Вербин Евгений Иванович
Чехия, которую вы не знаете...

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 21, последний от 17/06/2022.
  • © Copyright Вербин Евгений Иванович (skazka@volny.cz)
  • Размещен: 01/02/2010, изменен: 25/11/2015. 584k. Статистика.
  • Очерк: Публицистика
  • Проза
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.56*24  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга содержит двадцать очерков о Чехии, написанных как на основе личных впечатлений, так и многочисленных источников на чешском языке.

    •   
      
       ЧЕХИЯ.КОТОРУЮ ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ...
      
      

    СОДЕРЖАНИЕ

      
       Чехия, которую вы не знаете...
      
       "...Не может называться малым народом..."
       "Кто чехом хочет быти, по-чешски должен пити..."
       "...Дабы рыбами и водами изобиловало..."
       Многоликий вифлеем
       Шумава: "золотые тропы" истории
       Полуторавековая история "Рукописей" с большой буквы
       "...Великолепная актриса и гениальная женщина..."
       Последнее пристанище Ярослава Гашека
       Томаш Масарик и Карел Чапек
       Чехословацкие легионеры в России
       "Русская акция" в Чехословакии
       Панславизм: Чехия и Россия
       Чехи и немцы: прерванный симбиоз
       Суд над Миладой Гораковой, или "Школа классовой ненависти"
       H + Z: особый отчет номер четыре
       *Мозаика жизни и творчества Йиндржиха Выдры
       Театр юмора и мистификации
       *Хобби по-чешски
       *Дорога в Телч, или Вперед, к рынку!
       В поисках чешского менталитета
       Приложение: Ярмила Гашек. Ярослав Гашек.
      
       Источники
      
       _______________________________________________
       *Написано в соавторстве с Людмилой Васильевой-Гангнус
      
      
      
      

    ЧЕХИЯ, КОТОРУЮ ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ...

       ... и которую несколько лет назад точно так же не знал и я. Ведь то, что мне и, думаю, большинству моих соотечественников было известно об этой небольшой славянской стране, знанием назвать было трудно. Не говорю о специалистах по Чехии, изучавших ее язык, историю и культуру, о переводчиках чешской поэзии и прозы, о любознательных интеллектуалах-одиночках, для которых Чехия по тем или иным причинам стала предметом любви и горячего интереса. Их, в конце концов, не так уж много.
       А остальные? Из школьного учебника истории мы вынесли имена Гуса и Жижки, да еще, наверное, "чехословацкий мятеж", поднятый какими-то "белочехами", которые, как все "белые" вообще, заслуживали только презрения и ненависти. Рьяные книгочеи открывали для себя "Бравого солдата Швейка", любители классической музыки - "Проданную невесту" Сметаны (с ударением на первом слоге, как того требуют все русские учебники чешского языка, не знающие разницы между ударением и твердым приступом!) и "Славянские танцы" Дворжака (тоже с ударением на "о"!)
       Позднее на экраны кинотеатров пришли захватывающие своей экзотикой документальные фильмы Ганзелки и Зикмунда, но дли- лось это недолго. И фильмы, и авторы их оказались в забвении. Вспоминаю стыд, который испытывали за "свою социалистическую родину" все совестливые и смыслящие люди в августе 1968 года, когда советские танки утюжили Чехословакию.
       "Братская страна" напоминала о себе легендарным пивом, бижутерией и хрустальными люстрами, автомобилями "Шкода" и "Татра", Машиностроительной ярмаркой в Брно, дефицитными костюмами из Простейова, "Латерной Магикой" - в театре, "Ста-риками на уборке хмеля" и подвигами чешского кагебешника Земана - в кино, "чешским соловьем" Карелом Готтом, пластинками фирмы "Супрафон", пропагандистским бестселлером "Репортаж с петлей на шее"... Добавим сюда ресторан "Прага" на Арбате и метро "Пражская" в Чертанове (для тех, кто знал Москву).
       Подобных чешских символов, наверное, можно вспомнить и больше, но символы, сколько бы их ни было, останутся только символами, для знаний этого мало.
       С первых дней жизни в Чехии мне хотелось побольше о ней узнать. Не ограничиваясь внешними впечатлениями, я обратился к книгам и был немало удивлен обилием и богатством источников. Опубликованные после революции 1989 года или в эмигрантских издательствах, они подкупали трезвым подходом авторов к своей стране, ее истории и народу, свободой трактовок и оценок. Особый интерес представили взгляды крупнейших чешских ученых, философов, общественных деятелей на панславизм, на взаимоотношения Чехии и России в 19-ом, а главное, в 20-ом веке, на российскую и советскую историю и политику. Россия со стороны выглядела совсем не так, как она представляла себя собственному народу и миру.
       Книжка эта не задумывалась заранее. Составившие ее очерки репортажи, статьи, писались в разное время, как совершенно самостоятельные, и были адресованы московскому журналу "Эхо планеты", который печатал их, пока интересы автора не вышли за рамки требований жанра и редакции. Таких публикаций было, кажется, не менее десятка, и автор за них искренне благодарен. Но остальные материалы шли в стол. Вот тогда и возникла мысль собрать их под одной обложкой. К этому намерению подталкивало и появление ряда статей, тенденциозно (в советском духе) трактовавших некоторые события в истории чешско-русских отношений и деятельность лиц, в них участвовавших; материалы такого сорта публиковались в последние годы в русскоязычных газетах и журналах, издающихся в Праге (назову хотя бы несправедливую оценку Масарика, касающуюся его отношения к русской пореволюционной эмиграции).
       И в заключение: это лишь ничтожная часть того, что можно рассказать о Чехии, подобных очерков могло быть сколько угодно. Но, как говаривал наш незабвенный классик, нельзя объять необъятное. Попытаться же пробудить у русскоязычного читателя интерес к этой стране - можно. На это и хотелось бы наде-яться.
      
      

    "...НЕ МОЖЕТ НАЗЫВАТЬСЯ МАЛЫМ НАРОДОМ"

      
       Российский журналист, уже не первый год работавший в Чехии, как-то в частном разговоре безапелляционно заявил: "Нация троечников". Заметив недоумение, поспешил оправдаться ("Так ведь они сами о себе так говорят") и сослался на мнение одного чешского профессора. Вполне возможно, что профессор мог вы- сказаться в таком духе: как представитель своего народа он имеет право говорить о его недостатках открыто и резко. В конце концов, способность критически оценивать народ, к которому принадлежишь, - одна из черт национального менталитета, и в чешском такая, достойная уважения, черта есть.
       Охота повторить и принять за чистую монету оценку, уничижающую немногочисленную нацию, в русском не случайна: тешится национальное самолюбие, "чувство глубокого удовлетворения" испытывает великодержавный патриотизм, камуфлирующий "законной гордостью" невежество и нелюбопытство. Чуть ли не двести народов поглотила российская империя за свою многовековую экспансию. Где история большинства из них? Где их культура? Давно ли жившие на Украине великороссы посмеивались над украинским языком: "исковерканный русский". Выучить его и не подумали: " пускай они русский учат". Сегодня жалуются на дискриминацию в Прибалтике: от них требуют знания языка. Гостями себя не считают: ведь прожили там десятки лет! И за десятки лет не удосужились выучить язык?! Национальное чванство им сегодня мстит...
       Русская эмиграция, бежавшая после большевистского переворота в Чехию, тоже мало интересовалась языком. Молодежь получала образование в русских школах и университетах, где преподавала российская профессура. Творческая интеллигенция считала свое пребывание здесь временным, и не случайно - языковый барьер был серьезной причиной - практически не нашла контакта с чешской интеллектуальной элитой. Немецкий, и особенно французский, который хуже ли лучше ли учили в русских культурных семьях, гнал эмигрантов в Париж и Берлин, там их было больше всего. Но и писатель Борис Зайцев, почти полвека проживший во Франции, признавался: французским языком так и не овладел. В письме советскому литературоведу А. Храбровицкому не без юмора писал: " Мне хочется переучить всех французов, пусть по-русски говорят".
       Считая себя великой и сильной, Россия, в сущности, готова как-то считаться только с теми народами, которые в ее глазах велики и сильны. США, Англия, Германия, Франция еще заслуживают ее внимания и высоких оценок, в том числе и за вклад в мировую цивилизацию. Зато жертвой российской "дальнозоркости" оказался ближайший западнославянский мир: весь пояс народов от Польши до Югославии, расположившийся вдоль рос- сийских границ или чуть поодаль. Их истории и культуры не вызывают серьезного интереса (не берем специалистов), языки их "не перспективны" для изучения. "Похождения бравого солдата Швейка" впервые были переведены на русский с немецкого; с чешского, видимо, в России некому было перевести. Только позднее читатель получил ставший хрестоматийным перевод П. Богатырева, русского фольклориста и этнографа, жившего в Чехии.
       В "Панораме веков" (М., "Книжная палата", 1991), претендующей на библиографическую энциклопедию, чешская литература появляется только в 19 веке, до этого ее вроде бы и не существовало вовсе. Составитель ни при чем: он не может рекомендовать того, чего не нашел в русских переводах. Действительно, до первой мировой войны с чешского в России переводилось мало, от случая к случаю. Чешская литература как бы не принималась в расчет, в лучшем случае выполняя роль образчика славянского фольклора. Повезло Божене Немцовой и ее "Бабушке", Алоизу Ирасеку и его "Псоглавцам". В 50-е годы Ирасек, прославившийся в Чехии как автор многих исторических романов, удостоился в СССР даже восьмитомного собрания сочинений. Яна Неруду и Святоплука Чеха переводили куда меньше, что вполне объяснимо. Ирасек больше других отвечал советским критериям отбора: давал "широкую картину восстания", показывал "борьбу за независимость против всех сил реакции и гнета".
       Огромный успех выпал на долю Ярослава Гашека. Был оценен Карел Чапек, тоже сначала переводившийся с немецкого, особенно "Война с саламандрами", "Кракатит", "RUR". Последняя пьеса произвела такое впечатление на Алексея Толстого, что он, переписав ее, чтобы "исправить драматургические ошибки" Чапека и его "неопытную руку", подписался под нею сам, и она с успехом обошла многие советские сцены. Перед войной и после нее на русский переводились, как правило, писатели-коммунисты.
       А между тем, чешский литературный язык настолько богат, что еще в средние века оказывал влияние на другие языки, особенно на польский, чешская литература через Польшу проникала в Белоруссию и на Украину. Переводы чешских текстов в те же времена появлялись и в России. Мой земляк, произносящий сегодня слова довод, духовенство, смертельный, набожный, спра- ведливость, право. комната, мещанин, обыватель, замок скорее всего не подозревает, что слова эти чешские.
       Первая чешская книга "Хроника Троянска" напечатана в Пльзени в 1468 году, раньше, чем в Голландии, Франции, Испании, Англии, Швеции. Чехия - первая славянская земля, познакомившаяся с изобретением Гутенберга.; Иван Федоров издал первую в России книгу почти сто лет спустя. Русскую грамматику для иностранцев впервые разработал чешский иезуит Иржи Давид из Здиц, в 1686-89 годах живший с миссией в Москве.
       Наверное немногие знают "чешских будителей", писателей, поэтов, ученых, в конце 18-го - начале 19-го веков подготовивших национальное и культурное возрождение чешского народа. А среди них - Йозеф Добровский, патриарх научной славистики, историк, лингвист, этнограф, пользовавшийся огромным международным авторитетом в ученом мире. Он побывал в России в 1792 году, когда русских славистов еще не было, ведь славяноведение в университетах было введено там только в 1826 году. А Павел Шафаржик, славист европейского масштаба, автор классических трудов "История славянских языков и литератур", "Славянские древности", "Славянская этнография"! К Павлу Шафар- жику в Прагу посылало министерство просвещения, руководимое графом Уваровым, молодых талантливых ученых с кафедр истории и литературы московского, петербургского, казанского, харьковского университетов. А еще Юнгман, Коллар, Челаковский... А позднее - Гавличек. А потом - писатели-романтики...
       Если эти имена, в самом деле, принадлежащее уже достаточно далекому прошлому, могли забыться, назовем иные: литературный критик, прозаик, драматург Франтишек Шалда, философ Ян Паточка, историк Йозеф Пекарж, литературный критик и историк Вацлав Черны, прозаик, эссеист, переводчик Ян Чеп, прозаики Богумил Грабал и Милан Кундера, поэт, лауреат Нобелевской премии Ярослав Сейферт... Это уже - 20-ый век, это из числа самых ярких представителей чешской культуры!
       В музыкальном искусстве на память прежде всего приходят имена Сметаны и Дворжака, получивших мировое признание. Но мировое признание получили, например, и Леош Яначек, и Богуслав Мартину. Первый был реформатором в чешской музыке, подобным Мусоргскому и Бородину в русской; интересно, что среди его опер - "Катя Кабанова" по "Грозе" Островского и "Записки из мертвого дома" по Достоевскому. Второй принадлежал к музыкантам-философам, в операх, симфониях, кантатах вдохновлявшимся мировой культурой. Из русских композиторов он родствен, пожалуй, И.Стравинскому.
       Из истории еще по школьным учебникам известны Ян Гус и Ян Жижка, но кто знает Петра Хелчицкого, идейного вдохновителя "Чешских братьев", наследников гуситства? А ведь истоки толстовского "непротивления злу насилием" - в учении Хелчицкого! Насколько знаком нам Ян Амос Коменский - последний епископ "Чешских братьев", прозорливый педагог-реформатор, писатель, философ, стоящий в одном ряду с Декартом и Лейбницем? Чистота и богатство чешского религиозного идеала, отстаивавшегося гуситами и "чешскими братьями", получили огромный резонанс за границей и повлияли на социальное развитие Европы, особенно Германии. "Все мы гуситы", - восклицал Лютер. Упорная борьба чехов за религиозную терпимость вынудила императора Рудольфа II в 1609 году подписать два замечательных документа той эпохи: " Majestat" и " PorovnАnМ" , гарантировавших свободу религиозной совести и запрещавших принуждение к любой вере. Впервые в Европе даже крестьянину гарантировалась охрана против религиозных притеснений.
       А чешский король Йржи из Подебрад еще в 15 веке, тоже впервые в Европе, предложил международный договор о мирном решении конфликтов между государствами и о создании международного органа, обеспечивающего сохранение мира и коллективную безопасность. В сущности, эта идея осуществилась уже в наше время, когда были учреждены ООН и Совет Безопасности...
      
       В истории каждого народа бывают периоды, когда он испытывает настоятельную необходимость "остановиться и оглянуться". Особенно, когда судьба народа принимает трагический оборот. Таких периодов в чешской истории было немало, но самый тяжелый, на этом сходятся многие, относится к 1938-39 годам, когда республика была принуждена подписать Мюнхенское со-глашение, а через несколько месяцев потеряла независимость, замененную унизительным "Протекторатом Чехия и Моравия". Часть народа поддалась пораженческим настроениям, часть принялась искать духовную опору в чешской истории, культуре, традициях, патриотизме.
       Вспомнили Яна Гуса, св. Вацлава, св. Войтеха, Карела IV, лучших представителей чешской культуры, литературы, науки. "История народа чешского", написанная крупнейшим чешским историком, философом, общественным деятелем 19 в. Франтишеком Палацким, никогда не принадлежала к легкому чтению. Теперь она превратилась в своего рода бестселлер. Писатели, изменив свои творческие планы, обратились к героическим периодам чешской истории. Владислав Ванчура с весны 1939 года работал над художественно-исторической эпопеей "Картины истории народа чешского". Прозаик, поэт, журналист Эдуард Басс написал книгу о Праге в последнем десятилетии перед 1848 годом ( "Чтение о 48 годе"). Подобных книг об истории, философии, культуре вышло за эти несколько лет много. Это был весомый аргумент против нацистской пропаганды, утверждавшей, что тысячелетняя история чешского народа и его земель - не более, чем "чешский исторический миф". Цензура не сразу уловила скрытый смысл этих изданий и, к счастью, не успела вмешаться.
       Крупнейшим событием стал сборник "Что дали наши земли Европе и человечеству" в двух томах, изданный в 1939- 40 годах Европейским литературным клубом под редакцией проф. Карлова университета, известного в Чехии и за рубежом историка английской и американской литератур, Вилема Матесиуса. Евро пейский литературный клуб, возникший в 1935 году, привлек к работе большую группу талантливых писателей, переводчиков, литературоведов, художников, издателей. Над сборником трудился многочисленный коллектив ученых разных поколений.
       Достоин внимания факт, что среди них были и представители русской и украинской эмиграции. Назовем Романа Якобсона, приятеля В. Хлебникова и В. Маяковского ("Ромки" в стихотворении "Товарищу Нетте, пароходу и человеку"). Якобсон, вместе с Матесиусом основавший Пражский лингвистический кружок, основоположник структурного анализа, теоретик литературы и историк, достигший позднее мирового признания, выступает в книге под псевдонимом Олаф Янсен. Во время выхода сборника он был уже в Скандинавии, откуда в 1942 году добрался до США. Назовем также известного русского историка, профессора Карлова университета Антония Флоровского и снискавшего мировой авторитет философа, историка литературы, критика Дмитрия Чижевского. Последний выступил под именем Фриц Эрленбуш.
       Среди чешских авторов тоже было много знаменитостей, но некоторых уже нельзя было упоминать в печати. Под псевдонимом Эмил Краса скрывался профессор Шонбаум, специалист с мировым именем в области пенсионного и больничного страхования, приглашенный правительствами стран Южной Америки для реформирования тамошнихсистем социального обеспечения. Трагическую судьбу историка, эстетика, журналиста, переводчика Завиша Каландры скрывал псевдоним Ян Алберт. Каландра, бывший коммунист, редактор "Руде право", был исключен из партии за резкую критику московских процессов 30-х годов и во время выхода книги сидел в гитлеровских концлагерях. Оставшись живым и выйдя на свободу в 1945-ом, он через четыре года попал в лапы захвативших власть коммунистов и был повешен...
       В предисловии к сборнику проф. Матесиус утверждал, что народ, внесший в европейскую культуру столько, сколько чешский, "не может называться малым народом". Пресса того времени приняла книгу с восторгом. Двухтомник стал событием, быстро исчез с прилавков, превратился в библиографическую редкость, и неудивительно, что мысль о его переиздании в последующие годы возникала неоднократно. Это удалось сделать лишь недавно. Но к двум прежним томам прибавился третий, вышедший в 2000-ом году и подведший итоги не только века, но и тысячелетия... Более сотни статей, около 1700 страниц текста... Убедительный документ, не дающий повода для легкомысленных суждений...
      
       ...Чешский княжеский род Пржемысловцев, принявший христианство и его культуру, уже в первой половине 10-го века создал великое государство, на востоке граничившее с Киевской Русью. При Отокаре II оно простиралось от Адриатики до Балтики. (Между прочим, этот чешский король основал и Краловец, нынешний русский "град", после захвата Пруссии в 1945 году переименованный в честь "всесоюзного старосты".) Тогдашняя Чехия отличалась прогрессивным административным управлением и высоким уровнем развития. Во многих отношениях она была образцом для своих соседей. Добыча драгоценных металлов, золота и серебра в течение нескольких веков находилась на мировом техническом уровне. С 13 века особенно совершенствуется горная техника, приспособленная к наклонным шахтам, глубина их в 15 веке достигает рекордных 600 метров. Создаются сложные системы откачки воды. Колеи, прообразы современных рельсов, и тележки на них появляются под землей задолго до того, как они поднимутся на поверхность и превратятся в железнодорожные поезда. Большие средства и сложная организация труда в горнодобывающей промышленности обусловливают ускоренный переход к капиталистической экономике, т.е. к частному предпринимательству, наемному рабочему труду и использованию банковского капитала.
       Чешское шахтерское право получило распространение во многих соседних землях, а позднее дошло даже до Южной Америки. Образцом был знаменитый горнопромышленный кодекс "Ius regale montanorum" ("Право королевское горное"), утвержденный в 1300 году королем Вацлавом II. Благодаря высокому уровню добычи золота и серебра было реформировано монетное дело и в большом количестве чеканились пражские гроши, первая твердая центральноевропейская валюта, которая в 14-15 веках высоко ценилась в других странах и была предметом сбора.
       Тогда же в Чехии появилась первая сеть дорог, во многом сохранившаяся до наших дней. В 1361 году было высочайше предписано выкорчевывать лес "насколько забросишь камень", чтобы грабители не застигли путника врасплох.
       К 14-16 векам относится и уникальное по масштабам строительство прудов, или "рыбников", не имеющее себе равных в мире. Они создавались и раньше: холмистый рельеф с болотами и ручейками легко было с помощью плотин и проток превратить в целые системы связанных друг с другом прудов. Сооружение "рыбников" приносило много выгод: расширялись пахотные земли, рыба разводилась в промышленных масштабах, энергия воды использовалась на мельницах, в кузницах, в шахтах, изменялся ландшафт вместе с флорой и фауной. Несколько десятков тысяч "рыбников", созданных в то время, и сегодня украшают чешские пейзажи. Крупнейший в Европе "Рожмберк", в Южной Чехии, площадью тысяча гектаров, содержит 50 миллионов кубометров воды, его плотина протянулась почти на два с половиной километра. Чешские строители "рыбников" пользовались большим спросом, особенно в Голландии, где в то время осваивалось морское побережье и возводились плотины. Строительство прудов было составной частью сельскохозяйственной деятельности. Богатая шляхта, владевшая крупными поместьями, с великой охотой и прибылью занималась предпринимательством, развивая многоотраслевые хозяйства, объединявшие зерноводство, овцеводство, скотоводство, рыбоводство, пивоварение. Некоторые представители ее стали известными в целой Европе не только как рачительные хозяева и знатоки сельского промысла, но и как ученые.Иошт из Рожмберков прославился как ботаник и садовод, издавший книгу о прививке плодовых деревьев. "Космография" 1554 года называет Чехию "фруктовой кладовой" Германии. Привои и "мишеньские" яблоки из Либоховиц посылались в Рим папе Клименту VII, а он по два-три плода дарил своим кардиналам. По свидетельству современника, даже в папских садах не росла такая кру-пная клубника, как в Чехии: величиной с большой палец!
       Давние традиции пивоварения в Чехии хорошо известны. (Сегодня Чехия - единственная страна, где пиво дешевле бензина!). Во второй половине 16 века здесь ежегодно производилось более полумиллиона гектолитров пива. Переход от ремесла к промышленному производству сопровождался изучением технологических процессов подготовки сырья и варки, завершившимся изданием двухтомного труда "Искусство варить пиво, описанное физически, химически, экономически", автором был чешский пивовар Франтишек Поупе (1794 год). К нему ехали и свои и чужие - постигать теорию и перенимать опыт.
       Сельское и лесное хозяйство на чешских землях всегда отличал высокий уровень. Не случайно здесь появились первые в Европе земледельческие и лесотехнические школы, выпускавшие профессионалов. Самой первой, в 1728 году, открылась монастырская земледельческая школа в Бржевнове под Прагой. Во второй половине 18 века кафедры, готовившие ученых в области сельского хозяйства, уже работали в Карловом университете. Первая крестьянская школа появилась в 1790-ом. Первый в Центральной Европе журнал "Экономические новости" стал выходить в Праге с 1811 года. Почетное место в чешском земледелии принадлежит Йозефу Вундерлиху, изобретателю косилки, и Франтишеку Веверке, создателю прогрессивной конструкции плуга, широко распространившегося на его родине и за границей.
       На чешских полях, уже в 19 веке удобрявшихся минеральными веществами, высевались кормовые культуры: клевер, люцерна. После 1800 года был заведен севооборот.
       Подлинно чешским сельскохозяйственным промыслом с давними традициями было выращивание свеклы и производство сахара. Почти все важнейшие изобретения в этой области появились во второй половине 19 века на чешской земле. Мировую известность приобрело оборудование, производившее сахар; высокую репутацию заслужили чешские специалисты.
       Промышленная революция, охватившая Чехию в 1800-73 годах, завершила переход от ремесленного и мануфактурного производства к фабрично-заводскому. Всего за 35 лет была выстроена почти вся современная железнодорожная сеть на паровой тяге. Действовало крупнейшее машиностроительное предприятие, получившее мировую известность по имени владельца - Эмиля Шкоды. Строил электростанции и осветительные системы прославленный чешский электротехник-изобретатель Франтишек Кржижек, а не менее прославленный изобретатель и предприниматель Эмил Колбен поставлял свои электродвигатели и генераторы в Лондон, Мадрид и даже на австралийский континент. На- чал свой путь к мировой известности Томаш Батя, организовавший конвейерное производство обуви. К концу 19 века чехи шли в одном ряду с развитыми европейскими народами, а в австро-венгерской монархии занимали первое место по образованию благодаря широкой сети общеобразовательных и специальных школ. Распавшись после первой мировой войны и утратив чешские земли, Австро-Венгрия потеряла самую экономически развитую часть империи. Чехия стала родиной автомобиля "Татра", мотоциклов "Ява" и "Славия", самолетов и авиационных моторов "Шкода"... Их много - знаменитых чешских торговых марок!
      
       "Возможно, через сто лет мало кто будет знать, кто такой Пуркыне, но это неважно. Мы ведь не знаем, кто изобрел плуг, а между тем он служит всему человечеству", - говорил о себе великий чех Ян Евангелиста Пуркыне (1787-1869), создатель современной физиологии и гистологии. Сегодня даже специалисту трудно себе представить тот уровень науки, когда начинал свой путь молодой ученый. Основоположник физиологии зрения, он открыл законы глазной оптики, помогшие позднее Гельмгольцу сконструировать офтальмометр, изучил восприятие цветов, известное как "феномен Пуркыне". Анализировал строение кожи, заложив основы дактилоскопии. Исследовал вестибулярный аппарат на вращающихся креслах. Изучил строение центральной нервной системы, нервных волокон, костей, тканей, вен, артерий, различных органов. Высказал идею клеточной теории живых тканей, именно ему принадлежит термин "протоплазма". Его именем названы особые мускульные волокна в сердце. Пуркыне был почетным доктором многих заграничных университетов и членом Академий, в том числе Петербургской Академии наук.
       Как и Пуркыне, на несколько десятилетий опередил свое время Бернард Больцано (1781-1848), итальянец по отцу, немец по матери, чех по Праге, где он жил и работал, заслужив необычайную популярность. Крупнейшие открытия этого математического гения и философа-теолога лежат на границе математики и логики. В сфере его научных интересов были теория множеств, бесконеч- ные ряды, неэвклидова геометрия. Основатель феноменологии Гуссерль испытывал влияние Больцано, признав, что в логике последний "далеко опередил все системные концепции, которые существуют в мировой литературе..."
       Имена прославленных ученых, работавших здесь, найдем во всех областях мировой науки: в палеонтологии, палеоботанике, зоологии, зоопалеонтологии, минералогии, геологии, химии, физики, психологии, индологии...
       Здесь, на чешской земле, сделал свои гениальные открытия Грегор Мендель (1822-1883), не имевший предшественников, не понятый современниками, но твердо уверенный, что "мое время еще придет". Этот аббат августинианского монастыря в Брно, десятки лет экспериментировавший с горохом, вывел законы наследственности, получившие его имя, и стал основоположником генетики. Менделя считает своим соотечественником Австрия, и это ее право никто не оспаривает. Вопрос о национальной принадлежности ученого или писателя вообще-то не прост. При географическом положении Чехии - в самом центре Европы - говорить о "чистоте крови" просто смешно. В средние века, между прочим, совершенно справедливо национальность и язык человека не играли роли: родиной была земля, где он родился или же, где осел, где был его дом и где он чувствовал себя, как дома...
      
       Знакомство с чешскими феноменами убеждает в том, что народ здесь трудился ради созидания, жил и передавал нажитое следующим поколениям, творил вокруг себя красоту и порядок, работал в условиях свободы, раскрепощающей его волю и инициативу. Можно ли судить о народе, не глядя на то, что определяет "качес-тво жизни" его: просторные, удобные, чистые дома, в которых он живет и которые строит, сады и цветники, которые разбивает и за которыми так старательно ухаживает, изумительные пейзажи, из которых многие создал собственными руками?
       В Чехии сотни старинных городов, основанных 8-10 веков назад, и абсолютное большинство их сохраняет свой живописный средневековой колорит, атмосферу уюта и покоя. Это не пришло ниоткуда. Разве Прага, соперничающая своей красотой с самыми красивыми городами Европы, посещаемая ежегодно десятками миллионов туристов, ничего не говорит о народе, о его материальном и духовном богатстве?!
      
       По меньшей мере семьдесят веков на месте нынешней Праги живут люди. Прага, которую мы видим, выросла за тысячу лет. Прага романская, Прага готическая, Прага ренессансная, Прага барочная, Прага эпохи модерна... Пражский Град, Градчаны, Вышеград... Почерневшие от времени пражские башни и ворота, шпили , зеленые и золотые купола костелов... Море красных черепичных крыш, перемежающееся зеленью парков, круто спускающихся к берегам широкой Влтавы... Пражские мосты и среди них - знаменитый Карлов...
       Карел IV был не только чешским королем, но и императором Священной Римской империи. Прага была его резиденцией, политическим центром и самым крупным городом в центре Европы. По населению (40 тыс.) шла вслед за Венецией, Парижем, Миланом, Флоренцией...
       Воспитанный при французском дворе, проведший молодые годы в Италии Карел IV был яркой личностью, одаренной многими талантами, хитрым политиком и неутомимым тружеником. Знал несколько языков, писал, прекрасно разбирался в искусстве и окружал себя европейскими знаменитостями: философами, правоведами, врачами, архитекторами, скульпторами, живописцами, мастерами-ремесленниками. Убежденный, что призван к власти Богом, Карел чувствовал себя избранным, и Прага должна была показывать его силу и величие. За 35 лет, пока был на троне, изменил столицу до неузнаваемости. Строительная лихорадка царила повсюду. Появилось Новое Место, в три раза превышающее по площади Старое, больше тогдашнего Парижа. Могучие крепостные стены высотою шесть метров и башни с воротами поднялись всего за два года. Городские дома строились только из камня. Единым градостроительным планом предусматривались обширные площади, широкие улицы, кварталы городских домов с готическими фронтонами в соседстве с богатыми дворцами, монастырями и костелами, устремлявшими в небо свои острые шпили. Появились Конный торг, в будущем Вацлавская площадь, и Скотный торг, будущая Карлова, самая большая в Европе.
       В 1346 году, будучи в Авиньоне у папы Климента VI, Карел добился разрешения открыть университет. Папа-француз согласился без энтузиазма: конкуренция Сорбонне не была ему по душе. За университетским образованием в те времена ездили в Италию, Испанию, Францию, Англию... Карлов университет стал первым в центральной Европе, " дабы верные подданные королевства, кои постоянно глад по плодам наук испытывают, не были принуждены выпрашивать милостыню на чужбине, а находили дома стол, к трапезе накрытый". Число студентов достигало семи тысяч. Университет, хотя и не достиг славы Парижского и Оксфордского, дал образование многим прославленным в свое время политикам, дипломатам, историкам, теологам, чешским, немецким, польским, а для пяти университетов - Гейдельбергского, Кельнского, Эрфуртского, Краковского и Лейпцигского - стал alma mater.
       В эпоху Карела IV Прага превратилась в центр европейской культуры, заимствовала все ценное из-за границы, творчески его развивала и давала образцы для подражания. Сложнейшая монументальная архитектура костела св. Вита угадывается в целом ряде храмов Германии, Польши, Венгрии. Готическая архитектура, поднявшаяся на новую ступень развития, впечатляла богатством орнаментов и их площадями, не говоря уже о сложнейшем членении пространства. Декоративная скульптура того времени поражает красотой и благородством форм, искусством драпировок, эмоциональной выразительностью фигур. Этот так называемый "красный стиль" был обязан своим возникновением Петру Парлержу, известному всей Европе архитектору и строителю четырнадцатого века.
       Роскошь императорского двора и красота города создавались талантом и трудом многих мастеров. Только в Праге трудилось более четырехсот художников, и среди них - Теодорик, прославившийся росписью капеллы св. Креста в Карлштейне, которой можно полюбоваться и сегодня. Каждый сотый пражанин был художником.Уникальным был уровень образования. Кроме университета в столице действовало около тридцати разных школ.
       Прага, которую строил Карел IV, не могла сохраниться такой, какой была тогда. Меняются времена. Меняются вкусы, моды, архитектурные стили, иногда вследствие обстоятельств, казалось бы, не способных оказать на них прямое влияние. А между тем, "пражское барокко", так изменившее архитектурный облик чешской столицы и чешских городов вообще и хорошо сохранившееся до нашего времени, родилось в связи с драматическими событиями в истории народа. Два века борьбы за религиозную терпимость закончились поражением у Белой горы (1618 г.), когда католически ориентированное меньшинство чешского дворянства во главе с Фердинандом II Габсбургским победило сословия, отстаивавшие религиозную свободу и сохранение своих привилегий. Последовала крупнейшая в чешской истории эмиграция: от одной пятой до четверти свободного населения - дворяне, рыцари, горожане, самая способная, деятельная, образованная часть общества - покинули свою землю. "Разбросало нас по краям, о которых отцы наши не слышали", - писал современник. Эти края простирались от Риги до Лондона, от Швеции до Италии, некоторых забросило даже в Северную Америку. Эмигранты шли на военные и дипломатические службы при различных дворах Евро- пы, занимались предпринимательством, медициной, педагогикой, наукой, культурой, распространяли земледельческие и технические знания. Большинство их никогда не вернулось на родину.
       А победившая католическая антиреформация, т.е. дворянство, оставшееся на своей земле и обогатившееся в последовавшей за Белогорской битвой Тридцатилетней войне, стремилось воплотить свой религиозный идеал в исключительной пышности костелов, монастырей, строило роскошные дворцы и замки, украшало их дорогими живописными полотнами, сверкающими позолотой скульптурами, виртуозными декоративными элементами. Множились часовни, декорированные росписями, менялся облик городских площадей, украшавшихся сложными многофигурными композициями, вытесанными из камня и изображавшими религиозные сцены.
       В сотрудничестве с итальянцами и немцами за два поколения был создан оригинальный, отличающийся высокой художественной ценностью, стиль чешского барокко, проявившийся прежде всего в архитектуре, живописи и скульптуре. Прага за полвека из готического и ренессансного города превратилась в барочный, один из самых красивых в Европе. Здешние мастера пользовалисьлись большой известностью и спросом во всех соседних странах.
       Попутно стиль барокко проявился также в чешском хрустале и в музыке. Чехия всегда отличалась высокой культурой производства стекла, его варили тут с незапамятных времен, профессия была потомственной и даже освобождала от военной службы. Изобретение хрусталя относится к 70-80-ым годам 17 века. Он отвечал вкусам эпохи барокко, любившей роскошь, и был в большой моде. Игра света, чистота, прозрачность, блеск, красота граней оказались для хрусталя сами по себе достаточными настолько, что он не нуждался, как прежнее стекло, в росписи. Во второй половине 17 века караваны с чешским хрусталем, постепенно вытеснявшим из мировой торговли венецианское стекло, шли в Лондон, Стокгольм, Стамбул, Лиссабон, Москву, Петербург. Новый Свет интересовался им не меньше, чем Старый.
       Музыка чешского барокко, религиозная и светская, и сегодня принадлежит к чаще всего исполняемой. Предшественница классицизма, она представлена целой плеядой музыкантов, среди которых самым замечательным был оперный композитор Йозеф Мысливичек; в советское время его открыла нам Мариэтта Шагинян в повести "Забытая история". Чехи его никогда не забывали. В Италии у него была такая популярность, что его называли "Il divino Boemo" (божественный чех), и сцены крупнейших городов добивались его опер. Моцарт, бывший на девятнадцать лет моложе, подружился с ним в Болонье и высоко ценил его исключительный мелодический дар.
       Надо сказать, что успехи чешской музыки на европейской сцене не случайны. Веками живет поговорка "что ни чех, то музыкант". Издавна здесь учили музыке не только в городах, но и в каждой деревенской школе наряду с чтением и письмом. Музыкальность - черта чешского национального характера. Особенно глубокие традиции имеют хоровое пение и игра на скрипке. Чешские земли нередко называли "консерваторией Европы". Неуди вительно, что Пражская консерватория, открывшаяся в 1811 году, более всего славилась подготовкой скрипачей. Не было, говорят, в Европе капеллы, где на струнных или духовых не играл бы чех.
      
       Сравнивать вклады народов в мировую цивилизацию, подсчитывая количество изобретений, великих писателей, художников, ученых, - работа неблагодарная, тем более, что результат ее не может служить достаточным доказательством. Величие относительно: для России Пушкин - гений, но за ее границами чтим, чи- таем и понимаем куда меньше.
       Критерии оценки необозримы и многоплановы. Можно ли исключить из них, например, общественные и политические идеалы народа, степень гражданской зрелости общества, уровень его свободы, демократии и гуманности, структуру и характер государственной власти, проблемы национальных отношений, внешнепо- литические приоритеты страны?
       В 20 веке чехи, к их чести, избрали в президенты двух интеллектуалов. Первым был Томаш Масарик, Президент-Освободитель, философ, университетский профессор, социолог, автор многочисленных научных и политических трудов, трактовавший демократию, как утверждение гуманизма. В годы первой мировой войны Масарик со своими единомышленниками развил колос- сальную деятельность в Европе и Америке по освобождению чешского и словацкого народа от австро-венгерской монархии и созданию независимой республики. Благодаря своему нравственному авторитету и политическому влиянию он четыре раза переизбирался президентом. Вторым был Вацлав Гавел, и сегодня пользующийся большим международным признанием. Он драматург, публицист, один из основателей "Хартии-77", бывший диссидент, боровшийся с коммунистическим режимом.
       Чехи были творцами "Пражской весны", хотя, как показало время, идея "социализма с человеческим лицом" была утопической. Но "Пражская весна" помогла освобождению молодого поколения от коммунистической идеологии, а советская оккупация Чехословакии расколола коммунистические движения Запада. Чем-то подобным "Пражской весне", ее надеждами и иллюзиями, казалось, вдохновился и Горбачев, начав в СССР перестройку, но не имея в прошлой истории страны даже того опыта демократии, который имели чехи. В начале 80-х опыт "Пражской весны" спас от советкой агрессии Польшу: Запад на этот раз занял твердую позицию, ужесточенную вследствие вторжения СССР в Афганистан. Два фронта для морально и материально одряхлевшей социалистической системы были уже не под силу.
       Достоин удивления и подражания мирный "цивилизованный развод" Чехии и Словакии в 1993 году. И это во времена кровавых территориальных и гражданских войн в Чечне, Югославии, Афганистане, Израиле!
      
      
      

    "КТО ЧЕХОМ ХОЧЕТ БЫТИ, ПО-ЧЕШСКИ

    ДОЛЖЕН ПИТИ..."

      
       "Пиво - это гениально" написал один чех (уверен, что это был чех!) в книге отзывов Музея пива в Пльзени. "Пиво - это необъятно" мог бы написать каждый, вознамерившийся рассказать о пиве.
       Я давно собирался это сделать. К знатокам и поклонникам пива, правда, никогда не принадлежал. Не толпился у смрадных ларечков, не восседал на старом ящике с кружкой в руке, обсасывая хвост сушеной воблы, прихваченный с собою в смятой пожелтевшей "Правде", разложенной в ногах, на случайном камушке. А перспектива беготни с "авоськами", набитыми пыльными бутылками, скопившимися на балконе, по приемным пунктам со стандартными цидулками "тары нет", отбивала всякое желание пить пиво дома.
       В Чехии пиво, можно сказать, обязательный компонент жизненного пространства. Реклама "Будвара", стремящаяся своими масштабами задавить остальных конкурентов, занимает обширные площади на боковых стенах десятиэтажных "панелаков" и видна за километры. Ресторанчики разного калибра, "гостинцы", или "господы", как они тут именуются испокон веков, на каждом шагу зазывают к себе, и ни одна вывеска, ни одна витрина не обходится без рекламы одного или нескольких сортов пива. В Чехии около семидесяти пивных заводов, не считая десятков маленьких, "семейных" пивоварен. Пиво на футболках, пиво на кеп- ках, пиво на шортах. Пиво на стаканах, на бокалах, на кубках, на ручках, на карандашах, на открытках, на брелоках, на вымпелах, на маркизах, на тентах... Реклама на всем, что может попасть в поле зрения. "Пиво и реклама" - чем не тема?!
       А чем не тема - "Праздники пива", проводимые ежегодно во многих городах?! Кроме экспозиций, в которых участвуют десятки пивных заводов, демонстрирующих оборудование, технологии, продукцию, предусмотрены культурно-развлекательные программы: соревнования, конкурсы, выступления артистов эстрады и фольклорных ансамблей, концерты духовой музыки. И пиво, "герой" этих праздников, конечно, льется рекой.
       "Музей пива" в Пльзени - тоже интереснейшая тема. Только я собрался туда съездить, как Южно-Чешский музей в Будеевицах открыл свою уникальную экспозицию с энергичным названием "Айда в трактир! или Пивовары и трактиры на протяжении веков". Тут тоже есть на что посмотреть. У входа в первый зал молодой человек наливает каждому посетителю бокал страконицкого "Нектара": зрительные и умственные впечатления станут богаче, когда подкрепляются вкусовыми!
       С золотистым "Нектаром" в руке вы переходите от витрины к витрине, погружаясь в богатый мир пивных кружек, бутылок, посуды, трактирных вывесок, цеховой аттрибутики, старинных меню, деревянных бочек и насосов, гравюр, фотографий, красочных плакатов, открыток, этикеток, картонок под пивные бокалы. Демонстрируются в натуре, со всей обстановкой и убранством, с "посетителями", одетыми в духе своего времени, три типа рестораций вековой давности: простецкая, плебейская, скорее шинок или кабак, весьма, впрочем, уютный и приятный; средняя, городская, назовем ее "трактиром", и, наконец, престижный ресторан, в стиле модерн, вполне уместный при уважающем себя отеле. Не забыли продемонстрировать и существенное приложение: отхожее место. Указательный палец на углу трактира ведет к прист- роенной рядышком дощатой будке с вырезанным в двери сердечком. Полюбопытствуете - увидите просто одетого детину со спущенными портками, сидящего на стульчаке. (Неужели было так чисто?!)
       Экспозиция наводит мысль на новые темы: "Как и из чего варилось и варится пиво?", "Пивоваренное оборудование в прошлом и настоящем", "История чешских пивоваренных заводов", "Ассортимент чешского пива", "Производители пива в сегодняшней Чехии"... Обширные материалы, интереснейшие факты...
       Немецкие океанские пароходы "Кайзер Вильгельм II" и "Кайзер Вильгельм Великий" перед первой мировой войной возили южночешское пиво в Австралию и Восточную Азию.
       Хмель, выращиваемый в Чехии, уникален. Особые климатические условия и почвы, благоприятные для этой культуры, счастливо совместились в районе Жатец, недалеко от Праги, который уже семьсот лет поставляет урожай всем отечественным пивоваренным заводам. По производству хмеля десятимиллионная Чехия занимает третье место в мире после Германии и США. В Жатце в первые выходные сентября проходят Праздники хмеля.
       А проблема воды! Старинные европейские хроники сообщают о том, как амстердамские пивовары вынуждены были целыми караванами возить воду из реки Вехт, поскольку та, что текла в каналах, уже не годилась. И этой проблемы в Чехии нет, тем более при нынешней технике. Заводы часто стоят прямо на скважинах, артезианская вода поступает с трехсотметровой глубины.
       Каково соотношение ремесла и таланта в искусстве пивовара - тоже предмет, достойный размышления. Когда-то в руках мастера (можно сказать и "мастерицы": в старые времена пиво нередко варили женщины) не было даже термометра! Пальцем или локтем, опущенным в чан, мастер оценивал, все ли в порядке. Но даже сегодня, когда производство автоматизировано, есть такая стадия, где человека не заменит ни один прибор: дегустация.
       Каждые три года специалист должен сдавать экзамен. Не выдержишь, уступи место лучшему. Испытуемый получает склянку воды с разной степенью горечи. Должен отличить, к примеру, десятую степень от двенадцатой. Выдержишь испытание на горькое, держи на сладкое. Потом - на соленое. Потом - на обоняние: насколько ощущаешь характер и интенсивность запахов.
       За качеством следили всегда. Только методы проверки менялись. Вот один из них, что-то вроде "народного контроля". Староста, городской писарь или специально назначенный чиновник приходили в "господу" в штанах из оленьей замши и садились на дубовую лавку, основательно политую пивом. Целый час сидели и пили, потом одновременно вставали. Если лавка поднималась вместе с ними, претензий к пиву не было. В противном случае пивовару грозил штраф.
      
       Не чехи выдумали пиво. Оно, скорее всего, ровесник цивилизации. Воспевалось еще в III тысячелетии до н.э. в шумерском эпосе о Гильгамеше. О пиве сообщают египетские папирусы и глиняные таблички в междуречье Тигра и Ефрата. Пиво пили в Вавилоне, Ассирии, Древней Армении, Палестине. Его любили древние греки и римляне, скифы, кельты, галлы, германцы, славяне. Пиво варилось на всех континентах. Из ячменя, пшеницы, риса, проса, бамбука, кукурузы, чечевицы.
       Но в чехах пиво нашло своих самых преданных поклонников. Оно для них - божественный напиток, бальзам. И не просто напиток, а "жидкий хлеб". Чехи всегда предпочитали пиво вину. Слагали ему гимны.
       Сын трактирщика, ставший классиком чешской литературы, Ян Неруда (1834-91) в своем шутливом эссе "Почему пивная пена белая?" по красочности языка мог бы посоперничать с поэтами Востока: "Кто не оценит этот восторженный взгляд на запотевшую кружку с прозрачным, как хрусталь, напитком ?! Какое зрелище представляет собою это золото пенящегося нектара, это воздушное облако, нежное, как легкие кружева?! Как глубоко и безошибочно проникаешь в это безукоризненное сочетание всех оттенков аромата! Вкушаешь гармонию букета из самых разных благоуханий, составляющих в совокупности тот неповторимый аромат, который сулит безграничное наслаждение. Будто в минуты полного доверия вдыхаешь запах пропитанных солнцем волос своей возлюбленной... Пиво - это свадьба хмеля с солодом, а тихоня-пена - их прекрасная подружка в белом одеянии..."
       "Больше всего полицейских на улицах, - свидетельствует наш современник из Болгарии, - я видел не Первого мая и не в ноябре 89-го года, а накануне повышения цен на пиво в 1984-ом. Время работы ресторанов и пивных было продолжено. Чехи пили до отпада. Салфетка на кране "У Коцоура" появилась только в половине первого ночи. Печальный факт подорожания пива вылился в праздник, за которым полиция внимательно следила, не посягая на территорию питейных заведений".
       "Если Маркс утверждал, что вся история человечества состоит только из классовых битв, заканчивающихся революциями, - иронично замечает другой наш современник, чех, - то по крайней мере на территории моей страны история чаще всего выражалась в борьбе за стабилизацию цен пива, за его качество и за народное самоосознание".
       "Так в шесть часов вечера после войны?" - прощаясь, договариваются между собой о встрече бравый солдат Швейк и сапер Водичка. И место встречи хорошо знакомо каждому из них как чеху: "У Калиха".
       "Господа" - это нечто вроде Академии?" - спрашивает герой полузабытой пьесы Карела Сабины.
      
    Несколько лет назад в пражском ресторане "Форманка" состоялась литературоведческая и культурно-историческая конференция на тему "Господы" и пиво в чешском обществе". Организатором выступил Институт чешской литературы Академии наук. В конференции участвовали филологи, историки культуры, исто- рики и теоретики литературы, психоаналитики, музыковеды, писатели, общественные деятели, зарубежные богемисты. Выступления ученых составили книгу под тем же названием, что и конференция. На страницах этого академического (!) издания анали- зируется феномен пива, проникшего во все сферы чешского общества. Речь идет о "трактирной субкультуре", о пиве, как явлении культуры и национальном напитке.
      
       Прежде, чем пиво стало тем, чем оно стало, ему пришлось еще несколько веков довольствоваться жизнью Золушки. Символика средневековой духовной культуры связывалась с вином, отождествлявшимся с кровью Христа. Своей победе пиво обязано, во-первых, как уже отмечалось, уникальному качеству чешского хмеля, во-вторых, высокому профессионализму пивоваров, пере- дающемуся из поколения в поколение, в-третьих, патриотическому чувству народа ("Умеем!")
       Католическая церковь устами своих пап Павла V и Бенедикта XVI благословила пиво как природный дар, приносящий телесное здоровье и охрану душе ( при умеренном потреблении !) И первое время пиво имели право варить только монастыри и королевские города. При монастырях чаще всего открывались и корчмы. Рыцари и феодалы, в чьих замках господствовало вино, сначала относились к пиву, как к "низкому" напитку, производство и продажа которого оскорбляет их гербы и репутацию. Но когда они, вслед за церковью, поняли, сколько могут заработать, от их заносчивости не осталось и следа.
       "Господы", "гостинцы", корчмы, трактиры, шинки, рестораны, кабаки, таверны (в чешском языке можно насчитать около сорока синонимов для литературного и сленгового обозначения таких заведений разного уровня и комфорта) росли, как грибы. С одной стороны, они образовали "сеть общественного питания", обслуживая купцов, возчиков, путников, деловой люд, бродячих актеров и музыкантов, с другой, притягивали местное население, искавшее новостей, общения, отдыха. "Господы" выполняли роль нынешних "средств массовой информации". Там можно было встретить людей из разных социальных групп, узнать свежие известия, пришедшие из дальних краев и принесенные соседями, услышать забредшего скрипача, увидеть клоуна, кукольника, экзотического зверя или птицу, сыграть в карты. В трактире шла торговля всякой всячиной: иголками, нитками, кружевами, лентами. Заглядывали разносчики со своими "колониальными" товарами, предлагая фрукты из жарких стран, финики, инжир, орехи в сахаре...
       . Пиво на столе, которое можно тянуть часами, располагало к общению. Незнакомые вскоре становились знакомыми. Пиво пили не ради утоления жажды: оно приобретало важную общественную функцию, становилось средством коммуникации. Дома пиво невкусное. Вкус оно приобретает только в "господе", где царит веселье, где время летит, где наслаждаются вкус, зрение и слух. "Трактир - наша единственная связующая нить, - отмечал в более поздние времена писатель Витезслав Галек. - Кто не ходит в трактир, тот у нас не существует". "Трактир, - вторил ему коллега Ладислав Квис, - любимейший приют чешских душечек".
       В трактир несли свои радости и печали. Реальный случай в жизни рассказчика становился фактом его биографии лишь тогда, когда был поведан, выслушан, прокомментирован всеми участниками разговора, когда каждая его деталь обсуждена со всех сторон и ей дана оценка. Язык был прост и естествен, язык народа. Пиво успокаивало, снижало социальные перегородки, стеснительным и неуверенным в себе придавало отвагу, снимало чувство неполноценности у "самоедов", раскрепощало фантазию.
       Конечно, свою общественную функцию пиво могло выполнять лишь в условиях, когда "господы" доступны всем слоям населения, независимо от того, кто где жил и какими средствами распоагал. От цены пива зависели настроение и стабильность общества. Посещение "господы" никогда не было событием, которое "можно себе позволить". Оно стало обыденностью, реальностью каждодневной жизни.
       О количестве трактиров дает представление карта Южной Чехии 1589 года. На ней нанесено 550 заведений, образующих густую сеть. В какой бы точке области путник ни оказался, ближайшая "господа", где он мог получить еду и кружку пива, находилась от него не далее, чем в десяти километрах. В городе каждый восьмой дом был официально разрешенным шинком, в мелких городках - каждый одиннадцатый, в деревнях - каждый тринадцатый. В Тржебони, центре одного из тогдашних княжеств, в гости зазывал каждый третий дом.
       Обычно центральное место в "господе" занимал длинный стол с лавками по бокам. В передней части сидела благородная публика, а ближе к выходу и по углам рассаживался люд победнее, случайные путники. Двери были открыты всем: и грабителю, и вору, и проститутке. Были завсегдатаи, которые облюбовывали какой-то один трактир и ходили в него годами. Собирались и по цеховому признаку: мясники, возчики, ремесленники, студенты. Каждый цех веселился по-своему, понимал и ценил свои шутки, любил свою музыку и танцы. Пели в трактирах обычно под гитару или гармонь. Песни зачастую диктовало время: народные, ярмарочные, военные, политические, патриотические, сентиментальные романсы, шлягеры...
       .
       Если "господа", образно говоря, совмещала в себе храм, парламент, клуб, университет, неудивительно, что в ней за кружкой пива рождались новые идеи, гражданские инициативы.
       Патриотизм не был для чехов пустым словом. Страна веками оказывалась составной частью обширных империй, и национальное самосознание чувствовало себя ущемленным. Было время, когда на улице обращение к постороннему человеку на чешском языке расценивалось, как оскорбление или бескультурье. На чешском общалось "простонародье". В аристократических салонах говорили по-немецки, пили вино и кофе.
       Патриоты стремились превратить трактир в демократическое пространство, где к официанту и соседу по столу можно было обратиться по-чешски, не заботясь об этикете. Проявление патриотизма выражалось также в соответствующих церемониалах, к ко торым относились и питье пива, как символа чешского напитка, и исполнение "пивных" песен, отмеченных юмором и похвалами содержимому кружки, прославляющих хорошее настроение и дружбу в застолье: "Если бы пивушко умерло, что бы от нас, братцы, осталось? Плакали бы все, плакала бы вся Чехия, свет был бы не мил. Пивушко - наша песня..."
       Частью патриотического движения, особенно во второй половине 19-го и в начале 20-го века, был сбор добровольных пожертвований на строительство национальных объектов культуры. На мелкие монетки, которые не составляли богатства для рядового посетителя "господы", заглянувшего на кружку пива, но в изоби- лии стекались со всей чешской земли, были построены Национальный театр и Национальный музей в Праге.
       Благородные страницы в истории пива, повествующие о разного рода пожертвованиях, писались и прежде. Обычай потчевать пивом на Рождество существовал издавна. В Йиндржихувом Градце, например, с 15 века княжеский замок раздавал на Пасху пиво, медовую кашу, хлеб и по полдинара. Таких даров готовилось на пять тысяч человек. Позднее сладкую кашу заменил пивной суп с пряностями, заправленный медом и маковым маслом.
       В 19-ом столетии трактир сосредотачивает в себе и литературную жизнь. Писатели часто выбирают себе "господы" поблизости от жилища и по своему вкусу. Обычно они предпочитают заведения в центре Праги, удобные, солидные, уютные, отмеченные своеобразием и особым идиллическим настроением. Тут они не только столуются, беседуют друг с другом о событиях в поли- тике и культуре, но и находят новые сюжеты и новых героев. В беллетристике и публицистике Яна Неруды находим около сорока пражских трактиров, не считая кофеен и винных кабачков. Поклонник богемы, гурман и бонвиван, Неруда всю жизнь был завсегдатаем "господ", о чем свидетельствуют его "Пражские картинки", "Картинки в ночном свете", "Из старых трактиров", "Арабески", "Малостранские повести"... Источником вдохновения писателю был многоликий мир пражских рестораций, от богатых заведений до рабочих танцзалов и бедных кабачков, напоминающих корчмы, описанные Эженом Сю в "Парижских тайнах".
       Названия многих пражских "господ" вызывают сегодня у каждого более менее образованного чеха богатые культурные ассоциации. По этим знаменитым "господам" и кофейням легко составить карту чешской культуры, назвать славные имена писателей, актеров, певцов, музыкантов, художников.
       Представить себе творчество Ярослава Гашека без вдохновляющей его атмосферы пражской богемы, ведущей свою бурную жизнь в ресторанах, трактирах, пивных, просто невозможно. Но наступило уже первое десятилетие 20-го века. Пришедшее поколение в выборе "господ" руководствовалось иными мотивами. Настроенное революционно а зачастую анархистски, склонявшееся к интернационализму и космополитизму, оно презирало упорядоченность "мещанского" общества и вело себя оппозиционно к нему. Своеобразие и волшебство чешской "господы" не привлекали его. Важнее была полная свобода пить и развлекаться, а для этого годились простецкие трактирчики и пивные на тогдашней периферии Праги: в Жижкове, Виноградах... Множатся кабаре. Царит атмосфера бурлеска, шутовства, фарса...
       Друг Гашека, беллетрист и переводчик Зденек Кудей, двадцатидвухлетним уехал в Германию, там удача в игорном доме подарила ему билет в Америку, он отправился в Нью-Йорк. Шесть лет жил жизнью бродяги, вернулся на родину. Свои впечатления об авторе Швейка и свои скитания с ним по средней и западной Чехии, читай: по средне- и западночешским трактирам, Кудей позднее, уже после смерти друга, описал в форме юмористических путевых заметок, вышедших в нескольких книгах.
       На начало 20-го века, перед первой мировой войной, приходится бурный расцвет общественной жизни, которая не представляла себе лучшего места, чем "господа". В каждом ресторане, не только пражском, но и провинциальном, собирались все мыслимые и немыслимые братства, общества, объединения, кружки, общины, ассоциации, альянсы, профессиональные союзы. Кружки, увенчанные белой пеной, поднимались в поддержку пивоварения, земледелия, промыслов, ремесел, за благо народа и его славные традиции. Обществам присваивались громкие названия, в том числе имена легендарных и исторических героев: "Жижка", "Пржемысл", "Отакар", "Либуше", "Чешский лев". Союз творческой интеллигенции, душой которого был писатель Якуб Арбес, именовался "Махабхарата". Собирались бывшие военные, спортсмены, студенты, рабочие, ремесленники... Назначались регулярные дни и часы встреч, определялся порядок заседаний. Политические партии обсуждали свои программы и тактику предвыборной борьбы.
       Как это происходило, пародировал Ярослав Гашек. Из биографии писателя известно его увлечение анархизмом, которое быстро улетучилось, особенно после того, как за участие в демонстрации он угодил на месяц в тюрьму. Гашек "организовал" с друзьями "партию умеренного прогресса в рамках закона" со своей "программой", с "исполнительным комитетом" и "гимном". Сам он был выдвинут "кандидатом в депутаты парламента", произносил речи, лозунги, призывы в манере, напоминавшей выступление в кабаре. Собрание "партии" происходили в ресторане "Кравин" ("Коровник"), полном народу. По словам участника, в восемь часов вечера присутствующие исполняли гимн "Встал миллион кандидатов", после чего начиналось собрание с соблюдением всех формальностей и с представлением кандидата. Гашек подавал себя в самом благоприятном свете, как лучшего претендента на парламентское кресло, давал кучу обещаний, развенчивал соперников. Импровизации писателя с перерывами продолжались по нескольку часов. Он перескакивал с темы на тему, ратовал за борьбу с алкоголизмом, вставал на защиту животных, суфражисток и чешской кухни, призывал к отмене платы в общественных уборных и к открыванию дверей в домах ночными сторожами. Попутно издевался над политической фразеологией, повторяя речевые штампы ораторов и журналистов и часто доводя мысль до абсурда....
       Политическая жизнь в чешских ресторанах своеобразно проявилась во времена коммунистического режима. Принужденная держать язык за зубами, публика выражала свои гражданские чувства, отлучаясь в туалет: "Советы - домой!", "В жопу - социализм!", "Брежнев - кретин!", "Да здравствуют США!". Иногда сравнивались старые и новые оккупанты: "Гитлер был дерьмо, но мяса давал полтора кило". Чтобы ограничить "вражеские диверсии", использовали две меры: обкладывали стенки туалета кафелем до самого потолка или держали наготове ведра с известью или белилами.
       А тем временем чешские интеллектуалы, которым удалось эмигрировать, дебатировали и пили пиво в венском ресторанчике Йржи Хмела, называвшемся "Nachtasil" ("Ночлежка").
      
       Представляя феномен пива в чешском обществе, было бы несправедливо умолчать о его теневой стороне. Да, в умеренном количестве напиток этот полезен и благотворен . (Много можно было бы рассказать на темы "Пиво и кухня", "Пиво и медицина".) Идей, манифестов, открытий, звучных поэтических строк, родившихся рядом с белой шапочкой пены, не счесть. А сколько смелых решений было принято, сколько благородных поступков последовало за ними!
       Но три процента алкоголя в десятиградусном пиве, помноженные на количество кружек, которым потерян счет, - и результат может оказаться грустным! Патриоты, превозносившие символический "славянский напиток" и "господу", не могли избежать горькой саморефлексии, понимая, что активность способна в пиве раствориться, что нравственность может дать осечку, что важную проблему легко на время "утопить", но не решить. Приятная беседа может превратиться в пьяный треп, спор перерасти в потасовку. Для слабых, мало на что в жизни способных, кружка пива - доступное средство удалиться в бесплодные фантазии.
       Князь Бретислав еще в 11-ом веке ввел закон, по которому пьяниц сажали в тюрьму и штрафовали. Ян Жижка приравнивал пьяниц к лгунам, ворам, грабителям, развратникам и прелюбодеям. Хотя от пива не отказывался вовсе, признавая, что оно поднимает воинский дух. Только не все его подчиненные знали меру. А во время грабежей дорывались до вина, а то и до "коржалки" (горелки). Иногда устраивали набеги исключительно ради выпивки, после побед пьянствовали. Большинство гуситов должно было, однако, вернуться к пиву, тем более, что оно стоило в семь-десять раз дешевле.
       Пиво всегда было главным напитком солдата. В захваченных городах войско опустошало все бочки до дна. Без обильной раздачи дармового пива не обходилась вербовка рекрутов. Когда молодой парень приходил в себя, отпечаток его пальца "в знак согласия" уже красовался, где положено, а его самого как новобранца везли в полк.
       По старым чешским обычаям пиво пили "по половинке" и "по порядку". "По половинке" означало, что первый пил полкружки, второй допивал. Потом поступали наоборот. "По порядку" значило на общий счет, потом складывались. Был способ, когда начинали с малых кувшинчиков, переходя ко все более вместительным. Иногда бросали кость, она и решала, в какой очередности и сколько пить. "Проба на ноготь" состояла в том, что выпивали жбан до дна, а последнюю каплю выливали на ноготь и слизывали. Если хозяин корчмы верил гостю, оставшемуся без денег, мог налить ему в долг, но делал зарубку, это называлось "пить на топор".
       Студенты пили, стоя на стуле, на столе, сидя и лежа на полу, через руку, через ногу, не держа кружку рукой.... Когда был введен грегорианский календарь (1584 год), народ, особенно деревенский, не мог взять в толк, куда делись десять дней, прожитых без пива, и кинулись наверстывать упущенное. Из-за великой любви к чешскому пиву пострадал великий датский астроном Тихо Браге, служивший последний период своей жизни при дворе короля Рудольфа II в Праге. Спор с земляком закончился дуэлью, стоившей астроному уха и носа, каковые пришлось заменить протезами из золота и серебра.
       "Кто чехом хочет быти, по-чешски должен пити", - пелось в старой застольной песне. Пить по-чешски - пить пиво. Тысячелетняя история этого напитка на земле, лежащей в самом центре Европы, позволяет сделать исключительно важный вывод: пиво не сделало из чехов пьяную нацию. Недавние опросы обществен- ного мнения подтверждают: лишь несколько процентов населения обеспокоено угрозой пьянства.
       Алкоголизм всегда антиэстетичен и неразборчив. Культура потребления пива наоборот выработала множество ритуалов, традиций, привычек. Знатоки уверяют: у одного сорта пива разный вкус, пьете ли вы из жбана, из кружки или из высокого тонкостенного бокала. Для каждого сорта пива, обладающего своими вкусовыми особенностями и ароматом, должна быть своя посуда. Чем больше солода в пиве, тем стекло должно быть толще, чем пиво тощее, тем выше и уже выбирается бокал, в котором оно покажет себя наилучшим образом. Высокий и стройный тонкостенный сосуд, иногда слегка пузатый, лучше всего удерживает типичный легкий сладковатый аромат. Переохлажденное пиво "закрыто", вкус его беден, летучие вещества, дающие аромат, выде- ляются плохо... Гурманы пили пиво каждого сорта в определенной ресторации: пльзеньское - "У Коцоура", "Будвар" - "У Медвидков", "Смиховское" - "У двух сердец"...
      
       Будучи в Праге, Ференц Лист попросил своих чешских друзей показать ему какую-нибудь гуситскую песню. Друзья растерялись, ни одна не приходила на память. Отчаявшись, они выдали за гуситскую популярную современную песенку "Утешаемся сладкой надеждой", которую трактирная публика обожала, будучи в подпитии: "Подружимся, покуражимся, подеремся, напьемся, подружимся, напьемся и снова подеремся!" Не подозревая подвоха, Лист опубликовал ноты, сопроводив их примечанием: "Гуситский текст на старочешском в переводе на немецкий".
      

    "... ДАБЫ РЫБАМИ И ВОДАМИ ИЗОБИЛОВАЛО"

      
       Весной на этом озере стоит такой гвалт, что собеседника рядом с вами почти не слышно. Чайки. Перезимовав где-то на Гибралтаре, они вернулись сюда строить гнезда и выводить потомство. Условия - лучше не придумаешь. Мелководье, насквозь прогретое, многочисленные поросшие травой и кустарником островки. Здесь не только чайки, но и уточки разных пород, помельче и покрупнее, которые демонстрируют свое роскошное многоцветное оперение. Все это кишит, движется, плывет, ныряет, машет крыльями, перелетает с места на место, кричит и крякает во все горло. Но чаек больше всего, тысячи белых птиц ярко выделяются на фоне голубой, небесного цвета, воды и светло-зеленых островков.
       Вы идете по широкой аллее, окаймленной могучими дубами, им по нескольку сот лет. Птичий базар - справа, а слева - другое озеро, более глубокое, облюбованное лебедями и цаплями. Лебеди держатся небольшими стаями, спокойны и уверенны в себе. Гуляющие горожане, родители с детьми, парочки и одиночки их не тронут... Кончается одно озеро, начинается другое. Группа озер...
       Трудно передать обаяние этого пейзажа, для Чехии очень характерного, сочетающего воду, небо и зелень. Но первому удивлению, эстетическому, приходят на смену новые и новые по мере того, как вы узнаете о том, что вековые аллеи, по которым вы идете, на самом деле - земляные плотины, что обширные водные пространства справа и слева - и не озера вовсе, а пруды, по-чешски "рыбники", что все они - деяния рук человеческих и им по меньшей мере лет пятьсот, и что перед вами - феномен, в остальной части Европы и даже в мире в таких масштабах не существующий..
      
       На городском плане Чешских Будеевиц голубых пятен разной величины и формы - более сорока. Особенно много их в северо-западной части. Там и "Домин" с его чаечным базаром, и "Черныш" со стаями лебедей, и множество других. Голубые жилки соединяют голубые пятна в цепочки. Вода перетекает из одного "рыбника" в другой, потом в третий... Некоторые голубые жилки, идущие к "рыбнику", появляются вдруг, из ничего. Вылазки на природу подсказали: прежде чем голубые жилки появились на карте, потребовались усилия многих, сперва едва заметных, сливающихся друг с другом ручейков, журчащих в полях, лугах, вдоль дорог, после таянья снега и после дождей. Веками текут эти воды так, как было велено человеком, он продолжает о них заботиться и сегодня.
       Чехия - в основном страна гор, хотя и невысоких, страна с мягким влажным климатом, благоприятным для земледелия. Как всякая небольшая страна, она должна была с умом распорядиться тем, чем владела. А были у нее и болота, и неплодородные почвы, и скалистые грунты, и реки, грозящие наводнениями. Как использовать неровный ландшафт? Что делать с землей, от которой мало проку? Можно ли ослабить силы стихий?
      
       Когда и где был построен первый в Чехии "рыбник", никто от- ветить не сможет. Письменные источники эту тайну не приоткрывают: летописцев куда больше интересовали жизнеописания святых да военные победы королей. Самые ранние сообщения относятся к 10-11 векам. Чаще всего о "рыбниках" упоминают монастыри, перечисляя свои приобретения. Со второй половины 14 века известий о постройке "рыбников" появляется все больше. Совершенствуется строительная техника, улучшаются экономи- ческие условия. В эпоху Карела IV, например, большие средства давало государство, повелевая строить "рыбники" и городам, и феодалам, и церквам, "дабы королевство наше рыбами и водами изобиловало".
       Высказано много предположений о том, почему обитатели здешних мест так широко занялись рыбным промыслом. Во-первых, у Чехии не было выхода к морю, в низинах нет озер, реки небольшие, рыбой небогатые. Оппоненты, правда, возражают: морской рыбы во все времена привозилось достаточно, предло- ожение превышало спрос. Во-вторых, потребностью в постной пище, диктуемой церковными предписаниями; отсюда утвержде- ние, что "рыбники" первыми стали строить монастыри. Монахи приходили сюда из Западной и Южной Европы, осваивали земли, поросшие лесом, и, скорее всего, были знакомы с рыбоводством. Это серьезный аргумент. В-третьих, и это, по мнению многих, главное - качество рыбы. Не какая-нибудь рыба, а хорошая рыба, отличная рыба! Предпочтение уже тысячу лет отдается карпу. И в слово "рыбник" всегда вкладывался один смысл: место для раз- ведения карпа.
       Напомним, культурные виды карпа были выведены независи- мо друг от друга в Китае и в Юго-Западной Европе. В Китае - более двух тысяч лет назад, в Европе - позднее, по всей вероят-ности, на среднем и нижнем Дунае. Отсюда это искусство поза-имствовали римляне. Если верить тому, что великая империя па-ла из-за их страсти к роскоши, разврата и гурманства, то, как знать, может быть, и карп, будучи деликатесом в римской кухне, тоже сыграл какую-то разрушительную роль?!
       Карп - лучшая рыба для искусственного разведения: любит спокойную прогретую воду, хорошо размножается и набирает вес, удобен для лова и перевозки. В природных условиях Чехии можно легко разводить и линя, и леща, и судака, и окуня, и щуку, и гольца. В 16 веке появляются форелевые "рыбники". Но карп неизменно держит лидерство.
       Любопытен рассказ Яна Дубравиуса, автора самой знаменитой книги о чешских прудах. Остановившись на постоялом дворе в Инсбруке, он заказал трактирщику на обед форель. "Трактирщик отвечал: "Коль желаете рыбу, тотчас принесу вам ту, что вкуснее форели". И тут же подал карпа, привезенного из Чехии, взахлеб расхваливая его, сравнивая то с венецианской озерной форелью, то с форелью рейнской. Я не возражал, ибо речь его была во славу моих соотечественников, но попросил, чтобы карпа оставил на завтра, а сегодня на обед подал форель. Трактирщик выслушал меня и подал на обед форель, а на ужин карпа. Когда мы стали рассчитываться, за карпа взял дороже, чем за форель".
      
       Если ехать из Чешских Будеевиц на север, по сторонам дороги будут сменять друг друга "рыбники", а впереди, то появляясь, то исчезая, будет приближаться большой белый замок, вросший в лесистую скалу. Это Глубока над Влтавой. Нынешний вид, в духе романтической готики по образцу английского Виндзора, замок приобрел во второй половине 19 века. Но крепость тут стояла, кажется, испокон веков. Замок много раз менял облик и владельцев. В 1490 году он в качестве залога перешел к Вилему из Пернштейна. Самый богатый феодал того времени был замечательным предпринимателем, главным образом в рыбном промысле. Перед тем, как появиться в Южной Чехии, Вилем уже прославился постройкой крупных "рыбников" на Полабских землях, близ Пардубице. Теперь он развернул такую же неутомимую деятельность в Глубоке, создавая целые системы прудов. Когда его спрашивали, какое хозяйство, по его мнению, самое прибыльное, отвечал: "То, которое изобилует "рыбниками". Могу заключить пари с кем угодно, - добавлял он, - что продажей рыбы можно заработать куда больше, чем продажей сена, ячменя или овощей. Добавьте к этому, что "рыбники" не требуют от вас столько труда и средств, сколько другие области хозяйства, и что на них меньше влияет плохая погода..."
      
       "Рыбничная лихорадка" захватила все области Чехии. "Рыбники" бросились строить все: города, монастыри, мелкие и крупные феодальные поместья. Тот, у кого не было "рыбника", завидовал тому, у кого он уже был, и торопился побыстрее построить свой. Построив первый, второй, третий, строил соответственно второй, третий, четвертый. Все хотели быстро разбогатеть. Предварительно подсчитывали барыши, которые будет приносить "рыбник", и как скоро окупятся затраты на его строительство. Если владелец поместья не мог справиться с этой работой силами своих служащих и подданных, приглашал строительную артель. Появились мастера, для которых строительство прудов стало профессией. Инструмент у землемеров был простейший - диоптр для определения будущей запруды и затопляемой площади.
       Самый тяжелый труд выпадал на долю землекопов. Они вели кочевую жизнь, переходя вместе с мастерами на новое строительство, ютились вместе с семьями во временных, наскоро поставленных хижинах. Мастера заботились о своей репутации, запасались рекомендательными письмами. Мастеров знали и нередко приглашали издалека. Способные работники со временем сами становились мастерами.
       В строительных артелях могли оказаться люди разные, порою с сомнительным прошлым и дурными умыслами. Порядки царили строгие и бескомпромиссные. С ворами артель расправлялась сама, не прибегая к помощи властей и судов. Провинившиеся или не выдержавшие тяжести труда часто собирались в шайки и разбойничали на дорогах. За это им грозила виселица.
       Чем привлекало простой люд строительство "рыбников", так это хорошим заработком. В начале 16 века он мог достигать 1,5-2 грошей в день, мастера получали по 3-4. Вчетверо больше, чем на сельскохозяйственных работах. Чтобы представить себе, много это или мало: курица стоила один грош, шестьдесят яиц - два гроша, гусь - три. Летом, когда день был длиннее, зарабатывали больше, весной и осенью меньше, зимой не зарабатывали ничего.
       Техника была примитивная: у землекопов - кирка, лопата, деревянная тачка с передним колесом, у плотников - топор да пила двуручная. Тем ошеломительнее темпы, тем фантастичнее результаты! В течение последней четверти 15-го века и первой четверти 16-го, т.е. за 50 лет, было построено 25 тысяч "рыбников"! Если вычесть четыре зимних месяца, когда работы не велись, получается в среднем два "рыбника" в день!
       Благодаря накопленному хозяйственному опыту продуктивность "рыбников" в 15-16 веках выросла настолько, что они, по существу, превратились в настоящие предприятия. Была принята трехступенчатая система производства: в маленьком прудике вы-ращивали мальков, в среднем - рыбную молодь, а в большом - товарную рыбу.
       Технические, хозяйственные и экономические знания в области строительства и эксплуатации "рыбников" были обобщены на страницах ряда книг, написанных и опубликованных в то время.
       Вилем из Пернштейна тщательно записывал все, что было связано с разведением рыбы. Получилась целая книга, которую в 1525 году издал его сын Войтех. Несколько глав было посвящено рыбоводству и в книге Яна Бритвина, вышедшей пятнадцатью годами позже. Но самым прославленным автором стал Ян Дубравиус, чей рассказ о карпе, оказавшемся дороже форели, мы уже знаем. Человек исключительно образованный, прекрасно владев-ший латынью и греческим, теолог, удостоившийся в Италии титула доктора церковного права, Ян Дубравиус закончил свою карьеру епископом в Оломоуце. Более чем преуспевал он и в хозяйственных делах, умножая богатства церкви. Рыбоводство знал досконально. Сочинение "О рыбниках" писал на латыни в 1535-40 годах. Состоит из пяти книг и сорока пяти глав. Читается, как практическое руководство. Вот названия некоторых глав: "Об основании плотины и ее последующем возведении", "Какая древесина больше годится на вал", "О подаче воды в "рыбники", "О труде рыбовода", "О кормах для карпа". Первым изданием книга вышла в свет в 1547 году во Вроцлаве. С тех пор она много раз переводилась и переиздавалась в Цюрихе, Нюрнберге, Лондоне, Кракове, Вене, Праге, получив признание по всей Европе. Книга не устарела до сих пор. Научное издание ее в 1953 году осуществила Чехословацкая Академия наук.
      
       Среди многих славных имен, оставшихся в истории строительства чешских "рыбников", надо по крайней мере назвать еще два: Штепанек Нетолицкий и Якуб Крчин из Елчан.
       Штепанек был родом из Нетолиц в Южной Чехии. Родители - крепостные. Работа и успех принесли ему свободу. Ему повезло со временем: в самом конце 15-го века владельцы Тржебоньского княжества, представлявшие одну из ветвей могучего феодального рода Рожмберков, начали строительство самой крупной системы "рыбников" в Южной Чехии, и Штепанек смог реализовать их намерения. Его известность была настолько широка, что другие города и княжества наперебой звали его строить новые "рыбники" на своих землях. За верную службу Штепанек был щедро одарен полями, лугами, садами и, конечно же, "рыбниками". Из казны Рожмберков ему каждый год платили столько же, сколько бургграфу. "Рыбники" Штепанека Нетолицкого славились не столько размерами, сколько продуктивностью и прибыльностью. Только в Тржебоньском княжестве после его смерти в 1539 году их осталось 46, в том числе 9 крупных.
       Якуб Крчин из Елчан был человеком крутого характера и железной воли. Родом из обедневших дворян, он не имел возможности закончить учение в Пражском университете, что не помешало ему уверенно подниматься по служебной лестнице. Уже в двадцать шесть лет она привела его в Чешский Крумлов, резиденцию Рожмберков. Через год он стал бургграфом, а через семь достиг самого высокого поста: был определен управляющим всех рожмберкских княжеств, включая Тржебоньское, где и смог наконец осуществить свои честолюбивые планы, начало которым положил строительством "рыбников" на крумловских землях.
       Первым крупным достижением его в Тржебони стал "рыбник" "Свет" (1571 г.), он и сегодня плещет своими водами почти у самой крепостной стены города. Ради длинной и высокой плотины Крчин снес целое предместье, чем посеял большое недовольство как среди пострадавших, так и среди прочих горожан. Властолюбие, упрямство, жесткость в обращении с подчиненными симпатий к нему не вызывали. Когда же Крчин в духе своего времени попытал счастья в алхимии, молва приписала ему связь с дьяволом. Словно поддерживая эту репутацию, Крчин затевал предприятия, одно грандиознее другого, а в 1584 году приступил к главному делу своей жизни - строительству самого большого в Чехии "рыбника" "Рожмберк", в честь рода, которому преданно служил. Чтобы исключить наводнения, приносимые рекой Лужнице, воды ее, минуя "Рожмберк", перебросил в реку Нежарку. Прорытый канал под названием "Новая река" протянулся на 14 километров. Работы длились шесть лет. Было перемещено 750 тысяч куб. метров грунта и затоплено 100 гектаров.
       Жизненным девизом Крчина было любимое изречение Юлия Цезаря "Festina lente" ("Торопись медленно"). Но над входом в крепость, которую Крчин выстроил себе на пороге пятидесятилетия, он выбил только первое слово. Медленно или быстро, но спешил он всю жизнь.
       "Рыбник" "Рожмберк" оказался последним в золотом веке чешского рыбоводства. Считалось, что все земли, которые годились под "рыбники", были исчерпаны, все "рыбники", которые можно было построить, построены. А "Рожмберк" остался не столько образцом целесообразного и выгодного вложения средств, сколько памятником могучему феодальному роду и - заодно - воле и энергии его строителя. О Якубе Крчине эта поэтическая строка: "Воды чешские неустанно поют твою славу..." .
       С далеких времен рукотворные озера украшают чешские земли. Называть их "прудами" как-то язык не поворачивается: уж больно велики! Благодаря "рыбникам" удалось защищаться от наводнений, осушить болотистые участки земли и использовать их для земледелия. "Рыбники" изменили флору и фауну целых регионов. Птицы, которые когда-то летели в иные края, теперь гнездятся здесь. "Рыбники" улучшают экологию. Уже в наши времена на "рыбниках" оборудованы зоны отдыха, купания, спорта. И не забудем самое главное: "рыбники" - это рыба.
       В жаркие летние дни, ближе к вечеру, "рыбники" как будто кипят. Кажется, что их обитатели - карпы, амуры, толстолобики - так радуются жизни и прекрасной погоде, что пускаются в пляс, выныривая из своей стихии и шумно плюхаясь обратно. Специалисты прозаичнее в своих объяснениях: карп, хотя и вегетариа- нец, не прочь полакомиться комарами и мошками, летающими над водой...
       Зимой и летом хозяйственная жизнь "рыбника" не бросается в глаза. Обращают на себя внимание лишь некоторые детали: металлическая лодка у плотины - на цепочке и на замке; поблизости от нее - дощатый, потемневший от дождей сарай да крашеный металлический контейнер с коническим горлом внизу, возвышающийся башенкой как раз над кромкой берега. Зимой, когда пруды замерзают, можно увидеть полосу пробитого льда полуметровой ширины и несколько десятков метров длиной, а на мостках у полыньи - день и ночь тарахтящий моторчик, обогащающий "рыбник" кислородом.
       Только весной, в марте-апреле, да осенью, в октябре-ноябре, часть "рыбников" меняет свой привычный облик. Из них выпускают воду. Обнажается темное илистое дно (кстати, отличное удобрение для полей!), рабочие в длинных, по пояс, резиновых сапогах вооружаются неводами и большими сачками. На берегу появляются вместительные чаны с водой и другой необходимый инвентарь. Эта картина вряд ли существенно изменилась за последние века.
       Раньше рыбу обычно продавали на месте лова мерами (весы появились гораздо позже) или переносили в садки, устроенные поблизости. Возили в бочках. Дорога через горы Шумавы из Южной Чехии вела в Австрию, Баварию, Италию. На запад, в Германию, путь из Чешских Будеевиц через Писек и Пльзень вел в пограничный город Хеб, и дорога именовалась "рыбной". Там, где можно было использовать реки, рыбу часто провозили на плотах. В них оставляли отверстия, в которых крепили деревянные садки. В северном направлении южночешские карпы путе-шествовали по Влтаве до Праги, а потом по Эльбе до самого Гамбурга.
       А куда теперь?
      
       Пан инженер Йозеф Хмел интеллигентен, свеж, выглядит очень молодо, несмотря на все свои сорок с чем-то. И в прямом и в переносном смысле - в форме. Элегантная зеленая форма для инженеров и техников рыбного хозяйства прекрасно сидит на его ладной стройной фигуре, свидетельствующей заодно и об отличной спортивной форме. Первую форму можно носить, а можно и снять, но в ней удобнее выполнять свои обязанности. А они об- ширны. Уже год руководит одним из крупнейших в Чехии рыбных хозяйств в Глубоке над Влтавой, которое расположилось недалеко от подножья скалы, увенчанной белокаменным готическим замком.
       После традиционного вопроса "Кофе или чай?" пан Хмел охотно поведал о себе: отец - лесничий, брат тоже пошел по стопам отца, а сам он еще мальчишкой пропадал на "рыбниках". В Чехии есть разные учебные заведения для подготовки специалистов рыбного хозяйства, от училищ и профессиональных средних школ, готовящих соответственно рабочих и техников, до университетов. Пан Хмел закончил земледельческий факультет Южно-чешского университета в Чешских Будеевицах по специальности "рыбное хозяйство". Работать начинал в Полабье на исторических рыбниках Вилема из Пернштейна, потом служил в Тржебони на рыбниках Штепанека Нетолицкого и Якуба Крчина, опыт приобрел солидный, ему и обязан сегодня положением. В хозяйстве 2700 гектаров прудов. В этом году выловили 1300 тонн рыбы.
       - Это много или мало? Увеличилась ли продуктивность "рыбников" за время их существования?
       - Конечно, раз в десять. Раньше рыба росла медленнее, кормилась хуже, часто тем, что сама находила в "рыбнике". Теперь ее откармливают так же, как свиней. Дают чистое зерно: ячмень, жито, пшеницу. Карп растет три - пять лет, в среднем - четыре года: от икринки до товарного веса. Первые два года - в неболь-шом "рыбнике", последующие два - в крупном...Рост зависит от многих факторов: от кормежки, от погоды, от количества рыбы в "рыбнике", от "состава населения" в нем, все перечислить невозможно. Эта труднопредсказуемость хозяйственных результатов, побуждающая рыбовода к творческому поиску, принадлежит, по словам пана Хмела, к числу главных достоинств профессии, предопределивших когда-то его выбор. Действительно, не учти, например, того обстоятельства, что амуры и толстолобики нахально объедают скромнягу-карпа, и успех уже не тот. А посему карпы составляют более 90 % "населения" рыбника...
       Искусства вырастить рыбу еще мало, требуется искусство ее продать.
       - Глубока всегда ориентировалась на экспорт, - продолжает пан Хмел, - 70 % нашего карпа идет за границу. Ситуация каждый год меняется. Предложений получаем много, но все хотят купить подешевле. Мы выжидаем, и они тоже выжидают, буквально до последних дней...
       "Последние дни" - это начало и середина декабря, до Рождества. А Рождество без рождественского карпа в Европе не мыслимо. И хотя здесь, в Чехии, живую рыбу можно купить в любое время года, декабрьские дни неповторимы. На улицах и перекрестках появляются огромные серебристые чаны с кишащими в воде карпами. Продавцы в резиновых фартуках бойко орудуют сачками, ножами и колотушками. Стрелки весов мечутся по шкале... Зарубежные поставщики чешского карпа принимают в эти дни окончательное решение. Тяжелые грузовые автомобили с живой рыбой на борту пересекают государственные границы...
       - А какие страны покупают сегодня Вашу продукцию?
       - Германия, Австрия, Югославия, Италия, Франция, Бельгия, Голландия, Венгрия.
       - Значит, таких прудов, как в Чехии, у них нет?
       - Такие пруды есть. Есть в восточной Германии, под Берлином, есть в Венгрии, в Австрии, в Хорватии. Но они занимают небольшие области. В таком количестве, как в Чехии, нет нигде. ...Традиционная особенность чешских "рыбников" состоит в том, что воду из них можно выпускать... Приехали к нам как-то французы, увидели наш Бездрев... Ну хорошо, говорят, рыбу вы в нем вырастили, а как вы ее достаете? Им на удивление, что у каждого "рыбника" есть труба...
       Справка: Бездрев - второй по величине "рыбник" Чехии, в километре от Глубоки. Площадь 520 гектаров. Построен в 1492 году. С тридцатых годов служит также для отдыха и спорта.
      
       Осенью наряду с сообщениями о политических баталиях в прессе появилось и такое: после спуска воды в одном из "рыбников" снова объявился сом Албин. Этого белого сома вылавливают уже который раз, взвешивают и выдерживают в садке до тех пор, пока его родной пруд не наполнится водой. Знаменитость весит уже 36 килограммов. Это не так много: здешние сомы нагуливали и по 50, и по 80, достигая в длину человеческого роста. Но сом-альбинос, по мнению специалистов, к долгожителям не принадлежит. Шансы у него, однако, еще есть. Все будет зависеть от того, какая жизнь ожидает его в новом тысячелетии.

    МНОГОЛИКИЙ ВИФЛЕЕМ

      
       Как самую большую достопримечательность музея в Йин-држихуом Градце вам непременно продемонстрируют "Крызовы яслички", или "вифлеем", построенный городской знаменитостью, чулочным мастером Томашем Крызой (1838-1918). Но прежде чем рассказать об этом уникальном памятнике народного творчества, уместно познакомить читателя с "вифлеемами" вооб-ще, с их ролью и традициями в западной христианской культуре.
      
       Название "вифлеем" происходит от одноименного города, в котором, напомним, согласно евангелию, родился Иисус Христос. Прийти сюда из Назарета Марию и Иосифа вынудила объявленная римскими властями перепись населения: следовало прибыть по месту исконного проживания своего рода. Бездомных супругов никто у себя не приютил, "в гостинице не было места", и они устроились в хлеву, где Мария и родила младенца. Положила его в ясли. Ангелы известили мир о рождении Бога, и поклониться ему первыми с ближайших пастбищ пришли пастухи.
       Матфей упоминает и о приходе мудрецов, магов с Востока. Дорогу к колыбели Иисуса им указала звезда. Мудрецы принесли в дар золото, ладан и благовонное масло - миро.
       Более поздние источники вносят в эту сцену множество подробностей. В хлеву появляются осел и вол. Число мудрецов с трех-четырех возрастает до двенадцати-четырнадцати, но в кон-це концов останавливается на троих - по числу даров. Позднее, под влиянием византийского искусства, мудрецы превращаются в королей, обретают короны, пышные одежды и имена: Мельхиор, Каспар и Валтасар. Каждый получает определенный возраст, каждый представляет одну из человеческих рас. Неоднозначным было и место рождения: иногда - дощатый хлев, иногда - пещера, иногда - хлев внутри пещеры.
      
       Христианство, как известно, долго подвергалось гонениям. День 25 декабря, отмечаемый как Рождество Христово, был установлен только в 354 г. решением папы Либериуса, который воспользовался древним языческим праздником зимнего солнцеворота. Немного раньше появилось и первое изображение сцены рождения Христа - фреска в катакомбах св. Присциллы. Какое место займет эта тема в изобразительном искусстве последующих веков, вплоть до нашего времени, хорошо известно. Менее знакома история появления "вифлеемов".
       С 9 века евангелие в костелах стало преподноситься в форме игры, театрального представления. Текст читался как бы по ролям. Он обрастал дополнительными деталями, легендами, фольклором, мистическими историями, содействовавшими развитию нового взгляда на вифлеемское событие.
       Внес свою лепту и знаменитый христианский проповедник Франциск Ассизский. Возвращаясь от папы из Рима через итальянскую Умбрию, он устроил в Щедрый вечер, 24 декабря 1223 года, праздник Рождества. В лесу, неподалеку от деревеньки Грецца, нашел пещерку, поставил в ней ясли, наполненные сеном, велел привести осла и вола, чтобы выглядело все так, как ему расказывали во время его паломничества в Святую землю и Вифлеем. К яслям позвал священника, который в полночь отслужил мессу. Франциск ему ассистировал. Биограф и друг проповедника отмечал, что последний при чтении библейских текстов тянул гласные, подражая блеянью барашка, стоящего перед яслями.
       Народ, собравшийся из окрестных деревень и городков, встретил праздник с восторгом. Это был "вифлеем", можно сказать, "живой", на живой природе. Но он натолкнул на мысль о создании "вифлеемов" как предметов искусства. Полвека спустя после праздника в Грецце, получившего, кстати, широкое распространение, в Италии появился первый построенный "вифлеем", прообраз всех последующих и нынешних, вошедших в жизнь христианского мира наравне с алтарями, изображавшими рождение Христа в формах пластического искусства.
       Многовековая притягательность "вифлеемов" - в их наглядности и восприимчивости всеми слоями населения, они приближают то далекое событие к каждому человеку, который становится как бы непосредственным свидетелем и участником его, принужденным задуматься о духовном смысле изображенной сцены, наконец, "вифлеемы" вносят в праздник Рождества поэтическую, почти сказочную атмосферу.
      
       История "вифлеемов" в Центральной Европе начинается в 1560 г., в Праге. К этому времени уже началось паломничество чехов в Святую землю. "Вифлеемы" строятся повсеместно как в костелах и монастырях, так и в небольших часовнях, они украшают интерьеры богатых городских и сельских домов. У высшего духовенства, знати, государственных особ "вифлеем" входит в моду, становится предметом гордости, соперничества, его демонстрируют друг другу, его дарят в знак личного уважения и признательности. Мода распространяется на Италию, Испанию, Пор- тугалию, Германию.
       Искусство "вифлеема" не стоит на месте. Сначала он принимает форму изящного ларца с дверцами, украшенными резьбой и живописью, потом перестает стеснять себя пространственными рамками, увеличивается в размерах, усложняется в композиции, приобретает более хитроумную конструкцию.
       Мастера, давно вышедшие за пределы строгого евангельского сюжета, придумывают новые и новые детали и жанровые сценки, обильно черпая впечатления из окружающей их жизни. Статичные фигуры заменяются подвижными, способными принимать разные положения: стоять, сидеть, кланяться. Искусные мастера вырезают из различных пород дерева торсы, лица, руки, ноги. На основе анатомических знаний моделируют даже суставы, так что человеческие фигуры принимают совершенно естественные позы. На головах - настоящие человеческие волосы. Передвигая фигурки, а их - десятки, нередко ростом с человека, можно менять рождественские сцены, как в театре, проигрывая новые сюжеты, подсказанные фантазией.
       В работу шло не только дерево, но и глина, гипс, папье-маше. Все раскрашивалось. На отделку брали золото, серебро, драгоценные камни, редкие дорогие ткани с вышивками. Известно, что супруга неаполитанского короля Карла Бурбонского годами придумывала и шила одежды для вифлеемских фигурок. Ткани пропитывали водой с растворенным в ней клеем, они становились жесткими и выглядели, как вырезанные и раскрашенные.
       Со второй половины 18 века в костелах появляется новый тип "вифлеема". Фигуры рисуют на деревянных досках и вырезают, так что их можно переставлять. Примером композиции рождественской сцены может служить один из тогдашних "вифлеемов". В нем 30 фигур, наименьшая - высотой 13 см, наибольшая - полметра. Хлев с дощатой крышей. Младенец Иисус в яслях, устланных мхом. Над ним - деревянная фигурка ангела с белой лентой, несущей надпись: "Gloria in excelsis" ("Слава в вышних"). С одной стороны - коленопреклоненная Мария, с другой - св. Иосиф. Вокруг них три короля, трое девушек, одна - с рождественской булкой, другая - с корзиной фруктов на голове, третья - с корзиной в руке. Слуга, ведущий коня. Два наемных солдата. Негры с тюрбанами на головах. Два молодых пастуха. Крестьянин с но- шей на спине. Пастух с барашком, склонившийся перед яслями. Двенадцать овец. Пять коз. На заднем плане - высокие дома и башня, на которой стоит ночной сторож.
       Искусство барокко привнесло в "вифлеемы" столько фантазии, что строгий евангельский сюжет почти в ней растворился. Вместо того, чтобы рождать благоговение в душе зрителя, "вифлеемы" некоторыми своими сценками забавляли и веселили. Император Священной Римской империи Иосиф II, хотя и был просвещенным монархом, не мог стерпеть такого кощунства и запретил в 1782 году выставлять на Рождество церковные "вифлеемы". Подобные меры были приняты и в других странах Европы. "Вифлеемы" из костелов выдворили.
       Любопытно, что к этому времени существовала уже целая ремесленная отрасль, специализировавшаяся на изготовлении "ясличек". Множество мастеров - художников, резчиков, столяров, плотников, умельцев, искусных в лепке, золочении, шитье - оста- лись без заказов.
       Но, как это часто бывает, результаты запретов оказались нео-жиданными: "вифлеемы" из костелов перешли в дома и в прямом и в переносном смысле. Народ не хотел расставаться с "ясличками". Тот, кому не досталось церковных, приобретал себе в дом небольшие и недорогие, а за отсутствием средств строил сам из любого попавшегося под руку материала. Фигурки уменьшились, а то и вовсе стали миниатюрными. Все чаще делались из бумаги.
       Вне церковных канонов и правил народный умелец куда свободнее выражал свои представления об обстоятельствах рождения Христа. Он переносил давнее и далекое событие в близкое и хорошо знакомое ему пространство, оживлял его привычными жанровыми сценками, одевал фигурки в народные костюмы, какие носил сам, изображал местные предметы быта, орудия труда, музыкальные инструменты. В "ясличках" поселились мельники, сапожники, трубочисты, кузнецы, музыканты, рыбаки, швеи, охотники, торговцы, стражники, цыгане, пехотинцы, драгуны. А в "ясличках", смастеренных в местах горных промыслов, появились шахтеры в парадных формах с рудничными лампами в руках.
       Были "вифлеемы", содержавшие до тысячи фигурок! Можно представить себе интерес, который проявляли к ним в последующее время этнографы! Именно тогда вифлеем превратился в подлинно народное искусство, живущее и сегодня. Оно передавалось из поколения в поколение: были целые деревни мастеров "вифлеема". Масштабы изготовления "ясличек" в Чехии и Словакии не имели себе равных в остальных областях Европы.
       Запрет Иосифа II постепенно терял силу, и уже в первой трети 19 века "вифлеемы" возвращаются в костелы. Возрождаются ма-стерские резчиков по дереву, которые со временем, уже в начале нашего века, становятся солидными фирмами, производившими "яслички". Одновременно со старыми материалами и технологиями появляются новые. Фигурки прессуют, лепят, отливают в формах, вырезают, куют. Можно увидеть "яслички" из фарфора, стекла, керамики, бумажной массы, белого и подкрашенного воска, хлебного и пряничного теста, олова, железа, угля, соломы, камыша, кукурузных кочанов. Фантазия не знает предела...
      
       В Чехию приходит "золотой век" "вифлеема".
       Три Йозефа - Пробошт, Капуциан и Фримл - изготовляют в Тржебеховицах под Оребом "вифлеем", который 70 лет спустя представлял чешское народное искусство на Всемирной выставке в Монреале (1967). Пятьдесят искусно вырезанных фигур этих "ясличек" движутся посредством трехсот пар деревянных зубчатых колес, валов и других элементов передачи..
       К "вифлеемам" обращаются знаменитые художники. Новый тип "ясличек", так называемый "бумажный", появляется благодаря повышению качества типографской печати. Дешев. Картинки и фигурки просто вырезают из бумаги. Славный Миколаш Алеш, украсивший своими работами Национальный театр в Праге, создал "вифлеем" из 88 раскрашенных рисунков людей, животных, деревьев, цветов, трав. Город Вифлеем выглядит у него, как средневековая крепость. Фигурки одеты в народные костюмы - чешские, моравские, силезские. А Йозеф Лада, без чьих иллю- страций не обходится ни одно издание "Бравого солдата Швейка", облек фигурки своего "вифлеема" в повседневную сельскую одежду конца 19 века.
       Среди многочисленных бумажных "вифлеемов" 20 века упомянем еще скаутские. Все фигурки там - в скаутских формах, даже некоторые животные экипированы под скаутов. Исключение составляет Святое семейство в длинных одеяниях, правда, не в традиционном хлеву, а в настоящем индейском вигваме. И вифлеемская звезда заменена скаутской лилией, дополненной хвостом кометы. В другом скаутском "вифлееме" Святое семейство представлено в воинском стане, под надписью "Скаут - друг всех людей доброй воли". Новорожденному Иисусу играет скаутская капелла, а поклониться ему приехали скауты-мудрецы на верблюдах и слонах.
      
       Сегодняшний мир "вифлеема" также богат и многообразен. Нет ни одной страны Западной Европы, где "вифлеемы" не были бы представлены в многочисленных костелах, музеях, частных домах. Первенство держит Италия, на втором месте - Германия, на третьем - Австрия.
       Искусство "вифлеема", естественно, не ограничивается Евро-пой. Оно распространилось по всему миру, вместе с распростра-нением христианства, приобретая яркий местный колорит. У ин-дейцев Аризоны "яслички" подобны их традиционному жилищу, а короли преподносят в подарок Иисусу бирюзу, серебро и кукурузную муку. В Заире фигурки "вифлеема" изготовляют из эбе-нового дерева. В Танзании Святое Семейство окружают слоны, антилопы и верблюды. Христиане Индии и Тайланда не могли не привести в свои "вифлеемы" священную индийскую корову...
       Первое общество друзей "вифлеема", собравшее как творцов, так и поклонников этого народного искусства, появилось в Бава-рии в 1917 году. А в 1953-ем был учрежден Всемирный союз дру-зей "вифлеема" с центром в Риме, объединяющий несколько де-сятков организаций в Европе, Африке, Латинской Америке и со-трудничающий с аналогичными организациями США, Канады, стран Азии..
       В чешском Обществе друзей "вифлеема" - 300 членов, пред-ставленных и коллективами, и частными лицами.
      
       А теперь пришло время возвратиться в Йиндржихув Градец и осмотреть "яслички" Томаша Крызы, самые большие в Чехии.
       Молоденькая девушка-экскурсовод приводит нашу группу на второй этаж музея, в зал, где выставлено творение мастера. Крыза родился и жил в городе с богатыми "вифлеемскими" традициями: первое известие о здешнем "вифлееме" относится к 1579 году. Увидав мальчишкой "яслички" столяра Новотного, Томаш решил, что у него будут не хуже. Чулочных дел мастер, предприниматель, он мог отдаваться своему увлечению только вечерами и в праздники. И посвятил ему всю свою жизнь.
       Архитектура "ясличек" состоит из деревянной рамы, несущей "пейзаж" из бумаги и картона. Дома в основном бумажные, частично из липового дерева. Крыза использовал стекло, зеркала, жесть. Во дворце Ирода - сервиз из миниатюрного фарфора. Пошли в ход и материалы, оказавшиеся у мастера под руками: катушки от ниток, детали прялок и других инструментов.
       Вифлеем занимает площадь 60 кв. метров, населяют его 1756 фигурок людей и животных, из них 156 движущихся - посредством цепей, кожаных ремней, вертикальных и горизонтальных ше-стеренок, колесиков, валов. Часть фигурок перемещается на бес-конечных лентах и очень правдоподобно шевелит головой, рука-ми, ногами. Деревянные части фигурок связаны проволокой. По-крытый тканью остов фигурки мастер погружал в разогретую бу-мажную массу. После охлаждения даже самые мелкие детали со-храняли форму. Потом фигурки раскрашивались. Весь сложный и хитроумный механизм "ясличек" приводился в движение вруч-ную. Это было под силу даже семилетнему ребенку.
       Вифлеем был представлен публике в 1894 году на промышлен- ной выставке, проходившей в городе, и имел громкий успех. "Яслички" намеревались показать на этнографической выставке в Праге, но перевезти и установить их заново не решились. После смерти мастера "вифлеем" перешел к сыну Яну, который заме-нил ручной привод электрическим и добавил электроосвещение. В 1935 году он подарил отцовскую работу городскому музею.
       Девушка-экскурсовод нажимает кнопку, и "яслички" приходят в движение. Рассматривать их можно очень долго. Это целый мир в миниатюре. Яркий, веселый, насыщенный, праздничный. Шеве-лятся и движутся не только фигурки. Машет крыльями ветряная мельница. Вращается водяное колесо. Фонтан действует, как нас-тоящий... Жизнь кипит во всем своем многообразии. И в центре внимания, конечно, евангельский сюжет: рождение Христа.
      
       Предрождественская атмосфера в Чехии начинает ощущаться задолго до праздника.
       Уже за месяц - полтора хозяйки, изощряясь в изобретатель-ности, пекут десятки видов печенья, которое вслед за традици-онным карпом должно украсить праздничный стол и которого хватит надолго и для себя, и для гостей. Это так же серьезно и ответственно, как рождественские подарки родным и близким (самые крупные расходы в году!), положенные под "стромечек" (т.е. под елку) в гостиной или в детской.
       И это при том, что чехи в абсолютном большинстве своем - атеисты: согласно последней переписи 2001 года к верующим отнесли себя всего несколько процентов населения.
       Но отмечать Пасху и особенно Рождество, как чисто семейное торжество - вековая народная традиция. Приподнятое настрое-ние, праздничная толчея в магазинах и на ярмарках, красочных и ярких, заполнивших площади, беспрерывно льющаяся музыка, огромные иллюминированные елки возле ратуш и светящиеся гирлянды лампочек на улицах, богатые программы концертов популярных певцов, музыкантов, мастеров эстрады, а также хо-ровой музыки, веночки из хвои, украшенные стеклянными коло-кольчиками и перевитые красными сверкающими ленточками - на дверях особняков и квартир, товары с рождественской сим-воликой и живописные "вифлеемы" на поздравительных открыт-ках, на витринах, в музеях, в костелах, изображающие "Иежиш-ка" (Иисусика) в яслях, и Марию, и овечек, и трех королей, при-несших дары, - все это ужасно всех умиляет и завораживает, как сказка...
      
      
      

    ШУМАВА: "ЗОЛОТЫЕ ТРОПЫ" ИСТОРИИ

      
       Поезд Чешские Будеевицы - Линц отправлялся в пять утра.
       Железнодорожный вагон первого класса носил имя "Ганнибал". Правда, он напоминал скорее вместительный крытый экипаж: за большим окном в дверце и окнами поменьше по ее бокам виднелись лица занявших свои места пассажиров. Но колеса экипажа в самом деле опирались на рельсы, хотя и деревянные, обитые сверху железной полосой. Во время движения колеса гремели и постукивали на стыках, как и положено любым вагонным колесам. Только вместо частого и шумного дыхания паровой машины и звонких свистков в дремоту пассажиров врывался топот конских копыт да свист кнута. Возница восседал на передке, лошадь резво бежала между рельсами. Когда пассажиров было больше и прицеплялся вагон второго класса, впрягали две, цугом.
       Через каждые двадцать километров лошадей меняли. Встречные поезда, груженные чаще всего бочками с солью, реже углем и лесом, не доставляли серьезных хлопот, даже в отсутствие станции и запасной колеи. Пассажиры высыпали на свежий воздух, наблюдая, как выпрягают лошадей и сдвигают вагон с рельсов, чтобы пропустить грузовой состав. Обычно это бывал караван из тридцати шести вагонов или платформ, разделенных по три и тоже влекомых лошадьми. Стотридцатиметровая дистанция между ними предписывалась правилами движения.
       Но вот "Ганнибал" снова на колее. Путешествие продолжается. В полдень общество покидает свои насиженные места и садится обедать в станционном ресторане. К этому времени подходит встречный поезд Линц - Чешские Будеевицы, и за столом нередко оказываются старые друзья, знакомые, сослуживцы. Приятное общение через час прервется, и пассажиры поедут дальше. В семь часов вечера поезда прибудут к месту назначения, оставив за собою по 128 километров пути. Фантастическая скорость! В два раза быстрее, чем на почтовом дилижансе!
      
       Чешская земля окружена горами. На юге и юго-западе - Шумава и Новоградские, они не только отмечают границы, но и разделяют бассейны рек. По Чехии реки текут к северу, в сторону Балтики. За горами, в Австрии и Германии, на юг, в Дунай. Оказавшись на перекрестке торговых путей, Чехия искала возможности их удешевить. Идея соединить каналом Влтаву и Дунай роди- лась давно. Занимала еще Карела IV в 14 веке. Но план был по тем временам слишком дерзкий и дорогой и должен был подождать еще четыре столетия. В 1775 году лесной инженер Йозеф Розенауер спроектировал Шварценбергский канал, соединявший бассейны Влтавы и Дуная, для сплава древесины из малодоступных шумавских лесов. В последующие десятилетия канал был поэтапно построен и эксплуатировался до середины 20-го века. Общая длина его - более пятидесяти километров, включая полукилометровый туннель. Первое время по воде сплавляли поле-нья, шедшие до самой Вены, а позднее и двадцатиметровые бревна. Несмотря на блестящее инженерно-техническое решение, возможности канала были ограничены.
       В начале 19-го века проектом занялся Франтишек Йозеф Герстнер, прекрасный математик, физик, астроном, инженер. Оценив водный проект, как трудно осуществимый и нерентабельный, он предложил соединить Чехию с дунайской областью конной желе-зной дорогой, подобной той, которая уже существовала в Англии.
       Но как раз в это время на исторической сцене появляется Наполеон и превращает всю Европу в театр военных действий. Энергия созидания должна была повременить. Когда же конъюнктура снова стала благоприятной, Франтишеку Герстнеру пошел шестьдесят четвертый год. Для столь огромного предприятия он посчитал себя старым и предложил своего сына Франтишека Антонина, профессора геодезии в Вене. Герстнер-младший был человеком обширных знаний, огромной энергии и энтузиастом проекта своего отца, хотя время изменилось, и в Англии одерживал победы паровоз Стивенсона.
       Правда, противников паровоза оставалось еще много, даже в английском парламенте: депутаты предостерегали, что из-за грохота и лязга коровы перестанут доиться, а куры нестись, что птицы будут отравлены дымом, который закроет небо и погрузит землю во мрак. В Австрии противников паровоза было еще больше, тем более что Англия не спешила ни с кем делиться своими техническими новшествами. И Герстнеру волей-неволей пришлось строить дорогу на конной тяге. Посетив Англию, он обнаружил, что перед ним стоят более сложные технические проблемы: ведь его дорога прокладывалась по горной местности...
       В конце концов технические и финансовые трудности были преодолены, и в 1825 году развернулось строительство, на котором было занято около шести тысяч рабочих и тысячи лошадей.
       Герстнер-младший, властный, требовательный, твердый, не был любим подчиненными. Необходимость выбивать деньги на продолжение строительства ссорила его и с акционерами. После ряда стычек он вынужден был отступить., но унывать ему не пришлось. Приглашенный в Россию Николаем I, он построил железную дорогу между Петербургом и Царским Селом, первую в империи. Из тринадцати инженеров, работавших вместе с ним, было двенадцать чехов. Из России Герстнер уехал в Америку.
       А самую первую на европейском континенте железную дорогу между Чешскими Будеевицами и Линцем заканчивал двадцатидвухлетний Матиаш Шёнерер, бывший ученик и заместитель Герстнера. Первый на европейском континенте вокзал тоже был построен в Будеевицах. Дорога была торжественно открыта первого августа 1832 года. Строилась она только ради грузовых перевозок. От Будеевиц, где Влтава уже была способна нести суда, хотя и с малой осадкой, грузы переправлялись водным путем до Праги и дальше, по Эльбе, через всю Германию. Пассажирские поезда стали ходить четыре года спустя, с апреля по октябрь.
       Конка оказалась экономически выгодной. Лошадь тянула груз, в тридцать раз больший, чем по обычной дороге. Последний поезд прошел 12 декабря 1872 года, когда основная часть нынешней железнодорожной сети Чехии была уже проложена, и по ней ко- лесили сотни поездов на паровой тяге.
       Путешествия по конной железной дороге мы сегодня, увы, не совершим. Только в воображении. Но можно воспользоваться туристическим маршрутом и пройти пешочком по отдельным участкам трассы, где сохранились мосты, насыпи, сторожевые домики. Один из них - прямо в Будеевицах. Здесь же, в городе, и старый вокзал, и средневековый соляной склад, и зеленое здание у когда-то последних метров пути, где размещались конюшни и товарные склады. Теперь это комплекс технических памятников. А можно принять приглашение на "Шумавское лето с паровозами", предлагающее нам "ностальгические поездки по живописным уголкам Шумавы в историческом четырехвагонном поезде с паровозом, выпущенном в Праге Первым чешско-моравским локомотивостроительным заводом в 1901 году". Причем трех золотых, как на конке, платить не придется!
      
       Южная Чехия - край бесчисленных прудов-"рыбников", хвойных и лиственных лесов, торфяников, живописных гор, проре-занных речными каньонами, средневековых крепостей и замков, неповторимых городков со стройными башнями костелов и дере-вень с маленькими часовнями и старыми усадьбами в стиле ба-рокко... Карты и путеводители по этим замечательным местам содержат массу практической информации и всевозможных све-дений: географических, исторических, природоведческих, искус-ствоведческих... Маршрутов - великое множество. Научные, по-знавательные, спортивные. Пешие, водные, конные, велосипед-ные. На мотоциклах, на автобусах, на поездах... Но замечатель-нее всего - туристические карты. Их издает Клуб чешских турис-тов. Масштаб - 500 метров в одном сантиметре. Всего их - 97. Они покрывают всю территорию Чехии. В основу их легли воен-ные карты, более сорока лет засекреченные министерством обо-роны. На картах прекрасно виден рельеф местности, лесные про-секи и полевые тропы, хутора, природные достопримечательнос-ти, реки и речушки, мостики и масса других подробностей. А главное, через все карты тянутся синие, красные, желтые и зеле-ные ниточки, то пересекающиеся, то сходящиеся вместе, то раз-бегающиеся по сторонам. Это туристические маршруты.
       Ходить по таким картам - одно удовольствие. Заблудиться не-возможно. Маршруты нанесены не только на карты, но и на мест-ность, в виде значков. Белые ленточки сверху и снизу, а между ними - цветная: синяя, красная, желтая или зеленая, того же цве-та, что и на карте. Ленточки вас ведут. На стволе сосны или бе-резы, на электрическом столбе, на углу дома, на заборе, через не-сколько десятков метров - она обязательно бросится вам в глаза. Минули одну, ищите следующую, она вот-вот появится. Или вы-нырнет такого же цвета стрелка: сворачивайте!
       Значки доведут вас до перекрестка, куда приходит еще один маршрут, а может быть, и несколько. На столбе - указатели: куда по какой метке придете и как далеко шагать. Найдя на обратной стороне карты описание пункта, в который вы направляетесь, прочтете и о том, что вас ждет. Проголодались - зайдете в ресто-ранчик. Выбор будет всегда, независимо от толщины кошелька.
      
       Жажда бродить, узнавать, смотреть - для человека естествен-на. Удовлетворить эту жажду, позаботиться о путнике, сделать туризм доступным и массовым - этим здесь занимаются давно.
       Известный писатель-юморист Вацлав Лацина в воспоминаниях о своей юности, которая пришлась на 20-е годы, писал: "Туризм был страстью повсеместной: в бесчисленные походы отправля-лись то к истокам Влтавы, то на гору Боубин, то по гребням Шу-мавы...Обозначенные маршруты соединялись друг с другом, сто-ронились дорог, петляли, но не утомляли, а в конце дня вас всег-да ждал ночлег. Клуб туристов располагал сетью студенческих ночлежек по всей республике, в каждом мало-мальски значимом населенном пункте был по крайней мере один большой школь-ный класс, где все лето держали сенники, а нередко - и железные кровати с большим запасом грубошерстных одеял, всем этим мо-жно было воспользоваться за 1,20 кроны...Клуб туристов ежего-дно издавал свой справочник, по оттиску печати на титульном листе превращавшийся в членскую книжку. Справочник кроме того был другом и советчиком в походе: предостерегал от алко-голя, учил оказывать первую помощь и рекомендовал погружать руки по локти в холодную воду, чтобы ослабить чувство жаж-ды...Каждая школьная сторожиха охотно выдавала за одну крону чашку кофе с внушительной краюхой хлеба, так что в продолжи-тельных походах чувствительнее всего были траты на поезд; ав-тобусное сообщение развивалось медленно, да и легковых авто-мобилей не было столько, чтобы рассчитывать на автостоп".
       Самая старая смотровая площадка в Чехии, в виде каменной башни, построена на вершине горы Клеть (1083 м), на Шумаве, в 1825 году. В ясную погоду отсюда видны Альпы. К каменной башне пристроили туристическую хату. Чешскобудеевицкое на-селение отправлялось сюда на воскресные прогулки.
       Организованный туризм возник позднее, на переломе 19-20 веков, с созданием в 1893 году Клуба чешских туристов. Тогда и начались прокладка маршрутов через интересные и памятные ме-ста, нанесение знаков, стрелок, указателей, измерение расстоя-ний, организация туристских баз, издание цветных карт с обозна-ченными маршрутами и памятниками природы, истории, культу-ры, архитектуры. Клуб ставил своей целью охрану этих памятни-ков, проводил лекции и беседы, организовывал выставки и похо-ды, вовлекал в свою работу энтузиастов.
      
       В чем бродяга-турист может быть абсолютно уверен - он не попадет туда, где "не ступала нога человека". Скорее фантазию его может подогревать мысль, что он идет по земле очень древ-ней, хоженной-перехоженной, езженной-переезженной, похоро-нившей не одну цивилизацию и не один народ.
       Примитивные каменные орудия, найденные здесь археолога-ми, насчитывают 250 тысяч лет. В течение четырех веков, еще до нашей эры, на этой земле жили кельты. Их сменили германские племена, обитавшие здесь во времена Римской империи. Вели-кое переселение народов завершилось в шестом веке приходом славян.
      
       С солью Чехии не повезло: в недрах земли ее нет. А потребля-ли ее много, особенно в давние времена: ведь соль была единст-венным консервантом при заготовке пищи на зиму. Соль залега-ла в Альпах, о чем с гордостью сообщает нам о себе, например, город Зальцбург. В чешские земли соль шла из Пассау, по-чешки Пасова, живописного городка, построенного на слиянии трех рек - Дуная, Инна и Ильца, где почти смыкаются сегодня границы Австрии, Германии и Чехии. Попасть в Чехию из Пасова означа-ло перейти горы, перейти Шумаву.
       Экономическая история Шумавы началась во времена кельтов, где-то за пятьсот лет до нашей эры. Горы пугали непроходимы-ми дебрями, в которых водились медведи и волки. Но область постепенно осваивалась, заселялась, приходили колонисты, что-бы хозяйствовать на новых, еще не занятых землях. Прокладыва-лись новые тропы и дороги. К 13-14 векам их было более двад-цати, что свидетельствовало уже о существовании целой транс-портной сети. Самую большую славу снискала "золотая тропа", а из трех ветвей ее - та, что вела в город Прахатице. И хотя золото в Чехии добывалось, тропа получила свое название благодаря соли, торговля которой приносила "золотые" прибыли.
       Певец Шумавы, беллетрист Карел Клостерман писал в 1890 го-ду: "Перенесемся в те старые часы, когда бескрайнюю лесную глушь, на многие мили уходящую в обе стороны от тропы, про-низывали только звуки колокольчиков у навьюченных тяжелой поклажей лошадей. Представляя себе то время, не избежим, на-верное, чувства некоторой ностальгии. Тогда здесь властвовала буйная природа, тогда над величественным первозданным лесом торжествовали покой и мир".
       Но такой ли уж покой царил на самом деле? За год только че-рез Прахатице проходило около 3000 кубометров соли. Тысяча двести навьюченных лошадей в неделю. Небольшой арифмети-ческий подсчет (шесть рабочих дней: чешское слово "неделя", по-русски "воскресенье", подтверждает, что этот день - не для дел; десятичасовой рабочий день: в темное время не ездили) по-казывает: каждые три минуты у городских ворот появлялся но-вый торговый гость с лошадью, навьюченной или тянущей воз! Но приходили и приезжали не только возчики...
       Соль перевозили в бочках. Часто этим занимались крестьяне, как самостоятельные предприниматели или нанимавшиеся к оп-товикам. Ради безопасности возчики объединялись в караваны, сопровождаемые вооруженной охраной. Караваны ходили в те-чение всего года, но пик приходился на осень, когда заканчива-лись сельскохозяйственные работы и на соль обменивалось зерно нового урожая. Кроме зерна чехи вывозили солод, пиво, мед, хмель, горох, лен, сало, масло, сыр, рыбу, яйца, шерсть, кожу. Вывозили также скот, древесину, изделия ремесленников: стек-лянные, металлические, деревянные. И в Чехию помимо соли поставлялись металлы: медь, железо, олово; скобяные изделия: косы, лемеха, сохи; различное оружие; товары из Венеции: по-лотно, тонкое сукно, бумагу, стекло, зеркала, хлопок, мыло, вос-точные пряности, масла, шафран, тропические фрукты, вина...
       Осенью болотистые участки дорог подмерзали, облегчая пере-движение. Когда в горах выпадало много снега, товары возили на санях. В день караваны проходили по 25-30 километров, на этих расстояниях и стояли города, монастыри, сторожевые крепости и башни. Гостиницы и постоялые дворы давали возчикам и охране ночлег и ужин, а усталым лошадям - конюшни и корм.
       Города богатели на торговле и, стремясь выглядеть красивее, дабы привлекать новых купцов и гостей, застраивались роскош-ными домами. Городская казна не скупилась на ратушу и обще-ственные здания, а удачливый коммерсант не жалел средств на дворец, подчеркивающий его вес и положение в обществе.
       У каждого города было свое лицо. Эти средневековые города, нанизанные, как драгоценные каменья, на нити "золотых троп", до сегодняшних дней сохраняют свой живописный облик, уют и обаяние. В последние годы, после революции, их тщательно рес-таврируют, восстанавливают лепнину, стенные росписи, барелье-фы, скульптуры, выразительно раскрашивают, подчеркивая архи-тектуру. Центральные площади, застроенные двух-трех-четырех-этажными, узкими, обычно в три окна, домами со сводчатыми га-лереями в первом этаже, напоминают коробку конфет в ярких разноцветных обертках...
       Но жемчужиной Шумавы, а считалось, что и жемчужиной тог-дашней центральной Европы, были Прахатице. Город возник в начале 14 века. До наших дней на редкость хорошо сохранился комплекс позднеготических и ренессансных домов, окруженных крепостными стенами, бастионами и башнями с городскими во-ротами. Костел св. Якуба и ратуша - наиболее ценные городские ренессансные постройки в Чехии. Ратуша возведена при участии итальянских мастеров, ее фасад украшен богатыми росписями в технике сграфитто, запечатлевшими сюжеты на темы правосудия.
       Богатство Прахатиц, как и других городов, добывалось в жес-точайшей конкурентной борьбе, в нее вовлекались суды, высшие государственные сановники и короли. Права и привилегии при-ходили и уходили то повергая города в упадок, то принося им новый расцвет. В звездную пору Прахатице обладали исключи-тельным правом покупки соли в Пасове и продажи ее в Чехии и Моравии только со своих складов. Не допускался обхода города стороной. Любой товар обязательно предъявляли на таможне, и за него взималась пошлина, или мыто. У нарушителей арестовы-вали запряжку (лошадь и воз) и товар или облагали их высоким штрафом, шедшим на ремонт дорог и городских укреплений. Контрабандистов карали со всей строгостью.
       Трудно представить себе, что движение по "Золотой тропе" у Прахатиц регулировалось специальными правилами. На целых два километра протянулся настоящий дорожный узел с рядом перекрестков и соединительных ветвей. Дорога, которую веками топтало неисчислимое множество копыт и человеческих ног, ухо-дила в землю, превращалась в глубокую колею, сохранившую для археологов богатую коллекцию подков, гвоздей, деталей упряжи, боевых топоров, предметов обихода. Прахатицкий "транспорт-ный узел" состоял из шести колей, наибольшая достигала шести-метровой глубины и двухметровой ширины. Немудрено и заблу-диться было, особенно тем, кого застигала тьма, туман, низкие облака и снежные бури. Поэтому в десять часов вечера над окре-стностями Прахатиц разносился звон колокола. Одновременно это был знак тем, кто засиделся в трактире за кружкой пива: пора спать, завтра рабочий день!
       "Золотая тропа" несла жизнь обширным, соседствующим друг с другом государствам - Пасовскому епископству и Чешскому королевству. Шла не только торговля, шел обмен идеями, опытом, знаниями, культурой...
       Сегодня шумавские соляные дороги частично превратились в современные, покрытые асфальтом, частично используются как лесные дороги и туристские тропы, частично затерялись среди природы - лесов и полей. Их можно узнать по глубокой колее, иногда вымощенной старым позеленевшим камнем. Они ведут к развалинам замков и крепостей, древним мостам и бродам, путе-вым часовенкам и родникам. Они, к счастью, снова стали досту-пными для населения, для туризма. Открылась сеть пограничных переходов с Австрией и Германией. Закончилось абсурдное по-ложение, о котором вспоминает знаток "золотых троп" Шумавы Иржи Андреска: "Не было никакого желания заниматься истори-ей Шумавы в те времена, после 1950-го года, когда эти края великолепной природы в мирное время стали фронтовой зоной, "по-граничной полосой", где стреляли в людей и устраивали на них облавы, как на зверя... Словарь этого края содержал такие понятия, как "стража", "нарушитель", "инженерно-технический объект", "колючая проволока", "минное поле", "осветительная ракета", "служебные собаки", "сторожевая вышка", "автомат" и многие другие. Было бы интересно увидеть на бумаге цифры: в какую сумму обошелся этот сорокалетний фарс, а главное, скольких человеческих жизней стоил. Если бы ноябрьская революция 1989-го года не принесла ничего иного, кроме возможности снова ездить по своей земле, как все свободные, культурные люди, мне и этого было бы вполне достаточно на всю оставшуюся жизнь".
      
       Сегодня Клуб чешских туристов вместе с 37-ью туристическими организациями других европейских стран входит в Общество европейского туризма EWV (EuropДische Wandervereinigung) с центром в Саарбрюкене. Общество возникло в 1969 году и охватывает пешими туристическими трассами практически все европейские страны. Трассы связаны между собой, протяженность их около двадцати тысяч километров.
       В 1994 году Обществом торжественно открыта международная дальняя пешая трасса Е10, пересекающая и Южную Чехию: Пе-тербург -Хельсинки - Берлин - Прага - Чешские Будеевицы - Зальцбург - Больцано - Монако.
       Не одна ли это из "золотых троп" будущей Европы, обновленной и объединенной?!
      
      
      

    ПОЛУТОРАВЕКОВАЯ ИСТОРИЯ РУКОПИСЕЙ

    C БОЛЬШОЙ БУКВЫ

      
       Есть в чешском языке слова "рукопись" и "Рукопись". Первое, с маленькой буквы, никакого иного значения, кроме прямого, не имеет. Зато второе, с большой, сразу напомнит о захватывающей своим драматизмом истории, разыгравшейся на сцене чешской культуры. Истории с насыщенным конфликтами сюжетом и яр-кими героями.
      
       Во втором десятилетии 19 века образованная часть чешского общества, воодушевленная идеями национального возрождения, с восторгом приветствовала известия о находках старых перга-ментов с рукописными текстами на старочешском языке.
       Первый из них, называвшийся "Песнь Вышеградская", обнаружил в 1816 году молодой писатель, автор первого чешского исторического романа, талантливый поэт Йозеф Линда (1789- 1834). Обстоятельства находки удивляли, правда, не меньше, чем сама находка: по словам Линды, он вынул старочешский текст из книжного переплета, последний же подкладывал себе под ноги, сидя за письменным столом.
       Через год (но эта дата стала известна много лет спустя) в зам-ке Зелена Гора у Непомука нашлась вторая рукопись "Суд Либу-ше", получившая название "Зеленогорская" и заглавную букву (сокращенно RZ). Небольшая пергаментная тетрадка, датиру-емая 10 веком, в ноябре 1818 года пришла по почте в Чешский патриотический музей в Праге. На восьми страницах, в стихах, рассказывалось о легендарном споре из-за наследства между бра-тьями Хрудошем и Штяглавой, о княжне Либуше, рассудившей их, и о призвании первого Пршемысла на княжеский престол.
       Следующей находке суждено было стать самой крупной: 16 се-нтября 1817 года в костеле св. Иоанна Крестителя во Дворе Кра-лове над Лабой молодой ученый Вацлав Ганка обнаружил в пы-льном чулане вблизи хоров несколько старых пергаментов, руко-писное собрание старочешских стихов 14 века. Это небольшая тетрадка из 12 листов размером 12 на 8 см вкупе с еще двумя по-лосками пергамента содержала целых 14 стихотворений: шесть эпических, шесть лирических и два лироэпических. Уже сами на-звания источали аромат старины: "О битвах христиан с татара-ми", "О славном поединке", "О набеге поляков"... Небольшой размер тетрадки словно бы подсказывал: должна была принадле-жать даме. Кому? Скорее всего владелице Двора Кралова коро-леве Кунгуте, вдове Пршемысла Отокара II, павшего в 1278 году в битве на Моравском поле. Кто мог быть автором лирических песен? Возможно, любовник королевы, Завиш из Фалькенштей-на... Эта рукопись тоже была удостоена заглавной буквы и назва-ния "Краловедворская" (сокращенно RK)
       Еще год спустя обнаружилась четвертая рукопись, "Любовная песнь короля Вацлава".
       Замечательным было то, что все находки обладали исключи-тельной художественной ценностью. Современные поэты, жив-шие в стихии немецкого языка, еще достаточно робко осваивали выразительные средства родного чешского, а "Рукописи", осо-бенно "Краловедворская", демонстрировали высокую поэзию, яркую образность, словесную культуру. И так писали предки еще в средние века?!
       Принятые умами и сердцами просвещенной публики, "Рукопи-си" сыграли в национальном самосознании и в искусстве свою особую, неповторимую роль. Более того, чешское искусство 19 века вообще трудно себе представить без этих находок. "Рукопи-си" будили творческое воображение, вдохновляли писателей, ху-дожников, музыкантов. Без "Зеленогорской Рукописи" Сметана не создал бы свою "Либуше": либреттисты не только воспользо-вались сюжетом, но и позаимствовали целые фрагменты текста.
       Крупнейший чешский художник Йозеф Манес в 1856 году принял предложение издателя проиллюстрировать "Рукопись Краловедворскую". С большим энтузиазмом трудился несколько лет, нарушая поставленные ему сроки. Манес углубился в исто-рию и старое искусство, изучал неолитические молоты и бронзо-вые мечи, древние браслеты и пряжки, рисовал орнаменты, широ-ко используя в своих работах славянские фольклорные элементы. Заботясь о высоком качестве иллюстраций, художник пригласил лучших дрезденских и лейпцигских граверов по дереву. Работы Манеса стали образцом для новых поколений художников, очаро-ванных чешской героической стариной. Среди них были Мико-лаш Алеш, Йозеф Мыслбек, скульптор Антонин Вагнер.
       Когда на всенародные пожертвования был построен в Праге Национальный театр, Вагнер украсил его фасад фигурами мифи-ческих славянских героев, изваянных по рисункам Манеса. Зна-менитый цикл люнетов в фойе театра, представляющих баталь-ные сцены и певца Лумира, который под огромным дубом поет свою песнь и подает своим слушателям рукописные пергаменты, - это живописное воплощение "Рукописи Краловедворской", принадлежащее Миколашу Алешу и Франтишеку Женишеку.
       Сюжеты и события, о которых повествуют "Рукописи", вдох-новляли композиторов Антонина Дворжака и Зденека Фибиха, писателей Яна Неруду, Ярослава Врхлицкого, Юлиуса Зейера. Перечень имен, разумеется, может быть продолжен.
       Симфоническая поэма "Вышеград" из цикла Бедржиха Смета-ны "Моя родина" начинается мелодией, которую играет на ста-ринном музыкальном инструменте под названием "варыто" уже упомянутый выше певец Лумир. Первые четыре аккорда - это позывные чешского радио.
      
       Горячий прием, оказанный "Рукописям" несколькими поко-лениями творческой интеллигенции и патриотически настроен-ной общественностью, сопровождался, однако, постепенно разго-равшимся скандалом. И первое слово в нем принадлежало Йозе-фу Добровскому (1753-1829). Это - уникальная фигура чешского народного Возрождения, его духовный вождь в первом поколе-нии. Ученый-славист европейского масштаба, заложивший осно-вы чешского литературного языка, человек аналитического ума, фантастической работоспособности и необычайно широких инте-ресов, полиглот, владевший дюжиной языков, Добровский был непримиримым борцом за истину: "Доказательств, надежных до-казательств прошу, а не предположений. Доказательств, а не ри-торики"
       Если "Рукопись Краловедворская" подозрений у Добровского не вызвала, то к "Суду Либуше", т.е. к "Рукописи Зеленогорс-кой", он отнесся скептически. В 1824 году в печати появилась его статья "Литературный обман". Но согласиться с тем, что пе-ред ними подделка, патриоты не могли. Жизнь старого ученого до последних дней ее превратилась в ад. Многолетние друзья его возненавидели, он оказался в одиночестве. Стал "ренегатом", "старым дураком", "вредителем" и "предателем народа".
       Сомнения в подлинности находок тем временем множились. Что в первую очередь вызывало подозрения? Недостоверные ис-торические факты, понятия, словосочетания, обороты речи, не существовавшие в старочешском языке; употребление граммати-ческих форм времени, не бытовавших в то время и т.д.
       В 1837 году выразил недоверие к "Рукописям" венский сла-вист Бартоломей Копитар, к нему присоединились голоса других ученых. В 1857 году комиссия при Национальном музее, состо-явшая из специалистов, заново изучила пергаменты и признала два из них - "Любовную песнь короля Вацлава" и "Песнь Выше-градскую" - подделками. Об этом с грустью сообщал М. П. По-годину в Россию крупнейший историк славянских литератур и языков, автор знаменитых "Славянских древностей" Павел Ша-фаржик (1795-1861). Как и другой славный деятель чешского национального движения, историк и философ Франтишек Палац-кий, Шафаржик с молодости был влюблен в "Рукописи" и иск-ренне верил в их аутентичность.
       Профессор Пражского университета, исключительный знаток старочешского, Ян Гебауер в 1881 году сообщил своим студен-там, что, тщательно проанализировав обе "Рукописи", сомнева-ется в их подлинности настолько, что исключает из лекций о ста-рой чешской литературе и отвергает как источник при изучении старочешской грамматики.
       Спустя еще несколько лет разгорится особенно яростная бата-лия между защитниками "Рукописей" и их разоблачителями, сре-ди последних особенно активную роль сыграют, кроме упомяну-того Гебауера, основатель научной школы историографии Ярос-лав Голл, эстетик Отокар Гостинский и тридцатишестилетний философ, будущий первый президент Чехословацкой республики Томаш Масарик.
      
       Масарик не был зачинщиком спора. Переехав к этому времени из Вены в Прагу, он читал лекции в университете и выпускал на-учный журнал "Атенеум". Свою статью о результатах штудий "Рукописей" Ян Гебауер предложил редактору "Филологических листов", профессору Квичале, но последний, видимо, из осторож-ности, предложил напечатать ее у Масарика в "Атенеуме". Маса-рик согласился. Квичала обещал полную поддержку, однако, еди-номышленников предал, особенно, когда увидел, какая поднялась буря...
       Подробный рассказ о двухгодичной полемике, атаках, обвине-ниях, упреках, то ослабевавших, то набиравших новую силу, сос-тавил бы целую книжку. Поэтому, коротко. Статья Гебауера в масариковском "Атенеуме" вышла в феврале 1886 года. Воюю-щие разделились на два непримиримых лагеря. Защитники "Ру-кописей" сплотились вокруг "Народных листов" и месячника "Освета". Если борцы за истину изыскивали новые доказатель-ства и факты, указывали на языковые и грамматические наруше-ния норм старочешского языка (более тысячи, при том, что "Рукописи" содержали всего 6000 слов!), давали социологичес-кий, культурно-исторический, эстетический, палеографический анализы текста, то противная сторона, не имевшая серьезных ар-гументов, но одержимая слепой верой, стремилась представить своих оппонентов дилетантами, полагая, что читающая публика во всех тонкостях спора все равно не разберется.
       Масарик, по их словам, "относится к "Рукописям", как халтур-щик, прикасающийся к драгоценным фрескам не кистью живо-писца, а мастерком каменщика". Подобные выражения принад-лежали еще к самым мягким. Когда обстановка накалялась, соли-дные университетские профессора и журналисты, забыв о вежли-вости и приличиях, впадали в патриотическую истерию, не брез-гуя демагогией, бранью и политическими доносами. Любой, со-мневавшийся в истинности "Рукописей", сразу причислялся к "масариковской банде", становился "врагом народа, который по-сягает на его святыни", "геростратом, который должен быть выс-тавлен к позорному столбу, проклят и изолирован от общества". О самом Масарике писалось, что в нем нет ничего чешского, кро-ме имени и звания профессора чешского университета, его срав-нивали с гиеной, которая "пробралась в святой пантеон чешской культуры, чтобы глодать и уродовать кости самых прославлен-ных и лучших наших патриотов". "Какой народ вытерпел бы по-добные атаки на свою культуру?!"
       Поэтесса Элишка Красногорска опубликовала цикл стихотво-рений, утверждавших ее веру в подлинность старых текстов и от-метавших критику, как "лженауку", которая "в жгучие раны на-рода" вонзает "смертельный нож..."
      
       У кого-то может возникнуть вопрос: может быть, не стоило разрушать миф, который так льстил национальному самолюбию? Может быть, надо было сохранить его, как "святую ложь"?
       Ян Гебауер отвечал: "...сокрытие правды я считал преступле-нием перед наукой и чешским народом... Я обязан был высту-пить публично. Это моя обязанность - и научная, и служебная, как профессора университета, я давал присягу быть привержен-цем правды в науке". О. Гостинский характеризовал обстановку, побудившую его выступить: "...нетерпимость ликвидировала свободу слова и террором обеспечила монополию в пользу "Ру-кописей". Для Масарика, как философа, спор об аутентичности "Рукописей" имел огромное этическое значение. Этика не отде-лима от науки - это был его основной философский принцип. Этику он распространял и на политику. "Честь народа, - утвер-ждал ученый, - нуждается в знании правды; нравственнее при-знать заблуждение, чем его защищать, даже если в этом заблуж-дении находится весь народ".
       Борьба за правду обошлась Масарику недешево. Обещанную ему ординарную профессуру пришлось ждать еще десять лет. От своего грандиозного детища, многотомного научного словаря, го-товившегося под его редакцией в издательстве Яна Отто, отказал-ся сам, чтобы не загубить саму идею предприятия. И журнал "Атенеум", финансировавшийся тем же Яном Отто, должен был выпускать за свой счет.
       Баталии 1886-87 годов не поставили окончательной точки в споре, но вера в истинность "Рукописей" была сильно подорвана. В общей сложности спор продолжался полтора века. Закончился он после того, как в 1966-70 годах "Рукописи" прошли эксперти-зу в Пражском институте криминалистики. За палеографическим анализом последовал химический, пергаменты изучали под мик-роскопом, в рентгеновских, ультрафиолетовых, инфракрасных лучах...
      
       Если "Рукописи" фальшивые, то чья же это "работа"? За руку мошенника никто не схватил, в подделке никто не признался. Но подозреваемые были. И первых назвал тоже Йозеф Добровский.
       "Рукопись Зеленогорскую" принес ему, своему бывшему учи-телю, Вацлав Ганка, вместе с ним пришел и Йозеф Юнгман, поэт, переводчик, историк литературы, активный деятель националь-ного возрождения, в будущем ректор Пражского университета и автор монументального (пять томов!) чешско-немецкого словаря. "Рукопись эта, - писал позднее Добровский, - которую "будите-ли" сами составили, конечно, фальшивая, заново на старом пер-гаменте... написана, как я сразу из текста, едва его увидел, по-нял... Одного из этих господ, а то и обоих (Ганку и Юнгмана) я за сочинителей, а господина Линду за писаря держу..."
       Относительно Юнгмана Добровский все-таки ошибался: в спо-рах о происхождении "Рукописей" имя его среди подозреваемых никогда больше не появлялось. А вот Ганка... Горячий патриот, средний поэт, переводчик "Слова о полку Игореве", знаток чеш-ской грамматики, Вацлав Ганка (1791-1861) был страстным по-клонником старины и публикатором древних чешских рукописей, благо что они у него, как у пожизненного библиотекаря Нацио-нального музея, были под руками. Склонность к мошенничеству у Ганки замечали. В молодости он подделал аттестат и рекомен-дательное письмо Добровского, позднее оговаривал своего учите-ля, когда тот был уже мертв. Казалось бы, обнаружив "Рукопись Краловедворскую" в костеле св. Иоанна Крестителя, Ганка дол-жен был помнить, где она находилась, но путался: то нашел ее якобы "под шкафом", то "на дне шкафа", то "за шкафом".
       А вот о лаврах и славе не забывал никогда. Был награжден ор-деном св. Владимира, осыпан наградами австрийских императо-ров и русских царей, удостоен звания почетного доктора многих европейских университетов. На торжественных похоронах за его гробом шли десятки тысяч провожавших, в числе их - представи-тели высших культурных и политических кругов.
       Современники, знавшие творческие возможности Ганки, не до-пускали, однако, мысли, что он способен создать вещи такого вы-сокого качества, как "Рукописи". Подозрение пало на Йозефа Линду. Он был из круга друзей Ганки: в то время они снимали на двоих одну квартиру и были влюблены в дочку хозяина дома. Рассорились, когда Ганка на ней женился.
       Среди сообщников Ганки называют и его близкого друга Ало-иза Свободу (1791-1849), очень талантливого поэта, филолога и актера-любителя. Уже в университете он мог свободно импрови-зировать на нескольких языках, в том числе на латинском. В 1815 году играл в первой пьесе Вацлава Клицперы "Бланик" роль злого Збыгоня. Появившаяся двумя годами позже "Рукопись Краловедворская" включала в себя стихи похожего содержания, в которых фигурировало то же имя "Збыгонь", хотя впервые оно появилось только в пьесе и было придумано ее автором, о чем Свобода мог не знать...
       То, что на разоблачение подделки ушло полтора века, свиде-тельствует о чрезвычайно высоком профессионализме фальсифи-катора. Взяв из старых книг настоящие средневековые пергамен-ты (например, для "Рукописи Зеленогорской" - латинские псал-мы Соломона), он удалял водой, химикалиями и механическим путем первоначальный текст, оставляя от него лишь фрагменты - цветные заглавные буквы, миниатюры, которые создавали бы впечатление подлинности. Для каждого типа пергамента находил оптимальный состав чернил, очень прочно пристававших и отли-чно имитировавших патину и "цвет старины". "Рукопись Крало-ведворская" написана раствором железистой соли, "Зеленогор-ская" - смесью солей меди и железа, "Песнь Вышеградская" - растительными и животными красками, "Любовная песнь короля Вацлава" - суспензией сажи. Текст выглядел чрезвычайно краси-вым и чистым.
       Такого уровня, по мнению специалистов, мог достичь только Франтишек Горчичка (1776-1856), один из близких друзей Ган-ки, бывший даже свидетелем на его свадьбе. С 1808 года Горчич-ка был хранителем картинной галереи в замке Зелена Гора у Не-помука (!). Уже в школе выделялся как искуснейший рисоваль-щик, окончил Пражскую художественную академию, был тще-славен, считал себя лучшим портретистом Европы. В Пражском техническом университете Горчичка дополнительно посещал лекции по химии и краскам, проводил самостоятельные опыты, разыскивал рецепты составления красок, изучал технику живо-писи старых мастеров. Стал уникальным реставратором. Тоже был влюблен в чешскую старину, живо интересовался славянски-ми и старочешскими литературными и художественными памят-никами.
       Вообще, все, кто "нашел" "Рукописи", принадлежали к бли-жайшим друзьям Ганки!
      
       В мистификации с "Рукописями" чехи не были оригинальны-ми. Наступавший романтизм воспевал сильную личность, способ-ную на мужественные поступки. Народы хотели иметь письмен-ные подтверждения существования своей древней истории, пол-ной храбрых благородных героев, побеждающих в битвах с не-другами. У греков был Гомер, у французов - "Песнь о Роланде", у немцев "Песнь о нибелунгах"... А у нас?
       Во второй половине 18 века появляются на свет старые леген-ды и песни кельтов, связанные с именем барда Оссиана. Но ока-залось, что "Песни Оссиана" написал современный шотландский поэт Джеймс Макферсон. Баллады, эклоги, трактаты на средне-вековом английском тоже, как выяснилось, принадлежали не Ра-ули, жившему в 15 веке, а Томасу Чаттертону, поэту второй поло-вины 18 века...
       Надо вдобавок представлять себе общественную атмосферу в тогдашней Чехии. Двести лет народ не имел своего государства. Жил в Австрийской империи, бок о бок с немцами и их культу-рой. Чехи принялись возрождать свое национальное самосозна-ние на идеалах просвещения. Если окружавшие их немцы, евреи, англичане получали образование, как само собою разумеющееся, не отводя ему особого места в шкале жизненных ценностей, и с головой уходили в предпринимательство, то чехи ценили образо-вание превыше всего. Семьи самоотверженно помогали своим сыновьям учиться, чтобы сделать престижную карьеру врача, го-сударственного чиновника, служащего. Проявляя горячий инте-рес к своему языку и культуре, эта молодая чешская интеллиген-ция не обладала еще высокой духовностью и широким кругозо-ром, не была философски искушенной. Чувство неполноценнос-ти маскировала высокомерием: "В наших простонародных пос-ловицах больше здоровой философии, чем во всех системах прос-лавленного философского народа". Нетрудно заметить здесь ка-мень, брошенный в немецкий огород, где философия действи-тельно достигла высочайшего расцвета. Понятно, что патрио-тизм такого сорта неразборчив: сойдет и ложь! А если она еще и талантлива!
       Ни у кого не вызвала подозрения частота находок, следовав-ших одна за другой с годовыми интервалами. Зато сочинители чувствовали, что именно будет иметь успех. В "Рукописи Зеле-ногорской" один из героев, Ратибор, заявляет: "Непохвально нам у немцев право искати, у нас право по закону святому, который принесли отцы наши...". Антинемецкая направленность присут-ствовала и в двух из четырнадцати стихотворений "Рукописи Краловедворской". В австрийской монархии времен Меттерниха подобные националистические пассажи цензура не пропускала, но по какому праву она вмешивалась бы в тексты средневековых литературных памятников?! Так что фальсификаторы отлично понимали, как можно ее обойти.
       А чего они точно не знали и не могли предвидеть, так это гря-дущего уровня развития науки и методов анализа! Русское "Сло-во о полку Игореве" часть славистов, среди них французских, то-же не воспринимает как древний памятник, относя его ко второй половине 18 века. Сгорев при московском пожаре 1812 года, "Слово" избежало комплексного скрупулезного изучения следу-ющими поколениями ученых, вооруженных новыми знаниями и научными средствами, и сохранило свою тайну. Чешским "Ру-кописям" с большой буквы в этом плане здорово не повезло...
      
      
      

    "... ВЕЛИКОЛЕПНАЯ АКТРИСА И ГЕНИАЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА"

      
       Это был подлинный триумф. Занавес то опускался, то подни-мался снова: который раз - никто уже не сказал бы. Аплодисмен-ты, чуть затихнув, вспыхивали с новой силой, перекрываемые во-згласами одобрения и восторга. Все три тысячи триста мест нью-йоркской Метрополитен-оперы были заняты. "Бриллиантовая подкова" - так называли ложи, сверкавшие драгоценностями бо-гатейших дам Америки - едва ли уступала остальному залу в про-явлении своих чувств. А уж она была избалована, покупала за свои деньги все, что ей хотелось!
       Примадонна Эма Дестин пела здесь впервые. Ее выступлени-ем в опере Верди "Аида" 16 ноября 1908 года открывался очеред-ной сезон. Приглашение на открытие сезона в Метрополитен-оперу - само по себе великая честь. Но партнером ее был Энрико Карузо! А за дирижерским пультом, тоже впервые в этом зале, стоял Артуро Тосканини! И остальные партии оперы пели звезды мировой величины!
       На другой день пресса, захлебываясь от восторга, будет писать о непревзойденной исполнительнице эфиопской рабыни: "это во-обще то наивысшее, что теперь можно на оперной сцене услы-шать и увидеть". "Я сидела, наклонясь вперед и боясь повернуть голову, - читаем другое свидетельство, передающее атмосферу третьего действия оперы, на берегу Нила, в зелено-голубом свете месяца, - ибо малейшее движение, даже взгляд, казалось, могут разрушить серебряный блеск голоса Дестин. А этот божествен-ный голос поднимался все выше и выше, как ослепительная точ-ка, пока не погас в глубочайшей тишине..."
      
       В роду Эмы Дестиновой - имя этой певицы в Чехии звучит так - все были необыкновенными. Дед Ян Киттл пришел в Прагу без гроша и устроился учеником пивовара. Сколько же надо было упорства и целеустремленности, чтобы оставить в наследство своему сыну несколько пивоваренных заводов, спиртовой завод, двадцать три доходных дома и много земельных участков! Сын Эмануел в предпринимательстве был полной противоположно-стью отцу, хотя попытки делал. Пустился на добычу серебра и сурьмы, ничего не вышло. Понял, что каждому свое.
       Был страстно влюблен в литературу и отцовский капитал тра-тил на меценатство. Финансировал издание нескольких чешских журналов, помогал писателям, которые обычно происходили из небогатых семей и не имели средств на закордонные вылазки. С Яном Нерудой отправился на Ближний Восток и на юг Европы, ему обязан классик рождением удивительной книги "Картины из заграницы", изданной с посвящением "Эмануелу Киттлу, верно-му другу и товарищу по странствиям", чем адресат всю жизнь гордился.
       Этот богатый буржуа вел светскую жизнь, любил вино, карты, красивых женщин, вечера и ночи проводил среди веселой праж-ской богемы, его обожали за доброе сердце и, не в последнюю очередь, за то, что он платил. Женился на бедной скромной деви-це из провинции, Йиндржишке Шрутовой, прельстившись ее све-жестью и неопытностью; чуткий на таланты, обнаружил у нее пе-вческий дар, заставил учиться в Праге, Милане, Париже; два года она состояла в труппе Парижской оперы. Но певческую карьеру и пятеро детей совмещать трудно...
       Эма была одной из пяти. Родилась ровно в полночь, с 26 на 27 февраля 1878 года, в Праге на Катержинской улице, недалеко от сумасшедшего дома. Утром за окнами двигалась похоронная процессия. Мудрые люди успокаивали: это к счастью, как и раз-битая посуда.
       Эма была "enfant terrible", сорви-голова, с необузданным тем-пераментом и буйной фантазией. Характер у нее был скорее мальчишеский: шалостям, проказам дома и на улице не было удержу, она действовала на нервы домашним и соседям и разру-шала представление о том, каким должен быть ребенок в богатой культурной семье. Только отец был и на всю жизнь остался ее лучшим другом, снисходительно смотрел на ее проделки и с вос-торгом принял известие о ее музыкальной одаренности. Дочь училась играть на скрипке, потом на рояле, а с четырнадцати лет занималась пением у прекрасных пражских педагогов, супругов Лоу: Томаша, концертмейстера, и Марии, бывшей певицы Венс-кой оперы, в совершенстве постигшей итальянскую школу пения. Пять лет студий у таких мастеров! "Если из нее не выйдет миро-вая знаменитость, можете при всех назвать меня ослом!" - гова-ривал отцу Эмы маэстро Лоу.
       Одновременно дочь посещала драматическую школу Нацио-нального театра, где ее педагогом была Отилия Скленаржова-Ма-ла, в прошлом лучшая драматическая актриса этой сцены. Как учебу театральному искусству можно расценивать и литератур-ные опыты Эмы Киттл: в эти же годы она написала семь пьес, они были поставлены в пражских театрах - в Народном доме на Виноградах, в Швандовом театре на Смихове, на любительских сценах.
       Вообще, она писала с четырнадцати лет и до конца жизни: пье-сы, стихи, романы. Переводила. Немецким и чешским владела, как родными, Прага в ту пору была двуязычной. Позднее, в Бер-лине, издала два сборника стихотворений на немецком. Также владела английским, итальянским, французским. С русского пе-реводила, но говорить на нем ей было трудно.
       "Enfant terrible" превращался в "божественную Эму", окру-женную толпой поклонников, но привычки, сложившиеся в пору детских игр со сверстниками, сохранялись: любила повелевать и потакать своим капризам. Предостережение Мюссе "с любовью не шутят" прочувствовала на себе, влюбившись в красавца-спор-тсмена, многократного чемпиона в гонках на велосипеде, но из-бранник или не любил ее, или испугался ее властолюбия и страс-ти. Эма в отчаянье спрыгнула бы с балкона, если бы друг семьи, оказавшийся поблизости, не схватил ее за косу: распущенная, она достигала колен. Эма не раз будет дорого платить за свою страсть и тянуться к тем, которые ее мучат. Как отметит будущий био-граф, у этой "фатальной женщины", одинаково великой актрисы и великой любовницы, сексуальность была так сильна, что неред-ко определяла ее судьбу и часто вела путями, которые при ее ин-теллекте были непонятны своей противоречивостью.
       От своего отца Эма унаследовала любовь к веселым компани-ям, прекрасно чувствовала себя в кофейнях и винных погребках среди гуляющих актеров, художников, писателей, знала их слен-ги, ценила дух товарищества и добродушный юмор, играла на бильярде. Как бы ни осуждали окружающие ее склонность к бо-геме, неприличную для девушки из богатой семьи, Эма остава-лась сама собой. Выросла свободным человеком. И, как отец, всю жизнь оставалась чешской патриоткой. Когда между праж-скими чехами и немцами возникали стычки, юная Эма охотно в них ввязывалась и даже высадила как-то стекло в немецком кази-но на Пржикопе...
      
       В Национальный театр Праги девятнадцатилетняя Эма Киттл пришла на просмотр к директору Шуберту. Спела две арии Кар-мен. Директор был предубежден и груб. Сказал, что во время пения она слишком волнуется, и посоветовал принимать холод-ный душ. Комиссии заявил, что у претендентки нет голоса.
       В Дрезденской опере, в том же году, Эму Киттл тоже не оце-нили: якобы не музыкальна...
       В Берлине ее ждала новая неудачная попытка в одном из теат-ров. Но, как известно, смелость города берет. Эма отправилась прямиком в Королевскую придворную оперу. Директор не хотел брать конкурентку своей жене, зато интендант, граф Хохбергер, сам писавший музыку и знавший в ней толк, приглашавший к ди-рижерскому пульту Рихарда Штрауса и других крупнейших му-зыкантов, сразу понял, кто перед ним.
      
       19 июля 1898 года после единственной репетиции Эма спела в опере Масканьи "Сельская честь". Накануне она запросила по телеграфу у своей любимой учительницы Лоу согласия восполь-зоваться ее сценическим псевдонимом, и та согласилась. Собст-венная фамилия Эмы для сцены не годилась, а в псевдониме зву-чало английское слово "судьба", и, как выяснилось на следую-щий день, судьба молодой певицы была решена: родилась новая оперная звезда!
       Наутро газеты были единодушны в своих оценках: "это пора-зительно, что она уже может", "после такого удачного начала на-до ожидать прекрасной карьеры", "произвела в роли Сантуцци такое великолепное впечатление, что нам из всех знаменитых ис-полнительниц этой роли в Берлине кажется самой привлекатель-ной, хотя есть среди них артистки с прекрасной репутацией и с большим сценическим опытом".
       Слава Дестиновой росла с каждым спектаклем. На сцене певи-ца чувствовала себя как дома. Без подготовки заменяла заболев-шую примадонну. Без репетиций спела партии Миньон в одно-именной опере Тома и Элизабет в вагнеровском "Тангейзере". За два часа до начала спектакля приняла роль Маргариты в "Фаус-те" Гуно. Никогда прежде эти партии на сцене не исполняла, не боялась идти на риск. Могла сама выучить музыкальный и лите-ратурный текст, понять характер героини и придумать ей костюм, найти выход из любой ситуации на сцене.
       Император Вильгельм II встретил Эму Дестинову с восторгом, завязал с ней дружбу. Но певица не побоялась разорвать ее после того, как ей наскучило ежедневно петь ему арию графини из "Свадьбы Фигаро". Это не помешало ей позднее получить титул прусской придворной камерной певицы.
       Вдова Рихарда Вагнера Козима пригласила Дестинову высту-пить в Байрейте. Этой огромной чести удостаивались только ми-ровые знаменитости. На фестивале царил культ Вагнера, который певица не разделяла. Она согласилась поехать туда лишь по нас-тоянию отца. Перед выступлением заболела ангиной, но на сцену вышла. Успех ее Зенты в "Летучем голландце" 22 июля 1901 года был ошеломляющим. "Это серебряный орган, во всех регистрах полный сладострастного очарования, всегда прекрасный и совер-шенный..., - писал "Берлинский биржевой курьер". - Сегодняш-ний день принес фроляйн Дестин мировое признание".
       Роль Кармен принадлежала к числу особенно любимых певи-цей: героиня была близка ей характером и темпераментом, та же независимость, та же свобода, то же пренебрежение условностя-ми, то же отношение к любви.
       Рихард Штраус написал для Дестиновой партию Саломеи в од-ноименной опере. Певица колебалась: надо было пожертвовать своим бельканто ради музыкального модерна. Боялась за свой голос. В конце концов согласилась. Премьера состоялась 9 дека-бря 1905 года под управлением композитора. "Ее Саломея была так великолепна и непревзойденна, что рядом с ней почти забы-лось об авторе оперы Рихарде Штраусе", - писал один из крити-ков. "Ныне случилось чудо! - вторил ему другой. - Что все эти драгоценности, которые предлагает ей Ирод, в сравнении с опа-лами и топазами, хризопразами и агатами, в сравнении с садами и королевствами, заключенными в этой душе! Дайте нам этот тици-ановский голос, чтобы он остался у нас навсегда!"
      
       Чем выше восходила звезда Эмы Дестиновой в Западной Евро-пе, тем горячее ее любила Прага. Директор Шуберт уже на сле-дующий год после отъезда Эмы в Берлин пригласил ее на "про-бу", но получил отказ.
       Певица приезжала домой в Прагу при любой возможности, не могла жить без ее средневековых башен, улочек, мостов, без моря красных черепичных крыш, расстилавшихся за окном своей ком-наты, без старых друзей.
       Прага впервые услышала ее в 1900-ом, прием превзошел все ожидания. Репертуар с каждым годом расширялся: "Кармен", "Миньон", "Проданная невеста", "Аида", "Летучий голландец", "Далибор", "Африканка", "Сельская честь", "Паяцы", "Тангей-зер"... Концерты. Национальный театр принимал ее как почет-ную гостью. Празднично украшенные залы. Патриотические манифестации.
      
       В 1909 году Дестинова покидает Берлин, где за десять лет спе-ла 54 оперные партии и выросла в певицу мирового масштаба. Исполняла здесь, между прочим, и роль Лизы в "Пиковой даме".
       Причины ухода накапливались постепенно. Свободно выска-зывала свои мнения, которые не всем нравились. Уменьшалось количество ролей. Пожертвовала часть гонорара чешской патри-отической организации. "Свою национальность никогда не скры-ваю и роль ренегатки играть не буду, - заявила Дестинова. - Да-леко бы мы зашли, если бы в сугубо личных делах художники подвергались контролю со стороны политических кругов. Не ду-маю, чтобы подобная опека понравилась итальянским, француз-ским или американским артистам".
       Не последнюю роль играли настойчивые многолетние пригла-шения нью-йоркской Метрополитен-оперы. Предлагаемый ей го-норар за пять месяцев достигал 200 тысяч марок.
       Тем не менее, расставание с Берлином Дестинова переживала тяжело, сказала даже, что для нее это - смерть. На прощание вы-ступила в "Мадам Баттерфляй" и дала концерт славянской музы-ки. Берлинская публика горевала: десять лет Эма была для нее "ангел во плоти" и "наша Дестин"...
      
       В конце 19-го - начале 20-го века Америка стремилась стать центром музыкальной культуры. Пригласила Дворжака органи-зовать консерваторию, в 1893 открыла Метрополитен-оперу, куда звала лучших певцов и музыкантов мира. Гонорары были сказоч-ные. Шли лучшие оперы, уже завоевавшие мировое признание, чаще итальянские, с полюбившимися мелодиями и бурными страстями. Исполнителям репертуар был хорошо знаком: не надо было долго спеваться и сыгрываться. Карузо, Скотти, Амато, То-сканини, Малер, Вейнгартнер, Мук - имен певцов и дирижеров с мировыми именами можно назвать много. Теперь в этом созвез-дии появилось имя Дестиновой.
       Условия работы были тяжелее, чем в Европе. Труппа высту-пала не только в Нью-Йорке: гастролировала в Чикаго, Балтимо-ре, Филадельфии, Бостоне, Вашингтоне... Артисты нередко про-водили в поезде по сорок часов, дорога изматывала. "Лучше картошку копать", - жаловалась Эма в письме к отцу.
       Здесь, как и в Берлине, Дестинова стремилась познакомить американского слушателя с чешской музыкой. На сцене появи-лась "Проданная невеста", дирижировал Густав Малер. Сметана стал знаменит. "Кто из нас еще неделю назад знал это имя?!" - вопрошал критик в "Нью-Йорк Геральд Трибюн".
       Огромный успех выпал на долю "Девушки с Запада". Десяти-долларовые билеты спекулянты продавали по 150. Опера-вес-терн, первая на американскую тему, рассказывала о временах "зо-лотой лихорадки" в Калифорнии. Пуччини видел в роли Минни только Эму Дестинову. Но какой вестерн обойдется без коней?! Героиня должна была скакать по сцене верхом и спасти возлюб-ленного от петли. На одной из репетиций, испугавшись яркого света юпитеров и грома оркестра, конь выбросил певицу из седла, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы ее не поймал на лету ловкий и сильный коллега. На премьере 10 декабря 1910 года ге-роиня вела скакуна под узцы: не так эффектно, зато безопасно... Пели Карузо и Амато. Дирижировал Тосканини. Занавес подни-мался и опускался пятьдесят раз! После первого действия дирек-тор театра перед рампой увенчал Пуччини серебряным венком с лентами, окрашенными в цвета итальянского и американского флагов. Дирижер подарил Дестиновой свою палочку, которую она, как дорогую реликвию, хранила всю жизнь. Последовали спектакли в Чикаго и Бостоне, потом в лондонском Ковент-Гар-дене. Тосканини перенес постановку в Рим, а в 1912 году - в ми-ланский Ла Скала...
       Дестинова спела в Америке 21 оперную партию. Выезжала на гастроли в Гамбург, Стокгольм, Будапешт, Брюссель, Лондон, Вену, Прагу, Берлин. Имя ее знали, кажется, все. Американские миллионеры приглашали ее на домашние вечера, за несколько номеров платили по 100-150 тысяч долларов. Дестинова такие вечера не любила, если можно было отказаться, отказывалась. Ее имя присваивалось модным салонам, редким сортам роз, дорогим конфетам и сигарам.
       С началом первой мировой войны, приезжая в Прагу, певица предпочитала выступать в чешских операх, чаще в "Либуше" и "Далиборе" Сметаны. Они отвечали ее настроению и настрое-нию публики, охваченной патриотическими чувствами. Когда легендарная княжна Либуше, основательница династии чешских королей Пршемысловцев, молилась о благе народа, который пре-одолеет все беды, зал слушал ее со слезами на глазах.
       Дестинову все больше тянуло домой, хотелось помочь родине в ее драматические минуты, и в январе 1916 года она сделала вы-бор - решила оставить Америку.
      
       Ее предостерегали: попадете в ловушку, погубите карьеру. Немецкая и австрийская полиции подозревали ее в связях с чеш-скими политиками, боровшимися за государственную независи-мость страны. Подозрения не были случайными...
       Есть две версии о том, как Эма Дестинова пересекала границу. По одной, у нее обнаружили секретные документы. "Знаете, что вас ждет?" - спросили ее. "Смерть", - отвечала она спокойно. Вмешательство немецкого императора Вильгельма II спасло ее от тюрьмы, но не освободило от слежки... По другой версии, она спрятала бумаги в корзине под подушкой, на которой сидела ее любимая кошка. Приказ об аресте пришел позднее, когда тамо-женный чиновник отпустил ее, и опасный документ уже попал к адресату.
       Дестинова и в самом деле попала в ловушку - у нее отняли паспорт.
      
       Работая в Берлине, а потом в Нью-Йорке, певица в летние ме-сяцы всегда старалась приехать домой, в Чехию. Снимала в жи-вописных местах замочки, окружала себя друзьями, гостившими у нее, не знала цены деньгам. Радовалась природе, бродила по лесам, собирая грибы и ягоды, часами просиживала на рыбалке. С удовольствием меняла свои элегантные наряды из дорогих са-лонов на простую удобную одежду и сапоги.
       Перед самой войной Дестинова купила старинный двухэтаж-ный замок в одном из живописнейших уголков Южной Чехии, в Страже над Нежаркой. Теперь этот замок стал местом ее недо-бровольного заключения. Пропал договор на 70 выступлений, подписанный с Метрополитен-оперой и нью-йоркской филармо-нией. Надо было ждать лучших времен. Пока занялась хозяй-ством. Ведь она стала владелицей не только самого замка, но и пивоваренного и спиртового заводов, электростанции, виллы, мельницы, сада, лесов, нескольких прудов и хозяйственных по-строек. Опыта управления таким имением у певицы, естествен-но, не было. Ведь оно уже несколько раз переходило из рук в руки, оставаясь экономически убыточным. Пришлось и ей вкладывать в него все новые и новые средства. Капитал, зарабо-танный за океаном, начал таять...
       Дестинова принялась обставлять замок по своему вкусу. Мно-жество редких ценных вещей и целых коллекций, приобретенных в Европе и Америке и украшавших ее бывшие дорогие апарта-менты, теперь сосредотачивалось здесь. Замок превращался в музей: наполеоновский салон, японская, арабская, ампирная, зо-лотая комнаты, музыкальный салон с "Бехштейном", "Блютне-ром" и коллекцией других инструментов, большая и малая столо-вые, комнаты в старочешском стиле, комнаты с городской и сель-ской мебелью, охотничий салон. Библиотеку украшали Боккач-чо, Казанова, Гофман, лучшие сочинения эпохи классицизма и романтизма, сказки, книги по медицине, хиромантии, алхимии, астрологии; гербарии.
       В сводчатой камере под башней, гостя, открывавшего дверь, встречал пляшущий скелет, у трех больших сов зажигались глаза, тропический паук раскачивался под потолком, змея принимала угрожающую стойку, на разлагающемся трупе, лежавшем в от-крытом гробу, копошились черви, а у окна сидел монах и читал книгу. Memento mori! Но Дестинова, наверное, не была экстрава-гантнее Сары Бернар, спавшей в гробу...
      
       Австрийская монархия между тем рушилась. Дестинова сле-дила за событиями, писала политический манифест, на концертах опоясывалась лентой с цветами национального флага. Десятки раз выступала на сцене Национального театра. 22 декабря 1918 года участвовала в манифестации народа и искусства, на которой присутствовал только что вернувшийся из Америки первый пре-зидент Чехословакии Томаш Масарик.
       Границы для Эмы Дестиновой были снова открыты.
       В 1919-21 годах певица трижды совершала турне по Америке. Представляла чешское искусство в Западной Европе.
       Однако мир был уже иным. Пришла новая эпоха. Война ока-залась не просто мясорубкой, унесшей миллионы жизней. Изме-нились пережившие ее люди. Изменились их интересы и вкусы. Входило в жизнь новое поколение. Восторженные поклонники уже не выпрягали лошадей из карет примадонн, чтобы самим до-везти их до отеля. В музыке победно царил джаз. Зритель тол-пой валил в кино, где в моду входили стройные женские фигуры. Новые молодые дарования заняли на сценах театров места про-славленных звезд.
       Интерес к Дестиновой падал. В 1924 году она последний раз пела в Национальном театре. Хотя продолжала концертировать в Праге и в провинции. Хотела преподавать в Пражской консерва-тории, но интриги помешали ей получить место. Правда, США предлагали профессуру во Флориде, но певица не хотела остав-лять дом. Давала частные уроки, режиссировала в местном лю-бительском театре, написала роман-хронику о бывших владель-цах своего замка (1750 страниц!), но успеха у читателей не имела; другой роман "Казанова" остался в рукописи. Издала антологию чешских поэтов на немецком, переводила с немецкого, с фран-цузского, с русского - 24 романса Чайковского, еще девять дру-гих русских романсов.
       В 1923 году Дестинова вышла замуж за Йозефа Хальзбаха, именовавшего себя "Джо". Муж-чех - это отвечало ее принци-пам! Но Джо, торговавший в мирное время москательными това-рами, а в войну дослужившийся до старшего лейтенанта авиации, не интересовался ничем, кроме самолетов и автомобилей. Он фо-тографировал с воздуха Страж над Нежаркой и принес певице снимки. Увлекшись его простотой и молодостью, Дестинова де-лилась с ним самыми сокровенными мыслями и переживаниями. Интерес великой певицы ему льстил, но чем дальше, тем больше он чувствовал себя узником ее славы. Недвижимость была ему по душе до тех пор, пока он не понял, что хозяйство убыточно. Тогда он махнул на все рукой. Часто оказываясь без денег, делал долги, тайком продавал редкие антикварные вещи и проматывал давно таявший капитал своей жены... А ведь Дестиновой восхи-щались, и не только как певицей, Карузо, Тосканини, Пуччини!
      
       Артистка быстро старела, только ее великолепное драматичес-кое сопрано, которое пытались описывать музыкальные критики всей Европы и Америки, соревнуясь между собой в поэтических сравнениях и эпитетах, оставалось таким же, как в молодые годы. Это подтверждают все, кто ее тогда слышал. Хотя таких было не-много. Она все больше сторонилась людей, уходила в себя: "Нет, я не верю людям и не люблю их. Куда лучше вода и солнце, де-ревья и животные! Часами сижу неподвижно у заводи над Нежар-кой, неделями горевала я над деревьями в парке, вывороченными смерчем... И самые горячие объятья однажды охладевают, и са-мое верное сердце предает; самые сладкие воспоминания однаж-ды прогоркнут, и не останется ничего, кроме никогда не испол-нившихся желаний и печали. Слейтесь с природой и не требуйте ничего от людей".
       Последнее в своей жизни Рождество провела в одиночестве.
       28 января 1930 года поехала в Чешские Будеевицы к врачу по поводу кровоизлияния в глазу. На приеме ее разбил паралич, от-нялась правая половина тела. Была перевезена в городскую боль-ницу, где, не приходя в сознание, через три часа скончалась.
       Похороны в Праге были пышными и многолюдными. Процес-сия двигалась мимо Национального театра на Вышеград, где на кладбище Славин нашли последний приют самые замечательные люди земли чешской...
       "С Эмой Дестиновой ушла от нас одна из величайших певиц и один из красивейших голосов этого столетия", - откликнулся на трагическую весть Рихард Штраус.
      
       Поселившись в Страже над Нежаркой, пражанка Дестинова связала свою биографию с Южной Чехией. Замок ее по разным причинам не стал мемориальным центром. Лишь некоторая часть когда-то украшавших его интерьеры фотографий и редких вещей, принадлежавших певице, представлена сегодня в постоянной экс-позиции музея в Йиндржихувом Градце. Но зато Южная Чехия стала местом рождения Международного музыкального фестива-ля имени Эмы Дестиновой. Он проводится с 1990 года в послед-ней декаде августа - первой декаде сентября. "Изюминкой" каж-дого фестиваля является гала-концерт оперной музыки, в котором обязательно принимает участие одна из мировых звезд, поющих там же, где пела Эма Дестинова: в нью-йоркской Метрополитен-опере и в лондонском Ковент-Гардене.
      
       Недалеко от замка, на берегу Новой реки, уже триста пятьде-сят лет стоит могучий дуб, под которым певица любила сидеть и размышлять; природа успокаивала ее, Эма разговаривала с птица-ми и подражала их голосам... Гранитный памятник, установлен-ный здесь, сохраняет ее стихи-эпитафию, родившуюся, может быть, именно в этих местах: "Живые, пока вам дано с улыбкой на эти красоты взирать, вспомните, глядя на птиц перелетных, что снега белей, сиротство моей души, которая, верю, в одной из них воплотилась, и возвращается снова и снова в места, где когда-то счастливой была". Под стихами выбиты инициалы "E.D."
       "Великолепная актриса и гениальная женщина", по словам известного писателя К. Чапека-Хода, хорошо ее знавшего.
      
      

    ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ ЯРОСЛАВА ГАШЕКА

      
       Этот небольшой приземистый домик, зацепившийся за крутой склон зеленой горы на завитке дороги, кажется еще меньше из-за того, что стоит под стенами монументального древнего замка с уходящими в небо крепостными стенами и башнями. Таких сред-невековых замков, хищно угнездившихся на вершинах скал, как напоминание о воинственных амбициях своих хозяев, в Чехии много. Кто были эти хозяева, сегодня мало кто помнит. Зато хо-зяина маленького домика на склоне горы знают миллионы чита-телей во всем мире: Ярослав Гашек. И адрес его последнего при-станища назовут многие: Липнице над Сазавою.
       Неожиданный сюрприз: с дороги дом выглядит одноэтажным, на самом деле этажей - три. Мемориальные комнаты музея Гаше-ка. Группы экскурсантов, приезжающие автобусами, и отдельные посетители... Документы, фотографии, афиши, письма, книги, личные вещи. Вот метрика: родился 30 апреля 1883 года в Праге. Аттестат об окончании торговой академии. Письмо Гашека Яр-миле Майер, своей будущей жене, на бланке журнала "Мир жи-вотных". Брачное свидетельство от 23 мая 1910 года. Лицензия на торговлю собаками - на имя жены. Больничный лист о пребы-вании в клинике для душевнобольных после попытки самоубий-ства. Гашек - солдат 91-го пехотного полка в чешскобудеевицкой больнице в 1915 году. Документ австрийской армии о побеге Га-шека на русский фронт. Анкета, заполненная перед отъездом из России домой: "Ярослав Романович (?!) Гашек". Партийный би-лет. Фотографии писателя в кругу друзей. Гашек с сыном Рихар-дом и женой Ярмилой. Высказывания писателей, актеров, режис-серов об авторе "Похождений бравого солдата Швейка". Триум-фальное шествие романа по всему миру. Последняя фотография, снятая в ноябре 1922 года, когда больной Гашек из своего дома уже не выходил. Афиши фестивалей юмора и сатиры в Липнице, начиная с первого - в 1959-ом...
      
       В Липнице Гашек попал совершенно случайно. В августовс-кий день 1921-го с кувшином в руке он вышел из дома за пивом и возле вокзала неожиданно наткнулся на своего старого друга, ху-дожника Ярослава Панушку, который как раз собрался в Липни-це, где еще перед войной написал много живописных полотен. Какой произошел разговор, неизвестно, но в Липнице они отпра-вились вместе. Ни новая жена Гашека Шура, приехавшая с ним из России, ни приятель Франта Сауер, у которого они жили, не знали, куда он исчез. Сначала и он не давал о себе известий, но через пару дней объявился... Отлучка длилась три недели.
       Гашек поселился в гостиничке "У коруны", или "У Инваль-дов", как ее чаще называли по имени владельцев. Небольшая комната на первом этаже, с кафельной плитой и умывальником, была разделена цветастой испанской ширмой на две половины, одна служила кухней, другая - спальней и кабинетом.
       В исчезновении Гашека из Праги не было ничего странного. Он всегда был бродягой, непоседой, был, как говорится, непред-сказуемым. Теперь же он чувствовал себя особенно скверно...
       Минуло уже восемь месяцев с тех пор, как он вернулся из большевистской России. Снабженный агитками, инструкциями, деньгами в немецких марках и личным удостоверением на имя австрийского военнопленного Йозефа Штейдла, Гашек должен был по заданию чешских коммунистов в Москве помочь револю-ционному движению у себя дома. Сначала увлеченный этой иде-ей, Гашек чем дальше, тем больше остывал, сомневался, медлил, а в Праге появился в те дни, когда зачинщики переворота уже си-дели на скамье подсудимых по обвинению в предательстве.
       Встретили Гашека враждебно. Даже многие бывшие друзья, избегая встречи с ним, переходили на другую сторону улицы. Социал-демократы видели в нем провокатора. Гашек опасался слежки со стороны полиции, судебного преследования за побег из чешского легиона; легионы эти, как известно, формировались в России из числа пленных.
       Ходили слухи, охотно распространявшиеся и газетчиками, о невероятной жестокости Гашека: велел якобы расстрелять тысячи легионеров и всю семью Шуры тоже расстрелял, чтобы сделать ее своей рабыней. О Шуре писалось еще, что она - не кто иная, как княжна Александра Львова, внучка председателя Первой Го-сударственной Думы. В действительности все было проще. Га-шек познакомился с ней в Уфе, в мае 1920-го, заявив, что холост и детей не имеет. Теперь, в Праге, ко всем неприятностям доба-вилась еще одна: обвинение в двоеженстве. С Ярмилой Гашек не был разведен, у него рос сын. К счастью, вмешалась политика: Чехословакия не признавала советские законы, и брак Гашека с Шурой считался недействительным
       Гашек был подавлен. Эмил Лонген, художник, актер, драма-тург, вспоминал: "Никогда перед войной я Гашека в таком состо-янии не видел. Пил и пел, пил и бранился. Бранился с нами и со всем светом..." Гашек возвращался в мир богемы, в пьяный гвалт кабаков, защищаясь иронией, мистификацией, надевая на себя разные клоунские маски. Меланхолия овладевала им. Пытаясь найти опору в жизни, разыскал Ярмилу с сыном, писал ей отчаян-ные письма: "Обещаю тебе, что буду порядочным человеком. Пу-скай это будет первое обещание, которое исполню. Пить совсем перестану, что было бы хорошо, ведь в России годами, пока слу-жил у большевиков, не пил нисколько. Рад был бы видеть тебя с сыном... Прошу тебя о встрече, если не стыдишься меня..."
       Они встретились. Гашек считался погибшим на фронте и был представлен сыну как "дядюшка", "пан редактор". Но слова, данного Ярмиле, не сдержал: в другой раз приехал со своей но-вой книгой, подписанной "Дорогому сыну Ярослав Гашек".
       Ярмила прекрасно понимала мужа, обладала художественным интеллектом, писала сама и раньше многих оценила его велико-лепный талант. Знала, что вести рутинную семейную жизнь он не способен, был, по ее словам, "лишен чувства ответственнос-ти". Шура не упрекала Гашека, видела его отчаянье, и он не уходил, оставаясь ей единственной опорой на чужбине.
       Несмотря на все напасти, обрушившиеся на Гашека, он рабо-тал. Печатался в газетах. Выходили новые книги. Его возрас-тавшая скандальная популярность привлекала к нему издателей, надеявшихся заработать хорошие деньги. Гашека считали един-ственным, кто постиг "тайны красного Востока". И он не ску-пился на обещания. Кому сулил "Швейка в русском плену", ко-му "Швейка у большевиков", кому "Швейка в Бугульме". Изда-тели, в свою очередь, не скупились на задатки будущих гонора-ров и вместе с Гашеком радостно потирали руки.
       А он тем временем писал свою главную книгу: первый том "Похождений бравого солдата Швейка" был закончен...
      
       В Липнице, в тот же номер гостиницы, Гашек вернулся вместе с Шурой. Всегда любивший шумные компании, застолья, весе-лые истории и анекдоты, писатель вскоре обзавелся множеством новых друзей, людей самых разных взглядов, возрастов, профес-сий. Это - хозяин гостиницы, Александр Инвальд, его гостепри-имством писатель пользовался больше года. Лесничий, управля-ющий липницким замком Хуберт Бем, в сохранившейся столовой замка Гашек написал много рассказов, а во дворе, в саду, веселые посиделки у огня нередко заканчивались поздней ночью. Учи-тель Йозеф Якл, часто получавший от Гашека шуточные стихо-творные приглашения в гости. Пивовар и староста липницкого спортивного общества Ярослав Штольц, горячий поклонник пи-сателя. Антонин Крупичка, познакомившийся с Гашеком на дру-гой день после его приезда и вскоре ставший его близким другом и "личным портным"... Кавычки здесь не случайны. К одежде Гашек был предельно равнодушен. Друзья запомнили его в мох-натой русской шапке, в валенках, в сильно потрепанном "кайзер-роке" (длинное черное пальто с фалдами) с шелковым блестящим воротником и разодранным локтем и в старых темных портках. На летнюю жару у него было сшито из голубого полотна нечто среднее между сорочкой и курткой, называемое "рубашкой". Она надевалась на голое тело, навыпуск, и подпоясывалась шну-ром с кисточкой. На голове - кепка с козырьком. Однажды, бу-дучи при деньгах, что случалось редко, Гашек поехал с Шурой в Прагу, откуда вернулся в новом голубом костюме, серой шляпе и коричневых полуботинках, держа в руках трость с серебряным набалдашником. Но этот маскарад быстро ему наскучил...
       Вечера и костры у липницкого замка, веселые застолья в рес-торане у Инвальдов, празднования именин и дней рождения, шу-мные пиры по случаю убоя свиньи, т.н. "забиячки", связанные с чешской народной традицией и приходившиеся обычно на позд-нюю осень и зиму.... Гашек во всех этих развлечениях не только с удовольствием участвовал, но и бывал заводилой. Знал, где предстоит следующая "забиячка". Писал программу торжества, сочинял и рассылал приглашения, обычно в стихах. Иногда ва-рил морской грог. Любил сам покухарничать, посылая к мяснику за печенкой, копченым языком и прочим съестным. Как-то сооб-щил всем, что испечет русские пироги. Пироги вышли красивые, но грибной фарш, по воспоминаниям гостей, не удался...
       Вечеринку Гашек начинал длинной остроумной лекцией о свя-тых покровителях виновника торжества, цитировал священное писание, сочинения отцов церкви, приводил примеры из жизни великомучеников и сопоставлял их с фактами из биографии име-нинника. Праздники в канун св. Ярослава были самыми ожив-ленными: именинников было двое, сам Гашек и липницкий пи-вовар Штольц.
       Время от времени в Липнице наезжали старые друзья из Пра-ги. Издатели, писатели, художники, режиссеры. Лонген, став-ший директором пражского театра "Адрис", готовил постановку "Швейка". Жил несколько месяцев, отпраздновал Рождество и Новый год. Кинорежиссер Ровенский намеревался ставить "Швейка" в кино...
       Когда Гашек писал? И как? Ведь в эти месяцы создавался его бессмертный роман. Художник Йозеф Лада, лучший иллюстра-тор "Швейка", свидетельствовал: "Гашек писал легко и свобод-но... Он мог писать где попало: в трамвае, в трактире, в кофейне, как бы шумно там ни было. Одновременно он мог заниматься чем-то вроде литературной эквилибристики. Однажды, когда в "Юнионке" он сочинял очередную юмореску, каждый завсегда-тай кофейни мог за десять крейцеров предложить какое угодно имя, и Гашек в следующей фразе его использовал, нисколько не нарушая естественности повествования".
       А Франта Сауер, писатель и издатель, близко знавший Гашека именно в то время, когда создавались первые страницы романа, приводит не менее интересные подробности о его работе: "Не было ни одной главы, ни одного эпизода, которых бы он сначала не рассказал. Не в обществе утонченных литераторов или своих ревнивых друзей-писателей, а в кабачках, среди маляров, камен-щиков, столяров, поденщиков, воров и проституток. Взгляд его маленьких глаз перебегал при этом с одного слушателя на друго-го, отмечая производимое впечатление. На следующий день он рассказывал тот же эпизод по-другому, с иными подробностями. Потом тщательно выбирал то, что впечатляло более всего".
       Ни дисциплины, ни порядка писатель не признавал. Работал, когда хотелось. По настроению. Иногда спал до обеда, а то и позже. Издатель Адольф Сынек выходил из себя. "Швейк" печа-тался отдельными выпусками. Читатели забрасывали автора и издателя письмами, требуя продолжения. В типографии в ожида-нии следующих страниц рукописи стоял наготове печатный ста-нок, простой которого обходился в копеечку. Нередко Гашек и Сынек обменивались корреспонденцией: Гашек требовал гоно-рар, а Сынек - рукопись. В результате у писателя снова появля-лось вдохновение, и вечером из Липниц в Прагу шла новая пор-ция "Похождений".
       Когда после одной из "забиячек" Гашек обварил себе руку, ре-шил диктовать. Пригласил Климента Штепанека, сына липниц-кого полицейского. Рука зажила, но Гашеку такой метод работы пришелся по душе, и Штепанеку мы обязаны добросовестными воспоминаниями о последнем годе жизни писателя.
       Диктуя, Гашек ходил по комнате, заложив руки за спину. Ни-каких предварительных записей у него не было. От накануне отосланной рукописи обычно оставалась последняя страничка, иногда исписанная до половины или только начатая. Этого хва-тало, чтобы Гашек мог продолжать диктовку. Уточняя маршрут следования Швейка на фронт, разворачивал карту. Много курил, улыбался. Иногда начинал громко хохотать. Обычно это случа-лось на тех страницах, где он заставлял Швейка нести околесицу, Балоуна - "жрать", а подпоручика Дуба - орать: "Вы все меня еще не знаете, но вы меня еще узнаете!"
       Нередко обращался к Шуре с просьбой налить ему рюмочку ликеру. Еще больше любил "сливовицу". Шура сопротивлялась, говорила, что "Ярославчик" и так уже много выпил. Гашек обе-щал ей, что это последняя, и Шура сдавалась.
       Надиктованные страницы, обычно до восьми, Гашек не прос-матривал. Рукопись запечатывалась в конверт и отсылалась...
      
       За первым изданием первого тома "Похождений бравого сол-дата Швейка" в 1921 году вышло еще пять в следующем. Тогда же выдержал пять изданий второй том и два издания - третий.
       Гашек разбогател. Хотя наличных денег у него и теперь почти никогда не водилось. Теми, что появлялись в кармане, сорил на-право и налево... Случай, однако, распорядился так, что Гашек стал домовладельцем. Это произошло в июне 1922-го.
       Домик стоял в двух шагах от гостиницы, нуждался в серьезном ремонте, но Гашек был доволен: у него никогда не было своего дома, разве что в детстве, когда жил с родителями.
       С юности ему не сиделось на месте. Из банка, куда Гашек пос-тупил по окончании торговой академии, его уволили за прогулы: пропадал где-то больше месяца. С началом писательства годами бродяжничал, ненадолго возвращаясь в Прагу и исчезая снова. Для биографов эти периоды жизни писателя - самые темные. Ис-ходил он Словакию, Венгрию, Словению, Сербию, Боснию, Косо-во, Польшу, не говоря уже о Чехии. В Праге снимал себе какое-нибудь простенькое жилье, скитался по друзьям, знакомым, по редакциям. Сменил более трех десятков адресов. Женитьба не поколебала его привычек. А сколько крыш было над головой Га-шека, начиная с того дня, как его призвали в армию и послали на фронт?! На книге, подаренной товарищу перед отъездом из Чеш-ских Будеевиц, Гашек написал: "Через несколько минут уезжаем куда-то далеко. Может быть, вернусь казацким атаманом. А ес-ли меня повесят, пошлю тебе на счастье кусок своей веревки". Австрия - Венгрия - Галиция. Плен. Киев - Симбирск - Бугуль-ма - Уфа - Челябинск - Красноярск - Иркутск. Снова Прага. И опять - бездомовец, "бомж". Поистине, Липнице - самый осед-лый период в жизни писателя!
      
       В купленном домике квартировали еще две семьи: каменщик с сестрой и бедная вдова, портниха. Гашек объявил им: никакой арендной платы он с них брать не будет. За первой горячей бла-годарностью последовала вторая, когда Гашек добавил, что заод-но со своими отремонтирует и их комнаты.
       Ремонт продолжался до осени и обошелся Гашеку в круглень-кую сумму. Для каменщиков и их помощников распорядился го-товить сытные полдники, несмотря на протесты хозяина, уверяв-шего, что Гашек развращает его работников, и без того хорошо оплачиваемых. Еще одного подручного Гашек нанял себе сам и по окончании ремонта оставил в доме только для того, чтобы он топил печку и проветривал комнаты. Поиздержался Гашек так, что спал на старой постели, хотя была куплена новая, из листвен-ницы, но она стояла без дела: не хватало денег на матрац.
       В новое жилище писатель переехал с Шурой в начале октября. Жить ему оставалось три месяца.
       Они заняли две комнаты наверху и комнату с кухней этажом ниже, она стала и приемной, и рабочим кабинетом. Украшали ее два стола со стульями в старочешском стиле, подобные тем, что сохранились в липницком замке, полочка для керамики да шури-на балалайка. Здесь Гашек работал, диктовал новые главы рома-на... Здесь почти каждый вечер собирались друзья: Гашек при-глашал всех, кто был ему симпатичен. Уже тяжело ходил, жало-вался на боли в ногах. Аппетита не было. Страдал рвотой, объ-ясняя ее порчей желудка аспирином, который в больших дозах глотал от ревматизма. Показаться врачу не хотел, хотя часто принимал его у себя как гостя. Не допускал и мысли о том, что болен. Когда выходил из дому, что случалось все реже, стоял у дверей и мечтал, где весною посадит цветы...
       Наконец Гашек сдался: врача пригласили. Но болезнь развива-лась не по дням а по часам. На Рождество выпал свежий снег, и писатель еще прошелся по протоптанной тропке взад и вперед. Новый год встретил в кругу нескольких знакомых и друзей, вы-глядел даже веселым. Но второго января ему стало совсем плохо. Тяжело дышал и никого, кроме Шуры, не хотел видеть. Она была в полном отчаянье. Врач ничем не мог ему помочь. Третьего ян-варя в половине девятого утра Гашек умер.
       В апреле ему исполнилось бы сорок.
      
       Согласно медицинскому заключению причиной смерти был паралич сердца. Правильнее было бы назвать причину следстви-ем. Среди подлинных причин называли прежние болезни, тяже-лые испытания, выпавшие на долю писателя, особенно во время войны, нездоровый образ жизни, сопряженный с неумеренным курением и длительной привычкой к алкоголю. Судя по трезвой жизни в России привычка к алкоголю не была у Гашека болез-ненной. Но при том образе жизни, который писатель вел на ро-дине, алкоголь оказывался его неизбежным спутником.
       А может быть, все дело в неодолимой врожденной хандре, ко-торой, по мнению некоторых биографов, был подвержен автор "Швейка"? Может быть, она-то и привела тогда Гашека на Кар-лов мост, с которого он собирался спрыгнуть в реку? Сумасшед-шим его тогда не признали. Те, кто хорошо знал его, предполага-ли, что это мистификация... Скорее всего, хандра и гнала писа-теля "на люди", чтобы не оставаться наедине с собой. Зато эта богемная среда стала для него неиссякаемым источником тем, сюжетов, характеров, анекдотов...
       Только Прага может насчитать более сотни заведений, которые посещал Гашек. "Завсегдатай жижковских кабаков, пьяница, время от времени гость полицейского участка, приводимый за мелкие ночные дебоши, должник пригородных трактирщиков, "стрелок", берущий взаймы у всех знакомых подряд, готовый ради выпивки все отдать под залог, милый и веселый собутыль-ник", писал о Гашеке еще при его жизни известный чешский пи-сатель Иван Олбрахт. Заслуживает особого внимания характе-ристика автора "Швейка", принадлежащая Эдуарду Бассу, поэту, сатирику, романисту: "В Гашеке всегда жило два человека: один дурачился, другой на него смотрел. Этот второй Гашек, чье лицо мало кому удавалось видеть, с поразительной ясностью осознал ничтожность человеческой жизни, и, поняв это, старался отде-лить себя от нее, приглушить ее в самом себе, отойти в сторону, отделаться от нее шутовством, которое он препоручил Гашеку первому".
      
       Известие о смерти писателя пришло в Прагу, когда повсюду еще царило новогоднее настроение. Некролог опубликовала толь-ко одна газета, и то под вопросом. Другие редакции не поверили: ведь Гашека хоронили уже столько раз! Подозревали розыгрыш.
       На погребение, состоявшееся шестого января, в воскресенье пополудни, пришли, главным образом, липницкие друзья писате-ля. Брат Богуслав был убит горем, в дом Гашека не шел и похо-рон не дождался, уехал обратно в Прагу. Священник соглашался хоронить тело только на участке для самоубийц: покойник, мол, был неверующим. Неизвестно было, кто оплатит похороны, и грубый черный гроб, сколоченный дешевым плотником, появил-ся лишь в последний момент. Яму наконец вырыли у стены, в правом углу кладбища... Позднее могилу украсили массивными гранитными плитами и памятником в виде открытой книги...
       А главная книга Ярослава Гашека "Похождения бравого сол-дата Швейка" осталась недописанной. Последний, четвертый том ее подготовит к печати фельетонист "Руде право" Карел Ванек.
      
       По сравнению с нынешними чешскими особняками дом Гаше-ка выглядит более чем скромно. Понятно, что от того времени нас отделяют восемьдесят лет. Иные возможности, финансовые, строительные, иные понятия о комфорте. Но что-то вроде оскорб-ленного чувства справедливости остается в душе. Ведь классик! Мировая величина! Именно так мы оцениваем Гашека сегодня.
       Увы, современники не разглядели масштаба его дарования. Любопытная деталь: из его адресатов письма сохранила только будущая жена Ярмила. Остались открытки, записки, шуточные послания, деловые письма, но их немного. Исследователям, ин-тересующимся внутренним миром Гашека-писателя, поживиться почти нечем. Может быть, у него не было глубоких серьезных корреспондентов? Наверное, были. Но письма его не сохраняли. Не придавали им значения.
       В 1921 году книжные магазины отказывались продавать "Швейка": "С такой вульгарной литературой, цель которой не в том, чтобы повышать интеллект нации, а наоборот, плодить в ней хамов и пошляков, мы не работаем и не желаем позорить имя на-шей фирмы. Это литература для коммунистов, а не для чешского человека".
       Но, как это часто бывает, простой читатель оценил книгу рань-ше многих высокомерных эстетов, собратьев по перу и самоуве-ренных критиков. Таких читателей видел и Гашек. Был счаст-лив, когда в одном из кабачков повстречал пьяницу, который си-дя на бочке, корчился от смеха, читая "Швейка".
       Из коллег в числе первых оценил последний роман писателя, еще при жизни его, уже упомянутый выше Иван Олбрахт. Отме-тив "высокий уровень и своеобразие юмора" и его "поразительно редкостное богатство", Олбрахт выявил главные достоинства книги, найдя их "гениальными". Каковы же эти достоинства?
       Во-первых, "Гашек показал мировую войну с совершено но-вой точки зрения". Нигде "не показана так зримо вся та мер-зость, глупость и жестокость мировой войны, как в книге Гаше-ка". Все, писавшие о войне, чувствовали ее у себя "в затылке" и лишь "благодаря напряжению всей воли и мышц" могли поднять голову и выпрямиться. Одному Гашеку "не надо было превозмо-гать в себе войну... Он стоял над ней с самого начала. Он над ней смеялся. Он мог глумиться над ней в общем и в частностях, будто она не более, чем пьяная потасовка в жижковском трактире".
       Во-вторых, "Швейк - совершенно новый образ в мировой ли-тературе. Умный идиот, прямо-таки гениальный идиот, который благодаря своему дурацкому, но ловкому добродушию всегда ос-тается в выигрыше... Этот новый литературный тип не пробуждал бы в нас столько интереса и столько веселья, если бы появился откуда-нибудь из пустоты, откуда-то, где нас нет... Наверное, и впрямь потребовалась мировая война, чтобы мы уяснили себе это преимущество настоящего или притворного идиотизма перед суровой властью людей и обстоятельств, наверное, она и впрямь была нужна, чтобы эта составляющая нашего духа могла выя-виться и сформироваться в цельный готовый человеческий тип, и, наверное, не мог этот тип нигде прежде быть уловлен, да еще с такой полнотой, как только в Чехии, с ее удивительным отноше-нием к войне и авторитету государства...
       Читаете эту книгу? Великолепная вещь!"
      
      
      
      

    ТОМАШ МАСАРИК И КАРЕЛ ЧАПЕК

      
       Масарику не спалось. Вставал, выходил на палубу, вглядывал-ся в непроницаемую тьму, скрывавшую бесконечные зябкие про-странства осеннего океана. Прохаживался взад-вперед, перехо-дил на другой борт, подставляя лицо свежему ночному ветру... Странно, никуда не надо спешить, договариваться о визитах, сро-чно писать статьи в газеты, выступать на митингах, убеждать, спорить, добиваться понимания и поддержки. Теперь, когда, ка-жется, все самое тяжелое уже позади, он мог бы насладиться пол-ным покоем. Но покой не приходил. Сказывалось непрерывное, в течение четырех лет, напряжение: заботы, тревоги, опасности. Мозг, как заведенный, продолжал работать...
       Беспокойство о близких, остававшихся на родине, в Чехии, о жене, о детях, которых все это время он столько раз подвергал опасностям, сменялось огромной радостью: Боже, неужели это все удалось?! Неужели, мечта его жизни осуществилась?! Конеч-но же, его вело Провидение! Факт, в который все еще трудно по-верить и к которому еще труднее привыкнуть: чехи и словаки по-лучили независимость, у них своя республика! И еще факт, в ко-торый надо поверить: четырнадцатого ноября 1918 года он, То-маш Гаррик Масарик, избран первым президентом этой респуб-лики!
       Не ждал он этого, не думал. Когда размышлял, чем займется по возвращении домой, останавливался на журналистике. При-вычное дело в его жизни, знакомое... Начинать что-то новое, ко-гда так устал, несколько раз перенес тяжелый грипп, когда кажет-ся, долго не проживешь...Ведь шестьдесят восемь лет за плеча-ми.... Нет!... Хотя... легкую спортивную фигуру сохранил, лю-бит скакать на лошади, не пьет, ест немного, во всем приучил се-бя к дисциплине, считая ее обязательной для каждого культурно-го человека...
       Поздравительная телеграмма, полученная им в Америке, сроч-но звала домой. Двадцатого ноября, по чистому совпадению, в день рождения жены Шарлотты, Масарик отплыл в Европу.
      
       Масарик, философ, ученый, не был политическим радикалом. Социальную революцию не признавал, предпочитая ей "револю-цию в головах и сердцах". Десятки лет надеялся на то, что авст-ро-венгерская империя трансформируется в федерацию и предо-ставит всем населяющим ее народам, в том числе чехам и слова-кам, справедливые условия жизни и развития. Надежды не сбы-вались. Конфликт с Сербией летом 1914-го перерос в мировую войну.
       Новая стратегия Масарика, в эту пору уже депутата парламен-та, в двух словах заключалась в следующем: эмигрировать, пе-рейти на сторону противников, Британии и Франции, и способст-вовать поражению габсбургской монархии, которое должно при-нести освобождение его народу. Стратегия нашла поддержку у ряда влиятельных чешских политиков, среди них был и молодой Эдуард Бенеш, будущий, после Масарика, президент.
       Масарик: Бенеша я знал по Праге, как университетского кол-легу... Без Бенеша у нас не было бы республики. Между нами бы-ло полное согласие в стратегической линии. Бенеш все решал в духе наших договоренностей относительно общих действий. Однажды, это было позднее, он приехал ко мне в Англию из Па-рижа, сообщил, что делает, как развиваются события, как наша идея постепенно претворяется в жизнь - тогда я сказал ему: "Бенеш, будем друзьями!"
       Разумеется, все держалось в строжайшей тайне. Одновременно Масарик находил сторонников за границей: среди западноевро-пейских журналистов, ученых, политиков.
       Масарик: Моя жена была американка, это открыло мне анг-лосаксонский мир. Знание языка и культуры помогло мне рабо-тать во время войны в Англии и в Америке. Вообще, знание язы-ков было мне на пользу, я мог говорить и читать лекции в Рос-сии, во Франции, Англии и Америке. И с итальянским я худо пло-хо справлялся...
       Перед Рождеством 1914-го Масарик выехал в пока еще нейтра-льную Италию: собрать информацию и сориентироваться. Наде-ялся, что еще вернется домой. Но известия из Праги и Вены пре-достерегали: будет немедленно схвачен и повешен, как преда-тель. С этого момента его жизнь, по словам одного из биографов, "описанная пером хроникера, составила бы толстую книгу, кото-рая от начала до конца читалась бы с затаенным дыханием".
      
       Венеция, Флоренция, Рим, Генуя. Масарик восстанавливает старые знакомства и связи, заводит новые... Встречается с анг-лийским послом. Австрийские и немецкие шпионы ходят за ним по пятам.
       Женева. Организует группу единомышленников и помощни-ков. Налаживает связи с Парижем, где Милан Штефаник, изве-стный астроном и будущий военный министр республики,. вдо-хновенно пропагандирует чехословацкую идею в общественных кругах, возбуждая к ней живой интерес и сочувствие.
       Париж. Масарик ведет переговоры с французским военным министерством. Готовит издание газеты "Чешский народ"... Много хлопот доставляет организация конспиративной связи с Прагой: секретную информацию прячут в часах, в зонтиках, в че-моданах с двойной стенкой, в бочках с маслом. С каждым аген-том Масарик беседует лично, проверяет, инструктирует. На-рваться на шпиона проще простого...
       Масарик: В политике, в борьбе не обойтись без психологии. Мне повезло, я знал много наших на родине и знал заранее, кто каким актером будет в нашей игре. Знал Вену и тамошнее об-щество, начиная от двора и кончая бюрократией и журналис-тами. Надо было изучать наших единомышленников и тайных противников. Отправляясь к какому-нибудь влиятельному лицу, я знакомился с его биографией, чтобы знать, как с ним обхо-диться... В этом мне помогала, однако, не академическая психо-логия, а жизнь и - романы!.. Живу в поэзии, без нее не выдержал бы, в ней чрезвычайно много опыта и знания человеческой души.
       Лондон. Масарик пишет меморандум английскому правитель-ству и другим союзникам. Профессорствует в Лондонском уни-верситете. Первую лекцию посвящает проблеме малых народов в условиях европейского кризиса. Каждую неделю пишет статьи в "Санди таймс" и другие газеты, ведет обширную переписку. Чи-тает лекции в клубах, в Кембридже, в Оксфорде. Встречается с послами союзников, дипломатами, военными.
       Масарик: Сейчас уже не вспомнил бы, со сколькими людьми познакомился... Не рвался к официальным лицам, пока не удалось сформировать общественное мнение. Сначала, с пустыми рука-ми, не мог ничего обещать, были у меня только свои аргументы, что отвечало бы интересам Европы расчленить Австро-Венг-рию. Следил за тем, чтобы ежедневно в газетах было что-ни-будь против Австрии и о нас... Были у меня свои принципы в про-паганде: не обещать впустую, не выступать как проситель, зас-тавить говорить факты и на них указать: это и это в ваших интересах, а это вот ваша обязанность, ... не принимать ни от кого деньги, только от наших людей. Лгать и передергивать - наихудшая пропаганда. Ложь не проходит даром ни в политике, ни в повседневной жизни...
       Зимой 1916 года Масарик пересекает Ла-Манш для встречи с французским премьером Брианом, которую организовал Штефа-ник. Бриан сразу принял план Масарика и обещал поддержку. Авторитет чешского политика был уже высок. Масарик понимал, что идею создания чехословацкого государства лучше всего было бы поддержать военной силой на стороне Союзников (Антанты). Еще в начале войны он видел низкий моральный дух австрийских войск, а чехи и словаки шли на фронт, не испытывая ни малей-ших патриотических чувств. Неудивительно, что они массами сдавались в плен русской армии на Восточном фронте. Возникла смелая идея: создать их этих пленных чехословацкий корпус.
       Масарик обзаводится паспортом на чужое имя и через Сток-гольм едет в Петроград, надеясь, что после падения царского ре-жима он легче договорится, тем более что министром иностран-ных дел был Милюков, ранее хорошо знакомый Масарику. К не-счастью, Милюков как раз покидает свой пост во Временном пра-вительстве. Масарик, с группой способных и преданных помощ-ников, ведет тяжелейшие переговоры с российской военной бю-рократией и вербует легионеров в лагерях чешских и словацких военнопленных. Самостоятельное, независимое от русской армии чехословацкое войско, формально включенное во французскую армию, надо было перебросить на Западный фронт, и Масарик тесно сотрудничает с французскими политиками и военными.
       В начале июля чехословацкие легионеры приняли первое сражение на Восточном фронте у Зборова и добились победы, разбив австрийскую линию обороны. Моральная победа была еще выше: западные союзники увидели, что будущая Чехослова-кия, за которую борется Масарик и его единомышленники, уже обладает реальной силой.
       Окрыленный успехом, Масарик стремится закрепить его, аги-тирует, призывает... Но Россия все более погружается в хаос и неотвратимо катится к большевистскому перевороту.
       Приехав в Россию в середине мая 1917-го, полагая, на несколь-ко недель, Масарик задержался в ней почти на год...
       Масарик: Удивительно, куда в Россию ни приеду, везде стреля-ют. В Петрограде я жил напротив телеграфного и телефонно-го ведомства, из-за него начался упорный бой... Доехал до Моск-вы, там - то же самое. На крыше отеля ("Метрополь") было человек пятьдесят юнкеров Керенского, они стреляли в больше-виков, а большевики с театра - в них. Я стащил матрац с крова-ти на пол и спал в углу... Пришли большевики... Поставили охра-ну. Один солдат потянулся к колечку на моем галстуке. Такой оловянный перстенек с красной стекляшкой... Если он хочет, я ему отдам. Не хочет. Спрашиваю его так, в шутку, выпустит ли скоро меня отсюда. Захочу пущу, говорит, захочу зарежу... Некоторые гости платили охране, но я не могу подкупать, это так унизительно... Страшнее всего было, когда охрана вдрызг упилась... В другое время я не боялся, и даже, когда страшно было, виду не показывал, уж нашим-то ребятам - никогда. Хо-дил по улицам, где стреляли... Как бы я мог командовать, если бы они видели, что боюсь?!...
       Переговоры с большевиками были столь же тяжелыми и изну-рительными. Россия втягивалась в гражданскую войну, царили разруха и беспорядок. Чехословацкий корпус, обязанный соблю-дать "вооруженный нейтралитет", подвергался опасности быть втянутым в российскую междуусобицу, что в конце концов и слу-чилось. Тем более что путь на Запад через Кавказ, Румынию или Архангельск становился нереальным. Оставалась единственная возможность: через Сибирь и Дальний Восток, а оттуда - морем, вокруг света, до Франции. Седьмого марта 1918 года, в день сво-его шестидесятивосьмилетия, Масарик выезжает из Москвы поез-дом английского Красного Креста на Восток, чтобы подготовить водный транспорт для чехословацких легионов во Владивостоке.
       Масарик: Путешествие длилось месяц; дорогой я размышлял и работал над своей книгой "Новая Европа", наблюдал за английскими попутчиками, дебатировал с большевистским проводником. Однажды наш поезд должен был остановиться, потому что впереди шел бой; иногда у нас заканчивалось топливо, и надо было нарубить дров для локомотива...
       Торопила Масарика и изменившаяся военно-политическая си-туация в мире. В апреле 1917 года в мировую войну вступили Американские Штаты, резко усилив Западный фронт. Война яв-но шла к концу, и президент Вильсон становился одной из ключе-вых фигур на будущих мирных переговорах. Если европейские союзники уже поддерживали идею создания самостоятельного чехословацкого государства, то американский президент стоял за сохранение австро-венгерской империи с предоставлением авто-номии ее народам. Масарик поспешил в Японию. Из Токио пос-лал меморандум Вильсону о состоянии России и обратил его вни-мание на успехи чехословацких легионеров. 29 апреля Масарик достиг берегов Америки, 5 мая появился в Чикаго, как триумфа-тор, встречаемый толпами народа и осыпаемый цветами.
       Масарик: В Америке меня уже везде ждали наши земляки и американские журналисты - я должен был привыкнуть к такой славе; с одной стороны, вся Америка переживала от войны та-кое лихорадочное возбуждение, это было для всех необычно, ис-пытывали новое отношение к Европе и вообще ко всему миру, с другой стороны, тут сказывалась популярность наших легионов, которые тогда с оружием в руках начали пробиваться через всю Россию и Сибирь. У американцев - необычайный восторг от всего героического, так что поход пятидесяти тысяч наших через целый материк производил на них огромное впечатление...
       Масарик надеялся, что, поддержанный многочисленными ко-лониями живущих в Америке чехов и словаков, он сформирует выгодное его политическим целям общественное мнение, которое повлияет на позицию президента Вильсона. Предстояла огром-ная, последняя за границей, работа: снова статьи в газетах, встре-чи и переговоры с иностранными дипломатами и американскими государственными деятелями, выступления на митингах и конг-рессах. Время подгоняло, война заканчивалась. Заканчивалась раньше, чем предполагал Масарик.
       В Америке Масарик был в четвертый раз. Хорошо ее знал. Был знаком со многими земляками и влиятельными людьми.
       Масарик: С президентом Вильсоном я сходился, думаю, четы-режды. Мое первое впечатление о нем - был безукоризненно оп-рятен. Я сказал себе: наверное, у него есть жена, которая его любит... Мы довольно хорошо понимали друг друга... В убежде-ниях он был упрямый, но возражения принимал. Знал обо мне, были мы в связях, хотя и не прямых, еще до того, как я приехал в Америку.
       30-го июня американские чехи и словаки подписали в Питс-бурге договор об общем государстве, а 18-го октября Вильсон, переубежденный Масариком, отказался от своей прежней точки зрения в пользу суверенной демократической Чехословакии.
      
       На родину - через Британию, Францию, Италию, Австрию - Масарик вернулся 20-го декабря 1918 года. Со слезами на глазах целовал землю. Ближайшие друзья окружали его. На следую-щий день - Прага. Рукопожатия, объятия, приветственные речи. Восторженный народ, хорошо знавший, кого избирал. Фанфары из сметановской "Либуше", звучавшие с лоджии Национального театра. Торжественная присяга президента перед Народным со-бранием на Пражском Граде...
       И семнадцать последующих лет ежедневной, упорной работы по строительству демократии на осколке распавшейся империи.
       Масарик: Измеряем жизнь слишком односторонне: продолжи-тельностью, а не значением. Думаем о том, как продлить жизнь, а не о том, чем ее по-настоящему наполнить. Многие люди боятся смерти, но не огорчаются тем, что они сами и их окружение de facto живут лишь наполовину, без огня, без любви, без радости. Жизнью, наполненной познанием правды, нравст-венными правилами, деятельной любовью, мы вносим свою лепту в человеческое бессмертие... Иногда меня преследует сон, не знаю, откуда он, может, навеян какой-то картиной: лодка в мо-ре, а над ней склоняется ангел с часами, время от времени сте-кает с этих часов капля в море, и ангел говорит: "Прошла еще минута". Этот сон я всегда воспринимаю, как предупреждение: трудись, работай, пока твои минуты еще текут...
      
       Масарик стал легендой еще при жизни. Два мнения. Одно при-надлежит Т. Манну: "Если бы, кроме Масарика, в Европе было еще три-четыре личности такого же масштаба, ее история сложи-лась бы благоприятнее". Второе - Б. Шоу: "Если бы существова-ли Соединенные Штаты Европы, то президентом я мог бы себе представить только Масарика". Литература о первом чехословац-ком президенте огромна. Подробнейшие биографии, воспомина-ния, исследования философских, религиозных, политических взглядов написаны публицистами, журналистами, историками... Самые полярные мнения принадлежат, разумеется, политикам, оценивающим всех и вся со своей партийной колокольни. В за-висимости от ориентации и глупости они клеили на Масарика все возможные ярлыки - от предателя до националиста..
       Среди авторов, ныне забытых, полузабытых или известных уз-кому кругу исследователей, неожиданно обращает на себя внима-ние знакомое имя - Карел Чапек. В 24-томном собрании сочине-ний классика чешской литературы двадцатый том - целиком "ма-сариковский". Это знаменитые "Разговоры с Т.Г. Масариком", без которых ни один библиографический список литературы о первом президенте просто не мыслим. Немыслимым, на первый взгляд, кажется и сочетание имен: что связывало великого писа-теля с главой государства?
       Большой писатель редко тянется к властям. Тем более, вели-кий писатель. Разве что раньше, во времена коронованных меце-натов, чтобы не умереть с голоду? Разве что ныне, желая славы и постов, там, где власть пользуется им как идеологическим рупо-ром? Чапека, уже известного в мире, более того, великого сати- рика, в этой роли вообразить трудно.
      
       Чапек много знал о Масарике еще до личной встречи с ним. Знал, что будущий президент родился в бедной провинциальной семье, средства на учебу и жизнь зарабатывал себе сам уроками в состоятельных семьях сначала в Брно, потом в Вене. Еще гимна-зистом увлекался Гете и Лессингом. Был влюблен в философию Платона за то, что она воспевала полноту жизни и соединяла ра-циональную мудрость с поэзией и практической политикой. В университете учился у Франца Брентано. Создал новую культур-но-философскую концепцию истории чешского народа и государ-ства, основанную на идеале гуманизма. Был профессором фило-софии в Пражском университете. Вступил в политическую жизнь. Избирался депутатом парламента. Издавал научные жур-налы "Атенеум", "Время", "Наша эпоха". Редактировал "Науч-ную энциклопедию Отто". Писал статьи и книги "Чешский воп-рос", "Ян Гус", "Идеалы гуманизма", "Россия и Европа"... Чело-век высоких принципов...
       Впервые Чапек встретился с Масариком 22 марта 1922 года в Городском театре на Виноградах, где был представлен президен-ту как драматург. Чапек смущен, позднее, вспоминая о знакомс-тве, будет писать о себе в третьем лице ("писатель") с иронией.
       Потом была встреча "на Граде", куда президент пригласил его вместе с другими литераторами на ужин. Кто-то сказал Масари-ку, что у Чапека собираются на "пятницы" писатели, журналис-ты, университетские профессора. "Примут ли меня там? - спра-шивает Масарик. - Я пришел бы". Чапек зовет президента от имени всех участников. "Спасибо, приду", - благодарит Маса-рик. Пришел. Были дебаты, споры, столкновения взглядов. Маса-рик остался довольным. Прощаясь, сказал: "Что ж, приду еще".
       Встречи становились чаще - на квартире у Чапека, на Граде, в президентском дворце в Ланах, в Топольчанках, где Масарик бы-вал летом. Возникает глубокая личная дружба, несмотря на соро-калетнюю разницу в возрасте.
       Надо сказать, что писатель шел к новому знакомству не без внутреннего сопротивления. Раньше не раз заявлял, что полити-ка, по крайней мере, практическая, ему противна. Что его интере-сует "обычная жизнь". Был человеком домашним, сожалел о ка-ждой минуте, истраченной не на литературу, и чувствовал себя чужим среди властей предержащих. То, что он сблизился с Маса-риком, можно объяснить огромным интересом к личности прези-дента-интеллектуала. Чапек подходил к Масарику с удивлением, как к человеку глубокому и цельному, достигшему всего своим трудом и упорством, исповедующему строгие нравственные принципы в жизни и в политике.
       В пору знакомства с Чапеком у Масарика был огромный авто-ритет, еще более возросший с выходом в 1925 году книги "Миро-вая революция". Но по конституции он являлся официальным государственным деятелем и оказался в изоляции, поскольку те-рял возможность свободно высказываться, к чему привыкнуть никак не мог. Основные коалиционные партии требовали, чтобы президент пребывал "над облаками" и не вмешивался в полити-ческую практику. Президент не мог публично проявлять симпа-тии и антипатии к частным лицам и даже присутствовать на по-хоронах, если усопшие не были министрами, закончившими жизненный путь на государственном посту. Масарик искал вы-ход из сложившейся ситуации. Форма интервью была для него приемлема. Чапек-журналист, не связанный ни с какой партией или политической группой, оказался очень кстати. Нет сомнения и в том, что Чапек привлекал Масарика тоже масштабами своей личности, ума и таланта.
       Чапек не ходил возле Масарика с блокнотом и карандашом. И нынешнего диктофона у него, понятно, не было. Книга рожда-лась трудно: "Эти "Разговоры" не возникли ни такими связными, какими, верно, кажутся, ни хронологически последовательными, какими здесь представлены; эти воспоминания и рассуждения большей частью всплывали в памяти непроизвольно, внезапно, случайно, как это происходит в обычной беседе. Любой крохот-ный фрагмент является мозаикой, собранной из десятка-другого мгновений: одно воспоминание пришло на память, когда мы си-дели у костра под Грушевым, другое - в полутьме коляски, тре-тье - в присутствии двух десятков людей, четвертое в беседке, увитой розами; одна фраза была сказана вчера, другая - три года назад, но каждую, насколько можно полагаться на свою память, я стремился передать теми же словами, какими она была тогда ска-зана... Трудно найти другого человека, который так неохотно го-ворил бы о себе и так противился бы усилиям выпытать его про-шлое. Мог бы привести в отчаянье любого, кто хотел бы узнать о старых фактах и событиях, участником или инициатором кото-рых он был сам, скажет о них скупо и бесстрастно, создавая впе-чатление, что о его личном участии и говорить, собственно, не стоит..."
       Своей будущей жене Ольге Шейнпфлуг Чапек писал 3 сентяб-ря 1928 года из Топольчанок: "...я здесь с позавчерашнего вечера и, кажется, буду принужден обстоятельствами остаться на неско-лько недель... Начинаю работать над "Разговорами" и буду поти-хоньку посылать их в печать..." 7 сентября: "Работа над "Разго-ворами" идет у меня отчаянно медленно при здешнем распорядке дня и при постоянной переработке и расширении. Будет доволь-но толстая книжка..."
       Чапек давал Масарику перепечатанный фрагмент рукописи, Масарик читал, уточнял, добавлял, возвращал писателю. Чапек создавал новый вариант того же фрагмента и отдавал Масарику. Президент снова читал и правил. Так повторялось многократно.
      
       Первая часть "Разговоров" - "Время молодости" - вышла в свет в 1928 году, вторая - "Жизнь и работа" - в 1931. Как раз из нее взяты вышеприведенные фрагменты рассказа Масарика о своей заграничной одиссее в годы мировой войны. Третья, пос-ледняя часть, "Мышление и жизнь", изданная в 1935 году, отра-жает взгляды Масарика на теорию познания, метафизику, христи-анство, культуру, политику, народ. Перу Чапека принадлежит и около полусотни заметок о президенте, часть их печаталась в прессе, часть осталась при жизни неопубликованной. Они полны наблюдений за характером, привычками, жестами Масарика, за стилем жизни, за речью, за манерой говорить и - молчать.
       Президент любил своего старого коня Гектора, на котором ез-дил верхом, из обуви любил сапоги, потому что их не надо было зашнуровывать. Любил физическую силу и ловкость, тринадца-тое число, людей, хорошо знающих свое дело. Любил затачивать карандаши и сидеть у костра. Если на кого-то сердился, говорил о нем: "нехороший человек". Это была самая грубая характерис-тика в его устах.
       Не любил рис, хотя всю жизнь его ел. Не любил, когда грубо и пренебрежительно говорили о женщинах, не любил, когда ему на глаза попадала его личная охрана. Шутил: "Больше всего мне нравится президентство тем, что не надо носить с собой деньги".
       Однажды в парке беседовал с чешским гостем. Откуда-то взяв-шийся деревенский пес приласкался к его собеседнику. Тот при-нялся чесать пса за ухом. Масарик, с его пристрастным отноше-нием к чистоте, не выдержал: "You don't know, if he is clean" ("Вы не знаете, чистый ли он"). Вот она, замечает Чапек, истин-ная деликатность: постеснялся, что пес мог бы понять его чеш-скую речь и обидеться.
      
       "С этической точки зрения, - считал Масарик, - демократия мотивируется, как политическое претворение в жизнь любви к ближнему... Нет разной морали, разной этики для государств, на-родов, правительств и для отдельного человека". Это говорилось в те годы, когда две диктатуры, гитлеровская на западе Европы и сталинская на востоке, готовились к страшной схватке. Множи-лись голоса, утверждавшие, что демократия, основанная на сво-боде личности, себя изжила, что ее должен заменить коллекти-визм фашистского или коммунистического толка.
       Но демократия не утверждается сразу во всем совершенстве, она развивается долго и трудно, проходя длительный путь болез-ненного становления, при этом, по словам Масарика, "единствен-ное лекарство для демократии это - больше демократии".
       Мысли президента-освободителя постоянно обращались к бу-дущему. Сколько времени необходимо для того, чтобы народ, несколько столетий живший в условиях национальной, полити-ческой и духовной несвободы, избавился от рабской психологии и научился жить в демократическом обществе? Двадцать, трид-цать лет? Или больше?
       "Пятьдесят лет республики, - мечтал Масарик, - этого хватило бы. Потом уж ничего не боюсь... Через пятьдесят лет свобода будет у людей в крови... Тогда придет новое поколение, оно уж эту свободу не отдаст..."
       Масарик умер в сентябре 1937 года.
       До "Мюнхена" оставался всего год.
      
      
      

    ЧЕХОСЛОВАЦКИЕ ЛЕГИОНЕРЫ В РОССИИ:

    КАК ЭТО БЫЛО

      
       Из Владивостока возвращались разными путями. Одни пере-секали Тихий океан, через США и Канаду добирались до восточ-ного побережья Америки, и снова на судах плыли в Европу. Дру-гие, обогнув Азию, Индийским океаном, Красным и Средизем-ным морями шли до Триеста. Незнакомые страны, экзотические края сменяли друг друга. Калейдоскоп удивительных пейзажей, городов, обычаев, одежд, жизненных укладов... Ничего подобно-го и в таком множестве они никогда в своей жизни уже не уви-дят... Из европейских портов поезда везли их на родину.
       Горни Двориште - первая чешская станция на австрийской границе, в шестидесяти километрах от Будеевиц. "Пришла мину-та, которую мы ждали долгие годы, - вспоминал подполковник Матей Немец, позднее чехословацкий генерал. - Машинист оста-навливает состав прямо в поле, все выскакивают из вагонов, пол-ковой оркестр исполняет гимн, и мы все, волнуясь и радуясь, сто-им на родной земле. Одни обнимают друг друга, другие плачут и, упав на колени, целуют землю. Мы - дома!"
       Шесть лет войны и страданий - позади.
      
       Москва, Петроград, Киев в названиях чешских улиц - это по-нятно: как Париж, Белград, Варшава. Но как попали на красные эмалевые таблички Челябинск, Иркутск, Красноярск? И даже Бу-зулук, о котором и в самой-то России мало кто знает? Случайно? Совсем нет! Это - живые следы драматического периода совмест-ной истории Чехии и России, относящегося к первой мировой войне и большевистской революции.
       Правдивой истории, как доказывает француз Марк Ферро, не бывает. Каждый народ пристрастен к своему прошлому и стара-ется выглядеть лучше в зеркале мира. Но чем демократичнее го-сударство, тем исторической науке труднее врать. Советские ис-торики занимались фальсификацией "по мандату долга", и горь-ко осознавать, сколько чудовищной галиматьи вбивалось в наши головы. Тем интереснее взгляд на "чехословацкий мятеж" "с дру-гого берега", взгляд, не искаженный идеологическим диктатом.
      
       Первая мировая война разворачивалась стремительно. После убийства в Сараево наследника австро-венгерского трона Франца Фердинанда габсбургская монархия 28 июля 1914 года объявила войну Сербии. Через два дня начала мобилизацию Россия. В на-чале августа Германия объявила ей войну и напала на Францию. Немецкие войска вторглись в нейтральную Бельгию, и в войну вступила Великобритания...
       Чехи жили в многонациональной габсбургской монархии уже триста лет. В отличие от венгров, добившихся автономии, чехи чувствовали себя оскорбленными. В союзе Германии и Австро-Венгрии последняя играла подчиненную роль, не разделяя немец-ких аппетитов, распространявшихся помимо Центральной Евро-пы на Балканы и Ближний Восток. В случае победы надежды че-хов на федерализацию и демократизацию, не говоря уже о госу-дарственном суверенитете, были бы потеряны. Естественно, что желания умирать на такой войне они не испытывали.
       В армии габсбургской монархии чехи составляли 13 %. Боль-шинство офицеров были немцы. Все мобилизованные: и моло-дежь, и запас - росли в мирное время; последняя война Австрии с Пруссией закончилась почти полвека назад. Все были уверены, что кампания долго не продлится: до "слив", в худшем случае - "до листопада". Настроения были анархистские, антимилита-ристские, пацифистские. В пестрой гамме чувств, обуревавших чешский воинский контингент, надо обязательно указать как на одно из основных - на панславизм, точнее панруссизм, о чем впереди не раз будет речь.
       Габсбургская монархия отделяла две амбициозные империи, Германию и Россию. Чехи, жившие с немцами практически од-ной жизнью и далеко не всегда довольные друг другом, будучи славянами, с интересом посматривали на Россию. Панславян-ская идея, когда-то овладевшая умами чешских просветителей, проникала и в народ, и в политическую среду, как реакция на крепнущий пангерманизм. Русофильство чаще всего выражалось в интуитивной тяге к большому народу и обширному самостоя-тельному государству и питалось не столько реальными фактами и представлениями, сколько русской культурой, в первую оче-редь - литературой, музыкой, живописью, казалось, воплощав-шими в себе "тайну русской души". Трезво и критически мысля-щие писатели, философы, политики, увидев российскую действи-тельность собственными глазами, быстро излечивались от своих туманных иллюзий, а русский царизм и русскую ортодоксальную церковь просто не переносили на дух.
      
       Простые чехи, жившие в России, встретили войну манифеста-циями, демонстрируя свои ура-патриотические чувства и соли-дарность с русским народом. Перед войной их насчитывалось ты-сяч 60-100, не так уж много (в Соединенных Штатах - около 800 тысяч). Большинство их составляли крестьяне, преимущественно Волынской губернии, остальные - коммерсанты, ремесленники, предприниматели, пивовары, мельники, служащие, учителя - жи-ли по всей царской России и в крупнейших городах ее - Москве, Петербурге, Киеве, Варшаве, Одессе, Харькове. В Петербурге двести чехов прошли по улицам с транспарантом "Братья, осво-бодите Чехию!" Когда великая Россия одержит победу над Гер-манией, то поможет, дескать, создать самостоятельное чешское государство, в котором "будет сиять свободная независимая ко-рона св. Вацлава в лучах короны Романовых". Во имя такой перс-пективы российские чехи готовы были создать отряды добро-вольцев.
       Чехия, по крайней мере, в начале войны, в российских страте-гических планах никакой роли не играла. Царскую империю ин-тересовали Балканы, Дарданеллы, Босфор с вожделенным "Царь-градом". Предложение чехов присоединиться к русской армии было принято с прохладцей, но согласие властей в конце концов последовало. Позднее царская пропаганда вошла во вкус и даже разбрасывала на фронте листовки, умножавшие антиавстрийские настроения чехов и обещавшие принести им "свободу и исполне-ние народных чаяний"
       "Чешская дружина", четыре роты, формировалась в киевском Михайловском монастыре, в день св. Вацлава принесла присягу возле храма св. Софии и отправилась на фронт. Ее рассредото-чили по штабам и использовали в разведке, на фронте и в тылу противника.
       Первые месяцы войны складывались благоприятно для России. Австро-венгерская пропаганда скрывала свои поражения за опти-мистическими военными реляциями. Возвращавшиеся с фронта очевидцы рассказывали прямо противоположное, так что одно время даже распространился слух о том, что "русские идут к Пра-ге" и что "славянская победа близка". В столичном кинотеатре "Корона" во время показа военной хроники "Отступление нем-цев на Марне" зал так неистово аплодировал, что власти запрети-ли дальнейшую демонстрацию ленты. Колонны новобранцев, маршировавших по улицам чешских городов, пели "возмутитель-ные" песни: "Красный платочек, машешь ты кому? Мы идем на русских, не знаем, почему..."
      
       Тяжелые поражения, сотни тысяч убитых и раненых в Галиции и на Балканах, холодная снежная зима, плохое снабжение, изну-рительные походы и изматывающие бои дух чешских солдат, прямо скажем, не укрепляли. Сдача в плен казалась единствен-ным спасением. Тем более, к братьям-славянам.
       Правда, представление "чешских братьев", что они будут вст-речены с распростертыми объятиями, оказалось далеким от дей-ствительности. По воспоминаниям одного из чешских офицеров, "пленные чехи страдали необычайной наивностью. Много пере-несли дорогой в плен, шли пешком и были жестоко биты, так что настроение у них было антирусское". "Нас окружили русские солдаты, - свидетельствует другой очевидец, - и каждый спраши-вал: "Пан, часы есть?"... В ту ночь русские не дали нам ни мину-ты отдыха, мы и ночью должны были mašМrovat, хотя некоторые в изнеможении падали на землю, не имея сил подняться снова... Многие погибли по дороге... Через двадцать два дня дошли мы до первой русской станции, где нас дожидались эшелоны..."
       В 1916 году число пленных достигло двухсот тысяч. Из огро-много лагеря в Дарнице под Киевом их распределяли в три тыся-чи лагерей, разбросанных по всей России. Условия были отвра-тительные. Холод зимой, жара летом, антисанитария, из-за кото-рой вспыхивали эпидемии, скверная пища, тяжелая изнуритель-ная работа, вроде строительства железной дороги на Мурманск. Тысячи пленных умирали без медицинской помощи. Больше ве-зло тем, кто попадал на завод или на сельхозработы.
       Достигнув пика к весне 1915 года, русофильские иллюзии сре-ди чехов пошли на спад, тем более, что тяжелые поражения царс-кой армии на фронте никак не вязались с представлением об ос-вободительной миссии старшего славянского брата. "Я, как и большинство наших чешских офицеров, находящихся в плену в России, - читаем в письме из семипалатинского лагеря, относя-щемся к апрелю 1916 года, - России просто не верю и не предпо-лагаю, чтобы это государство, которое угнетает и преследует своих нерусских подданных и которое не может и не хочет дать свободу собственному народу, чтобы это прогнившее до корней, а в культурном отношении на много-много лет отставшее госу-дарство могло и хотело дать свободу нам... Если бы и могла прийти помощь из-за границы, так скорее от Франции и Англии, чем от России".
      
       Большая часть чешских политиков с началом войны предпочла лояльность к австро-венгерской монархии, надеясь такой ценой купить будущую чешскую автономию. Но были и такие, кото-рые, взвесив шансы воюющих сторон на победу, приняли реше-ние поддержать Великобританию и Францию, т.е. стать на сто-рону противника; они перешли на нелегальную деятельность, не-которые эмигрировали и выступили против Австро-Венгрии. То-маш Масарик, о котором уже говорилось подробно в предыду-щих очерках, организовал за рубежом Чешский национальный комитет, поддерживавший связь с нелегальным центром на роди-не, так называемой "Мафией".
       Масарик и его единомышленники пропагандировали "чешс-кую идею", выражавшуюся в стремлении чешского народа к не-зависимости. Эту идею горячо поддержали также многочислен-ные чешские колонии и землячества за границей. По их иници-ативе были созданы первые воинские части, воевавшие против Германии и Австро-Венгрии в Западной Европе. Заявление Чеш-ского национального комитета от 14 ноября 1915 года, кроме Ма-сарика подписанное представителями Союза чехословацких зем-лячеств России, Чешского народного содружества и Словацкой лиги в Америке, а также парижскими и лондонскими чехами, бы-ло, по существу, политической программой: "чешский народ дол-жен позаботиться о себе сам", "добиваться самостоятельности, не обращая внимания на Австро-Венгрию", поэтому переходит "к русским, сербам и их союзникам".
       Ждать от какой-то страны, что она придет и из милости осво-бодит чешский народ, на что надеялись чешские русофилы, по мнению Масарика, несерьезно и унизительно. Чешский народ должен сам участвовать в войне, как полноценный союзник, а для этого иметь собственную армию. Добровольцев, отправившихся на фронт от заграничных землячеств, было не так много. А вот сотни тысяч пленных в Италии, Сербии, а главное, в России, представляли богатейший резерв.
      
       Как вернуть на фронт тех, кто уже нахлебался войны вдоволь? Только добровольно и при условии, что есть высокая воодушев-ляющая цель. Известия о политической программе чешской эми-грации и ее целях, о планах создания собственной армии проник-ли в лагеря военнопленных - в Кургане, Ашхабаде, Царицыне, Омске, Тюмени. Начался сбор заявлений от желающих добро-вольно вступить в будущую армию. Но успех плана зависел от России.
       Между тем царское правительство смотрело на деятельность чешской эмиграции с недоверием. К тому же, не хотело нарушать международное право, запрещавшее создавать армейские части из военнопленных. Только в конце января 1917 года одобрила создание российского филиала Чешского национального комите-та и даже назначило правительственное пособие. Но царский ре-жим уже дышал на ладан.
       Февральская революция пробудила надежды. Военнопленные приветствовали ее, как символ свободы и демократии. Так же ее восприняли и в Чехии, где по традиции первыми выступили двес-ти писателей, призвавших депутатов быть "честными представи-телями своего народа": "Европа демократическая, Европа полно-правных и свободных народов - это Европа завтрашняя и буду-щая!"
       Многочисленные ставки рабочих под антиавстрийскими ло-зунгами и массовые демонстрации завершились историческим голосованием чешских депутатов в парламенте "за преобразо-вание монархии в союз свободных и равноправных националь-ных государств". Чехословацкая эмиграция имела теперь полное право представлять большинство народа.
       Масарик из Великобритании поспешил в Россию организовы-вать армию, но наткнулся теперь на нежелание Временного пра-вительства: военный министр Гучков считал, что чехословацкие пленные полезнее в промышленности, чем на фронте. Временное правительство еще стояло "за войну до победного конца", но воз-никающие повсеместно советы, руководимые большевиками, тре-бовали "мира без аннексий и контрибуций" и разлагали армию. Массовые дезертирства и братания стали обычным явлением. На чехов и словаков, не поддававшихся этой пропаганде, русские солдаты были так злы, что угрожали расстрелом.
       Летом Керенскому, ставшему военным министром, все же уда-лось организовать наступление русских войск, в котором особен-но отличилась чехословацкая стрелковая бригада, взявшая более трех тысяч пленных и многочисленные трофеи. Это произвело такое впечатление, что генерал Селивачев вскочил на коня и по-скакал в расположение бригады. Седоволосый, с длинными уса-ми, кланялся раненым и мертвым, прижимал солдат к груди и це-ловал по русскому обычаю, восклицая: "Чешские орлы в этой би-тве тянули за собой русских куриц". Керенский лично посетил этот единственный участок фронта, где наступление увенчалось успехом, присвоил командиру бригады генеральское звание и по-обещал поддержку в создании чехословацких воинских частей. Еще решительнее был генерал Брусилов, согласившийся "с фор-мированием чехословацких дивизий". А генерал Деникин требо-вал сформировать столько чехословацких частей, "сколько вооб-ще возможно сформировать". Сдался в конце концов и Керенс-кий, позволив "неограниченный набор чехословацких военно-пленных".
       Этот успешный "бой местного значения", вошедший в исто-рию, как "битва у Зборова" 2-го июля 1917 года, не изменил хода войны: через две недели немцы перешли в контрнаступление, и русская армия практически перестала существовать. Но печать всех стран обратила внимание своих политических кругов и об-щественности на успехи чехословацкого оружия, и создание на территории России самостоятельной армии из чехословацких во-еннопленных сдвинулось наконец с мертвой точки.
      
       Бывшие военнопленные становились легионерами, чтобы вое-вать на стороне Антанты, т.е. Франции, Великобритании и ее со-юзников, против Германии и Австро-Венгрии. Одетые в ту же форму, что и русские солдаты, легионеры отличались от них гу-ситскими эполетами, кокардами и нашивками на рукаве. Язык общения был чешский, дисциплина - французская.
       Уже в июле 1917-го на Украине сформировалась легионерская дивизия. Масарик и его помощники выступали в частях, разъяс-няли обстановку и политические цели эмиграции. Но ситуация с каждым днем усложнялась. В начале сентября немцы занимают Ригу и угрожают северной российской столице. Большевики ов-ладевают петроградским Советом. Вспыхивает корниловский мятеж. А в ударном полку генерала - целая чехословацкая рота! Вмешательство в российскую междуусобицу? Нет, только пол-ный нейтралитет, настаивает Масарик. Но каким образом про-должать войну на стороне Антанты? Ведь большевики готовят переворот и требуют "мира без аннексий и контрибуций", а это означает возвращение к довоенной Европе, иными словами, к Чехии в составе габсбургской монархии! Абсурд! Есть единст-венный выход: переместить чехословацкие легионы на западно-европейский фронт, во Францию, туда, где война с немцами про-должается. И первые 1100 легионеров из Житомира в октябре 1917 года поднимаются в Архангельске на палубу парохода "Курск" и плывут на Запад. Второй транспорт уходит в следую-щем месяце. Но это капля в море...
       Октябрьский переворот расстраивает эти планы. В письме Плеханову Масарик замечает: переворот не был необходим, ибо "Россия избавилась от абсолютизма, провозглашена республика, создается парламент, предоставлены конституционные свободы, ни политических, ни нравственных причин для революции уже не было, даже притом, что Временное правительство было слабым и неспособным". Большевиков, отрабатывавших немецкие деньги, "нравственные причины" не интересовали. Гражданская война обострялась: Каледин - на Дону, Дутов - на Урале. Центральная Рада Украины позвала немцев: наступают на Одессу и Киев. Большевики просят их о перемирии. А на восточном берегу Дне-пра - сорокатысячная армия легионеров. Командующий Киевс-ким военным округом умоляет: "Чехи, не оставляйте, пожалуй-ста, в эти тяжелые минуты Россию!"
       Обстоятельства прямо-таки втягивают легионеров в россий-ские внутриполитические конфликты. Нужна великая осмотри-тельность: "не хотим проливать русскую кровь и не будем ее про-ливать". Тем более что легионы получили новый правовой ста-тус: "часть самостоятельной чехословацкой армии во Франции", армии воюющей "под собственным знаменем" и подчиняющейся Чехословацкому национальному комитету; условие ее пребыва-ния на территории России - "вооруженный нейтралитет".
       Из Киева удалось уйти буквально в последнюю минуту перед приходом немцев, но спасли даже свои самолеты, восемь штук. У Бахмача с немцами все же столкнулись: были убитые и ране-ные. Эшелоны направлялись в Курск, Орел, Елец, Воронеж, Там-бов, Пензу... "Была еще зима, - рассказывает участник событий, - в вагонах - холод, печек не было, и не было, собственно, чем топить. Ко всему прочему, нас мучил голод... Кругом - страшная беда, города и деревни - нищие, бездорожье... Никто не знает, что будет дальше. Никакой русской армии нет, только большеви-ки, а против них - офицеры и всевозможные банды..."
       В Москве шли вроде бы успешные переговоры с большевистс-ким правительством об эвакуации легионерских войск через Урал и Сибирь до Владивостока. Но договоренность, достигнутая сего-дня, завтра могла ничего не значить.
      
       В последующие месяцы чехословацкие легионеры оказались в таком вихре событий, которые трудно даже перечислить, не то что рассказать о них. Оказались в сфере интересов ряда прави-тельств и политических партий. Оказались жертвами разрухи и хаоса, воцарившихся в России, жертвами некомпетентности и произвола новых властей на всех уровнях.
       По поводу мира с немцами большевики не могли договориться даже друг с другом. Ленин настаивал на мире и ждал революции в Германии. Троцкий надеялся, что Советы создадут армию и в союзе с Антантой снова выступят против Германии: тогда легио-нерам, стало быть, и незачем переправляться в Западную Европу, они понадобятся здесь. Франция, наоборот, ждала их на своем фронте. Великобритания, в свою очередь, охотно использовала бы легионеров в России для поддержки своих сил в Архангельске и Мурманске. Легионам грозила опасность быть разорванными на части. Но чехословацкое командование основную свою цель - Владивосток - пока не меняло. И Сталин рассылал телеграммы губернским советам, требуя разоружить чехословацкий корпус.
       Слабые местные власти, окруженные со всех сторон врагами, испытывали самый примитивный страх перед вооруженными иноземцами. Чехословацкий национальный комитет согласился на частичное разоружение: легионеры эвакуируются "как группа свободных граждан, имеющих оружие только для своей защиты от контрреволюционных элементов".
       Первым поживился за счет чехословацкого корпуса Пензен-ский совет: ему достались 21 тысяча винтовок, 216 пулеметов, 44 орудия, 3500 лошадей, 11 автомобилей, 4 самолета. Примеру Пензы последовали другие губернии, по которым тянулись эше-лоны с легионерами. Самара, Челябинск, Омск, Николаевск, Чи-та тоже требовали своей дани - пулеметов, ружей, патронов. Офицеры и солдаты уже не верили местным властям и предъяв-ляли ультиматум: отдадут оружие только во Владивостоке. Влас-ти в ответ неделями и месяцами мариновали эшелоны на запас-ных путях. Формальные причины у них тоже были: возвращение немецких и австрийских пленных входило в условия Брестского мира, их эшелоны пользовались преимуществом.
       Но какого бы напряжения не достигали отношения между ле-гионерами и местными властями, вооруженный нейтралитет пока соблюдался.
      
       Перелом произошел на Челябинском вокзале 14 мая 1918 года. Из встречного эшелона с венгерскими, немецкими и румынскими пленными кто-то случайно или умышленно бросил кусок железа, ранивший легионера. Чехословаки остановили поезд, выгнали пленных из вагонов и расправились с подозреваемым. Челябин-ский Совет арестовал десять человек. Легионеры освободили арестованных, низложили городскую власть и захватили арсенал. Комиссар Челябинского военного округа срочно сообщал Троц-кому: хотели чехословаков разоружить, но сил мало, гарантиям они не верят, считают, что их надо отправить во Владивосток. Тихоокеанского побережья к этому времени достигли только четырнадцать тысяч легионеров, остальные десятки тысяч все еще находились на железнодорожных путях - от Пензы и Сызра-ни через Урал и всю Сибирь до Дальнего Востока.
       Реакция Москвы была категоричной: "полное разоружение". Через два дня: "расформирование". Легионеры не подчинились. Так называемый "чехословацкий мятеж" большевики, всегда от-дававшие предпочтение диктату и насилию, в значительной мере подготовили сами.
       Первый бой разгорелся перед Омском. Туда из Петропавлов-ска шли два эшелона легионеров, отказавшихся разоружиться. Два состава с красногвардейцами, высланные им навстречу, были разгромлены в течение часа. Легионеры захватили не только ма-гистраль, но и прилегающие территории. Через несколько дней у них в руках были Челябинск, Миасс, Петропавловск и Курган. Еще через неделю - Новониколаевск, Нижнеудинск, Канск, Томск. Пензенский гарнизон защищался оружием, недавно ото-бранным у чехословаков, но, понеся большие потери, через нес-колько часов сдался в плен и сдал город. По захваченному мосту через Волгу легионеры переправились на левый берег. Недалеко от станции Липяги, в направлении Самары, большевики сосредо-точили латышские части, интернациональную гвардию и матро-сов. Благодаря удачному ночному маневру легионеры разбили противника наголову: тот потерял полторы тысячи убитыми, две тысячи сдалось в плен. Легионеры отделались легко: погибло тридцать, ранено девяносто.
       Москва, не обращая внимания на потери, продолжала требо-вать "полной и безоговорочной сдачи всего оружия" и посылала в бой новые силы.
       Разбросанные на всем протяжении транссибирской магистра-ли, чехословацкие части соединялись друг с другом и захватыва-ли области на север и на юг от нее, гарантируя себе безопасность. Сдались Уфа, Оренбург, Златоуст, Екатеринбург, Ишим, Барнаул, Тюмень... Пала Казань и ее крепость, где хранился русский золо-той запас. Поразительнее всего было то, что открытие фронта на Волге и Северном Урале и захват всей транссибирской магистра-ли были осуществлены силами всего двух дивизий!
       Мировая пресса изображала легионеров героями. США, Великобритания, Франция видели в них "авангард союзных сил", ко-торый создаст "антинемецкий фронт вместе со всем русским народом".
       Новая общественно-политическая ситуация, складывавшаяся в России, на время заслонила, однако, первоначальную цель легио-неров - пробиться во Владивосток...
      
       Непредвиденные события волновали легионеров до глубины души. По воспоминаниям одного из них, вступившего со своим полком в Самару, "к вечеру составы один за другим въезжали в освобожденный город при неописуемом ликовании всего насе-ления, встречавшего нас цветами".
       И в каждом городе повторялась та же картина.
       За последний год, прожитый в России, настроение чехов и словаков менялось не раз. Добровольное возвращение в армию во имя будущей независимости родины диктовалось патриоти-ческими чувствами. Но душевный подъем сменялся упадком, когда на пути к цели возникали очередные преграды. Не оправ-дывала надежд Россия: "мощная славянская держава", сбросив царизм, должна была стать "гарантом демократии в Европе", а она заключила мир с Германией и уничтожает себя в гражданс-кой войне. Да, диктатура и террор, принесенные большевиками, отвратительны всем, кому дороги демократия и свобода, но те же большевики призывают к пролетарской революции, которая, по их словам, "освободит трудящихся от эксплуатации и уничтожит в обществе социальное зло". Есть, над чем задуматься!
       Сомнения, беспокойство, соблазны в легионерской среде сеяли политические партии - социал-демократы и социалисты. Их при-верженцы вели агитацию и распространяли свою печать.Чешские социалисты-интернационалисты уговаривали легионеров не ез-дить во Францию, а вступать в международный отдел Красной Армии. Не отставали в агитации и чешские коммунисты, изда-вавшие свой журнал в Пензе.
       Однако ликующие толпы, встречающие своих освободителей цветами, были убедительнее агитаторов, лозунгов и передовиц!
      
       Демократическим силам России, не принявшим октябрьский переворот, успехи чехословацких войск вернули надежды на воз-рождение страны: мысль о новом Учредительном собрании еще была жива. Но слабые и разрозненные, силы эти соперничали друг с другом и договориться между собой не могли. Создавали свои правительства, и каждое хотело представлять "всю Россию". Правительство в Самаре, правительство в Новониколаевске, пра-вительство в Омске. С трудом примирить свои позиции им удастся, только создав коалицию, названную "Уфимской Дирек-торией", но дни ее будут коротки: в ноябре 1918 года ее свергнет группа высших офицеров во главе с Колчаком.
       Эти сепаратные правительства были похожи еще и тем, что опирались на чехословацкую военную силу. В то время в России, справедливо замечает один историк, никто не надеялся на собст-венные силы: украинцы, финны, латыши, литовцы, эстонцы наде-ялись на немцев, мусульмане - на турков, Дальний Восток - на японцев, большевики - на мировую революцию, либералы и со-циалисты - на западноевропейских союзников.
       Заметим попутно, что вооруженное сопротивление большеви-кам летом 1918 года легионеры предприняли без согласия и Ма-сарика, который в это время был уже в Америке, и его полити-ческого центра. Съезд чехословацкого корпуса в Омске послал телеграмму в Вашингтон, когда события развернулись уже в пол-ную силу: "Мы были вынуждены пробивать себе дорогу... Насе-ление помогало нам воевать и восторженно приветствовало наши победы. Оказалось, что советское правительство опиралось иск-лючительно на мобилизованные роты немецких и венгерских пленных... Когда мы их поразили и обезоружили, власть Сове-тов пала сама, и сразу возобновилась деятельность городского и земского самоуправления. Народ на освобожденных землях бла-годарит нас за спасение; всюду мы видим стремление к возрож-дению России". Масарик не спал всю ночь: "Боже, что эти парни там делают?!"
       Легионер и писатель, один из самых восторженных русофилов, Рудольф Медек восклицал в конце августа 1918-го: "Россия будет свободной! Никогда уже не вернется сюда ни самодержавие, ни комиссародержавие. Здесь будут властвовать только русский на-род и его свобода". В эти дни эсеровской пулей был сражен глав-ный петроградский чекист Урицкий, а Каплан стреляла в Ленина. Восстания социал-демократов в Ярославле и Муроме, монархис-тов в Костроме, левых эсеров в Москве свидетельствовали о том, что мыслящая и деятельная часть русского общества не может принять большевистский режим. Волжский фронт, мечтал Ме-дек, будет сдвигаться на Запад, к Москве, к Киеву, к Петрограду, к Румынии, к Польше, к Прибалтике, к Вене, к Праге, к Берлину: "Здесь будет продиктован мир. Здесь подадут друг другу руки демократия западная и демократия восточная..."
      
       Но Волжский фронт был в опасности. Тысячекилометровую линию его удерживали всего десять тысяч легионеров! А надо было две-три дивизии. России нужна была Народная армия.
       Население освобожденной Казани между тем бросилось на бега и в открывшиеся снова кафе-шантаны. За двенадцать дней мобилизации из двух тысяч офицеров проявили готовность к обороне только четыреста, да к ним - двести рядовых, чьи роди-тели не имели протекции. В Самаре наблюдалось то же самое. Наконец в Казани объявился Ставропольский полк Народной ар-мии. Из четырехсот его новобранцев полтораста потерялись по дороге, и только пятая часть оставшихся умела обращаться с вин-товкой.
       Власти умоляли легионеров защитить город. По словам ко-мандующего дивизией, полковника Йозефа Швеца, "казанцы су-лили золотые горы, спирт, еду и т.п. Думали, что чехи наедятся, напьются и снова пойдут за них умирать".
       Казань была сдана, ее участь разделил Симбирск, потом Волжск. "Уфимская Директория" бежала в Омск.
      
       "Верховный правитель и диктатор всей России", вицеадмирал Александр Колчак, бывший командующий Черноморским фло-том, был легионерам до крайности неприятен. Хотя переворот совершился с молчаливого согласия Англии и Франции, сам спо-соб насильственного захвата власти был настолько неприемле-мым, что Чехословацкий национальный комитет поспешил зая-вить: "поддерживать диктатора не будет". Чем Колчак лучше большевиков, тоже пришедших к власти в результате переворо-та?! То, что он объявил свою диктатуру временной - до возник-новения условий перехода к демократии, ничего не меняет: о демократии у него смутные представления. Тысячи политичес-ких противников держит в тюрьмах, а на вопрос, как же так полу-чается, отвечает, что, конечно, лучше было бы десятерых из каж-дой сотни расстрелять, а остальных выпустить...
       Легионеры, физически и душевно измотанные боями, уступи-ли фронт русским войскам, оставив за собой только охрану же-лезнодорожной магистрали от Николаевска до Иркутска. С пере-дислокацией частей в глубь Сибири вооруженные конфликты не закончились. Севернее и южнее магистрали действовало много воинских формирований: разбитые и рассеянные красноармей-ские части объединялись со всевозможными бандами, с дезерти-рами из русской Сибирской армии, с немецкими и венгерскими военнопленными, с партизанами. Все они действовали одинако-во: грабили жителей, взрывали железнодорожные пути, нападали на эшелоны, и с ними приходилось вступать в бои.
       Капризный, истеричный, неуравновешенный Колчак, ко всему прочему, как и большинство его соотечественников, испытывал неприязнь и недоверие к иноземцам, хотя чехословакам обязан был уже тем, что они захватили и удерживают территорию, кото-рая ему подвластна. Поддержку Колчаку, еще как одному из участников готовившегося переворота, оказал, по мнению исто-риков, чехословацкий генерал Радола Гайда. Честолюбивого, энергичного, готового на риск и авантюры офицера Колчак при-гласил командовать Сибирской Армией. Гайда согласился, о чем вскоре пожалел. Стотридцатитысячное войско Колчака было плохо вооружено, плохо воевало, голодало, скверно снабжалось. Гайда выходил из себя, видя, как две тысячи офицеров, спасаясь от фронта, отсиживаются в штабах, томятся от безделья и с тос-кой вспоминают о старых золотых часах царизма. Гайда требо-вал навести порядок, жаловался самому "верховному", давал со- веты, пока его все не возненавидели. Его отношения с Колчаком закончились бурным скандалом: диктатор был вне себя, размахи-вал револьвером и грозился застрелить чешского генерала.
       Среди легионеров сложилось убеждение, что "для русского нет большего оскорбления, чем зеркало, поставленное перед ним иностранцем". Высокомерные, самовлюбленные беспечные во-енные чиновники, служившие еще в царской армии, не могли простить чужаку, да еще выходцу из небольшого народа, того, что он осмеливается поучать их, представителей великой нации. Неспособные самостоятельно справиться со своими бедами, они платили злобой тому, кто шел им на помощь. Даже население, уставшее от смены властей, не приносивших им ни мира, ни эко-номических благ, склонно было обвинять чехословаков в том, что они начали воевать с большевиками: не все ли равно, чья дикта-тура, зато "жили бы теперь в покое". Омские газеты не скупи-лись на оскорбление и клевету по адресу легионеров, даже назы-вали их "грабителями". Легионеры выглядели благополучнее, русские им завидовали и не верили, что можно жить лучше не воруя. Сам Колчак в одной из крупнейших китайских газет в ав-густе 1919 года заявил, что "чехословаки опасны для Сибири и надо, чтобы они как можно скорее отсюда ушли". Из окружения Колчака исходили и такие выводы: "По складу своего характера, по своим узко материалистическим взглядам чехи, без сомнения, являются вырожденцами славянства. В душевной выхолощен-ности чехов, в их невероятном эгоизме следует искать прежде всего объяснение их деятельности в Сибири".
      
       Их деятельность, и в самом деле, была впечатляющей.
       Экономическая разруха в России не оставляла легионерам ино-го выхода, кроме как полагаться на свои силы. Шеф интендантс-кой службы вспоминал позднее, что "равнодушие и нерадивость русских учреждений была повсюду причиной плохой организа-ции снабжения", "не было ни одного станка, ни одного инстру-мента, а если и было что-то, так было упрятано или закопано глу-боко в землю или увезено далеко в степь". Власти были пораже-ны невиданной коррупцией, без крупных взяток от них ничего нельзя было добиться.
       Было нелегко и опасно наладить поставки с Дальнего Востока, из Китая и Монголии. Чехословаки привозили зерно и запускали мельницы для его помола, доставляли десятки тысяч шкур и от-крывали армейские обувные, швейные, шорные предприятия. Обувная фабрика в Екатеринбурге ежемесячно производила пят-надцать тысяч пар сапог, шила полушубки для русской армии. Работали столярные мастерские, цехи по производству мыла и разной иной продукции. В Иркутске половина товаров обувных, слесарных, шорных мастерских шла русским.
       Возобновилось промышленное производство. В 1919 году тех-нический отдел штаба Чехословацкого военного корпуса управ-лял сто пятью предприятиями, среди которых было восемнадцать шахт, более семидесяти фабрик и заводов, десять железнодорож-ных мастерских. Производство выросло в среднем на 40 %, а на некоторых предприятиях - в два с лишним раза по сравнению с довоенным уровнем. Металлургические, сталелитейные, маши-ностроительные, химические, строительные, горнодобывающие предприятия удовлетворяли и нужды Сибири. Изготовлялись рельсы, мостовые конструкции, запчасти для локомотивов, во-оружение. Открылась фабрика, производившая телефоны, бата-рейки, аккумуляторы, котлы, весы, скобяные изделия. В Омске вырабатывались сигары и мелкая галантерея, в Екатеринбурге ортопедическая мастерская изготовляла протезы для солдат-ин-валидов, чехословацких и русских.
       Не забудем еще о семи больницах и ветеринарной лечебнице, открытых легионерами в Сибири, и об организованной ими поч-товой связи между Россией и Дальним Востоком, которая была единственной, надежной и доступной для всех.
       Хозяйственно-экономическая деятельность чехословацкого корпуса вызывала большой интерес промышленных, торговых и финансовых кругов Сибири и Урала. Местное население полу-чало работу, чехословацкая сторона нередко выступала посред-ником в спорах между рабочими и предпринимателями.
       Удивительно, что даже в этих суровых условиях не оказались забытыми культура и просвещение. Легионерские театральные коллективы в 1919 году сыграли 235 спектаклей в семнадцати го-родах Сибири. Кое-кого здешние любительские подмостки при-вели позднее на профессиональную сцену и даже в труппу праж-ского Национального театра. Душой симфонического оркестра из шестидесяти музыкантов был композитор Рудольф Карел. Из се-мидесяти семи концертов тридцать было дано исключительно русской публике. Только симфоний в его репертуаре было шест-надцать!
       Работали свои художники и скульпторы. Легионерское изда-тельство выпускало книги, иллюстрированный ежемесячный журнал и журнал юмора. Газет было множество, печатались да-же полковые. Крупнейшая ежедневная газета "Чехословацкий деник" за полтора года вышла тиражом более 3,5 миллиона эк-земпляров.
       В условиях военного времени, когда надо было охранять вок-залы, мосты, пути, вести разведку и отбиваться от вооруженных банд, активность легионеров, их инициатива, изобретательность, организаторский талант и творческие способности кажутся прос-то невероятными.
      
       В сентябре 1919 года, когда Колчак потерял 20 тысяч убитыми, омская пресса снова стала превозносить легионеров и просить о помощи на фронте: "без чехов режим не сохранится". Омск был в отчаянии и, как это уже бывало раньше, готов был на все, лишь бы чехословацкий корпус снова жертвовал собой.
       Но обстоятельства изменились в корне.
       Во-первых, еще в ноябре 1918 года капитулировала Германия. Мировая война закончилась раньше, чем предполагали чешские политики. Легионерам не надо было переправляться во Францию и бороться за независимую Чехословакию. Во-вторых, независи-мая Чехословакия уже стала фактом. Политическая, военная, ди-пломатическая деятельность Масарика и его единомышленников, горячо поддержанная на родине, увенчалась успехом: 28 октября 1918 года на карте Европы появилось новое государство.
       Это великое событие произошло в такие тяжелые для легионе-ров времена, что им некогда было даже порадоваться: почти еже-дневно шли бои в Поволжье и на Урале.Теперь, когда республика нуждалась в вооруженных силах на собственной земле, лучшая и большая часть армии находилась вдали от дома, затянутая ворон-кой российской гражданской войны. Что еще держало там легио-неров? Только трудности эвакуации, шедшей медленно, тяжело, долго, нередко с боями, которых невозможно было избежать. А что касается русофильских иллюзий, еще год назад живших в ле-гионерских душах, так их уже не оставалось... Умерли...
      
       Это был их второй этап. Если первый можно было бы выра-зить формулой "мы в беде, Россия нам поможет", то второй зву-чал бы так: "Россия в беде, мы поможем ей".
       За несколько лет чехи и словаки хорошо познакомились с Рос-сией в критический для нее период. Встречаемые восторженным населением, они чувствовали себя ее освободителями от больше-визма. Русофильство командного состава, так же как и рядовых, проявлялось в заинтересованном общении с местным населени-ем. Хорошо одетые, накормленные, умеющие себя держать, чеш-ские и словацкие парни нравились юным россиянкам. Языковый барьер оказался нетрудным. Завязывались знакомства с разными людьми, подкрепляемые взаимными визитами и откровенными беседами о житье-бытье, да и о политике тоже. Ставились веч-ные русские вопросы "что делать?" и "кто виноват?" Снабженцы имели дело с чиновниками, кооператорами, купцами, банкирами, фабрикантами и могли оценить положение в стране. Офицерский состав дружил с интеллигенцией и политиками. Добрые отноше-ния сложились с меньшевиками, кадетами и особенно эсерами. Однако... Российская действительность показала чешским русо-филам,. что у них отсутствовали практические знания русского менталитета, страдающего мечтательностью, благодушием, упо-ванием на чудо и на "авось".
       Командующий первой дивизией, полковник Швец, с горечью писал своему коллеге: "Ты знаешь, когда наши люди видят, что народ здесь не хочет защищать собственную землю, то и у них появляется мысль, что они сражаются за чужие интересы, оттого и эта поспешность уйти отсюда". Швец принадлежал к ярким личностям в легионерских войсках. Награжденный за героизм еще в битве у Зборова, он командовал частями в боях за Пензу и у Липяг, был любим и пользовался большим авторитетом. Уси-ливавшиеся сомнения в том, насколько действия легионеров в России отвечают их главной цели, ослабляли воинский дух армии и расшатывали дисциплину. Отказ одного из батальонов идти в атаку Швец расценил, как свое личное поражение, и застрелился. Трагедия произошла на ж-д. станции Аксаково, в 150 километрах от Уфы. Швец так и не узнал, что в этот же день пражский Наци-ональный комитет провозгласил независимость Чехословакии...
       "Зачем завоевывать то, что русские все равно потеряют? Все демократические правительства в России пали одно за другим. Кому нужна демократия в России и нужна ли она ей вообще?" Итог этим невеселым размышлениям подвел Богдан Павлу, поли-тический руководитель легионерского войска, юрист, редактор, русофил: "Большевизм мы считаем болезнью общества, которая охватила всю Россию и которой русский народ должен перебо-леть сам".
       Оценивать вооруженный конфликт между легионерами и большевиками, как столкновение политических интересов, озна-чало бы ставить их в один ряд. Судьей может быть мораль: леги-онеры имели право на моральное превосходство, как защитники демократии и свободы, для которых большевистская диктатура, аморальная, как всякая иная диктатура, была олицетворением зла.
      
       Дни Колчака и его правительства были сочтены. 12 ноября 1919 года из Омска на Восток вышли пять личных эшелонов дик-татора. В двадцати восьми вагонах ехал государственный золо-той запас - 28 тысяч пудов золота и драгоценностей. В том же направлении двигались составы с легионерами.
       Колчак был на пути в Иркутск, когда там произошел перево-рот, направленный против него. Адмирал обратился к западным союзникам, чтобы его самого и золотой запас взяли под охрану. Союзники поручили это легионерам. Золотой запас охраняла смешанная стража из чехословаков, русских, поляков, румын, южных славян и японцев.
       Иркутский Совет потребовал выдать Колчака, а в случае отка-за угрожал легионерам разоружением и блокадой железнодорож-ной магистрали на Восток. Ввязываться в новые бои командова-ние чехословацким корпусом уже не считало нужным. К велико-му неудовольствию союзников Колчак был выдан, хотя началь-ник его охраны предлагал ему переодеться в простую офицерс-кую форму и укрыться в одном из чехословацких эшелонов. Кол-чак отверг предложение: "Не хочу быть обязанным чехам за ох-рану". Отвечая на упреки союзников, командующий чехословац-ким войском генерал Сыровы заявил: "На Колчака легионеры смотрели, как на неприятеля, мешающего нашей эвакуации. Мы охраняли Колчака дольше, чем могли".
       С Иркутским Советом легионеры заключили трехнедельное перемирие на следующих условиях: взаимный обмен пленными; нейтралитет чехословаков; поставка полутора миллионов пудов угля; соблюдение блок-участка длиной в 350 верст между послед-ним легионерским эшелоном и первым советским составом; при-сутствие в каждом эшелоне смешанной советско-чехословацкой комиссии; передача золотого запаса советским властям послед-ним легионерским эшелоном.
       Заключительное событие произошло в торжественной обста-новке 1 марта 1920 года. Командир чехословацкого гарнизона был преисполнен гордости и пафоса: "Мир в эти дни будет смо-треть на нас... Золотой запас - собственность русского народа. Советы сегодня - его единственное правительство. Передачу проведем честно и добросовестно. Пусть большевики видят, что у нас никогда не было нечестных умыслов".
       5143 ящика с золотыми монетами, слитками и самородками были переданы с соблюдением всех необходимых формальнос-тей. Официальный воинский церемониал, предусматривавший взаимные приветствия обнаженными саблями и рукопожатия, завершился неофициальными прочувствованными объятиями и поцелуями.
      
       Но большевики вскоре усомнились в честности и добросовест-ности легионеров, обвинив их в том, что они присвоили себе часть золотого запаса. Называли огромную сумму, в которую оценили вещи, вывезенные легионерами из Владивостока. Под-вергая сомнению точность этой суммы и методы ее подсчета, чехословацкая сторона одновременно отмечала, что все покупа-лось на заработанные деньги, поскольку экономическая деятель-ность корпуса была прибыльной. Существенный аргумент состо-ял и в том, что золотой запас в течение полутора лет переходил от владельца к владельцу. Захваченный в Казани, он был сразу отдан Самарскому правительству, после падения Самары передан "Уфимской Директории", потом в Омск, где 14 месяцев был в распоряжении Колчака. Последнее хищение на пути к Иркутску произошло, как свидетельствуют документы, в то время, когда его охраняла русская стража. Сразу же после случившегося ее заменили...
       Факт, однако, остается: золотой запас растаял на треть. Чехи свою вину отрицают.
      
       Легионеры покидали Владивосток с января по ноябрь 1920 го-да. Последний эшелон пришел туда в начале июня. Финансиро-вать эвакуацию помогли западные союзники: половину перевезли американцы, треть - британцы, остальных - французы, итальян-цы, японцы и сами чехословаки.
       Всего из Владивостока ушло 42 морских транспорта, эвакуиро-вавших около 73 тысяч человек, среди них - около трех тысяч офицеров. Около пяти тысяч вернулись домой инвалидами. По-тери чехословацкого корпуса в России составили 3650 человек убитыми и 740 пропавшими без вести... "Война - это что-то ужасное, бесчеловечное, особенно эта война, - записывал Маса-рик в памятную книгу первого легионерского полка 20 августа 1917 года, - но война - не самое большое зло. Жить бесчестно, быть рабом, порабощать и многое другое - хуже. Война - зло, но оборона нравственно допустима, хотя нелегко установить, где начинается оборона, а где - насилие".
      
       1 января 1996 года лично принять награду от президента Вац-лава Гавела в Пражском Граде смогли только двое бывших леги-онеров: 98-летний Стефан Догодил, бывший боец 39-го полка, и столетний Вацлав Кратохвил, стрелок 5-го полка.
       За семьдесят с лишком лет после их возвращения домой мир неузнаваемо изменился. Далеко не все ожидания оправдались. Писатель Франтишек Лангр, еще будучи легионером, это пред-чувствовал: "Впечатления, которые будет приносить нам жизнь, уже никогда не будут такими яркими, как в те времена, когда мы были между Волгой и Тихим океаном. Все наши чувства будут мелкими и рутинными. Великое и неизгладимое останется в про-шлом".
       Часть легионеров осталась в армии, занимала крупные долж-ности в генеральном штабе и в военных округах; боевые тради-ции легионеров были в республике основой воинского воспита-ния. Часть вернулась к своим профессиям. Часть пошла на го-сударственную службу. Почти все офицеры, воевавшие в анти-гитлеровской коалиции, были из числа легионеров. В 1948 году диктатура, с которой они тридцать лет назад столкнулись в Рос-сии, пришла в их собственный дом. Армию "очищали" от быв-ших легионеров: некоторые не избежали тюрем и казней. Исто-рия переписывалась заново: чехословацкий корпус в России "хо-тел задушить молодую советскую республику - надежду всего человечества". (Это и нам вдалбливали.) Уцелевшие как бы пе-рестали существовать: исчезали легионерские памятники и име-на, которыми были названы улицы, площади, парки...
       Но те, кто оставался в живых, помнили все. "Да, Россию мы, братцы, любили, - признавался тот же Матей Немец. - Для одних она осталась воспоминанием о прекраснейших днях молодости, для других стала судьбой, определившей всю их дальнейшую жизнь".
      
      
      

    "РУССКАЯ АКЦИЯ" В ЧЕХОСЛОВАКИИ

      
       "Ныне я эмигрант, человек, всегда бывший чуждым политике, но принужденный покинуть родину по причинам, хорошо извест-ным всему культурному миру, и находящийся в большой нуж-де... Позвольте горячо просить страну, родную нам, оказать мне материальную поддержку в тех или иных размерах и форме.

    Иван Алексеевич Бунин

    Париж, 3 октября 1921 г."

       Письмо, адресованное президенту Чехословакии Томашу Ма-сарику, не осталось без ответа: будущий лауреат Нобелевской премии получил 50 тысяч чешских крон, сумму по тем временам весьма солидную.
       Бунин не был единственным русским писателем в эмиграции, которого поддержала молодая республика. Помощь получали Цветаева, Ремизов, Бальмонт, Мережковский, Зинаида Гиппиус, Куприн, Шмелев, Тэффи, Борис Зайцев... "Вечная благодарность русских людей Вам и Вашему народу, - писал Масарику Мереж-ковский, - за то, что Вы осуществили больше всех других славян-ских народов великую идею нашего братства".
      
       Первая волна эмиграции, вызванная большевистским перево-ротом, террором, голодом, разрухой, гражданской войной, выне-сла из России заграницу несколько миллионов человек. Бежали в Финляндию и Прибалтику, а оттуда - в Варшаву, Берлин, Париж. Бежали в 1918-ом с немцами, оставлявшими Украину, в 1919-ом - с французами из Одессы и с Юденичем из Петрограда, в 1920-ом с войсками Колчака в Китай, с Деникиным - из Новороссий-ска в Болгарию, с Врангелем - из Севастополя в Турцию.
       Последняя операция была особенно масштабной. Десятки ты-сяч беженцев со всей России вместе со стотысячной армией в пе-реполненных судовых трюмах пересекали Черное море и выса-живались в Стамбуле. Эвакуация проходила под патронажем Франции, которая, признав созданное Врангелем российское пра-вительство, чувствовала свою ответственность за случившееся. Врангелевцы были размещены на Галлиполийском полуострове Турции, протянувшемся вдоль Дарданелл, казаки атамана Крас-нова - на греческом острове Лемнос.
       Турцию массовое нашествие русских не обрадовало, а воору-женная армия не на шутку растревожила. Разочаровавшись в со-юзниках, без средств к существованию, терзаясь горечью пораже-ния и надеясь на реванш, она беспокоила и Францию, тем более что стала обременять ее казну. Чтобы сохранить армию, Вран-гель предложил дислоцировать ее в нескольких странах: в Бол-гарии, Югославии, Чехословакии. Такое решение было дости-гнуто. Состав эмигрантов был пестрый. Высшая аристократия не составляла большинства, как было принято утверждать еще совсем недавно, наоборот, основную массу эмигрантов творили солдаты и офицеры белой армии, политики разных направлений, студенты, инженеры, ремесленники, церковники, ученые, про-фессора и, конечно, творческая интеллигенция - писатели, публи-цисты, философы, художники, артисты, музыканты. Последняя группа эмигрантов появилась в 1921-23 годах, когда большеви-ки сравнительно легко разрешали служебное пребывание за гра-ницей, но эта лазейка быстро закрылась: уехавшие не возвраща-лись. Тогда же, осенью 1922-го, советское правительство совер-шило поступок для него неожиданный и не характерный: аресто-вав более двухсот крупнейших ученых, еще остававшихся в Рос-сии, выслало их за границу на двух пароходах, из Петрограда и из Одессы. Эта научная элита, под угрозой смерти никогда не смев-шая возвращаться на родину, стала украшением русской эмигра-ции.
      
       Инициаторами "Русской акции", начатой в 1921 году в Чехо-словакии, были президент Томаш Масарик и русофильски наст-роенные Карел Крамарж, бывший глава первого правительства и лидер народно-демократической партии, и Вацлав Гирса, замес-титель министра иностранных дел и один из бывших руководите-лей чехословацких легионеров в России.
       "Русская акция" преследовала не только гуманитарные, но и практические цели, что нисколько не умаляет ее значения. По замыслу президента Масарика, надо было "собрать, сберечь и поддержать остаток культурных сил России", которые после кра-ха большевизма начнут у себя на родине строить новое демокра-тическое государство. Приоритетными были поэтому наука и образование. Одновременно Чехословакия надеялась удовлетво-рить потребность в рабочих руках на селе, где началась реформа земледелия. Этими соображениями и была продиктована теле-грамма Гирсы от 7 ноября 1921 года, в которой он уведомлял Стамбул, что его страна примет 800 студентов и 4000 земледель-цев, из них 50 % казаков, донских и кубанских. Недавним воен-ным предстояло найти свое место в мирной жизни, став эмигран-тами.
       На "Русскую акцию" Чехословакия истратит больше средств, чем все остальные европейские страны, вместе взятые - более по-лумиллиарда крон, или пять процентов среднегодового бюджета республики. Средства будут поступать через министерство ино-странных дел, фонд президента, чехословацкий Красный Крест. Существенную поддержку, материальную и моральную, окажут эмигрантам благотворительные организации и частные лица, зна-вшие Россию или жившие там ранее и сочувствовавшие ей, леги-онеры, прошедшие долгий и мучительный путь до Владивостока, представители чешской интеллигенции, влюбленные в русскую культуру.
      
       Первой в Праге эмигрантской организацией, возникшей еще в апреле 1919 года, была Русско-чешская Еднота. В Японском са-лоне отеля "Беранек", владелец которого даже отказался от арен-дной платы, вокруг огромного самовара еженедельно устраива-лись чешско-русские посиделки, где можно было отдохнуть, раз-влечься, хоть на время забыв о своем утраченном доме. Читались лекции, завязывались дружеские отношения, начиналось знаком-ство с новой, неизвестной эмигрантам, страной, с ее культурой и стилем жизни.
       В конце 1920-го Русский трудовой союз взаимопомощи орга-низовал в ресторане "У Юнгру" ежевечерне работавший клуб, юридическую консультацию, биржу труда, мебельную и пере-плетную мастерские, кондитерскую. Столовая, открывшаяся 11 января 1921 года в Старом месте, в центре Праги, зазывала зем-ляков на "здоровую русскую кухню": "Каждый вторник - пель-мени, по пятницам - блины, по воскресеньям - пироги, мясные и рыбные. Чай, кофе, пиво, ежедневно - свежие калачи, пончики, пирожки. Все за доступные цены". В тот же день Общество русских оперных и драматических артистов дало свой первый концерт: исполнялись русские танцы и сцены из "Кармен". А еще через два дня в кабаре "Люцерна" праздновалась встреча старого Нового года с чешско-русской концертной программой... Культурные мероприятия со временем станут регулярными. По-явится "Русский очаг", организованный по инициативе дочери президента Алисы Масарик, с библиотекой-читальней, клубом для проведения лекций и вечеров, буфетом. Но жизнь налажива-лась не так быстро, как хотелось бы.
       Основную заботу об эмигрантах взял на себя Земгор - Объеди-нение российских земских и городских деятелей в Чехословакии. У Земгора были свой санаторий в Засмуках, сеть русских библио-тек и читален, большая Русская народная библиотека. Земгор за-ботился о трудоустройстве, образовании, медицинской помощи, жилье. В пражском районе Либень было открыто одно из первых общежитий для эмигрантов "Свободарна". В центре Праги арен-да квартиры стоила дорого, селились в новых городских районах, да и то более обеспеченные, дешевле было жить в небольших де-ревнях вокруг столицы - Збраславе, Черношице, Вшенорах.
       Жили скромно. На пособия, ссуды, случайные заработки, пока не находили себе достаточно оплачиваемую постоянную работу. Ради нее переселялись в Брно, Братиславу, Ужгород, Пльзень, в небольшие провинциальные города.
       Правовой статус эмигрантов был аналогичен статусу граждан: получали удостоверения личности, а в конце 20-х годов, так же как русские эмигранты в других странах, т.н. "нансеновские па-спорта", дававшие право выезжать за границу (кроме СССР) и возвращаться обратно. Отсутствие политических прав эмигран-тов не смущало: они продолжали жить проблемами российской политики, разделенные на партии, фракции, платформы.
       На одном фланге сосредоточились партии сторонников монар-хии и белого движения, на другом - демократические, социалис-тические, либеральные. Самыми многочисленными были монар-хисты, самыми влиятельными, благодаря тесным контактам с че-хословацкими правительственными кругами, эсеры. Не случайно среди пражских эмигрантов оказалась "бабушка русской револю-ции", лидер партии эсеров Екатерина Брешко-Брешковская и гла-вный эсеровский теоретик и идеолог, председатель Учредитель-ного собрания Виктор Чернов.
       Меньшевики, кадеты, русская земледельческая партия, "Кре-стьянская Россия", "Крестьянский путь"... У каждой партии свой печатный орган: у монархистов - "Русская мысль", у эсеров - "Воля России" и "Революционная Россия", у кадетов - студен-ческий журнал "Своими путями"... Кроме политических объеди-нений существовали землячества, общества национальные и про-фессиональные, взаимопомощи, культурные, самообразования, религиозные, спортивные.
      
       Расцвет "русской Праги" приходится на 1922-25 годы. Число эмигрантов в республике переваливает за 25 тысяч. Наряду с рус-ской возникают многочисленная украинская и белорусская коло-нии, в меньшинстве остаются грузины, армяне, калмыки...
       Если Париж называли "столицей эмиграции", Харбин - "Рос-сией за границей", а Берлин - "мачехой русских городов", то Прага именовалась "русскими Афинами" и "русским Оксфор-дом", как центр образования и науки. Комплекс образователь-ных учреждений включал в себя приюты для сирот, школы, гим-назии, институты и университеты. Педагогические силы собра-лись первоклассные: одних профессоров более полутораста! Московский университет представляли философ и правовед Па-вел Новгородцев, бывший ректор, зоолог Михаил Новиков, тео-лог и экономист Сергей Булгаков (о.Сергий), историк Александр Кизеветтер. Продолжим список именами историка искусств и ар-хеолога, члена Императорской Санкт-Петербургской Академии наук Никодима Кондакова, ученого-экономиста, бывшего минис-тра Временного правительства Сергея Прокоповича, экономиста, историка, философа Петра Струве, философа, филолога, историка Дмитрия Чижевского, историка и философа Георгия Вернадско-го, философа и богослова Георгия Флоровского, философа, осно-вателя интуитивизма Николая Лосского, критика и литературове-да Альфреда Бема... Любой перечень ученых знаменитостей был бы, впрочем, неполным.
       Павел Новгородцев основал Русский юридический факультет, готовивший адвокатов, судей, законоведов, политиков. Русский народный университет, руководимый Михаилом Новиковым, превратился в международный просветительский центр, публико-вавший научные труды, преимущественно исторические и приро-доведческие. При университете собиралось "Философское об-щество", Новиков возглавил и Зоологический семинар. Семинар Кондакова при Карловом университете позднее перерос в Архе-ологический институт, носивший имя русского академика. Сер-гей Прокопович вел Экономический кабинет. Мировую извест-ность приобрел Пражский лингвистический кружок, основанный в 1926 году языковедом, одним из основателей структурализма Романом Якобсоном. Последний приехал в Прагу официально в 1920 году как пресс-атташе российского торгпредства, но обрат-но не вернулся.
       Готовили специалистов Русский институт коммерческих зна-ний, Русский институт сельскохозяйственной кооперации, Рус-ский педагогический институт имени Амоса Коменского, Русское высшее училище техников путей сообщения, русская Автомо-бильно-тракторная школа. Студенты получали стипендию.
       Бурную организационную, просветительскую, общественную деятельность вел Валентин Булгаков, историк литературы, сек-ретарь Льва Толстого в последний год жизни писателя. Как "не-надежный элемент" он был выслан из Петербурга в Штеттин на том же "философском пароходе", что и Бердяев, и Лосский. В Праге он издает ряд монографий о Толстом, покупает у русской диаспоры рукописи, книги, фотографии, картины и становится во главе созданного им Русского культурно-исторического музея в Збраславе.
       Русская культура, сосредоточившаяся в эти годы в Праге, впе-чатляла своим богатством и могла удовлетворить даже самый взыскательный вкус. Не случайно возникает идея ежегодного "Дня русской культуры", который с 1925 по 1938 год торжест-венно проводился в день рождения Пушкина.
       Огромным успехом у русской публики в Чехии и за ее грани-цами пользовалась Пражская группа МХТ, образовавшаяся после раскола труппы Московского Художественного театра в 1921 го-ду в Берлине. Недолго, но с блеском работал Русский камерный театр. Заслуженную любовь зрителя снискала Пражская драма-тическая труппа, возникшая позже, в начале тридцатых.
       Возможно, только историкам театра известны сегодня такие имена, как Елизавета Никольская, Ремислав Ремиславский, Бро-нислав Хорович. А ведь их прекрасно знал и любил не только русский, но и чехословацкий зритель, благо что искусство их не признавало языкового барьера. Никольская была прима-балери-ной Национального театра в Праге, его главным балетмейстером и хореографом, возглавляла балетную школу как театра, так и свою собственную. Солистом балета и хореографом Националь-ного театра был и Ремиславский, тоже открывший собственную школу балета. Он руководил также балетным ансамблем театра "Варьете", работал хореографом "Большой оперетты" и Театра на Виноградах. Русский оперный певец Хорович выступал на сценах Пражского Национального и братиславского Государст-венного национального театров.
       Из певческих коллективов самыми известными были Донской казачий хор имени атамана Платова и хор имени А.А. Архан-гельского, прославленный хоровой дирижер и композитор про-жил в Чехословакии последний год жизни.
      
       Марина Цветаева жила в Праге с 1 августа 1922 года, как сле-дует из собственноручно заполненной и подписанной ею анкеты Союза русских писателей и журналистов. Из этой же анкеты ви-дно, где жила: Дольние Мокропсы. Деревня под тогдашней Пра-гой. Хотя точный адрес указан другой: Прага, Вышеградска, 16, Местский (т.е. городской) Худобинец. Это уже центр столицы: в "Худобинце", бывшей пражской богадельне св. Варфоломея, осе-нью 1921 года было открыто общежитие студентов-эмигрантов.
       Цветаева приехала в Прагу из Берлина, где встретилась с му-жем, Сергеем Эфроном, прошедшим сначала мировую войну, а потом гражданскую, с Добровольческой армией.
       Три года жизни в Праге оказались чрезвычайно плодотворны-ми для Цветаевой. Кроме множества стихотворений созданы "Поэма Горы" и "Поэма Конца", трагедия "Ариадна", большая часть поэмы "Крысолов".
       Эмигрантская Прага Цветаеву почти не знала и не была спо-собна воспринимать ее поэзию, казавшуюся претенциозной и вы-чурной. Знакомых было мало. Из чехов ее добрым другом стала переводчица Анна Тескова, которой она посвятила цикл стихо-творений "Деревья". Из эмигрантов - Марк Слоним, литератур-ный критик, высоко ценивший ее как поэта. Слоним был редакто-ром левоэсеровского журнала "Воля России", в партию входил и сам. Считая себя подлинными социалистами, которых предали большевики, левые эсеры держались особняком. Свою позицию занимал и журнал: знакомил с новостями культурной жизни в Со-ветской России, пока там еще была какая-то свобода, например, с "Серапионовыми братьями", Опоязом, конструктивизмом, с кре-стьянской поэзией. К 1925-ому году "Воля России" превратилась в классический "толстый" журнал, публиковавший произведе-ния, позднее вошедшие в золотой фонд русской эмигрантской ли-тературы. Впоследствии, став признанным автором многотомных историй русской литературы, включая Солженицына и Самиздат, Марк Слоним всегда отводил Марине Цветаевой особое место в русской поэзии.
       В 1925 году Цветаева и Эфрон уезжают в Париж, надеясь улу-чшить материальное положение. К сожалению, благополучия не наступило. В сентябре 1926-го Цветаева писала Анне Тесковой: "...с прекращением чешской стипендии совсем обнищали... В нынешней нищете своей я не повинна, работала как никогда. Три поэмы за лето... Последние известия из Чехии печальные, мне и в половинной (500 крон) стипендии отказано... Кроме труда, у ме-ня в жизни нет ничего, да, в конце концов, и не нужно ничего: возможность работать... Отнимите у меня писанье - просто не буду жить, не захочу, не смогу..."
      
       Союз русских писателей и журналистов, созданный в Праге в 1922 году, объединял более сотни членов. Среди знаменитостей кроме Марины Цветаевой были Аркадий Аверченко, Василий Немирович-Данченко, Евгений Чириков.
       Прославленный редактор "Сатирикона" и "Нового Сатирико-на" предпочел Прагу, опасаясь, что в неславянской стране не со-хранится как русский писатель. Его веселое остроумное перо и в самом деле легко преодолело языковую границу: на чешский Аверченко много переводили и щедро печатали. Эмигрантской среде была особенно близка его политическая сатира на больше-вистский режим и его вождей. Аверченко постоянно и с неиз-менным успехом выступал не только в Чехии, но и в Прибалтике, Польше, Румынии, в Берлине и в Белграде. В Праге вышло 12 то-мов его собрания сочинений. Ему было немногим более сорока, когда отказало сердце, и он умер в пражской городской больнице.
       Известным и почитаемым писателем был Евгений Чириков, опубликовавший в эмиграции тринадцать томов своей прозы. На чешском его книги - 26 томов - нередко выходили раньше, чем на русском. Его хорошо знал еще русский дореволюционный чи-татель как романиста и драматурга, бравшегося за острые соци-альные и политические проблемы. Размышлениям о драматичес-кой судьбе России последних лет посвящены и его книги эми-грантского периода. Плодовитым, несмотря на преклонный воз-раст, оставался Василий Немирович-Данченко, брат одного из ос-нователей МХАТа, опубликовавший в эмиграции около десятка книг и множество произведений в периодике. Его охотно перево-дили на европейские языки, но больше всего - на чешский.
    Молодое поколение литераторов-эмигрантов группировалось по творческим интересам. Возникли "Скит поэтов", руководи-мый Альфредом Бемом, и "Далиборка" (по названию кафе, где первое время собирались). Марк Слоним, будучи редактором жу-рнала и одним из организаторов издательства "Пламя", мог боль-ше других позаботиться о новых талантах и помочь им войти в литературу.
       Издательство "Пламя" заслуживало бы большего, чем прос-того упоминания. В 1923-25 годах оно было лучшим среди всех эмигрантских издательств, выйдя на мировой рынок. Председа-тель Правления, филолог, историк литературы, профессор Карло-ва университета Евгений Ляцкий задал исключительно высокий научный и художественный уровень изданий и широкий темати-ческий диапазон, охватывавший философские и исторические науки, историю литературы, естествознание, технику, приклад-ные науки, искусство, справочные издания и учебники.
      
       Осенью 1924 года Сергей Эфрон, студент Карлова универси-тета, писал сестре: "Двадцать пятый год не обещает ничего хоро-шего... Возможно, что ради заработка придется переехать в Па-риж, там есть хоть какой-то шанс найти работу, здесь - никакого. Нас, русских, тут слишком много..." Русских, действительно, было много, и не только в Чехословакии, во Франции их было вшестеро больше, в Германии - вчетверо, в Польше - вдвое. "Русская акция" продолжала действовать. Но эмиграции, казав-шейся вначале временной, не видно было конца. Готовившиеся для новой России научные и инженерные кадры вынуждены бы-ли искать себе применение за границей. К 1928 году высшие учебные заведения в Чехословакии закончило около двух тысяч русских эмигрантов, получивших дипломы врачей, юристов, фи-лософов, педагогов, экономистов, инженеров.
       Эмигрантское общество постепенно деполитизируется, осо-бенно молодежь. Политические партии раскалываются, идейные ориентации их теряют четкость и бескомпромиссность. Находит приверженцев "сменовеховство", утверждавшее, что больше-вистская Россия под влиянием внутренних и внешних обстоя-тельств будет эволюционировать и со временем станет нормаль-ным демократическим государством, поэтому надо отказаться от идеи свержения советской власти и начать с ней сотрудничать. Часть эмигрантов поддается "возвращенческим" настроениям: прежней России все равно не дождаться, надо вернуться в ту, что есть. "Теоретическую базу" подготавливают "евразийцы": Рос-сия - не Европа и не Азия, Россия - самостоятельный континент, Евразия, со своей, не европейской и не азиатской, моделью разви-тия. Ее, эту модель, надо принять. Добавим от себя: даже если она претворяется в жизнь сталинской диктатурой...
       Мировой кризис конца 20-х - начала 30-х годов не обходит Че-хословакию. Прежних средств на "Русскую акцию" правитель-ство выделить уже не может: вместо 90 миллионов крон в луч-шие годы ограничивается в 1930-ом 15 миллионами; к 1937 году эта сумма падает до 2,6 миллиона крон. Рабочие места, занятые русскими эмигрантами, освобождаются в пользу граждан респуб-лики.
       Меняются не только экономические условия жизни эмигран-тов. Меняется политическая атмосфера внутри страны, отража-ющая новую ситуацию в Европе. Чехословацкое правительство давно подвергалось давлению со стороны Москвы, раздраженной тем, что оно предоставило убежище русской эмиграции. По мере налаживания межгосударственных связей давление усиливается. Без конца игнорировать факт присутствия по соседству огромной большевистской империи Западная Европа не считает целесооб-разным. Чехословакия и так, в отличие от Франции, Италии и особенно Германии, с признанием СССР не торопилась, ограни-чившись торгпредством и дипломатической миссией, открытой в 1921 году. Дипломатические отношения были установлены толь-ко в 1934-ом, а год спустя обе страны заключили пакт о ненапа-дении. Чехословацкие коммунисты и другие левые силы, поощ-рявшиеся Москвой, ринулись в атаку на правительство, требуя отказа от поддержки русской эмиграции, в т.ч. материальной. Возникновение фашистской диктатуры в Германии еще более ос-ложняет обстановку. Министр иностранных дел, а с 1935 года, после Масарика, президент республики Эдуард Бенеш, исходил из того, что небольшое государство не может позволить себе не-зависимую внешнюю политику. Оказавшись в силовом поле двух диктатур, республика должна была сделать выбор.
       Широкая общественность, как это чаще всего бывает, не утру-ждала себя анализом обстановки и фактов, тем более, шокирую-щих, предпочитая успокаивающие мифы и слепой оптимизм. Прежний опыт и осведомленность эмигрантов о том, что творит-ся в СССР, никого не убеждали, равно как и свежие свидетель-ства очевидцев. В 1936 году на чешском языке, раньше, чем на русском, английском, немецком, вышла книга Ивана Солоневича "Россия в концлагере". Ее автор, советский спортивный журна-лист, осужденный ГПУ на восемь лет лагерей и сумевший в кон-це концов бежать за границу, за 35 лет до Солженицына создал потрясающий документ, не уступающий "Архипелагу ГУЛАГ". Не менее шестнадцати миллионов узников в тысячах сталинских концлагерей - как бы население всей Чехословакии! - предста-вить себе такое и переварить обществу было трудно. Оно охот-нее переваривало погодинских "Аристократов" на театральной сцене и "Путевку в жизнь" - на экранах кинотеатров. Зато прес-са щедро расписывала безобразия гитлеровского режима, хотя он оставался только прилежным учеником, с аппетитом погляды-вавшим на Восток. Известно, что в 1922 году Геббельс высоко оценил преимущество политической системы СССР, основанной на абсолютной диктатуре одной партии, а в конце 30-х Москву посетили немецкие эксперты, изучавшие опыт советских концла-герей.
      
       В итоге чехословацкое общественное мнение, подкрепляемое снова усилившимся русофильством - на этот раз просоветским! - все более симпатизировало великому восточному соседу. Присут-ствие русских эмигрантов создавало властям неудобства, а то и раздражало. Существовала, например, инструкция, не рекомен-довавшая официальным лицам и государственным служащим по-сещать эмигрантские мероприятия...
       Профессор Сергей Булгаков уехал во Францию еще в 1925-ом. Доцент Георгий Флоровский - туда же, в 1927-ом. Директор се-минара им. Кондакова, профессор Георгий Вернадский - в том же году, в США. Марк Слоним - в 1928-ом, во Францию. Про-фессор Дмитрий Чижевский в 1932-ом, в Германию. Сергей Про-копович в 1939-ом, в Швейцарию. Роман Якобсон а том же году, в США - через Данию, Норвегию, Швецию... Мюнхенская траге-дия была уже разыграна, Гитлер дорвался до Судет, бывший ге-нерал царской, позднее белой армии Сергей Войцеховский, став-ший в эмиграции чехословацким генералом и командующим 1-ой армией, в Пражском Граде настойчиво, но тщетно убеждает пре-зидента Бенеша в необходимости вооруженного сопротивления фашистской интервенции. Полгода спустя, в марте 1939 года, Чехословакия была оккупирована целиком. Первая республика перестала существовать.
       "Русская акция" прекратила свою деятельность. Поддержка государством социально слабых слоев эмиграции, русских уче-ных и представителей культуры сведена к минимуму. Большин-ство научных учреждений и учебных заведений, созданных рус-ской эмиграцией, закрыто. Возможности обменять статус бежен-ца на чехословацкое гражданство у тех, кто до сих пор стремился сохранить свою "русскость", больше нет. А была: хотя чехосло-вацкие власти без особой охоты шли навстречу ходатайствам о гражданстве, все же из десятка тысяч русских эмигрантов, оста-вавшихся в республике во второй половине тридцатых, просьбы нескольких тысяч (около трех) были удовлетворены. В том чис-ле и генерала Войцеховского.
       Нацистская Германия относилась к русским эмигрантам враж-дебно. Диктаторский режим не мог считать благонадежными тех, которые почти двадцать лет прожили в демократической стране. Тем более, что в дискуссиях о том, какую позицию занять в слу-чае войны между Германией и СССР, значительная часть эмигра-ции склонялась к мысли, что последний практически защищал бы интересы России.
       Немцы установили строгий контроль над эмигрантами, учре-див в Праге Русский эмигрантский центр. В день нападения Гер-мании на СССР гестапо арестовало несколько сот эмигрантов из числа демократически ориентированных и политически актив-ных, часть отправила в концлагеря, часть, продержав до осени в тюрьмах, выпустила, установив надзор. Среди эмигрантов, уча-ствовавших в Сопротивлении, были жертвы. Новая волна реп-рессий обрушилась в 1944 году, когда советские войска вступили на территорию Чехословакии. Но самое страшное было впереди.
      
       Автор одной из работ о русской эмиграции отмечает, что по датам арестов эмигрантов органами НКВД "можно по карте Че-хословакии проследить движение советских войск с востока на запад".
       В Праге охота началась в день освобождения, 9 мая 1945 года. Попытки спастись бегством через демаркационную линию, отде-лявшую американскую зону от советской и проходившую через Пльзень, Писек, Чешские Будеевицы, были почти безуспешными. С советской стороны линия была сразу же заперта "на замок", а рискованное путешествие ночью по тайным лесным тропам было не под силу, особенно пожилым людям и семьям с детьми. Лю-дей хватали открыто, в любое время дня и ночью, дома, на улице, у подъезда, в транспорте, на службе. Домашние ничего не знали о судьбе близких, те просто исчезали бесследно, многие - навсег-да. Органы НКВД обычно занимали те же здания, в которых пе-ред этим находилось гестапо, так что узников бросали в знако-мые им камеры. Среди арестованных были и те, что давно полу-чили гражданство. Писатель Константин Чхеидзе позднее вспо-минал о том, как все, оказавшиеся с ним в одной камере, были возмущены произволом: их, граждан одной страны, без согласия последней арестовывают агенты другой страны!
       Чехословацкое правительство еще за год до этих событий под-писало в Лондоне соглашение с СССР о порядке передачи полно-мочий на освобожденных территориях - от военных властей гра-жданским органам управления. В действительности никакие пол-номочия не передавались, и соглашение никогда не выполнялось. Вместе с армией шла контрразведка, имевшая неограниченную власть. Чехословацкая сторона вела себя пассивно, опасаясь ос-ложнить союзнические отношения. Объективности ради надо сказать, что похищались не только эмигранты. Военной добычей СМЕРШа стали также десятки тысяч чехов и словаков, в основ-ном из небольших городов и сел. Чаще всего это были молодые и здоровые парни, которых обманом - под предлогом восстано-вления разрушенного моста или дороги - сгоняли за колючую проволоку, заталкивали в грузовые вагоны и как рабскую силу везли в Донбасс, на Крайний Север, в Сибирь, пополняя совет-ские концентрационные лагеря. Семьи тщетно пытались что-то узнать о судьбе пропавших. Жертвы возвращались домой через пять - десять лет, в лучшем случае - одна из трех. Остальные гибли. Советская юстиция никогда не признавала международ-ное, или "буржуазное", как она его называла, право. Перед ней был виноват каждый, независимо от национальности и граждан-ства, если подозревался в нелояльности к советской власти. А под подозрением были все без исключения.
       Русских эмигрантов, схваченных советскими спецслужбами на территории Чехословакии и депортированных в ГУЛАГ, было не менее тысячи, точных сведений нет. Генерал Войцеховский умер в 1951 году в Озерлаге, недалеко от Тайшета. Писатель и публи-цист Константин Чхеидзе вернулся домой через десять лет. Фи-лософ-евразиец Петр Савицкий, теоретически обосновавший свои просоветские симпатии, вернулся в Прагу тоже после десяти лет концлагерей. Юрист, писатель, профессор Георгий Гарин-Михайловский, сын знаменитого автора "Детства Тёмы" и "Гим-назистов", погиб в заключении в Воркуте. Русский дипломат, пе-реводчик, владевший десятью языками, "отец русской эмиграции в Чехословакии", пользовавшийся всеобщей любовью соотечест-венников, Владимир Рафальский выбросился из окна пражского дома, куда после ареста был привезен советской контрразведкой. "Дух русской Праги", исследователь Пушкина, Достоевского, Го-голя, профессор Альфред Бем, писавший на русском, немецком и чешском, погиб после ареста в мае 1945-го: по одной версии вы-бросился из окна, по другой - расстрелян во дворе пражской тю-рьмы Панкрац...
       Некоторым повезло больше. Историк искусств, директор пра-жского института им. Кондакова, Николай Андреев отсидел толь-ко два (!) года в тюрьмах советских спецслужб в различных го-родах Восточной Германии. В 1948 году его пригласили читать лекции в Кембридж, и он поселился в Англии.
       А более всего повезло тем, кто, не дожидаясь прихода совет-ских войск, перебрался на территории, которые предположитель-но должны были занять западные союзники. Русским мужьям-эмигрантам, состоявшим в смешанном браке, было чрезвычайно трудно убедить жену-чешку в том, что им грозит опасность, и на-до уходить из собственного дома. Но и западные союзники вели себя по-разному. Англичане весьма охотно выдавали русских со-ветской стороне. Наиболее гуманными были американцы, лагеря беженцев в их секторе Германии действовали после войны еще семь лет.
       Перед наступающей лавиной советской армии на Запад бежало более семи миллионов человек (есть цифра и 30 миллионов!), уже вкусивших прелестей коммунистического режима или опасав-шихся его установления: из Прибалтики, Польши, Венгрии, из восточной части Германии, с Балкан. Среди беженцев были рус-ские, украинцы, белорусы и многие другие, из числа попавших в зону немецкой оккупации, вывезенных на принудительные рабо-ты в Германию или сумевших туда каким-то образом выехать.
       Русские эмигранты из Чехословакии находили новое место проживания в странах Западной Европы, в Южной Америке, еха-ли и в США. В глазах американских чиновников Советский Со-юз оставался только одной из держав-победительниц, больше они ничего о нем не знали. Сотрудник американского консульства, выдававший визы, любопытствовал: "А почему не хотите верну-ться в Россию? Война кончилась, скоро у вас пройдут выборы, если вам не нравится Сталин, выберете кого-нибудь другого!"
      
       Чехословацкие коммунисты, вернувшиеся из Москвы после разгрома фашистской Германии, будучи влиятельной политичес-кой силой, получили ряд важнейших постов в правительстве. Го-товясь к полному захвату власти, они в первые же дни приступи-ли к ликвидации всех остатков ненавистной им русской эмигра-ции. Закрывались еще сохранившиеся русские школы и учреж-дения. Наиболее драматической акцией была передача СССР бесценных эмигрантских архивов.
       Русский заграничный исторический архив в Праге был пода-рен "Российской Академии наук к ее 150-летнему юбилею", как отмечалось в распоряжении министра просвещения. В прави-тельственном постановлении "подарок" был приурочен "к 220-ой годовщине" той же Академии. Нелады с историей и арифмети-кой были у обеих инстанций: Императорская Санкт-Петербург-ская Академия наук была основана, как известно, в 1724 году. С юридической точки зрения передача была незаконной. Архив со-держал множество материалов, отданных владельцами их только на хранение и без их ведома не подлежавших никакой передаче кому бы то ни было. Архив, возникший в 1923 году, был состав-ной частью библиотеки Земгора. В нем сосредоточились уника-льные материалы по истории общественных отношений в Рос-сии с середины 19-го века до послеоктябрьской эмиграции: три миллиона страниц документов, из них - 70 тысяч страниц воспо-минаний и дневников, богатая коллекция периодики.
       Представители Госархива СССР в благодарностях за "пода-рок" не рассыпались, процедура скорее напоминала конфиска-цию. Ведь материалы ждала "научно-исследовательская работа" в ведомстве Берии: в архиве хранились списки членов эмигрант-ских организаций, сотрудников редакций, сведения о деятельнос-ти эмигрантов. А последние уже томились в застенках и требова-лся "компромат", чтобы отдать их в руки военных трибуналов.
       Бесценная коллекция Русского культурно-исторического му-зея, открытого в 1935 году в Збраславе (Прага), отражала культу-рную жизнь эмиграции и ее творческие достижения: четыреста живописных полотен, рисунков, скульптур ста с лишним авторов (среди них - Репин, Рерих, Добужинский, Анненков), архитекту-рные проекты, исторические реликвии, антиквариат, библиотека - почти три тысячи книг и журналов. За актом своевольной пере-дачи Советскому Союзу этого музея стоит загадочная личность его основателя, Валентина Булгакова, который в 1948 году благо-получно возвратился на родину и даже получил пост директора Музея Льва Толстого в Ясной Поляне.
      
       "Страшно хотелось бы в Прагу", - писала из Франции в уже цитированном выше письме Анне Тесковой Марина Цветаева. Пражскими реалиями отмечены ее стихи и проза. Вшеноры, Ило-вище, Мокропсы - это пригороды тогдашней Праги. Смиховский холм, гора в "Поэме Горы" - Петржин, с канатной дорогой и ба-шней на вершине, с крутыми склонами, устремленными вниз, к Влтаве. В стихотворении "Рыцарь на мосту" - Карлов мост. "Плачем гнева и любви" стали "Стихи к Чехии", написанные в трагические для страны месяцы. Цикл "Сентябрь" - о 1938-ом, о Мюнхенском предательстве, цикл "Март" - о 1939-ом, о гитле-ровской оккупации. Отчаянье ("Что с тобою сталось, край мой, рай мой чешский?") и вера "в народ моей любви" ("Не умрешь, народ! Бог тебя хранит!") - основные мотивы страстного цвета-евского монолога.
       Праге посвящены лучшие страницы книги Марка Слонима "По золотой тропе", книги о Чехии, по которой писатель много путешествовал, историю и народ которой хорошо знал. С благо-дарностью вспоминал Чехию Роман Якобсон, влюбленный в ста-рую чешскую культуру и чешскую поэзию. Он побывал в Праге в 1968 году на Международном съезде славистов...
       Русская эмиграция и 70 лет спустя часто напоминает о себе. Пражское кладбище в Ольшанах. Здесь могилы Аркадия Авер-ченко и Евгения Чирикова. Здесь же православный храм Успе-ния пресвятой Богородицы, построенный по проекту русского архитектора Владимира Брандта, он погиб от рук гестапо во время ареста. Недалеко от Карлова моста - Славянская библио-тека, в ней книги и периодика, оставшиеся от Русского загранич-ного исторического архива. Русский "профессорский дом" в рай-оне Бубенеч, на ул. Рузвельта. Построен эмигрантским строи-тельным кооперативом. Здесь жили Николай Лосский, Альфред Бем, Петр Савицкий. Мемориальная доска напоминает о тех, ко-торые в 1945-ом стали узниками советских концлагерей...
      
       Особой благодарности заслуживают сегодняшние историки, потомки русских эмигрантов, и чешские ученые, занимающиеся русской эмиграцией и стремящиеся привлечь к ее драматической судьбе внимание чешской общественности и парламента. Благо-даря их усилиям недавно восстановлена память об армейском ге-нерале Сергее Войцеховском, который указом президента Вацла-ва Гавела за особые заслуги перед чешской страной был посмерт-но удостоен высшей правительственной награды - Ордена Белого Льва III степени.
      
      
      

    ПАНСЛАВИЗМ: ЧЕХИЯ И РОССИЯ

      
       В 1877 году славянофил Достоевский пророчествовал в "Дне-внике писателя": "... без единящего огромного своего центра, России, - не бывать славянскому согласию, да и не сохраниться без России славянам, исчезнуть славянам с лица земли вовсе, - как бы там ни мечтали люди сербской интеллигенции или там разные цивилизованные по-европейски чехи..."
       Вацлав Черны, один из крупнейших чешских интеллектуалов двадцатого века, определяет панславизм, как "чешский продукт из немецкого материала". Действительно, такой материал, как это ни покажется на первый взгляд странным, предоставил про-славленный немецкий философ, просветитель, поэт Иоганн Гот-фрид Гердер, уроженец Пруссии, двадцатидвухлетним в 1764 го-ду приехавший в Ригу, проживший там пять лет и ставший горя-чим патриотом России. Русского языка Гердер не знал, но не ис-пытывал в нем особой потребности, благо что исторические рабо-ты читал в журналах, издававшихся петербургскими немцами на родном языке. На немецком чаще всего писали в то время и сами славяне.
       Молодой ученый нашел в Петре I идеал императора, а начало своей поэтической карьеры отметил одой "на восшествие на пре-стол" Петра III. Очарованного русофила покорили "огромность мира Катерины", ее реформы, ее связи с французскими филосо-фами и просветителями. Во всем этом лицедействе, которое он принимал за чистую монету, ему чудилось стремление монархии воспитывать свой народ в идеалах гуманизма. Русский народ, в представлении Гердера, молод, не испорчен цивилизацией, в от-личие, к примеру, от "старых" французов, может в перспективе стать исключительным и взять на себя особую миссию в Европе. Гердер дарил свою любовь всем славянам: они и миролюбивы, и добры, и благородны, и естественны, поскольку ближе к природе. У них "голубиный характер", "цельная душа", "их песни - клад народной мудрости и набожности", им принадлежит будущее.
       Нетрудно представить себе энтузиазм, с каким встретили идеи Гердера первые поколения чешских "будителей", искавших опо-ру для подъема национального самосознания своего народа, дав-но жившего в немецкой культурной среде. В науке, в филосо-фии, в поэзии - все стремились исходить из концепции Гердера. Поэзия вдохновляла науки, науки - поэзию.
       Духовный отец чешского Возрождения, основатель славистики Йозеф Добровский предпринимает путешествие в Россию. Энци-клопедически образованный ученый-филолог, историк литерату-ры, поэт Йозеф Юнгман размышляет о выгодах введения кирил-лицы и русского языка как "общеславянской речи". Поэт, пере-водчик, ученый Франтишек Челаковский собирает славянские народные песни как доказательство гения народа. Основополож-ник славянской древней истории и археологии Павел Шафаржик утверждает, что славяне ниоткуда не пришли, а были такими же первыми обитателями Европы, как греки, римляне, немцы, что они - один великий народ, а их языки - отдельные наречия. У этих миролюбивых пастухов и земледельцев были даже начала демократии!
       Яну Коллару, поэту, филологу, археологу, куда бы ни поехал, тоже всюду чудятся славяне: и в латинянах, и в этрусках! Даже Италия и Швейцария, оказывается, старые славянские земли! Всю жизнь он пишет бесконечную поэму "Дочь Славы", состоя-щую из сонетов; в первом издании (1824 г.) их было 150, в после-днем - 645. Части поэмы названы по "славянским рекам" - Заале, Эльбе, Дунаю. Автор путешествует по "историческим славянс-ким землям" в сопровождении Мины, символа славянской жен-щины, дочери легендарной славянской богини Славы, и воспева-ет величие своих предков. Поэтической музой Коллара была дочь протестантского пастора, ничем не выдающаяся немка Вильгель-мина Фридерика Шмидт, в которую он, студент Иенского уни-верситета, изучавший славянские языки, был платонически влюб-лен. Пасторша воздыхателю дочери отказала, и он уехал в Пешт. Через шестнадцать лет, сорока одного года, поэт женился на сво-ей музе, но "дочь славян" чешский так никогда и не выучила.
       Небольшой, лишенный государственности, славянский народ, каковым были чехи, первым легко загорелся идеями панславизма именно потому, что искал средство самосохранения, и Россия, единственное в то время независимое славянское государство, да еще такое крупное, казалась ему спасительницей: только "царь-батюшка" мог бы взять под свою защиту всех славян! Будущий поэт, журналист, политик Карел Гавличек выступал радикальнее всех: "Лучше русский кнут, чем немецкая свобода!". Но это бы-ло до его поездки в Россию.
      
       Гавличек приехал в Москву 5 февраля 1843 года восторжен-ным двадцатидвухлетним чешским патриотом, славянофилом, полным колларовских иллюзий, мечтавшим стать писателем и уз-нать великую Россию. Но как раз благодаря ей в нем родился крупный чешский сатирик.
       Гавличек оказался в России в то время, когда там формирова-лись идеи славянофильства, и именно там, где они формирова-лись - он служил воспитателем в семье проф. Шевырева, извест-ного своим провозглашением "Европа гниет" и входившего в круг "Москвитянина" (Погодин, Киреевский, Хомяков). Горяче-го приверженца панславизма Гавличека интересует в первую оче-редь, как славянская идея укореняется в российской почве. Ста-вившая своей целью объединить славянство на культурной осно-ве, идея эта, столкнувшись с новыми общественными, политичес-кими, историческими, философскими реалиями России, претер-пела разительные перемены.
       Хотя философия русского славянофильства, как известно, бы-ла впервые всесторонне изложена в 1852 году в "Московском сборнике" Ивана Аксакова, с контурами ее Гавличек уже мог оз-накомиться. Ее основатель, Иван Киреевский, тяготел к византий-ской культуре. Согласно последней, русская православная цер-ковь самоспасительна и гарантирует России непогрешимость в любых ее действиях. Русский народ вообще народ избранный, но-ситель правды и нравственности, поскольку русские остались ве-рны "истинной вере", тогда как народы Западной Европы от нее отошли и безнадежно испорчены латинским язычеством и рацио-нализмом римского права. В России народ через монарха испол-няет волю Божью. Государю не надо спрашивать мнение народа, и народ не требует, чтобы царь спрашивал его мнение, ибо отно-сится к нему, как к отцу, "с детской любовью". В Европе же госу-дарь и народ не понимают друг друга, парламент и конституция - свидетельства их взаимного недоверия: народ как бы требует от государя гарантий. А это - великое зло! Поэтому там, на Западе, или абсолютизм, или революция и анархия. Там - насилие, раб-ство, вражда. Никакой свободы там нет. Добрая воля, свобода, мир, согласие народа с властью существуют только в России!
       Страх царизма перед Французской революцией и победа над Наполеоном ("Россия спасла Европу"), завершившаяся походом казаков по улицам Парижа 31 марта 1814 года, десятилетиями питает русский патриотизм и веру в мессианскую роль русского народа. Идеология славянофилов становится политическим ин-струментом царизма; попав на русскую почву, панславизм пере-рождается в панруссизм.
       Прошло совсем немного времени, и Гавличек восклицает: "Ес-ли бы Коллар мог приехать в Россию вместо меня! Он пришел бы в отчаянье, оттого что сам проповедовал славянство". "В книгах о России, - отмечает гость, - пишется больше о том, что должно быть, а не о том, что есть. Истинную разницу между теорией и практикой не поймет никто из тех, кто не побывал в России".
       Гавличек погостил у московских братьев-славян немногим бо-лее года, наблюдая все стороны российской действительности. Ему бросаются в глаза эгоизм и безнравственность высших слоев общества, бездарность и бюрократизм чиновничества, испорчен-ность деревни, нищета и отсталость мужика: "Все отношения здесь я мог бы изобразить так (рисует руку, поднявшую кнут) - кто кого... Никаких законов тут нет. Любой человек - или холоп, или господин, любой в немецком костюме любому в русской одежке говорит "ты". Помещичьи крестьяне после скота первые господа..."
       Из русских писателей более всего Гавличек ценит Гоголя, вер-нувшись домой, переведет "Мертвые души". "Русская литерату-ра не в таком хорошем состоянии, как мы по обыкновению дума-ем, - сообщает Гавличек своему адресату, - у нее перед нашей чешской только то преимущество, что она богатая пани, у нее есть "dngi"; было бы у нас столько золота, могли бы и мы выт-ряхнуть из рукава столько же плохих книг, сколько русские... За-то недостает русской литературе одной мелочи... имею в виду - бескорыстия, настоящей, подлинно упорной работы и любви к народу своему". Гавличек не скупится на эмоции: "Я по просто-те душевной полагал, что любить родину - это значит приносить ей в дар свои средства, труд, счастье, честь и т.д., а не болтать об этом постоянно и не трубить о том, что дома все лучше, чем где бы то ни было, и что все остальные народы - ничто по сравнению со святой Русью..."
       Услышав, как трактуется история его народа, Гавличек ирони-зирует: "Послушали бы вы Бодянского, как он читает чешскую историю; никогда еще не слышал я, чтобы так публично ex cathe-dra хвалили Гуса, как здесь: русские использовали славянство лучше нас, мы его выдумали и прикусили губу, они же, хотя его еще не понимают, прекрасно доят; например, с какой-то гордо-стью и радостью примазались ко всей нашей славной чешской истории, тычут немцам в глаза, что славяне (т.е. мы, бедные че-хи) придумали реформацию раньше немцев, и говорят об этом так, как будто они сами ее придумали... Также похваляются, что у славян (т.е. снова у нас, бедных чехов) конституция была рань-ше, чем у немцев... Нигде нет большего хвастовства, чем на свя-той Руси!"
       Уезжавший домой Гавличек, который еще недавно предпочи-тал русский кнут немецкой свободе, полон скепсиса относитель-но любви русских к малым славянским народам и опасается за судьбу последних. Россия - смертельная угроза для чехов: рус-ские "не братья наши, как мы их называли, а многим большие неприятели, чем венгры и немцы".
       Перед "универсальной русской монархией, необъятным и не-описуемым злым несчастьем без меры и границ" предостерегал и Франтишек Палацкий, известный чешский философ, историк, об-щественный деятель середины 19 века. В 1867 году во главе чеш-ской делегации он побывал на этнографической выставке в Мос-кве, где демонстрировался и славянский отдел. К этому событию хозяева приурочили также Славянский съезд, "первый праздник Всеславянства", "праздник мира и любви", по словам Тютчева, выступавшего со стихотворным приветствием. "Праздник" был, однако, использован Россией для разжигания антипольских нас-троений, что произвело на чешских демократов дурное впечатле-ние. "Разницы между ними и фанатиками немецкими и венгер-скими не нахожу: и те, и другие хотели бы уничтожить нас, как народ", - характеризовал Палацкий русских панславистов. Чеш-ская делегация отвергла панславизм, согласившись на междуна-родное сотрудничество только на основе демократии и гуманиз-ма, в условиях равенства и культурно-политической автономии каждого славянского народа. Возможность только такого сотру-дничества допускал и либеральный демократ Гавличек: ведь сла-вяне, как он полагал, отнюдь не братья, а несколько народов, у которых разные культуры, судьбы и задачи.
      
       Дух Гавличека нашел свое продолжение в духе Томаша Маса-рика, большого знатока России, будущего президента Чехослова-кии. К панславизму был сдержан и критичен. Славянской проб-лемы для него не существовало: славяне - не исключение среди народов, на привилегированное положение и особую миссию претендовать не могут, у них такие же права и обязанности, как у всех других. Надо решать подлинные проблемы: проблему гуман-ных отношений между людьми и народами, проблему демократи-зации жизни во всех ее аспектах, проблемы международного со-трудничества... "Не люблю пустую болтовню о славянстве, - го-ворил Масарик, - как не люблю патриотизм. Если любишь свою родину, незачем об этом говорить, сделай для нее что-нибудь путное. Нормальный человек не станет трезвонить на весь свет, что любит родителей, жену, детей, это само собой разумеется".
       Интерес к России Масарик испытывал с детства, тринадцати лет начал учить русский и польский, это было в 1863 году, в свя-зи с восстанием поляков, которым он сочувствовал. Россию впер-вые посетил в 1887-ом, весной, будучи профессором универси-тета, автором крупных научных работ, редактором журнала "Ате-неум". К поездке хорошо подготовился. За несколько недель ус-пел побывать в Петербурге, Москве, Ясной Поляне, Киеве, Одес-се. Ездил в вагонах третьего класса, по Черному морю - в трюме парохода, хотел увидеть народ, да и денег было немного. Посе-щал церкви, лавры, пустыни, встречался с историками, филосо-фами, политиками. Как и Гавличек, испытывал сочувствие к рус-скому народу и отвращение к официальной России и привилеги-рованной интеллигенции.
       Петербург Масарику понравился: "...часто брожу часами и глазею, и бью баклуши... Удивительное для меня чувство - нахо-диться в славянском самостоятельном и, в то же время, таком большом государстве!" Не прочь был бы в России и поработать, если бы вакансия была: "человек должен чувствовать себя дома там, где может больше всего сделать".
       Льва Толстого Масарик посещал каждый раз, когда бывал в России: и в 1887-ом, и в 1888-ом, и в 1910-ом, незадолго до смер-ти писателя. Толстой уже "опрощался": ходил в мужицкой руба-хе и собственноручно сшитых сапогах. В Москве, в высоком графском кабинете, оборудовал низкий деревянный потолок, как в сельской избе. Но дорогой письменный стол, удобное кожаное кресло и диван себе оставил. Гостиная, где проходило чаепитие, вся утопала в красном бархате. Вареньем, предложенным Софь-ей Андреевной, Лев Николаевич пренебрег, по-мужицки посасы-вая чай через кусочек сахару. В парке за разговорами о Шопенга-уере Толстой внезапно остановился на краю дорожки и справил малую нужду, приглашая гостя последовать своему примеру...
       В другой раз Масарик посетил писателя в Ясной Поляне. Мос-тик перед деревней был так плох, что лошади едва не сломали но-ги. Уже наступил полдень, но Лев Николаевич спал, и Масарик от нечего делать заглянул в деревню. Там царили грязь и нищета. В смраде полуразвалившейся избы на печи, без помощи, умирала старуха. Перед другой избой стоял молодой крестьянин со следа-ми сифилиса под полурасстегнутой рубахой. В тот же день к Толстому пешком пришел весь завшивевший сын художника Ге: следуя учению писателя, он "опростился" уже настолько, что в поездах, как и мужики, не ездил...
       Масарик высоко ценил Толстого как писателя, его нравствен-но-религиозное отношение к философии, но "толстовства" по-нять не мог: А что же тогда ваш дом и салон, эти дорогие кресла и диваны? Да, вы не пьете, но курите дорогой табак. Вы, такой художник, не видите эту нищету, эту грязь и болезни в вашей де-ревне? Вы рассказываете, что пили с сифилитиком из одной кру-жки, дабы не оскорбить его брезгливостью, вместо того чтобы избавить крестьян от заразы; чистота, как говорят англичане, по-ловина здоровья. Мужик нищенствует, потому что беден, а не потому, что хочет быть аскетом. Вы ходите пешком и тратите время, которое вам пригодилось бы для творчества...
       Чуждо было Масарику и "непротивление злу". Толстой не ви-дел разницы между нападением и защитой, полагал, например, что и татарам в конце концов надоело бы резать русских, если бы последние им не сопротивлялись. Писатель удивился, узнав от Масарика, что его идеи восходят еще к Петру Хелчицкому, идео-логу умеренных таборитов в 15 веке. Чешская реформация осуж-дала насилие и отказывалась от него, но против насилия готова была защищаться любыми средствами, включая оружие. Гума-низм не отвергает защиты, но не одобряет мести.
       Позднее в своем капитальном двухтомном труде "Россия и Ев-ропа" (1913 г.) Масарик признавался: "Поездки в Россию меня, хотя я и славянин, поражали гораздо больше, чем в любые другие страны. Англия и Америка меня вообще не удивили, даже самые последние новинки казались мне только прямым продолжением того, что я видел и ощущал дома... в России переносишься в прошлое, часто - в средневековье..."
       Сравнительным анализом двух различных исторически сло-жившихся культур и возможностей их развития продиктованы и ответы Масарика в интервью газете "Богемия" 1889 года, касав-шемся России и славянской идеи: "Лично я думаю, что у чешско-го народа политическая склонность к России не существует и су-ществовать не может. Во многом мы ближе к Америке, чем к России. Россия нам просто неизвестна, и я думаю, русофильские тенденции переоцениваются. Ведь как может разумный политик думать о связи с народом, которого мы не знаем и который не знает нас?"
      
       Тем не менее, с началом первой мировой войны русофильские настроения в чешском народе снова множатся: " ...на нее <т.е. на Россию> мы должны были бы молиться. Там особый мир, мир бесконечного сочувствия, любви, жертвенности... это наш род, это наш родник, вечный источник нашей жизни, корни нашего рода... Если есть в нас какая-то сила, то она исходит оттуда". Причина, как уже отмечалось, состояла в том, что чешский воп-рос в рамках Австро-Венгерской империи, несмотря на ожида-ния, не был решен, и возродились старые надежды на освобож-дение с востока в случае, если победит Россия.
       Чехи, жившие там, просили русское подданство, заявляли о преданности царю и рвались вместе с русской армией воевать за свободу своей родины. Благодаря их усилиям была создана Чеш-ская дружина. В самой Чехии уже готовились к встрече победи-телей и пели "Pe te husy pro Rusy" ("Жарьте гусей для русских"). А чехи, призванные в австро-венгерскую армию, сдавались в плен, чтобы воевать на стороне России.
       Это стихийное русофильство, которому поддалась и часть по-литиков, питалось романтизмом, литературой, желанием видеть то, что хотелось бы видеть. Писатель Рудольф Медек позднее так изображал себя самого в качестве героя книги: "Этот молодой чех был до краев своей духовной сущности наполнен старым сла-вянофильством, литературной сентиментальностью ко всему рус-скому, будь это Пушкин, Гоголь или Достоевский, Чайковский или Римский-Корсаков, русские песни или русский костюм, каза-ки, царская гвардия или тройка, несущаяся по снежной равнине... А кроме того, с той поры, когда читали Мережковского, наполнен был той дивной мистической верой, связанной с какой-то прасла-вянской или скифской тоскою, которая выливалась в убеждение об особой миссии и предназначении славянства, и русского наро-да в особенности". Рудольф Медек был одним из тех, кто добро-вольно сдался в плен к русским. Ему рисовались радужные пер-спективы: "После войны мы должны быть с Россией. Будем ее промышленным поставщиком... Пошлем туда своих инженеров, химиков, строителей. Превратим Россию в огромное поле дея-тельности. Помирим ее с поляками. Создадим славянскую фе-дерацию..."
       Воскресшая из мертвых идея славянской федерации вдохно-вляла и одного из ведущих чешских политиков тех лет, доктора Карела Крамаржа, главу народно-демократической партии. Же-натый на русской, купеческой дочери, он перед войной часто на-езжал в Россию, где у него было много друзей и среди известных политиков. О своем видении будущего он делился с Эдуардом Бенешем, в то время ближайшим помощником Масарика: "Отно-шение чешского государства к России после войны будет насто-лько сердечным, что наши новобранцы смогут проходить службу в каких-то гарнизонах России, а русские у нас в Чехии". "Я пред-ставил себе наших солдат в Сибири, - замечает Бенеш, - и мне стало жутко".
       Вся эта чешская русофильская лирика была совершенно чужда реалистичным политикам вроде Масарика, а равно и официаль-ной России. Масарик знал о плохом состоянии царской армии: с началом войны солдатам порой приходилось сражаться с немца-ми, вооружившись камнями и дубинами. Масарик в русскую по-беду не верил, ожидал сухопутного варианта Цусимы и не исклю-чал революции.
       Что касалось официальной России, то у нее были свои давние стратегические цели: Балканы, Дарданеллы, "колыбель правосла-вия Царьград". Будучи противницей права наций на самоопреде-ление, она из тактических соображений признала Польшу, Румы-нию, Болгарию, Югославию, Грецию, Армению, чтобы заручить-ся их поддержкой. Чехи ее не интересовали. Уместно вспомнить здесь рассуждения историка и политика, славянофила Владимира Ламанского: русские интересуются только православными славя-нами, разве что еще словаками, поскольку они такие же наивные, как русский божий люд, а чехи, как либералы и западники, пусть катятся ко всем чертям!
       Правда, позднее, увидев, что австро-венгерская империя распа-дается и на ее месте может образоваться вакуум, Россия заинтере-совалась чешской проблемой в надежде распространить свое вли-яние на эту часть Центральной Европы. Последующие события этим намерениям не благоприятствовали.
       Так что в первые годы войны энтузиазм живших в России че-хов встречал непонимание и даже вызывал подозрение в офици-альных кругах. Организовать чехословацкие полки русские во-енные ведомства все же разрешили: если кто-то хочет проливать кровь за великую Россию, то почему нет?! Еще большее недове-рие вызывали военнопленные. Их светлые надежды вскоре сме-нились полным разочарованием. Условия плена, материальное, нравственное и духовное убожество среды, в которую они попа-ли, неспособность и бездеятельность царской военной бюрокра-тии, обещаниями и проволочками тормозившей организацию че-хословацкого корпуса, приводили в отчаяние. Большевистский переворот еще больше все усложнил и запутал. Когда Масарик приехал в Россию, чтобы сформировать из военнопленных чехов и словаков легионы, а позднее организовать их отправку во Фра-нцию через Сибирь и Дальний Восток, непонимание, неразбери-ха, бестолковщина сопровождали его на каждом шагу.
       "Царизм, вся его политическая и церковная система, - отмечал Масарик, - деморализовали Россию... Романовский царизм был необразованным и грубым, и именно поэтому менее вредным для мира. Страшнее нынешний царизм русской толпы и революцио-неров. Царя свергли, а от царизма не избавились". Советский министр иностранных дел, общаясь с представителями зарубеж-ных государств, особенно небольших, "не имеет даже понятия о том, что демократия должна соблюдаться и в международных отношениях.. Из этих вельмож так и прет чванство монгольских захватчиков, убежденных в исключительности своей культуры и политики".
       Советской России славянская идея враждебна, ибо "реакцион-на" и "контрреволюционна". Она слишком тесна для "интерна-ционалистов-ленинцев", мечтавших раздуть "мировой пожар". Большевики воюют с Польшей, заводят дружбу с Турцией и Гер-манией... Между славянскими странами тоже складываются на-пряженные отношения. Чехословакия и Югославия принимают русскую эмиграцию и оказывают ей помощь.
      
       "Славянскую карту" СССР разыграл осенью 1941 года, когда истекал кровью и заботу о чистоте марксистско-ленинской докт-рины отбросил до лучших времен. Надо было выжить любой ценой.
       "Создать какой-то вариант славизма на основе марксизма, - иронизировал Вацлав Черны, - какая фантазия! Это все равно что соединить огонь и воду. Это предприятие, достойное византий-ского мышления". Основоположник научного коммунизма, став-ший духовным вождем русских большевиков, на самом деле был крутым немецким националистом и ненавистником славян. В книге "Революция и контрреволюция в Германии 1848 г." Маркс без обиняков заявлял: "...если все земли восточнее Эльбы и Заале были когда-то заселены родственными друг другу славянами, то этот факт просто доказывает историческую тенденцию и одно-временно физическую и интеллектуальную способность немецко-го народа покорить, поглотить и ассимилировать своих бывших восточных соседей, что эта тенденция поглощения со стороны немцев всегда была и остается одним из самых могучих средств, с помощью которых цивилизация Западной Европы расширялась на восток этого континента". Под такими словами мог бы подпи-саться и автор "Майн кампф", как раз в эти месяцы 1941-го пред-принявший грандиозный захват нового "жизненного пространст-ва" на востоке Европы.
       Охватившая Кремль любовь к славянам была, как и следовало ожидать и как показали дальнейшие события, всего лишь такти-ческим ходом, абсолютно допустимым революционной моралью, когда цель оправдывает средства.
       Уже 4-5 апреля 1942 года в Москве состоялся Славянский съезд, выступивший с Манифестом к "порабощенным братьям-славянам", который призывал их к единению и сотрудничеству; были учреждены постоянно действующий Всеславянский коми-тет и журнал "Славяне". В комитет, возглавляемый генералом, вошли почетные члены: композитор Дмитрий Шостакович, чеш-ский коммунист и ученый Зденек Неедлы, советская писательни-ца Ванда Василевская, назначенная представлять поляков...
       К этому времени были срочно устранены препятствия на пути к общеславянской дружбе. Что касалось Чехословакии, то анну-лировалась инструкция, предписывавшая распущенной после ок-купации страны компартии и пролетариату не вести борьбу с фа-шизмом, ибо таким образом они помогали бы как национальной, так и западноевропейской буржуазии, а также правительству Бенеша, находившемуся в эмиграции в Лондоне. Такое "непро-тивление злу" вполне отвечало духу пакта, подписанного Моло-товым и Риббентропом. Теперь Москва признала и президента Бенеша, и его правительство, и предвоенные границы Чехослова-кии, т.е. "до Мюнхена".
       12 декабря 1943 года Чехословакия в лице Бенеша, первая сре-ди стран Центральной Европы, подписала с СССР Договор о дру-жбе и послевоенном сотрудничестве сроком на 20 лет. По этому поводу в Кремле состоялся банкет, и Сталин произнес тост "за славянское единство".
      
       Как мог Бенеш пойти на подобный шаг, ставший драмой для него, как политика и как человека? Бенеш, который был духов-ным наследником Палацкого и Масарика, убежденным сторон-ником демократии в межславянских отношениях. Огромную роль сыграла, конечно, Мюнхенская трагедия 1938 года, когда Франция и Англия, ублажая Гитлера из страха перед ним, преда-ли Чехословакию, пожертвовав ему Судетскую область; чешскую делегацию не допустили даже за стол переговоров. Ненадеж-ность западных политиков и поиски гарантированной защиты от немецкой угрозы в будущем толкнули Бенеша на политическую переориентацию. СССР уже воевал с фашизмом, похоже было, что роль его в победе будет велика: "Франция и Англия после этой войны останутся далеко, у них будут свои собственные ин-тересы, и мы должны искать свои гарантии только там < т.е. в СССР >". Признание "домюнхенских" границ было для Бенеша тоже одним из аргументов "за". Сам текст Договора опасений не вызывал, Молотов лицемерно убеждал Бенеша: "В вопросах ор-ганизации Центральной Европы не будем делать ничего без дого-воренности с вами".
       Сомнения у чехословацкого президента, конечно, не исчезали. В книге "Мысли о славянстве. Основные проблемы славянской политики", вышедшей в 1944 году в Лондоне, Бенеш писал: "Во-прос, однако, остается: не вернется ли после войны русская ком-мунистическая партия и управляемый ею Советский Союз снова к чисто коммунистической доктрине и не останется ли в резуль-тате это...ее славянство всего лишь тактикой на время войны?" Бенешу хотелось верить, что этого не произойдет. И он был не одинок. Успехи советского оружия в борьбе с общим врагом и у западных союзников по антигитлеровской коалиции на время заслонили агрессивную сущность большевистского режима, у них появились надежды на его перерождение. Доказательства усматривались в том, что крах надежд на мировую революцию заставит СССР отказаться от международной изоляции, сбли-зиться с Европой и демократизировать внутреннюю и внешнюю политику. Ведь вступил же Советский Союз в 1934 году в Лигу наций (правда, пять лет спустя его исключили за агрессию про-тив Финляндии). Ведь распустил же Коминтерн...
       Давили на Бенеша и чешские коммунистические лидеры, пере-селившиеся в Москву. С каждой победой советской армии они добавляли себе очки, превращаясь в сильнейшую партию, с кото-рой президент вынужден был считаться.
      
       Первый акт драмы, очень тревожный для Бенеша, - присоеди-нение к СССР Подкарпатской Руси. Область принадлежала Че-хословакии и отошла к СССР, как и треть Польши, по сговору Сталина с Гитлером. Но, признав "домюнхенские" границы Че-хословакии, Советский Союз тем самым брал на себя обязатель-ство вернуть Подкарпатскую Русь. Стоило, однако, Красной Ар-мии вместе с чехословацким корпусом вступить на территорию области, как события приняли иной оборот: советское военное командование, разведка, НКВД, местные коммунисты, партизаны развернули бешеную деятельность по "добровольному" присое-динению Подкарпатской Руси к Советской Украине. Призывы к жителям вступать в Красную Армию, общие собрания с чтением заранее подготовленных резолюций, партконференции, Мани-фест о присоединении "к великой матери Украине", принятый съездом народных советов Закарпатской Украины - весь арсенал пропагандистских средств был пущен в ход. Кампания по сбору подписей под Манифестом "поддерживалась" Красной Армией. Уполномоченному чехословацкого правительства был послан ультиматум с требованием покинуть территорию области в тече-ние трех дней.
       Кремль делал вид, что никакого отношения к происходящему разбою не имеет. Зато близкий Сталину генерал НКВД Мехлис, начальник разведки Украинского фронта, хорошо знал, что делал и чью волю исполнял, видя в присоединении новых земель к со-ветской империи свою основную политическую цель.
      
       Следующий акт драмы разыгрался в связи с предложенным США планом Маршалла, предусматривавшим экономическую помощь лежавшей в руинах послевоенной Европе. Нищета и полуголодное существование населения во всех странах, опусто-шенных войной, и признательность Советскому Союзу за его вклад в разгром фашизма создавали благоприятные условия для роста коммунистических настроений (коммунисты были пред-ставлены в правительствах четырнадцати европейских стран) и отвечали гегемонистским чаяниям Москвы. США хотели создать демократическую Европу, СССР - блок сателлитных государств с коммунистическими режимами. Парадоксально, что в то время, когда великие империи мира распадались, СССР расширял свою империю за счет Западной Европы.
       Какие быстрые результаты в экономике и благосостоянии на-селения были достигнуты в странах, принявших план Маршалла, хорошо известно. Менее известно, может быть, что план был адресован всем. Предложить аналогичную экономическую по-мощь Советский Союз был не в силах никому, да и "благососто-яние трудящихся масс" его всегда мало интересовало. А вот уг-розу своему господству почувствовал. Парижскую конференцию трех министров иностранных дел (СССР, Франции, Великобри-тании), посвященную плану Маршалла, Молотов покинул. Совет-ская пропаганда "клеймила" "американский план возрождения немецкого империализма" и обвиняла США в том, что он готовит новую войну в Европе.
       Чехословацкое правительство обсудило план Маршалла и сог-ласилось принять участие в соответствующей конференции. Тог-да в Москву была вызвана правительственная делегация во главе с Готвальдом. На встрече с нею Сталин назвал план Маршала по-пыткой "изоляции Советского Союза", а согласие Чехословакии участвовать в конференции "прорывом фронта славянских стран и поступком, направленным против СССР". "Вождь" потребо-вал, чтобы Прага на конференцию не ездила. В ночь с 10 на 11 июля 1947 года ультиматум Сталина был принят: Готвальд полу-чил из Праги решение внеочередного заседания правительства об отказе от плана Маршалла.
       Ян Масарик, министр иностранных дел, сын первого президен-та республики, в сердцах бросил: "Я ехал в Москву как свобод-ный министр, а вернулся, как сталинский холоп".
      
       Завершающий акт драмы Бенеша, как и драмы чешского наро-да, - захват власти коммунистами. Они готовились к нему еще в Москве. По возвращении на родину вошли в Народный фронт. Готвальд стал главой правительства, состоящего из представите-лей разных политических партий. Почти три года коммунисты, как метастазы, прорастали в ткани всех хозяйственных, управлен-ческих, общественных, информационных, силовых структур. Чу-вствуя свою силу, все чаще отказывались от диалога, предпочи-тая ему грубый диктат. Установили слежку за некоммунистичес-кими министрами. Спровоцировали правительственный кризис. "Главное - власть, все остальное - второстепенное", - повторял Готвальд.
       19 февраля 1948 года из Москвы прилетел замминистра иност-ранных дел СССР Зорин и от имени Сталина предложил Готваль-ду попросить советскую военную помощь, которая в полной го-товности ожидала у венгерской границы, и произвести переворот. Готвальд, наверное, впервые ослушался кремлевского пахана, за-верив гостя, что ему хватит собственных сил. На улицы и площа-ди были выведены "трудящиеся массы" и "народная милиция". Через пять дней власть была у коммунистов в руках.
       Эдуард Бенеш еще оставался президентом, но был бессилен. Через две недели - загадочная смерть Яна Масарика: то ли поко-нчил с собой, то ли был убит... Дом Бенеша окружен полицией, кишит шпионами, связь прослушивается... Президент тяжело бо-лен, слаб: только что перенес второй удар... Но еще мучительнее для него - сознание непоправимой беды, в которой он винит себя сам: был близорук, доверчив... "Меня обманули!" Москва, уве- рял он себя, проявила по отношению к нему истинно восточное вероломство и редкостную неблагодарность...
       Можно пожалеть Бенеша, как усталого, больного человека, но как политик, ответственный за судьбу народа и страны, он вызы-вает у ряда историков чувство досады. Иллюзии по поводу совет-ской системы, его доверчивость к "вождям" - серьезное полити-ческое недомыслие, которому трудно найти извинение. Ближай-ший сотрудник и единомышленник Масарика, по желанию после-днего ставший его преемником на президентском посту, как по-литический лидер оказался слабее своего учителя. Фантастически работоспособный, тщеславный, поглощенный политикой, не мы- слящий себя вне ее, Бенеш, по мнению некоторых историков, ла-вировал и шел на уступки Москве и "своим" коммунистам еще и потому, что опасался потерять свой пост и свое правительство в Лондоне. Печальный пример Польши показывает, что это было возможно. И поляки, и чехи пали жертвой реальной военнополи-тической ситуации: их земли стали главной ареной продвижения советских войск на Запад. Такую ситуацию СССР тщательно и целеустремленно готовил.
       Захват Восточной Европы, сохранение за собой и после войны западных границ, установленных в результате сговора с Гитле-ром (тайный протокол), новые территориальные приобретения везде, где только удастся, составляли долговременный стратеги-ческий план Москвы, до поры до времени хорошо скрываемый. Опасаясь, что западные союзники слишком продвинутся на Вос-ток, на территории, которые Москва уже считала своими, она до-говорилась заранее (в 1943 году в Тегеране) о зонах военных опе-раций: войска союзников не должны были переступать установ-ленные демаркационные линии. "За ценой", в отличие от союз-ников, естественно, не стояла, поскольку человеческие жизни ни
       в грош не ставила. Более того, щедро принося в жертву войне миллионы своих сограждан, CCCР охотно спекулировал на сво-их потерях, дабы вызвать сочувствие у западных лидеров и вы-нуждать их идти навстречу своим требованиям.
       В одном из доверительных разговоров в 1944 году Сталин ска-зал: куда однажды ступит нога красноармейца, с того места уже не сдвинется. По окончании войны СССР держал в Европе пяти-миллионную армию, оснащенную пятьюдесятью тысячами тан-ков и двадцатью тысячами самолетов, тогда как западные союз-ники отправили своих солдат домой. Когда цели были достигну-ты и в странах Восточной Европы были насажены сателлитные режимы, СССР тут же сбросил маску миротворца и союзника За-пада, вызвав шок у своих бывших друзей по оружию. На смену "горячей" войне пришла "холодная".
       Так в чем же заключался печальный пример Польши, так пу-гавший Бенеша? Когда ее официальное правительство в Лондоне отказалось подчиняться приказам СССР, последний организовал вместо него марионеточное правительство из бывших у него под рукой польских коммунистов, тем самым отстранив от власти за-конное... Так что и Бенеш, и польский Миколайчик были вполне рядовыми жертвами, задушенными в кремлевской паутине...
      
       В ночь на 21 августа 1968 года Чехословакия была оккупиро-вана войсками пяти стран Варшавского договора. В страну втор-глась вооруженная до зубов полумиллионная армия (29 диви-зий), которую поддерживали 7500 танков и тысяча самолетов. Это была крупнейшая военная операция в Европе после второй мировой войны. "Социализм с человеческим лицом", который попытались построить коммунистические реформаторы, был за-душен: "человеческое лицо" для кремлевского руководства было синонимом контрреволюции, от которой оно готово было огра-дить своего солагерника даже ценой третьей мировой войны. Ни-чего удивительного, ведь десятилетием раньше Хрущев не ис-ключал мрачной альтернативы, уготованной человечеству: либо коммунизм захватит весь мир, либо мир должен погибнуть в ато-мной катастрофе.
       "Интернациональная помощь братского народа" посеяла в стране ненависть. Среди искореженных перевернутых трамваев и автобусов десятки тысяч безоружных возмущенных граждан окружали и останавливали советские танки и бронетранспортеры, рисовали на них фашистские свастики, грозили солдатам кулака-ми и кричали им в лицо: "Убирайтесь домой!", "Что вы здесь по-теряли?", "Мы вас не звали!" Стены домов и витрины магазинов пестрели тысячами прокламаций: "Оккупанты вон!", "Мюнхен 1938 - Прага 1968", "Мы есть и будем!" Гремели выстрелы. На фасаде Национального музея, испещренном оспою от пуль, над-пись: "Made in SSSR .Варвар Брежнев". Святой Вацлав на коне держит в руках траурное черное знамя. Семьдесят два человека убито, семьсот девять ранено, из них двести шестьдесят семь тя-жело...
      
       Каждый великий народ, проповедовал Достоевский, верит и должен верить, что только на нем лежит спасение мира, что он живет для того, чтобы стоять во главе народов, дабы их объеди-нить и вести к конечной цели, которую он, этот великий народ, им всем укажет, потому что хочет и может сказать миру послед-нее слово. Право на создание универсальной братской империи для всего человечества Достоевский признает только за Россией. Американцы, англичане, немцы, французы к великим народам, видимо, не принадлежат... А как быть, если какой-то народ, ве-ликий или невеликий, не оценит блага, которое сулит ему Россия, и не захочет, чтобы она вела его к каким-нибудь "сияющим вер-шинам"? Достоевский не исключает того, что благо таким недо-умкам должно быть навязано силой оружия.
       Начавшаяся война России с Турцией, шестая за последние сто пятьдесят лет, всколыхнула славянофильские настроения писате-ля: нам самим нужна эта война, восклицает он, и не только ради братьев-славян, страдающих от турецкой тирании, но и ради соб-ственного спасения; война освежает воздух, которым мы ды-шим... Федор Михайлович страстно мечтает о том, как Россия снова водрузит свой "щит на вратах Цареграда": "Царьград дол-жен быть русским!" Ведь это такой замечательный город, подоб-ного нет не только в Европе, но и на всем белом свете. Все запад-ные славяне должны будут тогда завидовать русским. Но почему Царьград, то бишь Стамбул, должен стать русским? А потому, аргументирует писатель, что никто кроме России не дорос до то-го, чтобы им владеть!
       Грезя Царьградом, Достоевский выражал сокровенную мечту России на протяжении всей ее истории; "вещий Олег", которому ненадолго удалось его захватить, - живая легенда и негаснущая искорка надежды...
       С каждой войной Россия стремилась прибрать к рукам все, что могла, видя собственное величие в величине завоеванных земель, которые она, не умея и не в силах цивилизовать, способна безо-глядно грабить. Экспансия на Восток, через всю Сибирь до Ти-хого океана, ей удавалась, население малочисленно, сопротивле-ние преодолимо, не то, что на запад и юг, в сторону Малой Азии и Балкан. Тем более желанным оставался Царьград!
       Чтобы изложение истории этой пылкой российской страсти не выглядело тенденциозным, уместно обратиться снова к авторите-ту основоположника научного коммунизма, чье мнение, может быть, более убедительно для российского читателя, в основной своей массе не избавившегося от семидесятилетних идеологичес-ких шор. За четверть века до войны на Балканах, которую так превозносил Достоевский, Россия вела другую войну в том же ре-гионе - Крымскую, а Маркс был европейским корреспондентом американской газеты "Нью-Йорк Дейли Трибюн", показав себя глубоким аналитиком, осведомленным как в современной ему российской политике, ее тайных целях и главных исполнителях, так и в русской истории. "Более восьми столетий назад, - писал автор "Манифеста коммунистической партии", - тогдашний ве-ликий князь Руси, язычник Святослав заявлял на встрече с бояра-ми, что "не только Болгарию, но и греческое государство, заодно с Богемией (т.е. Чехией) и Венгрией Русь должна взять под свою власть..." "Вскоре после основания русского государства, - про-должает Маркс, - династия Рюриков перенесла свою столицу из Новгорода в Киев, чтобы быть ближе к Византии. В одиннадца-том веке Киев во всем был подобен Константинополю и даже именовался "вторым Константинополем", символизируя этим по-стоянную цель России... Русская религия и культура - византий-ского происхождения... и цель ее (т.е. России) - покорить Визан-тию..." Вспоминая живописную легенду о выборе князем Влади-миром будущей государственной религии на Руси, нетрудно пре-дположить, что за его решением с самого начала стоял твердый расчет, в перспективе предусматривавший захват проливов из Черного моря в Средиземное путем завоевания Византии с ее "божественным Царьградом".
       Крымская война закончилась поражением России, следующая тоже складывается для последней не так благополучно, как она хотела бы. Столица старой Византии с ее православными святы-нями остается в османских руках. Но Россия не мешкая прини-мается завоевывать среднеазиатские территории, и имеет на это, по логике Достоевского, полное право, поскольку русский - не только европеец, но и азиат. А европейцы пусть тем временем подерутся между собой, мы, дескать, вмешиваться не будем. Вот когда они хорошенько отдубасят друг друга, тогда-то Россия и вознаградит себя за все, что упустила, ибо будущность Европы принадлежит ей!
       Мечты о русской экспансии, как известно, увлекали не одного Достоевского. Славянофил Николай Данилевский грезил славян-ской федерацией под управлением России, куда входили бы Царьград (без него никак!) с частью Малой Азии, Греция и Крит, Венгрия и Румыния. Все славяне, кроме поляков, получили бы автономию. Славянская культура заменила бы романско-герман-скую. Иного пути к этой цели, кроме победы над Европой, нет. Воевать с Европой - это судьба России, ее миссия.
       Еще обширнее представлял себе "русскую географию" Федор Тютчев: "Семь внутренних морей и семь великих рек.../От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, /От Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная... /Вот царство русское..."
       "Что изменилось? - вопрошает корреспондент американской газеты Карл Маркс, размышляя о русской истории и анализируя ход Крымской войны. - Ничего! Русская политика неизменна. Меняться могут только методы России, ее тактика, ее маневры, но путеводная звезда русской политики - овладение миром - ос-тается непоколебимой... Русский медведь будет, конечно, спосо-бен на все, будучи уверенным в том, что те, с кем он имеет дело, ни на что не способны..."
       Последующие полтора века не опровергли выводов Маркса.
       Панславизм - панруссизм - пансоветизм... Смешно, что боль-шевики открещивались от царизма, утверждая, что "до основа-нья" разрушили старый мир и строят новый. Заменить ортодок-сальную православную церковь столь же догматической маркси-стско-ленинской, самодержавие - диктатурой партии и царя-ба-тюшку - вождем, зараженную шовинизмом народность - "совет-ским патриотизмом" с его "идейной убежденностью" и "мораль-ным превосходством над Западом и его гнилыми ценностями" - и большевистский вариант уваровской формулы налицо. Добавим к ней те же имперские цели и мессианство: стремление навязы-вать всему миру свои кондовые политические и экономические доктрины и свой убогий образ жизни, создавать и умножать, где только удастся, неразрешимые проблемы и кровавые конфликты, инициировать перевороты и гражданские войны, маскируя свои экспансионистские аппетиты "интернациональной братской по-мощью" и пропагандистскими штампами о свободе, демократии и социальной справедливости. "...Мы заражаем весь земной шар нашим "истинно русским" разбоем... Пора, пора учредить над нами международную опеку...", - восклицал И.Е.Репин, отвечая на новогоднюю анкету журнала "Огонек" в канун 1910 года.
      
       В том же 1877 году Достоевский размышлял о неблагодарно-сти славян: когда Россия освободит их, они ее возненавидят, бу-дут просить у Западной Европы гарантий защиты от России, ко-торая намерена их поглотить и подчинить, основав всеславянс-кую империю. Сто лет, а то и больше, будет Россия бороться с ограниченностью и твердолобостью славян, с их предательством. Сто лет, а то и больше, славяне будут бояться русского властолю-бия, будут на Россию клеветать, пока не поймут наконец ее бес-корыстия и ее благодеяний.
       Коль оно так, то, похоже, лишь правнуки и праправнуки пра-жан, проснувшихся августовским утром 1968 года от грохота выстрелов и лязга танковых гусениц, способны будут оценить благодеяния советской оккупации и трагедию "бархатной рево-люции", двадцать лет спустя принесшей республике независи-мость, свободу и демократию.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    ЧЕХИ И НЕМЦЫ: ПРЕРВАННЫЙ СИМБИОЗ

      
       Об этом периодически вспоминают, особенно когда разгораю-тся очередные перепалки вокруг так называемых "декретов Бене-ша". Такая серьезная радиостанция, как "Свободная Европа" на чешском языке, конечно, к этой теме возвращается независимо от сиюминутной политической ситуации, так же как и серьезная пресса. Есть много книг: монографии, сборники статей и доку-ментов, свои и переводные. Для молодых - это уже далекая ис-тория. Пожилые, конечно, должны помнить, но их долго приуча-ли к молчанию и безразличию. Так что свежий человек, не знако-мый с новейшей чешской историей, испытывает недоумение, ког-да отправившись побродить по городам да весям, натыкается на разные непонятные ему вещи.
       На кладбищах, например, видит вмурованные в стену позеле-невшие и почерневшие надгробия, украшенные обветшалыми скульптурами и барельефами, а на земле перед ними - замшелые плиты с массивными ржавыми кольцами, закрывающие склеп. Склонившиеся в печали ангелы из когда-то белого мрамора. Из-ъеденные ржавчиной распятия, кресты, решетки. Семейные мо-гилы, семейные мавзолеи. Восемнадцатый, девятнадцатый век, первая половина двадцатого...Брошенные могилы...Выбитые в граните надписи местами еще сохранили тусклый след позолоты. Все - на немецком. "Место успокоения" такого-то: аптекаря, ди-ректора школы, бургомистра... Вдовы аптекаря, урожденной та-кой-то. Кто сколько прожил. Слова прощания. Библейские и евангелические тексты. Все - на немецком.
       Следы былого немецкого присутствия учащаются по мере при-ближения к границам. На глухих, почти безлюдных вокзальчи-ках, построенных более ста лет назад, когда прокладывались пер-вые железные дороги и не было ни автобуса, ни личного автомо-биля, ни асфальтированных шоссе, до сих пор, хорошо присмот-ревшись, можно различить немецкие названия станции, прогля-дывающие из под нынешнего чешского. Больше попадается фах-верковых домов, выставивших напоказ свой деревянный остов, расчленяющий стены на четкие геометрические фигуры. Где-ни-будь на берегу речки нетрудно набрести на заброшенный полу-развалившийся хутор с ригами, амбарами, конюшнями, а то и на остатки латифундии, некогда большого крепкого хозяйства, о ко-тором напоминает облупившееся кирпичное строение водяной мельницы с заржавевшими шестернями, валами и шлюзами, мас-сивный корпус многоэтажной фабрики с пустыми проемами окон да вместительные склады с прогнившими, глубоко просевшими крышами... Просторный хозяйский дом может быть даже обита-ем, но в каком он состоянии?!
       Музейные экспозиции дают больше пищи для любопытства. Старые документы, книги, карты... Последние особенно нагляд-ны. На них немецкие названия сегодняшних чешских городов и деревень. Чешские Будеевицы представлены, как Будвайз, Чеш-ский Крумлов, как Крумау, Карловы Вары, как Карлсбад, река Влтава, как Молдау...
      
       Одно время во главе немецких социал-демократов был герр Чех, а чешских - пан Немец. Это символично.
       "Если нам, чехам, уготовано судьбою оказаться в окружении немецкого элемента, то тою же судьбою уготовано немцам, что-бы славянский клин вошел в их тело", - писал Томаш Масарик. "Славянский клин", глубоко вошедший в "тело" Германии, хоро-шо виден на карте Чехии: ее западные исторические границы проходят по Рудным горам на северо-западе и по горам Шумавы - на юго-западе. Когда польско-немецкая граница шла намного восточнее, этот "клин" был еще выразительнее.
       На протяжении тысячелетия чешские границы были прозрач-ными, и немецкое население находило здесь свободные земли для пахоты и скотоводства, разрабатывало недра, богатые золотом, серебром, углем, варило стекло, вело торговлю. Строило дома и обосновалось навсегда. Чешские короли призывали немцев-коло-нистов на строительство новых городов и крепостей, зная их опыт и работоспособность. Это было в порядке вещей, точно так же они приглашали итальянских архитекторов и художников. Европа была в движении, смешивая языки и народы.
       Немецкому крестьянину на чешской земле, как и чешскому, одинаково тяжело зарабатывавшим свой хлеб, не было нужды в национальном размежевании. Наоборот они испытывали взаим-ный интерес. Различия между ними состояли не только в языке, но и в стиле жизни, в менталитете. Для чеха важнее была привы-чка, обычай, для немца - право, норма. Чех скорее доверялся своей фантазии, немец предпочитал трезвость и продуманность... Оба народа многое перенимали друг у друга. Жизнь близких со-седей, изобиловавшая встречами, приветствиями, беседами, и тесное сотрудничество рождали взаимные симпатии. Можно смело утверждать, что вся чешская история разворачивалась в присутствии и с участием немецкого меньшинства, чьи идеи и опыт нередко оказывались прогрессивнее. В конце концов, с За-пада, с немецкой стороны, шел феодализм, а потом - капита-лизм. С Запада приходили новые религиозные течения, европей-ская культура и образование. Здешние немцы на целое поколе- ние опередили чехов в предпринимательстве.
       Первые чешские "будители", стремившиеся поднять самосоз-нание своего народа, вырастали на идеях немецких ученых и мы-слителей. Роль языка как выразителя индивидуального миросо-зерцания народа была раскрыта Вильгельмом Гумбольтом, пан-славянская идея принадлежала Иоганну Гердеру.
       Немцы, жившие на чешских землях, не чувствовали себя ино-странцами. "Чешским немцем" мог называть себя в 16-ом веке студент из Пльзени, учившийся в Виттенбергском университете. И немцы, приезжавшие из Германии, проявляли интерес к своим соотечественникам и к земле, на которой они веками живут. Пи-сатель-романтик Клеменс Брентано, посетив Прагу, увлекся ее историей. Гете импонировала двуязычность Чехии, радовало творчество живших здесь немецких поэтов, вдохновлявшихся че-шский стариной. Великий поэт отмечал своеобразие этой земли, которую он посещал с удовольствием. Вернувшись домой после одного из визитов, он написал своему чешскому адресату: "У вас большая красивая родина, где много благотворного для фантазии и чувств..."
      
       "Предугадать, как слово наше отзовется", действительно, не дано. Целая плеяда чешских ученых, философов, историков, пи-сателей, и не одно поколение, подготовила духовное возрожде-ние своего народа, воскресила в нем патриотические чувства, на-циональное достоинство, веру в свои силы. Конец 18-го - первая половина 19-го века: Йозеф Добровский, Йозеф Юнгман, Павел Шафаржик, Карел Гавличек, Франтишек Палацкий... Правда, "вначале было слово", точнее - язык. Даже культ языка: кто го-ворит и кто не говорит по-чешски. Горячий интерес к народной культуре, к фольклору, к старине. Национальной нетерпимости, не говоря уже о ксенофобии, упаси Бог, никто из них не пропове-довал. Росла тяга к образованию, пробуждался вкус к предпри-нимательству. Политические программы и борьба за их претво-рение в жизнь придут позже. Но зерно конфликта было посеяно: этнический подход нарушал принцип равенства сограждан и вре-дил сотрудничеству с немецкой общиной. Аналогичная реакция с ее стороны вела к постепенному отчуждению между немецким и чешским населением.
       Если даже во времена существования Чешского королевства здешние немцы к соединению со своими соотечественниками не стремились, то после революции 1848 года, особенно под влияни-ем пангерманской пропаганды, такое желание широко распрос-транилось. Тогда же чехи предложили первую политическую программу, предусматривавшую федерализацию и демократиза-цию в рамках существовавшей габсбургской монархии. Немцы программу отвергли, заявив в ответ, что "надо зачленить чешские земли в немецкую империю", поскольку "Германия без Чехии, Моравии и Иллирии пропала бы". Подразумевалась германиза-ция чехов. В письме франкфуртскому парламенту 11 апреля 1848 года крупнейший чешский политический деятель, историк и фи-лософ Франтишек Палацкий отстаивал своеобразие и самостоя-тельность чешского народа, его независимость от немецкого. Не-сколько десятилетий спустя в том же духе высказывался и Маса-рик: "Нет и не может быть никакого разумного довода принести чешский народ в жертву немцам. Такие идеи нельзя расценивать иначе, как свидетельство минутной слабости и раздражения".
       Национальные отношения между немцами и чехами продолжа-ли обостряться. Многолетние двусторонние переговоры, не при-несшие результата, прервала первая мировая война. Отношение к ней тоже раскололо общество по национальному признаку. Чеш-ские немцы, теперь называвшие себя "судетскими", войну под-держивали, надеясь благодаря ей укрепить свою гегемонию, раз-делив исконно чешские земли на "чисто немецкие" и "смешан-ные"; любопытно, что "чисто чешских" они как-то не обнаружи-ли. Наоборот, чешские швейки шли на фронт по принуждению, были поражены апатией и охотно сдавались в плен русским. Провозглашение независимой республики было для здешних немцев тяжелым ударом, на который они ответили созданием че-тырех "немецких провинций", где жило, однако, много чешского населения. Последнее было бы вынуждено либо оставить свои дома, либо подвергнуться дискриминации.
       В середине декабря 1918 года чешские войска практически без боя воспрепятствовали отделению пограничных чешских земель.
       Наверное, проблема могла бы решаться иначе, если бы сущес-твовали территории, полностью заселенные судетскими немцами. Чешская сторона была готова уступить их Германии, такой вари-ант рассматривался на международных конференциях и находил немало сторонников среди западных политиков, справедливо считавших, что мононациональные государства стабильнее. Од-нако после тщательного анализа чешские политики пришли к выводу, что разрозненность большей части немецких общин и невозможность четко разграничить их территории, не ущемив серьезным образом интересы чешского населения, вынуждают сохранить прежние исторически сложившиеся границы. Позиция Чехословакии нашла понимание у зарубежных политиков: грани-цы подтвердили в 1919 году Версальский договор с Германией и Сен-Жерменский - с Австрией...
       "Кто владеет Чехией, у того в руках вся Европа", - заявлял От-то фон Бисмарк, канцлер "Второго рейха". Гитлер еще в 1932 го-ду, до того, как стал фюрером "Третьего рейха", вынашивал идею "переселить Чехию в Сибирь".
      
       В первом десятилетии республики судетские немцы и чехи жи-ли достаточно миролюбиво. Чехословакия в 1919 году подписала международный договор об охране национальных меньшинств, а в следующем году приняла конституцию, которая предоставляла всем гражданам республики "равные политические права незави-симо от расы, языка и вероисповедания". На территории Чехии, Словакии и Подкарпатской Руси (нынешняя Закарпатская Укра-ина) проживало три с лишним миллиона немцев, почти четверть всего населения. Действовали немецкие школы, культурные уч-реждения, немецкий университет, два немецких технических ин-ститута. Весьма прогрессивный для своего времени закон о язы-ке давал возможность во всех районах, где проживало более два-дцати процентов немцев, вести делопроизводство на немецком. У судетских немцев были свои политические партии. Три мини-стра-немца входили в правительство, что было редкостью в госу-дарствах, где жили немецкие меньшинства, даже таких демокра-тических, как Латвия и Эстония (до 1934 года).
       Но в конце двадцатых - начале тридцатых межнациональное сотрудничество осложнил экономический кризис, более всего по-стигший пограничные области Чехословакии. Каждый шестой судетский немец лишился работы. А Германия, набиравшая си-лы, дававшая работу миллионам своих сограждан, увлекавшая их агрессивным национализмом и истерической социальной демаго-гией, гипнотизировала судетонемецкого обывателя, восклицав-шего "В рейхе - всё лучше!"
       Военные организации по образцу немецких штурмовых отря-дов и нацистская партия, подобная гитлеровской, были в 1933 го-ду запрещены, но осенью того же года возник Судетонемецкий патриотический фронт, позднее переименованный в Судетоне-мецкую партию. Фюрером ее стал учитель физкультуры Конрад Генлейн, сделав головокружительную политическую карьеру. Недолгий период его лояльности к чехословацким властям сме-нился открытым присоединением к фашистской идеологии. Пар-тия организовывала демонстрации и митинги под лозунгом "Хо-тим домой в рейх!", сотрудничала с нацистскими организациями Германии и получала оттуда финансовую поддержку. На выбо-рах в чехословацкий парламент в мае 1935 года, получив две тре-ти голосов судетонемецких избирателей, она стала второй по ве-личине политической партией страны.
       Чехословацкое правительство и президент Бенеш предприняли несколько попыток договориться с ее руководством, предложив немецкому меньшинству новые привилегии. Партийные лидеры от переговоров отказывались, требуя через парламент только тер-риториально-политическую автономию.
       В ноябре 1937 года Генлейн в секретном письме Гитлеру, с ко-торым уже встречался ранее, просил, чтобы "судетонемецкий во-прос решил третий рейх". Фюрер в ответ предложил программу действий: выдвигать перед чехословацким правительством такие требования, на которые оно заведомо не пойдет. На коммуналь-ных выборах в мае - июне 1938 года генлейновская нацистская партия, членом которой был каждый третий судетский немец, получила уже 90 процентов голосов.
       Партийная пропаганда нагнетала античешскую истерию, вы-лившуюся в середине сентября в попытку путча "из-за невыноси-мых условий жизни". Организованный партией пятнадцатитыся-чный "Добровольческий корпус", во главе которого стал тот же Генлейн, а фактическим командующим - присланный Гитлером подполковник Кёхлинг, за две недели провел более трехсот тер-рористических и диверсионных актов, предпринятых будто бы чешским населением в пограничных, преимущественно судето-немецких областях. Более сотни чехословацких граждан попла-тились жизнью.
       Бенеш по старой памяти полагался на авторитет Америки, Франции и Великобритании, в конце первой мировой войны со-действовавших рождению чехословацкой независимости. Но времена изменились. Кризис ни одну из этих стран не пощадил. Америка ослабила свою политическую активность, Франция и Великобритания испытывали страх перед окрепшим фашистским монстром, вынуждавший их верить нацистской пропаганде, кри-чавшей, что "чешский народ показал всему миру, что с ним нель-зя жить в одном государстве". Гитлер, выступивший в берлинс-ком Дворце спорта, актерствовал: "Если Судеты не будут до пер-вого октября переданы Германии, то я, Гитлер, сам пойду как пер-вый солдат на Чехословакию!". При имени Бенеша Дворец скан-дировал: "Повесить его!"
       А лорд Чемберлен уверял по радио английскую обществен-ность: "Как это было бы ужасно, фантастично, невероятно, если бы англичане стали рыть окопы и надевать противогазы из-за распри в далекой земле - между народами, о которых мы ничего не знаем..."
       Западные союзники решили уступить Германии пограничные области Чехословакии, в которых немецкое население составляло более 50 процентов. Надеялись укротить гитлеровский аппетит. Заодно погрозили: "если Прага не согласится, Запад в случае не-мецкой агрессии предоставит ее самой себе". Но Чехия уже была предоставлена самой себе. Возлагать надежды на Советский Со-юз, с которым она была связана договором, тоже не приходилось: его армия была парализована террором и хаосом, да и условия до-говора не предусматривали односторонней помощи.
       Чехословакия не чувствовала себя безоружной: имела около 1600 военных самолетов, около 500 танков и столько же зениток, более двух тысяч орудий разного калибра. Недавняя мобилизация поставила под ружье более миллиона солдат. Часть генералитета настойчиво призывала Бенеша и правительство к военному отпо-ру. И народ был готов к сопротивлению. Но руководство респуб-лики, взвесив все обстоятельства, пришло к выводу: в одиночку гитлеровскую военную машину Чехословакия, конечно же, не одолеет. Это решение до сих пор является предметом горячих споров среди историков: что было важнее, идти на заведомые жертвы, но сохранить достоинство народа, или капитулировать без боя?
       В ночь с 29 на 30 сентября 1938 года Германия, Италия, Вели-кобритания и Франция подписали Мюнхенское соглашение. Че-хословацких представителей на переговоры не пустили, документ передали "без права обжаловать и исправлять". Республика теря-ла треть территории и треть населения. Опасаясь сопротивления, Гитлер требовал от своего генералитета провести операцию мол-ниеносно. Она завершилась через десять дней. Вместе с немецким населением на оккупированных землях оставалось 850 тысяч че-хов. Одна половина их бежала в центральные области страны, другая стала жертвой притеснений и произвола: закрывались чеш-ские школы и учреждения культуры, ликвидировались партии и союзы, конфисковывались земли чешских крестьян и предприя-тия, которым владел чешский капитал. Через полгода последует операция "Грюн", и Гитлер оккупирует оставшуюся часть Чехии, а весь ее военный потенциал возьмет в качестве трофея.
      
       "Германизация чешско-моравской территории путем онемечи-вания чехов, т.е. их ассимиляции. Ассимиляции не подлежат че-хи, относительно коих есть расовые сомнения или кои враждебны империи. Эту категорию следует уничтожить". Эту сформулиро-ванную Гитлером стратегическую цель конкретизировал его иде-ологический аппарат: онемечить 45 процентов, признать расово сомнительными 40 процентов, расово чуждыми - 15 процентов.
       Первой жертвой стала чешская интеллигенция. Вводилась цен-зура. Студенческая демонстрация закончилась девятью казнями, более тысячи молодых людей было брошено в Заксенхаузен. В наказание все чешские университеты подлежали закрытию. Соз-дание чисто немецких областей сопровождалось изгнанием чеш-ского населения, которое дробилось на изолированные группы с целью ассимиляции их немецким большинством. Чехи, как рабо-чая сила, поступали в распоряжение немецких колонистов. Более 640 тысяч человек, в основном молодежи, было мобилизовано на работу в германской военной промышленности.
       Часть судетских немцев, хорошо знавших свое окружение, со-трудничала с гестапо и выдавала тех, кто казался ей подозритель-ным и нелояльным к новой власти. Гестапо расстреляло сотни участников Сопротивления, тысячи отправило за колючую про-волоку. В городке Терезин создало еврейское гетто. После по-кушения на наместника Рейнгардта Гейдриха 27 мая 1942 года террор обрушился на головы многих, ни в чем не повинных лю-дей: была стерта с лица земли деревня Лидице, более полутора тысяч человек расстреляно. Уже в день покушения Гиммлер при-казывает "застрелить еще сегодня ночью сто наиболее известных представителей чешской интеллигенции". Среди жертв - писате-ли, журналисты, десятки профессоров, врачи, архитекторы...
      
       "Национальные отношения мы должны будем упорядочить так, чтобы они гарантировали невозможность возникновения ус-ловий, приведших к падению первой республики... Не будет в республике места тем немцам, которые...сотрудничали с генлей-новцами или нацистами, получали от них привилегии и т.д." со-общало Бенешу в Лондон свою точку зрения руководство чешс-кого Сопротивления. Размышляя о послевоенном устройстве Че-хословакии, Бенеш сначала предполагал отдать Германии часть пограничных земель, заселенных в основном судетскими немца-ми, а живших там чехов обменять на немцев из преимущественно чешских областей. Сопротивление было настроено радикальнее: "ЧСР должна быть обновлена в исторических границах, а немцы изгнаны". Правда, на этом этапе, летом 1941 года, на репрессиях по национальному признаку Сопротивление еще не настаивало. Но карательная политика Германии на чешских землях ужесточа-ла позицию антифашистов: постепенно они перестали различать "нацистов" и "немцев" и склонялись к концепции коллективной вины всего судетонемецкого населения. Позиция Сопротивления серьезно повлияла на решения чехословацкого правительства в Лондоне и самого Бенеша. Уже в 1942 году они были твердо на-мерены выселить немцев в Германию, как только закончится война.
       Бенеша поддержали Великобритания и СССР. Рузвельт, с ко-торым чехословацкий президент встретился в Вашингтоне в ию-не 1943 года, тоже не колебался: "То, что привело к такой катас-трофе, какую принес Мюнхен, должно быть устранено оконча-тельно, раз и навсегда". К этой точке зрения постепенно присое-динились все чешские политические партии.
       На Потсдамской конференции решение о выселении немцев из Чехословакии (а также из Польши и Венгрии) было подписано 2 августа 1945 года представителями США, Великобритании и Со-ветского Союза. Выселение должно было проводиться "органи-зованно и гуманно".
      
       Но до того, как началось "организованное и гуманное" выселе-ние судетских немцев, тоже, кстати, далеко не всегда отвечавшее таким критериям, разыгрались события стихийные и безобраз-ные.
       Шли последние месяцы войны. Оккупация принесла чешско-му народу много бед и лишений, потери родных и близких, уста-лость и озлобление. Следствием был огромный рост антинемец-ких настроений, каждый немец был виноват потому, что немец. Немцы стали символом террора, развязанного гестапо, символом насилия и предательства. Ужасающие картины "походов смер-ти" военнопленных и узников концлагерей еще более накаляли обстановку.
       5 мая 1945 года в Праге вспыхнуло восстание. Большую по-мощь ему оказала армия генерала Власова, оказавшаяся в этот момент недалеко от столицы. 9 мая гитлеровская группа войск "Центр" капитулировала. Так что когда советская армия вступи-ла в Прагу, последняя была, в основном, освобождена. Толпы народа выплеснулись на улицы. Сорок тысяч немцев, жителей столицы, стали первыми объектами ненависти и мести. Бесчело-вечные расправы происходили прямо на глазах у армейских час-тей. Такие же стихийные акты самосуда, произвола, насилия, ос-корблений и унижений совершались и в провинции. Конечно, там где люди друг друга хорошо и давно знали, толпа меньше подда-валась истерии и даже была способна проявлять сочувствие и ока-зывать помощь.
       Этот период, позднее названный "диким изгнанием", продол-жался несколько летних месяцев 1945 года. 660 тысяч судетских немцев спасалось бегством.
       С осени массовое выселение проходило уже под международ-ным контролем. Большинство было вывезено в Баварию, находив-шуюся в американской оккупационной зоне, остальные - в Саксо-нию, где стояли советские оккупационные войска. Изгнанников мучили голод, болезни, отчаянье. Царил хаос. Точное чиcло жертв неизвестно. Историки приводят цифру около 5500 человек, умерших насильственной смертью, 3400 человек покончили само-убийством, 6600 умерло в лагерях, в основном от эпидемий.
       Всего до 1947 года из республики было изгнано 2,7 миллиона судетских немцев. Покинуло Чехословакию и около 90 тысяч не-мецких антифашистов, на которых принудительное выселение не распространялось Возможностью остаться воспользовались в ос-новном те, что состояли в смешанных браках. Оставшиеся трис-та тысяч немцев составили уже небольшой процент населения ре-спублики.
       Правительство не могло не видеть разгула национализма, но серьезных мер к пресечению его не принимало, опасаясь, как бы не замедлилось выселение. На благосклонность западного обще-ственного мнения оно уже не могло положиться: только СССР по-прежнему поддерживал эту акцию, поскольку Сталину не хо-телось, чтобы порядок в будущем "лагере социализма" осложня-лся национальными проблемами. А политические партии извле-кали из ситуации свою выгоду, предвкушая успехи на будущих выборах.
       Семисотлетняя история тесного сосуществования на одной земле двух народов, двух языков, двух культур завершилась тра-гедией. Экономические последствия выселения судетских нем-цев сказались быстро. Отмерли целые хозяйственные отрасли. Крупные потери квалифицированной рабочей силы отразились на промышленном и сельскохозяйственном производстве. За теат-ральной кампанией по передаче конфискованным земель новым поселенцам не последовало серьезных экономических результа-тов, а коллективизация по советскому образцу еще сильнее пара-лизовала деревню...
      
       Более полувека судетские немцы живут вне своей историчес-кой родины. Их землячество, принадлежащее к наиболее влия-тельным и политически активным, все эти годы считало и счита-ет послевоенное выселение противозаконным, требует, чтобы все желающие могли возвратиться, вернуть свою недвижимость или получить за нее компенсацию, требуют, наконец, чтобы правите-льство Чехии отменила "декреты Бенеша", которые имели силу закона и которые президент выдавал в период, предшествовав-ший всеобщим выборам в парламент республики. Уточним, ни один декрет президента не предписывал выселения судетских немцев. Оно проводилось, как уже было сказано, по решению Потсдамской конференции. Декреты касались только гражданс-ких и имущественных прав: лишения чехословацкого гражданс-тва и наказания нацистских преступников, предателей и их сооб-щников, а также конфискации принадлежавшей им собственнос-ти: земель, лесов, шахт, промышленных предприятий. Декреты не имели национальной направленности: гражданство сохраня-лось тем, кто "остался верным чехословацкой республике", "бо-ролся за ее освобождение или страдал от нацистского террора", будь то немец, чех или словак. Этой категории лиц, независимо от их национальности, не касалась и конфискация собственности. В декретах, по существу, отсутствовал принцип коллективной вины немцев. Осуществлялся ли он de facto?
       Исходя из того, что вина каждого выселенного немца не была доказана судом, безусловно. Высокий процент судетских немцев, голосовавших за нацистскую партию, ничего не доказывает. Го-лосовали не все. Были те, что против, были, в конце концов, сотни тысяч детей и подростков. В чем их вина? Из всего этого исходил Вацлав Гавел, в 1990 году встретившись с немецким президентом Рихардом фон Вейцзекером: "Вместо того, чтобы справедливо осудить тех, кто предал свою родину, мы выгнали их всех из стра-ны и подвергли наказанию, которого наше правовое государство не знало". Принцип коллективной вины целого народа - принцип дикий, варварский. Он не совместим с демократией и отвергнут международным правом. По словам одного историка, послевоен-ным изгнанием судетских немцев Чехословакия исключила себя из семьи цивилизованных народов Европы. Увы, точно так же три с половиной миллиона немцев изгнала Польша, полмиллиона - Венгрия, сто пятьдесят тысяч - Австрия. Что было, то было...
      
       Ни первый "Договор о взаимоотношениях между ЧССР и Фе-деративной республикой Германии" 1973 года, ставший возмож-ным во времена канцлерства Вилли Брандта, ни второй "между ЧСФСР и ФРГ о добрососедстве и тесном сотрудничестве" 1992 года, ни "Чешско-немецкая декларация о взаимоотношениях и их будущем развитии", принятая в январе 1997 года, не успокоили и не примирили стороны. Договоренность "не осложнять свои от-ношения политическими и юридическими вопросами, возникши-ми в прошлом", прозвучавшая в декларации, вызвала в Германии новую критику и бурное недовольство Судетонемецкого земля-чества. Поддерживаемая многими чешскими политиками позиция президента Гавела, заявившего "мы приветствуем немцев как гостей, которые чтят край, где жили поколения их предков, и ко-торые как друзья, сотрудничали бы с нашими гражданами", не находит понимания у противной стороны. Резолюция депутатс-кой фракции ХДС/ХСС, принятая в 1998 году немецким парла-ментом, снова требует "отменить декреты Бенеша". С отменой декретов связывается принятие Чехии в общую Европу.
       Составители сборника документов, фактов, свидетельств об отношениях между чехами и судетскими немцами за последние семьдесят лет дали ему полемическое название "Кто должен из-виняться?" Вопрос риторический. Ответа на него нет. Кто мо-жет измерить количество обид, нанесенных друг другу, тем бо-лее, когда речь идет о целых народах? Каждая сторона будет счи-тать себя более обиженной. Каждая сторона будет мерить обиды своей мерой, ибо свои обиды всегда тяжелее. Каждый из постра-давших вспомнит множество нанесенных ему обид, которых он, по его твердому убеждению, не заслужил....
       Старые раны не заживают.
      
       Несколько лет назад в Погоржи на Шумаве, близ чешско-авст-рийской границы, рухнул костел 18 века. До запланированного ремонта оставался месяц. Средства уже были. Значительную часть их предоставили выселенные отсюда судетские немцы. Ни-чего удивительного. Если бы не они, десятки приграничных цер-ковных построек, пришедших при коммунистах в жалкое состоя-ние, разделили бы судьбу погоржского костела. Чешская сторона стала принимать долевое участие в финансировании таких ремон-тных работ только спустя пять лет после "бархатной" революции.
       Теперь эти обновленные старинные костелы, часто строившие-ся на высоких холмах или склонах гор и поэтому видные издале-ка, можно встретить нередко. Беленые, покрытые ярко-красной черепицей, с длинными узкими проемами окон, украшенных цве-тными витражами, с массивными резными дверьми, с восстанов-ленным, насколько это оказалось возможным, внутренним убран-ством, они приветствуют путника новой мраморной плитой на стене, повествующей об истории и напоминающей об именах,. достойных памяти и уважения. Тем ярче контраст со старыми обветшалыми домами, стоящими поблизости...
       Людям, пришедшим сюда в 1945-46-ом, все досталось даром. Не зарабатывалось упорным трудом нескольких поколений, не наживалось, не умножалось, не передавалось по наследству, не было согрето душевным теплом, вложенным в каждую мелочь, которая делается "для себя"...
       Всё досталось даром и потому - не стало своим.
      

    СУД НАД МИЛАДОЙ ГОРАКОВОЙ,

    ИЛИ "ШКОЛА КЛАССОВОЙ НЕНАВИСТИ"

      
       "Не жалейте обо мне! Я прожила прекрасную жизнь! Кару свою несу покорно и подчиняюсь ей безропотно - перед судом своей совести я устояла и надеюсь, и верю, и молюсь о том, что-бы устоять перед судом высшим, перед Богом... Будьте сильны-ми, не позволяйте сломить себя безмерной печалью. Не мешайте мне своими рыданиями. Вы должны теперь жить и за меня... Пойдете в луга и в лес, там в аромате цветов найдете частичку меня, пойдете в поле, любуйтесь красотой, и всегда будем вмес-те... Птицы уже пробуждаются - начинает светать. Иду с подня-той головой..."
       В Праге, во дворе тюремной больницы на Панкраце, - две ви-селицы, когда-то узники дали им имена: Анка и Тонка... Скрипя открываются двери, и появляется группа, одетая в темное: глава Сената, судья, общественный прокурор, протоколист, судебный врач... Деловито подходит к своему рабочему месту кат. Двое стражников ведут худенькую невысокую женщину, руки за спи-ной. Бледное лицо, темная одежда, высоко поднятая голова... Взбираются по ступенькам на эшафот. Палач набрасывает петлю. Слышен крепкий, ни разу не дрогнувший голос: "Гибну, гибну... этот бой я проиграла, ухожу честно, люблю эту землю, люблю этот народ... дайте ему благополучие...ухожу без ненависти к вам..." В группе надзирающих - язвительные комментарии и су-дорожный злорадный женский смех общественного прокурора товарища Брожевой...
       Протокол медицинского осмотра: 1. Имя: Милада. Фамилия: Горакова. 2. Дата рождения: 25.12.1901... 7. Непосредственная причина смерти: казнь через повешение, смерть в результате удушения... 17. Дата смерти: 27 июня 1950 года в 5.45.
      
       Тот период новейшей истории Чехословакии, который охваты-вает сорок с лишним лет коммунистического режима, без имени Милады Гораковой сегодня не мыслим. Ее убийство потрясает своей жестокостью, преднамеренностью, хладнокровием. Во вре-мя "Пражской весны" режим сам признал, что в процессе над нею закон был нарушен пятнадцать раз! Тогда же, после восем-надцати лет молчания, появилась о ней первая публикация. С на-ступлением "нормализации" - снова молчание. К полной реаби-литации Гораковой дошло только после революции. Появились книги на основе материалов из Западной Европы и Америки, где Горакову никогда не забывали, архивов Госбезопасности, воспо-минаний родных, друзей и заключенных, которым удалось вы-жить. Вышел полнометражный документальный фильм "Дело доктора Гораковой". Имя Милады Гораковой стало символом всех безвинных жертв, павших в результате произвола и беззако-ния коммунистической диктатуры.
      
       Милада, в девичестве Кралова, росла в Праге, в прекрасной дружной семье. Отец руководил карандашной фабрикой в Чешс-ких Будеевицах, приезжал домой только на выходные и праздни-ки, мать вела хозяйство и заботилась о детях, их было трое. Отец глубоко интересовался политикой, еще в студенческие годы учас-твовал в демонстрациях, был сторонником Масарика задолго до того, как тот стал президентом. Рождение независимой респуб-лики, естественно, было принято в семье восторженно. Но это случится позднее, в 1918-ом...
       А пока Милада, или "Миладка", как ее звали в семье, училась в гимназии, занималась языками (знала немецкий, французский, английский), играла на рояле. Интересы ее были многогранными. Отец их заботливо направлял, был для нее большим авторитетом. Его чешский патриотизм выражался в строгом жизненном кредо: чехи не должны ни в чем уступать немцам - в умении работать, в дисциплине, в пунктуальности, в качестве производимых ими то-варов. И человеческое кредо его было таким же строгим: "Любой ценой ты должна искать и исповедовать правду и вести себя так, чтобы никогда, оглянувшись назад, не стыдилась за себя".
       Семейная трагедия - друг за другом в течение нескольких дней умирают от скарлатины старшая сестра и младший брат - потряс-ла тринадцатилетнюю Миладу и во многом повлияла на ее буду-щую жизнь: она поняла, что уже не сможет безучастно смотреть на чужие страдания, что всегда будет подавать руку помощи всем, кто слаб, оскорблен, унижен... Родители были неутешны. Только рождение дочери немного примирило их с потерей. Эта сестра Милады, Вера, четырнадцатью годами младше, всегда бу-дет ей очень близким человеком, другом и опорой, и не только ей, но и ее будущей дочери Яне.
       После гимназии Милада Кралова поступает на юридический факультет Карлова университета, чтобы по окончании посвятить себя социальной опеке и гуманитарной деятельности. Вступает в Чехословацкий Красный Крест, где председательствует Алиса Масарик, дочь президента. Не жалея сил и времени, работает в Центральном социальном управлении Праги. Как участница жен-ского движения посещает Францию, Англию, Швецию, Голлан-дию, Швейцарию, знакомится со многими общественными дея-тельницами, такими как жена американского президента Элеоно-ра Рузвельт. В 1929 году вступает в народно-социалистическую партию. Встреча с Масариком, чьи книги она знала с юности, ос-танется для нее одним из ярчайших событий в жизни...
       Мюнхенский сговор, ставший для Чехословакии народной трагедией, отозвался в сердце Гораковой великой болью. К это-му времени она уже более десяти лет была замужем за Богусла-вом Гораком, стала доктором наук, и в семье росла дочь. Супру-ги были единомышленниками и не могли не оказаться среди бор-цов Сопротивления.
       Горакова занималась любой работой, которая в данный момент была необходима: организовывала тайные убежища, места про-живания, переходы через границу, переправляла нелегальные пе-чатные издания, пересылала информацию. Вместе с мужем раз-рабатывала программу будущей свободной Чехословакии для лондонского правительства во главе с Бенешем.
       2 августа 1940 года гестапо схватило обоих. Отвезли в разные места. На нее обрушились допросы и пытки. Она никого не вы-дала. Симулировала обмороки и припадки, каким-то чудом нахо-дила в себе силы вытерпеть боль, когда палач, проверяя, действи-тельно ли она без сознания, загонял в нее иглы. Кандалы вреза-лись в живое мясо. Эти язвы мучили Горакову и десять лет спус-тя, когда палачи из коммунистической безопасности отправляли ее на виселицу...
       После покушения на Гейдриха, когда гестапо особенно зверс-твовало, Горакову бросили в концлагерь Терезин. В 1944 году в дрезденской тюрьме состоялся суд над ней; защищала себя сама, на немецком. Прокурор требовал смертной казни; суд, вызвав ярость гестапо, дал восемь лет. Судимый здесь же Богуслав Го-рак получил пять. Они встретились впервые после ареста, чтобы снова расстаться. Конец войны принес им свободу. За свою дея-тельность в Сопротивлении Горакова была отмечена военным крестом и Чехословацкой медалью первой степени.
       Жестокий опыт войны закалил Горакову, окончательно опре-делив ее взгляд на жизнь: "Жизнь была мне подарена, она мне не принадлежит. Я готова ею пожертвовать". Окрепло ее убежде-ние, унаследованное от Масарика: демократия не может быть брошена на произвол судьбы, за нее надо бороться с любой идео-логией, основанной на тоталитарной власти.
       Горакова возобновила членство в народно-социалистической партии. Возглавила Совет чехословацких женщин, работала в Союзе бывших политзаключенных, была избрана в парламент. Ездила за границу на заседания Международной демократичес-кой федерации женщин, возглавляла делегацию своей страны на Международном конгрессе женщин в Париже. Была прекрасным оратором, талантлива, умна, известна, уважаема.
       А коммунисты рвались к власти, готовя благоприятную почву для переворота. Ставили своих в аппарате управления, в поли-ции, в органах безопасности. Демагогией переманивали на свою сторону представителей других партий. Были и такие, которые, являясь членами одной из демократических партий, состояли и в коммунистической. Во избежание разоблачения билеты хранили в сейфе ЦК. Именовались "подлодками".
       Горакова видела, что теряет бывших друзей. Несколько раз встречалась с Бенешем, он был еще президентом, но прекрасно понимал отчаянность ситуации.
       В феврале 1948 года коммунистический путч удался. 10 марта, когда министр иностранных дел Ян Масарик, сын первого прези-дента, выбросился (или был выброшен) из окна своей квартиры, Милада Горакова отказалась от депутатского мандата. Печать сообщила: лишается всех общественных полномочий. Многие от нее отрекались, боясь возмездия. Исчезали люди. Бенеш был сломлен и морально, и физически. Осенью умер. Его похороны превратились в антикоммунистическую манифестацию. В прези-дентском кресле уже восседал Клемент Готвальд.
       К августу число эмигрантов достигло 8 тысяч, среди них 48 бывших министров и депутатов и более 30 дипломатов. Граница для смелых и решительных, к счастью, еще была преодолима. Бежали рабочие (40 %), интеллигенция (30 %). Большинство бе-женцев (около 90 %) составляли беспартийные, были, однако, и коммунисты (около 5 %).
       Горакова пережидала. Одно время казалось, что новый режим долго не продержится. Выросшая в свободном обществе, она привыкла к демократическим методам борьбы: к открытому соре-внованию партийных программ и убеждению словом. Теперь процветало насилие. Представители народно-социалистической партии, собравшись вместе, пришли к выводу: легальная борьба невозможна. Но никакого конкретного решения не приняли.
       За Гораковой коммунисты следили задолго до переворота. Агенты стенографировали ее выступления, знали, с кем встреча-ется, как настроена. 27 сентября 1949 года ее арестовали. За Бо-гуславом Гораком тоже пришли, но ему удалось скрыться.
      
       Коммунистический режим в послевоенной Восточной Европе был раньше или позже насажен почти во всех странах, оказав-шихся в зоне советского оружия. Хотя на Западе во время войны действовали официальные правительства в изгнании, представ-лявшие временно оккупированные Германией страны, коммуни-сты этих же стран, натасканные Москвой, готовились после ос-вобождения от фашизма сыграть у себя дома роль пятой колонны и в удобный момент узурпировать власть. Сценарии переворотов и последующие действия террористов мало чем отличались. "Старший брат" требовал полного копирования своих методов и своей системы путем жесточайшей ломки сложившегося общест-венно-экономического уклада и вековых традиций. Результаты давали о себе знать незамедлительно. Экономика, признающая собственные законы, а не диктат, рушилась.
       Коммунисты, которым чувство вины органически не присуще, всегда находили козлов отпущения. Сталинский "закон" об обо-стрении классовой борьбы в обществе по мере его движения к со-циализму считался универсальным и прямо указывал виновных. Главное, как можно сильнее разжечь в "трудящихся массах" "классовую ненависть"!
       "Враги" кишели всюду. Как заявил Готвальд, "надо показать твердую руку". Создавались концлагеря для "антигосударствен-ных элементов", которых к половине 1949 года набралось около 130 тысяч. Из Праги, Братиславы, Брно и других больших горо-дов выселяли "неблагонадежных". Чистки проводились повсе-местно, включая школы. В университетах количество профессо-ров и доцентов снизилось на треть, часть их была брошена в тю-рьмы и концлагеря. Уничтожалась церковь. Шел разгром твор-ческой интеллигенции. По словам главы правительства (и писа-теля!) Антонина Запотоцкого, "культура дорогая и не приносит экономического эффекта". А Готвальд был против траты бумаги на книги К.Чапека, поскольку "сегодня они ни о чем не говорят". Из общественных библиотек было изъято и уничтожено 27,5 мил-лионов книг, попавших в списки запрещенных. Единственным художественным методом в литературе и искусстве провозглаша-лся соцреализм. Будущему лауреату Нобелевской премии Ярос-лаву Сейферту запрещалось печататься, потому что он "в разго-воре с друзьями неучтиво отозвался об уровне советской поэзии". Национализировались предприятия, уничтожались мелкие и сре-дние производители и ремесленники. Ликвидировалась частная торговля. В селах проводилась принудительная коллективизация и разгоралась "классовая борьба против сельских богачей". На-родная милиция отбирала у них хлеб. "Богачам", не выполнив-шим плана сдачи сельхозпродуктов, запрещалось резать поросен-ка. Крестьяне бежали из деревень. На экранах кинотеатров мо-лодые колхозницы с граблями на плечах строем ходили на поле-вые работы, звонко распевая песни о новой счастливой жизни...
       Средством запугивания и принуждения народа к полной поко-рности стали показательные политические процессы. В Венгрии, Польше, Албании, Болгарии уже вовсю разоблачали и казнили "врагов народа", даже среди самих коммунистов. Чехословацкое партийное руководство и госбезопасность отставали. Москва то-ропила Прагу: если не находите врагов среди своих, поищите хо-тя бы в других партиях, поможем всеми силами. Два бериевских "режиссера", специализировавшихся на постановке политичес-ких процессов, в октябре 1949-го прибывают в Прагу: Лихачев и Макаров. Зная покров тайны, которым всегда окружало себя приславшее их ведомство, можно не сомневаться, что фамилии эти вымышленные...
       По случаю большевистского праздника, в ночь с 7-го на 8-е ноября, госбезопасность бросает в свои застенки триста восемь-десят деятелей народно-социалистической партии.
      
       Когда Горакову посадили в тюрьму, режим еще не знал тол-ком, за что будет ее судить. Концепция процесса менялась четы-ре раза! Долго искали "впечатляющее" название. Согласно пер-воначальному замыслу, процесс был направлен только против внутренней оппозиции, но тогда не была бы показана "реакцион-ная роль империализма". Постепенно партийное руководство, министерство юстиции, прокуратура и госбезопасность, обога-щенные "неоценимым опытом советских друзей", сконструиро-вали концепцию процесса "против всей международной реакции, возглавляемой США". Активную роль в подготовке сценария сыграли агенты-провокаторы.
       По мере уточнения замысла из узников, уже сидевших и но-вых, формировалась группа. Многие из них никогда друг друга не знали и не встречались. Для них придумывались тайные кон-такты, секретные планы, подготовки терактов "по заданию шпи-онских центров Англии, Франции, Югославии, США", связи с иностранными разведками, передача государственных тайн, орга-низация складов оружия и тому подобный бред.
       В конце концов остановились на группе из тринадцати чело-век: восемь народных социалистов, двое из народной партии, два социал-демократа, один бывший коммунист ("троцкист"). Во главе поставили Миладу Горакову: "Горакова и сообщники".
       Судили по новым законам, наделяя их обратной силой. Суди-ли за убеждения, за независимый образ мыслей, за интеллект.
       Интеллектуальный уровень группы действительно был высок: семь докторов юридических наук! Вместе с Гораковой на скамье подсудимых оказались:
       писатель Завиш Каландра, автор книг о чешском язычестве, о революции 1848 года в Европе; шесть лет провел в фашистских концлагерях; был редактором газет, одно время "Руде право", был исключен из компартии в 1936 году за то, что осудил мос-ковские процессы,
       бывший генеральный секретарь социал-демократической пар-тии Войтех Дундр,
       зампредседателя народно-социалистической партии Франти-шка Земинова, активная участница Сопротивления,
       редактор и издатель Франтишек Пржеучил, участник Сопро-тивления, депутат парламента от народно-социалистической пар-тии,
       экономист Иржи Гайда, разработчик народно-хозяйственных планов и программ, редактор, член Государственной комиссии по планированию,
       профессор университета Зденек Пешка, член парламента, при-знанный специалист в области права, автор ценных научных ра-бот,
       адвокат Иржи Кржижек, блестящий юрист, работавший в ряде иностранных посольств,
       депутат парламента от народно-социалистической партии Ан-тоние Клейнерова, бывшая узница Равенсбрюка,
       кавалер Военного креста 1 степени Йозеф Неставал, участник Сопротивления, приговоренный фашистским судом в Берлине к смерти, которая по болезни (!) была заменена пожизненным зак-лючением; до 1948 года занимался политической деятельностью в народно-социалистической партии.
       То, что половину обвиняемых составляли активные борцы Со-противления, не случайно. Гон на бывших партизан и подполь-щиков коммунисты предприняли сразу после переворота. На первый взгляд, их действия кажутся нелогичными: и те и другие выступали против фашизма. Но логика была. Эти мужественные люди, способные с риском для жизни отстаивать свои идеалы, представляли для новой власти потенциальную опасность, ибо никак не вписывались в ту покорную запуганную массу, которой легко манипулировать. Существовала и другая причина, мораль-ная. Большинству функционеров, не принимавших активного участия в вооруженной борьбе у себя на родине или отсиживав-шихся в Москве, участники Сопротивления были живым упреком в шкурничестве.
      
       Перед судом все обвиняемые отсидели не менее восьми меся-цев. Следователям пришлось работать в полную силу: обвиняе-мым завязывали глаза, били их днем и ночью. Франтишека Прже-учила били по голове наручниками, привязав к стулу, это назы-валось "специальные лекции" или "терпеливые дискуссии". За время следствия поседел. Доктора Гостичку избивали при жене, ее специально привезли в тюрьму в день ее рождения. Каждый допрос начинался фразой "Ваш ребенок - это ребенок повешен-ного" (сыну было пять лет). Некоторые новоиспеченные следо-ватели были настолько безграмотны, что заключенные долго не могли понять, чего от них хотят. Один из таких следователей сам признался, что еще три недели назад работал на заводе фрезеров-щиком.
       После допросов узники вползали в свои камеры на четверень-ках. Им не давали спать, заставляли весь день ходить, не позво-ляя садиться даже во время еды. Свои роли на предстоящем про-цессе заучивали тоже в движении. Московские чекисты, кото-рым приносили протоколы, исправляли их по своему усмотрению и диктовали следователям тактику дальнейших действий. Заклю-ченным приходилось заучивать протоколы наизусть по нескольку раз. Проверка могла последовать когда угодно. Будили в три часа ночи: "О чем вас спрашивает прокурор на стр.32 и что вы отвеча-ете?" "Говорите на суде то, что мы хотим. Тогда года через два -три выйдете". Комендант тюрьмы в Рузыне предупреждал: "Если не будете говорить так, как выучили, веревка вам обеспечена!"
       Кроме судебных протоколов требовали вызубрить свои ответы на очных ставках, запоминать мизансцены: как себя вести, как двигаться, как реагировать, когда молчать, с чем соглашаться, что отрицать. Оставшиеся в живых рассказывали, что на очной став-ке с Гораковой у нее были стеклянные глаза и отсутствующий взгляд, а слова произносила, не осознавая их смысла... Там лома-ли всех.
       За две недели до процесса стали лучше кормить. И назначили защитников, по одному на двоих. Чтобы придать судилищу ви-димость суда.
      
       Политический спектакль должен был впечатлять. Народу при-готовили зрелище. Госбезопасность должна была выглядеть ге-роической.
       С 31 мая 1950 года, когда процесс начался, над зданием суда в тюрьме Панкрац постоянно кружатся два вертолета. Каждый раз обвиняемых возят из тюрьмы Рузыне по новой трассе, и над ними летает красный самолет. Военные автомобили с рациями дежурят вдоль всего маршрута. В окнах суда и на крышах соседних домов - пулеметы. Газеты выходят с крупными заголовками: "Процесс над руководителями диверсионного заговора против республики и ее народа начался", "Отвратительная банда изменников родины и шпионов", "Бдительность нашего народа сорвала заговор", "Хотели войны против республики, чтобы капиталисты могли снова эксплуатировать наш народ". Процесс транслируется по радио. В зале суда ярко светят юпитеры и жужжат кинокамеры. Обвиняемые с удивлением обнаруживают выставку "веществен-ных доказательств": целый арсенал якобы изъятого у них оружия и боеприпасов, а над ним - фашистское знамя со свастикой.
       Прокуроры обращаются не к суду, а к зрителям. Родных и близких подсудимым среди них нет, зал полон ударников и деле-гатов заводов, фабрик, колхозов, всех этих "представителей тру-дящихся" привозят на автобусах со всех концов республики за вознаграждение! Алые платочки молодых строительниц социа-лизма оживляют темную массу мужских роб... Четыре тысячи зрителей!
       Первой дает показания Милада Горакова. Похудела на один-надцать килограммов, гладко зачесанные волосы, очки, которые она время от времени поправляет...
       Судья бдительно следит за тем, чтобы все обвиняемые говори-ли слово в слово по сценарию, который лежит перед ним. Гора-кова полемизирует, защищается, отступает от текста. Судья вы-ходит из себя, голос срывается на визг... Иногда, опасаясь доба-вочных подробностей, сам подсказывает: "Точка".
       На третий день "трудящиеся массы" впадают в истерию. Сде-лала свое дело пропаганда. Принесли плоды директивы, разос-ланные во все низовые организации, каким образом использовать процесс в интересах партии. Резолюции с фабрик и заводов при-ходят тысячами и требуют для всех подсудимых смертной казни. Вовлечены даже школы: крови требуют пионеры, к ним должны присоединяться учителя...Резолюции - их более 6300! - прино-сят в зал корзинами.
       По окончании заседаний зрители спешат протолкаться к две-рям, через которые выводят обвиняемых. Выкрики. Насмешки. Угрозы кулаками. Грубая брань. Одна из делегаток, в алом пла-точке, пробравшись к самой двери, плюет Гораковой в лицо...
       Прокурор произносит заключительную речь на языке передо-виц: "капиталистические кровососы", "крысы, залезшие в под-пол, чтобы плясать под американскую дудку". Превозносит про-цесс, как "великую школу бдительности и школу ненависти". Лезет из кожи вон общественный прокурор товарищ Брожева: требует смерти для всех тринадцати.
       8 июня - приговор. Четверо обвиняемых - к смертной казни, четверо - к пожизненному заключению, остальные получают 28, 25, 22, 20 и 15 лет тюрьмы.
       В начале процесса смертных приговоров обвиняемые все же не ожидали, только "троцкист" Завиш Каландра в приговоре, кажет-ся, не сомневался: "С первого дня я знал, что меня ждет веревка". Хотя, какая власть ее судит и кто в дирижерах, Горакова понима-ла. В Советском Союзе бывала не раз, и до войны, и после. Ее проницательный ум и интуиция подсказывали ей, что творится на самом деле за фасадом "сталинской демократии"... Но "суд на-рода" учел "глас народа". А "глас" его требовал: казнить! Более того, народ жаждал даже присутствовать при казнях! И такие просьбы в петициях были...
      
       Известие о чудовищном приговоре, вынесенном Гораковой и другим подсудимым, облетело мир. Телеграммы протеста и просьбы о помиловании поступают к Готвальду из Амстердама, Парижа, Стокгольма, Женевы, Нью-Йорка... От разных партий, международных женских, молодежных, христианских организа-ций, от университетов, от интеллектуальных элит... Коллектив-ные и частные. Протестует английское правительство и лично Черчилль. Протестует Генеральный секретарь ООН Трюгве Ли. Из Принстонского университета приходит телеграмма от Альбе-рта Эйнштейна. Вступаются общественные деятели и ученые с мировыми именами, Джон Бернал и Бертран Рассел...
       А в Праге тем временем просьбы о помиловании отклоняет Верховный Суд. Последняя инстанция - президент. Горакова не стала ему писать: "на их стороне - власть, на моей - правда". Апелляцию подали престарелый отец и дочь, а также защитник.
       За двадцать лет демократической республики в Чехословакии по политическим мотивам не был казнен ни один человек. Толь-ко восемь преступников, на совести которых было по нескольку убийств, Масарик не смог простить. Конечно, женщин среди них не было.
       Для Праги протесты мировой общественности - всего лишь "демонстрация" и "подтверждение нашей правоты". Министр юстиции кладет Готвальду на стол свои "Предложения": 20 стра-ничек аккуратно и не без умысла перевязаны шнурком с цветами государственного флага. Все смертники - вместе, подпись преду-сматривается одна на всех: или всем - милость, или всем - казнь. Позднее была придумана легенда, будто Готвальд колебался, медлил с подписанием приговора Гораковой. Не могло этого быть. Подпись - одна. И ее нетвердая первая буква выдает всего лишь дрожащую руку пьяницы.
       Готвальд знал Горакову, до переворота не раз оказывались ря-дом на политических митингах и торжественных собраниях. Но чего ради стал бы ее щадить этот "пламенный революционер", еще в 1929 году заявивший чехословацкому парламенту: "Мы ездим в Москву к русским большевикам учиться, как свернуть вам шею".
      
       В свои последние дни и часы Горакова написала одиннадцать писем, твердой рукой, отчетливым почерком, без поправок. Про-щалась со всеми: родными, близкими, друзьями, кого любила и кто любил ее. Просила прощения за то, что причиняет им боль. Писала отцу: "Мой дорогой, добрейший папочка... Знаю, что в Твои 81 год не должно было это тебя постигнуть. Знаю, что дол-жна была стоять перед Тобой и целовать Твою дорогую руку, ко-гда придет Твой час ухода вслед за мамой... Но буду перед Тобой все равно стоять и буду ждать Тебя вместе с мамой. Может быть, Тебе за нами будет идти легче..." Мужу, о судьбе которого ниче-го не знала: "Если ухожу раньше Тебя, то потому лишь, чтобы терпеливо ждать Тебя. Наша любовь преодолеет физическую смерть, и мое утешение в том, что смогу Тебе и дальше быть ду-ховно близкой". Дочери Яне: "Я о многом передумала, ряд цен-ностей пересмотрела, что для меня, однако, осталось ценностью безусловной, без которой свою жизнь не могу себе представить, так это свобода совести". Видимо, размышляя о том, что смерт-ная казнь в лучшем случае могла быть заменена пожизненным заключением, признавалась: "Долгую несвободу сердце мое уже не выдержало бы..."
       Накануне казни, вечером, ей разрешили свидание с родными. Отца боялась тревожить, пришли дочь и сестра с мужем. Встреча проходила в какой-то котельной под строжайшим надзором охра-ны. Родные дали понять, что муж жив. (Ему удалось перейти границу, из Германии в 1951 году эмигрировал в США). Она ска-зала, что ни в чем не раскаивается, поступала правильно. Дочь поцеловать не позволили...
       Всю ночь при ней был защитник. Видя, как он сокрушается, Горакова утешает его. Последние желания: пригласить священни-ка и оставить при себе фотографию мужа, чтобы с ней умереть...
       Отец всю ночь смотрел на Панкрац. Потом навестил могилу жены и стал спокойнее: "Уже никогда не будем об этом говорить. Милада всегда с нами..." До конца своих дней носил черный гал-стук.
       Обручальное кольцо и золотые часики Гораковой были переда-ны в Народный банк. Ее сестре запретили носить траур.
      
       Генеральный секретарь ЦК КПЧ Рудольф Сланский получил подробный отчет о подготовке и проведении процесса, который был признан образцом для всех последующих. Их было тридцать пять. Через два года в такой же "образцовый" процесс, уже как "глава антигосударственного заговора" угодил сам Сланский. Со всеми, как говорится, вытекающими последствиями...
      
       Писатель Иржи Странский в своем, прошедшем по телевиде-нию, четырехчасовом документальном фильме "Потеря памяти", о бывших политзаключенных, дает статистику жертв коммунис-тической тирании в Чехословакии за 1948-89 годы:
       КАЗНЕН 241 ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЙ;
       В УРАНОВЫХ И УГОЛЬНЫХ КОПЯХ И ШАХТАХ УМЕР-ЛО 8 000;
       600 НЕ ПЕРЕЖИЛО ДОПРОСЫ И ПЫТКИ В ЗАСТЕНКАХ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ;
       500 ПОГИБЛО НА ГРАНИЦАХ - ЗАСТРЕЛЕНО, УБИТО ЭЛЕКТРИЧЕСКИМ ТОКОМ, ПОДОРВАЛОСЬ НА МИНАХ, УТОНУЛО;
       НЕЗАКОННО ОСУЖДЕНО НА ДЛИТЕЛЬНЫЕ СРОКИ ТЮ-РЕМНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ 250 000 ЧЕЛОВЕК;
       БРОШЕНО В КОНЦЛАГЕРЯ БЕЗ СУДА 70 000, В ВОЕНИЗИ-РОВАННЫЕ ЛАГЕРЯ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ТРУДА (НА ШАХТЫ) 60 000;
       400 000 ЧЕЛОВЕК БЕЖАЛИ ИЛИ БЫЛИ ИЗГНАНЫ ИЗ СТРАНЫ.
      
      
      

    H + Z: ОСОБЫЙ ОТЧЕТ НОМЕР ЧЕТЫРЕ

      
       У них была огромная и яркая слава. Их известность далеко пе-решагнула границы страны. Помнится, в пятидесятые годы име-на этих двух "представителей братского народа" были у нас не менее популярны, чем, например, Эмиль Затопек. Их окружал романтический ореол. Казалось, времена великих путешествий давно ушли в прошлое. И вдруг! Едва закончилась война, наро-ды еще не отошли от ее кошмаров и прозябают в нищете, а эти двое молодых, энергичных чехов за рулем "Татры", презирая многочисленные опасности, из конца в конец пересекают целые материки!
       Документальная лента "Африка грез и действительности" смо-трелась увлекательнее любого детектива. Открывала мир дале-кий и нам не доступный. И этот мир на всю жизнь обозначился в нашей памяти двумя неразрывно связанными именами: Ганзелка и Зикмунд.
       А потом они исчезли. Их перестали упоминать. Такое случа-лось не раз. Не раз бывали мы свидетелями того, как крупней-шим деятелям западной культуры, писателям, актерам, певцам, художникам, высоко ценившимся и восторженно принимавшим-ся Москвой, советская пропаганда устраивала идеологические по-хороны, окружая их имена полным молчанием. Догадаться о причинах не составляло труда: приласканная "звезда" отклони-лась от траектории, рассчитанной для нее идеологическим отде-лом ЦК.
       Наверное, знаменитые путешественники так и остались бы лишь воспоминанием молодости, если бы полгода назад не попа-лась на глаза книжка, изданная уже после падения коммунистов. У нее было сухое, ничего не говорящее название "Особый отчет номер четыре секретно". Но авторами значились они: Иржи Ган-зелка и Мирослав Зикмунд. Легендарные Н + Z.
      
       Самое сильное впечатление в их жизни - ночевка на вершине пирамиды Хеопса. Хотя спать почти не пришлось. Ощущение гигантской каменной громады под ногами, с таинственными хо-дами и могилой фараона, и четырех с половиной тысячелетий ис-тории. Внезапный рассвет, когда со стороны Нила, глубоко вни-зу, появилось солнце...
       В Руанде-Урунди они снимали на кинопленку рождение ново-го вулкана. Поднялись к самому кратеру Килиманджаро. В вер-ховьях Амазонки, в Эквадоре, жили среди охотников за черепа-ми. В день коммунистического переворота 25 февраля 1948 года (это обнаружилось потом) снимали фильм о пигмеях. А на следу-ющий день Ганзелку едва не убил бегемот, преследовавший его с сумасшедшей скоростью. Путешественника спас бельгийский майор, директор парка. Бросился навстречу зверю, развел в сто-роны руки и дико заорал. Зверь опешил от неожиданности и ос-тановился. С тех пор Н + Z усвоили на всю жизнь: к опасности надо всегда стоять лицом. В Нубийской пустыне они заблуди-лись и чудом добрались до воды. В Северной Африке едва не по-гибли в аварии, подстроенной тамошними властями, чтобы поме-шать их путешествию. Время было послевоенное: подозрения, недоверие, шпиономания...
       "План 5" - по числу материков - предусматривал грандиоз-ный маршрут: Европа - Африка - Латинская Америка - Мексика - США - Япония - Китай - Юго-Восточная Азия - Австралия - Индия - Ближний Восток - Советский Союз. Но... Планы плана-ми, а жизнь решает по-своему. Начинается корейская война, пу-тешественников не пускают в США. Не дает визы Австралия. Отказывает в посещении Китай. Долго упирается Индонезия. С трудом они вырываются из Багдада...
      
       Первое путешествие длилось три с половиной года, второе пять с половиной.
       Они выехали из Праги в 1947 году. Ждали этого момента мно-го лет. Жажда путешествий жила в каждом с детства. Зачитыва-лись Жюль Верном и Карлом Меем. Любили горы. Много ходи-ли пешком. Увлекались спортом. Прекрасно знали и умели во-дить автомобиль. Особенно Ганзелка. Его отец испытывал "Та-тры" и, видимо, передал сыну "музыкальный" слух - искусство слышать мотор.
       Они встретились в 1938 году на лестнице Высшей торговой школы в Праге, куда по окончании гимназий пришли на вступи-тельный экзамен. В ожидании вызова один из них, Ганзелка, сде-лал стойку и пошел на руках, чем вызвал горячую симпатию у второго. Завязалась дружба, оказалось, на всю жизнь. У них бы-ли одни сокровенные мечты, которые они до поры до времени держали в тайне даже от родителей...
       Оккупировав Чехию, Гитлер закрыл высшие учебные заведе-ния. Бывших студентов отправили на работы. Выбора не было. Отнеслись, как к повинности. Но времени не теряли. Любую воз-можность использовали для самообразования. Пропадали в биб-лиотеках. Прослушали цикл лекции об Африке, которые читал Станислав Шкулин (через пять лет они встретятся с ним в Найро-би и вместе поднимутся на Килиманджаро). Ходили на лекции об Индии и ее искусстве. Учили языки. У них, выпускников гим-назии, за плечами уже было шесть лет латинского, восемь - неме-цкого, четыре - английского, французский, русский (чтобы чи-тать Пушкина в подлиннике!). Позднее к ним добавились араб-ский, итальянский, испанский, голландский.
       Высшую торговую школу закончили только после войны. И готовились, готовились, готовились. Но где взять средства на пу-тешествие?
       С новенькими дипломами отправились в Генеральную дирек-цию "Татры". Попросили машину: хотим обеспечить "Татре" экспорт, хотим налаживать экономические связи, разорванные войной, хотим искать новые рынки сбыта. Оказалось, они не пер-вые. Но продуманность и основательность их планов были вне конкуренции. И "Татра" сдалась: "Машину вам дадим, но во всем прочем на нашу помощь не рассчитывайте. Если пробьетесь сквозь джунгли чехословацких канцелярий, никакие джунгли на свете вам не будут страшны". А чиновники недоумевали: "Как вы решились ехать в Африку, если вы там никогда не были?"
       Когда "Татра" пересекла Нубийскую пустыню, газеты писали о машине, как о чуде, которое Африка ждала с момента рождения автомобиля. Ведь чудо не нуждалось в воде! Контракт, подпи-санный в Найроби, предусматривал поставку шести тысяч машин по цене роскошного американского кадиллака. Но время ушло. На родине уже хозяйничала новая власть: экспортное отделение "Татры" закрыла, опытные старые кадры выбросила с работы, а на их место посадила "голубые сорочки", которые смутно пред-ставляли себе, чем они вообще должны заниматься. Представи-телей из Найроби даже не пустили в Прагу. А сливки с рекламы "Татры" снял "Фольксваген", вскоре создавший аналогичный автомобиль с воздушным охлаждением.
       Путешествие было трудным. Каждая демонстрация "Татры" была сопряжена с ее разгрузкой и загрузкой (а это шестьсот кило-граммов своего багажа!), выбором испытательной трассы, поис-ком возможных торговых партнеров, организацией рекламы и са-мой акции.
       Опасаясь нехватки средств, путешественники взвалили на себя кучу иных дел и обязательств. Газеты, радио, телевидение с не-терпением ждали от них сообщений, репортажей, статей. В каж-дом номере экономического еженедельника "Мир труда" им от-водилось две полосы. Для чехословацкого телевидения в первом путешествии они сняли 10 короткометражных и три полномет-ражных фильма, а во втором уже более 150. Три тома "Африки грез и действительности" написаны за несколько месяцев в Арге-нтине. За ними последовали четыре тома об Америке. А надо было еще вести дневники, переписку, учет, статистику, бухгалте-рию. Пишущие машинки, взятые с собой в дорогу, стучали в полную силу.
       Но работа приносила и огромное удовлетворение. Они как специалисты умели видеть, анализировать, сравнивать.
       Из первого путешествия Ганзелка и Зикмунд вернулись осе-нью 1950 года в лучах славы. Издательства торопили с книгами. Чтение корректур, выбор иллюстраций из десятков тысяч негати-вов, монтаж фильмов, тысячи писем читателей и зрителей, лек-ции, беседы, встречи...В первых рядах сидели красивые девушки, с блеском в глазах взиравшие на молодых неженатых мужей, ге-роев джунглей. Все хотели видеть их "живьем", услышать их го-лоса, задать вопросы. Школьники младших классов играли "в Ганзелку и Зикмунда": Ганзелкой была девочка, Зикмундом - мальчик.
       Книги шли в драку, ими торговали из-под прилавка, они стано-вились эквивалентом обмена. Очереди выстраивались с вечера. За один день расходилось сто - сто двадцать тысяч экземпляров... Но теперь это была другая страна, не та, из которой они выезжа-ли. Страна, лишенная связей с миром. А Ганзелка и Зикмунд, помимо своей воли, оказались монополистами на информацию из-за рубежа.
       Почему они вернулись? Ведь они могли просто остаться, как остались за границей многие чехословацкие дипломаты. Инфор-мация у путешественников была: сплошь черная - с Запада и сплошь розовая - из газет и радио на родине. Могли взвесить и оценить. Уже был прочитан Дж. Оруэлл - "1984", попавшийся под руку в Эквадоре. Люди боялись им писать. Родные тоже. Писали, конечно, но политики не касались. В стране шли аресты, суды, казни. Один из корреспондентов предостерегал их: "Вы были бы слонами, каких вы снимали в Африке, если бы верну-лись в эту Зmorовую Чехословакию" (игра слов: "unor" - фев-раль, месяц переворота, "Зmor" - измор). Но дома оставались родные и друзья. Не вернуться - подвергнуть их опасности, под-вести тех, которые им помогали. Отзывы, доходившие до путе-шественников, свидетельствовали: популярность у них на родине огромная. И оба, Ганзелка и Зикмунд, рассудили: вернемся. Ведь их будет тяжело упрятать за решетку, они же правду говорят о том, что видят! Время показало наивность таких аргументов...
       А пока - их носили на руках. Наградили Орденами Республи-ки. Высокие партийные и государственные сановники удостаи-вали их беседами. Чехословацкая Академия наук приняла реше-ние: следующее путешествие будет проходить под ее эгидой. Их знания, их суждения, их оценки представляли большой научный и практический интерес: "Всегда, когда мы возвращались из пу-тешествия, мы гораздо острее воспринимали все, что происходит дома. Людям, которые не покидают своего гнезда, все кажется очевидным. Способность к относительному восприятию приоб-ретается лишь после знакомства с заграницей. Появляется мас-штаб... Путешествия меняют человека. Он приобретает терпи-мость к людям, способность понимать их".
       Тогдашний руководитель Академии наук предложил Ганзелке и Зикмунду: может быть, то, что они излагают в бесконечных разговорах с руководящими работниками аппарата, подавать письменно? Ведь разговоры ни к чему не ведут. Но добавил: "Это, однако, опасно. Может стоить вам работы, а может быть, и большего. А может быть, и всего. Так что, подумайте".
       После зрелых размышлений путешественники решили писать "Особые отчеты". Как материалы секретные. Первый был об Индонезии. Второй - о Западном Ириане. Ни тот, ни другой бе-ды не принесли. Видимо, были восприняты, как далекая экзоти-ка. Третий, в котором отразились японские впечатления, вызвал раздражение и озлобленность. Четвертый и последний "Особый отчет" рассказывал о Советском Союзе. Он был уже написан, ко-гда Чехословацкая Академия наук присудила своим протеже выс-шую награду - Золотую медаль. До них ее вручали всего девять раз, в семи случаях - академикам.
      
       В Советском Союзе Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд были четыре раза, три из них - в 1954, 1958, 1962 годах - кратковре-менно. Настоящее путешествие от Дальнего Востока до Урала и от Памира до арктического побережья началось 13 сентября 1963 года, когда, проехав Японию, они высадились в Находке. В Советском Союзе пробыли до 8 ноября 1964 года.
       Маршрут и условия работы оговаривались заранее. Это было трудное и утомительное дело. Партийные власти принуждали "чешских друзей" к тому, чтобы они ехали по той трассе, кото-рую им предложат, и смотрели только то, что им покажут. Лишь после многих переговоров, консультаций, совещаний путешест-венники выхлопотали себе право передвигаться свободно, смо-треть, что захотят, встречаться, с кем пожелают, и самим состав-лять рабочую программу.
       Однако в Находке их ждал секретарь Академии наук, сотруд-ник КГБ, с другим, отвергнутым ими ранее, планом. Ганзелка и Зикмунд взбунтовались: или они работают, как договорились, или грузят машины в вагон и едут с ними до Чопа. Последовали три дня телефонных переговоров и утрясок с Москвой, прежде чем удалось вернуться к прежним условиям.
      
       Путешествие по Советскому Союзу никогда не было описано, как другие. Единственный результат его "Особый отчет номер четыре". Социальный, политический, экономический анализ. Цели прежние, ибо: "То, что мы видели, было часто диаметраль-но противоположным тому, как представляли себе свои режимы правители: искаженно, схематично, иными словами, лживо".
       Составить "Отчет" им предложил сам Брежнев на каком-то кремлевском банкете. Путешественников удивило, правда, что в разговоре с ними генсек упомянул "Отчет" о Японии: последний предназначался для "своих", а его, оказывается, за их спиной пе-редали в Москву. Брежневу было обещано, что один экземпляр документа, подготовленный "для своих", будет переведен на рус-ский, авторизован и передан ему..Условились: прочтет только он.
       О чем думал генсек, предлагая подготовить отчет о Советском Союзе? О том, что в "первой стране социализма" все обстоит как нельзя лучше? Был в этом уверен? Или что "чешские товарищи" не осмелятся написать ничего плохого? Или им двигало чистое любопытство?
       Подготовленный весной 1964 года "Отчет" перевели на рус-ский, и один из авторов лично передал его Брежневу в Праге. Чешский оригинал и копии были отданы своей партийной верху-шке - "sodruham" ("товарищам") А. Новотному, И.Ленарту, И. Гендриху и прочим.
      
       Сегодняшнего читателя документ поражает обширностью на-блюдений и глубиной содержания, но местами он явно грешит заискивающей тональностью, вызывая неловкость. Это, конечно, знак времени. Вспомним: критика должна быть "конструктив-ной", чтобы не превратиться в "очернительство". А документ писали "содруги" "содругам".
       Дело в том, что Ганзелку и Зикмунда уже давно тащили в пар-тию. Режим понимал: такие люди повысят его имидж. Однако в партию, какой она была, ни тому, ни другому вступать не хоте-лось. В конце 50-х - начале 60-х в КПЧ наметилось реформистс-кое крыло - за "социализм с человеческим лицом". Это уже куда ни шло!... Давление между тем усиливалось, и в 1963 году в То-кио оба подписали заявления о приеме. Парторганизация Акаде-мии наук вызвала их на собрание.
       "Почему так поздно?" Объяснили: сталинских порядков в партии не приемлют. Представитель ЦК "поправил": членство в партии не совместимо с выдвижением условий. Ганзелка и Зик-мунд предложили: так пусть все останется как есть, жили без пар-тии, будут жить без нее и дальше. Но их единогласно приняли...
      
       На ста двадцати пяти страницах Н + Z не устают повторять: поймите, не сердитесь, мы - ваши друзья, мы делаем общее дело, мы хотим добра. Благодарят советских людей за помощь и взаи-мопонимание, хотя и сетуют на чрезмерные застолья с обильны-ми возлияниями, на заорганизованность, на "pokazuchu", на при-митивность пропаганды, на ответы "Tak priHato",. которые они получают, спрашивая "почему так?". Они убеждают, приводят примеры, анализируют, сравнивают, втолковывают. Настоящий ликбез для Политбюро! Одно грустно: перед кем бисер метали?!
       В духе тогдашних идеологических установок Ганзелка и Зик-мунд принимают Ленина и отвергают Сталина. От первого исхо-дит добро, от второго - зло. Чешским гостям показывают Шуше-нское. Авторы книги приводят подробности, которые в контек-сте вовсе не обязательны. Скорее всего, они здорово удивлены. Не странно ли? Будущий "вождь мирового пролетариата" в ссыл-ке прекрасно отдохнул, поправил здоровье и никогда в жизни не имел больше таких прекрасных условий для работы. Занимал большой дом с садом. На свою "пайку" - пять золотых рублей в месяц - прекрасно жил вместе с женой и тещей: целый баран сто-ил три копейки. А "пайку" Надежды Константиновны - тоже пять золотых в месяц - они жертвовали "движению" - на печать, оружие, орграсходы. Хозяйством занималась оплачиваемая при-слуга. В лесу, у самого озера, "узник" вволю охотился, у него была "izbuška". Жил в интеллектуальной среде, мог весьма сво-бодно передвигаться. Поддерживал связи с российскими и зару-бежными социал-демократами. В общественной, богато уком-плектованной библиотеке Ленин как "ссыльный" получал лите-ратуру бесплатно, тогда как свободные самообразовывались за денежки. (Интересно, за какие такие заслуги царская власть уст-роила трехгодичный курорт своему будущему расстрельщику?)
       Вернемся, однако, в шестидесятые... Н + Z потрясены сказоч-ными богатствами Сибири и Дальнего Востока: "вся таблица Ме-нделеева!" Уголь - почти на поверхности. Руды. Японцы поку-пают отвалы как полноценное сырье. Древесина. Один миллион кубометров заготовляется ежедневно. Рыба. От каждого лосося -больше килограмма первосортной икры... Только вот...
       На заводе "Амуркабель" в Хабаровске директор пятый год по-дряд рапортует: "Osvajivajem ". Силикатный завод в Благове-щенске устарел еще до пуска. Автоматизацию заменяет грубая женская сила. Новая печь развалилась при испытаниях, но на ней до сих пор висит лозунг: "Сдадим в срок и с отличным качест-вом!" Тысячи кубометров леса гибнут под колесами тягачей, на речных мелководьях и остаются в лесу: высота пней - больше ме-тра! С целинных полей Казахстана в 1956 году на элеваторы по-пала половина, в 1959 - треть урожая. Перед началом уборки на полях стояло 47 тысяч сломанных комбайнов. Сборщики хлопка в Голодной степи в момент приезда гостей спали. Гости пожела-ли запечатлеть их "героический" труд на пленку. Сборщики удовлетворили их просьбу и залегли снова. Сопровождающий пояснил: "Таk i ~ivjom ".
       Железнодорожный мост через Ангару, открытый в 1950 году, через пять лет попал под затопление. Мирный строится четвер-тый раз: палатки, деревянные бараки, кирпичные дома, теперь - панельные.
       Казахстан, страдающий от недостатка влаги, находится над морем пресной воды. Ее хватило бы, чтобы покрыть всю его территорию двухметровым слоем. На дороге Иркутск - Красно-ярск можно собрать тонны сырья и товаров: от шурупов, гаек, рессор, распределительных валов до труб, стальных профилей, кирпича, кабеля. В 1953 году во всей Сибири было только 47 ки-лометров асфальтированных или бетонированных дорог. На во-прос, как так можно, следовал ответ: "Ruki nedochodjat!"
       Герой Соцтруда Мих. Бойко усовершенствовал шахтный инст-румент. Его конструкцию путешественники видели десять лет назад в золотых копях Иоганесбурга. На вопрос "Откуда он это взял?", "Герой" покраснел и сознался, что "содрал" свое изобре-тение с иностранного проспекта.
       Чтобы купить "Запорожец", надо самому съездить за ним из Сибири на Украину, а покупатель еще и радуется. Химчистка ме-тодично отрезает пуговицы с одежды, а клиент благодарит за ус-лугу и пришивает их на прежние места. Показывая новые дома, власти хвалятся: "Это коммунистическое жилье!" На вопрос, по-чему "коммунистическое", отвечают: "Ну как же! В каждой ква-ртире - кухня, ванна, унитаз!" Трудно даже представить себе, комментируют "чешские друзья", как отреагировал бы на такой ответ рабочий из капиталистической страны!
       Сравнивая уровень архитектуры жилых домов для трудящихся в разных промышленных странах мира, гости приходят к выводу: в Советском Союзе он ниже всякой критики. Это - не дома, это - склады для людей! Под лозунгом "Vsjo dlja elovka!" человеку отводится только роль инструмента в производственном процес-се. "Советский человек, - читаем в "Особом отчете", - герой прежде всего в своей бесконечной терпеливости, которая являет-ся следствием огромной, замкнутой в себе, психической усталос-ти". И еще: "Много раз жизнь на советском Дальнем Востоке и в Восточной Сибири казалась нам огромным, мощным автомоби-лем, водитель которого одной ногой жмет до отказа на "газ", а другой, с той же силой - на тормоз. Одновременно!"
       Сегодня, после распада "лагеря", вызывает большой интерес та глава "Отчета", которая посвящена сравнению СССР и Чехо-словакии. Иными словами, как обстояли дела с "авангардной ролью Советского Союза"?
       До захвата власти коммунистами уровни жизни населения, ма-териальной и духовной культуры, образования, здравоохранения, культуры быта и человеческих отношений были в Чехословакии несравненно выше. Демократические традиции ведут здесь свое начало еще с гуситских времен. Народ в целом был политически более зрелым, опытным, активным. Чехословацкая деревня была полностью грамотна, получила хорошее образование в професси-ональных земледельческих школах. Хозяйствование велось ин-тенсивным способом. Кооперация давно получила широкое раз-витие: первое в мире земледельческое хозяйство взаимопомощи возникло еще в 1845 году именно в Чехии.
       Можно представить себе шок, испытанный народом, когда в стране стали механически и жестоко насаждать сталинские мето-ды в партийной, государственной, хозяйственной, культурной жизни! "Невозможно заставить народ Гуса, Жижки, Коменского, воспитанный в духе демократии и гуманизма, примитивно обо-жествлять и слепо верить во что-либо и в кого-либо".
       Знаменательно и сопоставление менталитета больших и малых народов: "У большого народа нередко проявляется склонность к самодовольству, там где для этого нет никаких оснований, и лоя-льность к собственным ошибкам. Сознание величины и силы го-сударства порождает у отдельных людей, наделенных примитив-ным умом, имперские комплексы. У представителей малых наро-дов этого нет. С одной стороны, они чаще испытывают комплекс неполноценности и преклоняются перед заграницей, с другой, склонны к самокритичности. У них больше предпосылок к раз-витию, к многообразию, к разносторонности и меньше предвзято-сти в отношении к большому народу и в понимании его. Они от-важнее в общественных экспериментах, ибо риск в случае неус-пеха до известной меры локальный. Зато в случае успеха локаль-ный эксперимент может стать примером для подражания в дру-гих странах мира".
       "Выводы и предложения", к которым пришли Н + Z, проана-лизировав все сферы жизни в СССР, на сто процентов совпадают со всем тем, что мы все узнали, услышали и прочитали во време-на "перестройки". Только они сказали все это на двадцать пять лет раньше!
       Но власть не хотела ничего знать и слышать. Ей было напле-вать на все, кроме своих удобств и выгод. Еще одно поколение, замороченное коммунистической пропагандой, должно было про-зябать в бездействии и несвободе, пока склеротичные старцы упивались безграничностью своей власти и дряхлели до полного идиотизма.
      
       "Содруг" Брежнев не сдержал слова. Прочитав, передал "От-чет" своему окружению. Ганзелка и Зикмунд стали врагами но-мер один. Когда "товарища Леонида Ильича" спросили, что с ними делать, он, помедлив, произнес: "Уморить голодом". Штрих, ярко характеризующий порядки в "соцлагере": вождь со-ветских коммунистов распоряжается судьбами двух граждан "братской страны" с помощью ее карательных органов.
       К счастью, приказ не был исполнен. Четыре года спустя Бре-жнев двинул советские танки на Прагу, и "социализм с челове-ческим лицом", за который ратовали Ганзелка и Зикмунд, полу-чил точное определение: контрреволюция.
      
       Уже на четвертый день оккупации столицы Чехословакии Ми-рослав Зикмунд выступил с обращением на русском языке к Бре-жневу, Косыгину, академикам Келдышу, Лаврентьеву, Капице с призывом остановить вторжение, оскорбляющее честных людей обеих стран. Речь записали западные радиостанции и передавали на советские войска. В Союзе у путешественников осталось бес-счетное количество друзей. Но отклика не последовало. Акаде-мики молчали. Какое им, в конце концов, было дело до чужого народа и двух его строптивцев, не сумевших ладить с режимом так, как умеют они?!
       Нет, если быть абсолютно точным, два отклика все же было: Евгений Евтушенко слышал выступление и написал стихи "Тан-ки идут по Праге", да Всеволод Сысоев, охотник на уссурийских тигров, передал со знакомым чехом "звуковое" письмо. И все. Их это не удивило: "Краеугольным камнем так называемого Со-ветского Союза был страх, страх, страх".
      
       Общественная жизнь Ганзелки и Зикмунда в годы, предшест-вовавшие оккупации, была активной. Народ поддерживал их, они получали тысячи писем. Теперь, чтобы не подвести своих корреспондентов, они письма жгли. Существовал документ: обо-их арестовать и уничтожить. Скрывались. Со временем угроза жизни отпала. Но они оказались в западне. Им не было еще и пятидесяти. Ни о каких путешествиях не могло быть и речи. Планы остались только в мечтах и на бумаге. Один из них они набрасывали в 1964 году в одном казахстанском совхозе: хоте-лось через четверть века снова пересечь Африку, освободившую-ся от колониализма...
       Когда западня раскроется, каждому будет под семьдесят...
      
       Жизнь путешественников сменилась на жизнь диссидентов. Исключили из Союза писателей. Расторгли договор на книгу о Цейлоне. Другую книгу "Часть света под Гималаями" тиражом 120 тысяч, уже отпечатанную, чиновники год держали на складе, чтобы отправить "под нож", но пожалели восемь миллионов крон. Осторожно пустили в продажу: только для членов "Клуба любителей книги", никаких объявлений в печати и по радио, ни-какой рекламы, на витринах не выкладывать больше одного эк-земпляра. В библиотеках их книги велели сначала уничтожить, потом смилостивились: с полок убрать, из каталогов удалить, но в фондах оставить, если кто попросит, выдать. Позднее Зикмунд вспоминал: "Библиотекарь извинялся, что книги в таком страш-ном состоянии, но меня это радовало. Было бы противно, если бы они выглядели, как тома Ленина или Сталина, которых десят-ки лет не касается человеческая рука".
       В начале 70-х режим требовал от них покаяний. Не дождался. "Топтуны" ходили следом за ними, даже в театры и на концерты. Госбезопасность вызывала на допросы. "Я пережил охоту за че-репами и вас переживу, - говорил им Зикмунд. - Отвезите меня домой, я потерял из-за вас два часа". К такой манере разговора эти ничтожества не привыкли. Отвезли-таки домой.
       В 1977 году Ганзелка подписал воззвание "Хартии-77", одним из троих инициаторов которой был Вацлав Гавел. Зикмунд сожа-лел о том, что у него не было возможности сделать то же самое. Зато яростно вступился за своего друга, когда о нем вышла гну-сная клеветническая статья.
       На службу их не принимали. Пришлось "проесть" дорогую кино- и фотоаппаратуру, потом часть личных библиотек. Ганзел-ка тринадцать лет вообще нигде не работал и ничего не получал. Подрабатывал переводами детективов с английского, был истоп-ником, наконец ему "доверили" работу в саду: пилил старые де-ревья. Зикмунду, уже достигшему пенсионного возраста, семь лет не давали пенсии...
       В 1989-ом режим наконец рухнул. "С ним случилось то, - го-ворил Ганзелка, - что обычно случается с большинством режи-мов в заключительной фазе: они становятся смешными. Пока на-род его ненавидит, кажется, что в режиме есть сила, но когда не-навидеть уже нечего, и он вызывает лишь хохот, то ему конец. Достаточно любого толчка, и он упадет, как перезрелая груша. Объективно он уже не служит обществу".
      
       Рассказ об "Особом отчете" и его авторах можно было бы на этом и закончить, если бы не появилась одна радостная новость: оба героя живут и здравствуют! Естественно, захотелось узнать, как они оценивают свой прошлый опыт, что думают о России сегодняшней?
       С Мирославом Зикмундом, к сожалению, встретиться не уда-лось. И расстояние до него не близкое, особенно по чешским мас-штабам, и занят по горло. Восьмидесятилетний юбилей. Встречи, поздравления, телефонные звонки, письма - по 50-60 ежедневно. Хочется ответить, если не всем, то хотя бы близким друзьям... Рукописи, статьи, книги. К пятидесятилетию первого путешест-вия журналист Яромир Сломек задал каждому участнику экспе-диции по 50 вопросов. Сто ответов Ганзелки и Зикмунда состави-ли интереснейшую книгу "Жизнь грез и действительности" (пе-чальная ирония: вспомним название первой ленты об Африке!)
       А еще музей. Постоянная экспозиция "С Ганзелкой и Зикмун-дом по пяти континентам" торжественно открылась в Злине, в трех залах местного замка, 30 ноября 1996 года. Этому событию предшествовала многолетняя кропотливая работа с архивом, ко-торый путешественники передали Злинскому музею. Архив уни-кален. Множество редких документов, рукописи книг, коррес-понденция, только негативов и позитивов - более 120 тысяч!
       Зато Иржи Ганзелка через день назначил встречу, откликнув-шись по телефону на отличном русском языке. Живет уединен-но, в деревне, в старом доме, купленном по дешевке еще в те времена, когда надо было как-то выживать. Конечно, возраст уже солидный. Со здоровьем не все в порядке. Но по-прежнему в работе, в курсе новостей, и российских в том числе. Интересно было бы пану Ганзелке снова побывать в России?
       - Я от России устал... Мы ведь тогда в нее верили. Верили в "Пражскую весну". Были наивными. Думали, что можно убе-дить хотя бы несколько человек из советского руководства в не-обходимости осуществлять на практике то, что было в теории. Мы многого не знали. А когда СССР ввел войска, это вызвало общую ненависть к нему. Теперь мы понимаем: коммунизм ре-формировать нельзя. Он не пригоден для человеческого общес-тва. Отрицательный опыт его построения в СССР - опыт окон-чательный. Это болезнь...
       - Болезнь русского народа?
       - У русского народа есть черты, обусловленные тем, что он ве-ками терпел страшные мучения. Им всегда кто-то владел, его ни-когда не спрашивали, что он хочет, чего не хочет, что ему нрави-тся, чего не нравится. На одной стороне стояла авторитарная ли-чность, на другой - масса. Это унизительное положение, когда можешь быть сто раз прав, но только начальник решает, прав ты или нет. В России всегда существовали структуры авторитарной власти, светской и духовной. Эти структуры сидели на шее наро-да и диктовали ему свою волю.
       - Но и в России должен быть какой-то прогресс, какая-то ло-гика развития?
       - Я понял одну вещь: когда речь идет о России, всю логику, справедливую для остального мира, надо забыть. Мне казалось много раз, когда я встречался с русскими, что в их психологии, мышлении, менталитете много такого, что больше свойственно азиатским народам. Европеец не может поступать так, как посту-пали многие советские партийные функционеры. Большие дру-зья вдруг превращались в самых заядлых врагов... Для русского все непросто. У него усложненное мышление. Он может забра-ться в такие дебри, из которых не знает, как выбраться...
       - Вы можете себе представить завтрашнюю Россию?
       - Мне не хватает мудрости и знаний ответить на ваш вопрос. Развитие любого народа требует длительного времени, надо пре-одолевать огромную инерцию. В России образовались такие за-валы полуправды, лжи, лицемерия, жестокости, беспощадности, насилия, пустых иллюзий, сквозь которые нет возможности доко-паться до сущности. Я не знаю, что есть сущность русского на-рода. До сущности других народов, мне кажется, я добирался, а тут не могу... И какой выход найдет русский народ, я не знаю...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       МОЗАИКА ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ЙИНДРЖИХА ВЫДРЫ
      
       Пан Выдра запаздывал. Впрочем, он предупреждал, что перед нами у него еще встреча. Мы не теряли времени, снова осмотре-ли его выставку - двадцать пять мозаичных картин, расположен-ных полукругом вдоль галерей, слева и справа примыкающих к удивительной красоты ротонде конца 16 века. Это внутренняя территория старинного замка в Йиндржихувом Градце, на юге Чехии. Когда-то здесь был сад, ограниченный крепостной стеной, за которой внизу, между живописными берегами, течет речка Нежарка.
       На выставку мы наткнулись случайно. Это было наше второе посещение города. Первое оказалось не совсем удачным: холод-ный осенний ветер, время от времени сопровождавшийся таким же холодным осенним дождем, часто загонял нас то в кафе, то в какую-нибудь лавочку, хотя оценить многочисленные красоты этого древнего городка, основанного еще в 13 веке, погода не по-мешала. Его называют "маленькой Прагой". Интересно, что в середине 17 века Йиндржихув Градец по населению действитель-но был в Чехии на втором месте после Праги. Сегодня здесь жи-вет только 25 тысяч. Но это не мешает ему оставаться архитек-турной жемчужиной, городом заповедным.
       ...В этот раз - стояло лето, по городу разносился запах цвету-щей акации. Мы прошли замком, чтобы снова взглянуть на рото-нду, запомнившуюся с прошлого раза, и - попали на выставку.
       Беглый осмотр ее показал, что мы встретились с художником уникальным. Живописное богатство его картин, мастерство ис-полнения, глубокие философские идеи, питавшие каждую его ра-боту - все возбуждало интерес... Вдохновляли художника Леона-рдо да Винчи, Эдгар По, Бернард Шоу, Франц Кафка, ирландский поэт и драматург, нобелевский лауреат по литературе Уильям Йитс, замечательный чешский художник Петр Брандл, славный император Рудольф II. Каждая работа дополнялась текстом. Он направлял и углублял мысль зрителя. Трагическое беспокойство ощущалось в картинах, посвященных состоянию природы и ми-ра, в котором мы живем.
       Вниманию посетителей предлагались буклеты, посвященные художнику, репродукции его картин, пригласительный билет на прошедший вернисаж и ежесубботние встречи с ним. "Довери-тельная информация", содержавшая краткий биографический очерк художника, раскрывала некоторые творческие секреты ма-стера. За мозаикой картин ощущалась богатая мозаика человече-ской жизни.
       ...Навстречу, широко улыбаясь, шел пан Выдра, шел по-юно-шески легко и быстро, хотя ему уже далеко за шестьдесят. По-жал нам руки так, будто всю жизнь были знакомы.
       "Персональная выставка в Чехии состоялась впервые в Галерее Петра Брандла, в Праге, когда художнику уже было шестьдесят шесть лет. За ней последовали новые выставки, заказы из разных стран, телевизионные про-граммы, переданные ВВС и ОRF(Австрия), статьи в газетах и журналах"

    "Доверительная информация"

       - Признание на родине пришло к Вам лишь в последние годы?
       - Прежний режим не позволял мне выставляться... Мои кар-тины насыщены символикой, в них много абстракции. Вон там, ближе к ротонде, картина "Третий глаз". Этому символу более пяти тысяч лет. Он пришел из Египта, но его знали и в Вавило-не, и в Индии. В Центральной Америке он был известен древним майя. Такой символ принадлежит правителю или жрецу, или ка-кой-то секте людей, посвященных в таинство, о котором оста-льной народ не должен был знать. "Третий глаз" символизиро-вал внутреннее зрение, т.е. способность предвидеть будущее и утверждать власть. Во все времена этими знаниями никто из посторонних не должен был пользоваться, поскольку все, что становилось широким достоянием, могло быть употреблено во зло...Правящие слои всегда находят для себя какой-то символ, будь то корона, звезда... Звезда заимствована из древних куль-тур: мы встречаем ее на протяжении всей истории. Шестико-нечная звезда - семитская, пятиконечная белая - американская, пятиконечная красная - советская... Древнейший символ - круг, первая геометрическая фигура, которую человек перед собою ви-дел - Солнце, Луну. Огонь тоже выжигает круг. Огонь, таким образом, становится знаком Солнца. Круг был символом жизни, а Солнце - первым божеством у всех народов. У круга нет ни начала, ни конца. Это символ вечности... Или крест, например. Знак, который намного старше христианства. Родился из пред-ставлений древнего человека о жизни и смерти: стоящее дерево - живое, лежащее - мертвое. И человек. Стоит - жив, лежит - умер... Голубой крест на моей картине - "крест жизни". ЮНЕСКО приняло его как символ охраны человека и окружаю-щей среды. На картине, на голубом "кресте жизни" символичес-ки изображены те животные, растения, насекомые, которые сегодня нуждаются в охране.
       "Лишь ты, дитя человеческое, рука об руку с любовью идущее к водам и ко всему сущему из мира, полного слез, сумеешь понять"
       Уильям Йитс, текст под картиной "Верные хранители тайны"
       - Охране природы посвящена половина выставки...
       - Человек слишком много уничтожил...При этом он уничто-жает самого себя!...Когда-то Чехия была областью непроходи-мых болот. В эпоху Карела IV были проведены гигантские рабо-ты по созданию тысяч прудов, плотин, каналов: земля была пре-вращена в урожайные поля, луга и сады. Вы не представляете, какое количество живности водилось в наших прудах и реках! Раков например. Еще несколько десятков лет назад в Южной Чехии было множество раков. Но они в грязной воде жить не будут, как и форель... Сегодня раков почти не осталось... У ме-ня есть мозаика - цветок из ботанического атласа Леонардо да Винчи. Леонардо, между прочим, рисовал очень реалистически. Он и название этого цветка привел. Но сегодняшние ботаники не знают этого растения. Нет его... Вымерло. По каким-либо естественным причинам?... Или по вине человека?...
       "Содержание большинства картин Выдры гораздо глубже, чем может по-казаться на первый взгляд. В его мозаики органично входят различные сим-волы и аллегорические образы, зародившиеся в истории человечества в ре-зультате его стремления понять и передать то, что невозможно выразить сло-вами, поскольку оно живет в далеких глубинах подсознания"

    "Доверительная информация"

       - Когда же произошло Ваше "отлучение" от живописи здесь, на родине?
       - Меня отлучали не один раз. Началось это еще по окончании гимназии в Чешских Будеевицах. На "живопись" меня не приня-ли, не те, мол, анкетные данные... Два года я слушал историю искусств, историю народов, этнографию на философском фа-культете Карлова Университета в Праге. Потом, благодаря хлопотам дочери скульптора Франтишека Билки и решительно-сти директора, меня все же приняли на четвертый курс поли-графического техникума. По его окончании я получил право пос-тупить в Высшую художественно-промышленную школу в Пра-ге. Изучал керамику и другие дисциплины. Увлекался скульптурой. Подготовил для своей выставки двадцать работ, посвященных защите природы. Но комиссии не понравились ни мои анкетные данные, ни художественная направленность моего творчества, которое было расценено как "ненужное социализму".
       - У Вас действительно такое "страшное" происхождение?
       - Мои родители из дворян, бабушка - из венгерских. Предки деда жили в Баварии, а сам он был пражский чех. В Австро-Вен-герской империи был фельдмаршалом. Прошел всю первую миро-вую войну... В детстве я над ним подтрунивал: войну, мол, прои-грал... Отец работал в банке. Когда в Чехию пришли гитлеров-цы, отца бросили в концлагерь. Гитлер хотел ликвидировать чешскую культуру, расправившись с нашей интеллигенцией, а часть народа онемечить. Мы с братом были блондины, и пото-му было решено вписать нас в арийскую расу. Нашу семью раз-делили. Детей разлучили с матерью. Ее отправили работать в деревню, а меня и брата заставили ходить в немецкую школу... Нас ожидал лагерь Гитлерюгенда, затем фронт. Нас было во-семь человек - чешских детей, переведенных в немецкую гимна-зию. В классе мы сидели в последнем ряду... Шел 45-ый год. Чтобы осуществились фашистские планы, касавшиеся нас, мы обязаны были за год выучить немецкий... Спас всех авианалет: бомба угодила в школу, никто не знал, живы мы или нет... Мы скрывались в деревне у одного крестьянина. К счастью, отец пе-режил концлагерь, и мать осталась жива...
       "Йиндржих Выдра стал независимым художником. Зарабатывал прикла-дной графикой, иллюстрировал книги для детей. В середине шестидесятых, по чистой случайности, благодаря посредничеству Аrt centrum получил пер-вые заказы за границей и целых четырнадцать лет работал в Европе"

    "Доверительная информация"

       - Как человека с такой анкетой выпустили за границу? И что это за Art centrum ?
       - Эта организация вывозила искусство на Запад. Художники могли туда выезжать. Они имели право провозить предметы внутреннего убранства, садовые скульптуры, фонтаны, фонари, камины... Я работал с этой организацией до конца семидесятых. Она была, конечно, под Госбезопасностью. Нас долго проверяли, требовали кучу бумаг. Но мы им были выгодны. Они "тянули" из нас деньги: мы платили огромный процент с каждой продан-ной работы. А тех, кто не мог платить, не выпускали... Больше всего работ у меня в Греции, потом в Голландии, Швейцарии, Ав-стрии, Швеции, Англии. Есть работы, выполненные непосредст-венно там, я их здесь просто не смог бы сделать по идеологичес-ким соображениям. Среди моих заказчиков встречались весьма знаменитые люди, писатели, певцы, даже внучка Черчилля. Я продал более ста двадцати работ... Был куратором частных коллекций. Организовал музей восточных культур для одного очень богатого коммерсанта.
       - Помимо материального благополучия, что Вам дала Европа?
       - Очень много... Я всегда и везде учился. Посещал европейские музеи, частные собрания, галереи. Больше всего меня привлекали древние культуры Средиземноморья.. А поскольку мне всегда хо-телось заниматься мозаикой - с классической мозаикой я позна-комился еще в школе - мне представилась возможность увидеть ее древние образцы: египетские, ассирийские, вавилонские, визан-тийские, а также раннехристианские V-VI веков - прежде всего в Италии. В Равенне, например, больше трех десятков церквей буквально выложены мозаикой от пола до самого верха. Это крупнейшее сосредоточение мозаик в мире. Раннехристианское искусство, представленное там, интересно еще тем, что многие святые обрели в то время именно тот образ, который потом больше не менялся, сделавшись каноническим... Было предписано, какое у кого должно быть лицо, какая борода, какие волосы, будь то Христос или св. Павел, или св. Петр. Это произошло в эпоху императора Юстиниана. Над иконами тогда трудилось множе-ство замечательных художников со всего Средиземноморья - из Греции, из Рима, из Египта и других областей Африки. Каждый из них прекрасно знал мифологию своего народа и пользовался привычными ему выразительными средствами. Епископы пред-писывали этим мастерам, как и кого следует изобразить, но ор-наменты и символы художники брали свои. И знаток древних культур может точно определить, откуда каждый художник родом. Если мастер изображает, например, св. Петра, а в орна-менте использует меандр - понятно, что он из Греции...Что еще замечательно, в тех религиях, нехристианских, царил культ нагого тела, культ соединения мужчины и женщины, в котором отсутствовало чувство стыда. В христианстве, как известно, отношения между мужчиной и женщиной освящаются браком и держатся под покровом тайны. В Равенне же, когда греческому мастеру было поручено изобразить Христа в Иордане, художник так и представил его - обнаженным... Это единственное изо-бражение нагого Христа, стоящего в реке в окружении своих по-читателей... Лишь в эпоху барокко, когда церкви и общества ко-снулся упадок - они погрязли в золоте, в обжорстве, в распутст-ве, - мастера вернулись к изображению обнаженных фигур. Но сюжеты брали, конечно, не христианские, а мифологические... Потребовались века, чтобы вернуться к изображению нагого че-ловеческого тела в живописи.
       - Вас не тянуло остаться за границей?
       - Нет. Мне никогда не приходила мысль об эмиграции. Я хо-рошо познакомился с тем, как за границей обстоят дела с моей профессией, с искусством. Если бы я захотел там работать, то должен был бы стать предпринимателем, обзавестись офисом, телефоном, брать заказы, заключать договоры, а это - не для меня... Моя мысль должна быть свободной. Я не вынес бы, если бы кто-то потребовал от меня положить на мозаике осколок иного цвета, нежели тот, который подсказан мне настроением и чувством.
       - Так...Ваше сердце в Чехии?
       - Оно путешествует... Я счастлив, что уже в молодости по-пал во Францию, в Англию. Я путешествовал по Южной Англии и по Ирландии - от раскопок к раскопкам... Эти камни вросли в мое сердце, как и вся кельтская культура, с ними связанная... Кельты пришли туда за шестьсот лет до христианства... Ко-лыбель кельтов в Латении. Это в области теперешней швей-царско-французской границы. Кельты были кочевым народом, по мере того как места их обитания истощались, они искали новые земли. Прошли по всей Европе. Жили и здесь, в чешской котловине. Гораздо раньше славян. При раскопках могильников тут нашли много монет, как римских, так и кельтских еще вре-мен Римской империи, бронзовое и золотое литье, оружие, кера-мику, украшенные орнаментами. Эти могильники долгое время считались славянскими. Даже крупнейшие чешские художники, такие как Алеш, Манес, Муха, искренне ошибались, украшая оде-жды славянских воинов и рукояти их мечей кельтскими орнамен-тами, которые они принимали за славянские. В действительнос-ти, славянская ветвь здесь была гораздо слабее кельтской. Куль-тура славян находилась на более низком уровне, и предметы, найденные в могильниках, не были ими произведены, они их поку-пали. Так что чешская культура многим обязана культурам ра-зных народов, живших здесь. Со средних же веков она была час-тью европейской.
       Мы переживаем сегодня большой бум кельтской культуры. На Западе он начался гораздо раньше, а у нас - только после "бархатной" революции. Многие теперь впервые знакомятся с этим духовным богатством... Мы в школе понятия не имели о том, что здесь жили кельты, а теперь историки и исследовате-ли древних культур должны очень многое пересматривать и исправлять.
       ...Долгий и тяжелый путь, пройденный кельтами, завершился в Ирландии. Они шли через Европу по двум направлениям - вос-точному и западному. Я попробовал это символически отразить и на портрете Бернарда Шоу: писатель находится в центре, а по бокам вы видите два кельтских орнамента. У кельтского ор-намента свои традиции, в которых отразились и культуры тех народов, среди которых они жили...
       А портрет Бернарда Шоу я исполнил, когда меня пригласили на выставку в Ирландию, в знак любви не только к великому пи-сателю, но и к кельтской культуре.
       "Разумный человек приспосабливается к миру. Неразумный старается приспособить мир к себе".

    Бернард Шоу, текст под картиной "Гармония времени"

       - Вам близок Шоу?
       - Шоу - самая большая знаменитость в Ирландии. Но славу и любовь он нашел в Англии, его замечательные пьесы начали свою жизнь на лондонских сценах. У Шоу типичная судьба выходца из малых народов
       "В начале восьмидесятых Йиндржих Выдра подвергся двум операциям позвоночника и должен был оставить работу за границей. В Горном Ждяре он купил старую мельницу и начал претворять в жизнь свой мальчишеский сон - построить большое мельничное колесо".

    "Доверительная информация"

       - То, о чем писал Шоу: "Приспосабливаться к миру..."
       - А что было делать?! Выставляться мне было запрещено. И хотя, слава Богу, удалось постепенно восстановить здоровье, но такую тяжелую работу, как раньше, я уже не мог делать. Мои скульптуры были до двух тонн весом! Страшилища, сказочные существа, принцессы, черти, игровые аттракционы для детей...
       Я сначала растерялся... Болезнь, и возраст приближался к пе-нсионному. Представить себе, что я буду ходить на службу и выполнять рутинные обязанности, я не мог. Без труда я тоже не могу прожить ни минуты. Выручило состояние тогдашней экономики... В странах Восточного блока она резко шла на спад, и режим стал позволять то, что раньше и представить себе было невозможно. Например, строить малые электростанции. Я подумал: буду производить и продавать электроэнергию... Оставил Прагу. Нашел мельницу 15 века на речке Нежарке, той, что течет внизу, под стенами замка. Таких электростанций во-зникло потом много, а брошенных мельниц и теперь хватает. Но в Южной Чехии я был первым... Рассчитать турбину попро-сил специалистов, а изготовил ее сам - из керамики. Электро-станция еще при коммунистах прекрасно кормила и меня, и же-ну. Появились средства на полную реконструкцию мельницы... Но особенно я рад, что у меня своя электроэнергия для печи, в которой обжигаю керамику...
       - Собственную электростанцию Вы не видели, наверно, даже в мальчишеских снах! А какие мальчишеские сны еще сбылись?
       - Четырнадцати лет я поставил первую каменную арку, вы-рыл подвал, построил мост через речку. Желание что-то сде-лать руками жило во мне с раннего детства. У меня никогда не было покупных игрушек, я мастерил их сам. А если попадала ка-кая-то готовая, так я ее переделывал... Это у меня от мамы. Она умела изготовлять посуду, мебель, шить одежду, ремонти-ровать дом. Так ее воспитывал дедушка. Дед исповедовал прин-цип "будь самодостаточным". Ему приходилось воевать в тя-желых условиях: на Балканах, в Боснии, он привык жить рядом с солдатами и хорошо научился тому, что называется "пере-жить".
       - А когда Вы решили стать художником?
       - Когда сдавал экзамены за среднюю школу, я уже не сомнева-лся в том, что буду художником. Дедушка и мама были живопи-сцами-любителями. Дед великолепно рисовал зверей и птиц. До-ма у нас была масса картин, я все это подсознательно впиты-вал... Дедушка был также нумизматом, собирал пражские гро-ши, идентифицировал их, датировал, написал о них две книги. Его коллекция чудом уцелела во время войны, находится теперь в Национальном музее, в Праге. У меня сохранилось два оригинала таких монет, они очень декоративны, на них первые изображе-ния чешского льва и чешской короны. Я их очень люблю, поэтому изобразил на мозаике, которая тоже представлена на этой выс-тавке.
       - Кто еще повлиял на Ваше художественное развитие?
       - Когда я учился в высшей школе, историю искусств нам пре-подносили с материалистической точки зрения. Мне это не нра-вилось. Многое замалчивалось, в частности, современное абст-рактное искусство Запада. Профессор, читавший этот пред-мет, выбрал из нашей группы человек шесть, в которых был уве-рен, и мы ходили к нему домой на семинары, где он читал нам то, что было запрещено. Он рисковал. Все боялись госбезопаснос-ти. Если бы она пронюхала, нас бы всех пересажали...
       "Если бы я знал, что такое искусство, я никогда не скрывал бы этого..."
       Пабло Пикассо, текст под картиной "Дерево жизни. Весна и осень."
       - Подсказывал ли Вам что-нибудь опыт других мастеров?
       - Историю искусства я изучаю всю жизнь, благо у меня были возможности... Меня интересовало не столько то, как рисует Сезанн, Ван-Гог, Моне, Шагал, Клее, Пикассо, а то, каким обра-зом они к этому пришли. Я знаю, что Пикассо интересовался японскими гравюрами, изучал технику... Крупные мастера со-противлялись своим учителям, искусству своего времени, они уходили далеко назад, в историю. Как это произошло в начале двадцатого века, когда реализм уже становился мертвым. Абс-трактное искусство возвращало нас к эпохе, когда изображали нечто не ради того, чтобы написать картину, а потому что хо-тели передать свою мысль тем, кто не умел читать, или когда письменности вообще не существовало - к эпохе ранних культур.
       ...В Средиземном море, на острове Санторин, который был залит лавой и засыпан пеплом, есть фреска, где изображены два мальчика, соревнующихся в ловле рыбы. Их фигуры очень дина-мичны. Этой фреске тысячи лет, сегодня она выглядит прими-тивно, но вспомним Матисса! Это - модерн! Автор напрямую обращается к человеческим чувствам, у него нет "выучки", как, например, у ренессансного мастера, который изучал анатомию и знал каждый мускул... В этой фреске есть все, всякая дополни-тельная деталь была бы лишней... Когда появилась фотография, она воспроизвела все те подробности, которыми так увлекался академический художник.
       - Выходит, чтобы идти вперед, надо повернуть назад...
       - Я открыл для себя древние культуры, подошел к их истокам, к возникновению символов. В пещерных изображениях, которым много тысяч лет, человек рисовал абстрактно. Он уже тогда умел делать то, к чему искусство пришло в результате долгого развития.
       "Мозаика у Выдры представляет собой живопись из осколков керамики. Художник, в отличие от классических живописцев, не может использовать прозрачность акварели, нежность пастели, создать иллюзию пространства на полотне, он работает с материалом прочным, красочным, настраивающим мастера на медитацию"

    "Доверительная информация"

       - Как Вы "пишете"?
       - Мозаика - картина, состоящая из осколков материала. Я использую керамику, материал очень прочный и стойкий, кото-рый не боится природных стихий... Я покупаю глину из лучших месторождений. Из нее прессую пластинки размером в школь-ную тетрадь, толщиной два с половиной миллиметра. Покры-ваю их глазурью. Обжигаю по нескольку раз, добиваясь нужных цветов и оттенков. Стараюсь повторить то, что есть в при-роде, сотворившей рыбьи чешуйки или перламутровую раковину. Там тонкие цветные слои просвечивают, и в зависимости от уг-ла зрения и падающего света чешуйка рыбы или раковина меня-ют цвет. Мои мозаики тоже реагируют на свет. Утром, днем, вечером одна и та же картина выглядит по-разному, а когда стемнеет, она тоже светится: ей достаточно блеска звезд... На портрете Рудольфа II изображен ореол в виде крыльев бабо-чек - император покровительствовал искусствам и наукам - и по мере того, как вы подходите к портрету, видно, как эти кры-лья меняют цвет: желтый, розовый, синий...
       Уже приблизительно зная, видя, в какой цветовой гамме бу-дет решен сюжет, я приготовляю керамические пластинки с ра-зными оттенками основного тона. Потом ломаю их на множес-тво осколков, раскладываю на столе и останавливаюсь на каком-то, с которого начну картину. Вокруг первого осколка, как цве-товой доминанты, складывается вся мозаика. Я "рисую" свобо-дно. Не связываю себя рисунком. У меня много предваритель-ных эскизов. Но когда начинаю работать с материалом, цвето-вое решение часто отступает от первоначального.
       - Каких еще художественных эффектов можно достичь, "ри-суя" керамическими осколками?
       - Можно складывать осколки так, что образуются как бы силовые линии... Картина "Колокола" навеяна Эдгаром По. Ритм его стихотворения имитирует звон колоколов. Они опо-вещали о свадьбе, о пожаре, о наводнении, о похоронах: дин-дон, дин-дон... Люди спешили к церкви. Лошади бежали, раскачива-ясь в такт колоколам... Линии, образованные мозаикой, повто-ряют этот ритм: дин-дон, дин-дон...
       "1989 год в корне изменил жизнь Йиндржиха Выдры. Он снова мог по-святить себя свободному творчеству. Благодаря совершенно оригинальному пониманию искусства керамической мозаики он заслужил признание. Свет его фантастических мозаик вместе с неповторимым художественным почер-ком все больше привлекает к себе и художественные круги Чехии"

    "Доверительная информация"

       - Есть ли у Вас сегодня интересный заказ?
       - Мозаика для евангелического костела в Австрии. Строит костел община: современные образованные люди. Врачи, учите-ля, инженеры. Они поселились на окраине Линца в удобных кра-сивых особняках лет двадцать-тридцать тому назад... Они глу-боко верующие, свято относятся к природе, обеспокоены эколо-гическими проблемами... Кирпич они используют старый, от го-родских построек, которые идут на снос. Сами очищают его от цементного раствора... Проект современный. Нижняя часть церкви - кирпичная, не оштукатуренная, верхняя - из стекла. Внутри - амфитеатр. Евангелисты не связаны требованием украшать костел изображениями святых - они признают лишь Крест и Слово Библии. Моя задача - воплотить символы Воды и Света.
       - Вы - верующий человек?
       - Да. Но ни к какой церкви себя не причисляю. Верю в то, что мы - часть Космоса. Есть Что-то, что стоит над нами. Что созидает жизнь во всех ее проявлениях. Все культуры с самого начала Его признавали и почитали, независимо от условий жизни и развития. И все люди, каждый человек Его чувствует.
      
       ...Мозаика жизни и творчества художника была бы неполной, если бы в ней не был представлен его Дом...
       Мы приехали в субботу, солнечным утром. У ворот нас встре-тил художник, его жена, пани Мария, и две рыжие собаки. Все тут неправдоподобно красиво. Царит идеальный порядок. Дом стоит на зеленом пригорке. Буквально каждый предмет здесь сде-лан руками хозяина. В нескольких метрах от дома - Нежарка, вся в желтых кувшинках. (Здесь, оказывается, заповедник водяных лилий.) Тут же, на берегу, в маленьком живописном домике рабо-тает электростанция. С деревянного мельничного колеса, сверкая на солнце, падают водяные капли...
       Дом уютный, удобный. Все до мелочей продумано. Все раду-ет глаз. Прихожая. Лестница, превращенная в маленький музей. Библиотека. Кухня. Спальня. Комната для гостей. Кабинет. Мас-терская: печь для обжига, рабочие столы, стеллажи, инструмен-ты, материалы, глиняные заготовки для будущей керамики...
      
       "В каталоге, приуроченном к выставке художника в Пражской галерее Петра Брандла, доктор искусств, профессор Франтишек Дворжак писал: "Я убежден, и это доказывает искусство Йиндржиха Выдры, что наша эпоха столь же велика, как и любая другая эпоха в прошлом".

    "Доверительная информация"

      
      
      

    ТЕАТР ЮМОРА И МИСТИФИКАЦИИ

      
       Очередь у этого пражского дома на Жижкове занимают, начи-ная с четырех часов утра. Здание, одно из тех, которые представ-ляют архитектуру конца 19-го - начала 20-го века, радующую глаз солидностью и разнообразием творческой фантазии, вроде бы на театр и не похоже. Однако же...
       Ждать приходится порядочно - до десяти. Если вы не припоз-днились, получите номер. Касса откроется в два... И вот билеты у вас в руках! Продаются раз в месяц. Попытки "обилетиться" в другие дни или "стрельнуть" лишний перед началом спектакля, как уверяют искушенные театралы, кончаются ничем. Аншлаг! Аншлаг продолжительностью в тридцать пять лет. Ровно столько существует театр - Жижковский театр Яры Цимрмана.
       Кто такой этот Яра Цимрман? Кем был? Режиссером? Драма-тургом? Актером? Да. Но не только. Он был всем. Он был ге-нием.
       Но его никогда не было.
      
       Мы сидим в небольшом трактирчике, или "господе", в двух шагах от Староместской площади. "Млынице", название "госпо-ды", в переводе означает "мукомольня". Вполне вероятно, что в этой средневековой постройке когда-то и муку мололи. Но сего-дня тут уют и экзотика. Стены и потолки украшены старыми, до-стойными музеев, предметами, составляющими то, что мы назы-ваем "материальной культурой эпохи".
       Я не сразу обратил внимание на столик, за который мы сели: две ножные швейные машины "Зингер" вековой давности, прис-тавленные друг к другу боками. Оказалось, что место встречи то-же выбрано не случайно... А передо мною - "отцы-основатели" театра, Зденек Сверак и Ладислав Смоляк.
       Сверак: Расскажу по порядку. Мы с Ладей познакомились в педагогическом институте в Праге, будучи студентами. Играли в самодеятельном театре, Ладя режиссировал. Играл и наш од-нокашник Милан Чепелка, он и сегодня работает с нами. Потом мы разъехались по разным местам Чехии, но нас тянуло обрат-но, в столицу. В конце концов профессии свои мы оставили. Ла-дя устроился в издательство "Млада фронта", а мы с Чепелкой - в армейскую редакцию чехословацкого радио. Позднее познако-мились с Иржи Шебанеком. Нам хотелось отвлечься от основ-ной работы на что-нибудь веселое, и мы стали делать передачу "Винарна У павоука" (Кабачок "У паука"). С самого начала это была мистификация. Мы рассказывали, будто в Праге есть та-кая "винарна", и будто мы ведем из нее прямую передачу. Кто-то принял все за чистую монету, другие поняли, что это розы-грыш. Они потом стали первыми зрителями нашего театра. Тогда же, в "Винарне У павоука", впервые прозвучало имя Яры Цимрмана...
       "Яра Цимрман родился в день, когда был открыт. Пока о нем никто не знал, он не существовал... Акт именования имеет, по-видимому, магическую силу. Эйнштейн не был бы Эйнштейном, если бы у него было другое имя".

    (З. Сверак, Л. Смоляк. Из книги "Театр Яры Цимрмана")

       Сверак: Имя "Яра" нам нравилось. Когда Ярослав называет себя "Яра", он как бы причисляет себя к людям искусства, к ду-ховной элите...
       Смоляк: А Цимрман - переделанная на чешский манер немец-кая фамилия Zimmermann ( букв. "плотник"). Сочетание чешс-кого "Яра" с "очешенной" немецкой фамилией казалось нам сим-патичным... Великий человек и патриот, повзрослев, без сомне-ния захочет носить чешскую фамилию...
       В первых передачах - была середина шестидесятых - Цимрман появляется еще как современник, водитель парового катка, де-монстрирующий в палатке свои наивные скульптуры. Однако на-чальный образ не удерживается. Авторы понимают: такого Ци-мрмана "раскрутить" трудно. Надо найти нечто, раскрепощаю-щее фантазию, дающее ей простор.
       Новая мистификация разыгрывается на Рождество 1966 года, когда радиослушателям сообщают о том, что "в населенном пун-кте Липтаков найден сундук с архивом, по всей видимости, умер-шего чеха, чьи творения не имеют себе равных в мире". Творче-ская фантазия получает свежий импульс: возникает "Общество по изучению наследия и личности Яры Цимрмана", под эгидой которого "цимрмановеды" развивают бурную деятельность.
       Смоляк: Эпоху, в которой жил Цимрман, мы выбрали доволь-но случайно. Я наткнулся на чешские журналы конца 19-го века, мы их листали, и Австро-Венгрия тех лет показалась очень под-ходящей для нашего героя. Начиналась современная история, рождалось новое искусство. Мы как бы отправились к его исто-кам. И оказалось, что взгляды той эпохи резонируют с нашими, рождают отклик...
       Сверак: Эта эпоха, в сущности, колыбель современной цивили-зации. Наш герой, Цимрман, - наивный добряк. Все, что он де-лал, было искренним и во имя человечества... Люди встречали двадцатый век с надеждой, как век гуманизма. Поэтому наш Цимрман должен был в 1914 году исчезнуть. С началом первой мировой его время кончилось...
       "...Так что и в этом году исполняется сто лет со дня рождения Яры Цимр-мана. Благодаря ведущему метрическую книгу IV венского прихода Францу Гушку, который большинство записей производил спьяну, нельзя, однако, и сегодня сказать с уверенностью, родился ли сынок у супругов Марлен и Лео-польда Циммерманн морозной февральской ночью 1857, 1864, 1867 или 1887 года. Нетвердость руки писавшего позволяет предположить и 1888 год. Вы-ходит, что и в будущем году исполнится сто лет со дня рождения Яры Цимр-мана.
       (Из лекции "проф." Л. Смоляка и "д-ра" З. Сверака к двадцатилетию театра)
       Авторы "Винарны У павоука" пишут сценки с репортером, ко-торый задает вопросы "цимрмановедам" о жизни и деятельности "чешского гиганта". Речи, сообщения, лекции, рефераты, семи-нары, полемики, беседы, статьи пародируют науку, высмеивают профессиональные амбиции. Демонстрируются первые стихи и драматические опусы, якобы написанные Цимрманом. Его все-сторонняя "деятельность" простирается на весь мир. Но пока это скорее эскизы к будущему театру.
       Сверак: Мысль основать театр пришла Шебанеку. Благодаря радио мы даже могли наше новое дело пропагандировать...
       Собрание учредителей, на которое пришли Шебанек, Смоляк, Сверак и Чепелка, состоялось 29 октября 1966 года. Вместе с другими энтузиастами - музыкантом Карлом Велебным, инжене-ром Артушем Лефлером, скульптором Яном Тртилеком и режис-сером Геленой Филипповой - подготовили первое выступление перед зрителями в пражской Малостранской беседе. Театр при-няли в Союз государственных театральных студий, и 4 октября 1967 года начались регулярные выступления.
       Свои главные особенности труппа с тех пор сохранила: в ней только мужчины, и никто из них не получил актерского образова-ния. "Коллективный самоучка", по определению Смоляка и Све-рака. Художник, дирижер, музейный работник, кинорежиссер, киносценарист, рабочий...
       Сверак: Продумать до деталей, как оно все будет выглядеть, было, конечно, трудно. Решили написать две одноактные пьесы. Я сочинил "Акт", который играем и сегодня. А Шебанек взялся написать вторую пьеску, но не успевал. Чтобы как-то выйти из трудного положения, в котором мы оказались, решили первое отделение отдать лекциям о нашем "авторе". Так возникла фо-рма семинара, которая сохранилась по сей день. Это была выну-жденная, но счастливая находка. Как начинающие, мы в первом отделении были лучше. Вы ничего не можете испортить, когда открываете папку с текстом и читаете лекцию...
       Смоляк: На этих семинарах мы никогда никакие типажи не играли. Каждый говорил сам от себя. Говорил так, как будто ему поручили выступить на заданную тему. Работал, как уме-ет, с чистой совестью. Это было ново - читать юмористичес-кий текст, не входя в роль, читать, не напирая на юмор...
       Сверак: Второе отделение еще долго причиняло нам головную боль. Мы были неумелыми, выглядели дилетантами. Тем важнее была первая половина спектакля. Зритель к нам привыкал, при-нимал нас, прощал огрехи: ведь мы только "ученые", просто пе-реоделись и "делаем" комедию...
       Смоляк: Когда любитель пытается подражать великим ак-терам, он выглядит смешным. Мы избегали театральности, старались играть естественнее, а в драматических ситуациях, когда герой негодовал, страдал, плакал, мы вместо того, чтобы входить в его состояние, только пародировали страсти. Так что выбор литературной основы определил и характер теат-ральной школы.
       Сверак: Мы играли только два раза в неделю, не как теперь. Но аншлаги были у нас с первых представлений...
       Не все шло гладко. Творческий коллектив не удержался в пер-воначальном составе. Карла Велебного надолго вывела из строя автомобильная авария. Иржи Шебанек дописал свою пьесу "Свинья на убой" (премьера в 1968-ом), но год спустя ушел из театра по творческим и личным причинам.
       Смоляк: Увлечение Цимрманом у Шебанека вскоре после осно-вания театра прошло. Он посчитал, что тема уже исчерпана...
       Сверак: Несколько лет спустя он к нему вернулся. Понятно, он имел на это право, как и мы. Хотя нам, откровенно говоря, это мешало. Зритель думал, что идет в наш театр, а попадал совсем на другого Цимрмана.
       Речь идет о "Салоне Цимрмана", одно время существовавшем коллективе, организованном в 1980 году Шебанеком вместе с Ве-лебным. Программы выступлений ("Цимрман в Новом Свете", "Цимрман - джазмен" и др.) были менее театральны, лекции че-редовались с джазовой музыкой, что было скорее в духе "Винар-ны У павоука". Театральное направление, избранное Смоляком и Свераком, оказалось плодотворнее. Драматургическим дуэтом они впервые выступили в 69-ом с опереттой "Трактир "На лу-жайке". Предыдущую пьесу "Расследование пропажи классного журнала" (премьера состоялась осенью 67-го) Смоляк еще писал в одиночку.
       Все пьесы, естественно, преподносились публике как цимрма-новские. "Чешский гений" оказался и в драматическом искусст-ве весьма плодовитым. Все тридцать с лишним лет из его сунду-ка, обнаруженного в Липтакове, извлекаются и обретают сцени-ческую жизнь все новые и новые "шедевры": "Убийство в купе-салоне" (1970), "Немой Бобеш" (1971), "Цимрман в мире музы-ки" (1973), "Высокий, Широкий и Близорукий" (1974), "Посыль-ный из Липтакова" (1977), "Ливень" (1982), "Покорение Север-ного полюса" (1985), "Бланик" (1990), "Ангажемент" (1994), "Слива" (1997).
       Сверак: На семинарах мы занимались личностью Цимрмана. В процессе работы его биография, характер, деятельность на-полнялись новыми фактами, чертами, особенностями. Это не-удачливый изобретатель, художник, музыкант, писатель, кото-рого современники не поняли, а оценило только наше время...
       "Обозревая сегодня гигантское наследие, которое этот титан духа играю-чи создавал, зададимся вопросом: чем объяснить его гениальность? Мы ви-дим одну из основных причин его безграничной творческой фантазии в том, что Яра Цимрман избежал переходного возраста, который, как известно, уво-дит мыслительную энергию в нежелательное русло. Родители Цимрмана до пятнадцати лет скрывали от сына, что он мальчик, ради того, чтобы тот до-нашивал одежду своей старшей сестры Луизы. Когда же подружки в женс-кой школе, ехидно посмеиваясь, открыли ему, что он - никакая не девочка, переходный возраст был уже позади, поскольку девочки, как мы знаем, соз-ревают раньше".

    (Из лекции "Наш Яра Цимрман")

       Темы докладов и сообщений, предметы научных споров неис-тощимы: "Дождется ли Прага памятника Цимрману?", "Почему Цимрман не стал виртуозом?", "Отношение Цимрмана к живот-ным", "Революция в немом кино", "Философия экстернизма", "Поэт и детектив", "Путь Цимрмана к чешской сказке"... Ничего удивительного! Ведь следы "гения" обнаруживаются на всех ма-териках: "Американскому правительству предлагает проект Па-намского канала вместе с либретто супероперы "Панама". Рефо-рмирует школьную систему в Галиции. Изучает жизнь полярных самоедов и, спасаясь от голодающего племени чавков, пробегает всего в семи метрах от Северного полюса. В Парагвае создает кукольный театр. В Вене - криминалистическую, музыкальную и балетную школу. Изобретает йогурт. Как странствующий дан-тист посещает все уголки Чехии. Ведет обширную корреспон-денцию с Бернардом Шоу, на которую строптивый ирландец, к сожалению, не отвечает..."
       На семинарах в качестве "неоспоримых доказательств" демон-стрируются трюки, публике предъявляют макеты, чертежи, ску-льптуры, рисунки, схемы, фотографии.
       Смоляк: В старых журналах я встречал удивительные фото-графии. Мы не только проецировали их на полотно, но и украша-ли ими программки наших спектаклей. Эти документы эпохи выглядели поэтичными и наивными. Мы даже сначала не очень понимали, почему они нам нравятся, наверное, интуитивно чув-ствовали...
       Фотографий - сотни. Из журналов, из семейных альбомов. Портреты и групповые снимки. Серьезные и шуточные. Фабрич-ные, школьные, служебные, спортивные, уличные. Профессио-нальные и любительские. Каждая из них обыгрывается, связана якобы с личностью "мастера": "Быстрое развитие автомобилизма побудило Цимрмана изобрести безопасный панцирь для пешехо-дов, надевавшийся поверх жилета. На снимке: поклонник Цимр-мана Флигер, добровольно позволивший переехать себя в Гамбу-рге. Повторный опыт перед комиссией не удался, поскольку оп-рометчивый шофер по ошибке переехал пешехода без панциря".
       Содержание пьес во второй части спектакля передать непрос-то. Известный критик Владимир Юст охарактеризовал интерпре-тационный и режиссерский стиль театра, как "полную смысла иг-ру бессмыслицами". Самостоятельного значения эти одноактные пьесы, по его мнению, не имеют, они наглядно иллюстрируют то, о чем говорилось на семинаре, сохраняя заданный им тон игри-вой дадаистической мистификации. Тривиальны сюжеты, триви-альны фигуры: опереточные графы, угольные магнаты, гениаль-ные инспекторы, замаскированные негодяи, взбалмошные про-фессора, усатые женщины. Каламбуры, неожиданные сочетания фраз, нелогичный синтаксис, изысканная игра синонимами соста-вляют черты юмора, который Владимир Юст определяет как поэ-тически ассоциативный.
       Смоляк: Мы три с лишним десятка лет не удержались бы на сцене, если бы морочили зрителю голову тем, что выдумали ка-кого-то героя и рассказывали всерьез о его жизни и делах. Я ду-маю, что в театре творится какая-то коллективная игра со своими правилами. Публика знает, что будет участницей розы-грыша, будет делать вид, что верит в существование Яры Ци-мрмана. А мы будем делать вид, что говорим о нем правду, иг-раем его пьесу. Совместная игра, конечно, должна увлекать пу-блику, как увлекает ее, скажем, футбол или хоккей. Поэтому, мы стремимся к тому, чтобы пьесы изобиловали неожиданными поворотами, захватывали необычным сюжетом. Зритель дол-жен попадать в атмосферу, которая ему нравится... В обычном театре каждую пьесу, предположим Тыла или Шекспира, или Чехова ставят и играют по-своему. А у нас в общем-то посто-янный стиль. Зрителю импонирует характер нашего юмора, ма-нера представления. Он идет к нам, как, может быть, в свою любимую "господу". Идет как завсегдатай, да еще своих друзей приводит, которые у нас никогда не бывали...
       Сверак: К нам ходят уже внуки наших первых зрителей. Сту-денты само собой, но и школьники наш театр любят!
       Секрет успеха, по мнению критики, кроется еще и в "чешскос-ти" театра, которая связана не столько с традициями чешского юмора, сколько с чешским менталитетом, с чертами народного характера, пародируемыми театром. Среди них: трогательное усердие дилетанта во всяком деле, даже никчемном; отвага само-учки, не чуждого псевдонауке; подтрунивание над собственными слабостями и культивирование провинциальных гениев, равно как и стремление их создавать.
       Смоляк: Гашек и его Швейк конкретно никак не отразились на нашей работе, хотя, несомненно, и Гашек, и Чапек у нас в крови. Они формировали наш вкус, определяли кругозор. Наибольшее влияние, опять же непрямое, оказал скорее Ян Верих и его "Осво-божденный театр". Еще Иржи Сухы с "Семафором"...
       Сверак: По поводу "чешскости"... Она проявляется сама со-бой. Оба мы чехи, и характер у нас, видимо, чешский. История влияет на менталитет народа, и география влияет. Когда не-большая страна, как Чехия, находится в прессе между двумя та-кими державами, как Германия и Россия, у нее бывают периоды, когда главное - выжить. Травмы народа - Белогорская, Мюнхен-ская, августовская 68-го - все они в нас... Но и малый народ, как и любой другой, тоже хочет внести свою лепту в мировую циви-лизацию.
       Знакомясь с театром Цимрмана, я был немало удивлен и тем, что ни один спектакль не сошел со сцены. Ставятся новые, но все прежние остаются! "Трактир "На лужайке" и "Расследование пропажи классного журнала" прошли по 800-900 раз, не так уж отстают от них и другие. Более тридцати спектаклей театр дает ежемесячно в Праге и на гастролях по всей Чехии. Нет, кажется, городка, которого он не посетил. Были встречи с заграницей...
       Смоляк: В Берлине мы играли нашу оперу "Успех чешского ин-женера в Индии", мы ехали в чужую языковую среду, поэтому выбрали такую вещь, где главная роль отведена музыке... Но мы не стремимся завоевывать заграницу, такого честолюбия у нас нет. Нам достаточно нашей публики, она многочисленна и хоро-шо нас принимает. А если вспомнить о Вене, куда мы тоже ез-дили, так там у нас был чешский зритель, наши земляки, и успех у нас был такой же, как дома.
       Сверак: Я бы еще дополнил. Наш театр очень близок литера-турному кабаре. Языковая игра, подтекст, окраска и значение слов - все это очень важно. Даже чех, долго живший вне роди-ны, не поймет нас на сто процентов. Что же говорить об ино-странцах?!
       В истории театра была, правда, и такая, весьма продолжитель-ная пора, когда его не понимали даже чехи, жившие на своей ро-дине. Это были те мрачные субъекты, именовавшиеся "товари-щами", которые пристально следили за всеми, кто смеялся без приказа сверху.
       Сверак: В нашем театре не было политической сатиры. Мы к ней не стремились. Хотя мы начинали в канун "Пражской вес-ны", вскоре мы дождались советских танков и "нормализации". Никакие прямые выпады против режима не допускались. Конеч-но, люди научились читать между строк. Кто-то, наверное, мог усмотреть в культе Цимрмана сатиру на коммунистических во-ждей, которые делали "гениальные открытия" в языкознании, в экономике, в сельском хозяйстве, в философии... Цензурный ап-парат не мог понять, почему публика веселится. Может быть, эта старая Австро-Венгрия - только "плащик", а на самом деле мы издеваемся над режимом?... Наказывали нас тем, что гоняли с места на место. Одно время казалось, все кончено: арестовали наш реквизит. Мы перешли на импровизированные представле-ния, выступали в студенческих общежитиях, лишь бы не пошла молва, что нас закрыли. В конце концов, нам удалось осесть в одном из театральных залов, но на каждый спектакль приходили комиссии, которые должны были решить, быть нам или не быть...
       Смоляк: Если бы мы занимались политической сатирой, 89-ый год наш театр не пережил бы... Но оказалось, что зритель нас любит, независимо от политической системы.
      
       Смоляк и Сверак продолжают активно работать. Пишут новый репертуар для своего театра, радио-, теле- и киносценарии, фель-етоны, песенные тексты. Выходят книги. Все спектакли записа-ны на видео, можно купить или взять напрокат. Несколько лет назад на экранах кинотеатров с огромным успехом прошел фильм "Коля", о русском мальчике, волею судеб оказавшемся в Чехии. Фильм удостоился Оскара. Исполнитель главной взрослой роли и автор сценария - Зденек Сверак. Он же инсценировал "Чонки-на". Смоляк основал новую студию, в которой ставит пьесы, свои и чужие. На телевизионном экране и Сверак, и Смоляк - частые гости в фильмах прежних лет.
      
       Мы покидаем столики, составленные из старых швейных ма-шинок, и Смоляк поясняет, почему они пригласили меня сюда: тут воссоздан осколочек того навсегда потерянного мира, в ко-тором жил выдуманный ими герой, "чешский гигант" Яра Цимрман.
      
      
       PS. Новое свидетельство популярности Яры Цимрмана в Че-хии - мемориальная доска, установленная осенью 2002 года на здании радио в Праге, где родилась передача "Винарна У паво-ука" и появился на свет ее, тогда еще безвестный, главный герой. Текст гласит: "В этом доме родился чешский гений, универса-лист, уроженец Вены Яра да Цимрман". И далее: "29.10.1966 года здесь состоялось собрание учредителей Театра Яры Цимрмана".
      
      
      

    ХОББИ ПО-ЧЕШСКИ

      
       Казалось, дома в эти дни никому в Чешских Будеевицах не си-дится. Все устремляются к Выставке. На улице, идущей от Ма-рианской площади, мимо бывших казарм, в которых по предани-ям служили Ярослав Гашек и "бравый солдат Швейк", к мосту через Влтаву, толпа сгущается. К ней добавляются приезжие. Громаднющая площадь на низком берегу реки не может вместить бесконечно прибывающие одно- и двухэтажные автобусы. Со-седствующие с Выставкой улицы, переулки, площадки преврати-лись в автостоянки. Народ едет со всей Южной Чехии. Целыми семьями. С детьми. Все это напоминает народный праздник. А впрочем, сегодняшняя выставка и есть праздник. Чехи обожают что-нибудь праздновать. И в течение года всяческих праздников у них бывает много.
       Еще до открытия Выставки площадь перед главным входом за-полняется публикой. Работают все кассы. Перед остальными входами - та же картина.
       Выставка "Хобби-98".
       Здесь уместно сказать, что выставки вообще пользуются у на-селения популярностью. С некоторыми перерывами они прово-дятся в течение всего года (лишь зимой наступает относительное затишье). Обычно такая провинциальная выставка длится четыре - пять дней, заканчиваясь в воскресенье... Систематически про-водятся и профессиональные, специальные - компьютерные, эле-ктротехнические, строительные и другие. Их, в основном, посе-щают профессионалы. Но есть такие, что интересны всем. Паль-му первенства среди них держит ежегодная выставка "Земля-ко-рмилица", которая проводится в последних числах августа - на-чале сентября. Ее посещают буквально все, включая школьников и их учителей. Занятия в этот день отменяются. В городских го-стиницах - ни одного свободного места. Владелец одной из них (далеко не самой дешевой) говорил нам, что все номера на выста-вочный период забронированы на пять лет вперед!...
       Выставка "Хобби-98" одновременно и ярмарка. И остальные - тоже... Все, что видишь, можешь купить. По контрасту на па-мять приходят выставки, десятки лет проводившиеся в СССР, ку-да народ шел, как в музей: смотрели и облизывались.
       Итак: "хобби". Как чехи понимают это слово? Неужто каж-дый из толпящихся перед входом на выставку одержим страстью что-то собирать, коллекционировать, систематизировать, склады-вать, хранить? Т.е. заниматься чем-то, практического смысла сплошь и рядом не имеющим.
       Выставка, которую мы посетили, такое понимание хобби начи-сто отвергает. Поэтому и народу на ней полно - каждый найдет для себя что-то интересное и лично ему по каким-то соображени-ям совершенно необходимое. Большинство товаров продается дешевле, чем в магазинах. Ведь фирмы-изготовители сами рекла-мируют и продают их, минуя посредников..
       Здесь много новинок, но нет дефицита...
       Одежда, обувь, текстиль, чемоданы, сумки, рюкзаки - на лю-бой, даже самый придирчивый вкус, спортивные товары... Кос-метика. Украшения. Безделушки. Посуда. Чешские: стекло, фар-фор, керамика... Ассортимент тем более широк, что на рынок поступает не только продукция крупных производителей, но и небольших ремесленных мастерских, которые тут же, прямо на наших глазах, демонстрируют свое искусство. Много декоратив-ной керамики: смешные фигурки, оригинальные поделки, часто с шуточными надписями, ну например: "Никто вам не даст столь-ко, сколько мы вам наобещаем".
       ...Тарелки, блюдца, чашки со стихотворными поздравлениями ко дню рождения любого члена семьи. Словом, тысяча и одна всячина.
       Богато представлена кухонная посуда. Последние достижения фирм в этой области впечатляют, но - увы! - и цены впечатляют не меньше. Поэтому на выставке, как и везде, не покладая рук, не закрывая рта, трудится реклама... Случайных людей здесь нет и быть не может: это вышколенные молодые специалисты. Язык подвешен - хоть на эстраде выступай! Ловкость рук необыкно-венная! Фокусники! Чародеи! Рассказывают, показывая... Пока-зывают, рассказывая... Яркие униформы... Это зрелище!
       ...Тут варится, жарится, печется, шинкуется, взбивается, сер-вируется. Толпящаяся вокруг чародеев публика с интересом наб-людает за происходящим. Ей предлагают отведать поджаренный на ее глазах кусок мяса, взбитые сливки и яйца, мороженое, кок-тейли... Если все это перепробовать, и впрямь можно оправдать стоимость не так уж дешевого входного билета.
       Кухня для чеха - святая святых. В кухне должна быть не толь-ко самая замечательная посуда. И выставка информирует. Выста-вка показывает. Выставка предлагает: плиты электрические, га-зовые, комбинированные, кухонные линии, мойки, кухонную ме-бель. Мебели разной, включая садовую - столики, скамейки, шезлонги, зонты от солнца, тоже очень-очень много.
       Самые обширные площади на выставке занимают строитель-ные фирмы. Они предлагают вам построить дом "под ключ". Выбирайте по вашему хотению: разноцветный и разномастный кирпич, красивые черепичные крыши, окна, двери, полы, утеп-ляющие и отделочные материалы. Нет мелочи, которая не была бы ими предусмотрена. Дом должен быть современным. Дом должен быть - обязательно! - удобным и красивым.
       Хотя строительство в последние годы и подорожало, частных особняков строится много. Стоит пройтись по городу и по бли-жайшим окрестностям, чтоб в этом убедиться. Проекты разно-образны - создаются профессиональными архитекторами, прек-расно умеющими организовать пространство в доме, сочетать различные формы и объемы, создать живописную линию крыш, разместить лоджии, балконы, эркеры, мансарды, варьировать от-делочными материалами, найти красочную гамму для дома, включая стены и крышу. Работы выполняются с удивительной аккуратностью, которую еще более подчеркивает благоустройс-тво прилегающего к дому участка. Часто дом еще не до конца достроен, а дорожки уже красиво и грамотно вымощены плиткой. Цветут недавно посаженные цветы, зеленеет аккуратно подстри-женная травка. Ни одного невыровненного бугорка, словно поч-ву предварительно разгладили.
       Дома здесь не строятся кое-как, из чего попало. Чешский дом никогда не несет на себе клейма безвкусицы, уродливой самодея-тельности. Дом для чеха - это серьезно. Это - гнездо, в котором из поколения в поколение живет семья. Чехи связаны со своими домами, как улитки. Только что на спине не носят... Чешский патриотизм начинается от домашнего очага.
       ...И землю они любят. В первую очередь ту, на которой стоит собственный особняк или крохотный садовый домик... Крохот-ный, но обязательно очень чистенький, очень уютный... Чех го-тов возиться на своей земле с утра до вечера, а в выходные дни и подавно. Поэтому на выставке пользуются спросом садовый ин-вентарь, машинки для стрижки газонов, поливочная техника, а у кого земли побольше (теперь ее купить можно), тот может обза-вестись более дорогой и производительной садово-огородной те-хникой, а то и минитрактором со сменными приспособлениями. Впрочем, и на небольшом участке возле городского дома владе-льцы умудряются использовать каждый квадратный сантиметр. Неухоженный, необработанный, заросший бурьяном клочок поч-вы за забором - исключение. Скорее всего тут живет очень боль-ной или очень старый человек.
       Не редкость на приусадебных участках - бассейны. На выста-вке они рекламируются, от маленьких до весьма обширных, с очистительными фильтрами и электрообогревом. В них можно создавать сильное течение воды, используемое для гидротерапии и для спортивной тренировки в плавании.
       Живой интерес публики вызывают котлы для отопления дома, камины, садовые грили, осветительные приборы, деревообраба-тывающие и металлообрабатывающие станки и инструмент для домашней мастерской. Вам все продемонстрируют, объяснят. Ответят на все ваши вопросы. Здешние "умелые руки" готовы до бесконечности совершенствовать, благоустраивать и украшать свой дом, копаться в своей машине. А собственных машин в Че-хии - три миллиона. Немало при десяти миллионах населения!
       Российские туристы, впервые оказавшиеся за границей, обра-тили, наверное, внимание на обилие цветов, которые яркими во-допадами выплескиваются из городских и сельских окон, свеши-ваются с балконов и лоджий, полыхают на городских скверах, выглядывают из-за всех оград, ползут по стенам домов, заполня-ют даже крохотные садики. Чешская бытовая культура - часть общеевропейской, и любовь к цветам здесь всеобщая. На выста-вке можно не только купить цветы в горшках - на любой вкус, со всех концов света, но и семена, удобрения, средства для борьбы с вредителями. Тут же можно получить квалифицированный совет специалиста.
       Не забыты любители домашних животных... Вы можете осчас-тливить своего пуделя или таксу мягкой комнатной конурой, ры-бок - новым аквариумом с экзотичными морскими утесами, по-пугайчиков - клетками со всеми удобствами. Предлагает вам свою помощь и консультирует фирма, специализирующаяся на разведении южноамериканских шиншилл...
      
       Что же это такое - "хобби по-чешски"?
       - Хобби?
       Мы беседуем с паном Йозефом Кратохвилом. Первая наша встреча с ним произошла два года назад. Мы искали частную го-стиничку (здесь она называется "пенсион") для одной семьи из России. А пан Кратохвил гостей тоже принимает. Улица, на ко-торой стоит его особняк, прилегает к живописному городскому парку в английском стиле. И почти все владельцы домов, как и пан Йозеф, оказывают гостиничные услуги, тем более, что турис-ты, особенно в летние месяцы, едут в Южную Чехию со всей Ев-ропы... Зимой мы несколько раз покупали у пана Йозефа яблоки из его сада. Очень сладкие и сочные. Несколько раз были с ним в театре: пан Йозеф - член "Клуба друзей театра" и приглашал нас с собой. Но такие вылазки он себе не позволяет в теплое вре-мя года. Некогда. Он, как и многие чехи, большой труженик. Всегда в работе.
       - Хобби? По-чешски это "коничек", - говорит пан Йозеф.
       Относительно того, что выставка, на наш взгляд, слишком рас-ширительно толкует слово "хобби" (мы привыкли подразумевать под этим "развлечение", "увлечение", а то и "чудачество"), хозя-ин дома замечает, что есть и в Чехии такие люди, которые в сво-бодное от работы время увлекаются коллекционированием ма-рок, монет, винных бутылок с красочными этикетками, играль-ных карт из разных стран мира. Популярно сегодня коллекцио-нирование отечественных и зарубежных открыток, предметов старины. А вот собирать керамику сегодня не модно, хотя в од-ной чешской семье мы видели на стене полочку с многочислен-ными ячейками, где стояли миниатюрные кувшинчики, чашечки, вазочки, блюдечки и тому подобные предметы, которые глава семьи с удовольствием демонстрировал.
       У пана Йозефа таких пристрастий нет. Но он считает себя ис-ключением из правил. Уже несколько раз в жизни его "конички" переходили в профессии и менялись местами.
       Отец его был директором музыкальной школы. Мальчишка рос в атмосфере музыки, пел в хоре, ездил с ним на концертные выступления. В юности увлекся охотой. Ходил на зайца, на бо-лотную дичь, в конце 60-х - начале 70-х промысловый зверь еще водился в Южной Чехии.
       В шестилетнюю музыкальную школу по классу скрипки и фо-ртепиано Иозеф поступил двадцати трех лет и закончил за три го-да. Восемь лет преподавал по классу трубы и флейты, играл на филармонических концертах в квартете охотничьих рогов. Це-лый год работал даже в оркестре оперного театра в Чешских Бу-деевицах, заменяя молодого музыканта, призванного в армию. Но это было уже позже, когда музыку как профессию вытеснило садоводство, животноводство, земледелие, которые увлекали его с юности. Несколько лет пан Йозеф, тогда еще "товарищ" Йо-зеф, махал вилами в качестве сельхозрабочего на государствен-ном предприятии. Но это никак не отвечало его творческим нак-лонностям. Заниматься предпринимательской деятельностью на земле не дозволялось: страной правили коммунисты. И пан Йо-зеф решил строить собственный дом. В Чехии даже в те времена это было можно.
       Социалистическая деревня погибала без хозяина. В некоторой мере ее удалось спасти благодаря тому, что горожане могли поку-пать сельские дома. И покупали. Драконовских ограничений не было. Правда, у бездетной семьи трудности возникали, но если был хоть один ребенок, то рогаток не ставилось. Многие чехи в те времена уходили в свои дома, как в малую эмиграцию. Не же-лая сотрудничать с режимом, они все свои средства и все свобод-ное время вкладывали в дом. Достраивали, перестраивали, благо-устраивали. Теперь эти особняки стоят миллионы крон. Даже пражане покупали тогда много сельских хат, нередко за 150 - 200 километров от столицы, проводя в них выходные дни и отпуска, а пенсионеры жили за городом все теплое время года.
       Пан Йозеф свой дом решил строить сам. Но возник конфликт с женой. Она не поддерживала "частнособственнические инс-тинкты" мужа. Ей нравился панельный дом, в котором она жила, нравилась веселая компания друзей, нравилось тратить получае-мые на службе деньги, не обременяя себя лишними хлопотами. Строительство дома развело супругов. Зато со второй женой, Ве-рой, у пана Йозефа полное взаимопонимание. Он у нее тоже вто-рой муж. Оба привели в новую семью своих детей: в итоге - их пятеро... Пани Вера выросла на земле, и нет такой работы, кото-рую она не знала бы. Ходила за скотом, выращивала птицу, анго-рских кроликов (шерсть продавала). Вела дом, сад и огород. Ей это нравилось всегда. Нравится и сегодня.
       Семья Веры и Йозефа дружная. Все делается сообща. Когда приходишь к ним в дом, часто испытываешь неловкость. Пан Йозеф всегда появляется откуда-то со двора, улыбаясь, в рабочей одежке, которую не жалко случайно испачкать или порвать. На-верняка занимался какой-то работой... И сидя у них в гостях за непременной чашечкой кофе, нервничаешь: не задержаться бы слишком. Хозяев ожидают полтораста кур и цыплят и другая птица. Среди нее полноправным хозяином чувствует себя очень симпатичный баран. Он всегда внимательно рассматривает вас, склонив голову набок. Ждут хозяев кролики, ждет работа в ого-роде и в саду. В передней части двора - саженцы на продажу. Старенький грузовичок был куплен по дешевке у ликвидирован-ной воинской части. Его время от времени приходится чинить. Но Йозеф и с эти прекрасно справляется. В центр города по де-лам пан Йозеф ездит, как правило, на велосипеде. И дешевле, и для здоровья полезнее. Еще в доме могут быть гости. Надо их принять, прибрать в комнатах, приготовить и подать завтрак...
       И еще... Пан Йозеф продолжает играть в квартете духовых инструментов, который приглашают на торжественные праздни-ки или похороны. За плату, конечно. Несколько раз в неделю такое случается.
       Вот и разберись, где у семьи Кратохвилов граница между ра-ботой и хобби?
      
       ...С нашим следующим собеседником, паном Зденеком Ланг-ром, мы познакомились случайно у соседки по дому. Перед нами сидел очень интеллигентного вида человек пенсионного возраста, со вкусом одетый, в очках. Он со знанием дела включился в раз-говор о прекрасном чешском актере и писателе-юмористе Миро-славе Горничке, едва о нем зашла речь. Можно было принять его за учителя, юриста, художника, а он оказался бывшим высококва-лифицированным токарем по металлу, десятки лет проработав-шим на заводе. На вопрос о хобби пан Лангер ответил: "Приро-да". Оно у него единственное, унаследованное от отца. Страсть пана Зденека больше отвечала нашим представлениям о хобби: ей отводилось только свободное от работы время.
       Пан Лангр пригласил нас к себе домой, обещая показать "ска-лку", которой он весьма гордится.
       "Скалки" (уменьшительное от "скалы") попадаются здесь до-вольно часто. Самые живописные можно увидеть на фотографи-ях в иллюстрированных календарях и в книгах по садоводству. В сущности, это садики на камнях, с разными экзотическими расте-ниями.
       У пана Зденека собственный домик. К сожалению, он живет в нем один: несколько лет назад овдовел, но порядок идеальный. Как это ему удается? Очень просто. Чтобы был порядок, не надо устраивать беспорядка. Так он говорит. И так поступает.
       Страсть к природе проявилась у хозяина дома в двух увлечени-ях: фотографией и цветоводством. Он показывает нам свои аль-бомы. Фотографии черно-белые, некоторые очень давние. Сам проявлял пленки, сам печатал. Тогда это было доступно ему по цене. Сменил четыре фотоаппарата, была у него и гедеэровская "Практика", и советская фотопушка "Зенит".
       ...Вот времена года, начиная с весны... Тонко подмеченные детали природы, хороший вкус... А этих птенцов с раскрытыми клювами фотографировал в гнезде, привязав себя веревкой к де-реву.
       О растениях пан Зденек может рассказывать бесконечно. Глу-бокие и умные увлечения тем и замечательны, что заставляют всю жизнь учиться. На книжных полках - тома, посвященные природе всех континентов, справочники, руководства. Болезни растений и их вредителей изучал под микроскопом: знакомая учительница привезла его из Куйбышева. Обошелся, кстати, очень дешево...
       "Скалку" свою пан Зденек заложил в 1960 году. Камни сам выбирал. Сам возил домой на тележке. Площадь скалки - около 100 кв. метров. Раньше на этом месте росли тюльпаны 35 сортов и четыре сотни гладиолусов двенадцати разных цветов. Но их цветение длится недолго. Пану Зденеку хотелось, чтобы в саду всегда что-нибудь да цвело. В этом отношении "скалка" как раз то, что надо... Лет десять ушло на ее обустройство. Со сколькими людьми перезнакомился, пока добывал все эти заморские дикови-ны! Были среди его знакомых-энтузиастов и совсем простые лю-ди, и университетские ученые. Обменивались семенами, расте-ниями, знаниями. Некоторые, видя его страсть, делали ему щед-рые подарки. Владелец дома, в котором пан Зденек ремонтиро-вал центральное отопление, привез ему пять ящиков кактусов!...
       Пока мы ходили по саду, хозяин называл каждое растение по-латыни и по-чешски. Оказалось, что у некоторых цветов нет че-шских названий... Далее следовала страна происхождения: Мек-сика, Куба, Япония, Манчжурия, Перу, Чили, Греция, Иран, Ин-донезия, Канада... Потом он рассказывал, в каких условиях каж-дое из них растет у себя на родине, когда и как цветет, любит тень или солнце, и вообще, какой у него характер. Указывал на лекарственные и иные свойства.
       - А это dictamnus. Содержит так много эфирных масел, что ес-ли в солнечную безветренную погоду поднести к нему горящую спичку, то воздух над цветком воспламенится.
       Большое удовлетворение доставляют пану Зденеку собствен-норучно изготовленные им солнечные часы на стене дома. Стрел-ку он устанавливал сам по Полярной звезде и в полном согласии со здешним меридианом. Если часы и врут, то минут на пять, не больше. Правда, они понятия не имеют о летнем и зимнем вре-мени, но это не их вина. Градуировку пан Зденек тоже наносил сам в технике сграфитто, которую изучил. Ею широко пользова-лись в средние века для нанесения рисунков и разных украшений на оштукатуренные стены домов. В этой же технике выполнена и символическая надпись на циферблате: "Sole non lucente tempus fugit" ("Солнце не светит, время идет"). Латынь пан Зденек выб-рал не случайно: занимаясь десятки лет растениями, он не мог с нею не познакомиться.
      
       ...Солнце светило... И время шло... Но посетители выставки "Хобби-98" не спешили домой. Многие пришли семьями. На це-лый день. Чтобы заодно отдохнуть. Работали аттракционы для детей. Ребятишки скакали на надувном резиновом манеже, ка-тались на пони, играли на детских площадках...Такие выставки не обходятся без обширной культурной программы: артисты, фольклорные и музыкальные ансамбли, духовые оркестры...
       ...Эти заметки нельзя закончить, не сказав об общенациональ-ном чешском хобби - о Кулинарии!
       И посетители выставки, конечно же, не только разглядывали и покупали товары. Они с истинно чешским аппетитом поглощали различными способами приготовленное мясо, рыбу, сосиски, кол-басу, блинчики, соусы, булочки, пирожные, мороженое, взбитые сливки... Они выпили энное (подозреваем, что весьма-таки нема-лое) количество чешского пива (светлого и темного, алкогольно-го и безалкогольного, бутылочного и разливного), кока-колы, фа-нты, соков, минеральной воды, кофе, чая... Это само собой разу-меется: когда мы появляемся в доме пана Йозефа и пани Веры, нас тоже угощают кофе и свежеиспеченным пирогом. А пан Зде-нек всякий раз поит нас вкуснейшими напитками, настоянными на ароматных горных травах. Рецепт их он вычитал в какой-то старинной книге.
       Для каждого чеха как процесс приготовления пищи, так и про-цесс поглощения ее - в равной степени - Творчество. На этом поле много возможностей для исследований, для замечательных открытий и для человеческого общения. Между прочим, по вто-рой программе чешского радио систематически - дважды в неде-лю - идет передача, посвященная, главным образом, чешской кухне, называется она "В гостях у Итки".
       Итка - распространенное чешское имя. В данном случае - имя известной чешской радиожурналистки. Она иронична и умна. Умеет разговаривать со своими слушателями. Умеет выслушать каждого и посочувствовать ему. Радиогостем Итки может стать любой слушатель: надо лишь дозвониться в студию по телефону. Но все разговоры в студии, каждая передача (какой бы темы она ни касалась) заканчивается парочкой очередных совершенно ори-гинальных кулинарных рецептов. Это может быть какой-нибудь пирог ("с орехами и картошкой") или жареные цыплята ("кото-рыми армейский повар накормил Наполеона перед Аустерлицким сражением")... Эти рецепты долго (обычно не менее получаса) и страстно обсуждаются радиослушателями, звонящими из разных концов Чехии. И слушая эти дебаты, уже не сомневаешься в том, что к следующей передаче собеседники постараются отыскать и сообщить Итке, а значит, и всем радиослушателям "свой" кули-нарный рецепт, еще более невероятный. Ради этого гости Итки готовы перерыть библиотеки всех старинных чешских замков!
       ...Так что же все-таки такое "хобби по-чешски"?
       - Это возможность узнать нечто новое, до сих пор неизвест-ное, - ответил нам один серьезный чех.
       - Это свободное творчество, - сказал нам второй чех, худож-ник.
       - Это отдых для человека, который любит трудиться...
       - Это игра. В любом взрослом всегда живет ребенок...
      
      
      

    ДОРОГА В ТЕЛЧ, ИЛИ ВПЕРЕД, К РЫНКУ!

      
       Сумма не укладывалась в голове... Девяносто восемь крон (три доллара)?
       Мы читали цветную открытку, брошенную в наш почтовый ящик, и глазам своим не верили. На открытке - Телч. Централь-ная площадь со средневековыми домиками шириной в три окна и сквозными арочными галереями вдоль первого этажа. Домики выстроились в ряд, как плитки красок в картонной коробке.
       Нас приглашали посетить этот городок.
       На обратной стороне открытки - программа поездки. Во-пер-вых, "акция", то бишь мероприятие по продаже чего-то (чего, не сказано), во-вторых, обед, в-третьих, прогулка по Телчу - и за все про все девяносто восемь крон!... Прикидываем расстояние: ки-лометров сто, да сто обратно. Этой суммы едва хватает только на бензин да на обед. А может быть, и не хватит...
       Грех отказаться от такого предложения. Ничего не теряем. Для поездки надо лишь заполнить обратную сторону открытки: заре-зервировать количество мест, указать фамилию, телефон, адрес. Билеты покупаются в автобусе, у водителя.
      
       В назначенный день проснулись в пять утра. В 6.30 были уже на автобусной стоянке перед отелем "Гомель" (одна из строек со-циализма в Чешских Будеевицах), где к этому времени собрались все желающие участвовать в поездке.
       Три экскурсионных автобуса запоздали на семь минут. Все ос-тальное проходило без единой закавыки.
      
       И вот... Двери автобуса закрылись, и водитель, улыбчивый бо-родач, сказал:
       - Всем вам добрый день, пани и панове. Основная часть акции, участвовать в которой вы приглашены, проводится в селе Выски-тне. Мы приедем туда в 8.30. Когда рабочая часть акции закон-чится, примерно в 13.00, вы обедаете. И дальше - едем в Телч. Знакомство с этим городом - культурная часть программы. Итак, приятного вам "вылета" и самого хорошего настроения!
       Слово "вылет" с чешского на русский - прогулка, поездка, экс-курсия. С вашего позволения, мы осмысленно сохраним это сло-во в чешском его звучании: уж больно эта езда была похожа на полет... Вверх - вниз... Вверх - вниз... И снова - вверх!... Шос-се круто мчится, взбираясь в гору... Аж закладывает уши! И рез-кими поворотами спускается вниз: ощущение такое же, как на самолете, летящем в воздушную яму...
       За окном мелькают придорожные ясени, березы, дубы... Ряды фруктовых деревьев... Цветущие белые акации: их запах, густой и терпкий, проникает сквозь закрытые окна автобуса... Лесистые шапки дальних гор... Крохотные церквушки-часовенки и статуи святых, по чешским преданиям, охраняющих от беды и путников, и притулившиеся к дорогам деревеньки... Рудольфов, когда-то, в средние века, шахтерский город, добывавший серебро... Лишов. Между ними, близ дороги, в лесу - примечательное место: центр Европы, точка пересечения центральноевропейского меридиана с центральноевропейской параллелью... Страж над Нежаркой. Бывший замок знаменитой чешской оперной певицы Эмы Дести-новой. По самому краешку проехали Тржебонь, один из краси-вейших городов южной Чехии...
       Деревеньки, летящие за окнами нашего автобуса, - одна живо-писнее другой. Но самое привлекательное в них - даже не эта живописность, а непривычная для русского глаза уютность, ухо-женность и приспособленность к нормальной человеческой жиз-ни. Хотя Чехия, конечно же, бедней многих европейских стран, в которых капиталистический образ жизни давным-давно уже при-обрел человеческое лицо, для нас, привыкших к виду наших, рос-сийских поселков и деревень, чешские, как они тут называются, "весницы" - это нечто почти что невозможное по уровню удоб-ств и по уровню культуры. В этом смысле жизнь чеха-хуторяни-на, крестьянина мало чем отличается от жизни горожанина. Тем более, если вспомнить всегдашнюю привязанность чехов, в том числе городских, к своим деревенским корням, к земле. Даже социализм не смог заставить их предать эту любовь. Наши дру-зья-чехи не раз рассказывали, как убегали они от коммунисти-ческого насилия и нелепостей в село. Не разгибая спины, обуст-раивали там старый родительский дом и землю, доставшуюся им от дедов-прадедов...
       Как-то пан Вейсада, директор строительной школы, с гордос-тью в голосе сказал нам: "Мы, чехи, почти все миллионеры. Со-циализм, хвала Богу, кончился. А недвижимость постоянно рас-тет в цене. Сегодня наши сельские дома и земля оцениваются в миллионы крон. Так что наш горьковатый тогдашний труд не пропал даром..."
       А вот и вовсе диковинное зрелище: вдоль шоссе - на протяже-нии примерно полутора километров - тянется высокая стеклян-ная стена, отгораживающая от шума и выхлопных газов неболь-шой поселок, притулившийся к дороге. Мы уже неоднократно видели бетонные стены, отделяющие придорожные деревни и по-селки от большого шоссе. Но стеклянную - видим впервые.
       ...И снова... Вверх - вниз... Вверх - вниз... За Йиндржихувым Градцем начинается живописнейшая Моравская Высочина. Ав-тобус взлетает на очередной пригорок. И на крутых поворотах спускается вниз... Мчимся мимо бесконечных озер, речек, прото-ков, издревле связывавших озера друг с дружкой. Мостики, мос-ты, мосточки... Громадные черешневые деревья, усыпанные зре-ющими ягодами, протягивают свои ветки к автобусным окнам. Лесистые шапки далеких гор - на горизонте - кружатся, будто в танце. Их склоны, в зеленых - различных оттенков - огромных заплатах. Это в основном посевы пшеницы, жита, кукурузы. На картофельных полях - группы людей, собирающих с молодой бо-твы колорадских жуков и их личинки (И здесь с этим окаянством та же беда, что и в России). Выше в горах, там где холоднее, еще не отцвел рапс: золотые поля его уходят почти что в небо.
       Чехия - трехмерная страна. Если бы ее можно было хорошень-ко разгладить подходящим для такого дела утюгом, превратив бесчисленные холмы и горы в равнины, Чехия заняла бы на карте значительно большую площадь, чем она занимает на самом деле.
       Это очень красивая страна. Не только по милости Господа Бо-га. Многие ее красоты сотворены руками живущих здесь людей. Чехи умеют и любят трудиться. Впрочем, отдыхать и веселиться они тоже умеют. Примером тому - этот "вылет".
      
       ...Два часа езды в комфортабельном и - это стоит отметить - очень уютном автобусе по живописнейшим дорогам Южной Че-хии. Наконец из-за очередной горы вынырнула малиновая кры-ша очередного храма. Затем - вся панорама "весницы" разверну-лась перед нами: Выскитна. Здесь в большом ресторане-"гостин-це" и состоялась основная часть "акции".
       Встретил нас упитанный молодой человек лет двадцати пяти, поверх белой сорочки - темный жилет. Озабоченно отметил:
       - Мало вас... А-а-а... Вон еще один автобус. Приветствую вас.
       И уже явно торопясь, спеша приняться за дело:
       - Ну как? Водители вели себя нормально? Устали? Нет? Как настроение? Хорошее? Отлично. Проходите в зал... Кто хочет кофе или чаю, какие-нибудь напитки, чем-нибудь слегка подзаку-сить - все приготовлено. И по низким ценам. Обед будет позд-ней. Бесплатный. Прошу вас всех ближе к подиуму.
       Мы (около ста пятидесяти человек) вошли в огромный зал де-ревенского ресторана и сели за длинные - во всю длину зала - столы. В традиционных чешских пивных-"господах" часто встре-чаешь такие столы: чтобы каждый с каждым сидел плечом к пле-чу, чтобы никто не чувствовал себя одиноким, чтобы каждого можно было увидеть и услышать. Так было и в этот раз. Кто-то взял кофе, кто-то чай, кто-то минералку. Человек десять - по кру-жке пива. За три часа - пока длилась главная часть мероприятия - никто больше одной кружки пива не выпил. И ни один человек не пил крепких напитков. Поверьте. Мы тут во все глаза глядели.
       Итак, рекламная акция одной из немецко-чешских фирм нача-лась.
      
       Подиум заполнял длинный стол, красная скатерть закрывала его до самого пола. На столе красовался большой набор сверкаю-щей посуды, среди которой возвышалась упаковочная коробка с названием и маркой фирмы-изготовительницы. Благородное се-мейство серебристо-золотых кастрюль, крышек, сковородок и всяческих приспособлений оскорбляла своим видом единствен-ная, сиротливо прикорнувшая сбоку, эмалированная кастрюлька, хорошо знакомая нам по нашим кухням.
       Энергично поднявшись из-за столика, распорядитель акции (тот самый молодой человек, который встретил нас у дверей ав-тобуса) вышел к "зрителям". Тут можно с полным основанием употребить это слово, т.к. все последующее действие более всего напоминало театр одного актера. И, вне всякого сомнения, этот актер был очень талантлив.
       Это надо было слышать! Это надо было видеть!
      
       Впившись в краешек белоснежного воротничка сорочки, чер-ная змейка микрофона спускалась по жилету и исчезала в заднем оттопыренном кармане брюк... Два ящика громкоговорителей гремели почти на полную мощность.
       Пан Зденек (так он представился нам) повел себя как привет-ливый и заботливый хозяин дома, с радостью принимающий нас, своих гостей.
       - Отдохнули? Расслабились? Прекрасно. Вы готовы? А может быть, кого-то сюда притащила жена? Может, он хочет пойти в ре-сторан? Выпить пива или вина? Или рому? Пожалуйста, я не про-тив. Я никого не принуждаю. Кто хочет в ресторан? Поднимите, пожалуйста, руки. Никто? Отлично. Тогда, друзья мои, начинаем.
       ...Он привел самые убедительные и неоспоримые аргументы в пользу сегодняшней "акции". Во-первых, во-вторых...в-пятых... в-десятых. Среди прочего были даже Рождественские праздники, хотя до них оставалось еще полгода с лишком. "Но надо, надо думать заранее о себе, о детях, о родственниках. Рождество - это серьезно. Подарки близким должны быть куплены заранее. Тем более, что время летит так быстро!"
       При этом пан Зденек улыбался, жестикулировал, хмыкал, по-хохатывал, ходил взад-вперед, запрокидывал голову, закатывал глаза. Казалось, до сияющих над его головой кастрюль ему нет дела.
       - Как ваше здоровье? Что болит? Сердце? Желудок? Суставы? Кровообращение нарушено? М-да... Времечко бежит. Наш орга-низм стареет. Страшно подумать! Холестерин... Бляшки... Бук-вально на каждой стенке каждого сосуда! И с возрастом их боль-ше, больше, больше... А почему? Потому что мы себя не бере-жем. Да, дорогие друзья мои! Потому что мы себя не бережем!... Надо сказать прямо: как человек ест, так он и выглядит.
       И пан Зденек прочел нам несколько коротких лекции: 1) о вре-де соли и жиров, 2) о пользе витаминов, 3) о страшных канцеро-генах, попадающих в наш организм. Слова выскакивали из него с умопомрачительной скоростью, но дикция при этом нисколько не страдала. Даже мы, весьма недавно овладевшие чешским языком, прекрасно понимали его. И соглашались с ним. Ибо все приводимые аргументы были бесспорны.
       Наконец пан Зденек подобрался к кардинальному вопросу: из чего мы едим? Тут он взял в руки эмалированную кастрюльку. Поднял ее над головой, небрежно крутанул и - то ли уронил, то ли бросил на пол. Далее, не поднимая кастрюльку с пола, пан Зденек высказал все, что он о ней и вообще об эмалированной по-суде думает. А думал он о ней плохо. Он, можно сказать, почти ненавидел ее. По словам пана Зденека, эмалированная посуда в буквальном смысле портит картину современной цивилизации: она убого глядится в интерьере современной кухни, ее нельзя ро-нять, поскольку отскакивает эмаль, приготовление пищи в ней за-нимает очень много времени и, кроме того, еда, приготовленная в ней, подгорает, быстро теряет тепло.
       - Значит, чтобы подать пищу на стол, ее надо бесконечное чис-ло раз разогревать! А это - лишний труд. Это лишний расход энергии, цена на которую, как вы знаете, растет... Теперь, друзья мои, посмотрите, пожалуйста, вот на эту посуду...
       Пан Зденек оглянулся, обращая наше внимание на сияющий набор кастрюль, сковородок и т.д., выставленных за его спиной. Что и говорить, эта посуда во всех отношениях была королевс-кой. Включая цену. Поэтому все, сидящие в зале, понимали, что перед паном Зденеком стоит труднейшая задача: каким-то чудом продать нам энное количество своих замечательных товаров. По-хоже, что ни у кого из присутствующих не было ни малейшего настроения подыгрывать ему в этом. Но наблюдать за ним - од-но удовольствие. Наблюдать и поневоле думать, что быть насто-ящим Купцом, Продавцом во все времена и во всех странах - ис-тинное искусство.
       ...А тем временем пан Зденек обратился к состоянию экономи-ки. Напомнил о том, что дорожает вода, электроэнергия, газ. От-метил, что у сидящей здесь публики сегодня появился блестя-щий шанс на великую экономию.
       - Самая дорогая вещь - это самая дешевая вещь!
       Затем пан Зденек ознакомил присутствующих с некоторыми статистическими данными.
       - Как вы думаете...Сколько больных детей рождается в нашей республике ежегодно? А почему?... Кому, как не родителям, ба-бушкам, дедушкам подумать о здоровье юного поколения? Наша национальная кухня нездорова. Вы спросите, почему? Потому что до сих пор мы готовим еду в нездоровой посуде!
       Мы поневоле оглядываемся вокруг себя: лица присутствую-щих дам - а их тут преимущественное большинство - серьезны и задумчивы. Задумаешься, когда тебе на цифрах и фактах объяс-нили, что ты трижды в день травишь себя и своих близких...
       И тут на сцену выходит пан Карел. Профессионал, повар. Зная страстную любовь соотечественников к кухне, он сообщает нес-колько привлекательных рецептов блюд, и вкусных и полезных для здоровья. Но приготовить такие блюда, конечно же, возмож-но лишь в рекламируемой посуде! Свой небольшой "номер" пан Карел закончил сногсшибательным фокусом... В сияющую, буд-то солнце, заранее разогретую сковородку, бросил куриное филе и закрыл ее крышкой. Пока он рассказывал какую-то коротень-кую легенду, "касающуюся посуды", прошло минут семь. Закры-тая крышкой сковородка стояла у всех на глазах... Но вот пан Ка-рел поднял крышку. По залу разлился аромат жареного мяса. Тем не менее, сковорода была пронесена по всем рядам, дабы присут-ствующие смогли не только обонять, но и увидеть ее содержимое крупным планом. Если учесть, что время приближалось к один-надцати, а завтракали все в половине шестого, демонстрация бо-лее всего пахла садизмом, провоцирующим на опрометчивые по-ступки.
       Стремясь немедленно использовать произведенный эффект, молодой человек с микрофоном на воротничке снова вышел впе-ред, чтобы задать наконец свой главный вопрос: кому нравится эта посуда? Поднимите, пожалуйста, руки! Все подняли руки. А кто хотел бы иметь такую посуду? Количество рук резко убави-лось. Публика вспомнила о своих кошельках. Казалось, надеж-ды на успех у пана Зденека немного. День был рабочий. Деше-вой прогулкой воспользовались в основном люди пожилые, пен-сионеры. Откуда у них такие деньги?
       Но пан Зденек не терялся, его "театр одного актера" продол-жал представление... В общей сложности, оно длилось около трех часов! Молодой человек великолепно играл ценами. Они по-степенно снижались, одновременно рос азарт. На каком-то этапе в игру был вброшен комплект столовых приборов на двенадцать персон. Он шел как премия тем, кто купит посуду. Кроме того, сегодня можно было внести лишь небольшой залог за покупку. Остальные деньги выплачивались в рассрочку.
       Публика начинала сдаваться.
       ...Пан Зденек, безусловно, мастер своего дела. Он добился то-го, чего хотел. Кроме десяти комплектов "королевской" посуды за проведенные с нами три часа продал также комплект пластмас-совой посуды, четыре оригинальных рефлектора, десять электри-ческих массажных приборов с инфракрасным подогревом... И каждый раз зрелище было достойным пера Дж. Джерома..
       И что еще замечательно: цена "королевской" посуды оказалась в конце концов в три раза дешевле названной изначально, что, ес-тественно, обрадовало покупателей. Хотя и эта сумма оставалась достаточно большой...
       Нас мучил вопрос: какой "навар" имели со всей этой акции фирмы-устроители? И мы не удержались: задали этот вопрос па-ну Зденеку. Молодой человек, похоже, ничего не скрывал. "Ак-цию" оплачивает фирма, производившая посуду. Она платит турагентству, организовавшему нашу прогулку. Реклама стоит денег. Но потребитель, не сегодняшний, так завтрашний, эту ре-кламу в конце концов все равно оплатит. Сегодняшние потери компенсируются завтрашней прибылью. Фирме необходимо, чтобы о ней слухом земля полнилась. Это главное, если хочешь продать.
       Молодой человек учился своему искусству. Предварительно прошел конкурс в Праге: на четыре места было полторы тысячи претендентов! Потом месяц стажировался в Германии, в фирме-изготовительнице. А результат мы только что видели!
      
       ...Через час, после обеда, мы наконец были в Телче.
       Что сказать о Телче?
       Удивительно красивый, живописный городок. Замок. Крепость 14-го века. Со всех сторон окружен водой. Лебеди. В замке - ин-терьеры времен ренессанса. Серебро. Гобелены. Рыцарский зал. Театральный зал. Золотой зал. Мраморный зал. Сад, окруженный галереей. В центре города - большая площадь треугольной фор-мы, с фонтанами и скульптурами. Ратуша. Ни один дом не похож на другой ни архитектурой, ни цветом. Стены, украшенные сгра-фитто. Фронтоны времен барокко. Арочные галереи, по которым можно обойти всю площадь, не промокнув даже в ливень. Мага-зины, кафе, ресторанчики под каждой арочкой. Столики для по-сетителей. Многочисленные туристы, иностранцы со всех концов света. Ведь Телч входит в число городов, охраняемых ЮНЕСКО. Уют. Покой. Чувство свободы. Каждый ведет себя так, как ему хочется. Может сидеть на краю фонтана. Может лежать на трав-ке. Каждый одет, во что хочет. Это его личное дело.
       Что еще? Можно быть уверенным в том, что Телч понравится всем. Всем, кто сюда приедет. Единственное, чего нельзя гаран-тировать, так только того, что поездка обойдется в 98 крон. Бу-дет подороже...
       ...А в почтовом ящике - новое приглашение, на этот раз в Га-шековы Липнице. Опять за 98 крон. Стоит, наверное, съездить?
      
      
      

    В ПОИСКАХ ЧЕШСКОГО МЕНТАЛИТЕТА

      
       По мнению сегодняшних немецких социологов, их соотечест-венник ценит независимость, образование, хорошую работу, при-носящую благосостояние ему самому и его семье. Индивидуа-лист, стремится к личному успеху и карьере, но не забывает о своем здоровье и приятных сторонах жизни: любит вкусно поесть и выпить. Демократия для него - не абстрактное понятие, а сред-ство, гарантирующее ему права и свободу в достижении постав-ленных перед собой целей.
       Японские социологи находят у своего народа способность глу-боко чувствовать и сочувствовать, умение никого не обидеть и не поставить в неловкое положение, поскольку японская культура основана на гармонии, чувствах, интуиции.
       Не только социологи, - историки, этнографы, философы, писа-тели, психологи, врачи - стремятся познать дух своего народа, находя в нем не только лестные черты, но и множество недостат-ков. Австрийский психиатр отмечает у своих земляков страх са-мопознания, гробовое спокойствие, склонность к алкоголизму и обжорству ("самоубийство с помощью ножа и вилки"), упрекает их в отсутствии подлинно дружеских чувств, поскольку в ближ-нем они видят лишь конкурента, и в желании избавить себя от всех эмоций, мешающих достижению счастья.
       Анализ народного духа затруднен из-за того, что ни один пред-ставитель народа не сосредотачивает в себе всех достоинств и всех недостатков, свойственных народу в целом. А потому правы и льстецы, и хулители. Каждый из них может найти примеры, подтверждающие его точку зрения. Возможно, ближе к истине будет взгляд со стороны: одного народа на другой. В эпоху тес-нейших международных связей - культурных, политических, эко-номических - имидж каждого народа играет огромную практиче-скую роль. Те же японцы, например, отмечают у немцев неохоту соглашаться и искать компромисс, хотя сами немцы стремятся проявить себя за рубежом и хорошими специалистами, и прият-ными собеседниками, и друзьями. Зная, что южные народы Ев-ропы принимают их с прохладцей, они размышляют о новой пе-дагогической стратегии, которая улучшила бы их имидж.
       Способность народа к коммуникации с другим народом - эко-номический фактор. Туризм, к примеру, не мыслим без гостепри-имства. Любопытно в этой связи исследование, как относятся к швейцарцам их гости. Немцы упрекают их в одержимости день-гами, упрямстве, высокомерии и неспособности к дружбе. Культ денег отмечают в альпийской стране и голландцы, жалуются они также на замкнутость и холодность к иностранцам, и в этом с ни-ми согласны японцы, которые не находят там сердечности в отно-шениях людей друг к другу. Гостями второго сорта чувствуют себя в Швейцарии итальянцы, французам тем скучно, скандина-вам не хватает ночной жизни, испанцам - приветливости; египтя-не убеждены, что этот народ не умеет смеяться.
       А каковы чехи? Немецкий канцлер Бисмарк утверждал в свое время, что чехи - это немцы, говорящие по-чешски. В России бытовал взгляд, что чехи - опруссившиеся славяне. Некоторые поляки и сербы, отмечая простоту и добродушие чехов, не нахо-дили у них подлинной сердечности и приписывали это влиянию немцев, с которыми чехи были веками исторически связаны...
      
       В чужой стране прежде всего сталкиваешься с новой повсед-невной жизнью и приноравливаешься к новым обстоятельствам. Многое выглядит по-другому. Но все начинается с языка. Чеш-ский язык близок русскому, как любой славянский, и облегчает адаптацию. Понять друг друга всегда можно, тем более что у чехов постарше русский был в школе обязательным предметом, не всегда любимым, как все навязанное силой. Но при грамма-тической близости наши языки не похожи фонетически, так что даже университетские профессора, преподающие русский, за редчайшим исключением говорят с таким акцентом, что очень жаль студентов, которых они учат. К русским чешский тоже приходит с акцентом, и только годами погруженная в язык уча-щаяся молодежь имеет шансы свести акцент до минимума.
       Чешское "DobrЩ den!", конечно, понятно без перевода. И звучит чаще всего. Стоит выйти за двери квартиры - на лестни-це, в лифте, в вестибюле подъезда - люди, которых видишь впе-рвые, все, от мала до велика, с тобой здороваются. Ты считаешься соседом по дому и отвечаешь тем же. Малыши, не говоря уже о школьниках, вызубрили приветствие до автоматизма и здороваю-тся с тобой столько раз на дню, сколько тебя увидят. Взрослые тоже: легче поприветствовать лишний раз, чем вспоминать, встречались вы уже сегодня или нет. Как говорится, кашу маслом не испортишь. С удалением от дома частота обмена приветстви-ями снижается: здороваются обычно только знакомые. Но в де-ревне вы здороваетесь со всеми, и все здороваются с вами, хотя впервые вас видят.
       Доброго утра, дня, вечера желают здесь продавцу газетного киоска, сотруднице в почтовом окошечке, кассирше в магазине, водителю автобуса, пациентам, ожидающим приема у врача, пас-сажирам купе, прежде чем спросить, есть ли свободные места, да-же если из восьми занято всего одно. И прежде чем обратиться к незнакомцу на улице, с ним надо поздороваться. "Добрый день!" годится на все случаи жизни, в любое время дня, и для приветст-вия, и даже для прощания.
       Чехи охотно идут на общение, с готовностью ответят на воп-рос, укажут дорогу. Иностранец для них - не диковинка, геогра-фическое положение страны делало невозможным ее изоляцию, а до второй мировой войны многие владели двумя языками, поско-льку треть населения составляли немцы. Сегодняшняя молодежь учит прежде всего английский, меньше немецкий и французский. Но заставшие русский в школе не прочь продемонстрировать словечки, застрявшие у них в памяти.
       Большинство наших соотечественников на улицах и в общест-венных местах предпочитают помалкивать, чтобы не выглядеть иностранцами. Англичанину такое в голову бы не пришло. Но у тех, кто десятки лет был отделен от внешнего мира, свои компле-ксы: будучи националистами, они убеждены, что и чехи должны испытывать к ним неприязнь. Безусловно, горячей любви к рус-ским, особенно после августа 68-го, от всех чехов ожидать труд-но, но отношение к конкретному человеку и отношение к стране - разные вещи, и это многие понимают.
       Непривычный нам характер поведения бросается в глаза на ка-ждом шагу, взять хотя бы очередь. Обычно она невелика - не-сколько человек, иногда - до десятка. Но въевшегося нам в пе-ченки диалога ("Кто крайний?" - "А вы за кем?" - "Передо мной стояла пожилая женщина в синем платочке, но она за хлебом ото-шла" - "Тогда я буду пока держаться за вами!") здесь не услы-шишь: полное молчание. Никаких просьб пропустить вперед, ни-каких считаний и номерков на ладони, никаких объяснений, вро-де того что "отпросилась с работы" или "ребенок остался дома один". Это ваши личные проблемы, не вешайте их на незнакомых вам людей. Толпу россиян, лезущих без очереди, отталкивая ос-тальных, можно увидеть только в иностранной полиции.
       Чешская очередь спокойна, терпелива, руководствуется логи-кой. Если цепочка очередников просматривается сразу, нет надо-бности спрашивать последнего: он виден. А перебегать из одной очереди в другую не принято (да и необходимости нет), как не принято сбиваться в кучу или стоять друг за другом вплотную, дыша переднему в затылок и чувствуя грудь напирающего сзади. Все держат дистанцию, хотя бы шаг. Если очередь не просматри-вается, например, в ожидании приема у врача, когда пациенты си-дят на стульях, расставленных вдоль стен, новичок, окинув взгля-дом всех присутствующих, уже знает: он - после всех. Дальше должна позаботиться зрительная память.
       Не приходилось видеть штурма автобусов и трамваев, давки в дверях, оторванных пуговиц, слышать победные клики ворвав-шихся первыми и занявших места. На междугородних и приго-родных линиях билеты продает водитель автобуса через неболь-шой кассовый аппарат. Очередь не спеша входит через перед-нюю дверь, получает билеты и сдачу и садится на свободные мес-та. Водитель приветлив, вежлив, опрятен, похож на научного со-трудника какого-нибудь НИИ. Он явно не страдает комплексом неполноценности, столь часто присущим нашим соотечественни-кам, убежденным, что заслуживают лучшей доли, ненавидящим свою работу и вымещающим злость на каждом, с кем приходится иметь дело.
       Любая работа достойна и не унизительна. Директриса школы не считает зазорным в летние месяцы мыть полы и убираться в гостиничке, принадлежащей сестре. Мытье окон в домах и вит-рин в магазинах, кажется, возведено в ритуал. Моют часто, не дожидаясь, пока пыль будет заметна. Аккуратность и чистота в собственном доме и вокруг него - норма. Так же как норма - ра-зуваться перед дверью, не занося домой пыль и грязь с улицы. И гость оставляет свою обувь за порогом, в крайнем случае - в при-хожей, хотя и в коридоре многоквартирного дома никто ее не ук-радет.
       Собственных домов, красивых, дорогих, просторных, очень преображающих ландшафт, как уже говорилось, в последние го-ды строится много. Характерно, что двери таких домов - полнос-тью или частично стеклянные, никто не опасается, что их раско-лошматят или влезет вор. Впрочем, стеклянная полукабина с не-испорченным телефонным автоматом и лежащим под ним на по-лочке пятисотстраничным телефонным справочником в какой-нибудь небольшой деревеньке - тоже весьма обыденная деталь.
       Стеклянные двери ведут и в подъезды панельных многоэта-жек, оставшихся в наследство от социализма и приносящих голо-вную боль нынешним городским магистратам. По советским меркам квартиры в них несопоставимо лучше и эстетичнее обо-рудованы, но они не идут в сравнение с теми многоквартирными кирпичными домами, которые строятся сейчас по индивидуаль-ным проектам.
       "Панелаки", как их называют чехи, сегодня облагораживают-ся, их утепляют снаружи легкими пористыми плитами, окраска в разные цвета лишает эти дома унылого однообразия и сообщает плоским стенам видимость рельефа. Предпринимаемое иногда строительство мансардных квартир на плоских крышах панель-ных зданий делает последние еще пригляднее.
       Но даже в "панелаках" чехи поддерживают достойную удивле-ния (на наш взгляд!) чистоту. Нет вони, тараканов и клопов. Нет убогих застекленных террас на балконах и лоджиях, забитых ста-рым хламом. Все лишнее убирается в "склеп" (что-то вроде кла-довки), которым, как правило, владеет каждая квартира; таким кладовкам, а также помещениям для велосипедов и для стирки белья отданы первые, нежилые этажи "панелаков". В домах нет мусоропроводов, отбросы в полиэтиленовых мешках выносят во двор, где стоят закрывающиеся плотной крышкой контейнеры, не собирающие мух, голубей и ворон. Все больше появляется кон-тейнеров для классифицированного сбора мусора: желтых - для пластмассы, зеленых - для стекла, синих - для бумаги.
       Но квартиры в панельных домах сегодня не котируются, упали в цене, в них чаще живут те, кто не имеет достаточных средств: пенсионеры и молодые семьи...
       Нашему, предпочитающему помалкивать соотечественнику грозит, однако, риск быть узнанным по одежке. "Наш человек" должен выглядеть "дорого", это у него в подсознании, только до-рогое прилично, иначе он сам себя уважать не будет. Прилично поэтому, обливаясь потом, идти в дорогой шубе до пят и меховых сапогах, прилично нацеплять на себя кучу драгоценностей, обла-чаться в тяжелые, сверкающие люрексом кофты и балансировать на высоченных каблуках. В театр чешки тоже одеваются наряд-но, но ни одна наша не высунет носа из дому в таком наряде, в каком чешка бродит по улицам и заглядывает в магазины. Эта простенькая блузка, эти облегающие шорты, эти туфли, похожие на шлепанцы! Зато практично, легко, удобно, по погоде. Все све-жее и чистое. Носочки - белейшие до неправдоподобия...
       Одежды тут действительно полно. Модная стоит дорого и не каждому по карману. А главное, быстро устаревает. Зато на каж-дом шагу Second hand'ы, покупать в которых наши соотечествен-ники считают ниже своего достоинства, тогда как чешки это де-лают с большой охотой, приобретая за бесценок охапки красивой одежды самых неожиданных фасонов и расцветок. Это зачастую совсем новые, неношенные вещи, по тем или иным причинам не проданные в установленный срок где-нибудь в Италии, Франции или Германии.
       Вообще, к деньгам большинство населения относится очень бережно. Не упустит случая, когда что-то можно купить подеше-вле. А товаров по сниженным ценам всегда много, только успе-вай следить! Зовет реклама, то и дело проводятся конкурсы, иг-ры, лотереи, устраиваются сезонные распродажи, одна за другой следуют торговые акции - недельные, месячные, рождествен-ские, пасхальные и вообще без повода. Они сменяют друг друга непрерывно в течение всего года. Крупнейшие супермаркеты рассовывают свои красочные проспекты во все почтовые ящики, сообщая о товарах, которые на следующей неделе будут прода-ваться со скидкой...
       Ни одна цена не обходится без "девятки". Йогурт - 5.90, че-модан - 699, телевизор - 5990, путевка в Италию - 4890 крон. Психологический расчет! По всей видимости, покупатель реаги-рует на эту игру положительно, усматривая для себя пусть ма-ленькую, но выгоду. Свидетельствует ли это о скупости или о расчетливости, сказать трудно, многое связано с давно сложив-шимся стилем жизни, с привычками, с традициями. Пока ты не простишь другому его непохожести, ты далек от пути к мудрос-ти, гласит китайская пословица. Так что не будем спешить с вы-водами!
       Традиции гостеприимства здесь тоже могут нравиться или не нравиться, но их надо принять. Придя в дом с визитом, не ждите, что вас начнут кормить до отвала, если, конечно, вы не пригла-шены на какое-нибудь семейное застолье вроде дня рождения. Обычное угощение ограничивается чашечкой кофе или чая, или стаканом минеральной воды, на стол может быть подано печенье, конфеты, орешки. Подразумевается, что вы не умираете с голоду, и хозяйка сможет принять участие в беседе, не носясь между гос-тиной и кухней с посудой, салатами и пирогами. Гость может преподнести хозяевам небольшой сувенир вроде пирожных, пли-тки шоколада, пакетика кофе или живой розочки. В рамках тех же традиций гостей уместно пригласить в кондитерскую или в ресторан, где желудок можно ублажить чем-нибудь более сущес-твенным, чем кофе или чай. Упомянутый выше день рождения тоже, вероятнее всего, будет отпразднован в ресторане.
       Обычная "господа", какие встречаются на каждом шагу, не стремится обчистить гостя так, чтобы он полгода приходил в се-бя, а, наоборот, благодаря доступным ценам и уюту сделать из него завсегдатая. Разумеется, порционные блюда, называемые "минутками", дороже, но в меню всегда найдется множество не-дорогих блюд, доступных и для посетителя со скромными сред-ствами.
       Как признают сами чехи, кухня их нездорова для желудка: пе-регружена мясом, мучным, сладостями. В качестве гарнира к мяс-ным блюдам предпочитаются "кнедлики", приготовляемые из муки и яиц, и к ним - тушеная кислая капуста. Овощей поедае-тся меньше. Из разных видов капуст наиболее любимы цветная и китайская (в России ее называют салатом), из других овощей - огурцы и помидоры. Непопулярна свекла, хотя в меню иногда встречается "боршч", а баклажаны, как экзотический овощ из Голландии, стоят в несколько раз дороже апельсинов, да и не зна-ет почти никто, что с ними делать.
       Чешскую кухню нельзя себе представить без уксуса. В нем вымачивают рыбу, его щедро льют в любые салаты, без него не обходятся огурцы, капуста, грибы. Чехи не знают халвы и зефи-ра, хотя они им нравятся, когда пробуют. Не варят варенья. Аб-рикосы и персики срывают полузелеными и приготавливают на зиму компоты и желе. А яблок на садовых участках созревает так много, что их проще отправить в ямы для компоста, чем съесть. Возня с заготовками на зиму в самом деле имеет мало смысла. Продовольственными товарами магазины переполнены, ассор-тимент - тысячи и тысячи наименований, качество - высокое и на любой вкус. Главное, удержаться от соблазнов и не переесть!
       Мясо да кнедлики, да несколько кружек пива хорошую фигуру не формируют. Статистика утверждает, что чехи занимают пер-вое место в Европе по избытку веса.
       Вечерами "господы" гудят от возбужденных голосов. Пива выпивается много. Крепкие напитки такой любовью не пользу-ются, и напиваться до свинства не принято. Сигаретный дым - непременный спутник поглотителей пива. Курит тридцать про-центов населения, все возрасты. Слабый пол начинает участво-вать в дымных ритуалах "с младых ногтей". Но, как заявил не-давно американский "Филип Моррис", захвативший почти цели-ком табачный рынок Чехии, курение выгодно государству, пос-кольку обожатели сигарет отдают концы раньше, и правительст-во сэкономит на пенсиях... Приятная откровенность!
       О том, что чехи любят готовить сами, уже говорилось. Издает-ся множество кулинарных книг с яркими аппетитными фотогра-фиями и подробными рецептами. Рецепты публикуют газеты и журналы. Радио и телевидение проводят конкурсы на лучший рецепт и присуждают премии победителям.
       Непосвященному большинство рецептов кажется усложнен-ным: что-то вроде "искусства для искусства". Казалось бы, им-провизацию какого-нибудь простенького салата, в течение нес-кольких минут приготовляемого из того, что нашлось в холо-дильнике, чехи не оценят. Ан нет! Спрашивают рецепт. Как буд-то без рецепта никак нельзя...
       "Тяжелые" кулинарные испытания у чешек наступают в пред-дверии Рождества, но об этом, как и о самом Рождестве, уже дос-таточно сказано в одном из предыдущих очерков. Хотелось бы только повторить, что здесь - это общенародный праздник, вол-шебный и сказочный. Именно в эти дни по телевидению на всех программах одна за другой идут сказки. Говорят, никакой другой народ не обожает их так, как чехи.
       Новогодний праздник - Сильвестр, не обладая духовностью Рождества, перед ним меркнет, хотя и проходит с великим шу-мом: всю ночь на улицах, площадях, из окон домов и с балконов палят из ракетниц, всевозможная пиротехника щедро демонстри-рует свои зрелищные и оглушающие возможности..
       После Нового года, остаток зимы и весну, праздничное настро-ение подхватывают балы и карнавалы, в лучших залах больших и малых городов организуемые гимназиями, школами, училищами, фирмами, фабриками, заводами. Выступают ансамбли, оркестры, молодежные группы, представляющие последнюю музыкальную моду. По-прежнему любимы духовые оркестры и народная му-зыка, без которых не обходится ни один праздник.
       Общегородские праздники и ярмарки проходят в течение всего года, приурочены они и к историческим датам, и к временам го-да, и даже к таким, вовсе неожиданным событиям, как, например, созревание сливы. Отмечаются Дни городов. Сохранившиеся в Чехии многочисленные развалины средневековых крепостей, замки, живописные старые улочки и площади служат прекрасной декорацией для исторических представлений, в которых могут принять участие все желающие. В Чешском Крумлове, жемчужи-не средневековых чешских городов, охраняемой ЮНЕСКО, го-родской праздник в середине июня продолжается три дня, соби-рая десятки тысяч гостей, своих и зарубежных, привлекаемых средневековыми уличными шествиями в исторических костюмах, театрализованными представлениями, рыцарскими турнирами, на которых облаченные в тяжелые доспехи всадники показывают свое ратное искусство.
       Праздник в Чешском Крумлове - не исключение. Время от времени, в полном согласии с историческими хрониками и в кос-тюмах той эпохи, то тут, то там разыгрывается какое-нибудь сра-жение, например под Аустерлицем, когда русско-австрийские войска потерпели поражение от Наполеона (многие, возможно, не догадываются, что это громкое название, увековеченное пушкин-ской строкой, принадлежит чешскому городку Славков, недалеко от Брно).
       Все эти праздники - свидетельство любви народа к веселью, умения ценить радости жизни. Смеяться, улыбаться чехи, дейст-вительно, умеют, чувства юмора им не занимать, шуткой ответят на шутку, анекдотом на анекдот. Развлекательные программы за-нимают внушительное место на телеэкране, особенно в вечерние часы, веселые песенки часто звучат по радио. (Им отдается явное предпочтение перед той агрессивной современной музыкой, ко-торая переполняет российский эфир.) Взаимная улыбка сопрово-ждает общение друг с другом. Улыбка предваряет начало разго-вора, чтобы собеседники почувствовали симпатию и готовность понять друг друга, тем более если вы пришли куда-то с прось-бой или обсудить какой-то вопрос. Не будет преувеличенным утверждение, что умение улыбаться, как и вежливость, воспиты-вается в семье и в школе, как одна из черт общественного поведе-ния, не в последнюю очередь обеспечивающая жизненный и про-фессиональный успех.
       Рассказ о чехах не обойдется без спорта, к которому они испы-тывают подлинную страсть. На велосипед они пересаживаются, похоже, прямо из детской коляски. Родители с детьми, мал мала меньше и каждый - на своем велосипеде по росту, едущие гусь-ком по дорожке, - картинка типичная, особенно если добавить бегущего рядом четвероногого любимца семьи. Успешно сорев-нуются с велосипедами роликовые коньки.
       Зимой разгораются лыжные страсти, драматизм которых опре-деляется толщиной снежного покрова на горах, а поскольку они здесь не высоки и зимы весьма теплые, все пребывают в лихора-дочном ожидании благоприятных метеорологических сводок. Сегодня, конечно, не проблема выехать за границу в Альпы; ту-ризм и зимний, и летний, как на своих колесах, так и по путевкам туристических фирм, очень популярен у всех возрастов и боль-шинству населения вполне доступен. Наибольшим спросом пользуется средиземноморское побережье Хорватии, Греции, Италии.
       Но чехи любят не столько купаться и плавать, сколько загорать до почернения. Культ загара заставляет их и на родине валяться на травке, не пропуская ни одного солнечного луча. О вероятном вреде, кажется, никто не помышляет. Огромной популярностью у народа пользуется пеший туризм, чехи относят его к своим фено-менам, имеющим давние и богатые традиции. Любимый летний спорт - байдарки и каноэ; здешние небольшие быстрые реки как будто специально сотворены для этих видов спорта.
       Место, отводимое спорту на страницах газет, на радио и теле-видении, ошеломляет. Кажется, нет в мире ничего важнее имен спортсменов и их подвигов на спортивных аренах. Ликующий патриотизм фанатиков по случаю победы национальной команды на международных соревнованиях, турнирах, олимпиадах выли-вается в шумную истерическую демонстрацию на Вацлавской площади Праги, в самом сердце чешской столицы.
      
       Эти разнородные внешние впечатления, конечно же, не могут претендовать на то, чтобы сколько-нибудь серьезно представить чешский менталитет. Над его разгадкой не первое столетие бьют-ся десятки и сотни умнейших голов, но кто станет утверждать, что она найдена?! "Вопрос, кто мы и что мы...влечет за собой ла-вину предположений и фактов, в которых утонет прежде всего тот, кто задает подобные вопросы", - отмечал один из ведущих ученых-социологов.
       В самом деле, надо отдавать себе отчет в том, что исследова-ния в этой области не имеют конца. Менталитет народа не явля-ется чем-то застывшим и неизменным, он находится в постоян-ном развитии и под сильным влиянием исторических обстоя-тельств. Примером, уже на нашей памяти, могут служить немцы, после поражения во 2-ой мировой войне отвергшие милитаризм, национализм, общегосударственную идеологию, стоявшую выше индивидуальных интересов и личного счастья граждан.
       Чешский менталитет тоже прошел в своем развитии несколько исторических этапов. Первый закончился битвой на Белой горе (1620 г.), когда, лишившись государственной самостоятельности, чехи оказались в габсбургской монархии, второй - в 1918 году, с падением Австро-Венгрии и созданием независимой республики. Последующий этап, к сожалению, оказался коротким. Трагичес-кие раны чешскому народному духу нанесли Мюнхенское согла-шение и оккупация страны Гитлером, коммунистический перево-рот 1948 года, советская оккупация 1968-го. Это факты, их никто не оспаривает. А вот диапазон разнообразных суждений и оценок народа - поистине впечатляющий!
       Два века назад чешские просветители, увлеченные к тому же панславянской идеей, писали о своем народе в розовых тонах, восхищались его традициями, добродушием, "голубиным харак-тером". Но такие идиллические представления со временем все более уступали место критическим оценкам.
       Чех - человек здравого и осторожного ума, заявляет один из ученых, горазд на великие мысли, ему по плечу великие дела, он способен на воодушевление и негодование; боек, но медлителен; не упорен, не слишком отважен, не любит кардинальных вопро-сов, скорее Гамлет, чем Дон-Кихот. Чехи - простые и прямые люди, утверждает другой, их социальный талант - в отсутствии кастовости и аристократизма вследствие демократических гусит-ских традиций; в своей эволюции чехи больше развили разум, чем чувства, поэтому у них большая склонность к рационализму, чем у всех других славян. Чехи руководствуются скорее эмоция-ми, настроением, возражает третий, их разум еще молод и незрел, ему недостает рациональной дисциплины, упорства, целеустрем-ленности: ведь молодой разум склонен к критиканству и мудрст-вованию, неуступчив, негативно относится к окружающему миру, умеет наблюдать и собирать факты, но не может их теоретически осмыслить. Чехи не способны критически мыслить, делает вывод четвертый, их отличают ограниченность и догматизм, они песси-мисты, убежденные в том, что иначе как плохо ничего кончиться не может.
       Среди аналитиков чешского характера были такие знаменитос-ти, как историк Франтишек Палацкий, философ, первый прези-дент республики Томаш Масарик, писатели Карел Гавличек и Ка-рел Чапек, историк первой республики, журналист Фердинанд Пероутка. Все они изучали чешский менталитет как самостоя-тельную научную проблему. К ним с полным основанием можно присоединить и крупнейших писателей-классиков, в чьих произ-ведениях чешский национальный характер получил художествен-ное выражение. Для русского читателя ярчайшим образчиком че-шского менталитета на закате австро-венгерской империи являет-ся столь популярный и любимый уже несколькими поколениями "бравый солдат Швейк"....
       Если всерьез оценивать характер героя в остроумной и веселой сатире Гашека предоставляется самому читателю, то Франтишек Шалда, блестящий литературный критик и мыслитель первой трети 20-го века, дает своему народу собственную, авторскую оценку, и, пожалуй, как никто другой, убийственно откровенную и пессимистичную. Чехи, по его словам, "народ рабов, испор-ченный трехвековой неволей", народ, который "не умеет ни лю-бить, ни ненавидеть": "ни мозга, ни сердца, ни чести", "такое боязливое согбенное, пресмыкающееся существо, не знающее ни героизма, ни жертвенности, ни милосердия, этакое создание вро-де комара, который ужалит до смерти каждого, - это и есть чеш-ский человек..."
       От обобщающего, нелестного и мрачного портрета, написанно-го Шалдой, обратимся к тем социологам, которые называют кон-кретные изъяны чешского менталитета, проявляющиеся в повсе-дневной жизни. Последние не так мрачны и, кажется, во многом ближе и понятнее нашим соотечественникам. Это - зависть к чу-жому успеху и богатству: оставшись бедным сапожником, Томаш Батя остался бы и чехом, но он стал крупным промышленником, разбогател и превратился в "американца". Неуважение к тем, кто продвигается по служебной лестнице, такие люди - "выскочки" и "карьеристы". Неприязнь к высшему образованию, нарушающе-му девственность "прирожденного разума". Недоверие к интел-лектуалам, подозреваемым в неблагонадежности и недостатке патриотических чувств. Настороженность к воспитанности, тол-куемой, как желание обезьянничать и подражать "господам". Любовь к уравниловке, нивелирующей человеческую индивиду-альность и убивающей элитарность. Восприятие достоинства, как чванства и самомнения. Заискивание перед начальством и одно-временно готовность его надуть, если представится случай. Кон-серватизм в мышлении и стиле жизни. Распространять на сегод-няшний день все эти оценки, наверняка, не стоит, но познако-миться с ними любопытно, хотя бы в историческом аспекте.
       Понятие менталитета, ранее определявшегося, как совокуп-ность основных свойств народного характера, в 20-ом веке, точ-нее, с завоеванием государственной независимости, обрело более широкий смысл. Масарика, естественно, тоже раздражали пасси-вность, провинциальность, лакейство, интриганство, болезненная завистливость чехов, но, в первую очередь, его, как и ранее Па-лацкого, беспокоила такая крайне опасная черта чешского нацио-нального характера, как отрицание личной ответственности за судьбу народа в целом, стремление обвинить в общих бедах не себя, а время, обстоятельства, власти. Психологическое состоя-ние народа, привыкшего держаться в оппозиции к австрийской монархии и ее властям и формально выполнять то, что от него требуют (вспомним опять того же Швейка!), стало тормозом в развитии свободного демократического общества. Избавить на-родный характер от "австрийского наследия" - это была важней-шая цель и великая мечта президента Масарика.
       В духе последнего и Карел Чапек определял народный харак-тер, как практический идеал, без которого не может развиваться демократия, иными словами, без воспитания народа в духе демо-кратии крепкий народный характер немыслим. Основной крите-рий народного характера - отношение к себе, показывающее, как народ включается в свою историю и что может случиться с ним в будущем. Аналогичные выводы делал и Фердинанд Пероутка: судьба государства зависит от особенностей и свойств, составля-ющих народный характер.
       Источником серьезной опасности в "австрийском наследии" был культ народа. Нам, росшим в идеологии социализма, культ народа внушался как само собой разумеющееся: утверждалось, что народ всегда прав, что он не может ошибаться, что он мудр, справедлив, принципиален, нравственно здоров. Марксизму-ле-нинизму, оперировавшему массами и не оставлявшему места ин-дивидууму, культ народа необходим и выгоден. Ярлык "врага народа" в пору упрочения власти был для большевиков могучим инструментом террора. В демократическом же обществе, осно-ванном на личной свободе каждого гражданина, культ народа, действительно, вреден.
       В Чехии культ народа расцвел во времена национального воз-рождения, на переломе 18-19 веков. В отличие от соседних наро-дов, чешский практически не имел ни дворянства, ни буржуазии (один дворянин на тысячу жителей!), так что к народу в ту пору относили крестьян и другое сельское население, им-то, как счи-талось, сохранившим язык, обычаи, народную культуру, и возда-вались честь и хвала.
       На новом этапе развития общества, вступившего в эпоху капи-тализма, к "народу" приплюсовали городское население, включая железнодорожников, почтальонов, сапожников, трубочистов и прочих "маленьких людей", в отличие политиков, предпринима-телей, финансистов, юристов, писателей и ученых, по-видимому, к народу не относящихся.
       На третьем этапе, уже отмеченном влиянием коммунистичес-ких идей, в "народ" был зачислен пролетариат, ставший "самым передовым классом", призванным "самой историей" смести "уг-нетателей" и выстроить "новый мир". Культ пролетариата как составная часть культа народа, распространявшийся в 20-30-е го-ды, т.е. в период республики (в немалой степени, по вине левых чешских интеллектуалов - писателей, поэтов, деятелей культуры, которые по моде того времени бравировали левыми взглядами и умилялись советским большевизмом), сеял слепоту ко всему, что происходило в СССР, и удобрил почву для победы коммунистов после второй мировой войны.
       Опасения Масарика, Чапека, Пероутки и других критиков чеш-ского народного характера, к сожалению, подтвердились. Двад-цать лет демократии и свободы - небольшой срок. Политическая незрелость народа трагически проявилась в том, что в критичес-кий момент истории он не выдвинул из своей среды сильных, че-стных, прозорливых лидеров, которые решали бы его судьбу, и попался на крючок коммунистической демагогии. Это по его ви-не коммунистам удалось захватить власть в республике и прово-дить социалистический эксперимент на его костях и рабском тру-де. Из народной среды пришли все те, на кого опирался режим, те, что сотрудничали с госбезопасностью, служили следователя-ми, прокурорами, судьями, охранниками в тюрьмах и лагерях, став активными проводниками государственной политики наси-лия. Народ вырастил тех, что рвались в партию - ради карьеры, благ, по недомыслию или наивности...
      
       У тех, кто всю свою жизнь мог путешествовать по миру только с телевизионным "Клубом" Юрия Сенкевича, представления о загранице всегда были нереальны. Умом-то понимали, что она существует, но ее как будто бы не было. Уже потому, что все у нас за редким исключением были одноязычными, т.е. западными языками не владели ("английский со словарем" не в счет), любой приехавший "из-за бугра" и говоривший не по-нашенски, казался носителем каких-то особых достоинств. Вдобавок он выглядел уверенным в себе, был облачен в модное барахло и излучал сия-ние свободы. В своих печатных доносах наши "выездные" не скупились на плевки по поводу заграницы, уверяя "органы" в своей лояльности на будущее. Эффект чаще всего был обратный: Запад только рос в глазах тех, кто его никогда не видел. Еще бы! Там - демократия, порядок, прогресс! Там - люди совсем дру-гие! Там даже солнце, наверно, по-другому светит!... А когда многоопытные, высланные за границу диссиденты, пожив там несколько лет, начинали неуважительно рассуждать о западной системе, то не очень-то им верилось: быстро же они заелись!...
       Что с нас, темных, было взять?! Ни знаний, ни опыта...
       Надо сразу уточнить: Чехия к "настоящему Западу" пока не относится, она еще выкарабкивается из-под обломков социализ-ма, стремясь снова стать полноценной европейской страной. Но многое уже сделано, и, что немаловажно, благодаря сохранивши-мся европейским традициям. В общем, сравнения допустимы.
       Так вот, солнце светит здесь точно так же. И поезда здесь то-же опаздывают. Да только ли здесь?! В пунктуальнейшей Герма-нии этим летом, по сообщениям газет и радио, ни один поезд не пришел минута в минуту!... И зимой тут гуляют эпидемии грип-па. И автомобили попадают в аварии. И вспыхивают пожары, и стихии не щадят: бури, наводнения, смерчи, снежные заносы, за-сухи, град... Если чистота в здешних городах первое время каза-лась идеальной (все в сравнении!), то теперь взгляд натыкается и на разбросанные по тротуару окурки, и на разбитую урну, и на домашний хлам, сваленный в кювет... Рассказывают, что после падения режима, когда открылась граница, находились австрий-цы, которые заботясь об экологии у себя, привозили собственный хлам и мусор в Чехию и выбрасывали в здешних лесах. А ведь по всем меркам - цивилизованный народ!...
       В отличие от социологов, пытающихся найти общий знамена-тель в характере своего народа, каждый конкретный человек встречается с такими же конкретными людьми во всей пестроте их взглядов, вкусов, культурных запросов, привычек, добродете-лей, пороков, умственных способностей. И надо переболеть бо-лезнью идеализации, неизбежно поражающей каждого новичка, впервые оказавшегося за границей. Тем более что этот самый но-вичок попадает не только в иную языковую среду, но и, как пра-вило, в иной культурный слой, отличный от того, в котором он последние годы жил и работал у себя на родине. Такой слой, то-чнее, , единомышленников, круг коллег, друзей формируется не один десяток лет, а в новой стране все надо начинать заново с проблематичной надеждой на успех. Тяга к оказавшимся здесь соотечественникам быстро проходит, одного родного языка для общения мало, и вскоре выясняется, что это не те, "не ваши" со-отечественники. И местные знакомые, когда вы начнете хорошо понимать их язык, далеко не часто оказываются вам близки, пос-кольку не отвечают вашим уже сложившимся за долгие годы за-просам. Повторяется разочарование, которое испытывала, кажет-ся, вся русская интеллигенция, впервые попав за границу: Европа жутко провинциальна!
       Насыщаясь европейской культурой у себя дома, российские интеллигенты почему-то заодно преисполнялись иллюзией, будто там каждый встречный если не поэт и философ, то, по крайней мере, знаток и поклонник Гёте или Шопенгауера. А вместо это-го...о, этого не может быть! Этот европеец (или европейка) не загромождает свою квартиру подписными изданиями и может вообще ничего не читать, горячо интересуется интимной жизнью принцессы Дианы, искренне убежден, что Ирак находится в Аф-рике, пугается солнечных затмений, верит во всякую мистичес-кую галиматью, заполняет подоконники горшками с пресловутой "мещанской" геранью, а свой диван - разнокалиберными поду-шечками с рюшами, приходит в умиление от слащавых открыток, изображающих кошечек и собачек с розовыми бантиками на ше-ях, и соревнуется за первое место в поедании сосисок с горчицей или в питье пива. Словом, живет жизнью, свойственной только самому "махровому мещанину". А почему, собственно, средний европеец должен жить иными интересами, нежели средний рос-сиянин?! Согласно недавней статистике, сорок два процента населения, проживающего в Европейском Союзе, за последний год не держало в руках книги.
       Человечество есть человечество, а каждый народ - его часть.
       В каждом народе есть немногочисленная культурная элита, или "сметанка", как ее называют в Чехии, и, точно так же, в каждом народе есть люди глупые, недалекие, примитивные, живущие ин-стинктами и растительной жизнью. Есть люди без запросов и без целей, ни о чем не задумывающиеся и ни к чему не стремящиеся. Есть лодыри и бездельники, не желающие ни учиться, ни рабо-тать, но требующие социальной помощи от общества. Есть безра-зличные, равнодушные, замкнувшиеся на себе, на своей семье, на собаке и кошке, на доме; они ни во что не вмешиваются и со всем согласны. Они считают себя "толерантными" по отношению к согражданам, молчат, когда молчать не следовало бы, законсерви-ровав свою пассивность еще с "победоносного февраля" и "нор-мализации". Они не хотят "забивать себе голову политикой", не ходят на выборы, потому что "там наверху - все жулики" и "все равно ничего не изменишь". Есть склеротики; сегодня из пятиде-сяти видов йогурта они не могут выбрать ни одного и голосуют за коммунистов, при коих производился всего один вид, да и за тем надо было стоять с утра в очереди. Сидя на пенсии, они чувству-ют себя обиженными, потому что она меньше их прежней зарпла-ты. Есть "ничего не знавшие", они до сих пор не верят, что деся-тки тысяч заключенных вкалывали ради их блага на урановых рудниках, с упоением вспоминают Ялту и Сочи, где их до отвала кормили красной и черной икрой в санаториях и домах отдыха для иностранцев, в то время как из Москвы во все концы Союза шли поезда, пропахшие "отдельной" и "ветчинно-рубленной"...
       И общество есть общество. В нем есть скверные врачи и учи-теля, грубые полицейские, неприветливые соседи, нелюбезные официанты, есть наркоманы и пьяницы. Есть психопаты, хулига-ны, вандалы, воры, бандиты, жулики, аферисты, контрабандисты, насильники, убийцы. Есть "бритоголовые", фашисты, анархисты, националисты, расисты; в условиях демократии, которой они ще-дро пользуются, их иногда мягко называют "радикалами". Есть политические скандалы, грызня партий в парламенте, сопровож-даемая оскорбительными выпадами, оговорами, интригами... Всё - есть. Другое дело, сколько этого "всего" - опасного, дурного, неприятного, некрасивого, и насколько все это окрашивает повсе-дневную жизнь рядового гражданина?
       Скажем так: не слишком, не очень, мало. Во всяком случае, гражданин может идти по улицам города ночью, не опасаясь на-падения хулигана или вора. Наверняка не ждет его разнузданное примитивное хамство на улице, в магазине, в транспорте, в учре-ждениях. Он может свободно высказывать свое личное мнение. Не окажется на тротуаре с протянутой рукой, ибо социально он неплохо защищен. "Грани между городом и деревней" здесь да-вно стерты, так что условия жизни и там и там для него достато-чно комфортабельны. По неосторожности он может, конечно, вляпаться, если, соблазнившись бешеными процентами, побежит со своими сбережениями в какой-нибудь новоиспеченный инвес-тиционный фонд. Но, как правило, доля вины лежит на нем са-мом: польстился на высокие проценты, захотел быстро разбога-теть. Как человек, живущий в условиях личной свободы, он все-таки обязан думать и, по возможности, принимать грамотные ре-шения.
       Львиную долю отрицательных впечатлений поставляют рядо-вому гражданину газеты, радио, телеэкран, информирующие о том, что происходит в его родной стране и в обществе. И крими-нала вокруг оказывается не так уж мало! Земля хотя и небольшая, но каждый день где-то что-то непременно случается и тут же ста-новится достоянием гласности: судебный процесс, поджог, убий-ство, афера, ограбление банка, автомобильная авария, контрабан-да сигаретами и наркотиками, забастовка... Водители трамваев хотят получать столько же, сколько машинисты метропоездов. Металлургический гигант, построенный в те времена, когда все делали вид, что трудятся, сокращает рабочие места. Партии ве-дут между собой борьбу за влияние на средства массовой инфор-мации и обвиняют независимых журналистов в некомпетентнос-ти. Видный политик пользуется мобильным телефоном, подарен-ным ему какой-то фирмой... "У нас все точно так же, как у вас, в России!" - говорит рядовой чешской гражданин. Оно, конечно, так же да не так! Там, где этот рядовой чешский гражданин ужа-снется, наш видавший виды россиянин только скривит губы в легкой улыбке...
      
      
      
       ПРИЛОЖЕНИЕ

    Ярмила ГАШЕК

      

    ЯРОСЛАВ ГАШЕК

    I.

       Летит снег. Зима, ледяной ветер хлещет по лицу, мы едва идем. Рядом со мной - милый красивый парень, но что он мне, если я так страшно замерзла.
       "Бедняжка, постойте, возьмите мое пальто..." Я не успеваю опомниться, как иду уже в его зимнем пальто, укутанная по уши - и вот первая картина, которая стоит у меня перед глазами: Ярос-лав Гашек среди метели, без зимнего пальто, в легком пиджачке, в руке шляпа. Он выпрямился навстречу ветру, стройный, вол-нистые каштановые волосы трепещут над его красивым лбом, его великолепная кожа, прямой нос и красиво вылепленный рот про-изводят неизгладимое впечатление. Он, как живое воплощение юности, которая не боится спорить с жизнью. Как воплощение упорства. Как воплощение человека, уверенного в том, что всег-да будет делать только то, что захочет.
       Это мое самое прекрасное воспоминание. Вы не можете себе представить, насколько великолепен красивый человек, наделен-ный отвагой всегда делать только то, что хочет. Эта отвага была у него всю жизнь - и потом, когда рот его уже исказила горечь, а в волосах появились серебряные нити...
      

    II

      
       В ссоре. Не виделись уже три месяца. Жду подругу и вдруг на углу, рядом с собой, вижу Ярослава Гашека. Это в Карлине. По-ворачиваюсь и убегаю прочь, домой на Винограды. Он не отста-ет, обращается ко мне. Молчу. Наконец выдавливаю из себя: "Пожалуйста, уходите, мне неприятно, что вы идете за мной".
       "Сожалею, но мне приятно, потому не уйду". Продолжаю путь, молчу, а он весело болтает обо всем, перескакивая с пятого на десятое. Заворачиваю за последний угол. Улыбка сходит с его губ. "Ярмилка, неужели так и уйдете? Поймите, ради вас я был бы рад остепениться. Но я знаю, что не смогу. И вы будете со мной несчастны, я знаю. Но и без меня вы тоже не будете сча-стливой, потому что не можете без меня жить, бедная девочка. Смиритесь, выходите за меня замуж, может быть, хоть ненадолго счастливы будем вместе, год хотя бы или два, я вас так люблю, и -сердце мое болит из-за вас, но я вас не принуждаю, может, и не надо вам за меня выходить, бедняжка..."
       Вышла я за него замуж. И не так уж долго были мы вместе счастливы, но счастье такая редкость, за которую человек платит всей жизнью, да и то не заплатит целиком...
      

    III

      
       Засучил штанину выше колена и обнажил свежую рану. Пес его укусил, наш пес, глупый Рек, который не понимал ничьих шу-ток, кроме моих. Бегали мы вокруг стола, и пес прыгнул. Что с него взять?.. Из раны сочилась кровь.
       "Надо идти в институт Пастера или...подай мне, Ярмилка, све-чку, и спички тоже. Да нож...широкий нож, пожалуйста".
       Я подала ему свечку и нож, и спички. Он зажег свечу и дер-жал нож над пламенем, пока не раскалил. Приложил лезвие к ра-не. Кровь зашипела, и я почувствовала запах паленого мяса. Вскрикнула от страха.
       "Не бойся, ничего страшного". На его спокойном лице не дро-гнул ни один мускул.
       Опять разогрел нож и опять прижег рану.
       Рек почувствовал запах мяса, встал и подошел поближе.
       "Ага, теперь подлизываешься ко мне, змей ты, а то признавал только хозяйку... иди сюда, посмотри вот, что я должен делать, чтобы тебе на какой-нибудь живодерне не отрезали глупую баш-ку, понимаешь?..."
      

    IV

      
       "Ты не знаешь, где этот лист, на котором я вчера начал писать? Начал писать и заснул над ним... А мысль была отличная! Мне пришло в голову что-то особенное...А я все заспал...".
       Лист мы нашли в ящике под уголь. На листе было написано: "Глупец в компании". А пониже: " списан с воинской службы как идиот".
       Гашек недолго ломал себе голову и стал диктовать мне о Швейке. Было это в 1911-ом, был это рассказ "Бравый солдат Швейк".
       "Но это все не то.. Знаешь, у меня был замысел чего-то ново-го, крупного...Заспал я его..."
       "Приключения бравого солдата Швейка" вышли отдельной книгой, время сомкнулось над ней, но искра, тогда вечером блес-нувшая в мозгу засыпавшего Гашека, теплилась в подсознании - а время шло - минуло восемь долгих лет - восемь долгих лет со дня, когда он диктовал мне "Бравого солдата Швейка", восемь лет со дня, когда мы виделись напоследок.
       После всех сообщений в газетах о том, что был убит в России, восемь лет спустя, Гашек снова стоял передо мною.
       Постаревший, поседевший, полный, но лоб его был по-преж-нему прекрасен и высок, нос прям, красивые губы сжаты горькой иронией.
       "Пишу "Швейка". Все эти годы он не отпускал меня. Ни на фронте , ни в России, нигде. Это началось сразу, как только раз-разилась война. Чувствовал, что рождается нечто... То, что мне тогда пришло в голову, ты помнишь? Хочешь, прочту тебе пер-вую главу?"
       И читал мне ее всю дорогу до типографии, и я смеялась, и не знала, что он делал долгих восемь лет, знала только, что юмор его вызрел в страданиях, что за Швейка своего заплатил восемью го-дами жизни и что жизни этой оставалось ему немного.
       Глава следовала за главой, и я училась восхищаться искусст-вом человека, которого я когда-то любила за его изумительную жизнерадостность.
       Он жил в Праге со своей подружкой из России и был мне толь-ко другом. Но как друг дал мне то, чего не мог дать как муж: прочную основу литературного творчества.
       Я начала писать в том же году, когда он писал "Швейка". Во время длительных прогулок по набережным мы читали друг дру-гу, и я стремилась к тому, чтобы написанное мной тоже чего-то стоило, чтобы мне не было стыдно...
       Первый том "Швейка" вышел. Мы были с сыном в Фалькнове у Бора. Однажды вечером Гашек приехал к нам. Нашему сыну было девять лет. Он верил тому, что отец его погиб на фронте в России, и Гашек обещал мне, что эту веру ему оставит, раз уж не может и не умеет быть ему отцом. Но когда вышел первый том "Швейка", Гашек приехал не ко мне, а к Рише, сказал ему, что он его отец, что написал ему "Швейка" и привез с собой... Потом три дня бегал с Ришей по горам и лесам, счастливый оттого, что у него есть сын.
       После того мы виделись только раз, он уехал в Липнице, что-бы там продолжать "Швейка" и умереть раньше, чем его закон-чит.
       Я не видела его мертвого. Он живет в моих воспоминаниях красивый, молодой, такой, каким был в тот день, когда летел снег, и ветер трепал его прекрасные волосы: весь воплощение бесстрашной юности, которая не боится спорить с жизнью.
      

    12. 9. 1930

    Перевод автора этой книги

      
      
      
      
      
      

    ИСТОЧНИКИ

       Co daly naše země Evropě a lidstvu. Evropský literární klub. Praha, I.část, 1998,
       II. část, 1999, III.část, 2000
       Petr Hora Horejší. Toulky českou minulostí. Baronet, I-VIII. dМly, 1995-2000
       Dějiny zemí koruny české. Paseka. Praha, Litomyšl I-II. díly, 1995
       Josef Pekař. Dějiny československé. Akropolis. Praha, 1991.
       T.G.Masaryk. Rusko a Evropa. Spisy T.G.Masaryka, sv. 11,12. Praha, 1996.
       T.G.Masaryk. Světová revoluce. 1925.
       T.G.Masaryk. Česká otázka. Snahy a tužby národního obrození. Melantrich, Praha, 1969.
       Masarykova abeceda. Melantrich, Praha, 1990.
       Václav Černý. Vývoj a zločin panslavismu. ISE, Praha, 1994
       Marx contra Russland. Der russische Expansionsdrang und die Politik der
       West-machte. Berichte von Karl Marx als europeischer Korrespondent der New York
       Daily Tribune 1853-1856. Seewald Verlag, 1960
       Jaroslav Opat. Filozof a politik T.G. Masaryk. 1882 - 1893. Melantrich, Praha, 1990
       Jan Patočka. Co jsou češi? Panorama, Praha, 1992.
       Miroslav Ivanov. Justiční vražda aneb Smrt Milady Horakové. Betty, Praha, 1991
       Vilem Hejl. Rozvrat. Mnichov a náš osud. Sixty-eight publishers corp. Toronto,
       Ontario, Canada, 1989
       Karel Čapek. Hovory s TGM. Spisy XX. Československý spisovatel. Praha, 1990.
       Karel Čapek. Čtení o TGM . Melantrich, Praha, 1969
       Stanislav Polák. T.G. Masaryk. Středočeské nakladatelství a knihkupectví v Praze,
       1990
       Jaroslav Krejčí. O češstvi a evropanství. O českem národnim characteru. Amosium
       servis, Ostrava, dil 1., 1993, dil. 2., 1995
       Hospody a pivo v české společnosti. Ustav pro českou literaturu AV ČR. Academia,
       Praha, 1997
       Josef Staněk. Blahoslavený sladek. Kapitoly z dějin piva. Paseka, Praha /
       Litomyšl, 1998
       Jiří Andreska. Šumavské solné stesky. Kentaur, Praha, 1994
       Jiří Andreska. Rybářství a jeho tradice. Praha, 1987
       Vladimír Vaculík. České Betlémy. Integra, Praha, 1994
       Václav Holzknecht, Bohumil Trita. Ema Destinnová. Panteon, Praha, 1981
       J. Hanzelka, M. Zikmund. Zvláštní zpráva, č.4.Lid. Nakladatelství, Praha, 1990
       J. Hanzelka, M. Zikmund. Život snu a skutečnosti. 50 otázek po 50 letech.
       Jaromír Slonek. Primus, Praha, 1997
       Radko Pytlík. Jaroslav Hašek a Dobrý voják Švejk. Panorama, Praha, 1983
       Radko Pytlík. Lidský profil Jaroslava Haška. Korespondence a dokumenty. Čs.
       spisovatel, Praha, 1979
       Ladislav Soltan. Jaroslav Hašek. Horizont, Praha, 1982
       Kliment Štěpánek. Vzpomínky na poslední lěta J. Haška. Havl. Brod, 1960
       Karel Kaplan. Pravda o Československu 1945-1948. Panorama, Praha, 1990
       Karel Kaplan. Nekrvavá revoluce. Mladá fronta, Praha, 1993
       Karel Kaplan. Největší politický proces " M. Horáková a spol." Ustav pro soudobé
       dějiny AV ČR. Brno, 1995
       Ladislav Smoljak, Zdeněk Svěrák. Divadlo Járy Cimrmana. Texty přednášek a her.
       Melantrich, Praha, 1988
       To nejlepší ze Smoljaka, Svěráka a Járy Cimrmana. Knihcentrum, 1998
       Robert Sak. Anabáze. Drama československích legionářu v Rusku (1914-1920).
       H&H, Jinočany, 1996
       Karel Pichlík, Bohumír Klípa, Jitka Zabloudilova. Českoslovenští legionáři (1914-
       1920). Mlada Fronta, Praha, 1996
       Karel Pichlík. Bez legend. Panorama, Praha, 1991
       Martin Putna. Rusko mimo Rusko: dějiny a kultura ruské emigrace 1917-1991. Brno,
       1994
       Václav Veber a kol. Ruská a ukrajinská emigrace v ČSR v letech 1918-1945. Praha,
       1993
       Ivan Savický. Osudová setkaní: Češi v Rusku a Rusové v Čechách. 1914-1938.
       Academia, Praha, 1999
       Vladimír Bystrov. Z Prahy do Gulágu aneb Překáželi. Edice žaluji, sv.1. Nakladа-
       telství Bystrov a synoví s.r.o., Praha, 1999
       Z. Sládek, L. Běloševská a kolektiv. Dokumenty k dějinám ruské a ukrajinské
       emigraсe v Československé republice (1918-1939). Slovanský ustav AV ČR
       Euroslavica, Praha,1998
       Ferdinand Seibl. Německo a Češi. Academia, Praha, 1996
       Česko-německá vztahy 1945-2000. Praha, 1999
       Kauza tzv. Benešovy dekrety. AV ČR. Praha, 1999
       Komu sluší omluva: Češi a sudetští Němci. Dokumenty, fakta a svědectví. Erika,
       Praha, 1992.
       Pavel Tigrid. Kapesní provodce inteligentní ženy po vlastním osudu. Academia,
       Praha, 2000
      
      
      
  • Комментарии: 21, последний от 17/06/2022.
  • © Copyright Вербин Евгений Иванович (skazka@volny.cz)
  • Обновлено: 25/11/2015. 584k. Статистика.
  • Очерк: Публицистика
    • Оценка: 5.56*24  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.