Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
СТАТЬИ, РЕЦЕНЗИИ
Ностальгия по наскальной живописи,
или Трапеза с Владимиром Некрасовым
Примат художника безоговорочен. А творческий акт — не функциональная инъекция. Но тогда что же? Ответ, конечно же, не будет однозначным. Не потому ли так тянет из-за мифического стола поэта в мастерскую художника?
Пребывание в художественном пространстве Владимира Некрасова равнозначно интересно как визит в мертвецкую или как посещение цветочного магазина. Художник подобен глухонемому анатому. Вот он рассекает дебелого покойника, поочередно вынимает внутренности, дотошно рассматривает их на расстоянии вытянутой руки — как будто показывает присутствующим. Но незачем задавать ему вопросы — ответа не последует. Художественное пространство Некрасова — это полигон неистощимой системы знаков. Его символика метафизична и располагает к медитации подле самого молчащего магистра. И лишь при повторном прочтении проясняются ее конструкционные (деконструкционные) функции.
Не помню точно, в каком году, но давно уже победой красных закончилась гражданская война в России. Сменились генерации людей. Но ни на день не прекращалась гражданская война в советском искусстве. В противостоянии оказались официальное и неофициальное искусство. Тогда как официоз, исправно следуя напутствиям партийных лидеров, выполнял государственный заказ, художественный андеграунд подспудно отстаивал эстетические ценности модернизма или явно симулировал близкое родство с визуальным планом советского агитпропа.
Владимир Некрасов — несомненно, представитель художественного андеграунда. Он заявил о себе в середине 80-х годов как автор нонконформистского направления в советском изобразительном искусстве. Тогда же он начал осваивать в живописи различные элементы модернистского лексикона. Определенно приоритетным подходом к реализации творческого акта как такового для Некрасова является концептуальный метод осмысления и воплощения художественного замысла.
Нравственное движение в художественном мире Некрасова схоже с постоянными переходами от вегетарианства к мясоедству и от мясоедства к вегетарианству. Художник как бы боится быть втиснутым в жесткую раму обывательского нравственного клише. Его грудная клетка не раздавлена, она безмерно увеличивается при свободном дыхании. И все же она в скорлупе неприятия вербализации духовных категорий: «Когда при мне говорят о духовности, я подозреваю говорящего в инфантильности». Некрасов далек от морализаторства и естествен, равно как исповедующий нудизм. Но и его реакция на привносимые извне моральные коррективы весьма схожа с реакцией лягушачьей лапки на склянку с соляной кислотой.
Художнику нужна лишь одна степень свободы, но только — не оговоренной. Некоторые из последних работ Некрасова отмечены замечательной особенностью. Искушенный в анатомической «иконографии», Некрасов избегает натурализма. Это похоже на ностальгию по наскальной живописи, на стремление к недосягаемому опыту примитивизма. На фоне характерных сумрачных фантазий он ощущает позывы к глубинной подсознательной символике, не отягощенной традициями Просвещения. Он словно протискивается к белой стене. И такая надоба писать по белому весьма сочетается с белым балахоном свободы.
«Магнитогорский рабочий», 19 октября 1991,
буклет живописи В. Некрасова (Магнитогорский дом печати, 1997),
«Берег А» № 1, 1999, Магнитогорск
«Свеча» не сгорает
В самом центре города, в цокольном этаже девятиэтажного дома каждый вторник горит свеча. Свечу зажигают и передают по кругу из ладоней в ладони собравшиеся здесь люди. Так совершается ритуал приобщения к чистоте духовного огня.
Мало сегодня романтики. Романтиков — наперечет. Особенно во «взрослой» жизни. Не потому ли одинокая свеча в канделябре воспринимается сегодня так же, мак и очинённое гусиное перо в чернильнице или как рыцарские латы?
«Свеча». Так называется клуб общения старшеклассников и студентов педагогического института. Первый раз свечу зажгли в 1988 году. Тогда клуб общении родился как одна из секций молодежного центра. У истоков клуба стояла и по сей день руководит им Татьяна Геннадиевна Исакова — педагог, влюбленный в свое дело. В ту пору преподавала она старшеклассникам русский язык и литературу в школе № 12. Всем известно, насколько мало приобщены сегодня учащиеся обычной городской школы к миру литературы и искусства. Школьная программа не может дать ребятам сколько-нибудь углубленных знаний, скажем, в области поэзии, живописи или театра. И поэтому сначала клуб задумывался как своего рода творческая мастерская, способная хоть в какой-то мере восполнить эти пробелы.
С тех пор здесь было много гостей. Ребята «живьем» общались с людьми, непосредственно занятыми творческим трудом. Среди многих, кто приходил на «Свечу», были писательница Нина Кондратковская, искусствовед Алла Корчак, поэт Николай Якшин, педагог-новатор Ричард Соколов. Давняя дружба у «Свечи» с актерами театра «Буратино». Завязались связи с хоровой капеллой. Всего не перечесть.
Первыми «свечистами» были учащиеся школы № 12. Сейчас на «Свечу» приезжают ребята чуть ли не со всего города. А нашли они свою крышу в помещении подросткового клуба «Юный моряк» — в том самом цокольном этаже «девятиэтажки».
...По особо торжественным случаям вместо традиционного чаепития устраивается духовный ужин. Приготовление экзотических блюд вегетарианской кухни, медитативный ритуал трапезы, окуривание помещения сандаловыми палочками — все это создает соответственный эмоциональный настрой, приобщая каждого к священнодействию... Все отношения в клубе строятся на духовной основе — учении Рерихов «Живая Этика», обращенном к личности каждого человека.
С точки зрения педагогики, «Свеча» — это, безусловно, интересный эксперимент. И, кстати, не случайно, наверное, многие из первых «свечистов» после окончания школы избрали педагогическую стезю, поступили а педагогические вузы. А с точки зрения человека, далекого от педагогики, или с точки зрения тех же старшеклассников? Чем для них является «Свеча»? Что заставляет ребят собираться здесь каждый вторник? Вот так прямолинейно и был задан вопрос ребятам. Я надеялся на многосложный ответ со ссылками на теософское учение или рериховскую символику. И был разочарован — об Агни Йоге никто не сказал ни слова. Говорили, что узнают здесь много того, о чем в обычней жизни никогда слышать не приходилось, что находят здесь понимание и поддержку, что их просто тянет друг к другу... Идет время. Но «Свеча» не сгорает, а, напротив, обретает свою форму и плоть. И питают ее простые принципы общечеловеческой морали — любовь, терпимость, взаимопомощь.
«Магнитогорский рабочий», 24 октября 1991
«Я поведу тебя в музей...»
Мода на блейзеры и мини-юбки проходит моментально. Мода бальзамировать героев чрезвычайно устойчива...
Арка. Угловой подъезд. Парадное. На втором этаже — музей — квартира поэта Бориса Ручьева. Всякий раз, бывая здесь, сверяюсь в ощущениях от нынешнего и предыдущих визитов. Тихо и стерильно. Кажется, зайди в соседнюю комнату — и увидишь саркофаг. Слово «музеи», присовокупленное к слову «квартира», обретает суть раковины без моллюска. Раньше здесь жила городская семья. Теперь здесь живут мифы: миф о столе поэта, миф о криптографических загадках черновиков, миф о менестреле социалистической индустриализации. С детства приученный к военным парадам, авиационным праздникам и салютам, я с особым чувством вхожу в последний зал музея. Я дотошно вчитываюсь в подписи на правительственных телеграммах, подолгу изучаю юбилейные указы и подарки. Меня завораживает стилистика поздравительных текстов...
Ручьев — фигура трагичная. Способный молодой стихотворец был замечен советской писательской элитой. Совсем юный, он уже участник I съезда писателей СССР. Появляются многочисленные публикации, выходят первые сборники стихов. И вдруг Он, поставивший свой талант на службу советскому строю, по наветам завистников оказывается узником советских концлагерей. Долгий срок заключения. Потом годы ссылки в Средней Азии. И лишь десятилетия спустя — реабилитация, возвращение в Магнитогорск. Но пятно политзэка казалось несмываемым. Физические и духовные силы поэта были подорваны. Все это не из экспозиции музея — вспоминаю многократные и долгие рассказы «бабы Нины» — незабвенной Нины Георгиевны Кондратковской — за чаем, в ее легендарной кухне. Это был не «музейный» Ручьев. Эпизоды приватной жизни «оживляли» поэта. Теперь даже кажется, что я был близко знаком с ним при жизни — настолько Нина Георгиевна посвящала во все перипетии его судьбы: с раннего возраста и до кончины.
Но вернемся в музей Ручьева. Я помню дни, когда он оживал. Приходили люди, говорили о литературе, читали стихи... Но случалось это нечасто. По традиции, однажды в год в музее Ручьева собиралось городское литературное объединение. Музей «оттаивал» также во время наездов столичных гостей и визитеров из челябинской писательской организации. А с некоторых пор такие «неформальные» встречи под этой крышей вообще перестали иметь место. И неведомо, придется ли еще когда-нибудь новорожденной поэтической братии потусоваться в доме маститого мэтра.
Музей Ручьева существует не только как просветительское учреждение, но и как научный центр. И эта его ипостась весьма важна. Сегодня обновляется и расширяется экспозиция музея. Научные исследования последнего времени обещают снять покровы с многочисленных противоречивых фактов в жизни и творчестве Б. Ручьева. В первую очередь это относится к его колымскому периоду. Основной помехой этому являются до сих пор закрытые архивы госбезопасности. Кто бы одолжил ключи от этих архивов? Литературоведческая работа не замыкается на собственно Б. Ручьеве. Она охватывает в целом литературную жизнь города, ее историю и сегодняшний день. И это весьма важный вклад в освоение пластов культурной жизни города. Стоит ли говорить, что надобность в существовании музея Ручьева очевидна? Но только не как оплота идеологического официоза, а как деполитизированного центра городской культуры. И сегодняшнее обновление экспозиции могло бы стать первым шагом на этом пути. Но, к сожалению, бедственное финансовое положение музея весьма затрудняет скорейшую реорганизацию. И, разумеется, эти проволочки — не по прихоти музейных работников, а по вине нынешних «трех копеек на культуру». Музей бедствует и взывает о помощи.
«Магнитогорский рабочий», 5 декабря 1991
«Я беззащитна в отзвуках молвы»
Поворот к дождям». Под таким заголовком в издательстве «Магнит» вышел сборник стихов Екатерины Добролюбовой. Сборник входит в серию «Поэты Магнитки». Тираж книги — 500 экземпляров — можно считать оптимальным, если принять, что на тысячу граждан полумиллионного городе приходится один любитель поэзии.
Выход первой книги для поэта — всегда событие, какой бы эта книга ни была — малой по формату или большой, толстой или тонкой, в богатом переплете или в незатейливой обложке. Событие радостно вдвойне, если учитывать, что рукопись не корежилась цензурой и не пылилась годами в издательстве, а в минимально короткий — месячный! — срок стала книгой.
Было бы несправедливым не назвать еще одного автора — магнитогорского художника Сергея Александрова, занимавшегося художественным оформлением книги.
На ладони умещается новоиспеченный сборник в лимонной обложке, которая сама уже может стать метафорой неподслащенной лирики Кати Добролюбовой.
Застолье...
можно ль солоней
заесть глоток крепчайшего хмельного!
И мама вновь сползает по стене
лицом и портрету парня молодого.
Поэтический и обычный возраст человека суть разные вещи. Поэт может состояться и в отрочестве, а может остаться инфантильно неразвитым и до старческих лет. Катя Добролюбова появилась в моей жизни как поэт уже в зрелом возрасте. И это новое имя приятно удивило меня. Я не знал пути ее творческого становления, не видел болезней роста. Да это было мне и неинтересно. Ведь случилось событие — пришел Поэт.
Чем же привлекло творчество Екатерины Добролюбовой? Хорошим владением, чувствованием поэтического слова, несмотря на разность наших эстетических вкусов. Радовало также, что в стихотворных подборках Е. Добролюбовой не было гражданского пафоса и моральных сентенций, чем изобиловало в ту пору творчество поэтов, выросших у Магнитной горы. Некоторые из тех стихотворений остались в памяти и теперь вот гармонично вошли в сборник.
Если ввести в творчество коэффициент искренности, то лирика Е. Добролюбовой, кажется, достигнет наивысшего его значения:
Сколько печальных захоронений
из откровений, из откровений...
Хотя присуща ли вообще поэту искренность? Разве что в том случае, когда искренность тождественна исповеди. Но исповедь перед кем? Перед читателем? Боже упаси! Перед самим собой? Тоже вряд ли. Есть некто Третий, чаще всего именуемым Божественною Сущностью.
«Я беззащитна в отзвуках молвы» — не таковой ли бывает исповедь, не так ли обращаются к Богу! С таких слов и начинается внутренний монолог автора, тут его лирическое начало. Но лирика лирике рознь: она может быть гражданской и интимной, нежной и суровой, пуританской и разнузданной. Но ни одни из этих эпитетов не характеризует достаточно точно творчество Екатерины Добролюбовой.
И опять всплывает слово «исповедальный». Исповедальная лирика. Тише! Внемлите. Исповедуется поэт.
«Магнитогорский рабочий», 13 декабря 1991
«Негромко истина живет»
В апреле в Магнитогорске вышел в свет первый из задуманной серии поэтический сборник Николая Якшина «Веки светлеют». Несомненно, это событие в литературной среде Магнитогорска и в кругу взыскательных читателем, поскольку поэт Н. Якшин — отнюдь не безызвестная персона в контексте городской культурной жизни и не нуждается в особом представлении. Он давно заявил о себе как безусловно талантливый литератор и яркий публицист.
Творчество есть созидание. Художник всегда созидает свой, индивидуальный мир, наполняет его. По оригинальности постройки можно судить о талантливости художника. Художнику не пристало заботиться о том, удобно ли его строение для обитания посторонних. Но и не ему обживать этот дом...
Осваивать поэтический мир Николая Якшина. безусловно, интересно, поскольку устройство его затейливо и наполнен он замечательным содержимым. Казалось бы, этот мир состоит из совсем простых вещей.
Лук на полу,
Мышка в углу,
Синяя ваза на подоконнике белом.
Это душа расстается с телом...
Но этот антураж бытописания незауряден, поскольку вплетен в тонкую психологическую канву поэтической — и в то же время почти разговорной — интонации.
Утром — молчок.
Будто нигде не бывала.
А расспросить —
И что бы она рассказала?
А подыграть — и что бы такое пропела?
Лук на полу,
Мышка в углу,
Синяя ваза на подоконнике белом.
Вообще говоря, Н. Якшин мастерски владеет эмоциональной ситуацией внутри стихотворного пространства. Он подобен хорошему собеседнику, который идет навстречу слушателю, быстро реагируя на малейшее изменение психологического состояния последнего. Такая мобильность проявляется в том, как автор подчас тонко, но кардинально меняет интонацию стихотворения, интригуя и увлекая за собой читателя. Эти психологические повороты парадоксальны. А что, как ни парадокс, является первоосновой поэтического мышления!
...Да, соглашусь, поживем в тени.
Да, соглашусь, на себя тяни.
Да, соглашусь, только мы вдвоем.
Нет, соглашусь, хорошо живем.
Все творчество Н. Якшина наполнено тонким лиризмом. Особенно это относится к его интимной поэзии. Надо сказать, что в традиции стихосложения тема так называемой любовной лирики звучит веками. Казалось бы, что еще можно сделать нового на этом, давно застроенном, пространстве? Как избежать повторов? Тут уже не обойтись новым метафорическим строем либо набором оригинальных эпитетов. Необходим поиск других решений. Н. Якшин удачно с этим справляется. Мастер поэтической интонации, он, избегая банальных эталонов, находит-таки ту одну-единственную звуковую волну, на которой возможно сегодня оригинальное обращение к теме интимной лирики. Его интонацию отличает флер иронии и легкого цинизма, что, собственно, весьма характерно для современных литературных традиций. Но, несмотря на это, лирические стихи Н. Якшина звучат подкупающе мягко и корректно.
Позвольте, кроме естества,
Не знать иного божества.
Позвольте противоречивым,
Неправым быть и некрасивым,
Не заготовленным вчера...
И я позволю ненарядной
Быть, неутешной, неусладной.
Не нравиться, что было сил.
Но дайте срок, и без надлома
Вручу ключи от части дома,
Куда б не каждого впустил.
Давно состоявшемуся как поэту Н. Якшину присуще одно замечательное качество. А именно: он публичный автор. Те, у кого на памяти времена экологических демонстраций в дивные перестроечные годы, возможно, также вспомнят и звучавшее тогда на этих манифестациях "Знать, Магниткою правят неправедно...» в исполнении автора. Впрочем, это только частный случай. А были еще многие подборки "гражданской лирики" Н. Якшина в коллективных поэтических сборниках, в самиздатовских альманахах литературной группы "Дыхание», в городских газетах. Но что же в них было такого, чем они притягивали к себе? Почему не казались отвратными, как бессмертные опусы ангажированных и одиозных ремесленников агитпропа, превратившихся ныне в городских чиновников от литературы? А потому, что были они, не в пример последним, не только талантливы и не назидательны, но и бескорыстны, искренни. А ведь, возможно, за искренность Бог отмечает творца особым даром. И сегодня, как будто отголосками тех публикаций Н. Якшина звучат его строки:
Не дай нам праведника рядом:
Пускай мы в церковь ни ногой,
Лишь под Твоим тяжелым взглядом
Хотим стыдиться, Всеблагой.
Торговля, ясно, неуместна
По исключительным местам,
Да наши домы, как известно,
Не Божий храм, а стыд и срам.
Мы возводили стены сами
И, оправдания жуя,
Живем себе в стыде и сраме —
Другого нет у нас жилья.
Лирика Н. Якшина, ранее часто отмеченная гражданским пафосом, теперь все больше затихает. Поэт обращается к себе. Его голос доходит почти до шепота. Ведь «негромко истина живет». И так было всегда и будет присно, поскольку поэзия — это сначала исповедь и только потом, может быть, проповедь. Потому вечен этот диалог с самим собой, это вопрошание себя и ответы себе же.
Что ты сделал вчера для вечности?
Я избавил звезды от млечности,
от размытости,
от туманности,
от постыдности,
первозданности.
Что ты сделал
сегодня для времени?
Вывел пару
для нового племени —
Для бессилия,
для страдания,
Для бесплодного
ожидания.
«Магнитогорский рабочий», 1 мая 1997
«Високосная жизнь» Александра Ерофеева
Художнику суждено обретаться под Богом и над миром. Творческая независимость возносит его над обыденным восприятием окружения, а метафизическая причастность к мировому культурному наследию укореняет его в этом богатом духовном черноземе. Однако тайна самого творческого становления художника предполагает не быстротечность, но этапность такого процесса. Ведь художник является миру через сомнения и неудачи, отчаяние и страдание. Он должен непременно осознать себя творцом, найти свое место в бесконечном культурном контексте
Александр Ерофеев — автор книги стихов и афористичной прозы «По темной воде», сигнальный экземпляр которой вышел недавно в Магнитогорске, — не исключение из этого порядка. Его сборник открывает парафрастическое и едва ли не программное стихотворение «В круге вечном».
Род проходит, и род приходит,
а земля пребывает вовеки.
Солнце всходит и вновь заходит,
и торопится снова к месту
своему, где оно восходит.
Первозданность, эстетика библейских текстов завораживают автора. Пропустивший через себя этот духовный, философский, речевой поток поэт пробует повторить его. но повторить по-своему. В нем велико желание приобщиться к этой материи, коснуться этой почвы, этих священных гробов. Сей соблазн испытывали многие генерации литераторов и философов. Их устремления реализовывались в апокрифических текстах с разной степенью радикализма и самоуверенности. В этом отношении А. Ерофеев привлекает своей скромностью. Он, уважая читателя, не предлагает своих версий переосмысления духовно-нравственных категорий. Вообще представляется, что автор просто воодушевлен эстетикой композиции, стилистикой Священного Писания. Не отсюда ли, кстати, обращение поэта к такой характерно библейской форме, как притча? Но притча по Ерофееву, поступаясь законами жанра, не поучительна. Поэт словно обращается не вовне, ко к самому себе. А его тон при всей неизбежной высокопарности лишен дидактики.
... И стоя на краю, он подумал, что его даже
не будут искать: разве людей интересует, где
живет жаворонок? — они лишь останавливаются
на минуту, заслышав его пение, и спешат
своей дорогой дальше...
Поэтика Александра Ерофеева не отличается ярким темпераментом, но обладает точным внутренним ритмом. Пожалуй, последний и является той ласточкиной слюной, которая склеивает и удерживает — едва не в подвешенном состоянии — большинство стихотворных конструкций, созданных автором. И в первую очередь это относится к текстам, написанным в традициях свободного стихосложения. Эти произведения в структуре своей есть результат большого творческого эксперимента со стихотворной формой. Они суть воплощение авторских амбиций в поиске новаторских решений при построении текстовых конструкций. Но помимо своей технической изощренности, они любопытны также и эмоционально-содержательной нагрузкой. Строго укладываясь в лаконичный формат, «свободные» стихи А. Ерофеева созерцательны и едва не лишены экспрессии. Кажется, что поэт всего лишь медитирует своем формально построенном пространстве. Его мир, подчиняясь законам изящной стилистики, выдержан в мягких, пастельных тонах.
Прозрачная обморозь листьев,
узорчатый ивень —
тускнеет и гаснет.
Печеное яблоко солнца,
пытаясь по ветвям поникшим
на землю скатиться,
подхвачено было в движенье
неведомой силой,
да так и осталось висеть
по-над самой землею...
Пьянит и тревожит
январская сухость
оправленных в сумерки дней.
Вообще говоря, в восприятии творчества А. Ерофеева странным образом присутствует эффект театра теней. Постоянно преследуя поэтический образ, читатель осознает в конце концов тщетность этой погони. Будучи ввергнут в водоворот легковесных изящных метафор, он обманут автором. Ведь нужно-то было всего лишь созерцать вместе с поэтом А образ? Он там, за ширмой. Он размыт, неясен, а чаще — просто вербален. И что за нужда такая — гнаться за ним, всматриваться в него? И тут, верно, дело в самой этой ширме, поскольку она есть эмоциональное состояние автора. И, напрягая зрение в потугах уловить поэтический образ, читатель сопереживает лирическому герою, равно участвуя в происходящем.
Если что и остается —
это только вкус миндаля,
запах ила, тихий воздух...
(ни печали, ни любви —
ничего не отразится
в наших жизней темных водах,
лишь несбывшееся время
да несказанное слово —
лягут белым у виска)
... если что теперь и страшно —
осознание былого
гулким сном пустых зеркал.
Но помимо формальных поисков в сфере свободного стиха А. Ерофеев обращается и к традиционному жанру интимной лирики. Это происходит нечасто, и тогда читателю является «другой» автор — эмоциональный и открытый. Его монолог прозрачен потому, наверное, что предполагает конкретного адресата. На строгий взгляд, эти обращения можно назвать непритязательными, но вряд ли — безыскусными. Ведь автор, обладая чутким поэтическим слухом, не позволяет себе расхожих клише, принятых в жанре так называемой любовной поэзии. И, конечно, всякому взыскательному читателю польстит та небанальная приватность, доверительно открытая автором, где «спешит иэ чета в нечет губ слепое воровство, и нечаянное встречей — душ рождается родство». И так не хочется нарушать ту тишину, среди которой звучит негромкая исповедь поэта.
И видно, в том еще моя вина,
что у меня — любимая жена.
Но что любовь, коль вся ее казна —
моя вина.
И значит, в том еще моя беда,
что выше надо мною — нет суда.
А что темна во облацех вода —
моя беда...
Итак, появилась новая книга. Что это значит? Для читателя это по меньшей мере приятное известие. Он порадуется тому еще, что книга прекрасно издана, поскольку культура полиграфии, тонкий эстетический вкус при тиражных публикациях такого рода литературы сегодня — большая редкость. В высоком качестве издания сборника «По темной воде» большая заслуга самого автора, а также — магнитогорского художника Ивана Логвиненко, чьи графические работы были использованы при оформлении книги.
Для автора же выход в свет книги особо знаменателен. Это пауза, минута тишины, время разумения себя как поэта. Перед ним — метафорой будущего — чистый лист бумаги. И потому простительны и понятны его вопрошание, его мнительность: «То ли — век на излом, то ли просто душа колобродит. Что-то будет потом? — високосная жизнь на исходе». И все-таки изданная книга — это веха в творческой жизни поэта, поскольку «первый возраст прошел», и нужно идти дальше.
«Магнитогорский рабочий», 10 января 1998
Шаг из зоны гравитации,
или Трапеза с Юрием Свечкаревым
Изначально творчество есть самоедство. Лишь впоследствии оно может стать терапией. Художник балансирует на грани истребления себя, всякий раз выедая кусок собственной души. Но вложенное воздается потом сторицей: творение, врачуя язвы, чудесным образом исцеляет творца.
Юрий Свечкарев, в прошлом драматический актер, в результате жизненных коллизий оказался далеко от театральной сцены, но зато обрел себя как художник и утонченный романтик. Однако ностальгия по актерскому ремеслу оказалась неизбывной. Не она ли — причина того, что большая часть его работ написана театральным гримом? Свечкарев категорично утверждает, что именно ему принадлежит новаторство в столь необычной технике. Тоска Свечкарева по сцене прорывается в целом ряде работ, посвященных театральной тематике, в галерее примитивистски выполненных портретов, где среди прочих нашли свое место Михаил Чехов, Смоктуновский, Эдит Пиаф, Достоевский, многочисленные литературные персонажи.
Лейтмотивом творчества Свечкарева как художника являются одиночество и боль. А само художественное произведение, по Свечкареву, выступает метафорой страдания. Мера страдания творца, считает он, является оценочной категорией любого произведения искусства, страдание же способно подвигнуть художника к гениальности.
Болевая заряженность в работах Свечкарева проявляется в большей степени в пластическом движении, нежели в цвете. Далекий от евангельских текстов, Свечкарев очень набожен. Но это набожность художника. Его опусы — скорее, не штудии, но духовные практики. Интровертивное, самопогруженное творчество Свечкарева — это разговор с Богом с присущей таковому сдержанной пастельной тональностью и строго очерченной мистико-романтической сюжетикой. Его ареал не имеет острых углов. На первый план выносятся духовно-нравственные категории. Художник похож на дитя под присмотром строгой няньки, которое боится быть наказанным за рукоблудие. При экспозиционном рассмотрении работ кажется, что Божественная сущность идентифицируется Свечкаревым непосредственно со зрителем: зрителю передаются функции судейства, а сам автор при этом становится чрезвычайно уязвим. Но порой художнику надоедает обретаться в «Богом отведенном месте», и он совершает вылазки на запретную территорию. При этом стереотипы добра и зла получают развитие в оригинальных пластических идеях. А глухие тона актерского грима заменяются экспрессивной гаммой масляных красок.
Свечкареву свойственно вербально апеллировать к подсознательному. Но в момент практической реализации художественного замысла так называемое подсознательное становится для него недоступным. Причиной тому — все та же «богобоязнь». Художник просто не может кинуться в омут, скажем, подсознательной символики. Ведь суицидный поступок греховен и наказуем. На уровне подсознательного (или, скорее, бессознательного) Свечкарев решает лишь технические вопросы. Сугубо интуитивно он организует пространство, подбирает палитру. Но не более того.
Так что же такое художественный мир Свечкарева? Мультиплицированный наив? Одухотворенная иконография? Все вопросы снимаются, если сделать шаг из зоны гравитации. И тогда, как ни вслушивайся, уже не различим оправдательный лепет художника. Такой метауровень восприятия означен абсолютным иллюзионистским исчезновением художника как создателя, владельца своих работ, а последние утрачивают аморфность декораций сценического действа. Каждая работа обретает статус независимости. И тогда творец и творение вполне могут исполнять функции полпредов друг друга.
«Берег А» № 1, 1999, Магнитогорск
Вступление к публикации стихов Г. Газизулина
Люди, принадлежащие к сословию творцов, достойны посмертной памяти. Возможно, дело даже не в заслугах, а в естественном положении вещей. Творец, по определению, всегда вносит изменение в духовное пространство. Поэт обрабатывает язык. Он, подобно дождевому червяку, пропускает через себя языковую материю. И после ухода поэта его вотчина уже не та, что была до него. Она удобрена им. Творец всегда оставляет свой след, а след этот и есть память. Пусть даже в метафизическом, нематериальном ее воплощении.
Поэт Григорий Газизулин прожил немного. Он трагически погиб в 1972 году в двадцатичетырехлетнем возрасте. Весь его архив составляют записные книжки и несколько прижизненных публикаций в многотиражной газете. Время было постреволюционное, печать была партийная. Тиражировались произведения «революцией мобилизованных». Григорий Газизулин не был конъюнктурным поэтом, посему, наверное, так невелико количество газетных публикаций. А о стихотворных сборниках и мечтать-то не приходилось. Григорий не готовил большинство своих стихов к публикации. Его записные книжки являют собой, скорей, не оформленный текстовый, а, хочется сказать даже, устный материал. Это то творческое состояние, тот этап процесса стихосложения, когда поэт ещё пробует на вкус каждый звук, играет словом, перекатывает его во рту. Конечно, это уже не рифмообразные эмбрионы. Стихи родились. Автор их читал своим друзьям, снова и снова проверяя их на слух. Записные книжки сохранили корректировку многих текстов. И кажется, что, не надеясь на скорые публикации и не доводя до окончательной огранки многие свои опусы, поэт собирался долго жить...
Формирование художника — безусловно глубинный процесс. Его возможно отслеживать по результатам творчества автора, как по вехам, но никогда — созерцать со стороны, предугадывая итог. Механизм развития писателя может быть сравним с процессом превращения гусеницы в бабочку. Конечный результат всегда сокрыт в коконе и недоступен досужему любопытству. Поэтому уже останется тайной то, какой бабочкой мог обернуться поэт Григорий Газизулин, если бы не его ранняя трагическая смерть.
«Берег А», Магнитогорск, №1, 1999
Где-то совсем рядом
Умер Виктор Александрович Портнов — художник, педагог, добрейшей души человек. Что сохранила память?
Знакомство. Познакомил меня с семейством Портновых Коля Якшин. В конце 80-х происходила эта «смычка между городом и деревней», то есть между поэтами и художниками. Пришли с Колей к Портновым в их тогдашнюю длинную, пятикомнатную квартиру. Принесли с собой бутылку водки. Коля к тому же прихватил с собой еще маленький кулечек муки и говорит Альбине, жене Портнова: «Альбина Васильевна, испеките мне блинов, пожалуйста. Уж больно мучного хочется». Между тем Виктор засуетился — стал доставать свои коллекционные посеребренные стопочки, полез в холодильник. Закуску он раскладывал как-то по-особому, не смешивая. Все продукты — по отдельности, в какие-то небольшие, разномастные, декоративные тарелочки. «Знакомились» мы до следующего утра: пили, говорили о живописи, литературе. Виктор оказался человеком очень рефлексивным, тонко чувствующим интонацию, оттенок слова. Он мог легко удивиться, загореться, рассмеяться от игры слов, парадоксального оборота. Коля, кажется, подарил Портновым какие-то из наших машинописных альманахов «Дыхание». К тому времени у них уже были в коллекции самиздатовские сборники Саши Ерофеева, Альмиры Хусаиновой. А еще мы свои стихи читали. И всякий раз после очередной рюмки Виктор по-простому обращался ко мне: «Ну расскажи еще стихи». И Коля под столом тыкал меня: давай, мол, давай! Наутро Виктор повел нас к себе в мастерскую показать свои работы. А в мастерской — еще одно знакомство — с Жулиным, тогда еще студентом худграфа, учеником Виктора Александровича. Я в те поры был студентом горно-металлургического института, где в полувоенном-полужлобовском порядке «соблюдалась дистанция», то есть студент преподавателю был, что гусь свинье — не товарищ. И привыкшему к такому «размежеванию», мне было удивительно то, что Жулин сидит за одним столом с доцентом кафедры живописи, разливает водку и называет его «дядей Витей». А тот и не возражает вовсе. Душевным человеком был Виктор Александрович, легко мог подарить что-то из своих работ: этюд, что-нибудь из своей коллекции старой утвари, графический рисунок. Вот и тогда на прощанье стал он раздаривать работы из эротической серии — рисунки совокупления мужчины и женщины. И мне достался тогда один такой графический лист. Портнов свернул мне его в трубу: «Неси домой подарок!» И пока он прощался с другими гостями, я стал спускаться по лестнице. Да оступился. И сверток смялся до неприличия. Жалко! Но что делать? И чтобы не наносить Виктору душевную рану, пока он не видит, я стал... заталкивать смятую трубу в мусоропровод. Прости меня, Виктор Саныч, за это. Мне и сегодня стыдно. Потом, много позже, вспоминая ту графическую серию, я написал стихотворение «Соитие» и посвятил его чете Портновых. Оно и в книжку мою вошло с этим посвящением.
Творчество. Зайдешь к Портнову в мастерскую — увидишь, как в углу досыхает свежая работа маслом — пейзаж, этакий кусочек нашей уральской природы. Все стены в мастерской увешаны такими «кусочками». Вот Белорецк, а это Узян, Инзер.... Виктор Александрович красит для новой работы рамку. Здоровается, но руки не подает, дескать, художники вечно «на руку не чисты». Рассказывает: «Ездили с Жулиным на пленэр. Потому и картина называется "Жулин переходит реку вброд"». Если присмотреться, действительно, кроме прочего, увидишь на холсте нечеткую человеческую фигуру: Жулин — не Жулин? Ладно, пусть будет Жулин. А еще Виктору Портнову как художнику был присущ некий гедонизм, потому что любил он жизнь. Оттого, должно быть, так насыщенна его палитра. Отсюда, верно, и торжество природы на его пейзажах, и эти сентиментальные в названии своем натюрморты «Мамины грибочки», и графические рисунки из серии «Тосты», и мозаичные панно «Баня», и... Музы. Да, не тривиальная обнаженная натура, а именно Музы на его картинах — так называл их сам автор. Посмотрите на них. Это вовсе не парящие в прозрачных одеждах субтильные создания. Нет! Это пышнотелые женские образы в романтическом антураже. Всегда разные и всегда в какой-то дымке, намекающей на некую таинственность. Муза, цветок в стакане, кусок портьеры — вот тебе и весь образ. Но не Музами, не «Мамиными грибочками», не «Окрестностями Белорецка» был я поражен. Однажды меня просто «пробил» один его урбанистический пейзаж — вид первомайского Магнитогорска тех еще, семидесятых, годов с высоты многоэтажного дома: центральное правобережье, строгие ряды унылых пятиэтажек, скопище людей с флагами и транспарантами в подворотнях, городская телевышка на заднем плане. Обычная, казалось бы, работа. Даже несколько сдержанная в живописном выражении, несмотря на торжественность момента. Но что-то в ней было. Настроение что ли какое-то? Бог весть. Будто вернулся я в свое детство: летнее утро в шлакоблочном городе, мороженное за 9 копеек, индийское кино «Слоны — мои друзья», автоматы газированной воды, стрекотание кузнечиков в высокой пыльной траве...
Ученики. Они часто бывали в доме Портновых. Стену длинного коридора в своей квартире Виктор оклеил репродукциями авторов, принадлежащих к самым разным школам мировой живописи. И иногда приходившим к Портновым студентам худграфа Виктор Александрович мог устроить «экзамен» по истории искусства прямо здесь, в коридоре. Весьма демократичный в отношениях со студентами, Виктор Александрович не терпел лишь равнодушных, не любопытных, не интересующихся изобразительным искусством. Студенту, интересно творящему, подающему надежды, мог простить очень многое. Академическую неуспеваемость, к примеру. Какие-нибудь «хвосты» по психологии, или марксистско-ленинской философии. Когда-то моя подруга, едва не «вылетела» с четвертого курса худграфа: взбрыкнула, не пошла сдавать зачеты, собралась и уехала к себе домой, в Челябинск. В деканате приказ об отчислении уже был готов. Чтобы ее вернуть, я решил «воспользоваться» дружбой с Портновым. «Жалко девку. Раздолбайка, конечно, но способная, — сказал Виктор. — Вызывай ее из Челябинска и пойдем к декану». Через неделю «раздолбайка» снова училась. Были и курьезные случаи в его преподавательской работе. Однажды на занятии он «ставил» студентам натюрморт. Все как обычно. Кусок материи, кувшин, яблоко... Рассказывая по ходу дела о законах живописи, Виктор опустил руку в кувшин и вдруг истошно завопил. От неожиданности. Оказалось, что на дне кувшина была... вода.
Прощание. В последний раз встретились мы полгода назад. Зимний вечер, трамвайная остановка. Направлялся он домой из мастерской. Был приветлив, как всегда, только выглядел немного усталым. Сказал, что готовит новую выставку. Потому, мол, и задержался в мастерской — работы нужно «одеть», привести в порядок. «Что не заходишь? Давно ведь не был. Всегда милости просим», — Портнов закурил сигарету и закашлялся. Зайду, говорю, непременно зайду. Вот и попрощались так, до скорого. А потом разъезды. И поезд «Москва-Магнитогорск». Ночь. Бессонница. Устав от долгой дороги, считаешь часы. Часа три еще до дома. Поезд делает остановку в Инзере, и ты выходишь из вагона. Всматриваешься в пьянящую черноту хвойного леса. И думаешь, что, может быть, недавно где-то совсем рядом пробирался сквозь чащу неприкаянный художник Виктор Портнов с этюдником через плечо. Тени, тени вокруг.
«Берег А», Магнитогорск, 2002, № 2
Мудрость видит в темноте
Страх старости. Он приходит неожиданно и застает врасплох. Он застает нас при виде просящей милостыню бабушки. «Не дай Бог дожить до такого», — думаем мы и достаем из кармана мелочь. Видя старческие морщины и согбенную спину, мы полны сострадания. Но часто ли мы готовы сострадать? Часто ли мы думаем о стариках, живущих рядом с нами, в наших семьях? Понимаем ли мы их?
С древних времен уважение к старости являлось одной из главных заповедей. «Почитай отца своего и мать свою», — учит Библия. А уважение зиждется не на пустом месте. Старость всегда представлялась как мудрость. Даже поговорка ходила в народе: до шестидесяти лет мудрым не будешь. Ведь мудрость — это особое знание, полученное человеком не из учебников, а из собственного жизненного опыта. Это поистине бесценное знание соединяет в себе высшие качества: любовь, доброту, праведность. Люди преклонных лет, умудренные жизнью главы больших семейств испокон веков почтительно назывались старейшинами. В древности старейшины, представители разных родов, объединяясь в советы, управляли своими племенами и народами. В их руках была сосредоточена религиозная, судебная, гражданская власть. Их голос считался голосом всего народа. Во времена образования царств старейшины становились духовными наставниками правителей. Пользуясь почетом и уважением, они ограничивали, сдерживали от произвола царскую власть.
В русской истории и народных преданиях были свои пожилые почитаемые люди. Их называли старцами и обращались к ним как к умудренным жизнью, просветленным и приближенным к Богу. Князь Олег спрашивал у старца-кудесника: «Отчего я умру?» «Умрешь от коня своего любимого, на котором ездишь сейчас», — отвечал старец. Тогда слез князь с коня и велел поставить его в стойло. Через несколько лет узнал от конюха князь, что конь умер и укорил старика-кудесника: «Неправду ты сказал! Конь мой издох, а я все живой». И, найдя кости коня, наступил на череп и посмеялся: «Не от тебя ли смерть мне принять?» И тогда выползла из черепа змея и смертельно ужалила его. Так был наказан Олег смертью за то, что посмеялся над провидческой мудростью старца. А вот другой русский князь, Дмитрий Донской уважал мудрое слово и приезжал перед Куликовской битвой к преподобному Сергию Радонежскому за советом. И помог ему семидесятилетний старец: предсказал победу русскому войску и благословил Дмитрия на ратный подвиг. Кротким нравом и добрым словом удалось преподобному Сергию примирить и других враждующих русских князей. Объединились они перед битвой в одно войско под предводительством князя Дмитрия Донского и разбили врага на поле Куликовом. После битвы князь с еще большим благоговением стал относиться к мудрому старцу.
Наше время мало похоже на преданья старины глубокой. Нечасто прислушиваемся мы к словам наших стариков. Почему же сегодня оказалась не востребованной по-настоящему их мудрость? А потому, наверное, что мы с нашим высокомерием их мудрыми и не считаем. Значит, исчезло в наши дни уважение к людям почтенного возраста. Да уж какое тут уважение, когда старость унижена нищетой! Когда пожилые люди сегодня в абсолютном большинстве своем оказались на обочине жизни. И не могут они подняться с колен без нашей помощи и поддержки. Старики, испытывающие материальные нехватки, ждущие от правителей как милости хоть какого-нибудь повышения пенсий, просящие подаяние, к позору нашему, стали просто частью нынешней действительности. Как-то привыкли мы и смирились с этим. Замылился глаз, и рассеялось внимание. Но как это страшно — смириться со своим позором!
«Моя бабуля жалуется на бедность. У нее пенсия тысяча рублей — больше моей зарплаты! — восклицает совсем молодая еще особа. — Зачем ей столько денег? На косметику ей тратиться не надо. Прикид новый ей не нужен. И на кислотную дискотеку она не ходит». Милая, твоя небольшая зарплата — это твое небольшое старание! — так и хочется сказать ей. — Потрудись лучше, вот и заработаешь больше. Дай Бог тебе не болеть, но хоть изредка интересуйся, как чувствует себя бабушка и сколько денег она тратит на лекарства.
Мы зачастую цинично считаем, что жизнь наших стариков не важна, что они просто доживают свой век. Но это неправда. Жизнь в преклонном возрасте, в глубокой старости не менее, а, может быть, и более ценна, чем жизнь в молодые годы. Ведь это остаток жизни, который тает с каждым днем. И чем меньше этих дней, тем больше их ценность. Ведь нужно успеть сделать что-то очень важное. Посвятить остаток дней чему-то сокровенному. Суметь подготовиться к чему-то очень ответственному. Пожилые люди, пришедшие к такому пониманию, как-то умиротворяются. Лица их становятся спокойными и светлыми. Однажды мой дед, бывший в общем-то человеком неразговорчивым, сказал мне в конце своей жизни: «Я старался правильно жить и прожил жизнь хорошо. Теперь надо стараться правильно умереть». «Но что это значит — правильно умереть?» — спросил я, легкомысленный и наивный. «Правильно умереть — умереть охотно», — обожгли меня его слова. Тогда они казались мне непостижимыми. Наверное, это и есть высшая мудрость.
Мудрость, которая молчит сегодня. Потому что изменился наш жизненный уклад. Потому что ушла из семьи патриархальность. Раньше в больших семьях уважение к старшим, к главе рода прививалось детям с самых ранних лет. И был «отец для детей, как Бог для людей». На главе семейства лежала вся ответственность за благополучие домочадцев. И потому слово отца считалось для отпрысков законом. К старейшим членам семейства молодые обращались за советом, за благословением. Знание жизни и опыт старшего поколения были залогом семейного счастья. Из поколения в поколение на Руси вместе с семейными реликвиями передавались и непреложные правила почитания старших.
А что же получаем в наследство мы? Вспомнилась мне история о том, как одна бабушка просила нотариуса составить завещание в пользу единственной и, кстати, далеко не бедствующей дочери. «Все мое имущество, какое только ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое не заключалось и где бы оно не находилось...» — диктует нотариус. «А еще бы швейную машинку и телевизор «Рекорд» надо записать», — добавляет бабушка.
Наши старики. Как любят они нас, давно повзрослевших и вставших на ноги! В повседневной сутолоке мы забываем интересоваться их здоровьем, их заботами и помыслами. Мы дерзаем, хотим достичь чего-то в жизни, оставляем отчий дом и уезжаем в другие города. Мы обзаводимся семьями. И вот уже у нас дети растут, не зная собственных дедушек и бабушек... А старики, как правило, доживают свой век в одиночестве.
Не хотят молодые люди жить вместе с пожилыми. Существует сегодня в нашем обществе такое мнимое условие семейного благополучия: люди разных поколений должны жить раздельно. Желание детей быть независимыми от родителей в общем-то понятно. Но ведь на наших глазах распадается связь поколений. Как-то один мудрый педагог сказал: «У каждого маленького человека должен быть свой «островок безопасности». В семье таким «островком» обычно бывает бабушка». Если ребенок в вашей семье занимается творчеством, если он, к примеру, ходит в художественную школу или играет на скрипке, ему необходима поддержка. Важно всяческое поощрение его способностей. Не нужно бояться перехвалить ребенка, ведь это только самое начало его творческого пути. И здесь роль наших бабушек и дедушек просто неоценима. Ведь родители часто бывают загружены работой, бытовыми, иными проблемами. Приходит усталый отец домой, отстояв рабочую смену у мартеновской печи — и ему уже не до детских рисунков.
«Доброго здоровья, Василий Иванович! — приветствую я своего пожилого соседа. — Как настроение?» «Настроение, как у Чапая. Утопнем, а не сдадимся, — отвечает старик. — Дочка письмо прислала. В Москве ведь она у меня. Замуж вышла и — фьють! — в Москву. Пишет, не приедет нонче в отпуск. В Наталии какой-то будут отдыхать, на турецком берегу. А мне бы внучаток повидать. Соскучился. Не ровен час, помру не увижу. Всяк день мечтаешь, как до завтрева дожить. Ноги вон совсем не ходют. За молочком-то спуститься и то мочи нету».
Старческое одиночество. Неизбывное и горькое чувство покинутости. Долгий день у старика. И чего только не передумаешь за день-то! И что дети забыли. Что не нужен никому. Боль не унимается, и как бы не слечь вовсе. Как бы не оказаться вообще беспомощным. Лекарства кончились, и надо вызвать врача. А тут еще какой-то коммунальной реформой пугают, за квартиру, говорят, еще больше надо будет платить. А пенсия-то, пенсия! Слезы!
В старческом возрасте человека настигают все напасти сразу. Изношенный от тяжелого труда организм поражен едва ли не всеми возможными болезнями. Перед многочисленными своими недугами пожилой человек беззащитен, раздражен, напуган. Он ищет доброты и сочувствия. В участковом враче он видит человека, который не только сможет облегчить его физические страдания, но и выслушает его, пожалеет и ободрит, скажет доброе слово. И вот терапевт приходит на дом к больному и смотрит на пожилого человека как на обузу и недоразумение, а потом раздраженно говорит казенные слова: «Лимит на получение бесплатных лекарств вы уже исчерпали». «Простите меня, — извиняется старик, — наверное, зря я вас побеспокоил. Но не могу больше справляться с удушьем. И сердце вот болит». «Оно и будет болеть. Организм изношен, и улучшения ждать не следует». Вот такой ответ пожилому человеку. Спасибо, что хоть не прямым текстом: «Тебе плохо, старик? Будет еще хуже. Но нас больше не беспокой. Нам молодых нужно лечить». Приговор вместо утешения! Кто из нас не слышал о таком отношении к старикам? И привыкли же ведь мы к такому цинизму. И это тоже кажется нормой!
А может, и в правду, старики — обуза? И стоит просто повернуться к престарелым людям спиной, забыть об их проблемах? Может быть, лучше, действительно подумать о молодых? Но если не можем сами найти ответы на проклятые вопросы, тогда не лучше ли обратиться к народной мудрости, мифам, преданиям? Вот и вспомнилась древняя монгольская легенда.
Когда-то в давние времена одно племя спасалось бегством от преследования врагами. Многих своих людей теряло оно в пути. И тогда один из приближенных вождя предложил: «Чтобы спастись, нужно избавиться от лишней обузы. Снимем с повозок и оставим здесь всех стариков. Все равно пользы от них уже никакой». Возроптало племя: «Монголу в степи без коня погибель». «Не волнуйтесь за нас, — сказали старейшины. — Ничего с нами не случится. Вооруженные воины не тронут беззащитных стариков. Отправляйтесь дальше». Согласился с этим вождь. И дошли они без стариков до священного Байкала. Истощилось племя в пути: умирали малые дети, погибали от вражьих стрел или становились калеками воины. Увидел вождь одинокую юрту колдуна-отшельника. «Вымрет твой род, — сказал колдун вождю племени, — только одно спасение есть у вас. Подойди к обрыву. Видишь, на дне озера лежит чудо-алмаз. Нужно достать его и положить в котел с молоком. Алмаз тот волшебную силу имеет. Потому каждому члену рода нужно приложиться к котлу и выпить все молоко до последней капли». Но никто из воинов не смог достать алмаз со дна озера. Понял вождь, что погибнет племя его, и стал отчаянно молиться богам. Но расступился народ и вышел к вождю один из старейшин, брошенных по дороге, и сказал: «Я достану алмаз». Удивился вождь появлению старца и посмеялся над его словами. А старец взобрался на гору и вытащил из расщелины тот алмаз, отражение которого все видели в озере. И поразились все люди в племени. «Что не видит молодость даже днем, мудрость видит и в темноте», — уважительно сказал вождь и велел скорей положить алмаз в котел с молоком. И пили молоко воины, женщины и дети, но не смогли допить до конца. «Но где же старики твоего племени?» — спросил вождя колдун-отшельник и увидел, как вождь отвел стыдливо взгляд. «Горе твоему роду! Погибните вы все!» — крикнул колдун. Ударили молнии с неба и грянул гром. Но вдруг вышли из-за горы все остальные старцы. «Как же вы здесь оказались? — спросил вождь старейшин. — Неужели пешком добрались?» «Разве с нашими больными ногами преодолеешь степи и горные перевалы! — отвечали старейшины. — Наши дети спасли нас. Каждый добрый сын не мог бросить без помощи своего отца и привязал для него к кусту своего сменного коня». Допили старцы из котла все молоко до последней капли. И возликовало племя своему спасению.
Добрый сын не бросит без помощи немощного отца. Как актуально это сегодня! Наши отцы... Ветераны-металлурги. Они доблестно трудились и отдали производству силы, знания, опыт. Они теряли здоровье на руднике, у мартеновских печей, у прокатных станов. Их сменили сегодня на трудовом посту сыновья. И наши ветераны достойны сыновней заботы современных руководителей промышленных предприятий. И замечательно, что об этом помнят нынешние командиры производства, руководители Магнитогорского металлургического комбината. И если сегодня создан фонд благотворительной поддержки пенсионеров ММК «Милосердие», если сегодня ветеранам оказывается материальная помощь на лечение, приобретение медикаментов, зубное протезирование, если сегодня пенсионерам ММК выплачивается надбавка к пенсии, то можно надеяться, что и впредь великая заповедь помощи отцам нашим будет свято соблюдаться ответственными людьми в руководстве ММК. А помогают руководителям шефствовать над пенсионерами активисты Совета ветеранов ММК. Уж кто как не они знают о насущных нуждах бывших работников комбината! И в меру своих сил, на общественных началах они тоже изыскивают всякую возможность помочь своим бывшим коллегам, братьям по доблестному труду. И низкий поклон им за это!
Столетиями не могут мудрецы решить, в чем смысл жизни. А ответ-то, может быть, рядом совсем, а не в книге за семью печатями. Не в том ли смысл жизни, чтобы быть нужным и полезным кому-то. Такое простое условие. Но если оно нарушается, — расстраивается отлаженный годами механизм, сбивается ритм жизни. Пожилой человек, выбывая из состояния активной деятельности, ощущает внутренний дискомфорт, становится раздражительным, а зачастую и просто испытывает стресс. Тут же дают о себе знать накопленные за долгие годы тяжелой работы болезни, о которых раньше человек забывал даже думать. Выбывая из трудового коллектива, он испытывает и социальное одиночество.
Отец моей жены долгие годы проработал начальником технического отдела на метизном заводе. Высококлассным инженером, опытным руководителем, отзывчивым человеком он был. За что пользовался уважением и любовью коллег. Перед выходом на пенсию оформил он неиспользованный отпуск за несколько лет работы. Хотел проверить, трудно ли будет жить без привычного рабочего графика, усидит ли дома. Непросто пришлось расставаться с заводом. Часто был не в духе вчерашний заводской человек. И домашние чувствовали порой его раздражение. Спасло рождение внучки, которая сразу стала смыслом его жизни. И удивлялись все: как охотно, с каким умиротворением и любовью гладит дед пеленки! Но вдвойне был он счастлив, когда навещали его бывшие сослуживцы. И тогда не было конца «производственным» разговорам. И сразу отступали болезни, утихали фронтовые раны. А когда началась на заводе реконструкция, менялось оборудование, с бывшим начальником техотдела советовались, как лучше это сделать. Это ли не счастье для пожилого человека! Быть нужным! И в общем-то как мало для этого надо. Просто проявить внимание.
Что испытывает пожилой человек, когда уходят из жизни его сверстники, знакомые, друзья? Реакция бывает самой разной: от равнодушного оцепенения до неутешного страдания. Старому человеку трудно справиться с мыслью о приближении последнего дня, часа жизни. Он знает, что есть обязательное условие: все конечно. Пройден долгий и непростой путь. Но все в нем было связано одно с другим. И связь эта — цепочка жизненных перипетий — в конце пути видится понятной, даже какой-то простой. И почти все в этом мире, все явления жизни представляются объяснимыми. Но не дает покоя тайна ухода.
Смерть есть что-то совершенно непонятное, особенное, нарушающее всякую упорядоченность в жизни. А непонятное всегда вызывает страх. И потому старается отогнать от себя пожилой человек саму мысль о приближении конца. Он бы встал сейчас и вышел из дому. Лето в разгаре, зелень кругом, торжество жизни. Как хочется навестить старых приятелей, родственников! Но не может он подняться, ноги совсем отказывают. Пробует старик растирать мышцы узловатыми пальцами, да нету никакого проку. Словно одеревенели ноги, и кровь, кажется совсем застыла. Но не сдается он. Пытается встать с кровати, держась руками за рядом стоящий стул. И последним усилием воли встает-таки. Держится на слабых ногах. А вот и верная палочка его. Это очень важно, почти необходимо для него сейчас — пройтись по комнате, выйти в коридор. И — победа! — он идет. Дочь принесла свежие газеты. Вот они, на тумбочке. Но кончаются силы, и приходится возвращаться к своему месту. Тяжело садится старик на кровать. Одышка совсем замучила. Но надо посмотреть газеты, почитать городские новости. А вот, кстати, и заводская многотиражка. Что же сейчас на заводе делается? Все изменилось давно. Вот и внук уже после института пришел на завод. Неспешно разворачивает старик газеты, читает и не знает еще, что на последней странице сообщение о смерти бывшего сослуживца.
Сидят старики в своих квартирах. Тихо идет время на их часах. Старая мебель, купленная едва ли не в молодости, все так же крепка и надежна. Древние шкафы хранят в красных коробочках ордена и медали. Вот «За отвагу», «За Берлин», а вот «Трудовая слава». На стенах старые фотокарточки в рамках. Он в военной форме и она в простой блузке. Молодые — не узнать! Покой царит в стариковских жилищах. А за дверями их квартир суета. Дети их и внуки пытаются догнать убегающую жизнь, найти свое счастье. Хотят молодые достать чудо-алмаз со дна озера, да не знают, что не там его искать надо.
«Магнитогорский металл», 12 сентября 2002
Поздравляем вас, гражданин, соврамши!
14 сентября с. г. в «МР» было опубликовано интервью А. Атеева с магнитогорским краеведом, членом Союза писателей России В. Бакановым. Кроме прочего, автор поинтересовался мнением Б. Баканова о современных литературных процессах в Магнитогорске. Уважаемый краевед ответил следующее: «Вопрос, что называется, больной. Мне лично очень досадно и неприятно, что в городе функционируют две писательские организации: Союз писателей России и Союз российских писателей. Причем оба Союза пребывают в какой-то непонятной мне конфронтации. Непонятны мне именно причины этой конфронтации! Пару лет назад мы попытались преодолеть «противоречия», но из противоположного лагеря никто не явился, зато потом нас же и осмеяли».
На самом деле никакой реальной конфронтации не существует. Проблема эта надуманна и не стоит выеденного яйца. Поскольку представители обеих писательских организаций могут плодотворно сотрудничать, вместе участвовать в реализации различных литературных проектов. К примеру, в проведении литературного конкурса им. К. Нефедьева, наряду с членами СРП, принимают участие маши уважаемые коллеги из СПР — Валентин Устинов, Николай Воронов, Александр Павлов. То же самое можно сказать об организации и проведении в Магнитогорске Международного форума поэзии, Ручьевских чтений. Что может быть более ярким доказательством отсутствия противоречий! А работа с молодыми, начинающими литераторами! Долгие годы городским литобъединением руководит член СРП Николай Якшин. Представитель СПР Юрий Костарев ведет сейчас литобъединение «Магнит». Член СРП Юрий Ильясов является наставником молодых авторов из МаГУ.
Так уж «исторически сложилось», что в России ныне существуют два равноправных союза, объединяющих литераторов-профессионалов. Потому нет ничего удивительного в том, что в городе работают две писательские организации. Каждый из нас делает выбор, каким богам поклоняться, с кем дружить и в какой партии состоять. Но вполне допустимо, что уважаемый В. Баканов может и не знать о причинах разделения бывшего Союза писателей СССР. В этом случае ему как историку, вероятно, будет небезынтересен краткий экскурс в недавнее прошлое.
Распад СП СССР был предопределен еще задолго до начала общественных перемен в стране. А во второй половине 80-х годов процесс этот стал стремительно развиваться. Именно в то время группа литераторов-членов тогдашнего СП СССР, решив отмежеваться от реакционно настроенного большинства своих коллег, образовала неформальный Союз писателей «Апрель». Среди «отколовшихся» были такие достойные литераторы, как Андрей Битов и Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский и Булат Окуджава, Евгений Евтушенко и Владимир Соколов. Это был поступок прежде всего нравственного очищения: многие из «апрелевцев» сами подвергались остракизму со стороны своих коллег по СП СССР и надзирающих органов за участие в 70-х годах в альтернативном литературном альманахе «Метрополь». Потому дальнейшее соседство с теми, кто прежде изгонял из писательского союза Пастернака, травил Солженицына и Бродского, подавлял инакомыслие в рядах литераторов, было для «апрелевцев» более невозможным. В 1991 году неформальный «Апрель» был преобразован и зарегистрирован как Союз российских писателей. Примеру «апрелевцев» последовали многие литераторы. Сегодня в рядах СРП среди прочих присутствуют Даниил Гранин, Анатолий Приставкин, Глеб Горбовский, Игорь Шкляревский, Евгений Рейн, Юрий Кублановский, Владимир Маканин, Анатолий Ким, Светлана Василенко, Юрий Карякин, Михаил Кураев, Юрий Черниченко. СРП стал объединением писателей, стоящих на демократических позициях. И именно к такому писательскому союзу хотелось быть причастным мне и моим товарищам.
Что же касается попытки пару лет назад собрать в городе «объединительное писательское собрание», то, кроме сарказма, эта акция ничего и не могла вызвать. По той лишь причине, что «созывал» литераторов-профессионалов на собрание человек... не состоящий ни в одной писательской организации (!), давно скомпрометировавший себя и, разумеется, не пользующийся никаким авторитетом среди магнитогорцев-членов СРП. Пощадим его самолюбие и не будем здесь называть его имя.
«Скептическое отношение вызывает у меня и журнал «Берег А», представляющий творчество городской организации Союза российских писателей, — продолжает свою речь В. Баканов — Какой-то он несобранный, раздерганный...»
Не совсем так, уважаемый Владимир Петрович, «творчество городской организации Союза российских писателей» в журнале «Берег А» представлено в наименьшей степени. Напротив, своей основной задачей редакция журнала ставит публикацию произведений широкого круга интересных, разноплановых авторов. Возраст, место проживания, принадлежность к какому угодно писательскому союзу на факт публикации никак не влияют. Единственное условие — художественная состоятельность публикуемых литературных произведений На наш, разумеется, профессиональный взгляд. Литературный журнал «Берег А» задумывался нами как средство самореализации авторов, не имеющих пока возможности издать собственную книгу стихов, сборник рассказов. На страницах журнала регулярно появляются сочинения интересных своим творческим поиском литераторов, творящих в самых разных жанрах и в широком эстетическом спектре. Именно поэтому журнал такой «несобранный и раздерганный», как выражается В. Баканов. Редакционная политика «Берега А» останется таковой и впредь. Безо всякого напряжения и с удовольствием мы публикуем в нашем журнале и произведения наших уважаемых коллег из Союза писателей России. Это ли еще раз не говорит об отсутствии какой-либо конфронтации между двумя писательскими организациями!
Одним из наших постоянных авторов является магнитогорский публицист Владимир Петренко. Его документальная повесть «Ученость не порог», опубликованная в «Береге А», получила главную премию в номинации «Публицистика» на I литературном конкурсе им. К. Нефедьева. В последнем номере журнала мы опубликовали его новую повесть «Крутой поворот», с чем от души поздравили автора. Казалось бы, все должны остаться довольными. Ан нет! В «МР» за 5 октября с. г. появляется заметка О. Вилинского «Свой след в судьбе литературы». Автор заметки делится размышлениями о прочитанной в «Береге А» повести Владимира Петренко. Что ж, читательский отклик — дело хорошее! Но вот незадача: в конце заметки О. Вилинский высказывает «существенное» замечание «в сторону тех редакторов журнала, что готовили повесть В. Петренко к публикации». Суть замечания: «Очень неудачны сокращения, сделанные кем-то бестрепетно и неталантливо... Выброшены два письма...» Но ни один из редакторов «Берега А» не изменил ни буквы в тексте В Петренко, не говоря уже о каких-либо сокращениях! Повесть В. Петренко в данном случае не нуждалась в редактуре. В верстку журнала она попала прямо с дискеты, предоставленной самим автором.
Поговорим о другой публикации в том же номере «МР» за 5 октября с. г. под заголовком «Такие вот котлеты...», подписанной «В. Хайман, читатель». Очень скоро нам стало известно, что за этой подписью стоит человек по фамилии Афонин. И сразу исчезла интрига этого маскарада. Надо сказать, что человек по фамилии Афонин хорошо знаком членам редколлегии журнала. Он неоднократно предлагал свои работы к публикации в «Береге А». Сочинения эти, лишенные художественной выразительности и написанные зачастую вопреки элементарным правилам русской грамматики, не выдерживали никакой критики и были отвергнуты редколлегией журнала. Тогда мы посоветовали этому человеку посетить занятия литературного объединения, поучиться у других пишущих, побольше читать. Ничего зазорного в ученичестве нет. Все проходят через это. Но Хайману-Афонину показалось, что легче заниматься желчеизвержением.
И что же, вышло? Вот вам образчик этого критиканства: «После первого литературного конкурса (второй закончился весной 2002 г.), который обозвали международным (была робота даже из Израиля), члены магнитогорского филиала от Союза российских писателей (они же редколлегия) принялись публиковать литературные опусы со всея Руси, которые прибило к берегу легендарного Урала...»
Ну, во-первых, следует заметить, что конкурс не обозвали, а назвали международным люди весьма достойные, среди которых, например, президент Академии поэзии России Валентин Устинов, а также первые лица в руководстве ММК. А во-вторых, говоря словами известного булгаковского персонажа, поздравляем вас, гражданин Хайман-Афонин, соврамши! Причем неоднократно: на Нефедьевскую премию по литературе претендовали русскоязычные авторы не только из Израиля, но и из Германии, Болгарии, Польши, Казахстана. А претендент из Израиля стал лауреатом I конкурса. И еще: журнал «Берег А» начал выходить в 1996 году (т. е. задолго до учреждения Нефедьевской премии), и писатели «со всея Руси» публикуются в нем давно. Кстати, за эти годы к нашему «Берегу», по выражению Хаймана-Афонина, «прибило» многих замечательных авторов. Среди них, например, Николай Воронов (Москва), Владимир Муссалитин (Москва), Алексей Витаков (Москва), Юрии Невский (Улан-Удэ), Нина Ягодинцева (Челябинск), Александр Павлов (Магнитогорск). В рубрике «Memento», посвященной памяти ушедших магнитогорских литераторов, были посмертно напечатаны произведения Нины Кондратковской и Станислава Мелешина, Бориса Попова и Виктора Туманова, Николая Курочкина и Николая Крылова. В журнале регулярно публикуются культурологические, литературоведческие, философские произведения, вошедшие в сокровищницу мировой культуры — труды Иннокентия Анненского, Сёрена Кьеркегора, Хосе Ортеги-и-Гассета, Германа Гессе, Мартина Хайдеггера, Ричарда Баха, Майкла Беруби, Мориса Бланшо...
До слез насмешил меня следующий пассаж из сочинения Хаймана-Афонина: «Конечно, не стоило бы писать о публикациях в магнитогорском журнале «Берег А», ибо там и критиковать-то нечего. Дело в другом. Ценности заменили сусальностью. Духовная зараза как наркотик губит душу российского народа. Дело приобретает скверный оборот, необратимый процесс». Побойтесь Бога, милейший Хайман-Афонин! У вас ведь что ни утверждение — то трюизм, что ни фраза — то самопародия. Вот вам пример: «Рефлекс подражания довлеет над человеческим сознанием». Знаете ли вы, голубчик, что слово «довлеть» в русском языке означает «быть достаточным для кого-чего-нибудь, удовлетворять» и с предлогом «над» не употребляется? А как, скажите на милость, дело может приобрести необратимый процесс? А известно ли вам, что слово «реверанс», употребленное в переносном, ироническом значении, означает вовсе не «движения руками, ногами, головой и всем остальным телом», как вы глубокомысленно полагаете, а просто проявление почтительности? И что же вы, любезнейший, считаете духовной заразой? Уж не произведения ли вышеназванных мастеров слова, опубликованные в «Береге А»?
Вам и в голову не приходит, какие выигрышные цитаты из произведений Екатерины Добролюбовой, Елены Ситниковой, Александра Ерофеева вы привели в своем опусе! «В худенькой, гнутой, лобастой умер недавний азарт...» — в этом, голубчик, и есть зерно поэзии! Екатерина Добролюбова — поэт тонкой душевной организации, литератор, тонко чувствующий слово. Разумеется, и Екатерина Добролюбова, и Александр Ерофеев, и Игорь Заморский сами могут за себя постоять. Но вы своим бестолковым выпадом оскорбили и человека, который уже не может вам ответить. Я говорю об Алексее Литвинове — совсем молодом еще человеке, чья жизнь недавно трагически оборвалась. Как автор он подавал большие надежды, потому в нашем журнале и состоялась его публикация. Но что вам до этого! Вам, называющему венок сонетов Елены Ситниковой «пучком», даже невдомек, насколько это уникальная по технике исполнения работа. К вашему сведению, венок сонетов — одна из сложнейших форм организации стихотворного материала. И Елена Ситникова прекрасно справилась с задачей. А то, что вы грубо переврали тексты Альмиры Володиной и Айон, можете записать себе в актив.
И последнее. В 1997 году решением правления Союза российских писателей была образована Челябинская региональная организация, возглавить которую было поручено магнитогорцам-членам СРП. Такая честь оказана нам, поскольку мы с 1987 года существуем как творческая группа единомышленников, о чем писал Николай Якшин в своей статье, опубликованной в «МР» за 20 июля с. г. Правлением СРП нам были даны широкие полномочия, в том числе и право приема в Союз писателей. В 1999 году президиум Литературного фонда России, идя навстречу нашей региональной организации, учредил Магнитогорское отделение Литфонда России. Благодаря этому мы получили дополнительные возможности для развития организации, в том числе лицензию на издательскую деятельность. Усилиями членов СРП и при финансовой поддержке ММК издается журнал. Был создан литературный клуб «9/1», проводились литературные вечера, творческие встречи, презентации новых книг. Иногда мы экспериментировали: как новая форма представления литературного материала появилась идея Литературного театра. Наш делегат представлял область на II съезде Союза российских писателей (Москва, 1999 г.). На Всероссийской писательской конференции «Литература на пороге XXI века» (Москва, 1899 г.) опыт нашей работы заинтересовал очень многих делегатов, после чего появилась статья в «Литературных известиях». Наши представители участвовали в Платоновских чтениях (Москва, 1999 г.), в Международном фестивале поэзии (Москва, 2000 г.), в литературном фестивале «Майские чтения» (Тольятти, 2001 г.), в научных конференциях и творческих семинарах. Существует контакт со многими региональными писательскими организациями, взаимный обмен выходящими изданиями. Произведения магнитогорцев-членов СРП воплощались в книги и альманахи, публиковались в толстых литературных журналах. Пятеро из десяти наших коллег являются лауреатами различных литературных премий. Об этих авторах комплиментарно писали не только издания Академии поэзии и Союза российских писателей, но и «Литературная учеба», «Московский литератор», «Экслибрис» — литературное приложение к «Независимой газете». В настоящее время налаживается связь с русским ПЕН-центром, готовится совместный литературный проект с тольяттинской писательской организацией.
Говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Мы самодостаточны, у нас много работы. И смерть как неохота отвлекаться на полемику с теми, кто «никогда не ошибается».
«Магнитогорский рабочий», 2 ноября 2002
Улица Нины Кондратковской
(к 90-летию Нины Кондратковской)
Начало 80-х. Один из сентябрьских вторников. Редакция «Магнитогорского рабочего». Здесь открывается новый сезон в городском литературном объединении имени Б. Ручьева. Я — новичок, пришел сюда по приглашению. Литобъединение представляется мне чем-то сродни Союзу писателей. И потому, благоговея от предстоящей встречи с «настоящими» поэтами, я явился на час раньше. В ожидании я изучаю какие-то агитационные стенды в холле редакции. В эту минуту из кабинета напротив выходит пожилая женщина. Одета она очень просто. На старомодной блузе красуется большая брошь. Надетая поверх пестрая короткая кофта подчеркивает женскую полноту. Темно-синяя юбка. Туфли-лодочки на отечных ногах. Но главное — лицо. Мягкие черты, внимательный открытый взгляд. А в губах... дымящий «Беломорканал». Седые подстриженные волосы забраны на затылке гребенкой. «Точь-в-точь моя бабушка, — думаю я. — Если бы не эта чудовищная папироса...»
— Вы на литобъединение, молодой человек? — спрашивает женщина, вынимая изо рта «беломорину». Пепел падает на туфли-лодочки.
— Да, — говорю.
— Очень рада. Я — Кондратковская. Руководитель лито, — женщина уверенно протягивает мне правую руку. — Ну, с чем пожаловали? Стихи пишите? Угадала?
— Угадали.
— Так покажите же. Зайдем в кабинет, и, пока народ не собрался, поговорим.
Я вынимаю из портфеля кипу рукописных опусов, стараясь отделить «удачные» от «неудачных». Но тут же слышу строгий голос:
— Все. Все давайте. Не жадничайте. Так, посмотрим, что тут у нас... Э, сколько пессимизма! Упаднические настроения. Да вы просто декадент какой-то...
Начало 30-х. Далекий сельский район Зауралья. Сюда на ликвидацию неграмотности приехала молоденькая учительница Нина Кондратковская. Позади — школа-девятилетка в Кургане. Впереди — «планов громадье» и большое желание работать. Ведь так необходимо помочь наркому Луначарскому в деле народного просвещения! Русоволосая, худенькая, полная комсомольского задора, стоит она перед одетым в гимнастерку партработником.
— Мне в деревню Кривую нужна не просто учительница, а заведующая школой, — говорит партработник, поправляя ворот гимнастерки. — В школе четыре класса, восемьдесят два ученика. Да еще ликбез среди взрослого населения. Нужен человек крепкий, надежный. А вам сколько лет, красавица?
— Скоро семнадцать, — бойко отвечает девушка.
— Ох, молодо-зелено! — хватается за голову партиец. — Что же мне с вами делать, милая?
— А вы на молодость не смотрите! Я, между прочим, школу закончила, товарищ...
Так начиналась трудовая биография писательницы и педагога Нины Георгиевны Кондратковской. Начиналась с чудовищных трудностей. С двухфунтового пайка пшена в месяц, постоянного недосыпания и работы до седьмого пота. Начиналась с недетских переживаний, когда ей, едва ли не единственному грамотному человеку на всю округу, приходилось не только заниматься просвещением, но и вести протоколы раскулачивания крестьян, составлять описи изъятых вещей и провожать в неизвестность обозы с обездоленными взрослыми и детьми. И плакала по ночам, и передавала тайком отъезжающим детские валенки. И засидевшись дотемна в сельской школе за проверкой тетрадей, слышала звон разбитого стекла, и знала, что это «кулацкие недобитки» бросают камни в школьные окна. Все было.
Но жизнь начинается с детства. Родилась Нина Георгиевна Кондратковская 16 ноября 1913 года в деревне Лубны Полтавской губернии. Страсть к педагогике перешла к ней, видимо, по наследству. Еще ее бабушка была народной учительницей, писательницей и революционеркой. Мама начинала как актриса, но потом тоже посвятила себя педагогике. Родственники же по отцовской линии были медиками. Маленькая Нина «рассаживала» за воображаемые парты склянки из-под микстур и принималась их «учить». Когда девочке было двенадцать лет, семья с Полтавщины переехала в Курган. Здесь, учась в школе, Нина Кондратковская познакомилась с Борисом Кривощековым (Ручьевым) и Михаилом Заболотным (Люгариным), дружбу с которыми она пронесла через всю жизнь. Стихи Нина начала писать еще в детстве. Неуверенная рука ребенка выводила не совсем складные строчки о Парижской Коммуне — время диктовало, революция давала вдохновение. Лет с четырнадцати Нина Кондратковская уже была в комсомольском активе курганской школы. Тогда, наверное, состоялась сознательная проба пера, появились первые самостоятельные стихи. Потом, уже учительствуя в деревне Кривой, молодая девушка входит в состав агитбригады, участвует в небольших концертах перед малограмотными сельскими жителями, пишет сценарии этих выступлений. Деятельность таких агитбригад называлась тогда движением «Синие блузы». После работы в глухой зауральской деревне Нина Кондратковская едет учиться в Тюменский педагогический институт, а по окончании его снова преподает. На этот раз уже в селе Макушино, что под Курганом. По комсомольскому поручению она пишет свой первый очерк для местной газеты о передовой ячейке коммуны «Красная заря». А ее товарищ, Борис Ручьев, уже в фаворе. Его стихи признаны не только на Урале, но и в столице. Талантливый поэт строит Магнитку — город будущего. Едва ли не одновременно и в Свердловске, и в Москве выходит книга его стихов «Вторая родина». В 1933 году по дороге из Свердловска в Магнитогорск он заезжает в Макушино к Нине Кондратковской. Друзья и раньше не теряли связь: была регулярной переписка, иногда удавалось встречаться. Сколько рассказов своего товарища о чуде социалистического строительства переслушала молодая учительница! Вот и на этот раз нет конца восторгам и уговорам переехать туда, где жизнь кипит ключом. И согласилась-таки Нина Георгиевна!
В 1934 году она увидела Магнитострой своими глазами и поняла, что уже никуда не уедет отсюда. Жили в бараках трудно, но дружно. На Магнитострое в начале 30-х началось активное литературное движение. Направленный сюда по путевке партии свердловский поэт Василий Макаров организовал литературную группу «Буксир», переименованную потом в литбригаду имени А. М. Горького. Ее участниками стали более сотни человек. Это были ударники труда: простые парни в рабочих спецовках и девушки в красных косынках. Многие из них простодушно думали, что если потребуется стать поэтами героических буден Магнитостроя, то они, отложив на время кирки и кувалды, непременно освоят и ремесло стихотворцев. Был даже тогда такой наивный лозунг: «Ударников — в пролетарскую литературу!» Каждый из этих молодых людей хотел «сочинять книги» о невиданном чуде социалистической стройки. Но, разумеется, получалось далеко не у всех. В массе своей это были малограмотные люди, складывавшие, например, такие вирши: «Кулак под машиной пищит, / И что-то хотит навредить, / И гайку рукой он вертит, / И трактор хотит разорить». Самыми активными членами литгруппы «Буксир» стали строители-ударники Борис Ручьев, Михаил Люгарин, Александр Ворошилов, Владимир Хабаров. Двадцатилетняя Нина Кондратковская тоже вошла в эту творческую компанию. Молодость, влюбленность, пафос созидания — вот что значило то счастливое время для первых поэтов Магнитогорска. Б. Ручьев очень искренне написал в те годы: «...бывает — просто / молодость почуешь, / да и запоешь"... Но недалеко уже было время лютых репрессий. Скоро не станет В. Хабарова. Погибнет после ареста В. Макаров. Вагонзаки увезут «на перековку» Б. Ручьева и М. Люгарина.
Нину Кондратковскую минует страшная участь, за ней не приедет черный «воронок». Но ледяной ужас от сталинского произвола надолго поселится в ее душе. Уже в конце жизни Нина Георгиевна рассказывала, как однажды в военные годы проспала на работу, — сказалась накопившаяся за долгое время усталость. Холод прошел по спине, когда, проснувшись, взглянула на часы, увидела бьющее в окно солнце. Ведь по сталинскому Указу за такое «преступление» полагался тюремный срок. И в ужасе думала: с кем же останется совсем маленький еще ребенок? Но, слава Богу, выручил участковый терапевт, выслушавший «чистосердечное признание» Нины Георгиевны и выписавший больничный лист.
Суровые годы войны. Нина Кондратковская пишет полное лиризма и патриотического пафоса стихотворение «Твои письма» и посылает его в Москву. В марте 1943 года стихи были опубликованы в «Учительской газете».
Ты писал мне перед самым боем,
В час, когда бросало землю в дрожь.
Я не знаю — где ты, что с тобою,
Но я верю: ты ко мне придешь.
И пошли письма с фронта. Сколько их было! Один боец написал Нине Георгиевне, что ее стихотворение создано «от души, от глубокого понимания человеческого сердца». Пожелтевшую вырезку из «Учительской газеты» солдаты носили в нагрудных карманах своих гимнастерок. Стихи читали на митингах, переписывали от руки, учили наизусть. А Нина Кондратковская отчего-то ненадолго замолчала. Должно быть, отвлекла работа, ведь трудилась она в нескольких местах: сотрудничала в газете, преподавала да еще художественной самодеятельностью в полку НКВД руководила. И вот из «Учительской газеты» в Магнитогорск летит телеграмма: «Просим написать стихи, посвященные школьному комсомолу или комсомольским учителям». И писала она о комсомольцах, о войне, о будущей победе. Потому что понимала, как это было тогда необходимо.
Помню, как рассказывала она о своей командировке в Москву в грозные военные годы. Надо знать, что поэт в то время был фигурой идеологической. И потому спрос с литераторов был велик. Свирепствовала цензура. Не дозволялось ничего лишнего. Военными стихами Кондратковской заинтересовались литературные чиновники в Москве. Ее попросили приехать и привезти написанное за последнее время. Добиралась она долго и трудно. Столица была закрыта, действовал строгий пропускной режим.
— По какому такому неотложному делу, товарищ? — спрашивали всякий раз военные, проверявшие документы.
Редактировать привезенные Ниной Георгиевной стихи было поручено Самуилу Маршаку — строгому человеку в массивных очках с толстыми стеклами. Детский писатель взял рукопись Кондратковской и велел ей ждать в коридоре. Один из чиновников, проходя мимо, поинтересовался у Нины Георгиевны:
— Что же с вашими стихами?
— Омаршачиваются, — пошутила писательница и, обернувшись, вдруг увидела за спиной Самуила Яковлевича с рукописью в руках... Стихи проверку прошли.
Но минуло лихолетье. В послевоенные годы Нина Кондратковская приходит в музыкальное училище — работать и учиться. Таким неугомонным человеком она была: не только словесность, но и музыка ее увлекала. Есть у Нины Георгиевны замечательное по своему лирическому настрою стихотворение «Маленький скрипач».
Шевелится под окошком
Индевелый карагач,
По серебряным дорожкам
Бродит маленький скрипач.
Прижимает к подбородку
Скрипку тонкую свою
И тихонько тянет нотку,
Как прозрачную струю.
И смычок неутомимо
Все танцует у плеча,
Но проходят люди мимо
И не видят скрипача...
Вот и давала она своим подопечным — музыкантам, людям тонкой душевной организации — уроки русской литературы, а у коллег-преподавателей училась дирижерскому мастерству. Именно здесь свела ее судьба с Семеном Григорьевичем Эйдиновым и другими деятелями музыкальной культуры Магнитки. Более двадцати лет жизни отдала она Магнитогорскому музыкальному училищу им. Глинки. Отсюда ушла Нина Георгиевна в 1969 году на заслуженный отдых. Но никогда не забывали ее ни бывшие ученики, ни коллеги-преподаватели. В стенах музучилища проходили ее творческие вечера. Отсюда же провожали Нину Кондратковскую и в последний путь...
А в начале 70-х годов в жизни Нины Георгиевны как будто произошло обновление. Она стала руководить городским литературным объединением имени Б. Ручьева при редакции «Магнитогорского рабочего». С городской газетой у нее были давние связи. В годы войны начинала она работать ответственным секретарем «Магнитогорского металла», а затем перешла в «Магнитогорский рабочий»: стала заведовать отделом культуры. И даже выйдя на пенсию, Нина Георгиевна постоянно получала от редакции журналистские задания, писала статьи, очерки, публиковала стихи. В 1964 году она была принята в Союз журналистов СССР, а в 1981 — в Союз писателей СССР. Кроме того, писательница с честью носила звание заслуженного работника культуры РСФСР. И вот новый этап жизни — руководство литобъединением. Пестование молодых дарований... на общественных началах. Сегодня очень многие из пишущей магнитогорской братии могут поделиться собственными воспоминаниями о «бабе Нине». Так называли ее и ученики, и молодые коллеги, просто знакомые. И кто не помнит вторники в редакции «Магнитогорского рабочего» и потом посиделки до самой ночи на кухне в маленькой квартирке Нины Георгиевны! В эту кухоньку набивались десятки людей, и всем хватало места. И длился разговор за чаем у бабы Нины: продолжался «разбор полетов», читались стихи, не кончались споры. И каждый знал, что квартира Нины Георгиевны открыта для него всегда. Шли мы — праздные и озабоченные, с делом и без дела — в этот дом, и заливалась лаем маленькая собачка бабы Нины при каждом звонке в дверь.
Что же тянуло десятки, сотни людей в эту квартиру? Чем завоевывала Нина Кондратковская сердца? Да в общем-то прост ответ. Щедростью своей душевной, искренним участием, добротой. Сочувствовала она человеческому горю, принимала в себя чужие проблемы, как могла старалась помочь. А все оттого, наверное, что самой довелось многое пережить. Не было в ней ни фальши, ни наигрыша, как в иных экзальтированных «литературных» дамах. А еще остроумием она отличалась. И как человек, имеющий дело со словом, была склонна даже к «филологическому хулиганству». Люди, близко знавшие Нину Георгиевну, помнят, как оживляли ее бытовую речь непечатные каламбуры. Помню ее негодование на людей, обрушившихся в перестроечные годы с нападками на покойного уже тогда друга Нины Георгиевны, Семена Григорьевича Эйдинова.
— Да кто они такие? Они же яйца Эйдинова не стоят! — восклицала в сердцах баба Нина.
И в стихах иной раз она любила «похулиганить». Но ирония просто спасала ее, помогала на время забыть о болезнях, о житейских заботах, ведь жаловаться она не любила. Ведь, кроме всего прочего, творчество для нее было еще и духовной терапией. И в одном из стихотворений, написанном в конце жизни, она словно открылась:
И смех подхватит за бока,
И грех проймет — не струшу.
А ночью — плачь, моя строка,
И очищай мне душу.
— Приходите ко мне, — сказала баба Нина после нашего знакомства на литобъединении. — Дыней угощу. Старый приятель из Душанбе привез. Да новые стихи не забудьте принести.
Ее однокомнатная квартира на четвертом этаже типового девятиэтажного дома. Самая необходимая мебель — ничего лишнего. В комнате — круглый стол, несколько стульев, книжные шкафы и полки, диван... Состояние творческого беспорядка. Стол завален рукописями, книгами, письмами. Нина Георгиевна вела большую переписку. Едва получала очередной конверт, тут же садилась писать ответ, не любила откладывать на потом. Но рабочим кабинетом, «приемной» все же служила кухня. И здесь тоже — бумаги, словари, письма. Почти не умолкал телефон. Звонили, также как и приходили, люди самые разные. Кто с просьбой, кто с горем, кто с радостью.
Баба Нина принимает меня на кухне, нарезает ломтиками дыню. Потом вытряхивает из полупустой пачки очередную папиросу, закуривает и начинает рассказывать. О чем рассказ? Да обо всем сразу. О том, как пристрастилась к табаку, например. Давно это было. Когда учительствовала в Зауралье. Работы было невпроворот, постоянно не досыпала. Четыре группы учеников, занятия с утра до вечера. Поздно вечером — ликбез. Когда за парты, не снимая треухов, усаживались бородатые мужики, сон просто валил с ног. И тогда один из сельчан достал кисет и свернул козью ножку:
— На, дочка, курни, оно и полегчает.
Затянулась самосадом и закашлялась, но сон прошел. Так и начала курить.
Рассказывала Нина Георгиевна о своих коллегах-литераторах, о легендарном «литературном» бараке, о том, как принимали на Магнитострое в далекие 30-е Демьяна Бедного и Валентина Катаева, Аркадия Гайдара и Лидию Сейфуллину, Луи Арагона и Эльзу Триоле. Вспоминала, как издавали тогда первый в городе литературный журнал «Буксир», переименованный потом в громкое «За Магнитострой литературы», как в заводской библиотеке устраивались читки и обсуждения каждого очередного номера журнала. Журнал просуществовал до августа 1935 года и был трибуной для начинающих тогда авторов, ставших в последствии литературной гордостью не только Магнитки, но и страны: Бориса Ручьева, Марка Гроссмана, Людмилы Татьяничевой, Александра Авдеенко. От Нины Георгиевны я узнал о судьбе молодого первостроителя-стихотворца, бывшего детдомовца Александра Ворошилова. Перевыполняя плановые задания, не щадя сил и здоровья, поздней осенью по пояс в воде работал он со своими товарищами на строительстве плотины. Но не выдержал ослабленный организм. Тяжелое воспаление легких стало причиной смерти совсем юного еще поэта Магнитостроя.
Вспоминала баба Нина, с каким трудом в 70-х годах выходил составленный ею коллективный сборник магнитогорских авторов — членов городского литературного объединения имени Б. Ручьева. Книга называлась «Круг зари». Помню, как резко она высказывалась о тогдашнем трусливом и косном племени советских редакторов, вымарывавших литературные рукописи, о всесильной власти партийно-идеологических цензоров, покалечивших многие писательские судьбы. Со сколькими редакторами ей самой приходилось общаться в жизни? С десятками, возможно. Ведь ее первая книжка — сборник детских стихов «Фестиваль во дворе» — вышла в свет еще в 50-е годы. Кстати, этот сборник получил тогда одобрительный отзыв известного советского писателя Эммануила Казакевича. А потом были еще «Минутки», «Вертолет», «Синий камень», «Листопад», «Теплый ключ», «Сердце-озеро». В 1998 году был издан посмертный сборник стихов Нины Кондратковской «Осенняя книга».
— Если дело доходило до издания книги, я знала, что придется отчитаться за каждое слово. Редактор семь шкур спустит, прежде чем рукопись пойдет в набор. Но ничего не надо бояться, нужно только честно писать, — говорила Нина Георгиевна двадцать лет тому назад.
И вольно или невольно преподала она многим молодым авторам первые уроки противостояния официозным запретам. Как? Да просто своими рассказами на кухне за чаем.
В последние годы жизни Нина Георгиевна по-прежнему много работала, писала. До сих пор удивляет ее поздняя лирика — проникновенные слова из глубины души. Словно смотрит поэт в себя, прислушивается к собственному сердцу. Это, как час откровения. Человек в конце пути. И не дают покоя эти живые строки Нины Кондратковской.
Вот-вот за окошком, над оком заката
Сомкнется и наглухо слипнется тьма,
Она за спиною, она уже рядом,
Меня окружает и сводит с ума.
Вот-вот она скажет обыденно-просто:
«Пора...» И крылом прикоснется к плечу,
Но я еще вижу заката полоску
И сердцем на эту полоску лечу.
Мне тьма не сказала последнего слова,
А только крылом шевельнула слегка.
Холодные луны, как белые совы,
В окне умирают, рождаются снова.
И слышится мне не «пора», а «пока...»
Нина Георгиевна Кондратковская умерла в январе 1991 года после продолжительной болезни. Я помню свое последнее посещение Нины Георгиевны. Измученное от физических страданий тело, опухшие ноги. Она уже почти не вставала с постели.
— Достаньте из холодильника ветчину и сделайте два больших бутерброда, — распорядилась баба Нина. — Попьем с вами чай с бутербродами. А потом почитаете мне стихи.
Я читал, а она слушала молча и иногда отключалась, впадала в забытье. Я решил попрощаться и уйти, но Нина Георгиевна не отпустила:
— Читайте. Читайте дальше. Я слушаю. И повторите, пожалуйста, предыдущее стихотворение. Там у вас интересный поворот.
Должно быть, не все знают, что есть сегодня в Магнитогорске улица Кондратковской. Вот она, на карте. В северо-западной части города. Точнее, на территории поселка Западный. Она соседствует с улицей Татьяничевой. А рядом совершенно идиллические названия: Цветочная улица, Вишневая, Кленовая. А вот улицы Тенистая и Благодатная. А здесь — бульвар Юности... Словом, я не мог туда не поехать. Экскурсия оказалась занимательной. Нарезанные участки земли. Строительство коттеджей. Работающие бульдозеры. И пустырь. Нет не то что цветочных клумб и тенистых насаждений — асфальт даже не положен. Едва ли не большая часть улицы Кондратковской проходит... в голом поле. Все начинается с начала, как тогда с первого колышка. И так далеко еще до благоустройства. Но все же верится, что зацветут в будущем все эти Вишневые и Кленовые улицы. И уж, верно, покроется когда-нибудь зеленью улица Кондратковской.
Связаться с программистом сайта.
