Одна радость при плавании на Западную Африку купание в океане. О таком удовольствие нашему человеку в те советские времена можно было только мечтать. Моряки любую свободную минуту стремились провести на пляже, вернее на берегу океана, который в то время представлял сплошной пляж с песком девственной чистоты. С утра всех свободных от вахты отпускаем на остров Тамара, куда на мотоботе полчаса хода. Пляж, оборудованный еще во времена французов, на берегу небольшого залива позволяет познакомиться с местной флорой. Именно здесь в свое время снимался фильм о Робинзоне Крузо. Настоящие тропические джунгли, дикорастущие банановые, апельсиновые и лимонные деревья, многочисленные представители тропических цветов. Остров малонаселенный, немногочисленные местные жители успешно сохраняют плетеные из листьев и ветвей хижины и берут оброк с пришельцев продуктами цивилизации - мылом, сгущенным молоком, сахаром, рыбными консервами. Вода - парное молоко, но спасает от перегрева, а в тени можно и подремать, если не обращать внимания на мух, особенно если хлебнуть положенного по норме тропического вина. В минуты такого отдыха тянет поговорить о доме, о близких, на первый взгляд, слишком откровенно. Но для познавших жизнь вдали от родного дома, это естественно, как и то, что в рассказах порою нелегко отличить истину от выдуманного, ведь каждому хочется, чтобы его история выглядела гораздо интереснее, чем в обыденная жизнь.
Вот и сейчас, разомлев от твердой земли, чувства свободного передвижения в неограниченном пространстве, купания, яркого солнца, да просто оттого, что после долгого пребывания в стальном "ящике" на постоянно качающейся палубе можно отдохнуть по-человечески, все ждут, когда кто-нибудь заговорит о главном - о любви. Поглядывают то на Курочкина, то на Анисимова, но судовые "сказочники" взяли на этот раз таймаут. Разочарованная молчанием повар, кокетливо поправляет бикини на пышной груди и с ехидством произносит:
- Что за моряк пошел? Стоит только набить брюхо, как мозги отключаются, и поговорить не с кем. Хотя кто-нибудь про настоящую любовь рассказал бы. Видимо и нет ее совсем, настоящей-то.
Призыв повисает в воздухе, и становится слышен шепот волн и как гудят надоедливые мухи. Кажется, что молчание продлится долго, но внезапно раздается голос самого молчаливого в этом рейсе человека - электрика Трифонова.
- Зря ты так, - обращается он повару. - Настоящая любовь есть, я такую знаю.
- Да ну! Уж не ты ли, Трифон, герой-любовник? Да ты ж слов-то любовных, небось, не знаешь! - заводит электрика Анисимов.
- Замолчи, болаболка, - вступается за Трифонова боцман.
Электрик расстилает на песке бамбуковую циновку, не торопясь, укладывается на нее лицом в небо и, выдержав паузу, начинает свой рассказ.
- Я родом с Урала из малоизвестного города Карабаш, что недалеко от Челябинска. Уральские о нем многие знают, там испокон веков медь плавили, говорят еще при Демидовых первые рудники да печи поставили. То, что медь металл коварный, не всем известно, а в нашем городе это многие на себе познали, особенно мужики, которые на заводах у печей стояли. Через ее коварство, до сорока лет из них редко кто выживал, а потому в нашем городе вдов и до войны говорят, было немало, а уж после войны мужики чистым подарком стали. Какой бы ни был кривой, хромой, пьяница - все равно нарасхват, а войною увечный считался за счастье. Женщин в городе было больше мужчин раза в три, а то и больше.
Мама моя родила в разгар войны, говорила от военного, что в госпитале лечился, но злые языки утверждали: одни, что от местного начальника милиции, другие - начальника охраны патронного завода. Маманя на это очень сердилась, но разве бабьи языки удержишь на замке, если живешь в большой коммунальной квартире на тридцать семей, такими были наши дома, построенные для рабочих еще при царе Горохе до революции. Мужики в нем появлялись по праздникам, когда рабочий люд гулял на всю катушку и приходил за женской лаской да пошуметь и поплясать. В рабочие дни тоже шастали, но в темное время суток, и хотя никто за это не осуждал, многие мужчины огласки опасались, в основном все они были женатыми.
Женщины работали на заводах, как правило, на самых черных и неблагодарных работах, а моя мать всю жизнь была формовщицей. Мужчины на эту профессию соглашались редко - сильно грязная, пыльная и нудная работа, требующая немалого терпения, недюжей силы и выносливости. Опоки - формы без дна для заливки, изготовленные из чугуна, которые засыпались огнеупорной глиной, бывали весом и более ста килограммов. Глину, в которой формовалась отливаемая деталь, загружали тоже вручную, долгое время механизации не было. Дух от плавления меди, я вам скажу, не парфюм, цех, хотя и проветривали, все равно загазованность была, не дай бог. Окиси меди съедали зубы, травили легкие и придавали нездоровый серый цвет коже, к чему многие привыкли, как к неизбежности.
Новорожденные часто не выживали, детская смертность среди медеплавильщиков была большой, потому детей в рабочем поселке было немного. До школы я жил в деревне у бабки и там отъелся на сельских харчах, получив прозвище Кабан, и когда пошел в школу приобрел двух таких же крепких друзей Ваську - Кулака и Сергея - Кувалду. Были мы неразлучными до двенадцати лет, и нас вместе направили в ремесленное училище, потому как в отличники мы не годились, да и с поведением были проблемы. "Ремеслуху" закончили на ура и получили специальность электриков-монтажников и опять же, вместе были направлены в строительное управление при заводе, где и отработали по два года.
К тому времени нас считали мужчинами, и матери стали подыскивать невест. Чего греха таить, мы с Кулаком уже прошли школу любви у местных вдовушек и не плохо знали, что к чему, а вот Серега девчат опасался и бегал от них, как от огня. В свои восемнадцать он превратился в очень красивого парня, и все стали звать его "Красавчиком". Сереге это новое прозвище не нравилось, он обижался и не однократно бил обидчиков. Он был самым сильным и самым отчаянным из нас, увлекался спортом - гимнастикой и акробатикой, да и боксировал не хуже Васьки.
Настало время идти в армию, и мы трое решили проситься в пограничники, нам казалось, что это очень романтичная профессия. Серега сначала не соглашался, ему хотелось стать моряком, но, подумав, согласился. Военком у нас был очень хорошим человеком и проследил, чтобы нас отправили вместе, так мы попали в учебный отряд, а затем на границу туда, куда мы и не помышляли - на погранзаставу в город Нарьян-Мар. Служба неожиданно оказалась очень интересной, а район, обслуживаемый заставой огромным - от Нарьян-Мара до устья реки Печоры. Много летали на вертолетах над тундрой и Баренцевым морем, пришлось побывать и на Новой Земле и на Вайгаче. Нередко помогали по специальности ремонтировать в поселках передвижные электростанции, восстанавливать оборванные электролинии.
- Это все хорошо, а где же про любовь? - прерывает неожиданно повар. - Повидала я твой Нарьян-Мар. Несколько бараков, фабрика по консервированию оленины и огромная куча оленьих рогов. Женщин не меряно, а мужиков по пальцам сосчитать и тоска зеленая- зеленая.
- Точно тоска, - поддерживает ее боцман, - а еще в интерклубе больше ста пятидесяти не наливают, а грузят почти месяц. Жуть! - подводит он итог.
- Это как посмотреть, - продолжает рассказчик, - дома хотя и деревянные, но добротные, теплые. Рыбалка отличная, зимой охота, да и по знакомству выпить всегда дадут, к тому же женщины добрые, своим не откажут, а нас сразу за своих приняли. Правда, девушки на нас не очень обращали внимание, да и незамужних было совсем немного, несколько учителей в школе, да школьницы старших классов, но их родители в строгости держали.
Настало лето 1957 года, хорошее лето сухое, теплое, я такого и на Урале не припомню. Бич Заполярья комары пропали быстро, вода в Печоре прогрелась до 20 градусов. Вы то, молодежь, наверное, не все помните, а в тот год состоялся в Москве Всемирный фестиваль молодежи и студентов. К приезду иностранцев не только в Москве, а и в других крупных городах провели зачистки - всех женщин легкого поведения оправили подальше на трудовое воспитание. Прислали их и к нам, пятьдесят душ, молодых, красивых. Их словно на заказ одели в кожаные тужурки, отчего местные сразу же прозвали их "чекистками". Из девчат организовали три бригады, две на лесопилку и погрузки пилолеса на суда, одну из тех, что постарше - рыболовную, которую поселили в пустующие казармы летчиков недалеко от нас. Вот тут-то и познакомились мы с ними и интересы наши полностью совпали. Рыбачки в основном занимались засолкой и вяленьем рыбы, а ловили ее местные аборигены, которые нам в конкуренты не годились. И пошла у нас не жизнь, а малина. Девчата сразу же обратили внимание на Красавчика, да сколько не крутились вокруг него - бесполезно, Серега оставался неприступен.
Была среди девчат одна хрупкая, небольшого роста, которую в Москве загребли по наводке милиции за то, что она по комсомольской работе частенько встречалась с иностранцами. Красивая, скажу я вам, и необыкновенная. Словно светлячок светилась вся изнутри каким-то теплым светом и когда смеялась, рассыпался звон серебряных колокольчиков. Командир девчат Соня сразу предупредила - кто обидит Светлячка, будет иметь дело с ней и вдрызг расцарапанную морду, а в серьезности ее намерений сомневаться не приходилось. В этом убедились вскоре, когда пьяный милицейский лейтенантик попытался, было схватить Светлячка в охапку, то через несколько секунд, барахтался метрах в трех от причала. А когда тот, выйдя из воды, пригрозил обидчице, она набросилась на него с такой яростью, что блюститель порядка спешно ретировался, забыв про свой мотоцикл.
Вскоре стали мы замечать, что Серега при встрече с нашей комсомолочкой краснеет и опускает глаза. Девчата восхищенно зашептались - девственник! Мы Серегу в оборот, мол, влюбился, а он все отрицает. Это вы, говорит, развратники, а я чувствую, что она не такая.
- Такая не такая, а тоже ждет трамвая, - говорю ему я, а он озверел и так закатил мне в ухо, что на поверке старшина спрашивает - это не Сонька ли тебе накостыляла?
Зная силу Сереги шутить, перестал, а через день после этого я и Василий вылетели с командиром на осмотр побережья и проверку стойбищ. Вернулись через неделю, а ребята и говорят: все, втюрился наш Серега в Светлячка напрочь и любовь у них такая, что все девки и ребята наши завидуют. Вскоре и по всему городу пошло - Ромео в зеленой фуражке и Джульетта с комсомольским значком. Сереге все по-фигу, он стал словно блаженный, и командир, поговорив с ним, отправил его домой в десятидневный отпуск без дороги. Но друг наш никуда не улетел, а поселился в избе у старушки на окраине. Соня отправила туда же и Светлячка, их частенько стали видеть гуляющими в тундре и купающимися в реке. Короче мы с девчатами радовались их счастью, но не долго.
Милицейский лейтенант пить не умел и относился к людям, которым всегда плохо, когда другим хорошо. Под видом проверки режима, предусмотренного для наших московских девиц, он в подпитии явился и стал грозить Сергею страшными карами, за что, конечно, был сильно бит, а когда схватился за пистолет, Серега его отобрал и, вытащив обойму, забросил в густую некошеную траву. Хозяйка домишки, зная норов блюстителя порядка, пожаловалась нашему командиру, и тот вернул Серегу из отпуска. На Севере свои законы, а власть - председатель Исполкома, секретарь Горкома и начальник милиции, последний в то время находился в отпуске, а замещавший его майор был тоже не дурак выпить и на дне своего рождения щедро угостил своего подчиненного. Северный народ милицию не любит, и бабульки сочинили про милиционера частушку, в которой говорилось, что он потерял пистолет и скоро настанет очередь штанов. После этого лейтенант решил, что ему следует отмстить за нанесенный позор, и направился на поиски Светлячка, которую нашел в бане, где она занималась стиркой. Когда через час пришел Серега, то нашел свою любимую мертвой, как потом установят врачи задушенной. На полу валялась фуражка лейтенанта, и Серега направился к дому майора, где продолжалось пиршество. Голову убийце он открутил на глазах у гостей.
Судили Серегу военным судом в Перми, куда вызывали свидетелем и меня. Приговор был довольно мягким - пятнадцать лет. Отсидел он девять лет в военной тюрьме, чтобы милиция не отомстила, и был амнистирован три года назад. Мать его не пережила трагедии и умерла через три месяца после суда. Домой он больше не вернулся, живет и работает в Ярославле, откуда была родом Света - Светлячок, помогает ее родителям, которые считают его своим сыном. А Серега поставил на могиле Светлячка памятник, на котором выбиты падающая звездочка и надпись: "Ты навсегда останешься единственной любовью. Твой Сергей".
Закончив рассказ Трифонов поднялся с циновки и поставил точку:
- Вот это настоящая любовь!
- И почему настоящая любовь всегда так быстро и трагично кончается? - вытирая глаза бумажной салфеткой, ни к кому не обращаясь, произнесла доктор.
- Да потому, что у такой любви всегда находятся завистники, а у них и души черные, и помыслы такие же, - подводит итог радист.
- Послушай, Трифонов, а что дальше-то было. Ну, с этими вашими "чекистками"? - спрашивает Курочкин.
- Их еще до суда обратно отправили, оставили только их старшую - Соню, как свидетельницу.
- А ты случайно не в неё влюбился? Может, и женился на ней?
Трифонов, казалось, не услышал вопроса, помолчал, потом повернулся, окинув всех взглядом. Видя нескрываемый интерес в глазах слушателей, произнес:
- Отвергла она мое предложение. Я тебя, дурачок, на пятнадцать лет старше, сказала. Ты очень хороший, а что я тебе дам, и у меня детей никогда не будет. Давай останемся хорошими друзьями. Другом, даже хорошим я остаться не пожелал, хотя она у меня и не первая была, а шибко понравилась. На такое предложение я тогда был не согласен.
- А теперь согласился бы? - спросила повариха.
- Нет! - одним словом ответил он.
- Теперь понятно, почему ты не женат, однолюб значит - заключила доктор, которая, прожив трудную жизнь в постоянном окружении мужчин, так и осталась одинокой.
