только не уходи..."
По мере чтения у Ления все больше и больше темнело в глазах. Последние строки он дочитывал в уже обступившей его со всех сторон кромешной тьме. Казалось, что к глазным яблокам срочно и одномоментно переброшена была вся имеющаяся в организме преподавателя на текущий момент кровь, до последней капли, вся, что текла сейчас в его большом и охочем до жизни теле. Весь мир для него сошелся в сию секунду в этом, заполненном прыгающими буквами, листе бумаги! Мир, в котором сам Лев, судорожно вцепившийся в самый краешек этого светящегося листа, не выдержав страшного напряжения, сорвался, рухнул, с грохотом покатился куда-то вниз, туда, в черноту, в пучину, в бездонную пропасть...
- Лений Емельянович, скажите, а перерыв еще не закончился? - услышал он вдруг над собой чей-то до боли знакомый голос.
"Бог мой, опять Лекомцева!" Оторвав глаза от конспекта, Лений понял, что по-прежнему ничего не видит вокруг. Что для него сейчас ничего не су-ще-ству-ет! Ни аудитории, ни сентябрьского погожего денька, ни начавших возвращаться с перерыва ни о чем не подозревающих студенток! Испугавшись того, что кто-то еще (кроме него) все это может увидеть и прочесть, Лений резким движением захлопнул тетрадку. Он чувствовал себя сейчас маленькой рыбешкой, ловко подцепленной на крючок и вытащенной удачливыми рыбаками на бережок. Потому что ему тоже нечем было дышать, как и той бедолаге, лишенной естественной среды обитания - бьется на травке, бедная, хватает пересыхающим ротиком воздух, а что толку - дышать-то ведь все одно нечем!
То, что происходило, творилось в нем сейчас, можно было бы описать следующим образом: соединение абсолютно несоединимого, гремучая смесь высокого и низкого, духовного и низменного, животного. Словно сошлись в одном и том же месте в одно и то же время неистовый свет и абсолютная тьма. В груди Льва (он остро ощущал это) зародилось неприятное чувство онемения, словно бы внутри него проснулась и ожила большая и отвратительная жаба. С влажной, холодной, почти ледяной шкуркой, покрытой омерзительными пупырышками. Незваная гостья раздувала шею и будто спрашивала Ления, картавя и скалясь: "Что дагьше думаете, Гений Емегьянович, дегать? Чем ответить намегены? А? Не сгышу, Гений Емегьянович? И как же вас угогаздило так вгяпаться!"
И Лений, такой вальяжный, такой убедительный, такой самодостаточный еще несколько минут назад, ныне унизительно и вяло отбивался от квакающей мерзавки: "Да ты с ума сошла, картавая! Прочь, прочь!" Лев знал, что появление в нем этого бесхвостого земноводного всегда соотносилось по жизни с ситуациями, связанными если и не с крайне неблаговидными, то уж, во всяком случае, явно не с самыми возвышенными эпизодами в его биографии. К таковым с полным правом можно было отнести и случайно найденные в раннем подростковом возрасте открытки фривольного содержания, равно как и неудержимое постыдно-возбуждающее желание подсматривать через плохо прокрашенное белой краской окно поселковой бани за моющимися в ней обнаженными женщинами, и иные, самые откровенные, интимные ситуации, моменты внебрачной сексуальной близости, кои случались (было, было!) в отнюдь не безгреховном прошлом Ления. Жаба эта всегда оживала в нем именно в такие минуты. И так же возбужденно, как и сейчас, начинала что-то задышливо нашептывать, давать советы. Разжигая и жаркий стыд, и горячечное влечение, и плотское желание, и искреннее раскаяние. Боже, до чего же хотелось ему смотреть в такие минуты на сладострастные изгибы и извивы женских тел, так плавно и так мягко переливающиеся, перетекающие друг в друга, до чего хотелось прикоснуться, потрогать выпуклые округлости их грудей, ощутить упругость соблазнительных бедер! А как мучило, беспокоило это порочное позвоночное Льва во время службы в армии, как терзало оно его тогда, не давая заснуть бесконечно длинными ночами! А служил герой наш, кстати, в Заполярье, в одном из самых безлюдных гарнизонов на планете Земля, на "точке", где медведя белого, пожалуй, можно было увидеть в триста шестьдесят пять раз чаще, нежели женщину, живую, теплую, покорную власти твоей. Господи, спаси и сохрани! Да и после того как Лений на шестом, выпускном курсе мединститута женился на Марине, супруге своей, жаба эта нет-нет да и напоминала о себе...
Конечно, Лев никогда не относился к сугубым мямлям и ханжам-аскетам, совершенно точно зная, что в окружающей его действительности находится место всему. Знал, многократно сталкиваясь с разнообразными житейскими ситуациями, в которых человек, обычный человек, homo sapiens, вполне мог любить (и любил!) одновременно нескольких женщин. Дорожа при этом каждой из своих избранниц по-своему и относясь к любой из своих сердечных привязанностей по-особенному, почему-то искренне считая, что ведет себя в этих полигамных отношениях едва ли не самым честным образом! Не испытывая никаких мук совести и не занося себя в список изменщиков коварных, изменяя в то же самое время всем и сразу! За свое двадцативосьмилетнее существование, полное бурь и житейских неурядиц, Лений сталкивался с таким не раз и не два. Мало того, он вполне мог допустить (и допускал!), что секс и любовь - это далеко не одно и то же. Это допущение делало в чем-то легитимным для него существование половых отношений без чувственно-эмоциональной подоплеки, секса без любви.
Но все это никак не могло быть соотнесено с сегодняшним случаем. Именно поэтому весь жизненный опыт предписывал сейчас анатому быть крайне осторожным и разборчивым, настаивал на включении тормозов, постулировал целесообразность проведения жесткой политики невмешательства в личную жизнь студенток ни под каким видом и предлогом (себе же, дураку, спокойнее потом будет). Нет, что угодно, только не романтические авантюры!
С другой же стороны, прочитанное в конспекте студентки вызвало в преподавателе неосознанное влечение. Сам того не желая, Лений оказался в положении некоего авантюриста-золотодобытчика, неожиданно наткнувшегося в порции очередной промывки, нет, не на золото еще - на сопутствующие всякой золотой жиле перспективные породы-спутники. Льва поразила прямота, честность, смелость и открытость автора текста (характер, однако). В общем, Лений наглядно иллюстрировал всем своим двойственным поведением вечную правоту древнего как мир выражения: человек слаб.
В этот-то самый момент Лев и почувствовал, ощутил, что с каждой последующей минутой интенсивность изначального шокового воздействия пошла на убыль, стала постепенно угасать; спала с глаз темная пелена, разум быстро и полностью восстановил утраченный контроль над эмоциями.
- Извините, Лений Емельянович, а можно мне забрать конспект?..
Петровская! Возвращая ей тетрадь, Лений поразился тому, насколько естественно и непринужденно держалась она сейчас! Словно ничего не произошло!
- Да, пожалуйста, - бросил в ответ Лений как можно равнодушнее. - Спасибо, Валентина... Хороший конспект...
Взгляды их ненадолго, но - встретились.
Сказать, что Лений испытывал в данный момент недоумение - ничего не сказать! Валентина вела себя так, словно сама она не ведала о записи, существовавшей в ее же собственной тетради. Но этого не могло быть! Потому что запись была! И была она в конспекте именно Петровской.
Впрочем, это теперь было уже не столь важно для Ления. В любом случае и при всяком раскладе он уже твердо знал, что он должен дальше делать, как надлежит ему вести себя впредь. Лений обязан был, приняв правила странной этой игры, ни разу, нигде, никогда и никак не выказать даже виду, что он знает, что он читал! Чтобы никто не догадался об их тайне! А в том, что тайна эта появилась, что отныне она незримо, не явно, но будет стоять между ними, присутствовать в отношениях их - не было у него боле никаких сомнений.
Все оставшееся до конца занятия время Лев старался не смотреть даже в сторону студентки Петровской. Помогла ему в этом, как ни странно, неожиданно переменившаяся к нему аудитория (неисповедимы пути Господни). Возобновившаяся после перерыва лекция понемногу выровнялась, разнородные сегменты аудитории вновь объединились, стали единым целым, заново подпав под обаяние лектора.
Что было дальше? Если в двух словах - ничего. Острая фаза не ушла бесследно, оставив Лению в наследство длительное последействие, во время которого не раз и не два попытался он ответить себе на главный вопрос: да сама ли Валентина написала все это? Или же сделал это кто-то другой, подложив, подбросив ей, скажем, компромат? Хорошо, допустим, подбросили... Некто третий. Неизвестный. Но тогда сразу же возникает закономерный вопрос - зачем? И главное - кому? Кому было надо, кто мог знать, что события развернутся именно так, что во время занятия преподаватель ни с того ни с сего возьмет вдруг на проверку тетрадь именно Петровской, а не Лекомцевой или Рубцовой, что станет ее читать? Кто?! Господь Бог?! Больше некому! Нет, как ни крути, а выходит, что автор текста - сама Валентина. Но тогда текст этот - банальный розыгрыш или неуклюжая и не очень остроумная проверка препода на вшивость? Или пари заигравшихся студиозусов? Ах, Валя, Валентина, в какие же игры она играет...
Впрочем, не мог не думать Лев еще и вот о чем: могло ли быть так, что Валентина и сама не помнила о том, что все это написала именно она? К примеру, находясь в тот момент под действием лекарств, в забытье или пребывая под гипнозом. Лений не поленился, поднял специальную литературу, выяснив, что иногда с особо впечатлительными и нервными субъектами (чаще всего - с молодыми девушками и женщинами) случаются подобные казусы. Особы эти, завидев вблизи себя персону, к которой они, скажем так, неровно дышат, начинают мысленно обращаться к объекту вожделения с различного рода призывами императивного характера, заклинаниями, просьбами и мольбами. Действуя "на автомате", безотчетно, с последующим полным беспамятством. Иногда еще и дублируя, записывая тексты подобных обращений на любом клочке бумаги. Так выходило по науке, будь она неладна!
Вспомнил Лений еще и том, что, по окончании того самого занятия, о котором уже столько сказано, Валентина как-то очень уж долго (гораздо дольше обычного) укладывала, убирала в сумку письменные принадлежности. И посему выходила из аудитории в числе последних. А почему, спрашивается? И придумал Лев, вбил себе в голову сказку завиральную о том, что собиралась, мол, Валентина поговорить с ним тогда. Объяснить ему историю появления записи той... Но почему-то не осталась и не объяснилась. В общем, дамоклов меч недоговоренности этой незримо висел в воздухе в течение двух семестров.
На языке шахматистов называется такое, кажется, цугцвангом. При цугцванге у одной из сторон или у обеих сразу нет полезных ходов, любой ход неизбежно ведет к ухудшению собственной позиции. Примерно так было и в случае со Львом и Валентиной. Они ни разу не разговаривали вне анатомических занятий и семинаров. Они никогда не оставались наедине и не встречались нигде, кроме как на зачетах и лекциях. И на экзамене по анатомии, конечно. Здороваясь в начале и прощаясь в конце занятий, Валентина всегда была доброжелательна и вежлива с Лением, но вежлива и доброжелательна была она с ним ровно настолько, насколько бывают доброжелательными и вежливыми с хорошими, но абсолютно чужими людьми.
И он, ответно, благородно не напоминал студентке о случившемся. Ни разу. Ни под каким предлогом. В течение многих месяцев продолжая философски утешать себя старой как мир мыслью о том, что такова, видимо, интрига, основа и суть странной этой любовной игры без любви, романтических отношений - без романтики и без отношений, этого "анатомического романса" - без мелодии, без слов и надежд на продолжение...
Правду, правду говорят, что время - лучший лекарь! С течением времени за повседневными хлопотами Лев все реже и реже вспоминал о случившемся, а если и вспоминал, то больше как о случайности, как о неловком недоразумении. А потом и вовсе запретил себе об этом думать, окончательно и бесповоротно решив, что все это ему просто померещилось, привиделось...
* * *
Лишь однажды увиделись они вне стен педагогического института.
Прошел год. Курс Валентины весной закончил обучение. Молодые учительницы разъехались по разным городам и весям. И Льву в свою очередь пришлось разорвать трудовой договор с "гробом", но по другим причинам. Дело в том, что получил он целевое направление в клиническую ординатуру Нижегородского медицинского института и собирался уезжать из Фаленска навсегда. За несколько дней до отъезда он встретил Валентину. Случайно, на автобусной остановке. Увидел из окна автобуса, на котором спешил в военкомат. Она стояла с каким-то невысоким молодым мужчиной в плаще и улыбалась... Ления Валентина, впрочем, так и не узнала. Или же, вероятнее всего, просто предпочла не узнать, не заметить.
Как же все это было похоже на знаменитую сцену из фильма "Два билета на дневной сеанс", где Алешин и Инка пытались перекинуться хотя бы несколькими словами через звуконепроницаемое препятствие в виде троллейбусного оконного стекла, не слыша друг друга...
Воспоминание о былом тогда остро обожгло бывшего преподавателя анатомии, полыхнуло где-то за грудиной слева, какое-то время не давая вздохнуть. Но - обошлось. Отошло, отступило. Как будто бы и не было. Никогда. Ничего.
![[]](/img/u/uglickih_a_k/text_0440/sibogni.gif)