ГЛАВЫ ИЗ РОМАНА

1

Маргулис, уже несколько минут держа бритву в руках, почти не мигая, смотрел на свое отражение в зеркале. Оттуда на него глядел человек в роскошном восточном халате, с дорогой стрижкой, подчеркивавшей пряди благородной седины. С усталыми в усмерть глазами в красных прожилках, которые уже не брал никакой "Визин". И мешки. Темные с синевой мешки под нижними веками.

На кой черт, подумал Маргулис. На кой черт сотни тысяч, -- и ведь не деревянных -- выброшенные на косметологов. На кой черт все это -- известность, влияние, имя в списке "Форбса", банки, заводы, шахты, виллы, гигантская яхта, в роскошной ванной комнате которой он сейчас стоял... На кой черт, если ни единой ночи он не спал как... Как нормальный -- прежний -- человек, без кошмаров и бесконечных пробуждений. Без прокатывания в голове до рассвета все новых схем и вариантов, атак и контратак...

Маргулис негромко вздохнул. Да. Будь осторожен с тем, о чем просишь Бога. Ты можешь это получить.

Пол ванной комнаты под его ногами был абсолютно неподвижен. С тех пор, как они вышли из Реджо-ди-Калабрия, -- до чего же правильный, скучный, совсем не итальянский городишко! -- Средиземное море выровнялось словно зеркало. Ни ряби, ни морщинки. Самое время неспешно и с удовольствием побриться.

Он хмыкнул. "С удовольствием". Когда последний раз он получал удовольствие -- от чего бы то ни было? Ладно. Jedem das Seine. ["Каждому -- своё" (нем.)] И ему тоже.

Он прибавил горячей воды и аккуратно смочил лицо. Потом поднял голову, готовясь выдавить на ладонь горку пены для бритья, и... замер, увидев в зеркале нечто, чего еще минуту назад в ванной комнате не было. И это нечто -- двигалось.

Маргулис стоял, боясь обернуться и боясь отвести глаза от зеркала, в котором -- у противоположной стены -- приплясывал и кривлялся тряпичный клоун в рост человека. То, что это не человек, а огромная кукла, было совершенно очевидно. Однако кукла эта не просто приплясывала, но еще и растягивала в улыбке свой огромный нарисованный алой краской рот. Размахивая при этом руками.

Маргулис не был трусом. Будь он из племени боязливых, то так и проходил бы в научных сотрудниках до самой вольницы, до "большого распила", чтобы потом либо пахать на дядю за копейки, либо и вовсе загнуться. И уж, конечно, не поднялся бы в то поднебесье, в котором сейчас обитал. Нет, трусом он, безусловно, не был. Но сейчас Маргулис почувствовал, что ноги у него стали ватными и слегка подогнулись. И еще он понял, что ему страшно -- невероятно страшно -- повернуться и посмотреть на это невесть откуда взявшееся нечто впрямую.

Стиснув зубы и сжав кулаки, он все-таки медленно развернулся, оказавшись лицом к лицу с огромной тряпичной куклой.

Клоун по-прежнему стоял у дальней стены, не делая попыток приблизиться. Впрочем, нет, не стоял -- приплясывал, улыбался, подмигивал, да еще и покачивал, держа на ладонях, словно на чашах весов, две половинки какого-то темного шара.

Маргулис открыл рот, но был не в силах издать ни звука. Наконец он сделал глубокий вдох, набрав полную грудь воздуха, и закричал:

-- Ави!!!

Ручка двери щелкнула, массивная дверь медленно открылась наружу, и на пороге возник человек в простеньком, неброском костюмчике. Лет пятидесяти, с вихрастой и почти сплошь седой шевелюрой, худощавый, среднего роста, с пушистыми усами, полностью прикрывавшими верхнюю губу, и в дымчатых очках, через которые едва просматривались прищуренные глаза. Он улыбнулся Маргулису, и от этой улыбки олигарху стало совсем плохо. Это была не улыбка, а что-то среднее между издевательской усмешкой и хищным оскалом. Но чувствовалось, что по-иному человек этот улыбаться и не умел, и не хотел.

Продолжая улыбаться, гость дружески кивнул Маргулису, повернулся к коридору и позвал:

-- А-а-ави!

После этого улыбчивый тип отступил в сторону, и на пороге появился Ави, один из лучших телохранителей Маргулиса, до того добрых пару десятков лет отработавший в "Моссаде". Его поддерживали под руки двое крепких мужчин лет тридцати с небольшим. Застывшие глаза Ави были широко открыты, из уголка рта сочилась струйка слюны, а из уха торчал кончик вязальной спицы, которую ему во всю длину вогнали в голову.

Двое, державшие Ави, внесли его в ванную. Ноги несчастного волоклись по полу. Маргулис невольно попятился.

Вслед за ними в ванную прошел и визитер в дымчатых очках. Маргулис только сейчас обратил внимание, что он чем-то очень похож на тряпичного клоуна, так напугавшего его. Та же издевательская улыбка, те же шутовские манеры. Маргулис бросил взгляд на противоположную стену, но... никакого клоуна там уже не было.

-- Ребятки, -- ласково произнес усатый, -- посадите Ави вот туда, к стене. К унитазу поближе. Стоять-то ему, бедному, никак -- ноги не удержат.

Двое его спутников, оба в черных водолазках и темно-серых костюмах, аккуратно усадили Ави у стены и стали по обе стороны от него, словно охраняя труп от всяких неожиданностей.

Теперь улыбчивый гость и Маргулис стояли друг напротив друга. Молчали все, включая и двух "близнецов", втащивших Ави в ванную. Тишину нарушил усатый.

-- Ну что, Леонид Борухович, или... вы ведь по паспорту Борисович? Пора и поговорить. Тянуть не будем, вы человек деловой, не то что минута -- секунда каждая на счету.

-- Это было необходимо? -- прервал его Маргулис, указав рукой в сторону мертвого охранника.

Усатый округлил рот.

-- О, конечно! Абсолютно необходимо! Это ведь не браток и не качок какой-нибудь. Настоящий, серьезный профессионал. Был бы жив -- мог бы нашей беседе очень помешать.

Маргулис помолчал, нервно покусывая губу. Потом кивнул.

-- Беседа. Надо полагать, вам побеседовать позарез было нужно, если даже на убийство пошли. Кстати, а вы-то кто? Мои биографические данные вам, похоже, известны. С кем я имею дело?

-- Михаил Иванович, -- усатый снова расплылся в хищной улыбке. -- Честное слово, так меня и зовут. Обычные русские имя и отчество. С фамилией -- тоже исконно русской -- пока погодим. -- Он сделал паузу и с чуточку обиженной интонацией добавил: -- А насчет убийства это вы зря, Леонид Борисович.

-- И как это называется по-вашему? -- вспыхнул Маргулис.

-- По-нашему это называется зачистка. Обычная нормальная зачистка в ходе операции.

-- Цель которой?

Михаил Иванович развел руки в стороны.

-- Побеседовать с вами, дорогой господин Маргулис! К вам ведь вот так, запросто, на чаек, в гости не заглянешь, верно? А поговорить -- ой, как надо было.

Маргулис, нахмурившись, кивнул.

-- Что ж, говорите.

Незваный гость снова дружелюбно ощерился.

-- Да разговор простой и понятный. Особенно для вас, человека умного. Речь о том, Леонид Борисович, что делиться надо.

-- А-а-а, -- протянул Маргулис. -- Банальный грабеж...

-- Ну что вы, право... -- Усатый старательно изобразил обиду. -- Грабеж?

Внезапно губы его сжались, а глаза, проглядывающие сквозь дымчатые очки, сузились от гнева.

-- Грабили и грабим не мы, господин Маргулис. Грабили и разворовывали страну -- всё и вся, до гвоздика и кирпичика -- вы, все вы, масонская ваша братия, пока мы воевали и подыхали черт знает где и черт знает за что. Ох, не вам бы о грабеже заикаться.

-- Какая "масонская братия"? -- Маргулис чувствовал, что теряется. Гость его был явно не похож на параноидного кликушу, зацикленного на теории заговора. И работал он вместе со своими головорезами на удивление профессионально.

-- Какая масонская? -- переспросил Михаил Иванович. -- Ну полно дурака-то валять. Фамилия-имя-отчество у вас такие масонские, что еще поискать. Национальность -- опять-таки, масонская на все сто. Телохранитель вон даже, -- он ткнул рукой в сторону Ави, - все тех же масонских кровей. Как и почти вся охрана на "крейсере" вашем.

-- А, -- догадался Маргулис. -- Вы, вероятно, хотели сказать "жидо-масонская"?

-- Ну зачем же так, -- возразил усатый. -- Это уже ксенофобией попахивает. А мы, Леонид Борухович, сугубые интернационалисты. Вот, например, камрады, что Ави вашему войти помогли. Ходжа хотя бы.

Стоявший у стены смугловатый "близнец" слегка поклонился.

-- Вообще-то зовут его Бахром, -- пояснил Михаил Иванович. -- Ходжа -- это, скажем так, для внутреннего употребления. Так вот вам - таджик, и самый натуральный.

Ходжа молча кивнул.

-- У нас народу всякого хватает, господин Маргулис, -- продолжал усатый. -- Татары, армяне, хохлы, литовцы, чечен даже один есть.

-- Так это, значит, еще не вся бригада? -- хмуро заметил Леонид Борисович.

-- У нас не бригада, -- серьезно ответил гость. -- И даже не дивизия. Армия.

Последнее слово он произнес жестким чеканным голосом.

Воцарилась тишина. Маргулис гадал, куда же делись остальные его охранники, и не постигла ли их судьба Ави.

-- Вот я и говорю, Леонид Борухович... Или вам все-таки приятнее "Борисович"? -- поинтересовался гость.

Маргулис махнул рукой.

-- Лишь бы вам было приятно. Мне все равно.

-- Вот я и говорю. Пока нас через все мыслимые и немыслимые мясорубки прокручивали, пока мы товарищей теряли, -- он скрипнул зубами, -- вы всё к чертовой матери и порвали в клочья, как волки несытые. И теперь, конечно, костьми лечь готовы, чтобы этот статус кво навеки сохранить. Но я вас расстрою. Мечта эта несбыточная. Потому что есть мы. И делиться придется. Да оно ведь, Леонид Борисович, и душу очищает.

Маргулис взглянул на усатого исподлобья.

-- Про душу только не надо. Сколько вы хотите?

-- Делиться означает делиться. Как в песне: тебе половина -- и мне половина.

-- Половина чего?

-- Всего, Леонид Борухович. Буквально всего. Всего, что у вас есть.

-- О! -- Маргулис покачал головой. -- Так вы не за миллионом-другим пришли?

-- Ну зачем же глупости говорить. -- Незваный визитер поджал губы. -- Такая овчинка и выделки не стоила бы. Даже Ави обидно было бы за такой пустяк с жизнью расставаться.

-- Значит, половину всего? И вы всерьез полагаете, что все эти прописанные в "Форбсе" миллиарды у меня в наличных, под матрацем? Это предприятия, холдинги, банки, недвижимость...

-- Понимаем, господин Маргулис. -- Усатый снова заулыбался и закивал. -- Это мы с виду такие простачки. А так-то, поверьте, понимаем.

-- Ну?

-- Да самое банальное "ну". Вот этим всем и делиться. Наличностью, банками, холдингами, недвижимостью...

-- Послушайте, но это же бред какой-то! -- Маргулис начинал заводиться. -- Вы что думаете, так вот оно и делается, взял, распилил, нацарапал пару расписок, и всё, никаких проблем?

Улыбка гостя стала еще шире.

-- Сейчас мы вам объясним, и очень популярно, как и что делается. Калаш!

Маргулис повернулся к двери, и лицо его покрылось мертвенной бледностью. На пороге стоял человек, почти неотличимый от двух первых убийц -- и стоял он, прижимая к себе мальчонку лет восьми-девяти, закрыв ему рот огромной ладонью.

-- Додик... -- хрипло произнес Маргулис.

-- Полное имя, вроде бы, Давид? -- осведомился усатый. Он повернулся к Калашу и мальчику. -- Давид Леонидович, значит. Ну что, Додик? Хочешь к папе?

Мальчонка с вытаращенными заплаканными глазами робко кивнул. Маргулис хотел броситься к сыну, но увидел, что усатый гость, преграждавший ему дорогу, словно скучая, достал из кармана складной нож и одним щелчком открыл его.

-- Ладно, Додик, -- не сводя глаз с Маргулиса-старшего, произнес Михаил Иванович. -- Только одно условие: без крика. Чтобы ни-ни.

Паренек часто-часто закивал, хотя усатый сейчас стоял к нему спиной и не мог его видеть.

-- Отпусти ребенка, Калаш.

Додик, обежав усатого, бросился к отцу и обхватил его за ноги, но, увидев сидящий на полу труп Ави, оцепенел и уже не сводил с него немигающих глаз.

-- Частная школа в Англии, -- сказал Михаил Иванович, -- это, конечно, для ребенка, особенно масонского, полезно. Однако погода сейчас там -- мерзость, а не погода. А тут мальчонке каникулы вне расписания. На теплом Средиземном море. Да еще и с родным отцом.

Маргулис машинально гладил сына по голове, чувствуя непривычные для него растерянность, бессилие и леденящий страх. У этих мерзавцев оказались не просто длинные руки. Они действительно могли всё.

Михаил Иванович, по-прежнему держа в руках нож, достал из кармана апельсин и одним молниеносным движением рассек его на две абсолютно равных половины. Положив каждую из них на ладонь, он стал покачивать руками, -- точь-в-точь как проклятый и неведомо куда исчезнувший тряпичный клоун -- вопросительно глядя на Маргулиса.

-- Хорошо, -- тихо произнес Леонид Борисович. -- И как же все это будет оформляться?

Визитер расплылся в своей издевательской улыбке и протянул Маргулису половинку апельсина. Тот машинально взял ее.

-- Этот этап проработан давно и в деталях. К вам обратится наш человек, Игорь Зиновьевич Гольдман. Так и представится. Вы уж его примите порадушнее. С ним все детали и проработаете. Все будет чисто, красиво, безукоризненно. Он у нас по этой части маэстро.

-- Как же это вдруг? -- не удержался Маргулис. -- Зиновьевич, да еще и Гольдман? В ваших рядах, и такой жидомасонище?

-- Бывший, -- успокоил его Михаил Иванович. -- Взяли на поруки, перевоспитали. Национальность, кровь, условные рефлексы -- это, конечно, никуда не денешь. Но не подведет. Тоже ведь детолюб. А у него их двое. При том, что планета -- она же, сами видите, совсем крошечная. В чем и Гольдман наш единожды убедился. Так что с гарантией не подведет.

Он кивком дал команду Ходже и напарнику двигаться в коридор, потом повернулся к Маргулису.

-- Что ж, коль скоро все вопросы решены, разрешите откланяться.

Усатый был уже в дверях, когда Маргулис, наконец, собрался с силами, чтобы задать мучивший его вопрос:

-- И что это было?

-- Что -- это? -- визитер повернулся, старательно изображая удивление.

-- Вот та мерзость, та... кукла, у стены.

Михаил Иванович издал короткий смешок.

-- Вы ее так у стены и увидели? Сразу?

-- Нет, сначала в зеркале, но потом...

-- А, значит, сначала в зеркале. Тогда все правильно. Как там у Шекспира... "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам"? Да, и самое главное -- вы, наверное, догадывались, но напомнить не повредит. Не вздумайте спускать своих псов на мою стаю. И псы зря погибнут, и вашей личной судьбе -- семью и родных включая -- распоследний бедолага и калека на этой планете не позавидует.

Он покивал, словно убеждая собеседника в правоте сказанного.

-- А то ведь попытка одна такая была. Первая -- она же и последняя. Впрочем, если заинтересуетесь деталями, наш человек -- Гольдман -- вам все расскажет. Так что лучше без попыток. Как там ваши в таких случаях говорят? "Чтоб мы все были здоровы"?

И с этими словами улыбчивый гость исчез, закрыв за собой дверь ванной.

16

Они отошли на катере километра на полтора от берега. На берегу не было видно ни души. Да и кто стал бы пялиться -- тем более в бинокль -- на неприметный катер, покачивающийся черт знает где на слабой волне.

Валдас несколько раз наотмашь ударил лежащего на дне катера Черныха по щекам. Тот слабо застонал, попытался что-то сказать -- но не смог.

-- Все будет нормально, как шеф велел, -- сказал Шайтан, доставая из кармана брюк небольшую упаковку с пластиковым шприцом. -- Сейчас приведем в чувство. И водичка... -- Он сунул руку за борт. -- Подходящая. Прохладная. Градусов восемнадцать. Ко дну пойдет в полном сознании.

Он снова, как и в первый раз, почти не целясь, одним ударом воткнул шприц в шейную артерию Черныха. Тот застонал, но уже громче, и через несколько секунд произнес:

-- Вы... что... зачем?..

-- Затем, что приказы шефа выполняются безоговорочно, -- пояснил Шайтан, стаскивая с себя водолазку. Его напарник уже сидел в одних трусах. -- А нарушителей полагается наказывать. Валдас, помоги ему раздеться.

Черных попытался вяло сопротивляться, но это ему нисколько не помогло. Вскоре он был раздет до трусов, а крепкие руки литовца прижимали его к покрытому просоленными досками полу. Шайтан, поднявшись во весь рост, ласточкой нырнул в воду и тут же появился на поверхности, отфыркиваясь и крутя головой.

-- Ух! Водичка -- будь здоров!

-- Не холоднее, чем в Фартанге, в горах, -- флегматично отозвался Валдас.

Его напарник, держась за борт катера, хохотнул.

-- Ну ты сказал... Эта по сравнению с Фартангой -- парное молоко. Давай, перекидывай клиента -- и присоединяйся. Освежись.

Черных сам не успел заметить, как оказался в ледяной воде. Дыхание перехватило сразу. Кольнуло и сердце, но боль тут же прошла, сменившись сковывающим чувством холода. Рядом с собой в воде он видел две головы -- двух его мучителей. Двух убийц.

Но все это -- холод, близость неминуемой смерти, два безжалостных подонка-палача -- было мелочью, чем-то абсолютно неважным, третьестепенным, чем-то, чему не стоило посвящать и секунды размышления. Сейчас им овладело абсолютное, всепоглощающее отчаяние. Ромка. Беата. Михаил, Миша, дьявол в полковничьем чине, со своими головорезами доберется до них -- и он, Черных, отец, защитник, ничего не сможет с этим сделать. Не сможет даже предупредить. И никто уже не сможет. Первый укол -- в доме -- парализовал его мышцы, но он все слышал и потому знал, что друг его, Колос, Вовчик, погиб первым. Он не знал как, но слышал приказ, отданный -- Господи, немыслимо, непредставимо! -- братом Колоса. Двоюродным, да, но единственным близким по крови человеком. Значит, предупредить не сможет и Колос. А более -- некому. Эх, Вовчик, Вовчик... Увидимся ли мы там? И есть ли оно для нас вообще -- это там?

-- Ну что? -- Шайтан похлопал Черныха по мокрой голове. -- Куда поплывем? К нашему берегу -- или турецкому? А, может, просто здесь поплещемся?

-- Хватит, -- изрек Валдас. -- Время тянем. Шеф будет ждать. Давай.

-- Давай, -- согласился его партнер. -- Раза четыре по слегка, и на пятый?..

Литовец молча кивнул. Нырнув, он перехватил обе руки Черныха за спиной и тут же дернул их вверх. Голова Валдаса показалась на поверхности, а голова его жертвы, наоборот, сразу же погрузилась в воду. Черных попытался барахтаться, но из этого ничего не выходило: убийца держал его стальной хваткой.

-- Пару минут для начала? -- спросил Шайтан.

Валдас снова кивнул, не произнеся ни слова.

Черных продолжал слабо дергаться, но потом понял, что так еще быстрее израсходует кислород, а накапливающийся в легких углекислый газ помимо воли заставит его сделать вдох. Раза четыре, вспомнил он слова лысеющего подонка -- значит, еще вытаскивать будут. Нестерпимое желание воздуха и позыв сделать вдох завладели всем его существом. Потерпи. Еще. Чуть-чуть. А зачем? Чтобы снова и снова пройти через то же самое? Да горите вы все в аду! Он разом выпустил весь воздух из легких и...

И в тот же момент чьи-то руки подняли его голову над водой. Он с жадностью, со свистом втянул в себя воздух.

-- А? -- улыбаясь, спросил Шайтан, поддерживая его за подбородок. -- Как оно? Дышать, жить?

Хорошо, подумал Черных. И дышать, и жить хорошо. Только хрен я вам дам со мной еще играться. Конец-то всем нам ясен. Вы, твари, может, себе кошками и кажетесь, но я мышкой в вашей игре не буду.

-- Ну что? -- Шайтан с любопытством вплотную смотрел в глаза жертвы, ища в них страх, отчаяние, мольбу, но к удивлению своему, ничего этого не увидел. Хуже того, этот без пяти минут труп, утопленник -- улыбался! На лице его действительно была слабая, но улыбка. Это Шайтану не понравилось. Он любил, чтобы его жертвы уходили из жизни с выражением животного ужаса на лице. Не всегда так получалось, на той веселой войне чаще приходилось убивать молниеносно, возникая словно ниоткуда -- "чехи" его знали, боялись как огня и за эту способность наградили кличкой, прижившейся и среди своих. Но все-таки куда больше любил он наблюдать долгую, в судорогах, в спазмах ужаса агонию.

-- Тогда сделал вдох... -- сказал Шайтан. -- Давай, глубокий вдох...

Вдох... Ну, на тебе вдох, подумал Черных, набирая полную грудь воздуха. Валдас тут же дернул его руки вверх, но прежде, чем голова Черныха погрузилась в воду, он разом, с силой выдохнул весь воздух из легких -- без остатка. Еще над поверхностью -- без предательских булькающих пузырей.

Он открыл глаза под водой, но увидел только ноги одного из головорезов -- ему было совершенно неважно, которого. Черных закрыл глаза. Теперь он видел то, что хотел: лица сына и его хорошенькой жены. Славная, чудесная пара. Красивые и хорошие люди. Господи, если ты видишь -- спаси их и сохрани. Спаси и сохрани, Господи. А больше я ни о чем не прошу.

И Черных всеми силами грудных мышц, диафрагмы, воли -- втянул в себя горьковатую и моментально опалившую легкие черноморскую воду.

Его мучители не увидели никаких пузырей, но почувствовали, как он внезапно задергался, забился в судорогах. И через несколько секунд затих.

-- Дурака валяет? -- озадаченно спросил Шайтан.

-- Подними ему голову, -- скомандовал Валдас.

Изо рта Черных текла струйка воды. Шайтан отпустил его подбородок, и голова Черныха бессильно упала вниз.

-- С-с-сволочь, -- сквозь зубы процедил убийца. -- Играть не захотел...

Валдас отпустил руки Черныха. Тело медленно, по сантиметру, стало уходить вниз, в глубину.

-- Черт с ним, -- сказал литовец. -- Быстрее управились. Сейчас время дороже.

...Но что больше всего удивило Черныха, так это то, что к нему -- прямо по изумрудно-зеленой лужайке -- с радостным смехом бежал в коротких штанишках его лучший друг, Вовка Колос. И Черных -- никакой не Владимир Дмитриевич, а тоже просто Вовка -- рассмеявшись, побежал ему навстречу.

24

-- Моло...дец... -- продолжал скрежетать Колосников. -- Но и... га...дёёёныш... На ко...го... работа...ешь, Рооома? На вра...гааа... работа...ешь...

-- Ни на кого я не работаю, -- мрачно отозвался Ромка. -- Тем более на врага. -- Он помолчал и добавил: -- Тем более, что враг мой напротив меня сидит.

Брови полковника удивленно поползли вверх.

-- Враааг?.. Да... какой же... я... тебе... враааг?..

Ромка едва сдерживался. Раздувшиеся ноздри его подрагивали от гнева.

-- В поезде ваша банда едет, чтобы поговорить со мной и расстаться по-дружески? Или вызнать все, что можно -- а потом в расход? -- Он стиснул зубы. -- И за отца...

-- За от...цааа? -- Колосников, казалось, удивился еще больше. -- Жииив... и... здо...ров твой... отееец... -- Он ткнул пальцем в сторону стекла на двери. -- Смот...риии сам...

Ромка повернулся к стеклу. Лысый бандит с бородой все так же приплясывал в метре от прозрачной границы, отделявшей неведомо откуда взявшуюся комнату от купе. А в глубине этой комнаты, за столом, рядом с полковником и двумя его подручными, увидел Ромка... своего отца, Владимира Дмитриевича Черныха. Который, улыбаясь, смотрел на него и, поймав взгляд сына, махнул рукой, приглашая к себе. Туда.

Ромка закрыл глаза. Он почувствовал, как по спине вдоль лопаток заструился противный холодный пот. Это были уже не оптические игры, не голограммы-призраки, в чем он был почти уверен до тех пор, пока... Пока не увидел отца. Они не показывают, сказал он себе. Они заставляют меня увидеть. Как они это делают, Ромка не знал -- и сейчас даже не задумывался. Была проблема посерьезнее: он ощущал, как слабеет его сознание, как рвутся все связи с реальностью, как сам он соскальзывает в неуправляемое психотическое состояние. В котором галлюцинации производит даже не его воспаленный мозг, но где видения -- отчетливые и до невероятия реалистичные -- навязываются ему извне какой-то дьявольской силой, которой обладал проклятый полковник и его присные.

-- Не рааад?... -- с какой-то даже грустью прошелестел Колосников. -- Пааап...ке родно...му... Не рааад?... -- Он помолчал, скорбно кивая. -- Неет у... тебяяя... ни...чего род...но...го... Ни... отцааа... Ни роди...ны... Гадёёё...ныш... Выб...ля...док... И же...нууу... Вражьих... кро...вееей взял... Осмо...лооов...ская... А как... ее... Рооома... осмо...ляяят... да отжааа...рят... Хооором.... Боль...шим хооором...

Ромка, открыв глаза, увидел, что полковник снова указывает в сторону двери. На стекло. На то, что за ним происходило. Нет, он и взгляда туда не бросит. Даже остатками сознания Ромка понимал, что идет там очень страшное кино. Но не посмотреть... он не мог.

И повернул голову к двери.

Сейчас комната за стеклом была полна народу -- все до единого типичные полковничьи душегубы. Они сгрудились вокруг уже знакомого ему стола, на котором...

Ромка изо всех сил пытался заставить себя закрыть глаза, но продолжал смотреть на все происходящее -- не мигая.

На столе -- опираясь на колени и локти -- была обнаженная Беата. И трое гогочущих подонков, -- он не слышал их смеха, но видел, что ржали они, как и вся остальная бригада, стоявшая вокруг -- все три негодяя одновременно проделывали с Беаткой то, что можно увидеть только в самых грязных фильмах "жесткого" порно. Он видел все в мельчайших деталях: ее раскачивающееся тело, губы, плотно обхватившие член огромного белокурого мерзавца, державшего ее за волосы, ежесекундно возникающие спазмы тошноты -- и полные слез глаза. Открытые глаза.

Которыми она -- с выражением боли, страха и укоризны -- смотрела прямо на Ромку.

У него перехватило дыхание. Он вскочил, ударившись головой о верхнюю полку, но не чувствуя боли, развернулся и... И увидел мирно посапывающую Беатку, лежавшую лицом к нему. Ромка прижался губами к ее руке, потом осторожно погладил волосы. Она пробормотала что-то во сне, заворочалась и повернулась к стене.

Он снова сел -- не без труда, потому что ноги его, дрожавшие мелкой дрожью, стали словно пластилиновыми. Сел -- и посмотрел на полковника, на лице которого читалось ожидание: ну и как оно тебе, Рома?

Однако произошло и кое-что еще. Увидев живую, теплую Беатку, Ромка вдруг как-то разом успокоился. Мозг его, еще минуту назад парализованный страхом, снова заработал, как прежде. Он внезапно почувствовал какое-то просветление, прилив каких-то новых сил.

И Ромка улыбнулся.

-- А знаешь, подонок? -- продолжая улыбаться, обратился он к полковнику.

Тот сделал удивленное лицо и ткнул себя пальцем в грудь: это ты мне?

-- Тебе, тебе, -- ответил на его немой вопрос Ромка. -- Так ты знаешь, подонок, почему я не бросился тебя, гада, душить? Здесь же, сейчас же?

Фигура напротив пожала плечами: дескать, откуда же мне знать?

-- Потому что нет никакого смысла пытаться душить фантом. Призрак. Голограмму.

Колосников с явным интересом приоткрыл рот.

-- Попал? -- продолжал Ромка. -- Голограмма... Не знаю, как вы все это проделываете, -- он ткнул пальцем в сторону стекла на двери, -- но уверен, что без находок Вальки Ростовцева, убитого вами Вальки Ростовцева, здесь не обошлось. Плюс голос -- и это ваше... проклятое кино. Только в качестве экрана -- мой мозг.

Сейчас полковник, слегка нахмурив брови, даже подался вперед. Ромка отметил про себя, что если и не во всем, то во многом попал в десятку.

-- Так что, скорее всего, что-то изобрел Валька, -- задумчиво проговорил он. -- А что-то -- та группа, которая рядом с ним на одной из фотографий. Но в любом случае: голограмму-пустышку душить -- занятие бесполезное. Мы уж подождем личной встречи.

Колосников в явном восторге качал головой, растянув рот до самых ушей.

-- Ум...ный! Ум...ный гадёёё...ныш! И знааа...ет сколь..ко... Сво...ей голо...вооой до...шел...

Он успокоился на какое-то время, потом решительно кивнул.

-- Мы тебяяя... мы вас... убивать не будем... Мы ссс... вами... дружииить бу...дем. Ты, Рооома... не пожа...леешь. Сссло...во офи...цера...

Ромка, прищурив глаза и откинувшись назад, к стенке купе, внимательно смотрел на полковника, пытаясь вникнуть в смысл его новой игры. И думая о своей.

42

"Скорая" уже минут пятнадцать ехала по грунтовой дороге. Беата все беспокойнее посматривала по сторонам: ни жилья, ни указателей, только поросшие весенней травой никем не возделываемые поля, да там и сям -- группки деревьев. Она время от времени переводила взгляд на Ромку, но в его глазах читалось то же самое: это конец, родная. Попались мы как мышки в мышеловку.

Они проехали первый кордон, который полчаса назад миновала полковничья кавалькада, и вскоре подъехали к огромному зданию, окруженному бетонным забором с колючей проволокой. "Санитары" и "врач" все это время молчали. Молчали и Ромка с Беатой -- да и о чем, собственно, в этих обстоятельствах было говорить?

"Скорая" подкатила к стоянке, на которой уже стояло с полдесятка машин, и аккуратно припарковалась. "Врач" выбрался первым, сразу же сняв халат и швырнув его на сиденье. Потом подошел к боковой дверце, открыл ее и скомандовал:

-- Так, теперь быстренько. Гаденыш -- первым.

Ромка, понимая, что затевать разборки на тему того, кто здесь "гаденыш", совершенно бессмысленно, поднялся с сиденья и по ступеньке шагнул вниз.

Беата спустилась следом в сопровождении двух "санитаров". Подойдя вплотную к мужчине, на котором еще минуту назад был белый халат, она, посмотрев ему в глаза, бросила:

-- Подонок вы.

Он хмыкнул.

-- Почему? Потому что грамотно проделал свою работу? Доставил без истерик и сердечных приступов? Вас, милая моя, как королеву везли. А могли и по другому: в мешках.

Он кивнул "санитарам", -- вместе с водителем их было уже трое -- и те, взяв Беату под руки, повели ее вдоль паркинга ко входу в здание. Ромка дернулся было следом, но рука "врача" железными пальцами сдавила его шею, и он не сделал не только никакого движения, но даже не смог издать ни единого звука, кроме слабого стона.

Рядом с "врачом" появились еще двое, но уже не в синих комбинезонах, а в камуфляжной форме. Ромка почувствовал, как давление пальцев на шею ослабло, а сильные руки развернули его на сто восемьдесят градусов. Сейчас он стоял с улыбающимся "врачом" лицом к лицу.

-- Ну что, Роман Владимирович, с приездом? Меня вы можете звать Доктором.

-- Еще не наигрались? -- буркнул Ромка.

-- Никакой игры, -- пожал тот плечами. -- Я действительно врач. Правда, не психиатр и не нарколог. Хирург. Настоящий. Более того, влюбленный в свою профессию. Вам, скорее всего, еще представится случай в этом убедиться.

Он рассмеялся, неожиданно визгливо и со странным иканием, словно смешки вылетали из его вдруг ставшего влажным и даже слюнявым рта какими-то отдельными порциями-квантами. Отсмеявшись, он махнул рукой двоим в камуфляжке. Один из них несильно, но грубо подтолкнул Ромку в спину: вперед. Все четверо направились ко входу в здание.

В огромном холле Беатки уже не было. Тип, назвавшийся Доктором, нажал кнопку вызова лифта, и металлическая дверь его тут же открылась. Они вошли в кабину. Доктор с улыбкой указал Ромке на черную кнопку с цифрой "1" на ней, поводил пальцами вдоль рядов кнопок выше и ниже ее, наблюдая за реакцией подопечного -- и нажал предпоследнюю снизу кнопку.

Лифт мягко двинулся вниз.

* * *

Беату вели вдоль рядов камер или, скорее, клеток. Это не были камеры типа тех, что показывали в западных или даже российских фильмах. Клетки. Именно клетки, открытые для обозрения любому, кто находился в коридоре. Клетки, где невозможно было спрятаться, уединиться, укрыться от чужих глаз. Они прошли уже четыре таких камеры, -- пустых, совершенно однотипных -- и Беата видела, что, кроме низкой, но широкой кровати у стены, умывальника и унитаза едва ли не посреди помещения за решеткой, там ничего больше не было. Впрочем, нет. Еще видеокамера в углу, под потолком. Направленная на кровать.

У пятой по счету клетки они остановились, однако сопровождавшие ее "санитары" не торопились открывать дверь. Вместо этого один из них скомандовал:

-- Лицом к камере, руки поднять, положить на решетку.

Она молча подчинилась и стояла сейчас, закрыв глаза и вцепившись в прутья. Господи, Господи, Господи... Что происходит? Значит, Ромка был прав -- и это она, именно она сошла с ума, доверившись банде негодяев? Кто они? Что нужно им от нее и Ромки? Как и зачем отгрохали они это странное и страшное здание в какой-то сотне верст от Питера, от Исаакия и Адмиралтейства, от Дворцовой площади и Невского, от сотен кафе и ресторанчиков, где сейчас весело проводили время тысячи ее сверстников? Какая машина времени забросила ее сюда, в этот вселявший ужас мир -- мир, которому не было места в том мире, где два с небольшим десятка лет жила она? Господи, скажи, что это неправда. Что это кошмарный сон. Вроде того, что привиделся Ромчику. Что они вот-вот проснутся -- и все будет как было всегда. И с вокзала они отправятся прямо на метро "Ладожская", а оттуда...

-- Заскучала, блондиночка? -- Веселый, но неприятный, хищный голос ворвался в ее грезы. -- Повернись, не бойся. Я разрешаю.

Она медленно расцепила пальцы, сжимавшие толстые прутья, и так же медленно повернулась. И вздрогнула. Говоривший был ей незнаком: худощавый, с цепкими глазами и залысинами, среднего роста тип лет сорока пяти, обнаживший в улыбке гнилые зубы. Пугающая, на редкость неприятная особь. Но вздрогнула она, увидев рядом с ним мощного рослого блондина с водянистыми глазами. Того самого, что появился в их купе, забирая вещи Алины Витальевны. Того самого, что так напугал Ромку -- до дрожи, до судорог, до безумия. Теперь она понимала: напугал потому, что Ромка прежде его уже видел. Он не успел или не захотел сказать ей -- где, но... Она едва не разрыдалась в голос, вспомнив Ромкино: "Поверь мне раз в жизни -- в этот единственный раз".

Не поверила. И плакать -- а уж тем более рыдать -- теперь было поздно.

-- Ну? -- продолжал скалиться худощавый. -- А испугалась чего? Здесь тебе ничего не грозит -- кроме трехразового питания. Пока не грозит. Шефу еще нужно с муженьком твоим подразобраться. Вот тогда и будет видно, что к чему, кто к кому -- и кто кого.

Он шагнул к стене у края камеры и приложил ладонь к чему-то, напоминавшему погасший жидкокристаллический экранчик. Сканнер, догадалась Беата. Хай-тек в средневековом каземате. Так оно и было: зеленоватая полоска света пробежала под ладонью, раздался щелчок замка -- и половина решетки, оказавшаяся дверью, отъехала в сторону.

Лысоватый тип повернулся к Беате и сделал приглашающий жест:

-- Давай, красотка. Располагайся.

На ватных ногах она сделала шаг, другой -- и оказалась в клетке. Дверь тут же поехала на прежнее место. Глухой звяк металла о металл, щелчок замка -- и все. Отрезана от мира. И от привычного веселого питерского мира, и от всего мира вообще. От Ромки. Ощущение кошмарного сна снова нахлынуло на нее -- и снова вывел ее из этого состояния голос все того же типа с залысинами и гнилыми зубами.

-- Объяснять что есть что, думаю, не надо? Вон кровать, вон сортир. Умывальник-подмывальник. Гостиница люкс, одним словом. Пожрать скоро принесут. Так что не горюй, блондиночка -- какие твои годы.

Он повернулся было к выходу, но вспомнил что-то и снова обратился к ней.

-- И еще. Кто обижать попробует, скажи: шеф зеленый свет не давал. И Шайтан накажет. По-взрослому накажет. -- Он снова оскалился. -- Шайтан -- это я. Ребята меня тут уважают, и хулиганить после такого слова не станут.

Закончив речь, он направился к выходу вместе с обоими "санитарами". Высокий блондин задержался на секунду, без малейших эмоций на лице рассматривая пленницу, и вдруг схватил себя огромной ладонью за пах и несколько раз потряс тем, что было в руке. Беата побледнела. Ее испугала даже не вызывающая вульгарность жеста и не то, что не сулил этот жест ничего хорошего -- а то, что на лице блондина не отразилось абсолютно ничего: ни ненависти, ни похоти, ни даже интереса к тому, как она на это реагирует. Он медленно повернулся и зашагал вслед за Шайтаном.

Беата стояла, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, в звук захлопнувшейся двери. И только тогда села на краешек низкой кровати -- и разрыдалась. Она рыдала так, как, наверное, не рыдала и в детстве, как не рыдала никогда в жизни. А сквозь спазмы рыданий прорывалось -- как мантра, как молитва:

-- Ромчик... прости... Ромчик... прости... Дура, дура, дура...

* * *

Ромкину камеру открыл Доктор, приложив свою тонкую, с аккуратно подстриженными ногтями ладонь к экрану сканнера. Решетка-дверь открылась, но Ромка не спешил заходить внутрь.

-- Ну? -- полуобернувшись, поинтересовался Доктор. -- Чего ждем?

-- Я хочу... -- начал Роман и, поняв, что вместо нормальной человеческой речи из пересохших его губ выходит едва слышный хриплый шепот, откашлялся и продолжил, но уже громче и с наигранной уверенностью в себе. -- Я требую, чтобы мне дали возможность говорить с Колосниковым.

-- С кем? -- Доктор издевательским жестом приложил ладонь к уху.

-- С полковником Колосниковым. -- Ромка стоял на своем. -- Михаилом Ивановичем.

-- Так-так-так, -- понимающе покивал собеседник. Стоявшие рядом охранники в камуфляжках издали подобие короткого ржания. -- А с Господом Богом тебе свидания не нужно? Нам это устроить гораздо проще.

Он повернулся к одному из охранников и кивнул:

-- Валет.

Ромка даже не успел понять, о чем идет речь. Валет коротко и резко ударил его коленом, попав прямо по кобчику, отчего Ромка влетел в камеру, взвыв от боли. Дверь тут же поехала к стене, закрывшись с глухим лязгом.

Ромка хватал ртом воздух, но все же сумел собраться с силами и духом.

-- Ты, коновал!

Брови Доктора поползли вверх.

-- У меня с Колосниковым встреча, нам еще надо кое-что обсудить. И тебе, подонок, вот это все даром не пройдет. Уж я постараюсь. Полковник не любит, когда с его гостями...

-- Полковник не любит, когда всякое дерьмо собачье его пытается провести, -- невозмутимо парировал Доктор. -- А гости Михаила Ивановича располагаются этажей на девять выше. В нормальных, человеческих условиях. Но...

Он подошел вплотную к решетке.

-- Но поговорить он с тобой, судя по всему, захочет. Только потому ты здесь, при глазах, ушах и конечностях -- а не у меня на операционном столе. Над этим подумай. И подумай как следует. -- Доктор снова рассмеялся своим икающим смехом и добавил: -- Тем более, что снабжают нас, хирургов, совсем неважно. Ни тебе наркоза, ни даже анестезии местной...

Продолжая то ли смеяться, то ли икать, в сопровождении Валета и его напарника веселый и довольный собой "доктор Менгеле" направился к выходу.

Ромка заметил, что не ощущает боли в ушибленном кобчике. Психологическая анестезия страха сработала. Зато он почувствовал, что на лбу его -- да и по всему телу -- выступил липкий холодный пот. Проклятый палач не шутил -- Роман был в этом уверен. Он вытянул вперед руки, посмотрел на них, потом перевел взгляд на ноги. Его передернуло. Шатаясь, он подошел к кровати и не столько сел, сколько рухнул на нее, тут же взвыв от боли. На сей раз кобчик напомнил о себе как следует.

Ромка обхватил голову руками и, раскачиваясь, принялся повторять:

-- Гадский дядя Вова... Ну на кой же хрен нам это было нужно... Гадский дядя Вова... И теперь что? Что теперь? Старый дурак, пьянь херова...

"Старый дурак"? А не сам ли он, Рома, умный-яркий-талантливый, ввязался во всю эту странную поначалу, но страшную при ближайшем рассмотрении игру? Гадский дядя Вова -- бедные мои ручки-ножки -- а... Беатка? Где сейчас она? И что грозит ей?

Он застонал, замычал, едва не завыл. Что грозит ей -- он представлял, да нет, знал. И даже видел -- там, в купе, в проклятом зеркале. А подставив ее, он ничем -- абсолютно ничем -- не мог ей помочь. И...

И то, что произойдет с ней... Это случится позже? Или происходит уже сейчас?

Ромка вскочил и, подлетев к прутьям решетки, стал их трясти, оглашая коридор безумным, почти животным ревом:

-- А-а-а!.. А-а-а!..

Выбившись из сил, он прислонился мокрым лбом к холодному железу и осознал, что не слышит ни звука в ответ.

Тишина. И абсолютная пустота в уме, в душе, в сердце. Словно он уже умер, и лишь по инерции продолжает дышать, видеть и двигаться.

58

Эдик-Менгеле тщательно, любовно, со вкусом разложил все инструменты. Никеле-хромовое сверкание скальпелей, ножей и хирургических пил всегда приводило его в состояние, близкое к экстазу. Он проверил ремни на операционной койке, свет, шприцы с промедолом -- конечно, пациенту он обещал без поблажек, но кто знает, как все обернется. Мониторы -- давление, пульс. За мотором следить надо. Болевой шок -- штука серьезная. Раньше времени загнется -- и где же развлечение?

Тут бы не промедол, подумал он. Тут бы волшебник Имран не помешал. Чтобы гаденышу сердце вот так же, как Гольдману, подзарядил. Чтобы потом на нем, гаденыше, можно было от души отвязаться, уже не беспокоясь о болевом шоке.

А в самом деле, почему не Имран? Полковнику Эдик звонить, конечно, не станет -- тот не любил, когда его отвлекали по пустякам. Но самому Имрану можно и соврать. Велел, дескать, Колосников. Что татарин -- перепроверять его будет, что ли?

Не снимая зеленый хирургический костюм, Эдик направился к выходу из операционной. У порога он обернулся -- и сердце снова радостно екнуло. Его мир. Его царство. Где столько раз тешил он свою страсть: медленно и по живому телу. На тех, кого полковник изредка -- впрочем, не так уж изредка, но реже, чем Эдику хотелось бы -- выделял ему в качестве бонуса. Из провинившихся по мелочам. С более крупной рыбой шеф предпочитал развлекаться сам. Как сегодня -- с Гольдманом.

Он погасил свет в операционной и, выйдя в коридор, закрыл стальную дверь, приложив ладонь к сканнеру. Потом направился к лифту, чтобы подняться на пятый "надземный", где располагались помещения для близкого окружения шефа, включая номера его, Эдика, и вечно недовольного Имрана.

Подойдя к нужной двери, он нажал на кнопку селектора.

-- Кто? -- раздалось из динамика.

-- Имран, это я, Эдик. Эдуард, -- поправился он. -- Врач.

-- Ах, врач, -- в голосе Имрана Эдику почудилась ирония. -- Ну заходи, врач.

Стальная дверь отъехала в сторону.

Татарин лежал на диване. Комната была освещена слабым светом торшера, стоявшего в углу.

-- Что скажешь, врач?

-- Я от шефа. Нужна твоя помощь. Ненадолго.

-- Шефу? -- Эдик готов был поклясться, что и сейчас он слышит в голосе Имрана какой-то скрытый подвох, какое-то непонятное ему, но явно доставлявшее удовольствие самому татарину издевательство.

-- Нет, не шефу. -- "Менгеле" начинал злиться, но старался говорить спокойно и вежливо. Он знал, как не любил Имран -- да что там не любил, ненавидел -- любые кровавые развлечения, которые для всех прочих неизменно были источником радости. А "подписать" татарина под зарядку гаденыша очень хотелось. Резать сопляку ручки-ножки с анестезией или, еще хуже, под общим наркозом -- весь праздник испортить. -- Ты же помнишь, что Михал Иваныч после Гольдмана приказал.

-- Не помню. И что он приказал?

Вот ведь сволочь азиатская. Хоть бы войти предложил. Не любит он Эдика, ой, не любит. Оно и понятно. Из разного теста они слеплены. Но ничего. Авось, споткнется на чем-нибудь и Имран. А потом... Мечта, конечно, но мечтать никто не запрещает, споткнется -- и приземлится на его, Эдика, операционном столе. Совсем другим тоном запоет. Ну да ладно, сейчас другую задачу решать надо.

-- Ты же был там, вместе с нами. Мне он велел гаденышем -- есть у нас такой, Рома Черных -- заняться.

-- А я при чем?

-- Подзарядить надо. Мотор ему подзарядить. Как Гольдману. Чтобы не сдал -- ну ты сам понимаешь, что я тебе рассказываю...

Эдик прервался на полуслове и приоткрыл рот. К такому сюрпризу он не был готов. Имран одним движением ловко поднялся с дивана и с улыбкой -- с улыбкой! -- кивнул.

-- Подзарядить можно. Сейчас?

-- Да, -- растерянно произнес эскулап.

-- Хорошо. Пошли.

На лифте они спустились на нижний, пятый подземный этаж. Двое охранников при виде доктора тут же расступились в стороны, нажав кнопку, открывавшую стальные двери. Эдик с Имраном вошли в тюремное помещение, освещенное ровным рассеянным светом. Пройдя несколько шагов, эскулап обернулся и знаком приказал охранникам следовать за ними. Вся группа двинулась к камере-"сейфу", где ждали своей участи Ромка с Корзухиным. Эдик, уже подойдя к двери со сканнером, заметил, что Имрана рядом нет. Оглянувшись, он увидел, что татарин, встав на одно колено, возится со шнурком кроссовки.

Врач-хирург, Эдик терпеть не мог небрежности и тем более неряшливости. Хотя с азиата -- что возьмешь? Он все-таки не удержался, чтобы не спросить недовольным тоном:

-- Ну что там у тебя?

И услышал в ответ то, что и ожидал:

-- Да вот, развязался... Я сейчас.

Эдик, вздохнув, помотал головой и приложил кисть правой руки к экрану сканнера.

* * *

Ромка с трубой в руках -- оголовьем от кровати Корзухина, не слишком тяжелой, но все же достаточно весомой штуковиной -- стоял у двери слева, там, где она должна была начинать открываться.

-- Ш-ш-ш... -- раздался метрах в полутора от него шепот соседа. -- Только по моей команде. Из нас двоих в этой темноте зрячий все-таки я.

Пауза. И снова шепот -- но на сей раз веселый -- Корзухина:

-- О! Молодец. Минус два.

"Что минус два?" -- хотел спросить Ромка, но в этот момент дверь начала отъезжать в сторону, а хлынувший свет, для нормального глаза рассеянный и несильный, на мгновение ослепил его.

* * *

Дверь начала отъезжать в сторону, и Эдик снова обернулся, надеясь увидеть Имрана уже на ногах. Так оно и было. Рослый татарин стоял в двух шагах от него, радостно улыбаясь. Зато оба охранника неподвижно лежали на бетонном полу лицом вниз.

-- Что...

"Что случилось?" -- вполне понятный в этих обстоятельствах вопрос эскулапу закончить не удалось. Он почувствовал тупой удар по затылку и тут же провалился в сплошную темноту.

Дверь еще не открылась до конца, когда Ромка с трубой в руках уже выскочил в коридор между камерами, готовый отразить любое нападение. Однако отражать ничего не пришлось. Тело подонка-врача замерло на полу у порога камеры, а метрах в полутора от него лежали еще два тела в камуфляжках. Над ними возвышался полноватый гигант, который, улыбаясь, коротко кивнул и произнес:

-- Имран.

Вот они, "минус два", подумал Ромка. Охранники. И положил их невесть откуда взявшийся корзухинский друг.

-- Роман, -- все еще пытаясь понять, что к чему, ответил он, потом быстро обвел взглядом слабо освещенное -- хотя для него свет был ослепительным -- помещение. Никого и ничего здесь больше не было.

-- Имран! -- услышал он за собой радостный голос Корзухина -- и обернулся. А обернувшись -- застыл.

Его сосед вышел из камеры, но прежде, чем старые друзья обнялись, Ромка увидел лицо Сергея Павловича. Лицо, на котором не было глаз. А были зияющие пустые глазницы, даже не прикрытые веками.

62

Имран, увидев влетевшего в тюремное помещение Ромку, сразу увидел "ключ", зажатый в его руке. Как понял и то, кому эта окровавленная кисть принадлежала раньше. Когда Роман приложил мертвую ладонь к поверхности сканнера, дверь клетки почти бесшумно поехала влево. Сейчас он стоял, словно оглушенный, боясь переступить порог камеры. Из оцепенения его вывел голос целителя:

-- Подожди. Сперва соседнюю открой.

-- Зачем? -- не оборачиваясь, буркнул Ромка.

-- Этих двух туда занесу. Чтобы не сразу в глаза бросались, если кто войдет.

Ромка приложил эскулапову кисть к сканнеру второй камеры. Дверь открылась. Он тупо смотрел в полутьму пустой клетки, пока снова не услышал голос Имрана:

-- В сторонку чуть встань.

Ромка обернулся. Великан-татарин, казалось, без малейших усилий тащил оба бесчувственных тела, держа их за воротники камуфляжек. Он заволок их в камеру, протащил в дальний угол и, выйдя из клетки, коротко кивнул:

-- Можно закрывать. -- И, помолчав, добавил, указывая на отрубленную кисть: -- Это... возьми с собой. Если что -- изнутри открыть можно будет. До сканнера дотянется.

-- И какое "если что" может быть?

-- Сюрпризов быть не должно. Но здесь... Заранее никогда не скажешь.

Имран неловко потоптался на месте, потом положил руку на плечо собеседника.

-- В общем, пошел я. Нам с Сергеем еще дела делать, а время не ждет. Да и вам... Сейчас вдвоем лучше.

Не дождавшись ни ответа, ни кивка, татарин развернулся и зашагал к выходу. Ромка медленно, на подрагивающих ногах, побрел к клетке, в углу которой сидела его жена, его Беатка. К камере, откуда сейчас не доносилось ни всхлипа, ни даже, казалось, вздоха.

Он осторожно переступил порог, сделал еще несколько шагов и внезапно вспомнил, что до сих пор зажато в его правой руке. Ромка отбросил отрубленную кисть в сторону, где она, словно кусок сырого мяса, шмякнулась на пол у кровати. Он машинально обтер ладонь о штанину камуфляжки и посмотрел в угол камеры. Глаза его уже привыкли к темноте, -- неполной, потому что в клетку все-таки проникал слабый рассеянный свет из прохода -- и теперь он увидел свою жену. Свою любовь. Самое дорогое для него существо.

Голая, с темными потеками на ногах, она сидела на полу, забившись в самый угол и поджав колени к подбородку. Подойдя ближе, Ромка увидел, что ее колотит мелкая дрожь. Увидел он и то, что темные потеки на бедрах и на лодыжках -- подсохшая кровь. Кровь. Много крови. Сейчас он изо всех сил старался не думать о том, что с ней здесь делали эти звери. Он хотел, чтобы она узнала его, Ромку, поняла, что он пришел за ней, спасти, увести, унести из этого кошмара. Но она, видя перед собой человека в камуфляжке, лишь еще плотнее вжималась в угол, глядя на него округлившимися от ужасами глазами перепуганного и измученного зверька.

-- Малыш, -- тихо позвал он. -- Беатка, родная, это же я...

Он сделал еще два шага и, стараясь не прикоснуться к ней, боясь напугать ее еще больше, сел рядом с ней на пол у стены. Беспомощно поводил рукой в воздухе, не зная, обнять ли ее, погладить ли свалявшиеся и слипшиеся -- сейчас он это хорошо видел -- светлые ее волосы. И потом, решившись, нежно провел ладонью по ее лбу.

-- Малыш...

И внезапно она припала к нему, припала губами почти к самому уху, а из горла ее -- на одной ноте, на одном выдохе -- несся стон-шепот: "А-а-а..." Нескончаемо. До немыслимости нескончаемо, словно ей уже не нужно было делать вдох, словно всё, чем она теперь жила и во что превратилась, был этот страшный шепот-стон. "А-а-а..."

И Ромка нежно гладил ее по грязным слипшимся волосам, не чувствуя ни гнева, ни страха, ни боли, потому что они напрочь утонули в море боли и ужаса, через которые прошла она, его жена, его любовь, его Беатка, а эти боль и ужас продолжали изливаться в ее едва слышном стоне, и из открытых, но ничего не видящих глаз Ромки потоком лились и лились слезы.

* * *

Валдас зевнул и сладко, с хрустом потянулся на своей огромной, под стать хозяину, кровати. Потом посмотрел на часы. Без малого полночь. Ребята, наверное, уже вдоволь наигрались с этой самочкой и разошлись по берлогам. Конечно, "хором" оно тоже хорошо. Соединяет, спаивает, команда вместе воюет, вместе отдыхает. Это правильно. Да и... весело тоже было. Каждый старался изобрести что-нибудь такое, понеобычнее, разворачивая блондиночку и так, и эдак. Он хмыкнул. И всегда так. Сначала умоляют, потом пытаются кричать. Крика он не любил. Не потому что крик этой -- или любой другой -- бабенке помог бы. Просто ломает все удовольствие, когда вопли начинаются. Ребята ржут -- дело другое. Так должно быть. Потому что весело всем. А крик...

Поэтому когда блондинка, уже поставленная, как говорит Шайтан, "на все четыре кости" на поверхности стола, вдруг дико закричала, он, Валдас, обхватил мощными пальцами ее шею, -- не слишком сильно, не душить же он ее собирался -- отчего она машинально и широко открыла рот. Который он быстро заткнул своим могучим орудием, уже бывшим на взводе, одновременно слегка ослабив хватку на шее.

И все пошло как надо, особенно когда они с Чеченом, играясь, принялись раскачивать ее в унисон -- вперед-назад. Валдас спереди, а Чечен по своей всегдашней привычке -- сзади. Да еще и ребята, дожидавшиеся своей очереди, принялись хлопать в ладоши в ритм этим качкам. Это хорошо. Команда вместе воюет, вместе отдыхает.

Но если честно, то он все-таки больше любил играть с этими козочками наедине. Благо, и здоровья, и сил у него хватало на то, чтобы и ставить ее как душе угодно, и заставить делать то, чего душа просила.

Э-э-э... Душа не душа, но вот агрегат в трусах зашевелилась. Валдас приподнял голову и посмотрел вниз.

-- Что, не наелся? Когда уже сытым будешь...

Но и его, "друга в трусах", понять тоже можно. Что там ему сегодня перепало? Два захода всего? Э, был бы Валдас с ней наедине -- вот тогда оба с "другом" наигрались бы по полной, укатали бы сучонку-блондиночку до полусмерти. Интересно, она там еще живая?

Если живая, -- пусть даже чуть-чуть -- вот тебе, "дружище", и шанс. Открывать-закрывать камеры из всех, кто эту польку по кругу пускал, мог только он, Валдас, да еще Шайтан. Но... Шайтан, конечно, боец, зверь-воин. Только вот это дело не очень любит. Нет, разок пройтись -- с ребятами вместе -- это он может. Для приличия. И все. Так что, наверное, разошлись уже все по норам, Шайтан клетку закрыл. Теперь самое время пойти, проведать.

Валдас рывком сел на кровати. Посмотрел на стул, на спинке которого лежали его брюки. Э, на кой черт они нужны. Сейчас надевай, там снимай. В лифте и в трусах проехать -- кто ему что скажет? Любой баран знает, что он у шефа в приближенных. В самом близком круге. Ноги в шлепанцы сунул -- вот тебе и весь вечерний костюм.

Через пару минут он уже выходил из лифта на уровне третьего подвального. А это что? Дверь в помещение открыта, охранников никого. Подвесит их завтра шеф за яйца. Может, они как-то Шайтана уломали, чтобы с девкой им доиграться дал? А дверь нараспашку? Это служба? Шеф и не за такие провинности кастрировать может. Мудаки. Головой надо думать, а не головкой.

Валдас шагнул к раскрытой двери первой слева клетки. Странно. Ни ахов, ни охов, ни стонов, ни криков. Или все-таки затрахали девку до смерти? Но куда же тогда два эти раздолбая делись?

Он вошел в камеру и, прищурившись, обвел ее взглядом. Почти ни черта не видно. Однако рассмотрел, что ни на кровати, ни на столе бабенки нет. А, темное пятно в углу. Забилась. И теперь отходит. Голой жопой на бетоне. Ну ничего, красавица, игра еще не вся. Самый настоящий игрок еще не наелся как следует.

Он сделал шаг по направлению к дальней стене и замер, услышав звук передергиваемого затвора. Только сейчас он рассмотрел, что у стены на полу сидели двое. Ну, блондинка -- а второй? Если один из охранников, зачем пистолет, зачем патрон в патронник? Не узнал в полутьме?

-- Это я, Валдас, -- сказал он, разведя руки, но оставаясь на месте. -- Сослепу не узнал?

-- Узнал, -- отозвался голос, от которого великану-литовцу впервые в жизни стало страшно. Не потому, что голос этот принадлежал гаденышу, которого Эдик в своей операционке уже должен был пилить-кромсать. Страшно стало потому, что в голосе непонятно каким чудом живого гаденыша не было ничего живого. Ни гнева, ни ярости, ни жажды отомстить -- вообще ничего. Так, наверное, мог бы говорить выходец с того света. Стоп, сказал себе Валдас, чувствуя, как все волосы на его спине становятся дыбом, сейчас нужно бросок вле...

Выстрел в закрытой бетонной коробке прозвучал орудийным залпом. Литовец не шелохнулся, и в первое мгновение ему показалось, что гаденыш промахнулся -- иначе он почувствовал бы удар. Но в следующее мгновение он ощутил дикую, немыслимую боль в самом низу живота и схватился рукой за рану. И здесь страх окатил его второй леденящей волной. Рука его, судорожно ощупывая пах, не находила ничего. Пуля из крупнокалиберного пистолета под корень оторвала, разнесла в клочья и член, и мошонку, а из огромной дыры мощной струей хлестала кровь.

Ноги Валдаса подогнулись, и он упал на колени, держась за пах уже обеими руками. Он не кричал и не стонал: тому, что с ним произошло, никакие крики-стоны не помогли бы, и гораздо сильнее боли был ужас -- зияющая дыра на месте того, что всегда было предметом его гордости. Литовец чувствовал, что силы покидают его вместе с литрами выхлестывающей из раны крови. Он начал клониться вправо, но уперся плечом в подножье кровати, возле которой за секунду до того стоял.

Ромка снова поднял пистолет, целясь в голову сидящему в трех метрах от него великана, но Беата положила руку на ствол, опуская его вниз.

-- Нет, -- хрипло проговорила она и облизнула сухие, потрескавшиеся губы. -- Я хочу видеть.

И она смотрела не мигая, боясь упустить хоть мгновение начавшейся агонии. Литовец засучил ногами, он попытался поджать колени к себе, хоть как-то зажать страшную кровавую дыру -- но тело уже не слушалось его. Он дернулся раз, другой -- и упал набок, придавив левую руку. Правая же лихорадочно ощупывала бетонный пол, словно пытаясь что-то на нем найти. Ее движения становились все слабее и слабее, потом по всему телу прошла волна судорог -- и Валдас замер. Навсегда.

66

Имран, которому пуля попала прямо в висок, упал, как падает подрубленное дерево -- медленно, не сгибаясь, с тяжелым стуком тела о полированный паркет. Он был мертв, еще не коснувшись пола. Кремер резко развернул Алину так, что она оказалась за его спиной. Майор мгновенно оценил беспроигрышную позицию стрелявшего, потом перевел взгляд на убитого -- человека, который меньше часа назад спас ему жизнь.

-- Доигрался, целитель. -- Шайтан, обводя стволом пистолета комнату, сплюнул. -- Змеюка подколодная. Мне Эдик-бедолага рассказал, что татарва эта проклятая там, внизу, всех положила. Успел доложить Эдик, пока от потери крови копытца не отбросил.

Он медленно, делая шаг одной ногой, а затем скользящим движением подтаскивая к ней вторую, продвигался вперед, переводя ствол с одного лица на другое.

-- Продали, бляди, все продали. Уже из башни звякнули: вертушки вражьи -- и боевые, и десантные -- на подлете. Хана. Нам хана. Но и вам, всем сукам продажным, хана. Это я гарантирую.

-- Не дергайся, Шайтан. -- Спокойный голос Левона заставил Кремера обернуться. Армянин стоял, положив одну руку на плечо Алине. В другой его руке был маленький, почти миниатюрный пистолет, который он приставил к ее виску. -- Не дергайся. Все под контролем.

Сволочь. Подонок. Не многого же стоит твое молчаливое "договорились". Но в этой ситуации Кремер был абсолютно бессилен. Единственное, что он мог сделать, так это впиться испепеляющим взглядом в бесстрастные темные глаза армянина.

-- А шеф? Что с шефом сделали? -- не унимался Шайтан. -- Чем укололи? Кто? Ты, немец долбаный, а ну повернись ко мне!

Кремер медленно развернулся лицом к нему.

-- Пушку узнаешь? -- Разъяренный, но даже в этом состоянии не делавший ни единого лишнего движения головорез продемонстрировал майору его собственный "глок". -- Хорошая машина. Видал, как Имранчика срезала на раз? А от своего ствола подохнуть -- обидно будет, а, фриц? Пассскуда... Шеф тебя без головы мог сто раз оставить -- а ведь пожалел. Зато у меня понятия попроще.

Он поднял ствол "глока", целясь Кремеру прямо в лоб.

Выстрел.

Почему такой негромкий? И почему я жив? Майор ничего не понимал. Как поначалу не понял и того, почему Шайтан, на лбу которого появилось небольшое пятнышко, из которого сразу же заструилась кровь, сначала упал на колени, а потом завалился набок.

-- Прошу прощения за неприятный спектакль. -- Левон развел руками. -- Как-то же надо было его отвлечь.

 "Беретта". Кремер мгновенно определил это еще тогда, когда ее ствол был прижат к виску Алины. Игрушка с виду, но абсолютно смертоносная. В чем теперь раз и навсегда убедился Шайтан. Да, стреляет наш модник-армянин очень неплохо, подумал Кремер. Текущая задача у Левона -- выжить в надвигающемся цунами, в тотальной атаке на полковничью крепость. И, главное, во всем том, что за атакой последует. Значит, удара в спину от него ждать пока не приходится. Мог бы, товарищ бывший майор, и сам догадаться. Он хмыкнул. Мог бы. Если бы не пистолет у виска женщины, которая для тебя в этой жизни -- всё.

Он снова посмотрел на неподвижное тело своего спасителя, Имрана, рядом с которым на коленях стоял Корзухин, скорбно качая головой и поглаживая плечо мертвого друга. Сергей Павлович обернулся, и его пустые глазницы уставились на Кремера.

-- Один... Я уже ничего не могу сделать один.

А что нужно делать? Майор пожал плечами. Разве что ждать появления ребят в бронежилетах с автоматами в руках. Вот только полковник Колосников их дождаться не должен. Кремер, повернув голову, бросил взгляд на диван, но... полковника там уже не было.

-- Не там ищешь, Петя, -- раздался вкрадчивый голос за его спиной. Майор резко развернулся. Живой, здоровый и как всегда скалящий зубы в хищной усмешке Колосников стоял слева от Левона, вдавливая ствол "магнума" в его висок. -- Тебе же "дальновид" наш пояснил, что один он уже ни хера не сделает. Треснула по швам их с Имраном блокада. Всё. Наигрались. Левончик, я долго еще буду ждать, пока ты пистолетик свой на стол положишь?

Он говорил все это, не сводя глаз с Кремера -- и не снимая пальца с курка "магнума", ствол которого по-прежнему был прижат к левоновскому виску, хотя армянин, выполняя приказ полковника, уже положил свое оружие на стол.

-- Ох, Петя, Петя. -- Колосников покачал головой. -- Сколько ж раз тебя убивать надо? Тогда, в Чечне -- и мог, и хотел, да вот отпустил с Богом. Здесь -- всадил-таки прямо в мотор. Полагалось бы с концами, но... тут как раз Имран подвернулся, да с того света и выдернул. Сейчас, правда, на Имрана надежда слабая. Он уже весь с потрохами там. Потому, думаю, в третий-то раз от пули тебе уйти будет сложно. Скажи, кстати, своей сучке, чтобы присела куда-нибудь. Маячит перед глазами. Неровен час, в тебя целить буду -- а ее зацеплю.

-- Аля, сядь, -- хрипло проговорил Кремер. Алина, закусив губу, медленно подошла к креслу и опустилась в него.

-- И что же ты, Петя, наделал? -- продолжал полковник, но уже без усмешки. -- Ты понимаешь, сколько лет, какими усилиями, какими немыслимыми ходами и комбинациями я все это строил? Смерти не боялся, потому что знал: умирая -- всё взорву к чертовой матери. Знал, что если не быть России такой, какой я ее задумал, значит, не будет никакой! Потому что не будет ее вообще! А ты, сволочь, сапер гребаный, эту мою бомбу разрядил. Патриот потому что? Гондон ты, Петя, а не патриот. Ты кого, блядь, своим "подвигом" спас? Всю шваль, всю падаль, которая и дальше прожирать да просирать будет мою Россию?

Кремер переводил взгляд с Колосникова на Левона. Он поймал движение бровей армянина: к Шайтану. Надо рвануть туда. Там, где-то там, рядом с телом -- его "глок". Левон цепляется за соломинку, подумал Кремер. Только никакая это не соломинка. Это минимум две-три-четыре секунды. Время, за которое полковник без натуги положит всех, кто в этом помещении находится.

-- Нет, Левон. -- Колосников покачал головой. -- Наш ГРУшник-мент хоть и идиот по всяким прочим параметрам, но насчет выживания-умирания специалист все-таки неплохой. За пушкой не бросится. Он уже время просчитал. Секундомер не на него работает. А знаешь, Левон, о чем я больше всего сейчас жалею?

Он по-прежнему, обращаясь к своему советнику, не сводил глаз с Кремера.

-- О чем, шеф? -- Голос Левона звучал почти спокойно, и только легкая хрипотца выдавала страх.

-- О том, что хер с ним, проиграл я по всем статьям. Но мне бы еще сутки. Для чисто личных дел. Чтобы с тобой сутки от души позабавиться -- с промедолом, Левончик, обязательно с промедолом, а то ж как сутки-то протянуть, тем более без Имрана. И умирал бы ты, сволочь, так, что черти в аду содрогнулись бы. Но -- жалей не жалей. Так уж карта легла. Приходится как можется...

Все произошло в долю секунды. Грохот мощного "магнума", голова Левона, верхняя часть которой словно взорвалась изнутри, крик Алины, ствол, разворачивающийся в сторону майора...

И время для Кремера почти остановилось. Почти -- потому что оно продолжало течь, но вязко, как пластилин, и до невероятия медленно. Медленно падало тело армянина, отброшенное выстрелом в сторону. Медленно летели над паркетом ошметки его мозга после того, как упал он, ударившись головой -- точнее, тем, что от нее осталось -- об пол. Медленно поднимался ствол "магнума", пока не оказался на одной прямой с переносицей майора. Медленно палец полковника начал давить на спусковой крючок.

Пока не застыл, так и не довершив движение. Вот теперь время остановилось совсем, подумал Кремер. Может, это и есть смерть? Вечная неподвижность, как в музее восковых фигур? Это была бы совсем уж паршивая смерть. Забвение, темнота, ничто -- куда лучше.

Но ведь ты еще жив, майор. Как это ни странно. Потому что время потихоньку, понемногу начало течь снова. Да, но откуда ты это знаешь, Петр Андреич?

Палец. Сначала полковничий палец... ослабивший давление на спуск. Потом рука. Которая медленно, очень медленно начала опускать пистолет до тех пор, пока он -- на уже выпрямленной руке -- не уставился стволом вниз. Чтобы через секунду с грохотом приземлиться на пол.

Кремер поднял взгляд на лицо Колосникова и вздрогнул, увидев его глаза. За всю свою жизнь он никогда и нигде не видел на лице человека выражения такого ужаса.

Сейчас все трое, оставшихся в живых, включая и поднявшегося с колен Корзухина, смотрели туда же, куда прилип своими остекленевшими от страха глазами полковник.

На стальное зеркало  неведомо когда закрывшейся двери.

Поверхность зеркала, словно подернутая дымкой, заколебалась как водная гладь, над которой прошел легкий ветерок -- и через секунду-другую успокоилась, выровнялась. Сквозь дымку, которая тоже начала ослабевать и рассеиваться, проступили силуэты людей...

---

Комментарии: 4, последний от 18/12/2010. © Copyright Вершовский Михаил Георгиевич (ver_michael@yahoo.com) Обновлено: 30/09/2010. 96k. Статистика. Глава: Проза

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка: шедевр великолепно отличная книга хорошая книга нормально не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать

---

Связаться с программистом сайта.