Веселов Лев Михайлович
Капитанские тетради. Книга 3

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 16, последний от 29/04/2023.
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Размещен: 20/10/2011, изменен: 20/10/2011. 612k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Иллюстрации/приложения: 18 шт.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.43*15  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Капитанские тетради" - третья книга воспоминаний автора. Как и две первые - "Своим курсом" и "От матроса до капитана" - это продолжение рассказа о моряках и капитанах Эстонского морского пароходства.

    • Лев Веселов

    Трилогия

    КАПИТАНСКИЕ ТЕТРАДИ

    Книга третья

      
       Так устроена жизнь - все проходит,
    Словно след от винта за кормой.
    Только память хранит и находит
    Все, что прожито было тобой.
      
       Л.В.
      
      
       ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ
      
       После некоторого перерыва я возвращаюсь к данному мной обещанию продолжить рассказ о моряках и, конечно же, о капитанах Эстонского морского пароходства. Далось это нелегко, слишком противоречиво наше время. Oсознание, что прошлое нужно для того, чтобы на что-то опираться, приходит только зрелому человеку. Можно заново переписать историю, исказив прошлое, но она никогда не станет такой же опорой для людей, как Библия, народные сказания, былины или сказки, лишь только потому, что лишена самого главного - правды и совести и люди со временем все равно вернутся к Гомеру, Шекспиру, Пушкину, Достоевскому, Толстому. Настоящую историю переписать невозможно, и только время решает, что вечно, а что стирает забвение.
       Для меня, как и для многих людей моего возраста, прошлый век был веком романтики, больших открытий и надежд. На наше время пришелся распад колониальных империй, выход человека в космос, освоение атомной энергии. Стирались последние белые пятна на карте планеты, люди побывали на Луне. Досталось открытий и на мою долю, пусть небольших, но столь нужных для любознательного человека. Я повидал страны и континенты, сотни городов, был участником событий, которые вошли в современную историю, встречался с интересными людьми. Есть о чем рассказать, и остается надеяться, что судьба отведет мне еще достаточно времени для этого.
      

    0x01 graphic

      
      
      
      
       НОВОЕ СУДНО
      
      
       Как судно назовете, так оно и поплывет
      
       Морское поверье
      
      
       Справка:
       Теплоход "Хельтермаа" - сухогрузное судно класса УЛ (усиленный ледовый), предназначено для перевозки генеральных грузов во всех районах Мирового океана, включая Арктику. Построено в Германской Демократической Республике на судоверфи "Нептун" в городе Ростоке в 1965 году. Грузоподъемность 4800 тонн, мощность двигателя 4500 л.с. Длина 106,6 метра, ширина 14,5 метра, осадка максимальная 6,5 метра. В составе Эстонского морского пароходства эксплуатировалось до 1989 года, в том же году продано в Пакистан на металлолом. Совершило около 250 рейсов в порты Африки, Средиземного моря, Европы, в том числе 14 рейсов в Арктику, перевезло около 750000 тонн грузов, пройдя расстояние свыше одного миллиона миль (около двух миллионов километров), что равно нескольким кругосветным плаваниям.
       Имя свое "Хельтермаа" получила от названия небольшого порта эстонского острова Хийумаа, расположенного там, где встречается Балтийское море и Финский залив. Жестокие штормы от западных и северных направлений не обходят его стороной, у берегов острова нередко возникают волны высотой более шести метров. В старину суда часто выбрасывало на прибрежные камни, и жители острова не гнушались пиратством.
      

    0x01 graphic

    Теплоход "Хельтермаа"

      
       При спуске "Хельтермаа" со стапелей верфи на воду судно, оказавшись на плаву, несколько раз качнулось с борта на борт. У моряков есть примета - если такое случается, то судно в рейсах часто будет испытывать качку, казалось бы, без причины. На личном опыте я убедился в правоте приметы и в то же время всегда считал, что при своей мореходности, красоте и хорошей маневренности судно в самые сильные шторма обладало еще и выносливостью, подобно жителям одноименного эстонского острова.
      
       ОПЯТЬ ВСЕ СНАЧАЛА
      
       Тебе придется все начать сначала:
    На новом судне с новыми людьми.
    Другие будут курсы и причалы,
    И страны неизвестные вдали.
    Но трудно будет, так же как и прежде,
    Не станет ласковым суровый океан.
    Держи свой курс с упорством и надеждой
    На лучшее, товарищ Капитан!
      
       Л.В.
      
       10 апреля 1969 года я был назначен капитаном на теплоход "Хельтермаа" вместо А.А.Сейдбаталова, у которого начинал свою трудовую деятельность после училища в должности матроса т/х "Сулев" в январе 1959 года, который привел судно из Калининграда после перехода его постоянного капитана Дмитрия Ефишева в Балтийское пароходство. Каждое новое судно для капитана, по выражению одного из коллег, что новая жена, и все приходится начинать сначала.
       Ночью перед первым посещением не спалось. Меня не оставляло чувство трепетного восхищения от моего нового судна, которое приятно поразило одним своим внешним видом пока еще издали. До этого мне не приходилось бывать на судах типа "Повенец", видел их в море, но они стали для меня пределом мечтаний, ведь именно эти суда пароходства регулярно совершали плавания в океанских водах.
       Предвкушение чего-то необыкновенного и радостного не покидало, и когда я закрывал глаза, передо мной возникала высокая белоснежная надстройка, мачты цвета слоновой кости и легкий полубак с ледокольным форштевнем. Под утро ненадолго уснул, и приснилось, что поднимаюсь на судно по парадному трапу, но никак не могу дойти до его верха, желанная площадка с вахтенным штурманом на ней не приближается, а отдаляется. Силы оставляют меня, радостное чувство встречи вдруг сменяется безнадежностью и отчаянием. Я оступаюсь, с криком лечу вниз и просыпаюсь под удивленным взглядом жены.
       - Что с тобой, ты так кричал? - спрашивает она и звонко смеется над моим ответом.
       - Это же хорошо, что ты все еще летаешь во сне.
       От ее слов успокаиваюсь, но уснуть не могу. Встаю, одеваюсь и выхожу на лестничную площадку, с которой через окно хорошо видна Купеческая гавань порта. "Хельтермаа" стоит у седьмого причала носом на выход в свете огней осветительных прожекторов судна и портальных кранов. Мне кажется, что она тоже видит меня и ждет встречи. За спиной раздается стук закрываемой двери, оборачиваюсь и, вопреки ожиданию увидеть жену, вижу моего соседа Стаса Козловского, капитана нашего пароходства.
       - Не спишь?- спрашивает он и, не ожидая ответа, протягивает пачку "Мальборо". Закуриваем, молча смотрим в окно, думая каждый о своем.
       - Да. Разреши тебя поздравить с новым назначением. Хорошее судно, почти новое, - он хлопает меня по плечу и добавляет: - Везет тебе, а меня опять в парткоме раздолбали, пьете, говорят, много. Настучал на меня комиссар, а ведь сам, паразит, у меня в каюте от рюмки не отказывается. Да и как не выпить после таких тоскливых рейсов? До чертиков надоела мне эта Дания с ее сонными портами. Грозили в должности понизить, а я и сам готов уйти в старпомы, лишь бы плавать подальше, в теплые края. Вот потому искренне и по-хорошему тебе завидую. Он гасит сигарету, аккуратно опускает ее в консервную банку-пепельницу, предусмотрительно поставленную дворником для ночных курильщиков, и протягивает руку: - Ну, давай краба. Еще раз поздравляю. Извини, но немного испорчу тебе настроение - ты особо не обольщайся. Старший командный состав на твоем новом судне с душком. Не забывай, они Диму Эфишева, хорошего человека и капитана из наших, макаровцев, подставили. Коллектив сильно "споенный", так сказать. Как говорил писатель Юлиус Фучик, - будь бдителен! Удачи тебе!
       Стас, хотя и слыл человеком пьющим, был порядочным и отличным моряком, о котором на судах говорили с уважением. Его слова меня огорчили и озадачили, но все же не смогли испортить хорошего настроения, и я еще раз посмотрел на свое судно. Вот она моя мечта, воплощенная в этот красивый теплоход, который наконец-то унесет меня в Океан, к неизвестным берегам с высокими пальмами и ослепительно белым накатом соленых волн. Туда, где нет столь надоевших и пронизывающего до мозга костей холода, обледенений, не проходящих даже летом туманов и нудных дождей. Я докурил сигарету и, не задумываясь о предупреждении соседа, вернулся в квартиру и стал собираться в рейс.
       Всегда удивляюсь людям, которые сборы в дорогу превращают в нудную, изматывающую близких процедуру, будто уходят они навсегда и не собираются вернуться. Для меня собраться в рейс, как говорили на Руси, "что подпоясаться". Много ли моряку надо? Несколько смен белья, немного одежды, с учетом "парадных" приемов, по возможности универсальной обуви. Все, что мне нужно, всегда умещалось в небольшой чемодан, правда, исключая книги. Со мной вместе "плавали" К.Паустовский, Д.Лондон, И.Эренбург, Э.Хемингуэй, Д.Конрад и другие классики. А как обойтись без Лермонтова, Пушкина, Байрона, Маяковского? В те годы были очень хороши журналы "Иностранная литература", "Москва", "Новый мир", которые служили в отрыве от земли благородной пищей для ума и души. При плавании в Африку ожидалось достаточно времени для регулярного чтения, ведь именно оно приносит человеку духовную пользу, не говоря уж об удовольствии. На этот раз набралось вещей на два захода. Решил, что сегодня возьму на судно только книги. Когда закончил сборы, за окном только начинало светать. Взглянул на часы, они показывали шесть утра.
       - Уже собрался? Не терпится опять сбежать в свое море, - недовольно проворчала жена, выходя из спальни. - Ты хотя бы к первому сентября-то дома будешь, или младший сын в школу тоже без тебя пойдет?
       Вопрос застал меня врасплох, не скажи она об этом, я бы и не вспомнил, что младшему исполнилось семь лет.
       - Может быть, еще годок подождем, вроде бы ему еще рановато?
       - Ну, папочка, ты даешь! Парень ранец затаскал, ждет не дождется, а ты говоришь рано. Он читает лучше старшего, с одноклассниками встречался, с учительницей своей знаком. Ты уж, пожалуйста, выбери время, поговори с ним на эту тему, не то так и уйдешь, словно гость, а не отец, - она махнула рукой и, вздохнув, пошла на кухню готовить завтрак.
       Мне стало не по себе. От радости встречи с женой и за делами поговорить с детьми еще не удосужился и понимал ее недовольство. Пройдя на кухню, обнял, зарылся лицом в ее волосы. - Прости. Вот сделаю дела, и отправимся мы все вместе гулять в Кадриорг. Белок покормим, к Русалке сходим. Лебеди-то на пруд вернулись?
       - Лебеди-то вернулись, и все лето дома будут. Это только тебя не удержишь. Думала, хотя бы на этот раз недельки две дома побудешь, а еще лучше, если отпуск возьмешь, ведь дети тебя больше года не видели.
       Чувство вины усилилось, да я и сам был не прочь побыть дома недельку - другую, но прекрасно понимал, что в моем положении выбора не было, назначение согласовано с министерством, а желание побыть дома начальство серьезной причиной не считает. - Ты же понимаешь, родная, что в моем положении отказываться от назначения нельзя, не поймут. Через пару месяцев вернемся, попрошу отпуск и махнем мы к Черному морю вместе с нашими пацанами.
       - Ага, махнул. Кто ж тебе после первого рейса отпуск даст? Смотри, как бы еще в Арктику не загреметь. Все "Повенцы" летом туда идут, мне уже все разъяснили. Жены лучше вас знают, что начальство думает и что вам готовит.
       - Вот видишь, какая ты у меня умница. Все знаешь и понимаешь не хуже меня, - согласился я, поцеловав ее шею. - А ребят у мамы к обеду забери, постараюсь освободиться пораньше, часикам к трем. Успеем с ними погулять и в кафе посидеть.
       - Хорошо, - ответила жена. - Как я понимаю, меня на судно сегодня не берешь?
       - Я же говорю, что ты у меня умница. Вот приму судно, тогда и посмотришь на эту красавицу.
       Жена рассмеялась: - Ненормальный ты у меня. Свои суда и море любишь больше меня.
       - А ты - очень ревнивая, значит, любишь, а это знаешь как здорово!
       - Не знаю, покажи, - она кокетливо потянулась ко мне, халатик распахнулся и я задохнулся от нахлынувших чувств и желания.
      
       Из дома вышел в семь и, спустившись по лестнице к зоопарку, отправился в порт кратчайшим путем через стадион "Динамо". За поворотом столкнулся лицом к лицу со знакомым по "Фергане" стармехом Александром Кацубо. Тот с искренней радостью затряс мою руку: - Привет, Михалыч. С новым судном тебя. Большому кораблю - большое плавание. Очень рад тебя видеть, да вижу, ты спешишь, не стану тебя задерживать. Счастливого рейса.
       - Спасибо за пожелания. Надеюсь, наши курсы еще сойдутся, - я действительно был не прочь поработать с ним на одном судне.
       - Спасибо, но нет! - Он отрицательно покачал головой. - Я моряк мелкоплавающий, и мне дальнее плавание противопоказано. Ты же знаешь, что больше недели без рюмки и пива не выдержу. К тому же и романтика не для меня, я ее не понимаю. Это ты, капитан, как тебе сказать, наверное, блаженный что ли, и можешь быть счастливым оттого, что видишь мир немного другим, чем он есть на самом деле.
       Я поразился, но, стараясь не показать удивления, подошел к нему вплотную. Запах коньяка свидетельствовал о том, что стармех успел принять, по его выражению, "на грудь", после чего становился разговорчивым, однако при этом не говорил ничего лишнего. За время работы с ним убедился, что он никогда не теряет головы и нередко высказывал интересные, не лишенные оригинальности мысли, заставлявшие меня задуматься. У меня сложилось твердое убеждение, что делал он это намеренно и очень умело. Не гнался за карьерой и при этом, как нередко случается, рано стал старшим механиком, поскольку показал себя неплохим профессионалом в своем деле. На судне у нас сложились отношения взаимного уважения, при котором мы не стремились стать друзьями, но были твердо уверены в том, что никогда не сделаем друг другу ничего плохого. Он был порядочным человеком, и я его ценил, понимая что, видя мои, присущие молодому капитану недостатки, ни разу не сделал попытки ими воспользоваться. Я отвечал ему тем же и прощал увлечение спиртным, но и он при мне старался им особо не злоупотреблять. Ранее я не успел поблагодарить его за все, и решил это сделать сейчас, а заодно попытаться вызвать его на откровенность:
       - Послушай, Саша, ты не очень торопишься? У меня есть немного времени, может, присядем на лавочку и поговорим. Кто знает, когда мы теперь повстречаемся.
       - Ох, и хитрый вы, капитан, умеете с ходу взять ситуацию в свои руки. Разве можно отказать вам в моем состоянии, тем более что я действительно вас уважаю.
       Мы сели на лавочку под каштанами, с не совсем распустившейся листвой. Он вытащил из кармана плоскую бутылочку с коньяком и протянул мне: - Хлебнете или, как всегда, откажетесь?
       - Откажусь, - сказал я, добродушно усмехнувшись, - но не "как всегда", а по случаю своего первого появления на новом судне перед очами моего строгого учителя Сейдбаталова.
       - Я так и думал, - он отпил глоток и, тщательно завернув пробку, бережно опустил бутылочку в карман. - Не знаю почему, но я завидую вашему умению выпить. Про вас не скажешь, что вы трезвенник, но всегда знаете, когда и с кем можно пить. А я вот грешен, если оно есть, - он похлопал там, куда спрятал коньяк, - не удержусь.
       - Брось, Саша, давай на ты. Пьяницей я тебя не считал, хотя и думаю, что увлечение твое спиртным к добру не приведет но, пользуясь случаем, хочу тебя спросить кое о чем.
       - О чем же? Уж не обиделся ли ты на блаженного? Так я это по-доброму, не в обиду. Ты ведь действительно видишь мир другими глазами и, наверное, от того и счастливый. А я радуюсь редко и сам не знаю почему, рядом с тобой было по-другому, хотя, если честно, часто понять тебя не мог.
       - И в чем же дело? Может быть, ты не веришь людям?
       - Да как тебе сказать. А зачем им верить? Верь, не верь, они все равно от этого лучше не станут. Каждый сам себе хозяин, а потому прежде всего о себе думает. Да меня это мало волнует. Вот ты уверен, что тебя люди правильно понимают, а ведь они чаще говорят одно, а делают другое, и это начиная сверху и донизу. Ты понимаешь, о чем я? Говорят о стране, заботе о людях, а фактически заботятся только о себе. Я по рождению собственник. Вон там, на горке, рядом с твоим домом мой дом, если можно так назвать квартиру, а в нем моя семья, о которой я должен заботиться, а значит, работать - "пахать". Море это мое поле, а двигатель, который мне доверен - моя лошадь. Вот я и "пашу". А почему те, кто должен заботиться о нас и о стране, сачкуют? Делают все только для себя или вообще ни черта не делают, только языком болтают.
       - Ну, ты, брат, слишком глубоко пашешь, так глубоко, что и мне мозги запудрил. Думать об этом тебе никто не запрещает, но говорить я бы не рекомендовал, до добра такие разговоры не доведут. Ты что полагаешь, мне такое в голову не приходит? А толку от этого. "Edem das Seine" - как говорил один наглец и запудрил мозги целому народу. У нас пускай так не говорят, но те, кто у власти, к сожалению, всегда правы, пока эту власть не потеряют, - понимая, что говорю банальности, произнес я, не найдя ничего лучшего.
       - Да я, Михалыч, все понимаю, а думать запретить себе не могу. Я-то почему об этом тебе говорю? Хочу, чтобы ты понял, почему на маленьких судах сижу - боюсь, не сдержусь, сорвусь в длинных рейсах. А здесь недельку потерпел, потом залил встревоженную душу, и глядишь, отпало.
       - Значит, не пойдешь на большие суда?
       - Не пойду, мои шестьсот лошадей мне милее, и справляться с ними легче. Это тебе непременно нужно самоутверждаться, ты вообще любишь с трудностями бороться, что-то открывать. Я же люблю открывать двери в свое машинное отделение, в свой дом, а еще бутылочку с устатку, - он засмеялся, встал и протянул руку.
       - Давай, Михалыч, попрощаемся на всякий случай, когда теперь встретимся? Если вдруг зайду к тебе на рюмку коньяка, не прогонишь? - улыбка сошла с его лица, и он добавил: - Ты разговор наш забудь, это я с расстройства плакался. Мой новый капитан всегда такой кислый, будто лимонов объелся, третий месяц слова для меня не нашел. До сих пор на рюмку капитанскую не пригласил. Тоска!
       Я смотрел, как он, не оборачиваясь, усталой не по годам походкой направился в переулок, пока его худая фигура не скрылась за углом. Все, что он высказал мне, оказалось для меня несколько неожиданным, и мое прекрасное настроение на время улетучилось. Как же не заметил за ним это ранее, подумал я и поймал себя на мысли, что догадывался о причинах его поведения, но не придавал этому значения. А если бы и придал, что бы из этого вышло? Чувствуя, что настроение портится, встал и быстро пошел в порт.
       Кацубо оказался прав - мы встретимся с ним только в 2005 году, когда я подарю ему свою первую книгу. В небольшом кафе мы выпьем за встречу, но хорошего разговора не получится. Быстро захмелев, он не сможет преодолеть непонятного смущения и останется на этот раз наглухо закрытым. Мне станет ясно, что он так и не изменил себе, своей семье и своим привычкам. Через два года мы по его просьбе встретимся опять, и я передам ему вторую книгу, которую он очень ждал. - Напиши на последней странице свой телефон, как прочту, непременно позвоню, - промолвил он с радостной улыбкой.
       Он был очень худым и плохо выглядел, но мне тогда и в голову не пришло, что вижу его в последний раз. Я очень ждал его звонка, но через полтора месяца позвонил сын, передав последнюю просьбу отца непременно сообщить мне о его похоронах.
       Это был первый старший механик в моей капитанской практике. Всю свою трудовую жизнь он провел в море, на небольших судах, коротая свободное время за рюмкой коньяка, как я думаю, так и не высказав никому, что же все-таки творится в его душе, но может быть, и ошибаюсь. Одно я знаю точно - он был собственником, настоящим хозяином и на работе, и дома. К концу жизни он все же построил свой дом, со своей землей, позаботился о своем потомстве.
       То ли оттого, что я выглядел озабоченным, а может от скуки в утренние часы, на проходной меня заставили раскрыть чемодан и очень удивились, увидев только книги и журналы. Охранник попросил расстегнуть плащ и показать, что я несу во внутренних карманах. Это было уже слишком, и я заупрямился. Он настаивал на своем, я тоже и, закрыв вертушку, охранник вызвал начальника караула.
       - Капитан, ну зачем вы опять скандалите? - начал недовольный босс, но, услышав мою просьбу составить протокол досмотра по форме обыска, пробурчал миролюбиво: - К чему такие формальности? Проходите, - и даже сам закрыл мой чемодан и подал его мне. Настроение заметно испортилось, но когда я вышел на причал из-за пакгауза, то невольно остановился. "Хельтермаа" уже в полугрузу предстала передо мной в лучах встающего солнца в полной красе.
       Даже сейчас, по прошествие почти сорока лет, такой и стоит она у меня перед глазами. Солнечные лучи отражались в стеклах иллюминаторов, омытая ночным дождем белоснежная надстройка делала ее легкой, изящной, и я не удержался и поздоровался с ней галантно, словно с красивой женщиной. Не знаю почему, но с тех пор всегда звал судно "она", как это принято у англичан, восхищался им и любил до боли в сердце. Любой, кто неодобрительно отзывался о ней, становился моим врагом, а пренебрежительное отношение к ней рассматривал как вызов лично мне и не прощал этого никому.
       На судне вахтенный матрос кинулся к кнопке звонка и дал три коротких - "идет капитан". Видимо, Сейдбаталов меня ждал. Действительно в открытой двери надстройки показался Аркадий Андреевич в белоснежной рубашке с черным галстуком, ранее он не позволял себе такой вольности и, выходя на палубу, обязательно надевал китель или тужурку. Мне показалось, что он стал другим и даже выше ростом. Ожидая меня с приветливой улыбкой на лице, суперстрогий капитан в этот раз даже не заметил, что вахтенный матрос без повязки на рукаве и не брит. В былые времена на "Сулеве" за это, по его указанию, немедленно снимали с вахты. И хотя я и сам не прощал такого, мне ничего не оставалось, как сделать вид, что этого не заметил.
      

    0x01 graphic

    Назначен капитаном на "Хельтермаа" 1969 г.

      
       Мы поздоровались, вошли в надстройку и, при мягком свете бра и плафонов, стали подниматься по широкому трапу, больше похожему на хорошую лестницу в уютном доме, в каюту капитана, расположенную на четвертой палубе от главной. Сейдбаталов довольно быстро шел впереди и я, великолепно помнивший его медленную, тяжеловатую походку, едва поспевал за ним. По ходу он давал пояснения: - Вот здесь, на второй палубе, кают-компания и столовая команды. Здесь же камбуз и жилые помещения механиков, а также каюта второго помощника. У него каюта просторная, состоит из двух комнат - собственно каюты и канцелярии, где он работает с грузовыми документами и встречается со стивидорами. На третьей палубе по правому борту каюта стармеха и второго механика, у лобовой надстройки - радиста, доктора и первого помощника. По левому борту - медицинский блок: госпиталь с операционной и амбулатория. На четвертой палубе справа наша каюта, капитанская, а потому и палуба называется капитанской, хотя здесь же живут старпом, третий помощник и второй радист. Есть еще две пустующие каюты - лоцманская и каюта четвертого штурмана, который теперь по штату положен только при рейсах в Арктику.
       Мне внезапно пришло в голову, что вот так же на "Уральске" восемь лет назад меня, начинающего третьего помощника, сопровождал в каюту старпом Виктор Марченков. Только тогда мы спускались по трапу вниз, а теперь Сейдбаталов вел меня НАВЕРХ. Со словами: -А это отныне будет ВАША каюта, капитан, - он распахнул дверь и пропустил меня вперед.
       Прилично волнуясь, я шагнул через комингс и вошел в просторную приемную, залитую утренним солнцем. Четыре квадратных окна-иллюминатора, светло-бежевые шторы, такого же цвета линкруст, обивка мебели и ковер на палубе усиливали ощущение света и чистоты. До этого во всех моих каютах царствовал полумрак, разгоняемый лишь светом электрических ламп. Даже на "Верхоянске" в просторной капитанской каюте обходиться без включенного электрического освещения можно было только в ясные летние дни. Жизнь в таких каютах скорее напоминала вынужденное временное пребывание в ограниченном пространстве с минимальными удобствами. Не зря Георгий Петрович Костылев в дни капитанства на "Вормси" говорил: - Выйдем, штурман, на палубу из тесноты и темноты кают, глотнуть свежего воздуха и естественного света, без которых даже мысль не в состоянии развиваться нормально.
       Эта же каюта походила на небольшую симпатичную двухкомнатную квартиру. Не удержавшись, я сказал о своем первом впечатлении Сейдбаталову. После небольшого замешательства он ответил: - Чего-чего, а солнца и света у тебя теперь будет достаточно, даже слишком. Еще придется прятаться от него за шторами. Впрочем, философствовать будем потом, а сейчас ставь сюда чемодан и можешь развесить вещи в платяном шкафу, - он открыл дверь, ведущую в спальню. - Заодно познакомься с ванной комнатой, так что теперь у тебя полный комфорт. Помнишь, как говорил Адольф Чижиков? Я стану счастлив на судне лишь тогда, когда у меня будет персональный толчок и роскошная ванна. Кстати ты его давно видел?
       То, что Сейдбаталов вспомнил о "моем друге" и своем "злейшем враге", меня насторожило, но добродушный тон, которым он сказал об этом, свидетельствовал,что его искренне интересовало, когда я видел Адольфа в последний раз.
       - Года два мы не встречались, я даже не знаю, на каком судне он плавает.
       - Ах, вот как! Значит, ты ничего не знаешь? - Аркадий Андреевич внезапно смолк и произнес примирительно: - Ладно. Ты тут знакомься, располагайся, как хозяин, а я пойду позвонить в первый отдел, договорюсь с передачей документов, где-нибудь в обед. Рапорта командиров на столе, судовая касса по нолям, отчеты все подписаны. Кофе в кофейнике, бутерброды в холодильнике, остальное в баре. Я на часик задержусь, позвоню домой из Союзвнештранса, заодно и попрощаюсь с его очаровательными кадрами. Папки с судовыми документами в левой тумбе письменного стола, документы Регистра на полке над приемником.
       Дверь хлопнула, и я остался один. Снял пиджак, ослабил галстук, открыл чемодан и стал расставлять книги на полке в спальной. Про себя отметил, что немецкие строители неплохо придумали, поставив кровать так, что можно было брать с полки книги, не вставая.
       Расставив книги, прошел в ванную комнату. Она оказалась достаточно просторной, с кафельным полом и большой белоснежной ванной, с блестевшими никелем кранами. Из открытого иллюминатора тянуло прохладным воздухом, наполненным свежестью и влагой. Я не удержался и выглянул наружу. До воды было метров четырнадцать высоты, и проходивший мимо буксир не доставал до уровня иллюминатора своим клотиком. Через Северные ворота порта просматривалась часть Таллинского залива и устье реки Пирита. Море было еще холодным, свинцового цвета, с мутно-желтой полосой вод ливневой канализации у берегов набережной. Вот так же смотрел я на эти берега с мачт баркентины "Вега" более десяти лет назад, мечтая впервые уйти в Океан. За прошедшие годы тяга к дальнему плаванию не только не исчезла, а еще более усилилась, и помехой этому не стали даже семейное положение и рождение детей.
       Но размышлять дольше над этим не пришлось, дверь в ванную раскрылась, и в нее вошла молодая женщина с полотенцами в руках. - Ой, извините, я не знала, что вы здесь. Аркадий Андреевич просил заменить белье и полотенца для нового капитана. Было видно, что меня таковым она не считала.
       - Да, пожалуйста, - ответил я и под ее удивленным взглядом прошел в кабинет и непроизвольно надел тужурку.
       Вышедшая из ванной комнаты буфетчица, увидев меня в форме, заволновалась: - Еще раз извините. Я не подумала, что капитан это вы.
       Однако она была не из робкого десятка и, быстро придя в себя, кокетливо защебетала: - Может быть, вы позавтракать желаете или завтрак вам сюда принести? Я сейчас кофе разогрею. - Она опустила белье на диван и, глядя на меня черными плутоватыми глазами, кинулась к кофейнику.
       - Спасибо, - остановил я ее. - Я завтракал дома, а что касается завтрака в каюте, запомните, что привык это делать вместе со всеми в кают-компании. Кстати, будить меня по утрам не нужно, это обязан делать вахтенный помощник. Очень хочу, чтобы вы об этом не забывали.
       Сказал так скорее по привычке, поскольку к тому времени привык вставать на судне в шесть тридцать, чтобы до завтрака успеть сделать обязательную зарядку, привести себя в порядок и побывать на мостике, но она поняла это по-своему. Обидчиво надув губки и похлопав ресничками, схватила белье и нарочито громко хлопнула дверью. При плавании на небольших судах я женским присутствием избалован не был, к тому же, имея на "Кейла" случай бегства в Германии буфетчицы, относился к судовым "дамам" несколько настороженно.
       Сколько же на судне женщин, подумал я и сел за письменный стол, на котором аккуратными стопками были разложены необходимые для передачи дел документы. К каждой стопке скрепками прикреплены листочки с пояснениями: "Кадры", "Снабжение, запасы", "Финансы", "Груз" и т.д. Открыл пачку с надписью "Кадры", нашел приходную судовую роль и насчитал четыре женские фамилии. Для меня это показалось многовато, обычно с ними и с двумя-то забот хоть отбавляй, а тут целых четыре. Три из них были не старше тридцати, а вот докторше перевалило уже за пятьдесят.
       Я просмотрел всю судовую роль и кроме капитана обнаружил лишь две знакомые фамилии - печально знакомого мне по теплоходу "Уральск" первого помощника Мирошкина и второго помощника Вяйно Арумяэ, который успешно начинал свою карьеру у меня на "Кейла". Насчет комиссара я не оговорился: именно "печально знакомого", поэтому он не вызвал у меня положительных эмоций, и что-то подсказывало, что именно этот человек доставит немало хлопот.
       Стало понятно - придется начинать работу с личным составом с чистого листа, ибо надеяться на Николая Михайловича не придется, видимо, и его тоже имел в виду мой сосед капитан Козловский. А впрочем, рейс неблизкий и времени для знакомства хватит. До первого африканского порта прихода можно узнать многое, к тому же Сейдбаталов кое-что подскажет да и в отделе кадров постараюсь внимательнее ознакомиться с личными делами.
       Решив так, взялся за папку "Снабжение, запасы", раскрыв рапорт старпома. Мелким, плохо разборчивым почерком излагалось, что на судне имеются в полном ассортименте запас продуктов, судового имущества и палубного инвентаря. На первый взгляд удивляло отсутствие указания конкретного количества питьевой и мытьевой воды, смен белья и еще многого другого, что могло бы прояснить картину действительной готовности судна к трехмесячному рейсу в тропики, в порты африканских стран, только что освободившихся от колониальной зависимости. Складывалось впечатление, что рапорт написан формально и похож на отписку. В отличие от него второй и третий штурманы довольно подробно и толково докладывали о наличии груза, документов, карт, пособий и финансов.
       Снисходительное отношение со стороны Сейдбаталова к старпому настораживало, я помнил его принципиальность к своей "правой руке" и придирчивость даже к таким опытным старпомам, как Чижиков и Томингас. Впрочем, рапорт был написан на мое имя, и разбираться со всем предстояло теперь мне. Расписавшись на других рапортах, я отложил рапорт старпома отдельно и сделал пометку на чистом листе: "Отсутствуют рапорта старшего механика, - и подумав, приписал: - и первого помощника".
       Я уже закрывал последнюю папку, когда раздался стук в дверь и через комингс шагнул Сейдбаталов с небольшой коробкой в руках. - Смотрю, ты успел разобраться с документами за время моего отсутствия, а я договорился на четырнадцать ноль-ноль с первым отделом. Вот и пирожных взял для начальницы, да и ты их, помнится, был большой любитель.
       Он аккуратно поставил коробку в холодильник. Я приятно удивился его памяти и уточнил: - Разобрался - громко сказано, скорее только ознакомился, а пирожные по-прежнему люблю, сладкоежка и этого не стыжусь.
       - А чего стыдиться? Я бы и сам не прочь, да у меня сразу кеньтюх пухнет, а я новой жене слово дал держать его в норме.
       Для меня это было новостью и, глядя на его улыбку при упоминании жены, не выдержал и поздравил его с новым браком.
       - Спасибо, - ответил он. - Только вот все заново начинать приходится, видишь, и место работы меняю, чтобы чаще с ней встречаться. Зря терять еще пятнадцать лет не хочется, и тебе не дай бог. У тебя два пацана? И жена, говорят, красивая и веселая, а я грешен - красивых всегда любил, а теперь понял, что красивая должна быть обязательно и веселой. Красивой любоваться хорошо, а с веселой жить легче.
       При плавании на "Сулеве" наш капитан разговоры о женщинах обычно пресекал, а о своем отношении к ним не высказывался.
       - Что это вы заговорили о женщинах и женах, Аркадий Андреевич? Помнится, кто-то меня с судна хотел из-за них списать, - не удержался я.
       - Так то когда было? Когда-то я действительно страшно не хотел иметь в своем экипаже женщин, а со временем начинаешь понимать, что без них на судне нельзя - дичают мужики, это я тебе как татарин говорю.
       Это откровение показалось уже слишком неожиданным, ведь ранее слово "татарин" для него было табу. Неужели мой первый в пароходстве капитан, настоящее имя Абдул - Кадыр Абабукерович, так изменился за недолгих семь лет? Для этого нужно было случиться чему-то очень неординарному, но спрашивать его об этом я не стал и перевел разговор в другое русло: - Что вы скажете о судне, Аркадий Андреевич?
       - Только хорошее, - немного помолчав, ответил он. - Это тебе не "Сулев". Ходок в любую погоду. За него можешь быть спокоен, оно не подведет. Добротное, крепкое с мощной машиной и красивое, разумеется. О таком раньше можно было только мечтать. При этом надежное, правда с оговоркой, но в этом убедишься в деле. Слабых мест нет, разве только экипаж, о нем отдельный разговор. Если говорить честно, то расставаться с судном мне жаль, но мечтаю получить примерно такое же на новом месте. Тебе название "Невель" что-то говорит?
       - Был на нем в Антверпене по приглашению капитана, но ведь оно теперь в группе научных судов Академии наук - "научников".
       - Вот в эту компанию и ухожу, по предложению Академии и по протекции министерства. - Взгляд его скользнул по рапортам и остановился на моем примечании. Он взял лист в руки, прочитав его, улыбнулся и покачал головой.
       - Вижу, что прошедшие годы ты времени даром не терял, сразу подметил отписку старпома и отсутствие рапорта стармеха, а вот с комиссаром перегибаешь палку. Он ведь в партком жаловаться побежит, у него защитников там навалом.
       - Не побежит, - сказал я уверенно. - За ним должок еще с "Уральска" имеется, если начнет упираться, напомню ему о нем.
       - И что же это за должок, если не секрет? Уж не этот ли? - он щелкнул пальцем по горлу.
       Я качнул головой в знак согласия.
       - Тогда ты заблуждаешься. Как там разъяснили мне в свое время, для его должности это не проступок, Им, комиссарам, вахту не стоять, по мачтам не лазать, в трюма не спускаться. Ну, переберет немного, с кем не бывает, угрозы судну это не создает.
       - А как же кодекс строителя коммунизма?
       - Они не строители, как сказал мне один первый помощник. Они продолжатели дела наших вождей и обязаны разъяснять остальным важность поставленных партией задач. Он мне так и сказал - пора бы знать, что мы прорабы коммунизма, то есть руководители его строительства.
       - Интересно, а кто же тогда мы, капитаны?
       - А ты догадайся, - он сделал паузу. - Спецы, слыхал о таких?
       - Слыхал от бабулек да от деда. Только это когда было? Сейчас время другое.
       - Время-то другое, только и теперь многие там, наверху, считают, что они-то и есть прорабы, а мы - спецы и из-за тесного общения с капитализмом недостаточно сознательные. Так что ты это учти и если работать на флоте собираешься долго, против партии не "выступай", бесполезное это дело в нашей стране.
       Он поднялся, глянул на часы. - Давай спустимся на главную палубу. Сегодня заканчивают погрузку в трюма, а твиндеки загрузят быстро, дня через три-четыре выйдешь. Второй помощник молодец, работящий, грамотный, хотя и молодой. Твой бывший штурман, которого ты заставил заочно учиться в "Макаровке". Во вторых его долго не держи, он умница и национальный кадр к тому же.
      

    Что мы возили в Африку и что вывозили из нее

    (из доклада Ю.С. Евтеева к 10-летию работы коллектива ЭМП на страны Западной Африки)

      
       К тому времени СССР имел соглашение об экономическом и техническом сотрудничестве с 16 странами тропической Африки: Эфиопией, Гвинеей, Ганой, Мали, Суданом, Сомали, Сенегалом, Камеруном, Кенией, Народной Республикой Конго, Угандой, Танзанией, Замбией, Нигерией, Чадом и Центрально-Африканской Республикой. Этим странам были предоставлены значительные долгосрочные кредитные льготы на создание ключевых объектов национальной экономики. Более 70% советских кредитов направлялось на сооружение промышленных предприятий, энергетических объектов и геологоразведочных работ. Для сравнения можно указать, что из средств стран "Общего рынка", выделенных 18-ти африканским странам, использовались для строительства промышленных предприятий и энергетических объектов только 0,7%.
       В странах тропической Африки СССР оказывал содействие в строительстве более 130 предприятий, объектов сельского хозяйства и энергетики, а 51 объект был к тому времени уже введен в эксплуатацию. Среди них крупные и имеющие важное значение для национальной экономики: цементный завод в Диаму (Мали), бокситный комплекс, мясохладобойня, холодильник, лесопильный и консервный заводы в Гвинее, пищевые предприятия в Судане и Сомали. В Нигерии проводились проектно-изыскательные работы, поставка оборудования, командирование специалистов и консультантов крупного сталелитейного завода, предприятий нефтепереработки. Строились учебные и профессиональные зонально-технические заведения, в СССР обучалось большое количество студентов, подготавливались квалифицированные кадры, в том числе и военные.
       Наша экономика получала из африканских стран цитрусовые, бананы, длинноволокнистый хлопок , полезные ископаемые, шерсть, кожу, кофе, арахис, масла растительного происхождения, какао-бобы и др. товары.
       За десять лет судами пароходства было перевезено 1710 тыс. тонн экспортных грузов,
       828 тыс. тонн разного импорта, 930 тыс. тонн грузов иностранных фрахтователей. Эстонские суда за это время совершили более двух тысяч заходов в 37 портов шестнадцати африканских тропических стран.
      
       Выходим в коридор и через открытые двери каюты старпома видим сидящих за столом пьющих чай стармеха и первого помощника. Делают они это напоказ, специально для меня, знай, мол, наших - мы пьем чай, дружны и нас не тронь! Мирошкин всё-таки не удерживается, вскакивает с места, кивает головой в знак приветствия и вновь садится под внимательным взглядом стармеха. На момент в дверях появляется старпом, небрежно кивает стриженой под ежика головой вместо доклада вахтенного помощника и опять скрывается в глубине каюты.
       Вижу, как хмурится лицо Сейдбаталова, сжимаются его кулаки, и он снова становится похожим на того, которого я знал ранее на "Сулеве", но молча продолжает спускаться по трапу. Проходим мимо дверей кают-компании, из которой доносятся голоса - там идет застолье. С удивлением смотрю на моего проводника, тот хмурится еще больше и вновь молчит. Что произошло с Аркадием Андреевичем, думаю я, и не могу понять его молчания, ведь налицо грубейшее нарушение Устава службы на судах ММФ да еще в порту приписки, где в любой момент оно может быть обнаружено проверяющими.
       На время успокаиваюсь у трюмов - погрузка идет качественно, почти без следов россыпи. Остается доволен качеством и мой предшественник, он хвалит стивидора и поясняет ему, как грузить в твиндеки. Понимаю, что он делает это больше для меня, и слушаю с повышенным вниманием. Когда их разговор переходит на результаты выгрузки, сказав, что осмотрю судно, иду в носовую часть, в район первого трюма.
       Теперь, при более внимательном осмотре обнаруживаю то, чего не заметил ранее. Подтёки ржавчины на комингсах, плохо смазанные ролики крышек трюмов, сколы краски, небрежно брошенные на палубе погнутые стойки грузовых стрел. Ряд изъянов в такелаже свидетельствуют не только о слабом боцмане, но и плохом контроле со стороны старпома. Радужное настроение начинает понемногу покидать, ведь судно сравнительно новое, а местами уже изрядно подзапущенное, что не простительно при довольно многочисленной палубной команде.
       У первого трюма встречаю вышедшего из тамбучины второго штурмана и сразу узнаю в нем своего любимца по теплоходу "Кейла" Вяйно Арумяэ, дисциплинированного, грамотного штурмана и очень порядочного человека. Усталый вид и недовольный взгляд говорят о том, что он провел немало времени без сна и не доволен своим положением. Увидев меня, здоровается и, как бы оправдываясь, негромко произносит со свойственной ему краткостью: - Грузят четырьмя бригадами сразу, не успеваю следить за ними, приходится торчать все время на палубе или в трюмах. Третий день дома не был.
       - Что поделаешь, это участь грузового помощника, - говорю я и спохватываюсь: - А почему вас не подменяют ваши коллеги?
       - У третьего штурмана своих дел много, а старпому, как всегда, некогда. Да и не хочу. Прошлый раз при погрузке рваных мешков сверх нормы накидали, а гвинейцы россыпь собирать не хотят, им причал для очередных судов нужен, они нас на рейд выгнали. Мы россыпи собрали на два самосвала и неделю ждали, чтобы они ее приняли. Лучше еще пару дней покрутиться, а в море отдохну.
       Про себя отмечаю, что для этого человека совершенно не свойственны такие длинные монологи, и одновременно рад, что, как и положено талантливым людям, он хорошо овладел русским языком и говорит практически без акцента. А ведь каких-нибудь пару лет назад Вяйно, выпускник эстонской группы, придя на судно, понимал нас с трудом.
       - А как же дома? - спросил я
       - Потерпят. Я следующий рейс месяца на три в отпуск и на курсы повышения квалификации уйду.
       - В отпуск - это хорошо, - вздохнул я. - Я тоже второй год без отпуска, боюсь, придется до зимы терпеть.
       Мы оба замолчали. Я обернулся, поднял взгляд на лобовую надстройку и вновь замер в восхищении. Все же "Хельтермаа" была очень красива. Высокая, слегка отклоненная назад надстройка придавала судну стремительный вид, и даже здесь, у причала создавалось впечатление, что судно на ходу. Л-образная грот-мачта, стройные и внушительные грузовые стрелы делали судно надежным, представительным и одновременно изящным.
       - Красивое судно, - невольно произнес я вслух.
       - Мне тоже очень нравится, - не глядя на меня, сказал штурман.
       Я посмотрел на него и увидел улыбку на его лице. Наши глаза встретились, и я подумал, что с этим человеком у меня не будет проблем, и не ошибся.
       Представители первого отдела прибыли минута в минуту - это являлось визитной карточкой его начальника - Натальи Карповой, и все знали, что бы ни случилось, она с помощником прибудет точно в срок. Её уважали и побаивались, начальница была женщиной властной, строгой, но в то же время и очень симпатичной. Мужчины, как правило, оценивают в таких первые два качества, что заставляет быть настороже, а красота в этом случае обязывала держаться галантно, но не переступая грани дозволенного. С учетом серьезности отдела, который она представляла, даже капитаны предпочитали быть паиньками, правда не все. Некоторые из старых капитанов позволяли себе вольность называть ее просто Наташей, были и такие, у которых она любила задержаться за чашкой кофе. Сегодня она была настроена очень доброжелательно. Выразив сожаление об уходе из пароходства Сейдбаталова, поздравила меня с новым назначением и, особо не вдаваясь в инструкции, вручила мне новые документы на случай чрезвычайных ситуаций (войны, ареста, захвата и т.д.), с пожеланиями воспользоваться ими как можно реже. Выпив кофе и задержавшись не более чем на час, автомашина все время ждала у борта, она с верным портфеленосцем удалилась, что означало: с этой минуты судно и его экипаж находятся уже под моим командованием.
       Поставив подпись под актом приема-сдачи, Сейдбаталов развел в стороны руки со словами: - Бери все это и владей!
       Легкий холодок озабоченности пробежал по спине, забытое на время чувство ответственности вернуло к реальности - с чего начинать? Я взглянул на Аркадия Андреевича, тот меня понял.
       - Мы вечером собираемся на отходную с друзьями в "Астории". Будут капитаны-наставники да несколько наших питерских. Я понимаю, что ты дома еще толком не был, поэтому делаю тебе только предложение, решай сам, - он явно давал мне возможность выбора, словно помнил мое правило не пить с начальством.
       - Вы уж простите, но я обещал мальчишкам прогулку в зоопарк. Обидятся, если не пойду.
       - Я так и думал, дети - дело святое. Завтра утром увидимся, только жену не забудь. - Сделав паузу, он продолжил: - Ты решительных шагов пока не делай, не торопись, время у тебя есть. Зайди в кадры, поговори с Ильиничной, она тебя ждет, заодно личные дела экипажа посмотришь. Не спеши и помни одну очень важную вещь - пока элемент неожиданности работает на тебя.
      
       В отделе кадров стояла тишина, которая после утренней "напряженки" настораживала, создавалось впечатление, что все ждут именно меня для чего-то очень важного. Инспектор, не поднимая глаз от бумаг, встретила вопросом: - Наметил, кого будем менять?
       В голове мелькнула мысль, что Сейдбаталов, не говоря мне, сделал такое предложение, и ответил с некоторой обидой: - Я, вроде бы, такого предложения не делал.
       - Значит, еще сделаешь, - уверенно сказала Ильинична и подняла на меня глаза. Ее прищуренный взгляд был серьезным. - После первого знакомства с судном капитаны просят заменить кого-нибудь перед продолжительным рейсом. Или хочешь сказать, что ты исключение?
       - У меня пока нет для этого основания, - начал я и увидел, как у нее поднялись от удивления брови, и добавил: - Думаю, как всегда, разберемся после рейса.
       - А поздно не будет? Твои предшественники были решительнее, - она положила на стол судовую роль, в которой красным карандашом были подчеркнуты нежелательные фамилии. - Бери стул и садись за соседний стол. Вот тебе судовая роль и личные дела тех, кто в ней подчеркнут. Я отойду на час, а ты поработай.
       За час я узнал, что старший механик очень "компетентный, грамотный и перспективный", а еще волевой, решительный командир, "строго спрашивающий со своих подчиненных". Подшитые в дело его характеристики, словно написанные одним человеком, упоминали лишь о его положительных качествах, скромно умалчивая недостатки. Почти слово в слово были характеристики старпома и первого помощника. С большим удивлением я узнал, что Мирошкин "очень выдержанный, морально устойчив и является примером для молодежи в работе и в быту". Особо запомнилась фраза, я ее даже записал,: - "как истинный и твердо убежденный коммунист, он является одним из флагманов в деле построения коммунизма в нашей стране". Каково?!.
       Характеристики на старпома состояли из общих фраз о его качествах, без указаний конкретных данных по производственной деятельности. В последней, написанной явно Мирошкиным, он рекомендовался блестяще как готовый капитан. Вывод был подчеркнут толстым красным карандашом, а в конце красовались два больших вопросительных знака. Впоследствии узнаю, что эти два вопроса поставил начальник отдела кадров, человек старой закалки, который привык сам решать - кто чего стоит.
       К приходу инспектора настроение мое явно ухудшилось, а Ильинична, наоборот, повеселела. Чтение характеристик показалось полезным делом, но пока ничего не меняло в моем решении, о чем я сразу же и сказал.
       - В вопросе качества характеристик не совсем согласна. В целом ты прав, но запомни, очень важно знать, кто их написал. И еще тебе наука - если пишешь кадровый документ, то будь все же объективен. Если не можешь написать правдиво, лучше откажись.
       Она вышла на минуту и вернулась с двумя кружками кофе. - Задержу тебя еще на несколько минут, - тон ее вновь стал доверительным. - Была сейчас у тебя на судне, посмотрела на этих фигурантов, - она похлопала ладонью папку с характеристиками. - Сидят голубчики в замешательстве оттого, что ты не изъявил желания познакомиться с ними в первую очередь. Это хорошо, что ты задал им загадку, действуй пока в том же духе. А теперь скажи, ты не изменишь своего решения?
       Я задумался. Что-то говорило мне, что придется с этим повременить. Молчание Сейдбаталова, несоответствие характеристик и поведение инспектора говорили, что сделать это сейчас будет трудно и вряд ли такое решение пойдет мне на пользу. В то же время начинать все сначала, как на "Фергане", очень не хотелось, ведь на этот раз рейс будет более долгим. Евгения Ильинична была не только хорошим инспектором, но и мудрым человеком, и поняла причину моей заминки.
       - Сомнения вещь не вредная, но только если они не порождают нерешительности. Я тебя хорошо понимаю, но говорю сразу - смена старпома, стармеха и первого помощника одновременно немыслима. Комиссара никогда не сдаст партком, Мирошкин зарекомендовал себя большим специалистом по написанию отчетов, которые хоть в ЦК, хоть в министерство посылай. Его статьи публикуются в журнале "Морской флот" и в газетах. Тебе с ним придется работать, и я думаю, еще долго. Теперь о старпоме. Ким Эдуардович в этой ипостаси задержался не зря. Судя по отзывам капитанов, судоводитель из него неважный, впрочем, и организатор тоже. Увлечение йогой наложило серьезный отпечаток на его характер и лишило надлежащей скорости мышления, но его папа был одним из первых секретарей самого Владимира Ильича Ленина и имеет сильное влияние на руководителей министерства и нашего пароходства. Хочешь, не хочешь, это тебе придется учитывать. Уверена, что союзником твоим ни Ким, ни его папа не станут, ведь попытка папы заменить Сейдбаталова его сыном и на этот раз была неудачной. И о последнем из "святой троицы" - стармехе. Сам он из себя ничего особенного не представляет, но нагл, каким бывают люди, за которыми стоят покровители. Вся сила его в пробивной супруге, с большими связями в торговой сети. Такие люди, как она, сейчас, в эпоху дефицита, очень нужные и имеют большое протекционное влияние во всех сферах деятельности. Зная тебя, уверена, что ты с ним не сработаешься, но просто так его не возьмешь, полученный недавно орден лучше охранной грамоты, но как профессионал он уязвим, состоянием его хозяйства прежние капитаны были недовольны. Чтобы тебя не задерживать, договоримся так - завтра ты сообщаешь мне окончательное решение о составе экипажа, но учти, рейс у тебя месяца на два, а может и более. Если после рейса будет нужна замена, с РДО (радиограммой) не спеши, дай суток за двое, но не ранее, так будет меньше времени у твоих недоброжелателей, а они, не хочу скрывать, у тебя есть и люди серьезные - говорят, молод ты для этого судна.
       После ее слов многое стало ясно. Недостающие звенья цепи были найдены, и отчасти оказалось понятным поведение моих старших командиров. - Большое спасибо, Евгения Ильинична, теперь многое объяснимо.
       - Многое, но не все, - прервала она меня. - Ты, разумеется, понимаешь, что услышанное тобой не должно стать предметом обсуждения на судне. Меня больше интересует, сможешь ли ты справиться с ситуацией, их трое и они старше тебя по возрасту и опытнее. Тебе придется делать ставку на молодежь, младшие штурмана у тебя хорошие ребята, но молоды, от них особой помощи не жди. Скандалов избегай, чего шуметь попусту, до конца рейса все равно придется работать с ними.
       Она вздохнула, стала собирать бумаги на столе. Я понял что, как говорил Чижиков, аудиенция окончена.
       - Еще раз спасибо, Евгения Ильинична, постараюсь не наделать глупостей.
       Она взяла со стола "Беломор", губы растянулись в улыбке: -Уж постарайся, постарайся, голубчик, буду очень за тебя переживать.
       По дороге домой я размышлял над разговором, а увидев из окна подъезда свое судно, решил, что все утрясется, ведь я мечтал о таком судне, а опыт решения проблем с экипажем у меня, пусть небольшой, но все же был.
       Прогулка с детьми по зоопарку удалась, зверей выпускали на летние квартиры. После зимней спячки они осваивали вольеры, посыпанные свежим песком, опилками, и шумно носились, радуясь наступившей относительной свободе. Ребята задержались у вольера с мартышками и не хотели уходить домой, замучив меня бесчисленными вопросами.
       Перед сном в голову пришла мысль о том, что я тоже перехожу на "летнюю квартиру" и у меня начинается новая жизнь. По существу пару месяцев придется жить в условиях "относительной свободы", как в зоопарке. При этом для меня, вероятно, лучший выход - создать на судне условия, при которых экипаж находился бы в равных условиях независимо от ранга и, несмотря ни на что, этой призрачной свободе радовался по мере возможности вместе со мной. Однако добиться этого за один рейс вряд ли удастся и без союзников на судне не обойтись.
      
       ПЕРЕД ОТХОДОМ
      
       Наутро мы с женой поднялись по трапу в надежде встретиться с Сейдбаталовым, но увы, оказывается, он звонил вахтенному и просил передать, что рано утром с оказией выехал в Питер на автомашине с капитаном Владимиром Савицким. Мне стало немного грустно, от неоконченного разговора и оставалось еще немало вопросов. Придется во многом разбираться самому. К тому же в последние дни меня не оставляло чувство вины перед этим человеком, которого прежде считал грубым, черствым и несправедливым ко мне. Для меня стало ясно, что я во многом ошибался, глядя на его поведение с позиции подчиненного, не особо обремененного ответственностью. Теперь же увидел в нем расположенного ко мне человека, на равных со мною говорящего и без сомнения принявшего меня в капитанский круг, несмотря на прежние разногласия.
       На судне нас встречал второй помощник. В надстройке стояла непривычная тишина, к которой я не привык на малых судах, где всегда кто-то попадается тебе под руку. Старшие командиры отсутствовали и, познакомив жену с судном, отправил ее домой к ребятам, а сам направился в Службу мореплавания. Там меня встретили старые знакомые, капитаны-наставники И.Конга и М.Гуревич.
       - Ну что, приготовился к первому рейсу в Африку? - спросил Гуревич.
       - Не забыл взять соль, перец и подсолнечное масло? - пояснил Конга.
       - Зачем? - спросил я, не понимая.
       - Как зачем? - разыграли они искреннее удивление. - Времена капитана Кука прошли, и туземцы нынче стали цивилизованные - без соли, масла и перца белых не едят.
       - Обойдутся горчицей, - в тон им ответил я, и присутствующие ответ оценили.
       Инструктаж, как я и ожидал, был исчерпывающим и полезным, я исписал три странички своего походного календаря-дневника. Еще пять добавил в коммерческой службе и не заметил, как пролетели три часа. К начальнику пароходства, как было запланировано, не попал, его не было на месте.
       По возвращении на судно обнаружил в каюте старшего механика веселую компанию с участием представителей Службы судового хозяйства. Поздоровался, но сесть за стол отказался, сославшись на занятость. Минут через двадцать ко мне зашел механик-наставник Амелин Валерий Алексеевич, один из уважаемых людей на судах, несмотря на тяжелый характер. Очевидно после коньяка, а потому не стесняясь в выражениях, начал с места в карьер: - Ты что ж это, капитан, игнорируешь старшего механика и старпома? Молод еще зазнаваться.
       - А вы, что, Валерий Алексеевич, считаете, что зазнаваться можно только с годами? - пытался я полушутливым тоном отбить атаку.
       - Ты меня не понял, - не собирался отступать он, - мы деда и чифа в обиду не дадим, да и на судне они не первый день и сами друг за друга постоять сумеют.
       - Вот и хорошо, - согласился я. - О чем тогда разговор? Или вы в рейс вместе с нами собрались? Тогда это другое дело, вместе и посмотрим, чего они стоят. От помощи такого специалиста, как вы, в моем положении не откажусь.
       Механик задумался, предложение могло быть заманчивым, но он знал, что со мной на судне его ожидал почти сухой закон. Воспользовавшись паузой, я открыл бар, налил ему полную рюмку бренди, себе минеральной воды. Немного поколебавшись, он выпил и сказал уже примирительно: - Ты ошибаешься, они неплохие ребята.
       Я взял с письменного стола судовую роль и положил перед ним. - Посмотрите, Валерий Алексеевич, разве в судовой роли у них такая должность - хорошие ребята? Я на флоте такой должности не знаю. Да к тому же на ребят они, увы, давно уже не похожи. Кстати, вы забыли еще одного "хорошего парня" - первого помощника.
       - За него пусть партком беспокоится, - выпалил он и, подумав, произнес уже спокойно: - Значит, не договорились?
       Я не ответил. Он вышел из каюты, как я тогда думал, моим врагом, но дальнейшие события показали, что Валерий Алексеевич при всех недостатках оказался человеком порядочным и справедливым, и всегда будет рад нашей встрече.
       Все трое старших командиров тем временем оставались на застолье у старшего механика, и знакомиться с ними в этот день, как я собирался, смысла не имело. Отдав распоряжение известить, что я жду их завтра в восемь ноль-ноль, направился на обход судна и осмотр трюмов вместе со вторым помощником.
       Мы были во втором трюме, когда на судно прибыл начальник пароходства Георгий Петрович Костылев с начальником администрации Севморпути Кириллом Чубаковым. Меня об этом оповестили, когда они по-хозяйски расположились в капитанской каюте.
       - Знакомься с молодым капитаном. Это и есть тот, который замминистру немцев в пример ставил, когда тот его про работу на совместной линии спрашивал. Что скажете, Веселов, изменилось там что-нибудь с тех пор в лучшую сторону? - начальника это явно интересовало.
       - Изменилось, но, честно говоря, немного. Немцы поговаривают, что если эффективность нашей работы догонит немецкую, то они с этой линии уйдут, - ответил я.
       - Вот так, капитаны на месте лучше знают наших немецких компаньонов, - начальник одобрительно посмотрел на меня и продолжил: - Уже уходят. Линию держать не хотят, грузопоток пошел на убыль. Ну, да ладно, нам без новых специализированных судов конкуренции с ними все равно не выдержать. Вот так, полярник, - обратился он вновь к Чубакову, - смотри, каких капитанов мы начинаем посылать к тебе. Вот "сбегает" в Африку, и в июле направим в Питер под погрузку на Арктику. Что скажешь, Веселов?
       - Как прикажите, Георгий Петрович!
       - Это не мы приказываем, - сказал Чубаков, - рейсами в Арктику Совмин командует.
       Предупрежденная вахтенным помошником буфетчица принесла кофе и бутерброды, я достал коньяк, не совсем уверенный в том, что начальник это одобрит. Чубаков разлил его по рюмкам и произнес тост: - За вас, капитан, и ваше счастливое плавание. За встречу в июле-августе на Диксоне.
       Когда я только пригубил рюмку, он укоризненно покачал головой: - Будущему полярному капитану это не к лицу. За этот тост вы обязаны выпить до дна.
       Они торопились и пробыли ровно пятнадцать минут, а когда стали уходить, начальник негромко спросил, есть ли просьбы.
       - Есть одна, правда, не совсем к месту, если позволите? - неуверенно начал я. - Так уж случилось, что у меня сложились очень неплохие отношения с капитаном-наставником Конга. Признался он мне, что очень хотел бы перед пенсией выйти в рейс, спеть лебединую песню, так сказать. Я понимаю, он не визируемый, но, может быть, в Арктику мне его дадите, - закончил я безнадежным тоном.
       - Это хорошо, что вы за него хлопочете, выходит, я в вас не обманулся. Зам по мореплаванию Аносов настаивает, чтобы в рейс с вами вышел наставник, его-то как раз и собирались с вами отправлять, да что-то с визированием не пошло, и без него выходить придется. Наставники сейчас нарасхват, а вы дорогу на юг еще старпомом проторили. Так что не подведите, и очень надеюсь, наведете на судне надлежащий порядок. И пусть вас не смущают ордена и многочисленные обещания. Дело прежде всего. Вернетесь, поговорим подробнее.
       Внезапно он улыбнулся, что делал весьма редко, и положил руку мне на плечо. - За то, что просить за Конга не побоялся, - молодец, обещаю сделать все, что смогу. Счастливого рейса!
      
       Вскоре после их ухода ознакомился с молодыми штурманами, начальником рации и боцманом, поскольку к тому времени моих старших командиров на судне не оказалось. Штурмана порадовали - аккуратные, открытые, доброжелательные, без тени страха перед новым капитаном, непринужденно отвечали на вопросы и с удовольствием показывали свое хозяйство. Понравился и начальник рации Алексей Тимофеев, немногословный, собранный, прекрасно разбирающийся в радиооборудовании, которое выглядело очень ухоженным. Взглянув на его документацию, приятно удивился отличному английскому и отсутствию помарок в тексте, что свидетельствовало о том, что он четко держит радиосвязь и не нуждается в повторных сеансах.
       С боцманом дело обстояло сложнее, он не относился к ассам этой профессии, скорее, к середнячкам, которые отсутствие профессионализма не в состоянии компенсировать усердием. В сложной обстановке на его лидерство надеяться не приходилось. Осмотр служебных помещений и кают показал, что строгость судового медика сказывается на поддержании надлежащего порядка во внутренних помещениях. Бросились в глаза замкнутость рядового состава, отсутствие откровенности, а у лиц машинной команды чувствовалась почему-то скрытая враждебность.
       Это меня обеспокоило, и я записал в дневнике: - Явная настороженность, скрытность мотористов и токаря??? Начать с машинной команды, выяснить все на рабочем месте - в машинном отделении.
       К концу рабочего дня, когда я отправлялся домой, у трапа за мной увязался неожиданно возникший первый помощник. - Никак не могу поймать вас, Лев Михалыч, вы такой неуловимый, - он, дыша перегаром, с угодливой улыбкой схватил меня за руку. - Жду фильмы и библиотеку, должны были подвезти. Подобрал все еще вчера, а они все не везут. Заходите ко мне, на рюмочку, как к старому знакомому, нам очень нужно поговорить.
       Видимо, он не знал, что мне звонила заведующая библиотекой пароходства и просила передать ему, что мы до сих пор не вернули старые книги и никто не зашел посмотреть подобранные новые. Я хорошо знал, что этому человеку ничего не стоило соврать, и потому ответил: - Я все знаю, из библиотеки мне звонили. Относительно того, что вы не можете их отловить, скажу вам - не туда закидываете сети. Вы же меня знаете, зайти к вам желания не испытываю, поэтому жду вас у себя в каюте завтра с утра.
      
       ВЫЗОВ
      
       Поутру они втроем сидят за столом моей каюты, переглядываясь друг с другом ободряющими взглядами, свидетельствующими о том, что предварительно наметили тактику поведения. Старший механик расположился напротив, вальяжно развалился в кресле, полный достоинства и уверенности в себе. Его взгляд, который изредка он бросает на меня и бумаги, разложенные передо мной, все же выдает настороженность и желание угадать, о чем конкретно пойдет речь. У старпома абсолютно ничего не выражающий взгляд йога, словно он продолжает медитировать, но его тоже интересуют мои бумаги, и он ненадолго останавливает на них взгляд. Беспокойнее всех комиссар, от которого веет ароматом "Вана Таллина", смешанным с острым запахом лука. Бегающий взгляд, заискивающая улыбка делают его не по возрасту жалким.
       - Доброе утро, начинаю я. - Вы уже знаете, что я ваш капитан, и думаю, прекрасно информированы обо мне, поэтому перейдем к делу. Вы знаете, для чего приглашены?
       Они смотрят на меня с некоторым недоумением, потом друг на друга и останавливают взгляд на старшем механике. Пауза затягивается, но я молчу, всем видом показывая, что жду ответа. Стармеху явно не хочется брать на себя лидерство но, видимо, по предварительной договоренности отвечать приходится ему: - Когда-то нужно и познакомиться, - его уверенность растет с каждым словом, а в голосе звучат обиженно-поучительные нотки. Это естественно, недалеко имеется солидная поддержка - я знаю, что в его каюте на всякий случай ждет окончания разговора начальник Службы судового хозяйства (далее в тексте ССХ). Старпом и комиссар дружно кивают головой в знак согласия.
       - Ошибаетесь, - не меняя интонации, говорю я, - в этом нет нужды, с вами я уже хорошо знаком, правда, за исключением Николая Михайловича, заочно.
       Комиссар вскакивает и, словно докладывая, торопливо говорит: - Я им про вас все рассказал, и как мы воевали с капитаном на "Уральске"...
       Я прерываю его, не давая развить мысль: - Вы, как всегда, что-то путаете, Николай Михайлович. На "Уральске" с капитаном Германом Минеевым воевали вы, и я думаю, рассказывая вашим друзьям о своих подвигах, многое о себе умолчали. Ведь так? Во избежание недоразумений еще раз повторяю, с вами я хорошо знаком и вы обо мне тоже многое знаете, - делаю ударение на слове многое, - тем более что мой послужной список не так велик. Если имеются вопросы, отвечу на них в дальнейшем, а сейчас хочу напомнить, что приближается день отхода и вам пора бы начать работать.
       Первым, на удивление, пришел в себя старпом. - А мы что делали? Я целыми днями сидел на судне, а вы даже не нашли времени поговорить со мной, - говорит он глухим и полным обиды голосом.
       - Вы правильно сказали - сидели, - соглашаюсь я, - а вот чем вы занимались, мне не совсем ясно. Думаю, не станете спорить, что докладывать капитану о том, что происходит на суде, должен его первый заместитель. К сожалению, я таких докладов от вас не слышал, и потому будем считать, что вы отгуливали выходные дни. Чем занимаетесь в рабочее время, вы должны ставить меня в известность сами, а я буду делать то, что предписывает мне Устав - контролировать вас. Это кстати касается всех. А для начала сообщаю, что до сих пор не имею от вас надлежащих рапортов и поэтому вынужден на первый раз для каждого из вас приготовить список того, что вы должны сделать сегодня. Исполнение доложить письменно, в виде рапортов, как положено при передаче дел капитанами. Жду их к двенадцати. Старший механик и первый помощник пока свободны, а вас, старпом, прошу остаться.
       - А мне-то зачем писать рапорт? - удивленно произносит комиссар и для убедительности разводит руками.
       - И вам тоже, Николай Михайлович. Разве вы не принадлежите к командному составу и не имеете по Уставу определенных обязанностей? - Честно говоря, я не собирался так вести разговор но, увидев их, понял - они договорились показать, кто в доме хозяин. Необходимо было их обезоружить, не допустив выяснения отношений. Дальнейшие события покажут, что я был прав.
       - Пересядьте ближе, Ким Эдуардович, - пригласил я старпома, когда двери закрылись, - хочу видеть ваши глаза и понять, почему вы так настроены против меня?
       Старпом продолжал сидеть молча, надеясь противопоставить моему темпераменту выдержку йога. Пришлось продолжить в том же тоне: - Если вас смущает мой возраст, могу сказать, что этот недостаток мне уже не помеха.
       - Меня ничто не смущает, но если честно, то это судно мое и я имел полное право быть на вашем месте, - негромко и убежденно произносит он. - У меня высшее образование и стаж плавания больше вашего.
       Стало понятно, что я, как и думал, угодил в точку, а ответ у меня был готов. - Все это я знаю, но пришел сюда не сам, а назначен с одобрения министерства и не собираюсь комплексовать из-за своего образования и возраста. В моем послужном списке, к вашему сведению, нет тех компрометирующих обстоятельств, которые сдерживают ваше выдвижение. Кстати, я бы не кичился вашим стажем, у меня все еще впереди. Надеюсь, вас удовлетворил мой ответ, и мы в дальнейшем не будем возвращаться к этому вопросу.
       Шея старпома покраснела, напряглись мышцы лица, он понял мои слова, как намек на его серьезные проступки, но я говорить ему о них сейчас не собирался, пусть думает, что знаю о нем больше, чем записано в его личном деле.
       - От вас, Ким Эдуардович, и только от вас зависит, стану ли я вашим доброжелателем. Работать нам вместе или нет, в первую очередь решать мне, поэтому надеюсь на ваше благоразумие. Придираться к вам не собираюсь, но спрашивать буду, как положено, без поблажек. Разумеется, с возвращением в Таллин за вами остается право ходатайствовать о переводе на другое судно. На первый раз даю вам список вопросов, по которым вы должны информировать меня перед отходом. Ознакомьтесь и подготовьте судно согласно вашим обязанностям и сделайте это внимательнее. Если вы больше ничего не хотите сказать, то пока это все.
      
       Кто работал на судах, знает, что день отхода в рейс - сплошные хлопоты, а уж в африканский рейс тем более, и как ни старайся заранее предусмотреть все, что-то останется невыполненным. Разумеется, делать из этого трагедии не стоит, но при выходе на долгий срок и на солидном судне так можно упустить и очень важное, тем более, если вести на стоянке разгульный образ жизни. В моем списке, переданном старпому, было более двадцати пунктов, на которые он должен был ответить конкретно. Ответ на многие он, конечно же, знал и просто отнесся довольно легкомысленно, чего я не ожидал. Впрочем, и старший механик, будто специально, не проверил выполнение ряда пунктов. Это во многом развяжет мне руки впоследствии.
       Для капитана этот день состоит из непрерывных визитов начальников служб пароходства, представителей порта, работников профсоюза, отдела кадров, других лиц с вопросами, которые можно было решить с подчиненными, и без того много времени у капитана занимает подписание порою не одной сотни коносаментов на груз, нередко каждый в десяти экземплярах, проверка крепления грузов и многое другое. Время летит стремительно, и когда наступает момент провожать с судна жену и детей, оказывается, что нормальное прощание наедине нередко приходится проводить на глазах у посторонних, что делает расставание скомканным, оставляя многое несказанным, да и проводить родных удается обычно только до трапа.
       Вот и в этот раз мое семейство, устав от ожидания, когда же мы останемся одни, с прибытием на судно пограничников и таможни спешно расцелованное сошло на причал. Время позднее, дети клюют носом, а жене хочется в этот раз обязательно дождаться, когда отдадут последние швартовы, ведь за нею следят с берега и с судна не меньше, чем за ее супругом. Глядя на них сверху с крыла мостика, я вновь, вот уже в который раз, сожалел, что так и не нашел при расставании нужных слов.
       Наконец отданы все концы, буксир оттянул от причала носовую часть, прозвенел машинный телеграф, и палуба под ногами задрожала от работающей машины. Гаснет наружное освещение, и причал медленно уходит назад, оставляя за кормой близких и провожающих. Еще через минуту проходим огни ворот порта, и судно беззвучно выходит на рейд. Когда глаза привыкают к темноте и отыскивают мигающие створные огни, суета и напряжение уходят, уступив место заботам ходового режима плавания на мостике. Начинается обычная жизнь судоводителя и капитана дальнего плавания. Никто точно не знает, как долго она теперь будет продолжаться, но продлится до тех пор, пока мы не вернемся и судно вновь не ошвартуется в родном порту. Только тогда остановится двигатель, опустеет мостик, и мы сойдем на причал к близким, и ненадолго вернемся к обычной земной жизни.
       Но все это будет не скоро, а сейчас судно выходило в открытое море, начиная отсчет первых миль, а их в этом рейсе ожидалось не менее десяти тысяч. Глядя, как за кормой тают огни моего города, не впервые я ощущал заметное волнение. Противоречивые чувства охватывали меня: тревожное, поскольку опыт подсказывал, что меня ждут нелегкие времена, и радостное, волнующее исполнения давней мечты - плавать в тропики. И то, и другое на этот раз выливалось в захватывающее стремление преодоления трудностей, столь свойственное молодости, когда полные сил и надежды на успех, мы надеемся только на лучшее. У меня не было сомнений в том, что сумею преодолеть все, ведь удача последнее время не покидала меня, да и я уже, как мне тогда казалось, многому научился.
       В такие минуты уже не думаешь о доме, тот мир, в котором осталась семья, таял за кормой, и при всем желании изменить что-то в нем казалось уже невозможным. Оставалось верить и ждать. Впрочем, за близких я не волновался, моя семья оставалась не одна, рядом были родители жены, дружные и многочисленные родственники.
       Мой мир на время сужался до семи палуб общей площадью чуть больше футбольного поля и каюты, летящих над безбрежной поверхностью моря, вторгаясь в дали Атлантического океана, с его пассатами и чужими созвездиями над головой. В нем тысячи миль неизвестности, десятки новых портов и новые открытия. Мир, в котором оставались близкие тебе люди и твоя страна, на время отступал в относительное прошлое, изредка напоминая о себе радиограммами, последними известиями из радиоэфира. Воспоминания о нем не всегда будут приносить радость, а неизбежные огорчения придется лечить только непрерывным трудом.
       День за днем будут качать волны, продувать чужие ветры, слепить выедающие глаза туманы, сиять над головой чужие звезды, звучать другие языки, удивлять новые земли. Этот мир мечты, воплощенный в реальность, станет для меня с годами таким же необходимым, как дом, семья и отчизна. Но мы все же люди, рожденные на суше, и время от времени будет просыпаться изнуряющая душу тоска по оставшимся на берегу, но о них лучше думать только тогда, когда ляжем на обратный курс.
       Стоя на крыле мостика, я полной грудью вдыхал волнующий воздух странствий, счастливый и влюбленный в свою профессию. И все-таки при этом чертовски приятно осознавать, что у тебя на берегу есть дом, где тебя всегда ждут дорогие тебе люди.
       Пройдет много лет, но останется твердая уверенность в том, что профессия моряка - дело настоящих мужчин, а должность капитана - квинтэссенция морского дела. Именно она заставляет человека, преодолевая трудности, жить и работать в океане на пределе физических и умственных возможностей, одновременно познавая наш огромный и чудесный мир.
       Остаются за кормой огни Копли, маяки Наргена и Суурупи. Вахтенный второй помощник держится на мостике так же, как и в жизни - уверенно и неторопливо, с тем достоинством, которое свойственно прирожденным морякам, которых немало среди эстонцев. Глядя на него и понимая, что он справляется и без моих указаний, спускаюсь в каюту. Как только сходишь с мостика, романтичное настроение улетучивается, возвращается озабоченность - с чего начать работу с экипажем. Пытаюсь выстроить логическую цепочку решения задач.
       Что же изменилось для меня на этом судне и в этом рейсе? Размер, дальность плавания? Величины серьезные, но принципиального значения для судоводителя с опытом не имеют. Это на берегу - пересядет человек с легковой автомашины на грузовую, его непременно заново научат, а без этого рулить ни-ни! Капитана морского судна куда назначат, там и командуй. Никого не интересует, что до этого экипаж у тебя был чуть больше десятка человек и судно малым, не более тысячи тонн грузоподъемностью. Теперь же оно более ста метров и груза в трюмах четыре с половиной тысячи тонн, и "рулить" нужно черт те знает куда - в неизвестные порты за тысячи и тысячи миль. Ты капитан - вот и справляйся сам или с помощью наставника, который юридически ни за что не отвечает, только советует, но экипажу советники не нужны, им нужно руководить, командовать!
       Судовождение меня не пугало, судно отличное, с великолепными маневренными качествами, это я почувствовал сразу. Район плавания все же известный, почти до экватора вдоль западного берега Африки я ходил. А вот экипаж оставался для меня пока величиной во многом неизвестной. Значит, начинать нужно со знакомства с ним, и при этом необходимо провести его так, чтобы не оттолкнуть от себя, добиться доверия. Правда, как неверно считают некоторые командиры, без него в море можно и обойтись - есть устав, по которому все должны беспрекословно подчиняться капитану. Однако я придерживался другого мнения - экипаж это семья, а в хорошей семье одними приказами не обойдешься.
      
       ПЕРВЫЙ СЮРПРИЗ
      
       Размышляя над этим, принял душ, лег в постель и выключил свет с целью по привычке быстро заснуть, чтобы успеть выспаться до шести часов утра, но вскоре проснулся от звука отворяемой двери в приемную. В ней включился яркий свет, хлопнула дверца буфета над холодильником, и раздался шепот: - Бери виски, если есть, и обязательно водку!
       - А здесь ничего нет, - раздался в ответ приглушенный голос комиссара.
       - Посмотри в баре под иллюминатором и торопись, пока мастер с мостика не спустился.
       Я осторожно соскользнул с кровати, надел брюки и вошел в приемную. - Вам помочь?
       От неожиданности первый помощник упал на колени, выпустив из рук бутылки, которые покатились к ногам стоящего у дверей старшего механика. Тот, как ни в чем не бывало, поднял их и передал в коридор старпому. Было видно, что возвращать их на место они не собираются.
       Перешагнув через комиссара, я подошел к письменному столу и включил диктофон, который приобрел недавно в комиссионном магазине Гамбурга. Снял висевшую на спинке кресла рубашку, надел ее и неторопливо заправил в брюки. Все это сделал подсознательно, еще не осознавая до конца происходящее.
       - Вы ничего не думайте, - оправившись от шока, торопливо произнес поднявшийся Мирошкин, - мы в Таллине обязательно все вернем. У нас так всегда было принято и с Ефишевым (прежним капитаном) была договоренность.
       Только теперь я заметил, что вся тройка изрядно пьяна и поэтому не совсем понимает, что происходит. Шарить в каюте капитана?! Такого не только не встречал, а даже не слышал об этом. Едва сдерживая гнев, подошел к буфету и отрыл дверцу. - Поставьте все на место.
       Стармех лишь усмехнулся. - Вам же сказали, что мы все вернем с приходом. Вы еще мальчишка, чтобы указывать нам.
       Как ни странно, его слово "мальчишка", которое в свой адрес уже слышал не раз, меня успокоило. - Кажется, вы не настолько пьяны, чтобы не прочитать, что здесь написано, - указал я на табличку "КАПИТАН" на дверях каюты.
       - Ну и что,- не сдавался стармех, - хозяева здесь всегда были мы.
       - Вот что, хозяева. Читайте вслух, что здесь написано, и делайте, что я говорю. - Стармех на это только усмехнулся.
       - Капитан, вы, капитан, - запричитал комиссар и, выхватив бутылки из рук стармеха, водрузил их на место.
       - Зря пузыритесь. Все равно на судне вам без нас не обойтись, - не сдавался стармех и приготовился уходить.
       - Я не собираюсь продолжать разговор, но прежде чем уходить, еще раз взгляните, что написано на двери, и запомните. Отныне вы будете заходить в эту каюту как положено - только с моего разрешения. Я закрыл дверь и выключил диктофон. Прослушав запись на диктофоне, убедился, что японцы делают превосходную радиотехнику. Кофе успокоил окончательно.
       Сон прошел, и я поднялся на мостик. Судно шло на авторулевом, матрос в штурманской рубке занимался ремонтом чехла главного магнитного компаса, ловко орудуя парусной иглой. При виде меня встал с дивана, ожидая распоряжений. От моего внимания не ускользнуло, что матросы на судне доброжелательны, дисциплинированны и, несмотря на молодость, очень работящие. Второй помощник, борясь со сном, переходил с крыла на крыло - на ночной вахте, особенно после выхода в рейс после полуночи, нестерпимо клонит в сон.
       Таков уж человеческий организм, после изнурительных дней работы с грузом на ходу, он настойчиво требовал отдыха. До конца вахты оставалось полчаса и, понимая, что меняющий его старпом в том состоянии, в котором его к несению вахты допустить нельзя, решил стоять вахту за него и предложил штурману пойти отдохнуть. Но Арумяэ был из числа "упертых" и расслабиться в любой ситуации себе не позволял.
       - Спасибо, - ответил он, - неужели я не достою каких-то полтора часа. На этом судне вахтить легче, чем на линейной "Кейла". Мостик выше - видишь дальше, места на нем много, есть где размяться на свежем воздухе, - аргументировал он, и я еще раз отметил значительно возросший уровень его русского языка.
       - Хозяин - барин, - ответил поговоркой, которые он любил. - Старпома не тревожьте, вахту приму сам.
       Уснуть так и не смог, поднялся на мостик к смене вахты. Разумеется, самому стоять штурманскую вахту необязательно, можно было вызвать на мостик третьего помощника, но предстояло многое обдумать, а судоводители знают, что делать это ночью на свежем воздухе приятнее и с большей пользой. Так было и на этот раз, взбудораженные мысли улеглись в нужном порядке и, обдумав все увиденное, я нашел решение, и когда на мостике появился старпом, я уже знал, что буду делать. Он, изрядно помятый, явился в начале седьмого. Глянув на меня, почему-то пожал плечами, нагнулся над картой, опираясь локтями в стол и поддерживая ладонями подбородок. Мне с трудом удалось сдержаться, чтобы не послать его подальше. Это деликатно сделал за меня начальник рации, вышедший из рубки, сказав негромко: - Шли бы вы, чиф, в каюту, разгладить утюжком вашу физию. А еще лучше ложитесь в люлю и проспитесь, а уж потом и покаяться перед мастером можно.
       - Не твое дело, маркони, я всегда в норме, а вахта дело святое, - старпом еще не до конца осознавал свое положение.
       - Не усугубляй неприглядным видом и присутствием своим святого места, откуда судовождение осуществляется, - полушутливым тоном произнес радист и, взяв за плечи, поставил старпома на ступеньки трапа, ведущего на палубу его каюты, и слегка подтолкнул.
       Столь убедительно, как я узнаю потом, Алексей Петрович со старпомом больше не разговаривал и, видимо, лишь потому, что тогда, глядя на меня, он почувствовал, что карьера старпома была гораздо ближе к завершению, чем ступеньки трапа.
       Следует отметить еще одно обстоятельство, раздражавшее меня в то утро. С момента выхода из порта прошло уже более восьми часов, а судно продолжало следовать малым ходом, несмотря на то, что стрелка машинного телеграфа давно была переведена на "Полный вперед". То, что большой двигатель, работая небольшим ходом, необходимо греть дольше, понятно, но столь длительное время не предусматривалось нормативами. Это интересовало меня не из праздного любопытства, при нормальной скорости планировалось войти в Зунд к полуночи, когда движение Дрогденским каналом не столь интенсивно. Из-за задержки мы подойдем туда лишь к полудню, в самый пик движения судов и паромов. Ознакомившись в судовом журнале с записями прежнего рейса, обнаружил, что на обратном переходе из Фритауна в Ригу средняя скорость судна составила 10,8 узла, вопреки заложенной в эксплуатационные показатели 13,2. Вывод напрашивался простой - новое судно походило на хромую лошадь, и предстояло определить причину этой хромоты.
       Не стоило труда догадаться, что она, прежде всего в тех, кто обслуживает сердце судна - его главный двигатель. До сих пор мне доводилось работать с сильными механиками, такими как С.Гусев, М.Герасимов, А.Кацубо, с которыми о вопросах технических эксплуатации машинной установки задумываться не приходилось. Капитаны судов типа "Повенец" на скорость не жаловались. Интересно, как объяснит мне старший механик, которого так хвалили в ССХ пароходства, причину столь малой скорости?
       Старпом с просьбой принять его позвонил перед обедом. С собой он принес новый рапорт о готовности судна к отходу и объяснительную, в которой оправдывал причину своего загула горькой обидой из-за крушения надежд на выдвижение. Заверял, что осознал свою ошибку и обязуется впредь подобного не допускать. Рапорт был написан явно под диктовку комиссара. Особым раскаянием это не пахло, и говорить с ним особого желания не было.
       К тому времени по моему указанию боцман произвел повторные замеры питьевой и мытьевой воды, и обнаружилось, что ахтерпик заполнен наполовину, а вторые танки пусты, что означало недобор пресной воды около ста пятидесяти тонн. Старпома это не смутило, и он заверил, что пополним запасы в тропиках дождевой водой. Я уже знал, что это не единственный его просчет, но пока говорить об этом не стал. Веры в него у меня не прибавилось, но стало понятно, что серьезного противника из него не выйдет.
       Видимо, узнав результат разговора со старпомом, после обеда примчался комиссар, долго извинялся, особо, как и его друг, не каясь в грехах, и под конец попросил рюмочку. - Придется завязать, к тому же вы уже выпросили немного спирта у судового врача.
       Однако стармех, которого я очень ждал, так и не пришел.
       Теплоход - сложное инженерное сооружение, до предела насыщенное различными механизмами, электронными приборами, системами, сотнями электромоторов, насосов, вентиляторов. Многие километры кабеля, труб, огромная окрасочная поверхность, сотни точек смазки. Все это требует постоянной, независимо от погоды и времени года систематической, плановой работы и хорошей организации. Стоит лишь немного расслабиться, отступить от графика, как природа и море берут свое. Хороший, понимаю под этим словом ответственный, грамотный, достаточно волевой и опытный, капитан способен организовать эту работу так, что ему не нужно постоянно указывать, что необходимо делать, достаточно вовремя выявлять недостатки в организации работы с командирами. В моем случае даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы обнаружить массу упущений, порожденных анархией и отсутствием надлежащего контроля.
       Предположение, что причина в том, что экипаж как единый механизм на судне распался на отдельные группы, в которых правили удельные князья, работающие без надлежащего контроля и графиков, подтвердилось на первом же командирском совещании. Попытки узнать о состоянии дел у механиков наткнулись на упорное сопротивление стармеха: - Все механики работают только по моему указанию и делают все, что требуется Правилами Технической Эксплуатации. Никогда не было и не будет того, чего хотите вы - руководить работами в машине. Занимайтесь своим судовождением и не лезьте туда, где вы ни черта не понимаете! - заявил он и гордый, не спрашивая разрешения, вышел из кают-компании. Едва сдерживаясь, я, продолжив работу, разъяснил и определил задачи каждого командира. Затем, отпустив судоводителей, остался с механиками.
       - Кто думает так же, как старший механик? - спросил я. - Прошу поднять руку.
       После некоторого замешательства руку поднял электромеханик Александр Кабанов и встал, готовый выйти.
       - Не торопитесь, посидите, вам полезно послушать. - Начнем со второго механика, раз стармех добровольно уклонился от ответа на интересующие меня вопросы. Вопрос первый - почему мы до сих пор продолжаем идти средним ходом, когда на машинном телеграфе стоит полный вперед?
       Второй механик Виктор Кузьмин покраснел и, явно растерянный, открыл рот. Он наверняка считал себя человеком маленьким и не хотел встревать в разногласия капитана и стармеха.
       - Не хотите отвечать? Считаете, что об этом я должен спросить вашего начальника? Тогда вопрос второй, полегче - почему вентиляция в каютах гонит воздух с сильным запахом соляра? И сразу же третий - почему до сих пор не убраны с палубы шесть цилиндровых крышек главного двигатели и даже не закреплены по-штормовому? Я могу продолжать список "почему" еще долго, но надеюсь, что вы сами всё знаете и вскоре исчерпывающе информируете меня об устранении недостатков.
       Завтра к вечеру каждый из вас, включая электромеханика, начальника рации и доктора, набросает планы устранения недостатков по своему хозяйству, которые мы обсудим вместе, собравшись здесь еще раз. Хочу обратить ваше внимание, что теперь многое мы будем делать ВМЕСТЕ. Попытки скрыть что-то от меня буду рассматривать как некомпетентность и нежелание работать на этом судне, так что вы уж постарайтесь ничего не упустить, чтобы у меня сложилось о вас хорошее мнение. К вашему сведению, штурманский состав такое задание получил ранее, а старший помощник еще до обеда. И последнее - нянькой для вас я не буду, в одном экипаже с недоброжелателями работать не хочу. Итак, жду ваши планы завтра после обеда.
       Уходили несколько обескураженные, от меня не ускользнуло, что третий механик попытался, было протестовать, но четвертый механик решительно взял его за плечо и увлек за собой. Мы с электромехаником остались одни. Он сидел, пытаясь казаться как можно спокойней. Гладко выбритый, холеный, с короткой прической, аккуратно одетый, смотрел на меня снисходительно, даже несколько вызывающе. Я был предупрежден в кадрах, что он был одним из немногих электромехаников пароходства с высшим образованием и, видимо потому, излишне этим гордился. Мне уже бросилось в глаза, что на судне, в экипаже он держался обособленно, с рядовым составом разговаривал свысока и надменно. Я знал, что он единственный сын, вырос без отца у матери, которая ради него пошла работать в училище посудомойкой. Считая, что этим мать подрывает его авторитет, он стеснялся и часто ей грубил. Ему страшно хотелось быть таким же, как его единственный в училище друг, сын адмирала.
       - Извините за вопрос, - начал я. - Вы мать на время стоянки приглашали?
       - А что это вы меня о матери спрашиваете? Какое ваше дело?
       - Вы правы. Может, это и не мое дело. Просто я смотрел ваше личное дело, из него знаю, что из родных она у вас одна, к тому же знал её, когда бывал в училище, а на стоянке что-то не видел, поэтому и спросил.
       - А ей здесь нечего делать, - к моему удивлению произнес он.
       - Жаль, - сказал я и продолжил. - Маму вашу жаль. Ну, да ладно, давайте поговорим о вашем заведовании. У вас в подчинении два электрика, судя по всему, неплохие ребята, а хозяйство-то ваше, увы, не образцовое. Вы уж меня простите, что замечания делаю, зная,что вы их не любите, но в лебедочных пыльно и они, как положено, не закрываются на ключ. Боцман жалуется - на двух лебедках не работает часть скоростей, на пятой лебедке хандрит тормоз, матросы из-за этого чуть стрелу не уронили. Это я так, навскидку, не копаясь. А недостатки-то серьезные, и это у такого-то асса, каким вы себя считаете. Прикажете их терпеть? Не имею на это права. При этом не стоит снисходительно улыбаться, я пока лишь высказал просьбу, но ведь и приказать можно. Согласны?
       Он молчал, но напускное спокойствие исчезло с его лица.
       - Так что проверьте и выполняйте, я на судне исключений никому не делаю, тем более таким специалистам.
       - Я привык сам планировать работу по своему заведованию и впервые встречаю, что капитан берется не за своё дело, - уже не столь вызывающе произнес он, и на его лице от волнения выступили веснушки.
       - Что ж. Могу зачитать вам права капитана согласно Уставу и Кодексу торгового мореплавания, но на первый раз этого не сделаю. В случае повторения подобных заявлений мы с вами займемся изучением их подробнее и под роспись. Вы почитаете и распишетесь, а я проверю, как вы усвоили, и при желании поставлю вам оценку. Вы этого хотите? Поверьте мне, я не собираюсь разделить участь капитана Эфишева, у меня хватит силы воли заставить вас делать то, что вы обязаны делать и без моих указаний. И запомните, что для меня вы ничем не отличаетесь от других командиров, - я встал и вышел первым, стараясь держаться как можно спокойней.
       Знакомство с экипажем в том виде, в каком обычно привык проводить - после ужина и с чашкой кофе или чая, пришлось отложить до лучших времен во избежание сюрпризов, да и командирам нужно было время на обдумывание. Мне же пришлось заняться вплотную изучением судна самому, не очень-то надеясь на помощь специалистов.
       Радостное восхищение судном сменилось раздражением от обнаруженных недостатков, а еще больше от поведения старших командиров, я все же не рассчитывал, что они встретят меня в штыки. Теперь тем более не имел права отступать от своих требований, ведь именно этого они от меня ждали. Пришлось засесть за документацию и ознакомиться с тем, что происходило на судне до меня.
       Экскурс в пятилетнюю историю "Хельтермаа" несколько ошеломил. С приемки судно было укомплектовано отличным экипажем с демократичным интеллигентным капитаном, требовательным старпомом, хорошим стармехом. Экипаж состоял из энергичных и высококвалифицированных специалистов, которых вскоре выдвинули с повышением на вновь построенные суда. На протяжении нескольких лет судно было одним из лучших в пароходстве, что неоднократно отмечалось приказами и в прессе, судя по вырезкам из газет в ящике капитанского стола.
       Первые неприятности начались с прихода на судно нынешних стармеха и старпома. Во время последнего арктического рейса судно село на мель при входе в устье реки Колыма. На обратном пути в п. Игарка потеряло лопасти винта при работе полным ходом назад в торосистом льду. Оба случая произошли на вахте старпома, когда, как и положено, капитан имел право отдыхать. Но самое интересное ждало меня впереди. После возвращения из арктического рейса старший механик был награжден орденом за отличную организацию замены лопасти винта силами экипажа со льда на плаву. Министром ММФ были отмечены почетными грамотами старпом, первый помощник и несколько рядовых членов экипажа. Покопавшись немного в бумагах, нашел приказ о подведении итогов арктической навигации судов пароходства за 1968 год, в котором , к удивлению, обнаружил строки:
      
       "...указать капитану теплохода "Хельтермаа" на недостаточную организацию работы по контролю за
    судовождением в условиях ледового плавания в Арктике".
      
       Но более всего меня удивила папка, обнаруженная случайно на полке платяного шкафа. Казалось, она была оставлена предшественниками специально для меня. В ней были копии объяснительных членов экипажа по нашумевшему случаю затопления груза какао в четвертом трюме судна за три месяца до моего прихода.
       Это было глупейшее ЧП в ММФ с большими убытками, и виновником считался, как всегда, капитан, который за два месяца до этого подал заявление о переводе его в Балтийское морское пароходство, но из объяснительных рядового состава и боцмана выходило, что основным виновником оказался старший помощник. Он как вахтенный штурман не проверил, куда вновь прибывший вахтенный матрос вставил шланг набора воды с берега, а тот перепутал пробку приема водяного танка с пробкой замера уровня воды в льялах четвертого трюма. При этом никто не удосужился в течение шестнадцати часов проверить ход заполнения. Боцман сделал это тогда, когда вместе с пришедшим утром на судно вторым помощником капитана заметили большой дифферент судна на корму. К тому времени груз в трюме оказался наполовину залитым водой. К счастью, вода оказалась пресной, но и этого хватило для того, чтобы порт предъявил пароходству иск на большую сумму.
       Удивительнее всего, что из объяснительных старпома и механика вахтенный матрос, пришедший на флот после школы мореходного обучения, почему-то сам переставил шланг в трубку замеров льял, что он в своей объяснительной категорически отрицает. Слова моего соседа Стаса Козловского оказались верными - капитана Эфишева подставили, правда, очевидно, не без его согласия. Уходя из ЭМП, он взял вину на себя, спасая старпома. До сих пор не могу понять этого поступка и пытаюсь объяснить его надеждой на то, что старпом после этого в корне изменит свое отношение к работе. Увы, все мы нередко ошибаемся, принимая людей за более порядочных, чем они есть на самом деле.
       Теперь для меня стало понятным поведение не только тройки уверовавших в свою безнаказанность, но и Сейдбаталова, который, обладая природным чутьем и определив источник опасности, закрыл глаза на упущения и, может быть, не без рекомендации ответственных работников пароходства. В голову пришла неожиданная мысль, что именно поэтому я, как молодой капитан, может быть не случайно, остался без внимания начальника моей службы, не принявшего и не посетившего меня вопреки его привычке перед выходом в рейс.
       Просмотрев предыдущие судовые журналы, пришел еще к одному неутешительному выводу - скорость судна после арктической навигации вот уже десять месяцев значительно ниже плановой, и в каждом рейсе неоднократно меняли цилиндровые крышки главного двигателя. Дал задание начальнику рации запросить по этому вопросу пару знакомых капитанов однотипных судов. К вечеру скорость возросла до одиннадцати с половиной узлов, а к нолю получили ответ на мой запрос. На одном судне сменили две крышки за год, на другом - одну. Причина известна: крышки дают трещины из-за плохого охлаждения, чему виной и завод-изготовитель. То же самое сказал мне и наш второй механик, правда, несколько неуверенно, словно знал еще что-то другое. Если знает, значит, скажет, если и не сразу, то вскоре.
       За свою жизнь я слышал немало высказываний на тему, что такое экипаж судна. Одни утверждали, что это соратники по труду, попутчики в море, другие - коллектив, который необходимо направлять, воспитывать, заставлять, наказывать, поощрять, держать в руках и так далее. Это, может быть, и верно, если смотреть из кабинетов начальников или в протоколы партийных, комсомольских, профсоюзных собраний и совещаний, но у меня после пребывания на пароходе "Жан Жорес" и в должности старшины роты в училище сложилось другое мнение, которое окрепло после небольшого капитанского опыта. На судно я пришел надолго и не собирался жить на нем, словно на вокзале. Оно для меня должно стать домом, и не только для меня.
       В семидесятые годы по указанию свыше главным направлением работы с экипажами стало создание "экипажей коммунистического труда". Для этого были задействованы целые институты, партийные органы пароходства и министерства, тысячи людей. Всем хотелось, чтобы как можно больше экипажей непременно добились этого звания.
       Очень хотел этого и наш первый помощник, поскольку считал это простым для него делом, для чего, не откладывая в долгий ящик, собрал коммунистов и комсомольцев, 90% экипажа, куда пригласил и меня. Пришлось участвовать в пустой говорильне. Помните яркую речь второго штурмана в кинофильме "Танкер Дербент": - У меня есть конкретное предложение - надо что-то делать. Мне очень не хотелось начинать первое выступление перед экипажем с этого, но пришлось пойти.
       В столовой команды собрались все свободные от вахты, и произошло наше первое знакомство. Комиссар убедительно разъяснял преимущество новой организации труда, заявляя при этом, что победителям будут давать лучшие рейсы, большие премии и новое жилье. Вряд ли это вытекало из решений свыше, парткома и указаний руководства пароходства, но ему так хотелось поверить в близкое светлое будущее, что он был согласен трудиться по-коммунистически прямо сейчас, тем более что для него лично при этом ничего не менялось. Неожиданно попросил слова новый матрос второго класса Карпов, внушительного вида крестьянский парень, недавно отслуживший в армии.
       - Не выйдет, - произнес он решительно и для убедительности рубанул кулаком по столу. - Бесплатно пускай машина работает, она железная и не хрена не понимает. Я бесплатно работать не нанимался!
       Аудитория смолкла в ожидании интересного диалога.
       - Как это бесплатно? - растерянно произнес Мирошкин.
       - А как же? - продолжил свою мысль матрос. - Раз труд коммунистический, значит бесплатный, нам Карлой Марксом в армии все мозги запудрили. Хватит того, что я там три года пахал бесплатно, как бульдозер, а дембель пришел, старшина мне гимнастерку на дырявую подменил, положенные новые шинель и сапоги забрал. Я домой в деревню, как зек, в ватнике и в стоптанной кирзухе явился.
       - Да никто у тебя зарплату не отбирает, тебе и всего-то нужно - работать ПО - КОМ-МУ-НИС-ТИ-ЧЕС-КИ, - сказал комиссар, убежденный, что на этот раз матрос его поймет.
       - И не просите, все равно не стану. Я, товарищ командир, - обратился он ко мне, - в море за деньгой пошел. Вот вы мне и скажите, будут платить или нет?
       - Ну, а если не будут, что делать станете? - спросил я в надежде продлить разговор, который экипажу доставлял явное удовольствие.
       Парень задумался, все отразилось на его простодушном лице. - А и то верно, за борт не прыгнешь, я и плавать толком-то не умею. Но бесплатно работать не буду. Сиднем, как Илья Муромец, сидеть буду, харч-то все равно бесплатный.
       - Силен ты умом, парень, - вступил в разговор четвертый механик Андронов, которому Карпов, видимо, нравился, - значит, ты будешь сиднем сидеть, а мы вкалывать?
       - Вы как хотите, а я свое сказал, повторять не буду - язык не лапоть, беречь надо.
       - Это кто, Андронов, вкалывает? - возмутился второй радист. - Ты за иллюминатор глянь. У нас за кормой не кильватерная струя, а едва заметное легкое турбулентное волнение, словно струйка у дистрофика, а скорости - пшик! Каравеллы Колумба в бейдевинд быстрее ходили.
       - У Колумба не было тяжелых двигателей внутреннего сгорания, и винт не мешал, - добавил боцман, - не то, что нашим механикам. После его слов стармех встал и вышел.
       - Прекратите перепалку, - Мирошкина явно не устраивало, что разговор ушел в сторону и коснулся нашей скорости. - У нас сегодня серьезный вопрос, а вы срываете собрание.
       В этот момент все устремили свой взгляд на меня, что означало - без первого выступления не обойтись и, понимая что собрание не подготовлено и несвоевременно, все же говорить об этом не стал.
       - Мы еще только начинаем рейс, и у нас достаточно времени о многом побеседовать, - выбрал я щадящий вариант, - в том числе и о коммунистическом труде. Труд, разумеется, может быть и бесплатным, но главное обязательно полезным, и любой труд вознаграждается не только деньгами. Это я для вас, Карпов, говорю. Возмущение второго радиста нашей скоростью понятно, у него кончается практика, и задерживаться в рейсе ему не хочется. А разве кто-то хочет задержки? - спросил я и сделал паузу. Несколько человек отрицательно покачали головами. - Скорость у нас действительно слишком малая, но она вызвана техническими причинами, которые будут устранены. Так ведь, товарищ второй механик? - Тот, не ответив, покраснел и потупил взор.
       - К сожалению, ухудшается видимость, мы подходим к проливам, и я вынужден подняться на мостик, поэтому продолжим разговор несколько позже. У меня есть большое желание познакомиться с вами поближе, как только мы выйдем в Северное море. Поэтому предлагаю выступление первого помощника принять как информацию с дальнейшим обсуждением на собрании.
       А видимость к тому времени стала нулевой. В серой вате уже не виден полубак, временами смутно проступают очертания мачт да бросают, очерченные четкими секторами красный и зеленый свет левый и правый бортовые отличительные огни. Посылает в туман мощные хрипловатые гудки судовой тифон, заглушая на секунды ровный, словно гудение назойливого шмеля, звук радара, экран которого красил в бледно-зеленый цвет озабоченное лицо старпома. Заслышав мои шаги за спиной, он, не отрывая взгляда от экрана, ругнулся негромко: - Чертов туман! Не даст спокойно Зундом пройти. Может быть, пойдем Бельтом? Там и глубины больше, и фарватер шире, да и движение не столь интенсивное.
       Несмотря на то, что голос его звучал вроде бы искренне, мне показалось, что произнесенная им фраза не без подтекста. Проверяет мою уверенность продолжать плавание узкостью в таком густом тумане, подумал я. Сейчас предложит отстояться на якоре перед входом в проливы, а если станем, будет основание говорить о незрелости капитана к плаванию в таких условиях.
       - Плохо думаете обо мне, старпом, в таком тумане по полгода почти семь лет Килем и реками Эльбой и Везером ходили - и ничего.
       - Если не считать столкновения в канале, - с плохо скрытым ехидством вставил чиф, но меня это не возмутило - значит, знают. Видимо, тоже знакомились с моим "заслугами", усмехнулся я.
       - Если вы, Ким Эдуардович, имеете в виду случай навала в Кильском канале, то следовало обратить внимание на то, что тогда мы как раз отстаивались на сваях в расширении, а немецкое судно не вписалось в поворот и ударило нас в левый борт. А будь мы на ходу, то успели бы оставить его по корме. Поэтому, во избежание лишиться основного преимущества - маневренности, останавливаться мы не будем, к тому же у нас еще достаточно времени до входа в Зунд. Вы же рассчитали, что это произойдет не на вашей вахте, так что хлопоты ваши напрасны, - произнес я намеренно громко, чтобы слышал матрос и, обернувшись, увидел Мирошкина, который с интересом прислушивался к нашему разговору.
       Только сейчас я вспомнил, что комиссар очень любил подслушивать и подглядывать, что делал, надо сказать, мастерски. Меня это не устраивало, и следовало отучить его от такой привычки как можно быстрей.
       - А что вы делаете на мостике, Николай Михайлович?
       - Как что? Я пришел к Киму Эдуардовичу, - в голосе помполита звучало откровенное удивление.
       - А разве вас не учили спрашивать для этого разрешение? Помнится мне, капитан "Уральска" в убедительной и свойственной ему манере разъяснил вам это, послав вас не так далеко. Я придерживаюсь несколько других методов но, руководствуясь безопасностью мореплавания, рекомендую запомнить, что лицам, не несущим вахту, без разрешения на мостике появляться не рекомендуется, а при следовании ограниченной видимостью и узкостью - категорически запрещено!
       Когда он ушел, я подумал, что, может быть, зря поступаю так резко но, как покажут последующие события, именно такое поведение поставило на место тех, кто хотел бы, как и прежде, "порулить" судном.
       На основании своего опыта и примера капитанов В.Гусева, Э Яхимовича, А. Юдовича, А.Полковского я привык рассматривать экипаж прежде всего как семью, в которой мне придется много лет прожить на море. Совершенно ясно, что дней, проведенных на судах в моей жизни, будет гораздо больше, чем дома на берегу. А доверия, взаимопомощи, внимания на судне явно не хватало. Старший командный состав делал вид, что не совсем понимает, чего я от них хочу, в их предложениях об устранении недостатков истинного отражения дел я не обнаружил. Между тем на недостатки приходилось, в буквальном смысле слова, натыкаться.
       Утром при осмотре тяжеловесного грузового устройства обнаружили, что блоки гиней не вращаются, из-за отсутствия смазки их "прихватило" намертво, как и скобы запасных якорей. В вентиляторных колонках повреждено заземление электромоторов, обильная ржавчина. Но главное открытие произошло во время осмотра якорного устройства. Даже на ходу, при наличии ветра на баке и в подшкиперской, присутствовал сильный запах соляра. Источник его определили быстро - вентиляторный гусек балластного танка с названием форпик, самого большого в носовой оконечности судна. Это было весьма странным, гусек не предназначен для топлива.
       К обеду форпик вскрыли, и стало ясно: спускаться в него для осмотра даже со шланговым противогазом смертельно опасно, настолько велика загазованность. Приступили к проветриванию, запретив курение в районе полубака. Как только известие об этом дошло до экипажа, засуетились механики, вызванные к стармеху.
       Старший помощник, не ожидая вопроса, объяснил загазованность тем, что из-за перегруза в арктическом рейсе просчитались с расчетной осадкой для прохождения бара реки Колыма. Судно было погружено не на ровный киль, а с большим дифферентом на корму. В целях уменьшения дифферента без увеличения осадки в форпик перекатали дизтопливо из кормовых танков. Ничего криминального в этом старпом не видел и смотрел на меня невинными глазами.
       - И чья же это была идея? - спросил я, зная ответ.
       - Это было коллективное решение, другого ничего не оставалось.
       - Пора бы знать, чиф, что коллективные решения всегда безответственны, а выход из положения всегда имеется, только нужно знать, как его найти.
       - У нас с вами, капитан, разное мнение, - старпом явно не собирался сдаваться.
       - В отличие от вас для меня мнение - лишь основание для принятия решения, а для исполнения необходим приказ лица, принимающего на себя ответственность за это. Прикрываться коллективным решением, значит, заведомо отрекаться от ответственности. Очень прошу учитывать это в наших отношениях. Тогда скажите, почему до сих пор танк не зачистили и не прополоскали, ведь прошло почти девять месяцев.
       - Некогда было, руки не доходили, - к удивлению услышал я.
       - Выходит, коротковаты у вас руки, Ким Эдуардович, и не только. Разве вы не понимаете, что с тех пор плавали заминированными? Вы разве не знаете, как от одной искры взрываются загазованные танки. На баке, наверное, и сами не раз курили. А вы проверили, что за это время осталось в нем от защитного цементного покрытия, и в какие еще танки попало топливо.
       После обеда я знал, что топливо из системы балластных труб частично попало и в ахтерпик, самый кормовой танк, используемый для мытьевой воды. Как сообщила мне судовой врач, долгое время экипаж чистил зубы и мылся водой с запахом солярки.
       Вспомнились слова Костылева: "Это плавание для вас будет нелегким и потребует много сил. Внимательно присмотритесь к экипажу и помните - ордена и обещания вас смущать не должны, и лишь реальные дела покажут, сможете ли вы сделать экипаж и судно образцовым. Такую задачу я ставлю перед вами и надеюсь, что вы справитесь. Должны справиться!"
       Признаться, тогда я не придал значения словам ордена и обещания, и только теперь понял, что он предвидел противостояние. Георгий Петрович Костылев был человеком, который на работе говорил лишь то, что имело смысл и было важным, на пустяки он не тратил ни слов, ни времени.
       Пролив Зунд прошли на вахте второго помощника в тумане полным ходом, под внимательным наблюдением. В те минуты, когда я отрывался от радара и выходил на крыло мостика для того, чтобы обнаружить выплывавший на момент из серой пелены огонь или буй, видел, как на шлюпочной палубе тройка старших командиров наблюдала за мной. Встречных судов было немного. Арумяэ, которому я доверил под моим присмотром вести судно, действовал уверенно и грамотно, лишь пару раз пришлось подсказать уменьшение хода при расхождении с паромами.
       Младшие штурмана мне нравились все больше и больше, они в отличие от старпома были открытыми и любознательными. Если Арумяэ хорошо знал меня и мои требования, то третий помощник Игорь Гнездилов тушевался недолго. По характеру этот симпатичный и, несомненно, очень талантливый парень был весьма энергичным и кумиром судовой молодежи. Он с удовольствием брался за все с желанием сделать это непременно лучше других, и ему тогда все удавалось лишь по одной причине - он делал это не ради выгоды и карьеры, а искренне, поскольку по характеру первенство ему было необходимо и приятно.
       Матросы, почти все неплохие рулевые, были дружны и дисциплинированы. Общение с ними успокаивало, и я с удовольствием наблюдал за их старанием в работе.
       Сложнее обстояло дело с машинной командой, где мотористы были старше и каждый сам за себя. Впервые на судах встретился с тем, что практически у всех в машине были свои сундучки, свой инструмент, а работа выполнялась только по указанию старшего механика. Проконтролировать ее было немыслимо, если что-то случалось, узнать, кто допустил ошибку или халтуру, часто было невозможно. Особняком держались второй и третий механики, старший механик использовал их в основном для разносов и как виновных в ошибках и просчетах в работе.
       К моему удивлению, в большой строгости держала женский персонал судовой врач Антоненко, фанатично заставляя соблюдать чистоту камбуза, помещений и личную гигиену. Благодаря этому питание было хотя и не изысканным, но вкусным и здоровым, а чистота служебных помещений и камбуза образцовой. Говорить же о чистоте госпиталя и амбулатории можно было только в положительных тонах и с восклицательным знаком.
       Однако в каюты мотористов и механиков стармех ее не допускал, и там был другой мир - неуютный, серый с запахом соляра, машинного масла, курева и пива, - его, как и крепкого спиртного, на судне оказалось почему-то очень много.
       С него-то я и начал. Визг пилы и стук молотка в каюте лоцмана на капитанской палубе немедленно привлек внимание тройки. Засуетился комиссар, приставая к плотнику с расспросами, что он строит и зачем. Обменявшись мнениями, они направили ко мне старпома, который выразил решительный протест против того, что я лишаю лоцманов места отдыха.
       Не в силах сдержать улыбки, я пояснил цели и задачи проводимых работ: - Ким Эдуардович, вас, как всегда, "бросили под танк". Сочувствую и поясняю - лоцмана могут отдыхать, а это случается редко, в любой другой свободной каюте. На судне их несколько, к тому же лоцмана часто предпочитают диван штурманской рубки. Если вы так заботитесь о лоцманах, то, сооружая стеллажи для спиртного, вина и пива, которого на судне почему-то слишком много и раздача его плохо контролируется, я думаю об отдыхе всего экипажа, в том числе о своем и вашем.
       - У меня всегда все в норме, и я постоянно проверяю списки у артельщика, недостачи еще ни разу не было, - не отступал чиф.
       - Вы всегда так неискренни, чиф? Продажа спиртного, которая вовсю процветает на нашем судне, категорически запрещена. Вот список тех, кто взял за деньги пиво, а вот этот - коньяк, который вы и ваши друзья столь обожаете, - я выложил перед ним оба списка с подписями покупателей. Уже не глядя на него, подытожил: - Вы удовлетворены моими разъяснениями? И передайте своим, чуть не сказал "собутыльникам", друзьям: отныне все спиртное будет храниться здесь под моим контролем до особого распоряжения. С приходом можете жаловаться в надлежащем порядке.
       Это был ощутимый удар. Попытка поднять рядовой состав на мятеж провалилась, те быстро сообразили, что в первую очередь от отсутствия спиртного пострадают командиры, а так уж водится на свете, что стоящие ниже всегда рады, когда наказывают вышестоящих, и новый "Баунти" не состоялся.
       Впрочем, причин радоваться не было, перемирием и не пахло. Каждый день приносил новые огорчения, но такая уж доля капитана, с хорошим к нему идут редко. На третий день второй помощник обнаружил пропажу инструмента в самосвалах на палубе, что означало обыкновенное воровство. На флоте во все времена не было более тяжкого проступка, даже если украли не у своих товарищей, а из груза. В былые годы на парусниках за это связывали за руки, за ноги канатом и протаскивали под килем или ставили на ноке рея над водой на жаркое тропическое солнце, накидывали на шею петлю и давали в одну руку кружку с водой, в другую матросский нож. Предоставлялся выбор - погибнуть от жажды, в петле, или прыгнуть в воду к акулам. За воровство прощения не полагалось.
       Наше время не столь жестоко, но вора презирали и плавать с ним отказывались. Да и вор понимал, что во время шторма руку помощи ему могут не протянуть и можно оказаться за бортом. Не знаю, на что надеются воришки, ведь на судне "вычислить" их не составляет труда. За все время пребывания на флоте я не помню случая, чтобы вор не попался.
       Инструмент отыскали в румпельной, в тот же день воришка сознался. К огорчению механиков, это был их любимчик. Чтобы не усугублять и без того нелегкие отношения с машинной командой, предложил механикам самим избрать наказание.
      
       ВЕСЕННИЕ ЗАБОТЫ
      
       Туман рассеялся у Скагена, выглянуло солнце, стих ветер и по-настоящему запахло весной. Для моряка времена года - понятия растяжимые и в отличие от береговых людей нередко в течение года повторяются неоднократно, в зависимости от рейса и местонахождения судна. Если в Таллине была поздняя зима, в Северном море, несмотря на его суровое название, наступила европейская весна. Матросы первыми подставили спины солнцу и, словно трудолюбивые дятлы, затюкали кирками по палубе. Глядя на них, выбрались на солнце все свободные от вахты.
       Многие эстонские капитаны знают, что на северной широте 57 градусов в тридцати милях от датского берега находится банка с глубинами около двадцати метров, мимо которой вряд ли при хорошей погоде пройдет без остановки для тревог и учений тот, кто хотя бы немного неравнодушен к рыбалке. И я, разумеется, объявил шлюпочные учения и в зависимости от успехов, если останется время, то пару часов отведем рыбалке. Шлюпки были спущены быстро, мотобот запустили с касанием воды, да и "разлуку", рычажный механизм на винт вместо весел качали легко, словно стремились обогнать мотобот.
       Рыбалка не просто удалась, а была великолепна. Крупная треска килограммов по пять не давала опуститься блеснам до грунта, через час повар со своей командой загрузил в холодильник разделанное филе и поставил на плиту двадцатилитровый бачок с печенью. Но на этом везение не кончилось, налетел косяк макрели, и началось просто буйство крупных, жирных и сильных рыб. Никто не обращал внимания на изрезанные в кровь пальцы, заляпанные рыбьей чешуей лица, одежду. Все, кроме вахтенных, были на палубе и принимали участие в этой неистовой схватке.
       Я с удовольствием отметил, что экипаж вдруг преобразился и превратился в хорошо отлаженный и организованный механизм. Одни - добытчики, работали с блеснами, меняя от усталости руки, другие - обработчики соорудили из досок огромный стол на крышках четвертого трюма и ловко орудовали ножами, разделывая рыбу. Третьи промывали её забортной водой, удаляли жабры, складывая в бумажные мешки головы для ухи. Несколько человек под руководством артельщика загружали рыбу в судовой холодильник.
       Когда косяк ушел и была убрана и вымыта палуба, никто не уходил, обмениваясь рыбацкими байками и дымя забытыми на время сигаретами. Из открытого камбузного иллюминатора вырывался дразнящий аромат ухи и жареной рыбы. Сильва выставила на трюм большой таз отваренных голов, и боцман, родом из Архангельска, глядя на меня, промолвил со вздохом: - Эх, к этим головешкам еще бы водочки с устатку! Треска без водки, что постель без молодки, говорил мой батя.
       - За такую работу, как сегодня, будь мы не на ходу, можно было бы и водочки. А так, - сказал я артельщику, - несите пару ящиков пива. До ужина у нас время еще есть, заодно и познакомимся.
       - Такому знакомству мы завсегда рады, - зычным голосом прогремел четвертый механик.
       - Да и я не прочь, если так же дружно и продуктивно будете трудиться для себя и родного пароходства, - не удержался я.
       Пили пиво, смакуя и закусывая неизвестно откуда появившейся воблой. От меня не укрылось, что такое решение некоторых удивило.
       - Прикидывается кэп, хочет чистеньким остаться, - негромко, но так чтобы я услышал, произносит третий механик Кичко, обращаясь к артельщику, - небось, в каюте втихаря коньяк сосет.
       Начальник рации подмигивает мне и наклоняется к механику: - Что там коньяк! Он неразбавленный спирт глушит, как воду, сам видал. И ни фига ему, даже выхлоп чистый.
       Через два года новый начальник пароходства, отчитывая меня, скажет мне про спирт то же самое и под горячую руку признается, что имеет соответствующий донос, подтверждающий, что система доносительства не брезговала ничем.
      
       Учения и рыбалка меня порадовали, стало ясно, что большинство экипажа способно мобилизоваться для выполнения определенной задачи и решить ее качественно и быстро. К тому же неприязни к себе, за исключением небольшого меньшинства, я не испытывал, скорее доброжелательное любопытство. Подтверждение этому получил вечером, когда поднялся на вахту к третьему помощнику.
       В те годы в Северном море началась интенсивная добыча нефти и газа, значительно осложнившая судовождение. С обнаружением наличия столь дефицитного в Европе источника энергии ставить вышки и тянуть трубопроводы кинулись все - англичане, бельгийцы, голландцы, немцы, датчане и особенно норвежцы. Если ранее мореплавание в этих водах было опасно из-за мин двух мировых войн, то теперь минную опасность заменили нефтяные вышки, число которых росло стремительно. Кто видел морские буровые вышки, тот представляет, что произойдет, если идущее полным ходом судно столкнется с этим гигантом, наполненным нефтью и газом. Вероятность столкновения была реальной, последствия - катастрофичные. Поэтому капитаны всегда подстраховывали младших штурманов в этом районе.
       Ощутив изменение курса, поднялся на мостик и застал вахтенного штурмана Гнездилова ужасно озабоченного, листающего бланки извещения мореплавания. Увидев меня, он пояснил: - Хотел вас вызвать. По радару новая вышка прямо на курсе, а в извещениях ее нет.
       - Если вы уверены, что это вышка, поставим ее координаты пока по счислению, а когда уточним, сообщим в Таллин.
       Радар четко отбивал неподвижный объект, но визуально вышка была еще не видна. Её обнаружили визуально в трех милях, она действительно была новой, около нее крутилось около десятка буксиров.
       - Можно ложиться на старый курс? - спросил штурман.
       - Можно, только не на старый, а теперь уже новый. Рассчитайте его самостоятельно с учетом ветра и течения.
       Гнездилов был действительно талантливый парень и сделал все быстро и безошибочно.
       Хотелось похвалить его, но решил, что делать это рановато.
       - Разрешите спросить? - спросил он. - Матросы интересуются - будем форпик чистить?
       - А вы как думаете?
       - Думаю надо, мы давно предлагали.
       - И что же, вас не послушали?
       - А нам сказали, что это не наше дело, - вступил в разговор вахтенный матрос.
       - Если так сказали, могли бы и пояснить почему, - ответил я.
       - У нас подобной практики в последнее время не наблюдалось, - пояснил штурман, - и размышлять над приказами не полагалось. По уставу и точка!
       - Вы не совсем правы, Игорь Григорьевич. Жизнь на судне не ограничивается уставными отношениями, и вы как секретарь комсомольской организации должны это знать.
       - Мною по комсомольским делам, товарищ капитан, руководит первый помощник и каждый раз напоминает - не лезь не в свое дело. Старпом лучше вас знает, что нужно делать, - начал горячиться Гнездилов.
       - Нет смысла обсуждать сейчас, что было, давайте думать о том, что будет, - сказал я, чтобы прекратить бесполезный разговор
       - Значит, придется, - вздохнул матрос. - А мы хотели крышки трюмов дочистить и палубу покрасить. Как из Арктики вернулись, на палубе ничего и не делали, то - дожди, то - шторм, то мойки трюмов.
       В голосе его звучало разочарование и у меня потеплело на душе. Значит, ребята переживают за судно, захотелось его успокоить.
       - Отныне такие вопросы мы будем решать все вместе, но отвечать за палубные работы, как и положено, будут старпом и боцман. Завтра соберемся на производственное совещание палубной команды, там все и решим. Готовьте предложения.
       За кормой осталось более тысячи двухсот морских миль, пройдено Северное море, ночью входим в пролив Ла-Манш. По правому борту многочисленные огни британского Дувра, слева зарево над французским Дюнкерком. Глядя на карту, невольно вспоминаешь, что в этих местах всего четверть века назад шли ожесточенные сражения второй мировой войны. Интересно, о чем думают сейчас молодые матрос и штурман. Спрашиваю их об этом, оказывается, оба хотели бы попасть в Лондон, матрос за нейлоновой шубой для жены, Гнездилов - увидеть Букингемский дворец, Вестминстерское аббатство и музей восковых фигур мадам Тюссо. Штурман в свою очередь задает мне встречный вопрос - какую страну я люблю больше, Англию или Францию, а из городов - Лондон или Париж.
       Термин "люблю" отвергаю решительно: - Как и предки, - мои бабушки жили и в Лондоне, и в Париже, но любили Россию и Ленинград. Из двух названных вами городов нравится Париж, в котором я провел неделю и многое увидел. Он гораздо светлее, добрее и радостнее, чем хмурый, чопорный и не очень приветливый Лондон. Наверное, под влиянием моих воспитателей Англия для меня страна непривлекательная по многим причинам, и главные из них три. Несмотря на нашествие Наполеона на Россию, Франция всегда была для России ближе. Англия как владычица морей постоянно стремилась ограничить влияние русских в мире. Вспомните ее антироссийскую политику на Востоке - в Китае и Японии, в Средней Азии, на Кавказе, в бассейне Черного и Средиземного морей, не говоря о Прибалтике и нашем Севере. Если посчитать, наберется не менее десятка войн против России, спровоцированных ею. Почитайте мемуары У.Черчилля, и вы поймете, что Россия всегда мешала Англии, хотя и неоднократно спасала ее от беды. Вторая причина - в детстве очень много читал об эпохе великих открытий и не совсем согласен с тем, что Англия страна великих мореплавателей. Из британцев известны немногие, к примеру, Джеймс Кук, Джордж Ванкувер, Уильям Бичи, но они все же больше исследователи и если и открыли, то гораздо позже несколько небольших островов в районах, уже открытых ранее другими мореплавателями, исключая разве Новую Зеландию. Настоящими великими мореплавателями и открывателями земель из европейцев были и остаются португальцы и испанцы, такие как Генрих Мореплаватель, Бартоломеу Диаш, Васко да Гама, Христофор Колумб, Фернандо Магеллан. По их следам в числе первых шли французы и голландцы. Представителями этих стран были открыты и освоены африканский и американский континенты, острова Индийского и Тихого океана. Англичане вытеснили их оттуда силой и обманом почти через два века, после того, как построили огромный флот и установили владычество над океанами. При этом делали это самыми подлыми и кровавыми действиями, такими, как и пиратство, кстати, с одобрения королевской власти. Достаточно ознакомиться с деятельностью "железного пирата" Френсиса Дрейка, прославившегося многочисленными набегами на португальские, испанские и французские колонии Америки, Канарские острова, Испанию и Португалию. Третья причина - Англия прославилась как второй, после Рима, "великий рабовладелец", заселяя американский континент рабами из Африки и опустошая африканские земли для своих подданных. Во многом могущество Англии стало возможным благодаря бесплатному рабскому труду. Мало кто знает, что создание концентрационных лагерей для женщин и детей буров еще задолго до второй мировой войны поддержал У.Черчилль, а как нужно обращаться с иракскими курдами, он в 1919 году писал: - "Я всецело поддерживаю использование ядовитого газа против нецивилизованных племен". Каково!? А кто, как не американские потомки англичан, "продукт" их культуры, отняли у испанцев Кубу и громадные территории во Флориде, Майами, Техасе?
       Все это я сказал тогда искренне и не меняю своего мнения по сей день. Когда после распада СССР у меня появится возможность вместе с женой посетить многие страны Европы. В Англии по обоюдному согласию мы не побываем, особенно после того, как там найдут убежище многочисленные недоброжелатели России. Впрочем, и в Великобритании отношение к России останется надолго прежним и не очень доброжелательным.
       На шестые сутки после выхода подходим к мысу и маяку Уэссан, который указывает на то, что воды пролива Ла-Манш заканчиваются и перед нами открываются бескрайние просторы Атлантического океана. Отсюда начинаются океанские пути к американскому континенту, в Африку, в Антарктиду. Я ждал этого дня много лет и сейчас с волнением и восхищением ощущал дыхание океана, встречавшего нас спокойной погодой и плавной, никогда не утихающей зыбью. Утреннее солнце едва пробивалось сквозь дымку над проливом, легкий бриз слегка рябил спокойную, как-то сразу наполнившуюся голубизной воду. Пронесся встречным курсом французский военный фрегат, отсалютовал флагом и пожелал по УКВ радиостанции счастливого плавания. Усталость от почти постоянного нахождения на мостике в течение трех суток давала о себе знать и, записав распоряжение для вахт в черновой судовой журнал, спустился в каюту. После горячего и крепкого кофе сон прошел, сел за письменный стол и просмотрел в дневнике записи последних дней.
       Теперь, когда я обладал практически полной информацией о состоянии судна и ознакомился с экипажем, стало ясно, что частично мои надежды оправдались. Пусть по-прежнему мала скорость, время от времени обнаруживаются новые недостатки, но быстро активизируется молодежь, группируясь вокруг молодых командиров, налаживается целенаправленная, плановая работа палубной команды, а глядя на нее, зашевелились и в машине. Первый помощник, видя это и стараясь загладить вину, разработал большой план общественной работы. Удивительный человек, для него разработать план, подготовить лекцию пара пустяков, при этом на первый взгляд все соответствует руководящим инструкциям парткома, а при внимательном рассмотрении понимаешь, что ничего полезного в нем нет. Читаю: пункты:
      
       2. Ко дню рождения В.И.Ленина отработать 400 часов по улучшению технического состояния судна.
       3. организовать просмотр кинофильма "Ленин в Октябре".
       4. Сэкономить в рейсе 50 тонн топлива, погрузить дополнительно к плановому заданию 400 тонн красного дерева и т.д.
      
       Спрашиваю: - Николай Михайлович! А как будут отрабатывать часы ко дню рождения Ленина и когда?
       Ответ: - Но экипаж же работает каждый день по 10-12 часов.
       - Да, но это обычная работа, к тому же за нее он получает зарплату.
       - А что, кто-то в конторе будет проверять и считать, как и сколько они работали?
       - Николай Михайлович, но это же надувательство.
       - Это вы так думаете, капитан, а по-моему это нормальная солидная отчетность.
       - Хорошо. А насчет экономии?
       - Стармех отчет подгонит, у него на бункеровщике кореш, у которого всегда загашник имеется, полсотни тонн солярки подбросит с приходом.
       - Здорово у вас получается, Николай Михайлович, а как быть с четырьмястами тонн дерева, мы же еще план наряда не получили. Возможно, будем грузить фосфат, какао или в балласте обратно пойдем.
       - А это уже не наша забота, в этом случае в пароходстве будут виноваты.
       - Нет, такой план мероприятий мне не нравится. Непорядочно это, Николай Михайлович.
       - Да вы что? Я на партийное работе уже тридцать лет и знаю, что все так делают. Зря волнуетесь, партком еще похвалит вас за такой план.
       - Ладно, черт с ним с планом! Последний вопрос: а где вы возьмете фильм "Ленин в Октябре"?
       - Нигде, я напишу, что взяли его на архангельском судне, с которым стояли в порту. Пускай проверят, - комиссар даже захихикал от удовольствия.
      
       После лет, проведенных с ним вместе, у меня невольно закрадется в душу мысль, что делал он это сознательно, словно мстил партийной системе за несостоявшуюся карьеру. К тому же он считал, что работники парткома, которые неоднократно обращались к нему с просьбами помочь составить годовой отчет в вышестоящие инстанции, значительно уступают ему в компетентности, что, пожалуй, нередко соответствовало действительности. По своей работоспособности, знаниям и скорости мышления он превосходил многих партийных лидеров, стоящих над ним, но его сгубили неразборчивость в методах, пристрастие к спиртному и к женщинам. Он еще не раз будет удивлять меня способностью извлекать пользу для судна и экипажа из необдуманных и скоропалительных решений парткома, а лично мне для пользы дела порекомендует окончить вечерний Университет марксизма-ленинизма (диплом за номером 9564). И все же со временем наша совместная работа станет невозможной, но это будет потом, а сейчас он был готов променять преданность своим друзьям на мое расположение. Туда же склонялся и старпом, только старший механик упорно избегал сближения со мною, и я уже знал причину.
      
       А ТЕПЛОХОД ИДЕТ
      
       Оставлять отношения замороженными означало в какой-то степени создавать двоевластие на судне, этого допустить было нельзя. Морской закон суров - двум капитанам на одном судне не бывать! Хозяином в машине стармех быть обязан, но не хозяином судна, мне предстояло его в этом убедить, и чем раньше, тем лучше для всего экипажа.
       На следующее утро, пользуясь относительной свободой и не объявляя причины, пригласил в каюту всю троицу. На этот раз спокойней всех оказался старпом, в хорошем настроении пребывал и помполит, а вот стармех был хмурым и заметно нервничал.
       - Поздравляю вас с выходом в океанские воды, хотя, скорее всего, с этим нужно в первую очередь поздравить меня, - начал я, разливая по чашкам кофе. - Мы набираем нужный ритм работ, что свидетельствует о том, что вами правильно поняты мои первые требования, однако остаются нерешенными ряд вопросов, без чего наша совместная работа может оказаться бессмысленной. Не перебивайте меня, - обратился я к стармеху, который привстал со стула, - дослушайте до конца. Меня не устраивает положение, при котором я узнаю обо всем не от вас, и вынужден думать, что вы делаете это преднамеренно. Все, что мне нужно, могу узнать и сам, этому меня научили хорошие учителя, но убежден, все же будет лучше, если стану узнавать это от вас.
       - Лев Михайлович, зачем нам вас обманывать? - забеспокоился комиссар. - Нам от вас скрывать нечего, мы же "в одной лодке".
       - Спасибо за подсказку, Николай Михайлович. Нам действительно нечего скрывать, и когда я многое впервые узнаю от экипажа, это не делает чести ни вам, ни мне. Посему хочу сейчас услышать от вас ответ на вопросы, откладывать решение которых считаю недопустимым. Давайте разберемся в причинах загрязнения балластных танков, недопустимо малой скорости и низкой организации работ. То, как вам удалось многое скрыть от руководства служб, меня не интересует, но уверяю вас, что я впредь скрывать этого не намерен. Сколько веревочка ни вейся, конец найдется. Пословица "Победителей не судят" в данном случае неуместна, за такое по головке не погладят, да и последствия серьезные, а при промедлении грозят большими убытками, вплоть до вывода судна из эксплуатации. Покаяние ваше мне не нужно, а детали я обязан знать, для того чтобы понять, к чему готовиться.
       Я намеренно заострил внимание на возможных последствиях, и это возымело действие и вызвало немедленную реакцию со стороны старпома и комиссара.
       - Если вы о перекачке топлива, окончательное решение принимал не я, - пряча глаза от стармеха, произнес старпом. - Все решал капитан, мы только предложили. Вот и Николай Михайлович может подтвердить.
       Комиссар с готовностью закивал головой, стармех с нескрываемым интересом смотрел на них, ожидая продолжения. Под его взглядом старпом смолк. Пауза длилась недолго.
       - Что было, то было, - кинулся в атаку стармех. - Я не вижу ничего страшного в этом. Прополаскаем танки несколько раз, и проблема исчерпана. Что касается скорости, то она не устраивает только вас. ССХ и главный инженер знают, что винт у нас погнут в Арктике. У двигателя имеется ряд конструктивных недостатков и нагрузить его невозможно из-за высоких температур по цилиндрам, - он закончил речь решительным тоном, не терпящим возражений.
       После недолгого молчания, стараясь быть сдержанней, сказал, больше обращаясь к стармеху: - Очень жаль, что вы меня не поняли. Кстати, я не видел снимков погнутого винта, до сих пор не заметил вибрации и считать это веской причиной малой скорости не могу. Даже если это и так, не понимаю только одного, почему за полгода ничего не сделано для ликвидации последствий? У других судов нашей серии скорость минимум на два узла выше. Давайте не будем валить все на Эфишева, он поступил более чем порядочно, но его на судне нет, а мы остаемся, и вся ответственность лежит теперь на нас. Тот, кто это не понимает или не хочет понять, пусть лучше освободит место.
       После завтрака следующего дня в сопровождении стармеха начинаем осмотр машинного отделения. У входных дверей нас встречает токарь-кладовщик и услужливо протягивает мне брезентовые рукавицы. Вспоминаю слова своего учителя по машинной части, "деда" парохода "Жан Жорес": -Запомни, студент, рукавицы в "машине" надевают только тогда, когда нужно взять в руки инструмент, что-то замазученное или горячее. Хвататься рукавицами за поручни и "лапать" механизмы - серость и неуважение к труду своему и твоих товарищей. Любой механизм штука тонкая, уважения и любви к себе требует. Механик для него как друг и доктор, но по слуху не всегда определишь, болен он или здоров, а какой доктор больного в рукавицах будет щупать? Стыдоба получается, - заканчивал он свое первое вступительное слово.
       Вспомнив это, от рукавиц отказываюсь, достаю из кармана лоскут чистой ветоши. Токарь открывает дверь, в лицо ударяет теплый воздух вентиляторов, наполненный запахом горелого машинного масла, и гул мощного двигателя. Руки сразу же ощущают наскоро протертую соляром поверхность поручней, по этой же причине туфли слегка скользят по балясинам трапа. После спуска на стальную палубу машинного отделения шум меняется и дополняется звуками работающих вспомогательных механизмов - знакомая симфония многоголосого оркестра, дирижируют которым теперь не только механики, но и автоматика. Привычное ухо улавливает, помимо голосов двигателя и дизель-генератора, высокое, словно звуки флейты, гудение электромоторов. Для меня эта мелодия еще в новинку, и я пытаюсь угадать, кому принадлежит тот или иной звук. Осматриваем главный двигатель, высотой с двухэтажный дом, знакомимся с динамками, рефрижераторным отделением. Про себя отмечаю, что чистота не на высоте, роба у вахты нестираная, краска на механизмах старая со следами частых разборок. Стармех строго следит за моим взглядом и выражением лица и за моей спиной делает знаки механику, который в свою очередь подает такие же мотористу. В отличие от пароходов, где в машине довольно тихо, здесь голосом пользуются редко и общаются в основном жестами. Моторист бросается по трапу наверх, очевидно предупредить электромеханика.
       Электрическое хозяйство выглядит лучше, диэлектрические коврики - с маркировкой об испытаниях, на виду такие же ботики и перчатки, вход в электрощит под замком, чистота, хорошая разметка, аккуратные ящички для документации и схем. Интересуюсь журналом, записи короткие, безупречным почерком. На первый взгляд придраться не к чему, да я и не ставил такой задачи.
       Заходим в токарную - предел мечтаний механиков малых и средних судов. В довольно просторном помещении установлены немецкие токарный, фрезерный и сверлильный станки, трубогиб, часть помещения отведена для сварочного оборудования. В свое время, плавая на "Фергане", как-то сопровождал старшего механика в качестве переводчика в подобные судовые мастерские на судне ГДР, и меня поразило наличие большого количества отличного инструмента на стеллажах.
       Ищу его и здесь, но обнаруживаю только пару кувалд, молотки с замусоленными рукоятками, изрядно поредевший набор сверл да пару гаечных ключей большого размера. Прошу разъяснений. Мне отвечают, что нужные хранятся отдельно - часть у токаря, часть у второго механика.
       Из машинного отделения отправляемся в кормовые помещения. Как и ожидал, обнаруживаю в румпельном (помещение рулевой машины) цилиндровые крышки - те, что убрали с палубы, разумеется, все же плохо закрепленные. В случае хорошего шторма они непременно сорвутся и могут повредить или заклинить рулевое устройство. Стармех краснеет, произносит неласковые эпитеты в адрес второго механика и посылает за ним сопровождающего нас токаря. На этом заканчиваю осмотр и подымаюсь на мостик.
       Яркое солнце и высокое чистое небо, голубой, пока еще спокойный и ласковый океан быстро снимают неприятное напряжение. На мостике уже сделали мокрую приборку, все сверкает чистотой, абсолютно чистый океанский воздух, словно целительный бальзам, наполняет легкие, выгоняя из них загазованный воздух машинного отделения. В хорошем расположении духа приходит разумная мысль - стоит ли воевать со стармехом? По всему видно, вряд ли что-то изменится.
       В подтверждение этого стрелка лага застыла, как и прежде, на отметке 10,8 узла. Разумному человеку и так ясно, что главное уже произошло - хозяин машины остается в одиночестве, его друзья уже признали поражение, а один и в море не воин, как у В.Маяковского:
      
       Один, даже очень важный,
    Не поднимет и пятивершковое бревно,
    Тем более дом пятиэтажный"
      
       - вспомнил я и улыбнулся, представив мою учительницу, которая не рекомендовала увлекаться этим поэтом в восьмом классе, заявив, что понять его я смогу гораздо позже, и как всегда была права.
      
       Удивительное дело! В пятый раз прохожу Бискайский залив, и вновь он встречает спокойной погодой, словно хочет убедить меня в том, что рассказы о его коварстве и жестоких штормах всего лишь сказки. Однако стоит только взглянуть на морские карты, убеждаешься в том, что побережье Бискайского залива иначе как кладбищем кораблей не назовешь. Так и должно быть, ведь именно в этих водах наиболее интенсивное судоходство, здесь же встречаются циклоны с юга с холодными антициклонами с севера. Волнение от южных ветров с волнением от северо-запада образует почти постоянную толчею огромных волн. У этих берегов в полнолуние одни из самых больших, до десяти метров, приливы и отливы, рождающие быстрые течения, а берега кишат рифами и отмелями. Хватает здесь и туманов, а все вместе осложняет судовождение, и моряки относятся к этому району с опаской. Но нас до поры океан баловал, словно давая возможность многое сделать в спокойной обстановке, а может, мне просто везло, как обычно новичкам.
      

    0x01 graphic

    В Африку. Бискайский залив

      
       Успел просмотреть финансовую отчетность за полгода, ознакомился с описанием тех портов, куда нам предстояло зайти, наметил план работ на месяц, и многое стало более понятным. В документах по закупке техснабжения за границей обнаружил, что в каждом рейсе неоднократно закупались инструменты, которые сейчас на судне отсутствовали. Инвентаризационные акты подписывались одними и теми же людьми, из них выходило, будто экипаж только и делал, что при работе "с заржавевшими и прикипевшими" гайками ломал ключи одних и тех же размеров, очень популярные среди автомобилистов. Куда они в действительности уходят, догадаться нетрудно, уж больно отличаются они качеством и внешним видом от родных советских, а какой мужик пройдет мимо красивого инструмента. Но бороться с этим придется.
       Едва на горизонте замигал маяк Финистерре, установленный на самой западной оконечности Испании, как вдруг остановился главный двигатель. На мостике в этот момент шла передача вахты. Позвонили в машину, долгое время никто не брал трубку телефона, затем произнесли только одно слово -"разбираемся". Прошло десять минут, двадцать, все оставалось по-прежнему. Причину остановки двигателя определил электромеханик - на щите мостика кто-то поставил выключатель аварийного отключения главного топливного насоса в положение "выключено". Виновника нашли быстро, вахтенный матрос в темноте перепутал его с выключателем палубного освещения, когда штурман приказал включить наружное освещение для осмотра палубы.
       Прошло сорок минут, затем час, пуска не было, а мы продолжали приближаться к берегу. Наконец двигатель заработал, но ненадолго, из машины сообщили, что потекла крышка второго цилиндра, и попросили стать на якорь. Сделать это на глубине более двухсот метров невозможно, а менять крышку в открытом море при большом волнении бессмысленно. На всякий случай запросил у испанской береговой охраны "добро" на якорную стоянку. Испанией в то время правил фашистский диктатор Франко, поэтому раз пять с берега переспрашивали, какой у судна флаг, потом надолго замолчали. Между тем северо-западный ветер продолжал усиливаться, крен от волнения увеличился до пятнадцати градусов на оба борта.
       Судно без работающего двигателя беспомощно и становится игрушкой ветра и волн, как бы велико оно ни было. Противостояние такой стихии, как океан, невозможно без способности самостоятельно двигаться и управляться. Уклониться от опасной отмели, ударов волны, а значит выжить без движения невозможно, и когда берег оказался в угрожающей близости, пришлось отдать приказание запустить двигатель.
       Как ни странно, угрожающая близость скал Испании, страны, в которой я так стремился побывать, вызвала желание как можно быстрее ступить на ее землю. Рассказы бабушки Марии и влюбленного в эту страну дяди Михаила, поэта Михаила Светлова, писателей М.Сервантеса, Ильи Эренбурга, Эрнеста Хемингуэя заставили влюбиться в Испанию с детства, и я с удовольствием посмотрел бы на нее хотя бы вблизи берега. Пройдет еще три года, и я войду в порт города Барселоны, ставшего после этого самым любимым городом Европы, разумеется, после Питера, и еще через три года, после смерти каудильо, буду свободно сходить на берег Испании и побываю в Мадриде.
       А сейчас я смотрел на карту и мысленно уходил в плавание с моими любимыми героями детства - великими мореплавателями. Чтобы передать свои чувства в такие моменты, по просьбе моих читателей, еще помнивших наши радиообзоры во время плавания курсантом "Что у нас на траверзе", ввожу в книгу раздел "Глядя на карту":
      
       Ла-Корунья, Виго, Порту (Опорто), Лиссабон, Сетубал, Кадис - названия этих портов останутся в памяти до тех пор, пока романтика будет жить в душах людей. История навсегда сохранит имена тех, кто, выходя из них, первыми из европейцев открывал новые континенты и острова, прокладывал в океанах пути к неизвестным землям. Португальцы и испанцы были ПЕРВЫМИ, как бы ни пытались принизить их роль первооткрывателей нынешние великие державы. И пусть говорят, что великих мореплавателей к открытиям влекла потребность в золоте и серебре, эпоха великих географических открытий началась благодаря энергии и мужеству немногих. Но все их усилия оказались бы бессильны без таких людей, как португальский принц Генрих Мореплаватель, ведь именно он, основавший обсерваторию и школу навигации в Сагреже, создал коллекцию морских карт и книг, положил начало великим экспедициям. В 1420 году посланный им корабль открыл остров Мадейра, в 1455 году другая экспедиция открывает острова Зеленого Мыса. На одной старой португальской карте имеется косвенное указание, что еще в 1440 году, то есть за пятьдесят лет до плавания Колумба, португальский корабль достиг берегов Южной Америки. По его картам плавали Бартоломеу Диаш, Васко да Гама, Колумб.
      
       Мои размышления прерывает штурман, нанося на карту очередное определение места. Выхожу на крыло мостика. С первых дней пребывания в море больше всего люблю эти ночные часы, когда утихают заботы дня и спускается тишина, которой никогда не встретишь на земле. Загораются в небе мириады звезд, преображается под их светом океан, наполняясь таинственностью и бесконечностью. Кажется, что ты один во вселенной и повисаешь между безбрежьем воды и звездами, уходя в другой, таинственный мир, но чувства одиночества нет, и хотя ты мал, но не ничтожен, ты просто частица этого большого, прекрасного мира, и он принадлежит тебе одному. Сегодня это ощущение особенно сильно после того, как растаяли последние береговые огни. На много дней теперь нашими спутниками будут только океан, волны, звезды, небо да редкие отважные морские птицы. Очень эта лирика хороша, молодец - после служебных пакостей так написать - удача!.
       Обращение штурмана - "товарищ капитан, а скорость-то растет" - возвращает меня на палубу. Опускаю взор с неба на воду. Волнение увеличивается, крепчает северный ветер. - Это от ветра. штурман, нас, как и каравеллы Колумба, подгоняет ветер, но сильного шторма не будет, это всего лишь предвестник пассата.
       Однако океан не согласен со мной, в свете гакабортного (кормового огня) большая волна встает сзади, догоняет нас, кренит на левый борт, с шипением разбрасывая каскады брызг, проходит по кормовой палубе, обрушивается на крышки третьего и второго трюмов и водопадом уходит обратно в океан. Прикидываю ее высоту - пожалуй, метров пять. Штурман соглашается.
       - А вы знаете, каких размеров были суда у Колумба? - спрашиваю я второго помощника и поясняю: "Пинта" - 20 метров и "Нинья" 17,3, а самое большое - "Санта Мария" всего 23 метра. Ширина около 7 метров, осадка 2,8 у флагмана и того меньше у двух других. Теперь представьте себе, что с ними делали такие волны, как сегодня, а ведь это еще не шторм. К тому же на "Санта Марии" было 90 человек экипажа, и где они размещались, понять не могу. Спать могли по очереди, мылись забортной водой, белье стирали старым морским способом - привязывали на конец и бросали в океан. Питались солониной, ведь холодильников не было, пресной воды катастрофически не хватало.
       - Что-то не верится, - произнес вахтенный матрос, - выходит, каравелла всего-то как наш портовый буксир? Невероятно!
       - Наши буксиры больше, - возразил я, и в голову пришла мысль, что многие члены экипажа об этом не знают. Вспомнил, как на учебном судне "Полюс" выпускали для этого радиогазету. Надо будет попробовать делать это нам, и сказал об этом вахтенному штурману.
       Каково же было мое удивление, когда на следующий день во время обеда по судовой трансляции раздался голос третьего помощника:
       Добрый день! Вас приветствуют капитан и вахта третьего штурмана. Сегодня 16 марта 1969 года. Судовое время 11 часов 45 минут, наши координаты: 34 градуса 02 минуты сев. широты, 14 градусов и 16 минут западной долготы. Скорость 11,6 узла. Сегодня девятые сутки нашего рейса, пройдено 2150 миль, до первого порта назначения Дакар остается 1950. Погода: ветер северный 10 м/сек, температура воздуха 18 градусов и воды 17.
       Вчера мы оставили за кормой Европу и следуем в водах Атлантического океана, вдоль африканского континента к Канарским островам. По левому борту в 180 милях проходим порт Сафи. Идем вдоль берегов королевства Марокко, территория которого 445 тыс. кв. км., население 19,3 миллиона человек, из которых 97% арабы и берберы. Кроме них живут около 70 тысяч французов, также испанцы и евреи. Религия - ислам, государственный язык - арабский. Независимость обретена в 1956 году. Страна аграрная, 70% населения занимается сельским хозяйством, земля принадлежит в основном крупным феодалам. Основная отрасль промышленности - горнодобывающая. Марокко занимает среди капстран второе место по добыче фосфатов и первое место в мире по производству консервов из сардин. Столица - Рабат, порты - Касабланка, Танжер, Сафи, Агадир и Мухаммедия.
       По правому борту в двухстах милях от нас лежит в океане португальский остров Мадейра, на котором производится знаменитое вино с тем же названием, что и остров, большим любителем и знатоком которого является наш старший помощник, но в его порт Фуншал мы не заходим. До Канарских островов двое суток ходу. Вы знаете, что там по сказочным ценам в изобилии мускат и мускатель, но мы туда тоже не зайдем, хотя через три дня нам выдадут тропическое вино, но в этот раз придется пить болгарское. Желающие могут заменить его соками, как рекомендует нам наш медик Надежда Прохоровна. Трепещите! Таблетки делагила у нее уже разложены на два месяца вперед.
       Сегодня перед киносеансом вас ждет интересный рассказ о великих мореплавателях. Не пропустите! Приятного аппетита.
       Такое быстрое исполнение моего пожелания порадовало, а инициатива самого молодого штурмана говорила о многом - кажется, меня начинают понимать с полуслова. На лице первого помощника прочел сначала удивление, потом досаду, он явно ждал от меня иного резюме. Комментировать сообщение не стал, желая посмотреть, что предпримет комиссар.
       Поднявшись на мостик, поблагодарил штурмана и заодно сделал замечание - такие действия необходимо согласовывать с комиссаром, человеком, который отвечает за это по должности. Самолюбивый Гнездилов покраснел, видимо считая, что согласовать следовало в первую очередь со мной, и в дальнейшем все равно показывал мне первому приготовленный текст, спрашивал совета. Ради справедливости следует сказать, что подобное на судне делалось и до меня, но в последних рейсах оказалось на время забытым.
       "Вести с моста" быстро прижились в экипаже. Их ждали, а к составлению текста подключились радисты и комиссар. Постепенно оно превратилось в радиогазету, которая полно отражало судовую жизнь. Благодаря этому мы стали больше знать друг о друге, о судовых работах и планах. Разумеется, были и недовольные этим, особенно те, кому доставалось от судовых остряков.
       Между тем отношения со старшим командным составом оставались натянутыми, и только Мирошкин исправно появлялся у меня в каюте после завтрака. Старпом отчитывался утром на мостике, как всегда сдержанно, нередко утаивая незначительные происшествия. Для моряков не секрет что, несмотря на незначительность мелочей, со временем они выливаются в серьезные. Так случилось и на этот раз.
       Я уже говорил, что палубная команда дружно принялась за обивку ржавчины, и матросы добровольно стучали кирками с восьми утра до восьми вечера, что пришлось не по душе председателю судового профсоюзного комитета третьему механику Кичко. Он попытался остановить матросов, мотивируя свои действия тем, что не может из-за стука отдыхать в дневное время, несмотря на то, что работали матросы уже в носовой части судна в полсотни метров от каюты механика, да еще и на другой палубе. Боцман пожаловался старпому, тот возмутился, но под нажимом стармеха, поддержавшего своего подчиненного, приказал делать другую работу, пока его величество председатель соизволит почивать. Естественно, это не ускользнуло от моего внимания, вернее слуха, но я решил подождать, что из этого выйдет. А вышло не совсем так, как ожидали возмутитель спокойствия и я.
       - Не буду готовить пищу, - взбунтовалась повар Сильва, - этот дармоед спит, как сурок, а у меня картофелечистка не работает, хорошо матросы помогают картошку чистить, а над разделочным столом кондишен не дует, хоть голой ходи в тропиках. Ни один мотыль не поможет, а этот хомяк их еще подзуживает - не ваше, мол, дело повару помогать, и это профсоюзный бог. Не буду его кормить, пока картофелечистку не сделает. Моя каюта рядом с механиком, и мне шум почему-то не мешает.
       Комиссар забеспокоился: - Ну, что вы, Сильва, разве так можно, он выспится и все сделает.
       - Вот и спите с ним вместе, можете даже и в одной кровати, а я бастую!- повар знала, чем напугать комиссара, и тот кинулся к чифу.
       - Не проси, говорить с ней не стану. Что я ей скажу? - отфутболил в свою очередь тот, - иди к капитану.
       Ко мне Мирошкин не пошел и обратился за помощью к стармеху.
       - Сами разбирайтесь, мне еще не хватало с бабами воевать. Механик прав, когда найдет нужным, тогда и сделает, - отрезал стармех и захлопнул дверь в каюту.
       - Ах, так, - воскликнула слышавшая разговор доктор. - Это мы-то бабы! Вентиляционные фильтры на камбузе не чищены, профилактику электроплите полгода не делали. Составляю акт на антисанитарное состояние камбуза по вине механиков, запрещающий приготовление пищи, и отнесу капитану.
       Мирошкин схватился за голову и бросился к старпому, которому пришлось все рассказать мне, в надежде, что я урезоню повара и врачиху.
       Я не удержался и расхохотался: - Вы хотя бы понимаете, чего вы хотите? Чтобы я решал ваши проблемы и уговаривал женщин? Нет, голубчик, не ждите, тем более что они правы. Могу дать совет, в таких случаях устраняют прежде всего первопричину. Вот и устраняйте, тем более что это очень просто - ведь третий механик неправ, а должность председателя судового комитета обязывает его позаботиться и о том, чтобы команда была накормлена. Разве матросы занимаются обивкой ржавчины для своего удовольствия? Когда разберетесь, приходите на бак, спустимся в форпик для осмотра. Попросите у электромеханика взрывобезопасные аккумуляторные фонари.
       Форпик представлял собой жалкое зрелище. От соляра цементировка переборок обсыпалась, и металл начал ржаветь. На разделительных деках остатки цемента лежали горками и удивительно, что еще не забились приемные сетки балластных труб. Стало ясно, что в форпик не спускались с момента постройки, и только на зачистку его уйдет не менее трех суток, а может, и более, слишком частый усиленный набор потребует большого количества ручной работы. На старпома было жалко смотреть, пожалуй, впервые он осознал свое незавидное положение. Весть о нашем "погружении" в форпик разнеслась по судну быстро, и перед очередным киносеансом Мирошкин обратился к мотористам с просьбой помочь матросам зачистить форпик до прихода в Дакар. Это вызвало неожиданную реакцию со стороны председателя судового комитета: - У мотористов своей работы невпроворот, если палубная команда так запустила свое хозяйство, пусть сама и зачищает.
       После его слов наступила предгрозовая тишина, которая вскоре взорвалась возмущенными высказываниями матросов. Пришлось вмешаться.
       - Хочу обратить ваше внимание на то, что порядок работы на судне определяют не общественные организации, а ответственные за них командиры. Поскольку у нас стихийно возникло производственное совещание, хочу напомнить вам, что мы находимся на судне, где установлены определенные правила поведения, которые не дано нарушать никому, независимо от ранга. Это в первую очередь относится к вам, Кичко. Доктор права, когда пишет рапорт об антисанитарном состоянии камбуза. Придется разобраться и наказать виновного. Командовать каждому желающему не позволено, особенно тем, кто плывет против течения. С сегодняшнего дня все претензии высказывайте на производственных совещаниях или докладывайте своему начальнику. А с форпиком палубная команда сама справится.
       Расстроенный поднялся на мостик, вызывала радиостанция УКВ порта Ла-Лус на острове Гран-Канария. Интересовались, какое судно подходит с севера, спрашивали, не собираемся ли мы заходить в порт для бункеровки, не нужны ли нам свежие продукты. Топлива у нас навалом, а от свежих продуктов, особенно фруктов и овощей, мы бы не отказались, но на это имели право только на обратном пути.
       При воспоминании об овощах третий помощник вспомнил о нашем картофеле. Его, как и положено, на судах, обожали и называли королевской пищей, особенно ночная вахта второго помощника с 00.00 до 04.00. Как правило, в ней всегда подбирались люди, которые не только боготворили этот овощ, но и могли отлично его приготовить. Особенно удавался жареный, тонкими ломтиками, на оливковом масле, с обжаренным луком, при этом его можно было есть "от пуза" прямо с огромного противня, в котором он никогда не остывал. Для разнообразия заправляли его иногда тушенкой, свежими помидорами, яйцом, а временами чуть-чуть вином или ромом. Самые лучшие морские истории рождались и рассказывались именно в это время, когда остальные спят и ночная тишина позволяет поверить даже в самое невероятное происшествие. Плавая уже капитаном, я нередко не отказывал себе в удовольствии посидеть с ночной вахтой часик-другой и поведать то, чему наслышан от родных и на флоте.
       Но в этом рейсе подобные ночные посиделки устраивались редко, капризные механик и моторист оставались вечно недовольными пищей, которой для них оказывалось то много, то мало на романтическое восхищение картофелем их скупые и завистливые души не были способны. Об этом поведал мне второй помощник, напомнив, что обычно на второй неделе плавания экипаж проводил первую переборку картофеля. Торгмортранс, обеспечивающий продуктами суда, закупал картофель подешевле, а к весне и изрядно подпорченный в хранилищах. На рейс в Африку брать приходилось много - его до тонны засыпали в овощные закрома артелки, каким привезли. В рейсе при сухой и солнечной погоде выкладывали на палубу, сушили и перебирали, выбрасывая порченый. На эту процедуру выходили все свободные от вахты. Затем его возвращали обратно в помытые и проветренные кладовые. Эту операцию во время рейса проделывали несколько раз, покупать картофель за рубежом считалось накладным и с окончанием запасов переходили на макароны и крупы, которые очень быстро надоедали. Потому картофель на флоте считали деликатесом и весьма ценили. Об этом я знал, но в этот раз запамятовал и попросил штурмана напомнить о нем старпому.
       Не думаю, что ранее на судне на переборку картофеля не выходила машинная команда, но поутру, делая зарядку на ботдеке, услышал громкую перебранку на крыле мостика старпома и стармеха, последний отказывался посылать "на картошку" своих парней. Заметив меня, стармех ретировался.
       - Бог с ними, - сказал я чифу. - Не хотят - не надо, обойдемся, - и тут же забыл об этом.
       За завтраком, уплетая яичницу, говорили о скором приходе в первый порт захода Дакар, и речи о картофеле не было. Через час матросы под руководством вездесущей поварихи дружно выгребли ценный овощ на палубу и вместе с обслуживающим персоналом занялись, по выражению артельщика с образованием агронома, его "селекцией". Делалось все это привычно, "без шума и пыли", под неторопливый рассказ главного юмориста матроса Курочкина.
       - Приходит, значит, наш мичман Конопелько, что заведовал на складе овощами, и говорит: вот вам, бычки, полтонны картошки, и вы ее должны перебрать, каждую протереть насухо, обернуть в газетку и разложить по ящикам. Когда закончите, я ее перевешу, ежели будет меньше, чем сейчас, месяц будут из-за вас моряков одной перловкой и горохом кормить. Поэтому мы, бычки - первогодки в карантине, а значит хуже бессловесной скотины, направленные в ыходные дни на переборку картофеля, должны принять это указание с большой благодарностью за доверие, которое нам оказывают наши старшие боевые товарищи, а если хотите, то это вам боевое задание - приказ. И хотя приказ обсуждать не полагается, находятся смелые и говорят: - Как же это возможно, товарищ адмирал, перебрать столько гнилой картошки и чтоб тот же вес остался? Невозможно это.
       - Кто это гуторит? - спрашивает грозным голосом мичман. - За возражение старшему полагается десять суток гауптвахты.
       Бычки-то еще не понимают, что раз присягу не приняли, то и на гауптвахту не пошлют, но замолкают - уже научены, с начальством спорить себе в убыток. У наших херсонских рыбаков есть хорошее правило - начальника треба брать не местью, а лестью, и я говорю, обращаясь ко всем, но особенно специально для мичмана: - Начальника очень понимать нужно, он по долгу службы завсегда находится в состоянии крайней контрацепции и думает о том, как сделать еще лучше жизнь своих подчиненных. Если максимально оптимизировать креативный процесс нашего мозга, то концепт товарища мичмана не покажется столь фантастическим и может быть осуществлен способом интегрирования в картофель других материалов в качестве трансплантатов.
       Произнеся не до конца самому понятную фразу с набором из словаря иностранных слов, я замолкаю и наблюдаю за произведенным эффектом. Матросики замирают в восхищенном недоумении, челюсть у мичмана повисает в воздухе, как убираемая трап-сходня, он трясет головой: - Ты сам-то понимаешь, что сейчас сказал?
       - Оф кос (разумеется, англ.), сэр. Это означает, что все будет сделано в наилучшем виде, как в лучших домах Филадельфии и Жмеринки, - отвечаю я, зная, что у жены мичмана сегодня день рождения, он очень спешит домой и вряд ли появится до окончания работы.
       - Ладно, посмотрим, - не совсем уверенно говорит мичман, который явно торопится. - Раз ты шибко умный, то и будешь старшим. Затем он манит меня пальцем и отводит в сторону. - Как это ты там сказал о крайнем состоянии этой... ну, как ее... контре. Шо це вона за штука?
       - Контрацепция, товарищ мичман. Она означает крайнее напряжение умственных сил.
       - Если не врешь, то молодец, я за тебя словечко, где надо скажу, а Конопелько никто не откажет.- Мичман разворачивается и, шепча про себя понравившееся ему слово, удаляется в сторону проходной.
       - Ну и что ты, херсонский балабон, придумал? - прихватывает меня здоровяк Кочан, очень мечтающий о карьере писаря. - Трепаться всякий может, что делать-то будем? Помни, если из-за тебя я не стану писарчуком - задавлю.
       - Закрой хлеборезку, - говорю ему, - и слушай все сюда, как говорят в Одессе. Видите вон ту кучу гравия с песком у забора? Вот ты и ты, берите ящик и отберите там некрупные булыжники, размером с картофелины и волоките сюда. А ты, писарчук, взгляни на бумаги, что в папке под навесом на весах, сколько нам всего килограммов отвесили. Вешали- то его, наверное, в ящиках, вот мы по ящикам оставшееся и распределим, а до полного веса булыганов добавим. Хорошо, что мичман заставил нас каждую картофелину в бумагу заворачивать, булыжники сразу и не заметят.
       Сделали, как договорились, булыжники на низ ящиков положили, вес подогнали до полного и известили дежурного об окончании работ. Мичман жил недалеко от проходной, примчался веселенький, но ящики сам перевесил заново - оказалось всего на два кило меньше. Удивился мичман, развернул несколько картофелин, но ничего криминального не обнаружил.
       - Добре работу зробили. И как вам это удалось? - задумался он, с недоверием посматривая на меня.
       - Контрацепция всех умственных и физических возможностей, - говорю и добавляю, - крайняя!
       Погладил он меня по стриженой голове и обратился к строю: - Вот что делает наука, хлопци, смотрите на этого студента!
       - Рад стараться, товарищ мичман. Вашими устами глаголет истина, наука - великая сила.
       Курочкин замолкает, как всегда, не сказав главное - чем все закончилось. Слушателям талант травли Курочкина в добрую зависть, они молчат, посматривая на его друга Анисимова, который любой рассказ своего друга, как правило, дополняет, украшая его своими выводами, словно рама картину. Тот не спешит, раскуривает сигарету и подает ее рассказчику со словами: - И загремел ты в штрафную роту, где прослужил свои три года, а в университет после службы тебя не приняли, потому что твоя бабушка адмиралу Колчаку наволочки гладью вышивала.
       - Ты мою бабушку не тронь, рассказ о ней еще впереди, а в институт я не поступил из-за моего острого чувства справедливости.
       - Помолчите со своим университетом, скажите, что дальше-то было, - подает голос судовой медик Прохоровна.
       - Дальше? А хуже некуда - со скорбным лицом отвечает Курочкин. - Послали меня подальше, служить на пограничном катере, аж на самый край земли за Полярный круг, под Печенгу. Это все с подачи мичмана, а его-то вскоре демобилизовали. Картофель наш попал в офицерскую штабную столовую, а офицеры при штабе народ кляузный, шуток не понимает, посчитали, что булыжники подложены по причине воровства ценного овоща. "Контрацепция", так стали звать мичмана за его новое излюбленное словечко, лично проводил меня до поезда на Мурманск и с сопровождающим лейтенантом цидулю моему командованию отписал, отчего меня на катере "подарочком" прозвали. Новый командир, услышав мой рассказ, долго хохотал и три года от себя ни на шаг не отпускал, заявив: - Подарки ценить надо и при себе держать. Дареное не дарят, и ты у меня за три года лучшим сигнальщиком станешь, потому как выхода у тебя другого нет, отсюда не сбежишь. С одной стороны норвежская граница, с другой - море Студеное, с двух других - горы, а в них медведи да волки. И хотя бежать я не собирался, Север запомнил на всю жизнь - снег, море, темень да горе.
       - Какое еще горе, - возмутился боцман, родом из Архангельска, а потому за непочтение к Северу обиделся.
       - А то нет? Это у тебя в Архангельске по лесозаводам девок пруд пруди, а у нас одна командирова жена. Семьсот один день без женской ласки - вот тебе и горе.
       - Удавиться можно, - ужаснулся моторист Чентимиров, горячий армянин, - у меня бы через три месяца бюль-бюли лопнули!
       - Не болтайте ерунды, Яков, - возмутилась врач, - в медицинской практике подобного случая еще не было.
       - Плохо вы его знаете, у него могут. У нас на Новой Земле такое с охотником одним было. Рассказал бы я, да времени нет, кончай, мужики, нам еще надо успеть до прихода в порт палубу покрасить. Картофеля немного осталось, камбузная братия с артельщиком закончат,- завершил дискуссию боцман.
      
       Добрый день. Вас приветствует вахта второго помощника и радисты. Сегодня мне доверено сообщить вам, что мы подходим к мысу Кап-Блан, где Западную Сахару, вдоль берегов которой мы следовали от Канарских островов, сменяет побережье Мавритании, такого же закрытого для нас, советских людей, государства. Если Западная Сахара бывшая колония Испании, Мавритания - тоже бывшая колония, но Франции. Объединяет их пустыня Сахара и нестабильная политическая обстановка. Ни с одной из этих стран у СССР нет дипломатических отношений. При довольно значительных территориях Западная Сахара в шесть раз больше Эстонии, а Мавритания в двадцать три раза, население у них соответственно 80 тысяч и 1,5 миллиона человек. Надеюсь, вы не забыли, что в нашей республике пока миллион и четыреста шестьдесят тысяч, а это значит, что нас не так уж и мало, товарищи. У Западной Сахары есть один морской порт для вывоза фосфатов - Эль-Аюне, который может принимать даже стотысячники, а у Мавритании целых три: Нуакшот, Надибу и Консадо. У Западной Сахары навалом фосфатов, у Мавритании - железных и медных руд, каменного угля и много, много верблюдов. Живут в первой - арабы берберы, во второй - арабы, мавры и негроидные народы. У берегов этих стран несметные рыбные богатства, которые и гребут все, кому не лень. Это хорошо видно, если вы подниметесь на верхний мостик. Рыболовных судов сотни и сосчитать их просто невозможно. До Дакара нам остается полтора суток ходу, если мы благополучно разойдемся с рыбными флотилиями всего мира.
      
       Теперь, по прошествии многих лет, я нередко вспоминаю свой первый рейс на "Хельтермаа", и это естественно, ведь память об этом судне для меня всегда была светлой, как и о большинстве его людей, с которыми проработал более десяти лет. Уже тогда, несмотря на молодость, пришло осознание, что работать и жить с теми, кто не желает понять тебя и становится твоим врагом, безрассудно, и не потому, что это не нравится тебе. Компромисс не всегда служит делу, потому-то в уставах всех флотов мира признается принцип единоначалия. Тогда на подходе к порту Дакар я понимал, что за нашим противостоянием теперь уже с одним стармехом следят все, и какая-то часть экипажа, пусть небольшая, на стороне своего начальника. Основная часть поняла, что делить мотористам с матросами и камбузным персоналом нечего, а их начальник по всем здорово обмишулился.
       - Бог, мужики, далеко, начальники высоко, а нам распри ни к чему, тем более что капитан прав - ползем мы по нашей причине, как мандовошки. Тут не куражиться, а что-то делать надо, - подвел итог четвертый механик, что было равносильно признанию вины.
       Вечером ко мне пришел второй механик В.Кузьмин и попросил его выслушать. Долго и путано он объяснял причины малой скорости, оправдываясь высокими температурами в цилиндрах двигателя и турбины, плохим охлаждением, форсунками, но в конце концов предложил план частичного устранения причин.
       - Рад, что впервые слышу что-то определенное именно от вас по самому больному для всех вопросу, но я не ахти какой специалист в данной области. Все ваши предложения нуждаются в рассмотрении вашего непосредственного начальника. Согласен, есть опасения с вашей стороны, что он поймет это неверно, но без этого не обойтись. Гарантирую вам поддержку со своей стороны, но будет лучше, если вы получите добро стармеха. Вывод двигателя на период стоянки по возможности обеспечу, времени для этого в африканских портах будет, как вы знаете, с выгрузкой там торопиться не любят. Спасибо вам за откровенность, действуйте!
      
       ЗДРАВСТВУЙ, АФРИКА
      
       Африка! Я знаю, почему так часто к тебе стремился. В детские годы ты много места занимала в моем воображении, и, конечно же, книги были тому виной. Первыми африканскими животными, которых я увидел вживую в Ленинградском зоопарке, были бегемот, слон и жираф. Меня особенно поразил жираф. Если бегемот был большим, слон огромным, то жираф восхитительным по всем статьям, от роста до красоты и изящества. На картинках книги Альфреда Брема это животное выглядело необычно, а наяву он превзошел все мои ожидания, и с тех пор, когда хотел представить джунгли или саванну, каждый раз вспоминал жирафа, он олицетворял величие, яркость и необычность этого континента.
       Впервые увидав пески восточного побережья Египта, Суэцкий канал и Александрию, сначала даже разочаровался, но потом понял, что Африка велика и разнообразна, а моя Африка-жираф меня еще ждет. В этом убедился еще раз, когда помощником капитана на т/х "Эльва" побывал в Северной Африке, Бизерте и Касабланке.
       И вот сейчас, идя по пути португальских мореплавателей, я открывал для себя другую часть Африки, которая лежала на границе пустыни Сахары и Зелёной Африки, начинающейся южнее тропика Рака в Тропической зоне и Зоне саванн. Не зря мыс, который сейчас огибали, был назван первооткрывателями Зеленым. Впервые за несколько дней африканский берег изменился и был уже не полоской пустыни, дрожащей в красноватом мареве утреннего солнца, а ярко-зеленым над голубой водой, с белой полосой прибоя, на светло-желтом песке пляжей. Прибой местами темнел бурыми пятнами там, где коралловые рифы возвышаются над водой, и они хорошо угадывались в промежутках между волнами.
       Сколько видят глаза, поверхность океана словно нашпигована длинными, узкими пирогами, легко летящими над водой под мощными гребками черных фигур. Они довольно большие, в каждой из них не менее двадцати обнаженных африканцев. На время пирога замирает, рыбаки встают и ловко забрасывают сети в косяки рыбы, от которых вскипает и серебрится поверхность бирюзовой воды. Все это под бесконечно высоким небом, в свете утреннего солнца и необыкновенно ярких красок воды с серебряными бликами. Волнующая картина, романтичная и кажущаяся не совсем реальной.
       Город, на первый взгляд вполне современный, открывается после прохода острова Мадлен, а на траверзе мыса Маньюэль хорошо виден порт с многочисленными судами у причалов и на рейде. Еще каких-то полчаса и, обогнув остров Горе, отдаем якорь на рейде. Смолкает гул главного двигателя, и впервые за тринадцать суток плавания наступает тишина, в которой постепенно начинаешь различать земные звуки, от которых отвык слух.
       Экипаж, как и водится в таких случаях, высыпает на палубу. К борту без промедления подскакивают пироги с торговцами фруктами и изделиями местных умельцев. В основном это маски и резные фигурки из пород красного и черного - эбенового дерева. Доступ на судно им до прихода властей запрещен, и поняв, что трапа они не дождутся, нехотя уходят к другим судам, предоставляя нам возможность спокойно любоваться Дакаром с рейда.
      

    0x01 graphic

    На рейде порта Дакар

      
       Город был основан четыре века назад португальцами, которых привлекала на пути в Индию безопасная обширная бухта с хорошими глубинами и защищенная от всех ветров. В эпоху рабовладения основанный здесь город стал крупнейшим невольничьим рынком рабов, которых здесь грузили на суда и отправляли в Америку. Как памятник этому времени стоит на острове Горе, очень подходящее название, форт из почерневшего камня. Именно Сенегал и Центральная Африка славились крепкими и отважными рабами и потому сильно подверглись опустошению в те годы. В восемнадцатом веке португальцев в Западной Африке сильно потеснили французы и в девятнадцатом превратили Сенегал в свою колонию, построив большой город, крупный порт, с длиной причалов более семи километров, и военно-морскую базу. С августа 1960 года Сенегал независимая республика, в которой Франция помимо морских баз удерживает прочные позиции в экономике. В отличие от Великобритании, Испании и Португалии, французы, за исключением Алжира, без сопротивления предоставили независимость колониям в Африке и "уходили, не уходя", без кровопролитных войн, чем заслужили более доброжелательное отношение народов этих независимых стран, оставаясь хозяевами экономики.
       Основой ее в Сенегале остается сельское хозяйство, которое специализируется на выращивании арахиса. Промышленно добываются фосфаты, морская соль, производятся арахисовое масло, цемент и нефтепродукты. Имеется более тысячи километров железных дорог, почти три тысячи километров шоссейных с твердым покрытием.
       Государственный язык французский. На территории в 196,2 тыс. кв. километров проживало к тому времени 5 миллионов человек, в основном народностей волоф, фульбе и серер. Дакар с почти миллионным населением - город почти европейский, с африканскими окраинами.
       Признаться честно, к своей первой встрече с африканскими таможенными властями я готовился тщательно и несколько волнуясь, зная, что в ходе досмотра судна их основной целью всегда оставалось желание максимально пополнить свой кошелек. Сделать это на советских судах маловероятно, но можно улучшить благосостояние, насовав в свои сумки и портфели возможно больше дефицитных продуктов, мыла и, разумеется, весьма обожаемого "парфюма" - любого одеколона. При этом не брезговали и зубной пастой, сигаретами, консервами, всем, что можно было продать или обменять на рынке.
       Правда, в Дакаре этого и в магазинах было достаточно, но африканец не любит платить за то, что можно получить даром, и одно из первых иностранных слов, которым овладевают африканские дети - "презент" и только в сочетании с "give me" в первоначальном варианте даже без интеллигентного "please". Если это не срабатывает, они переходят на менее выгодный для них вариант, предлагая "ченч" (обмен), при этом пытаясь всучить неравнозначный товар. Настойчивость, с которой проделываются обе операции, потрясающая и непременно сопровождается милой детской наивностью на лице, за которой кроется прирожденная хитрость.
       На основании своего многолетнего опыта твердо убежден, что советские люди, в большинстве своем весьма доверчивые и доброжелательные, почти всегда попадались на эту уловку в отличие от иностранцев, хорошо понимающих, с кем имеют дело. Если говорить о представителях закона: таможенниках, представителях портовых властей, иммиграционной и санитарно-карантинной служб, полиции, то они отличались от несовершеннолетних земляков лишь тем, что занимались вымогательством с помощью шантажа.
       Этому способствовали законы страны и инструкции, наделявшие их неограниченными полномочиями определять и назначать громадные штрафы за малейшие нарушения. Кому, к примеру, придет в голову, заполняя таможенную декларацию, указать все свои носки, носовые платки, давно забытую в робе пачку "Примы" с двумя сигаретами. В моей практике неоднократно были случаи, когда получали предписание на оплату штрафа за обнаруженные недокуренные сигареты в каютах, обычные окурки, не внесенные в декларацию неполную полулитровую банку краски, аккумуляторные фонари в аварийном имуществе.
       Труднее всех доставалось артельному, поварам и врачам, часто они были вынуждены грудью вставать на защиту наших кровных продуктов и медикаментов. Обычно удавалось откупиться взятками, которые лучше было приготовить загодя, ибо при обнаружении "злостных" нарушений размеры ее вырастали в геометрической прогрессии.
       Хочу сказать, что капитаны, старпомы и врачи Эстонского пароходства на судах африканского плавания в большинстве своем были неплохими психологами. По прибытии на судно представителей они легко определяли наименования и размеры подношений по рангу, внешнему виду, размеру портфелей и характерному блеску глаз. Однако нужно было иметь немалые способности торговаться, разыгрывать из себя очень бережливого человека, опасающегося гнева беспощадного и безжалостного капитана, у которого "хорошие связи с вашей полицией и даже с самим президентом!".
       В зависимости от страны пребывания президента меняли на командующего войсками (Нигерия, Габон, Сьерра-Леоне) или губернатора (Берег Слоновой Кости, Бенин, Дагомея) в зависимости от того, кто был для них в этих государствах наиболее опасен и обычно являлся самым большим взяточником. Бороться против этого методами цивилизованного государства было невозможно, поскольку законы постколониальных стран писались, как правило, специально для черного человека, и белому понять их трудно.
       Законы всех стран, неожиданно получивших независимость, неизбежно направлены на защиту своих граждан от бывших хозяев, в Африке - против колонизаторов, много лет угнетавших черных, а значит, и против белых людей вообще. Поэтому любые справедливые возражения рассматривалось не иначе как белый расизм и угроза национальному суверенитету.
       К нашему удивлению такого же мнения нередко придерживались в большинстве своем работники посольств и консульств СССР, которые для повышения авторитета нашей страны призывали нас быть снисходительными к вымогательству, к многочисленным случаям хищения груза и имущества судна. Объяснять им, что капитан судн прежде всего должен заботиться о своем экипаже и вверенном ему государственном имуществе - судне и грузе, означало получить выговор, а порою нарваться на скандал.
       По опыту работы на линии я знал, к чему приводит либерализм к портовикам даже такой страны, как Западная Германия. Поэтому был решительно настроен на поиски линии поведения с властями и портовиками, которая смогла бы эффективно защитить экипаж, судно и груз и в Африке. Частично ее подсказали мне капитаны иностранных судов, особенно немецких, американских и югославских, да и бывшие колонизаторы имели в этом деле немалый опыт. Как это получится на практике, было не совсем ясно, но главное иметь четкую, и я бы даже сказал, благородную цель.
       Именно в Дакаре, во время визита властей, я убедился в правоте своего намерения. На бывших подневольных французов наша принадлежность к стране социализма не производила никакого положительного воздействия, скорее наоборот, с первых минут они проявили огромное желание "копнуть поглубже", а значит получить побольше после того, как наши союзники - поляки с большой яхты ночью учинили контрабандную торговлю на рейде.
       Стойкость старпома, сравнимая с мужеством оловянного солдатика, натолкнулась на африканское упрямство, и таможенники пригрозили вызвать "black gang" - черную бригаду, специальное подразделение таможни, действующее методами, которые иначе как зверские не назовешь. Эти вооруженные и обученные специальным методам психического воздействия "gorillas" обязательно найдут, если нужно - подложат, даже то, чего у вас не было, и огромного штрафа не избежать. После обычного "базара" компромисс был найден, сумки с "презентом" погружены в катер, и власти удалились, оставив на борту вочмена (англ.) - аборигена, иначе говоря, сторожа, от которого, как правило, толку никакого, поскольку он ни за что не отвечает, а содержание получает за счет судна.
       Обязательного разрешения капитана порта на ремонт главного двигателя получить не удалось, и мы простояли на рейде трое суток, потеряв время, за которое можно было сменить пару крышек цилиндров. Правда, закончили работы с форпиком, покрасили палубу, а машинная команда сделала профилактический ремонт кондиционера и привела в порядок грузовые лебедки. Экипаж приятно удивил сдержанностью в деле "ченча" и подарил прекрасный вечер судового КВНа, который готовил последние дни "тайно", особенно от жюри, в которое вошли наиболее нейтральные лица: капитан, судовой доктор, первый помощник и повар. Играли две команды: палубная - "Рогали" и машинная - "Чарли".
       Капитан палубной Гнездилов играл вдохновенно, находчиво отвечая на вопросы вместе с черными от загара матросами в шляпах канотье и яркими косынками на мускулистых шеях. Капитан машинной команды, азартный и темпераментный армянин из Армавира моторист Яков Чентимиров, ни в чем не уступал противнику, а его команда в тельняшках, просунув ноги в рукава и надев вместо брюк такие же тельники, уложила на пол зрителей и соперников танцем маленьких лебедей. Все оказалось на довольно неплохом уровне, определить победителя удалось лишь дополнительным заданием, с которым отлично справились игроки "Чарли" благодаря их капитану, обладателю дара неплохого художника. Приятно удивило множество вопросов из небольшой истории судна, его технических характеристик и района плавания. Повар и ее добровольные помощницы приготовили к вечеру подарок всему экипажу - большой торт, а первая выдача тропического вина оказалась весьма кстати. В тот вечер впервые заставили читать стихи и меня, родилась первая песня о судне:
      
       Отдать концы и якорь - в клюз!
    Эй, рулевой, ложись на курс
    В далекие моря.
      
       Гони работой к черту грусть,
    Крепи морской мужской союз.
    Ведь мы же моряки, друзья.
      
       Экватор снова перейдем,
    Надолго в тропики уйдем
    К далеким берегам.
      
       Нас будет солнце обжигать,
    И будут ливни поливать.
    Так видно нужно нам.
      
       Но мы вернемся вновь домой
    Если не летом, то зимой.
    Ведь мы стоим на том,
      
       Что сколько в море ни бывай,
    А дом родной не забывай,
    Ведь это ОТЧИЙ дом.
      
       Как и водится в таких случаях, нашлись музыканты, певцы и даже танцоры. По сгруппировавшимся компаниям легко угадывались лидеры, но ни старпома, ни стармеха среди них не оказалось. Комиссар, как всегда навеселе, пытался втянуть их в общий праздник, но оба вскоре покинули столовую команды. После полуночи, оставив Мирошкина за старшего, ушел, несмотря на просьбы остаться. Меня интересовало, чем занимаются старшие командиры. Оказалось, старпом подменил на мостике второго помощника, дверь стармеха была закрыта, а иллюминаторы темны.
       В жизни редко бывает так, что удача следует за удачей, и когда прибыл лоцман и мы пошли на первую в этом рейсе швартовку к причалу, случилось непредвиденное. Впрочем, капитану так говорить не следует, он всегда должен быть готов к любым неожиданностям, которых избежать невозможно, но предотвратить неприятные последствия он обязан. У причала, куда мы швартовались, места было достаточно, и буксир не заказали. Когда настало время останавливать судно, дали в машину команду "Стоп" и "Малый назад". Несколько томительных секунд прошли, а двигатель не запускался. До стоящего впереди судна оставалось метров семьдесят. Отдали якорь, и когда лоцман-африканец от крика потерял голос, остановились метрах в пяти от большого бельгийского грузопассажирского судна.
       Матросы на баке и корме, считая, что все так и было задумано, ловко подали на причал выброски, и вскоре мы прижались к нему и подали трап. Доклада из машины не последовало, а машинный телеграф остался стоять на отметке "Малый назад".
       - Сбегаю в машину, узнаю, что у них случилось, - забеспокоился старпом.
       - Не стоит, - лучше встречайте гостей у трапа. Судя по их незагорелым лицам, это либо гости издалека, либо очень важные наши местные соотечественники.
       Как и думал, гостями оказались экономический советник и первый секретарь посольства СССР. Они интересовались грузом в их адрес и попросили выгрузить его в первую очередь, чтобы избежать хищения. Выпив бутылку коньяка и убедившись, что груз посылок к майским праздникам в целости и сохранности, они покинули судно со словами: - Вы уж грузчиков не обижайте. Мы очень заботимся о престиже советских людей и рекомендуем крепить дружбу между нашими народами. Очень хорошо, когда на судах кормят местных, не забывайте об этом, капитан!
       Хотелось сказать им, что на это ни пароходство, ни министерство морского флота денег не выделяют, и остается кормить их за счет экипажа. Однако объяснять было бесполезно, наши дипломатические работники всё прекрасно знали, но почему-то всегда считали, что моряки народ богатый, и хотя это не соответствовало действительности, большинство русских людей добрые, и мы кормили в портах довольно часто не один десяток грузчиков.
       В тот день произошло неожиданное: приготовленный рис и отварную рыбу грузчики есть отказались, требуя баранье рагу из меню экипажа. Возмущенная повар схватила таз с рисом и отнесла в холодильник. Выгрузка прекратилась, на судно потянулись представители грузополучателя и агентирующей фирмы. Все усилия старпома доказать, что на судне просто нет баранины на такое количество грузчиков, результата не дали.
       Через час за мной прислали машину из посольства. Там разговор был долгий и нервный, вначале консул, а потом и первый секретарь посольства переходили на крик, требуя от меня удовлетворить условия грузчиков. Я предложил посольству купить барана для этого, на что мне намекнули, что им легче заменить барана, который не понимает, что назревает дипломатический скандал. Не придя к конкретному результату, я был возвращен на судно с обещанием доложить в министерство о моем политическом "проступке".
       У трапа ожидали капитан порта и большой полицейский начальник, которые информировали меня, что забастовки в Сенегале запрещены законом. От меня требовалось немного: сотня долларов и устное заявление о том, что стивидорная компания срывает выгрузку судна. Сотни долларов не оказалось, но имелись икра, крабы и пойманная в Северном моря скумбрия.
       Через двадцать минут прибыл наряд полиции с дубинками, под их напором попрошайки сбежали, и на борт прибыли грузчики другой компании, которые с удовольствием очистили два таза с рисом и попросили газет, чтобы завернуть рыбу для домашних. Этот инцидент стал хорошим уроком для меня, но, к сожалению, был не последним случаем, по которому приходилось объясняться в родном посольстве африканских стран.
       Прав был судовой остряк Курочкин - дружбу между народами каждый понимает по-своему, а табачок все равно врозь, и ни один начальник силой дружить меня не заставит. Герман Пентишихин, один из боцманов пароходства, поработав на судах, переданных в Анголу для организации национального судоходства и обучения моряков этой страны, лучше других познавший цену такой дружбе, любил повторять: - Какая дружба может быть на халяву? Только простофиля отдает другим своё за одни обещания. От африканца трудно добиться верности, бедный не может позволить себе быть гордым и легко меняет дружбу на ненависть ради выгоды.
       Многие капитаны пароходства не тешили себя надеждами на долгую и бескорыстную дружбу африканцев со страной, в которой люди сами были небогатыми и в то же время отдавали развивающимся странам огромные ценности. Строили им в долг заводы, школы, университеты, клиники, железные дороги, электростанции практически только за обещания хранить верность социализму. В это же время бывшие хозяева Африки качали ее нефть, газ, вывозили алмазы, золото, уран, руды, фосфаты, какао, кофе, фрукты, ценные породы леса, создавая класс богатых африканских собственников, поддерживая антиправительственные выступления. Наш народ долгое время искренне верил, что, оказывая военную и экономическую помощь, он помогает народам Африки осуществить заветную мечту человечества о свободе и равенстве, помогает построить им светлое коммунистическое общество, к которому сами мы не придвинулись ни на шаг, несмотря на многочисленные обещания.
       Наивная попытка помочь шагнуть из рабовладельческого строя прямо в коммунизм была заведомо обречена на провал, и в джунглях Африки были похоронены не только миллионы жертв жестоких межэтнических конфликтов и междоусобных войн, а и труд многих советских людей, и вера в социалистический путь развития.
       Но в те годы мы, моряки, искренне верили, что делаем нужное, доброе дело, осуществляя перевозки во вновь развивающиеся страны грузов, в том числе и оружия. И мы не без гордости можем сказать - 90% грузов в страны Западного побережья Африки доставлялось судами Эстонского пароходства. Ими же перевозились в порты СССР все закупаемое для страны какао, ценные породы дерева. В те годы благодаря этим перевозкам быстро увеличивались мощности комбината "Калев", фанерно-мебельного комбината, из-за большого экспорта цемента рос и реконструировался цементный завод в Кунда.
       Но это была лишь одна сторона медали, другая, менее привлекательная - тяжелый труд советских специалистов и моряков в условиях высокой жары и влажности, постоянная угроза получить трудноизлечимую тропическую болезнь. И все же многое тогда компенсировалось новизной открытия, необычной природой, неизвестной ранее жизнью других народов, изумительными картинами океана. К тому же мы были молоды, любопытны, бесстрашны и неутомимы. Нас объединяли коллективизм и желание совершить что-то необычное, а не только заработать денег и вернуться домой.
       На этом месте прерываю чтение размышлений, написанных около тридцати лет назад. За минувшее время многое изменилось: были проданы крупные суда пароходстваи и оно практически перестало существовать. То, что оставалось теперь от большой государственной компании - менее десятка судов, для нас уже не своё, и работать теперь приходится на хозяина. Вот почему до сих пор жаль того, что ушло в прошлое - труда многих людей, которые потеряли работу и веру в лучшее будущее.
      
       ...А КАРАВАН ИДЕТ
      
       Выгрузка идет ни шатко ни валко, поскольку жаркая погода не способствует хорошей производительности. К нашему большому сожалению, капитан порта по-прежнему не дает "добро" на вывод главного двигателя из эксплуатации, тем самым лишив механиков возможности произвести работы по устранению обнаруженных недостатков.
       С окончанием выгрузки выяснилось, что посольство все же подложило обещанную свинью, подписав документы о получении своего груза с замечаниями по качеству доставки и с недостачей 30 бутылок спиртного. При этом коносаменты торгпредством, в обязанности которого входило получение груза, были подписаны без оговорок, а недостача указывалась только в письме посольства
       Мы покидали Дакар перед заходом солнца, и если бы скорость нашего судна была тринадцать узлов и соответствовала плановой, то через 39 часов, то есть на второй день около шести утра мы прибыли бы во Фритаун и в тот же день начали выгрузку. Однако стрелка лага выше одиннадцати узлов не поднималась, время прихода откладывалось часов на десять - двенадцать, что означало потерю одного рабочего дня. Радости от этого было мало, мы и так значительно отставали от плана-наряда.
       Утром следующего дня на траверзе Банжула, порта и столицы небольшого государства Гамбия, бывшей английской колонии, нас догоняет французский фрегат и поднимает флаги по международному своду, означающие приказ остановиться. Учитывая, что мы находимся в нейтральных водах, продолжаем движение и пытаемся наладить с ним связь по УКВ на международной частоте вызова. Фрегат не отвечает, но маневрирует опасно, словно пытаясь вытеснить нас во внутренние воды Гамбии, страны, с которой у нас нет дипломатических отношений. На что надеется французский фрегат с корпусом из стали 5-7 мм, не знаю, арктический форштевень, под который он лезет, у нас кованый, а носовая обшивка толщиной 22-24 мм. Об этом я ему и говорю по УКВ, зная, что хотя он хотя и молчит, но наверняка слушает. Наше упорство берет верх, и он отворачивает, запрашивая по радио, куда мы следуем. Отвечаю коротко - на юг. В условиях холодной войны такие штучки нередки, мы к ним уже привыкли, к тому же на просторы океана уже выходили наши атомные подводные лодки, которых стали опасаться, и это придавало нам уверенности в подобных ситуациях.
       Причина демонстрации силы стала понятна к вечеру, когда мы оказались вблизи территориальных вод Гвинеи-Биссау, колонии Португалии, в то время с фашистским правлением диктатора Салазара. Около двенадцати малых боевых единиц, старых и плохо покрашенных, вышли из устья реки Тэжу и в строю уступом, зарываясь носом в стихающую зыбь, "погребли" в океан со скоростью около восьми узлов.
       - Куда ж вы, ребятушки, собрались? - произнес Курочкин, глядя им вслед. - Уж не на кладбище ли кораблей? Товарищ капитан, а нельзя ли через них передать привет дядюшке Салазару?
       - Можно, - отозвался радист, - вместе с твоей мореходкой (паспортом моряка).
       - Это еще почему, Маркони?
       - А зачем она тебе будет нужна, когда визу закроют? - усмехнулся радист и направился в радиорубку.
       - Ну, все, Курочкин! Маркони сейчас настучит! - с серьезным видом сказал Гнездилов, и в подтверждение из открытых дверей радиорубки раздалась морзянка. Курочкин подошел к двери поближе, прислушался, затем произнес радостно: - Маркони у нас мужик, что надо, просьбу мою выполнил.
       - А с чего это ты решил? - спросил его я.
       - Так он не по-русски морзянит, наверное по-португальски, по-нашему я бы понял, не зря три года сигнальщиком на кораблях прослужил.
       Через пару минут в рубке появляется радист, отдает мне диспетчерскую телеграмму и протягивает Курочкину другой бланк. - Читай вслух, я напечатал ее на родном.
       Курочкин, изображая радость, зачитывает:
      
    ТХ ХЕЛТЕРМАА ГРАНДО МАТРОЗЕН СЕНЬОРО КУРОЧКИН СТОП
    ГРАСИАС ПОР ЛА ФЕЛИСИТАСЬЁН СТОП
    ЭС УСТЭ МУЙ АМАБЛЕ СОЛОН МУЧАС ГРАСЬЯС СТОП
    АСТА ПРОНТО А КАЗЕМАТО СТОП
    СУ САЛАЗАРО
      
       - Не понял, - говорит Курочкин, - ты обещал перевести.
       - Извините, сеньор, я передавал радиограмму через Лас-Пальмас и сказал им, что вы владеете испанским.
       - Тогда другое дело, - Курочкин морщит лоб и поясняет, - сейчас соберусь, припомню. Значит так, заголовок понятен: МНЕ великому и, разумеется, СЕНЬОРУ. Возражений, думаю, не будет. Дальше текст: благодарит он меня за поздравление и говорит, что это очень приятно и за это его генеральское спасибо. Поскольку он человек военный да еще невежественный португалец, все же понимает, что должен меня пригласить, и приглашает в самое лучшее место у него на родине - в каземат, то есть туда, где ему самое место.
       Теперь лезут брови вверх у радиста и у нас со штурманом - перевод с испанского действительно близок к оригиналу. Да, не прост этот Курочкин и наделен смекалкой, свойственной русскому народу.
       - И какими еще языками владеете, Курочкин? - задаю я вопрос.
       - Да мы так, всеми понемногу.
       - Ты не крути, отвечай, когда спрашивают, - горячится штурман.
       - Когда в школу ходил, меня всегда одна девчонка ждала, мы ее звали Кармен. Напротив, через улицу в общежитии судоремонтного завода жила. Вообще-то она Люся, но отец ее был инженер из испанцев, что еще после гражданской войны в Испании к нам прибыли. Имя у него было необычное - Арчибальд. Ее мать дружила с моей семьей, и меня заставляли заступаться за Люсю, из-за чего и называли нас, как водится, жених и невеста. Люська была отличницей, и ее готовили в институт на инъяз. Она языка три знала еще в шестом классе, а может, и больше, и постоянно таскала в портфеле кучу словарей, а еще был у нее учебник один, вроде букваря, где картинки были, а под ними надписи на испанском. Очень красивая книга, у нас таких не было, нравилась нам очень. Она ее мне на день рождения подарила и требовала учить каждый день по десять слов, а я троечник и пять с трудом запоминал. Над нами смеялись и часто спрашивали, как будет по-испански жених и невеста. Иногда, чтобы другие не поняли, мы пользовались в разговоре испанскими словами, короткими фразами. В августе, перед тем как идти в седьмой класс, ее отца перевели в Одессу на большой судоремонтный завод, и вскоре они уехали. Люська писать обещала, да я так и не получил от нее ни одного письма. От обиды ее подарок сжег, дурак был. Сейчас, наверное, говорил бы не хуже ее отца, но все же кое-что еще помню.
       - Да, зря ты погорячился, - произнес штурман, - найти ее нужно было. От Херсона до Одессы не так уж и далеко.
       - Недалеко, - согласился Курочкин и замолчал, давая понять, что рассказ окончен, но у меня сложилось впечатление, что матрос что-то не договаривает.
       Капитаны, ходившие во Фритаун или Конакри, хорошо знают, что южное побережье Гвинеи-Биссау с огромными коварными отмелями в те времена оставалось неизученным, на картах более чем на пятьдесят миль от островов простиралось белое пятно с предупреждающей надписью "не исследовано". От точки 11 градусов северной широты и 17 градусов и 45 минут западной долготы более двухсот миль следовало идти без навигационного ограждения. Радиомаяки после ухода белых не работали, низкие берега радиолокатор "не брал", и шли по счислению, уточняя местонахождение по светилам. Даже в самые засушливые месяцы в этих местах было облачно и сыро, особенно в ночное время, и по этой причине редко удавалось "поймать" звезды, и только солнце оставалось верным союзником судоводителей.
       Эту часть Африки, особенно у побережья Гвинеи, с давних времен окрестили зловещим названием "Смерть европейцам" по причине отвратительного климата, с большой влажностью, наличием большого количества болот и соответственно свирепствующей в этих местах малярией. Такие опытные колонизаторы, как португальцы, осваивали эти места заключенными и преступниками, сосланными сюда на вечное поселение. Французы уверяли, что белый человек в Гвинее больше четырех-пяти лет не живет, и действовали так же, как португальцы, но основали недалеко от Конакри большой научно-исследовательский институт им. Пастера, в котором было сделано немало открытий для лечения и предупреждения тропических заболеваний, благо, что для экспериментов в пациентах недостатка не было. Именно сюда, в гвинейские джунгли и болота, пришли тысячи парней и женщин из северной страны строить для гвинейцев крупнейший в Западной Африке горно-обогатительный бокситный комбинат, школы, техникумы, институты, больницы. Советских инженеров и рабочих на строительстве комбината трудилось свыше трех тысяч человек, и десятки судов нашего пароходства занимались доставкой сюда строительных материалов и оборудования. Бокситы - руду для получения крылатого металла алюминия в этой стране добывали и американцы, но они не обременяли себя строительством объектов культуры, медицины и образования. Построив порт, доставили огромные роторные экскаваторы и стали буквально стирать с лица земли горы и острова, которые состояли из руды с высокой концентрацией минерала.
      

    0x01 graphic

    Что суда возили в Африку...

      
       Груз для Конакри состоял из около полутора тысяч тонн цемента, пары тысяч лопат, ломов, кувалд и другого "современного" инструмента, без которого не обходилась ни одна стройка в нашей стране. Но прежде чем выгрузить все это, предстояло зайти в порт Фритаун, столицу знаменитого алмазного государства Сьерра-Леоне, в переводе Земля Львов. Если алмазы нам тогда показывали редко, то "львов", бьющих себя в хилую черную грудь и клявшихся в вечной любви к социализму, было предостаточно, впрочем, как и в других странах побережья этого континента.
       Однако на этот раз приветственные возгласы закончились, как только таможенники, сойдя с борта, объяснили, что судно выгрузит всего лишь сорок легковых автомобилей "Лада". К лопатам и цементу, которые находились в трюмах, доступа не будет, и потому ярмарка под гигантским коттонтри (хлопковым деревом) в сквере у проходной не состоится.
       Социализм в глазах многочисленных встречающих как-то сразу потерял свое притягательное значение, и они, потолкавшись для порядка у трапа, растворились в наступившей темноте, как будто их и не было вовсе. Но мы-то знали, что наступила обманчивая тишина, в которой совершается зловещая, кипучая и скрытая от нас деятельность.
       Главная опасность исходила со стороны воды, где в кромешной темноте скользили пироги потомков прибрежных пиратов, дерзких и ловких, всю жизнь добывающих себе пропитание грабежом. Эти ребята ловко орудовали ножами, открывали без труда любые замки, ускользая от погони, великолепно плавали и ныряли. Нередко имели они и автоматы Калашникова, которых в Африке в то время было больше, чем кастрюль. Для защиты от этих непрошеных гостей мы развесили по бортам мощные люстры, выставили дополнительную вахту в помощь так называемым вочменам (местным охранникам), которые нередко оказывались пособниками воров.
       Прекрасно понимая, что безоружные люди беспомощны перед вооруженными людьми, капитаны принимали всевозможные меры предосторожности и делали ставку на своевременное обнаружение бандитов и организацию шумового эффекта (сирена, судовой тифон, звонки громкого боя). Неплохо помогали и пистолеты линемета с ракетами довольно устрашающего вида, напоминающие гранатомет в миниатюре, которые на мостике держали всегда под рукой.
       Но помимо грабежа на борту была и другая опасность. В то время на судах переходили на использование синтетических канатов для швартовых концов. Большей частью это были капроновые канаты, свитые из каболок (тонких веревочек), и африканцы приспособились максимально использовать их для хозяйственных целей, превратив в очень ходовой товар. Из них плели прочные циновки, изготовляли сумки, обувь, мочалки, занавески и многое другое, и поэтому за концами охотились не менее, чем за грузом.
       На судах капроновые концы вскоре стали на время стоянки в африканских портах прятать и к великому неудовольствию швартовщиков использовали стальные, для закрытия лазов в трюма применяли крепкие замки, а при длительных стоянках на рейде лазы даже заваривали, однако случаи грабежей продолжались.
       В ту ночь экипаж будили трижды, но проникновения грабителей в помещения не было. В шесть часов утра мы с двумя матросами, как всегда, делали зарядку на ботдеке, когда внезапно услышали лязг железа в районе шлюпки, и через несколько секунд на палубу выскочили, как черти из табакерки, два черных парня с длинными кривыми ножами в зубах. Одновременно с ними на трапе с кормовой палубы показался еще один. Признаться честно, оказаться с эспандером в руках против трех с ножами - приятного мало. Выручил вахтенный штурман, сигнал судовых тревог в тишине африканской ночи гремел угрожающе, а радист весело прокукарекал в переносной мегафон. Нападавшие прыжком через себя исчезли в ночи, лишь всплеск воды и стук о борт да прожектор выхватил из темноты быстро летящие от судна пироги. Поднятый по тревоге экипаж осмотрел все помещения, не досчитались двух железных бочек на корме да бачка для супа, оставленного с вечера на кормовой палубе. Решили - легко отделались и лишь слегка поругали вахтенных.
       К восьми утра на борт поднялись помощник консула СССР и маленький, но очень толстый негр - хозяин, закупивший автомашины. Он убедительно просил выгружать "Лады" силами экипажа, поскольку местным грузчиком он не доверял и, как впоследствии оказалось, не без основания. Первые три автомобиля произвели фурор, хотя это были обычные "семерки", правда, с более качественной австрийской краской и хорошей никелировкой. Хозяин сам опробовал первую, совершив на причале замысловатые пируэты на большой скорости, достойные классного автогонщика, которым он и оказался в прошлом.
       Посадив в две других плутоватых на вид водителей, они отправились на склад магазина в тридцати километрах от причала, пообещав вернуться минут через сорок. Прошел час, затем другой, а их все не было. Мы с помощником консула и подошедшим вторым секретарем посольства начали уже сомневаться в том, был ли это настоящий хозяин, как тот подлетел на старом "Рено" и метеором влетел на палубу.
       "Катастрофа, обокрали!" - повторял он непрерывно охрипшим голосом и бормотал что-то еще, путая английский и местный языки. Дали минеральной воды, усадили на ящик и через пять минут мы уже знали, что один из водителей на половине дороги свернул в переулок и исчез. Обнаружить его в лабиринте "боденвиля", поселок лачуг из подручных материалов, даже местному практически невозможно. Как могли, мы успокаивали его, ведь таких автомобилей в стране еще не было и полиция обязательно его найдет. Услышав слово полиция, он еще больше впал в отчаянье, сказав негромко, но убежденно - если это полиция, то машину искать не следует.
       Задерживаться с выгрузкой не хотелось, но хозяин больше не хотел рисковать и просил повременить.
       - А что если мы сами перегоним автомашины на склад? - предложил второй штурман, глядя на представителей посольства.
       - Нельзя, - не раздумывая, произнес второй секретарь, - а вдруг машину разобьете и, не дай Бог, с вами что случится.
       - А что здесь может случиться? - заступился помощник консула. - Машин здесь практически нет, дороги от англичан достались нормальные, а полицию уговорим.
       Полицию уговорили быстро и не накладно - блок сигарет, пять банок сгущенки и полкило сахара. Труднее было уговорить посольство, пришлось сказать, что о задержке придется доложить в пароходство, а поскольку эта партия автомобилей первая и контрольная, мне надлежит сообщить еще и в Москву. При слове Москва пришли к соглашению под мою личную подпись на всякий случай.
       К заходу солнца автомобили были на месте, и благодарный их хозяин приехал с набитыми в багажник и на задние сидения папайей, апельсинами и бананами. Оставался только обязательный визит к консулу. Там меня ждал приятный сюрприз, в кресле консула оказался отец моего школьного товарища по Питеру, который и слышать не хотел о немедленном возвращении на судно. Пришлось задержаться, и мы отужинали на веранде виллы под непрерывный звон цикад и нешумную возню укладывающихся на ночь больших величиной с крупных ворон летучих мышей.
       - Я отвезу вас сам,- сказал Николай Петрович,- и заодно покажу очень интересную процедуру, которую вы вряд ли увидите в другой раз.
       Заинтригованный заявлением, я с осторожностью вглядывался в довольно темные улицы без электрического освещения. Целыми семьями люди сидели у небольших костров за приготовлением пищи или за ужином, мыли детей в больших тазах, мылись сами под водопроводными кранами на улицах, выливая грязную воду тут же в дренажные канавы. Внезапно водитель остановил машину и мы вышли.
       - Идите за мной и не задавайте вопросов, поймете все сами. Учтите, что мы нежелательные гости на этом, с позволения сказать, празднике.
       Мы прошли узкой улочкой, поднялись на небольшой холм, и под нами открылась площадь, заполненная народом, в основном нарядно одетыми женщинами. Посредине ее горели яркие костры и на небольшом помосте суетились одетые в белые одежды и белые чалмы мужчины.
       Несколько из них держали в руках Коран и, по-видимому, читали молитвы. Стоял невообразимый шум, состоящий из пения и детского крика. На помост по очереди выводили из толпы подростков, срывали с них одежду, и здоровенный негр взмахивал кривым ножом, делая обрезание под молитвы из Корана. Другой такой же здоровый обтирал обрезанное одной и той же тряпкой, похожей, на грязное полотенце, и передавал парня ожидающим его родителям. Подростки отчаянно сопротивлялись, громко орали под одобрительные взгляды и смех женщин, а отчаянный рев посвященных в мужчины улетал в небо к ясному полумесяцу, висевшему горизонтально вверх рогами в звездном тропическом небе.
       Так же, не привлекая внимания, мы спустились к машине.
       - Ну, как, капитан? Видал ли ты что-нибудь подобное?
       - Нет, конечно, хотя и слышал об этом еще мальчишкой в глубине России, где живут татары и башкиры.
       - Нам повезло, вообще-то от нас они скрывают подобное. Пока нам еще верят и считают своими, но движение "Black power" (черная сила) стремительно набирает силу. Смысл его в том, что теперь настало время черных и белые должны работать на них. Часть африканцев и священнослужители, особенно мусульмане, на этой волне захватывают власть, стараются всячески изолировать народ от белых и не хотят повышения грамотности. Мы, советские, строим здесь школы, институты, обучаем молодежь в наших вузах, а этого-то они и не хотят. Англичане обучали лишь небольшую часть местной молодежи для нужд бюрократии и армии, а теперь контролируют только армию, одну из лучших в бывших английских колониях, при этом мусульман в нее, как правило, не берут. Вряд ли нам удастся закрепиться в этой стране с ее запасами алмазов и близостью к проамериканской Либерии, да и самим англичанам удержаться в ней вряд ли удастся.
       Сильная армия всегда желает власти и захватывает ее, а хунтам, даже африканским, социализм не нужен. Посольству удалось убедить наше правительство не тратить деньги зря, да и китайцы здесь в последнее время работают весьма интенсивно, а мы больше внимания уделяем соседней Гвинее, куда вы идете, которую Франция бросила как страну неперспективную. Могу сказать вам по секрету, что в ближайшее время там грядут большие перемены, да вы и сами об этом вскоре узнаете.
       Через несколько лет мы встретимся вновь, и я напомню ему про то, как он "накаркал" события, которые могли окончиться для меня и моего экипажа весьма плачевно, но об этом речь пойдет в другой главе.
       Отходим от причала в полночь. Фритаун, расположенный на возвышенности, около двух часов виден по корме редкими огнями, затем от него остается небольшое зарево, которое гаснет, и судно погружается во влажную и душную тьму. Влажность нарастает с каждым часом, и вскоре у ходовых огней вырастают длинные световые шлейфы, словно в тумане, в небе исчезают звезды. Дышать становится трудней, чувствуется, как в бронхах начинает булькать влага, одежда прилипает к телу, становятся приглушеннее звуки. Вот он гнилой угол, смерть европейцам!
       - Терпеть не могу Конакри - это тропическое болото, - ворчит второй штурман Арумяэ и ругается на эстонском.
       - Болота все одинаковые, - подтрунивает над ним Курочкин, - что эстонские, что гвинейские. У нас в жару в плавнях такая же баня. Даже станица одна в камышах называлась "Голяки", потому что люди там летом голыми ходили, одежду берегли. От пота она быстро приходила в негодность, а народ-то рыбой только и промышлял, небогато жил. Оттого наши старики всех бедных "голяками" прозывали.
       - А ты сам-то из каких? - спрашиваю я.
       - Мы - ни то ни се, - не задумывается Курочкин. - Куркулями не были, да и заводскими тоже, так звали рабочий люд. Рыбаки завсегда в особом сословии состояли и относились больше к людям морским. У нас тех, кто в море ходил, на моряков да рыбаков не делили. Без хорошего знания морского дела рыбаку не обойтись, потому пацанов всех с детства и к веслу, к парусу и к рыбалке приучали. Я как соску выплюнул, батя к рулю посадил. Маманя ругалась, первые слова мои ругательные были, а батя сказал, что так и положено - сначала команды да ругательства, а только потом просительное слово, вроде дай, говорить должно.
       - А что ж ты рыбаком-то не стал? - спрашивает подошедший радист.
       Курочкин молчит, недовольно сопит в темноте и после паузы продолжает: - Вам, товарищ Маркони, как человеку труда интеллигентного и не знающего тяжести рыбацкого промысла, сие весьма непонятно. Вы рыбку только с крючка снимали или свеженькую в магазине покупали и знать не можете, какое она иногда амбре иметь может, когда на жаре в баркасе денек полежит. Но и это все веники, к любому запаху человек привыкнуть может. Вот и я ко всему привык. Но однажды взяли меня на отлов дельфинов, и когда это смертоубийство началось, рыдал я, семнадцатилетний хулиган, навзрыд и бросился в море друзей моего детства спасать, да запутался в сетях и утоп. Едва откачали меня и быстрее в порт направились - думали, я умом тронулся. С тех пор не ходил я больше в море, но когда в армию забирали, попросился во флот.
       - Популярно объяснил, спасибо, - в голосе радиста слышалась легкая ирония. - Ну а умом-то как, не тронулся?
       - Не волнуйтесь! Ум от такого потрясения только острее стал, и его для меня хватает. Вот лично вас при вашей профессии сколько раз током било, и ничего! Тут два варианта - либо дух у вас крепкий, либо в голове разряженное пространство имеется, вроде аккумулятора, и на него вся энергия электричества уходит. Значит и от этого польза имеется.
       Мы тихонько посмеиваемся находчивости Курочкина, а радист примирительно произносит: - Ладно, "Петушков", у нас с тобой один-один на сегодня.
       - День еще только начинается, "мистер Попов", - отвечает Курочкин, и на этом минуты отдыха на мостике заканчиваются.
       Радар начинает отбивать что-то в двадцати милях по курсу. Изображение нечеткое, но по дистанции и расчетам это остров Тамара, наиболее высокий в районе Конакри. Штурман включает радиопеленгатор и вращает ручку настройки частоты. Бесполезно - радиомаяки района в ночное время не работают, а через два года замолчат совсем, как бесполезная для африканцев вещь.
       Через час радиолокатор "нащупывает" отдельные строения города, уточняем место и следуем на якорную стоянку в двух милях от острова Тамара в ожидании светлого времени суток. К шести часам утра становимся на якорь на глубинах около десяти метров. К этому времени восточная часть неба начинает быстро светлеть, дымка рассасывается, и из нее проступают раскидистые кроны пальм и густые джунгли острова.
       Вскоре показывается и берег полуострова, на котором расположен город, вот уже виден пустой порт с накопительными баками бокситного причала. Радиосвязи с портом нет, со связью в Гвинее вообще туго - отсутствуют телевидение, телефон, город живет, как и много лет назад, без основных достижений цивилизации. Ждем, когда на связь выйдет портовый буксир, по совместительству средство доставки лоцмана.
       Солнце встало и настает день, а в порту пустынно, только несколько рыбаков, сидя на причале, таскают из воды некрупную рыбу. Снимаемся с якоря, проходим на внутренний рейд, чтобы лучше видеть происходящее в порту. Стоящий у причала буксир пускает из трубы кольца дыма, отдает концы и направляется в нашу сторону. На крыле мостика стоит человек в белой рубашке с погонами и энергично машет руками, изображая вращательные движения, видимо, советуя выбрать якорь. Мы это делаем и без него, время полной воды заканчивается и вскоре начнется отлив, который вызовет сильное течение, затрудняющее швартовку. Буксир, не успев вовремя остановиться, с силой ударяется в борт, лоцман отчаянно машет руками и дискантом, похожим на рев пожарной сирены, орет на капитана буксира, невозмутимого черного, как гуталин,толстяка. - Але, Максимка, проснись! У тебя что, заднего хода нет? Твой "Куку Руку" чуть иллюминатор не раздавил. Считай, что ты свой Чоп-Чоп и соап (мыло) не заработал, - включает свой "громкоговоритель" боцман, обращаясь к капитану буксира.
       - Чоп-чоп холосо, - отвечает тот, высунувшись почти по пояс из лобового открытого окна.
       - Ту (два, англ.) соап энд парфюм, - добавляет он.
       - Вот тебе соап, - боцман показывает ему фигу, - а вот тебе парфюм, фига на другой руке, - и оба, как старые знакомые, успокаиваются достигнутым соглашением.
       Лоцман явно не в духе и этого не скрывает. Арабского происхождения, желтый и желчный, он орет на плохом английском - то ли действительно не в духе, то ли набивает себе цену. Терпение мое кончается на его третьей команде, когда он недовольный отталкивает Курочкина от руля, беру его за руку и молча вывожу на крыло мостика.
       К удивлению он не сопротивляется, и когда мы подходим к восьмому причалу, сообщает мне, что швартоваться мы должны к пятому. У нас осадка около шести, и поскольку четвертый причал с глубиной 8 метров, швартуемся к нему, хотя на пятом причале нас ждет самый большой начальник в порту - капитан порта, он же по совместительству министр несуществующего морского флота.
       Стихает гул двигателя и сходят с борта власти. Несмотря на бодрящую прохладу кондиционера после бессонной ночи ощущаешь усталость и появляется желание отдохнуть но, увы, впереди еще визиты отечественных мелких начальников и обязательный вояж к консулу. Необходимости в нем нет, поскольку в этом порту есть официальный представитель Минморфлота, а груз цемента, лопат, ломов и прочего не столь важен, чтобы говорить о нем на дипломатическом уровне.
       Говорю об этом представителю, человеку из моряков, порядочному, радушному и очень приятному собеседнику, тот соглашается и предлагает отсрочить "явку с повинной" на сутки. Перспектива тащиться через вонючий и грязный город не выспавшись отступает, но отдохнуть все же не удается, посольские сами прибывают к нам. Их, разумеется, интересуют не лопаты и ломы. Больше всех нашему приходу рады строители Бокситстроя, и причина, разумеется, почта и посылки, среди которых ценное спиртное в довольно внушительных количествах.
       Наверное, по этой причине выгружают медленно, и это нам на руку - механики дружно берутся за работы с двигателем. В основном они работают ночью, днем от жары работать невозможно, сил хватает только на несколько часов, а ночью хотя и душно, но по местным меркам прохладно, и можно перекурить на палубе.
       С утра всех свободных от вахты отпускаем на пляж острова Тамара, куда на мотоботе полчаса хода. Пляж, оборудованный еще во времена французов, на хорошем песчаном берегу небольшого залива позволяет познакомиться с местной флорой. Настоящие тропические джунгли, дикорастущие банановые, апельсиновые и лимонные деревья, многочисленные представители тропических цветов. Остров малонаселенный, немногочисленные местные жители успешно сохраняют плетеные из листьев и ветвей хижины и берут оброк с пришельцев продуктами цивилизации - мылом, сгущенным молоком, сахаром, рыбными консервами.
       Наступила та фаза плавания, когда основные заботы связаны со стоянкой в порту, выгрузкой, с ее проблемами и последствиями - повреждением, хищением груза, конфликтами с береговыми властями и грузчиками. Контакт с берегом, с землёю, пусть и чужой, изменяет привычный и размеренный уклад жизни на переходах и вносит коррективы в работу с экипажем. Времени на размышления и копание в душе почти не остается, конфликты теряют остроту, и если не можешь терпеть друг друга, можно больше времени проводить на причале, на берегу, избегая нежелательного общения.
       Под ногами твердая земля, новые ощущения, новые открытия и душа оттаивает, обиды уходят на второй план. Видимо, потому, начиная с Дакара, не замечаю недовольных взглядов стармеха и электромеханика. Занят своим делом Мирошкин, принимая многочисленных гостей, ограждая меня от ненужных встреч и контактов, он теперь больше времени проводит с экипажем, организует увольнение на берег. В кают-компании он сидит рядом, по правую руку, и я, разумеется, ощущаю запах спиртного, но на то количество, что я ему даю для встреч, не разгуляешься, а на берегу спиртного в Конакри не достанешь. Старпом с таинственным видом, удивляя своим молчанием негров, больше времени находится на палубе. Иногда застывает в глубокой задумчивости, отчего грузчики зовут его think man (думающий человек, англ.), что означает у африканцев причисление его к высшему рангу разумных существ. О чем он думает, приходится только догадываться, но настроение у него в последнее время явно улучшается.
       За сутки до отхода меня пригласили на вечер танцев в наше посольство, но мы на судне тоже готовились скромно отпраздновать пятую годовщину судна и составили вечернюю программу. Я отказался от предложения, аргументируя отказ ответственностью за судно и экипаж. Тогда представитель Минморфлота предложил компромисс - мы празднуем на судне сутками позже и приглашаем несколько человек из посольских. На том и договорились.
       Праздник удался, хороший концерт, отличная закуска, торт, и пусть тесновато и не разгуляться в танце, но зато напелись мы от души. Когда далеко заполночь, в ожидании транспорта из посольства, мы поднялись в каюту на кофе, меня вызвал к себе в рубку радист. Несколько встревоженный показал радиограмму стармеху от жены, которая сообщала, что с приходом он планируется на выдвижение и ему будет замена.
       Обычно выдвижение без рекомендаций капитана не производится, да и сообщать об этом почти за месяц не в правилах отдела кадров, и эту мысль я высказал вслух. На это, покраснев от смущения, радист показал мне РДО, которое за неделю до этого стармех отправил жене в Таллин, текст которой гласил: - "Любимая договорись службой о замене тчк оставаться здесь не намерен объясню приходом люблю целую."
       Подумал. Решил, что это к лучшему, и сразу же почувствовал облегчение. Выходило, что мы со стармехом думаем одинаково, но до прихода я решил не подавать вида.
      
       САССАНДРА
      
       На другой день получили план-наряд с портом погрузки, нам предстояло грузить кряжи красного дерева на рейде порта Сассандра в стране Берег Слоновой Кости (ныне Кот Де Вуар). Это сообщение повергло в уныние, прежде всего палубную команду и судоводителей, которым предстояло пережить много неприятностей из-за погрузки, которую иначе, чем варварская, не назовешь.
       Чтобы читатель понял почему, давайте познакомимся для начала, что такое вообще кряжи или бревна красного дерева. Вам приходилось когда-нибудь видеть ствол дерева Экке или Опепе, с удельным весом соответственно: первого 1,7, а второго 1,5 тонны кубометр, т.е. почти в два раза тяжелей воды? Первое еще называют Iron wood, железным деревом. А теперь посчитайте, сколько будет весить эта "железная болванка" длиной метров пятнадцать и диаметром не менее метра? Где-то далеко за пятнадцать тонн. Грузоподъемность стрел 10 тонн, есть на судне и тяжеловесная стрела, но ею можно грузить только второй и третий трюма, да и то для этого необходимо переоснащать грузовое устройство для каждого трюма. Привести ее в готовность - все равно, что собрать приличный кран - долго и муторно, особенно на тропической жаре, а при постоянной качке на зыби это еще и очень опасно.
       Короче, погрузка в Сассандре, а вернее, на ее рейде - операция не просто очень неприятная, но и весьма опасная и сопровождается, как правило, значительными повреждениями судна, калечит и часто убивает грузчиков. Все это для грузоотправителя не помеха, груз дорогой и с лихвой оправдывает затраты на рабочую силу. Да и жизнь чернокожего грузчика в то время ценилась парой сотен долларов, а из одного бревна дерева пород Sapelli или Sipo можно было изготовить красивого мебельного шпона на десятки тысяч долларов.
       Я всегда не мог понять, почему СССР закупал в странах Африки кряжи красного дерева более чем пятидесяти наименований, а наиболее дефицитной мебелью долгое время на родине оставались гарнитуры из карельской березы и чешская мебель. Поговаривали, что из кряжей добывали вещество, которое шло на изготовление окислителя для ракет, но подтверждения этому не было, а военным, для которых в ракетостроении многое было такой же тайной, как и для нас, верить на слово мы не привыкли.
       Берег Слоновой Кости экспортировал ежегодно более пяти миллионов кубометров ценной древесины и настолько интенсивно вырубал ее вдоль рек, что вскоре пришлось забираться далеко в джунгли, откуда доставлять древесину можно было только вертолетами, но спрос на нее был настолько большой, что шли на любые затраты.
       Из Конакри выходим с легкой душой - все лопаты и прочая рабочая "утварь" выгружена полностью и без претензий. Это неудивительно, весь груз принимался нашими строителями.
       Перед отходом экипаж в две смены отправляется на пляж. До одури купается, играет в волейбол и футбол, не взирая на ранг и возраст, с таким азартом, будто делает это в последний раз. Понимая, что это приносит огромную пользу, снимает напряжение и, как любое общее дело, объединяет людей, не возражаю, и еще потому, что при этом отрабатываются навыки спуска и подъема спасательных шлюпок и управления ими.
       Одновременно отвозим на пляж и обратно руководство наших строителей, работников посольства и консульства, укрепляя наши связи, а потому расстаемся радушно, как хорошие друзья. И слава Богу, что еще возьмешь с этого гнилого угла, где ни приличной пресной воды, ни продуктов и даже смотреть не на что, разве на местных молодых женщин, большинство из которых все еще ходит с открытой грудью.
       На переходе нам везет - все три дня утром и вечером льют хорошие тропические ливни и, растянув брезенты, набираем почти полный ахтерпик и мытьевые танки дождевой воды. Однако причин быть недовольным прибавляется - осмотр трюмов и льял, мягко говоря, огорчил: много ржавчины, повреждение набора, деревянной обшивки, к тому же оказались отключенными датчики сигнализации льяльных вод, погнутой трубка донного лага, отсутствует почти тридцать процентов рыбинсов.
       Начинают изрядно надоедать эти "открытия", да и тщательная проверка грузового устройства успокоения не принесла. Три грузовые стрелы со следами ремонта (сломаны ранее при погрузке все в той же Сассандре) нуждаются в усилении рымов, обухов, необходима замена такелажных скоб и уже с заходом солнца корма озаряется вспышками электросварки, вторя зарницам и молниям тропической грозы.
       На рейд Сассандры подходим на третий день засветло. Выбираю место для якорной стоянки в четырех-пяти кабельтовых к юго-востоку от маяка, надеясь, что Гвинейское течение будет держать судно носом на запад против приличной океанской зыби. Для гарантии с кормы забрасываем верп, облегченный якорь, но к утру операцию приходится повторять заново - верп "ползет", и судно начинает раскачиваться с борта на борт до пятнадцати градусов. С тоской смотрю на новые причалы порта Сан Педро, на брекватерах которого горят зеленый и красный огни и весело блестят огоньки маяка и входных створов. Кажется, что там, за молом благословенная тишина и не качает, но нас туда не пускают - порт еще строится.
       Почти весь экипаж на палубе. Одни внимательно всматриваются в покрытый сплошной зеленью джунглей берег, другие - в океан, наблюдая за быстро склоняющимся к горизонту Солнцем. Заход и восход этого светила в южных широтах - завораживающее зрелище, и сколько бы раз ни наблюдал его, переживаешь какое-то непонятное волнение одновременно с душевным спокойствием, словно оно подводит положительный итог прожитого за день. На земле, где солнце не садится в океан, а словно прячется от тебя за домами, деревьями, мне очень часто не хватает этого спокойствия, и вечера не всегда приносят удовлетворение.
       Может быть, это оттого, что в южных водах погода при восходах и заходах чаще всего ясная, а небо безоблачное, не зря легкую жизнь часто называют безоблачной. Вот огромный раскаленный диск коснулся воды, которая быстро съедает его, и свет постепенно гаснет, словно кто-то убавляет фитиль лампы вселенной. Первым на еще не совсем потемневшем небе появляется месяц рожками вверх, и одна за одной зажигаются звезд. Еще не успеваешь разглядеть первые созвездия, как проступает Млечный Путь, и вскоре весь беспредельный купол доступной взору части Вселенной загорается мириадами звезд. Глаз моряка северных широт первым находит в нем Большую Медведицу, Полярную звезду, и сердце сразу напоминает ему о том, что где-то там, на пятьдесят девятой широте, его дом, любимая семья.
       Легкая и светлая грусть закрадывается в душу и невольно, как военный матрос в ожидании "дембеля", начинаешь считать, сколько дней остается до встречи с ними. Не верьте тому, кто говорит, что моряки редко вспоминают о доме. О нем помнишь всегда, и только работа помогает не сойти с ума, если ты действительно любишь тех, кого оставил на берегу. Слава Богу, работа на судне есть всегда, вернее, она просто никогда не кончается.
       Это на берегу для большинства людей день это работа, а вечер и ночь - время развлечений либо сна. У моряка в рейсе есть одна единица измерения времени - сутки, которая разделена на четырехчасовые вахты. Работа на судне не прекращается ни на минуту, ни когда судно движется, ни когда стоит у причала. Изменяются только ее условия, но через каждые четыре часа одна вахта сменяет другую для того, чтобы через восемь часов отдыха опять выйти на работу. Судном нужно управлять: включать и выключать ходовые огни, обеспечивать работу и ремонт механизмов, готовить пищу, убирать, мыть и делать еще многое другое, очень часто непредвиденное - мало ли что могут преподнести море и ветер, жара и холод. Есть только несколько человек, и их совсем немного, которые работают по-другому, не по графику, а по выражению судового остряка Курочкина, ведут "беспутную жизнь", отдыхая, когда придется. Это старшие командиры - официально лица с ненормированным рабочим днем.
       Капитан, который по Уставу ММФ и Кодексу торгового мореплавания обязан отвечать за судно, экипаж и груз, работать обязан круглосуточно и спит, официально - отдыхает, сообразуясь с обстоятельствами. Сон на судне чаще всего понятие относительное, нередко это скорее мучительное забытье, с непрекращающейся работой мозга и мышц из-за качки, тряски во льдах, грохота ломающегося льда, удара волн, работы грузовых лебедок. Капитан с опытом при этом в постоянном ожидании и внимательно вслушивается в звуки, которые несут угрозу судну, мозг работает в обычном режиме, поэтому он готов через секунды с готовым решением подняться на мостик и отдать необходимый приказ.
       Нелегко уснуть и тогда, когда долго нет ответа на радиограммы, поздравления с днем рождения, случайных обид и просто от одиночества, с которым порою трудно справиться в море даже в хорошем коллективе, но об этом речь впереди.
       Вот и ко мне сегодня сон не идет. Сознание того, что прошло немало дней, а недостатков в работе меньше не становится, не дает покоя и угнетает, особенно в те минуты, когда остаешься один, и потому не хочется покидать мостик. С берега ветер доносит незнакомые звуки джунглей, запахи неизвестных цветов. На окраине городка в устье реки загораются костры, ухо улавливает первые глухие удары барабанов. Их звук усиливается, и вскоре вступают тамтамы, отбивающие ритмы африканского танца. Они настойчиво зовут туда, где в пламени костров в бинокль ясно видны черные танцующие фигуры. В сгущающейся темноте их очертания на фоне пламени костров становятся со временем все более четкими, обретают реальность и зовущую плоть. Гибкие, обнаженные женские фигуры в неистовом танце возбуждают, вызывают желание. Тоскующее по женской ласке тело напрягается, и незаметно для себя начинаешь покачиваться в такт первобытной музыке.
       - Михалыч, уступи бинокль на минуточку, - раздается рядом голос комиссара. - Очень взглянуть хочется.
       - Да вы, Николай Михайлович, оказывается ходок! - подтрунивает над ним радист. - Чего доброго, за борт сиганете и в джунгли на всю ночь. Не давайте ему окуляры, капитан, пока увольнения на берег не разрешит.
       - А увольнением не я распоряжаюсь, у нас в этом деле самый главный капитан, - выкручивается Мирошкин. - Если разрешит, то я первый побегу шлюпку спускать.
       - Насчет шлюпки не знаю, а вот с приходом в партком вы первым помчитесь, - не успокаивается радист. - Нет, не дождусь я того времени, когда в свободное от работы время разрешения ни у кого спрашивать будет не нужно.
       - Что-то не к добру вы размечтались, - раздался голос вышедшего из темноты четвертого механика. - Разговорчики прекратить, как говорил в армии незабвенный старшина Зотов. Это вот им, полякам, все можно, - указывает он на подходящий к рейду теплоход под польским флагом. - Как только "Яшку" бросят, смайнают шлюпку - и держись, пся крив, черные красавицы! За блок сигарет, мыло, сгущенку и сахар будут до утра гулять наши социалистические братья. У них за любовь не наказывают, а вы, мужики, - в кулак свое мужское достоинство и айда спать, этот праздник не для нас.
       Польское судно, став на якорь, спускает мотобот, и человек пятнадцать моряков, весело галдя и распивая пиво, направляются на берег, не дожидаясь властей. Вскоре мотобот скрывается за молом и через некоторое время направляется устьем реки к кострам. Читаю название судна, это линейное судно африканской линии "Варшава". Позавидовав своим коллегам и поругав правящую в нашей стране партию и партком, "мужики" замолкают. Хлопает дверь в радиорубку - у радиста начинается вечерняя вахта, остальные спускаются ужинать.
       Выспаться в эту ночь не удается из-за качки и тревожного ожидания начала погрузки. Говорят, к качке можно привыкнуть - не верьте. Разве можно привыкнуть к тому, что твое тело против желания бросают из стороны в сторону, вверх и вниз, стремясь выбросить из койки. Попытки хоть как-то уложить себя в такое положение, в котором бы ты не катался по кровати, длятся долго, потом на время забываешься в полудремоте. К утру о простыни до крови натираешь локти, колени, встаешь с больной головой и начинаешь понимать, почему даже рыба, которая всю свою жизнь проводит в воде, с началом шторма уходит на глубину, где всегда тихо.
       Качка на зыби во много раз хуже штормовой, она смешанная, килевая и бортовая, и судно на якоре постоянно меняет свое направление, изменяя ее параметры, к которым сложнее привыкнуть. Только приспособился к одной, как она меняет направление, угол и величину крена. Правда капитану легче, у него есть ванна, и когда свистопляска надоедает, кладешь матрас в ванну и засыпаешь, свернувшись калачиком, бессовестным образом забывая об остальных. Так в этот раз поступил я и, учитывая, что такая болтанка не на одну ночь, а на все дни погрузки.
       Утром встал сам и вышел на зарядку, когда темнота еще только готовилась отступить и на востоке над джунглями стало светлеть небо. Вопреки моему ожиданию на шлюпочной палубе пытались заниматься зарядкой человек восемь, говорю так потому, что на такой качке делать набор всех упражнений невозможно, и каждый изменяет программу по своему усмотрению. Пришлось и мне увеличить количество упражнений сидя и лежа.
       Когда занимается заря и встает солнце, невольно ловишь себя на том, что утро не что иное, как рождение чего-то нового, неожиданного и, разумеется, хорошего. Именно в это время забываешь ушедший день, ночные тревоги, тебя покидают думы, сомнение, и заботы наступающего дня не кажутся тягостными. Утренний воздух прозрачен и свеж, он бодрит, а яркое солнце еще не обжигает твое тело, жара не туманит мозг. Правильность моих размышлений подтверждает глубокий вздох и слова обычно неразговорчивого радиста: - А все же хорошо жить на свете!
       Мы смотрим друг на друга и молча соглашаемся, не задумываясь над справедливостью произнесенных слов, все же приятно, когда ты в своих мыслях не одинок.
       Между тем из-за поворота в устье реки показывается небольшой буксирчик с плотами кряжей и направляется к нам. Поднимаюсь на мостик, смотрю на часы, до завтрака еще полчаса, и если судить по скорости каравана, плоты будут на месте как раз к восьми. Грузчики прибывают минут за десять до подхода плотов и швартуют их по обоим бортам судна.
      

    0x01 graphic

    Что суда привозили из Африки...

      
       Прощай поездка на своих мотоботах к твердой земле, на плоты шлюпки не спустишь. Пересчитываем кряжи, сверяем маркировку партий. Чувствуется опытная рука составителя плотов и предварительного грузового плана, им оказывается представитель югославской фирмы серб с лесной фамилией Букович. Узнав, что я впервые в этих краях, подробно объясняет мне технику погрузки кряжей и приглашает ознакомиться с городком Сан Педро,утверждая, что увижу и узнаю много интересного. Его советы по погрузке оказались бесценными и во многом подготовили меня к тем неприятностям, без которых такие грузовые операции не происходят.
       Рассказывать о том, как африканцы, в большинстве своем люди бесконечно далекие от технического прогресса, грузят кряжи, неподготовленному человеку бесполезно. Нужно самому услышать грохот опускающихся, вернее падающих на палубу огромных бревен, стон вибрирующих от тяжести грузовых стрел, увидеть рвущийся металл фальшборта, релингов, трапов, разрывающиеся щеки грузовых блоков, оборванные оттяжки, грузовые шкентеля. Прибавьте к этому надрывный вой перегретых на жаре грузовых лебедок, стук плотов о борта судна, гортанные крики негров и витиеватые ругательства ошалевших от этой свистопляски штурманов, боцмана и матросов.
       В первый день обошлось сравнительно небольшими потерями: разворотили два блока, оборвали пару оттяжек и помяли релинги кормовой тамбучины, да пришлось заменить несколько такелажный скоб. Надо отдать должное, что днем свежий ветер с моря удерживал судно против зыби, и качка несколько уменьшилась. Правда, при более тщательном осмотре обнаружили трещину у нока грузовой стрелы второго трюма. Ночью устранили все повреждения, пользуясь передышкой в погрузке.
       Второй день оказался менее удачливым - качало сильно, и бревна летали над палубой, круша все на своем пути. После обеда оборвался строп на втором трюме, бревно придавило трех докеров. Один умер сразу, не дождавшись приезда врачей, двое оказались сильно покалеченными - открытые и закрытые переломы, внутренние кровоизлияния и, по мнению нашего доктора, без должного лечения им не выжить. Среди грузчиков падение особого интереса не вызвало, подняв бревно, они продолжили работу в прежнем ритме, впрочем, и члены экипажа особого любопытства не проявили, было видно, что такое они видели неоднократно и это уже не впечатляет. С наступлением темноты придавило еще одного, но уже на плотах, он долго кричал, опущенный раздавленными ногами в воду, но от помощи нашего доктора отказался.
       Ночь не спали - трудно уснуть, когда грохочут лебедки, все судно содрогается и качается не только на волне, но и еще кренится от поднятия тяжелых бревен, а главное от ожидания, что вот-вот что-то произойдет.
       Утром, несмотря на протесты грузчиков и стивидора, взяли трехчасовой тайм-аут для устранения повреждений грузового устройства, замены порванных оттяжек грузовых стрел. По моим прикидкам еще таких два-три дня, и работ по ремонту хватит на весь переход. С завистью наблюдаем за польским судном, у которого мощные краны грузоподъемностью тридцать тонн, массивные специальные отбойники на палубе, комингсах трюмов и надстроек, как у многих "иностранцев", занятых перевозкой красного леса. Мысленно прибрасываю, во сколько может обойтись переоборудование наших судов, и понимаю, что это никогда не произойдет, и еще много лет наши суда будут получать повреждения, которые, несомненно, скажутся на сроках их эксплуатации.
       На пятые сутки заканчивают погрузку в твиндеки и по выражению лиц экипажа и часто возникающих ссор становится понятным, что люди на грани срыва и нуждаются в отдыхе. Перед погрузкой груза на палубу беседую с Буковичем, который сообщает неплохую новость - плоты наших кряжей застряли на реке из-за поломки буксира и пару дней придется подождать. Сразу же вручаю ему письмо для капитана порта с просьбой разрешить спуск судовых шлюпок, а с выходом на берег проблем нет, об этом, получив хороший презент, эмиграционная служба заверила нас еще на приходе.
       Известия о предстоящем выезде на пляж разносится по судну с быстротой молнии, и вот уже механики хлопочут у двигателя мотобота. Надежность этих двигателей не соответствует назначению шлюпки как спасательного средства и, как правило, запускаются они плохо. Помните, в старых фильмах двигатели автомашин заводили, раскручивая кривую ручку. У двигателя мотобота тоже отсутствовал стартер, и такую же ручку раскручивали самые крепкие, обливаясь потом и нещадно матеря инженеров, создавших машины с упрямством ишака.
       Однако капризничали они не всегда. Женщина любит ласку, а машина смазку. Предварительно подготовленные рукой опытного механика, запускались с пол-оборота, особенно когда дело касалось поездок на пляж или экскурсий по воде. Так случилось и сейчас, не дожидаясь конкретных указаний, мотобот был лихо спущен на воду, а двигатель затарахтел с первого рывка заводной рукоятки, но он в этот раз не понадобился.
       Уже вечером стал известен ответ капитана порта, в порядке исключения он разрешил поставить наше судно к вновь построенному причалу за прикрытием мола при условии, если мы согласны ошвартоваться без буксира. К тому времени я был уверен в хорошей маневренности судна и согласился. Через два часа мы уже гуляли по берегу и успели до захода солнца выкупаться на ближайшем пляже, если можно так сказать о песчаной полосе берега, тянущейся, сколько глаза глядят.
       Благотворное влияние купания на психологическое состояние моряков отмечали еще древние мореплаватели и многие врачи утверждают, что это не только по причине охлаждения тела и соблюдения его чистоты. Само пребывание в воде создает чувство слияния с океаном, порождает доверие к нему, разрушая чувство опасности. В то время на торговых судах не было бассейнов, но их во время длительных переходов через океан стремились сделать сами. Строили на грузовых палубах, изготовляли погружаемые за борт с помощью грузовых стрел. Такие бассейны из брусьев с защитной сеткой от акул и медуз были громоздкими и мешали на палубе во время грузовых операций, но купание в них доставляло больше удовольствия.
       Однако купание на пляжах, а в шестидесятых-семидесятых годах почти весь берег Западного Африканского побережья до Гвинейского залива представлял чистейший гигантский пляж, можно было сравнить лишь с отдыхом на лучших пляжах курортов теплых морей. Девственной чистоты песок, океанский прибой, яркая зелень подступающих джунглей, склоненные к воде кокосовые пальмы, глубокий и неповторимый запах океана, смешанный с терпкими запахами джунглей позволяли забыться и отрешиться на время от жара стальных переборок, качающихся палуб и однообразия кают.
       После недели болтанки и грохота погрузки млели мы под мерный шум прибоя, гоняли по песку мяч, ныряли, как дельфины, за разноцветными рыбками и обретали душевное спокойствие на обратный переход до Таллина. За час до наступления темноты ко мне с просьбой подошли старпом и первый помощник разрешить остаться на берегу для романтического купания в темное время при лунном свете. Если говорить честно, у меня самого было такое желание, но экипаж "Хельтермаа" тремя годами ранее имел случай трагический гибели механика во время купания в порту Пуэнт-Нуар, и права рисковать мы не имели.
       Разумеется, отказ вызвал недовольство в первую очередь у тройки, которая, казалось, за последнее время смирилась со своим положением. Однако большинство экипажа, утомленное многочасовым купанием, пребыванием на воздухе под солнцем и прохладным ветром с океана, разошлось после ужина по каютам и, наслаждаясь отсутствием качки, впервые за несколько дней забылось в здоровом сне.
       Мне отдохнуть не удалось, все тот же Букович увез нас с радистом в небольшой ресторанчик, как я узнал в тот вечер, для белых, основную часть которых составляли военные, преимущественно наемники. "Дикие гуси", как называют их на Западе, оказались весьма интересными людьми, среди которых был и один русский из Америки, который без утайки рассказал нам историю своей жизни. С ним мне доведется встретиться через двадцать с лишним лет, но об этом я расскажу в отдельном рассказе. Остальные наши новые знакомые были не столь разговорчивы, но отнеслись к нам на удивление доброжелательно, не задавая каверзных вопросов и не настаивая на употреблении горячительных напитков.
       Повар-малаец порадовал нас незнакомыми, но удивительно вкусными после однообразного судового меню блюдами. Вечер в обществе мужественных людей в защитной форме при оружии был необычен и полон какой-то ранее незнакомой нам романтики, которая свойственна только людям этой рискованной профессии. Мы сидели в темноте тропической ночи при пиронафтовых фонарях, отделенные от внешнего мира только москитной сеткой, за которой начинались бескрайные, таинственные джунгли, и слушали скупые, но очень убедительные рассказы о кровавых схватках межплеменных войн и восстаний против законной власти.
       Они совершенно не вписывались в привычные идеологические штампы о жестоких, кровожадных наемниках и миролюбивых, беззащитных, неграх, нередко вырезающих одними ножами целые племена таких же черных африканцев лишь за то, что они говорят на другом языке или наречии. Но, глядя на этих спокойных, полных достоинства и мужества людей, было невозможно им не верить, и в душу невольно закрадывались сомнения, которые со временем перерастут в уверенность, что многое сделанное нашей страной для народов этого континента будет африканцами быстро забыто.
      
       ЧТО ДЕНЬ ГРЯДУЩИЙ НАМ ГОТОВИТ?
      
       Рассвет наступал быстро. Еще несколько минут назад небо, усыпанное бесчисленными крупными звездами, было бездонно-темным и безграничным, и только молодой месяц, даже непривычно опрокинутый на спину, казался в небе своим, близким и почти земным. Но вот на востоке бездна стала отступать перед узкой неясной полоской света. Первыми начали угасать бесчисленные мелкие звезды, за ними и крупные стали терять свои размеры и яркость, нехотя уходя с небосвода, а на востоке уже неудержимо разливалась, захватывая пространство неба над джунглями, алая заря. Прошло еще несколько минут, и над вершинами пальм показался большой расплавленный диск солнца, быстро набирающий высоту. Небосвод наполнялся ясной голубизной, и только месяц еще был виден на нем, словно не хотел уступать место солнцу.
       В отличие от наших лесов, в джунглях с появлением дневного светила смолкли голоса птиц. В вершинах деревьев быстро таяли клубы утреннего тумана, отчего зелень стала менять свой цвет с темного на ярко-зеленый. Небольшой бриз, слегка рябивший воду, стих, и духота тропической ночи спешила наполниться нестерпимой жарой тропиков, отягощенной большой влажностью.
       Пришлось отложить эспандер и закончить зарядку. С досадой глядя, как по отпотевшей надстройке капли собираются в струи и стекают на палубу, прошел в ходовую рубку и плотно закрыл дверь. Здесь было прохладней, не так влажно, воздух кондиционера поступал сюда через открытые двери во внутренний контур судна. Вытер полотенцем пот, руки и склонился над картой Финского залива, разложенной на штурманском столе, с удовольствием отметив, что молодой штурман откорректировал их на обратный переход без напоминаний. На небольшом клочке бумаги читаю написаное каллиграфическим почерком: напомнить капитану про отпуск и справку о плавании. Значит, собрался уходить, - подумал я. Что ж, это его право, он уже больше года не был в отпуске да и жениться надумал. Нужно посоветовать повременить со свадьбой - заочное обучение в Высшем мореходном училище занимает много свободного времени, а любимые женщины и того больше. К тому же и деньги от семейного бюджета отнимает немалые. Сегодня же с ним и поговорю.
       Осторожно отворяю дверь в радиорубку, начальник рации сладко спит на диване. Как всегда включена на прием радиостанция, динамик едва слышно сыплет морзянкой, крутится бобина магнитофона. Я всегда удивлялся способности опытных радистов контролировать эфир во сне - они просыпаются мгновенно, как только в нем появляются позывные его судна, SOS или предупреждения об опасности. Впрочем, и опытные судоводители мгновенно просыпаются при изменении курса судна или параметров качки, не говоря уже о возникновении новых и нехарактерных звуков.
       На столе в коробке из-под шоколада с короткой надписью "ТУДА" пусто, а в другой, прозванной на судне "шкатулкой судьбы", с именем "СЮДА", лежали несколько радиограмм. Сажусь в кресло и беру лежащую сверху. В ней начальник отдела кадров сообщает о планируемой замене стармеха.
       - За двадцать суток до прихода сообщили о замене только одного стармеха, - раздается голос лежащего на диване радиста, - а вы запрашивали для шести человек. Впервые встречаюсь с такой заботой о человеке.
       - Это вы зря, наш стармех орденоносец и, если мне не изменяет память, член парткома пароходства, - делая вид, что не понял намека, отвечаю я.
       Радист поднимается с дивана, раскрывает журнал радиобюллетеней и протягивает мне.
       - Обратите внимание на это, - он указывает пальцем на строки:
      
       ...Быстрый рост числа новых судов пароходства требует устранения недостатков в работе с кадрами. В ближайшее время намечено заслушать капитана "Хельтермаа" о неудовлетворительной работе со старшим командным составом и планированием резерва для новых судов, - читаю я в партийном разделе, понимая, что подобное не что иное, как грозное предупреждение.
      
       - Не пойму логики партийных боссов. Выдвигают нашего стармеха на новое судно, а собираются заслушать о неудовлетворительной работе с ним, - говорю я. - Двигали бы заодно и старпома. Впрочем, и за это спасибо, теперь я знаю, что нужно делать, - несмотря на старание сохранить безразличие в голосе, чувствую, как нарастает раздражение.
       - Опасаются, что вы испортите ему характеристику.
       - Не дождутся, да и заслушивание вряд ли состоится - слишком много чести для молодого капитана. Скорее, вернут меня на немецкую линию в связи с производственной необходимостью.
       - А я думаю, нет, - возражает радист. - В истории с Эфишевым все обошлось нашим командирам лишь потому, что начальник пароходства был в загранкомандировке. Когда он вернулся, то на собрании экипажа сказал: я отпускаю капитана Эфишева лишь потому, что он решил перейти в другое пароходство. Но ошибки должны исправлять все, кто их допустил, и те, кто остается на судне, должны непременно это сделать, - процитировал начальника радист, видимо, желая меня успокоить.
       Я не стал его переубеждать, взял радиограмму о замене и попросил до моего указания о ней ничего не говорить экипажу, особенно командирам. Весь день почему-то вспоминал слова Костылева перед отходом об орденах и обещаниях, но они как-то не вязались с текстом полученного бюллетеня. Причина этого стала ясна в тот же день вечером, когда мне на стол легла радиограмма о том, что Георгий Петрович Костылев дела начальника ЭМП сдал Александру Владимировичу Аносову в связи с переводом на работу в Министерство морского флота.
       Явившийся утром Букович вновь принес приятное известие - груз задерживается на сутки, а это означало, что можно отдохнуть еще денек. До обеда все свободные от работ вновь провели время на пляже, до одури купаясь про запас.
       Погрузка кряжей на палубу у причала в спокойной обстановке заняла всего сутки, и после крепления груза через день мы покидали Сан Педро и рейд Сассандра с хорошим настроением. Обижаться на республику Берег Слоновой Кости и ее народ было не за что. Случаев воровства или пиратства не случалось, в порту и городке поддерживался порядок, отношение к белым доброжелательное. Все грузовые стрелы остались целыми, а те повреждения, что были получены во время погрузки, могут считаться пустяковыми и будут устранены нами до прихода в Таллин.
       Впереди Лас-Пальмас с его "колониальными" товарами, свежими продуктами и отличными фруктами, но все же самое главное - это непременная встреча с близкими, ведь кряжи красного дерева выгружают в Таллине. Теперь, после радиограммы о замене, расставание со старшим механиком обещало быть нетягостным и давало шанс окончательно разрешить проблему с остальными командирами.
       На судне наступала пора подготовки отчетов. С точки зрения бюрократии безаварийное плавание, неплохая коммерческая деятельность и техническое состояние судна сами по себе еще ничего не значат, если у вас не имеется отвечающей всем требованиям отчетности. Для берегового начальства судно остается плавающим неодушевленным куском железа, если перед ним не лежат бумажки, оформленные по всем правилам бюрократии. Тропические джунгли - жалкий скверик по сравнению с трудно проходимыми для нормального человека дебрями правил, инструкций, норм, предписаний, указаний, которые плодятся министерствами, главками, управлениями, институтами, инспекциями, начальниками большими и маленькими. Командному составу судна помимо своих прямых обязанностей приходится заниматься составлением отчетов, ответами и отписками не только перед своим непосредственным начальством - пароходством, но и перед пограничниками, пожарниками, портовиками, работниками карантинных служб, здравоохранения, партийными чиновниками. Это занимает не один день, к тому же делать все приходится после вахты и работ, часто в ущерб сну и отдыху. Не буду перечислять наименования отчетов, отмечу только, что число их часто,(в зависимости от интенсивности деятельности береговых инстанций, доходило до нескольких десятков. При этом следует учитывать, что все отчеты принимались только в печатном виде и, при отсутствии на судне секретаря-машинистки, каждый командир стучал пальцем по клавишам разбитой машинки, проклиная адресата. При этом нередко во время качки необходимо было быть виртуозом, удерживая одной рукой каретку и машинку в надлежащем положении.
       Всю эту белибердень отдавали капитану, который, разумеется, "причесывал" документ и вносил коррективы, после чего каторжная работа повторялась, временами неоднократно. Помешать этому процессу не могли никакие штормы, невыполнение требований влекли за собой жесткие санкции и определяли профпригодность командира, независимо от его должности. Немногие могли похвастать умением писать бумажки, но на "Хельтермаа" такой имелся, и им оказался первый помощник Николай Михайлович Мирошкин.
      
       КОМИССАР МИРОШКИН
      
       Настало время подробнее рассказать о комиссаре Мирошкине, человеке, сыгравшем важную роль в моей жизни, доставившем мне немало хлопот и огорчений и в то же время многому научившем, в том числе и написанию НУЖНЫХ руководству отчетов. Главу я озаглавил так, потому что к этому человеку слово "комиссар" подходило больше, чем "первый помощник", да и самому ему оно больше нравилось, и он, говоря о своей должности, произносил его с необычайной гордостью.
       - Комиссар, - говорил он, - значит первый! А капитан - просто самый главный.
       Я сидел за машинкой, когда в каюту очень вкрадчиво постучали. Так это мог делать только один человек. Дверь он открывал медленно и осторожно, словно хотел скрыть от кого-то факт посещения моей каюты. Так же осторожно прикрыв ее, он легким прыжком подскочил ко мне поближе и, низко склонившись, словно бесценный подарок, положил на стол довольно толстую пачку напечатанных на машинке листов бумаги.
       - Вот! - негромко и торжественно проговорил он, потер руки и, как он делал всегда, когда был доволен собой, захихикал.
       - Что это? - спросил я, не глядя в бумаги.
       - Ваш отчет о рейсе, - все тем же торжественным тоном произнес он.
       - Мой? - удивленно спросил я его и, немного подумав, отодвинул бумаги в сторону.
       Лицо комиссара преобразилось, теперь оно выражало одновременно удивление и обиду, переходящие в легкую растерянность.
       - Что-то не припомню, чтобы просил вас об этом. До сих пор справлялся с этим без посторонней помощи, - пояснил я.
       - Ну и зря. Это потому, что вы еще молодой капитан, а другие были этому рады, даже коньячком угощали, - он все еще надеялся на то, что я воспользуюсь его помощью. - Вы почитайте, почитайте. Там очень неплохо отмечена ваша роль в повышении дисциплины экипажа, улучшении коммерческой деятельности и технического состояния судна. Поверьте мне, это очень и очень своевременно.
       - Вот как?! - я был искренне удивлен. - Вы, оказывается, стратег, Николай Михайлович, и словно начальник штаба приготовили мне план действий по отражению наступления моих недоброжелателей. А вам не придется пожалеть об этом?
       - Вы напрасно так, Михайлович! - он обиженно надул губы. - Я ведь от чистого сердца. У меня большой опыт в таких делах, и я хорошо знаю, как нужно защищаться.
       - Защищаться! Зачем? Разве я сделал что-то предосудительное, не допустимое по Уставу и вопреки моим должностным обязанностям?
       - Нет, нет, - перебил он меня. - Но в таких делах лучше подстраховаться. Мало ли что могут сказать в Таллине недовольные члены экипажа, а для начальства глас народа - глас божий, - настаивал он, и было видно по всему, что делал это искренне.
       - Садитесь, - указал я ему на диван. - Спасибо за желание помочь, но мне действительно не хочется читать, что там написано. Забыл предупредить вас, что писать отчеты и нести за это ответственность привык сам. Если вам очень хочется, я прочту сей труд, если это будет ваш отчет парткому, и распишусь, что ознакомлен, даже если там будет написано, что я не соответствую должности. Привык визировать отчеты своих первых помощников, дабы можно было отличить потом рапорт от доноса.
       Мирошкин был человеком неглупым, и последняя фраза убедила его в том, что я фактически даю указание на перспективу.
       - Я все понял и завтра же будет все готово, - произнес он угодливо и красноречиво посмотрел на дверцу буфета.
       - Торопиться не к чему, я все равно раньше, чем мы придем на Балтику, смотреть и подписывать не стану. Извините, но командиры должны относиться к составлению рапортов и отчетности серьезно и делать это только один раз. Если же они не сумеют сделать это к сроку, будут исправлять ошибки с приходом. А сейчас ставьте чайник, доставайте кофе и коньяк, вам хорошо знакомы их координаты. Нам предстоит серьезный разговор, который можно бы и отложить, но раз уж так получилось, поговорим сегодня.
       Он был явно удивлен, но тотчас же бросился выполнять указание и, хотя делал это впервые, вел себя как хозяин каюты. Достал из холодильника ветчину, колбасу, не обнаружив хлеба, шустро рванул дверь и понесся вниз по трапу. Вернулся минут через пять уже с готовыми бутербродами на подносе, приготовленными явно буфетчицей. Значит, растрезвонил всему судну, что сегодня он пьет с капитаном, подумал я и достал из буфета стопки. За неимением посуды для конька налил себе одну, подумав, достал фужер и под одобрительный взгляд Мирошкина наполнил наполовину и протянул ему.
       - За ваше здоровье, - заторопился комиссар и выпил налитое залпом. Было видно, что коньяк пошел плохо, он поперхнулся и с трудом зажевал бутербродом.
       - Плохо пошел? - спросил я его. - А ведь коньячок то армянский, пять звезд, не зря его капитанским зовут.
       - Это потому, что редко. Если бы регулярно, а то... - не докончил он и с сожалением покачал головой.
       - Зря вы так, Николай Михайлович. Я ведь знаю, что доктор регулярно наливает вам спиртика из своего запаса. Уважает она вас, жалеет и балует, хотя это вам и не на пользу. Я ведь не только о здоровье говорю. Партком не простит.
       - Простит. Я им нужен, - внезапно выпалил он. - К тому же я пью немного и вахту мне не стоять, а потому можно. За рюмкой команда душу раскрывает, а это всем на пользу. В такой ситуации спорить с ним было бесполезно, он находил любой повод для оправдания, поскольку был искренне убежден в своей правоте.
       - Хотя я с вами и не согласен, но спорить не собираюсь, - сказал я примирительно. - Давайте поговорим о сложившейся на судне обстановке. Хочу знать ваше мнение об этом.
       - А оно здесь, - он показал на свой рапорт. - Я так и написал, что благодаря вам экипаж начал исправлять допущенные ошибки и проявляет примеры ударного труда на всех направлениях. Это хорошо видно на примере работы палубной команды и штурманов.
       Комиссар в своем амплуа, подумал я и не удивился. Все последнее время в моем присутствии он стремился показать, что во всем согласен со мной, но до меня доходили слухи, что в каюте стармеха он говорит совсем другое. Я не стал это скрывать и сказал ему напрямую: -А вот я уверен, что вы с вашим другом стармехом обо мне другого мнения и решили поменять судно или капитана.
       Он поперхнулся, медленно налил минеральной воды, чтобы потянуть время, и, собравшись с мыслями, промолвил неуверенно: - Может быть, стармех и собирается уходить, а я остаюсь. Ему обещали новое судно из серии "Ленинская гвардия", а мне и здесь неплохо.
       - Лукавите, Николай Михайлович! Вы бы тоже ушли, вот только ваш другой друг, старпом, решил остаться, а он вам дороже. Да и не предложат вам другое судно, кто же будет докладывать обо мне?
       - Да что вы, Михайлович! Зачем это мне. Я ведь ваш душой и сердцем. И экипажу вы понравились. Мы с вами еще такое покажем - по всему министерству греметь будем, вот увидите, - он взволнованно замахал руками, готовый хоть сейчас показать всем что-то очень выдающееся.
       Главное, что хотел, я узнал - старшего механика он сдал и защищать его не собирался. Искушенный в управленческих интригах, он понимал, что это бесполезно и может лишь навредить и, вероятно, уже догадался, что и я не стану усугублять положение, а значит, в какой-то мере мы становились союзниками, но только на время. Подумав немного, налил ему еще половину фужера.
       - Как вы думаете, стармех в курсе того, что я знаю о его планах уйти с судна? - как можно равнодушнее спросил я.
       - Конечно. Он мне сам сказал, что вы читали радиограмму от жены, и уверен, что Служба судового хозяйства его не сдаст. А вообще-то, капитан, вы зря с первых дней обостряете отношения с ними и парткомом. Надеетесь на Костылева?
       - Вот здесь вы ошибаетесь, комиссар. Я ни с кем не собираюсь обострять отношения, а лишь хочу навести надлежащий порядок. Это, по-моему, в интересах и руководства пароходства и всего экипажа. А надеюсь на то, что это понимают и те, и другие. А что касается моего знакомства с Георгием Петровичем Костылевым, то уверяю вас, оно носит чисто служебный характер - он мой бывший капитан и уже, к вашему сведению, не начальник пароходства.
       По степени его удивления стало понятно - начальник рации добросовестно относится к своим обязанностям, и пока еще не сказал о последних радиограммах. Лицо комиссара стало серьезно-растерянным, было видно, что его озадачила полученная информация.
       - Да, это меняет дело, - произнес он и быстро забрал со стола отчет. - Я с вашего разрешения пойду.
       Дверь, вопреки ожиданию, он притворил осторожно, с глубокой задумчивостью, но через несколько секунд в коридоре раздался его раздраженный голос: - Ты что же, Петрович, ничего не говоришь о полученных радиограммах? Почему я узнаю о них последним?
       - А вот об этом, Николай Михайлович, вам лучше спросить капитана. В этом вопросе я обязан выполнять только его указания, - ответил радист.
       - Ах, так. Ну, ладно, - ответил комиссар, раздались его торопливые шаги вниз по трапу, а затем хлопнула дверь в каюту стармеха. Мирошкин был в своем репертуаре - и нашим, и вашим, но меня это уже не интересовало.
      
       СЮРПРИЗ КАНАРСКИХ ОСТРОВОВ
      
       Остров Гран-Канария появился на курсе ровно за два часа до восхода, как и было рассчитано. Идеальным вариантом прихода в Лас-Пальмас считался семь-восемь часов утра в будние дни или после пятнадцати. В этом случае "отоваривание" происходило либо до сиесты, либо после. Лично я старался прибыть утром, чтобы, успев произвести закупки, во время сиесты побывать на пляже, окунуться или заскочить в гости к шипчандлеру, лоцману и просто побродить по городу. Приход в воскресные и праздничные дни был нежелателен, магазины в эти дни не открывались, торговля запрещалась, и полиция за этим строго следила. Конечно же, было бы неплохо задержаться на сутки, проехаться по острову с экскурсией, но у причала судно долго не держали и по окончании бункеровки выгоняли на рейд.
       Но лично мне повезло - мы неоднократно стояли под грузовыми операциями в Лас-Пальмасе и Санта -Крус-де-Тенерифе, и я объездил острова, побывал на вулкане Тейде. Не стоит говорить, что был очарован, красотой и экзотикой этого без преувеличения райского уголка в океане.
       Но в тот раз райской идиллией долго наслаждаться не пришлось, вернувшись из города на судно, обнаружил неприглядную картину. Не могу сказать, что были пьяны все, но не хочу скрывать, что в таком состоянии застал многих. Настежь раскрытые двери кают, сильные сквозняки, непременные спутники угрозы пожара на судах, запах перегара и непривычная обстановка, близкая к хаосу, первоначально повергли меня в ужас. Сразу же вспомнилась "Фергана", первый визит в капитанскую каюту, омерзительная вонь перегара, которую выветривал несколько месяцев.
       Не помню, как влетел на свой этаж, нажал кнопку звонка. Третий помощник, одетый по форме, чистенький и гладко выбритый, без признаков употребления спиртного, смотрел на меня виноватыми глазами, осознавая свою вину и бессилие. Именно этот честный и открытый взгляд словно отрезвил меня, и в голову пришла мысль о том, что не все так отвратительно. Я успокоился и попросил доложить, что происходит на судне.
       - Бункеровку закончили, продукты подвезли. Из города пока не вернулась группа во главе с Мирошкиным. Агент сказал, что прибудет через час вместе с лоцманом, - четко отрапортовал штурман и уже неуверенно добавил: - Экипаж отдыхает. Что он хотел сказать этим, было ясно и, вероятно, уже стало привычным на судне при заходе в Лас-Пальмас.
       - Где остальные командиры, почему нет вахтенного у трапа? - спросил я, думая, что делать дальше.
       - Второй помощник следит за погрузкой продуктов в продкладовые, матрос помогает артельному уложить продукты. Стармех и второй механик у старпома, сверяют вместе с шипчандлером накладные на продукты и техническое снабжение, остальные у себя по каютам.
       Впрочем, остальные меня не интересовали. Следовало подумать, как и о чем придется говорить теперь с экипажем, по всему привыкшему "отдыхать" после увольнения на берег с избытком дешевых вина и пива.
       Отошли через час. Вновь включенный кондиционер быстро проветрил судно, выдавил запах алкоголя и перегара, а вместе с ним и мое дурное настроение. И все же, начиная обход судна, я не был уверен в том, что делаю все правильно, может быть, на этот раз можно было и не заострять внимания, спустив все перед приходом в Таллин на тормозах. С другой стороны это означало бы несостоятельность моих требований к экипажу и особенно к командному составу.
       Ночь я провел без сна, но окончательное решение так и не приходило. Через прикрытую дверь каюты из каюты старпома до меня долетали звуки музыки, временами смех, там "отдыхали" все те же, что и с выходом из Таллина. Алкоголь придал смелость, и они уже не обращали на меня внимания, им казалось, что вернулись старые времена, когда они делали, что хотелось. Ровно без пятнадцати четыре поднялся на мостик, как раз в тот момент, когда второму помощнику позвонил старпом.
       - Послушай, Вяйно, - обратился он к штурману, - мы тут посидим еще часик -другой. Ты повахти еще, а я за тебя отстою потом.
       - Добро, - ответил Арумяэ, - но имей в виду - капитан... - но старпом уже положил трубку, не дожидаясь продолжения разговора.
       В том, что произошло на судне, многие не видели ничего предосудительного, рассуждая одинаково - у нас всегда так было. Мне предстоит сказать им, как будет теперь, вернее, как должно быть, и сделать это надо было как можно убедительнее. Именно в этот момент ко мне пришло решение. Я отпустил второго штурмана и заступил на вахту сам, уверенный в том, что тот не станет информировать об этом старпома.
       Утром на работу вышли все матросы. Боцман, для которого похмелье всегда было тяжким, с трудом дотерпел до обеда. Большинство мотористов не пришли обедать, так же поступили старпом, стармех и комиссар.
       К шестнадцати ноль-ноль я поднялся в штурманскую рубку и застал старпома у карты в глубокой задумчивости. Вместо приветствия он кивнул мне головой.
       - Пройдемте в вашу каюту, - предложил я ему.
       - Это еще зачем? У меня вахта, - он поднял глаза на часы.
       - Вы желаете, чтобы я объяснил вам это при всех? - ответил вопросом на вопрос.
       В насквозь прокуренной каюте стоял густой запах вина, на столе немытые фужеры, большая пепельница, до- верху наполненная окурками. В спальне, раскрепленная креслом и раскрытой дверцей рундука, расположилась двадцатипятилитровая бутыль из-под электролита в ивовой оплетке, на три четверти полная вина. Падающие из иллюминатора лучи солнца переливались в вине янтарными бликами.
       - Канарский мускатель? - спросил я.
       - Да, - промолвил старпом и, взяв фужер, принялся мыть его под струей воды.
       - Если вы готовите тару для меня, то напрасно. Хорошо отдохнули?
       - Нормально, - ответил он настороженно.
       - Понимаю, - все тем же тоном продолжил я. - Почему бы и не расслабиться после ударного труда. Продолжайте в том же духе, только принесите мне журнал учета рабочего времени. Гулять, так гулять всем, а то как-то некрасиво получается. Вы отдыхаете, и другим с похмелья трудиться тоже не с руки, - деланно равнодушно произнес я и, не закрывая дверей, вышел и поднялся на мостик, когда зазвонил телефон.
       - Это следует понимать как отстранение от вахты? - спросил старпом.
       - Нет, - ответил я. - У вас сегодня выходной день для полноценного отдыха. Согласно трудовому законодательству при этом вам положен непрерывный отдых в течение тридцати шести часов. Поэтому на вахту заступите ночью в четыре ноль-ноль.
       Не ответив, он положил трубку и через пятнадцать минут появился на шлюпочной палубе, присоединившись к отдыхающим после вахты. Вскоре появились стармех и комиссар, оживленно беседуя, они провели там время до ужина, подчеркнуто демонстрируя свою трезвость.
       Еще через сутки, когда экипаж решил, что я не придал никакого значения случившемуся, приказал объявить сбор экипажа в столовой команды через час и пригласил к себе старпома, комиссара и старшего механика, предварительно взяв у второго механика журнал рабочего времени. Они молча сели на диван в ожидании разноса. Я пододвинул к старпому и стармеху журналы рабочего времени.
       - Тратить время на оценку ваших действий не стану. Как старшие командиры вы и сами должны понимать, что произошло. Оставить все безнаказанно не имею права, и потому прошу своею рукой записать в журналах рабочего времени отгул выходных лицам, которые "загуляли" в Лас-Пальмасе. Остальное разъясню экипажу, считая, что вы на это не имеете права, поскольку сами пребывали в том же состоянии.
      
       Теперь, через много лет просматривая пожелтевшие страницы дневников, я убеждаюсь в том, что мои действия в том первом рейсе были верными, хотя на первый взгляд казались несколько мальчишескими и дилетантскими. Конечно же, имело место оскорбленное самолюбие, желание сразу раз и навсегда решить многие проблемы силовым путем, и все же в данном случае цель оправдывала средства. Я ставил целью, прежде всего, создание работоспособного экипажа, коллектива с хорошим климатом, где бы никто не мешал жить и работать, учиться и учить других. Но я был слишком молод, горяч и достаточно наивен, и мне не терпелось сделать все как можно быстрей и самому, без оглядки на начальство. Поэтому кое-кто счёл меня молодым нахалом и выскочкой, что в системе, строго контролируемой партией и внутрипроизводственными кланами, не поощрялось и обязательно наказывалось. Уже тогда я это понимал, но молодость и свое понятие справедливости не позволяли пойти на компромисс. Будь, что будет, решил я, но в вопросе смены старшего механика уступать не собирался.
      
       ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЕВРОПУ
      
       Весеннее плавание даже в грозном Бискайском заливе, особенно когда идешь домой, приятно, не считая того, что с выходом из тропиков из-за переаклиматизации беспокоят головные боли. Но уже к Северному морю они пропадают, возможно, по причине многочисленных забот и возрастающего волнения от встречи с родной землей, близкими и начальством. Надо отдать должное, что при плавании с палубным грузом "Повенцы" ведут себя лучше - качка плавная даже при большом волнении и позволяет плодотворно работать над отчетами, привести в порядок одежду и свой внешний вид. На палубе трудятся судовые парикмахеры, очередь на стирку белья, на утюги. На время перестает работать киноаппаратура, экипаж начинает распадаться на две большие группы - семейных и холостяков.
       Доставать их занятиями и учениями нет желания, командиры сосредотачивают свои усилия на устранении обнаруженных недоделок и вместе со всеми наводят "марафет". Очковтирательство морякам не свойственно, к судну они относятся, как к своему дому, но начальство на судне - грозный гость, а к приходу гостя обязательно делают приборку.
       Боцман уже дважды скатил судно от верхнего мостика до палубы и страдает оттого, что никак не выгонит струей кору из-под бревен на палубе. Свободные от вахты посмеиваются над ним, старпом ругается, опасаясь, как бы тот не упал со скользких кряжей за борт. "Дракон" не выдерживает издевательства и направляет мощную струю на зевак. Достается и старпому, спрятавшись за стальной дверью, тот грозит кулаком, беззлобно матерясь.
       Водная поверхность вблизи Европы оживает. Бегут встречные небольшие теплоходы, которые зимой в эти воды не суются, то и дело встречаются танкера-монстры, груженые и в балласте, из Атлантики спешат к Ла-Маншу океанское лайнеры и контейнеровозы, под берегом трудятся на водной ниве многочисленные рыбацкие суда. Именно здесь понимаешь, что в море таких, как мы, тружеников немало.
       Настает пора капитану больше времени находиться на мостике, чего-чего, а столкновений судов в этих местах хватает. К обеду проходим остров Уэссан, а это означает, что Атлантический океан остается по корме и до дома ровно неделя. Сразу же со щемящим сердцем вспоминаю о жене, и просыпается нестерпимое желание. Чувствуется долгая разлука для человека тридцати с небольшим лет.
       - Кто из "Повенцов" следует курсом на северо-запад? Прошу перейти на четырнадцатый канал. Я "Кыпу", прием, - раздается в эфире. Ищу среди встречных судов знакомый силуэт, но не нахожу. Вызываю на четырнадцатом, устанавливаем контакт, у трубки капитан В.Ванин. С ним я еще не знаком, но знаю, что он из питерской плеяды. Разговор недолгий, вопросы обычные: кто, куда идет, что ждет нас впереди. Обмениваемся полезной информацией, в Таллине, оказывается, дожди и прохладно. В заключение Ванин предупреждает: новый начальник пароходства развил бурную деятельность, лично по утрам проверяет вахту на судах, устраивает раздолбон капитанам, не стесняясь в выражениях. Благодарю за предупреждение, желаю счастливого плавания.
       Северное море радует хорошей погодой, только по утрам ненадолго встречаются полосы тумана. К Скагену становится прохладно, у Копенгагена входим в сильный дождь, аэродром не виден, только слышен гул взлетающих самолетов. Уже в то время здешний аэропорт становится одним из крупных транзитных в Европе.
       Встречаем еще несколько наших судов, и все предупреждают об утренних проверках начальником пароходства, видимо, он всех "достал". Окончательно подписываю отчеты, собираем экипаж для инструктажа и плана обсуждения списка вахт и работ на период стоянки. Вопросов совсем немного, всех в основном интересует, чья вахта приходная. Несколько удивлен, ведь и так уже давно все просчитано. Оказывается, побаиваются что, как всегда, в ночное время вахта старпома опять сбросит скорость, а потом капитан устроит учения, чтобы приход оказался на вахте третьего помощника. Приходится успокаивать, приход в конце рабочего дня да еще в пятницу и так весьма хорош - начальство если и встретит, то не задержится, и пару спокойных дней обеспечено.
       Когда за полуостровом Виймси открывается вид Таллина, охватывает радостное волнение, а при виде своего дома на возвышенности Ласнамяэ к горлу подступает ком, команда для поворота на Таллинские створы застревает в горле. Делаю знак рулевому рукой, Курочкин матрос опытный, понимает все без слов. Судно, плавно повернув, ложится на створы навстречу спешащему к нам лоцманскому катеру. Лоцман Ивало, несмотря на возраст, проворно поднимается по лоцманскому трапу и, потягивая крепкий кофе с ромом, быстро выкладывает портовые новости в свойственной ему манере - спокойно, коротко, как это умели делать только старые моряки-эстонцы.
       Входим в Северные ворота Купеческой гавани и сразу же замечаю на причале встречающих. Жену узнаю тотчас же, разумеется она самая красивая и желанная, и не спорьте, пожалуйста. В черном кожаном пальто кажется еще стройнее. Пока еще не вижу ее глаз и улыбки, за которые полюбил и буду любить всю жизнь. Она с трудом сдерживает рвущихся к срезу причала сыновей, которые первыми машут руками. Здравствуйте, мои дорогие, шепчу я и с трудом беру себя в руки, наступает время швартовки, время капитана.
      
       В РОДНОМ ПОРТУ
      
       Ошвартовались на этот раз быстро. Словно по заказу, прекратился мелкий дождь, выглянуло по-весеннему яркое солнце. Вместе с умеренным теплом балтийских широт, яркой зеленью парков, хорошо видимых с высоты мостика, пестрые наряды встречающих жен превратили приход в праздник, который для моряков особо дорог. Вернуться домой после почти трехмесячного рейса да еще в родной порт событие на первый взгляд обычное, но все же волнующее.
       До комиссии удается перекинуться с женой парой ничего не значащих фраз, да и что скажешь на глазах у посторонних. Как дела, как дети? Глупый вопрос и так понятно, что они подросли. Стоять у поданного на причал трапа, вход на который закрыт строгим вооруженным часовым-пограничником, и не обнять жену, не прижаться к любимой груди до окончания комиссии КПП и таможни - мука, которую придется выдерживать еще много лет. Комиссия задерживается, правда ненадолго, минут через пятнадцать они поднимаются по трапу и раздается команда "Разойтись по каютам". Она касается всего экипажа и капитана в том числе.
       Меня у дверей каюты уже ждут майор пограничник и старшая наряда таможенников, с неизменным вопросом "Были ли какие случаи в рейсе?". Вопрос глупый, как же в море без случаев, но они имеют в виду конкретно интересующее их по своему профилю работы. Отвечаю отрицательно так же коротко и, удовлетворенные ответом, они приступают к работе - проверке документов, досмотру кают и помещений на предмет обнаружения контрабанды и нелегальных лиц.
       Работают профессионально и довольно споро, но судно солидное и проходит один час, второй, а жены с детьми все еще ждут на причале. Экипаж начинает понемногу терять терпение - выходит без разрешения из кают к трапу под недовольными взглядами комиссии. Беру на себя смелость спросить разрешения поднять палубной команде грузовые стрелы и раскрепить палубный груз. Видимых причин отказать нет, и комиссия, поглядывая на часы, прекращает распивать кофе, заканчивает работу и спускается по трапу.
       - Наконец-то, - восклицает кто-то из жен, и они гуськом поднимаются по трапу, стучат каблучками по палубе и попадают в объятья.
      
       И сейчас, через много лет, когда приходится иногда расставаться, правда ненадолго, я испытываю волнение при встрече, но того, которое было в годы плавания, нет, да и быть не может. Но скучать по жене я начинаю буквально на второй день отъезда. Видимо те разлуки и расставания оставили свой неизгладимый след, потому что они были долгими, любовь большой, а встречи приносили несказанную радость. И за это тоже я люблю свою морскую профессию и не жалею о прошлой жизни, когда любовь и верность решали многое.
       Побыть одним не удалось, мальчишки не отходили ни на шаг, задавая кучу вопросов и рассказывая о личных подвигах. Старший больше говорил о своем хоккее, младший хвастался отличной учебой. Минут через двадцать вахтенный доложил, что ко мне гость и спрашивает, могу ли я его принять. Раз с просьбой, значит гость не шибко важный, но, видимо, нужный, вежливый человек просто так в день прихода не придет.
       Даю "добро", и дверь открывает старший диспетчер Клемент, действительно очень вежливый и нужный человек. Заметив жену и ребят, пятится назад, но жена приглашает его за стол и сама с ребятами уходит в ванную комнату, мыть их физиономии после сладкого сока и шоколада. Клемент непьющий, за чашкой кофе знакомит меня с программой фумигации и выгрузки, записывает несколько цифр в блокнот и только после этого спрашивает, как прошел рейс. Догадываюсь, что его интересует вопрос нашей скорости, развожу руками и говорю с сожалением об отставании на переходах.
       - В нашем отделе этот вопрос обсуждали, - говорит он, - с началом линейного плавания очень важным становится своевременная подача судна под погрузку и выгрузку, особенно с грузами от иностранных фрахтователей. Капитаны судов обязаны следить за выполнением расписания, поэтому скорость судна на переходе и информация должны быть как можно достоверней. Вы уже знаете, что у вас будет новый старший механик, его пока еще не назначили. Ирина Викторовна Яхимович просила зайти к ней в понедельник, а лучше позвоните ей. Советуем вам просить на время фумигации отгул выходных дней, пусть это время судном покомандует ваш старпом, кряжи подмочки не боятся.
       Допив кофе, он встал, открыл дверь, но остановился. - Провожать меня не нужно, - и, неожиданно постучав пальцем по табличке на двери "Капитан", добавил на английском: - Помните, мастер, что написано на этой табличке и не забывайте этого при любых обстоятельствах.
       Несколько минут я стоял ошеломленный, еще не веря тому, что случилось - у меня были союзники среди работников пароходства! Это означало, что в своем первом рейсе на "Хельтермаа" я одержал очень важную для себя победу.
      
       СТАРМЕХ ВАЛЕНТИН КАВУН
      
       "Жизнь состоит из встреч и расставаний,
    Чем больше встреч, тем интересней жизнь"
      
       Л.В.
      
       В жизни каждого человека бывают моменты, которые человек запоминает на всю жизнь. Одним из таких у меня остается встреча со стармехом Валентином Кавуном, которая произошла сорок лет назад, но обо всем по порядку.
       После визита Клемента до перешвартовки под фумигацию оставалось еще четыре часа, и жена решила отвезти ребят за это время на пару дней к матери в Нымме. Проводив их на автобус, позвонил с автомата Яхимовичам. Трубку поднял Эдуард Болеславович и, узнав мой голос, произнес решительно: - Если есть время, давай-ка быстро ко мне и без разговоров, мы тебя не задержим. Отказываться не имело смысла и, зайдя на судно, взяв бутылку "Карлоса IV" и коробку конфет, направился на знакомую улицу. "Волга" Яхимовичей стояла у подъезда, и я остановился в нерешительности, когда распахнулось окно и супруга моего бывшего капитана решительно махнула рукой - заходите!
       - Так, - произнесла она, едва я переступил порог, - бутылку я экспроприирую, шоколад положите на стол и садитесь с нами. Мы к знакомым в Питер собираемся, перед дорогой нужно подкрепиться. Давайте рассказывайте, как первый рейс в Африку прошел.
       - Ирочка, - обратился к ней супруг, - мне ты коньяк можешь не давать, а капитану приходную рюмку налей.
       От рюмки отказался, сославшись на перешвартовку, и коротко рассказал о рейсе, разумеется, не говоря о проблемах с командирами.
       - Экипаж, говоришь, хороший? Хитришь, мы тут от механиков наслушались о твоих узурпаторских методах командования. Слушай, когда ты успел, раньше за тобой этого не наблюдалось, - сказал Яхимович.
       - От кого, как не от тебя. Забыл, как психовал, да по пустякам разносы устраивал? Вот теперь и расплачиваешься за свою глупость дорогой ценой - инфарктами. Ему ведь врачи машину запретили водить, приходится самой рулить, - обратилась она ко мне.
       - Ну и рули, - обиделся муж, - для тебя дело привычное. Это я там, на судне капитаном был, а теперь не то молодой необученный, либо старый замученный.
       Было видно, что мой капитан сдал, но все же был красив как раньше. Капитанская карьера на флоте у него заканчивалась, но он еще будет и капитаном-наставником, и представителем Минморфлота в Швеции. В тот день Ирина Викторовна дала хороший в моем положении совет - как можно меньше попадаться на глаза начальнику пароходства и ни в коем случае ему не перечить. - Он неплохой руководитель, но очень властный, вспыльчивый и самолюбивый. Такие могут под горячую руку не только обидеть, но и сломать карьеру. Защитить от них может только профессионализм и безупречная работа. Муж вас хвалит, да и в работе вы себя неплохо показали. Вот и держитесь своего курса, а если кто и не доволен, всем мил не будешь. В понедельник зайдите в службу, попросите недельку выходных. Аносов в командировке, раньше чем через неделю не вернется, но к вам он обязательно зайдет, интерес у него к вашему судну особый, но какой, говорить не буду, сами поймете со временем.
       Я сделал все, как она сказала, и целую неделю, пользуясь неплохой погодой, провел с женой и детьми и пришел на судно после фумигации пораньше, чтобы подготовиться к встрече с новым начальником пароходства, который вернулся из командировки полным сил и непременно должен был зайти на судно с утра. Старпома на судне не оказалось, вахтенный штурман из подменных сказал, что чиф пошел в контору и придет к обеду. Еще не было и семи, когда раздался звонок по телефону и вахтенный матрос доложил, что пришел новый стармех.
       - Скажите ему, пусть поднимется ко мне, - распорядился я и с интересом стал ждать, стараясь лучше припомнить парнишку из механиков курсом младше по ТМУ. Во время учебы в училище, когда нередко вел концерты самодеятельности нашей роты, часто видел парня, каждый раз смотревшего на меня восхищенными глазами. Те, кто стоял на сцене, знают, что такие лица и глаза запоминаются надолго, но в зале я видел только лица. Когда новый стармех возник в открытой двери, его лицо и глаза узнал сразу, отметив для себя, что мы с ним одинакового роста и комплекции. Почему-то именно этот факт благоприятно повлиял на мое настроение.
       - Проходите, садитесь. Искренне рад вас видеть и до прихода начальства хочу сказать вам пару слов, - сказал и сам удивился казенному монологу. Но он не смутился и, продолжая рассматривать меня с нескрываемым интересом, коротко ответил: - Я тоже рад и слушаю вас.
       Краткость и тон ответа мне понравились, и чем больше я вглядывался в него, тем все больше отмечал в нем свойство располагать к себе. Аккуратная, хорошо пошитая форма, тогда я еще не знал, что его жена хорошо шьет, ясный и чистый взор, умение держаться непринужденно, с соблюдением субординации. Это выгодно отличало его от предшественника с нагловатым и самоуверенным взглядом, за которым не было видно достаточного ума и воспитанности.
       - Из-за отсутствия времени для обстоятельной беседы хочу попросить вас отнестись к приемке дел серьезно. Вы, наверное, в курсе того, что я недоволен вашим предшественником и очень хочу, чтобы вы навели порядок в машине. Если это будет так, гарантирую вам максимальную самостоятельность и необходимую помощь.
       - Думаю, что смогу, вернее уверен, для этого и согласился на эту должность, - ответил он, и впервые на его лице появилась озабоченность. Это хорошо, подумал я, и решил, что для знакомства впечатление о нем хорошее.
       Аносов появился у борта неожиданно, как он всегда думал, подкрадываясь к трапу скрытно от вахтенного матроса из-за вагонов, не зная, что пограничники уже предупредили нас о нем по телефону. Отчитав матроса за несвежую повязку вахтенного, а штурмана за отсутствие фуражки, он поднялся ко мне в каюту явно недовольным, что я не встретил его у трапа. По условиям игры мне не стоило этого делать, ведь его визит должен оказаться для нас стремительным и неожиданным, пришлось извиняться. Осмотром судна, а вероятно и мной, он был недоволен и заявил, как всегда со свойственной ему прямотой: - Никак не успокоишься, Веселов, а не много ли на себя берешь, молодой капитан? Революцию на судне устроил, а ты знаешь, что механики считают тебя выскочкой и мальчишкой? Стармех орден не зря получил и на флоте в два раза дольше тебя работает. Чем он тебя не устраивает?
       - Да не меня он не устраивает, Александр Владимирович. Запустил он свое хозяйство и признаться в этом не хочет. Потому сам запросил себе замену и сделал это за моей спиной, - попробовал я оправдаться.
       - Молчи, когда начальник говорит! Думаешь, буду мириться с твоим упрямством? Я не забыл, как ты от моего предложения остаться комсоргом в училище отказался. Свои заслуги при работе на немецкой линии забудь, они у Костылева остались, а теперь я начальник, И запомни, Мирошкина и Тайца не трожь - руки коротки. За тобой сам следить буду, если что...
       "Что", он не пояснил, предполагая, будто высказал все весьма убедительно. Возражать я, разумеется, не стал. То ли он выдохся, то ли торопился в свой кабинет к началу рабочего дня, резко вскочил и решительно бросился к двери, но внезапно остановился.
       - Да, вот еще что. Как у тебя Гнездилов?
       - Хороший штурман, грамотный, активный и дисциплинированный
       - Раз так, - обрадовался он, - двигай, долго в третьих штурманах не держи. - При этих словах впервые на его лице появилась довольная улыбка, причину которой я тогда не понял.
       Проводив начальника и подождав у трапа, пока его "Волга" скроется за пакгаузами, проверив осадку судна, поднялся на палубу и столкнулся со стармехами, выходящими из надстройки.
       - Как дела? Когда собираетесь закончить приемо-сдачу? - спросил я, с удовольствием отметив уверенный вид одетого в щегольскую робу и чистые матерчатые перчатки Кавуна.
       - Думаю, к обеду. Многое уже и так ясно, - коротко ответил Кавун. При этих словах сдающий дела стармех покраснел и насупился, но говорить ничего не стал. К моему удивлению, от самоуверенного и надменного вида у него не осталось и следа.
       - Загляну в кадры и буду на судне к обеду, тогда и подпишу акт, если он будет готов. Рекомендую вам к этому времени пригласить представителя Службы судового хозяйства, - обратился я к Кавуну.
       В отделе кадров было тихо, число ожидающих назначения резко уменьшилось. Новые суда поступали в пароходство регулярно, и бичей практически не стало. Новый инспектор нашего судна Б.Захаров встретил меня сухо и, не предлагая сесть, направил к заместителю начальника пароходства по кадрам, бывшему капитану. Я уже знал, что это в стиле нового инспектора, и задерживаться у него не стал. Секретарь начальника, по прозвищу "незаменимая Мария", глянув на меня недовольным взглядом, произнесла сквозь зубы: - Вас ждут, проходите.
       Постучав, я открыл дверь и увидел в кресле бывшего капитана Курьянова и сидящую на диване для посетителей Дорофееву.
       - А вот и сам возмутитель спокойствия, - произнес, как мне показалось, он весело и указал на стоящий перед столом стул.
       - Садись, садись, разговор долгим будет, - добавила Евгения Ильинична.- Расскажи-ка нам, что еще надумал и как дальше намерен строить свои отношения с механиками?
       - Не шуми, Ильинична. О механиках поговорим отдельно, пусть сначала расскажет, как рейс прошел.
       - Нормально, без происшествий, - ответил я, протягивая рапорт.
       - Ты, коллега, бумагу на стол положи, а мне повествуй за жизнь на своем судне. Механики крик подняли - мол, незаслуженно обижаешь.
       - Да и я от них, вроде, не в восторге, а главное, судно на них в обиде. Скорость не выдает, поломок мелких много, а исправить все это они не в состоянии, - спокойно ответил я.
       - А может, не желают? - перебила инспектор. - Особого подхода к себе хотят, а ты всех под одну гребенку причесал.
       - У меня, Евгения Ильинична, один гребешок для всех - Устав службы на судах ММФ и работа. Ни для кого особых требований нет.
       - Для всех значит одна дубина? И к матросу и к стармеху? - ухмыльнулся Курьянов.
       - Это вы напрасно, - внезапно заступилась инспектор. - У него и пряник в ходу, только он его под коньяк и мускатель не подает.
       После этих слов стало понятно, что она знает все, что произошло в рейсе, скрывать от них что-то не стоит. Не останавливаясь на личностях, коротко описал обстановку, избегая "застольных" подробностей. Слушали меня, не перебивая, было видно, что они на моей стороне.
       Когда закончил, Ильинична отрыла лежащую на коленях папку. - Вот в этой бумажке написано: "С первых минут появления на судне капитан Веселов объявил нам войну... и далее - до возвращения в Таллин он продолжал дискредитировать наш авторитет, всячески поощряя молодых штурманов". И что ты на это скажешь?
       - Кто ж это так складно пишет? - спросил Курьянов. - Очень похоже на руку и стиль Мирошкина. Вот молодец, успел настрочить!
       Слова зама я понял как подсказку, но промолчал.
       - Это мне сегодня из парткома принесли, - продолжила Ильинична, - здесь про тебя почти две страницы.
       - А хорошее-то имеется? - поинтересовался Курьянов.
       - Имеется, имеется, Николай Михайлович в таких случаях дипломат, но хорошего немного.
       - А о капитанах хорошего всегда мало пишут, - с горькой иронией произнес зам, - нам и этого хватит. Как ты уже понял, мы в курсе, - обратился он ко мне. - Скажу тебе прямо, все ты делал правильно, но круто. С первых дней навалился на стармеха орденоносца. Пусть он и не прав, но такое не всем нравится. Нужно впредь быть как-то дипломатичнее, что ли, осторожнее все же. Подождать нужно было, службы подключить, с парткомом посоветоваться, так брат и съесть тебя могут.
       При этих словах инспектор улыбнулась. - Пугать Веселова бесполезно, у него характер такой, а вот посоветовать не мешает. Молодежь на судне вся за него, вот молодых к нему и направим. Только давай договоримся - дров не ломай. А с механиками я договорилась, - обратилась она к Курьянову, - многое будет зависеть от того, что решит Аносов.
       Здесь до меня дошло, что дело обстоит серьезно, чего доброго придется еще защищаться на Совете пароходства.
       - Решил он уже все, Ильинична. Не будет он ничего менять, у него обо всем от жены информация, у нее к его штурманам интерес имеется. Объективней не бывает. А ты, Веселов, учись свои силы рассчитывать, к тому же вскоре рейс у тебя в Арктику, он их немало потребует. Мой кабинет стороной не обходи, мне положено раньше других обо всем знать, и для тебя это лучше будет. Забирай его к себе, Евгения, разъясни ему тайны кухни кадровых назначений, чтобы впредь знал порядок замены старшего командного состава, как "Отче наш".
       "Отче наш" инспектор разъяснила коротко: - Без предварительного согласования такие фигуры не меняют, тем более нескольких сразу. Если не найдешь на них управы в отделах, иди к большим начальникам. Не забывай посоветоваться со мной, тебе я плохого не пожелаю. Папаша Кима примчался за неделю до вашего прихода, все пороги обил, даже в ЦК КПЭ визит нанес. Аносов вначале был настроен против тебя, но потом передумал, так что твое капитанство висело на волоске. За тебя ваша служба вступилась и эксплуатационники с коммерсантами, особенно Ирина Викторовна Яхимович. Они враз доказали, что судно твое не в ладах с финансовыми показателями по причине малой скорости, да еще эта подмочка какао, о котором Ирина напомнила. Механики все же сдались, хотя теперь тебе долго придется добиваться их расположения.
       В завершение разговора инспектор спросила про нового стармеха: - Из четырех предложенных выбрал того, что помоложе, себе подстать? - Я кивнул головой в знак согласия.
       - Правильно сделал, но учти, Кавун человек не простой. Не скажу, какой он механник, но работяга, говорят, отменный - труда не боится, любую работу в машине делает, как для себя. Требовательный и принципиальный, с подчиненными не заигрывает, панибратства не любит. Карьерист в хорошем смысле слова. Давить и кричать на него бесполезно, себе в убыток. Капитаны, с которыми он работал, предпочитают говорить о нем немного. Это я к тому, что твоим другом он может и не стать.
       - Мне главное, чтобы он не стал собутыльником комиссара и старпома, - заключил я.
       - Это я тебе гарантирую, со спиртным у него порядок - себя на рюмку не разменивает. Из своего опыта скажу - такие люди становятся на всю жизнь либо друзьями, либо врагами, другого они не приемлют.
       Инспектор помолчала, потом, внезапно смягчившись, произнесла с улыбкой: - А вообще-то ты молодец. Я знаю, как трудно порою остаться принципиальным в такой ситуации, но пока ты вышел из нее с честью. Подчеркиваю - пока, потому что и дальше будет нелегко исправлять чужие ошибки. Хорошо, если бы ты сделал стармеха своим союзником.
      
       СОЮЗНИКИ
      
       Такова уж участь капитана в родном порту, что в случае даже незначительного происшествия на судне находится масса недоброжелателей и их противников, непременно желающих выразить пострадавшему свое личное недовольство или сочувствие. И те, и другие под рюмку коньяка или виски постараются, как можно больше узнать, что же будет дальше, дабы иметь право многозначительно сказать в будущем - а я же говорил... В то время я еще не знал лекарства от этой напасти, как и то, кто мой друг, а кто мой враг, вернее, пока недоброжелатель. Отработанная на немецкой линии тактика с рюмкой минеральной воды для себя и спиртным для собеседника давала хорошие результаты. Тот, кто ее не заметил, как правило, много пьющие, сообщили мне массу нужного; те, кто заметил, но промолчал, станут в основном моими союзниками. Последних окажется больше, но первыми были нередко люди, занимающие солидное положение в конторе и завоевать их расположение мне довольно долго не удастся.
       Новый стармех с первых дней меня радовал, его бурная деятельность носила сугубо деловой характер и, что особо приятно, с такими лицами, как первый помощник и старпом, с последним он, оказывается, работал на "Гулбене", общался только в чисто служебном плане. Надменного электромеханика поставил на место уже в первые дни, обнаружив серьезные недостатки по работе, сразу указав на показуху.
       За сутки перед отходом я спросил его, как обстоят дела.
       - Давайте глянем на месте, - сказал он с улыбкой, и мы спустились в машинное отделение. То, что я увидел, меня приятно удивило. Почти вся машинная команда оказалась занятой работой, и это во время стоянки в родном порту. Был открыт картер главного двигателя, третий механик с ремонтниками из мастерских собирал один дизель-генератор, другой стоял чистый и готовый к работе после моточистки. Часть ремонтников регулировала кондиционер, другие под наблюдением механика возились с котлом, и при этом на удивление не ощущалось никакой штурмовщины.
       - До отхода сумеете закончить? - спросил я.
       - К сожалению не все, остальное сделаем в рейсе, но к Арктике будем готовы.
       - А нормальная скорость будет?
       Стармех улыбнулся и вновь стал серьезным. - Пойдемте, я вам кое-что покажу, - сказал он и подвел меня к трубам охлаждения главного двигателя, к так называемым "гляделкам" - стеклянным окошечкам для наблюдения за состоянием воды охлаждения. На этот раз она была настолько прозрачна, что сначала я подумал, что в трубах пусто.
       - Говорят, что именно здесь, увидев ржавую и мутную жидкость, вы разошлись во мнениях с моим коллегой. Надеюсь, больше претензий у вас не будет, там теперь чистый дистилат. Дороговато, но охлаждение хорошее и цилиндровые крышки менять не придется. В дальнейшем будем получать его в тропиках от кондиционера. А скорость будет, как только обкатаем двигатель. К началу "арктических гонок" почистим во льду корпус и дадим четырнадцать с половиной узлов.Такой ответ не мог не понравиться, а впоследствии я приду к твердому убеждению, что все обещанное Кавуном исполняется.
      

    0x01 graphic

    Капитан Л.Веселов, стармех В.Кавун

      
       За всеми заботами уделить достаточного внимания семье в этот раз вновь не удалось и, чувствуя свою вину, сказал об этом жене.
       - Не переживай, - успокоила она меня, - главное, чтобы у тебя было все в порядке, а мы ждать привыкли. - Так ей придется отвечать еще долго, а если говорить точнее - до моего выхода на пенсию.
       Больше всех переживал за меня тесть, особенно после знакомства с судном. Молодость стармеха его озаботила, но после того, как тот провел его по машинному отделению с экскурсией, сказал уважительно: - Настоящий хозяин и механик, поверь мне, - что надо. - Мнение многоопытного инженера и руководителя, каким был мой тесть, мне оказалось очень кстати. Тёще больше всего понравилась каюта и особенно ванная комната, наличие которой на судне она до этого представить не могла, а когда с высоты крыла верхнего мостика она глянула на причал, то с неподдельным ужасом попросила: - Ты только не упади отсюда, раз тебе приходится здесь стоять. Привязывайся чем-нибудь и, когда сильный ветер, лучше сиди в каюте. - Тесть подмигнул мне, и я ей это пообещал.
       Уходили мы под вечер. Минут за пятнадцать до комиссии в дверь каюты постучали и, не дожидаясь разрешения, вошли начальник службы судомехаников В.Робсман и механик- наставник В.Амелин. Вид у обоих был неприветливый, что не обещало приятного разговора.
       Начальник начал без обиняков: - Вы так и не зашли к нам в службу, но мы не гордые.
       Не давая мне ответить, он сделал останавливающий жест рукой и уже жестче произнес довольно длинную тираду: - Впервые молодой капитан, - он сделал упор на последние слова, - так повел себя с заслуженным механиком. Что ж, у нас о нем другое мнение, он пойдет на повышение и без вашей рекомендации. Ваши претензии к нему безосновательные и свидетельствуют о некомпетентности в вашей работе. Мне понятно стремление сразу заявить о себе, но вы избрали неверный путь, и думаю, об этом пожалеете. Не сомневаюсь, что вскоре у нас будет достаточно оснований ответить вам тем же. Было ясно, что начальника понесло и его нужно было как-то остановить, у нас просто не было времени для бесполезной перепалки, но я никак не мог найти для этого нужные слова.
       Совершенно неожиданно мне на помощь пришел механик-наставник: - Об этом еще рановато говорить, да и пришли мы сюда не для этого. Скажите честно, капитан, что вы наговорили руководству о бывшем стармехе?
       Мне стало ясно, что эта разведка боем ведется вслепую, ведь конкретно о стармехе я не написал ни строчки, он уходил сам, и потому решил перейти в легкое наступление: - Я не любитель писать кляузы и привык сам решать свои проблемы. О том, что судно страдает техническими недостатками, знаете не только вы, но и эксплуатационники, им о них говорить не нужно, цифры говорят сами за себя. Ваш стармех не пожелал стать моим союзником, он-то как раз и оказался, как вы сказали, слишком гордым. В том, что для этого у него нет никакого основания, убедиться не трудно. Умный человек должен был понять, что при правах капитана на судне претендовать на первенство глупо и бесполезно. Обращаю ваше внимание, что полностью своими правами я не воспользовался, он и без этого догадался, что ситуация складывается не в его пользу и использовал связи. В этом случае часть своей вины он невольно переложил на вас, вот вы с этим и разбирайтесь. Кстати, хочу вам сообщить, что я в свое время поработал в машинной команде и причину низкой скорости и частых поломок мне разъяснять не нужно. Но ваш подзащитный даже этого не понял и пытался взвалить вину за замазучивание танков и засоление воды охлаждения главного двигателя на капитана Эфишева. Согласитесь - это не совсем порядочно. Мне очень не хочется, чтобы подобное произошло со мной, вот я и поставил его в условия, когда он был вынужден обратиться к вам за помощью. Что ж, каждый сам выбирает свой путь. Теперь это не моя головная боль.
       Однако начальник сдаваться не хотел: - Посмотрим, как вы сработаетесь с Кавуном, как бы не пришлось вам самому просить замену после рейса, - заключил он и встал.
       И тут мне пришла мысль завоевать у механиков расположение на будущее: - Я не в праве давать скоропалительную оценку новому стармеху, но он мне нравится, я сделаю все, чтобы оградить его от ошибок предшественника и буду защищать от несправедливых нападок с любой стороны. Роль старшего механика для меня сейчас важнее всех остальных, но это при условии, если он станет моим союзником в наведении надлежащего порядка на судне.
       Видимо, эти мои слова дойдут не только до стармеха. Они дадут начало моих новых отношений со службой и механиками, а для меня станут основой для работы с людьми этой профессии, но обо всем по порядку.
      
       Рейс в этот раз обещал быть непродолжительным, после догрузки в Антверпене и Дюнкерке шли на Касабланку и Дакар. Отошли к полуночи, провожающих собралось довольно много, к этому располагала хорошая теплая погода. Валентина стояла рядом с женой стармеха, оказалось, мы около года живем в одном доме, только в разных подъездах, но ранее не встречались. Жены на время совместной работы подругами не станут, но на долгие годы сохранят уважительные отношения.
       Пользуясь хорошей погодой, на траверзе Палдиски сошел с мостика, с удовольствием отметив, что в этот раз "прощания с Матреной", как говорил капитан Чижиков о последней рюмке в честь отхода, среди экипажа не наблюдалось. За время моего пребывания на мостике эпизодически появлялся стармех, с разрешения, в отличие от предшественника, строго следя за обкаткой двигателя. При этом я убедился: он не слишком разговорчив, но охотно объясняет свои действия, не опасаясь неправильного толкования, что свидетельствовало об его уверенности. Он прилично разбирался в действиях вахтенного штурмана, с удовольствием подменил матроса на руле, проявив незаурядные знания в штурманской лексике и управлении судном, да вообще относился к штурманской профессии с явным уважением.
       К обеду я ощутил непривычную вибрацию от больших оборотов винта. Пройдя в кабинет, глянул на показания лага - чуть подрагивая, он показывал на отметку близкую к четырнадцати узлам.
       Во время обеда на стармеха смотрели как на именинника, но он, казалось, не замечал многочисленных взглядов. Мы уже заканчивали трапезу, когда обороты резко упали. Стармех пулей выскочил из-за стола.
       - Приехали, - ехидно произнес старпом, а комиссар, как всегда, в тон ему захихикал.
       - Революция не удалась, - сказал он, глядя на меня, словно ожидал моего согласия. - Не зря говорят: тихо едешь, дальше будешь!
       Меня охватила внезапная злость. - От того места, куда едешь, Николай Михайлович! - не выдержал я. - Просто не верится, как вы можете желать неудачи механикам. Выходит, вы и старпом не вместе с остальными? Может быть, вы оказались не на том месте и не в том коллективе? - Оба заерзали, а старпом впервые извинился.
       Вскоре двигатель заработал в прежнем режиме, Кавун вернулся и, заметив мой вопросительный взгляд, тихо, чтобы не слышали остальные, произнес: - Все нормально, объясню потом.
       - На судне есть шутник, - рассказал он мне в каюте, - вероятнее всего из опытных мотористов. Нагрел запасную гайку от крышек цилиндров и бросил на пайол с верхних решеток к ногам вахтенного механика. Тот хвать, а она горячая. Что делать? Старая хохма, только теперь она не проходит, гайки-то не вручную, а гайковертом с динамометрическим ключом обтягивают, хотя в спешке хохма сработала. Не уверены наши механики в своей работе, трудно сразу от этого избавиться, но я этого добьюсь. Подтянуть техучебу придется, - сказал он таким тоном, что не поверить в это было нельзя.
       В Западной Европе конец весны и начало лета хорошее время. Пропадают туманы, уходят на север дожди, стихают на лето штормовые ветры. Благодатное это время для моряков, и хорошо работается на палубе под ласковым и нежарким солнцем, приятно отдыхать в часы досуга. С началом рейса в душе еще не остыло тепло ласк жен, свежи воспоминания о детях и близких. В портах захода буйно цветут каштаны, весенние цветы, распускаются розы. В Антверпене после работы играем в футбол с питерскими судами на стадионе Интерклуба, успешно участвуем в легкоатлетических соревнованиях. Прилично играют ребята в футбол и волейбол, здесь отличаются моторист Чентимиров, штурман Гнездилов, второй радист Петров. Молодежь охотно принимает меня в свой круг, хотя это и неудивительно, ведь мне еще всего тридцать два. Стармех, правда, к спорту немного равнодушен, но активно проявляет себя как организатор и страстно болеет за своих механиков и мотористов.
       Все время держу работу в машине под наблюдением, зная, что не всем под силу требования Кавуна. Старых мотористов не устраивают необходимость высокого качества работ и жесткие сроки ее исполнения, обязательная аккуратность, чистота во всем. Все, что выполнено хотя бы с малейшими недостатками, подлежит немедленной переделке пусть даже в личное время. Особенно достается токарю-мотористу, который во всем винит станок. Станок немецкий и очень неплохой, но запущенный. Кавун с выходом из Дюнкерка берется за его ремонт и переборку. Трое суток он выходит из машины только чтобы поесть и отдохнуть. Окончив работу, приглашает меня посмотреть. Станок выглядит совершенно новым, выкрашенный специально заказанной в Антверпене краской, блестит надраенными асидолом частями. Токарь впервые с довольным и чистым лицом вытачивает какой-то довольно сложный фланец, не отвлекаясь от работы. Стармех удовлетворенный смотрит на меня вопросительно. Я, честно говоря, ничего не понимающий в станках, не желаю портить праздник, делаю восхищенный вид и соглашаюсь, что это здорово. Приглашаю его на кофе и рюмку коньяка в каюту.
       После этого мы выходим на шлюпочную палубу где, пользуясь отсутствием качки и хорошей погодой, собралась перед ужином почти половина экипажа. Минут через десять к нам поднимается токарь. Словно флаг несет в руке выточенную деталь и предъявляет ее стармеху. Тот берет ее в руки, и оба скрываются в дверях его каюты. Подождав немного, я отправляюсь следом. Стармех со штангель-циркулем в руках, что-то объясняет токарю, торжествующий вид которого сменился на поверженного.
       - Все поняли? - спрашивает он его, но у того едва хватает сил, чтобы кивнуть головой в знак согласия. - Тогда переодевайтесь и отдыхайте, а завтра вперед и с песней. - Когда за токарем захлопывается дверь, Кавун говорит: - Для токаря шестого разряда непростительно. Если до конца рейса не научится, придется менять, - и поясняет: - А уж сварщик из него совсем никудышный.
       На следующий день токарь принесет свою работу вновь, стармех опять ее забракует и выбросит за борт. Взбешенный токарь произнесет фразу: - Сам бы взял и сделал. Стармех станет к станку и довольно быстро выточит деталь, при виде которой у токаря отвалится челюсть. Кавун хладнокровно подведет итог: - Сделаешь хуже, значит, не можешь, тогда и разговор будет другим.
       За многие годы я так и не узнаю такого, что было бы ему непонятно или невозможно в его работе. Он знал да и умел многое и ни одного дня не тратил попусту, требуя от своих подчиненных того же, не отказывая в помощи. Для многих его требования казались слишком высокими, и такие люди сами уходили от него. Его часто могли упрекнуть в жесткости, карьеризме, но я не знаю ни одного человека, который бы упрекнул его в некомпетентности или незнании своей профессии.
       Для меня годы работы с ним останутся лучшими и самыми успешными. Да простят меня другие стармехи, с которыми довелось работать, но с этим человеком я всегда чувствовал, что нас объединяет многое и большее, чем работа. Когда он уйдет на повышение, мне будет его очень не хватать именно в работе, где с ним удавалось очень многое, как при гонке за лидером. Друзьями мы останемся на всю жизнь и еще поработаем вместе перед окончанием моей трудовой деятельности.
      
       И ВНОВЬ СТАРПОМ
      
       Рейс, словно в награду за предыдущий, выдался несложным. До прихода в Касабланку обошлось без происшествий. В ожидании причала и заводки в порт стали на внешнем рейде. Учитывая значительную глубину, отдали пять смычек в воду во избежание дрейфа при сильном ветре, который по прогнозу должен был усилиться к утру на вахте старшего помощника. Где-то часов до двух ночи мы со стармехом просидели за бумагами и расчетами - он предлагал включиться в соревнование за звания судна высокой культуры труда, для чего было необходимо обновить инструмент, схемы организации труда, графики по заведованию и еще многое другое. Окончив работу, поднялся на мостик, глянул на погоду и, не обнаружив резких изменений, пошел отдыхать. Проснулся от резкого изменения качки и свиста ветра в иллюминаторе душевой, дверь которой из спальни обычно держал открытой. Выглянув наружу, увидел, что судно стоит лагом к волне при довольно сильном ветре. Времени на раздумывание не было, выскочил на мостик, не одеваясь. Машинный телеграф стоял в положении "Средний вперед", но двигатель не работал. На баке послышался грохот уходящей в воду якорной цепи.
       Первая мысль - цепь травится самопроизвольно, перескакивая через звездочку. Старпом на крыле что-то кричит мечущемуся в плотной завесе дождя при свете осветительного прожектора у брашпиля боцману. Справа по корме в свете кормовых светильников видны взлетающие ввысь пенные волны у камней волнолома. Кажется, что они совсем рядом и стремительно приближаются. Двигатель молчит.
       Но вот грохот якорной цепи прекратился, носовая часть зарылась в воду, сильный рывок, и судно начинает выходить на ветер. Неимоверно долго тянутся секунды, наконец мы выходим против волны, движение к волнолому прекращается. Словно по мановению волшебника резко стихают порывы ветра, появляются на небосводе крупные звезды и за ними полная луна, освещающая быстро улетающий край низких черных облаков. Только волны продолжают набегать с прежней силой и поднимать по корме тучи брызг, разбиваясь о волнолом. В этот момент запускается двигатель. Перевожу телеграф на "самый малый" и затем на "стоп". Краем глаза вижу вбегающего в рубку старпома и спрашиваю боцмана по спикеру, сколько на брашпиле. Тот немного медлит и отвечает: - Шесть смычек в воде.
       Что за черт, - говорю сам себе и переспрашиваю. Ответ тот же. - А сколько же было до этого? - начиная догадываться о причине, спрашиваю я. Ответ подтверждает мою догадку: - Две с половиной, как приказал старпом.
       - Агент сообщил, что лоцман придет к шести часам утра, и я решил оставить две с половиной смычки, чтобы быстрее сняться с якоря, а тут шквал, - оправдывается старпом едва окрепшим голосом.
       - А почему машина не запустилась? - спрашиваю я и слышу ответ подошедшего стармеха: - Второго механика с мотористом в тот момент не было в машине, они в румпельной проверяли свое заведование. Простите за бардак, разберемся! - решительно заканчивает он.
       Молча иду на корму. Глядя на огромные валуны волнолома, буквально в десяти метрах от кормы, становится не по себе. Возвращаюсь на мостик, аккуратно отходим мористее, меняем место якорной стоянки. Перед тем, как сойти с мостика, переборов волнение, как можно спокойнее спрашиваю старпома: - Вам не кажется, что это уже слишком? - имея в виду его накопившиеся "подвиги". В ответ обычное молчание, которое, очевидно, должно принимать за согласие.
       Тогда я еще все же надеялся на лучшее, уверенный, что подобные ЧП заставят его изменить отношение к работе. Увы, мои надежды на лучшее так и не оправдаются, еще не раз его поразительная способность недооценивать сложность ситуации поставят нас в критическое положение. Через два года в ночное время у берегов Нигерии, недалеко от порта Лагос он, совершенно непонятно почему, ляжет на новый курс почти на четыре часа раньше, чем следовало. Этот курс приведет нас к мелководному побережью болотистой дельты реки Нигер, заросшей мангровыми зарослями, которые радар неспособен обнаружить на достаточном расстоянии. Даже вибрация корпуса судна, от которой проснусь, его не насторожит, очевидно, он все же уснул, ведь именно ранним утром так тянет ко сну. Нам опять повезло - успею остановить судно и вновь с неприятным чувством буду всматриваться в чистейшую океанскую воду на рифы в паре метров от киля. На этот раз выскажу ему все, что о нем думаю, и заставлю написать рапорт о полном несоответствии. Но и на этом он не остановится.
       Еще через год, в Северном море по радару примет стоящий у буровой нефтяной вышки небольшой танкер за буй и решит пройти между ними для проверки нумерации буя. Опытный вахтенный матрос по телефону сообщит мне об этом, когда тот в непосредственной близости от буровой с биноклем в руках будет ожидать ее появления во мгле утреннего тумана. Только резкий отворот чудом позволит избежать столкновения с танкером, соединенным с вышкой нефтяным шлангом и швартовыми.
       Этот случай переполнит мое терпение и убедит в том, что увлечение йогой, медитацией и переоценка собственных способностей лишили его интуиции, столь необходимой для профессии судоводителя. К тому же с возрастом непопулярность у женщин и отсутствие семьи усилят неадекватную самооценку и эгоистические склонности. Временами он вызывал жалость, поскольку занимался самоуничтожением, обрекая себя на долгое одиночество, видимо, по примеру своего отца. В нем природа весьма точно следовала правилу - яблоко от яблони недалеко падает, но у папы было другое время и профессия революционера - разрушителя. Сыну же досталось время, когда высокие идеалы явно поизносились, уступая место обычному выживанию в коллективной общественной системе, где не было места безучастному созерцанию и крайнему индивидуализму.
       Он был обречен оставаться вечным неудачником. Понимание этого не позволит мне, вопреки настойчивому нажиму руководства, рекомендовать его на выдвижение. По просьбе парткома его заберет с собой капитан Ф.Годилев на новое судно, и он получит рекомендации на капитанскую должность и в первом же рейсе посадит судно на топляк. При этом останется верным себе и, снявшись самостоятельно, без водолазного осмотра продолжит рейс с распоротым днищем. Только благодаря настойчивости молодого старшего помощника согласится вернуться в порт и этим избежит неминуемого крушения судна. Так бесславно закончится карьера выпускника с красным дипломом Ленинградского высшего мореходного училища им. адмирала Макарова, еще раз подтвердив истину - велико море, и у него свои законы, а тому, кто не постигает их, места в нем нет. Море не прощает любую ошибку и сурово наказывает за малейшую небрежность.
       Один из моих друзей скажет о нем удивительно коротко: он вошел в себя и ... не вернулся.
       И через много лет, уже на берегу, не раз во сне видел я огромные, в пене валы, камни волнолома под кормой и просыпался в поту от грохота якорной цепи. Ощущал страшные удары корпуса судна о грунт, не сразу понимая, что эти удары не что иное, как стук моего изношенного в критических ситуациях сердца. За все в жизни нужно платить, а для капитана эта плата порой незаслуженно дорога, потому что по долгу службы ему чаще всего приходится платить за чужие ошибки. И все же я не жалею об этом, жить только для себя скучно, и в этом меня частично убедил старпом Ким Эдуардович Тайц.
      
       Стоянка в Касабланке затянулась. Наступившая жара значительно снизила активность докеров, к тому же груз, предназначавшийся для наших строителей электростанции в городке Сафи, для них был не очень интересен. Работу они заканчивали рано, да и мы, стоявшие близко к городу, получив предупреждение не шуметь после 17-00, тем самым обрели редкую для моряков возможность не только лучше познакомиться со знаменитой Мединой, но и с городом.
       О Медине Касабланки написано много, но ее необходимо видеть, ощутить и в какой-то степени понять атмосферу и запахи этого огромного восточного базара - города в городе. Правда, для этого нужно очень много бродить по его кривым улочкам-лабиринтам, забыв о брезгливости и вежливости. Понять кухню арабского торга, наглого и азартного, захватывающего и опьяняющего от возможности дешево купить редкую и красивую вещь ручной арабской работы, или же нарваться на невероятный обман, узнав, что купленная вещь не стоит и десятой части отданных денег трудно. Медина притягивает к себе прежде всего любителей новизны и приключений, людей азартных, короче авантюристов, а морякам во все времена авантюризм был не чужд.
       Медина предлагает все: товары, продукты, серебро, золото, деньги, наркотики, женщин, ласки, пороки. Короче все, без чего не обходится человек во все времена, и только наличие мизерной суммы у советских моряков помогали избежать желания пуститься во "все тяжкие".
       И все же Касабланка, самый большой город Марокко, знаменит не только Мединой. В нем есть прекрасные дворцы султанов, красива европейская часть. Великолепный музыкальный фонтан, пусть не такой величественный, как в Барселоне, но тоже чудной красоты и необыкновенных красок в сочетании с лучшей классической европейской музыкой и арабскими мотивами. Для нас почти на две недели распитие зеленого чая с мятой в полуденную жару и вечернее блаженство у фонтана станут ритуалом, оставляющим на всю жизнь незабываемые воспоминания.
       Именно здесь состоится моя встреча с последними русскими эмигрантами первой волны из рода Апраксиных. Незадолго до смерти Георгия Апраксина его дочь Мария с двумя внучками, красавицей (в бабку) Екатериной, по-американски просто Кет, и невзрачной толстушкой с деревенскими веснушками на лице Марией, возвратилась из США после развода. Решительный отказ отца, американского военного пенсионера, содержать детей и небогатый запас накоплений, оставшийся после кормильца-деда, заставили мать искать работу. При содействии нашего посольства, хотя и графиня, но все же наша, русская, она стала помогать агентству по обслуживанию советских судов рыболовного флота в качестве переводчика. Поскольку мы, капитаны торгового флота, в переводчике не нуждались, то встретились с нею после того, как я поинтересовался в агентстве о судьбе вдовы графа Георгия Константиновича Апраксина. Мария примчалась сразу же, и вот мы вновь сидим в маленьком уютном домике на окраине. Вдова, Наталья Александровна, приветливая, как всегда, расспрашивает меня о моей жизни, весьма довольная тем, что я стал капитаном, словно в этом было и ее заслуга. Несмотря на возраст,(девяносто с лишним, она безупречно держится, аккуратно одета и прекрасно владеет собой, только часто подносит к глазам батистовый платочек, при этом порой не сдерживая дрожание руки.
       - А как поживает душка Эдуард Болеславович, мой бывший капитан Э.Яхимович? - спрашивает меня графиня.
       - Великолепно, - отвечаю я, - он со своей красавицей женой ныне в Стокгольме, получил назначение на должность представителя Министерства морского флота в Швеции.
       - Я очень рада. Эдуард так напоминает мне молодого Юсупова, который ухаживал за мной на балах в Мраморном дворце. Вы знаете, у Эдуарда столько аристократического, это не дается просто так, а передается по крови.
       - И я счастлив, что судьба подарила мне удачу - работать с ним именно тогда, когда это было мне нужней всего, - в тон ей несколько напыщенно, но искренне вырывается у меня.
       - О! Я вас так понимаю, капитан, вы счастливчик, - говорит она, - и у вас есть будущее, с вами Родина и ее признание. В ваши годы мы не знали, что ждет нас завтра. Во Франции мы все же оставались чужаками, и если бы не мой муж, который умел и любил работать, не смогли бы выжить в этом жестоком мире. Говорят, что Советская Россия - исчадье ада, но я в это не верю. В моем доме и сейчас бывает много русских, но я не видела среди них злых и несчастных. Конечно вы не аристократы, вам немного не хватает образованности, бог с ней, вы все равно лучше многих из Франции и Америки. Еще ни один из вас не говорил плохо о своей родине.
       - Мама, может быть, они боятся это делать? - осторожно начинает дочь.
       - Замолчи, Мария! - обрывает ее мать. - Неужели ты думаешь, что я прожила жизнь зря и не могу разобраться, где истина, а где ложь? Разве хотя бы один из них похож на твоего подлеца и грубияна янки? Простите меня, тьфу, - она брезгливо прижимает платочек к губам, - он только и умел, что лакать свой виски и делать детей.
       - Ты не права, мама. Он военный и воевал.
       - Он воевал в борделях и отсиживался в штабах, когда твой отец в Иностранном легионе сражался с бошами на стороне французов. Пора бы уже знать, что янки всегда воевали чужими руками, в том числе и твой бравый муженек. Вот у него, - она указывает все тем же платочком на меня, - почти все родственники полегли за Россию, там настоящие герои, и твой отец всегда это говорил.
       Я пытаюсь остановить перепалку и прошу гитару. Старая графиня оживает и садится к пианино, великолепный рояль уже давно продан. Вскоре ее негромкий голос, по-прежнему красивый и волнующий, наполняет полутемную комнату. Электричество дорого. К моему удивлению она поет современный романс "Белой акации гроздья душистые...", разумеется, специально для нас.
       Окончив, тяжело добирается до кресла и, передохнув, произносит: - Какой чудный романс, а говорят, в Советской России не осталось ничего от прежней культуры. Не верю, такой романс может написать только любящее сердце человека нашей великой русской культуры. - Она замолкает, закрывает глаза, но внезапно тихо смеется и обращается ко мне: - Вы не поверите, капитан, а ноты и слова мне подарил капитан рыболовной базы, огромный детина, хулиган и страшный матершинник. Твой паршивый янки на такое не способен, - вновь обращается она к дочери.
       Внезапно в голову мне приходит догадка: - Я, кажется, знаю, кто этот большой угодник, - говорю я и вижу, как лицо дочери краснеет.
       - Неужто... И кто же?
       - Я думаю, что это капитан Иван Митрофанович Кузьменко, бывший наш старший помощник на баркентине "Вега", которого мы, курсанты называли "полтора Ивана".
       - Боже, как тесен мир, - произносит графиня. - Вот его бы, настоящего мужика, тебе в мужья, - обращается она к дочери, - да кому ты нужна после своего дурно воспитанного янки. Дай бог, если нашей внучке Маше повезет и она выйдет за старпома Геночку из Крыма. Может быть, хотя бы ей удастся вернуться в Россию. Россия, Россия, прости нас, - вздыхает она. - Перед смертью муж сказал, что мы совершили большую ошибку, не вернувшись на родину. Боялись участи расстрелянных в революцию дворян, а ведь мы совесть свою неправедными делами не запятнали и о России ни одним плохим словом не обмолвились. А вот не подсказал нам Господь об этом вовремя за прегрешения и ошибки наши, - она крестится и дает понять, что встречу можем продолжать без нее.
       Это была моя последняя встреча с графиней Апраксиной. С Марией мы встречались еще раза два. Внучка Маша все же выйдет замуж за старпома БМРТ из Феодосии и уедет в Россию, как хотела ее бабушка. В настоящее время, по некоторым данным, она перебралась из Крыма в Москву. Еще через год я узнаю, что посольство отказалось от услуг Марии, а после смерти матери она вернулась в США. Катерина, со слов сестры, во время учебы в Англии вышла замуж за титулованного выходца из России и унаследовала графский титул Апраксиных. Живет в Англии, бывает в России.
       В Касабланке я побываю еще не раз, но уже никто из бывших русских на судно не придет. Время сделает свое дело - белоэмигрантская русская диаспора в Марокко прекратит свое существование, да и французы, с которыми в эту страну пришли русские, уйдут из нее. Уютная и безопасная для европейцев арабская страна со временем превратится в агрессивную вотчину арабских националистов и источник угрозы Испании и Франции. Немалую роль в этом сыграет политика США.
       Когда я слышу романс "Белой акации...", вспоминаю полутемную комнату с низкими потолками и старую графиню Апраксину у пианино, так и не увидевшую после революции свою далекую, но беззаветно любимую Россию. Многое в ней было близким мне потому, что она напоминала мне моих бабулек, первыми поведавших о дореволюционном времени и истоках моего рода. Ее красивый, негромкий голос был так похож на голос моей бабули Марии.
       Теперь я понял её окончательно, потому что в конце своей жизни не по своей воле оказался вдали от Родины и вероятнее всего уже никогда не смогу уехать в Россию, которая для нас, как и в свое время для них, стала другой и безразличной к нашей судьбе. Мы, РУССКИЕ за рубежом, почти через сто лет повторили судьбу своих предков и так же стали другими, во многом не такими, как РОССИЯНЕ. Кто виноват в этом - ответит время, а рассудит история.
      
       ОБНОВЛЕНИЕ
      
       В машинной команде правил бал новый стармех, его без преувеличения огромная работа давала поразительные результаты. Казалось, само судно, чувствуя властную руку стармеха, бежало теперь легко и быстро. Спускаясь иногда в машинное отделение, каждый раз видел положительные перемены, здесь становилось чище, светлее, уютнее. Из рундуков и ящиков был извлечен и появился на стеллажах инструмент, рассортированный по назначению и расположенный там, где он был нужнее. Механики ходили в чистой робе, не вздрагивали при появлении капитана или стармеха, уверенные, что упрекнуть их не в чем.
       Глядя на них, привели в порядок инструмент и матросы с боцманом, выбросили лишнее из подшкиперской и выволокли на божий свет из шхер заброшенные средства малой механизации. Попытки при прежнем стармехе оживить воздушные шарошки - ударный инструмент для оббивки ржавчины неоднократно заканчивались неудачей. Он категорически отказался давать для них сжатый воздух, ссылаясь на малую производительность судовых компрессоров и их ненадежность. У Кавуна и производительность, и надежность оказались на высоте, матросы с успехом и не без удовольствия изводили остатки ржавчины и окалины в укромных местах на палубе.
       Все чаще я стал ловить себя на том, что при новом стармехе руководство экипажем и судном с моей стороны нуждается в пересмотре, ведь в приближающемся арктическом рейсе более разумнее была бы организация на судне технической службы без разделения на палубную и машинную команду, тем более, что от работ на палубе по уходу за корпусом и судовым палубным устройствам старший помощник самоустранился, фактически давно именно это явилось причиной того, что судно оказалось запущенным.
       Стармех не только согласился с моим предложением, но и через день принес мне проект положения и графики работ на полгода. Число "слабых" мест и упущений было неожиданно устрашающим но, видя мое огорчение, он успокоил, заявив с уверенностью - за год справимся.
       На судовом собрании противников "нового порядка" оказалось немного, но среди них оказались старпом, председатель судового комитета третий механик Кичко и электромеханик Кабанов, который до сих пор пытался управлять электриками и своим хозяйством единолично. Подумав, с выходом из Дакара я написал судовой приказ о начале работы по новой организации. При этом отлично понимал, что это вызовет осложнения с приходом в Таллин, так как многое противоречило принятым правилам судовой эксплуатации, но мне не хотелось упускать шанс навести на судне порядок с появлением Кавуна, а что касается противников нововведения, они, скорее всего, сами покинут судно с приходом в родной порт. Надежды эти оправдаются и даже с избытком, в чем немалую помощь неожиданно окажет пресса - газета пароходства "Моряк Эстонии".
       В Дакаре мы не задержались, но пароходство для подстраховки направило нас в Сафи под груз фосфата на бельгийский порт Гент. Марокко занимает второе место в мире по его запасам и весьма успешно экспортирует во многие страны мира. Для моряков этот груз малоприятен, поскольку выгрузка и погрузка сыпучего и весьма пыльного фосфата, как правило, занимает мало времени, но оставляет очень много следов. Фосфатная пыль обладает способностью проникать в любые щели, даже через плотно закрытые двери и иллюминаторы. По своей структуре и воздействию на трущиеся поверхности она сравнима с наждачной бумагой и наносит значительный ущерб механизмам.
       Погрузка производится мощными элеваторными комплексами большой производительностью - свыше тысячи тонн в час. При этом количество пыли сравнимо с африканской песчаной бурей - самумом, и находиться на палубе возможно лишь в специальной одежде и респираторах. Учитывая сорокоградусную жару, в такой экипировке белый человек может выдержать не более пятнадцати - двадцати минут, затем он просто теряет сознание. Теперь представьте полностью задраенное (закрыты все двери и иллюминаторы) судно с выключенным кондиционером, чтобы не засосать пыль. Температура в нем растет стремительно, запас воздуха уменьшается еще быстрее. Жизнь внутри как бы замирает на время - молчат механизмы, помалкивают люди. Но вот часа через три-четыре погрузка заканчивается, и вы распахиваете двери и иллюминаторы и кидаетесь в первую очередь откапывать вентиляционные люки. Боцман с матросами с пожарными шлангами начинают многочасовую борьбу за чистоту надстройки и палуб, механики - чистку фильтров и "дыхательных путей" механизмов. Поверьте мне, это нелегкий труд, фосфат тяжел, кажется, ты его смыл за борт, но чуть подсохло и обнаруживаешь, что он - везде. И так продолжается не один день, а ведь его еще нужно "вытряхнуть" из лебедок, шлюпок, вентиляторов, из-под чехлов. На другой день подходишь к берегам Португалии, а там зыбь либо от Азорских островов, либо неизбежная Бискайская. При полном тяжелом грузе судно раскачивается так стремительно, что даже старые морские волки не выдерживают, и когда наконец вы добираетесь до порта назначения и швартуетесь к причалу, то впору благодарить святого Николая за доброту.
       В проливе Ла-Манш с другого судна, следующего в Африку, мы по указанию пароходства принимаем на борт капитана-наставника В.Гусева, у которого я был третьим помощником на "Вормси" шесть лет назад и с которым не встречался четыре года.
       С началом выгрузки грейферами в порту Гент над судном вновь повисает желтое облако, но теперь хотя бы на время можно сойти на берег и дождаться перерыва в работе. Это удается не всем, а только свободным от вахты и работ. Бельгийцы пусть и не скандинавы, но спешить не любят, разгружают не торопясь, стараясь поднимать меньше пыли - ровно столько, чтобы получить профсоюзную надбавку за вредность. Кстати попытки получить такую надбавку и нам с помощью нашего профсоюза были обречены на провал. Слишком многого хотите, - был ответ. Вам, морякам, все предусмотрено в окладе, а за работу в тропиках еще и вино дают! Вот только всегда замалчивали, что зарплата моряка, плавающего в тропики на зарубежных судах, была неизмеримо больше нашей.
      
       Пароходство торопило - наступало время выйти в Арктику с первыми судами нашему наставнику, а нам еще предстояло грузиться в Гамбурге на Ленинград. К выходу погода испортилась. При следовании каналом лоцман сообщил, что из-за шторма в Северном море не поведет в такую погоду судно до приемного буя, а поставит нас на якорь в Шельде. Ну и Бог с ним, - сказал я и решил далее идти в полную воду без лоцмана. К моему удивлению, наставник начал меня отговаривать. Терять сутки-двое из-за ожидания хорошей погоды не хотелось и, сдав лоцмана на катер, мы направились на выход. Честно говоря, для судна с таким мощным двигателем, хорошей маневренностью, а теперь еще и с надежным стармехом, я не очень рисковал. К тому же имел неплохой опыт плавания в штормовую погоду на маломощном судне на немецкой линии. Вера в свое судно и в его надежность крепла с каждым днем.
       С попутным ветром и волнением мы быстро добежали до устья Эльбы и на другой день подошли к плавмаяку. На гребне теплого и холодного воздуха ветер перешел на чисто западный, усилился до двадцати метров, к тому же, что нередко бывает в это время в таких условиях, опустился туман. Из-за волнения лоцманское судно ушло отстаиваться в Куксхафен. Поговорив с радиолокационной станцией проводки судов по реке Эльба, получил разрешение следовать до Брюнсбюттеля без лоцмана. Еще со времени работы на линии я имел разрешение немецких властей на плавание в этом районе самостоятельно, что нередко приходилось делать ранее на теплоходах "Эльва" и "Кейла". Наставник выразил свое недовольство в резкой форме, бросив, что я еще молод, чтобы так рисковать.
       - Запишите в судовой журнал, что вы берете на себя управление судном, и тогда командуйте на здоровье, - не выдержал я.
       От такой наглости наставник матюгнулся и убежал. Не поднялся он ко мне в каюту и с приходом в Гамбург. Мирил нас стармех на другой день, подготовив почву с условием, что о моем поступке будет доложено руководству. Я был уверен, что Гусев этого не сделает и только поделится со своим коллегами-наставниками. Но ошибся, Аносов через несколько лет припомнит мне этот случай, раскрыв в порыве гнева свою "черную" книгу. Она-таки существовала, вопреки официальной версии. В Ленинградском порту мы расстанемся с наставником, а вскоре он уйдет на повышение в Москву.
       Во время пребывания на борту капитана-наставника старпом проявлял незаурядную энергию, часто суетливую и бесполезную. На вопрос, что я о нем думаю, ответил уклончиво, но признался, что не надеюсь на его действенную помощь в Арктике. Что наставник сказал в службе мореплавания, я так и не узнаю, но решение заменить старпома вроде бы было, однако затерялось в кадрах почти на три года.
       С приходом в Ленинград с грузом тонкого автомобильного проката для Тольятти для меня закончился первый этап подбора основной части экипажа судна, который позволит много лет успешно работать и быть в числе не последних судов пароходства. Именно в эти годы я буду по-настоящему счастлив и удачлив, смогу многое понять и подготовить себя к непредвиденным поворотам судьбы, хотя о том, что они будут, тогда я задумывался редко. Со мною рядом были соратники по труду, многим из которых я помогу вырасти до высокого звания капитана.
       Но в жизни не все так просто и бежать, не останавливаясь для отдыха и переосмысления жизни, невозможно, для этого не хватит сил и здоровья. Беседуя со мной на эту тему, заслуженный капитан и очень своеобразный человек Александр Федорович Полковский сказал, по-моему, очень верные слова: - Если даже у тебя есть цель, нельзя бежать к ней всю жизнь сломя голову. Обязательно нужно вовремя остановиться, отдохнуть и поразмышлять над тем, стоит ли она этого, а если даже и стоит, то достижима ли? Многие цели в жизни только кажутся реальными и в то же время недостижимы, как горизонт - можешь идти, можешь бежать, результат один и тот же. А вот жизнь имеет начало и конец и оборвется непременно, и когда ,этого ты не знаешь. Не стоит гоняться за недостижимым, используй рациональней то, что имеешь и, поверь мне, получишь большее удовлетворение, чем от бега в никуда.
       Я был молод тогда и не придал этим словам значения, а зря. Живя и работая в море, где за все приходится платить здоровьем, не остановился и не рассчитал своих сил. В результате угодил на больничную койку и остался без океана.
      
       ДРУГАЯ АФРИКА
      
       Они еще не уехали из Африки, а уже по ней скучают
      
       Э. Хемингуэй
      
       Наверное, я тоже в какой-то мере принадлежу к таким людям, поскольку воспоминания о ней не оставляют меня до сих пор. С годами я понял, что дело не только в ней самой, сколько в том, что встреча с ней состоялась в лучшие годы моей жизни, когда исполнялись мои самые сокровенные желания.
       Африка! Тринадцать лет я буду заходить в твои порты, подолгу стоять на рейдах и ознакомлюсь почти со всеми берегами Красного и Средиземного морей и западным побережьем от Марокко до Южно-Африканской Республики. Увижу пески пустыни Сахара, джунгли экваториальной Африки, благодатные берега Средиземного моря. Пройду Суэцким каналом, побываю на побережье Красного моря, в больших и красивых городах Египта, увижу знаменитые пирамиды и сфинксов, поднимусь на пирогах по рекам в джунглях экваториальной Африки. Я видел многое и все же слишком мало, потому все равно ты остаешься для меня загадочным континентом, ибо ты слишком велика и многолика.
       Еще мальчишкой я зачитывался книгами об открытии и исследовании Африки, и долгое время в моем детском сознании твой образ оставался загадочным, до тех пор, пока не увидел в Ленинградском зоопарке жирафа. Я был поражен! Он превзошел все мои ожидания и не столько размером, сколько необычностью, красками и поразительной изящностью. Я много раз приходил к нему и часами любовался этим удивительным созданием природы. И даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, то вижу на картах африканский континент в виде жирафа головой на юг.
       И все же какая она, Африка? Разумеется, многообразная и загадочная, но мы, моряки, знаем и другую - красивую и безобразную, дружелюбную и угрожающую, трудолюбивую и изнывающую от лени. На ее плодородных землях можно выращивать три урожая в год, а от голода вымирают целые народности. Ее мужчины могут под грохот барабанов до утра танцевать и любить женщин и в то же время вырезать целые деревни лишь за то, что в них такие же черные люди говорят на другом языке. Несмотря на то, что колонизаторы веками вывозили ее жителей за океан, я не могу назвать эту землю многострадальной. В Африке есть все: полноводные реки, большие массивы строительного леса ценных пород,
       все виды руд, включая урановые, нефть, газ, в большом количестве золото и алмазы. Нет только согласия между живущими на этой земле и убеждения, что только мир и упорный труд могут спасти ее народы от вымирания.
       Часто Африку называют зеленой, а в моем представлении она скорее красная и желтая, ибо большую часть ее земли это пески пустынь и красноземы. Зеленая ее часть с непроходимыми джунглями редко радует глаз из-за частых дождей, а в засушливый сезон зелень блекнет. Впрочем, обо всем этом вы можете прочитать в других книгах, а я хочу рассказать вам о другой Африке, о которой ранее предпочитали не говорить. Правда, о войнах того времени, в которых участвовали кубинские "барбудос" (добровольцы), время от времени кое-что проникало в печать и говорилось на телевидении, а вот наше участие в них не афишировалось. О том, что мы возили туда не только цемент, медикаменты и строительные материалы, кое-кто знал, а о том, что это оружие иногда оборачивалось и против нас, моряков, сведения смутные. Я не стану рассказывать о противостоянии американских и наших подводников в Мозамбике, о войне в Эфиопии - в то время я там не был, а вот о том, что видел и испытал не только я, а и многие моряки наших судов, считаю нужным рассказать.
       Для начала хочу напомнить, что черных наемников в Африке называют гориллос и это не случайно. Безжалостные, кровожадные, обученные убивать, они не щадят ни детей, ни женщин. Да и белый цвет кожи для них безразличен. Как правило, они комплектуются из представителей рослых племен и уже по этой причине считают себя выше других. Садистские наклонности совершенствуются: им доставляет удовольствие автоматной очередью разрезать человека пополам, вырезать у него печень и съесть ее для храбрости.
       Так было в Нигерии и Анголе, где к их подготовке приложили руку американские, немецкие наемники и их коллеги из других стран. Но не менее опасны были необученные повстанцы и бандиты, у наемников все же были командиры, а у этих только желание пограбить да поднажиться. Воюющие стороны в Африке пленных не берут - их же охранять и кормить нужно, международных конвенций не соблюдают. Они врываются на судно вопреки международным правилам, готовы открыть огонь по пустякам, не дай бог споткнется, не признают у оружия предохранителей. Им лучше не смотреть в глаза, не повышать голоса, ведь мы всегда были беззащитны, оружия у нас не было, да и иметь его морякам торгового флота СССР запрещалось. Единственной нашей защитой был флаг нашей родины и принадлежность к государству, которое противостояло США.
       К 1970 году на берегах Гвинейского залива существовало две Гвинеи - просто Гвинея, бывшая французская колония и Гвинея Биссау, остававшаяся португальской колонией.
       Первой правил президент Ссека Туре, второй - португальский губернатор, назначаемый последним фашистским диктатором прошлого века Салазаром. Впрочем первый был тоже диктатор, как и большинство африканских правителей, и он, естественно, мечтал "присоединить" Гвинею Биссау и не только мечтал, а приютил у себя народно-освободительное, как тогда называли в советской прессе, движение ПАГИК, ведущее вооруженную партизанскую борьбу. Оно поддерживалось нашей страной и располагало базами недалеко от Конакри.
       Партизан готовили кубинские добровольцы и не только готовили, а и активно участвовали в боевых рейдах и операциях, такие же черные попробуй отличить. Ну, а кто поддерживал и вооружал кубинцев, догадаться нетрудно. Вождь повстанцев Луис Кабрал неоднократно бывал в Москве и поэтому было принято считать его другом Секу Туре, хотя цели у них были противоположными. О существовании кубинского лагеря мы знали, разумеется, знали, но они жили за городом обособленно и в порту не появлялись.
       В ночь с 28 на 29 октября мы подошли на рейд Конакри с грузом цемента и с самосвалами МАЗ на палубе. В это время наступала сизигия, максимальный уровень прилива, и, не ожидая лоцмана, мы ошвартовались к свободному причалу. Утром в пятницу выгрузку не начали, руководство Бокситстроя, для которого предназначался палубный груз, решило начать ее с понедельника. Двухдневный отдых был нам на руку, в Конакри на острове от французов остался прекрасный пляж.
       30 октября на рейде становится на якорь т/х "Кыпу" под командованием капитана Вячеслава Ванина. Учитывая довольно либеральную обстановку в порту, они спускают шлюпку и подходят к нашему борту. Груз у него адресован тому же получателю и с учетом очереди на выгрузку, стоять ему на рейде предстоит не менее недели. Согласовав с работниками нашего консульства, решаем в пять утра направиться на водопад Фата Невесты в горах, красивейшее место, где в свое время французы построили один из лучших институтов исследования тропических заболеваний. Совершив со стармехом вечерний променад по причалу, отправились на покой.
       Проснулся около трех часов ночи, долгим звонком заливался телефон. Еще не дойдя до стола, услышал глухие разрывы и почувствовал удары воды по корпусу судна и поэтому, не одеваясь, влетел в рубку.
       - Кажется, война! - выдохнул старпом, задраивая стальные двери.
       Ничего себе кажется, пришло мне в голову, глядя на гирлянды трассирующих очередей и всполохи разрывов на берегу где-то в районе дворца президента.
       - Откуда стреляют? - спросил я.
       - С северной стороны. Там по радару хорошо видны пять кораблей, а в порту огонь ведут быстроходные надувные шлюпки и высаживают десант. Только что погас свет и ни черта не видно.
       - Играйте общесудовую тревогу, готовьте систему орошения и скажите в машину, пусть приводят в готовность главный двигатель. На палубу без разрешения никому не выходить!
       В этот момент по УКВ голос сначала на английском, а затем на немецком и, к нашему удивлению, на русском языке сообщил: - Внимание всем судам, стоящим в порту. Выключить радиолокационные станции. Осветить марку на трубе, название судна и включить освещение на палубу. Отходить от причала запрещается. Запрещается работа судовых радиостанций на передачу в любых режимах. В порту и в городе проводятся военные действия.
       Между тем глаза привыкли к темноте и хорошо различали снующие по акватории порта надувные десантные шлюпки с вооруженными людьми. Часть из них высаживали десантников на берег. Несколько человек устанавливали у нас по корме тяжелый пулемет, направленный на вход в порт.
       Вскоре судно было задраено, экстренно подготовлен двигатель. Мысль выйти на южный рейд меня не оставляла, но мы стояли кормой на выход и при сильном отливном течении быстро развернуться возможности практически не было. По носу метрах в пятидесяти от нас стоял польский рыболовный траулер носом на выход. Мы заметили, как он сбросил носовые швартовы и стал помалу отваливать от причала. Еще через мгновение выстрел с корабля, яркий взрыв в надстройке траулера, и по УКВ тот же голос повторил сообщение уже только на английском. Поляк прижался к причалу и включил палубное освещение. В его надстройке в районе каюты капитана зияла солидная дыра. Стало ясно, что нападающие шутить не собираются.
       А в порту продолжали хозяйничать десантники, о принадлежности которых догадаться было нетрудно. Вот они взорвали и подожгли пост и казарму пограничников в военной гавани. В свете пожара хорошо видно, как они высаживаются на три военных катера, подаренных нашими военными моряками партизанам ПАГИК, вытаскивают и бросают в воду гвинейских моряков и через капы машинного отделения бросают связки гранат. Звучат взрывы, и катера один за другим ложатся на грунт. Над поверхностью воды едва видны рубки и мачты. Так перестал существовать военный флот республики Гвинеи.
       Где-то через час бой в районе дворца президента затихает и переносится дальше в город, вне нашей видимости. Вспоминаем о стоящем на рейде "Кыпу" и о военных секретных каналах рации "Акация" для связи с кораблями ВМФ. Пытаемся на них связаться, но "Кыпу" молчит, хотя он по-прежнему на рейде и огни его хорошо видны.
       Северо-восточная часть неба начинает светлеть перед восходом солнца, и за северным молом становятся заметны силуэты пяти кораблей. Два из них самые крупные отыскиваем в справочнике "Иностранных флотов". Это два тральщика португальского военно-морского флота. Окончательно становится понятной принадлежность нападающих. Через тридцать минут оба тральщика снимаются с якоря и скрываются за островом, их осадка не позволяет оставаться на северной стороне при отливе. К рассвету уходят малые катера. Изредка раздаются глухие разрывы в районе дороги в аэропорт, в городе спорадически раздаются автоматные очереди, но что происходит, определить невозможно.
       Пытаемся слушать последние известия, но в них о событиях в Гвинее ничего. Перед завтраком пытаемся еще раз связаться с "Кыпу". Пока чиф вызывает его по радио, выхожу с биноклем на крыло мостика и вижу, как в порт заходит мотобот с большим красным флагом на корме. В бинокль узнаю капитана Ванина за штурвалом и помполита Тейтера на носу, которые, как ни в чем не бывало приветливо машут руками расчету пулемета у нас по корме. С ужасом жду, что сейчас раздастся очередь, но к удивлению пулеметчик встает и отвечает на приветствие, размахивая беретом. Через минуту они швартуются к нашему борту и поднимаются по штормтрапу на палубу.
       - Ну, вы даете, мужики! Идет война, а вы на пикник собрались.
       - Какая война, - недоумевает Ванин. - Мы действительно собрались в поездку на Фату Невесты. А где посольские и бокситовцы? Спят как всегда суслики.
       - А может быть, их и в живых уже нет, - делая ужасные глаза, отвечает наш комиссар. - Вы что действительно не знаете, что в городе воюют, посмотрите вперед, видите, взорванные катера еще дымятся и польского рыбака обстреляли.
       Теперь на лицах гостей появляется откровенный страх. Недолго сидим у меня в каюте, решая, что делать дальше. Ясно одно, что Ванин должен быть на своем судне, а вот выпустят ли пулеметчики их обратно, уверенности нет. Выходим с ним на корму, пытаемся договориться. Подходит рослый негр с довольно интеллигентным лицом, видимо, старший. Говорим и показываем ему наши намерения, стараясь убедительно жестикулировать. В конце концов он понимает и кивает в знак согласия, показывая нам, что нужно поспешить. Передаю заготовленные тексты донесений в пароходство и в министерство для передачи на рейде и, затаив дыхание, смотрим, как шлюпка проходит пулеметный расчет. Облегченно вздыхаем, когда она благополучно выходит на рейд.
       Дальнейшие события покажут, что нам, вернее "Кыпу", просто очень повезло. К обеду пулеметчики подходят к борту, жестами просят попить. Даем воду, суп, второе и бутылку вина. От вина отказываются, остальное все быстро уплетают и просят закурить. По их разговору между собой окончательно убеждаемся, что они из португальской Гвинеи -Бисау. Получив пачку сигарет, их старший неожиданно обращается ко мне на немецком: - Капитан, вы меня понимаете? - и, получив утвердительный ответ, быстро произносит: - Не скажете, где сейчас корабли, за островом?
       - Нет, все ушли на запад.
       - Этого не может быть, - вырывается у него, - они должны быть там.
       - Видите, - указал я антенну радиолокатора, - он не ошибается, ближе пятидесяти миль их нет. - В глазах парня появляется страх, и тихо произнеся "Данке", он уходит к своим подчиненным.
       Через четыре часа к расчету присоединяются еще трое с автоматами. О чем-то поговорив, они уходят и забираются на площадку пакгауза в тень, оставив пулемет без присмотра. По всему видно, что воевать им не очень хочется, а страх растет с каждым часом. К наступлению темноты беспорядочная стрельба возобновляется. Стреляют почти везде, и мы начинаем понимать, что ее очаги постепенно приближаются к порту. Решаю укрепить дополнительно переборки жилых помещений - вытаскиваем из четвертого трюма мешки с цементом, обкладываем переборки снаружи. В полночь стрельба уже на территории порта, рядом с нами отбиваются "наши" пулеметчики. На судно пули не залетают, стоим с полным набором освещения, чтобы нас лучше видели.
       Внезапно в порту стрельба стихает и до утра не видно никакого движения, но к рассвету вновь стреляют в городе, а вскоре возобновляется стрельба и в порту. Стреляют только в одном направлении - мимо нас в сторону моря, хотя в акватории и на входе в гавань никого не видно. Вскоре появляются и виновники непонятного огня: одетые кто во что, а чаще всего только в шорты молодые мужчины с автоматами. Они пробегают метров двадцать пять, затем падают, прячась за любые укрытия, будь то картонная коробка, брошенное ведро или пожарный ящик и, закрыв глаза, палят в сторону бокситного терминала, на крыше которого оказались "наши" пулеметчики. Позади солдатиков идут жандармы с пистолетами - здоровые и упитанные детины, одетые в белые балахоны, и следят, чтобы их войско не разбежалось. Рядом с нашим судном за ящиками Машиноэкспорта с электрооборудованием они лежат часа два. Когда прекращается ответная стрельба, доблестное войско спешно уходит в город.
       Перед наступлением темноты у борта останавливается потрепанная "Копейка" ("Жигули" первой модели), из нее выскакивает меленький юркий и чернявый человек лет пятидесяти и ловко прыгает к нам на палубу, показывая, что у него нет оружия, просит вызвать капитана. Выхожу, он предъявляет документы и на хорошем русском объясняет, что он кубинский консул. Уже в каюте он отдает мне письмо первого секретаря нашего посольства с просьбой выделить в распоряжение предъявителя двенадцать МАЗ-ов и столько же бочек бензина из груза и оказать содействие в выгрузке всего на причал. При этом выгрузку разрешается производить только в ночное время и желательно скрытно. Получив согласие, исчезает в темноте и через час появляется вновь. На этот раз он просит разрешения на швартовку к нашему борту кубинского судна, которое через два часа подходит на рейд. Говорю, что такое разрешение согласовывается с капитаном порта, на что он отвечает с улыбкой:
       - Что вы. Капитан порта при первых выстрелах со всем своим многочисленным семейством умчался за семьдесят километров в свою деревню, а другие работники порта разбежались кто куда. Теперь вы здесь главный, вам и решать.
       Ночью раскрепляем машины и готовим грузовое устройство. Кубинец, теплоход в два раза длиннее нашего , аккуратно швартуется под утро и целый день на его палубе кроме старпома, доктора и нескольких матросов ни- кто не появляется. В полдень по радио слышим в последних известиях из Москвы информацию о том, что по сообщению нашего посольства на столицу Гвинеи Конакри напали предположительно португальские наемники. Интересно, как посольство могло передать это сообщение, если Конакри осталось без связи, а наш посол попал в руки наемников в первые часы боев и был под честное слово помещен на своей вилле. Разумеется, это были наши сообщения через радиостанцию т/х "Кыпу", в ответ на многочисленные ЦУ, которые от нас требовали каждые четыре часа.
       С наступлением темноты палуба кубинца ожила, на ней появилось не менее сотни молодых здоровых парней и по тому, как ловко они обращались с оружием, которое здесь же раздавал им белый инструктор, хорошо подготовленных барбудос, но только без бород. Каждый получил автомат, нож, запасные диски, небольшую аптечку и пистолет Макарова с нательной кобурой - кубинцы живыми в плен не сдавались.
       Под покровом темноты выгружаем самосвалы и бензин. В кузов каждого ложатся более пятнадцати человек, и грузовики выезжают из порта. Перед отъездом их состояние проверяет сногсшибательная доктор мулатка в форме хаки и каблучках на шпильках с потрясающей фигурой. Наш чиф ходит по пятам, отчего матросы напевают в след ему песню Остапа Бендера - "Словно статуэтка девушка стояла, и пират корабль свой причалить поспешил...". Заслышав песню, доктор кокетливо играет крутыми бедрами и в сопровождении здоровенного детины спускается на берег, приветливо махая ручкой матросам. Когда она проходит мимо дурацки улыбающегося старпома, я не выдерживаю: - Понимаю вас, Ким Эдуардович, - говорю ему, - за ночь с такой женщиной можно отдать половину жизни.
       Очаровательно улыбаясь, доктор замедляет шаги, оборачивается и неожиданно произносит на чистейшем русском: - Не слишком ли дешево, капитан, вы оцениваете свою жизнь? Вот отправлю ребят, заходите ко мне, приглашаю вас вместе со старпомом. Поговорим за жизнь.
       - Непременно, - отвечаем мы, не пытаясь скрыть удивление.
       Вскоре уже в каюте знакомимся ближе. Сеньора Аделина, как она представилась нам, оказывается, закончила в Ленинграде Медицинский институт, стажировалась в военном госпитале Бурденко в Москве. Принимала она нас в каюте капитана, хмурого, неразговорчивого мужчины лет пятидесяти. За два часа беседы он так и не сказал ни слова. Русского он не знал, доктор переводила ему, о чем шла речь, на испанский. Прощаясь с нами, он перешел на английский. Еще через два часа с полной водой они бесшумно отошли, ловко развернувшись в гавани без буксиров.
       На следующий день появились многочисленные гости и мы узнали много интересного, но главное то, что португальцы основной цели уничтожить лагерь ПАГИК и базу кубинцев не достигли. Ее обитатели в момент нападения находились в сельских районах на уборке урожая, стремясь к независимости, они воевали и работали. Президент Гвинеи уцелел случайно, во время нападения он находился на загородной вилле любовницы. По законам Африки всех десантников поспешили уничтожить, а Португальская Гвинея от нападения отказывается. Но один все же остался в живых благодаря тому, что его подняли на борт т/х "Кыпу", когда добирался вплавь на соседний остров. Вначале он представился как боевик армии Луиса Кабрала, но впоследствии признался и дал показания в ООН.
       Пост пулеметчиков в порту сменили зенитчики армии Гвинеи, доставив нам немало хлопот опасными манипуляциями с гранатометами и боеприпасами. К счастью у нас нашлись бывшие десантники и артиллеристы, которые организовали ликбез и даже провели показательные стрельбы по просьбе нашего военного атташе. Нам с Ваниным пришлось еще некоторое время нести круглосуточное радиолокационное наблюдение, принимать высоких гостей и самого президента Секу Туре. О том, что мы счастливо отделались, я понял, когда пришел калининградский БМРТ, ловивший рыбу для этой страны и обстрелянный по ошибке истребителем Гвинеи. Его капитан показал дорожку из пуль на палубе. Очередь из крупнокалиберного пулемета легла между работающими на выборке трала многочисленными людьми, и просто не верилось, что не задела ни одного из них, а многотонная масса рыбы предохранила от осколков. В рейсе, при осмотре верхнего мостика мы все же обнаружим три пулевых отверстия в ветроотбойнике. До сих пор считаю, что нам в тот раз повезло, португальцы оказались не такими уж отпетыми фашистами и отнеслись с уважением к флагу нашей Родины. А безрассудная неосторожность была не случайной, мы были воспитаны делать работу и выполнять поручения в любых условиях, без разговоров и сомнений. Раз нужно, значит надо.
       Португальцы уйдут из Гвинеи-Бисау, "Хельтермаа" будет первым судном, пришедшим в его порт Бисау. Придется идти рекой Тежу в глубь страны без карт и без лоцманов, по не совсем достоверным данным лоции. Вместе с цементов мы привезем оружие и оборудование для разминирования многочисленных минных заграждений вокруг столицы. Из советских представителей там окажется только наш консул с женой, мой бывший одноклассник по школе в Ленинграде. Окончивший школу военных переводчиков на португальском отделении (весьма непопулярный до того времени язык), он окажется нужным с установлением дипломатических отношений с бывшими португальскими колониями. Такой же молодой оказалась симпатичная женщина посол США, она же будущий первый посол в независимой Эстонии, что подтверждает истину, что мир тесен. Во время этой стоянки благодаря этим знакомствам у меня произойдет ряд очень интересных встреч, авантюристических экскурсий, за которые можно было бы лишиться должности и визы но, слава Богу, пронесло.
       Луис Кабрал, герой освобождения и первый президент Гвинеи -Бисау, с обретением независимости будет застрелен на ступенях парламента в Конакри, но и Секу Туре присоединить Гвинею-Бисау не удастся, она войдет в состав республики Островов Зеленого Мыса.
       А без прикрытия еще не раз в годы жестокой войны между федератами и сепаратистами пришлось ходить мне и нашим судам в порты Нигерии, поднимались на сотни километров по реке Нигер в Коко и Сапеле, где в джунглях прятались банды сепаратистов. Лоцмана замирали от ужаса перед каждым поворотом реки в ожидании обстрела и нападения на катерах, а мы даже посмеивались над их трусостью. В районах интенсивного пиратства мы были уверены в том, что наши суда не тронут, потому что они советские. Но так будет не всегда. Пираты вскоре потеряют уважение к красному флагу и перестанут быть джентльменами на наших судах. Их нападения станут дерзкими и опасными. Начнут грабить наших моряков и на берегу с применением физического насилия. В Анголе наши торговые суда начнут просто взрывать. Помощь военных моряков как всегда придет с опозданием и будет порой нерешительной и бесполезной из-за отсутствия опыта. Придется браться за охрану самим, учиться способам борьбы с подводными диверсантами.
       Вот несколько строк из донесения капитана Вячеслава Ванина начальнику ЭМП А.Каску.
      
       31.5.86 прибыли на рейд п. Луанда с грузом для этого порта 950 т. На борту имеем груз для портов Лобито и Намиби, соответственно 37 и 1700 тонн
       При стоянке на рейде суда со спецгрузами (оружие, техника и боеприпасы) охраняются военными катерами и нашими военными моряками на борту, производится противодиверсионное гранатометание. Суда, стоящие у причалов, охраны не имеют, гранатометание не проводится, хотя в 1984 году были подорваны т/х "Арендзее" и "Лундоже"...
       С получением известий о подрывах судов в порту Намиби ушли военные катера и спасатели, с ними ушел представитель ЭМП капитан В. Соколов...
       6 июня в Луанду подошли т/х "Г.Гейне" ГДР, теплоходы ЭМП "А.Осипов" и "Павел Дауге"..
       На наших судах выставлялась усиленная вахта, велось постоянное наблюдение за поверхностью воды, проворачивали винты. То же начали делать и наши друзья из ГДР.
       Однако для предотвращения подрыва этих мер было недостаточно, и через консульство обратились к военному атташе полковнику Саенко и командующему советской военной миссией в Анголе генерал-лейтенанту Кузьменко с просьбой обеспечить охрану наших судов в темное время суток или, в крайнем случае, выдать нам гранаты для противодиверсионного гранатометания.
       В тот же день нам привезли 400 штук гранат. Суда ГДР получили 200 шт. С этого дня после проведения инструктажа начали охрану судов своими силами...
      
       Теперь немного о диверсионном подрыве судов в порту Намиби.
       На время диверсии в порту стоял т/х "Гавана", на рейде "Сесил Бразил" с грузом бомб, т/х "К. Вислобоков" с 500 тоннами и т/х "К.Чирков" с 1000 тонн боеприпасов.
       Усиленно охранялась только "Гавана", хотя порт считался спокойным, здесь располагались основные части кубинцев, советские советники, части ФАПЛА, СВАПО.
       Взрывы начались на т/х "К.Вислобоков" - первая мина в 04.55 трюм N2, вторая мина в 05.00 в машинном отделении, третья мина в 05.10 в четвертом трюме.
       На т/х "К.Чирков" - первая в 05.15 в машинном отделении, вторая в 05.19 между третьим и четвертым трюмами...
       Сразу после этого раздались взрывы на т/х "Гавана". Суда получили крен до 20 градусов на левый борт, экипажи сошли на берег, жертв не было. Через некоторое время подорванные суда сели на грунт, но не опрокинулись, лишь "Гавана" затонула...
       Во время проведения спасательных операций на аварийных судах были еще обнаружены неразорвавшиеся мины или поставленные позже...
       В заключение следует отметить, что обстановка в Анголе обострилась после встречи президента Рейгана с Савимби ( руководитель движения УНИТА). США предоставили ему финансовую помощь в 300 миллионов долларов и новейшие вооружение, в том числе и зенитные ракеты Стингер, которыми унитовцы успешно сбивали гражданские самолеты.
       Следует отметить, что в Анголе более десятка лет постоянно работали на ее судах экипажи Эстонского пароходства, обучая ангольских специалистов. До развала СССР суда пароходства совершили несколько сотен рейсов в эту страну и не потеряли ни единого человека. Бывали наши суда и в других горячих точках...
       На моих глазах сгорело и затонуло от попадания израильской ракеты в порту Тартус судно Северного морского пароходства "Станиславский", стер с лица земли целые кварталы прекрасного города Бейрута своими трехсотдюймовыми орудиями американский линкор "Айова". Приходилось под артиллерийским огнем заходить в Бейрут и, укрываясь за элеватором, принимать на борт раненых сирийских специалистов и доставлять их в Латакию. Пережил в Александрии налеты израильских самолетов во время арабо-израильской войны, нанюхались мы слезоточивых газов в польском Гданьске во время введения чрезвычайного положения. Сидел я арестованный в гостинице Нуакшота, столицы Мавритании, был арестован в сирийском порту Тартус как израильский шпион. Среди груза из ФРГ, по грузовым документам стальные трубы для Иордании, в ящиках оказались стволы для танков "Пантера".
       Скажу честно, почему-то всегда был уверен в благополучном исходе. Было ли страшно, не помню. Мы всегда верили в мощь нашей страны да и некогда было, а сейчас верю в то, что меня хранила судьба. И теперь, по прошествии стольких лет, я открываю альбомы и смотрю на снимки, сделанные в Африке, и многое вспоминаю, прекрасно понимая, что пережить все заново уж бы не смог. Всему свое время.
       С Африкой я расстался более двадцати лет назад, не сказав ей прощай, но до сих пор не могу отделаться от ощущения, что там на ее западных берегах осталась частица моей души. Иначе и не могло быть, ведь о ней я так много мечтал в детстве, открывая в книгах ее берега вместе с португальскими мореплавателями. Правда, наша Африка была иной, чем во времена открытия ее португальцами. Да и сейчас она совсем другая, чем та, которую я знал, ведь время не стоит на месте.
       Иногда появляется желание вновь взглянуть на нее хотя бы с палубы судна, но, подумав, прихожу к выводу, что этого не стоит делать. Пусть у меня в памяти остается моя Африка -
       - ведь каждому свое!
      
      

    0x01 graphic

      
      
       АРКТИКА, КАКОЙ МЫ ЕЕ ЗНАЛИ
      
       В октябре 2007 года в передаче новостей по телевизору услышал, что одно из научно-исследовательких судов в конце сентября обследовало море Лаптевых и не обнаружило льда на его акватории. Не поверил, ведь чего только не говорят сейчас по радио и телевидению. Это там-то, где в семидесятые годы мы, как обычно в разгаре лета, без помощи ледокола не могли пройти и мили. Там, где на подходе к порту Тикси и устью Лены барахтались неделями в многолетнем льду с многочисленными торосами и стамухами. Там, где всегда встречались с многочисленными моржами и тюленями на льдинах, кормили сгущенкой молодых белых медвежат с мамашами. Там, где, застряв во льду с ледоколами "Киев" и "Москва", подолгу ожидали помощи атомных богатырей - атомоходов "Ленин" и "Арктика". Что же могло случиться в этом регионе? Неужели и впрямь потепление климата столь катастрофически повлияло на Арктику? И пусть ученые утверждают, что это так, мне в это не верится. Такой запас арктического холода не мог исчезнуть бесследно, вероятнее всего он лишь отступил на время, и поздняя весна последних лет тому подтверждение.
       Да, климат Земли меняется, но Арктика никогда не отступала так легко, не верится, что без боя отступит она и в этот раз. Человечеству нужно держать ухо востро, чтобы его не постигла судьба мамонтов, покоящихся в толще вечной мерзлоты.
       Вы несете несусветную чушь, скажет мне маститый ученый, собирающий в Москве или в Питере данные в подтверждение своей гипотезы, но есть по этому вопросу и другое мнение. Арктика - это не только льды, моржи, белые медведи и Северный полюс, а целый мир, законы которого не изучены до конца, и поэтому он непредсказуем. Этого же мнения придерживаются и моряки, считая сообщение о том, что море Лаптевых очистилось ото льда надолго, ничем иным, как заблуждением. И ранее у нас бывали годы, когда ухитрялись мы проскочить его без ледоколов, пусть и вдоль берега, а идущие за нами оказывались затертыми тяжелыми льдами. Я хочу рассказать вам об Арктике, которую знали мы, моряки, оставившие в ее широтах немало сил и здоровья, потому что без этого там не обойтись.
      
       Когда задают вопрос, где начиналась и кончалась для нас, моряков, Арктика, ответить просто, если знать, в какое время ты с ней встречаешься. Наши встречи совпадали всегда с началом календарного лета, когда все порядочные люди уходят в отпуск, и заканчивались в октябре, а то и ноябре, в то время, когда и на Черноморском побережье сезон отпусков заканчивался. Учитывая существовавший в ЭМП порядок, при котором в арктический рейс обязательно должен выходить постоянный капитан, мне пришлось десять лет встречать свой день рождения, 1 июля, вдали от дома и семьи где-то за Полярным кругом.
       А где все же начинается и где заканчивается Арктика?
       Многие наши капитаны считали, что Арктика начинается у Новой Земли, в проливах Карские Ворота или Югорский Шар, а вот заканчивается с учетом метеоусловий осени только у Нордкапа. Я считаю это справедливым, поскольку уже в сентябре и в Баренцевом море хозяйничают арктические штормы, туманы и метели. Полностью согласен с утверждением, что настоящие моряки - архангелосы и мурманчане, которые сюрпризы погоды в этих местах переносят так же легко, как ссоры с капризной женщиной, но для этого здесь нужно родиться и прожить долгую жизнь. А уж если говорить о труде рыбаков Баренцева моря, то для них в осеннее-зимний период есть только одно название - каторжный, и в этом я твердо уверен.
       Моряк, неоднократно прошедший Арктику от Новой Земли хотя бы до Певека и обратно, может сказать, что он был в Арктике, и я воздержался бы от слов знаю Арктику. Так могут говорить лишь капитаны арктических ледоколов, потому что на этой должности остаются работать на долгие годы только люди, понявшие и по-своему полюбившие ее. О них речь впереди.
       И все же я думаю, в каком-то смысле для нас, эстонских капитанов, Арктика начиналась всегда с Ленинградского порта, прибывая в который мы попадали в распоряжение специального ежегодно создаваемого Управления арктической навигацией под неусыпным оком Совета Министров СССР. Как и положено столь высокой бюрократической организации, с первых дней нас начинали инспектировать представители служб Балтийского пароходства.
       По справедливости следует отметить, что наставники его к капитанам ЭМП относились с уважением и особо не докучали, скорее помогали, чем могли. В Балтийском пароходстве существовал другой порядок, там постоянные капитаны и моряки правдами и неправдами уклонялись от таких рейсов, на это время на судне обычно работал сборный, как правило, невизированный (без права выхода в загранрейс) экипаж, естественно, более низкой выучки и дисциплины. Именно по этой причине не только со стороны наставников отношение к нам было неплохим. На наши суда грузили "деликатные" грузы: спиртное, теплую одежду, дорогую гастрономию, обувь, ценное оборудование. Из десяти рейсов в пяти на нашем судне мы возили полный груз водки, в двух - шампанского и коньяка, в трех - гастрономию и импортную одежду, охотничье оружие и боеприпасы, часы, медикаменты, медицинское оборудование. А вообще-то туда на судах завозили всё, необходимое человеку для жизни.
       Авиация осуществляла перевозку в Арктику и на Большую землю людей, золота, платины, алмазов и пушнины. На нашу долю выпало возить строительное оборудование и материалы для строящейся Билибинской электростанции, запчасти для автобазы порта Зеленый Мыс на реке Колыме и ширпотреб для жителей этого региона. Доставляли мы грузы и для ракетных баз, спрятанных во льдах островов Малый Таймыр и Большевик, обеспечивали снабжением полярные станции.
       Навигация длилась недолго, большое количество судов спешило за короткое полярное лето снабдить полярников всем необходимым для долгой полярной зимы. В этих операциях были задействованы флоты Мурманского, Северного, Балтийского, Эстонского и Литовского пароходств, имеющие класс УЛ (усиленный ледовый).
       Все Арктическое побережье СССР разделялось на два сектора - Западный, от Мурманска до Певека, и Восточный - от Петропавловска до Певека. Так же делились на две группы и линейные ледоколы, которые в случае необходимости могли соединять свои усилия в труднопроходимой части. Западный сектор обслуживали суда пароходств Европейской части страны, Восточный - дальневосточники.
       Разделение привело к соперничеству между регионами и пароходствами, работа в жестких условиях и временных рамках заставляет искать оптимальные варианты. С закупкой Японией металлолома на берегах восточного сектора дальневосточники выигрывали, избегая плавания во льдах без груза, что не только неприятно, но и опасно. При малой осадке суда часто повреждали винто-рулевую группу и носовую часть корпуса, возвышающуюся над водой ниже усиленного ледового пояса. Приходилось оберегать то нос, то корму, как той птичке, которая вытаскивала то клюв, то хвост.
       Как правило, повреждений корпуса на балластном переходе избежать не удавалось, особенно с появлением мощных атомных ледоколов, которые даже в тяжелом льду сохраняли высокую скорость движения при небольшой дистанции в караване между судами. У них из-под корпуса выскакивают порой обломки льдин и торосов длиной свыше пятидесяти метров и толщиной более двух метров. Удар от них наносит корпусу повреждения независимо от класса, а нередко и пробоины. В данном случае все зависит от уменья и терпения капитанов ледоколов, ты же на судне в каравана практически ничего сделать не можешь. Любая хитрость, вроде "застрял и не успеваю", бесполезна, поскольку распознается сразу, да и обманывать в караване крайне не рекомендуется - потеряешь лицо.
       Однако прости меня, читатель, незнакомый с морской терминологией и арктическим плаванием, на этом я заканчиваю вступление и лучше приведу несколько эпизодов, которые пояснят то, о чем я хочу рассказать.
      
       ГОД 1969-Й
      
       Стоим в порту Ленинград, выгружаемся. Прекрасная летняя погода и яркое солнце не шепчут, а просто кричат - пора бы в отпуск, но, увы, такая роскошь для меня, как и для многих на судне, непозволительна. Пока от этого огорчение невелико, ведь почти ко всем приехали жены, некоторые с детьми. Моих я взял при заходе в Таллин, где нам разрешили постоять несколько часов для получения продуктов, снабжения и топлива. На переходе жена - в лежку при малейшем волнении, неважно себя чувствовал и старший сын, зато младший проявил бурную деятельность - стоял на руле, мыл посуду, "помогал" боцману скатывать палубу.
       Сейчас уже на стоянке в порту они с матерью прогуливаются по причалу, с интересом наблюдая за проходящими по каналу судами. После работы знакомлю их с Питером, шастаем по набережной и Невскому.
       Пока выгружают сталь, экипаж отдыхает, собираются группами - кто в цирк, кто в зоопарк, кто в театр. Кажется, никто не переживает за пропавший летний отпуск, но это только кажется, по утрам жены собираются вместе и делятся нелестными эпитетами в наш адрес, правда, жены старшего командного состава помалкивают.
       На третий день приносят поручения на погрузку - сплошная мешанина, полдня составляем грузовой план. Грузить не торопятся, в первую очередь отправляют своих, из Балтийского пароходства, а это значит, что они раньше нас пойдут под погрузку в Игарке, где в основном принимает пилолес весь флот Западного сектора. Но мы еще посмотрим, есть и у нас, "эстонцев", тайное оружие.
       Стармех закончил все намеченные работы, дает мотористам и механикам отдохнуть, мне не докучает, встречаемся с ним в свободное время. Проблем с экипажем пока нет, но чувствую, что к отходу будут, есть несколько человек, которые уединяются, шепчутся, словно готовят побег. Предчувствие не обманывает, за день перед отходом исчезает один из мотористов, а утром по различным причинам недосчитываемся еще одного человека - повара, который пришел на замену в Таллине. Задерживаться нельзя, выручает один из мотористов, который еще на военном флоте получил документы повара. До прихода в Мурманск, куда кадры обещают прислать нового кока, придется потерпеть. К счастью парень с помощью буфетчицы и дневальной готовил очень неплохо, да нередко помогали кашеварить просто энтузиасты и любители пожевать и почревоугодничать.
       До отхода ночами полоскаем невской водой балластные танки, когда вода в Неве становится чистой, набираем в них пресную воду "под завязку", притопив чуть-чуть грузовую марку. Портнадзор это знает, но не возражает, ведь пресная вода предназначается для ледоколов, с ней в Арктике всегда проблемы - в порты ледоколы не заходят по шесть месяцев, а вода из опреснителей не та. Это тоже "тайное оружие", как и триста бутылок пива моих представительских. В Арктике оно ценится больше коньяка и спирта, на всем заполярном побережье нет ни одного пивного завода, из-за холода процесс изготовления пива там в те времена считался невозможным. А у меня еще настоящее чешское!
       Утром в день отхода на судно прибывает капитан-наставник И.Конга, о направлении которого я ходатайствовал в Таллине перед руководством. Первый рейс в Арктику - хороший повод попросить наставника в рейс, поскольку другой наставник Гусев "вывозил" молодого капитана на другом судне. Зная Конга, я был уверен, что этот человек не будет помехой ни мне, ни экипажу.
       За несколько часов до отхода семейные дружно идут на вокзал провожать жен. На перроне встречаем капитана Н.Сороколата с "Тиссы", едущего в Таллин. Оказывается, он ждал нас и настойчиво просит пройти в привокзальный ресторан, где, как говорил Адольф Чижиков, дает нам прощальную "ассамблею". Время пролетает стремительно, и от выпитого жены, которые до сих пор держались мужественно, расклеиваются. Под их влиянием расслабляются и мужья, самые молодые готовы бросить всё и сесть вместе с ними в вагон. Давим на больную мозоль - кто будет кормить семью, если завяжут визу. Прием не нов и не совсем корректный, но у нас нет других аргументов, и он срабатывает.
       На перроне впервые приходит гаденькая мысль, а не сменить ли нашу не столь уж романтическую и беспокойную работу вдали от семьи на труд дворника.
       В 20-00 отдаем концы, разворачиваемся в ковше и движемся по Неве в сторону Ленинградского морского канала. На траверзе Лесного порта из его бассейна неожиданно на канал выходит груженный выше капитанского мостика лесом небольшой немецкий лесовоз. Вижу, как под его кормой вскипает вода от работы винта на "полный назад", но он уже не в силах остановиться. Наш лоцман, погрозив ему кулаком, влетает в рубку и, глядя на меня, кричит внезапно охрипшим голосом: "Отдать оба якоря". Оказаться в этом случае неуправляемым в канале перед самым поворотом не хочется, уменьшаю ход до "Самого малого", и немец ловко и мягко прижимается к нашему левому борту. Вместе с ним делаем поворот на канал, затем он аккуратно отваливает от нас, и мы уходим вперед, не нанеся ему видимых повреждений. Лоцман тайком крестится и торопливо доносит по радио о случившемся капитану порта. Тот, получив подтверждение от обоих капитанов об отсутствии претензий, разрешает следовать по назначению.
       Не очень приятное начало, думаю я, а старпом бурчит себе под нос, но чтобы я слышал: - Хреновая примета, не к добру.
       - Не к добру и уж конечно хреновая, - соглашаюсь я, думая про себя, к чему бы это наш чиф разговорился. Всю стоянку в Питере он молчал, отпросившись на выходные и проводя время с отцом в походах по следам революционной славы. Провожавший меня капитан-наставник Балтийского пароходства Яковлев , глядя на молчаливо сидящих в каюте и сосущих сигареты чифа с отцом, удивленно пожал плечами и спросил: - Капитан, как вы терпите этого бездельника? Ведь в караване вам не будет подмены, остальные штурмана, хотя и работящие, но они так молоды, да и вы впервые туда идете.
       Я промолчал, подумав, что может это и на пользу в дальнейшем. Словно поняв меня, Яковлев добавил: - Не сверните себе шею в первом же рейсе, в этом году вы выходите позже почти на месяц, обычно в начале июля уже заканчивали грузить последние суда. Больше слушайте и смотрите, особенно следите за работой капитанов ледоколов. Желаю вам удачи!
       Присутствующий при этом стармех прикрыл глаза, словно хотел показать, что он меня понимает и поддерживает. Это не ускользнуло от наставника: - И стармех у вас, кстати, тоже не старичок.
       - А вот за него-то я как раз и не боюсь, - с уверенностью сказал я, впервые высказав вслух оценку работе Кавуна.
       На другой день к вечеру проходим Таллин. С левого борта в просвете между островами видны шпили кирок, купол собора Александра Невского, Длинный Герман. Стоящий на крыле второй радист, только что женившийся и не отгулявший медовый месяц, горестно вздыхает: - Хотя бы одним глазом взглянуть, что там моя женушка делает. Наверное, сейчас в Кадриорге гуляет.
       - А и глядеть ни к чему, - подтрунивает начальник рации. - Что может делать молодая красивая баба летом в воскресенье под вечер в Кадриорге? Бравые лейтенанты военморы ох как до морских женушек охочи. Не волнуйся, они ее и лимонадом угостят, и натанцуют в укромных местах под каштанами.
       - Поганый у тебя язык, - заявил стоящий рядом электромеханик Кабанов, - укоротить бы его не мешало.
       Теперь возмущается начальник рации: - Который раз порываетесь, а духу не хватает. О вашей балерине речь не идет, для нее танцы - работа. Говорят, они мужиков совсем не возбуждают, так что вам бояться нечего.
       - А ну-ка, петухи, прекратите, - вмешиваюсь я, - побазарили и хватит. - Как говорил один мой знакомый - руки от женского тела еще не остыли, а боевой дух уже по мозгам бьет. Выходит не наелись, может, сиганёте за борт и в Кадриорг босиком по воде, аки Христос посуху. Ну, кто первый за женами подглядывать?
       "Петухи" расходятся, а у меня самого, признаться, мысли не лучше. Что и говорить, в таком возрасте за долгие три месяца в разлуке чего только не передумаешь. Разве наши жены хуже других и никто на них не обращает внимания? Кто же прикажет им, молодым и красивым, жить затворницами как в монастыре?
       Из штурманской рубки выходит третий штурман Гнездилов, пока еще холостяк и, словно продолжая тему, произносит, обращаясь к старпому: - Вот вы, Ким Эдуардович, собираетесь жениться на самой красивой, а я найду самую верную. - Все знают, что третий очень порядочный парень, хотя и любимчик у женщин, но девственник и к любви относится серьезно.
       - Я-то, Игорь Григорьевич, в женщинах толк понимаю и свою найду, а вот вы-то интересно, как верную искать будете, методом проб и ошибок или маму попросите? - Штурман, смущенный вопросом, возвращается в рубку. Интересно, думаю я, угадал чиф или нет?
       Штурман женится через год на весьма симпатичной девушке из своего родного города и без сомнения верной. Мама ли выбрала или сам нашел, какая разница, но прав оказался все же он, а не чиф, который так и не отыскал своего идеала.
       Плавание по Балтике летом на судне приличного тоннажа непродолжительно и скорее похоже на прогулку - какие-то сутки, и вот уже остров Борнхольм, а там еще двенадцать часов - и Копенгаген. Не знаю почему, но для меня именно у этого города проходила граница между Домом и Океаном, пересечешь её в южном направлении, значит, уже дома, в северном - забудь о нем до лучших времен.
       Обычно это всегда срабатывало, но в этот раз мысли о близких не выходят из головы. Потом я пойму, что причина тому накопившаяся усталость, моряку больше года без отпуска нельзя, а медицина рекомендует быть в море не более шести месяцев, с обязательным двухмесячным отдыхом. Но у жизни свои законы и кормить семью приходится по ним: дольше работаешь - больше заработаешь. Или: рыбу стране - зарплату жене, а сам с сетями носом по волне (пословица моряков рыбного флота). Но в тридцать лет этому значения вроде бы не придаешь, хотя все же задумываешься над тем, что лучшие годы жизни самые близкие люди проводят без тебя, накапливается в организме критическая масса, которая иногда заставляет уходить в мир иной совсем молодым.
       Поэтому не верьте тому, кто говорит, что в море он редко вспоминает о любимых, правильнее - постоянно заставляешь себя не думать о них, что возможно лишь в коллективе и при наличии постоянного труда. Остался один, расслабился - и сразу срыв, после которого войти в режим уже не просто. Поэтому рейсы Ленинград - Мурманск я не любил, эта неделя не вписывалась в режим плавания судов африканской линии, к тому же в летнее время не представляла никакой сложности и было похоже на прогулочные дни с целью знакомства с Норвежским побережьем. Настоящая трудная, беспокойная, с постоянным риском и сверхнапряжением, а потому интересная жизнь начиналась после Мурманска.
      
       ОТ МУРМАНСКА ДО КОЛЫМЫ
      
       С Мурманском у меня особые отношения. Я считаю его одним из самых необычных городов мира, потому что в своей жизни больше не встречал таких за Полярным кругом. Для меня это - город труженик, город моряков, рыбаков, защитников, исследователей и покорителей Арктики. Город отчаянных и смелых людей, по сути своей авантюристов, без которых немыслима жизнь в сложных условиях Заполярья. Он, словно фильтр, пропускал через себя огромный поток любителей приключений и больших денег со всего СССР, перемалывая и отбрасывая слабых и случайных, оставляя лишь тех, кто не отступает перед трудностями. И пусть они не всегда лучшая часть человечества, но именно такие, как и в далекие времена, обживают Север, дают стране и людям его богатства.
       Один из моих командиров однажды сказал о нем не очень лестные слова: если у тебя нет денег, этот город всегда встречает тебя равнодушием и холодом, ощутимыми даже в жару, которая не редка здесь летом. Кажется, что люди живут в нем, не обращая на тебя внимания, сами по себе, словно в другом мире. Ты бродишь среди них как человек-невидимка. Возможно, если он имел в виду женскую половину, то отчасти прав, на чужака здесь времени не тратят, слишком много среди проходящих таких, кто разочаровался в Севере. Согласен, что это не Одесса, где жалеют падших авантюристов, отдавая им часть своего тепла. Здесь же его слишком мало и у него совершенно другой вес. Северянин делится им только тогда, когда примет тебя в свой мир, а это можно заслужить, если ты поймешь и хотя бы чуть-чуть полюбишь Север. Но твердо уверен в одном - к делу здесь относятся очень серьезно, как нигде, и делают его добротно, надежно и в море, и на берегу. Достаточно хотя бы раз пройти ледовый инструктаж в Службе мореплавания Мурманского пароходства и сразу понимаешь разницу в подходе к нему наставников. Все по делу: скупо, но исчерпывающе, точно и доходчиво без нравоучений, словно перед решающим трудным боем. Впрочем, ледовое плавание в Арктике иначе и не назовешь. Сама процедура с первых минут настраивает на деловой лад, никаких лишних слов. Только деловая информация: названия ледоколов, места рандеву, частоты радиоконтактов, время полетов по районам самолета ледовой разведки, ледовая обстановка на момент инструктажа, фамилии и имена капитанов ледоколов. В отличие от наставников БГМП мой возраст их не смущает, чувствуется, что они видели и не таких ранних. При мне связываются со штабом ледовых проводок Западного сектора на острове Диксон и сообщают данные судна и мои, полагаемое время подхода. Узнаю ледовую обстановку от Карских ворот до Диксона, она, увы, не очень благоприятна. Рекомендуют не торопиться и дождаться попутчиков, судов Балтийского и Северного пароходств. В завершение инструктажа капитан-наставник достает из стола кальку, снятую с секретной карты закрытого для плавания иностранных судов пролива Югорский Шар.
       - Это вам на всякий случай, - поясняет он, - чует мое сердце, что этим летом Карские ворота будут трудно проходимы, ветры все время северо-восточные. Может сложиться так, что ледоколов на этом направлении не будет, а Югорский Шар редко забивает льдом. Как его пройдете, следуйте под берегом полуострова Ямал до острова Белый, а там Обь и Енисей с теплой водой всегда выжимают льды северней. Но без результатов ледовой разведки в пролив не суйтесь. Если у Новой Земли будете ожидать на якоре, свяжитесь с военными, они в курсе - у них вертолеты и самолеты на Большую землю летают постоянно, но без официального прогноза на их сведения не полагайтесь. Эту неделю дежурным по этому району ледокол "Киев", капитан В. А Голохвастов. Если судно к отходу готово, рекомендую отойти сразу, в нашем городе всегда кто-то найдет приключение на свою .... .
       Отход задержали таможенники и пограничники, по непонятным причинам досмотр производился жестко и придирчиво, особенно отличались таможенники. Ведя себя, мягко выражаясь, невежливо и агрессивно, они пытались отыскать какие-то тайники, вскрывали подволоки и переборки, перерыли румпельную и продкладовые. Мое замечание по этому поводу вызвало бурное негодование начальника наряда, подполковника с лицом и повадками генерала. В результате два часа мы ожидали начальство, которое, приехав вместе с представителями КГБ, все же удовлетворило наши требования установить на место снятые листы переборок и подволоков.
       На удивление погода в Баренцевом море стоит по-настоящему летняя и если бы не холодный северный ветерок, можно было бы и загорать. Но к вечеру от лета не осталось и следа, температура с заходом солнца падает до плюс пяти. Вечер и заход солнца здесь вещи условные - солнце лишь спускается к линии горизонта, скрываясь в облачности на пару часов, а сумерки практически не наступают, как и отсутствует ночь в обычном понимании. Пока это не в тягость, но вскоре многие потеряют ощущение времени, сон станет коротким и хаотичным, не приносящим восстановления сил. Из-за закрытия военными огромного района плавания, следуем ввиду берега ближе к устью Белого моря. Пейзаж унылый - тундра, голые скалы, совсем нет встречных судов, зато часто облетают побережье военные самолеты. Чтобы разнообразить жизнь на судне, проводим впрок тревоги и учения по борьбе за живучесть, стармех нажимает на техническую учебу. Те, кто идут в Арктику не в первый раз, высыпаются впрок. Достаю старые судовые журналы, изучаю записи прошлых арктических рейсов, нахожу для себя много интересного и нужного, правда все это приходится находить между строк, записи очень скупы. Часто чувствуются скрытые пропуски, нестыковки по времени, явная путаница с координатами. Набираю материал для занятий со штурманами, но никак не найду необходимого начала, ведь штурмана уже неоднократно ходили в Арктику и у меня нет оснований считать, что они нуждаются в моих пояснениях. Решаю так - встретимся со льдом, "побарахтаемся", поманеврируем с ледоколом и тогда будет о чем говорить. Стармех опять отличился, молодец, не перестаю удивляться его работоспособности и умению найти главное и вовремя. Принес мне акт проверки отопительной системы, план учений по заделке пробоин в машинном отделении и попросил разрешение взять боцмана для занятий с машинной командой по приготовлению раствора для цементных ящиков. В отличие от предшественника не скрыл от меня беспокойства о работе турбины воздуха главного двигателя.
       - А как у вас отношения с электромехаником? - задал я вопрос.
       - Работает. Правда, по вашему выражению, как пленный немец. А ведь грамотный и способный, но характер отвратительный.
       - Характер от воспитания, но у нас с вами нет времени заниматься с ним отдельно. Попробуйте поговорить откровенно, мне кажется, в настоящее время это не главная фигура. К тому же стоит ли тратить на него много времени, если у человека не лежит к нам душа, - сказал я, и порешили на том, что стармех сообщит свое решение по возвращении в Таллин.
       Через сутки догоняем вышедший ранее нас из Питера теплоход "Копорье", связываемся по УКВ. Его капитан, пенсионер, направленный на один рейс, долго и пространно рассуждает о ледовой обстановке в Карских воротах, которая по его мнению ухудшается. Из чего он делает такое заключение, не понял, и продолжаем следовать прежней скоростью. К вечеру он остается далеко по корме, но все же по-прежнему советует мне не торопиться. Внезапно в разговор включаются однотипный с нами теплоход "Виляны" нашего пароходства и буксир- спасатель "Титан", которые следуют впереди миль за пятьдесят. На "Вилянах" капитан-наставник В.Гусев, но трубку не берет и ведет переговоры со мной через старшего помощника. Рекомендует стать на якорь у островов Гуляевские Кошки в Печорской губе для ожидания улучшения обстановки. Его рекомендацию приходится понимать как приказ, обострять отношения еще больше безрассудно, хотя внутренний голос подсказывает, что про Югорский Шар при инструктаже мне сказали не случайно.
       Ночью подходим к островам, находим место стоянки наших попутчиков и становимся на якорь в миле от них. Острова представляют собой плоскую тундру с небольшими нагромождениями камней и кочками, поросшими скудной растительностью. В бинокль хорошо видно, что все обильно покрыто птичьим пометом, а берега завалены лесом кругляком - бревнами сибирского сплава, вынесенными рекой Печорой, ветром и волнением. По совету наставника иду отсыпаться, но к обеду меня будит вахтенный штурман.
       - Капитан спасателя приглашает вас на охоту, - говорит он, - мотобот придет к 16-00. - И, опережая мой вопрос, добавляет: - Капитан-наставник и старпом с "Вилян" тоже идут на своем мотоботе.
       Дополнение следует понимать как просьбу спустить свой мотобот и желание экипажа, пользуясь случаем, побродить по острову. Что ж, неплохой способ еще раз проверить готовность спасательного средства, и я даю "добро", предварительно согласовав вопрос с наставником, прекрасно понимая, что посещение острова незаконно, а охота тем более, но любознательность, если хотите любопытство, берут верх.
       К берегу подходим осторожно, вода очень чистая и хорошо видно, как от мотобота в разные стороны разбегается молодь трески и пикши, мелькают и крупные щуки, останавливаясь метрах в пятнадцати. Берег - крупная галька, заросшая водорослями, из которых выглядывают крабы размером с ладонь. Место для мотобота указывает старпом со спасателя, с нетерпением ожидающий нас. За плечами у него два ружья, одно он протягивает мне вместе с коробкой патронов и, передав, бросается догонять уже далеко ушедших вперед его товарищей вместе с нашим наставником.
       У него из-под ног с гамом разбегаются птицы - утки всех мастей, на бегу размахивая короткими крыльями, подпрыгивают, отчаянно взмахивая, и тут же падают на кочки, усыпанные незрелой морошкой и клюквой, пытаясь затаиться. Вспоминаю, что в это время птица на севере, поменяв перо, еще не способна хорошо летать, только чайки и бакланы с криком пикируют на нас. Кое-кому от них достается, приходится отыскивать сучья для защиты. Такого обилия представителей птичьего мира раньше встречать не приходилось. Вот у небольшого озерка жмется к валунам более десятка гусей, а чуть дальше огромное количество лебедей. Шмыгают из-под ног крупные куропатки с выводками, а вот на голых сучьях выброшенной на берег кроне сосны сидят сразу несколько сов, вращая головами на триста шестьдесят градусов. А вот и их пища - полярные мыши-лемминги, они цепочкой убегают от нас в чахлые кустики дикой смородины и почти уже спелой голубики. Удивительно, как она не вымерзает здесь в долгие зимние месяцы, наверное, потому, что и сюда достает мощный теплый Гольфстрим.
       Охотники со спасателя пополняют запас продуктов дичью, отстреливая в основном гусей. Две пушистые лайки вытаскивают из воды подстреленных птиц, без них больше половины досталась бы бакланам и песцам, последние в летнее время похожи на ободранных некрупных дворняжек, тоже меняют шубу. К нам они не приближаются, но хорошо видны на каменистых осыпях.
       У меня с самого начала пропало желание стрелять ленную птицу, да и продуктов у нас хватает. Ходить по тундре в наших кирзовых сапогах тяжело, ноги скользят на камнях, временами проваливаешься в воду чуть ли не по колено, а если начинается заболоченный участок, покрытый большими кочками, заросшими мхом и брусничником, на местном - кочкомарь, приходится ступать по-гусиному, высоко поднимая колени, и быстро устаешь.
       Мы возвращаемся к мотоботу, где наши рыбаки к тому времени наловили крупных щук и пикшу. На костре в эмалированном ведре кипит уха, распространяя аромат, отдельно на углях запекаются куски рыбы, обильно сдобренные перцем, жарится на сковороде лук. В воде у берега охлаждается "Столичная" - по сто граммов на душу, для радости души с устатку.
       Гнуса - бича тундры - немного, на острове нет крупных животных, и дует постоянно холодный ветер. За валунами на солнышке жарко, раздеваемся до пояса, но через некоторое время понимаем, что это не Африка и не Пирита, и вновь натягиваем свитера.
       Охотники возвращаются и, погрузив трофеи в свои шлюпки, подсаживаются к нам со своей водочкой, и начинается шумный "разбор полетов". Наш наставник придирчиво осматривает моих моряков, но, не увидев ничего предосудительного, молча здоровается с ними и со мной, показывая, однако, что обиды мне все же не простил. Принимая вызов, отхожу в сторонку к спасателям, которые уселись на валунах рядом и разложили свою снедь.
       В разговорах проходит час, другой, а возвращаться не хочется, атмосфера северного острова притягивает своей необычностью. Но старпом смотрит на часы. - Поболтали и хватит, - говорит он, - скоро возвращается самолет разведки и погоды. Нам ни к чему, чтобы он увидел нас на острове. За час мы должны непременно вернуться на суда.
       Быстро сворачиваем стоянку и гасим костры, относим в воду угли и золу. Через тридцать минут мы на судне. Весь обратный путь думаю о том, что наставник ничего не сказал о своих планах - то ли не собирается ко мне, то ли решил сделать сюрприз.
       Как только подняли и зачехлили мотобот, послышался шум моторов. Арктический труженик ЛИ-2 появляется со стороны Новой Земли, облетает нас на низкой высоте и вызывает на связь по УКВ. В Карских Воротах лед уплотняется, - сообщает он. - Завтра к вечеру в район подойдет ледокол "Капитан Воронин", от него и получите инструкции.
       Капитан-наставник решает сниматься с якоря и следовать к проливу, через полчаса мы начинаем движение и к полудню следующих суток получаем новое сообщение - следовать в проливе через разреженный лед самостоятельно. Погода резко меняется, холодает, температура воздуха падает до ноля и наваливается плотный туман. Настоящая Арктика приносит свое дыхание - туман переходит в метель.
       Наставник нервничает и посылает нас вперед, заставляя идти малым ходом. Выручает капитан спасателя, он выходит вперед и увеличивает скорость до средней. Ждем льда, но он пока не встречается, проплывают лишь отдельные льдины, ноздреватые и рыхлые, ломающиеся на волне под форштевнем. Напряжение в штурманской рубке нарастает, внезапно второй радист просит зайти в радиорубку. Начальник рации протягивает радиограмму из штаба ледовой проводки на Диксоне:
      
       ...ПРОСИМ УСКОРИТЬ ДВИЖЕНИЕ ДЛЯ ВХОЖДЕНИЯ СОСТАВ КАРАВАНА НА ПЕВЕК ТЧК
    ЛК КИЕВ ПОЛАГАЕТ ПОДХОД РЕЙД ДИКСОНА ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО ТЧК.
      
       Не успеваю обдумать ответ, как от сильного толчка лечу на радиопередатчик, все судно содрогнулось от страшного удара, и двигатель останавливается. Вбегаю в рубку, старпом на крыле, машинный телеграф на "стопе". Телефон связи с машинным отделением звонит не переставая, но мне не до него. Все понятно без слов, "уперлись" в серьезный лед. Стоим на кромке льда, туман и суда остались по корме. Льдина мощная, с торосами и со свежим снегом, а справа в полумиле большая полынья, в которую весело "вбегает" спасатель. Старпом, как всегда, молчит, понимая, что сейчас это самое лучшее в его положении. Возвращаюсь в рубку и снимаю трубку телефона в машину.
       - Что случилось? - голос старшего механика дрожит от плохо скрываемого возмущения.
       - Могли бы и не спрашивать, - отвечаю я и в свою очередь спрашиваю: - А у вас-то как? Ход дадите?
       - Как прикажете, - отвечает стармех, - только, если можно, предупреждайте нас, когда в лед входите, нам же нужно на другую схему охлаждения переходить.
       - Не волнуйтесь, когда войдем, предупредим, пока только уперлись в него, а он не пускает, - пытаюсь неудачно шутить и внезапно понимаю, что делать это не придется уже долго. К нашему счастью незадолго до этого мы успели "сыграть" балластом, посадив корму и подняв нос судна до самой прочной его части - ледового среза. Страшный удар не причинил вреда обшивке корпуса, но в очередной раз подтвердил, что со старпомом мне не повезло и доверять ему самостоятельное несение вахты в условиях ледового плавания нельзя.
       На эти несколько минут переполоха мы выпустили из виду идущие по полынье суда. Узнав текст радиограммы, тактично спрашивают: - Что будете делать, "Хельтермаа", пойдете вперед? Нас не торопят, нам ведь недалеко, только до Тикси и мы решили подождать ледокола, он где-то рядом.- Еще не зная, что делать, отвечаю: - Если был бы рядом, отозвался бы на УКВ, а раз нас ждут, значит нужно поспешить.
       Обогнув угол льдины, полным ходом следуем полыньей. Мили через две она затягивается, но лед проходимый, практически без сжатия, что при встречном ветре означает вероятное наличие впереди более серьезного льда. Он не заставляет себя ждать.
       Вскоре радушно прощаемся по радио с наставником, я рад - теперь его ко мне уже не пересадят, да и в его голосе, наверное, от этого же слышны довольные нотки.
      
       Немного из истории освоения Арктики
       Попытки освоения Арктики в России предпринимались давно, а с появлением судов с паровыми машинами для этой цели стали строить суда с усиленным ледовым корпусом. Но долгое время пройти дальше Новой Земли не удавалось, и только в конце восемнадцатого века стало возможным регулярное плаванье в летние месяцы к устьям рек Обь и Енисей. Открывались огромные возможности торговли сибирским лесом, зерном и пушниной, пользовавшихся большим спросом в Европе. К концу века Россия заказывает в Англии и Германии ряд к тому времени самых больших в мире ледоколов "Ермак", "Александр Невский", в том числе и принадлежащий теперь Эстонии "Суур Тылл". В царствование Николая Второго продолжается интенсивное строительство военного флота, и исследования в Арктике производятся эпизодически экспедициями на небольших парусно-моторных судах, причем команды на них набирались в Норвегии.
       В 1920 году в обстановке крайнего разорения страны после империалистической войны и революции в условиях страшной разрухи в Архангельской губернии и в Поморье царит страшный голод. Совет Народных Комиссаров решает снарядить морскую экспедицию за сибирским хлебом. Ей предстояло войти в Обскую губу, куда караван речных судов доставил 527576 пудов хлебных грузов, 800 пудов масла и жиров, 57338 пудов кож и шерсти, 44042 пудов льна и груз пушнины - по тому времени - на 20 миллионов рублей золотом. Экспедиция не имела ледоколов, навигационное оборудование и маяки на переходе отсутствовали, карты были неточными, однако Хлебный поход под руководством капитана М.В.Николаева был организован и выполнен блестяще.
       Этот поход имел неоценимое значение и положил начало планомерным морским перевозкам на Крайнем Севере. После него советские транспортные суда не пропустили ни одной навигации в морях Арктики до настоящего времени.
       В 1921 году состоялась новая экспедиция уже в сопровождении ледокола "Александр Невский" (он же "Владимир Ильич"). В ее составе были ставшие легендарными среди моряков ледокольные пароходы "Г.Седов", "А.Сибиряков", "Малыгин". Она получила название "Первая советская товарообменная Карская экспедиция 1921 года" и носила импортно-экспортный характер. На обратном пути, потеряв из-за ледовых повреждений три судна - "Енисей", "Обь" и лихтер "Илья" (груз успели переправить на другие суда) экспедиция прибыла 25 сентября в Архангельск и уже 29 сентября вышла из Мурманска в Лондон.
       В 1923 году пароход "Ставрополь" под командованием капитана П.Г. Миловзорова, выйдя 21июля из Владивостока, 30 августа прибывает в Нижнее-Колымск, открыв навигацию в Восточном секторе Арктики.
       В 1927 году "Ставрополь" под командованием капитана К.А. Дублицкого совершает рейс на Лену до Тикси, впервые перед этим зайдя в устье реки Колыма.
       В 1932 году пароход "Сибиряков" Северным морским путем за одну навигацию из Атлантического океана прошел в Тихий океан, ускорив создание Главного управления Северного морского пути и освоение плавания от Белого моря до Берингова пролива. Уже через три года начнутся регулярные арктические навигации с ледоколами "Ленин" под командованием капитана Н.М.Николаева, "Ермак" - капитана В.И.Воронина и ледореза "Литке" - капитана В.А.Печура.
      
       Обо всем этом я прочитал еще раз у одного из самых известных полярных капитанов Ф.И.Воронина на подходе к проливу Югорский Шар. Следуем малым ходом вдоль южной кромки льда по рекомендации капитана ледокола "Киев", который никак не может вывести караван из Карских ворот на запад. Как потом мы узнаем, в караване несколько мелкосидящих небольших судов и поврежденная подводная лодка, буксировка которой во льду дело очень хлопотное и небезопасное.
       Остров Вайгач открывается внезапно, он выплывает из тумана и в свете утреннего солнца рефракция поднимает его к салингам фок-мачты. На полчаса он повисает в воздухе, а с приближением к проливу медленно опускается в воду. Бдительные пограничники запрашивают название "корабля" и фамилию "командира". Долго не могут выговорить наше название и "Добро" на проход не дают.
       Ложимся в дрейф, ждем минут двадцать. Пограничный "Бобик", Большой охотник, резво обегает нас, командир спрашивает, от кого у меня разрешение на проход. Услышав фамилию капитана ледокола "Киев" В.А.Голохвастова, интересуется, нуждаюсь ли я в проводке. Говорю, что я тут как дома и проходил проливом не раз. Он машет рукой, что-то докладывает в микрофон и добавляет: "Добро!"
       Пролив вообще-то коварный и не очень обставлен навигационными знаками, но для капитана с опытом плавания в датских и шведских шхерах особой сложности не представляет, и через три часа мы уже в Карском море. У выхода из пролива стоит на якоре зверобойная шхуна, капитан которой сообщает, что он ждет меня и имеет указания ледокола следовать со мной до острова Белый. Глядя на это деревянное суденышко, сомневаюсь, запрашиваю ледокол. Получаю подтверждение и рекомендованные курсы следования до Диксона.
       Часов пять поковырявшись в сплоченном льду, выходим на разряженный. Шхуна резво бежит за кормой, но из-за нее идем средним ходом, иначе она не успевает. К обеду капитан просит остановиться на полчаса для небольшого ремонта в машине, швартуется к борту и передает нам разделанную тушу молодого оленя.
       Все же со свежей олениной не сравнится никакая говядина да, пожалуй, и телятина. Она ароматна, сочна, хотя и не жирная, и имеет особый вкус. Хорошо усваивается, не тяготит желудок, что весьма полезно для таких язвенников, как я.
       Экипаж рад "свежатине", но находятся и недовольные, среди них, разумеется, Кличко. Он отстраняет тарелку со словами: "не хочу, не буду", на что стармех отвечает коротко - как работаете, так и едите. Когда встаем из-за стола и выходим из кают-компании, стармех добавляет: - Надоел он мне. Работник так себе, но мнит о себе слишком.
       - Может быть, со временем исправится.
       - Вряд ли, - отвечает стармех, - он считает, что учиться ему уже нечему. С такими лучше вовремя расстаться.
       Я такого же мнения и с удовольствием отмечаю совпадение, и останусь убежден, что экипаж нужно подбирать по отношению к труду и к своим обязанностям.
       К вечеру приближаемся к берегу полуострова Ямал, в районе островов Шараповы Кошки. Здесь больше чистой воды, но встречаются отдельные ледяные поля крепкого льда. К ночи наваливается густой туман, снижаем ход, идем осторожно, шхуна держится за кормой метрах в двадцати, если бы не она можно было бы отдохнуть. Еще через сутки подходим к острову Белый. Мелко, глубина чуть более десяти метров, на такой глубине часто сидят опасные стамухи (обломки торосов). Приходится взять мористее. Туман такой, что не видно фок-мачты. От радара устали глаза, от крепкого кофе болит желудок, но оторваться от экрана надолго нельзя, толщина льдин до метра, попадаются обломки торосов, а с учетом глубины можно налететь и на стамуху.
       Вода постепенно меняет цвет с темного бутылочного на светлый с желтизной из-за большой примеси речных вод. Все больше встречаются поля льда речного происхождения до полуметра толщиной с вкраплением песка и камыша, вынесенные, вероятно, из устья Енисея. Отполированные солнцем, с глянцевой поверхностью, словно мраморные, они крепкие, колются плохо и приходится притапливать их форштевнем, они идут под корпус и бьют по винту. В таком льду не разбежишься и следует запастись терпением.
       В густом тумане ложимся курсом строго на восток и следуем к острову Вилькицкого. На траверзе Обской губы туман рассеивается, пропадает лед. Небольшие и подтаявшие льдинки рыхлого льда не опасны, даем полный ход с расчетом подойти к Диксону ранее срока.
       На солнце, если спрятаться от холодного северного ветра, тепло, но не жарко, дыхание Арктики заставляет даже в рубке (двери открыты, приходится часто выходить на крылья мостика) надевать зимнюю одежду. Молчаливый все последние дни второй помощник Арумяэ, так и не ушедший в отпуск, неожиданно со вздохом произносит: - Прощай лето, прощай отпуск.- Несмотря на то, что он сам попросился в рейс, видимо все же до сих пор надеялся на счастливый случай. Как мне хочется сказать ему, что понимаю и сочувствую, но, подумав, негромко говорю: - Вспомнил! Тогда здравствуй, Арктика, вот мы с тобой и встретились, - и внезапно слышу за спиной негромкий голос начальника рации: - А мне так хочется, чтобы эта встреча недолгою была, и расставанье пусть будет без печали.
       Однако ни у него, ни у меня это не получится - он сделает еще четыре таких рейса, а мой последний будет в 1980 году. А еще через год суда Эстонского пароходства уйдут в Арктику в последний раз.
       Вот и ночь перед Диксоном. Частые снежные заряды ухудшают и без того плохую видимость, приход явно задерживается. У острова Вилькицкого пропадают льды и вместе с ними туман, сказывается присутствие двух великих рек Оби и Енисея, несущих свои воды в океан. Появляется солнце, температура быстро растет от ноля до плюс семнадцати, но стоит только подуть ветерку с севера, как зима возвращается. Арктика! Идут третьи сутки, как не спускаюсь с мостика, непонятное волнение не проходит и заставляет быть настороже, однако на рейд Диксона прибываем без приключений.
      
       ОТ ДИКСОНА ДО ПЕВЕКА
      
       Полярная станция Диксон находится рядом с бухтой, образованной островом и материком. Здесь расположен небольшой аэродром, радиоцентр и поселок зимовщиков, из которых и состоит станция, на которой ежегодно работает штаб Западного сектора. С вхождением в эксплуатацию атомных ледоколов ему приходится заниматься проводками караванов круглый год.
       Когда якорная цепь с характерным грохотом уходит в воду, вспоминаю, что не спал уже неделю. Нельзя назвать сном дремоту на диване в рубке, когда слышишь все переговоры по радио, команды на руль и вскакиваешь от сильных ударов о лед. Это что-то среднее между забытьем и прислушиванием с закрытыми глазами. Ты постоянно просчитываешь и угадываешь место и действия, разве что теряешь чувство времени. Однако стоит мельком взглянуть на часы в штурманской рубке, ты уже знаешь, где находишься, а увидев в свете прожекторов обстановку, понимаешь, что происходит. В Арктике такое состояние длится весь рейс, впрочем для капитана, скорее, всю жизнь. С годами вырабатывается инстинкт, подобный инстинкту борьбы за выживание у хищников.
       По рекомендации штаба ледовой проводки ложусь отдыхать, но через десять часов меня будят - на подходе ледокол "Киев", приказал сниматься с якоря. Судя по тому, что в состав каравана включается и ледокол "Капитан Воронин", наш старый знакомый по проводкам на Балтике, ничего хорошего нас не ждет во время следования проливом Вилькицкого.
       Ледокол торопит, и я выхожу первым, за нами в караване идут еще три судна - "Заполярный", "Копорье" и небольшой танкер ВМФ, перегоняемый на Дальний Восток. Временами останавливаемся, когда ледокол встречает серьезные поля и "выходит поговорить со льдом".
       Через три часа танкер возвращают на Диксон, с его корпусом без ледового класса обстановка неподходящая. Пользуясь передышкой, ледокол опять "ушел в разведку", отмечаю на календаре дату 22 августа и вношу ее в свою записную книжку как настоящее начало плавания в Арктике.
       Идем довольно медленно, ледокол старается реже входить в серьезный лед, обходя стороной торосистые поля. Пролетающий с севера самолет ледовой разведки корректирует курс, и к вечеру видим на горизонте идущий навстречу с караваном ледокол "Киев". Он проходит мимо, уточняя путь для "Воронина", и предупреждает о сильном сжатии.
       Лед с каждым часом становится сплоченней, а ветер крепчает, вызывая сильное сжатие. "Воронин" справляется с трудом, скорость каравана около трех узлов. 24 августа у острова Правды входим в десятибалльный лед метровой толщины, и десять тысяч лошадиных сил "Воронина" уже не справляются с таким льдом, застываем в ожидании "Киева", время от времени проворачивая винты ходом вперед и назад.
       К утру ветер усиливается, и ледяное безбрежье приходит в угрожающее движение. Ледяные поля с треском лезут друг на друга, напирают на судно, угрожающе давят в корпус, вызывают крен. С трудом спасаемся бегством, спустившись обратно около сорока миль на юг. 26 августа и там становится неуютно, но подходит "Киев", и мы вновь начинаем движение на север.
       Льды под носом ледокола неохотно расступаются, но смыкаются сразу за кормой, и мы медленно ползем по каналу, едва заметному из-за сильной метели. Идем концевыми, форсируя перемычки, тогда судно дрожит в чрезвычайном напряжении, толстые льдины со страшной силой бьют по винту, глубоко сидящему в воде, и кажется, что судно идет не по воде, а ползет в массе плохо разбитого многометрового льда.
       Беспрерывно звенит машинный телеграф - дистанцию между судами сократили до полкабельтова, удерживать ее трудно, но необходимо, чуть отстал, сразу заклинивает и самостоятельно движение уже не начать. Тогда, по выражению ледокола, "начинается свадьба", ему приходится выводить суда на разряжение по одному.
       На другие сутки к вечеру добираемся до пролива Матиссена. Обстановка еще более ухудшается, "Капитан Воронин" становится впереди нас, "Копорье" уже давно ведет на усах (на коротких буксирах) "Киев", за ними с трудом, но еще держится "Заполярный", оправдывая свое название.
       Нервы на пределе, накапливается усталость от бесконечной свистопляски. Первыми нервы сдают у капитана "Заполярного", на секунду задержавшись с маневром, его судно налетает на корму "Копорья" и буквально разваливает ее надвое метра на три в глубину. Через пробоину хорошо просматривается румпельное отделение, на счастье пробоина выше ватерлинии и рулевая машина чудом осталась цела.
       Но вот и идущий впереди нас "Воронин" останавливается, как котенок тычется в растущий на глазах торос у него под носом, в бессилии отступает от него и замирает. Наше положение еще хуже - под носом сильное торошение, тяжелые поля сомкнулись сзади, отрезав путь к отступлению. От сжатия судно резко кренится то на один, то на другой борт, лед ползет на палубу, отрывая кницы фальшборта.
       К счастью, минут через двадцать атака льда заканчивается, торошение замирает, словно он набирается новых сил. Мы замираем не дыша - слева от нас застыл большой обломок поля двухметровой толщины. Он, словно огромный таран, своим острым клином нацелен в район третьего трюма, - начнись вновь торошение, без крупных неприятностей не обойтись.
       Докладываю "Киеву". Тот, пользуясь временным затишьем, выводит в большую льдину "Копорье", делает вокруг него закол (ледяную подушку) и спешит ко мне. Слушая спокойный голос капитана Голохвастова, удивляюсь его выдержке и терпению и восхищаюсь упорством и мастерством, с которым он раз за разом выполняет ювелирные маневры при подходах. Вот и сейчас, пройдя вдоль борта буквально в трех-пяти метрах, ледокол бросает свою корму под наш нос, давя и круша торос. Мы, держась в 20-40 метрах от его кормы в струе винтов, следуем на разряжение.
       Через час сжатие еще более усиливается, и мы вновь позорно отступаем на юг, вернее "Киев" выводит всех на усах под защиту острова. Подсчитываю: в караване мы за последние двадцать часов прошли всего 4,5 мили - небогато, особенно для начала. Поставив всех на ледовые "подушки", ледокол выходит на линию сжатия и замирает.
       - Всем свободным от вахты отдыхать, капитанам не раздеваясь, - обращается к нам капитан флагмана, когда становится понятно, что пока не стихнет ветер жечь топливо и калечить суда бесполезно.
       В четыре часа утра 27 августа меня будит старпом и, соскочив с дивана штурманской, вижу через иллюминатор ошеломляющую картину. Огромный, по сравнению с нами, ледокол стоит, упрятав в лед нос. Его корма, выжатая гигантским напором льда, неестественно задрана вверх, так что видны лопасти и ступицы винтов. Прибавьте к этому еще крен, ледокол работает с балластом для кренования, и льющиеся из его шпигатов с большой высоты мощные потоки воды. Все это напоминает кадры военной хроники, когда торпедированные суда уходят под воду.
       Какая же сила у льда, если даже такого богатыря он выжал и не уступает! Мы, к счастью, стоим на подушках, но хорошо слышен звенящий треск лопающегося под напором льда. Пытаясь помочь своему старшему товарищу, суетится "Воронин", пытаясь расколоть льдину по корме у "Киева", с короткого разбега кидается на нее, но сползает обратно, не отбив ни крошки. Остается только ждать, радисты уже связались с идущим с востока караваном. Его ведет флагман - атомный ледокол "Ленин", и хотя у него обстановка не лучше и суда в балласте, надеемся, что помощь близка.
       В подтверждение этого с "Киева" взлетает вертолет и уходит строго на север, да и по УКВ переговоры каравана уже хорошо слышны. Чтобы зря не терять времени, накрываюсь полушубком и мгновенно засыпаю в рубке, по привычке прислушиваясь к радиопереговорам.
      
       НЕМНОГО О ЛЕДОКОЛАХ
      
       Россия, а затем и СССР, всегда владели самым большим количеством ледоколов, строительство которых осуществлялось на своих и зарубежных верфях. В СССР был построен первый атомный ледокол "Ленин", который долгое время работал в Арктике.
       Адмирал Макаров был не только инициатором строительства ледоколов в России, но и многое сделал для того, чтобы спроектированный с его участием ледокол "Ермак" долгое время оставался одним из лучших в мире, прожил большую жизнь и закончил работу только в 1967 году. Не менее легендарны имена таких ледоколов, как "Красин", "Сталин" ,"Микоян", "Мурман". Почти все старые ледоколы мощностью 7000 - 10000 л.с. работали на твердом топливе (каменном угле) и имели паровые машины.
       Затем настала эра дизельных ледоколов, вернее дизель-электроходов, и атомоходов, мощность которых возросла до 25000 - 45000 л.с. и выше.
       Все работающие в Арктике - это, как правило, линейные ледоколы с запасами топлива, воды, провизии и прочего, рассчитанными на морской поход длительностью не менее 60 суток и дальностью плавания не менее 22000 морских миль. Самые небольшие линейные ледоколы во время работы в Арктике судов Эстонского морского пароходства серии "Капитан Белоусов", прозванные "капитанами", носили имена заслуженных полярных капитанов. Ширина их корпуса составляла 19,21 м, важная величина для прокладки канала, мощность энергетической установки 10500 л.с. позволяла работать в Арктике в качестве подсобной силы в больших караванах, а также самостоятельно во льдах толщиной до одного метра. Экипаж таких ледоколов состоял из 45-60 человек.
       Более мощные ледоколы типа "Москва" имели дизель-электрическую установку 26000 э.л.с., ширину корпуса 24,5 м, а экипаж 100 человек.
       Атомоход "Ленин" мощностью 44000 л.с. имеет цельносварной корпус из высокопрочной стали, в носовой части толщиной 52 мм, в кормовой - 44 мм, в середине - 36 мм. Он способен двигаться со скоростью 10 узлов во льду свыше метра при сильном сжатии. Атомоход или ледоколы типа "Москва" имеют вертолеты, что облегчает производство ледовой разведки.
       За период работы в Арктике мне пришлось работать с атомоходами "Ленин" и "Арктика", ледоколами "Москва", "Ленинград", "Капитан" Белоусов", "Капитан Воронин", но нашим ангелом-хранителем стал "Киев" под командованием капитана Василия Александровича Голохвастова. Его спокойный и невозмутимый при любых обстоятельствах голос, ирония и уважительное отношение к капитанам судов для меня останется навсегда образцом общения по радиосвязи. Его безграничное терпение, упорство и мастерство в преодолении сюрпризов Севера и коварства льдов многому научило меня, как и других капитанов.
       К великому сожалению, так и не довелось поговорить в спокойной обстановке с Василием Александровичем вне судна и узнать больше об этом интересном человеке. Когда я вспоминаю о нем, то убежден, что таким должен быть настоящий полярный волк, чем-то похожий на героев Джека Лондона.
      
       ...Через три часа, выйдя на крыло мостика, вижу рядом атомоход. На первый взгляд он немного больше "Киева", приземистый и несколько продолговатый, но у него в два раза больше сил, да и вес посолидней. Он уже освободил от ледового плена своего коллегу и выводит в канал "Заполярный". В десяти метрах от нашего носа стоит в готовности "Мурманск", ледокол той же серии, что и "Киев", у которого на усах "Копорье".
       Сочным басом капитан атомохода дает команду, и мы начинаем движение. С тремя богатырями бежим резво, и льды не кажутся такими грозными и неприступными. "Ленин" бьет их, не теряя хода, и к вечеру мы оказываемся на чистой воде под берегом Северной Земли. Вертолеты ледоколов делают разведку, и мы вновь бежим на восток под проводкой "Воронина". Встречаем караван, следующий на запад, в нем наш "Пайде" с капитаном А.Захаровым, как всегда он первым будет в Игарке. Обмениваемся информацией, пожеланиями счастливого плавания и расходимся, "как в море корабли".
       29 августа подходим к острову Малый Таймыр. По данным разведки здесь последняя перемычка тяжелого льда около пятнадцати миль и, если повезет, найдем в ней полынью, но сгущается туман, однако вертолет с ледокола отправляется в разведку "на ночь глядя". Это условное выражение, стоит полярная ночь, и днем и ночью солнышко изредка пробивается сквозь пелену тумана. Вскоре вертолет возвращается, из-за низкого и плотного тумана состояние льда не определить.
       К утру капитан ледокола решает продолжать движение, проходим около пяти миль и останавливаемся, впереди, насколько видно, одни торосы. К вечеру меняется направление ветра, туман рассеивается, а вместе с ним и надежды на лучшее. Вокруг тяжелый, торосистый десятибалльный лед, для нашего ледокола труднопроходимый.
       Слушаем переговоры по радио с "Киевом", потом с атомоходом, те вызывают самолет разведки. Часа через три он появляется над нами и бросает на лед вымпел - алюминиевый пенал с ледовой картой, причем делает это очень точно. Устно по радио рекомендует ждать, лед со сменой ветра приходит в движение, торосится еще больше, и обстановка ухудшается. Мы это сами ощущаем и спешим удрать из опасного района, но это не удается, там, где несколько часов назад была чистая вода, не осталось и полыньи.
       Бежим всю ночь, а когда утром подсчитываем пройденное расстояние, оказываемся всего в десяти милях от начальной точки, дрейфующий лед несет нас на юго-восток в море Лаптевых со скоростью почти три мили. Консультируемся с флагманом и замираем в ожидании его решения.
       Утром уже сентябрьский ветер стихает, сжатие прекращается. Яркое, еще почти по-летнему теплое солнце раскрашивает сумрачное ледяное царство в сказочную рождественскую картину. Ледяные глыбы торосов блестят остроконечными пиками с голубыми звездами отраженных зайчиков. Снежный иней на девственно чистых сугробах вспыхивает тысячами мельчайших искр, в нагромождении льда таинственные гроты и пещеры.
       Прямо от борта начинается ровное, словно залитый каток стадиона поле размером с футбольное, и молодежь просится выйти поиграть в футбол. Мне и самому хочется, но я выжидаю, пока это сделает команда ледокола. Вот по штормтрапу они начинают спускаться на лед и, подойдя к торосам, внимательно их осматривают. Не дожидаясь разрешения, спускаются и наши матросы, предварительно сбросив на лед мяч. Вдруг все дружно бросаются обратно, стремительно взбираются, а вернее, взлетают по штормтрапу на палубу. С тороса сбегает на лед шустрый медвежонок, а за ним выходит и сама мама - крупная белая медведица с рыжеватой шерстью и бросается галопом к нашему штормтрапу, на котором еще висит боцман. Его втягивают на борт вместе с трапом, раньше, чем медведица успевает добежать к борту. Не знаю, успели ли бы мы это сделать, если бы внимание медведицы не привлек сначала наш мяч, который она раздавила ударом лапы и потратила затем время на то, чтобы разорвать его в клочья.
       Однако эти звери, видимо, были уже знакомы с цивилизацией, встав на задние лапы, они застыли в ожидании подарков, без которых такие встречи с моряками не обходятся. Первым бросают медвежонку половину батона, густо облитого сгущенным молоком. Он садится на лед и с урчанием, поглядывая на мать, быстро облизывает его и ожидает нового. Аккуратно завальцевав края банки, опускаем ее на лед. Он ловит банку на весу, но мать отнимает ее у него и, усевшись, быстро с ней расправляется. Тогда начинаем отвлекать медведицу на другой борт, дразня ее крупной треской, та поддается нашей хитрости и переходит на правый борт, бросая свое чадо. Вот в этот момент и срабатывает человеческое любопытство, а может быть, и охотничья страсть предков. Привлекая медвежонка очередной сгущенкой, на лед по штормтрапу спускаются боцман Маркосян и третий помощник Гнездилов, охваченные жаждой похищения медвежонка.
       Разумеется, это чистейшая глупость, но к своему стыду должен признаться, что в тот момент разум оставил всех, так велико было желание приобрести хотя бы на время эту чудную живую игрушку. Однако ноги Гнездилова еще не коснулись льда, как с другого борта раздался свирепый рев медведицы, и она огромными прыжками понеслась на другой борт к своему сыну. Похитители взлетели по трапу, причем Гнездилов, находившийся ниже боцмана, почему-то оказался на палубе первым, совершив обгон солидного боцмана с акробатической ловкостью. Обиженное, а может быть, и насытившееся семейство отошло к ближайшему торосу, подобрав остатки мяча, и залегло на солнышке, наблюдая за судами.
       Это была моя первая встреча с крупнейшим хищником на земле, и только потом я понял, что она могла не принести нам радости. В последующем мы неоднократно встречались с медведями, нередко замечая их на льду только по черным точкам кончика носа, вот почему во время охоты белые медведи прикрывают нос лапой.
       2 сентября продолжаем стоять в ожидании и в душе нарастает тревога - ведь нам еще нужно добраться до Певека, потом до Зеленого Мыса на Колыме, выгрузиться и успеть в Игарку до того, как на Енисее станет лед. В дополнение ко всему волнуется капитан ледокола, ему не нравится наша задержка и бездействие, но штаб ледовой проводки требует не спешить. Успокаиваю себя тем, что хорошо отдохнул и всего с двумя судами в караване с подходом другого ледокола пойдем без проблем.
       "Киев" и атомоход подошли одновременно, и караван двинулся через лед напрямую курсом на пролив Дмитрия Лаптева. Несмотря на почти двухметровый лед, атомоход следует со скоростью около двенадцати узлов, и мы едва успеваем за ним. Стоит только отстать метров на двести, как канал смыкается, и обломки льдин начинают всплывать и стучать по винтам. Держимся независимо от видимости в районе пятидесяти метров, следя за дистанцией по экрану радару. Это моя обязанность, вахтенный штурман осуществляет визуальный контроль, дополняя информацию. Понятно, что в таком невероятно трудном темпе долго не протянуть, и капитан атомохода успокаивает близким разряжением льда.
      

    0x01 graphic

    Наш главный поводырь - ледокол "Киев".
    Теплоход "Хельтермаа" идет за ледоколом "Киев" концевым.

      
       Через двенадцать часов уверенность в его голосе пропадает, и он решает взять нас в усы (на короткий буксир). Для этого на корме буксира выдается специальная площадка с вырезом в виде ласточкиного хвоста, куда буксирной лебедкой жестко втягивается нос судна. Тяжелые становые якоря вытягивают на палубу судна, чтобы не мешали, а через якорные клюзы протаскивается серьга из толстого стального троса, к которой крепится буксирный трос ледокола (это все для читателя-неморяка). Работа тяжкая, но благодарная, поскольку затем машиной работаешь с неполной нагрузкой и следи только за командами ледокола да сзади идущими. И уж если они на тебя и "наедут", твоей вины в этом нет, да и в случае кораблекрушения легко перебраться на корму ледокола.
       Атомоход сразу же после втягивания запрашивает возможность получения пресной воды и, узнав, что можем "плеснуть" ему тысчонку тонн, удовлетворенно произносит "Добро" и приглашает меня спуститься к ним для ознакомления с судном. Навожу марафет, сбриваю отросшую щетину и по штормтрапу спускаюсь на корму богатыря. Вблизи он покоряет прежде всего мощью, которая исходит от добротно выполненных из толстого металла частей корпуса и надстройки, главное - отсутствием вибрации и тряски, надоевшей за многие дни на моем судне.
       Только грохот ломающегося под носом льда напоминает артиллерийскую канонаду где-то впереди судна, а во внутренних помещениях не слышен и он. Прекрасные бытовые условия, каюты, салоны, красивая просторная, украшенная живыми цветами кают-компания, бани, спортивный зал, бассейн и многое другое сделано с любовью и уважением к людям, которым приходится почти круглый год трудиться во льдах далеко от земли. На мостике старпом, почти в два раза старше меня, стажируется для еще более мощных атомных богатырей, которые в скором времени вступят в строй. Среди приборов вижу новинки: приемник спутниковой навигации, видеокамеры наблюдения за кормовой частью и вертолетной площадкой, за льдом под форштевнем, приборы дальней радионавигации, РЛС "Океан" с приставками для расхождения с судами. На мостике отсутствует скованность, все делается солидно, продуманно, не торопясь, чувствуется высокий профессионализм и большой опыт работы во льдах.
       В каюте капитан приглядывается ко мне, несколько удивленный моей молодостью, но потом улыбается, достает бутылку коньяка "Арарат" и произносит все с той же теплой улыбкой: - За наше знакомство, капитан, и за ваш первый арктический рейс. Надеюсь, не последний, и это я говорю с удовольствием. С эстонскими капитанами приятно работать, хотя они и молоды, как вы, да и экипажи у вас хорошие, надежные, подстать внешнему виду судов. Признаюсь, по голосу я вас не таким представлял, голос у вас нашим ледокольщикам подстать. По нему вас теперь сразу определять будут. Это хорошо, постарайтесь и дальше так держаться солидно и без паники. Скажите честно, капитан, вас не пугают непредсказуемость и неожиданность, быстро меняющаяся обстановке и коварство льда? Впрочем, можете не отвечать, я и так вижу - что нет. Ко всему этому нужно относиться как к неибежности.
       - Я, Борис Макарович, одну счастливую особенность характера имею - чем сложнее обстановка, тем собранней становлюсь, а к случившимся неудачам отношусь критически. Так учили меня родители и учителя в школе, в училище. Того же хочу и от подчиненных, поэтому стремлюсь относиться к ним с уважением - одним делом на судне заняты.
       - Неплохо сказано, а если так - успеха вам, - капитан посмотрел на часы.
       - Спасибо вам за приглашение, - поняв его, сказал я, - пойду, воспользуюсь положением и прикорну чуток, как говорил мой дед. Водичка у нас ленинградская, отдаем вам всю, на обратном пути наберем в Колыме чистой.
       - Если к тому времени дожди не пойдут, - подсказал капитан.
       Надежда поспать не оправдалась, проснулся от необычной тишины, поднялся на мостик. Стояли по-прежнему в усах, и лед простирался как и раньше, насколько видит глаз. Яркое солнце висело на западе и в своей полярной красе играло пурпурными красками и совсем не грело. Остроконечные пики торосов сверкали золотом, отражая солнечный свет, лед в гамме этих красок казался ярко-голубым и только там, где наметены сугробы, отливал серебром, вспыхивая яркими светлячками. Неестественную тишину нарушал лишь стук дизель-генераторов, словно пришелец из другого мира.
       Внезапно на северной части чистого от облаков неба заиграли неясные всполохи малахитового света, переходящие в голубые и затихающие так же внезапно, как и появились. Но вот они выросли до огромных размеров и охватили добрую половину неба, затем так же быстро потускнели, словно кто-то уменьшил яркость огромного экрана.
       - Красиво, но такое раннее сияние не сулит ничего хорошего, - раздался по УКВ бас капитана атомохода. - Если наша "канарейка", вертолет, окрашенный в оранжевый цвет для лучшей видимости среди льдов, не найдет дороги, готовьтесь к неприятностям. Проверьте крепление своего подопечного, "Киева", и начнем движение навстречу вертолету.
       И вновь грохот льда, бешеная вибрация винтов, после которой кажется, что винт вместе с валом вылетит из дейдвуда. Вертолет возвращается и ловко приземляется на площадку, а из ангара выкатывают другой, меняя местами с потрудившимся. Теперь в воздух взмывает вертолет с "Киева".
       - Может быть твои, Василий, будут удачливей, - раздается голос Бориса Макаровича. - Пусть постараются.
       - Был бы стимул, - приглушенно через ларингофоны шутливо отвечает пилот, - а за нами дело не станет.
       - Вам стимул противопоказан, прошлый раз не долетели, еле нашли вас среди торосов.
       - Да и это потому, что без стимула.
       - Заслужите - получите, - на этом переговоры заканчиваются.
       Не знаю, из-за стимула, а может, просто этим пилотам больше повезло, большую полынью они нашли. Вскоре мы бежали по чистой воде, больше похожей на речную в половодье.
       - Почти пресная, - подтвердил стармех, впервые за последнее время появившийся на мостике. Как всегда аккуратный и собранный, на этот раз он выглядел усталым и чем-то недовольным.
       - У вас что-нибудь случилось? - спросил я, по старой привычке с прошлого рейса готовый к отрицательному ответу.
       - Ничего страшного, но работы, кажется, прибавится, а если честно, беспокоит меня турбина наддува, температуры газов на двигателе большие. Хорошо еще воздух холодный, в тропиках бы "прокисли".
       - До Певека хотя бы дотянем? - опередил меня старпом.
       - Раз надо - дотянем. Вы только дорогу поровней выбирайте, а то на этих "ухабах" раньше времени турбину растрясем, - Кавун развернулся и пошел вниз.
       - Прошлый рейс тоже у них что-то с нею было. Стармех обороты зажимал, мы из-за этого все время застревали, - сказал начальник рации.
       - Все в порядке было, чего зря болтать, - прервал его старпом.
       - Уж помолчали бы вы, чиф. "Киев" нас бросал, "Москва" даже под проводку брать отказывалась из-за малой мощности двигателя. Даже в пароходство на нас жаловались, - начальник рации махнул рукой и ушел в радиорубку.
       - А я, чиф, что-то не обнаружил в судовом журнале прошлой Арктики записей о неблагополучном состоянии двигателя. Не объясните ли мне почему?
       - А что объяснять? Двигатель не в штурманском заведовании, а раз механики не записали, значит, ничего и не было. - Этот короткий разговор заставит меня в свободное время просмотреть все судовые журналы судна за четыре года, в которых я найду для себя много интересного, но это будет потом.
       Вертолет вынырнул откуда-то из торосов неожиданно, весело подпрыгнув над палубой атомохода, юрко приземлился в белый круг. И через пару минут караван тронулся, повернув резко на юг. Лед с каждым часом становился легче, и через пять часов мы выскочили на большую полынью, на краю которой стояли эсминец с подводной лодкой и с буксирами сопровождения. Отдельно от них стоял буксир-спасатель "Капитан Федотов", который с нашим подходом вышел изо льда и малым ходом тронулся в восточном направлении.
       - Следуйте за ним по чистой воде, а у нас срочная работа, - передали с атомохода и пожелали встретиться с нами только на обратном пути.
       Как говорит пословица - благими намерениями вымощен ад. Наш путь пролегал в место, совсем не похожее на райское, и потому меньше чем через сутки мы вошли в самый поганый лед. Он в виде крупных, очень прочных валунов покрывал всю водную поверхность. Сколько видел глаз, все было напичкано им, словно фрикадельки в супе у щедрой хозяйки.
       Эти куски пакового льда, оттаявшие в солнечных лучах и принявшие форму, близкую к шарообразной, чрезвычайно крепкие, от двух и более метров в диаметре, колоться не хотели. На скорости они ударяли в носовую часть, словно огромные пушечные ядра, уходили под корпус и там продолжали бомбардировать винт и перо руля. В таком льду можно было следовать только самым малым ходом, что в свою очередь из-за неполного сгорания топлива очень вредно для главного двигателя, особенно для турбины. Притом из-за наличия даже небольшой водной поверхности появляется уже довольно надоевший туман. Однако делать нечего, ползем, как черепахи, с надеждой встретить сплошной, не очень тяжелый лед. Кто хочет, тот дождется, говорится в одной песне, и к вечеру рассеивается туман и "валуны" сменяет желанный ровный лед. Вот уже в какой раз подводит ледовая разведка, как потом нам скажут, из-за непредсказуемости дрейфа льда и сильных туманов.
       Спасатель - он теперь наш флагман, неплохо справляется со льдом. Сжатия пока нет, и мы следуем к цели почти прямым курсом, пока все разом, как мухи на липучке, не садимся в сжатом льду со снежурой. Вскоре поднимается ветерок, переходящий в снежную метель.
       Льдины начинают выяснять между собой отношения, наезжая друг на друга, образуя непроходимые торосы, от этого мы становимся беспомощными и радируем на атомоход ситуацию и координаты.
       Ответ короткий и понятный - ждите. Ждем два дня. Порой ветер стихает, выглядывает солнышко, и туман уползает куда-то. В эти минуты отчетливо понимаем, что "влипли" мы здорово, все попытки сдвинуться с места бесплодны. Без всякой опаски на лед время от времени вылезают неизвестно откуда нерпы, рассматривая нас, как кажется, с явным ехидством, мол, такие большие и такие беспомощные. Чтобы хоть как-то реабилитироваться, включаем на палубу музыку. Слушают нерпы внимательно, как нам кажется, им очень нравится Мигуля, особенно его "Белая сирень"; от "Жил да был черный кот..." ныряют в полынью и долго не появляются. Пару раз медведи обошли караван стороной в нужном нам направлении, словно указывая нам дорогу.
       В лоции указано, что в этих местах проходят пути сезонной миграции хозяев Арктики. Все говорит о близости земли, чистой воды, заставляя нас продолжать попытки вырваться из плена. Обидно, до пролива Дмитрия Лаптева почти рукой подать, радар изредка отбивает возвышенность у Шалауровой избы.
       Ледокол "Москва" застает нас, как говорится, - "не ждали!" Он выходит из тумана во время "капитанского часа". По всему видно. торопится в Тикси за своим судном из Дальневосточного бассейна. Капитан нетерпеливый и нервный, долго распекает всех подряд, проходит на значительном расстоянии с требованием следовать за ним немедленно.
       Неожиданно "возникает" капитан беспомощного спасателя, ссылаясь на радиограмму с атомохода о его буксировке до Певека, оказывается, он умолчал, что повредил винт. Голос капитана ледокола уходит выше верхнего ДО, но, видимо, вспомнив, что такое указание было, он заканчивает разнос неожиданной фразой: - Так какого черта вы стоите? Подавайте буксир! - словно аварийное судно стоит под бортом, а не в полумили по носу. После не менее экстравагантного ответа: - А какого черта вы не подходите? - капитан замолкает, а его старпом с голосом доброй няни Пушкина Арины Родионовны объясняет, как быстрее завершить взятие спасателя в усы. Вскоре выяснится, что до чистой воды мы не дошли миль пять, а дальше до цели назначения - Певека, по словам старпома, абсолютно чистая вода, "как в Балтийском море в пляжный сезон". Голоса капитана ледокола мы больше не услышим до окончания проводки, а старпом окажется большим шутником. Оставит он нас на чистой воде в проливе, но лед мы еще встретим, да и спасателя до Певека придется буксировать мне. Мы придем в порт назначения лишь 9 сентября, что для Арктики, с учетом возвращения в Игарку, считается поздновато.
      
       ПЕВЕК И КОЛЫМА
      
       Будь проклята ты, Колыма...
      
       Из песни узников Севера
      
       Для многих людей нашего поколения эти слова были не просто словами песни, а означали страдания невинных узников ГУЛАГ-а и политзаключенных. И хотя эту песню пели в подворотнях и нередко в ресторанах, истинное значение её слов было спрятано в глубине души многих родственников репрессированных. Но даже большие расстояния, запрет на въезд в эти места не смогли сохранить в тайне огромную тюрьму народов, по территории своей превышающую крупные страны Европы. Не один миллион заключенных осваивал в этих краях прииски, шахты, строил города, дороги, рудники, фактории и остался в этих местах навсегда в безымянных могилах. Немногие дожили до реабилитации и освобождения, немало было и таких, кто после освобождения не покинул этих мест - за многие годы, проведенные здесь, не осталось у них близких, а тут все стало привычным и казалось уже не таким ужасным.
       Человек привыкает ко всему, да к тому же в здешних местах была хорошо оплачиваемая привычная работа. Но для огромного количества рабских рабочих рук, покинувших лагеря после реабилитации, требовалась замена, стране по-прежнему нужны были богатства этого края, и вскоре потянулись люди сюда "за длинным рублем" из мест, где работы не было или она плохо оплачивалась.
       Так оказались здесь люди, казалось бы, совершенно не приспособленные к выживанию в этих холодных краях - украинцы, кавказцы, жители среднеазиатских республик и Краснодарского края. Въезд по пропускам оставался, но он не оказался помехой, и быстро образовались семьи, рождались дети. Однако настоящих старожилов оставалось немного, они-то со временем войдут в руководящие органы края, заменив присылаемых сюда ранее управленцев из Москвы. Они лучше знали местные проблемы и условия жизни, более успешно осуществляли программы развития края. Вместо тюремных бараков и убогих казарм охраны в тундре вырастали города и поселки современного типа из домов с центральным отоплением, школами и больницами.
       Таким был Певек, который часто посещали суда нашего пароходства в те годы, доставляя сюда оборудование для строящейся Билибинской электростанции и товары легкой промышленности. Стоящий на самом берегу океана, Певек был едва заметен на фоне темных сопок, засыпанных угольной пылью, огромная куча угля на причале закрывала с моря добрую треть его домов. Кто-то еще до войны назвал его кочегаркой Колымского края - верное определение этого населенного пункта, да и порт предназначался в основном для перевалки топлива.
       Как всегда, даже здесь, далеко от цивилизации, первыми, кто встречал нас, оказались все те же люди в зеленых фуражках. Своим вопросом, что они делают в этих забытых богом краях, я глубоко обидел молодого майора, большого начальника по местным меркам, и он, едва сдерживая возмущение, ответил достаточно корректно: - Выполняем почетные обязанности по охране государственной границы нашего государства и защите местного населения от неправомерных действий нарушителей границы и браконьеров всех мастей.
       Сказано это было настолько искренне, без ложного пафоса, что мне стало немного стыдно за бестактность, и я поспешил загладить свою вину: - Мне казалось, что нарушать границу в этих местах могут только белые медведи, а браконьеров сюда и силой не загонишь.
       Майор принял посланный ему знак примирения и сказал просто, голосом, располагающим к беседе: - Обычное заблуждение человека, не сведущего в наших делах. Желающих нарушить границу в обоих направлениях здесь гораздо больше, чем в других местах. Иностранцы не считают Арктику принадлежностью СССР и постоянно нарушают морские границы в целях обмена или закупки у местного населения пушнины, алмазов, золота. Так уж издавна повелось, что предлагаемые ими товары лучшего качества, чем наши. Обратите внимание на то, какими ружьями пользуется туземное население, слово "туземное" непривычно резануло слух, а уж о качестве подвесных лодочных моторов и говорить нечего. Ни один якут не променяет американский винчестер или японский "кавасаки" на наши аналоги, поскольку те легче, надежней. А что говорить о радиоприемниках или до сих пор запрещенных у нас легких переносных радиостанциях, столь необходимых для охоты и ловли рыбы в море вдалеке от жилья. Жить по старинке никто не хочет, а здесь любое хорошее приживается быстро, потому что хорошего в этих краях мало, а трудностей хоть отбавляй, и благодаря им скучать не приходится. Жаль, капитан, что вы стоите здесь всего несколько часов, пригласил бы вас в гости. Мы с вами почти одногодки, и есть что рассказать друг другу.
       - Мне тоже жаль, но, думаю, мы еще встретимся, мне по всему придется еще не раз побывать здесь.
       - Возможно, но меня здесь уже не будет, через месяц исполняется десять лет, как я здесь, готовимся перебраться ближе к дому, как говорят у нас - на Большую землю.
       - А не жалко будет уезжать?
       Он улыбнулся. - Привычка вторая натура, но у меня семья. Детям нужна хорошая школа. Я сирота, а у жены в Сестрорецке больные родители. Меня за хорошую службу переводят в Выборг, от такого в армии не отказываются. А вы, капитан, непременно прогуляйтесь в сопки, только далеко не заходите, там верховые болота. Посмотрите сверху на поселок и море, поклонитесь могилам высланных, среди них немало поэтов, ученых и государственных деятелей, только вот некому за могилами смотреть, родственникам сюда не добраться, да и на вечной мерзлоте памятники и кресты не стоят, а человеческая память коротка.
       Непривычно было слышать эти слова от военного человека. О жизни военных и пограничников на Крайнем Севере я услышу еще много ранее неизвестного, которого хватило бы вероятно на отдельную книгу, но нынешнему поколению это неинтересно, да и у меня не хватит времени.
       На прогулку я пошел вместе с Конго, который неожиданно остановился сразу же на окраине поселка. С растерянным видом он стал осматривать окрестности, потом взялся рукой за сердце. Я испугался, подумав, что ему плохо, и предложил вернуться.
       - Нет, - забормотал он, - я столько лет здесь не был. Только вот, курат, не пойму, а где же лагерь. Он же был здесь, вот на этом месте, - указал он пальцем на подножье сопки, где под слоем мха и травы едва угадывались нехитрые фундаменты бывших строений и ограждения.
       - Тринадцать бараков, в каждом по двести человек. Его так и называли - Чертова дюжина. Нас, моряков, держали отдельно вон там, где стоит тот столб. Эстонцев и латышей было человек двадцать, и все мы работали на баркасах. Нам было легче других, иногда мы ловили рыбу, а якуты прикармливали мясом моржей и тюленей. За это нас наказывали тем, что не давали хлеба, а эстонцу с островов рыба, что хлеб. Когда война началась, нас фашистскими прихвостнями стали звать, плохо стало. Начальник добился нашего перевода на Аральское море, там рыбаки нужнее были и рыбы больше, а лагеря все одинаковы.
       Внезапно он всхлипнул, вытер глаза рукавом бушлата. - Вон там, у железной будки, плац был, где по вечерам весь лагерь строился. Друг мой Мадис, офицер таможни в Таллине, с офицером охранником поссорился, и его до утра на морозе заставили стоять с лопатой на плече, словно с ружьем. Он и недели не прожил, от воспаления легких умер, там мы его на сопке похоронили. Я туда обязательно дойти должен.
       На сопку мы все же поднялись. По пути он собрал небольшой букет невзрачных тундровых цветов, долго искал место могилы, но так и не нашел, возложив букет у небольшого валуна с едва заметной на нем датой - 1942. Спустились по кочкам тундры с трудом, у меня не слушались отвыкшие за месяц от ходьбы ноги, а у старого морского волка от переживаний разболелось сердце. На судне нас ждали, и через полчаса мы начали путь на ЗАПАД в сторону дома, правда, еще не с тем радостным и волнующим чувством, с которым будем делать это впоследствии.
       Устье Колымы забили крупные льдины пакового льда, которого еще два дня назад здесь не было. С трудом пробрались к бару с надеждой, что глубина на нем позволит войти в устье реки при северном ветре, но наши надежды не оправдались. Из-за жаркой и сухой погоды все лето уровень воды в Колыме был ниже обычного. По сообщению капитана порта Зеленый Мыс ожидать подъема воды следовал не менее двух недель.
       Приуныли, но рук не опустили и стали искать выход. Спустили шлюпку и, пользуясь отсутствием волнения, сняли точные замеры осадки судна. Для ее уменьшения в корме откатали за борт всю пресную воду из ахтерпика, еще раз зачистили все балластные танки. К утру ветер сменил направление и отогнал лед, очистив входной канал. Сделали промеры на баре с мотобота, обозначив минимальную глубину буйком от рыболовных сетей. По лоции и рассказам капитанов грунт на баре - галька без крупных камней.
       Попробовали подойти к отмеченному месту самым малым ходом. Судно коснулось грунта в районе второго трюма рядом с нашим буйком. Отошли назад, сделали новый заход малым ходом и при приближении буйка дали средний. Судно перескочило через бар с характерным для гальки шорохом по днищу, хорошо слышимым в машинном отделении. При очередном подъеме в док следы гальки на днище будут хорошо заметны, и работники регистра запишут их как "следствие касания грунта".
       Устье реки было чисто ото льда. Наше появление оказалось неожиданным для лоцмана, но не для пограничников, катер которых быстро подскочил к борту. Я ожидал упреков в свой адрес, но вместо них получил "в подарок", как он выразился, капитана порта Зеленый Мыс, в недалеком прошлом старшего помощника нашего судна.
       Старожилы судна встретили его восторженными приветствиями - "свои люди в Голливуде", а это означало, что ожидание выгрузки в порту долгим не будет. Но "свой человек" нашей радости не разделял, на внутреннем рейде стояло шесть судов в ожидании выгрузки, причем пять из них - из дальневосточного бассейна, капитаны которых были хорошо знакомы с руководством порта. По прикидке ожидание могло затянуться дней на двадцать, а то и на месяц. Оставалось положиться на капитана порта, фигуру достаточно важную в иерархии местных руководящих органов, да тайное оружие чешского производства могло сыграть значительную роль, хотя руководство таких стратегически важных поселков на побережье спиртное, причем высокого качества, в любое время имело в достатке.
       Договорились, что утром капитан порта сообщит нам о перспективе и пригласит меня для делового знакомства, но вышло совсем не так, как я ожидал. После ужина среди экипажа появились многочисленные желающие размять ноги на суше и попросили разрешения спустить мотобот. Повода для отказа не было, вечерами было еще достаточно светло, а в поселке до конца навигации действовал сухой закон. Правда, закон на то и существует, чтобы его можно было обойти, но по заверению лоцмана мы были первым в этом году судном с грузом спиртного. Когда мотобот во главе с комиссаром вскоре достиг берега, первым взобрались на причал наш идейный воспитатель вместе с комсомольским вожаком и почти бегом помчались в гору. От этой прыти в голове моей мелькнула нерадостная мысль, что спешат они не зря и увижу их уже не скоро, но желание наконец-то хорошо выспаться пересилили сомнения и, приняв ванну, я уснул на чистых простынях сном младенца, впервые почти за месяц.
       Разбудил меня второй штурман, сообщив, что через пятнадцать минут со мной будет говорить старший диспетчер. Едва успев привести себя в порядок, поднялся на мостик, штурман протянул мне трубку УКВ. Берег говорил со мной, как со старым знакомым, и сообщил, что через час нам нанесет визит сам секретарь Якутского крайкома партии. Далее о нем говорят как о секретаре обкома... Для убедительности должность, фамилию и имя секретаря он повторил дважды, хотя мне они ничего не говорили.
       Только когда катер, в котором кроме секретаря находилось еще двое в фуражках с лавровыми ветвями на козырьках и множеством нашивок на рукавах, подошел к парадному трапу я осознал важность момента и приказал готовить стол для гостей. Буфетчица Тийю, несмотря на свою национальность, обладала несвойственной ей расторопностью, способностью предугадывать подобные визиты и готовить заранее бутерброды и холодные закуски. Пока я показывал гостям судно, стол был накрыт и ароматный запах кофе приятно щекотал ноздри.
       Сопровождающий представитель груза спиртного выставил на стол шампанское "Брют", пару бутылок армянского коньяка с пятью звездами и бутылку "Столичной", отпотевшую после холодильника. На кофейном столике в готовности стоял почетный караул из нескольких бутылок "скотч гвардейцев" (бутылок виски) для подарков. Секретарь, небольшого роста, явно из местных, судя по глазам и скулам, понимающе взглянул на этот почетный караул, на меня и, сняв пиджак, произнес понравившуюся всем фразу: - Что ж, начнем, товарищи.
       Сопровождающий делегацию третий штурман предложил помыть руки, но предводитель лишь отмахнулся: - Руки будем мыть потом.
       Только теперь я обратил внимание на скрывавшегося ранее за спинами гостей комиссара. Вид у него был помятый, масляные глазки говорили о том, что сейчас он отдает все силы, чтобы не клюнуть носом в тарелку. Но Мирошкин не был бы самим собой, чтобы в эти минуты не выдать что-нибудь оригинальное: - Я сказал товарищу секретарю, что нам только что присвоили почетное звание "Судно коммунистического труда" и вы пригласили отметить эту почетную награду.
       Я опешил, но сдержался и промолчал, заметив внимательный взгляд начальника порта Стрелкова. Тот, наполнив первым рюмку секретаря, произнес: - За это нельзя не выпить, радушный хозяин может и обидеться.
       Слово радушный и приветливый взгляд начальника вселял надежду на лучшее. Тему разговора нужно было продолжать, но я никак не мог найти подходящих слов. Выручил высокий гость: - Да, звание это высокое. На берегу за него борются многие коллективы, но немногим удается этого достичь, а ведь это так важно для строительства новой жизни, - и, словно поясняя, что именно очень важно - достичь, или не достичь, перешел на привычные рассуждения о роли партии, комсомола, необходимости освоения богатств Сибири. Он непременно добрался бы и до международного положения, но Стрелков спустил его с заоблачных партийных высот на грешную в данном случае палубу.
       - Так что будем делать с ударным экипажем? Может, поставим его завтра к причалу и начнем выгрузку, к тому же и груз у них стратегический. До ноябрьских праздников с хорошей погодой успеем забросить его вертолетом на дальние точки. Синоптики предсказывают ранние метели, гоняй его потом по тундре малыми партиями на собаках - и половины по назначению не дойдет.
       - Неужели половина? - удивился секретарь.
       - В прошлом году "растрясли" бесследно ровно половину, - добавила строгого вида женщина с взглядом матерого завскладом. - Ездовые клянутся, что бутылки на морозе лопаются.
       - Тундра, - заключил секретарь и поднял указательный палец вверх с таким видом, что казалось, добавит сейчас местное народное - "однако!"
       Через два часа довольные гости, прихватив с собой виски и две коробки пива, покинули борт судна. У трапа начальник порта отозвал меня в сторону. - Часика через два готовьте машину, только без рекламы. Если другие суда будут вызывать вас по радио, молчите, завтра на диспетчерской я им сам все поясню. - Немного помолчав, добавил: - А комиссар у вас авантюрист и проныра. Он ведь к секретарю обкома сам в ресторане за ужином подошел, мол, рад видеть старого однокашника по ВПШ, только немного маху дал, тот ведь заочно учился и никаких экзаменов, разумеется, не сдавал, а твой утверждал, что вместе с ним на сессиях встречался. Да и окончил наш ВПШ лет на семь позже. Наверное, с таким скучать вам не приходится, но если это все для дела, пусть продолжает в том же духе.
       Сразу добавлю, что Мирошкин еще четыре года "продолжал в том же духе", не забывая и о себе. Но подобное всегда когда-то кончается и, как правило, плачевно, но ему и тогда все простят, правда, уже ненадолго.
       Зелёный Мыс, как и Певек, поселок городского типа. Около десятка домов с центральным отоплением, складами и большой автобазой, насчитывающей несколько сотен грузовых автомашин большой проходимости, созданных специально для бездорожья и районов Крайнего Севера. Это знаменитые "Уралы" с бензиновыми двигателями. Дизельные машины в этих местах непригодны - солярка при минус сорока градусов превращается в парафин.
       Работают только по зимникам - в период, когда тундра и болота промерзают настолько, что удерживают тяжело груженные автомашины. Дорог здесь нет, есть так называемые трассы, прокладываемые снегоочистительной техникой - снежно-ледяные пути на сотни километров к местам рудников, золотым приискам, шахтам, полярным станциям, в военные городки туда, где живут и работают круглый год люди.
       Работа автомобильного транспорта за Полярным кругом трудна и опасна, все, кто водил автомобиль зимой в ночное время, прекрасно это знают, а здесь ночь длится шесть месяцев. Мороз злейший враг не только людей, но и техники, металла, смазочных материалов. В авторейс уходят, как и в старину, караванами - бригадами до сотни автомашин и более. Впереди идут вездеходы, за ними автомашины с грузом, бензозаправщики, машины техпомощи, обслуживания и резервные незагруженные автомобили. Если машина заглохла и в течение двух-пяти минут на пятидесятиградусном морозе не запустилась, ее бросают - буксировка невозможна, стальные троса при таком морозе рвутся, как гнилые нитки. Груз перегружается в резервную машину, а брошенную сталкивают в сторону и по инструкции сжигают. В последующем эти машины нередко служат ориентирами для прокладки трасс.
       Водители в отличие от техники выдерживают пятьдесят градусов и более, если они настоящие, а других на эту работу не берут."Уралы" запускают с началом морозов в октябре-ноябре и не выключают до наступления тепла. Топливом заправляются с работающим двигателем, отдыхают в дороге в специальных вагончиках и не совсем уютных кабинах.
       Наградой за такую работу служит продленный отпуск и хорошая зарплата. Как и все работники Заполярья, водители каждый раз клянутся, что едут в последний раз, но после отпуска возвращаются - Север притягивает сильных людей не только деньгами. С началом навигации часть водителей и механиков работают крановщиками и грузчиками в порту.
       Колыма одна из великих рек Сибири, и мало кто знает, что при разливе весной, если случается ледяной затор в устье реки, уровень воды поднимается на двадцать и более метров. Поэтому все краны и техника порта осенью демонтируются и перевозятся на возвышенное место туда, где стоит поселок, чтобы не быть снесенной льдом и паводком. Из-за этого в порту складов нет, и весь груз выгружается на те же "Уралы" и перевозится на торговые базы рядом с огромным гаражом автобазы. Грузчики, или вернее зеленомысцы, выгружают скоро и слаженно, хищений груза не позволяют. Однако наш груз составлял исключение, недаром отправитель предусмотрел до трех процентов боя.
       Русский человек распить бутылку на троих за время смены не считает зазорным и всегда найдет способ это сделать, потому мешать бесполезно, иначе подъем вдруг раскачается от "плохо работающей грузовой лебедки" и сильно ударится о комингс трюма или чего хуже упадет вниз. Отвечающий за груз представитель это знает и просит только одного - пустые бутылки ставить в ящик на место, как самопроизвольно открывшиеся от тряски и вибрации с последующим испарением содержимого.
       Это касается водки, коньячные же бутылки и шампанское закрываются плотно, и этот номер не проходит. Но умельцы научились открывать их одним ударом ладони по горлышку над обычным чайником, прикрытым марлевой салфеткой от осколков, от которого донышко отрывается, словно срезанное алмазом. Такая бутылка с фирменным нетронутым закрытием, поставленная обратно в гнездо ящика, выглядит нетронутой, и при проверке на складе отличить ее от неповрежденных трудно.
       Убедившись, что за выгрузку переживать не следует, идем со стармехом знакомиться с поселком. Проходной нет. Доступ в порт свободный, как в скандинавских странах. Разумно - кого опасаться, здесь все свои. Из-за установившейся довольно жаркой погоды дорога в обильной пыли, в которой лежат настоящие сибирские лайки, собаки крупные, добрые и умные. Это в основном "пенсионеры", которые свое в упряжке отходили и заслужили спокойную старость. Молодых собак держат отдельно и летом отправляют на подножный корм на острова, где они сами добывают пропитание - полевых мышей, рыбу, ягоды и потому сохраняют хорошую физическую форму.
       Те, кто на зиму не уезжает на Большую землю, обычно держат пару собачьих упряжек как основной вид транспорта и для охоты, это где-то не менее двух десятков собачьих сил.
       Неприхотливых лаек кормят хорошей рыбой ряпушкой или гольцом, которых заготавливают осенью во время их нереста около тонны на одну упряжку. Северная лайка не станет есть ни плотву, ни щуку, в них мало жира, который необходим для поддержания хорошей формы на холоде: как и многое, этот тандем природа создала сама, и только вмешательство человека и загрязнение рек грозят разрушить этот союз.
       На протяжении двенадцати лет нашего плавания в Арктику мы стали свидетелями того, что в погоне за природными богатствами человек сам закладывает бомбу под свое существование в этих краях.
       Никогда не забуду своей первой поездки к рыбакам на путину ряпушки, когда по протокам Колымы и бесчисленным ручьям "перла" на нерест икряная ряпушка - полукрасная рыба, как одна величиной с крупную атлантическую сельдь. Опущенное в воду весло некоторое время стояло торчком, увлекаемое рыбой против течения, а поплавки поставленной сети тонули через две-три минуты. Люди брали рыбы, сколько нужно, укладывая в мешки на берегах, не успевая приготовить нехитрые холодильники. Для этого надо было всего лишь снять полуметровый слой земли и вырубить в вечной мерзлоте ямы, которые потом заваливали плавником и крупными бревнами, вынесенными рекой после сплава, - от медведей.
       Косолапые очень любят лакомиться рыбой перед зимней спячкой и нередко рыбачат рядом с людьми. Для себя человек чаще заготавливал "под пивко и на закусь" более жирного гольца, а нельму, муксуна и осетра для ухи и балыка, они неплохо ловились и зимой из-подо льда.
       Чтобы рыба не надоедала, постоянно живущие здесь занимались охотой на птицу. Заготавливали ее и закладывали в подобные холодильники-хранилища уток и гусей. Север давал людям трудолюбивым, сильным и рисковым многое в дни зимнего безделья - охотились на песца, уходя далеко на побережье и выходя на лед, вели поиск кимберлитовых трубок, промышляя, иногда и без лицензии, золотишком и алмазами. Разумеется, это было под силу людям предприимчивым и умелым, а таковых имелось не так уж и мало.
       Об одном из них, с которым я встретился на Колыме, у меня написан рассказ "Авантюрист". В 1978 году он удивит меня фантастическим по тому времени прогнозом о развале СССР и переходе страны к капитализму. Наше знакомство получит продолжение через двадцать лет. К тому времени он будет входить в число богатых людей новой России и будет убит по заказу его криминальных конкурентов.
      
       ПУТЬ НА ЗАПАД
      
       Именно так говорили моряки ЭМП, когда начинали следование в западном направлении, опасаясь, моряки весьма суеверны, слова возвращение. Впрочем, до возвращения домой было еще далеко, а возвращение в Европу могло не состояться и еще дольше. Капитан Пауль Рохтлаан прекрасно помнит, как, не пробившись с ледоколами на Запад, вынужден был возвращаться в Восточном направлении и, проработав в Дальневосточном бассейне некоторое время, совершил многомесячное почти кругосветное плавание.
       У меня не было желания увидеть японских гейш и вновь пройти путь от Владивостока до Балтики южным путем, но опасение, что это может случиться, беспокоило. Лед встретил нас на баре Колымы, а рекомендации идти гораздо севернее обычного пути южнее Новосибирских островов проливом Санникова эти опасения усилили.
       Следование разводьями чистой воды в обход мощных ледяных полей всегда связано с постоянным беспокойством - когда эта чистая вода закончится? Четкие, резко очерченные кромки многолетнего льда, с угрожающими клыками вмерзших вкраплений торосов, не сулят ничего хорошего с началом сжатия для судна в балласте, у которого лопасти винта едва скрыты водой. Стоит смениться ветру, вся эта масса льда придет в движение, и мышеловка захлопнется, - одинокому судну под его напором долго не устоять. Одна надежда на ледоколы, но где они?
       Стараюсь меньше думать об этом, но волнение передается штурманам, которые, в свою очередь теребят в тайне от меня радистов. Волнуется не меньше стармех, причину я знаю. Турбина воздушного охлаждения главного двигателя не в порядке, ненормальности при ее работе по звуку уже нельзя не заметить даже неспециалисту. Понимаю Кавуна - по инструкциям швейцарской фирмы-изготовителя разборке и ремонту она не подлежит. Без нее двигатель на полной мощности работать не сможет, и во льду весь наш УЛ (усиленный ледовый класс) станет никому не нужен, мы превращаемся в обузу для ледоколов, и вероятнее всего придется про все это никому не говорить. А если что? - виноват, конечно же, Кавун. Чем успокоить его, не знаю и говорю: - Не волнуйся. Будем идти, как можем, вернее, как скажешь. Главное, добраться до Игарки. Колымская вода, которую мы набрали в танки, нужна ледоколам, может, и возьмут нас в усы. А уж с Игарки и сами до Балтики как-нибудь догребем, скорость по чистой воде приличная.
       - Лишь бы она не рассыпалась, - вырывается невольно у стармеха, и возможность такой перспективы начинает меня тревожить еще сильней.
       Ночью следуем малым ходом, а к утру слышим вызов самолета ледовой разведки. Осторожно входим в лед, самолет бросает вымпел с ледовой картой и корректирует наш курс. Возвращаемся немного назад, входим в узкую полынью, проходим по ней до перемычки, за которой чистая вода. Спасибо, "летуны". Коллеги моего отчима еще не раз будут выручать меня при плавании во льдах. Недалеко от острова Столбовой опускается густой туман, разрозненные ледяные поля метровой толщины в нем словно мины, удар о них отдается на судне в балласте во всех помещениях. Где-то здесь нас ожидает ледокол "Ленинград". Следует понимать, что раз этот ледокол Восточного сектора, здесь, значит, группа его коллег из Западного не справляется, то есть обстановка сложная.
       Капитан "Ленинграда" Холоденко подтверждает это и сообщает, что поведет нас до района Хатанги. К вечеру лед становится серьезным, но на усы нас не берут, а жаловаться на ненормальности в работе двигателя не хочется. Застреваем часто, лед вязкий и северный ветер усиливается. На ледоколе начинают подозревать, что мы работаем неполным ходом и наконец берут нас на буксир. Через двое суток бесконечного волнения за турбину останавливаемся в Хатангском заливе под прикрытием острова Бегичева в ожидании подхода нашего "ангела-хранителя" ледокола "Киев". "Ленинград" уходит на восток, пожелав нам ликвидировать "недоразумения" с машиной.
       Отдыхаем недолго, "Киев" с рижским танкером на усах просит следовать за ним с максимальной скоростью, приходится во всем признаться. Голос Василия Александровича Голохвастова на этот раз бесстрастен, но довольно жесткий: - Легкой прогулки "Хельтермаа" не выйдет. Как видите, я "повязан" и бросать своего подопечного не могу. Отстанете - будете ждать. Обстановка, увы неблагоприятная, обнадеживать вас не буду - до пролива Вилькицкого желательно добраться вместе.
       Надо отдать должное, "Киев" идет как по линейке, каким-то особым чутьем угадывая дорогу в нагромождении сплошного торосистого льда, подстраиваясь под нас, своевременно сбрасывая ход при отставании. Однако не судьба - через двенадцать часов двигатель останавливается, и виноватый стармех докладывает о том, что турбина вышла из строя. Ледокол делает вокруг нас надежный "закол", обойдя три раза, и пропадает в тумане, оставляя нас одних.
       По молодости тогда я не совсем понимал все опасности встречи один на один с Арктикой, но все же чувство крайнего беспокойства охватило меня. Безмолвная тишина, серый лед, молчание в радиоэфире УКВ и понимание собственного бессилия действуют угнетающе. К тому же, кажется, что на судне все смотрят на тебя, безмолвно спрашивая - что будешь делать, капитан. Нахожу только одно слово - ждать, прекрасно понимая, что на судне с неработающим главным двигателем во льдах ничего иного не придумаешь - разборку и ремонт газотурбонагнетателя могут проводить только подготовленные специалисты. Но был один человек, который думал по-другому и не только думал, а и действовал.
       - Будем разбирать турбину, не дожидаясь ответа из пароходства, - заявил стармех,- раз загремел подшипник, все равно ее придется снимать, она стала препятствием доступу воздуха к двигателю.
       - Действуй, но помни, времени у тебя мало.
       По мнению швейцарского завода-изготовителя Кавун совершит невозможное. Он демонтирует турбину, разберет ее и обнаружит, что подшипник разрушен, бронзовая втулка и подшипник скольжения просажены, а лопатки турбины задрали корпус. Каким чудом они вдохнули в нее жизнь и обеспечили ее работу до замены, я не понимаю до сих пор. Словно благословляя его, окончания работ будет ждать погода и льды, пришедшие в движение, как только мы запустили главный двигатель. Я до сих пор убежден, что Кавун не только отличный специалист, но и механик "от Бога" - счастливчик, если хотите.
      
       НЕМНОГО О МЕХАНИКАХ
      
       Не могу в этом месте не сказать несколько слов о тех людях, без которых работа на современном судне невозможна - механиках, и особенно о старших механиках, оставивших своим трудом неизгладимый след не только в нашей памяти, а и в истории пароходства. Не зря моряки называли их всегда уважительно многое означающем на флоте словом "ДЕД". Их вклад в обеспечение безаварийной работы судна не меньше, чем судоводителей.
       Еще плавая практикантом на пароходе "Жан Жорес" услышал я старую морскую байку о роли старшего механика на судне, вернее о том, как капитан и стармех постоянно спорили кто из них главней.
       - Ну что такого особо важного делаешь ты капитан? - убеждал дед. - Взял карандаш, начертил курс на карте от порта до порта, дал указание штурманам и смотри себе в бинокль, да лови секстаном звезды. Свежий воздух, солнышко и потеть не нужно не то, что нам, механикам.
       - А уж вам-то, что? - возмущался капитан. - Это мотористы потеют, а вы только по манометрам пальчиком постукиваете, да за ручку реверса держитесь. Что с мостика вам передадут телеграфом, то и выполняете. И никакого тебе холода, дождя и соленого ветра.
       За время рейса эти споры всем в кают-компании поднадоели и старший помощник не выдержал и однажды говорит: - Надоели вы со своим спором. Раз каждый из вас считает, что другому делать нечего, возьмите и поменяйтесь местами на отход из порта.
       Так и сделали. Капитан отправился в машину, а стармех - на мостик.
       Капитан поставил стул, уселся поудобней, чтобы к рукоятке реверса не тянуться, а стармех на мостике взялся за ручку машинного телеграфа. Пошли команды в машину: малый вперед, потом средний вперед, затем малый назад, полный назад. Прошло полчаса, а команды не прекращаются -то вперед, то назад. После очередной команды капитан в поту, переводит ручку реверса, а двигатель не пускается - сжатый воздух в баллонах закончился.
       Стармех с мостика звонит по телефону: - Капитан, почему команду не исполняете?
       - Все, дед, приплыли, - отвечает капитан, - воздуха в баллонах нет. Не будет реверса.
       - Воздуха нет? Ну и ладно, он уже и не нужен - спокойно отвечает с мостика дед.
       - Как это не нужн? - по привычке командирским голосом возмущается капитан.
       - Не нужен, не нужен, - успокаивает его в трубке голос старпома. - Мы уже давно на мели сидим.
       Скажу сразу, что мне повезло - чаще всего со мной рядом были многие из тех, о ком пойдет речь ниже, потому что они были не только отличными специалистами, а и очень порядочными людьми, без чего их дружеские отношения с капитаном не возможны.
       Вот что думает и говорит о них их коллега и один из них, мой товарищ по работе и жизни, бывший старший механик Валентин Кавун, ныне технический директор одной судовладельческой фирмы.
       Как правило у руководства Службой Судового хозяйства (ССХ) стояли люди прошедшие большую школу работы на судах с различными типами судовых силовых установок, опытом работы с экипажами в сложных условиях плавания и ремонта. Навсегда остались в памяти начальники ССХ Янаков Марк Васильевич, Гатин Виктор Юлусович, Робсман Вадим Иосифович, начальник Теплотехники Попов Серафим Константинович. Всем известны имена старших механиков Вайспапира Р., Серова Б, Вебера В., Галкина В., Айясте, Якуничева.
       Мне, пришлось работать на судне с такими со старшими механиками С. Гусевым,
       Г. Бибилашвили, М. Герасимовым, А. Гришановым, Х. Рандпере, Ш. Руссманом. Этих людей всегда объединяло высокое чувство ответственности за порученное дело, профессиональная подготовка, богатейший опыт работы и решительность в преодолении любых неожиданностей, которые нередки в практике работы на море. Они никогда не отстранялись от дел судна и экипажа, уделяли много внимания подготовке и воспитанию подчиненных и молодых специалистов. Их высокий профессионализм и ответственность за порученное дело вселяли уверенность в любой обстановке. Это были настоящие люди и моряки посвятившие свою жизнь делу и морю. Спасибо им и всем, кто долгие годы был рядом.
      
       А лед шутить не собирался, торосы вырастали на глазах, захватывая все видимое пространство. Опоздай мы с запуском двигателя, винт оказался бы заблокированным. Уточнили дрейф, к счастью он был не в сторону берега, но от этого не легче.
       В положенное время связались со штабом, узнав, что "Киев" сможет подойти не ранее чем через десять-двенадцать часов. Он подошел через сутки, когда положение стало критическим. Мы стояли с креном на правый борт, с заблокированным льдом винтом. Ветер сменил направление, и теперь дрейф в сторону берега увеличивался с каждым часом. Большое беспокойство вызывало состояния пера руля. В эти бесконечные часы ожидания один на один с Арктикой остро чувствуешь свою беспомощность и понимаешь, вернее, ощущаешь ее грозную силу.
       Но все проходит, когда видишь по радару спешащий к тебе ледокол. Тянутся часы, минуты, и вот он рядом, раздвигая тяжелым форштевнем вздыбленный лед, проходит метрах в десяти от борта, делает отворот и винтами выгоняет лед из-под нашей кормы, освобождая руль и винт. Затем задним ходом подходит к нашему форштевню и берет нас "на усы", видимо, задержался он не зря и ледовая обстановка сложная. На деле она оказывается сложнее, чем ожидали.
       Ледокол ведет нас мористее, стремясь как можно больше следовать большими ледяными полями, его капитан все время на мостике. Неоднократно застреваем, ледокол отдает усы, прокладывает путь через торосы и вновь берет нас в свою корму. К счастью, наш двигатель работает без замечаний, оставаясь одни, мы работаем малым ходом, избегая заклинивания.
       Атомоход с караваном догоняем в районе Челюскина, отдыхаем все вместе ночь перед "штурмом" пролива Вилькицкого. Утро напоминает нам о том, что в Арктике уже ранняя осень, но по нашим понятиям глубокая зима.
       Температура минус двенадцать, сильная пурга, на палубе сугробы по пояс. Видимость почти ноль, выстраиваемся в ордер и начинаем движение по радару. Идем трудно, часто застреваем, и сильное встречное течение "съедает" с таким трудом пройденные мили. На четыре судна три ледокола, которые трудятся, как пчелки. К вечеру от постоянного напряжения и экрана радара болят глаза, от кофе и сигарет - желудок. Перехожу на курение трубки, от хорошего табака - самообман, кажется, что боль в желудке уменьшается. Через двое суток в ста милях от Диксона ледоколы выводят нас на чистую воду и возвращаются обратно, тепло распрощавшись с нами до следующего года. Начинается "арктическая гонка" - кто первым придет к лоцманской станции в устье Енисея, ведь все идут в Игарку. Мы в этот раз в гонке не участвуем, нам важнее сохранить надежное состояние двигателя, но в последующие годы будем успешно бороться за первенство.
       В 1975 году в густом тумане, проигрывая теплоходу "Кыпу" с капитаном-наставником Эдуардом Гольдштейном, пойду на хитрость и пройду мелководным с многочисленными бревнами-топляками от сплава проливом между Крестовским островом и берегом, рискуя повредить винт, и первым возьму лоцмана. Этот поступок аукнется мне устным выговором, но к удивлению сделает Гольдштейна и не только его, тогда разнесшего меня по радио в пух и прах на девяносто процентов нецензурными словами, а моим доброжелателем на всю оставшуюся жизнь. Не зря говорят - не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
       В Игарке ждали приятные сюрпризы. Оказывается, помнили, что мы первыми из многочисленных судов, посещающих этот порт, по инициативе вездесущего Мирошкина взяли шефство над средней школой. Это необременительное обязательство дало нам важные преимущества - выбор груза и постановку под погрузку вне очереди. Пришлось отрабатывать - рассказать школьникам и учителям о "солнечной Эстонии", о судне и рейсе.
       И вот мы с главным диспетчером летим на вертолете за грузом. Баржи с пилолесом сибирского кедра и лиственницы на Англию застряли где-то на реке, в утренних туманах и связи с ними нет. Никогда и нигде не увижу я больше такой большой и могучей реки. Ширина ее в устье более двадцати километров, глубины до Игарки свыше восьми метров. Для речных судов Енисей доступен на протяжении свыше 4000 километров.
       С вертолета хорошо видны на воде многочисленные речные суда, баржи, но наших среди них пока нет. Наконец замечаем баржи и буксир-толкатель стоящим на отмели у берега с нашим номером партии леса, нанесенным краской на груз. Садимся на береговую поляну с расположившимся у костра экипажем буксира. Смущенный капитан объясняет, что у него "сломался" радиолокатор, а туман всего час, как прошел. Предлагает отведать ухи и безуспешно пытается затолкать в песок начатую бутылку водки. После нагоняя экипаж бросается заливать костер, и слышим, как механик запускает двигатель. После недолгого "снятия с мели" караван разворачивается и начинает движение вниз по течению.
       Прибывает он через сутки, и сразу же начинают погрузку с двух бортов - одну баржу поставили к причалу, а нас пришвартовали к ней. Наутро во время совещания у главного диспетчера капитан теплохода "Льгов" берет слово: - Я и руководство моего пароходства заявляем официальный протест в связи с постановкой вне очереди эстонского судна.
       Голос его становится все тверже, когда правая рука, будто невзначай теребит звезду Героя Социалистического Труда. - Мы приняли решение обратиться в министерство, если до обеда положение не будет исправлено. У нас заслуженный экипаж, который взял повышенные обязательства, а наш простой на рейде не позволяет выполнить их досрочно.
       - Мужик не понимает, где он находится, - шепчет мне капитан судна Мурманского пароходства. - Здесь в Игарке, как и на всем Севере, только одно начальство - председатель горсовета, секретарь райкома, начальник порта да Экспортлеса, выше их только всевышний, но он в производственной иерархии "не Копенгаген". По их согласию всем вершит главный диспетчер. Пугать его министерством, Питером и Москвой безнадюга - простоишь в ожидании груза до конца навигации.
       В подтверждение его слов ведущий совещание диспетчер успокаивает протестующего: - Что зря колыхать воздух угрозами. Вашего груза в порту нет, о нем ваше пароходство, если собиралось дать вам возможность досрочного завершения рейса, увы, не заявило своевременно.
       В подтверждение сказанного представитель Эспортлеса качает головой и добавляет: - Придется для вас искать новый груз или набирать на местных лесозаводах по дощечке - работа эта муторная и месяц на нее уйдет.
       Капитан "Льгова" продолжает возмущаться, но его уже никто не слушает, и совещание заканчивается, но не для всех. Часть капитанов, в их числе и я, приглашаются в кабинет начальника Экспортлеса и нам напоминают, что сегодня воскресенье, а на Севере летом в период навигации при любой погоде это большой праздник.
       Начинаем с чешского, из моих запасов, пива под балык из осетра. Вскоре, после знакомства, завязывается разговор по душам - "как жили, были, как плавали". Затем он плавно переходит к воспоминаним о Сталине, Берии, Гулаге, о нынешних диссидентах, которые забыли обещания молчать о многом, о законах чести ссыльных, и поносят, по их мнению, в том числе все святое. Трое из присутствующих пробыли в лагерях по сорок лет, а зла не держат, за дело вроде, если по тем временам посмотреть, загремели. Да прошлого и не вернешь, как и многих родных и близких, которых унесли лихие годы. Что уж тут слюной брызгать.
       Мы, капитаны, поддакиваем, а я навсегда запомню слова главного диспетчера: - Если ты настоящий мужик и русский патриот, не плюй в прошлое своей страны, она не виновата, а с нас вины никто не снимал, хотя нас и реабилитировали. Кто знает, куда еще заведете свою страну вы, молодые? Вот и учитесь на наших ошибках, только помните, обиды на прошлое не таите, права на это вы не имеете. Мы все на себя взяли, уйдем мы, и с нами и все обиды уйти должны. Новое всегда лучше с чистого листа начинать.
       В последующие годы в той же Игарке и на Колыме я узнаю о ссыльных многое, побываю на местах лагерей бендеровцев, легионеров СС из Прибалтики. Оставшиеся здесь навсегда расскажут, как местные жители помогали им строиться, лечили, спасали от голода. Никто не спрашивал, кто они и почему пошли против Советской власти. Эстонцы научились растить в этих местах картофель, капусту, даже завели коров, коз, кур. Местные научили их солить и сушить грибы, собирать морошку, ягоды. А теперь жители Игарки жалуются, что молока и овощей в достатке нет, и если китайцы не завезут их на баржах до осени, зимой за ними приходится летать в Красноярск.
       - Вот лес вырубим, и не станет Игарки, и если к тому времени никель не кончится, уйдем в Дудинку и Норильск, - жалуется директор лесозавода. - В последнее время молодежь не возвращается после учебы. Спасибо еще хохлы выручают, видимо, у них с работой дома туго, вот и спасают они своим трудом Север.
       Игарка городок небольшой, смотреть в нем нечего и отдохнуть от напряженного рейса негде. Есть, правда, интерклуб, но из-за дефицита женщин в нем часто возникают ссоры, которые выливаются в драки. Способствует этому и продаваемый в городе спирт-денатурат, отвратительный, чернильного цвета, он опускает человека до первобытного состояния и будит в нем зверя.
      

    0x01 graphic

    Игарка. По Енисею мотоботом на диспетчерскую.
    За штурвалом А.Гусев, слева капитан В.Ванин, справа Л.Веселов    .

      
       Не избежали инцидента и наши моряки, к счастью закончился он благополучно. Наверное, по этой причине все с нетерпением ждут окончания погрузки, и когда наступает пора крепить палубный караван (груз пилолеса на палубе и крышках трюмов), находится много желающих помочь матросам. Руководство порта делает нам отличный подарок, выделяет из своих запасов 240 тонн топлива, что позволяет нам избежать захода в Мурманск для бункеровки и почти на неделю увеличивает количество суток, оплачиваемых валютой. Мы расстаемся с администрацией порта хорошими друзьями и еще десять лет будем сохранять добрые, деловые отношения.
       Погода между тем портится с каждым днем. Груз на палубе мокрый от постоянного дождя, тяжелее обычного, остойчивость судна неважная, оно кренится при резких поворотах на речном фарватере, и лоцман неодобрительно качает головой.
       - Наверное, на Англию идете? - спрашивает он и добавляет: - Туда все суда грузят под завязку, оттого что у британцев каждая досточка в цене. Вот порт вам и удружил предельную для вас партию. В какой порт следуете? В Ливерпуль? С такой остойчивостью осенью рискованно. Воспользовались добротой капитана порта? Не завидую я вам, капитан.
       От такого заключения приятного мало, и хотя все просчитано, на душе становится на время беспокойно.
       А осень полностью вступила в свои права. У берегов солидные ледяные забереги, ночью температура падает до минус пяти градусов. После Дудинки молодой лед от берега до берега, мы преодолеваем его пока легко, но лоцман обеспокоен. Навигационное ограждение снято, а из-за почти постоянной вьюги плохо видны береговые знаки. При виде лоцманской шхуны у Ошмарино лоцман радостно суетится, откровенно радуясь окончанию проводки. Начальник рации протягивает бланк радиограммы. Читайте, - говорю ему, не отрываясь от радара.
      
       СВЯЗИ УХУДШЕНИЕМ ЛЕДОВОЙ ОБСТАНОВКИ КАРСКОМ МОРЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ПЛАВАНИЕ ЗАПРЕЩАЮ ТЧК
    СЛЕДУЙТЕ РЕЙД ДИКСОНА ДЛЯ ФОРМИРОВАНИЯ КАРАВАНА ТЧК
    КМ КАШИЦКИЙ
      
       На рейде Диксона ждем двое суток. За это время успеваем порыбачить на Таймырском берегу. На речке меньшей, чем Пирита, на обычный спиннинг выуживаем килограммовых красавцев хариусов, пока не оказываемся без лески на катушках из-за частых обрывов. Такой красивой и азартной рыбалки на берегу у меня больше не будет. Она снимет накопившееся нервное напряжение, ко мне вернутся крепкий сон и хорошее настроение.
       21 сентября ночью атомоход "Ленин" приведет на рейд Диксона последний караван из пролива Вилькицкого. Дизель-электроход "Лена" отправится в Игарку под погрузку и для вывода в речном льду последних судов, а, отдохнув ночь, атомоход с двумя ледоколами поведет наш караван из четырех судов к Карским воротам. Нас, как самое маломощное судно, атомоход ставит в караване первым, за нами идет "Енисей", два последних судна ведет "Капитан Воронин". "Киев" идет на подхвате, окалывая застревающие суда.
       Сильный ветер не стихает вторые сутки, десятибалльный метровый лед в движении, торосится. Канал смыкается за кормой ледокола. "Ленин", берет нас "на усы". Вскоре все суда, кроме "Енисея", буксируются, но и это не помогает. Капитан атомохода с неизменным спокойствием ведет караван днем и ночью, но в итоге проходим в сутки менее ста миль. Не дойдя до желаемой цели около восьмидесяти миль, "Ленин" берет курс на пролив Маточкин Шар, разделяющий надвое остров Новая Земля.
       Раздаются взволнованные голоса капитанов судов, в тех краях не так уж и давно проведены испытания водородной бомбы. В ответ тот же спокойный голос Бориса Макаровича Соколова: - Пройдем, используя средства радиационной защиты. Военные сообщают о значительном снижении радиации за последнее время. Кстати, доложите о готовности к использованию водяной защиты, включите аппаратуру для замера уровня радиации, запретите выход из внутренних помещений; закрыть стальные двери.
       Включаем стационарный радиометр, уровень радиации несколько повышен, но для Арктики это норма. К утру в двадцати милях радиолокатор отбивает берега острова. Северо-восточный ветер ослабевает, сжатие медленно уменьшается, и вот мы уже в проливе. По команде включаем водяную защиту, радиометр уже набрал голос, стрелка ползет вверх.
       Начальник рации замеряет уровень в рубке, в помещениях на главной палубе, и лицо его веселеет. Пока все в норме. Из-за водяной завесы над судном атомоход виден плохо, но он своевременно извещает об изменениях курса. Вскоре капитаны успокаиваются, а через четыре часа мы уже на чистой воде Баренцева моря. Отдаем усы и некоторое время следуем в ордере.
       - Поздравляю капитанов судов с благополучным окончанием арктической навигации 1969 года. Благодарю за хорошую и терпеливую совместную работу. Прошу произвести окончательный анализ ледовых повреждений и доложить РДО в адрес штаба.
       Почувствовав необыкновенное облегчение при виде бескрайнего морского простора без присутствия льда, мы улыбаемся, еще не зная, что впереди в этом рейсе нас ждут новые нелегкие испытания.
      
       У НОРДКАПА
      
       Среди моряков бытует выражение, что у самого северного мыса Норвегии Нордкапа начинается или кончается Европа. У этого угрюмого скалистого берега с серебристыми шарами НАТО-вских станций радиолокационного слежения проходит невидимая линия, которая отделяет Баренцево море от Северного.
       Перейти эту границу в этот раз оказалось совсем не просто - небольшой по прогнозу семибалльный шторм ко времени нашего подхода набрал ураганную силу. Огромные волны грозили смыть палубный груз и вынудили лечь в штормовой дрейф. Уже вторые сутки со скоростью полтора узла мы, несмотря на полный ход, уходим севернее семидесятой широты, словно Арктика все еще не хочет нас отпускать. Где-то в милях восьми от нас, невидимый в снежных зарядах, таким же курсом и с таким же грузом ныряет в бурное море "Брянсклес". Мы держим с ним связь по УКВ и от этого чувствуем небольшое облегчение.
       Он - лесовоз, у него караван намного больше, и шторм понемногу начинает смывать часть груза. Еще хуже положение у старого греческого "Корфу", который немного северней, уже потерял почти весь палубный груз и просит у норвежцев буксир, не надеясь на свою машину. Глядя, как огромные волны с пенными гребнями выходят из темноты и обрушиваются на палубный груз, понимаю, что сейчас все зависит только от главного двигателя, остановись он хотя бы на минуту, судно станет лагом к волне и тогда...
       Кажется, ветер достигает максимального значения, попытка штурмана замерить его силу заканчивается тем, что у анемометра от бешеного напора воздуха обрывается и улетает за борт вертушка. Громадные валы один за другим начинают выхватывать из каравана доски, те разбиваются о надстройку и щепки вместе с водопадом воды обрушиваются на иллюминаторы.
       Матрос отчаянно работает рулем, стараясь удержать судно против волны, но скорость падает, и сделать это нелегко, к тому же винт на гребнях волн выходит из воды. Вслушиваясь в напряженное завывание двигателя, спрашиваю стоящего рядом стармеха: - Как у тебя?
       Он медлит с ответом и, глядя на беснующиеся волны, в свою очередь спрашивает: - Сколько это еще будет продолжаться?
       Смотрю на барограф, его перо выписывает далеко от нормы синусоиду с намеком на повышение давления. Если верить синоптической карте погоды, мы где-то недалеко от центра циклона, ветер должен вроде бы ослабевать и менять направление.
       - Трудно сказать, но он должен менять направление на северо-восточный, собьет немного волну, тогда и попробуем лечь кормой к волне. Но это будет не скоро.
       - Спасибо, обнадежил, - отвечает с усмешкой стармех. - Пойду, гляну, сколько топлива в расходных, а вы решите, из каких танков его лучше брать.- Стармех уходит, и я понимаю, насколько мне важна его уверенность, да и вообще, когда он рядом, мне почему-то спокойнее.
       От балансирования на ногах начинает сводить мышцы, решаю немного отдохнуть на диване в рубке. Закрываю глаза и лежа вслушиваюсь в надрывный гул двигателя. Дверь в радиорубку открыта и внезапно отчетливо слышу зловещий набор: три точки три тире три точки - SOS! Бросаюсь в рубку.
       - Кто? Грек?
       - Он. Где-то рядом с ним буксир-спасатель, - отвечает радист.
       - Товарищ капитан, - доносится из ходовой рубки голос штурмана, - грек исчез с экрана радара.
       Действительно, где еще совсем недавно была отметка грека, пусто, но зато рядом с отметкой "Брянсклеса" появилась новая поменьше. Это, видимо, спасатель, только на этот раз он не успел.
       Обмениваемся мнением с капитаном "Брянсклеса", включаем палубное освещение, прожектор. На первом трюме с левого борта почти все стойки каравана отсутствуют, с правого борта из двенадцати осталось четыре. Часть досок ушла за борт, несколько застряло между лебедками на тамбучине. Караван чуть сместился на левый борт, но серьги крепления на месте и обтянуты.
       - Может быть, обтянем? - спрашивает Гнездилов, готовый хоть сейчас бежать на палубу. Хорошо, что не боится, думаю я, но плохо, что не понимает огромной опасности - молод и горяч.
       Через несколько часов обнаруживаем, что вошли в большую полосу плавающих на бурной поверхности досок. В ней крутится спасатель, он обнаружил шлюпку без людей и продолжает осматривать поверхность моря. В экипаже грека было семнадцать человек.
       Под утро у "Брянсклеса" при попытке развернуться попутно к волне для крепления каравана уходит большая часть палубного груза. С рассветом он в пределах видимости, с небольшим креном на правый борт. По корме уже два норвежских спасателя продолжают поиск греков. Один из них сообщает, что к полудню ожидается временное затишье и смена направления ветра.
       Поворачиваем на зюйд-вест к вечеру. Минутный разворот длится вечно, судно под напором ветра и волн несколько раз ложится на борт так, что караван входит в воду. Руки с силой сжимают поручень, широко расставленные ноги предательски дрожат, бешено колотится сердце, мозг отсчитывает долгие секунды. Когда поворот закончен, снижаем ход до малого для уменьшения качки и избежания опрокидывания. Все облегченно вздыхают, штормование против волны длилось трое суток. "Брянсклес" тоже развернулся и довольно быстро догоняет нас, он лесовоз, у него приличная остойчивость, и он может следовать с большей скоростью.
       Ночью шторм усиливается, волны теперь заходят на палубу с кормы, выхватывают доски из каравана на третьем трюме, крепления понемногу ослабевают. Начинаем терять стойки, их вместе с волнами своим весом ломает груз. Жду утра, чтобы обтянуть крепления, хотя выход на палубу и в светлое время опасен. Под утро наш попутчик обходит нас по левому борту. В свете прожекторов вижу, как его палубная команда крепит оставшуюся часть груза на первом трюме. У него борт выше, средняя надстройка да и качает его гораздо меньше. Утром и мы приступаем к обтяжке креплений. Справляемся благополучно и довольно быстро, ребята соскучились по работе на палубе. Промокшие с ног до головы, они веселеют, вечером пытаются смотреть кинофильм, но киноаппарат с качкой не справляется, и киномеханик объявляет: - Кина не будет - будет шторм. А шторм немного ослабел, но к ночи вновь усиливается.
       Еще двое суток идем полным ходом, окончательно одурев от болтанки. Особенно достается обслуживающему персоналу, кормить экипаж в таких условиях можно, только проявляя без преувеличения героические усилия. Меню скудное, бульоны, консервы и печеный картофель.
       На подходе к Ла-Маншу на приливе со встречным течением волны достигают метров десяти, приходится сбавлять ход, а ветер заходит к норду. В шести часах хода от Дувра теряем больше половины стоек, волны хозяйничают уже и на кормовой палубе. Когда по правому борту показываются огни Дувра, запрашиваю аварийную якорную стоянку под прикрытием мыса Дандженес. Береговая охрана не соглашается, но когда пограничники с катера видят хаос на нашей палубе, дают "добро". Становимся на якорь, и при отсутствии качки замираем, слегка покачиваясь на небольшой волне в свете наступающего дня с креном почти восемь градусов на левый борт. Уставшее за эти дни тело плохо слушается, ноги подкашиваются, и ужасно хочется спать. Отдав распоряжение старпому, ложусь на диван в штурманской рубке и проваливаюсь в темноту сна.
       Просыпаюсь в своей постели оттого, что кто-то молча стоит рядом. Не могу понять, когда и как в нее попал.
       - Извини, Михалыч, что разбудил. Агент спрашивает, когда продолжим рейс, нужна ли помощь. Чиф не знает, что ответить.
       Смотрю на часы - ого! Называется, прикорнул, проспал двенадцать часов.
       На палубе вовсю кипит работа, часть груза уже закреплена, набирают стойки из палубного бруса. Ветер еще сильный, но уже не такой холодный и плотный. Смотрю прогноз и сообщаю агенту, что помощь не требуется, и через пару часов снимаемся. Британские пограничники провожают, покачивая головами.
       Через двое суток, немного поштормовав в Ирландском море, заходим в доки Бёркенхеда рядом с Ливерпулем, швартуемся. Когда останавливается двигатель и наступает непривычная тишина, на мостике появляется Кавун и протягивает руку. - Поздравляю с окончанием рейса, арктического рейса. Запомню его на всю оставшуюся жизнь!
      
       ПРОЩАЙ, АРКТИКА
      
       Начало июля 1980-го
       Несмотря на июль месяц и хорошую погоду мыс Нордкап на этот раз кажется хмурым, скорее даже грозным и неприветливым. Прохожу его, кажется, уже в двадцать пятый или в двадцать седьмой раз. Иду в свой десятый арктический рейс, наверное, последний, и чувствую себя отвратительно по ряду причин. Основная - не проходящая боль в желудке, последнее время язвенная болезнь часто обостряется и никакие лекарства не помогают. Врачи, по всему, не без просьбы отдела кадров дали "добро" только на три месяца и два из них уже почти истекли и еще месяца три придется терпеть. Что-то подсказывает мне, что на этот раз без основательного лечения не обойтись и хочется дождаться ухода в отпуск, а отпускных накопилось месяца на четыре.
       Другая причина - недовольство экипажем, который почти на семьдесят процентов из новеньких. Не могу никак привыкнуть к тому, что "кадры" почти ежегодно забирают у меня на новые суда лучших и надежных людей, говорят так надо, да и я понимаю, кому не хочется поработать на новеньких и современных судах. От этой текучки за последние лет пять судно постепенно теряет былой образцовый вид. Я это вижу, и хотя понимаю руководство, но смириться не могу.
       "Хельтермаа" я люблю по-прежнему. Новый старпом этого не понимает и обижается, полагая, что я к нему просто придираюсь. Какой же он у меня по счету после Тайца? Седьмой или восьмой? Весь путь от третьего штурмана до старпома со мной прошли и стали - капитанами: И.Гнездилов, А.Гусев, О.Редько, С.Неделько, Б.Лисица, Б.Кацнельсон, Ю.Фельдман. Все они хорошие ребята, грех их было в помощниках долго держать.
       Последний - Анатолий Шлыков справляется с обязанностями и ничего плохого не скажешь, разве только с женщинами своими разобраться не может, уж больно он на них падкий. Что поделаешь, конституция у него такая, крепкий мужик, женщины к нему липнут. В меру опытный, решительный, порою через чур, пригляд за ним нужен. Остальные помощники не по душе, второй ни рыба ни мясо, а новый третий скользкий какой-то словно угорь, не собранный, много и бесполезно суетится. Где уж тут хорошее настроение - весь рейс в Арктике на мостике торчать придется.
       В былые годы в этих местах при такой погоде ложились в дрейф на глубинах метров тридцать, ловили треску и пикшу впрок, да и палтус попадался отменный, а в этот раз норвежский пограничный катер следует неотступно. Гоняют теперь норвежцы любителей порыбачить даже на блесну. Да и рыбаков среди экипажа осталось мало. Нет среди матросов таких, как Курочкин, все они теперь сами по себе, все больше в каютах отсиживаются. На работе как "пленные немцы" - не прикажешь, сами инициативы не проявят.
       Стармех Валера Вишнев, ученик Валентина Кавуна тоже в расстройстве, последних приличных "мотылей" у него забрали на новый РО-РО, хорошо еще второго механика отстоял, остальные все новые и пока себя ничем не проявили. Во время учебных тревог на Балтике вели себя как коровы на зеленой лужайке, словно все делали в первый раз. Старшим командирам дано задание к приходу в Диксон отработать все тревоги, вот боцман на палубе и отрабатывает с матросами заводку пластыря. Он из своих старых матросов, но пока без опыта и по характеру мягковат. До настоящего "дракона" ему далеко, хотя все же он свой, надежный.
       Слава Богу в этот раз не придется заходить в Мурманск, необходимые карты и пособия получили в Навигационной камере пароходства. Груз опять спиртное, бакалея, детская одежда и копченая колбаса в бочках с жиром. С ним вроде все нормально, а на душе неспокойно, неопытных на борту многовато для арктического рейса.
       - Михалыч, - раздается голос помполита, - на собрание придешь?
       - Что еще за собрание? Вроде бы мы с тобой на эту неделю ничего не планировали.
       - Радиобюллетень пришел. Партком требует собрание провести по статье в "Правде" о привлечении в партию молодежи.
       - А что, не хотят молодые в партию идти? Видимо есть основание, а тянуть их на веревочке не собираюсь. У меня усиливается раздражение, хочется сказать ему - мне бы твои заботы, но зная, что обо всем сказанном будет доложено в парткоме, говорю как можно спокойней:
       - По такому важному вопросу без собрания конечно не обойтись. Хорошо бы, правда, газету иметь для достоверности. Может, подождем до Диксона, там обязательно достанем.
       Комиссар молчит, обдумывая предложение, я попал в точку - он, разумеется, хотел поручить выступить на собрании мне или стармеху, но теперь пусть знает, что без оригинала статьи мы этого делать не будем.
       Ничего не говоря, он уходит в радиорубку. Из бывших радистов он давно перешел в первые помощники, поняв, что на этой должности можно спокойно спать, сытно есть и не рвать пупок. Главное выполнять все поручения парткома, который своих не сдает, даже если они и не отвечают требованиям устава. Сменив Мирошкина, он некоторое время суетился, предупрежденный о моем характере, но потом, как сказал Курочкин, "обасурманился" и стал донимать экипаж собраниями и придирками. Пришлось приструнить, он пожаловался, и в парткоме мне сделали замечание. Решил было его заменить, но, подумав, пришел к выводу, что лучше просто придержать, а для этого причин достаточно, безгрешных не бывает, разве только в Библии. Вообще-то комиссары в арктические рейсы ходили редко, чаще всего отгуливали отпуска, но наш предпочитал домашней обстановке судовую, здесь он чувствовал себя вольнее. Для меня и старпома это давало возможность не ходить на собрания и отдохнуть от воспитательной работы, которой на судах в то время было с избытком.
       Как только вошли в наши воды, а их граница в Баренцевом море тянется от Печенги через Шпицберген аж до Северного полюса, пришлось опять идти в обход районов стрельб и учений нашего доблестного военно-морского флота, но на этот раз ни одного корабля так и не увидели. Карские ворота встретили ясной летней погодой, дули южные ветра и до Диксона никакого намека на лед.
       Судов на рейде Диксона было мало, что тоже свидетельствовало о благоприятной ледовой обстановке. Штаб ледовой проводки "осчастливил" - как капитана, неоднократно проходившего путь от Диксона до Певека, назначил старшим группы судов, в которую входили два танкера типа "Крым". Помните фильм "Танкер Дербент". Каждый из них имел на борту по десять тысяч тонн керосина для плавучей электростанции "Северное сияние" на реке Колыма в Зеленом Мысу.
       - Обстановка в Западном секторе в этом году очень даже благополучная, - заявили в штабе, - поэтому пойдете без ледокола до пролива Вилькицкого, а там вас встретят. Не к чему гонять их зря, одна миля проводки обходится в среднем от одной до двух тысяч долларов на судно в караване, стараемся экономить. Включаем в караван еще два судна примерно вашего класса: теплоходы типа "Витя Голиков" немецкой постройки, мощность и скорость у них такая же, как у вас. Ваш курс будем корректировать по результатам авиационной разведки, всем судам держать постоянную радиосвязь со штабом. Все могут быть свободны, а капитана "Хельтермаа" прошу остаться.
       - Вот что, капитан! До пролива Вилькицкого пока действительно чисто, но погода меняется и может быть всякое. Ледоколов в проливе пока нет, они все заняты снабжением военных на "точках". Отпускаем вас скрепя сердцем, на танкерах полный запас топлива для электростанции на зиму, а суда - они старые, тридцатых годов постройки, тихоходные, корпуса изношенные. Капитаны там южане, льда не нюхали, как и их капитан-наставник, так что вожжи не отпускайте, вы официальный начальник каравана до встречи с ледоколами. К сожалению, на "Пионерах" капитаны - новички, в Арктику не ходили, а наставник пенсионер и любитель выпить, к тому же довольно кляузный, его тоже нужно в узде держать. Одного из "Пионеров" при хорошей погоде посылайте вперед, пусть предупреждает о появлении льда, но держите его в пределах двух-трех миль, не больше. Что делать при ухудшении видимости, вы знаете, и напоминаю - связь с нами постоянная. Если вопросов нет - успехов вам и часиков в пять утра снимайтесь.
       Вечером не поленился, обошел на мотоботе суда каравана, познакомился и договорился с капитаном "Вити Голикова", что он выйдет с рейда на полчаса раньше и пойдет впереди, этот капитан мне показался самым спокойным и собранным.
       Особого волнения не испытывал, хотя от посещения танкеров, которые после выгрузки шли на металлолом в Японию, появились сомнения - уж больно убого они выглядели, а неряшливые и давно не бритые команды напоминали стройбатовцев. Капитан-наставник с явного будуна пытался прочитать мне лекцию о важности беречь танкера, поскольку эти "технически сложные суда" требуется вести в караване с особой осторожностью. Глядя на его давно небритое лицо и заляпанную закуской тужурку, я не удержался: - Относительно большой сложности судов довоенной отечественной постройки я очень сомневаюсь, а вот в том, что вы ужасно запустили свои суда, у меня сомнений нет. И успокойтесь - топить ваши суда никто не собирается.
       Тогда я даже не подозревал, что один из танкеров, как раз тот, на котором был наставник, через несколько дней чуть не пойдет ко дну, во всяком случае такой большой пробоины у судна, оставшегося на плаву, я не видел и не увижу никогда. На наших верфях строили суда с большим запасом прочности и плавучести.
       Танкера в то утро снимались долго, паровые брашпили были изношены и капризничали. В ордер построились в седьмом часу. Южный ветер стих и стало прохладней. Штаб попросил следовать максимальной скоростью, ожидалась смена ветра на северный, который через сутки - двое пригонит в пролив лед. Еще через час стало ясно, что танкера не в состоянии дать более девяти с половиной узлов. Отчаянно дымя, как в старых фильмах, они были похожи на броненосцев из эскадры адмирала Рождественского, сдерживающих движение эскадры. После обеда дыхание северного ветра заметно похолодало, но льда пока не было. К вечеру с самолета ледовой разведки сообщили, что до льда восемьдесят миль. На вопрос, видели ли они ледоколы, ответа не последовало.
       Отдельные льдины появились на другой день к обеду, капитаны танкеров запаниковали.
       - Дальше без ледокола не пойдем, нам обещали персональную ледовую проводку - заявил их капитан-наставник.
       - Обращайтесь с претензиями на Диксон, - был мой ответ.
       Еще миль пятьдесят мы прошли в разряженном льду, но с каждым часом количество его увеличивалось. С Диксона радировали о продолжении следования прежним генеральным курсом в обход крупных ледяных полей, рекомендовали уменьшить скорость до шести узлов, а танкера уже давно держали пять. К полуночи резко уменьшилась видимость и пришлось еще уменьшить скорость, стали встречаться льдины толщиной до полуметра, обломки небольших торосов. Легли в дрейф в ожидании ледокола "Киев", который направлялся к нам навстречу вместе с ледокольным судном "Обь".
       До утра отдыхать не пришлось, на душе тревожно, стало ясно, что длинные танкера с небольшим пером руля неповоротливы и не способны быстро гасить скорость, отрабатывая задним ходом. Если так и дальше пойдет дело и придется идти с ними в ордере до Зеленого Мыса, поход наш затянется не меньше чем на пару недель, а это не входило в наши планы.
       С подходом ледокола продолжили движение. Теперь впереди шел "Киев", за ним "Белгород", за танкером шла "Обь", прокладывая канал для "Воронежа", за ними остальные суда с нами во главе. Ледокол безрезультатно требовал от танкеров увеличить ход, но те постоянно делали обратное и с трудом вписывались в довольно широкий канал. Пояснение, что канал тем шире, чем больше скорость, на капитанов танкеров не действовал, и скорость каравана составила всего пять узлов, без учета частых остановок по техническим причинам. Но нам везло, ветер временами стихал, сжатия льда не было и пусть медленно, но мы втягивались в самое сложное место в пролив Вилькицкого в довольно разряженном льду.
       Через сутки прошли полярную станцию и мыс Челюскин (северяне делают ударение в этом слове на букву Е), и старпом ледокола поздравил нас, пообещав улучшение обстановки. Однако через шесть часов мы вошли в густой туман, а еще часа через четыре уперлись в поля сплоченного льда. Течение к счастью работало на нас, оно вместе со льдом несло нас на восток, но движение пришлось прекратить и "Киев" отправился искать дорогу, оставив нас на попечение "Оби".
       Возвратился он обеспокоенный, что впервые почувствовалось в голосе такого невозмутимого человека, как капитан Голохвастов. - Приготовьтесь продолжать движение. Будем уходить на юг, здесь оставаться нельзя. Атомоход "Ленин" освободится только через двое суток. Через полчаса начнем.
       Но начать движение к назначенному времени не пришлось, на "Воронеже" произошло ЧП - разорвало паровой цилиндр брашпиля и второй механик получил несколько переломов и сильные ожоги. На ледоколе врача временно не было, он оказывал помощь военным на "точках" Малого Таймыра. На танкерах один доктор на два судна и тот запаниковал при виде больного, выяснилось - он простой фельдшер. По указанию ледокола подошли к танкеру - хирург и при этом толковый, настоящий профессионал, проявивший себя только с лучшей стороны Геннадий Волков был только на нашем судне. Он уже неоднократно и успешно оперировал в море. После осмотра больного его заключение было коротким: на судах возможно оказать только первую помощь, но больной нуждается в специальной гермокамере.
       Последовало распоряжение с ледокола: - Бросить караван не могу, а сильный туман не позволяет доставить больного на Челюскин вертолетом, где его ждет самолет. Капитан "Хельтермаа", раз уж ты смог подойти к танкеру, принимай на борт больного, после чего следуй на Челюскин, это пока тебе по силам, только поспешай и обходи большие льдины. Там вас ждут. Желаю успеха!
       Через сорок минут, приняв на борт пациента, мы легли на обратный курс и дали полный ход. Когда за кормой в тумане скрылись последние суда каравана, стало немного не по себе, хотя в одиночестве среди льдов оставался я уже не в первый раз. Наверное, причина была в больном на борту, состояние которого, судя по лицу доктора, ухудшалось с каждой минутой. Но вскоре по УКВ раздался голос капитана ледокола: - Молодец, "Хельтермаа", быстро бежишь! Возьми чуть мористее, чтобы острова оставить милях в двух, там лед будет разреженней.
       Это было последнее, что мы услышали в свой адрес по УКВ. Часов пять мы продвигались довольно успешно, но сильное встречное течение съедало около трех узлов. Вскоре лед стал сплоченней и потребовал большого внимания, в нем попадались обломки торосов и тяжелых полей, приходилось постоянно маневрировать и менять курсы. За двадцать миль до Челюскина стали часто застревать, но вскоре обнаружили довольно большую полынью. Туман рассеялся, а через час стал виден высокий берег, на котором располагалась знаменитая полярная станция. Впрочем самой станции видно не было, весь берег был завален пустыми ржавыми бочками на высоту метров шесть-восемь, из-за которых были видны только радиомачты с многочисленными антеннами. Завозили их на Север вот уже лет сорок, и бочек скопилось тысячи, их стена растянулась на несколько километров, и такое было, как говорили полярники, на всех станциях. В зимнее время эта стена защищала от пронизывающего северного ветра. Вывозить пустые бочки на материк накладно, а вот японцы предлагали забрать их со всего арктического побережья СССР по цене металлолома, поскольку подсчитали, что из них можно было изготовить металла на несколько судов.
       Никакого причала видно не было, только в одном месте имелся проход в стене и в воду уходило сооружение, похожее на слип для катеров. С нашим подходом огромный вездеход столкнул по слипу в воду самоходную баржонку, которая шустро побежала к нам. Поняв, что на нее мы должны передать больного, приспустили шлюпку до ботдека, положили в нее носилки и осторожно смайнали шлюпку на воду. Минут через двадцать, передав больного через открытую аппарель баржи доктору полярной станции, мы подняли шлюпку на место и, дав три прощальных гудка, опять "побежали" на восток уже с легким сердцем, а еще через полчаса с Челюскина передали по радио, что самолет с больным поднялся в воздух и взял курс на Дудинку.
       Хотя караван двигался с черепашьей скоростью, догоняли мы его трое сумасшедших и тревожных суток. Если бы не хладнокровие и рассудительный голос Василия Александровича Голохвастова, от бесчисленных реверсов и, застреваний можно было тронуться умом, но выслушав его советы мы возобновляли движение снова, делая казалось бы невозможное. Когда из тумана показалась корма концевого судна каравана, я присел на диван в рубке и тут же вырубился.
       Проснулся от необычной тишины. Караван стоял в сплошном льду, молчали рации. Через раскрытую дверь радиорубки увидел спящего прямо на палубе старпома. Почему-то очень сильно пахло керосином.
       - Что случилось, - спросил я радиста?
       - А вы выйдете на крыло мостика и посмотрите.
       Караван сбился в кучу и только "Обь" стояла около мили южнее. В трех кабельтовых от нас поперек каравана стоял "Воронеж" с небольшим креном на левый борт. В правом борту, обращенном к нам, в районе скулы зловеще зияла огромная дыра, в которую без труда въехал бы междугородный автобус. Часть ее уходила в воду. Покореженный набор, словно черные кости скелета огромного животного в темной пещере, подчеркивали чистоту светлого льда. Вытекающие из пробоины остатки керосина заполняли трещины и разводья в ледяном поле.
       - Не вписался в поворот и налетел вон на тот торос, - пояснил вахтенный штурман. - И мягко, вроде бы, вошел, а борт, словно яичная скорлупа, лопнул и целая секция ушла в воду. Керосин выливался, как Ниагарский водопад. До хрена и больше вылилось минут за двадцать. Подслушал я сейчас переговоры "Киева" с Диксоном. Отказывается ледокол проводить эти трухлявые кастрюли, а штаб требует кровь из носа довести до рейда Зеленого Мыса. Направил к нам атомоходы "Арктику" и "Ленин". А танкера рапортуют в свою контору, жалуются на "Киев", что не слушает он их капитана-наставника.
       - А он что, протрезвел со страху? - вступает в разговор доктор. - До этого в запое был.
       Продолжим движение мы с подходом атомоходов. Они доведут нас до чистой воды в проливе Дмитрия Лаптева, а далее до Зеленого Мыса поврежденный танкер будет страховать спасатель "Капитан Федотов". Выгрузят танкера на рейде Зеленого Мыса "пяти тысячники" - их коллеги из Латвийского пароходства. "Белгород" уйдет в Японию своим ходом, а о судьбе "Воронежа" не знаю.
       В Зеленом Мысу встречусь со старыми знакомыми, отправимся на ловлю ряпушки, но рыбалка будет не очень удачной. Плавучая электростанция, и другие промышленные отходы значительно сократят рыбные запасы могучей Колымы, а правление вождей страны последних лет скажется на снабжении Заполярья и народ понемногу начнет покидать эти места. Зато двинется сюда криминал, особенно с Кавказа, беззастенчиво и безнаказанно станет грабить не только вольных искателей алмазов и золота, но и прибирать к рукам государственную добычу. Не станет от него прохода рыбакам и оленеводам. Слабела на глазах власть в стране и на Севере это было хорошо видно. Пишу это я не для красного словца, а потому, что за годы арктических рейсов эта земля стала мне так же дорога, как и та, где я родился. Что ни говорите, Север это тоже наш большой дом.
       В обратный путь отравляемся со старым знакомым теплоходом "Невалес". Капитан на нем молодой, настырный современный парень, лишенный скромности. Он явно настроен прибыть в Игарку первым и потому не бережет себя во льдах. Впрочем, льда мы встречаем немного, чаще всего это большие льдины, по каким-то причинам заблудившимися у берегов на мелководье, усеянные моржами или тюленями. Согласно рекомендациям ледоколов следуем под берегом глубинами до десяти метров. Благополучно проскакиваем мимо устья Лены и недалеко от Тикси уходим на север. Атомоход "Арктика" встречает нас у острова Бегичева с караваном из четырех судов, идущих в Игарку, среди них наша "Кохтла". Пристраиваемся, атомоход держит высокую скорость, суда едва успевают за ним. Пока лед разряженный, корпус богатыря утюжит небольшие льдины, превращая их в мелкие куски, не представляющие опасности. С приближением к острову Малый Таймыр лед становится серьезным, куски его, притопленные мощными винтами атомохода, начинают настойчиво атаковать наши винты, о чем сообщаем капитану атомохода. Но тот куда-то торопится и приказывает ход не сбавлять. Недалеко от мысы Челюскин теряет лопасть винта судно Литовского пароходства. Атомоход врубает нас с "Невалесом" в ледяное поле и, взяв в усы поврежденное судно, уходит с остальными на Запад в пролив Вилькицкого. Через два дня к нам подходит ледокол "Капитан Мелехов". Обстановка к тому времени ухудшилась. Сутки ковыряемся с ним, пройдя всего только двадцать три мили.
       Возвратившаяся "Арктика" берет под проводку нас двоих, опять торопится и буквально "летит", заставляя нас работать на максимальной мощности. Через два часа не выдерживаю, удары льда по винту настолько сильные, что двигатель несколько раз останавливался, говорю об этом атомоходу. Ответ оскорбительный: - Научитесь держаться строго в канале. И рулевые у вас растяпы.
       Такое слышу от ледокола впервые, прошу вызвать капитана.
       Оказывается, капитан Кучиев в отпуске и судном командует дублер. Объясняю ему, что от его винтов за кормой три струи и судно на такой скорости бросает то в одну, то в другую струю, канала как такового нет. Мне в ответ делают замечание, и в это мгновение огромная махина атомохода резко кренится влево и соскальзывает с большого тороса. Наше судно вслед за уходящей вправо кормой атомохода рыскает вправо и буквально выскакивает из воды на обломке тороса. Мощный толчок в скулу резко кренит нас, могучие струи винта ледокола не дают возможности войти в канал, и мы останавливаемся, задрав нос на лед.
       Еще не видя повреждений, понимаю, что на этот раз нам легко не отделаться, спускаюсь на палубу и иду на бак. Сразу же замечаю лопнувшие кницы фальшборта в районе первого трюма. Крепления трапа правого борта на полубак оторваны. Стармех протягивает мне аккумуляторный фонарь. Спускаюсь сначала в первый трюм. В паре метров от переборки форпика чуть ниже ватерлинии хорошо видно, что почти половина усиленного набора шпангоутов смята и оторвана от бортовой обшивки. Вмятина громадная, не менее четырех метров в диаметре со стрелкой прогиба внутрь судна более полуметра, удивительно, как выдержал и не разорвался металл обшивки. Водотечности не обнаруживаю, доски льяльных крышек выбросило на средину трюма и видно, что в льялах сухо. Стало немного спокойней, но сжало сердце и сильная боль обожгла грудь. Понадобилось время, чтобы прийти в себя. С трудом выбрался на палубу, где боцман к тому времени вывалил за борт штормтрап. На нем уже висел старпом, сокрушенно качая головой.
       - Четыре на четыре, если не больше, - произносит он, имея в виду размер вмятины. - Ровная, словно огромным ядром врезали. С такой Регистр в море не выпустит.
       - Да, такую не скроешь, - говорит стармех.
       - А мы и не будет скрывать от начальства, это ж ледовые повреждения. Никто от них не застрахован, - говорю я, а у самого одна мысль - не уберег я свою красавицу!
       Учитывая серьезность ситуации, понимаю необходимость сосредоточиться для составления неминуемых донесений и радиограмм, но с атомохода раздается нетерпеливый голос старпома: - "Хельтермаа", доложите о полученных повреждениях и готовности продолжать движение.
       - Имеется вмятина больших размеров, водотечности пока не обнаружено. Подробности в донесение штабу ледовой проводки, его копия будет направлена судовладельцу. Будем готовы начать движение через десять-пятнадцать минут.
       - А вот с донесением судовладельцу воздержитесь до согласования со штабом проводки. Могу взять вас в усы, если желаете.
       - Благодарю за заботу и буду признателен, если впредь о тяжелых перемычках будете предупреждать, - не сдерживая недовольства отсутствием должной информации от атомохода, говорю я и слышу ехидное замечание капитана "Невалеса": - Жираф большой, ему видней!
       - Прекратить разговоры, - горячится старпом.
       - А это не разговоры, а информация для размышления, - поясняет "Невалес".
       Атомоход молчит. А молодой питерский коллега не из робких, думаю я, и от слов из песни Володи Высоцкого чувствую облегчение.
       "Арктика" следует уже осторожней и через сутки мы догоняем ушедший вперед караван, а часов через двенадцать выходим на чистую воду.
       Ледоколы делают разворот на обратный курс и прощаются с нами басистыми гудками. Мы отвечаем и начинаем обязательную и знаменитую "арктическую гонку" за то, кто первый придет на лоцманскую станцию в устье Енисея.
       Конечно, это не гонки чайных клиперов, но по накалу страстей и уменью выжать из своих двигателей все, что они могут дать, ничем не уступают умению парусных капитанов ловить ветер. Побеждает тот, у кого лучше механики и штурмана, крепче нервы и хорошее знание своего судна. У "Кохтла" гандикап - она шла первой в караване, и интересует нас больше всего. Ветер попутный, довольно свежий и с учетом наших высоких надстроек и значит и большей парусности другие суда нам не конкуренты. Участвуя в гонках девяти рейсов, мы выиграли три и все со стармехом Валентином Кавуном и моей готовностью к риску, но в этот раз приходим с "Кохтла" к лоцманской станции одновременно и вместе принимаем лоцманов.
       Еще до прихода в Игарку состоится радиотелефонный разговор с пароходством, из которого я узнаю, что штаб ледовой проводки не усмотрел в ледовых повреждениях моей вины и министерство выделило деньги на их устранение во время ремонта. Однако есть сомнения, что Таллиннская инспекция Регистра выпустит судно в рейс с возвращением и меня просили, если есть возможность, в Игарке получить груз как можно подальше, чтобы потянуть время. Сказано это было доверительным тоном и хотя чувствовал я себя отвратительно, попросить замену язык не повернулся.
       Груз подобрали на Средиземное море назначением на два порта - Алжир и Александрию.
       Оба порта знакомые, но выгружают там пиломатериал медленно и с учетом обратной загрузки на возвращение в Таллин раньше января месяца можно было не рассчитывать. Мои заботливые знакомые снабдили меня барсучьим салом, отличным медом и еще какими-то чудодейственными бальзамами, обещавшими быстрое выздоровление, и в начале августа мы вышли в рейс. На девятые сутки проходим Нордкап при хорошей погоде, словно прощаясь с нами Арктика делает нам подарок. Оглядываюсь назад, туда, где за десять лет осталось немало тревожных и ни с чем не сравнимых трудных дней. Я почему-то был уверен, что больше никогда туда не вернусь. Прощай, Арктика, - тихо произнес я и стало вдруг очень грустно, как бывает, когда оставляешь за кормой что-то очень дорогое для тебя.
       А впереди ожидали новые нелегкие дни капитанской жизни: боевые действия в Алжире, черная арабская неблагодарность при выгрузке в Александрии (Египет переметнулся к США), волнения и введение чрезвычайного положения в польском Гданьске.
       Но это уже другая история, к Арктике не имеющая отношения, и тема для другой книги, которую я возможно напишу. В ней непременно расскажу о своем любимом Средиземном море.
      
       ВМЕСТО ЭПИЛОГА
      
       Мне не так уж и мало довелось пробыть во льдах Арктики и не удалось обойтись без серьезных повреждений для судна. Но в целом "Повенцы" ЭМП с грамотными капитанами и хорошими экипажами зарекомендуют себя как надежные суда для плавания во льдах. Не считая потери лопастей винта (их смогли заменить наплаву без докования) серьезных аварий не имелось, разве только с теплоходом "Кохтла", которому при подходе для околки льда атомоход через торос продавил корпус, который треснул на длине двух метров в подводной части. Для ремонта пришлось выгрузить на палубу около полутысячи ящиков водки из трюма и твиндека. Сварщики атомохода заварили подводной сваркой трещину сначала снаружи, а потом со стороны трюма. Судно не только осталось на плаву, но и продолжило рейс. Капитан Виктор Савинов вел себя мужественно, но это далось ему нелегко, в расцвете сил он уйдет из жизни от инфаркта. За несколько недель до его кончины мы будем вместе с ним лежать в больнице моряков, он из-за сердца, я из-за язвы желудка. Вспоминая о том аварийном случае, он скажет: - Самым трудным оказалось удержать своих моряков и ледокольщиков от загула. Представляешь, вся палуба заставлена экспортной "Столичной" и армянским коньяком. Холодрыга, в трюме вода, команда и моряки с ледокола работают четыре часа через четыре, и так неделю без отдыха. Выпивают, конечно, но все же встают и снова лезут в трюма, а мне ни сна, ни выпить! С тех пор, если дома и на отдыхе от рюмки не отказываюсь, выпить хочется вроде как бы впрок.
      

    0x01 graphic

    Теплоход "Повенец" вышел на чистую воду в море Лаптевых

      
       Прочитав мои книги, один из заместителей министра с недовольством заявил - много, очень много пьют у вас капитаны. Может быть, это и так, только русскому человеку, а тем более моряку, без этого нельзя. Это немцу да американцу на судне все до фени, а русские капитаны все пропускают через свое сердце, и не будь её, родимой, вряд ли при нашей работе дожил бы до пенсии даже десяток капитанов из ста, как гласит официальная статистика министерства.
       Мне придется уйти с флота после того, как мое любимое судно, получив большую вмятину, станет в ремонт на заводе "Красная кузница" в Архангельске.
       За время ремонта с апреля по декабрь я так и не получу отпуска, истратив на борьбу с разгильдяйством ремонтников и администрацией завода немало сил. Все усугубится плохим питанием, в Архангельске во времена правления "великого перестройщика" Горбачева, кроме серых макарон, дешевого вина "Акдам" и обилия водки (я насчитал невиданное по тем временам количество ее наименований - свыше двадцати), достать что-либо съестное даже через Торгмортранс было трудно.
       В последнем арктическом рейсе впервые в сердце появится непроходящая боль, изнуряющая, лишающая радости жизни. Страх потерять любимую профессию и "Хельтермаа" заставит меня обманывать врачей, но судьбу не обманешь и, сделав после ремонта два рейса, я сойду на причал в Таллине и уже никогда не поднимусь на мостик моей красавицы. Да и она через шесть лет будет продана на металлолом в Пакистан.
       Память о ней и людях, которые трудились вместе со мной, я храню до сих пор и знаю, что именно эти годы были пусть и трудными, но лучшими в моей жизни! А еще хорошо помню не только проводившие нас через льды ледоколы, а и их капитанов. Мне кажется, узнал бы их по голосу даже сейчас. Правда, некоторых уже нет среди живых, но наши дети и внуки должны знать их имена, ведь лучше советских арктических капитанов, как и ледоколов, в наше время не было. Вот их названия и имена капитанов:
      
       Ледокол Капитан
      
       "Ленин" Соколов Борис Макарович, Энтин Григорий Абрамович
       "Арктика" Кучиев Юрий Сергеевич, Ламехов Анатолий Алексеевич
      
       "Красин" Аквис-Шаумян Ефим Владимирович
       "Ермак" Филичев Юлий Петрович
       "Киев" Голохвастов Василий Александрович
       "Адмирал Макаров" Анчуткин Николай Павлович
       "Ерофей Хабаров" Горбушевский Василий Васильевич
       "Москва" Лемешко Леонид Федорович
       "Владивосток" Конинин Виктор Прокопьевич
       "Ленинград" Холоденко Вадим Андреевич
       "Капитан Воронин" Кубышкин Герман Николаевич
       "Капитан Мелехов" Чупыра Александр Леонидович
      
       После того, как суда ЭМП прекратят ходить в Арктику, появятся новые богатыри-атомоходы, такие как "Капитан Сорокин", "Россия", "Таймыр" и другие. Они будут успешно трудиться на Северном морском пути и на Арктическом континентальном шельфе, однако после 1992 года окажутся никому не нужными в новой России, но не брошенными капитанами и моряками. Десяток лет будут они проводить караваны судов в Канаде и США.
       Ныне Арктика опять лакомый кусок, и борьба за нее разгорается нешуточная, а значит, будут нужны России мощные атомные ледоколы. Хорошие моряки на Русском Севере не переводились, а хорошие учителя тоже найдутся, и будет жить крупнейший ледокольный флот мира.
      
       Уважаемый читатель!
       Я хочу извиниться за то, что вторая часть книги для тебя может быть не столь интересна, но эта та часть моей жизни и моих коллег капитанов, которая оставила неизгладимый след и дорога нам, хотя и далека от жизни обычного берегового человека. Мне кажется, что без нее был бы неполным рассказ о нашей профессии, ведь это тоже романтика, суровая и беспощадная, как сама жизнь. В моих дневниках немало записей, не вошедших в эту книгу, а очень бы хотелось рассказать вам об интересных рейсах, которых у эстонских капитанов было множество. Взгляните на карту только Западной Африки и вы увидите, что этот район значительно больше всего побережья Европы. Суда нашего пароходства посещали и порты Восточного побережья, Красного моря, автору приходилось подниматься в глубь континента по реке Нигер, мои коллеги совершали рейсы по рекам Сенегала и Анголы в годы войн и эпидемий, когда туда и на кабельтов не совались моряки других стран. Хватит у меня воспоминаний и о рейсах на любимое мое Средиземное море, с его частыми арабо-израильскими войнами, алжирскими переворотами и путчами, интересными встречами с нашими эмигрантами первой волны, прошлого века. Обо всем этом тоже хотелось бы написать.
      
      
      

    0x01 graphic

      
       О чем задумались, товарищ капитан?
    Поверьте мне, в таких глазах я вижу
    Суровый снежный Ледовитый океан
    И теплый свет Марселя и Парижа.
    Форштевень, падающий в облако из брызг
    И крылья мостика, летящие сквозь пену,
    Когда туманами изматывая жизнь,
    Надежда права не давала на замены...
    И спит команда между палуб и бортов,
    Что будет завтра, даже Богу не известно,
    Но вы не ждете благодарности за то,
    Что вышли "чисто" из ревущего норд-веста.
    На берегу вас многим не понять,
    Но не смириться вам с потерею улыбки.
    А значит рано мертвый якорь отдавать
    И обрывать позеленевшие нашивки.
    О чем задумались, товарищ капитан?
    Не разгадать великой тайны океана.
    Как воздух нужен порт приписки кораблям,
    А капитанам ветер странствий Магеллана.
      
       К. Баранов
      
       Эти строки капитана и поэта достойны эпиграфа к главе о людях моей профессии, которым, пожалуй, было всегда труднее всех в море. До капитанского мостика не дано дойти тем, кто слаб духом и всегда хотя бы немного не оставался романтиком. И в то же время среди них вы найдете немногих, кто бы неодобрительно отозвался о море, хотя оно к ним было всегда безжалостно, отнимая здоровье, отрывая от любимых и награждая долгими днями одиночества.
       Так думаю и я, и хотя знаю, что романтики в нашей работе немного, остаюсь верен морю до сих пор и сохраню к нему уважение до конца жизни, потому что я моряк и капитан.
      
       ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО ГОСУДАРСТВА
      
       Эти слова в адрес капитанов не раз звучали на торжественных приемах, с трибун и на коллегии Министерства морского флота. И это не случайно - профессия моряка и судоводителя одна из древнейших на земле и вершиной ее на флоте является звание и должность капитана дальнего плавания. Она дает не только абсолютную власть в море, но и требует максимальной ответственности и отдачи всех сил и способностей.
       В 1988 году, выступая на традиционном в то время приеме капитанов по случаю профессионального праздника моряков в Таллинской городской ратуше (кстати, его проводили только два города - Таллин и Клайпеда) бывший начальник ЭМП, капитан Арно Хейнрихович Каск сказал:
      
       - В Эстонском морском пароходстве работает свыше 9 тысяч моряков, а капитанов среди них всего 160. Мы доверяем нашим капитанам большие материальные ценности, людей. Капитан - доверенное лицо государства. Именно поэтому мы должны вернуть уважение к капитанам. И не только нашего пароходства. Я благодарю всех капитанов за работу и откровенно скажу, пришлось мне быть пастухом, токарем, боцманом, штурманом, капитаном, занимал пост начальника пароходства. И знаете, какие годы для меня самые памятные и радостные? Те, когда я сам был капитаном.
      
       Газета "Моряк Эстонии" NN 57-58 19 июля 1988 г.
      
       Дорога на капитанский мостик для хорошего штурмана не так уж и трудна - говорил когда-то мне капитан А.Юдович. Нужно не так уж и много: беззаветно любить море, хорошо знать людей той породы, о которых говорят просто - это настоящие моряки. Твердо стоять на ногах при любых обстоятельствах в прямом и переносном смысле, уметь делать то, что считаешь нужным, при этом так, чтобы ни у кого не возникало сомнения в том, что это и только это правильно. И еще: - Знать о море все, что знали о нем твои предшественники, начиная с Одиссея и кончая твоим последним капитаном, и помнить:
       Все хорошее впереди, а позади все пройденное,
       Сегодня нелегко, но завтра может быть еще труднее,
       Все плохое когда-то закончится, хорошее тоже, причем быстрее, чем хотелось бы.
      
       При этом нужно не забывать:
       Что люди - просто люди, а у тебя экипаж, который в море не заменишь и в каюте от него не отсидишься. А потому с ним приходится не только работать, но и жить, и каждый рейс это страница книги твоей жизни, вот и пиши ее. Что напишешь, то и прочтешь.
       Всегда помни, что не стоит много думать о себе, это непомерно большой груз для капитана и резко уменьшает твою остойчивость, и помни, что опрокидывание происходит внезапно. Не ищи славы и почета, в море их нет, а на берегу тебя мало кто знает и там они тебе ни к чему.
       Знай, что моряка кормит не зарплата. Его кормят море, работа, судно, а берегут - любовь, надежда на возвращение и удача капитана. А удача это, прежде всего, компетентность, знания, опыт и воля. Нужно уметь все то, что делают другие, но делать это пусть немного, но все же лучше и привлекательней.
       Очень важно иметь хорошие отношения с начальством, но при этом сохранять разумную дистанцию. Помни мудрость классика: "минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь...". За все, что ты сделал в море ,тебе не нужно оправдываться, благополучное завершение рейса само по себе это доказывает.
       Во всем, что тебе не удалось, вини себя, при этом не жалей о проделанном. Его, как и вчерашний шторм, не вернёшь.
      
       Заканчивая трилогию главой "Капитаны", отдаю долг всем капитанам Эстонского морского пароходства, ушедшим и живым, которых знал и которым в какой-то степени чем-то обязан. Со временем я стал собирать свой архив, который бережно хранила жена. Сейчас у меня немало фотографий, писем, черновиков, дневников и рассказов. Сохранил я и некоторые судовые журналы, страницы которых показались мне интересными. Временами перечитываю их, использую в своих воспоминаниях. Но более всего меня интересовали люди моей профессии, и я всегда считал очень важным для себя понять их поведение и поступки. Надеюсь, что в какой-то мере мне это удалось. И прежде, чем рассказать о них, мне хотелось бы ознакомить вас с некоторой информацией об Эстонском морском пароходстве за советский период. Речь пойдет о статистике и только, и вам самим делать выводы.
      
       КАПИТАНЫ - БОЛЬШИЕ НАЧАЛЬНИКИ
      
       Эстонскому пароходству повезло, за годы моей работы из его начальников лишь один не моряк, все остальные из капитанов. Модест Густавович Кябин, брат первого секретаря ЦК КПЭ, начальствовал с 1956 по 1967 год и хотя капитаном не был, капитанов пароходства весьма уважал, особо не вмешиваясь в их дела и защищая от несправедливости, насколько мог. Капитаны идти к нему на прием не боялись, особенно те, кто был постарше. Используя расположение брата, секретаря ЦК КПЭ, и его заинтересованность в развитие флота республики, он успел сделать немало для увеличения численности судов и повышения авторитета пароходства в рамках Министерства морского флота. При нем началось быстрое обновление флота, развитие Локсаского судоремонтного завода.
       В 1967 году на смену ему приходит капитан Георгий Петрович Костылев. Человек по тому времени новой формации, невероятной трудоспособности и высокой требовательности к себе, он придает большое значение качественному обновлению флота и порта с использованием зарубежного опыта. При нем авторитет капитанов в пароходстве растет, меняется в лучшую сторону взаимодействие служб. От капитанов требуется больше компетентности, инициативы, знания языков. Растет число молодых капитанов.
       Через три года Г.Костылев уходит на повышение в министерство и новым начальником становится капитан Александр Владимирович Аносов, до этого знакомый многим, как начальник Таллиннского мореходного училища. Обладая неуемной энергией, взрывным характером, увлекающийся и потому не всегда справедливый, он стремится объять необъятное. Берется за все сам, не надеясь на помощников, тонет в мелочах, горячится и нередко срывается. Работает на износ, но ему многое удается, особенно в строительстве жилья, улучшения быта моряков. Его подводят прямолинейность, несдержанность и в 1976 году, в расцвете сил, его отправляют в почетную ссылку представителем ММФ в Швецию. Во время правления Аносова престиж капитанов несколько падает, появляются "любимчики" и козлы отпущения, и только благодаря тактичности и интеллигентности начальника Службы мореплавания Пауля Рохтлаана удавалось защитить многих от несправедливого наказания. И мне не раз пришлось на себе испытать крутой характер Александра Владимировича, попадая ему под горячую руку, и за проявление излишней инициативы и стремления к самостоятельности.
      

    0x01 graphic

    Начальник пароходства В.Аносов вручает свидетельство капитану Е.Сурнину

      
       Из "ссылки" Аносов вернется в пароходство на небольшую должность начальника Радиолокационного тренажера в составе Учебно-курсового комбината ЭМП, которым в то время несколько лет доведется руководить мне. У нас установятся хорошие уважительные отношения, я буду в числе приглашенных на его шестидесятилетие. Он очень ждал этой даты, надеясь на достойное, по его мнению, чествование и сильно переживал отсутствие должного внимания со стороны начальства. За сутки до юбилея, прочитав лекции на курсах повышения квалификации, А.В. задержался у меня в кабинете. Было видно, что он сильно обижен, и преподавателям кабинета английского языка пришлось его долго успокаивать. На другой день в окружении капитанов и руководства пароходства, пришедших поздравить его, подняв рюмку с коньяком, он упал на руки капитана Э.Гольдштейна - сердце большого и шумного человека не выдержало.
       В памяти капитанов навсегда останутся рожденные им афоризмы: "Сегодня ты изменил жене - завтра изменишь родине", "В этот раз ты не вытряхнул пепельницу, а вскоре понесешься без штанов по Роттердаму" или "Вы плавайте, плавайте, а то женитесь и нарожаете детей, а я вам квартиру давай". Некоторое время будут напоминать о нем кафе "Аносовка" при Клубе моряков, Дом моряков "Нептун" и еще многое, построенное под его тщательным наблюдением. Кто-то из шутников назовет его "прорабом ЭМП" и частично будет прав. Во всяком случае, при нем многие стали жить в приличных квартирах.
       На смену Аносову придет капитан Александр Трегубов. Вообще-то не хотелось выделять его жирным текстом. Типичный номенклатурный продукт того времени, карьерист большого полета, которых в то время политический эскалатор по заданной программе выносил на высшие административные посты. Их мало интересовали подробности работы на очередной должности, все было распланировано заранее со студенческой скамьи до персональной пенсии. Через два года он уйдет на работу в высшие органы власти, оставив о себе память прозвищем Кровавый мальчик, которое пришло с места предыдущей работы в министерстве. За все время его правления я так ни разу и не попал к нему на прием и теперь не могу вспомнить его лица, о чем ничуть не жалею.
       В 1978 году начальником станет капитан Арно Каск. Об этом человеке никогда не слышал ни одного плохого слова, и он навсегда оставил о себе приятные воспоминания. Его тактичность, скромность весьма импонировала людям, а работа пароходства достойна большой похвалы. Авторитет капитанов быстро растет. При нем в эстонском флоте появляются крупные океанские балкеры, успешно строится Новоталлинский, ныне Муугаский, порт, закупаются в Финляндии два ледокола. Один из них пароходство по предложению капитанов предлагается назвать именем капитана ледокола "Волынец" ("Суур Тылл"), нашего преподавателя в ТМУ Хермана Тыниссоо. Эстонское правительство будет против, и имя этого единственного эстонского настоящего ледокольного капитана останется забытым, несмотря на то, что большая часть моделей-экспонатов Таллинского Морского музея творение его рук. Забыта и заброшена его могила на кладбище в Рахумяэ - те, кто любил и заботился о нем в последние годы, ушли из жизни.
      

    0x01 graphic

    Начальники пароходства Арно Каск и Тойво Ниннас

       Именно Каск поможет мне вернуться на капитанский мостик. Сменивший его капитан Тойво Нийнас станет последним начальником ЭМП, при котором оно с восстановлением независимости фактически прекратит свое существование, а флот будет распродан. Новое время, новое государство и новый экономический порядок больше не нуждались в крупной морской организации.
      
       КАПИТАНЫ - НАЧАЛЬНИКИ ПОМЕНЬШЕ
      
       Таких за время работы в пароходстве было немало. Заместители начальника ЭМП, начальники служб и отделов пароходства, капитаны-наставники играли в нашей капитанской жизни немалую, а порою решающую роль, ибо они определяли твою компетентность, давали оценку работе. Они же направляли и забирали у тебя командиров порою без твоего согласия вопреки Кодексу торгового мореплавания и присылали на судно тех, с кем тебе приходилось выходить в море. От них же зависело, какой получишь груз и порты захода, что означало в итоге во многом материальное благополучие твое и экипажа. Хочу сразу сказать, что среди этих людей недоброжелателей было мало, и каких-либо неудобств я не испытывал. Свидетельством этому является факт, что за все годы работы ни разу не был наказан, хотя безошибочной свою работу признать не могу.
       Капитаны переходили на береговую работу редко, как правило, по состоянию здоровья, иногда по семейным обстоятельствам, и уж совсем редко ради карьеры на берегу. К этому числу не относятся капитаны-наставники, должность которых позволяла совместить приятное с полезным и проводить больше времени с семьей. Назначались они из числа капитанов с большим опытом работы для оказания помощи молодым, вновь назначенным капитанам, и контроля за их работой непосредственно на месте, в рейсе. Все они в ЭМП были в основном людьми порядочными, своих коллег капитанов не подставляли и вовремя помогали исправлять ошибки. Первым на моем веку начальником Службы мореплавания по велению судьбы оказался Сергей Николаевич Ермолаев, капитан из числа тех, кто в 1941 году был интернирован в Гамбурге и всю войну провел в немецком плену. Он лично знал моего отца, был знаком с моими родственниками, о чем сказал мне только после своего ухода на пенсию. Я благодарен ему за разумную опеку в первые дни моей работы в пароходстве. Капитан-наставник К.И.О.Леемет "вывозил" меня в первый капитанский рейс (читай "От матроса до капитана"), а другие немало помогали советами в дальнейшем.
      

    0x01 graphic

    Капитаны-наставники Службы мореплавания.
    Первый ряд: В.Гусев, В.Мостовых, начальник Службы П.Рохтланд, Ф.Руденко, У.Лаур.
    Второй ряд: Г.Кудинов, В.Кала, старший штурман С. Бородин, Э. Гольдштейн, Ю. Вольмер

       К "начальникам поменьше" я отношу и старых капитанов, у которых учился, с которыми советовался в годы работы. Это наш первый учитель, кумир курсантов Х.Тыниссо, капитаны Г.Серго, Б.Левенштейн, П.Рохтлаан, Э.Яхимович, Ф.Вооленс, А.Полковский, С.Бородин, И.Конга, У.Ливранд, Э.Меллер, А.Юдович и В.Марченков, А.Чижиков, А.Сеппен, Ю.Вольмер, В.Мостовых и др. Этот список можно продолжать долго, ибо никто из старых капитанов никогда в советах не отказывал. Одни укрепили во мне любовь к морю, другие - веру в себя и свои силы, у кого-то я учился выдержке, искренности и тактичности, у кого-то непримиримости в борьбе с недостатками. Я уже писал о том, как капитаны У.Ливранд и Э.Меллер удержали меня от опрометчивого поступка при назначении на теплоход "Фергана", то же самое сделал в свое время и капитан Ф.Вооленс.
       А дело было так. В одном из рейсов у посольства СССР в Сьерра-Леоне мною была куплена автомашины "Волга", именно в тот день, когда за подписью начальника ЭМП ушла на суда радиограмма, запрещающая приобретение автомобилей за рубежом. С приходом по указанию Аносова Таллинская таможня конфисковала машину. Я обратился в центральную таможню в Москве, которая сняла запрет, поскольку "Волга" была куплена у посольства СССР в Сьерра-Леоне и на нее указание не распространялось, получил автомашину и стал ею пользоваться. Аносов, узнав об этом, пришел в ярость, и состоялся неприятный разговор, а вернее разнос в грубой и оскорбительной форме. Выслушав много такого, чего я за собой не знал, погорячился, написал заявление об увольнении и через неделю был вызван на совет пароходства, где и должен был окончательно решиться вопрос о моем увольнении. В то время мы стояли на доковом ремонте в Локса. Все были уверены, что дни моего капитанства сочтены.
       Я собирался в Таллин, когда в каюту ко мне зашел Феликс Вооленс, который из-за болезни временно исполнял обязанности капитана одного из ремонтируемых судов. - Собираетесь, капитан? - произнес он после приветствия и, сев за стол, пригласил меня сделать то же самое. Я предложил рюмку коньяка. Он отказался, попросив стакан чая, глядя на меня внимательным взглядом, а на лице его блуждала едва уловимая улыбка. Несколько растерянный и смущенный я впервые не знал, как вести себя, ведь передо мной сидел легендарный капитан.
       - Узнал, что вы едете в Таллин. Подвезете? - попросил он. Я спешно согласился. - Вот и хорошо, - он болезненно поморщился и продолжил, - а то погода холодная, ветер, не для моих легких. А у вас на судне хорошо - тепло, чисто, словно и ремонта нет.
       - Стараемся, как-никак это наш дом, - ответил я. Что-то мне подсказывало, что пришел он ко мне не зря. Словно в подтверждение этого вошел вахтенный штурман, а за ним директор завода Лев Крупников. - Ну вот, а у тебя гость, - промолвил он, будто этого не знал, хотя не могло быть, чтобы вахта его не предупредила.
       - Это не гость, это коллега, а вы хозяин завода, так что не знаю, как расценивать нашу компанию.
       - Раз догадываешься, считай производственным совещанием без протокола и выкладывай все как на духу да налей мне рюмку твоего "Дон Карлоса". Ничего коньяк, не хуже армянского.
       - О чем это вы? - удивился я.
       - Перестань придуриваться. По причине моих лет директор до своих последних дней относился ко мне как к сыну. Тебя схарчить хотят, а ты даже не понимаешь, что для тебя это конец. Ты же моряк, черт возьми. Что ты на берегу можешь? Даже если я тебя ночным сторожем захочу к себе на завод взять, Аносов не даст. Он же верховный главнокомандующий!
       - Стоп, Лев, не шуми, как норд-ост в лесу. Тут не волну гнать надо, а к шторму готовиться. А лучше его совсем избежать, - осадил директора Вооленс.
       - Так что, на поклон к Аносову? Повинную голову меч не сечет? - не успокаивался Крупников.
       - Нет, - все так же, не повышая голоса, ответил опытный капитан, - Аносова знать надо, если его понесло, не остановишь, пока на мель не посадишь.
       - НА МЕЛЬ! - вырвалось у нас с директором одновременно.
       - Да, на мель, - спокойно отреагировал он. - Есть у меня одна идея. Ты вот, директор, скажи, кого боятся начальники.
       - Жен, - выпалил Крупников и добавил, - и высоких начальников.
       - Вот, поэтому через них и нужно действовать да лучше так, чтобы об этом никто из них не знал, не подрывая их авторитета.
       Видимо на наших лицах отразилось непонимание.
      

    0x01 graphic

    Капитан Феликс Вооленс на мостике т/х "Локса" 1963 г.

      
       - Как-то однажды, после твоего "мучного рейса", капитан, сидели мы в нашей службе за рюмкой - продолжил Вооленс. - Аносов тогда её начальником был. Разговор коснулся вмешательства работников аппарата Косыгина в тогдашнюю твою разборку с Калиниградским портом и милицией. По пароходству после нее много разговоров ходило о твоем, капитан, личном знакомстве с Председателем Совмина СССР.
       - Да какое там знакомство? Рядом с ним на катере в Клайпеде стоял, - выпалил я.
       - Это меняет дело, - остановил меня директор. - Рядом стоять с таки лицами мало кому удается, мне вот, к примеру, не довелось. И что же ты задумал ,Феликс, Косыгину звонить?
       - Зачем звонить? Можно получить и обратный результат, а вот если умно намекнуть Аносову...
       Ты, капитан, как и собирался, поезжай в Таллин, покажись в управлении, но начальству на глаза не попадайся, никаких объяснений не давай, побольше таинственности. Совет пароходства завтра в 14-00. Ты, директор, - обратился он к Крупникову, - в О7-30 звонишь в контору диспетчеру, что у тебя проблемы, ветер сильный и может док сорвать. Капитан срочно нужен, прогноз-то на завтра действительно плохой. Диспетчер позвонит капитану, и он едет в Локса, готовить судно к срочному спуску. До начала Совета ты будешь занят, - обратился он ко мне, - на звонки не отвечай. Остальное за мной: у меня в десять беседа с Аносовым, мне он верит - я же прямая противоположность ему по характеру, а люди и даже начальники всегда уважают тех, которые имеют то, чего у них нет.
       Я так и не знаю, что сказал Аносову Вооленс, но мой вопрос на совете не поднимался и целый год начальник молчал и визита на судно не предпринимал. Затем была эпопея с котлом для электростанции в марокканском городе Сафи, когда из-за невыполнения требований погрузки и крепления портом тяжеловесов мною было потребовано крепление груза заново. Аносов же потребовал немедленного отхода, под угрозой снятия меня с должности. В этот раз, учитывая важность перевозки, потребовалось вмешательство аппарата Косыгина, которое во второй раз спасло меня от отстранения.
       Котел весом более восьмидесяти тонн все же сорвался со своей станины при качке в Северном море. Нам с невероятным трудом удалось его закрепить, избежав больших повреждений.
       В 1973 году Аносов пробудет с нами две недели в нигерийском порту Лагос, проведет на судне несколько банкетов с чисто русским вологодским гостеприимством, доставит нам массу хлопот и неудобств. На одном из банкетов он на полном серьёзе представит меня африканским гостям как родственника Косыгина и долго будет допытываться, кем же я ему прихожусь.
       А по дороге в Таллин мы с Вооленсом проведем два часа за беседой. Он и посоветует мне никогда не отступать, но и не горячиться.
       Достоинство, капитан, это твое лицо, а его полагается всегда хранить в чистоте, - были тогда его последние слова.
       Перед расставанием он признался, что болен раком легких. Это было неожиданно, и я тогда не придал этому значения. Не верилось, что такой человек может уйти из жизни. Так же было и с Александром Федоровичем Полковским, которого часто встречал утром на прогулке в Кадриорге по дороге на работу. Несмотря на преклонный возраст, оба были всегда подтянуты и никогда не жаловались на здоровье. В моих глазах они были не только долгожителями, но и капитанами, которые не меняли ни судна, на п/х "Волочаевск" Полковский капитанил 25 лет и проводил судно на металлолом, ни друзей, ни женщин.
       Вообще у большинства "старой гвардии" было, как мне кажется, другое отношение к флоту, людям, а главное к морю. Уважительно-почтительное, как к одушевленному, без уважения к которому не обойтись. Уж они-то, поработав на старых тихоходных и маломощных судах с минимумом навигационных приборов, хорошо знали цену небрежности и ошибки капитана. Наверное, поэтому без аварий отработали капитаны И.Романов, Х.Лийдеман, А.Питк, П.Гайделис, Э.Хунт, В. Жогин и многие другие.
       Так уж повелось, что между собой капитаны дружат редко, поскольку регулярные встречи практически невозможны, но уважительные отношения сохраняются долгие годы и каждая встреча приносит радость общения. Мне всегда приятно встретить В.Алексеева, В.Ванина, А.Корсака, А.Нестеренко, И.Макерова, Э.Мойка, Р.Раудсалу, капитанов, которые сохранили бодрость, юмор и никогда не жалуются на жизнь, какой бы она ни была.
       Временами мне не хватает тех, которых уже нет, но воспоминания о них живут у меня в памяти по различным причинам.
       Как-то в книге первого президента Эстонии Леннарта Мери "Мост в белое безмолвие", которую я с интересом прочитал в годы плавания в Арктику, кстати, по моему мнению, очень неплохая книга об Арктике и моряках, я встретил немало удивительно точных описаний судна "Виляны", однотипного с "Хельтермаа", поражающих даже меня, капитана, выписанных с любовью и знанием, достойным опытного моряка.
       ..."Виляны" еще не нагружен и потому кажется необычайно высоким и красивым... Перешагиваем через высокий комингс и попадаем в теплое нутро корабля. Запах "Вилян" обволакивает меня, наконец-то я дома. У большинства кораблей свой собственный запах, и только очень хорошие суда пахнут одинаково - не грузом, который возят, а чистотой, рожденной сильной волевой рукой. Страница 26-27. Каково!
       На этой же странице есть упоминания о судах "Вормси" и "Отепя" и капитане Евгении Попове. Но больше всего меня заинтересовало другое: почему Л.Мери посвятил второму штурману татарину Фариду Годилеву целую главу, а капитану и земляку эстонцу Халдору Таммерику только несколько строк?
      
       Вот что он писал о Фариде: ... Фарид - казанский татарин. Он родился в интеллигентной семье и в том же году остался без отца. Все, чего он добился в жизни: пять языков, требовательная пунктуальность второго штурмана, точность скупых слов и жестов - вызывает доверие своей подлинностью. За всем этим чувствуется недолгое детство, большая работа и многое другое.
       - Взгляните на эту железную клетку, - показывает он на свою каюту, - вот здесь проходит моя жизнь. Два шага в одну сторону, два - в другую, четыре часа на мостике, по лестнице вверх, по лестнице вниз. Знаете, о чем я иногда думаю?
       - Догадываюсь. А, в общем-то, вы устроились довольно уютно.
       - У всякой машины есть движущие детали, которые, когда изнашиваются, их заменяют. А если какую-нибудь деталь нельзя заменить, ее заменяют человеком.
       - Не слишком ли беспощадное сравнение?
       - Иногда мне кажется, что я всего лишь деталь машины. Стр. 58
      
       У меня при первой встрече с Фаридом, несмотря на хвалебные строки Л.Мери, хорошего впечатления о нем не сложилось, скорее обратное. Довольно нахрапистый парень, ненамного старше меня, почему-то выпячивающий близкие отношения с начальством и довольно небрежно принимающий дела капитана у меня на судне на время моего отпуска. Я даже сделал ему замечание, сказав, что начальство ужасно не любит, когда про него говорят - мы с ним на одной ноге. Обычно это заканчивается пинком в одно место той самой ногой. Расстались мы с ним холодно - при возвращении из рейса он добился перевода на его новостроящееся судно аж семнадцати человек моего экипажа. Все они были классными специалистами, за исключением старпома Тайца. Я недооценил силу знакомства с начальством и настойчивость пробивного Фарида.
       Пройдет пятнадцать лет, и мы встретимся с ним во время прохождения курсов на судне-тренажере "Арзамас", который был переоборудован под руководством Фарида и которое он называл своей лебединой песней. На удивление встретил он меня очень тепло, при всей аудитории назвав меня классным капитаном и извинился, что в свое время забрал у меня лучших из лучших. Почти месяц мы оставались с ним после занятий в баре судна, и нам было о чем поговорить. Я узнал много сокровенного, о чем рассказать не могу, но с его разрешения расскажу вам, как однажды он спас своего капитана, да и не только его.
       "Виляны" столкнулись с марокканским траулером на вахте второго штурмана. Траулер в ночное время пошел ко дну на глубине двадцати пяти метров. Уступать дорогу должно было наше судно. "Виляны" подобрали с утонувшего не всех и вынуждены были ожидать прибытия марокканских властей. По африканским законам капитан и вахтенный штурман должны были надолго сесть в тюрьму. Тогда Фарид тогда стармом надевает акваланг, ныряет и заменяет лампочки ходовых огней траулера на сгоревшие. Сделать это мог только человек находчивый, отважный и сильный. Потом эксперты установят, что "Виляны" с "вышедшим из строя" радаром в условиях ограниченной видимости не могли видеть в тумане судна без огней, и суд признает капитана и вахту "Вилян" не виновным в столкновении. Во время судебного разбирательства Фарид очарует арабов знанием французского, арабского и навсегда получит во всех портах африканского континента прозвище "Black captain", а на западном побережье тропической Африки его с гордостью станут называть не иначе как "наш брат".
       После восстановления независимости "Арзамас", как конкурент такому же тренажеру рыбаков, станет по понятным причинам ненужным руководству Морского департамента. Для Фарида настанут черные дни, и его сердце не выдержит. Смерть Фарида отзовется болью не только в моем сердце и напомнит, что капитанский труд лет нашей жизни не прибавляет.
       Очень хотелось бы подробнее рассказать и о безвременно ушедших моих ровесниках капитанах: Юре Александрове, Валентине Ярошенко и совсем молодых Косте Агафонове, Борисе Кацнельсоне и столь многое значивших для меня моих учителях - капитанах: Адольфе Чижикове, Алексее Сеппене, остряке и балагуре Эрасте Меллере, его закадычном друге Уно Лийвранде, но боюсь, что не смогу сделать этого достойно.
       Но все же не могу не вспомнить капитанов, известных тем, что при их именах невозможно не улыбнуться, при любых обстоятельствах не теряли они чувства юмора и стойко переносили удары капитанской судьбы. Не все будут согласны со мной, но эти люди были нужны в нашей трудной работе, как нужны были в свое время Михаил Жаров, Фаина Раневская, Сергей Филиппов, Никулин, Вицын и другие комедийные актеры.
       Иван Захарович Диденко один из них. Небольшого роста, полный, с хулиганской, но очень доброй душой он не мог жить всегда правильно с точки зрения начальства, то есть скучно. Неоднократное понижение в должности он принимал как должное, не тая обиды на руководство и ябедников, продолжая жить так, как он считал нужным - без скуки и однообразия и непременно с юмором.
       Подстать ему были Эраст Николаевич Меллер, его друг Уно Лийвранд, Герман Черкасов.
       В 1962 году в Вентспилсе высокая комиссия во главе с министром ММФ И.Бакаевым проводит инспекцию. Вентспилс в то время был популярным портом у эстонских моряков, имел интерклуб, куда доступ советским морякам был запрещен, и два ресторана, что и определяло узкий круг развлечений. Капитанов судов об инспекции предупредили, не рекомендовав в эти дни посещение ресторанов и категорически распитие спиртных напитков на судне. Получив это распоряжение, Иван Захарович и Эраст Николаевич звонят в партком, выясняя, распространяется ли запрет на пиво, и получают категорический ответ - непременно. - А что, - спрашивает Иван Захарович - на берегу пиво пить можно? - Ну, если только культурно,- гласит ответ.
       7 марта в день прощального банкета в честь высокого гостя из Москвы суда извещают, что товарищ министр где-то в районе 18-00 будет осматривать центр города, где находились рестораны и городской причал, на котором обычно в ожидании очереди под погрузку стояли небольшие суда ЭМП. Там же находилась городская баня, которая обычно обслуживала один день женщин, другой - мужчин. В этот день мылись женщины.
       За полчаса до времени "Х" к крыльцу бани два матроса, сопровождаемые капитаном Меллером и старпомом Диденко, при полном параде подкатили пивную бочку и поставили ее на крыльце, установив ручной насос. Разливал пиво в пивные стеклянные кружки старший помощник Лийвранд в белой куртке, а капитан и старпом Меллер заносили кружки в вестибюль бани со словами: "Примите в знак благодарности от эстонских моряков". Выпить пивка на халяву и среди женщин нашлось немало, поскольку к пиву полагались маринованная минога и копченая салака.
       Высокая инспекция прибыла пешком на полчаса позже, когда у бани уже начиналось веселье. Сопровождающие пытались закрыть министра широкими спинами, но тот уже увидел знакомые лица, и поскольку сам был небольшого роста и полным, потому запомнил их при утверждении на коллегии министерства. Автор книги в то время был матросом и находился рядом, когда министр протянул руку и спросил Ивана Захаровича: - Министру не откажете?
       - Как можно, - ответил Диденко и приказал Лийвранду: - Плесни кружечку министру да как положено с пеной!
       - И часто вы тут подрабатываете?
       - Как можно, товарищ министр. Мы дам угощаем по случаю женского дня.
       - А что, на ресторан не зарабатываете? - удивился министр.
       - Почему же? - искренне возмутился Диденко. - Да только запретило наше начальство по ресторанам ходить, а в интерклуб нас не пускают.
       Через год я в должности третьего помощника почти целый год буду сдавать вахту второму помощнику уже не первый раз, бывшему капитану Ивану Захаровичу Диденко. Не думаю, что министр Бакаев недооценил хохму, но капитанов не выручил, правда, нужно отдать должное, что после этого командному составу судов ММФ разрешили посещать интерклубы, но не во всех портах.
       На линии Рига, Клайпеда - Гамбург и Бремен мне вновь пришлось встретиться с Уно Лийврандом, который капитанил на однотипном судне "Кейла". Мы часто встречались с ним и вспоминали, как пили пиво с министром. Он-то и рассказал мне, как снимали их с должности за это, и как-то раз с невозмутимо серьезным видом посоветовал нам, молодым капитанам: - Высоким лицам коньяк надо наливать, тогда может быть и простят, а пиво никогда высокому начальству не предлагайте. И, помолчав немного, добавил: - Даже чешское.
       Через год он ушел в отпуск и долго не возвращался, ходили слухи - придерживают врачи.
       Наступило жаркое в тот год лето. В один из июльских дней мы лежали под палящим солнцем на пляже, когда старпом Бурданов обратил мое внимание на пару, идущую вдоль воды. Приглядевшись мы узнали в полном капитана Лийвранда, а в тощем и высоком, более двух метров роста, его второго помощника, который держал над головой капитана зонт, а в другой руке нес раскладной стульчик и увесистый портфель. Пара напоминала Пата и Паташона и вызвала всеобщий интерес.
       Пройдя мимо нас и сделав вид, что они нас не заметили, остановились метрах в пятнадцати, и капитан стал неторопливо, как полагается эстонцу, начал раздеваться и вскоре остался в одних семейных трусах. Вид на пляже полного пожилого и белого как снег человека среди успевших загореть людей в плавках вызвала не только интерес, но и улыбку. Но основной спектакль был еще впереди.
       Тем временем ужасно худой и выглядевший от этого рядом с неодетым и полным капитаном еще комичней второй помощник успел установить раскладной стул водрузить в раздвижной шток зонт чтобы стул оказался в тени. Пока капитан усаживался, он достал из портфеля полотенце, повесил его на левую руку и извлек на свет бутылка коньяка и тонкого стекла стакан. Налив его почти полным, подал капитану. Тот медленно поднес его к носу, помахал над ним левой рукой, показывая всем видом что улавливая аромат божественного напитка, пребывает на верху блаженства. Его полное лицо под капитанской фуражкой с белым чехлом и золотым "крабом" в этот момент было удивительно похоже на лицо английского премьера Уинстона Черчилля, тоже большого любителя коньяка. Выдержав паузу, поднялся и, приподняв стакан на уровень лица, медленными, но твердыми шагами направился в воду. Клайпедский пляж не эстонский и довольно быстро он, подняв стакан над головой, зашел в воду до плеч. Здесь он обернулся лицом к берегу, запрокинув голову, выпил коньяк залпом и присев, скрылся под водой.
       За этим представлением следило много глаз и хотя он был под водой около минуты, казалось, что прошло намного больше и мы уже стали беспокоится, когда он подобно бегемоту, вынырнул из воды. На его лице, ранее очень серьезном, на этот раз светилась радостная улыбка счастливого человека. Обращаясь к нам, он громким радостным голосом прокричал: - Михалыч (это мне), Володя (Бурданову), курат, врачи совсем наврали! Сказали, что у меня сердце больное и пить запретили. Не хотели меня в море пускать, говорят инфаркт может случиться. Ни хрена, не дождутся. Вечером приходите за это нужно выпить.
       После этого он еще несколько лет будет капитанить, и уйдя на пенсию будет жить долго не смотря на жизнь полную лишений, войн и приключений. Видимо потому, что обладал спокойным характером и здоровым чувством юмора.
      
       Заканчивая эту главу, предлагаю вам сохранившиеся у меня в памяти имена капитанов судов ЭМП.
      
       Агафонов Константин
       Аносов Александр Владимирович
       Аносов Иван Иванович
       Андрессон Арво (Хербертович)
       Александров Юрий Григорьевич
       Бадаев Виктор Сергеевич
       Балезин Александр Иванович
       Баринов Игорь Всеволодович
       Баранов Константин Олегович
       Белобородов Игорь Всеволодович
       Богданов Владислав Иванович
       Боровик Михаил Павлович
       Благовещенский Анатолий Васильевич
       Бреусов Виталий Михайлович
       Бородин Георгий Александрович
       Бородин Станислав Яковлевич
       Борздых Николай Васильевич
       Бунькин Анатолий Израэлович
       Бураков Анатолий Антонович
       Буртасов Виктор Яковлевич
       Ванин Вячеслав Иванович
       Вартапетов Аркадий Айрапетович
       Власенко Валентин Александрович
       Вееген Петер Александрович
       Веселов Лев Михайлович
       Вескимяэ Ильмар Александрович
       Викторов Герман Викторович
       Волков Виктор Васильевич
       Вольтер Альфред Деонисович
       Вольмер Юрий Августович
       Воловик Анатолий Сергеевич
       Вяльбе Уно (Фридрихович)
       Гайделис Петр Антонович
       Герасименко Владимир Борисович
       Гиль Владимир Александрович.
       Гнездилов Игорь Григорьевич
       Головин Юрий Михайлович
       Гольдштейн Эдуард Анатольевич.
       Гончаревский Иван Иванович
       Горбачев Борис Григорович
       Горюнов Диоген Елеферьевич
       Годилев Фарид Голиевич
       Горнев Геннадий Петрович
       Гусев Александр Викторович
       Гусев Владимир Николаевич
       Гусев Николай Михайлович
       Давыдов Анаталий Александрович
       Данильченко Валентин Кузмич
       Дармодехин Александр Иванович
       Демидов Алексей Егорович
       Дерега Владимир Николаевич
       Дегтяренко Михаил Григорьевич
       Диденко Иван Захарович
       Дьяконов Анатолий Георгович
       Дьяченко Алексей Васильевич
       Дубинский Марк Григорьевич
       Дувакин Владимир Павлович
       Еговкин Юрий Савватеевич
       Ермолаев Сергей Николаевич
       Ерошенко Валентин Григорьевич.
       Жигалкин Юрий Валентинович
       Жогин Вадим Иванович
       Журавский Марк Михайлович
       Захаров Александр Михайлович
       Захаров Сергей Александрович.
       Затерин Петр Григорьевич
       Зидра Юрий Иванович
       Зубков Павел Иванович
       Зуев Роберт Александрович
       Ивлев Иван Георгиевич
       Избяков Анатолий Васильевич
       Илане Антс (Карлович)
       Ильин Сергей Петрович
       Иыееар Хейнар (Иоханнесович)
       Казначеев Станислав Николаевич
       Казинцев Александр Иванович
       Казловский Станислав Игнатьевич
       Кацнельсон Борис Гилькович
       Катанов Николай Петрович
       Кала Виктор Иванович
       Каменев Сергей Сергеевич
       Карпов Владимир Михайлович
       Карпов Валерий Владимирович
       Кальювее Олев (Андресович)
       Кассе Калью (Эдгар-Арнольдович)
       Катанов Николай Петрович
       Киров Евгений Яковлевич
       Киль Вело (Рихордович)
       Киппель Осьвальд (Мартьянович)
       Клочков Владимир Иванович
       Клопов Вячеслав Константинович
       Клюев Вячеслав Константинович
       Коваленко Анатолий Николаевич
       Колло Юрий (Артемиусович)
       Колло Рейн (Артемиусович)
       Кобринец Виктор Викторович
       Кокк Ильмар (Юрьевич)
       Кокк Антс (Александрович)
       Койксон Вело( Юханович)
       Коленковский Юрий Владимирович
       Комар Владимир Анатольевич
       Костюк Александр Александрович
       Котенко Анатолий Григорьевич
       Кротов Петр Васильевич
       Конга Иван Иванович.
       Корсак Аркадий Андреевич
       Корягин Алксандр Анатольевич
       Костылев Георгий Петрович
       Костюк Александр Александрович
       Кошенко Анатолий Григорьевич
       Куделя Владимимр Октавианович
       Красна Маке (Альфредович)
       Красавцев Захар Захарович
       Кулюс Антс (Эдуардович)
       Кудинов Геннадий Иванович
       Куклинов Георгий Петрович
       Курьянов
       Кыутс Тармо (Бернхардович)
       Кябин Мадис (Кустович)
       Лавров Михал Васильевич
       Леонов Борис Михайлович
       Лийвранд Уно (Августович)
       Лийдеманн Харью (Эльмарович)
       Леемет Карл (Иоханнович)
       Лисица Борис Павлович
       Лийв Юло (Иоханнесович)
       Лобасов Александр Владимирович
       Лозовой Эдуард Михайлович
       Ловецкий Иван Дмитриевич
       Лохт Анс (Юханович)
       Лухт Ханс (Арнольдович)
       Лукин Борис Филатович
       Мальнев Валерий Сергеевич
       Макаров Дмитрий Егорович
       Маисов Валерий Вольдемарович
       Матасов Владимир Степанович
       Мартемьянов Геннадий Гаврилович
       Марусев Виктор Иванович
       Макеров Иннокентий Дмитриевич
       Марченков Виктор Степанович
       Медведев Игорь Николаевич
       Медведев Николай Федорович
       Межиров Михаил
       Меллер Эраст Николаевич
       Мельниченко Николай Николаевич
       Минеев Озоль Нурмуххамедович
       Минченков Валерий Николаевич
       Мифодьев Николай Иванович,
       Митт Арне (Тыниссович)
       Михнович Иван Петрович
       Мишкин Николай Николаевич
       Мойк Эрих (Робертович)
       Москаль Виктор Данилович
       Мостовых Владимир Иванович
       Мухортов Борис Георгиевич
       Муру Вело Алексеевич
       Мышко Виктор Евдокимович
       Мялк Эльмар (Янович)
       Мятлик Юрий (Юлисович)
       Нигородов Евгений Антонович
       Неделько Сергей Федорович
       Немков Игорь Степанович
       Нестеренко Александр Ирсифович.
       Оболонин Анатолий Иванович
       Омельченко Анатолий Иванович
       Онищенко Григорий Николаевич
       Оса Яаан (Тимофеевич)
       Ояметс Тармо (Манивальдевич)
       Павлов Сергей Михайлович
       Паймре Юхан (Раймундович)
       Паль Эдуард (Эльвич)
       Панцирев Арсений Евстафьевич
       Париков Анатолий Иванович
       Пашков Владимир Константинович
       Пани Карл (Аугустович)
       Петраков Николай Петрович
       Петухов Евгений Николаевич
       Пименов Валерий Григорьевич
       Питк Айво (Иоаннович)
       Пихт Ааво (Арнольдович)
       Позняк Виталий Лаврентьевич
       Поликарский Алексей Иосифович
       Полковский Александр Федорович
       Полковский Игорь Александрович
       Приймяги Александр (Петрович)
       Пронько Георгий Федорович
       Подовинников Александр Сергеевич
       Попов Эдуард Евгеньевич
       Попов Евгений
       Пыдер Калью (Карлович)
       Раудсалу Рейн (Эвальдович)
       Редько ОлегПетрович
       Речкалов Виталий Васильевич
       Ребров Алексей Павлович
       Руденко Федор Федорович
       Рохтлаан Пауль (Леопольдович)
       Рудницкий Анатолий Генрихович
       Савинов Виктор Васильевич
       Саарсо Вело(Артур-Фридрих).
       Савицкий Владимир Владимирович
       Сарычев Борис Михайлович
       Салахов Хатип Инсафутдинович
       Сафонов Геннадий Андреевич
       Северин Виталий Михайлович
       Сердюк Василий Корнеевич
       Сеппен Алексей (Рудольфович)
       Сепп Валентин (Александрович)
       Семенов Владимир Ильич
       Сергиев Олег Всеволодович
       Сейдбаталов Абдул Кадыр
       Седлинский Валерий Петрович
       Сеничкин Валерий Федорович
       Силлавее Ральф (Авнустович)
       Сметанин Валерий Федорович
       Скляров Валерий Владимирович
       Соколов Владимир Георгиевич
       Соколов Евгений Иванович
       Соловьев Александр Артемович
       Сольский Вадим Викторович
       Смирнов Иван Михайлович
       Сорокин Виктор Васильевич
       Соснин Виктор Иванович
       Стоянов Валентин Сергеевич
       Стрежнев Юрий Иванович
       Степанов Владимир Сергеевич
       Сурнин Евгений Петрович
       Сурнин Борис Евгеньевич
       Тамму Владимир (Федорович)
       Таммерик Халдур (Вольдемарович)
       Тайц Ким Эдуардович
       Тийвель Тыну (Карлович)
       Терентьев Юрий Валентинович
       Теселкин Виктор
       Томберг Роланд Людвигович
       Томсон Рейн Иоханнесович
       Тюрин Сергей Борисович
       Ульманд Уно (Леонхардович)
       Федотов Василий Васильевич
       Фирсов Геннадий Николаевич
       Фельдман Юрий Федотов Василий Васильевич
       Хейнла Валбо (Николаевич)
       Хинно Тыну (Эрикович)
       Хендриксон Лембит (Александрович)
       Худжашвили Альберт Суренович
       Хросонопуло Владимир
       Хунт Эдуард (Тыниссович)
       Хуссар Антс
       Чачава Отари Севастьянович
       Черкасов Герман Михайлович.
       Шинкарь Николай Алексеевич
       Шиповских Валерий Григорьевич
       Шершнев Владимир Григорьевич
       Шлыков Анатолий Иванович
       Ыун Юрий Фридрих (Вольдемарович)
       Эллаквере Иван Петрович
       Юрьев Арндольд Иоганнесович
       Якобсон Э.П.
       Яхимович Эдуард Болеславович
       Яхимович Борис Эдуардович.
      
       Хочу поблагодарить бывшего инспектора отдела кадров ЭМП Анатолия Кумищева, капитана Вячеслава Ванина, моего строгого "цензора" и друга капитана Владимира Алексеева, которые помогли восстановить список капитанов, уточнить позабытые имена наших коллег.
      
       ЭПИЛОГ
      
       В этот раз я долго не мог собраться. Примерил один костюм, остался недоволен - слишком парадно выглядел, вроде как собрался отличиться, а вот этого ему как раз и не хотелось. Оделся скромно и потеплее, по осенней с сильным ветром погоде и возможностью проливного дождя. Взял зонт, фотоаппарат, видеокамеру, ключи от машины, когда у ворот остановился "Пежо" сына.
       - Едем, отец? - спросил он, не открывая калитки. - Не возражаешь, если подвезу? Капитан Пенкин попросил сделать несколько снимков, и твоя видеокамера кстати.
       Сомнения, идти ли на презентацию нового буксира компании после ухода на пенсию, у меня были, ведь официально никто из руководства в этот раз не приглашал и только капитан нового судна, его воспитанник, позвонил с завода, и теперь, после слов сына, стало ясно - ехать надо.
       Новый кантовщик продолжал серию мощных буксиров, поскольку таковых у Эстонской Республики пока не хватало, и это было вызвано необходимостью выполнения работ по швартовке крупнотоннажных судов, выполнения спасательных, буксирных и ледовых работ. После установления независимости республике достались неплохие "тягачи", но бурное развитие Муугаского порта и крупнотоннажного пассажирского флота настоятельно требовали наличия современных, более мощных и маневренных швартовщиков. Правительство не имело для их приобретения ни денег, ни желания, и единственной в республике буксирной компании PKL пришлось самой решать проблему. В условиях потери производственных связей бывшего большого государства это было нелегко, к тому же в республике не имелось кораблестроительной науки и оставалось либо идти на поклон к иностранцам, либо разрабатывать проект такого судна самим с помощью оставшихся на постсоветском пространстве конструкторских бюро.
       Выбрали бюро украинского судостроительного завода в Николаеве (там спроектировали и построили все советские авианосцы), и был разработан проект первого буксира "Марс". В чем-то он уступал желаемому, но отвечал условиям плавания на Балтике зимой и послужил основой для разработки уже более совершенного и мощного, названного в честь первого президента компании "Н.КАNTER". Затем разработали проект буксира "ERIDAN", который в порядке эксперимента решили построить на эстонском судостроительным заводе в Копли с надеждой, что он положит начало серии. И вновь судно строилось без государственного кредитования и потребовало от компании огромного напряжения при финансировании и большого кредита, к тому же, пользуясь благосклонностью республиканских властей, завод значительно завысил смету.
       К офису компании они подъехали вовремя, судно уже прошло ворота Купеческой гавани и показалось из-за корпуса огромного пассажирского лайнера. Словно по заказу прекратился дождь, и из-за низких кучевых облаков выглянуло яркое солнце. И без того красивый, новенький с иголочки буксир в солнечных лучах преобразился, сверкая отблесками иллюминаторов и девственной краской. С его приближением нарастал ровный, красивый баритон мощных двигателей, от него слегка задрожал воздух и причал. Смелый и умелый капитан Александр Пенкин вел судно каналом, почти не снижая хода, на максимально допустимой на акватории порта скорости. Все суда очень красивы на ходу, в движении, но "Эридан" был красив какой-то особой мощью, компактностью при солидных размерах и отсутствием лишнего на палубе.
       Вот о таком судне часто мечтал он, когда на своем "Сымери", мощность двигателей которого была в два раза меньше, бился метр за метром во льду, проводя суда в Локсаском и Пярнуском заливах. Увы, его шестьдесят пять, к тому же при отсутствии эстонского гражданства, не давали ему права занимать командирскую должность даже после тридцати пяти лет плавания капитаном. Однако особой досады это не вызывало, ведь его дело продолжают ученики, а значит, он прожил эти годы не зря.
       Буксир быстро и красиво ошвартовался к причалу Адмиралтейского ковша, где на берегу стояла палатка с закусками, шампанским и коньяком для гостей, которые еще не прибыли. При виде капитана, вышедшего на палубу, Велев показал ему большой палец - судно и работа класс!
       - Как учили, - коротко в своем стиле ответил тот, поздоровался и добавил, - буксир что надо, немного с норовом и тяжеловат, но маневренность поразительная.
       - Полностью согласен с тобой! Как моряк немного завидую, надеюсь, сэр, пригласите показать его в работе, и непременно в плохую погоду, - Велев знал, что без этого ему не успокоиться.
       - Разумеется, как только начнем работу в Мууга, уж вам-то показуха не нужна, - ответил капитан и поспешил навстречу к руководству компании и важным гостям.
       С судном я ознакомился ранее на заводе и в этот раз не видел смысла толкаться на палубе. Прослушав вступительное слово представителей правления компании, сделав несколько снимков, собрался уходить, когда подошел один из работников Водного департамента, с которым он встречался ранее. Пришлось поздороваться, разговорились. Собеседника весьма интересовали дела компании, о чем вообще-то во времена рыночных отношений не распространяются. Естественно, я уклонился от ответа и перевел разговор на тему мореплавания в прибрежных водах Эстонии, весьма интересовавшего его в последнее время. Не удовлетворенный ответом чиновника, не удержался и резко высказал, что отсутствие должного внимания с их стороны приводит к снижению уровня национального мореплавания, и услышал неожиданно:
       - О каком национальном мореплавании вы говорите, его в советское время не существовало вообще.
       Неуместный и абсолютно необъективный ответ удивил и вызвал раздражение. Я никак не мог привыкнуть к тому, что нежданно-негаданно на ведущих постах в новой Эстонии появились люди без уважения к прошлому. Подобные высказывания никогда не разделял и, не прощаясь, ушел.
       Горький осадок от той беседы не прошел ни вечером, ни на другой день. Все попытки очернить прошлое он отвергал, как и проявление национализма, возникшее на волне превратного понятия независимости. Все пройдет, убеждал я себя. Уж кто-кто, а моряки за период после распада колониализма не раз встречались лицом к лицу со всяким национализмом - с "желтым" из "Поднебесной", с "черным" в Африке и прекрасно знали, что все кончается тогда, когда в жизнь вмешивается экономика. Теперь, когда оказались распроданными флот пароходства и рыболовный флот республики, о том, что Эстония была страной развитого мореплавания, уже ничто не напоминало. Вырастали молодые люди, которые предпочитали профессии моряка должности клерков, барменов, сутенеров и выходили в море лишь для праздных прогулок. Потому-то и пришло решение рассказать о тех, кто пошел в море по призванию и велению сердца.
       Я один из них, и кое о чем хочу напомнить таким господам ниоткуда:
      
       РОЖДЕНИЕ ЭГМП
      
       Из записной книжки капитана
      
       23 июня 1940 года по постановлению Государственной Думы Эстонии национализированы банки, промышленность и транспорт.
       Морской транспорт Эстонии состоял из 13 акционерных обществ, 250 паевых товариществ и 136 судовладельцев. Крупнейшими из них были: "Таллинское судоходное общество", "Пярну" и "Г.Серго и Компании". Всего им принадлежало 106 пароходов, 8 теплоходов, 37 мотроно-парусных судов, 13 парусников, буксир и 49 барж.
       28 июля 1940 года правительство республики утвердило списки судов и предприятий, подлежавших национализации. В списке судов оказалось: 146 пароходов, 7 теплоходов, 4 парусника, 8 парусно-моторных судов и 18 баркасов.
       В августе того же года были национализированы стивидорные и экспедиторские предприятия.
       8 октября 1940 года национализированы 13 акционерных обществ, 250 товариществ и 136 единоличников.
       Однако большинство судов находилось в заграничных портах, и возвращение их было затруднено. Вернулись лишь некоторые из них, такие как п/х "Каяк" (капитан Калласте и старпом Игнасте), "Осмуссаар" и "Эльна". Несколько судов были задержаны в Германии,"Каларанд" в Коломбо, а из Швеции вырвался п/х "Марс" В результате дипломатических переговоров удалось вернуть всего: из Швеции 8 судов, из Финляндии 2 и п/х "Каяк" из Аргентины. Всего было потеряно около 150000 брутто-регистровых тонн тоннажа.
       29 октября 1940 года приказом Наркома Морского флота СССР было создано Эстонское Государственное Морское пароходство - ЭГМП, его начальником был назначен А.Ханзен. Весь флот Эстонии насчитывал 310 судов, всего 323 тысячи бр.-рег. тонн. В распоряжение ЭГМП поступило 253 судна. Это были в основном старые суда. Так, к примеру, возраст "Вормси" - 74 года, "Ваза" и "Таат" - 60 лет. Молодыми считались "Коткас", "Минна" - 15 и 20 лет. Из этого числа судов 52 составляли ледоколы, буксиры, технический флот, плавкраны и катера всего 6600 бр.-рег. тонн.
       Вторая мировая война нанесла флоту большие потери. В первый же день 22 июня 1941 года погибли сразу 8 пароходов:"Рухну", "Марта", "Лийза" и другие. Большие потери понес флот при эвакуации на переходе Таллин - Ленинград с 27 по 30 августа 1941 г.
       После войны осталось только 10 из более чем 300 судов, или только 3% грузоподъемности.
       Разрушены были все порты и портопункты. Из прежних судов сохранились лишь восемь пароходов: "Аурания", "Минна", "Мария", "Май", "Линна", "Майа", "Эвальд", "Тыну".
       Каботажный флот состоял из десятка парусно-моторных финских шхун типа "Вега"
       30 мая 1945 года п/х "Эвальд" совершает свой первый рейс из Ленинграда в Таллин, на единственный восстановленный к тому времени причал.
       Уже к концу 1945 года ЭГМП имеет уже 34 судна, из которых 16 заходят в заграничные порты.
       С 1950 года флот начинает пополняться теплоходами новой постройки типа "Мелитополь", с 1956 года судами типа "Тисса", с 1960 - типа "Локса". Затем пойдут большие серии судов типа "Повенец", "Спартак" и "Ленинская гвардия". Это уже большие суда океанского плавания. А вскоре будут получены новые паромы и 5 судов Ро-Ро типа "Иван Скуридин". Современный пассажирский паром "Георг Отс" заменит судно "Таллин" на регулярной линии Таллин - Хельсинки.
       В период восстановления флота у руководства пароходством стояли такие начальники, как А.Самсон, А.Морозов, М.Кябин, главные инженеры А.Фаликов, А. Малофеев. Опытные капитаны Ф. Вооленс, П.Гайделис, А.Полковский, С.Ермолаев. К.Леемет. В то время еще молодые капитаны А.Каск, Х.Лийдеманн, П.Рохтлаан, Э.Яхимович, Ю.Еговкин, Э.Гольдштейн осваивали новые районы плавания и готовили достойную смену капитанов для быстро растущего флота. Хорошими учителями были старшие механики А.Крууль, А.Лисман, А.Круусмяги, Ф.Луйко, А.Круземент, Ш.Русман, А.Дробович, М.Кикнадзе, ведущие специалисты берега К.Клемент, В.Барон, В.Перетокина, Н.Таркпеа, В.Робсман.
       ЭМП становится в СССР одним из образцовых пароходств с низкой аварийностью и высокой культурой труда. С вводом в строй Новоталлинского порта, в дальнейшем Мууга, ЭМП получает крупнотоннажные суда типа "Скульптор Матвеев" и "70-летие Октября", брутто-регистровый тоннаж которых превышает весь тоннаж флота буржуазной Эстонии. Ими, наряду с опытными, командуют и молодые капитаны.
       В то время никто и предположить не мог, что всего через несколько лет от сотни с лишним судов останутся только единицы, а весь остальной флот будет распродан. Останутся без работы тысячи моряков, и многие судоводители и механики вынуждены будут искать работу за рубежом, и в первую очередь это коснется капитанов, не имеющих эстонского гражданства
      
       Когда была написана последняя глава книги, я усомнился в том, что исполнил задуманное - рассказать о капитанах ЭМП и решил повременить с ее изданием. Не знаю, сколько бы продлилось ожидание того, чего я и сам не знал, если бы 4 ноября 2008 года в Торревиеху (Испания), где мы с женой теперь "зимуем", мне не позвонил капитан Эрих Мойк и не сообщил о кончине Эдуарда Хунта.
       С этим человеком я стоял вахту на т/х "Сулев" в далеком 1960 году. В то время в должности старпома скромный, неразговорчивый, довольно мягкого характера он не произвел на меня особого впечатления и я быстро забыл о нем. В 1976 году на т/х "Хельтермаа" он подменил меня на время отпуска и проделал двухмесячный африканский рейс, похвалив экипаж и судно.
       Через десять лет, работая на берегу начальником Учебно-курсового комбината ЭМП, я увидел в нем совершенно другого человека. В должности капитана порта он проявил необыкновенные, казалось бы, для его характера требования, инициативу и принципиальность. Его педантичность переросла в высокую компетентность, излишняя замкнутость - в самостоятельность и персональную ответственность за свою работу. От него невозможно было скрыть недостатки, он замечал каждую мелочь и не стеснялся делать замечания по морским вопросам никому, включая своих начальников. Видимо, эти качества позволили ему долгое время занимать высокий пост, несмотря на перестройку, обретение независимости и возраст. Во время строительства порта Мууга и моей работы капитаном на буксирах мы не раз встречались с ним, и оба отмечали совпадение мнения во многих вопросах морской деятельности.
       Он останется в моей памяти эстонским моряком и капитаном, которые независимо от политики оставались настоящими моряками и людьми, был в числе тех, кто тяжело переживал развал эстонского флота и мечтал о его возрождении. А еще он дорог мне тем, что одним из первых был читателем первой и второй моих книг о море и очень хотел увидеть их в переводе на эстонском языке.
       В моем возрасте безжалостные потери нередки и переживаются очень тяжело, но меня ждала еще одна неожиданная и, по-моему, нелепая - в шестьдесят ушел из жизни мой любимый ученик капитан Эрих Мойк. Под моим командованием на т/х "Хельтермаа" он прошел путь от матроса до капитана. Его мы любили за веселый характер, смелость, работоспособность и порядочность. Он был в числе первых капитанов пассажирского флота восстановившей независимость Эстонской Республики, председателем клуба капитанов. Казалось, судьба хранила его и уберегла от смерти на борту пассажирского парома "Эстония", которым он командовал и с которого ушел незадолго до трагического рейса. До конца своих дней защищал он честь последних капитанов этого парома, стремился разгадать тайну страшной и нелепой трагедии, потому что был не только моряком, капитаном, а и просто хорошим и смелым человеком. Наверное, и я виноват в том, что не научил его беречь себя, не отдавать столько сил морю и делу.
       При известии о его смерти я почувствовал стыд за промедление и твердо решил, что издам книгу с возвращением в Таллин, ведь таких как он, которые вот-вот оставят этот мир, среди капитанов немало и пусть моя книга напомнит им о прожитых на флоте годах и доставит хотя бы немного приятных минут.
      
       Недалеко от города, там, где улица Клоостриметса соединяется с Пярнамяэ теэ, почти у дороги стоит памятник капитану дальнего плавания Ивану Трофимовичу Кузменко, который он, капитан-директор большой плавбазы, заказал еще при жизни - крупный обломок валуна, на котором капитанский шеврон с его именем и метровый значок капитана дальнего плавания из стали. Мне почему-то именно эта композиция кажется самой достойной из всех надгробий капитанам Эстонии. Судьба свела нас с этим человеком на баркентине "Вега" в 1956 году и после мы нередко встречались, когда оба в одно время были на берегу. Он писал книгу о моряках-рыбаках и даже познакомил с некоторыми ее страницами, но внезапная смерть унесла все с собой, рукопись затерялась, а памятник остался. Проезжая мимо, я вспоминаю о том, что уже давно не был там, где похоронены мои учителя и коллеги, и вновь прихожу к ним. Могилы их на разных кладбищах, а вот в памяти моей они всегда вместе.
       К сожалению, совсем недавно вандалы добрались и до этого памятника. Сбросили значок капитана и капитанский шеврон, еще раз подтвердив, что в Эстонии больше нет уважения к людям этой профессии.
       Сейчас Эстонская Морская академия переехала на новое место, и я думаю, было бы очень неплохо, если бы на стенах ее коридоров нашлось место для имен капитанов, которые во все времена преумножали добрую славу морского флота этой небольшой, но в прошлом настоящей и по достоинству гордой морской республики. А потому:
      
       У ЗНАКОМЫХ МОГИЛ ПРЕКЛОНЯЮ КОЛЕНИ
      
       Капитанам ЭМП посвящается
      
       У знакомых могил преклоняю колени,
    Мужики, это я, - про себя говоря,
    И знакомые лица выходят из тени
    Капитанов судов тех, что знали меня.
      
       Многих нет, но а я задержался на свете,
    Видно так предназначено было судьбой,
    И косая, хлебнув в судовом лазарете,
    Проспала и пока не приходит за мной.
      
       А другим довелось жить недолгие годы,
    И из рейса их близкие больше не ждут.
    Их добили разлуки, партком, непогоды,
    Капитанский нелегкий, безжалостный труд.
      
       Все когда-то мы были друзья-мореходы,
    Нас романтика моря на флот привела.
    В мореходках учились водить теплоходы,
    А в матросском труде наша зрелость пришла.
      
       Нам с карьерой везло, было время такое,
    Бурно рос у Советской Эстонии флот.
    Мы рвались в океан, не желая покоя,
    И не зря проливали на палубах пот.
      
       И в помощниках долго тогда не сидели,
    Еще нет тридцати, и уже капитан.
    Мы о многом мечтали и много хотели
    И, казалось, был милостив к нам океан.
      
       Мы не знали тогда, что за все, что дается,
    В жизни нужно платить дорогою ценой,
    И что шрамом на сердце твоем остается
    Боль за все, что оставили мы за кормой.
      
       Дни и ночи без сна, то шторма, то туманы,
    Лед Арктических рейсов и Африки зной,
    Горечь долгих разлук, судовые романы,
    Стресс, измены, обиды, тоска и запой.
      
       И сгорали до срока, как звезды, в полете,
    Не успев до заветного порта дойти.
    Все, до капли отдав сумасшедшей работе,
    Не сказав своей самой любимой - Прости!
      
       Сколько их похоронено только на Лийва,
    Капитанов таких, моряков, рыбаков,
    Каждый раз прихожу к ним я с чувством стыдливым,
    Будто чем-то повинен, что жив и здоров.
      
       Вот лежит в стороне Валентин Ярошенко,
    Всеми признанный лидер, любимец девчат.
    Жизнь и женщин любил, выпить мог хорошенько,
    И упал на мосту, прожив лишь пятьдесят.
      
       Здесь же Миша Якупов, наивный и честный.
    Он любил все вокруг, душу всем отдавал,
    До последнего дня пел курсантские песни
    О любви, настоящей любви не познав.
      
       Там вон - Вася Сердюк, а вон там Горковенко,
    Эдуард Яхимович, Егоров, Попов,
    Александров, Степанов, Соснин, Мельниченко
    Много, много могил моряков, рыбаков.
      
       Я приветствую их словно старых знакомых,
    Задержаться у плит не считаю за труд.
    Их давно уже нет, но по старым законам
    Они в памяти нашей, как прежде, живут.
      
       У знакомых могил преклоняю колени,
    Про себя говорю, - Мужики, это я.
    И ко мне возвращаются снова на время
    Моя юность, надежды, мечты и друзья.
      
      

    0x01 graphic

    Надгробный памятник на могиле капитана дальнего плавания
    Кузьменко Николая Митрофановича

      
       Когда моряк умирает, его душа превращается в чайку - морское поверье
      
       Капитаны не умирают, они уходят в последний рейс - так говорили в старину португальские и испанские моряки
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 16, последний от 29/04/2023.
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 20/10/2011. 612k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 7.43*15  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.