Веселов Лев Михайлович
Унесённый. книга 1

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 19/09/2019.
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Размещен: 27/06/2013, изменен: 27/06/2013. 289k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Иллюстрации/приложения: 6 шт.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 8.26*5  Ваша оценка:

    Лев Веселов

    УНЕСЁННЫЙ
    книга 1

      

    Вступление

      
       Апрель 2008
      
       Первые строки этого произведения были написаны сравнительно давно, по горячим следам, когда я и не собирался заниматься литературной деятельностью. Тогда мне просто понравился этот человек, большой и красивый, наш русский, чем-то очень напоминавший моего деда по отцу и было очень интересно то, что он рассказал. Мне крупно повезло: моим воспитанием успели заняться бабушки и педагоги старой русской школы, которых тогда оставалось на свободе не так много. Вместе с тем они не мешали мне стать, как говорили тогда, активным строителем новой жизни, комсомольцем, коммунистом и убежденным патриотом. Сейчас это кажется неискренним, но это действительно было в годы Великой справедливой войны и успешного послевоенного строительства.
       Среди моих предков были многодетные семьи дворян, казаков и крестьян, но к окончанию Второй мировой войны в живых остались немногие. Одни сложили свои головы на полях сражений, другие умерли в блокадном Ленинграде.
       Наша молодость была трудной, но мы жили интересной жизнью, выбирали профессию из мечты, не думали о богатстве и довольствовались малым, надеясь наверстать упущенное ударным и честным трудом. Моей мечтой было стать капитаном и увидеть мир. Все исполнилось с избытком, но желание узнавать что-то новое, с годами только росло. Меня всегда интересовали люди, и было немало встреч с нашими эмигрантами в Англии, Германии, и Франции. Это были люди "первой волны" эмиграции, покинувшие Родину в годы революции и гражданской войны. В большинстве своем, они не были ярыми антисоветчиками, как их изображали у нас, и почти все без исключения тосковали по России и гордились ею не меньше нас. Таковым был и герой моего повествования Федосов, о котором пойдет речь. Прожив большую часть жизни за рубежом, он оставался русским, но на родину все же не возвращался.
       Тогда я даже не предполагал, что рассказ этого человека со временем станет для меня не только интересным, но и в какой-то степени сыграет важную роль в моей жизни. События заставят меня по-иному взглянуть на тех, кто оказались унесенными далеко от родной земли и живущих теперь, как казалось, без потерявшего свое значение понятия: Родина. Слова партийного гимна Интернационала "Вихри враждебные веют над нами", обретут другой смысл и станут применимы не только для революций. Теперь, когда я знаю, что прихоти политиков могут приводить к тем же последствиям что и революции, когда миллионы людей теряют свою Родину, я остаюсь верным стране, в которой вырос и прожил большую часть своей жизни. Но ее уже нет. У нее другое название, другая идеология. Я и мои дети живем в так называемом Европейском Союзе - то в Эстонии, то в Испании, и не осталось у меня на земле предков никого из родных, а я теперь тоже без Родины, всего лишь унесенный.
       Почти через сорок лет после памятной встречи, когда я сяду писать о Федосове, в голову придет крамольная мысль о том, что у моей несчастной Родины злой рок, который со временем повторяется вновь. Судите сами:
       1914 - 1917 год - Первая мировая война, Распутин, отречения безвольного царя, революция, привезенная с Запада, новый вождь Ленин, распад Российской империи, хаос.
       1990 - 1991 год - Холодная война, перестройка, отречение безвольного Горбачева, новый вождь Ельцин, капитализм по образцу Запада, распад СССР, хаос.
       А еще можно уточнить: разрушение экономики, бандитизм, развал страны, уменьшение населения, нищета и вновь многочисленная эмиграция, осторожно именуемая утечкой мозгов. Бездарные вожди, несчастная страна, несчастный народ! Остается только сожалеть, что китайцы оказались мудрее...
      
    В стране прекрасной, словно райский сад,
    Где солнце и тепло, а небо с морем сини,
    Мне видится мой строгий Петроград
    И дивные леса моей России.
    Они останутся желанны, и близки,
    И сердце будет разрываться от тоски.
      
       А.Федосов.
      
      

    Встреча на причале

      
       Февраль 1979 года
      
       Мое судно стояло под погрузкой в испанском порту Аликанте. Грузили медленно. Груз поступал непосредственно с завода жидкого битума только в дневное время. Диктатор Франко был уже не столь жесток, отменил запрет сходить на берег советским морякам, и вечерами мы отправлялись посидеть за бокалом вина или кружкой пива в уютных и недорогих ресторанчиках этого испанского города. Погода стояла сухая, несмотря на зимнее время, по-весеннему теплая, и владельцы заведений выставляли на улицу столики. Нас уже многие узнавали и радушно угощали недорогим вином, рыбой и фруктами. В городе жило несколько семей, вернувшихся из СССР наших бывших сограждан, из числа привезенных к нам в годы гражданской войны в Испании детей. Они-то и познакомили меня с героем этой повести.
       Это был старый моряк, которого до нашего знакомства я видел несколько раз на скамейке сквера рядом с причалом, где он подолгу наблюдал за нами. Не узнать его было нельзя - слишком он был большим и имел редкую для Испании внешность. Одет в русскую рубаху-косоворотку и жилет из овчины, какой носят пастухи в горах Испании. Ноги обуты в короткие матросские сапоги без каблуков, которые теперь встречаются только у моряков парусных судов, совершающих прогулочные рейсы с отдыхающими.
       Уже около недели приходил он к судну, но ни разу и не вступил на трап, не изъявил желания познакомиться. Рома из Симферополя, а ныне наш агент, как звали его грузчики Рамирос Советико, однажды пригласил незнакомца за мой столик. Под тяжестью его грузного тела пластиковый стул угрожающе заскрипел. Догадливый официант поменял его на прочный деревянный табурет, больше похожий на небольшой преддиванный столик. Тот сел, покачиванием попробовал прочность и, довольный результатом, расслабился, глядя на меня с нескрываемым интересом, как будто не верил, что я капитан. С интересом смотрел на него и я. Он заговорил первым:
       - Здравствуйте, капитан. Рамирос сказал, что вы хотите поговорить со мной. Моряку всегда есть, что сказать такому же, как он, особенно, если смочить горло хорошим вином.
       Было ясно, что он хитрит. Инициатива встречи исходила от него, и я ответил на приветствие столь же радушно:
       - Рад видеть старого моряка, да еще моего соотечественника. По русскому обычаю - выпивка за мной. Хотите чего-нибудь покрепче?
       - Нет, спасибо. Теперь крепкого не пью, а бутылочку местного красного закажу сам.
       Он сделал знак официанту, и тот тотчас принес вино, чипсы, лесные орешки и сухое печенье. Видимо, мой собеседник был здесь не новичком. Я заказал себе еще пива. Он глянул на меня неодобрительно, но ничего не сказал. Сделав несколько глотков вина, взглянул на меня снова, на этот раз вопросительно.
       - А что, в Советской России теперь вечерами пьют пиво или это дань загранице?
       Говорил он несколько замедленно, четко выговаривая слова.
       - Ни то, ни другое. В России, как всегда, пьют что покрепче: водку, коньяк, самогон. Мы на берегу нередко пьем пиво просто потому, что на судне его часто не бывает, и оно идет в охотку, - я специально выбрал редкое теперь слово. Это его не смутило.
       - Стаканчик холодного самогона сейчас бы не повредил... под соленый огурчик да с устатку хорошо идет, - ответил он мне все с тем же видом, будто я его не очень интересую. Видимо, не прост был новый знакомый, совсем не прост! Русский язык не забыл, хотя Рамирос и сказал, что в России он был очень давно. Словно, прочитав мои мысли, незнакомец подвинулся поближе к столу и сказал:
       - Ладно капитан, не будем делать вид, что наша встреча случайна. Желал её я и предупреждаю, что рассказ мой будет долгим, а время у нас есть, потому что стоять вам еще недели три не меньше. Как здесь грузят, я знаю. Испанцы только на язык да на любовь скоры, а в работе степенны и неторопливы. По их мнению, работать - не танцевать. В работе страсть без надобности. Однако работают они неплохо. Это не арабы, не африканцы и даже не французы. Скорее немцы, только веселее и на мысль скорые. Обманывать и врать они не любят, потому что гордые. Я их люблю, эта страна мне дважды приют давала. По свету я походил немало, а помирать сюда вернулся, потому как здесь я самые счастливые дни прожил.
       - А почему не на родину, в Россию? - спросил я.
       - А где она теперь моя родина?.. - он на момент задумался. - Погоди, капитан, не торопи. Все скажу - сам поймешь. Это она для тебя родина, а где она для меня, я уже и сам не знаю. Ну да ладно - давай начнем.
      
      

    Часть первая

    БЕГСТВО

      
       В семье
      
       - Родился я, хочешь, верь, хочешь не верь, в тысяча девятисотом году, ночью первого января, в разгар Новогоднего бала, - так начал свой рассказ мой новый знакомый, так начинаю и я.
       - Доктор принял меня под звуки вальса и при свете свечей. Матери сказал, что родила она богатыря, которому на роду кружиться под музыку вальса. О том, что буду счастливым, старый еврей умолчал, видимо сомнения на этот счет имел, и не зря, но никто из родителей этим словам не придал серьезного значения. Отец мой был командиром миноносца, а мать родом тоже из морской семьи. Ее отец - известный на Балтике адмирал. Был я в семье вторым сыном. Брат, на восемь лет старше, воспитывался при адмирале.
       Дома отец бывал редко, а мать к нему в Кронштадт ездить не любила. Дворянского рода, она была настоящей светской львицей, и большое пристрастие имела к балам и театру. Отец же был настоящим моряком и на землю ступал редко, как он сам говорил, по необходимости.
       Меня поначалу в Питере держали при матери. Она со мной, как с куклой, играла, когда свободное время имела, а по утрам меня обязательно приводили к ней. Не знаю почему, но очень любила она принимать утренний туалет в моем присутствии, отчего я ее невзлюбил. Сидеть без движения и смотреть, как няньки одевают и пудрят ее, для меня было наказанием. Верность отцу мать не хранила, любовников у нее было множество. Нередко по утрам они завтракали у нас в доме, и я становился свидетелем сцен, которые она любила устраивать, когда поутру чем-то была недовольна. Годам к пяти я стал ей уже не нужен. У нее внезапно проснулась страсть к маленьким собачкам, которые наполнили дом лаем и визгом, доставляя прислуге бесчисленные неприятности. К тому времени я был крупным, изнеженным ребенком, неплохо читал и писал. Гувернантки и мать выучили меня французскому и английскому. Отец посчитал, что светского образования мне достаточно и забрал к себе в Кронштадт. Там у него была хорошая квартира, в которой постоянно проживала глухонемая и красивая женщина, его сестра Елена. Она предугадывала все наши желания и исполняла их беззвучно, что после криков и визга собак в доме матери было таинственно и славно.
       Как раньше было принято в семьях морских офицеров, отец приставил ко мне старого отставного матроса, который вместе с Еленой занимался моим воспитанием в его отсутствие. "Дядька", как их называли в годы молодости отца, обучал его морским премудростям и, несмотря на возраст, был силен, легко двигался, греб и управлял парусом на шлюпке. Для меня началась жизнь, совершенно отличавшаяся от прежнего существования. Таких, как я, детей морских офицеров в Кронштадте было немало, и наши отцы заботились о том, чтобы мы росли достойной заменой офицерскому корпусу русского флота. У нас было то же, что и у наших родителей: свои учителя, свой флот, свое собрание, где мы отчитывались в своих деяниях, и даже свой главнокомандующий - цесаревич Алексей.
       Мой "дядька", Егор Федосеевич, оказался очень неплохим воспитателем, и под его руководством я стал одним из самых способных в морском деле, а в силе, росте и ловкости равных мне было мало. После Цусимы отец, который в эскадру адмирала Рождественского не попал, был назначен в приёмную комиссию новостроящихся кораблей, в Питере стал бывать реже, отчего их отношения с матерью еще более ухудшились. Теперь отец стремился держать меня от нее подалее, а когда по делам выезжал в Ревель или Либаву, нередко брал с собой. Я очень полюбил эти поездки, особенно в Ревель за его красивый просторный рейд и уютную Петровскую гавань почти в центре города. В этом городе "дядька" знал все закоулки и мы бродили с ним часами, ожидая, когда отец вернется с верфи.
       Когда мне исполнилось тринадцать, мать настояла, чтобы я провел с ней лето в загородном доме в Царском Селе, куда к ней приехал и мой старший брат Николай, который к тому времени заканчивал Кадетский Корпус и готовился стать офицером флота. Сказать, что мы с братом не любили друг друга, было бы неверно. Мы просто были слишком разные. Он, получивший в семье адмирала блестящее образование, готовился стать штабным офицером, для чего взял фамилию матери, более известную в морских кругах и при дворе. Как и я, он был внешне больше похож на отца, но к тому времени уже слегка полноват. При большом росте это его не портило, хотя нарекания в корпусе, где за этим строго следили, имел. У женщин он пользовался большим успехом: был прекрасным танцором, наездником и, как мать, верности не хранил. Адмирал, безумно любивший свою дочь, эту слабость ему прощал, считая не столь существенной для морского офицера, а мать гордилась его похождениями с молодыми дамами из ее окружения. Мной, как мне казалось, он был больше доволен, чем братом, и уделял мне много времени. Через месяц я уезжал от них, уставший от шумных компаний, но с большой наградой: правом посещать библиотеку адмирала в любое время.
       В своей жизни лучшей морской библиотеки я не встречал, а такое разрешение адмирала считалось в его окружении наградой. Как ни странно, из общения с ним я вынес глубокое убеждение, что блестящего офицера флота из меня не получится, о чем и сказал отцу. К моему удивлению, он огорчения не высказал, но и расспрашивать меня не стал. После этого стал чаще брать меня на верфи, где строились пароходы для бурно растущего торгового флота России, словно подталкивая меня к профессии гражданского моряка, и с тех пор при встрече со мной говорил только на английском.
       Капитаны торговых судов того времени в основном были выходцами из военного флота. Большая часть из них получала коммерческое образование в Англии или Голландии. На небольших парусных судах было немало шкиперов, имевших за плечами только мореходные школы, штурманские курсы да тяжкий моряцкий труд. Я понял намерение отца послать меня учиться в Англию сделать из меня капитана, потому что, как он говорил, при наших внушительных размерах в машинном отделении нам делать нечего. В этом я сам убедился, бывая с ним на кораблях.
       С тех пор мы проводили вместе больше времени, старались чаще бывать в гостях у капитанов судов, среди которых у него было много знакомых. Отец всегда поражал меня своим отношением к коллегам и людям, связанным с ним по работе. При его высокой требовательности, щепетильности, он был в то же время тактичен и внимателен, считался с чужим мнением и всегда извинялся, если был неправ. Пройти с ним по Кронштадту было невозможно! Почти все встречные здоровались с нами и нередко останавливали, спрашивая совета по любым вопросам. Он был почетным гостем на свадьбах, крестинах, именинах. Его всегда приглашали на все официальные приемы. Пил он мало, не волочился за женщинами, хотя они его любили, но, как правило, безответно.
      
       Вихри враждебные
      
       В 1914, когда началась Первая мировая война, мы с отцом гостили у его дальнего родственника в Англии недалеко от Плимута. Поездку отец предпринял с целью определить меня в Морской колледж под Лондоном, но, в связи с событием, решил, что теперь мы обязаны вернуться вместе. В 1916 после курсов я ушел в армию добровольцем и был направлен на береговые батареи Красной Горки, где прослужил матросом до Февральской революции. Отец долго не хотел присягать Временному правительству, хотя трагедии в падении монархии не видел. Вместе с тем он был уверен, что демократия на американский манер развалит Российскую империю, а ее народы ввергнет в пучину хаоса. На флоте власть мало-помалу брали Советы. Отец относился к ним неоднозначно. Ему не нравились многочисленные митинги, но он одобрял попытки сохранить на флоте порядок и дисциплину. Когда к власти пришли большевики, отец находился в Ревеле. Он срочно выехал в Петроград, но дома не добрался. Не доезжая Питера, его и еще нескольких офицеров за отказ вступить в армию генерала Краснова и защищать царя патрули вывели из вагона и расстреляли на перроне, как немецких шпионов. Случайный свидетель, один из поклонников матери, рассказал ей об этом.
       Мать и свекровь, опасаясь участи отца, подались в Крым, куда тайно отправился и Николай. Адмирал уезжать не захотел. Он еще надеялся, что его знания все же понадобятся России. После покушения на Ленина его расстреляли за то, что в его квартире, еще до переворота, однажды останавливался английский шпион Рейли.
       В восемнадцать я ушел в морскую пехоту и участвовал в боях с армией генерала Юденича, веря, что защищаю Петроград. В одном из боев мы должны были сдерживать отступающие к Нарве части, для чего нас забросили в тыл противника. На вторые сутки боев нас осталось чуть больше десяти. Ночью мы пробились к своим частям. Среди нас были два бывших офицера, которых тут же расстреляли за трусость и предательство. Мы такого конца дожидаться не стали: ночью выбрались из палатки, выполнявшей роль тюрьмы, и мимо спящих часовых ушли к реке. Там нашли небольшую лодку и переправились в Усть-Нарву.
       Вместе с одним мичманом мы добрались пешком до Тойла, где у него были родственники, работавшие в доме купца Елисеева. Здесь мы получили щедрый подарок: одежду и значительную сумму денег в английской валюте, которой с лихвой хватило бы на дорогу в Англию. В Ревеле хороший друг отца отвел меня в офицерское собрание, где в память о нем, меня еще дополнительно ссудили деньгами и выхлопотали временный паспорт. Мичман решил остаться в Эстонии, но после смерти отца меня здесь ничто не держало. От долгой войны и революционного хаоса я устал. Мне хотелось тепла, солнца, ласкового моря, такого как в Ялте, куда мы ездили отдыхать, и беззаботной веселой жизни. Я не имел представления, где находятся мои мать и брат, живы ли Елена и мой "дядька". Не стало дома и, как мне тогда казалось, Родина отвернулась от меня...
       Он на время замолчал, налил себе еще стакан вина, выпил его уже залпом, и мне показалось, что в глазах у него заблестели слезы. Достав из кармана большой платок, тщательно вытер лицо, бороду и также, не торопясь, сунул его в карман.
       - Я жил тогда, словно во сне. Странно, но не было ни страха перед переменами, ни боли от гибели близких. Во мне словно все умерло. Все, кроме стремления покинуть эту страну и прошлое, которое казалось уже не кошмаром, а расплатой за что-то нехорошее, что сделали мы все вместе. Это чувство передалось мне от отца, который не осуждал нижних чинов, рабочих и крестьян, но был твердо уверен в том, что и на этот раз правда будет не на их стороне.
       Я был молод, силен, не глуп, не курил, не пил спиртного, не был девственником, но еще не познал любви и верил, что есть другая неизгаженная жизнь, и такой жизни хотелось. Я был уверен, что не пойду по стопам матери или старшего брата, и буду жить, не причиняя зла другим. А еще знал твердо, что больше никогда не возьму в руки оружия и не смогу лишить жизни другого человека.
      
       Последние слова он произнес тоном, который означал, что на сегодня разговор окончен. Он подозвал официанта, что-то тихо сказал ему по-испански. Официант, молча, кивнул головой в знак согласия и унес недопитую бутылку.
       - Я сказал гарсону, что завтра мы будем в это же время. У меня к вам, капитан, просьба: приходите один. Не знаю почему, но я хочу, чтобы мы были один.
       - Хорошо, договорились, - ответил я. - Может быть вас проводить?
       Он дружелюбно усмехнулся:
       - Нет, не стоит. Слова, сказанные на ходу, имеют свойство быстро забываться и разлетаются как стая воробьев. А вы ведь непременно запишите, все мною сказанное.
       Я почувствовал, как у меня краснеют уши.
       - В этом нет ничего плохого, Вы зря стыдитесь. Вечерами я иногда брожу возле причала верхней дорогой, и видел вас в иллюминаторе за писанием, а вечерами служебные бумаги не пишут. Сам я пробовал писать, но решил, что дело это напрасное. Здесь моей жизни все равно никто не поймет. На Западе любят писать и читать о богачах, героях и звездах. Я с ними ничего общего не имею. Вы же, по всему, хороший собеседник, - он опять усмехнулся. - За весь вечер ни разу меня не перебили. Значит, до завтра.
       Через несколько шагов он растворился в темноте по дороге к гавани, где зимовало около сотни яхт. Я взглянул на часы - было уже около полуночи.
       Когда вернулся на судно, первый помощник взглянул на меня неодобрительно, но расспрашивать причину моей задержки не стал. Записав коротко все, что услышал, я долго не мог уснуть от волнения и желания поскорее узнать, что же было дальше. У меня была твердая уверенность в том, что узнаю много интересного, и не ошибся.
      
       На следующий день мы встретились с ним в том же кафе, но к моему удивлению он решил перейти в другое заведение. Оно находилась недалеко, выше на одну улицу по дороге в гору. Обстановка в нем была проще, столами служили винные бочки, а кухня и винные погреба находились прямо в пещере в горе. Здесь было прохладней, пахло пряностями, и на стенах висели многочисленные связки лука, чеснока, кукурузных початков. Тыкв и кабачков, засушенных, а которых заготовленных и про запас - отличить, было трудно. Все они прекрасно выглядели. Обслуживал сам хозяин лет шестидесяти, похожий на грека, с большими животом и носом, с красными, как помидоры, щеками. Он радостно заулыбался при нашем появлении, а, узнав, что я советский капитан, произнес: - "Салют, камарадо" и усадил нас за бочку, служившую столом, которая стояла подальше от стойки бара.
       - Что будете пить, капитан, - спросил мой знакомый, - опять свое пиво?
       - Нет. Сегодня я выпью вина. Мне, если можно, красное, полусладкое. Расшалилась моя язва, - у меня действительно побаливала язва после приглашений в гости, где почему-то русских обязательно угощали острыми блюдами.
       После моих слов он обратился к хозяину и тот, внимательно выслушав, скрылся в темноте погреба. Вышел он оттуда с двумя бутылками, покрытыми налетом пыли. Не вытирая их, он поставил одну перед моим знакомым, другую подвинул мне.
       - Альфонсо, говорит, что это вино лечебное и купажировано настойками трав, так, кажется, называется процесс благородного разбавления вина. К нему он предлагает вам паэлью, какую в Аликанте готовит только он - старый контрабандист и браконьер.
       После последних слов хозяин заулыбался и закивал головой утвердительно:
       - Си, си, контробандисто!
       - Этот добрый, на вид человек, знаете ли, страшный злодей, - шутливо произнес моряк. - А если говорить серьезно, он двадцать лет отслужил в Иностранном легионе. Вы, капитан, конечно, знаете об этом войсковом подразделении. Хороших людей там не держат, а уж добреньких тем более. Но он был поваром. В акциях не участвовал, но прославился тем, что мог ударом поварешки убить не только человека, но и лошадь, или верблюда. Почему-то легионеры обязательно пытаются склонить к сожительству именно человека с кухни. Особо этим отличались французы, несмотря на то, что Альфонсо, наверняка, не одного отправил в лазарет и на тот свет. Никто не знает, откуда он родом, а здесь прижился лет десять назад. Сначала работал поваром в казино, затем купил этот ресторанчик. Прежний хозяин, из итальянских фашистов, разочаровался во Франко и уехал на свою любимую Сицилию. Многие хотели купить его заведение, но он продал его только Альфонсо, за его легионерское прошлое. Меня же за знание французского хозяин считает своим, очевидно потому, что я тоже был легионером. Как человек скрытный, он уважает тайны других и с расспросами не лезет, и меня это устраивает, поэтому я в этом месте бываю часто.
       Альфонсо принес мне большое, изыскано приготовленное блюдо, в котором рис был украшен крупной креветкой на коралловой гряде полураскрытых устриц, утопающих в зелени салата из морской капусты. Из горки риса выглядывали головки небольших сардин, а на краю блюда алел маленький отваренный краб, выползающий на песчаный берег, который изображала полоска сладкой желтой горчицы. Хозяин, довольный моим восхищением, пошевелив пышными усами, расплылся в улыбке и исчез в глубине кухни. Мой собеседник есть не стал, сославшись на то, что уже отужинал. Я долго не знал с чего начать, и он подсказал:
       - Начните с глотка вина. Затем отведайте пару устриц, выжав одну половинку лимона, другими закончите. Ну а там расправляйтесь не торопясь с рисом. Испанцы едят медленно, смакуя пищу и запивая вином. Есть поверье, что чем медленнее ешь и больше пьешь вина, тем меньше полнеешь. К тому же помните, как у Ильфа и Петрова: - "Тщательно пережевывая пищу, вы помогаете обществу"
       Я вновь подумал про себя: - Ох, и не просты вы, господин незнакомец.
       Казалось, он понял меня и, расслабившись, откинулся спиной к стенке из темных отполированных дубовых досок.
       - Вчера мы остановились на том, что вы добрались до Ревеля, - напомнил я ему. - И еще, мне не хотелось бы обращаться к вам, как безымянному. Вы до сих пор не назвали своего имени, я думаю, что это не случайно.
       - Да, разумеется, помню. Можете меня называть Андреем Константиновичем, далее вы поймете почему. За многие годы я привык к обращениям без имени, тем более без фамилии: сударь, мистер, сеньор, месье, и как-то не подумал, что у соотечественников это может вызвать неудобство. Однако разрешите, я продолжу свой рассказ.
      
       Оставаться в Ревеле я не собирался. События в Эстонии разворачивались стремительно и вызывали у меня беспокойство и все возрастающую неприязнь. У эстонцев никогда не было своей государственности и аристократии, не считая военных, состоявших на службе в царской армии и получивших хорошее образование в России, позволявшее оценить шанс, выпавший на их долю. Как и Маннергейм в Финляндии, так и Лайдонер в Эстонии стали во главе тех, кто, пользуясь случаем, решили отколоться от империи. Но в Эстонии оставалось много русских, в том числе военных, которых хватило бы не на одну армию, а в Латвии власть захватили немецкие бароны, которых очень беспокоил исход войны, особенно в случае заключения мира или капитуляции Германии. Эстонцы понимали, что Германия в любом случае считаться с ними не будет, и обратились за помощью к Англии, которая и встала на их сторону. При такой поддержке было нетрудно уговорить русских военных выступить совместно с латышами против немцев. Разбив баронов, они убили сразу двух зайцев: получили независимость и признание стран Антанты, которые, после капитуляции Германии приступили к борьбе с Советской Россией. Однако крах Армии Юденича, генерала, несомненно, очень талантливого, и успехи Красной Армии немного отрезвили русофобов, но вытеснение и ассимиляция русских набирала обороты, особенно после того, как по указанию англичан интернировали армию Юденича. Русских, независимо от убеждений, под любым предлогом лишали собственности и вытесняли из страны. У Советов не хватало времени разобраться в событиях у себя под боком, да и столицу Ленин перенес в Москву, казалось, забыв про "окно в Европу".
       Постоянной работы я в то время не имел, работал в порту грузчиком и, благодаря хорошему английскому, был назначен стивидором на выгрузке военных транспортов из Англии. Англичане сбрасывали в Прибалтику трофейное немецкое вооружение, готовили Эстонскую армию. Реальную военную силу в Эстонии, армию Юденича, они уничтожали руками эстонцев. Тысячи солдат умирали в лагерях от болезней, гибли при переходе через границу по льду озера. Многие русские аристократы покидали Эстонию, понимая, что при такой политике Советы все равно со временем возьмут реванш. Мне уже исполнилось двадцать четыре. Я здорово накачал мышц, работая грузчиком, а главное, понял окончательно, что война не для меня. Через дворянское общество в Ревеле я пытался узнать о судьбе матери и брата, но безуспешно. Зато после Кронштадтского восстания получил весточку из Кронштадта. Бежавший через Финляндию офицер штаба, рассказал, что Елена и "дядька", укрывавшие мятежников в своей квартире, разделили судьбу моего деда: их расстреляли на льду Финского залива вместе с мятежниками.
       После этого известия я стал собираться в путь. Официального разрешения на отъезд не получил и стал готовиться к побегу. У меня к тому времени было немало знакомых среди рыбаков, которые нередко продавали свой улов в Швецию, особенно угря, взамен на моторы и изделия из шведской стали. Контрабанда спиртом еще не набрала обороты, и шведские пограничники довольно лояльно относились к ним, редко проверяя небольшие суда, особенно на острове Готланд. С письмом к одному из знакомых отца, отставному офицеру флота, я отплыл дождливой августовской ночью с острова Хийумаа, навсегда распрощавшись с берегами бывшей Российской империи. Это плавание, как мне теперь кажется, не прекращается до сих пор. Несмотря на то, что в Швеции я попался и был судим за нелегальный переход границы, долго там не задержался. Помогли знакомые отца и паспорт беженца из России. Изготовлен он был неплохо и сослужил мне добрую службу. Весной двадцать пятого года морем я прибыл в Абердин и сошел на берег Великобритании, а вернее - Шотландии. Немного поработал в порту и поехал в Лондон с надеждой поступить учиться в Морской колледж. Рекомендаций не брал и к родственнику отца в Плимуте обращаться не стал. Экзамены сдал с хорошими оценками, но принят не был по причине избытка желающих с рекомендациями. Зато получил предложение пойти на курсы боцманов военного флота Британии, хотя к тому времени, как вы уже знаете, о военной карьере не могло быть и речи.
       Мои сбережения таяли с каждым днем, и дальнейшее пребывание в Лондоне стало бессмысленным. Один из моих новых знакомых, поступивших в колледж, написал письмо своему дяде, судовладельцу в Кардифе, и я отправился на западное побережье в район шахт и угольных портов. Судовладелец, довольный моим внушительным видом, не раздумывая, отправил меня к капитану одного из своих судов, доставляющих уголь в порты континентальной Европы. Все суда у него носили названия птиц, с обязательной приставкой "Black". Мое назвалось "Black Thrush", что в переводе означало "Черный Дрозд". Я почему-то сразу вспомнил, что у англичан с этой птицей связаны не очень приятные воспоминания. Этот грузовой парусник, значительных размеров баркентина с железными корпусом и мачтами, но деревянным рангоутом, неприглядный с виду, был построен специально для перевозки угля. В дополнение к парусам он имел паровую машину, труба которой выходила в кормовой мачте на значительную высоту. Когда "Черный дрозд" в море разводил пары, его узнавали издали, потому что дым из такой трубы поднимался на большую высоту. Команда была небольшой: восемь матросов, боцман, кок, механик, три кочегара и трое судоводителей включая капитана. Самым приметным был старпом, упрямый, необыкновенно смелый и сильный шотландец с распространенной фамилией Мак-Грей, роста небольшого, но человек отчаянный и неуравновешенный. Капитан во время стоянки на судне появлялся редко. Приходил к отходу и исчезал с приходом. Был он трусоват, моря боялся, но имел счастье быть родственником хозяина. Было видно, что под парусами "Черный Дрозд" ходил мало: они были неполными, а рангоут и такелаж на судне были изрядно запущены.
       Старпом, который практически был хозяином судна, увидев меня, сразу же определил на свою вахту. Боцман, норвежец Олсон, худой и болезненный человек с желчным лицом, быстро проэкзаменовал меня на предмет знания парусов и такелажа, и напоследок указал вход под полубак, где жили матросы. Кубрик был низким и темноватым помещением на шесть человек, дурно пахнущий нестиранным бельем, мужским потом и старым пивом. Постельного белья не было. Матросы спали в одежде, не раздеваясь, под старыми одеялами и пледами с дырами.
       Я с трудом заставил себя остаться здесь. Было лето, и в кубрике было душно. Устав с дороги, я все же заснул, оставив дверь приоткрытой. Проснулся я от стука двери и ругательств на ломаном английском. Надо мною стоял здоровенный индус в чалме и пытался стащить меня с койки. Еще один стоял в проеме двери и с улыбкой наблюдал за своим товарищем. Я встал, согнувшись оттого, что упирался головой в подволок. Индус больно ударил меня в живот. Такого я простить не мог! Взяв за горло, я оторвал его от палубы и, пройдя в тамбур, выкинул вместе с товарищем на палубу под громкий хохот старпома. Смеялся он долго и от души. Не стесняясь индусов, он довольный произнес:
       - Это вам, паршивые желтомазые, не наш боцман. Это русский научит уважать белых или вышибет из вас мозги, если они у вас есть. А тебя, русский, я прикажу звать медведем, чтобы никто не путал тебя с этими макаками. Только смотри теперь за ними внимательнее, эти чертовы обезьяны неплохо орудуют ножами. Могут и подстеречь где-нибудь на берегу. На судне они тебя не тронут, но при случае в шторм столкнуть за борт постараются. У нас давно нет старшего матроса и каюта его свободна. Перебирайся в нее! Она рядом с боцманской, по левому борту.
       Так началась моя матросская жизнь на чужбине. После взбучки индусы меня побаивались, но больше боялись старпома, который ненавидел всеми фибрами своей шотландской души всех цветных и, зная их ответную ненависть к нему, всегда выходил на палубу с револьвером. Я капитана не заинтересовал. Его вообще мало что интересовало, а с остальными вскоре наладились нормальные взаимоотношения. На оставшиеся деньги я купил постельное белье, несколько книг, толстую тетрадь для записей. Койку пришлось надставить за счет рундука, грязный матрас и старые тряпки отдал индусам. Спал на досках, как приучил меня мой "дядька", пользуясь только тонким одеялом, под которое подкладывал простыню.
       Вскоре я привык к своей каюте, неплохо справлялся с работой, а после того, как однажды боцман не пришел к отходу, занял его место. Теперь даже индусы относились ко мне с уважением, и только один человек на судне - механик, по-прежнему смотрел на меня недобрым взглядом. Причину его неприязни я не знал, но чувствовал, что при случае постарается напакостить мне.
       Все лето мы ходили на Средиземное море, доставляя уголь на Мальту и в Гибралтар для кораблей военного флота. С наступлением туманов и штормов в Бискайском заливе капитан сменился. Новый капитан, голландец Ван Андам, в отличие от старого был отличным моряком и быстро привел судно в порядок. Он уволил индусов и еще двух матросов, наняв вместо них на бирже Роттердама молчаливых голландцев и двух датчан. К весне судно преобразилось: мы выстирали паруса, покрасили в светлый цвет мачты, отбили белой краской широкую ватерлинию, отдраили латунь на надстройке. "Черный Дрозд" приобрел неплохой вид, на нас стали больше поглядывать владельцы хороших грузов. Теперь нас уже фрахтовали не только для перевозки угля, мы возили вино, виски, пиво, пробку, мануфактуру. Летом постоянно совершали рейсы в Испанию и Португалию.
       Капитан был доволен моей работой, много занимался со мною навигацией, астрономией, и начал готовить меня к экзаменам на шкипера. Я не испытывал к этому особого желания, но понимал, что если хочу спокойной жизни, обязан сделать хотя бы небольшую карьеру. В августе 1925 года во время одного из заходов в Ливерпуль, капитан объявил аврал. Мы целый день мыли без того чистое судно и готовили для важных гостей две пассажирские каюты в корме. Грузились мануфактурой и оборудованием на Валенсию и Барселону. Незадолго до окончания погрузки на судно прибыл хозяин с дочкой в сопровождении багажа. Он решил провести отпуск на своем же судне, как потом мы узнали, по настоянию дочери. Она окончила балетную школу в Париже, и хозяин до начала сезона в театре подарил ей путешествие морем в Португалию и Испанию.
      
       Вика
      
       Это было хрупкое создание, небольшого роста, миниатюрное и изящное, как статуэтка. Пышные волосы золотистого цвета, карие глаза и звонкий красивый голос делали ее привлекательной, а красота движений - восхитительной. Первым это отметил капитан, который всегда был опрятен, а в этот раз встречал гостей в ослепительно белой тужурке-фраке, черных с шелковой отделкой брюках и красивой фуражке с белым чехлом. Ради леди он оставил в каюте свою трубку, которую не выпускал изо рта в любых обстоятельствах, и сам лично провел ее за руку по трапу на палубу. С приливом по полной воде мы вышли из доков и, подняв паруса, с попутным ветром покинули Ливерпуль. Гости все время находились на палубе и наблюдали за отходом и постановкой парусов. Хозяин, до этого на своих судах в море не бывавший, с нескрываемым интересом и удовольствием объяснял дочери наши действия. Капитан, попыхивая трубкой, тактично уточнял детали, бросая грозный взгляд на матросов-голландцев, которые не могли работать без грубых морских ругательств. И только старпом на капитанском мостике был хмур и необычайно молчалив, время от времени сплевывая на чистую палубу, чего ранее он себе не позволял никогда. Закончив постановку парусов, я стал на руль и, уловив момент, когда кроме нас на мостике никого не было, спросил старпома:
       - Что с вами, чиф? Неужели вы настолько суеверны и верите, что женщина на судне приносит несчастье?
       - Это не примета, черт возьми - это закон! В моей жизни два раза брали на борт женщину, и оба раза все кончалось хуже некуда. Первый раз, как младенцы, сели на мель у Сен-Мало на самой большой воде, в сизигию. От судна в шторм остались одни щепки. Во второй раз парни нажрались виски и захотели побаловаться с ней. Спятив от желания, они выкинули за борт боцмана, который за нее вступился. Их сослали на каторгу, а меня на целых два года засунули в вонючую шхуну бить у Гренландии китов.
       - Но это же не женщина, Чиф. Посмотрите она же еще совсем ребенок.
       После этих слов старпом взорвался:
       - Ты тупой русский медведь и ни черта не понимаешь в бабах! Тебе бы потолще, да с большими сиськами. Эта птичка, так стреляет глазами, что даже наш капитан стал в стойку, как породистый пойнтер. Она не просто штучка - это французская штучка, к тому же еще балерина. Была у меня одна такая в Копенгагене. Хоть и датчанка, а выделывала в постели такое, что ты и представить себе не можешь.
       Я к тому времени был еще стыдлив и с женщинами встречался редко. Ласки портовых девушек однообразны и непродолжительны. Женщины отдавались мне легко, но дважды я к одним и тем же не ходил, не желая привыкать и, не дай бог - влюбиться. Слова старпома меня не убедили. В этом порхающем существе я не видел женщины: слишком хрупкой и невинной казалась она на палубе судна. Отстояв вахту и проверив состояние груза в трюмах, спустился в свою каюту и приготовился отдохнуть перед ночной вахтой, когда в каюту распахнулась дверь, и в ее проеме возник старпом,
       - Приключения начинаются! - в голосе его слышалось нескрываемое раздражение и злорадство. - Вас, сэр, ждут в кают-компании на вечерний бал в честь появление на борту этой вертихвостки. Очевидно, вам придется носить шлейф ее бального платья и кормить с ложечки. Не забудьте пощупать, что прячет она под юбкой. Я уверен, вы найдете там хвостик, а может и хвост!
       На этот раз старпом меня разозлил.
       - Почему бы вам самому это не сделать? При вашем опыте это будет нетрудно, а я не специалист лазить под юбки.
       - Бросьте, русский. Вы не умеете злиться. Приглашают не меня, а вас. Принцесса изъявила желание слышать за столом французскую речь, столь ею излюбленную. К тому же вы прекрасно знаете, что мне теперь одному придется нести вахту, капитан будет при хозяине. Да и мои манеры не для такой компании.
       - Насчет манер, это точно, чиф. - съязвил я, - а вот вахту мог бы постоять и я.
       - Ты, русский, не дури! Удача сама лезет тебе в руки. Капитан тебя в самом лучшем виде хозяину преподносит. Если еще и его дочка в тебя влюбится, быть тебе большим человеком. Только смотри, не оплошай! Хозяйский гнев всегда с милостью рядом, всего в дюймах ходит. Следи за дистанцией, на абордаж не бери.
       Старпом беззлобно хлопнул дверью, а я стал собираться. Сначала примерил свой костюм, который без дела пролежал уже больше года. К удивлению обнаружил, что рукава стали короче и пиджак на груди застегивался с трудом. В конце концов, я выбрал шелковую белую рубашку, брюки от костюма и черные лакированные туфли, на шею завязал черную испанскую косынку. На палубе было еще светло, и по лицам матросов понял, что выгляжу в их глазах очень неплохо. Старпом с мостика показал мне большой палец и прогудел:
       - Смелее в бой, тореадор!
       В кают-компании повар расставлял тарелки, а по лицам собравшихся было видно, что они меня не очень-то ждали. Вино начинало бродить в крови присутствующих. Молодая леди вскочила, захлопала от восторга в ладоши и радостно воскликнула:
       - Боже, мой, какая он прелесть! Такой большой и красивый! Он очень похож на пирата, не правда ли! Отец, я хочу, чтобы он сидел рядом со мной, - и тут же спросила меня по-французски:
       - Вы же не будете возражать, правда? Мне иначе будет скучно среди этих мужланов.
       - Ошибаетесь, мадмуазель, - ответил я довольно резко - здесь собрались джентльмены.
       - Хорошо, хорошо! Пусть будут джентльмены, но они такие скучные. Я уже устала от них. Папа и капитан целый день говорят только о корабле и работе. И кокетливо добавила:
       - И о вас, между прочим. Так что садитесь, садитесь!
       Повар поставил стул между ней и механиком. Капитан слегка подмигнул мне и, обращаясь к хозяину, произнес:
       - Наш юный друг освободит нас от необходимости развлекать леди. Я, честно говоря, уже разучился это делать. Вот мы и посмотрим, на что способны русские. Предупреждаю сразу вас, леди, в делах он очень ловок, несмотря на свои размеры.
       Хозяин рассмеялся.
       - Моя дочь не так проста. В Париже она научилась давать отпор самым опытным волокитам. К тому же она так влюблена в свой балет, что на глупости у нее времени не хватает.
       После этих слов, дочь посмотрела на меня взглядом, достойным зрелой и хитрой женщины. Наклоняясь ко мне, тихо произнесла:
       - Не обращайте на него внимание. Поверьте, я очень хорошая, - она сделала паузу, таинственно глядя мне глаза, - и очень благодарная.
       У меня неприятно засосало под ложечкой. Инстинктивно я почувствовал, что это знакомство хорошим не обернется, хотя мне немного льстило, что она заинтересовалась мной. В этот момент я вспомнил мать, ее многочисленные любовные игры за столом в присутствии отца, и почему-то успокоился. Я решил, что без труда выберусь из этой ситуации. К тому же на моей стороне было одно важное преимущество, я почти не пил.
       Вечер получился на славу. Виктория была в ударе. Она танцевала то партию лебедя, то Петрушки, но больше всех поразила танцем Эсмеральды, заставив меня исполнить роль Горбуна. Мне засунули подушку от дивана на спину под рубашку, я пытался схватить ее, размахивая руками, ревел как медведь, но она ловко выкручивалась. Завершая танец, она повисла у меня на шее, изображая безумную страсть, смешанную со страхом, и упала в обморок. Обморок у нее получился настолько эффектным, что отец и капитан одновременно кинулись ее поднимать, и если бы она не шепнула мне:
       - Целуйте же меня, целуйте, медведь, - я принял бы его за натуральный приступ.
       Все это она проделывала без музыки, выключив электричество, при свете пиронафтовых фонарей, что еще более приближало обстановку к свету костра и темноте площади перед Нотр Дам. Она была действительно талантлива, с неиссякаемой энергией в маленьком теле, которое выражало то страсть, то коварство и хитрость, то покорность. Когда перешли к пению, она, услышав мой голос, попросила спеть для нее русскую песню. Я с удовольствием спел пару романсов и "Дубинушку". От последней она была в восторге:
       - Да ты же Шаляпин!
       Вечер затянулся за полночь. Хозяин и капитан были уже сильно пьяны, когда она объявила, что бал окончен. Я помог пройти в каюту капитану и уложил в койку хозяина. Когда вернулся в кают-компанию, хмурый кок-малаец убирал посуду. Не поднимая головы, он промолвил:
       - Механика сказала, что бы ты убирался своя каюта. Она сама поможет леди. Очень сердитая механика на тебя. Очень нехорошая она человек.
       Я поблагодарил его и поднялся в рубку. Старпом дремал у открытого лобового иллюминатора. Когда я вошел, он поднял голову.
       - Это ты, русский? Славно гуляла компания. Ваше представление наверху было хорошо слышно. И повторю тебе еще раз, что дьявол сидит в этой девке. Дьявол! Добром все это не кончится. Иди спать, до утра я постою, а в восемь меня сменишь. Мастер теперь дня два болеть будет.
       Он взял меня за рукав, повернул к себе, посмотрел внимательно в лицо.
       - Это хорошо, что ты не пьешь. Может и пронесет мимо нас напасть.
       Я пришел в каюту немного расстроенный старпомом. Мне было не понятно его опасение, но не учитывать его опыт я не имел права. Уснуть сразу не смог, передо мной стояли лицо и глаза Виктории, а руки и тело хранили ее тепло. Я гнал все это от себя и с трудом заснул.
       Наутро я естественно не выспался. Чтобы прогнать сонливость, вышел на палубу и, как всегда, разделся наголо, забыв о присутствии на судне женщины. Черпнув из-за борта деревянным ведром воду, облился несколько раз, когда почувствовал на себе взгляд. Меня словно ударило молнией, но укрываться было уже бесполезно. Она стояла у грот-мачты и смотрела на меня, ничуть не смущаясь. Тогда я еще не знал, что среди актеров, в балете, у моделей и художников обнаженное тело вызывает в основном профессиональный интерес. Меня успокоило только то, что на палубе больше никого не было, и старпом на мостике не появлялся. Но я ошибался, и эта ошибка впоследствии сыграет важную роль.
       Как и предвидел старпом, капитан приболел и на палубе не показывался. Хозяин вышел к обеду с помятым лицом, щурясь от яркого дневного света. Мы шли под парусами около шести узлов, и на попутной волне нас немного покачивало. Морская болезнь с похмелья вещь весьма неприятная, и он, спросив меня, все ли нормально, быстро сошел вниз. Виктория до обеда на палубе не появилась. Когда кок принес мне обед на мостик, я поинтересовался у него:
       - Как чувствуют себя наши гости?
       - Капитана ела, хозяина не ела. Механика тоже не ела. Только леди все ела.
       - Видимо балерины, которые совершают массу вращений и прыжков, менее подвержены морской болезни, - подумал я. Меня утешило, что она себя чувствует хорошо. Почему механик, который обычно не укачивался даже в жестокие шторма, не вышел к обеду, для меня оставалось загадкой.
       Горизонт был чист, рулевой-голландец был надежным матросом, и я направился в каюту механика, которая находилась ближе к румпельной. Дверь была открытой, механик лежал на койке одетым. При моем появлении он отвернулся лицом к переборке и с раздражением коротко произнес: - Убирайся!
       Я поднялся на палубу с твердым убеждением, что с ним произошло нечто неординарное. К заходу солнца, который в океане всегда зрелище красивое, я послал матроса пригласить на палубу Викторию. Она вышла одетая мальчиком, в черной бархатной курточке с белыми кружевами, в бриджах с широким поясом, которые плотно облегали ее бедра и подчеркивали узкую талию. В этом наряде она выглядела старше, а хорошо выделявшаяся грудь делала ее более похожей на женщину. Лицо было серьезным и от прежней беззаботности и легкомыслия не осталось и следа. Закат был великолепен. Огромный огненно-золотистый шар солнца коснулся воды, окрасив под ним океан в свой цвет. В небо взлетели широкие лучи, которые по мере погружения солнца в воду, постоянно меняли свой цвет, окрашивая небо на западе угасающим светом дня. Мы стояли, пока темнота не зажгла на небе звезды. Только тогда она повернулась ко мне и тихо сказала:
       - Спасибо вам, - и ушла, растворившись во тьме, будто ее и не было.
       Было ближе к полночи, когда на мостик поднялся капитан. Ветер немного стих и судно почти не испытывало качки. Взглянув на карту и осмотрев паруса, он отпустил меня, сказав, что настала его очередь. Мне это было кстати. Глаза слипались от непреодолимого желания уснуть. Ночь была душной, и я не стал закрывать дверь. Положив голову на подушку, я уснул тотчас же. Сколько я проспал, не знаю. Мне снились закат и Виктория, то танцующая на поверхности моря, то жарко обнимающая меня горячими руками, то молчаливая и манящая. Я проснулся.
       Она сидела на мне, упираясь в мою грудь руками, запрокинув голову. Волосы ее были распущены и спускались по плечам, обтекая красивые груди с крупными сосками. Мои руки лежали у нее на бедрах, послушно помогая их движениям. Я даже не понял, что произошло. Безрассудное чувство любви и обладания женщиной владело мной, и в мире более не существовал ничего, кроме ее тела, поцелуев и сжигающей безумной страсти. Такого, что было с ней, я еще не испытывал и думал, что не испытаю больше никогда. Как долго это продолжалось, не знаю, но мне хотелось еще и еще. Она ушла внезапно, накинув халат и не прощаясь, словно желая, чтобы все оставалось сном. Еще долго я не мог прийти в себя. Когда же понял, что произошло, вспомнил слова старпома. Страха перед последствиями я не испытывал, хотя и понимал, что они для меня могут быть непредсказуемыми.
       К полудню я немного успокоился, на судне никто не подавал вида, что знает о случившемся. Я решил, что само провидение помогло сохранить в тайне нашу встречу. Одного боялся - встречи с ней на людях, поскольку совершенно не знал, как мне теперь вести себя в ее присутствии. Вечером меня вновь пригласили на ужин. Я пришел в кают-компанию раньше ее. Капитан с хозяином, уже пришедшие в норму, встретили меня, как мне показалось, внимательным взглядом и приступили с расспросами о работе. Вскоре стало понятно, что они не чего не знают, и это помогло мне обрести уверенность.
       Когда появилась Виктория, я уже был готов к этому и не выдал своего волнения. Она вела себя на ужине на этот раз как хозяйка, оказывая мне внимания не более чем, другим, чаще обращаясь к отцу и капитану. Механик на этот раз отсутствовал, и для меня показалось странным, что об этом никто не обмолвился. Выпито было немного, и ужин закончился быстро. Я остался помочь коку убрать стол и спросил его, не знает ли он, почему не ужинал механик.
       - Она упала и сделала большой черный глаз, - сказал он и поднес к лицу тарелку, показав для убедительности какой большой синяк, он себе поставил. Синяк был действительно большим, как я потом убедился, но мы со старпомом не поверили в несчастный случай. В полночь погода ухудшилась, на вахту опять заступил капитан. Около двух часов я спустился в каюту. Твердо решив, что, если Виктория придет еще раз, попрошу ее оставить меня в покое, но дверь закрывать на ключ не стал - вдруг начнет стучаться и разбудит матросов. Качка усилилась. Я уже решил, что она не придет, когда тихо скрипнула дверь, и я очутился в ее объятьях. Сопротивлялся недолго, и все повторилось сначала. Бесконечное блаженство прервал авральный звонок. Наспех одевшись, выскочил на палубу. Холодная волна окатила меня, окончательно вернув к действительности. Мы сменили галс, взяли рифы, на что ушло часа два. Освободившись, поспешил в каюту, но она была пуста.
       Утром я поднялся на мостик. Капитана сменил старпом, который, отчаянно ругаясь, пытался ловить звезды секстаном, для определения нашего места в море. Качка не давала сделать это быстро даже при его опыте, а звезды быстро исчезали на небосводе в свете наступающего дня. Сделав вид, что не заметил меня, он отвернулся и прошел в рубку. Я зашел следом и спросил разрешения сменить рулевого. Он что-то буркнул себе под нос. Я вышел на палубу, принял у матроса штурвал, сверил курс и осмотрел паруса. Они были туго обтянуты, хорошо ловили ветер. Все было в порядке. Судно шло около восьми узлов и хорошо слушалось руля. Этим старпом должен быть доволен. Еще минут тридцать он находился в рубке, делая вычисления, и вдруг выскочил из нее со страшными ругательствами. Бесновался он минут десять. Я осторожничал и не прерывал его, ожидая, что будет дальше. Наконец он успокоился. Поняв мой вопросительный взгляд и посматривая на паруса, он произнес:
       - Ну, и хитрец у нас кэп. Как всегда, сначала сам сделает измерения, пока хорошо видны светила и линия горизонта, а потом вызывает меня, когда звезды уже видны, как блохи у черной кошки. Вот увидишь, сейчас выйдет с мордой адмирала Нельсона после победы над испанским флотом, а у меня опять "пролёт". В подтверждение его слов дверь тамбура отворилась, и показался капитан со своим астрономическим журналом.
       - Нанесите на карту наши координаты, чиф, и возьмите еще три градуса на дрейф, иначе утром мы будем сидеть на скалах. Кстати, а как у вас получилось? Что-то я не вижу на карте вашего определения.
       - Я не буду его наносить, сэр, чтобы не спорить потом, кто из нас прав. Оно наверняка будет отличаться от вашего, но капитан - вы и мы идем вашим курсом.
       Капитан довольный рассмеялся:
       - Что, опять пролетели? Ничего со сна это бывает. Зато вы отлично ловите звезды ночью, правда, когда горизонт не всегда хорошо виден, но определения ваши неплохие. И все же в следующий раз постарайтесь не проспать. Он подмигнул мне и вернулся в каюту с довольной улыбкой.
       На этот раз старпом отошел сразу же.
       - С этим голландцем хорошо плавать, - сказал он добродушно. - Голландцы моряки хорошие, хотя и зовут их морскими собаками. Если это так, то он хорошая гончая, которая всегда готова идти по следу. Знаешь, за что их так зовут?
       - Знаю. У них и флот такой - быстроходный и маневренный. Они как собаки, стаями бросаются туда, где есть пожива, к тому же считают, что при разделе мира их обделили.
       - Это верно, русский. Британия не дремала. Испания и Португалия больше всех открытий сделали, а колоний у нашей королевы не меньше. Мы всех обскакали, вернее просто у всех оттяпали. Один гимн чего стоит: "Правь, Британия, морями". Русский, а как начинается гимн у вас в России?
       - Начинался со слов "Боже царя храни", а теперь вместо гимна - "Интернационал".
       - Это, что еще за ерунда такая - "Интернационал"?
       Я удивился его искренности и незнанию партийного гимна всех "обездоленных".
       - Это, чиф, партийный гимн, где голодные рабы обещают все разрушить и построить свой новый и справедливый мир.
       Старпом удивился:
       - А зачем его строить? Мир такой, каким его построил Господь. Одни - богатые, другие - бедные, и у каждого свой мир. Шотландцы с ирландцами в Америке уже пытались строить свой справедливый мир. Не вышло. Бог создал и бедных и богатых, и против этого не попрешь.
       - А вот Советы говорят: можно построить другой, справедливый для бедных. Ты слышал что-нибудь о Марксе, который "Капитал" написал? Он говорил, что можно построить такой мир, коммунизмом называется.
       - Это тот идиот, который сказал, что денег не будет и всем все поровну? Нет, русский, он дурак, твой Маркс. Как же можно без денег? Без денег человек не может, как англичанин без королевы.
       Я решил его подразнить:
       - А ты, чиф, смог бы обойтись без королевы?
       Тот задумался, почесал затылок и произнес неуверенно,
       - Не знаю. Без королевы, может быть, и смог бы, а вот без денег не смогу.
       Мне всегда хотелось понять, почему он при его широкой душе был так бережлив и так хочет накопить много денег. Сейчас настал удобный момент спросить его об этом.
       - А зачем тебе много денег? И сколько бы тебе хватило?
       Старпом стал серьезным, внимательно посмотрел, не надсмехаюсь ли я над ним.
       - Много, так много, что и не знаю. А для чего, это долго рассказывать, но я тебе когда-нибудь расскажу, русский. Ты меня поймешь, потому, что у тебя тоже украли Родину и землю. У тебя украли бедные, а у меня богатые. Крадут и те, и другие, а ты говоришь - справедливый мир! Даже у мертвых на кладбище не у всех одинаковые могилы, - и вздохнув, он пошел на обход судна. В тот день до конца вахты он так и не заговорил со мной.
       Во время вечерней вахты он тоже молчал, поглядывая на меня изредка с досадой. В полночь, когда, сдав вахту, я пошел в каюту, то услышал вслед горестное:
       - Эх, русский, русский!
       Я обернулся. Он несколько мгновений смотрел на меня с сожалением, затем махнул рукой, чтобы я ушел. Стало понятно, что он знает все. Говорят, если знают трое, это означает, что знают все. Но, оказалось, знали об этом все, кроме капитана и хозяина. Думаю все же, что капитан тоже знал, но в его положении было предпочтительнее молчать в ожидании развязки.
       Виктория приходила ко мне еще три ночи. Каждый раз я давал себе клятву не пускать ее, но какая-то неведомая сила заставляла меня оставлять дверь открытой. Ее ласки каждый раз становились все сладострастнее. Откуда она брала силы для них, было непонятно. Я, кажется, отдавал ей все, но она начинала снова, и я отвечал ей, неведомо откуда черпая силы и желание. Я был молод, и еще никогда такого с женщинами у меня не было. Два - три часа утреннего сна и мои силы восстанавливались, но долго так продолжаться не могло. Я твердо решил, что в Барселоне попрошу расчет и покину судно, а перед приходом в порт старпом позвал меня в каюту.
       - Ты должен уйти с судна, и чем быстрее сделаешь это, тем будет лучше для тебя. Хозяин взбешен. Он распорядился выгнать тебя, не заплатив тебе ни гроша. Капитан и команда собрали для тебя немного денег, этого тебе хватит, пока не найдешь новое судно. На английское не нанимайся и старайся в Англию не приходить несколько лет, пока все не успокоится. Сойдешь на берег, сразу куда-нибудь уезжай. Рядом с Барселоной порт Таррагона, а лучше в Валенсию или еще южнее. Бойся механика, кочегары говорят, что у него здесь с бандитами всегда были контрабандные дела. Он уже второй день пьет с хозяином, не к добру это. Свои тебя не тронут, они на твоей стороне. Я сделаю так, что придем рано утром, рабочий ялик спущу заранее с кормы по правому борту. Как утрясу дела с эмиграционным офицером, дам знак. Уходи пока не рассвело. На мостик механик не сунется, а если и придет, это моя забота.
       Он замолк, налил себе виски.
       - Тебе виски не дам. Эх, русский, русский, я ведь тебе говорил, что это дьявол! Надеялся, что мы с тобою еще поплаваем вместе. Нравишься ты мне, есть в тебе что-то наше, шотландское. Будешь теперь бродить по свету, как "Летучий Голландец", и все из-за нее.
       - Не переживай за меня, чиф. Мне видно на роду написано бродить по свету. Судьба так распорядилась, нет у меня больше ни Родины, ни близких мне людей. И никому я не нужен, разве только таким, как ты. На Викторию зла не держи, она мне плохого не желала, а что было у меня с ней, уже, видимо, с другими никогда не будет.
       - Эка, ты рассопливился! Да у тебя таких баб будет больше, чем чаек в рыбацкой гавани. С тобой любая пойдет, только позови. И что ты в ней нашел?
       Он сплюнул на палубу и налил себе еще.
       - Будешь в Корке, найдешь моих, тебе любой в порту скажет, где Мак-Греи живут, но раньше, чем лет через пять я домой не вернусь. Слово я дал, а у нас слово крепче меча. Знай, если живым останусь, буду тебя ждать. А сейчас иди и на палубе не показывайся, пока не позову. Да, с девкой не прощайся, она удержать тебя захочет. Задержишься - убьют. У хозяина на нее виды большие, одна она у него, за нее ничего не пожалеет, на все пойдет.
       Я вышел от старпома с чувством, что все, сказанное старпомом, какая-то ошибка и ничего страшного произойти не должно. Не закрывая дверь в каюту, машинально снял с пожарного щита топор и поставил его у койки. Иллюминатор был открыт, но для меня он был слишком мал. За бортом плескалась разбегающаяся под форштевнем вода и, ярко фосфоресцируя, играла холодным, синим пламенем. Только сейчас я поймал себя на мысли, что жду прихода Вики, хотя до сих пор об этом не задумывался. Внезапно дверь скрипнула и медленно отворилась, пропустив в каюту темную фигуру. Но это была не она. Сжимая рукоятку топора, я приготовился к худшему.
       - Русский, это я, Лай. Леди просила нести письмо. Моя тихо шла, никто не видела. Моя тебе кушать принесла.
       Он протянул мне узелок с провизией и вложил в руку свернутый в трубочку клочок бумаги. Затем бесшумно, словно кошка, растворился в темноте. Я подождал немного и зажег лампу. На клочке было написано всего три слова: " Не бросай меня!" Это было поразительно, как она узнала, что я готовлюсь к побегу. Вряд ли кто-то мог сказать ей об этом. Кок, как и многие азиаты, хорошо видел во тьме, а еще лучше слышал и мог услышать мой разговор со старпомом, но я не думаю, что он сказал бы об этом Вике. Отношение мужчин к женщинам в Азии, где мало места сочувствию к слабому полу, не позволило бы ему даже задуматься над этим. Значит, Вика инстинктивно почувствовала или хорошо знала, что готовит ее отец. Это осложняло мой уход. Теперь, когда кроме меня об этом знали и другие, бросить ее я не мог. Идти к ней было безрассудно и бесполезно - за ней наверняка следили.
       Еще не зная, что я предприму, стал собирать свои немногочисленные пожитки, которые уместились в чемодане и рюкзаке. Закончив, я лег и без сна пролежал до команды: "Убрать паруса". Ночь была душной и безлунной, плотные дождевые тучи задернули плотными шторами звезды и луну. Город и порт едва светились огнями в ночи, я впервые ощутил его враждебность, и мне ужасно не хотелось покидать мой скромный уют на судне. Когда раздался рокот отдаваемой якорной цепи, я все же был готов снова шагнуть в неизвестность. Единственное, что еще держало меня с прошлым, была Вика, с которой решил непременно встретиться во время стоянки судна в порту.
       Катер с властями прибыл к борту почти сразу. Как всегда, их встретил капитан, и они прошли в рубку, где с ними занялся старпом. На этот раз власти торопились: наспех проверив судовую роль и манифесты на груз, отошли от борта, торопясь добраться до берега раньше, чем польет дождь. Палуба опустела. Я зажигал якорный фонарь, когда старпом тихо свистнул. Он протянул мне паспорт, уложенный в плотный кожаный мешочек и свой любимый нож в красивых ножнах.
       - Храни тебя господь, и пусть будет с тобой удача.
       Я поблагодарил его за все и сказал, что хочу видеть Вику.
       - Этим ты подведешь меня, и тогда тебе уже не уйти добром. Делай, как решили. Остановишься в гостинице "Куба" на улице Ганнибал. Спросишь Дугласа и передашь привет от меня, в паспорте для него записка. Но если заметишь подозрительное, сматывайся немедленно. Угрозы хозяина исполнят люди механика. Они с ним связаны, а такие не шутят, убьют или продадут арабам.
       Когда я отошел от борта, поднялся сильный ветер и хлынул ливень, из-за которого огни судна быстро пропали в темноте. Греб наугад, стараясь не сломать старые весла. Ялик быстро наполнялся водой и когда нос его уткнулся в причал, едва успел из него выбраться. От толчка ногами он качнулся, зачерпнул бортом и быстро погрузился в воду, унеся с собой мой чемодан со скромными пожитками. Я стоял на причале под проливным дождем, глядя в темноту туда, где остался "Черный Дрозд" и женщина, которую бросил ради того, чтобы вновь начать все сначала. На душе было скверно. Я готов был вплавь вернуться на судно, и только разыгравшийся сильный шторм и ливень остановили меня.
       Гостиницу отыскал с трудом. Одиноко спешивший испанец, на мое счастье, оказался извозчиком. Он указал мне направление и примерное расстояние. Улицы Барселоны расположены в строгом направлении, в них трудно заблудиться, но потоки мутной воды и ураганный ветер усложняли мои поиски.
       Дугласа не было на месте. Меня встретил его сын и отвел в комнату с окнами во двор. Он принес мне халат, кофе, немного еды и вина. Есть не хотелось, но вино и кофе согрели меня, и я быстро уснул, сказались бессонные ночи. Разбудил меня Дуглас, который, выслушав, просил меня не выходить из номера, пока он не разрешит. Одежда моя просохла, документы и деньги вода пощадила. За окном темнело, когда под дверь просунули свернутый листок и раздались шаги убегающего человека. Я открыл дверь, коридор был пуст. На листке было написано:
      
       Жду тебя у памятника Хуану Карлосу в девять вечера. Умоляю тебя, приходи.
    Виктория.
      
       Тогда мне и в голову не пришло, что записка могла быть написана кем угодно, я ведь не знал ее почерка. До девяти оставалось совсем немного, когда почти бегом вышел из гостиницы. Ничего не замечая вокруг, срезал угол, вошел в подворотню дома. Страшный удар по голове и больше я ничего не помню.
       В этом месте рассказчик сделал паузу, потрогал своей огромной ладонью голову и выпил полный бокал вина.
       - До сих пор при воспоминаниях об этом начинает болеть голова там, где кости нет, и есть только тонкая кожа, прикрытая волосами. В дальнейшем по голове меня били не раз, но просто удивительно, в это место не попадали. Что произошло дальше, знаю из рассказов моих спасителей: под утро меня почти бездыханного нашли на берегу моря монахи францисканцы, путешествующие по Каталонии, и на руках донесли до Таррагоны, где поместили в старинную больницу Святой Теклы. Очнулся я только через месяц, и долго не мог вспомнить, что со мной произошло.
      
       Начать сначала
      
       Документов у меня не было, денег тоже. Монахини ухаживали за мной, по просьбе их братьев, доставивших меня, и вскоре я встал на ноги. Идти без документов было некуда и я остался помогать им, так же как и они, не получая за это оплаты. Свободного времени оставалось много, и вскоре я знал этот старинный, основанный еще римлянами город и порт не хуже Кронштадта или Ревеля. Обилие древних памятников и мое психологическое состояние, долгое время уводили меня от действительности, и все в больнице считали, что я навсегда останусь "не от мира сего". Так прошло полгода, снова наступило жаркое лето. Море и солнце окончательно вернули мне здоровье, и я, распрощавшись с моими спасительницами, отправился в Барселону пешком. Идя по берегу прекрасного моря самой красивой страны Европы, да и, наверное, всего мира, я ощутил, как возвращаются ко мне силы и желание радоваться тому, что остался жив. В Барселоне долго не решался войти в гостиницу к Дугласу, но отсутствие паспорта создавало угрозу очутиться в тюрьме, и я переступил ее порог. Мне продолжало сказочно везти: у стойки стоял хозяин, который сразу узнал меня, вызвал сына и повел к себе. Войдя в комнату, он выложил на стол мой паспорт, матросский сертификат и мои деньги.
       В этом месте голос его задрожал. Рассказчик замолк и прикрыл на некоторое время глаза. После короткого молчания он продолжил:
       - Знаете, капитан, с тех пор я твердо убежден, что нас окружает больше людей хороших, и только непонимание этого заставляет нас порой относиться к людям безразлично или подозрительно. Если это было бы не так, то наша жизнь обрывалась бы с того момента, когда мы становимся самостоятельными, ведь часто это происходит еще до нашей полной зрелости. Я понял это именно тогда и всю остальную жизнь, несмотря на все ее сложности, верил в это. Часто меня спрашивают, почему я, человек с хорошим воспитанием и неплохими способностями, не использовал свое происхождение и связи моей семьи для достижения более высокого положения в обществе. Ведь я же мог окончить университет или, в конце концов, мореходное училище и стать как вы, к примеру, капитаном. Не знаю, но в свое оправдание думаю, что я был уже рожден вечным странником, последним из нашей семьи, из нашего рода, по воле рока так и не ставшим его продолжателем. То, что произошло на моей Родине, которой были не нужны такие, как мой дед, отец, мать, брат и все, от рождения окружавшее меня, убедило в том, что стоящим выше нас и облеченным властью, нет дела до того, что мы думаем и чем живем. Это лучше знают и чувствуют только те, кто рядом с нами, ибо нет в мире ничего более справедливого, чем равенство. Вот почему я, крещенный и воспитанный с уважением к религии, не верю в божью справедливость. Милость божья возможна, но она ничего общего не имеет со справедливостью. Так же как и законы, потому что они охраняют не людей, а личности, а значит, не могут обойтись без предвзятости.
       Я решился его перебить:
       - Но ведь вы не сторонник беззакония, как я понял из вашего отношения к Революции. Не анархист же вы, наконец?
       - Нет, разумеется, хотя о них речь еще впереди, но согласитесь с тем, что душа человека не признает границ, кроме тех, которые диктует его совесть. Человек рождается свободным, а законы общества и государства ограничивают эту свободу, постепенно сводя на нет его самосознание. Душа, вернее часть ее - дух свободы, покидает его, и он живет уже не по совести, а по законам государства и своего окружения и чем выше оно, тем больше ограничений и тем меньше у него свободы. Последнее время с подачи американцев, которые по сути своей настоящей свободы никогда и не знали, утверждается, что деньги дают человеку настоящую свободу. Это - чушь и глубокое заблуждение. Деньги это одно из порождений закона, который определяет ценность, а значит и границы между теми, кто обладает ими в различном количестве. Стремление иметь их больше всех, то есть без границ, а значит и без закона, порождает беззаконие, поддерживаемое неограниченной властью. Вот почему деньги это порождение дьявола, и в этом анархисты правы. Как-то, путешествуя по Испании в одном монастыре, я решил дать немного денег настоятелю. Он отказался, сказав мне, что те, кто берет их, отдает вместе с ними часть своей души дьяволу. Выходит, что миллионеры отдают ему большую часть души и больше других попадают в его зависимость. После той встречи оставляю себе денег лишь столько, сколько нужно мне на питание, одежду и кров. Ну да ладно, мы немного отвлеклись. Если у нас будет время, мы еще поговорим на эту тему.
       Дуглас рассказал мне, что Мак-Грей очень переживал мое исчезновение и был твердо убежден, что я убит. Он, не попрощавшись, ушел с "Черного Дрозда" и нанялся на французский парусник. О Виктории я не стал его расспрашивать.
       Неделю жил у него, а затем вернулся в Таррагону и нанялся грузчиком в порт специально для того, чтобы набрать форму, занимаясь тяжелым физическим трудом. Вместе со мной работал португалец Гомеш - сын португальского солдата из Гвинеи и негритянки из Биссау. Он был старше меня, но такой же крупный и сильный. Вдвоем нас с удовольствием нанимали на работу. Гомеш был молчалив, добродушен, и по причине своей темной кожи избегал дружбы с другими белыми. Жил он недалеко от порта в домике вдовы моряка, угрюмой на вид испанки, куда она вскоре пустила и меня. Гомеш скучал по Лиссабону, в котором не был уже много лет. С тоской в голосе пел он песни, которые сам придумывал, чем-то похожие на испанские, но больше с африканскими ритмами.
       Русских в Таррагоне было мало. Дважды я встречался с ними, но дружбы у нас не сложилось. Они жаловались на судьбу, с тоской говорили о России и мечтали туда вернуться на штыках любых освободителей. Два раза в порт приходили суда под красным флагом, но я не пошел на них, убежденный, что не узнаю о родных ничего нового.
       Наступил октябрь, кончилось лето. Работы в порту стало мало. Я стал замечать, что за мною ходят какие-то люди. Однажды, когда я вернулся домой, вдова расплакалась и стала умолять покинуть ее, потому что ей угрожают сжечь дом, если я останусь. Гомеш рассердился, стал на нее кричать, но я остановил его и стал собираться. Денег накоплено достаточно для того, чтобы скромно прожить не один месяц, к тому же у меня еще летом созрело желание отправиться в путешествие по прибрежной Испании, пройдя все побережье до границ Португалии, и побывать в таких городах как Валенсия, Гранада, Малага. Кордоба и Севилья. Если удастся, собирался пройти и Португалию, и через северную Испанию дойти до Парижа.
       Я знал, что в Париже осели несколько наших родственников, которые могли оказать мне помощь в случае необходимости, ведь у меня до сих пор не было настоящего паспорта. Поблагодарив хозяйку за приют и попрощавшись с Гомешем, я отправился в путь, едва рассвело. Когда спустился по главной улице и вышел на дорогу, ведущую на юг, он меня нагнал.
       - Знаешь, за тобой действительно следят, и к тому же ты собираешься идти в Португалию, а там еще жив мой отец. Я мог бы там пригодиться тебе, - сказал он и не дожидаясь ответа затянул песню, которую пел, вспоминая об отце. Допев ее до конца, добавил:
       - Он писал мне, что один фашисто обижает его. Разве бы ты позволил обижать своего отца?
       Так в сентябре 1926 года мы начали с ним путь на юг, и я не предполагал, что почти на десять лет он станет мне братом, который всегда будет рядом и выручит в самых невероятных ситуациях, нередко рискуя своей жизнью.
      
       До этого момента мой собеседник ни разу не прерывался и вел рассказ, не задумываясь, как будто рассказывал его уже не раз. Лицо его при этом было почти бесстрастно, только глаза иногда начинали блестеть, и казалось, вот-вот на них покажутся слезы.
       - Я не утомил вас, капитан? На сегодня хватит, не совсем справедливо подолгу мучить вас моими воспоминаниями, но если вам интересно, завтра приходите сюда снова, мы продолжим путешествие по Испании.
       - Что вы, - возразил я поспешно, - я сам очень люблю эту страну, и мне интересно узнать о ней из уст такого человека как вы.
       Он усмехнулся:
       - Чем же для вас, капитан, интересен такой человек, как я?
       - Так сразу объяснить трудно. Если говорить коротко, вы все же наш, русский, но из тех, которые сохранили взгляд на жизнь с позиции человека дореволюционной России. Для меня интересно понять, чем он отличается от моего: от взгляда, как мы теперь называем себя, советского человека.
       Он улыбнулся, слегка прищурился, словно хотел заглянуть мне внутрь.
       - Вот и мне хочется понять, что же вы за люди. Долгое время я избегал с вами контакта и не хотел встречаться. Для меня в России не было будущего, я старался забыть и прошлое. Теперь, когда у меня есть только унылое настоящее и впереди уже не может быть будущего, мое прошлое возвращается и становится мне дороже. Так сложилась моя жизнь, а вернее, я сам ее так прожил, что после меня на земле не останется ничего кроме могилы, если будет кому, похоронить на чужбине. Единственное, что утешает меня, так это то, что смерть не страшнее одиночества, ведь прошлое возвращается теперь, принося только боль потерь, которых в моей жизни было немало.
       На этом в тот вечер довольно поздно мы расстались.
      
       На другой день после обеда я делал обход трюмов, когда заметил его стоящим недалеко от борта. Сойдя с трапа, подошел к нему и пригласил на судно.
       - Нет, спасибо. Я еще не созрел для этого, - пошутил он. На лице его не было и следа от былой грусти или бессонной ночи.
       - А знаете, капитан, у вас на судне симпатичные парни. Мне кажется, совершенно другая атмосфера, чем на судах других стран, где я бывал, и много молодых командиров. Если придете сегодня, возьмите с собой своего хорошего друга. Я думаю, ему тоже будет интересно, ведь сегодня речь пойдет о дружбе, настоящей мужской дружбе. Договорились!
       Вечером я пригласил пойти с собой старшего механика, который уже, разумеется, был в курсе того, что капитан исчезает каждый вечер, да еще один в городе "черт знает с кем и зачем". Он дал согласие не без колебания. Такие отлучки могли повлечь за собой серьезное наказание. Я, честно говоря, об этом как-то не думал. Мне было легко доказать невинность своими записями, да к тому времени в ведомстве, контролирующем наше поведение за границей, военное поколение уже сменилось и пришли молодые, трезво мыслящие кадры, которые понимали, что удержать процесс демократизации самыми строгими мерами все равно не удастся. Нижестоящие партийные органы на берегу, обновленные молодыми карьеристами из числа никудышных морских специалистов, цепляясь за власть, усиливали давление на командный состав, особенно на тех, который ценил самостоятельность. Но я старался не очень-то обращать внимание в своей непосредственной работе на идеологические призывы, нередко расходившиеся с сущностью морской профессии. Капитан и командиры лучше знали, что нужно экипажу, в том числе и в политико-воспитательной работе. К тому же, несмотря на молодость, старший механик был секретарем партийной организации, человеком очень грамотным и честным. Упрекнуть его в том, что он пошел у меня на поводу, было трудно, он всегда имел свою точку зрения, которую умел отстаивать до конца, и все же я предупредил его об ответственности шага и предоставил ему право выбора.
       Итак, после ужина, предупредив помполита и старпома, мы сошли с трапа и направились к Альфонсо, который приветствовал нас как старых друзей. Андрея Константиновича еще не было, и хозяин ресторанчика предложил нам испанского коньяка "Дон Карлос" и кофе. Рассказчик появился внезапно и поразил меня изменившимся внешним видом. Исчезла его широкая, купеческая борода, открыв щеки; полные, хорошо очерченные губы и сильный волевой подбородок. Длинные волосы были коротко подстрижены, оголив шрамы в верхней части лба и около ушей, которые раньше были не видны. Одет он был в свитер, обтягивающий его могучую грудь, светлые брюки полувоенного типа с накладными карманами. Я заметил восхищенный взгляд Альфонсо и тоже, не удержавшись от приятного удивления, приветствовал его несколько фамильярно:
       - Рад вас видеть. Вы сегодня великолепно выглядите и здорово помолодели!
       - Добрый вечер, капитан, - улыбнувшись, ответил он весело. - Решил не отставать от вас. Вы подаете неплохой пример, вот я и решил тряхнуть стариной. К тому же сегодня есть повод, но об этом потом. Знакомьте меня со своим другом, а впрочем, я его уже знаю.
       - Хотите, скажу, кто вы по профессии? - протягивая руку старшему механику, спросил он и, не дожидаясь согласия, произнес:
       - Скорее всего вы - механик.
       - Предположим, - ответил стармех, всегда любивший вносить в ситуацию полную ясность.
       - Это просто. Рука у вас с короткими ногтями, твердая, но не шершавая, как у матроса, хотя и с мозолями. Это из-за машинного масла, значит, вы - механик. А потому, что одеты аккуратно и не пахнете соляром, значит, вы - старший механик. Ну, конечно же, ведь и держитесь вы с капитаном как равный!
       Они оба рассмеялись, словно старые знакомые.
       - Послушав вас, Андрей Константинович, можно подумать, что вы долгое время работали в органах. Понимаете, о чем я говорю? - спросил я и понял, что ляпнул это не к месту, но он не обиделся; у него сегодня было прекрасное настроение, да и вообще он был очень тактичным человеком.
       - Упаси Бог, капитан! В моей жизни было многое, но я ни разу не дал согласия иметь дело с людьми этой профессии, в том числе и вашими. В тридцать шестом году в Мадриде я имел предложение от самого Берзина, но, как уже сказал, дал слово не иметь дело с любым оружием, и с идеологическим тоже.
       Я окончательно понял, что у него сегодня прекрасное настроение и решил этим воспользоваться.
       - Что-то с трудом верится, что это вам удалось в том мире, в котором вы прожили долгую жизнь.
       Улыбка сошла с его лица, и он задумался на мгновение.
       - В чем-то вы правы, капитан. Однако не судите и судимы не будете. Все же надеюсь, что все так, как я сказал. Вот и об этом, если не возражаете, мы сегодня тоже поговорим.
       Мы сели с ним по своим местам, как и вчера, напротив друг друга, а старший механик занял место слева от нас. Альфонсо быстро накрыл стол, перечисляя названия блюд и поясняя их содержимое. Мы с аппетитом накинулись на еду, хотя на судне поели довольно плотно. Судовые повара поставлены в очень жесткие условия и стоят перед постоянным выбором приготовить вкусно или терпимо, но обязательно дешево. Как бы они не изощрялись, любое блюдо на судне всегда останется продуктом коллективного питания, которое никогда не сравнится с тем, что приготовлено по индивидуальному заказу. Поэтому один из знакомых капитанов, истинный гурман, время от времени не выдерживал этого и, накупив продуктов в порту стоянки, готовил для друзей блюда по своим рецептам. Он очень точно определил судовое питание, сказав, что его можно характеризовать одним словом - съедобно.
       На этот раз Альфонсо приготовил баранину с немыслимой приправой из фруктовой смеси. Здесь были и кусочки инжира, ананаса, папайи, лимона с тертыми грецкими орехами и миндалем. Они смягчали поражающее действие острых приправ, а восточные и арабские пряности создавали потрясающий вкус и аромат.
       - Как называется это блюдо? - спросил стармех.
       Альфонсо ответил, Федосов перевел, весело засмеявшись.
       - Тысяча и одна ночь в султанском борделе.
       - Может быть в гареме, - поправил я.
       Альфонсо сделал страшное лицо и замахал руками:
       - Нет, нет. Именно в борделе. В гареме готовить не умели. Женщины вообще хорошо готовить не могут, настоящую пищу готовят только настоящие мужчины.
       Увидев, что я хочу этому возразить, Федосов остановил меня.
       - Не вздумайте возражать, капитан. Тогда он будет до утра рассказывать рецепты своих блюд и обучать секретам кухни. При этом придется выпить бочку вина, о котором он знает не меньше. Лучше я скажу ему, что вы восхищены и добавлю, что русские любят поесть, неспешно беседуя с друзьями, когда им никто не мешает. Он не обидится.
       Выслушав его, Альфонсо примирительно улыбнулся и удалился к себе. Когда я почувствовал, что барашек уперся рогами в мой кадык, а ремень брюк стал резать живот, я отложил вилку и нож. Федосов понял это как сигнал к началу продолжения рассказа.
      
       - Нам с Гомешем предстояло пройти немалый путь, более полутора тысяч километров. Если идти по тридцать - пятьдесят километров в сутки нам бы потребовалось около двух месяцев. Но мы должны были еще зарабатывать по-пути, для чего надеялись делать остановки до недели в портовых городах. Решили, что до Валенсии будем идти, останавливаясь только для ночлега, но побережье Коста Браво одно из самых красивых в Испании и изобилует многочисленными памятниками старины, мимо которых пройти, хотя бы мимолетно не ознакомившись с ними, невозможно. Дожди закончились, и стало опять тепло. Мы часто купались, вода здесь всегда теплая осенью почти до рождества. На неделю задержались в небольшом порту Аметлья де Мар, где капитан одной шхуны предложил работу - одеть в паруса его судно, отремонтированное после посадки на мель. Платил он хорошо, и мы делали работу с удовольствием. Аккуратный, залитый солнцем городок, населяли в основном рыбаки, люди - доброжелательные и приветливые. Нам было хорошо с ними и капитан, уговаривал нас уйти с ним на Канары, но мы устояли и расстались, отказавшись от бесплатной доставки нас до Кадиса.
       Следующий раз пришлось остановиться в Тортосе, городе в устье реки Эбро, которая разлилась из-за дождей в горах. Река так разбушевалась, что повредила единственный мост. Вместе с жителями мы занялись ремонтными работами, и бросать их незаконченными было неудобно. Дельта Эбро, одной из крупных рек Испании образует полуостров площадью 250 километров. Красота ее необыкновенна, это место неимоверно богато необычными пейзажами, пышной зеленью бескрайних садов. Большие поля риса дают прекрасные урожаи и делают этот район основным производителем этого продукта, а так же рыбы. Еще римляне, а затем вестготы и арабы оценили достоинства этих мест и строили многочисленные города и крепости, многие из которых хорошо сохранились до сих пор.
       Встречали нас везде неплохо, люди этой части Каталонии, названной Золотым Берегом, всегда славились гостеприимством. Бедность и нищета в прибрежной зоне не процветали, плодородные долины и богатые рыбой воды кормили всех, и работы хватало в садах и в поле, и в море. Начало нашего путешествия нам понравилось, оба мы в силу обстоятельств до этого видели в основном жизнь Испании только с палубы судов, да с причалов порта.
       Последний город Каталонии, порт Альканар, проводил нас прекрасными рыбными блюдами праздника рыбаков. Далее наш путь пролегал по дорогам провинции Валенсия. По мере нашего продвижения на юг горы подступали к побережью все ближе и ближе. Вечерами и по ночам с них спускались холодные туманы. Временами дорога отходила от моря, поднимаясь в горы, и маленькие городки лепились на их склонах, покрытых хвойным лесом. Садов становилось все меньше, чужаков в этих местах было немного, народ жил бедней, и на нас стали обращать больше внимания.
       Первые неприятности поджидали нас в городе с пышным названием Кастеллон де Ла Плана, в который мы вошли поздно вечером. Город находится не на побережье, где ночлег нам всегда давили рыбаки и, в крайнем случае, на ночь можно было укрыться от ветра и дождя под перевернутой лодкой. На берегу моря всегда можно найти топливо для костра, выкупаться перед сном, умыться утром. В том проклятом городке мы обошли несколько гостиниц, но мест нигде не было. Впервые на нас двух здоровых мужиков посматривали с подозрением. Отчаявшись снять номер, мы вышли на окраину и устроились на ночлег рядом с заброшенным сараем без дверей и окон. Развели небольшой костер, стали готовить чай. Едва уселись за скромную трапезу, как на нас налетели полицейские с гвардейцами и принялись избивать. Причем делали это со знанием дела, не давая поднять головы. Избиение прекратилось только после, того как я громко выругался русским матом. Нас заставили собрать наши пожитки и усадили в полицейский автобус с открытым кузовом.
       Всю ночь мы провели за решеткой. Утром нам пояснили, что приняли нас за бандитов, которые уже несколько месяцев угоняют скот у жителей пригорода. Не знаю, было ли это так, но мы лишились денег Гомеша, нескольких хороших рубашек, ножей, часов. Требование вернуть похищенное, остались без ответа. Спасло нас то, что перед тем как сесть ужинать, не знаю зачем, свой рюкзак я спрятал под стеной сарая, заложив его старой соломой и ботвой томатов. Он оказался на месте со всем содержимым. Денег Гомеша было жалко, ведь он шел к родителям, которые в них очень нуждались. Я предложил ему часть из своих средств, но он отказался, заявив, что по пути еще заработаем.
       Прежде чем войти в Валенсию, мы сняли номер в небольшой гостинице, хорошенько отмылись, подстриглись в парикмахерской и не без труда отыскали в еврейском магазине недорогие костюмы. Проживая в "благополучной" Таррагоне и работая в порту, где имелся профсоюз и были неплохие заработки, как иностранцы мы избегали участия в каких либо выступлениях или волнениях, понимая, что военно-монархическая диктатура, бывшая тогда у власти, этого нам не простит. Еще в Эстонии я понял, что иностранцу в любой стране лучше держаться подальше от политики, если хочешь жить на свободе. За время вынужденного пребывания в Испании я тратил много времени на изучение языка и работу, наверное, потому оставался совершенно безучастным к тому, что происходило в стране. Я практически не читал газет, избегал любых собраний и сборищ, наслаждаясь одиночеством, стариной, архитектурой, солнцем и морем. Не знаю, от побоев или одиночества, меня довольно долго совершенно не тянуло к женщинам, хотя они поглядывали на меня с интересом.
       В Испании к женщинам особое отношение. Принято считать, что мужчины Испании страстны, отличаются хорошими манерами и владеют великолепной школой ухаживания. Стихи, серенады, гитара, страстный танец - неотъемлемый набор влюбленного кабальеро. Где-то это так, но только в период ухаживания. Как только женщина становится женой и заканчивается медовый месяц, отношение к ней меняется. Замужняя женщина это мать, регулярно рожающая детей, которых в Испании так же много, как в арабских странах. Арабские корни очень сильны в этой стране особенно в отношениях между мужчиной и женщиной. Южное солнце подогревает кровь мужчины, заставляя искать все новых и новых утех, беременные, и часто рожающие женщины быстро стареют, и мужчины не могут не волочиться за молодыми девицами. Вот почему нигде в Европе так не охраняют незамужних девиц, как в Испании. Я по возрасту уже перешел в возраст семейного человека, и при встрече со мной замужние женщины посматривали на меня с нескрываемым интересом, а молодые девушки старались держаться подальше, как и предписывают правила. Бордели меня не интересовали, после Виктории продажная любовь казалась мне несущественной. Но природа брала свое, и ночами я просыпался от желания обладать женщиной, которое становилось навязчивым кошмаром.
       Валенсия, город фонтанов, садов и парков, встретила нас неприветливо. Улицы города были полны гвардейцами и полицией. Время от времени раздавались выстрелы - разгоняли демонстрации доведенных до отчаянья бедняков и студентов, среди которых быстро распространялись социалистические идеи, столь модные тогда в Европе. В Испании все больше и больше становилось противников монархизма, чему способствовало быстрое проникновение в страну американского капитала и большого числа немецких промышленников и специалистов. Католицизм, веками поддерживающий монархизм, строгими канонами и инквизицией, терял власть, прежде всего, над просвещенной частью общества, и молодежь первой увлеклась модными течениями от анархизма до коммунизма.
       К тому же Испания относилась в Европе к числу стран с очень бедным сельским населением, отношения в деревне складывались подобно нашей российской барщине. Помещики и богатое население все чаще перебирались в города, оставляя за себя управляющих, которые вместе с адвокатами отбирали у крестьян последнее. Городские буржуа ездили на самых роскошных в Европе автомобилях, а в деревне роскошью у крестьян считался мул или даже осел. Не лучше жили рабочие, шахтеры и виноделы. Жилища крестьян мало отличались от средневековых, новых домов в деревнях не строили, да и не кому было строить, мужчины уходили из деревни в город в поисках работы, а девушки становились бесплатными служанками у сельских священников "курас" и богатеев или пополняли бордели городов. Быстро развивающийся туризм, требовал все больше молодого и здорового тела для услады стареющих джентльменов из Великобритании, нахальных ковбоев из американских штатов и добропорядочных немецких бюргеров, страдающих ожирением и пристрастием к пиву.
       До сих пор мы с Гомешем шли по благополучному побережью, а теперь перед нами лежали более бедные районы, с крестьянским населением, ведущим вечную борьбу за урожай, против палящего зноя и засухи. В Валенсии мы впервые задумались над тем, что есть другая Испания, которой мы не знаем, ибо моряк видит страну только с лучшей ее стороны. Вот почему мы решили изменить маршрут и уклониться от побережья в горы. Но произошло событие, которое внезапно изменило наши планы, и стало очень важным в моей жизни, и, несомненно, в жизни моего друга.
      
       Роковая встреча
      
       Стараясь не попасться на глаза полиции, мы решили уединиться в ресторанчике, в глубине улочек, недалеко от центра и зашли в двери, над которыми весела вывеска "Кордова". Тогда я еще не знал, что испанские евреи очень часто называют именем этого города свои заведения, поскольку Кордова является городом их многовекового проживания, как у нас Бердичев или Одесса. Не успели мы расположиться за столом, как двери с шумом распахнулись, и в ресторан ввалился человек одетый в бобровую шубу, с бородой лопатой, черной встрепанной шевелюрой и гусарскими усами. По обе стороны под руки его поддерживали две рослые белокурые девицы, а позади старый слуга в ливрее нес в руках цилиндр и открытую бутылку шампанского. Оглядев зал, здоровяк уставился на наш столик и, обернувшись к слуге, произнес раскатистым басом по-русски, указывая на застывшего в удивлении хозяина ресторана:
       - Скажи-ка, братец, этому еврею, что я хочу сидеть вон за тем столом, и пусть он вышвырнет эту деревенщину за дверь.
       Последние слова относились явно к нам и, судя по его решительному взгляду, намерения его были серьезными. Подобное обращение на моей родине вызывает незамедлительную реакцию, и я не задумываясь ни на минуту, глядя ему в глаза, произнес как можно спокойней:
       - Потрудитесь, сударь, извиниться за деревенщину и оставить нас в покое. С вашими манерами не следует появляться в приличном месте.
       Он поперхнулся, усы взметнулись вверх, глаза его расширились от удивления так, что я испугался, как бы они не вылезли из орбит.
       - А ну повторите еще раз, голубчик, что вы сказали. Я не верю своим ушам! - он обернулся к слуге. - Тимофей, дай мне в ухо... Я что, совсем пьян или мне кажется, что мы в Одессе?
       - Никак нет, барин. Мы на чужбине, а этот молодой барин говорит по-русски. Извольте простить его, сядьте вон за тот столик у рояля.
       - Нет, зачем же? Я сяду к своему земляку, если он примет мои извинения.
       - Барин, а как же с этими? - он указал на девиц.
       - Дай им денег и пошли их к черту, впрочем, погоди. Если пожелаете, они ваши,- обратился он ко мне. Я ответил отказом. Он принял это как знак примирения, сбросил шубу с плеч на пол, подошел к нам и промолвил с поклоном:
       - Федосов, коммерсант, а вернее по-нашему, купец и заводчик, правда, в прошлом. Теперь по вине революции и гегемона - эмигрант и свободный художник жизни. Вытворяю в этой жизни художества, по выражению моего верного оруженосца. В кругу испанских друзей - пьянствующий Дон Кихот, воюю с ветряными мельницами от Мулен Руж до побережья этого гостеприимного моря, равно как и с кредиторами.
       Я представился коротко безработным моряком.
       - Простите, Миклухо-Маклай, а этот эфиоп ваш друг или Пятница?
       - Это друг, - ответил я. - И хотя он не понимает по-русски, мне не хотелось бы, чтобы вы говорили о нем пренебрежительно.
       - Соглашусь с вами, но только ради вас и западной демократии. Пусть будет так, хотя не думаю, что это одобрит местное светское общество. Оно воротит морды от эфиопов, хотя их рожи, мало чем отличаются от черномазых, разве что они чуть светлее.
       - Видите ли, господин Федосов, я не принадлежу к светскому обществу, и его мнение меня не интересует.
       Федосов рассмеялся, потом сказал внезапно серьезно и трезво:
       - По вашей реакции и манерам я уверен в обратном. Поверьте мне, если вы хотите в этой стране хоть чего-то достичь, без этого вам не обойтись. Если вы не кабальеро, вас не пустят даже в порядочный бордель. Хотя манеры здесь отвратительные и весь шик - всего просто пшик.
       Он сплюнул на пол и, посмотрев на меня, извинился. Трезвел он на глазах, и вскоре выглядел скорее уставшим, чем пьяным. По мере того как мы беседовали, в глазах его просыпался интерес. Было видно, что наша беседа на родном языке доставляла ему большое удовольствие.
       - Черт возьми, Андрей. Разрешите мне называть вас просто Андрей, коль скоро не хотите называть фамилию. Я так соскучился по родному языку, что кажется, готов слушать его вечно. Мой Тимофей плохой собеседник, только и знает: - Да, барин, Хорошо барин, а что тут хорошего? То ли дело Киев или Одесса. Груздей хочу соленых, огурчиков из кадушки со льдом. Мозес, - обратился он к дремавшему хозяину по-немецки, - вели принести водки и огурчиков. Когда тот отошел, он обратился ко мне:
       - Увидите, что принесет этот мерзавец. Это ни пить, ни есть русскому человеку нельзя. Что здешняя водка, что огурцы в маринаде воняют, как дешевый парфюм.
       Водка действительно была отвратительной, к тому же еще и теплой. Огурцы я даже не попробовал. Глядя на Федосова, мне вдруг тоже захотелось холодных хрустящих огурцов деревенского засола, а еще лучше груздей. До встречи с этим человеком я почти не вспоминал о прошлом, а вот сейчас что-то отразилось болью в сердце, и внезапно захотелось снега, мороза и простых щей из квашеной капусты. Словно угадав мои мысли, Федосов встал и подозвал хозяина. Тот подскочил и протянул счет.
       - Ишь, шельма еврейская! До этого пешком ходил, а за деньгами бегом прибежал. Любите вы евреи денежки, ох как любите! - обратился он к Мозесу. - Не зря Христос вас с паперти попёр, не зря. С тех пор и не любят вас, а вы все равно где деньги, там первые. Скоро все мировые финансы к вам стекутся, а нам шиш останется. Нефть уже всю к рукам прибрали, автомобили тоже евреи делают, а уж среди банкиров да ювелиров, кроме вас, других-то и нет.
       Мозес с улыбкой собирал со стола небрежно брошенные банкноты, ловко засовывая их в карман. По его лицу было трудно определить, понимал ли он то, что говорил Федосов, или все его внимание занимали деньги. Закончив расчет, наш новый знакомый внимательно посмотрел на нас и вдруг спросил:
       - Куда на ночь глядя пойдут безработные моряки? Время сейчас препротивное, гвардейцы злы, а королевские псы зело опасны - запросто зашибут. А как вы насчет кислых щей? Тимофей, у нас щи кислые есть?
       Тот все время сидел за столиком в углу, не проронив ни слова. На слова хозяина ответил мгновенно:
       - А как же, барин. Самые что ни на есть скусные - вчерашние. Сам лично в подпол отнес.
       - В какой подпол? Сколько раз тебе говорил здесь не подпол, а погреб. А впрочем, какая разница. Ну, так что, едем ко мне?
       Мы согласились, еще не зная, что "ко мне" означало дорогу в двести километров, ровно столько от Валенсии до Аликанте. Однако нам это было по пути и не хотелось огорчать Федосова, приглашение его было искренним. У дверей ресторана стоял "Форд", в котором дремал шофер в кожаной куртке и фуражке, положив на руль руки в крагах. Мы заехали в гостиницу, взяли вещи, рассчитались и выехали в глубокую ночь, почему-то легко доверившись этому человеку, больше похожему на авантюриста, чем на добропорядочного гражданина. Жалеть об этом шаге я не буду никогда, потому что, благодаря ему, начну новую жизнь, полную, как ни странно, дел, о которых мне не придется сожалеть.
       В Аликанте мы приехали под утро, когда горизонт над морем начал светлеть и из уходящей в горы темноты проступили очертания береговой черты, небольшого залива и гавани. Дремавший на сидении рядом с шофером Федосов обернулся к нам.
       - Доброе утро, судари, проснитесь. Через несколько минут, вы увидите солнце, оно встанет там, на Востоке, где Балеарские острова. Хотите, мы поплывем туда хоть сегодня. Там у меня много друзей среди рыбаков, а может, махнем еще дальше, через Босфор прямо в Одессу. Какого черта мы торчим здесь? Хочу поутру рассола и белую нежную женщину, пахнущую молоком и сеном. Вы, когда-нибудь просыпались в стогу с деревенской девкой, у которой сиськи больше, чем у здешних коров вымя? Вряд ли, Андре. Питерские аристократы, как и здешние, любят тощих, разодетых в шелка и челядь свою набирающих таких же. Знаете, как сказал один мой знакомый граф, отчего у здешних баб маленькие сиськи? Оттого, что в больших от жары молоко киснет. А я думаю, что молоко киснет здесь от тоски.
       Не дожидаясь ответа, он отвернулся и стал смотреть на восток, где из холодного пламени показался край солнца. От его первых лучей темно-серый цвет моря превратился в бирюзовый, а береговой песок окрасился в золотой цвет. Аликанте в лучах солнца хорошо просматривался с перевала, приближаясь с каждой минутой. Закончив любоваться восходом, Федосов вновь обратился к нам:
       - Видите здание на самом мысу, в виде раскрытой раковины? Это казино, а перед вами сидит его управляющий и частично владелец. Если посмотреть немного правее и выше, то увидите одноэтажное, длинное здание со стеклянной крышей. Это мой керамический заводик, который кормит меня, ибо роскошный кафешантан оправдывает себя, только когда сюда съезжаются туристы, а полгода от него одни убытки. Пробовал превратить его в бордель, разница все равно не велика, так как зимой жрицы любви сбегают от отсутствия работы. Здешние сеньориты ревнивы и злы друг на друга, к тому же в основном мечтают выйти замуж. Жрицы любви из них плохие, зато дерутся между собой как мушкетеры - насмерть. Приходится набирать издалека, а за каждую нужно платить поборы. Власть в этой стране алчная, ненасытная. Чиновник из Мадрида не поленится сам приехать сюда за взяткой и заодно потискать приезжую шлюху. Дела в Испании вести трудно, прибыль мизерна, особенно в провинциальных городах. Здесь после революции русских было десятка два. Несколько военных, коммерсантов, адвокат, карточные шулера, казацкий атаман, одесские карманники. Атаман и военные перебрались в Африку, там их с удовольствием берут на государственную службу французы, шулера - во Францию, на Лазурный берег. Карманников посадили. Простые испанцы честны, воровство здесь карается жестоко. Коммерсанты разорились. Вот только я остался, да и то благодаря своему старому другу, которого, увы, здесь больше нет, да вот Тимофей - остаток прежней роскоши. Его притащил сюда с собой его сиятельство, который вскоре в Картахене тайком сел с семейством на пароход и отплыл в Америку, оставив верному слуге камзол и пару монет, которые тайком сунул в карман. Эта сволочь даже не догадалась выхлопотать ему какую-нибудь паршивую справку на право пребывания в этой стране, а старик прослужил у него почти пятьдесят лет. Выцарапал я его из кутузки полуживого. Два месяца провел он на каменном полу в свои шестьдесят. В здешних тюрьмах заключенных кормят родственники, харчевые присваивают тюремщики. Как он выжил до сих пор не пойму.
       Тимофей, который сидел между нами, поднял голову. В его старческих глазах заблестели слезы.
       - Спасибо, барин. Граф-то хороший был. Это его дочка такая, всё деньги считала. Матушка-то почитай тоже добрая, одевала меня не хуже, чем у других, в церкву пускала по праздникам, мелочь на нищих давала.
       - Вот, Андрей, наша русская душа. Слышал - "добрая", в церкву пускала по праздникам! Вот из-за таких добрых и поперли нас с нашей земли. Сами растили мы Разиных да Пугачевых. В Европе давно поняли, что народ дразнить - революцию растить, а мы землей мужика наделить боялись. Ленин им землю пообещал да рабочим твердую зарплату. А много ли им надо. Так что Ленина винить не надо, сами себе мы харакири сделали.
       В голосе Федосова слышалась тоска, и мне показалось, что он не прочь вернуться на родину. А может быть, это было обычное похмелье сильного человека, когда хочется поворчать, утешить чувство недовольства собой за беспутно проведенное время?
       - А вы, господин Федосов, не думали вернуться? На вас, судя по всему, крови нет. Вы человек деловой, может новая власть и примет, работу даст, а там глядишь, и в начальники выйдете,- сказал я беззлобно. Федосов выдержал паузу, медленно обернулся и, глядя мне в глаза пронзительным взглядом, сказал тихо и жестко:
       - Вот уж не думал, что вы, сударь, глупец. Таким как мы, там делать нечего. Я никогда не обещаю того, чего сделать не смогу. Вы думаете, что Советская власть даст крестьянам землю, а рабочим хорошую жизнь? Ленин умер, не выполнив обещания потому, что в этом мире сие невозможно. Пока есть деньги, их всегда будет у кого-то больше, у кого-то меньше. Деньги к деньгам и у кого их больше, все равно отберут у тех, у кого их меньше, скупят землю, заводы, реки, города, леса, - все, что есть на земле. Они купили бы и воздух, если бы было возможно. Вероятно, когда-нибудь они сделают и это, покупают же они умы человеческие, чувства, любовь!
       Он привстал с сидения, развел руки и повернулся в сторону гор.
       - Видите эту землю, эти горы. Разве они принадлежат всем? Может быть, они принадлежат и вам, мой юный друг? Они принадлежат королю, его семье, его друзьям аристократам. До этого они ограбили целый континент, убив миллионы людей ради одного - золота, которое дает власть над остальными. И даже если в этой стране произойдет революция, а она произойдет очень скоро, поверьте мне, пока есть деньги, найдутся те, кто все равно отнимет у народа то, что они отнимут у богатых. Тоже произойдет и на нашей родине, потому что владеть гораздо приятней, чем создавать, а отбирать у беззащитных еще проще. Бедные всегда беззащитней богатых потому, что законы диктуют богатые. Так, Андре, было, так есть и так будет всегда.
       Он замолчал и сел. Спорить с ним я не стал, да и возразить мне было нечего.
       Между тем мы въехали в город. Не доезжая до казино, свернули в улочку, ведущую в гору. Остановились на небольшой площади с памятником какому-то рыцарю, возле двухэтажного дома с башенкой. Небольшие окна, заросшие виноградом стены, железные ворота во двор не соответствовали требование испанской архитектуры. И опять, словно поняв меня, Федосов изрек:
       - Этот дом строил мой друг и компаньон Таракиди. Он был греком, долго прожившим в Одессе. Там он торговал мускатным вином и "Метаксой", а ночами уплывал на шхуне в море за контрабандой. Сын его был капитаном хорошего парусника, а затем парохода, часто приходивших в Одессу ночью, когда у губернатора и его друзей были праздники и таможенники гуляли до утра. К утру, осадка парохода значительно уменьшалась, а довольные грузчики пили хорошее вино и кричали "Виват!" любимому капитану. Таракиди всегда говорил, что хочет поселиться в Испании, покупать там кружева и шелк, которые я буду продавать в Киеве и Одессе, а может даже в самом Петербурге. Он таки, построил фабрику и этот дом, который похож на тот, что был у него в Одессе, а я торговал его шелком и кружевами, но революция прикрыла нашу лавочку в империи. Этот дом и фабрика остались, а Таракиди поехал в Париж и не вернулся. Вы спросите почему? Я вам отвечу, но не сейчас. А сейчас заходите в дом, где нас, кажется, не ждут, обычно в Валенсии я гуляю неделю.
       Но на этот раз он ошибся, открылась сначала дверь, а затем и ворота. Мы прошли в уютный двор с кустами роз, апельсиновыми деревьями и виноградом, взбирающимся вверх по камням. Небольшой ручей сбегал с горы и, протекая через двор, пропадал в глухой стене дома, стоящего рядом. В саду меня удивил идеальный порядок, и я взглянул на хозяина. Он довольный, скромно пожал плечами:
       - Да, Андрей, это моя слабость. Отвожу душу, отягченную грехами и алкоголем, когда есть свободное время. Правда, в последнее время я не справляюсь и мне помогает Стефания.
       - Стефания ты где? - позвал он по-французски. Ответа не последовало.
       - Стеша, как я ее называю, человек очень стеснительный, скрытный, - и, наклоняясь к моему уху, шепнул:
       - Она немая от рождения, хотя все слышит. Если обижать не будете, будет благодарна, но, пожалуйста, без флирта. Бесполезно, да и я в обиду ее не дам.
       Сказанное заинтриговало меня, и я частично перевел все Гомешу, который с появлением Федосова молчал, изредка интересуясь, о чем мы с ним говорим.
       По неширокой красивой мраморной лестнице мы пришли в дом в приемную с мягкими диванами, отличной мебелью и большим ковром. Сняли обувь и по примеру хозяина обули ноги в арабские мягкие туфли с загнутыми вверх носками. Туфли без пяток оказались мягкими и приятно холодили ноги шелковой подкладкой. Указав на диван, он попросил подождать и удалился в другую комнату, откуда доносились звон посуды и приглушенный разговор. Вместо него в комнату вошел Тимофей, внеся широкий поднос с соками и фруктами.
       - Хозяин приказал спросить, что подавать - кофе или чай, пока готовят ванну?
       Мы попросили кофе и стали с интересом разглядывать комнату. С тех пор, как я покинул родительский дом, жилось мне, где придется, не имея не только своего дома, но и своей комнаты. Приютом мне служили то номера в дешевых пансионатах, то скромные и плохо меблированные комнаты, то каюты. Вид этой комнаты, обставленной с уютом и намеком на роскошь, впервые за последнее время заставил меня стыдиться за свою одежду. Гомеш был и того хуже, в полном замешательстве, ибо такое он видел впервые в жизни. Красивые картины на стенах в золоченых рамах, старинное оружие, расписанные вазы, тяжелые шторы из бархата пугали его, а у меня вызвали воспоминания о доме матери, тоже любившей старину и роскошь.
       - А нас отсюда не вышвырнут? - спросил Гомеш.
       - Непременно и сейчас же, - раздался голос хозяина, вошедшего в комнату уже с другой двери. - Я уже распорядился. В ванную, в ванную, судари, но только после чашки кофе! К сожалению, мужская ванная в этом доме одна, но большая, так что думаю, вы можете вдвоем поместиться и помыться. А я займусь немного делом, если не возражаете.
       Ванна была роскошной, широкой, скорее похожей на бассейн со ступеньками из мрамора и перилами из красного дерева. Горячая вода с благовониями приняла нас, как принимает в свои объятия горячо любимая женщина после долгой разлуки. Тепло медленно растекалось по телу, снимая напряжение с мышц и наполняя его блаженством и негой. Я усиленно вспоминал, когда принимал ванну в последний раз и, вспомнив, ужаснулся. Выходило немалых лет десять. На мгновение ощутил страх за то, что все, что происходило с нами, кончится внезапно и опять настанет та жизнь, которую я вел в последние годы. Впервые за много лет мне захотелось вернуться назад в прошлое, в котором было все, что называется хорошей жизнью.
       В охваченной истомой голове все смешалось и проносилось вихрем: балы, война, революция, кровь, грязь. Я закрыл глаза и увидел лица отца, матери, друзей и Вики. Я протянул к ней руки, и она прижалась ко мне телом, которого я так и не разглядел ни разу в темноте, но в этот момент мы оба оказались в воде, и пошли ко дну.
      
       Купание мое окончилось бы плачевно, не будь рядом Гомеша. Я бы захлебнулся в ванне, поскольку, как определил врач, потерял сознание. Очнулся в широкой постели. Окна были зашторены, в комнате горел ночник, освещая столик на колесах, заставленный фруктами. Я решил привстать, но резкая боль ударила в голову, от которой онемело на мгновение все тело. Из темноты выплыло красивое лицо женщины, и жестами она попросила меня успокоиться. Затем надо мной склонился мужчина в очках и проговорил по-немецки скрипучим голосом:
       - Успокойтесь! Лежите, и не двигайтесь. У вас очень серьезные последствия, как я думаю, после побоев. Надо много лежать, хорошо есть и принимать лекарства, иначе можете отправиться туда, - и он указал пальцем вверх. - Господин Федосов хороший человек, он платит мне неплохие деньги, и я вас обязательно поставлю на ноги.
       Теперь я начал понимать, что со мной произошло. В церковной больнице, когда жара становилась невыносимой, у меня были случаи потери сознания, но с выходом из нее такое случилось в первый раз. Я попытался подняться еще раз, но на этот раз услышал голос Федосова,
       - Вы, голубчик, слушайтесь доктора. Это хороший доктор, я за него ручаюсь. Он уверен, что вас плохо лечили в больнице. При сотрясении мозга, какое было у вас, лечат долго и хорошими лекарствами, которых вам не давали. Я сказал немчуре, чтобы он денег на вас не жалел, мой гость должен жить долго. Но полежать недельку-две вам придется обязательно. Ваш друг за вас тоже волнуется, но прийти не смог, я пристроил его на фабрике. У него, знаете ли, открылся талант художника. Пусть проявит его в полной мере, мне как раз не хватало такого работника.
       Говорить мне было трудно, что-то мешало ворочать языком. Спросил коротко, боясь, что меня не поймут:
       - И сколько я вот так?
       - Уже четвертый день. Я боялся, что мы с вами уже и не выпьем, а щи-то непременно похлебаем, как говорят у нас в России.
       Я закрыл глаза в знак согласия, темнота вновь окружила меня, погружая в сон.
       Две недели меня заставили лежать, не вставая. За это время я познакомился со всеми обитателями дома. Многое о них мне прояснил Гомеш, который теперь души не чаял в хозяине. Парень здорово изменился. Из застенчивого и молчаливого он превратился в уверенного, общительного и полного энергии человека. О фабрике рассказывал восторженно, с горящими глазами, которые говорили о том, что человек счастлив. Он приносил мне образцы плиток, и я нашел их очень неплохими, что вдохновило его еще больше. Федосов все две недели не пил и полностью отдавался делам в казино, довольный тем, что Гомеш очень недурно управлялся на фабрике. Открывшийся у моего друга талант художника позволил Федосову освоить и с выгодой продать несколько партий керамических плиток с африканскими мотивами.
       Я целыми днями находился под наблюдением Тимофея и Стефании и был благодарен за то, что делали они это ненавязчиво, обращая особое внимание на рекомендации доктора, который, несмотря на пристрастие к спиртному, был действительно неплохим врачом. Наконец, после очередного осмотра мне разрешили вставать и выходить в сад. Федосов по этому поводу устроил небольшой праздник, и мы долго сидели на воздухе за красиво накрытым столом. Доктор наложил мне вето на спиртное, но сам напился изрядно, заявив, что я был его самым лучшим пациентом, и он никогда меня не забудет, потому что впервые видит больного, который после такой болезни будет жить еще сто лет. Я отдал должное его юмору, хотя он уверял меня, что говорил это совершенно серьезно. Однако ходить мне все же было трудновато, мышцы ослабли во время долгого лежания.
       Несмотря на возражения доктора, я начал с длительных прогулок вдоль берега, через неделю приступил к пробежкам в гору и обратно, увеличивая расстояние каждый день. Несколько раз порывался отправиться на работу вместе с Федосовым или Гомешем, но они меня просто игнорировали. В доме я с удовольствием выполнял работы по кухне, закупал вместе с поваром продукты в магазинах и на рынке, но оставалась еще масса свободного времени, и такая жизнь мне начала надоедать. На третью неделю я не выдержал и сказал, что если у меня не будет работы, я продолжу путешествие, даже если Гомеш откажется идти со мной. То, что он может отказаться, мне уже не казалось маловероятным. С Федосовым они просто спелись, и Гомеш настолько увлекся работой, что уговаривать его я бы не решился.
       В одно утро Федосов поднял меня рано, и попросил быть готовым до завтрака. Весь вид его говорил о том, что я ему нужен для серьезного разговора. Стефания в это утро была невеселой, грустно и загадочно улыбалась, будто знала, о чем будет говорить хозяин. После кофе мы прошли в кабинет, Федосов закурил сигару и, сев в кресло, пригласил меня сесть рядом на диван. Первые же его слова меня озадачили.
       - Сам Господь Бог привел вас ко мне, вернее меня к вам, и я благодарен ему за это. То, что я скажу, Андрей не примите как исповедь, но запомните, что знать это для вас просто жизненно необходимо, почему - вы поймете потом. То, что вы узнаете сегодня, знает в этой стране только Стефания, да и то не все. Для вас это покажется странным, но я думал об этом все время вашей болезни, все же принял для себя окончательное решение и отступать, не намерен. Чтобы вы лучше меня поняли, начну с самого начала - откуда я взялся, и что из себя представляю.
      
       Я был не прочь слушать дальше, но Федосов, как в лучших авантюрных романах, внезапно замолчал, всем видом показывая, что окончание разговора впереди. Часы показывали двадцать три тридцать, он понял меня и поднялся.
       - Пожалуй, вы правы, капитан. Вам не стоит задерживаться. На судне у вас и без меня немало дел. Прежде чем расстаться хочу дать вам совет: обратите внимание на качество бочек. Через день-два днем температура будет подниматься до плюс двадцати, и они потекут. Я в свое время поработал грузчиком в порту и хорошо знаю, как ведет себя груз битума. До пятнадцати градусов он густой и не вытекает, а вот когда двадцать и более он проникает в любую щель. Вы же идете в Африку, и там у вас из-за этого могут возникнуть большие проблемы. Следите за тем, чтобы бочки ставили пробками вверх и не клали их горизонтально. Грузоотправитель, он же владелец завода всегда экономит на таре, кстати, он мой хороший знакомый и ежели что, я могу мочь.
       Я поблагодарил его за совет, и мы разошлись, условившись о следующей встрече.
      
       На следующий день действительно температура поднялась, и осмотр трюмов к обеду показал, что часть бочек начинает "плакать" черными слезами. Стивидор несколько смущенный, уверял, что это несущественно, но помня слова незнакомца, я приказал их заменить. К вечеру стало понятно, что с повышение температуры в трюмах бочки дружно дают течь и момент, когда это можно было предотвратить, мною упущен. Погрузку приостановили, начали переговоры, в поисках выхода из сложившегося положения. Мы находились на палубе, когда я заметил нашего знакомого на причале, и он сделал мне знак спуститься на берег.
       - Вот-вот приедет хозяин, - сказал он мне. - Заменять бочки он не согласится, а вот гарантийное письмо на оплату дополнительных расходов даст. Этот груз обязательно страхуется и он ничего не потеряет. Греки с удовольствием берут этот груз на старые суда, идущие в жаркие страны. Битум этот очень жидкий, легко откатывается насосами, в воде бесследно тонет, а палубы судна и трубы, особенно изнутри покрывает прочным слоем, который хорошо защищает от коррозии. Настаивайте на гарантийном письме и в проигрыше не окажетесь. Поверьте моему опыту.
       У меня были некоторые сомнения в справедливости его совета, но не знаю почему, я доверился ему и не прогадал, хотя пережил немало неприятных дней в дальнейшем.
       Грузчики кончали работу в семнадцать часов, погрузив, видимо дневную норму продукции завода, и к восемнадцати меня заторопил стармех, которого тоже очень заинтересовал наш собеседник. Предупредив, что не будем ужинать, к большому неудовольствию комиссара мы сошли с трапа и направились по главной улице городка к казино. Не успели свернуть за угол, как столкнулись с Андреем Константиновичем, беседующим с важным и толстым полицейским офицером. Мы немного растерялись, но Андрей Константинович дал нам знак подойти поближе.
       - Знакомьтесь, - сказал он нам, - начальник жандармерии Аликанте.
       Мы поздоровались.
       - Как раз говорили о вас - город маленький и от жандармов в нем не укрыться. После смерти Франко прошло не так много времени и им, старым служакам, трудно сразу перестроиться к демократическим порядкам, вот и расспрашивали меня, о чем мы подолгу беседуем с вами. Я сказал ему что вы, капитан, писатель и я рассказываю вам историю своей жизни. Для испанца писатель - почти небожитель, так уж вы поддержите меня. Он, кстати, неплохо знает английский, служил в Картахене рядом с американской базой. Друг друга мы знаем давно, и когда я был при деньгах, нередко выручал его. Зовите его дон Рафаэль, хотя он такой же дон, как я его превосходительство.
       Услышав слова "Дон Рафаэль" офицер еще больше потолстел и с вальяжным видом обратился к нам. Наш собеседник перевел:
       - Дон Рафаэль угощает вас своим любимым вином и просит пройти вон в то кафе в тени платанов.
       В тени вековых деревьев было прохладно. Завидев жандарма, подскочил сам хозяин и, угодливо поздоровавшись, умчался в дом и принес бутылку, которую продемонстрировал вначале офицеру, затем нам. Мы по указанию нашего друга сделали весьма заинтересованный вид, готовые ожидать чего-то необычного, хотя на бутылке не было этикетки.
       - Вино так себе, но его поставляет отец Рафаэля. Советую выпить по бокалу и горячо поблагодарить. Из этой бутылки наш бравый офицер будет угощать еще не одного знакомого, такой здесь обычай. Мы же сегодня опять пойдем к старому разбойнику Альфонсо.
       И верно, стоило только, поблагодарить за щедрость, нашего нового знакомого, как он встал и, извиняясь за отсутствие времени, пошел по своим делам. Мы встали, и я заметил, как официант взял неполную бутылку, приклеил к ней бумажку, отметил на ней уровень оставшегося вина, подписал ее и унес в холодильный шкаф.
       - Недозрелая кислятина, - поморщился стармех, - неужели нет вина вкусней.
       - Вы неправы. Сначала я тоже так думал, но хороших вин здесь много, правда и стоят они недешево. Это вино прошлого урожая, его пьют вместо воды - от жажды хорошо помогает, вы можете убедиться в этом у нашего друга Альфонсо, к которому мы сейчас и направляемся.
       И вот мы снова сидим за тем же столиком и радушный Альфонсо, вытирая фартуком красное от жара плиты лицо, спрашивает, надолго ли мы пришли на этот раз. Получив ответ, он приносит нам вино, фрукты и начинает готовить луковый суп, названный его именем. В ресторанчике прохладно, кроме нас еще пара мужчин, и я спрашиваю Андрея Константиновича, почему среди посетителей нет женщин.
       - Испанским замужним женщинам, капитан, посещать кафе и рестораны одним запрещается, а просыпаются они, как правило, поздно и приводят себя в порядок к заходу солнца. На молодых это правило тоже распространяется, но в дни праздников - фиесты, делается исключение. И вряд ли кто рискнет на нарушение, ведь выйти замуж ей после этого будет весьма трудно. Есть, правда места, где собираются вдовы и жрицы любви, но порядочному мужчине появляться там ни к чему.
       Он налил вина, выпил и продолжил прерванный вчера рассказ.
       - Если вы, судари, готовы, то я, пожалуй, начну, уж больно трудно движется мое повествование, боюсь, до вашего отхода не успею окончить, а хотелось бы и вас послушать. И так, мы остановились на том, что остались с Федосовым одни, и сегодня я расскажу вам, что я услышал от него в тот вечер. Считаю это интересным и очень важным.
      
       Федосов о себе
      
       Приютивший нас радушный хозяин, пригубив херес и раскурив сигару начал:
       - Родился я ровно на десять лет раньше вас, Андрей, в семье горного инженера. Отец мой, Федосов старший, начал работать у Демидовых с двенадцати лет и до восемнадцати катал тачки с рудой на домны в Мариуполе. Выдержать это он смог лишь потому, что дед был известным охотником и разбойником невероятной силы и смелости, что передалось по наследству, да и меня господь силушкой не обидел, но отец был посильней и в кулачных боях сраму никогда не имел. Демидовы приблизили отца к себе, обучили грамоте и железному делу, а когда в России начали строить железные дороги, то по царскому указу забрали отца на государеву службу. Стал он тянуть "железки" по всей империи и дослужился до звания генерал-инженера. Рос я больше при матери, отец дома бывал наездами. Матушка из крепостных была, тиха и безвинна, а отец гулял шибко и женщин любил больше водки. Во мне он видел только инженера, своего приемника и строго следил за моим обучением. Моя же душа к железу была равнодушна. Мне больше нравились разбитные купцы, которые у железных дорог держались, поскольку от них свой интерес имели. Многое отец строил на их денежки, и потому в доме нашем они были частыми гостями и о деньгах много говорили. Мне эти разговоры были по душе, и я быстро научился улавливать коммерческие тонкости. Особенно многое узнал, когда мы поселились в Киеве на Подоле, где отец построил свой дом. Незадолго до окончания строительства, мать с прачкой пошли на Днепр, полоскать белье и обе провалились под лед. Нашли их ниже по течению только весной. К тому времени отец привел в дом мачеху, молодую двадцати лет красавицу еврейку, дочь ювелира и ростовщика. Была она на тридцать лет моложе отца, который к тому времени от злоупотребления вином и женщинами начал сдавать и стал своей молодой жены побаиваться. Не прошло и месяца, как она залезла ко мне в постель. Шестнадцати лет отроду узнал я от нее все, что нужно мужику от женщины, но связь с ней внесла в нашу семью большую опасность: частенько она стала поговаривать, что отец стар и хвор, и того гляди вот-вот помрет. Я стал бояться, что она ускорит его смерть, ради обладания мной и сбежал из дома в Ростов, а потом в Астрахань. Отец искать меня не стал, видимо дошли до него слухи о моей связи с мачехой, и мое бегство он понял правильно. Вскоре его перевели в Одессу, и с мачехой он развелся, сойдясь с бывшей актрисой театра его возраста, с которой счастливо доживал оставшиеся годы.
       Я окончил юридическое училище, но увлекся коммерцией, успешно продавая рыбу и икру во Францию и Германию, когда в 1912 году отец написал мне письмо, которым вызывал меня к себе в Одессу. Застал я его при смерти, он успел рассказать немногое, но жена, актриса Наталья Вольская, показала мне документы, из которых стало ясно, что все состояние отца и дом обманом присвоил Изя Гудман, управляющий делами отца в Одессе. Отец умер через неделю. Я больше года судился с Гудманом, все же отсудил дом и часть денег, а небольшую фабрику и магазин, пришлось отдать. Юристы Одессы стали горой за своего ловкого единоверца. Денег было немного, но дом в Одессе и акции железных дорог, которых было на огромную, по тем временам сумму представляли немалую ценность. Деньги я отдал Наталье, которая пожелала уехать во Францию к сестре, а сам обосновался в доме и начал поиск работы. Путь в юридические круги Одессы после тяжбы с Гудманом мне был заказан, я решил действовать по торговым делам. Продал часть акций и купил по удачному случаю небольшой магазин рядом с портом. Магазин пользовался плохой славой, его владельцы время от времени либо пропадали бесследно, либо садились в тюрьму за причастность к контрабанде и темным сделкам в порту. Меня это не пугало. На рыбных промыслах Астрахани я поднаторел во многом, в том числе и в незаконных операциях. Дело пошло неплохо, пристроил к магазину еще кафе, которое вскоре стало очень популярным среди моряков, проституток, полицейских, таможенников и контрабандистов. Все эти люди в Одессе существовали в неразрывной связке, были весьма уважаемыми, и вскоре дела у меня пошли неплохо. В этом кафе состоялось мое знакомство с Таракиди. В молодости он, капитан небольшого греческого судна, влюбился в Одессе в красавицу еврейку Ханну, дочь скромного сапожника и, продав свою должность за хорошие деньги, принес мешочек с золотыми монетами отцу своей возлюбленной, который, пересчитав полученное, сказал "Да". Таракиди был человеком энергичным и хитрым, а сапожник не таким уж бедным, как многие думали. Вскоре они наладили контрабандную торговлю греческим "Мускатом", а Ханна приводила моряков в небольшие комнаты дома расположенного в глубине сада. Когда мы познакомились, у них были крупные неприятности с полицией, которая накрыла его притон и завела дело на предмет торговли товарами, "за которые пошлина была не уплачена". С помощью моих новых друзей к этой формулировке была добавлена фраза "в надлежащем порядке". Это дало возможность уплатить ее в последующем в порядке, который в Одессе считался вполне законным: через взятку и с отчислением части прибыли на нужды города. Эта сделка дала возможность Таракиди продолжать свои дела и сделала его моим должником, а мне позволила войти в круг людей причастных к делам города.
       Вскоре мы открыли фабрику дамского белья и начали крупное дело. Сама фабрика небольшая, шила белье, отделывая его кружевами, которые изготовлялись в небольшом количестве на фабрике, а частично скупались у рукодельниц на дому, которым фабрика поставляла материал и платила зарплату. На самом же деле кружева в основном доставлялись контрабандой из Испании через Касабланку в трюмах танкеров, которые брали в Одессе пресную воду для Марокко, где она всегда нужна, а значит, хорошо стоила. У нас в Одессе воду на судно подавали без учета, и даже небольшой танкер увозил без оплаты минимум треть воды. Кружева поступали на такие же, как в Одессе фабрики в Киеве, Сумах и Виннице и продавались модным домам, и швейным мастерским. Продукция модная, барыш немыслимый. Мы быстро выходим в миллионщики. Таракиди едет в Испанию, где открывает в Аликанте приемный пункт кружев, которые "продает" во французские колонии Северной Африки, используя для перевозки все те же танкера, которые заходят на рейд Алжира и Туниса лишь за тем, чтобы оформить фиктивные документы выгрузки кружев в этих портах. Стоит такая операция копейки - колониальные чиновники много не просят. К началу войны с Германией в 1914 году мы переводим вклады в Грецию и Испанию. У Таракиди оказались хорошие друзья в греческом посольстве в Берлине и в Вене, поэтому фабрики работают даже после оккупации Украины германскими войсками.
       С оккупационными властями договориться оказалось легче, чем с Одесским градоначальником. Но в городе с каждым днем множились банды, участились грабежи налеты на банки и богатых. Евреи стали покидать город и отправляться на Запад через Болгарию и по Дунаю в Европу. Находившийся в Аликанте Таракиди стал усиленно звать меня к себе, а его интуиции следовало верить. Вероятно, я ушел бы и раньше. Знакомых капитанов на пароходах было много, денег тоже, но была одна причина, которая заставила меня медлить с отъездом.
       Конечно же, это была женщина, в которую я влюбился сразу же, как увидел. Как-то я приехал на фабрику, когда мой приказчик принимал, одну из светских дам города Николаева, которая держала там небольшой пансион для девиц из знатных семей. В нем юные создания обучались хорошим манерам: балету, театру и другим премудростям перед замужеством. Ее сопровождали две воспитанницы, которых она хотела показать одесскому обществу и при случае неплохо заработать на их продаже. Одна из них, совершенно прелестное создание с белой нежной кожей, пышными русыми волосами, и с огромными миндалевидными глазами, в которых могли утонуть все донжуаны Одессы, сразу же приглянулась мне, и через два дня я принял их у себя. В ходе встречи стало ясно, что и Лиза, а мадам звала ее на французский манер - Лиз, не осталась ко мне равнодушной, и за приличную сумму дама разрешила ей погостить у меня недельку. После первой ночи проведенной с Лиз я понял, что до нее женщин я как бы и не знал. Лиз и ее "маман" при знакомстве заверили меня, что она сирота и попала в Николаев девочкой на одном из судов из Болгарии. Всего через неделю оказалось, что семья Лиз живет в Херсоне, и отец, Арон Лейбман, в свое время прижил ее на стороне, будучи на лечении в Карлсбаде на курорте Силезии. Для того чтобы скрыть свой грех, отдал ее в пансион, где она выросла в тайне от ревнивой жены Фани. Видя мою большую влюбленность, дама поделилась с Фани секретом и предложила сделать хорошую сделку. Особо приятных чувств к внебрачной дочери они обе не питали, но зная, что я человек небедный, начали торг. Получив треть желаемой суммы, они успокоились и дали согласие на брак. Но сделать Лиз хороший паспорт, мне никак не удавалось, и я отправился в Киев, где это было легче и дешевле. Там Лиз стала американской подданной с моей фамилией, и мы начали готовиться к отъезду через Швейцарию, где к тому времени уже были мои деньги. Оставалось лишь хорошо продать акции отца, которых было немало, а сделать это оказалось трудно, потому как они сильно упали в цене из-за падения империи. В Киеве тоже было неспокойно, и я решил отправить Лиз через Швейцарию в Аликанте одну, где просил встретить ее Таракиди, а сам вернулся в Одессу.
       Что заставило меня сделать этот шаг, до сих пор не знаю, но я был уверен, что поступаю правильно. Не останавливаясь на подробностях, скажу, что пережил и интервенцию союзников, и разграбление города атаманом Григорьевым, застал захват власти большевиками. Как всегда в любые смутные времена неплохо заработал, скупая ценности у бегущих из России за рубеж дворян, военных, евреев, жуликов и спекулянтов. За посадку на пароход они готовы были отдать все, одних только коней мы продали больше тысячи. А сколько оружия, амуниции прошло через наши руки.
       Из Одессы я ушел ночью, на греческой фелюге за два часа до того, как в мой дом нагрянуло ЧК. К побегу готовился заранее и при себе имел драгоценностей и золота на большую сумму. Вряд ли бы остался жив, узнай об этом капитан этой посудины, хотя и был он родственником моего компаньона-грека. В Варне он свел меня с нужными людьми и через две недели я вошел в дом Таракиди в Аликанте. Учитывая мое увлечение Лиз, можете себе представить, с каким настроением стучался в двери дома. Дверь мне открыла Стефания. Я оттолкнул ее и бросился в дом, обежал все комнаты, и рухнул в гостиной на диван в предчувствии непоправимой беды. Дом был пуст. Нет, в нем была роскошная мебель, ковры, отменный порядок, но не было и намека на присутствие моей возлюбленной и Таракиди.
       Я сразу же понял все и не ошибся в своем предположении. Напившись, как свинья за ужином, который мне накрыла Стефания, взял ее ночью силой, не обращая внимания на слезы. Пить продолжал всю неделю, пока она не закрыла подвал. Когда стал требовать от нее ключи, она взяла в руки ружье. По ее лицу понял, что она непременно выстрелит, но мне было все равно. Она все же выстрелила, но лишь оглушила меня пыжами так, что я провалялся два дня, пока наш немчура-доктор не привел меня в чувство. Когда я окончательно превратился в человека, Стефания привела в дом адвоката, который ознакомил меня с документами, оставленными для меня Таракиди. Из них я узнал, что стал владельцем дома, фабрики и части акций местного казино. В банке на мое имя был открыт счет на приличную сумму, которая позволяла прожить остаток жизни в этой стране безбедно. В заключение адвокат пояснил, что есть одно маленькое препятствие, которое мешало мне вступить во владение этим имуществом: в документах не указаны данные моего испанского паспорта, а мой паспорт из-за известных событий в России уже не столь убедителен, как когда-то. И все-таки мне повезло с адвокатом. За хорошее вознаграждение он уладил не только это недоразумение. Так я стал гражданином двух стран - Испании и уже несуществующей России.
       Он умолк, достал из открытого бюро и положил на стол красивый конверт с витиеватой росписью, и двумя сердцами, пронзенными одной стрелой.
       - На сегодня я устал. Мне не так легко об этом рассказывать. Прочтите это, а завтра мы продолжим наш разговор.
       - Извините, я не читаю чужих писем, - я отодвинул письмо обратно.
       - Прошу вас, прочтите, это очень важно для меня и уверен, оно может повлиять на трудный выбор, который вам предстоит сделать. Не упорствуйте, я вас очень прошу.
      
       Андрей Константинович встал и ошарашил нас заявлением:
       - Если не возражаете, мы встретимся с вами завтра в яхт-клубе, который находится в гавани сразу же за казино, и вы узнаете, как и почему я стал Федосовым.
       - Как, - удивился я. - Так значит вы тоже Федосов? - удивился я.
       - Конечно же, нет, но бросивший свою Родину из-за трусости не имеет право носить фамилию его славных предков. Я в этом убежден, а почему стал Федосовым, вы поймете завтра. Только не приходите раньше обеда, с утра я должен буду отправить несколько яхт в море.
      
       Второй Федосов
      
       На другой день все утро я сгорал от нетерпения. История превращения нашего знакомого во второго Федосова была неожиданна и предвещала остросюжетное продолжение. После обеда, пользуясь отсутствием в этот день погрузки, мы вошли на территорию яхт-клуба через открытые ворота. Охранник, видимо предупрежденный, приветливо улыбнулся и кивнул головой. Яхт в гавани было много, и я испугался, что мы не сможем найти Федосова в этом лесу мачт. Но он появился из дверей небольшого красивого домика с двумя девушками, одетыми в хорошие спортивные костюмы с надувными жилетами для прогулки на яхте.
       - Подождите минутку, господа. Я провожу этих двух сеньорит и приду. Проходите в кают-компанию, налейте себе чего-нибудь. Я не задержусь.
       Мы открыли широкие стеклянные двери, и вошли в светлую просторную комнату с двумя столами со стеллажами для карт и полками, на которых были разложены спасательные жилеты, буи, небольшие морские компасы, бинокли, флаги и другие предметы яхтового снабжения. Между столами стоял большой бронзовый нактоуз со старинным магнитным компасом, видимо снятый со старого парусника, такой же стоял в нашем училище в годы моей учебы. За столами, отделённая стойкой с цветами находилась большая часть комнаты с длинным массивным столом из красного дерева, за которым были видны стойка бара и полки с напитками. Очевидно, это и была кают-компания. Молодой испанец спортивного вида вышел из-за шкафов и жестом пригласил нас сесть, на хорошем английском он спросил, что будем пить. Мы переглянулись и попросили виски со льдом.
       Федосов вернулся быстро, несколько озабоченный, постучал по стеклу большого барометра и отдал распоряжение молодому испанцу, который поднялся по лестнице наверх в рубку для наблюдения.
       - Извините, сегодня весьма неустойчивый прогноз. Зима все же, а желающих выйти в море много. Когда погода портится, почему-то все стремятся уйти на Балеары и Майорку. Таковы яхтсмены: ради хорошего ветра, готовы пожертвовать своим спокойствием. Вы не замечали, капитан, что парус придает человеку смелость и желание поспорить с морем? Тот, кто плавал под парусом, знает это.
       Мне показалось, что он хочет сегодня сменить тему разговора, и передумал продолжать рассказ. Я постарался ответить, не выдавая разочарования.
       - Вы правы. Парус до сих пор вызывает желание совершать рискованные плавания. Многие писатели-маринисты отмечали это, утверждая, что с хорошим парусом у человека больше шансов выжить в штормовом море.
       Федосов сел, расслабился и, показывая, что понял меня, произнес:
       - Вот так и в нашей жизни. Если есть хороший парус, можно выжить в любые шторма. Если, конечно, он есть, что не всегда бывает. А что вам служит парусом в этой жизни, капитан?
       Такого поворота разговора я не ожидал, но понял, что ответить нужно и непременно честно и возможно убедительнее.
       - Многое. Дом, семья, ответственность за экипаж, желание вернуться домой. И, может быть, это звучит нескромно - любовь к своей стране и к морю. Если проще, то парус - это наши надежды, наши мечты, наша воля, выливающиеся в наши действия.
       Я понял, что сказал, не совсем складно, успокаивая себя тем, что сказано это было искренне. Федосов улыбнулся.
       - Эк, вы завернули, батенька! Чувствуется, ваше желание копнуть глубже, а в жизни все гораздо проще. Человек всегда стремится к победе, только не у всех хватает для нее сил и умения. Моряк всегда знает, чем может окончиться поход под парусом. Только не испугавшись и победив раз, он обязательно попробует сделать это вновь. А ведь настоящие яхтсмены, как правило, тоже моряки, я не считаю тех, кто для управления парусами нанимает опытных капитанов. Правда, лично я считаю, что победить стихию невозможно. Она просто позволяет себе иногда отступить первой. Когда-то и я играл с ней в эти игры, но теперь предпочитаю действовать наверняком и стараюсь удерживать людей от необдуманных поступков на воде, хотя это и не всегда удается. Вот почему и сижу на этой станции, хотя мог и не делать этого. Как вы сказали, ответственность за экипаж? Нет, капитан, в наше время это уже никому не нужно. Главное сохранить материальные ценности и принести прибыль. Это у вас еще говорят об ответственности за людей. В нашем мире люди сами добились для себя такой свободы, что во Всеобщей Декларации Прав человека из тридцати статей, только одна - двадцать девятая напоминает об обязанностях перед обществом. Заметьте, перед обществом, но не перед людьми. Я как-то раз попробовал не разрешить выход в штормовое море одному богатому юристу и уплатил по решению суда большой штраф за это.
       Сегодня меня не очень интересовала тема начатой дискуссии, мы ведь настроились на продолжение рассказа, и решил намекнуть:
       - У нас с вами, господин Федосов, разные понятия об ответственности, хотя мы и живем в одном мире, но в разных системах. Меня мало интересует названная вами декларация во время работы. У меня есть Устав и должностные инструкции, которыми такая ответственность предусмотрена, и уверяю вас, это не противоречит ни моим личным убеждениям, ни понятиям капитанской чести.
       Федосов, к моему удивлению, не смутился.
       - Спасибо, капитан. Иного от вас я и не ожидал. Просто у меня сегодня не очень хорошее настроение, хотелось немного побрюзжать. Последнее время мне плохо спится. Наверное, оттого, что заново переживаю пройденное. Нет-нет, вы не подумайте, что причастны к этому. Просто глядя на вас, понимаю, что многое в своей жизни я делал зря. Так что извините меня. Но прежде чем мы продолжим, я дам вам ознакомиться с двумя документами, так вам будет легче понять то, о чем мы будем говорить. Пока вы с ними знакомитесь, я отдам кое-какие распоряжения и попрошу, чтобы нам не мешали.
       Он встал, выдвинул ящик секретера и положил на стол два письма. Одно из них было с двумя сердцами, пронзенных одной стрелой, второе строгое с американским флагом и статуей Свободы на конверте.
       - Начните с этого, - он указал на конверт с сердцами. - Если хотите, кофе или напитки, можете брать сами. Кофеварка у окна, напитки в баре.
       Некоторое время мы сидели, не решаясь взять конверт в руки. Решив, что первым сделать должен это я, взял конверт и раскрыл его. Внутри лежал розового цвета лист плотной бумаги, исписанный ровным красивым почерком. Чернила сохранились так, что казалось, письмо было написано не позднее двух часов назад. Зачем-то я посмотрел на обратную сторону. Под письмом стояла красивая подпись и дата 9 ноября 1927 года. Я перевернул лист еще раз и углубился в чтение.
      
       Дорогой Андрей Константинович!
      
       Молю бога, чтобы Вы не бросили мое письмо в огонь и дочитали его до конца. Я знаю, что вина моя безмерна и ни с чем несравнима, а поступок мой бесчестен и отвратителен. Я поняла это тогда, когда узнала, что Вы живы и не погибли в Одессе, как мне об этом было сказано. Говорю это не с целью оправдать свой поступок, но Вы должны знать, что я никогда не перестала бы ждать Вас, если бы в газете, доставленной из Одессы, мне не показали сообщение о вашей смерти. Я долго не верила в это, но ведь Таракиди был вашим другом, и я не могла усомниться в его искренности. Он так переживал вашу смерть, что даже заболел и несколько дней пролежал под присмотром доктора. Вместе с вами тогда умерла моя любовь, ведь Вы были у меня первым и единственным, который подарил мне настоящее счастье. Я хотела наложить на себя руки, но не смогла. Простите меня и за это.
       Таракиди был всегда ласков со мной и никогда не позволил ничего дурного ни до известия о вашей смерти, ни после. Только через год после нашего переезда в Америку он предложил выйти за него замуж. Что было делать мне в чужой стране, где у меня не было работы и денег? Я согласилась. Мы прожили четыре года, и он был хорошим мужем. Только детей у нас так и не было, думаю потому, что я всегда вспоминала вас и ваши ласки, забыть которые не возможно.
       Год назад он заболел и очень серьезно, Болезнь свою от меня скрывал, пока врач не предупредил меня, что жить ему осталось не больше двух месяцев. Врачи в этом были уверены, и когда я призналась ему, что знаю всё, он попросил у меня прощения, и рассказал, как они с моей маменькой обманули меня про вашу смерть. А еще он просил написать вам письмо с просьбой приехать в Америку и принять его дела, которые у него здесь хорошо идут. Я в них ничего не понимаю, но знаю, что у нас много денег и есть свой магазин, в котором я ему всегда помогала. Он очень просил, но после всего, что я сотворила, тогда я написать Вам не смогла.
       Последнее время Таракиди, мне трудно теперь называть его мужем совсем плох, а ко мне очень пристает его компаньон и маменькин знакомый по Одессе Иосиф Бунд, который не дает мне прохода. Таракиди завещает все мне и очень хочет, чтобы вы продолжили его дело. Брат его со всей семьей погиб при пожаре, когда загорелся его стимшип (пароход, англ.) в Пирее, и у него теперь тоже никого нет. Не знаю, откуда про завещание проведали Бунд и моя маменька, которая срочно собирается приехать сюда и просит меня похлопотать об этом у американцев. Я этого делать не буду, потому что никогда не прощу ей обман.
       Даже если Вы не простите меня, приезжайте скорей, Таракиди хочет покаяться перед вами и имеет право заслужить прощение у Бога. Болезнь свою он считает наказанием Господа за те же прегрешения и ждет вашей милости перед уходом в мир иной.
       Знайте, что любовь моя к Вам навсегда останется чистой, и я всегда бы оставалась верна вам, если бы не было известия о вашей смерти. Вчера я была в церкви, и батюшка сказал, что грех мой Господь простит, и молюсь теперь, чтобы он сделал это как можно скорее. Вы видите, теперь я исповедую православие, отреклась от веры отца и матери, потому что хочу быть одной веры с вами. Если же вы сочтете, что простить меня не сможете, то все равно приезжайте, чтобы не пропали деньги, которые также принадлежат и вам. Так мне сказал Таракиди.
       PS. Я ничего не знаю о Вас, но мое сердце говорит мне, что вы еще свободны. Господи! Как же еще я люблю Вас.Лиза. Не смею писать - Ваша, но это так.
      
       Второе письмо, скорее письменное извещение, было на официальным бланке, скрепленное красивой печатью нотариальной конторы "Gill & Brothers".
       В нем извещалось, что г-ну Андрею Федосову надлежит прибыть в США для оформления процедуры управления наследством госпожи Федосовой-Таракиди, по ее волеизъявлению и в соответствии с завещанием ее мужа г-на Таракиди. Все необходимые формальности следует уладить в срок до Рождества. Настоящее письмо должно быть предъявлено в Посольство Соединенных штатов Америки для получения Права пребывания и проживания на территории Соединенных Штатов Америки.
       Теперь стало понятным, о чем пойдет сегодня речь, оставалось только дождаться Федосова. Старший механик посмотрел на меня и предложил пари:
       - Ставлю коньяк, что настоящий Федосов был в Штатах, но Лиза все же обманула его.
       Судя по рассказанному, мне показалось его заключение поспешным. В этом случае Федосов мог принять другое решение, да и за Лизу мне стало немного обидно. В таких ситуациях первая любовь не ржавеет, и письмо ее мне показалось искренним. К тому же Таракиди подстраховался и фактически назначил Федосова опекуном Лизы.
       Вернувшийся наш знакомый начал рассказ, даже не спрашивая нашего мнения о письмах, поскольку, видимо, посчитал это лишним.
      
       - Думаю, ко мне появились вопросы, и вас должно интересовать, как я все же стал Федосовым. До сих пор я вел свой рассказ, ни разу не упоминая своей настоящей фамилии, по причине, о которой уже говорил, и это имеет смысл, поскольку значительную часть жизни прожил под другой. При этом точно знаю, что прямых наследников моего рода уже нет. В Советской России есть лишь только дальние родственники, которых я никогда не видел и не уверен, что мое появление доставит им радость. Настоящим Федосовым был тот, у которого мы с Гомешем оказались в гостях и единственное, что у нас было общее с ним по рождению, это наша национальность, имя и отчество. Да, представьте, его звали тоже Андрей Константинович, только родился он на десять лет раньше меня. Именно совпадение имени, отчества и национальность натолкнули Федосова на решение, о котором он сообщил мне на другой день после того, как я ознакомился с письмами.
       - Андрей, - сказал он, - моя судьба в ваших руках и все зависит от вашего решения. Я даю вам мало времени подумать, но больше у меня его просто нет. Остается меньше месяца для того, чтобы успеть добраться до Америки. Неделю еще займет официальное оформление и ознакомление вас с делами, хотя почти все готово. В этой стране купить новый паспорт легче, чем автомобиль.
       Он достал из сейфа шкатулку, открыл ее, вытащил испанский паспорт и положил передо мной. Я раскрыл его и увидел свое фото. Дата рождения в паспорте была моя, без указания места рождения. Это немного смутило меня, но Федосов успокоил:
       - В этой стране о месте рождения заботятся лишь потомственные аристократы, и любому чиновнику в голову не приходит спрашивать об этом, особенно у иностранцев. Для них все одно, что Питер, что Киев или Одесса. К тому же, в Испании через несколько лет произойдет революция, такая же, как и на нашей Родине, коммунизм сейчас среди студентов не менее популярен, чем у нас в 1917 году. Бедность здесь тоже ужасающая, так что фитиль под буржуазию заложен, а за поджигателями дело не станет. Начнется, как и у нас там, где много рабочих и бедных крестьян. Так, что у вас есть возможность еще раз сменить место жительства в случае революционного пожара, для этого я оставляю вам почти все свои деньги. Хочу начать в Америке с того, что принадлежит мне по праву. Ведь деньги и Лизу Таракиди взял обманом, теперь они должны принадлежать мне. К тому же руки чешутся побороться с американскими семитами, которые уже раскатали губы на мои денежки. Да и интересно посмотреть, как ведут дела тамошние воротилы в условиях демократии. Неожиданно он изменил тему разговора:
       - Андрей, а вы знаете, что такое демократия? Один анархист меня уверял, что это та же вседозволенность, только не для монархии или чекистов, а для евреев, которые всегда считали себя не простым, а особым и самым предприимчивым народом. А такие русские, как я, да к тому же еще из народа, разве не предприимчивы? Да меня за всю жизнь ни один еврей не облапошил. Я же знаю их с рождения, и мой верх был всегда и будет. Видя ваше сомнение, уверяю вас, что за меня можете не беспокоиться, ну а уж если станет совсем плохо, вернусь обратно. Вы же не откажете мне в приюте?
       Хоть я и ожидал, что мне предстоит здесь задержаться, но мысли о том, что стану Федосовым и задержусь здесь надолго, не могло быть.
       - Извините меня за вопрос, но я хотел бы все же узнать, почему вы решили, что я тоже должен стать Федосовым? - спросил я его тогда.
       - Это же очень просто, Андрей. Во-первых, вы мне нравитесь. К тому же у меня тоже никого не осталось на этом свете, а я так всегда хотел, чтобы у меня был брат. Теперь им станете вы. Обратите внимание, что у нас разнятся только даты рождения. Я предоставил властям "выписку" из церковной книги Печорской Лавры о регистрации вас в 1900 году, как моего сводного брата названного, как и я Андреем. Изготовить копию с такой же купленной мной еще в Одессе, для специалистов в Кордобе не стоило труда. Местные чиновники даже не удивились и поверили - ведь эти русские такие странные, да и церковь здесь силу имеет побольше нашей. Их заинтересовало только одно, как же нас звали в семье. Ответ что, как королей: Андрей первый и Андрей второй даже внушил им уважение.
       Затем он внимательно глянул в глаза:
       - Мне больше всего на этом свете надоело одиночество. А разве вам, Андрей, не бывает так одиноко, что хочется выть, как тамбовскому волку. Ведь у нас не осталось на этом свете никого из родных и если честно, никому мы не нужны. Но ведь мы с Вами ни Тимофей, чтобы жить, каждый день моля Бога о смерти. Разве мы заслужили такую жизнь? Верьте мне, я хочу, чтобы на земле была хоть одна душа, которая была бы мне очень близка. Как только увидел вас, я понял, что уйти от мысли застрелиться есть выход. Вы, несомненно, знаете, что эту мысль в себе долго не носят, а револьвер был при мне всегда. Прошу, Андрей, соглашайтесь! Вы дадите надежду не только мне, но и поможете Гомешу, Стефании, Тимофею, ведь взять их с собою я не смогу.
       - Ну а как же Лиза? - спросил я. - Она ведь предала вас.
       - Это совсем другое. Уж мой-то отец хорошо знал женщин и сказал мне пред смертью:
       - Женщины либо могут хранить верность, либо нет. В первом случае им совсем незачем объяснять, почему они это делают, а во втором случае женщина всегда найдет причину для оправдания. Лиза видимо не из первых, но будем надеяться, что и не из вторых. Я очень хотел сына именно от нее, но мы не могли себе позволить иметь его в смутные времена. Пусть она теперь подарит мне наследника, а там будет видно. Итак, завтра жду ответа и не скрою, что надеюсь только на положительный.
      
       Весь другой день Федосов отсутствовал и появился только поздно вечером, уставший, но довольный. На поздний ужин собрались все обитатели дома, включая доктора и шофера. Он много шутил, особенно надо мной, изредка поглядывая на меня внимательным взглядом. Я видел в нем тревогу и желание угадать, о чем я думаю и что решил. Чуткая Стефания посматривала на меня настороженно, хотя она всегда относилась ко мне весьма доброжелательно. В конце ужина Федосов объявил, что он решил поехать в Нью-Йорк по делам и хотел, чтобы все об этом знали. О том, когда состоится отъезд, он объявит дополнительно и если у кого есть вопросы, он готов выслушать их завтра после обеда.
       Все встретили сообщение с тревогой, за исключением меня и шофера, который видимо, знал об этом раньше меня. Особенно встревожились Стефания и Тимофей. Федосов, прежде чем покинуть комнату, обнял их обоих за плечи, чего он никогда не позволял себе ранее и что-то им шепнул. Гомеш, в явно расстроенных чувствах, схватил меня за руку. В его глазах я прочитал замешательство.
       - Андрей, что случилось? А как же мы?
       - Успокойся Гомеш! Завтра все станет на свои места. Андрей Константинович не тот человек, чтобы делать необдуманные поступки. Ты нашел на фабрике свое место, и его у тебя вряд ли кто отнимет.
       Я не спал всю ночь, слушая, как ворочается и вздыхает мой друг, и к утру пришел к выводу, что Федосов в его положении делает правильный шаг. Поездка в Америку может закончиться ничем. Ведь гарантии, что Лиза искренна, никто не мог дать, а оставить без присмотра дело, дом и деньги на долгое время в его положении было бы неосмотрительно. Правда, неизвестно, что смогу сделать я, опыта управления производством у меня не было, но год-два продержусь. Правда, все мои планы увидеть мир и жить спокойной жизнью, отвечая только за себя, становятся несбыточными на неопределенное время, но за это я получаю в друзья человека, который предлагает мне стать братом. Из близких у меня пока был только Гомеш, заветной мечтой которого было накопить денег, купить домик и жениться, взяв в свой дом родителей. Правда, в последнее время я очень серьезно засомневался в том, что они у него есть. Скорее всего, он был сирота, потому, что ни разу не получил от них никаких известий, да и занявшись интересным делом, он вспоминал о них все реже. Я знал, что ему много не нужно, а Федосов платил ему неплохо. К утру я все больше и больше склонялся к тому, чтобы принять предложение, в надежде, что через год-два Федосов вернется, и я опять буду свободен.
       Тимофей разбудил меня в семь утра и, подождав пока я приведу себя в порядок, проводил в кабинет. Было видно, что Федосов не спал ночь, в кабинете плавал дым от трубки, которую он курил редко, а стол был завален бумагами. Попросив Тимофея принести кофе, он вопросительно взглянул на меня.
       - Да, - выдохнул я и добавил спокойнее, - согласен!
       - Спасибо, - он обнял меня за плечи. Я услышал, как часто бьется его сердце и, поняв его волнение, тоже крепко обнял его.
       - Эх, черт возьми, как мало у нас с тобой времени. Все это, он показал на стол, мы должны разобрать сегодня. Завтра фабрика, яхт-клуб, банк. Нотариус будет сегодня к обеду, у него все готово. В банке нужен только образец твоей подписи. Стефания хороший финансист, отлично разбирается в делах, вот только очень строга. Мы должны успеть Андрей! Должны! Пароход уходит послезавтра из Картахены. Я плыву на одном пароходе с делегацией короля, который хочет заручиться поддержкой американцев, на случай революции. Глупец, разве американцам нужен король Испании?! Им нужна вся Латинская Америка, а потом весь мир. Я это чую своим одесским чутьем, Андрей, и ох как хочется поскорее глянуть на этих янки.
       Его возбуждение передалось мне, и мы вошли с ним в столовую, где уже все собрались. Оглядев стол, хозяин глянул на Стефанию.
       - Стеша, бутылку коньяка, сегодня у нас большой и радостный праздник.
       Он сам разлил коньяк, взял рюмку и, обняв меня, сказал:
       - Давайте выпьем за моего сводного брата, Федосова Андрея Константиновича, вашего нового хозяина на то время, которое я буду отсутствовать. Хочу, чтобы вы верили ему и любили его даже больше, чем меня. Уверен, что он никогда не предаст вас и в этом доме всегда будут мир и добро. Пожелайте мне удачи в далекой Америке, а может и счастья. Меня не страшат разлука и одиночество, потому что знаю, что вы всегда будете меня ждать.
       Не хотел бы сейчас подробно рассказывать то, что происходило за столом. Больше всех расстроился такому известию Тимофей, старые слуги всегда трудно меняют хозяев, особенно на молодых. К моему удивлению Стефания осталась невозмутимой, отчего и мне даже показалось, что это известие она встретила не без удовольствия, и все поглядывали на меня так, будто увидели меня заново, не зная, как вести себя в моем присутствии. Хозяин изрядно поднабрался, было видно, что эти дни были для него нелегкими. Я испугался, что день будет потерян но, поспав всего часа три, к обеду Федосов был абсолютно трезв, и до полуночи мы успели закончить все дела с бумагами.
       Утром меня разбудил Тимофей, спросив нужно ли будить Федосова старшего. Вид у него был неважный, видимо он плохо спал, но лицо выражало должное внимание ко мне, уже как к хозяину. В тот день Федосов ознакомил меня с яхт-клубом, мы побывали в банке, где в хранилище он показал бумаги и драгоценности, привезенные из Одессы. Их было много. Он отобрал часть из них и уложил в свой кожаный саквояж, а оставшееся передал мне.
       - Это, Андрей, неприкосновенный запас. Помните, что деньги и акции во времена войн и революций вещи ненадежные. Расходуйте в первую очередь наличные, скоро песеты превратятся в песок. Французские франки тоже не ахти какая надежная валюта, постарайтесь держать деньги все же в Швейцарии. Акции железных дорог России я возьму с собой. Янки падки на это волшебное для них слово и ценят их не менее, чем свой доллар. Все, что остается, теперь ваше и знайте, мне этого не жаль. Даже интересно начинать все сначала, хоть и начинаю не с пустого места.
       Он закрыл сейф и передал мне ключи. Прежде, чем вернуться домой мы зашли в казино, в котором меня уже знали. Нас ждали. На втором этаже в кабинете Федосова сидело несколько человек с очень серьезными лицами, на столе лежали разложенные бумаги, за отдельным столом сидел знакомый нотариус. После приветствий Федосов познакомил меня с каждым в отдельности, и мы приступили к делу. Нотариус зачитал бывшим компаньонам акт продажи Федосовым своей доли в казино. После недолгих формальностей, пожелав успехов и выпив по бокалу шампанского, мы отправились домой. Взглянув в последний раз на казино, Федосов пояснил:
       - Казино, это не для вас, Андрей. Эти жулики все равно вас надуют, да и последние годы оно приносит мало денег. Я его держал для души, а у вас душа больше расположена к яхт-клубу. Вы непременно должны стать капитаном, и не теряйте времени зря. Готовьтесь к экзаменам. С вашими знаниями, а теперь и деньгами вы сдадите их легко. Диплом придаст вам больше веса и независимости, а море вас уже давно приняло. С капитаном порта я уже обо всем договорился.
       На фабрику мы не поехали, Гомеш знал ее лучше меня, и мы решили, что заниматься ею будут он и Стефания. Время неумолимо приближалось к отъезду. Мне казалось все происходящее сном, который вот-вот кончится или Федосов объявит, что все было шуткой, однако после раннего ужина он стал собираться. Когда багаж был уложен в машину, он обнял всех по очереди, запретив им выходить на улицу, и все же, присев "на дорожку", все вышли из дома на крыльцо, а когда мы отъезжали, он оглянулся, и в его глазах я увидел слезы.
       До Картахены мы ехали молча. Только шофер временами останавливался, осматривал автомобиль, проверял масло, колеса, и что-то недовольно ворчал, чего раньше за ним не наблюдалось. Пароход стоял у причала, но посадки не было. Мы оставили вещи в багажном отделении и остановились в портовой гостинице, где уже почти не оставалось мест. И здесь Федосов сорвался. Он пил всю ночь, тиская местных проституток и задираясь с заносчивыми кабальеро. Не будь нас с шофером, добром бы все не кончилось. Мы с трудом уложили его спать, пообещав кабальеро, что утром господин принесет им свои извинения, намекнув на денежную компенсацию.
       Утром Федосов встал легко, будто и не пил, щедро расплатился с хозяином гостиницы и, показав ожидавшим его кабальеро комбинацию из трех пальцев, бодрым шагом в нашем сопровождении отправился к пароходу. Он долго не решался подойти к трапу. Однако собрался, простился с нами, не оборачиваясь, поднялся на палубу и исчез. До самого отхода мы глазами искали его среди пассажиров, но так не нашли. И я подумал, что не увижу его больше никогда.
      
      

    Часть вторая.

    Жизнь под чужой фамилией

      
       Начать сначала
      
       Проблемы с грузом явно задерживали погрузку, становилось ясно, что наша стоянка затягивается на неопределенное время. Как ни странно, огорчения экипажа это не вызвало. Наступившая теплая погода, температура воды около восемнадцати градусов и лояльное отношение властей позволили нам открыть купальный сезон, благо песчаный пляж простирался прямо за молом. Там же возле уреза воды открылся небольшой ресторанчик с вином и рыбой по сказочно низким ценам, и свободные от вахты проводили там время до полуночи, после чего вежливые пограничники напоминали нам о необходимости соблюдения режима.
       Наши встречи с Андреем Константиновичем продолжались, и я едва успевал записывать рассказанное в свою толстую тетрадь.
      
       После отплытия настоящего Федосова в доме еще долго стояла атмосфера неопределенного ожидания. Один лишь Тимофей быстро перестроился, словно он служил мне с самого детства. Стефания не торопилась вводить меня в дела, управляя домом и фабрикой, словно Федосов и не уезжал. Следуя совету, я подналег на книги, и все время проводил в яхт-клубе, нередко оставаясь там ночевать. Владельцам яхт такое явное усердие нравилось, мой авторитет рос, у меня быстро появились покровители из числа богатых людей не только города. Вскоре меня начали приглашать в дома, где нередко представляли своим незамужним, тоскующим по богатым женихам девицам, которые и в яхт-клубе не давали прохода. Всех удивляло мое воздержание, которое и мне самому стало надоедать, но среди местных невест не было той, которая бы могла покорить мое сердце, а заводить интрижки в Испании опасно: мышеловка для жениха здесь захлопывалась быстро.
       Прошло несколько месяцев, от Федосова вестей не было, и адреса он пока не сообщил. Зима прошла быстро. Наступила весна с обильным цветением садов, ярким солнцем и веселым пением птиц. Я еще долго не мог решить правильно ли поступил, согласившись на предложение Федосова, а значит порвать с прошлым окончательно, но что-то подсказывало мне, это было правильным решением. Ведь к прошлому возврата не было, как желания и возможности вернуться в Россию. Я собрался было ехать в Мадрид к американскому консулу, когда пришло долгожданное письмо. В нем он просил прощения за задержку по причине занятости и незавершенности дел, от которых зависела перспектива проживания его в этой сумасшедшей стране и таком же городе, где евреев больше, чем в Одессе, Жмеринке, Бердичеве и во всех городах бывшей Российской империи вместе взятых. Как и писала Лиза, они попытались после смерти Таракиди прибрать все к своим рукам, но на его счастье в местной полиции и суде оказалось немало лиц итальянского происхождения с которыми, как и в Одессе, можно договориться за "интерес". Дело он отстоял, но город ему не по душе: шумный, грязный, дышать нечем. Он уже побывал в Лос Анжелосе - почти Одесса. Много солнца, ласковый океан, народ веселее, и так же легко тратит деньги. К тому же Лиза ждет наследника. В конце письма признался, что все равно скучает по России, а русских в Америке много, да только они каждый сам по себе. С ответом просил не торопиться, ибо намерен сменить адрес. В конце приписал:
      
       ...И все же, Андрей, нам нужно жить в России. Вроде крутишься здесь и даже смеешься иногда, а в душе пустота и тоска. Одно утешение - страна такая же необъятная и есть, где развернуться.
      
       Последние строки обеспокоили Стефанию. Она напомнила мне, что револьвер Федосов всегда носил с собой. Как ни странно, меня письмо успокоило. Теперь я был уверен, что Федосов пусть и не скоро, но все же вернется. Ведь Америка, кажется, не пришлась ему по душе.
       Со Стефанией я общался с помощью записок, которые та писала мне, ведь она все слышала, но азбуки для глухонемых не знала. Один из владельцев яхты, как-то увидев Стефанию, сказал мне, что в Валенсии знает одного учителя глухонемых в прошлом, ныне садовника одного из городских скверов, который поможет за хорошую плату. Получив его адрес, я отправился в Валенсию. Учитель сидел на мели. Желающих учиться его ремеслу, было мало, и он сразу согласился поехать со мной, но не ранее, чем на следующий день к вечеру. Я решил, что мне это подходит.
       В Валенсии я давно не был, и захотел побродить по городу. Оставив машину у гостиницы, вышел на Авенидо дель Пуэрто и направился к центру. Несмотря на продолжающиеся волнения в испанских городах, на улицах было относительно спокойно, и в условиях наступившей прохлады, наставало время вечерней жизни. Появились праздно гуляющие кабальеро, разодетые дамы среднего возраста, открывались после сиесты кабачки и кафе. За стеклами больших ресторанов официанты меняли несвежие дневные на вечерние белоснежные скатерти для богатых клиентов. По улице в сторону центра катили "Испано-Суизе" - самые роскошные автомобили Европы. В них, за стеклами с занавесками из бархата и позолоченными кистями, мелькали прикрываемые веерами лица дам в кружевах, выискивающие среди прохожих развязанных молодых кабальеро-спутников для ночных развлечений. Здесь же на тротуаре нищие, просящие милостыню, безногие и слепые усаживались на привычные места. Многие поглядывали на меня с интересом, видимо принимая за моряка и надеясь на подаяние.
       Я намеревался посидеть в "Кордобе" у Мозеса, где впервые встретился с Федосовым и внимательно читал вывески с названиями ресторанов и кафе, когда взгляд мой наткнулся на афишу, извещающую о выступлении ансамбля из Лондона, танцующего классические танцы из французских и русских балетов. Что-то неясное заставило меня насторожиться. Я перешел через улицу и стал изучать ее подробнее. На афише прочел название "Лебединого озера", и этого было достаточно, чтобы свернуть туда, куда указывала стрелка. Вместительный зал ресторана среднего класса с небольшой сценой был занят наполовину. Бархатный с аляповатой вышивкой в виде множества гербов и лилий занавес был закрыт, но несколько музыкантов в оркестровой яме уже играли для разминки вальсы Штрауса.
       Я выбрал столик для двоих недалеко от сцены с табличкой резервировано. Как и рассчитывал, ко мне с деланным возмущением подлетел администратор с хитрыми, бегающими глазками и красным от постоянного употребления горячительных напитков носом. Спокойствие, с которым я наблюдал его поспешность, несколько сбавило его пыл, но в голосе все же слышалась решимость.
       - Столик занят, сеньор.
       - И давно? Я резервировал его вчера. Можете спросить об этом своего хозяина.
       Вышедший по жалобе администратора хозяин, желание мое понял без слов и написал на бумажной салфетке сумму. Зал быстро заполнялся, а я не мог сдержать все нарастающего беспричинного волнения. Когда раздалась чарующая музыка Чайковского, ощутил текущие по щекам слезы, но не мог поднять рук, чтобы их вытереть.
      
       И снова Вика
      
       Её я узнал сразу. Виктория оставалась такой же изящной, с копной рыжих волос и была совсем рядом. Мое лицо оставалось в тени, поскольку свет лампы падал сзади, и видеть меня она не могла, но, видимо, мое волнение передалось и ей, она несколько раз споткнулась и чуть не упала.
       Прошло почти три часа, танцы чередовались скетчами, клоунадой и мне было хорошо видно, что она танцует на грани потери сознания. Гастрольные выступления идут уже давно, и ее, видимо, одолевала страшная усталость. Когда объявили об окончании программы, я подозвал хозяина и сказал ему, что желаю познакомиться с одной из балерин. Получив вознаграждение, он подвел меня к гримерке, возле которой толпились подвыпившие кабальеро, и постучал в дверь условным стуком.
       Она была не одна. Полная женщина с лицом алкоголички и такого же вида мужчина, не обращая на меня внимания, делали выговор балеринам, с испанским темпераментом размахивая руками, и, казалось, вот-вот ударят их по лицу. Танцовщицы стояли молча, лишь Виктория повторяла только одну фразу:
       - Я больше не могу. Контракт закончился неделю назад, и вы не смеете больше нас удерживать.
       Хозяин потянул женщину за рукав, та замахнулась, но, обернувшись и увидев хозяина ресторана, спросила:
       - Что-нибудь случилось?
       - Вот этот сеньор хочет поговорить с вашей девушкой. Не знаю почему, но они поняли, что я хочу говорить именно с Викой, вероятно, по моему взгляду.
       - Обойдется, - возразила женщина, скользнув по мне глазами, - сеньорита устала и не принимает кавалеров.
       - Вы меня не поняли. Это очень богатый сеньор, - произнес полушепотом хозяин и вышел из комнаты.
       - Это меняет дело, - кокетливо произнесла синьора и подошла ко мне ближе. - Эта девушка капризна и вам придется ее долго уговаривать. Возьмите лучше вон ту, что фигуристей, Анну. Она русская, но очень, очень аппетитная и к тому же моложе.
       - Хорошо, - сказал я, - беру обеих. Сколько это будет стоить?
       - Смотря, на какое время?
       - Думаю пока дня на два, а потом посмотрим.
       Пока мы торговались, я старался стоять к Вике боком и говорить тихо, а когда дама шепнула им что-то на ухо, вышел в коридор. Анна вышла через минуту.
       - Хотелось бы узнать, куда мы едем и как одеваться?
       - Одевайтесь, как вам будет угодно, только возьмите с собой верхнюю одежду, мы едем за город. Скажите об этом вашей подруге.
       - Но она не хочет ехать.
       - А вы?
       - Я очень хочу. Мне надоел этот вертеп, - слово вертеп она сказала по-русски.
       - Скажите ей, что без нее мы никуда не поедем, а я мог бы предложить вам неплохой отдых на эти два дня, - сказал я по-русски.
       У Анны округлились глаза.
       - Боже мой, неужели вы русский! Тогда она поедет, обязательно поедет, - и кинулась было обратно.
       - Пока не говорите своей подруге, что я русский. Сделаем ей приятный сюрприз по приезду. Буду ждать вас в машине, она у входа. Не забудьте взять документы, - едва успел крикнуть я ей вслед.
       Через некоторое время они вышли с саквояжами в руках. Шофер распахнул дверь, обе уселись на заднее сиденье и мы поехали.
       - Куда мы едем? - спросила Анна. Я ответил по-испански коротко:
       - Отдыхать в Аликанте.
       Видимо им было известно название моего города. Они пошептались и замолчали. Пару раз Анна пыталась завести разговор, но я отвечал неохотно, а вскоре усталость взяла свое и обе они уснули, прижавшись, друг к другу.
       К дому мы подъехали еще затемно. Всю дорогу я не мог справиться с волнением и думал, с чего начну разговор с Викой. Ужасно хотелось повернуться и посмотреть на нее, но я боялся, что, узнав меня, она откажется ехать и, чего доброго, выпрыгнет на ходу из машины. В доме было темно, светилось только окно Стефании. Когда мы открыли ворота и въехали во двор, она уже ждала нас на крыльце. Спящую Вику я занес в дом на руках, тоже проделал шофер и с Анной, но когда он положил ее на кровать в комнате для гостей, она проснулась. Я указал Стефании на нее глазами, та вошла и закрыла дверь. Через пару минут я услышал, как она повела ее в ванную комнату. Вика спала крепко, от ее дыхания пахло спиртным, одежда пропитана запахом табака. Осторожно снял с нее ботинки, накрыл пледом и отправился в гостиную. Стефания встретила немым вопросом, пришлось объяснить, что девушки пробудут в доме два дня. Все это время с ними следует обращаться, как с гостьями и попросил ее разбудить нас с шофером через три часа.
       В Валенсии первым делом я поехал в гостиницу, где проживала труппа Вики и Анны, но там мне сообщили, что, не выплатив труппе причитающийся гонорар, они выехали предположительно во Францию, но куда точно никто не мог сказать. Из-за повторной поездки в Валенсию за учителем для Стефании, я оттянул разговор с Викой, но когда вернулся, она уже знала, кто я, узнав меня по фотографиям в альбоме. Вероятно, она бы не стала дожидаться меня, но Стефания и Анна удержали ее от поспешного бегства. После отдыха они прекрасно выглядели, и я не решился сказать им всю правду, выложив свои деньги, как якобы выплаченные им за выступления.
       В этом месте рассказчик глубоко вздохнул решительно встал, показывая всем видом, что на сегодня разговор закончен. Мы попрощались, не договариваясь о следующей встрече, и в этот раз он даже не вышел нас проводить.
      
       Два дня мы ждали нашего знакомого, прогуливались по набережной до яхт-клуба, но Федосов так и не появился. Я попросил было Рамироса узнать телефон Андрея Константиновича, когда в иллюминатор заметил его стоящим на другой стороне бульвара с женщиной. Разговаривая с ней, он изредка поглядывал в сторону судна и я понял, что он ждет нас. Я спустился по трапу, подошел к ним и поздоровался. К моему удивлению женщина с фигурой стройной девушки и светлыми распущенными волосами, оказалась довольно пожилой, примерно тех же лет, что и Федосов.
       - Знакомьтесь, капитан, это Стефания, та самая, о которой я уже рассказывал. Вот приехала ко мне, проводив в рейс сына. Он старший механик на судне, которое возит соль из небольшого порта Терревьехи, что южнее Аликанте в Норвегию. У неё есть еще дочь и очаровательная чертовка-внучка. Если бы вы ее увидели, то непременно бы влюбились по уши.
       При этих словах Стефания шутливо толкнула его в грудь и быстро заработала руками.
       - Ругает меня, никак не привыкнет к моим шуткам, а я признаться ее очень люблю пошутить над ней, ведь ближе её у меня никого не осталось - пояснил он с улыбкой.
       - А как же Вика? - спросил я.
       Улыбка исчезла с его лица и Стефания внимательно взглянула на него, ожидая, что он ответит.
       - Вы торопитесь, капитан. Эти дни я решал, стоит ли вам рассказывать о ней, и до сих пор не решил.
       После этих слов Стефания энергично затрясла головой в знак согласия.
       - Хорошо-хорошо, Стеша, - успокоил ее Федосов. - Так и быть, расскажу, раз ты этого хочешь, только учти, что мне не очень приятно вспоминать все это заново. Мы идем к Альфонсо, и я приглашаю капитана отобедать с нами
       Она кивнула в знак согласия и погладила его плечо. Вскоре мы сидели на обычном месте. Невероятно довольный нашему приходу Альфонсо принес лист бумаги и карандаш для Стефании, где она написал заказ.
       - Старая любовь не ржавеет. Альфонсо всегда был неравнодушен только к одной женщине, несмотря на то, что она много раз отказывалась выйти за него. Вот и сейчас он говорит ей, что все еще ждет ее согласия, - пояснил Федосов.
       - А разве он не женат?
       - Нет, а почему, я расскажу вам после, а пока Альфонсо готовит заказ. Я начну, чтобы не терять время.
       - Извините за любопытство, кто же тогда отец ее дочери и сына? - не удержался я.
       - Не торопитесь, капитан, скоро вы все узнаете, - Федосов поудобнее откинулся в кресле.
      
       - Итак, я остановился на том, что привез Стефании учителя. К тому времени Анна освоилась, хлопотала на кухне, как у себя дома, но Вика была по-прежнему не в духе и не желала со мной разговаривать. По совету нашего семейного доктора-немца, который занялся приведением в порядок ее нервной системы, я решил ждать, хотя ожидание было не очень желательным, у обеих женщин документы были с просроченной визой. Я не был уверен, что мне удастся уговорить женщин остаться, ведь для этого нужно было добиться для них права на временное проживание. К моему удивлению, этим, не спрашивая меня, занялся доктор, у которого в немецкой колонии Валенсии были влиятельные друзья. Причину этой прыти я узнал вскоре, когда тот заявил, что ночевать Анна будет у него дома и только днем приходить помогать Стефании по хозяйству. Чтобы не отвлекаться, скажу сразу, через несколько месяцев они оформят брак и будут жить счастливо до окончания Второй мировой войны.
       Вика в отличие от Анны порывалась вернуться во Францию и держалась со мной холодно, давая понять, что прежнего уже не вернуть. Удивительно, но мне было достаточно только того, что она была рядом, и я мог заботиться о ней. Как-то раз уговорил ее пойти в казино на репетицию танцевальной программы для летнего сезона. Постановкой танцев руководил румынский эмигрант и это был его дебют. Начало программы Вика встретила равнодушно, однако вскоре глаза ее разгорелись, она пересела в первый ряд и, не ожидая окончания просмотра, подозвала меня.
       - Это же черт знает что! - с возмущением и достаточно громко промолвила она после просмотра. - Это не годится даже для провинциального ресторана. У вас казино или вертеп?
       Возмущенный постановщик, говоривший по-французски презрительно поджав губы, прошипел:
       - Кто вы такая? Что вас не устраивает? Может быть, покажете, что вам нужно?
       Вика слегка смутилась и взглянула на меня. Я не сдержался, улыбнулся и увидел, как в глазах ее появились прежний блеск и решительность, как когда-то в кают-компания парусника.
       - А почему бы и нет. Ты, - она пока еще не называла меня по имени, - не возражаешь?
       Я пожал плечами.
       - Тогда шел бы заниматься своими делами - и, не дожидаясь моего ответа, попросила пуанты и тренировочные рейтузы.
       Хотя вначале Вика танцевала робко, но быстро освоилась. Румын был сражен и посрамлен. Вика танцевала скорее как прима балета и, конечно же, была несравнима с танцовщицами провинциального кабаре. С того дня она стала пропадать в казино, приходя домой только к вечеру.
      
       Между тем в мире уже начинался финансовый кризис, а в Испании наступил глубокий раскол между республиканцами и монархистами. Разочаровавшись в возможности примирения, в 1930 году диктатор Мигель Примо де Риверо подает в отставку, а королю не удается собрать полноценный кабинет министров. В стране то и дело вспыхивают волнения, бунтуют военные, консолидируются левые силы. 14 апреля 1931 года муниципальные советы всех крупных городов провозглашают республиканский строй. Как сказал историк Сальвадор де Мадарьяга о своих согражданах:
      
       Они встретили Республику со стихийной радостью, подобно тому, как радуется природа приходу весны.
      
       Подобные настроения сопутствуют всем революциям, а для Испании она была пятой. Король Альфонс Тринадцатый уже на другой день покинул Испанию и под народное ликование отплыл из страны, не желая братоубийственной гражданской войны. Как покажут последующие события, счастливый мир так и не наступил.
       И хотя эти события для меня мало что меняли, все же в моей жизни это была вторая революция, и я был твердо уверен, что они непременно закончатся гражданской войной. Конечно в таком портовом городе, как Аликанте, у меня была возможность, пользуясь царившей неразберихой, покинуть Испанию, уплыв на яхте во Францию, Италию или на худой конец в Африку, но я был не один и отвечал за всех обитателей моего дома. Надежда умирает последней и я надеялся, что Испания учтет уроки Октябрьского бунта в России, но уже через месяц Мадрид проснулся в дыму: горело сразу несколько монастырей, на что государственные деятели нового режима выступили с запальчивыми заявлениями:
      
       ...Все монастыри Мадрида не стоят жизни одного республиканца, Испания перестала быть христианской страной...
      
       Это было уже похожим на то, что произошло на моей Родине, а вскоре устами "испанского Ленина", главы Министерства труда Франсиско Ларго Кабальеро, зазвучали "роковые слова": ликвидация всей частной собственности!
       Я собрал всех домочадцев и разъяснил им последствия такой ликвидации. Ведь наше безбедное существование до сих пор давали именно они: керамическая фабрика, дом, земля и частично казино. Довел до их сведения что, по моему мнению, все непременно закончится гражданской войной, после чего предложил им самим решать - оставаться или выбраться из страны.
       - А что собираетесь делать вы,- спросили они меня.
       - Я остаюсь. В Германии и Италии фашисты, во Франции социалисты, но ни тем, ни другим я не верю. Им нужно господство над всем миром, а это тоже, что и в Советской России. К тому же мне надоело бегать. Вы же можете, пока еще не поздно, выбирать: добраться до французской границы, а можно отплыть в Марокко или Алжир. Денег для этого я дам. Видя, что все молчат, предложил подумать дня два. Первыми собрались и уехали доктор с Анной. У него были неплохие связи с немецким посольством, и он быстро оформил на нее документы. Вскоре они пароходом отправились во Флоренцию. Через неделю выскажет пожелание уехать на время в Лиссабон и Гомеш. Вика молчала и, как остальные, ждала моего решения. Не дожидаясь худшего, я продал за бесценок фабрику, заложил акции казино. Купил Стефании квартиру, в которую она после продажи фабрики перебралась вместе со своим учителем, уже не скрывая, что они с ним нашли общий язык. В доме оставались теперь только мы с Тимофеем, шофер и Вика, которая продолжала ставить танцы в казино. Оно, как и положено, в смутные времена, было переполнено. Все в угаре спускали деньги, ожидая девальвации и прихода к власти гегемона.
       А в стране подоспела еще одна смертельная опасность для Республики: преуспевающие области Каталония и Страна Басков стремятся к независимости, расчищая путь к росту националистических настроений. Первым провозгласил "Каталонское государство" в составе будущей "Конфедерации иберийских народов" влиятельный политик Франсиско Масия. Позже в разгар Гражданской войны будет принят Баскский статус, по которому "отколется" Наварра. Вскоре Валенсии и Арагону тоже захочется автономии, и правительство было готово с этим согласиться
       Наступило смутное время. В результате аграрной реформы произошел раскол между землевладельцами и правительством, обостривший отношения в деревне. Не нашли власти общего языка и с армией, которая в Испании всегда была консервативна. На ущемляющий армию "Закон Асаньи" самый авторитетный из генералов Хосе Санхерхо в 1932 году вывел солдат из казарм в Севилье, и, хотя мятеж был подавлен, стало ясно, что армия не с Республикой. Так республиканское правительство поставило себя на грань банкротства: оно отпугнуло правых и не выполнило требования левых. Обе стороны стали призывать к логическому завершению своих идей: коммунисты и им сочувствующие - к революции подобной Октябрьской в России, а их противники - к крестовому походу против "призрака" коммунизма, постепенного обретавшего в стране плоть и кровь.
       После смерти Франко, когда в Испании появились в продаже советские литература и газеты, я почитал в них скудные сведения об Испанской революции и пришел к выводу, что она во многом осталась малоизвестной для вашего народа, ибо отражало мнение только одной стороны. Для вас, капитан, я приготовил кое-что из материалов рубрики "Неизвестная революция", изданных в газетах после смерти диктатора. Из них становится понятным, что Испанская Революция советскими историками рассматривалась односторонне. После их прочтения вы поймете, почему тогда я, хотя и не поддерживал ни одну сторону, все же остался не совсем посторонним наблюдателем, хотя и не принял участия в Гражданской войне.
       - До осени 1935 года в Испании меня удерживала только Вика, которая все же простила меня и в один вечер сама пришла ко мне, - начал следующую нашу встречу Федосов. - От долгого ожидания я не сразу понял, что ее ласки лишены не только прежней страсти, но и искренности, а прежние чувства так и не вернулись. Вскоре она стала приходить из казино уставшей и нетрезвой, плохо спать по ночам, а однажды Стефания положила мне на стол обнаруженную у нее коробочку с белым порошком. Это был кокаин. Разговор с ней ничего не дал. Виктория стала оставаться ночевать в казино и не приходить домой по несколько дней. В итоге это привело к срыву. Пришлось ее поместить в специальную клинику. Доктор сказал, что лечение от кокаиновой зависимости может продлиться долго, не менее шести месяцев, а через три она сбежала из клиники, вернее ее выкрал румынский режиссер, с которым контракт в казино расторгли за месяц до этого. В свое время я открыл ей небольшой счет в банке, который при проверке оказался пуст. Подумав, искать ее не стал, хотя это решение далось мне с трудом, ведь я слишком долго ожидал с ней встречи. Теперь я был уверен, что не найду ее уже никогда. Так умерла моя первая и, как я считал тогда, последняя любовь.
       Говорят, беда одна не приходит, через месяц после исчезновения Вики умер Тимофей. Ушел он тихо, отпросившись на пару дней из-за плохого самочувствия, в квартире, которую я на всякий случай ему купил. Дважды его навещала Стефания, даже оставалась ночевать, но однажды утром обнаружила его холодным. Так ушел из моей жизни последний русский человек, которой после бегства из России был со мною рядом несколько лет. К своему удивлению я переживал его смерть тяжелее, чем исчезновение Виктории. С шофером мы расстались раньше - он отпросился в Мадрид. Теперь у меня оставались только Стефания и Федосов-старший, как я его называл, но он был далеко в Америке, в своем Лос Анжелосе, где развил бурную деятельность в годы депрессии. Два-три раза в год он присылал мне письма, короткие по содержанию, но с непременным приглашением в гости и обещанием самому навестить меня в Испании, "как только там наведут порядок". Все чаще и чаще ко мне приходила мысль покинуть страну, в которой Гражданская война уже разгоралась и я бы, наверное, сделал это, если бы не внезапный приезд моего "немца", доктора Вальтера. Он появился внезапно, похудевший, подтянутый одетый в строгий темно-коричневый костюм полувоенного покрова. Раскрыв саквояж, выложил на стол немецкий бекон, швейцарские сыр и шоколад, несколько бутылок дорогого французского вина.
       - Извини, русскую водку не довез, ее реквизировал наш консул в Париже, а взамен сунул свое вино. Остальное из Берлина! - радостно улыбаясь, воскликнул он, указав на себя пальцем. - Прибыл специально ради тебя, надеюсь, примешь меня на время.
       - Без Анны не приму, зачем ты мне один нужен.
       - Во-первых я летел самолетом, а кроме того у Анны теперь забот с нашими двойняшками хватает. Вот, можешь посмотреть, - он достал из нагрудного кармана фото, на котором Анна держала на обеих руках двух укутанных ребятишек с сосками во рту.
       - Вот это здорово! Только почему не написали?
       - Как не писали? - удивился он. - Я сам относил на почту письмо для Виктории. В нем Анна все написала. Кстати, а где Виктория? Зови, я обязан расцеловать ее за Анну.
       Я не ответил и позвал Стефанию и ее новую помощницу, молодую арабку Алию из Марокко.
       - Узнаешь, Стеша, нашего немецкого Деда Мороза? Готовьте сегодня торжественный ужин, - попросил я, взглянув на часы.
       Когда женщины вышли, мы сели.
       - Вика ушла, - смягчил я формулировку, - куда не знаю, она мне не сказала. Нет и нашего Тимофея, умер старик, как и жил - не причиняя никому хлопот, словно уснул и не проснулся, - я сделал паузу...
       Он воспользовался этим, пересел в ближнее кресло.
       - Жалко старика, но ведь ему было уже под девяносто, а вот что случилось с Викторией, я догадываюсь - вино или наркотики?
       - И то и другое, но главное она не смогла найти себя. Может быть я виноват, что дал ей много свободы. Не получилось у нас с нею так, как у тебя с Анной, не сумел дать ей новую жизнь. Вот и сбежала она с проходимцем-балетмейстером.
       - А ты бы и не смог. Я не стал тебе говорить, что поймал ее с кокаином, поверил ей, слово она дала. Только с ее психикой, бросить было трудно. Она хорошо знала, что детей у нее не будет и опасалась, что не сможет дать тебе настоящей любви и стать хорошей женой. Такие женщины обречены, а потому не переживай, ведь тебе всего тридцать шесть и ты еще найдешь достойную женщину. Обязательно найдешь!
       Вскоре все собрались. Выпили за Анну и малышей, за Тимофея, потом за Стешу и отсутствующего Гомеша. Доктор был в своем репертуаре: пил много, но не пьянел, рассказывая о том, что происходит в Германии. Потом мы остались одни и здорово поднабрались.
       Два дня доктор пропадал целыми днями в порту, часто посещая телеграф и почту, а на третьи сутки встал рано утром и стал торопливо собираться.
       - Прости, - сказал он мне, - я ведь в Испании по делам, мне срочно нужно в Мадрид.
       Я не стал спрашивать зачем, смутно догадываясь, что прибыл он сюда не только ко мне: уж больно его интересовала обстановка в порту, состояние аэропорта и события в Мадриде. Закончив сборы, он плотно прикрыл двери и обратился ко мне:
       - Ну вот, уезжаю от вас в бурлящий Мадрид. Ты не хочешь меня спросить, ЗАЧЕМ?
       - Не хочу. Это твои дела и меня они не касаются, - искренне ответил я.
       - Ошибаешься, это касается и тебя. Один раз тебе удалось сбежать от революции, но в этот раз вряд ли получится. Поэтому послушай меня внимательно, я ведь тебе не враг и многим обязан твоему "брату". Ты и без меня хорошо знаешь, что Германия быстро возрождается. У нее теперь есть фюрер и национал-социализм. Не тот социализм, что на твоей Родине, есть настоящая национальная идея и партия, с которой возродится новая Великая Германия. Гитлер покончит с позорным миром 1918 года и Германия станет владеть всей Европой, а затем всем миром. Для этого у нее уже есть лучшие в мире оружие, танки и самолеты, строятся самые мощные линкоры и многочисленные подводные лодки. Совсем скоро мы завоюем Европу, отомстим англичанам и французам за позор. Мы не позволим коммунистам и анархистам хозяйничать не только в России и Испании. Германия примет все меры к искоренению коммунизма в Европе и в мире. Знаю, что ты гордый и не станешь сотрудничать с нами, но уверен, что не выдашь меня. Я не призываю тебя помогать нам, но если ты хочешь выжить, уезжай отсюда скорее. Тебе не пережить еще одну революцию. Ты русский дворянин и мой друг, я могу помочь тебе отплыть отсюда в Италию, а оттуда, с помощью немецкого консула, сможешь уехать в любую страну Южной Америки. Там у нас много друзей. Я говорю тебе все это, как офицер вермахта, который знает о планах Германии в этой стране. Очень скоро о них узнает весь мир.
       Он замолчал, глядя какое впечатление произвели на меня его слова. Конечно же, это было неожиданно, но не настолько, чтобы повергнуть меня в замешательство. Я ведь хорошо знал его: он был настоящим немцем из семьи потомственного военного дворянина, всегда считавшего свой "Фатерланд" оскорбленным унизительным миром после Первой мировой войны. Лишенный возможности продолжать профессию отца, он стал врачом, но как многие немцы всегда мечтал о реванше. Кажется, действительно наставало его время, но я принял свое решение, и менять его не собирался.
       - Спасибо за доверие, Вальтер. Наша дружба не мешает нам иметь каждому свое мнение. Ты мое знаешь - я больше никогда не возьму в руки оружие. Не изменил я своего мнения и о коммунизме, но любая Россия для меня остается святой, и я не собираюсь воевать со своим народом, который сам выбрал свой путь. Это относится и к испанскому народу, и если вы решили помешать ему в этом, я уверен, что это не лучший выбор. Останемся ли мы с тобой друзьями, покажет время, но могу сказать, что доносительством не занимался и никогда этого не сделаю.
       - Спасибо и на этом, Андрей. Но ты во многом заблуждаешься: скоро советская Россия станет союзником Гитлера. Сталин не простит странам Антанты, которые нанесли немалый ущерб его стране и у него не останется выбора, - сказал он на прощание.
       Очень хотелось сказать ему, что он, как и его Гитлер, плохо знает Россию, но я промолчал, понимая, что вряд ли сейчас он это поймет. Глядя, как он уходит по улице к вокзалу, я решил, что не увижу его больше никогда, но ошибся.
      
       А дела в Испании становились все хуже и хуже: в городе часто вспыхивали беспорядки, участились грабежи. Вскоре перестали приезжать туристы. Закрылось казино. Многие состоятельные люди покидали страну и уезжали в южную Америку или перебирались на Канарские острова, где военные держали ситуацию под контролем. Чтобы лучше разобраться в том, что происходит, я решил навестить Францию и, пользуясь приглашением знакомого капитана и наличием паспорта моряка, десятого июля отправился пароходом в Марсель, нанявшись штурманом.
      
       Французские каникулы
      
       На судне я с удовольствием окунулся в работу, которая всегда была мне по душе. В свободное время стоял на мостике вместе с неразговорчивым и немного угрюмым капитаном, который был уроженцем Аликанте и имел небольшую яхту в нашем клубе. На берегу в свободное время он частенько засиживался в баре клуба, где славился как большой любитель пива и креветок. Иногда он приводил с собой свою жену, чернокожую и грудастую пуэрториканку которую привез в Испанию еще молодым штурманом. Мне он всегда говорил, что русские ему нравятся, и очень хотел бы побывать в Петербурге, но пока удалось увидеть только Одессу и Новороссийск. Мне он был симпатичен и в свободные минуты я охотно рассказывал ему про свой город.
       На пятый день мы ошвартовались к городской набережной, и он пригласил меня в каюту.
       - Ты хотел бы поехать в Париж? - спросил он меня, доставая из сейфа мой паспорт. - У меня в порту много знакомых и я могу выправить тебе разрешение на пару недель для поездки. Скажу, что обещал тебе отпуск, а кто во время отдыха не хочет махнуть в столицу разврата? Деньги у тебя есть. Поезжай, а через пару недель мы придем сюда вновь, и, кто знает, может, ты надумаешь вернуться. Вот тебе адрес в Париже, чтобы не тратится на гостиницу. Мой бывший механик будет рад узнать, что я жив, здоров, все так же болтаюсь по волнам на старом корыте и по-прежнему гордо ношу свое пузо. Не отказывайся. Еще будешь благодарить меня за это.
       Через два часа я сошел с трапа на землю Франции, в которую так была влюблена моя мать.
       - Не задерживайся в этом бандитском городе, если хочешь остаться цел! - прокричал мне вслед капитан. - В Париж, мой друг, в Париж, как говорил известный любитель приключений со шпагой. Буду ждать тебя через две недели.
       Я не обернулся, лишь поднял руку в знак согласия, и большой, шумный приморский город принял меня в свои порочные объятия, как говорила моя мать отцу, когда он уезжал в Марсель, который он очень любил. В этом городе вместе с отцом я был пару раз, и хорошо помнил его кварталы рядом с портом. Знакомый отца, строитель судоверфи, жил на небольшой улочке в квартале Ле Паниер недалеко от порта. Я легко нашел небольшой двухэтажный дом, который стоял в тупике. Пред домом на скамейке под платаном, греясь на весеннем солнце, играли в домино несколько полураздетых мужчин явно пенсионного возраста. При моем приближении они прекратили игру и принялись, не скрывая любопытства, рассматривать меня.
       Я снял берет, поздоровался и спросил:
       - Вы не скажет, строитель Бауман дома?
       - Строитель!? Мы зовем его "занудой" за вздорный характер, но он уж и не так плох. А ты откуда такой большой? У него все здешние друзья мелкие, словно фасоль в неурожайный год, - отозвался самый старый из них с лицом изъеденным оспой.
       - Перестань, Пьер, - оборвал его другой. - В такой час "зануда" еще сидит с удочками на молу и будет дома не раньше, чем часа через два.
       - Тогда передайте ему, что приходил человек из России от командора Константина.
       - Значит ты русский? Тогда понятно, почему ты такой большой. А ты не сын командора?
       Я кивнул головой в знак согласия.
       - Тогда мы тебя так просто не отпустим! Шевелись, Жак, неси сюда бутылку и сыр! Не сидеть же нам в ожидании "зануды" с пересохшим горлом, - обратился он к самому молодому.
       - Спасибо вам за приглашение, но я тороплюсь в Париж, а на обратном пути дней через десять непременно зайду, - поспешно заверил я, зная, что отказ обидит стариков.
       - Раз так, счастливой тебе дороги и удачи! Без нее в Париже делать нечего, - отозвался самый молодой.
       - Все хотят в Париж, - услышал я брюзжание за спиной, - будто другие города хуже, а по мне лучше Марселя не сыскать.
       В этом я был с ним согласен. Поблагодарив их еще раз, зашагал к вокзалу. Время проживания в Париже мальчишкой для меня было наказанием по причине принудительного посещения балов, театров. Капризы матери плохо отразились на моем мнении о лучшем городе Франции. Когда же я бывал с отцом в Марселе, Нанте или Байонне, он предоставлял мне достаточно свободного времени и эти города нравились больше, потому что были доступнее и добрее. Но в Париже я надеялся найти знакомых и узнать, что думают о Германии самые большие ее критики и как относятся к событиям в Испании.
       Как объяснили мне на вокзале, поезда ходили с опозданием, потому что расписания не соблюдаются.
       - Эти проклятые социалисты и коммунисты довели до того, что скоро будет не доехать до Парижа и за двое суток, - ворчал ожидающий посадки пожилой и угрюмый полицейский. - Не стало порядка в стране. Рабочие только и думают, что бастовать и не ходить на работу.
       - А где же знаменитый французский патриотизм? - спрашиваю я.
       - Выходит ты не француз, а может ты бош? - подозрительно глядя, спрашивает он.
       - Нет, я испанец, еду в Париж к другу.
       - Испанец? А ты случайно не коммунист, а может быть анархист. Наши левые сейчас туда толпами прут, вместо того, чтобы готовится к войне с бошами.
       - Вы думаете, война с Германией будет?
       - А как же! Их фюрер не скрывает своих планов, да и в Париже бошей теперь слишком много и все, как собаки, что-то вынюхивают. Я ведь в полиции в особом отделе двадцать лет проработал и узнаю их сразу. У них глаза все время что-то ищут. Вот у нас в Байонне раньше никогда бошей не было, а сейчас больше чем басков. А теперь еще и какие-то их летчики появились, каждый день летают над заливом и морем. Немецкие корабли в порт заходят, говорят с дружескими визитами. Шпионят они, к войне готовятся не иначе.
       Может быть, к войне с Испанией? - спрашиваю я.
       - А как же! И с ней тоже - не потерпят они власти коммунистов, тем более у них теперь союз с Муссолини. Только два фюрера вместе не уживутся, а боши макаронников за людей не считают. Вот на Испанию могут и вместе напасть.
       - Американцы не позволят, у них интерес в Европе имеется, - опять провоцирую я собеседника.
       - Я тебе так скажу - у американцев теперь везде интерес есть, где деньги имеются. У меня друг в Париже в американском посольстве переводчиком работает. Так он говорит, что янки воевать с Гитлером не будут, им это ни к чему. Вот проглотит фюрер Англию и Францию, куда Канаде деваться? Сама попросится, и станет у американцев двумя штатами больше: Английским и Французским.
       Делаю паузу - мысль собеседника не нова. Об этом писал и Федосов из Штатов. Я отнесся к этому с некоторым сомнением, а выходит и во Франции некоторые так же думают.
       Внезапно собеседник срывается с места и останавливает проходящего мимо французского военного. Он обнимаются, и через минуту бывший полицейский возвращается за своим чемоданом.
       - Ну, бывай, испанец. Знакомого встретил и поеду с ним в Париж на авто. Хочешь, покупай мой билет, мне деньги нужны и в моем положении они не лишние. А ты смотри, в Париже не задерживайся. Думаю, в Испании большая заварушка будет. Это не Бастилию штурмовать.
       Когда объявили посадку, я накупил свежих газет и, придя в купе, принялся за чтение. К приходу поезда в Париж я был целиком согласен с полицейским на вокзале Марселя, разве что с одним исключением: Германия посылать армию в Испанию, скорее всего, не будет, она нужнее ей на своих границах. Если уж немцы решили взять реванш, то Париж для них важнее, к тому же он и ближе.
       В Париже шел дождь совсем не похожий на летний. Холодный циклон с Атлантики накрыл половину Франции. Свет фонарей был тусклым, и мокрый город казался неприветливым и угрюмым. Немногочисленные прохожие кутались в плащи, спеша укрыться в домах или в кафе. Мне предстояло ехать в латинский квартал, где я раньше ни разу не был, и пришлось брать такси. По рассказам русских, побывавших в этом городе после революции, я знал, что чуть ли не каждый третий таксист - русский эмигрант, и направился к стоянке автомашин, но мне не повезло: русских на стоянке не было.
       - Не огорчайтесь месье, - сказал мне шофер поляк, - я из Львова и говорю по-русски. Если вас устроит мое знание языка, могу довезти вас до места. Говорите куда. Впрочем, подождите, кажется это машина месье Курносова, указал он на подъезжающий автомобиль.
       Господин Курносов оказался из бывших офицеров и был человеком разговорчивым, охотно отвечал на мои вопросы и по-военному коротко обрисовал обстановку.
       - Наши русские в поисках работы разъезжают по всей Франции. Времена, когда почти каждый день в лучших домах Парижа русские дворяне давали ослепительные балы, ушли в прошлое. В отличие от других, русские аристократы не берегли фамильные деньги, считая зазорным заниматься делами и множить накопленное веками богатство. Денежки быстро перекочевали к местным денежным тузам и евреям. Кто-то совсем разорился и пустил пулю в лоб, кто-то уехал за океан. Во власть почти никто из наших здесь не вошел - монархистов во Французской Республике не очень уважают. А вы, простите, из каких питерских?
       - Среднего сословия. Отец корабли строил, мать за домом следила, - соврал я для блага.
       - А здесь, я имею в виду за границей, как оказались?
       - Учился в Англии в Морском колледже, а в России - революция. Возвращаться не захотел. Работал на английских судах. Надоело - поменял на испанские. Теперь живу в Испании.
       - Семья большая?
       - Семьи нет, не завел, вот и приехал отдохнуть в Париж. Испанки уж больно вертлявые и крикливые.
       - Все они бабы одинаковы. Пока молодые, чтобы нас мужиков охмурить, они ласковые и покладистые, а как заарканят, что испанки, что француженки, что наши - фурии! Моя раньше тоже была тихой, а теперь только и слышишь: деньги, деньги, деньги. А откуда их взять. Народ стал прижимистым. Когда господа шиковали, я за ночь зарабатывал больше, чем теперь за месяц.
       - Значит, правду говорят, что поистратились русские господа.
       - Еще как! Сразу после революции балы давали каждый день, по сотне, а то больше гостей принимали, а сейчас дворцы свои продают. Если так и дальше пойдет, то придется идти на конвейер или на село в работники подаваться. А если война будет, придется и воевать. Французы русских военных с удовольствием на рядовые должности принимают.
       - Думаете, война будет?
       - Извольте не сомневаться, немчура на Францию первой нападет.
       - Что-то не вериться. У Франции армия хорошая да еще линия Мажино.
       - Сразу видно, что вы не военный. У них армия хорошо с арабами да неграми воюет, а линия Мажино для современных танков и самолетов - не препятствие. Нам в нашем клубе недавно фильм показали, какие у немцев танки и самолеты. Французы ахнули. У них еще конницы навалом, а противотанковой артиллерии, считай, нет. Не устоят лягушатники, - водитель замолк, явно огорченный. Потом тяжело вздохнул и неожиданно спросил:
       - А вы в России были, ну, в этой, Советской?
       - Нет, кому я там нужен, а что?
       - Как думаете, немцы на Россию нападут?
       Вопрос застал меня врасплох, я растерялся. То, что немцы могут напасть на Испанию или Францию казалось мне естественным, но мысль о нападении на Россию до сих пор в голову не приходила.
       - Вряд ли, - ответил я, - побоятся. Это Франция рядом, а где Россия?
       Водитель замолчал и, вглядываясь в номера домов, остановился у подъезда.
       - Кажется, приехали, - шофер выключил фонари. - Небогато живет ваш друг, дом-то лет сто не ремонтировали. Вы сходите и посмотрите, может механик здесь уже и не живет, я подожду, на всякий случай. А может все же в гостиницу отвезти?
       - Подождите, пойду и проверю.
       Внутри подъезда горел свет, было довольно чисто, а на добротной двери квартиры второго этажа я увидел бронзовую табличку "м. Огюст" и дернул за ручку звонка. Через непродолжительное время щелкнули задвижки и дверь открылась.
       - Кого принесло на ночь, глядя, - спросил крупный мужчина в бархатном халате и с трубкой в зубах.
       - Я от капитана Альвареса из Аликанте,
       - Заходите, - заторопился он. - Он мне звонил, я вас жду!
       - Спасибо, только такси отпущу.
       Водитель стоял у входа, пряча за спиной монтировку. Увидев это, я засмеялся:
       - Переживали? Меня не так легко обидеть. Спасибо вам, мы приятно побеседовали в пути.
       - Разве это беседа, - ответил он. - Вот приходите к нам в клуб, там побеседуем по-настоящему: с нашей водочкой и солеными огурчиками. Возьмите, это адрес клуба. Собираемся по субботам в час дня, - он протянул мне скромную визитку "Русский клуб".
       - Обязательно зайду, уж больно давно не пил нашей водки.
       Курносов нехотя закрыл дверь, но вдруг открыл ее снова:
       - А на Россию Гитлер обязательно нападет, вот увидите. Нам, русским нужно бы дома быть, военные мы все же. Я вот танк у Деникина водил - непременно пригодилось бы.
      
       Механик Огюст был значительно моложе, чем я ожидал. Сбросив на диван халат, он скрылся в кухне и вскоре вышел оттуда с большим подносом, уставленным закусками.
       - Я знаю, русские любят поесть не меньше, чем французы. Если хотите я разогрею ужин.
       - Благодарю, я поужинал в поезде, а вот от водки не откажусь, - ответил я, заметив на подносе графин.
       - Это кальвадос, подарок моего соседа. У него в провинции большой яблоневый сад и кальвадос его слабость. Надо отдать должное, лучшего я не пил, хотя это может быть оттого, что он достается мне даром. Как говорите вы русские: бесплатный уксус слаще сахара!
       - Верно, - согласился я, - а еще русские говорят: для настоящего друга ничего не жалко!
       - Да, Мишель - настоящий друг. Когда мне было трудно в этом городе, он приютил и даже позволил мне жить в этой квартире его брата, уехавшего в Канаду. Вы с ним еще непременно познакомитесь.
       После кальвадоса и кофе мы долго сидели в полутемной квартире, неспешно беседуя о жизни и последних событиях. Рассказывал в основном я, продолжая начатый разговор о его друге капитане и событиях в Испании. Как мне показалось, он знал обо всем не меньше меня и когда я иссяк, не вдаваясь в подробности, поведал мне о том, что происходит во Франции. Решив, что с утра отправимся к Триумфальной арке и Эйфелевой башне, где часто можно встретить русских, мы улеглись спать.
       Я долго не мог уснуть от обилия впечатлений и из-за предчувствия новых встреч и потому проснулся поздно.
       - Не хотел будить вас, да и дождь на улице с ветром, зонта не раскроешь. Немного подождем, - сказал мне Огюст, когда я вошел в столовую. - Я договорился с моим знакомым, у него есть авто, правда без крыши. Как дождь прекратится, он прикатит. Обед за нами, я ему обещал, а поесть он любит. Успел купить газеты, в них есть кое-что интересное для вас. Вот, смотрите, что пишут газеты левых:
      
       ...Победивший на выборах Народный Фронт и его главная партия - Социалистическая отказывается формировать правительство, не выполняя тем самым требования левых и отпугнув от себя правых. Место пусто не бывает, и выдвигаются новые лидеры с обеих сторон: Долорес Ибаррури, супруга лидера коммунистов, известная всему миру под кличкой "Пасионария" (пламенная, исп.) и правые под руководством Хиля Роблеса (конфедерация СЕОФ). Коммунисты и им сочувствующие принялись призывать к революции подобной Октябрьской в России, а их противники к крестовому походу против "призрака" коммунизма, постепенно обретавшего плоть и кровь...
      
       И еще:
      
       ..."Пролетарская революция в Испании, начавшаяся одновременно с известием о восстании военных, явилась ответом на действия последних. Однако ей предшествовали два события, очевидно организованные не без участия правых: вчера 12 июля на пороге собственного дома застрелили республиканца лейтенанта Кастильо, а решившие отомстить друзья убитого, на рассвете следующего дня убили депутата от консерваторов Хосе Кальво Сотело"...
      
       - Коммунисты и у нас, Андрей, вместе с социалистами и анархистами не прочь подлить масла в огонь. Им тоже хочется организовать народный фронт, особенно теперь, когда рядом в Германии Гитлер успешно строит свой национал-социализм. Наши лидеры задергались и стали договариваться о новой Антанте. Не знаю, что вы думаете, а я еврей и считаю, что Германия первой проглотит Польшу, где евреев больше и вернет ганзейские города на побережье, в которых издавна проживали немцы. Многие там стали лишь называться "польскими немцами", но все равно остались преданы Фатерланду.
       "Знакомый" хозяина, мужчина с огромным животом и красным оплывшим лицом ввалился в дом после полудня, протянув пухлую руку, поздоровался и сразу стал признаваться в любви к русским.
       - Вы русские - настоящие мужики - умеете и поесть и выпить, не то, что макаронники или надменные зазнайки-британцы. Собирайтесь, а то у меня урчит в животе. В такую погоду нужно сидеть в приличном ресторане, а не торчать дома. Я знаю такой, где мы обязательно встретим ваших соотечественников. Я приготовил плащи, да и дождь кончается. Шевелитесь ребята!
       Ресторан, "в котором можно часто встретить русских", как я и предполагал, был "Максимом", как звали его между собой русские эмигранты, но к моему удивлению там оказалось много немцев, причем не только в штатском. За двумя столиками сидели люди в щегольской форме немецких летчиков и в парадной форме моряков. Заметив мое удивление, официант негромко произнес:
       - У нас сегодня обедает делегация германских военных, говорят, они здесь уже неделю по обмену.
       - Какой обмен? - возмутился сидящий за соседним столом мужчина средних лет. - Эти немцы заполонили Париж и у всех прекрасные камеры: "Лейки" и "Кодаки". Они разъезжают по всей стране на своих "Опелях" и "Фольксвагенах", словно богатые американцы и нетрудно догадаться зачем. Французы не могут разобраться со своими левыми, а скоро придется разбираться и с чернорубашечниками.
       - Вы случайно не русский, - спросил я его, хотя по-французски он говорил без акцента.
       - Вы угадали, самый что ни на есть. Разрешите представиться: штабс-капитан Павлов, - он приподнялся и кивнул головой.
       Поскольку мы уже обговорили, что за обед плачу я, то с согласия моих новых знакомых пригласил Павлова за столик.
       - Это не совсем удобно, сударь, - перешел он на русский, - но как бывшему соотечественнику не могу отказать.
       Штабс-капитан был искренне рад нашему знакомству и после выпитой рюмки водки, узнав кто я, решительно заявил, что меня он не отпустит, пока не познакомит с женой и дочерью.
       - Негоже одинокому русскому в Париже ночевать у малознакомых французов, - заявил он решительно, узнав, где я остановился. - Вы окажете нам честь своим посещением!
      
       У Павловых
      
       Я решил не отказываться и, попросив извинения у Огюста и его друга, обещал вернуться утром, но выполнить обещания не смог. Виной этому оказалось знакомство с семьей, а если честно, с его дочерью Катериной. Она была красива той красотой, которая свойственна только русским женщинам с хорошей наследственностью и получившими достойное воспитание. Всего на десять лет моложе меня, она успела побывать замужем за офицером близким к генералу Деникину, но вскоре осталась вдовой, после того как муж поступил на службу в Иностранный Легион и погиб в Алжире. Высокая, стройная с красивым лицом и прекрасными русыми волосами, заплетенными в толстую косу, она словно сошла с полотен русских художников. Уже к ужину я потерял голову и никак не мог собраться мыслями, отчего выглядел, вероятно, глупо. Ее мать, которой я понравился, подбадривала меня улыбкой и предложила нам прогуляться.
       На улице, где Катя нуждалась в защите, я, наконец, избавился от робости. Она знакомила меня с достопримечательностями и рассказывала о работе в школе для детей русских эмигрантов, где вела уроки пения. Наша прогулка продлилась несколько часов, и за это время я рассказал ей о себе все, начиная с бегства из России, умолчав только о Вике. Мы уже возвращались, когда она внезапно спросила:
       - А вы не хотите рассказать мне о ваших женщинах? Думаю, неверное, их было у вас немало, ведь вы такой видный мужчина.
       - Была всего одна, но я ее потерял, - решив не рассказывать подробности, ответил я.
       - Как же так, неужели вы ее не искали?
       - Она ушла сама, ничего не объясняя. Я решил, что это ее выбор, и не следует ей мешать. К тому же она не была мне женой, и потому имела на это полное право.
       Катерина остановилась, подняла на меня глаза.
       - Она была красива? Вы очень любили ее?
       - Да, в нее невозможно было не влюбиться. Она была балериной.
       - И я очень любила Андрея, но не смогла его удержать. Он был настоящим военным и тяготился пребыванием в должности придворного офицера. Генерал это знал и просил меня ему не препятствовать. Папа объяснил мне, что такого склада люди рождены не для гражданской жизни. Их место в седле. Андрюша был прекрасным кавалеристом и погиб в конной схватке с бедуинами.
       - Мой отец тоже был военным и тоже погиб. Я на войну ушел добровольцем в шестнадцать лет, но больше не могу стрелять в людей и дал клятву не брать в руки оружия.
       - Даже если придется защищать Родину и близких? - она с вызовом посмотрела мне в глаза.
       - Какую Родину, Катя? Где теперь она?
       - А кто будет защищать нас: меня, мою мать? Разве это не долг настоящих мужчин, Андрей?
       - Это совершенно другое. Это долг мужчины, а не гражданина. У меня нет теперь Родины. Такие, как я, ей не нужны, а близких больше нет и мне некого защищать.
       - Вот и папа так говорит: мы здесь не нужны, а я бы вернулась.
       Я промолчал, она повернулась ко мне спиной и внезапно похолодевшим голосом сказала:
       - Давайте вернемся, дома нас ждут.
       Вечером я долго не мог уснуть. Мне казалось, что Катя потеряла ко мне интерес, а я, закрывая глаза, ощущал исходящее от нее тепло и видел ее лицо. Какая же она красивая!
       Утром я застал штабс-капитана в кресле с газетой очень озабоченного. Обменявшись приветствием, он подозвал меня и указал на место рядом.
       - В вашей стране совсем неспокойно, - произнес он, указав на статью, озаглавленной "Победят ли в Испании коммунисты?". - Как бы ни пришлось вам возвращаться, пока не закрыли границу. Такие требования уже звучат в правительстве. Глядя на испанцев, слишком большую активность развили и наши левые.
       Однако в тот момент меня эти события интересовали меньше всего. Я решил, что он беспокоится не за меня, а за свою дочь и намекает мне на то, что пора и честь знать.
       - Вы правы, хотя мне закрытие границ не помешает, ведь я моряк и член экипажа испанского судна. Мне нужно всего лишь сесть на свой пароход. Очень благодарен вам за гостеприимство, но вы правы, будет лучше, если я вернусь.
       - Вот уж не ожидал, что вы обидитесь. Я сказал вам это, как военный. В такой ситуации, Андрей, всегда важна своевременность и свобода маневра. Многим здесь не нравятся действия ваших левых. Поверьте мне, военные обязательно что-то предпримут, однако если вы желаете остаться, мой дом в вашем распоряжении, тем более что мои женщины от вас без ума.
       - Благодарю вас, но я твердо намерен вернуться. В Испании остались те, за кого я в ответе, да и страна стала для меня небезразлична.
       - Вот-вот! Однако на чьей стороне вы, Андрей? Исходя из опыта событий в нашей России, выбор все же придется сделать или вы собираетесь вновь бежать? Тогда лучше делать это сейчас, хотя я не уверен, что Франции удастся избежать потрясений. Многие наши соотечественники рассуждают так же, как вы. Те, у которых есть деньги, уезжают за океан, но я не собираюсь. Мы и так после Революции слишком много бегали: в Крым, потом в Турцию, затем в Югославию и Африку. Франция мой последний форпост, дальше - только смерть.
       - Тогда простите меня за извечно русский вопрос: что делать?
       - То, чему я обучен и что умею: сражаться.
       - На чьей стороне? - усмехнулся я.
       - На стороне тех, кого я посчитаю правыми, а время покажет. Для того, чтобы разобраться в этом, у меня теперь достаточно опыта.
       Павлов встал с кресла, показав, что не желает продолжать разговор.
       - Нас ждут завтрак и женщины, но если вы непротив, то следует сегодня послушать выступление одной делегации, которое, как мне кажется, многое разъяснит, поэтому приглашаю вас посетить "Офицерское собрание". Там сегодня ожидаются гости из Германии.
       Когда все расположились за столом, супруга Павлова, приветливо улыбаясь, спросила:
       - Как вам спалось, Андрей, после прогулки с Катенькой?
       Мне показалось, что она несколько встревожена и беспокоится за дочь, которая сейчас была молчалива и, как показалось мне, не в духе.
       - Великолепно! - соврал я. - Ваша дочь отличный гид и собеседница. С того времени, как покинул Россию, я не встречался с русскими женщинами, и прогулка с вашей очаровательной Катериной доставила мне несравнимое удовольствие.
       - Я не ожидала, что вы такой лжец, - ответила на мои слова Катя. - Мне показалось, что Андрей слишком озабочен чем-то, хотя надо отдать должное, он неплохой собеседник.
       - Вот и пойми нас женщин. Не расстраивайтесь, Андрей, я знаю свою дочь, и если у нее всю ночь горел свет, значит, вы произвели на нее впечатление. Вряд ли, Катя, из твоих знакомых кавалеров найдется такой же, вот только жаль, что он скоро нас покинет, - с сожалением промолвила мать.
       При этих словах у дочери вспыхнули щеки, и она потупила взор.
       - Мне действительно очень жаль, Андрей, так хотелось послушать вас о жизни в Испании. Мой отец работал в Испанском посольстве, и там я бывала часто, даже одно время училась в университете Мадрида, - продолжила хозяйка на хорошем испанском.
       - Я готов посвятить этому столько времени, сколько вы пожелаете, - ответил я. - Мой пароход придет в Марсель не раньше, чем дня через четыре.
       - Я думаю, будет разумно эти дни оставаться вам у нас. Я скажу шоферу, чтобы он привез ваши вещи, - обрадовалась супруга.
       - Только перед этим мне непременно нужно попрощаться с Огюстом, возможно, он захочет передать что-то моему капитану, - пояснил я. Никто против ничего не имел.
      
       "Офицерское собрание" гудело словно улей. Большое количество военных людей привыкших отдавать команды и говорить громко в ожидании гостей оживленно обменивались мнениями, не стесняясь в выражениях. Усатый полковник, лицо которого показалось мне знакомым, резко размахивая рукой, словно рубил шашкой, говорил одетому в парадный мундир советнику:
       - А я вам говорю, нам нельзя связываться с немчурой. Гитлер заигрывает с Советами только для того, чтобы получать от них зерно и руду. Все будет, как в четырнадцатом году.
       - Чушь! Вы несете несусветную чушь! Русские на этот раз нужны немцам как союзники. Главный враг Германии - англичане. Немцы непременно высадятся в Англии, для этого они так быстро строят свой флот.
       - Успокойтесь Дроздов, до высадки немцев в Англии далеко, на подводных лодках много танков не перевезешь, а вот устроить вместе с Муссолини молниеносный бросок на Париж - пара пустяков.
       - Да, танки - не кавалерия, а у немцев есть неплохие генералы этого рода войск, - согласился с ним Павлов и указал мне на свободные места недалеко от сцены.
       Мы сели, и я принялся разглядывать присутствующих. В основном это были военные всех родов войск, от генералов до молодых офицеров. Некоторые были мне знакомы по Петербургу, но, судя по всему, меня пока никто не узнавал.
       - Посмотрите вправо туда, где всегда сидят представители казаков, - указал мне Павлов. - Нынче у них полный сбор во главе с атаманом всех казачьих войск Красновым. Не зря Петр Николаевич зачастил к нам из Германии. Он ищет поддержки великого князя и наших казачьих начальников, хотя знает, что "германских" казаков мы не жалуем. Обратите внимание на сидящего у него за спиной крупного мужчину - это атаман Павлов, мой дальний родственник. После октябрьских событий переметнулся к немцам и даже успел повоевать на стороне Антанты. В тысяча девятьсот двадцатом я не пустил его на порог своего дома. Рядом с ним такие же: начальник военного штаба Войска Донского Платон Духопельников и есаул Мелентьев, которые верно служат немцам до сих пор.
       Внезапно стало тихо. На сцену вышел полковник. Вслед за ним, печатая шаг, вошли два донских казака в синих суконных кителях, с шашками в ножнах.
       - Прошу всех встать!
       Передав от имени Великого Князя Николая Николаевича приветствие для господ офицеров всех родов войск России, он открыл собрание, объявив, что сегодня перед ними выступят представители Германского Вермахта и казачьих Войск Кубанского, Донского и всей Украины.
       От имени вермахта выступил пока малоизвестный Клаус фон Хорст, отлично владеющий французским, весьма интеллигентный для военного. Быстро овладев аудиторией, он очень компетентно и довольно открыто изложил достижения в возрождении немецкой армии, об оснащении ее новейшей техникой, не забыв при этом упомянуть огромную роль фюрера. На целях и задачах армии он остановился коротко, определив основной защиту Великой Германии и возвращение незаконно отторгнутых территорий. Каких именно, он не сказал.
       За ним на сцену вышел Платон Духопельников.
       - Не по своей воле оказались мы вдали от своих куреней. Дрались с большевиками до последнего. Советы объявили нас, эмигрантов, негодяями и предателями. Простить коммунистам море казачьей крови мы не имеем права. Гражданская война продолжается, господа, и нам нужно объединяться. Советы забрали у казаков землю, лишают крова, объявляют врагами народа и тысячами гонят в Сибирь. Скоро поднимутся Кубань, Дон и Запорожье, им понадобится наша помощь и настало время объединить наши силы.
       Закончив речь, он вернулся на свое место под негромкие аплодисменты. Настало время задавать вопросы. Все они были адресованы представителю вермахта. Офицер из окружения Деникина спросил напрямую:
       - Готовится ли фюрер к войне с Англией и Россией, вмешается ли вермахт в Испанские события, окажет ли помощь или примет непосредственное участие в боевых действиях.
       - Гражданская война в Испании уже идет, и Фюрер настроен решительно, - ответил представитель вермахта. - Он неоднократно заявлял, что не позволит Советам вмешиваться в дела Испании, и не потерпит коммунистической заразы на территории Европы. Помощь здоровым силам будет непременно оказана и именно та, которая будет необходима. По данным разведки, Сталин уже распорядился о доставке в Испанию самолетов, танков и не только вооружения, но и добровольцев. Англия попытается помешать Германии возвращению немецких земель, но от требований к Польше Германия не откажется, потому что этого хочет нация и ее вождь.
       - Выходит войны не избежать, - шепнул мне Павлов. - Бедные Испания и Франция, Гитлер проглотит их первыми.
       Мы вышли под взглядами оставшихся, и по ним стало ясно, что часть русских эмигрантов Павлова недолюбливали. Словно поняв меня, он пояснил:
       - Для меня прозрение пришло поздно, после дружбы с теми, кто все же вернулся служить России. В карательных операциях я не участвовал, революция застала меня на фронте. В Крым я бежал уже из плена в Австрии, там были моя жена и дочь. Воевать после всего не хочется, тем более что жена у меня из богатой аристократической семьи и у неё достаточно денег для безбедной жизни за границей, но бегать больше не хочу, а выбор придется сделать, ведь я профессионал.
       Дома нас ждали. Супруга Павлова сразу определила настроение мужа и увела его, наказав Катерине развлекать меня. Не раздумывая, я решил поехать к Огюсту за саквояжем, заехать на вокзал за билетом и предложил Кате поехать со мной. Она согласилась, как мне показалось, с радостью, сообщив о решении родителям.
      
       Катерина
      
       Огюста дома не оказалось. Достав ключ, который он мне предусмотрительно дал, мы вошли в квартиру.
    "Андре - прочитал я в записке на столе:
      
       Меня не будет дня четыре. Располагай моими апартаментами. Без меня не уезжай, твой кальвадос на кухне. Я купил для тебя испанские газеты. Там тревожно. Мои друзья говорят о наборе добровольцев на помощь Испанской Республике, ведь мы все же республиканцы. Подумай, что я с моим пузом могу там делать.
      
       Пока я собирал вещи, Катерина с интересом рассматривала гостиную.
       - Ваш друг, наверное, убежденный холостяк, руки женщины в квартире не видно. Пожалуй, не мешало бы прибраться. Поезжайте, на вокзал один, а я за это время сделаю уборку. Помогите найти мне все, что нужно для этого.
       - Вряд ли это понравится хозяину, - попытался я уговорить ее.
       - Не уговаривайте меня, позвольте мне прибрать хотя бы гостиную. К тому же вы один быстрее обернётесь.
       Быстро обернуться не удалось, вокзал был полон людей, которые штурмовали кассы южного направления. Очередей никто не соблюдал. Присмотревшись, я присоединился к группе молодежи, которая держалась вместе. К кассе мы пробились часа через два, но перед нашим носом окошко захлопнулось.
       - На сегодня билетов на Марсель нет и на завтра тоже, - успел сообщить кассир.
       После короткого совещания, компания решила изменить направление на Байонну, и еще через час в кафе напротив я угощал компанию обещанным вином.
       - Тебе в Испанию, - спросил меня парень, которого я принял за старшего.
       - А вы куда? - задал я вопрос.
       - Выдвигаемся поближе к испанской границе, - ответил тот, внимательно посмотрев мне в глаза. - Мы добровольцы и хотим помочь Испанской Революции.
       - И много вас таких? - удивился я.
       - Немало, - ответил он, внезапно потеряв ко мне интерес, глядя мне за спину.
       Там, на пороге кафе стояли жандармы, оглядывая посетителей. Знакомство с ними мне было ни к чему и, вытащив из кармана газету, я открыл главную страницу. В глаза сразу бросился набранный крупными буквами заголовок:
      

    ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ИСПАНИИ НАЧАЛАСЬ!

      
       Как передает наш специальный корреспондент, сегодня, 17 июля группа военных выступила против республиканского правительства в марокканских владениях Испании - Мелильи, Тетуане и Сеуте. Во главе мятежников встал прибывший с Канарских островов генерал Франсиско Франко. В руках генералов находятся тысячи штыков, которые подчиняется деятелям военизированной Фаланги - партии позаимствовавшей черты европейского фашизма. Правительство Испанской республики призывает дать отпор мятежникам, которым, несомненно, окажут помощь Муссолини и Гитлер.
       Гражданская война в Испании началась! Она стучится в двери Франции!...
      
       Нужно срочно ДОМОЙ, впервые подумав так об Испании, решил я и в тот же момент понял, что прямо сейчас уехать не смогу, еще до конца не понимая, что виной этому Катерина. По лестнице летел, ступая через три ступеньки, и распахнул незапертую дверь с упавшим сердцем - неужели Катя ушла? Оттого, что я громко хлопнул дверью, Катерина выскочила из кухни и, увидев меня, остановилась, прижав к груди руки с тряпкой. Она была в моей рубашке, не достающей до колен застегнутой не на все пуговицы, отчего я впервые увидел ее стройные ноги и высокую, почти обнаженную грудь.
       - Ты уже уезжаешь, а как же я? - с широко открытыми от ужаса глазами выдохнула она. Не услышав ответа, она побледнела и опустила руки.
       - Подожди меня, я уже заканчиваю. Сейчас соберусь, только переоденусь.
       Я молчал не в силах оторвать от нее взгляда. Видимо испугавшись моего молчания, она метнулась на кухню. Загремело опрокинутое ведро, из-под дверей растеклось пятно мыльной воды. Не понимая, что делаю, открыл дверь и вошел в кухню. Катерина сидела на стуле, положив руки на колени. При моем приближении она подняла лицо, в ее глазах я увидел слезы.
       - Не бросай меня Андрюша, - тихо произнесла она, - не бросай...
       Я взял ее на руки и, целуя лицо и грудь, понес в комнату, в которой спал в первую ночь. Она не сопротивлялась. Мир отступил куда-то, и я утонул в море её ласк, как тонет якорь, исчезая в морской глубине. Мы опомнились, когда в комнате наступили сумерки.
       - Что же теперь будет, Андрюша? - спросила она меня, - ведь я не смогу жить без тебя.
       Её вопрос вернул меня к действительности. Рядом со мной лежала безумно красивая женщина, с которой я познал то, чего не знал до сих пор. Бурные ласки Вики, которая брала то, что ей хотелось, отдавая лишь страсть, не могли сравниться с тем, что отдавала мне эта чудная, невероятно красивая и ласковая женщина. Её ни с чем несравнимая нежность, была океаном, в сравнении с бурным водопадом Вики.
       - Что будет? - я встал с кровати, набросил на себя покрывало, словно римскую тогу, стал на одно колено, протянул ей правую руку и торжественно объявил:
       - Моя несравненная повелительница, Андрей Федосов просит твоей руки!
       - Ты дурачишься, словно мальчишка, а я действительно не знаю, что теперь делать.
       - Дорогая, я такого еще никому не говорил и больше уже никогда не скажу. Если желаешь, я повторю это при твоих родителях.
       Она спрыгнула с кровати.
       - Боже, уже десять вечера! Что я скажу маме, она так волнуется, когда я задерживаюсь.
       Через час мы вошли в дом Павлова. Оба родителя сидели в гостиной у накрытого стола.
       - Что случилось, - взволнованным голосом спросила мать.
       - Извините, ради бога, - ответил я, так получилось.
       - Вы купили билет?
       - Нет. Я решил задержаться в Париже и просить руки вашей дочери.
       Штабс-капитан удивленно поднял брови и глянул на жену.
       - С этим, голубчик, не ко мне, но если вы так решили, остается узнать мнение матери. Что скажете Анна Николаевна?
       - Подойди ко мне Катерина. Если ты полюбила его, и вы так решили, пусть благословит вас Господь и Пресвятая Богородица.
      
       Ночь я не спал, решая между ласками, что же мне теперь делать. Что-то говорило мне о необходимости вернуться и на месте окончательно принять решение. Встал пораньше, оделся и, достав из двойного дна саквояжа взятые с собой ювелирные украшения Федосова, отправился искать ювелира. Водитель такси, быстро сообразил, что мне нужно и подвез к скромному на вид магазину с вывеской на двух языках французском и русском.
       - Молодой человек, - разглядывая мои украшения и глядя на меня поверх лупы, бурчал себе под нос ювелир, - я не спрашиваю, где вы это взяли. Такие вещи делали только в России. Я сам из Одессы и вижу руку своих коллег. Только они не ставили именного клейма даже на таких дорогих вещах. Вы не знаете почему, а я знаю. Такие вещи достойны клейма поставщика двора Его Величества - уважаемого Фаберже, а нужное клеймо и не грех поставить при случае. Меня интересует только одно, как вам удалось их вывезти и сохранить. Раньше такое приносили наши соотечественники, но настали другие времена.
       - Не извольте сомневаться, все досталось мне законным путем, - сухо сказал я.
       - И что вы хотите?
       Я попросил его подогнать по размеру два кольца с брильянтом для Катерины и меня, выбрал по его совету красивые серьги для ее матери и перстень для Павлова, а оставшееся просил помочь неплохо продать и сделать это как можно скорее, объяснив причину спешки возвращением в Испанию.
       - Хорошо, - согласился ювелир, - Иосиф Бергман сделает все как надо. Но зачем молодому человеку ехать в страну, где берет, верх гегемон? Разве ему недостаточно революции в России?
       Я оставил вопрос без ответа, повторив, что кольца мне нужны сегодня. Утром следующего дня, на обряде венчания гостей было немного, а после непродолжительного ужина, я сказал Кате о решении вернуться в Испанию на непродолжительное время, хотя далось мне это нелегко, но я был твердо уверен, что вернусь в Париж. Мои новые родственники были огорчены, но вместе с тем понимали, что я прав. Крепилась и Катя, только глаза оставались грустными.
       Федосов замолчал, пряча от нас лицо, и внезапно предложил:
      
       - Давайте я покажу вам свою берлогу, которую, честно говоря, не люблю и бываю в ней редко, - предложил Федосов при следующей встрече. "Берлогой" оказалась уютное бунгало, недалеко от порта на склоне горы. Описывать ее не стану, скажу только, что ничего в ней особенного не было, не считая большого количества фотографий на стенах.
       - Дом Федосова-старшего не сохранился после Гражданской войны, но Франко вернул людям право собственности на землю и я построил на своей земле эту "берлогу", а лишнюю землю продал. Жить здесь не очень люблю, но гостей принимаю. Располагайтесь, как вам удобно, а я продолжу рассказ, если вы от него еще не устали.
      
       - В Париже, между тем, мне предстояло самое трудное - преодолеть расставание с Катей. Помог ее отец, проявив настойчивость и запретив женщинам ехать вместе с нами. 19 июля1936 года Павлов на своем автомобиле привез меня к причалу марсельского порта, где знакомый уже вам капитан готовый к отплытию начал волноваться. После долгих проверок и досмотров мы отошли от причала, на котором впервые за долгие годы я оставлял, как думал тогда, ненадолго Францию и красавицу жену. Мне было тридцать шесть лет - почти половина моей жизни, в которой, как мне казалось, я еще ничего существенного не сделал. Глядя на удаляющийся причал с тестем, я чуть не прыгнул за борт, но все же сдержался, о чем еще не раз пожалею.
      
       Федосов тяжело вздохнул, а внимательно слушавшая его Стефания, встала, показав нам, что на сегодня разговор окончен. Мы расстались. Я получил от Федосова плотный пакет с вырезками из газет и толстую тетрадь в жестком переплете исписанную его четким почерком.
       - Почитайте на досуге, всего не расскажешь, а это поможет вам лучше понять то, о чем пойдет речь в следующий раз. Завтра я отправляюсь на пару дней на Майорку, а когда вернусь, подойду к вам и мы решим, где продлить нашу беседу.
      
      

    Уважаемый читатель! В дальнейшем повествовании я решил
    использовать, как и воспоминания Федосова, так и вырезки из
    газет и записи из его тетради. Это, как мне кажется, позволит
    лучше понять события, о которых рассказал он и значительно
    расширит ваши знания о Гражданской войне в Испании.

      
       - 26 июля 1936 года мы с трудом ошвартовались в Аликанте. В порту царил хаос: военные корабли и катера, масса мелких рыболовных судов, различных яхт, экспроприированных правительством и пригнанных из маленьких портов, хаотически стояли у причалов или сновали по рейду, - продолжил свой рассказ посвежевший после короткого путешествия Андрей Константинович, потчуя нас чаем, заваренным лепестками роз, и испеченными собственноручно кроуссонами (разновидность булочек исп.). - Повсюду сновали вооруженные люди в форме и без нее, с винтовками. Обвешанные пулеметными лентами анархисты, останавливали прохожих, проверяли документы, задерживая для выяснений. В городе раздавались выстрелы, что-то горело в промышленном районе, распространяя удушливый запах. Чтобы избежать неприятностей, я пробрался на мол, граничащий с яхтенной гаванью, и под прикрытием вытащенных на берег для ремонта яхт, добрался до клуба.
       - Зачем вы вернулись? - встретил меня вопросом председатель клуба. - Теперь вам придется пройти комиссию.
       - Что еще за комиссия?
       - У вас в России она, кажется, называлась ЧК ("Чека"). Не откладывайте и отправляйтесь лучше сейчас, у нас все прошли. Она находится в здании бывшего водолазного клуба. Не терпелось заскочить домой, но мне отсоветовали: будет худо, если попадусь в комендантский час без пропуска.
       "Комиссию", а вернее допрос с пристрастием я выдержал неожиданно легко. Русское имя и фамилия сыграли свою роль. Аликанте оставался городом республиканцев. Здесь ожидали прихода судов из советской России и я оказался им нужен. Стало ясно, что мне опять предстояло сделать выбор. Только теперь, я стал понимать, что все же допустил ошибку, решив возвратиться. А это время в Испании уже вовсю шли бои. Во главе военных стал незаметный и добродушный с виду Франсиско Франко, сосланный в свое время на Канары. Восстал ряд гарнизонов и войска, называемые себя "национальными", быстро заняли ряд городов на юге (Кадис, Севилья, Кордова, Уэльва), на севере - Эстремадуры, значительную часть Кастилии, родную провинцию Франко Галисию и часть Арагона. Крупнейшие города - Мадрид, Барселона, Бильбао, Валенсия и раскинувшиеся вокруг них промышленные области сохранили верность республиканцам. Гражданская война быстро разгоралась. Однако если в Мадриде власть находится в руках коммунистического профсоюза, то в Барселоне, Арагоне и Малаге господствуют анархисты, в Стране Басков - баскские националисты, а в Астурии коммунисты. Там сразу же началась невиданная волна жестоких убийств, грабежа и разрушений. Первой жертвой революции стала церковь. Чаще всего целью был не грабеж, а разрушение. Особую ненависть республиканцев вызывали высокопоставленные священники: всего было убито 12 епископов и более шести тысяч монахов и священников, уничтожены почти все церкви и соборы. Особой жестокостью отличались анархисты, убивая людей лишь за то, что они получили хорошее образование и жили относительно комфортно. Под лозунгами "Долой фашизм!" и "Да здравствует свобода!" их действия были полны кровавой истовости. Возглавляемые и наставляемые "товарищами из Москвы", они осуществляли самые жестокие репрессии. Их жертвами падут потом троцкисты и свои же министры, а в результате - эти потоки крови "лили воду на мельницу" националистов. Народ безмолвствовал, но "мотал себе на ус". Все это скажется вскоре, а пока Аликанте держался, отбив несколько атак с моря, чем обеспечил возможность разгружаться судам из Советской России. Если Россия еще только приступила к оказанию помощи, то другие государства действовали решительней. Англия, заявив о своем нейтралитете, заморозила активы республиканского правительства, а запрет на экспорт оружия в Испанию, коснулся лишь республиканцев. Зато франкистов щедро снабжали Гитлер и Муссолини, при этом фашистская Италия и нацистская Германия открыто послали войска: "Корпус добровольческих сил" и легион "Кондор". Первые эскадрильи немецких самолетов прибыли 27 июля 1936 года. В разгар войны итальянцы отправили в Испанию 60 тысяч человек. На стороне франкистов сражались марокканские части, несколько формирований добровольцев из других стран, например, Ирландская бригада генерала Эоина О.Даффи.
       Республиканцы могли рассчитывать только на далекий Советский Союз, который за время войны поставил Испании тысячу самолетов, 900 танков, 1500 артиллерийских орудий 300 бронемашин и 30 тысяч тонн боеприпасов. Помимо оружия СССР послал более двух тысяч добровольцев: по большей части танкистов, пилотов и военных консультантов.
       Франко действовал неожиданно решительно, сумев доставить по воздуху почти всю свою африканскую армию. То была беспримерная на то время военная операция, возможность которой обеспечили немцы и итальянцы. Будущий вождь "Фаланги" и народа планировал "блицкриг по-испански": захватить Мадрид с юга врасплох, но он не удался. Благодаря офицерскому братству благородный генерал все же решился сначала освободить цитадель (алькасар, исп.) города Толедо, осажденную республиканцами. Так родилась первая легенда о героической крепости Толедо, где старый товарищ Франко полковник Москардо с горсткой уцелевших своих бойцов дождался "своих" и встретил главнокомандующего словам вошедшими в историю Гражданской войны: "В Алькасаре все без изменений, мой генерал". В крепости-дворце под началом и защитой этого несгибаемого защитника находилось 1300 мужчин, 550 женщин и 50 детей, были съедены запасы продовольствия даже лошади - все кроме племенного жеребца. Вместо соли использовали штукатурку со стен, а во время осады в крепости устраивались парады и танцевали фламенко. Вся Испания до сих пор отдает должное этому героизму.
       Потеряв время, франкисты все же вплотную подошли к Мадриду, но сходу взять его не смогли. С другой стороны попытка республиканского флота собранного в Аликанте высадить десант на Болеарских островах, была остановлена авиацией Муссолини. Результаты боевых действий заставили республиканцев действовать исходя из опыта большевиков. Под руководством испанского "Ленина" - Ларго Кабальеро в армии появился институт комиссаров, а защитой Мадрида руководила вновь созданная "Хунта Национальной обороны", где председательствовал вступивший в компартию старый генерал Хосе Миаха, Он же был инициатором широкого движения под лозунгом: "No pasaran!" ("Они не пройдут!"). Тысячи молодых романтиков-добровольцев со всего мира, не имевших элементарной боевой подготовки, под этим лозунгом создали численное преимущество на стороне республиканцев.
       Один из самых одиозных личностей, соперник Франко генерал Мола, оправдываясь, подарит миру еще одно крылатое выражение: "Пятая колонна", заявив, что помимо четырех армий осадивших Мадрид он располагает еще одной в самой столице, которая и ударит с тыла в решающий момент. Шпионаж и диверсии в городе, несмотря на репрессии, действительно достигали очень широких масштабов. Одновременно отмечался высокий дух защитников и населения города. Очевидец героической обороны Мадрида немецкий историк и публицист Франц Боркенау писал:
      
       ...Безусловно, что здесь меньше хорошо одетых людей, чем в обычное время, но их все-таки очень много, особенно женщин, которые демонстрируют свои выходные платья на улицах и в кафе без страха и колебания, совершенно не так, как в пролетарской Барселоне. Кафе полны журналистов, государственных служащих, интеллигенции всех видов. Потрясает уровень милитаризации. Рабочие с винтовками одеты в новенькую синюю форму. Церкви закрыты, но не сожжены. Большинство реквизированных машин используются правительственными институтами, а не политическими партиями или профсоюзами. Экспроприации почти не было. Большинство магазинов функционируют без какого-либо надзора...
      
       Это же отмечал и советский писатель и журналист Илия Эренбург, который в то время часто бывал в Испании.
      
       Пока держался Мадрид, Аликанте оставался республиканским, и положение в городе было довольно стабильным. Работал порт, выгружая прибывающие суда с оружием и добровольцами, функционировали связь, железнодорожный транспорт в направлении на Барселону, не ощущалось перебоев со снабжение продуктами. Нередко я ночевал дома, который пустовал. Во время моего отсутствия Стефания неожиданно уехала к учителю в Валенсию, с которым они сыграли свадьбу. Я приехать на торжество не смог из-за отсутствия пропуска на передвижение по стране. Это огорчило меня, но больше всего тяготило отсутствие известий из Парижа.
       За несколько дней до прихода первого судна из России, меня рано утром из дома увезли в мэрию, где после недолгого ожидания провели в кабинет. За столом сидело четверо мужчин без оружия, одетых в гражданскую одежду и два офицера. Испанец в очках, не представляясь, начал допрос. Признаюсь честно, я был готов к худшему и вначале не на шутку встревожился, но вопросы больше касались моего прошлого, и разговор скорее походил на беседу. Неожиданно один из них остановил допрашивающего и спросил меня по-русски:
       - Вы участвовали в Революции? Я имею в виду революцию в России.
       - В то время я был добровольцем и служил артиллеристом на батарее Красная Горка.
       - Сколько же лет вам тогда было?
       - Ушел в добровольцы в шестнадцать.
       - А кто был ваш отец?
       - Военный кораблестроитель.
       - Он тоже эмигрировал, как и вы, где он сейчас?
       Я рассказа ему о смерти отца, поведал о том, как мы вырвались из окружения и как после этого вынужден был бежать из Эстонии.
       - Ваш рассказ не очень убедителен, мы все проверим. Ваши коллеги по яхт-клубу сказали, что вы неплохой моряк. Вы знакомы с грузовыми операциями?
       - Меня этому учили, и я был боцманом на грузовом судне, работал грузчиком в Таррагоне, управляю судовыми лебедками.
       - Вот и хорошо. Отныне вы мобилизованы и будете работать на выгрузке советских судов. Ваша обязанность не только быть переводчиком, но и контролировать ход грузовых операций, оказывать помощь в борьбе с саботажем и диверсиями. Запомните, идет война и кто не с нами, тот против нас!
       С этого дня мне пришлось жить рядом с портом в казарме гвардейцев, и за мной всегда следовал сопровождающий. После я узнаю, что человеком, решившим мою судьбу почти на два года, был некто Орлов, направленный в Мадрид в качестве резидента НКВД и главного советника по внутренней безопасности и контрразведки при республиканском правительстве.
       Работы у меня практически не было, мы готовили причалы и расчищали площадки для грузов. Понимая, что невольно оказался втянутым в военные действия, я начал задумываться о бегстве во Францию, но контроль над прибрежным плаванием только ужесточался, а возможность незаметно уйти из порта практически исключалась.
      
       В один из дней в начале ноября меня разыскал капитан Альварес, с которым я совершил плавание в Марсель. Радостно улыбаясь, он незаметно от моего сопровождающего, передал конверт со словами:
       - Говорим по-французски, твой надзиратель его не знает. Я и моя старая калоша оказались нужны Республике - вожу из Марселя медикаменты и почту. Тебя, Андре, ждут в Париже не только любимые женщины, но и приятные известия. Пока шансы бежать морем равны нолю - все побережье патрулируется кораблями франкистов и самолетами Муссолини, базирующимися на Майорке. Французы тоже не рады беглецам, но идущим через горы не мешают. Имей в виду, что их помещают в лагеря интернированных для проверки. Если у меня будет возможность взять тебя, дам тебе знать.
       С трудом дождавшись вечера, когда все уснули, я открыл письмо от Катерины.
      
       Я такая счастливая, что мне иногда становится страшно. Я не знаю где ты, что с тобой и в тоже время я очень счастлива - у меня будет ребенок от тебя. Это дар свыше ведь я так хотела этого, когда ты был со мной. Мама и отец убеждают меня, что война скоро закончится, все будет хорошо, и мы с тобой опять будем вместе. Иначе и не может быть, ведь мы с тобой не расстались и я думаю только о тебе и уверена, что ты помнишь обо мне, и только война не дает тебе возможности вернуться. Молю Бога за тебя и прошу, береги себя.
       Надеюсь, что у нас будет сын, вернее я в этом убеждена, но обещаю, что следующей у нас непременно будет дочь. Мама говорит: войны всегда когда-нибудь заканчиваются, нужно только очень ждать и надеяться".
      
       Я решил, что должен непременно сбежать к рождению сына и стал к этому готовиться.
      
       Первый пароход из России с самолетами и танками прибыл в конце октября. Его встречали с оркестром и митингом. На этом же пароходе прибыли летчики и танкисты, техники, механики и специалисты аэродромной службы. Первые дни выгрузки показали, что опыта работы с такими грузами не хватало. Рвались стропа, повреждая хрупкую обшивку самолетов, путались места назначения грузов. Часто самолеты простаивали из-за отсутствия деталей, танки - топлива и снарядов. Конечно же, был и саботаж, но чаще всего причиной были плохая организация и недостаток опыта. В ходе работы мне часто приходилось встречаться с советскими летчиками, танкистами, механиками. Почти никто из них не знал испанского, и моим начальникам приходилось расширять круг моих знакомых. Особо запомнились: летчики Павел Рычагов, Николай Самойлов, танкист Демидов Алеша, механик Давидсон Миша. Неоднократно посещал порт и при встречах здоровался со мной Малиновский Родион Яковлевич будущий маршал. Интересная деталь: за экипажами судов следили строго, на берег не пускали, а вот летчики и танкисты общались довольно свободно со своими испанскими коллегами, очевидно для того, чтобы быстрее учиться боевому общению.
       Мое мнение о советских военных росло с каждым днем, а общение привело к тому, что по ночам мне стали сниться родители, Петербург и Кронштадт. Вскоре я понял, что начинаю понимать этих людей, для которых их родина осталась все равно Россией, и они готовы не только умереть за нее, но и искренне верят, что воюя здесь, защищают от фашизма не только народ Испании. Они воевали не только за идею и этим выгодно отличались от других добровольцев, анархистов, троцкистов.
       Новый год страна праздновала по-военному скромно, но все же по-испански: с фейерверками и салютами. Несмотря на яростные атаки, держались Мадрид, Малага, пролетарские Барселона, Валенсия и промышленные города Бискайского побережья, так называемый "Железный пояс". Республиканские войска несли потери, а крестьяне и интеллигенция постепенно переходили в лагерь Франко.
       В феврале франкисты взяли Малагу и бесполезные попытки захватить Мадрид было решено временно оставить. Войска националистов направились на Север, в район промышленных городов на побережье Бискайского залива. Хорошо укрепленный Бильбао пал в июне, Сантандер - в августе, вся Астурия - сентябре. Успеху способствовало событие, сильно деморализовавшее республиканцев: вслед за жестокой бомбардировкой Дуранго немецкий авиационный легион "Кондор" стер с лица земли легендарную, известную теперь всему миру Гернику. Республиканское правительство перебралось в Барселону и утратило стратегическую инициативу навсегда.
       Тревожно стало и в Аликанте. СССР резко сократил военную помощь. Советские суда в основном заходили теперь в Валенсию, частично эвакуируя советский персонал. Сталин был обеспокоен приготовлением Германии к войне и сворачивал помощь республиканцам. Начинается активное бегство коммунистов, но преследования ими инакомыслящих еще более ужесточаются. В декабре 1938 года меня арестовывают, Новый 1939 год я встречаю в застенках. Двадцать один день беспрерывно допрашивают, затем внезапно отпускают без документов.
       Когда я прихожу домой, двери мне открывает Вальтер. Коротко стриженый, с холеным лицом, одетый в синий комбинезон республиканца, с кобурой на поясе, он выглядит изящно строгим и помолодевшим.
       - Выпустили, - удовлетворенно произносит он, втаскивая меня за руку и быстро закрывая двери. Выключив свет и подойдя к окну, осторожно отодвигает штору.
       - Раздевайся и ванную. От тебя как от козла разит, а я приготовлю что-нибудь поесть. Тебе здорово повезло, что я случайно здесь оказался. Хлопнули бы тебя коммунисты со страху, а ведь я тебя предупреждал. Ладно, ты для меня вроде не чужой, что-нибудь придумаем. Деньги сейчас весьма в цене, на них и свободу купить можно. Да, тут к тебе один старый моряк приходил, у него пароход разбомбили, и письмо для тебя с пароходом на дно ушло. На словах просил передать, что у тебя весной сын родился, Константином его назвали. А еще сказал, чтобы искал ты их в городе Байонна, что на берегу Бискайского залива, вот только адрес в письме был. Все семейство недавно туда перебралось из Парижа. Жаль я поздно об этом узнал, в Байонне мы с Анной встречаемся.
       На другой день мы с ним отправились за моими документами. Вальтер был какой-то важной шишкой в Мадриде и быстро договорился с начальником следственной комиссии за приличную сумму в долларах, которые по рекомендации мудрого Федосова я хранил дома на всякий случай. В результате получил свои документы и разрешение на свободное передвижение, как переводчик с трех языков: русского, немецкого и французского.
       Вальтер спешил и вечером отбывал "по делам".
       - У меня работы много - скоро будут Мадрид брать, на этот раз он долго не продержится. Ты, как я думаю, после нашего разговора своего мнения не изменил, но это не имеет значения. Тебе лучше дождаться капитуляции здесь, надеюсь, ты понимаешь, что бежать морем стало еще опаснее - корабли и самолеты топят всех без разбора. До падения Аликанте постарайся перебраться куда-нибудь в пригород, здесь обязательно найдутся те, кто видел тебя с русскими. В порт не ходи. Я слово дал, что тебя там больше не будет.
       Понимая, что вряд ли мне еще раз так повезет, я послушался совета Вальтера и отправился в Сан Марина, небольшой рыбацкий поселок на двадцать километров южнее Аликанте, где жил один из моих друзей, которому я помогал в свое время с покупкой парусов для рыболовных шхун. Шел в стороне от дороги, опасаясь встреч. При себе я имел приличную сумму в валюте, и уцелеть с этими деньгами при нежеланной встрече в такое смутное время вряд ли бы удалось. До городка оставалось километров пять, я видел внизу его огни, когда наступила темнота. Я с трудом различал тропу, к тому же устал и, обнаружив пастушью сторожку у небольшого ручья, решил заночевать в ней. Вспомнив, как когда-то у Валенсии нас с Гомешем обобрали гвардейцы, я нашел метрах в пятидесяти от сторожки сухую расщелину среди камней и спрятал в ней свой рюкзак и деньги.
       Ночи в горах в декабре даже в этих местах холодные. Я развел костер, согрелся, приготовил чай в найденном чайнике и стал готовиться ко сну. Вдруг дверь распахнулась, и без стука вошли двое. Один держал в руках карабин, второй, прячась за его спиной, проговорил угрожающе - руки вверх и отошел в угол. Оба были небольшого роста, изрядно испуганны, а когда я встал во весь рост, карабин в их руках заметно задрожал. Еще выстрелит со страху, подумал я.
       - Ружье-то опусти охотник, - поговорил я миролюбиво, - я без оружия. Садитесь лучше к огню, наливайте чай, согреетесь.
       Тот, что стоял за спиной, что-то шепнул товарищу, тот опустил карабин и, не выпуская его из рук, стал устраиваться у огня.
       Было видно, что оба изрядно замерзли, часто шмыгали носами и с удовольствием протянули руки к огню.
       - А ты кто? - спросил тот, кого я назвал охотником, - все еще с опаской поглядывая на меня. Я назвался рыбаком из Санта Поло идущим к своему родственнику в Сан-Марино.
       - А вы откуда и куда? - спросил я, хотя уже стало понятно, что это дезертиры.
       - С дороги сбились - буркнул "стрелок", и попросил еды. Я достал немного сыра и бутылку вина.
       - Ешьте и укладывайтесь до утра, - сказал я и повернулся к ним спиной. На стенках хижины мне были хорошо видны их тени. Мои гости, видимо очень устали, вино разморило их. Они пристроились у другой стены и быстро уснули. Вскоре раздалось и посапывание, я встал, осторожно взял карабин из рук старшего, разрядил его и положил рядом. Отвернув рогожку окна, выкинул патроны наружу и снова лег, решив не спать до утра. Однако я все же заснул, а когда очнулся, страшно болела голова, глаза и лицо были залиты кровью. Теряя сознание, выполз из сторожки и добрался до ручья. От холодной воды стало немного легче. Мои карманы были пусты и вывернуты наружу, саквояжа и теплой куртки, которой я укрывался, не было. Кое-как вернулся в сторожку. На мое счастье еще тлел очаг, я добавил в него сухой соломы и заложил оставшиеся сухие ветви. Видимо меня ударили по голове прикладом, подумал я. Хорошо, если они не вернутся, оказать им сопротивление я бы не смог. Отлежавшись немного, направился к тайнику. Несколько раз я падал, но вставал и продолжал идти. Рюкзак был на месте, в нем помимо денег были нож, консервы. Я взял нож, две банки консервов, спички и пакет с медикаментами, остальное опять заложил в тайник. Из сухих сучьев выбрал палку, и что-то вроде копья, еще раз промыл рану на голове. Горячие консервы и чай, придали сил, но идти дальше не решился, сильно кружилась голова, и я боялся, что упаду. Сколько дней пролежал в сторожке не знаю, но однажды, пользуясь потеплением, решил продолжить путь. Повязку на голове укрыл черным платком, в таком виде ходят местные пастухи в горах.
       Старого рыбацкого капитана Франсиско я застал дома. Он встретил меня без прежнего радушия, причину чего объяснил затянувшийся болезнью. Его старшая дочь, рослая и похожая на своего отца, верная помощница во всех делах рыбачка, пояснила:
       - Вот уже год хворает, никак не поправится после побоев республиканских гвардейцев.
       - А как я без моря и работы поправиться могу? - перебил ее отец. - Сейнеры отняли, невода и тралы пожгли, а рыбакам без работы и моря не прожить.
       - Не надо было тебе, отец, в драку лезть, что поделаешь раз война. Мы и без рыбы прожили бы с огородом да садом. Хорошо еще, что не забили они тебя до смерти, как друга твоего. И она стала рассказывать, как отбирали у них суда, мобилизовали молодых рыбаков и механиков в "добровольцы".
       - Пока из них еще никто не вернулся - говорят, видели кого в Валенсии, кого в Барселоне, а часть даже в Малаге. Вы-то, за кого теперь: за республиканцев или за Франко?
       - Не за тех и не за других, - ответил я, раздумывая, что теперь делать.
       - Мы, выходит, тоже, ждем, когда война кончится. Может быть, Франко что-то для рыбаков и сделает, ведь у моря без рыбалки не прожить. А ты-то вроде богатым был, или у тебя наши голодранцы тоже все отобрали?
       В рыбацких селениях вранья не любят, пришлось все рассказать. Да идти дальше не было сил, меня мучили сильные головные боли, и я был на грани обморока. Решив выйти из дома на свежий воздух, шагнул к двери, но вдруг в глазах померкло.
      
       Конец испанской революции
      
    В порту Аликанте терпела крушение Республика.
    Есть ли страшнее проклятие в твоей судьбе Аликанте?
       Энрике Сердан Тато, писатель и журналист.
      
       Очнулся я в темноте и долго не мог вспомнить, где нахожусь. Сильно болела голова, я поднял руку, что-то упало на пол. В глазах мерцал неяркий дрожащий свет лампы, и понемногу начинали проступать детали комнаты.
       - Наконец-то пришел в себя, - услышал я голос женщины где-то рядом.
       - С того света вернулся, - проговорил мужчина в белом халате и больших очках. - С возвращением тебя, - он раздвинул пальцами мои веки. - Меня-то видишь?
       - Вижу, - ответил я, но своего голоса не услышал и заволновался.
       - Лежи-лежи, я тебя понял. Теперь будешь жить, но не все сразу. Дня через три отправимся на улицу к солнышку. Оно уже теплое, даже жаркое.
       Он встал и подошел к хозяину.
       - Пока держите на бульоне с маленькими кусочками мяса, начинайте давать вареные овощи и больше жидкости. Дня через три, если я не заеду, можете выводить его на улицу в тень. Он мужик крепкий, теперь должен быстро поправляться. Разговорами не надоедайте, ему сначала все вспомнить нужно, а на это уйдет немало времени.
       В голове у меня действительно было пусто, только через несколько дней я стал кое-что говорить, а память вернулась полностью почти через месяц. К тому времени я набрал немного вес, стал выходить в горы, проходя по два-три километра. Изредка доставал газеты, из которых узнал, что франкисты готовятся к наступлению на Мадрид.
       Бушевала весна, уже отцвели сады, огороды были полны зелени, свежей капусты. Я достал из тайника деньги, чтобы расплатиться с хозяевами, но те денег не взяли, отдал немного золотых изделий. В середине марта я решил возвращаться в Аликанте. Думать о побеге на рыбачьей лодке под парусом было бесполезно, да и сил у меня было еще немного. Распрощался со своими спасителями, к вечеру отправился в путь и рано утром вместе с крестьянскими обозами благополучно вошел в город.
      
       К тому времени среди руководителей республики произошел раскол. Одни требовали продолжения сопротивления, другие предлагали переговоры о капитуляции. Еще в начале марта из столицы выбирались те, кто твердо решил спасаться бегством из Испании через Аликанте и Валенсию. Шанс подняться на борт отплывающего корабля был невелик, но каждый надеялся на свою удачу. К тому времени многие державы уже признали режим Франко, и беженцев ждала нелегкая судьба, но страх смерти в застенках Франко заставлял людей покинуть Испанию.
       26 марта 1939 года войска Франко начали наступление на Мадрид. Учитывая соотношение сил, республиканцы во избежание напрасного кровопролития приняли решение сдать столицу без боя. Через два дня войска франкистов вошли в город и республиканские войска капитулировали.
       1-го апреля Ф. Франко подписал приказ об окончании войны.
      
       ...Сегодня захвачено в плен и обезоружено красное войско. Национальные войска добились своих последних военных целей. Война закончена...
      
       Бегство
      
       Когда я вошел в город в него двигались дезорганизованные толпы республиканцев со стороны Альбасете, Мурсии и Эльче. Улицы города были забиты грузовиками, телегами и все стремились к порту. Люди не слушали ни приказов, ни уговоров и были уверены, что в порту их ждут корабли, которые примут на борт и увезут за пределы Испании. Они нас спасут! В борьбе за право выжить были равны все: министры, губернаторы, депутаты, советники. Начал действовать стихийный закон толпы. Вскоре я понял, что добраться до порта мне, еще не окрепшему, просто не хватит сил и стал пробираться к дому.
       Ворота во двор были закрыты. Я отыскал в тайнике ключ и открыл калитку.
       - Пустите нас, пожалуйста, - обратилась ко мне женщина с двумя малышами на руках, - я второй день не могу попасть в порт и муж куда-то затерялся.
       Сбежал, - подумал я, - бросил жену с двумя детьми и даже если я их пущу, вряд ли она его найдет. Уже собрался оставить её на улице, но увидел глазах малышей ужас и усталость, сдался.
       - Быстро заходите. А где ваши вещи?
       - Вот, - она указала на спину, где весел полупустой вещмешок.
       Света в доме не было, Я приоткрыл шторы окна во двор, спустился в подвал, отыскал там немного сыра и целый окорок хамона (копченый окорок, исп.), немного картофеля, банки с соком и мочеными яблоками, поднялся и отдал женщине. Силы оставили меня и я едва успел прилечь на диван.
       Очнулся в кровати от яркого солнечного света. Приглядевшись, увидел у окна женщину и сразу вспомнил вчерашнюю встречу с незнакомкой. Она подошла, села на стул рядом.
       - Что же вы не сказали мне о своей болезни, я ведь врач и помогла бы вам. Вы не беспокойтесь, рана на голове зажила, вам пока необходимо меньше двигаться и волноваться. Давайте познакомимся: меня зовут Анжелика Кастелло. Мы с мужем собирались уехать к его сестре во Францию, вот и добрались сюда, а на пароход сесть не смогли. Здесь уже с полмесяца. Я отдала все деньги, чтобы попасть на пароход "Стангейт", но меня обманули. Нам здесь оставаться нельзя мой муж член комитета Народного Фронта, меня и детей скорее убьют. Я видела в вашем кабинете ваши фотографии в порту на причалах, может быть, вы поможете мне? - спросила она умоляющим голосом и из глаз ее полились слезы.
       - Не знаю, смогу ли я, но постараюсь. У меня во Франции жена и сын и мне тоже незачем здесь оставаться.
       Я попросил ее выйти и стал собираться. После завтрака долго пробирался в порт по забитым беженцами улицам. Пришлось потратить на дорогу немало сил. Яхт-клуб был заполнен беженцами, только на втором этаже, на сигнальном мостике я застал Антонио и Хосе, которые с нескрываемым удивлением смотрели на меня.
       - А мы думали, что ты давно пьешь кофе в своем Париже.
       - До Парижа еще надо добраться, - ответил я.
       - Если ты надеешься сделать это отсюда, то смотри, - Хосе указал на пустующие причалы. - Все что могло держаться на плаву уже месяц как ушло в море. Недавно из порта на Мальту вышли пароходы "Виннипег", "Марионга" и "Стангейт". На каждом из них было по две-три тысячи пассажиров. Беженцев на них брали без багажа, и палуба была забита, так, что они могли только стоять, но это было в начале месяца. Потом были, - он посмотрел в журнал, - небольшие "Ронвайн" и английский углевоз, эти брали около тысячи и шли уже на Оран. Говорят, что из Картахены русские пароходы вывезли в Россию около четырех тысяч женщин и детей, но военных брали только своих. Поговаривают, что многие уходят на рыболовных судах из ближайших рыбных гаваней Торревиехи, Санта-Пола и Эль-Кампейо. Сейчас в порту стоят два английских судна: пароходы "Stanbrook" и "Maritime", но попасть на них невозможно. Хотя знаешь, я хорошо знаком с капитаном Арчибальдом Диксоном. Этот молодой симпатичный парень раньше частенько захаживал к нам и на время стоянки брал у нас яхту. Если хочешь, можем попробовать, думаю, от денег он не откажется.
       - Я не один, со мной женщина и двое детей.
       - Ох уж эти русские, - вздохнул Антонио, - не успеют познакомиться, и уже делают детей.
       - Ладно, - махнул рукой Хосе, - значит, тебе придется потратить больше денег.
       Через час я прощался с домом. С помощью Антонио мы пробрались в яхт-клуб, а еще через два часа, сквозь закрытый проход прошли на причал к борту парохода капитана Диксона. К тому времени пароход был забит беженцами. Палубы и все надстройки были облеплены счастливыми людьми. Ими были забиты трюма. Несколько десятков человек устроились в машинном отделении. Нас ждали: матросы, оттеснив беженцев, впустили моих спутников в надстройку. А посадка по узкому трапу все продолжалась. Когда ватерлиния исчезла под водой и судно начало опасно крениться на правый борт, капитан приказал убрать трап и отдать швартовы. Трап пришлось оставить на причале, на судне для него не было места. 28 марта 1939 года в 23.00 мы отплыли из Испании, как думал я тогда, навсегда. Глядя на остающихся на причале, которые кричали и плакали, а многие прыгали в воду вслед отходившему от причала судну. Я поймал себя на мысли, что эти люди так же, как и в свое время русские, не виноваты в том, что поверили в недостижимые идеалы равенства и братства и в очередной раз были обмануты своими амбициозными вождями.
       Выйдя из порта, капитан Диксон приказал менять курс каждые полчаса. Сотни людей смотрели, как исчезают вдали на вид такие мирные огни Аликанте, последние огни побережья их родины. Никто не знал, что их ждет впереди и многие уже никогда не увидят Испании. Не знал этого и я, надеясь только увидеть свою Катерину и сына. Почти никто не знал даже порта назначения, да это было безразлично. Важно, что они СПАСЛИСЬ, и это было главное.
       Но до окончательного спасения было еще далеко. Судно шло генеральным курсом на порт Оран, находящийся на Африканском побережье и предстояло пойти еще 170 морских миль. Капитан, заметив на рассвете идущих полных ходом к судну франкистские корабли, заставил всех пассажиров на палубе лечь и спрятаться за надстройками. Застопорив ход, судно легло в дрейф. Вскоре миноносец "Юпритер" подошел вплотную к борту. Его командир крикнул в рупор:
       - Что случилось? Почему ваше судно не имеет хода?
       - Небольшие проблемы с машиной, думаю, что сами справимся, - ответил капитан Диксон.
       Корабли поспешили к Аликанте, и это было большим везением для нас, ведь командир корабля, конечно же, прекрасно знал характер груза. С наступлением темноты судно продолжило плавание и 30 марта мы стали на якорь на рейде порта Оран, а Аликанте в этот день вошел итальянский фашистский легион "Littorio" под командованием генерала Гамбара. В тот же день выстрелами в висок покончили с жизнью командующий 127-й республиканской бригады Масимо Франко и политкомиссар 28-й дивизии Эваристо Виньюэлас. Пред смертью они одновременно воскликнули: - Nuestro ultimo acto de protesta contra el fascism!, что переводится на русский: - Это наш последний протест против фашизма! Таких несчастных в Испании были десятки, но не о многих, вспоминают теперь, как о героях. Так закончилась Гражданская война в Испании, о которой еще многое будет сказано, как и многое будет забыто.
      
       Мы продолжали стоять на рейде. Французские власти не разрешали швартоваться к причалу, и только когда капитан пригрозил выброситься с судном на берег, нас поставили к причалу, отгороженному колючей проволокой и охраняемому солдатами. Всего на борту по документам эмиграционных властей оказалось 2 638 пассажиров (398 женщин и 2 240 мужчин). 147 человек были дети не старше 15 лет. Нас уводили с борта под конвоем, не дав возможности отблагодарить капитана.
       В последствие я узнаю, что 19 ноября 1939 года в 02 часа13 мин. при выходе из порта Антверпен "Stanbrook" был торпедирован немецкой подлодкой U-57 и затонул. Погибли все члены экипажа и капитан, который до конца оставался на мостике. Имя славного капитана Диксона высечено на стеле Мемориального комплекса (табличка N 100) Tower Hill в Trinity Square, Лондон.
      
       Вновь во Франции
      
       События этой главы Федосов расскажет нам на судне, сидя у меня в каюте, чем нарушит свою клятву никогда не подниматься на борт советского судна. Выглядел он не столь уверенно, как обычно, и впервые мне в голову пришла мысль, что он серьезно болен, хотя и старается этого не показать. Начнет он свой рассказ в этот раз словами:
      
       - После выгрузки, нас доставили в лагерь, где сразу же разделили: мужчины жили отдельно от женщин и детей и первое время общаться нам не разрешали. Мужчин в свою очередь разделили на военных и гражданских. Мне долго не верили, что я не воевал, но разбираться особо не торопились. Наступила осень, за ней и зима. После Нового года нам объявили, что состоится встреча с инспекторами общества Красного Креста, выдали чистое белье и пригласили парикмахеров. В составе комиссии оказались представители русских диаспор в Оране и в марокканской Касабланке, в составе последней был граф Апраксин, с которым мы неоднократно встречались в свое время в Питере. Оказалось, что он искал именно меня. Причина выяснилась при встрече: оказывается, представителям русской диаспоры обо мне сообщила Анжелика, которую, как французскую подданную, выпустили из лагеря сразу же. Она поняла, что я русский по паспорту, когда, лежал в постели и бредил по-русски. Через полмесяца я был передан правительству Марокко, для передачи во Францию. В Касабланке задержался надолго; подлечился и через американского консула связался с американским Федосовым. Тот немедленно выслал мне деньги и назначил встречу в Париже на 1-е июля. Получить французскую визу в свой испанский паспорт оказалось нетрудно, и с попутным судном я рискнул отправиться в испанский город Сан Себастьян поближе к Байоне. К тому времени мы уже знали, что Германия напала на Францию и движется на Париж, а 10 июня и Муссолини, союзник Гитлера, объявил Франции войну. Это осложняло мое положение: Франко был скорее союзником Германии, но я уже не мог больше ждать и рискнул отправиться в путь.
       12 июня я сошел по трапу на землю Испании в порту Сан-Себастьяне. К моему удивлению власти при досмотре отнеслись снисходительно, спросив меня только, где я находился в годы Гражданской войны. Я рискнул и сказал, что война застала меня в Марокко и не прогадал. Помогло то, что при бегстве из Испании никакой проверки в порту перед плаванием не было. До войны из Испании и ее провинций на побережье Марокко можно было ездить без виз.
       В Сан-Себастьяне я был ранее, но в этот раз тихий и спокойный прежде городок лихорадило. Вместо чинно гуляющих отдыхающих, всюду встречались люди с озабоченными лицами, чемоданами в руках и вещевыми мешками за спиной. Многие вели за руки упирающихся детей. Среди них было много лиц еврейской национальности. Беженцы, - догадался я, и на душе стало тревожно. Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что мои спасаться бегством не будут. Они в свое время набегались, да и чем могла угрожать им оккупация!?
       Беженцы могли прояснить обстановку на границе, которую мне предстояло пересечь и я обратился к главе семьи, отобедавшей рядом со мной. Интеллигентного вида мужчина, казалось, даже обрадовался моему обращению.
       - Считайте, для вас граница открыта, правда, в направление Испании. Пограничники регистрируют, дают заполнить бланк заявления на предоставление временного убежища. Разумеется, берут мзду и официальную и неофициальную. Что вам говорить? Вы же знаете, что с деньгами возможно все. Мы бы может и не побежали, но нас немцы обязательно отправят в лагеря, да и итальянцы стали такими же фашистами. Не стало бедным евреям спокойной жизни на этом свете.
       - Что вы говорите, - попытался успокоить его я. - В Америке к евреям очень благосклонное отношение.
       - Так это в Америке! А скажите, как я доберусь туда с моими финансами? Кстати, не знаете можно ли отплыть туда пароходом из Бильбао?
       - Наверное, можно. Обратитесь в общество Красного креста, я видел недалеко на набережной его офис, - ответил я ему, искренне желая успокоить.
       К вечеру того же дня я уже знал, что официально граница открыта по просьбе Франции в одном направлении, но если проходят сюда, почему не пройти туда? Однако приобретенный опыт удерживал меня от поспешного шага.
       Решил снять на ночь комнату в гостинице на окраине городка и заночевать. Небольшой отель в два этажа с незатейливым названием "У моря" соблазнил меня запахом жареной рыбы и уютом небольшого ресторанчика, стены которого были завешены сушеными и свежими овощами. Хозяин, похожий на старого рыбака или пирата, измерив глазами мой рост, произнес голосом похожим на рокот волны в хороший шторм:
       - Если вам нужна комната, предупреждаю, спать придется на полу. Таких больших кроватей у меня нет.
       Я усмехнулся и ответил не менее грозно:
       - Если вы хороший хозяин, найдете кровать и на мой рост. Мы же не в Андалузии, а в стране басков, где люди не лилипуты.
       - Раз так, получите комнату, в которой останавливался сам король, но это будет вам дорого стоить, - пророкотал он в ответ.
       - Надеюсь, Его Величество будет не в обиде? - заключил я к удовольствию посетителей.
       Комната оказалась на самом верху с чудесным видом на море. Я переоделся, побрился и спустился в ресторан.
       - Садитесь к нам, Ваше Величество, - произнес рослый, подстать мне, длинноволосый мужчина с обветренным лицом и огромными руками. - Если мы не ошиблись, вы человек бывалый, моряк или тоже рыбак.Расскажете нам что-нибудь интересное.
       - Спасибо за приглашение, я не откажусь от вина в приличной компании. Скажите хозяину, пусть принесет лучшего вина для всех.
       Ничто так не сближает людей, как хорошее вино и душевное застолье. Вскоре они узнали, что меня на французском берегу ждут жена и сын, которых я не видел почти четыре года. Я же узнал, что Гражданская война принесла немало бед и не сделала бедных богатыми, а рыбакам от нее прямой убыток. И республиканцы и франкисты отбирали суда, и теперь все приходится начинать сначала. После очередной бутылки меня отозвали в сторону.
       - Русский, зачем тебе идти через границу? Для нас с французскими рыбаками никогда не было границ. Бискай у нас один, а океан безграничен. Хорошего человека мы за несколько часов доставим куда надо. После падения Испанской Республики мы не одну тысячу беженцев во Францию перевезли, а сейчас все оттуда просятся. Утром выйдем, а к ночи тебя нашим проверенным французам передадим. Они дороже пограничников не возьмут и доставят тебя прямо в Байонну. Если обратно возвращаться будешь, найдешь капитана по имени Белая борода. Человек проверенный. Скажешь, что ты от Дикого, он меня так называет. Я зайду за тобой утром. Другим двери не открывай, уж больно много в последние дни у нас чужих шляется.
       Но ни на утро, ни на второй день выйти в море не удалось. Разразившийся жестокий шторм с такой яростью атаковал Северное побережье Испании, что не только рыбацкие суда, но и большие океанские лайнеры не смогли выйти в море. За это время мы узнали, что французские войска с их неприступной линией Мажино, оказались бессильными перед фланговыми танковым ударами через Голландию и Бельгию. Немцы двигались, почти не встречая сопротивления на своем пути. Армия и народ оказались обмануты бездарным генералитетом. Париж пал 14 июня, французское правительство бежало в Бордо и стало ясно, что война проиграна.
       На другой день после падения Парижа мы вышли в море и направились на лов ближе к французскому берегу. С заходом солнца капитан сейнера взял курс на Байонну, а через три часа я пересел на французский сейнер, который еще затемно вошел в устье реки. Сторожевой катер скользнул прожектором по названию и сейнера и луч его угас, что означало мой благополучный приход на французскую землю.
       Вам куда? - спросил капитан, и это были его первые и последние слова, не считая прощания. Я назвал улицу и минут через двадцать шел по тенистому бульвару, вглядываясь в номера домов, и удивляясь, с какой легкостью прошло мое опасное путешествие.
       Добротный четырехэтажный дом за чугунной изгородью напоминал больше гостиницу: у ворот стоял привратник, а в холе за стойкой дремал молодой парень в костюме с галстуком бабочкой. Я назвал фамилию и он, глянув на стенд с ключами и на часы, поднял трубку телефона.
       - Доброе утро, месье Павлов. К вам господин..., - он вопросительно глянул на меня, - Федосов. Он повторил мою фамилию и положил трубку на место.
       - Извините, я должен записать ваше имя. Можно ваш паспорт? Идет война, месье... Вам на второй этаж, апартаменты за номером 22, сразу налево.
       Я поднимался по лестнице, едва владея собой. Бешено колотилось сердце, красная пелена застилала глаза. Я еще не дошел до двери, когда она распахнулась и в коридор выбежала Катя.
       - Андрюша! - выдохнула она и без чувств повисла у меня на руках. Я осыпал ее поцелуями и не слышал, как отец стоящий рядом растерянно повторял:
       - Да что же вы здесь-то? Несите ее в комнаты. По его щекам катились слезы, он вытирал их кулаком, забыв, что в руках у него платок.
       - Вот беда, жены нет дома и Костик с нею. Гостят они у подруги на море. Господи, сколько же тебя не было. Что ж ты не писал? Мы уж решили, что ты погиб.
       - Простите меня, раньше выбраться не удалось. Что такое революция и Гражданская война вы представляете. Всего пришлось натерпеться! Адрес ваш узнал совсем недавно, благодаря Апраксиным. Писать побоялся, вдруг вы меня уже и не ждете.
       - Как тебе не стыдно так говорить, - со слезами произнесла Катя.
       Я смотрел на Павлова и удивлялся, как он постарел. Даже ростом стал меньше и в плечах не так широк как прежде. Он заметил мой взгляд.
       - Сдал я Андрюша. Сердце болит. В мире-то вон что делается! Эта война еще только разгорается, она и до нашей России дойдет. Да-да, до НАШЕЙ, Андрей, другой у нас нет и не будет! У Гитлера от успехов голова кружится. Против него Франция не устоит, да и Англия тоже. Если кто и одолеет его, так это Россия, да только ох как трудно будет. Если бы не Революция, разбили бы мы Германию, и не было ни фашизма, ни Гитлера, ни Муссолини. Их сами англичане с французами да американцы вырастили, наперекор коммунизму.
       - Успокойся папа, опять ты про политику. Андрюше нужно помыться, позавтракать, а ты попробуй дозвониться до мамы.
       - Телефон, дочка, только городской работает, лучше я попробую поехать. Машину еще пока не конфисковали. Вы уж тут без меня распоряжайтесь, а если через пару часов не приеду, значит, у мамы до утра останусь.
       - Подожди, папа, приготовлю все. Куда ж ты один в такое время.
       - Не переживай дочка, я ведь человек военный, не пропаду.
       Пока наливалась вода в ванну, Катерина раздела меня, причитая, что я сильно похудел.
       - Зато ты у меня стала еще краше, - ответил я, а руки сами расстегивали ее халат. Боже, до чего ж она была хороша! Ее тело было совершенным, а грудь чудесной и я прижался к ней лицом...
       - Катюша, как ты мне нужна. Я боялся, что умру без тебя. Если бы ты знала, каким трудным и бесконечно долгим был мой путь к тебе. Уже потерял надежду дойти.
       Она крепко прижала мою голову к груди:
       - И я думала, что сойду с ума без тебя. Пойдем, - она повела меня в свою комнату, где постель была еще не застелена, сбросила халат. Ее горячие руки обвили мою шею, и я почувствовал, как бьется ее сердце и слезы обожгли мою грудь. Она плакала навзрыд, как плачут от внезапного счастья.
       - Ты моя боль и радость моя, я отдам тебе все, что у меня есть, только больше никогда не бросай меня.
       Потом она мыла меня в ванне, ужасаясь шрамам на моей голове. Наступил вечер, а мы все лежали обнаженными, утомленными от ласк и я не переставал любоваться ею. Она рассказывала мне о сыне, о переезде из Парижа, где отец рассорился с друзьями, которые не хотели слушать его, восхищаясь Гитлером и его генералами. Главной причиной явилась его прогрессирующая болезнь сердца, и врачи советовали перебраться ближе к морю.
       Павлов не возвращался, а мы так и не уснули в ту ночь. Утром он вернулся с женой и Костей. Сын вбежал в комнату и, не останавливаясь, бросился к матери:
       - Мама, а где папа, - услышал я и обернулся. В проёме двери, глядя на меня широко раскрытыми глазами, стоял крепко сбитый мальчик с лицом моего отца, такой же вихрастый, как я в детстве.
       - Какой же ты уже большой, Костя, - только и смог вымолвить я, подошел и взял его на руки.
       - Да, я взрослый, меня на руках больше не носят, - произнес сын.
       Я растерялся и поставил его на пол.
       - А ты, правда, моряк? - спросил он. - Я тоже буду капитаном, а бабушка не хочет и не дает мне заходить в море одному.
       - Я научу тебя плавать. Мы будем вместе заплывать далеко-далеко, - пообещал я ему и внезапно понял, что совсем не умею разговаривать с ребенком.
       Мать Катерины положила руку мне на плечо:
       - Все будет хорошо, Андрюша. Не торопи. Мальчик признал тебя, и это главное. Только бы война не помешала. Убегали-убегали мы от нее, а она все равно нас настигала.
      
       А война подходила уже и сюда, к границам с Испанией. После падения Парижа, правительство перебралось в Бордо, но это не спасало Францию от полного разгрома. Французы лихорадочно искали выход из создавшегося положения.
       17 июня они отклонили предложение Уинстона Черчилля о нерушимом союзе Франции и Великобритании и необходимости сражаться до конца.
       18 июня передали Гитлеру предложение о перемирии. Это было национальным позором.
       22 июня в Компьенским лесу, в том же вагоне, в котором было подписано перемирие 1918 года, на встрече Гитлера и генерала Юнцингера был подписан акт о капитуляции. Условия ее были унизительными - 3/5 территории Франции были отданы под контроль Германии. Большую территорию получала и союзница Германии Италия.
       Французская армия потеряла в результате войны 84 000 убитыми и более миллиона пленными. Были уничтожены французские ВВС и бронетанковые войска, а военно-морской флот будет вскоре почти полностью уничтожен британцами, чтобы его не смог использовать флот Германии.
       Немецкие войска потеряют почти в два раза меньше убитыми 45 074 человека 18 384 без вести пропавшими.
       Байонна окажется в так называемой Свободной (Южной) зоне, Марсель отойдет к союзникам немцев - итальянцам. Свободной зоной она называлась словно в насмешку.
       Смутное чувство подсказывало мне, что оставаться здесь не следовало, но теперь у меня было то, чего я уже давно не знал: семья, за которую я был в ответе. К тому же я был счастлив от любви Катерины, окружен заботой и вниманием ее родителей. У меня был сын, которому я был нужен, как когда-то был нужен мне мой отец. А война не может продолжаться вечно. Будь что будет, решил я и остался.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 19/09/2019.
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 27/06/2013. 289k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 8.26*5  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.