Веселов Лев Михайлович
Сменить курс

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Размещен: 24/04/2013, изменен: 05/05/2013. 281k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Иллюстрации/приложения: 3 шт.
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Имя главного героя, как и других, изменены по их просьбе, но автор уверен, что старые эстонские моряки их узнают. Если это произойдет, жду ваших отзывов на своем сайте.

    • Лев Веселов

    СМЕНИТЬ КУРС

    повесть

    СТАРПОМ ТИМКИН, ЕВА И МАТРОС ЛЁНЧИК

      
       Старпому Тимкину в этот приход решительно не везло: ему достались приходная и отходная вахты, а стояли в порту всего четверо суток. На берег он сошёл только на третий день, купить кое-что нужное в рейс и поужинать в приличном ресторане. Там и познакомился он с блондинкой Евой, которая, сидя за соседним столом, заговорила с ним первая, попросив прикурить. Тимкин не курил, но ради повода для знакомства подозвал официанта и попросил его дать даме огонька. На "даму" блондинка не обиделась и пересела к нему за столик со словами:
       - Скучно одной. Подруга не пришла и выходной день пропадает. Поболтайте со мной немного, если я вам нравлюсь.
       Подобные девицы ему, разведённому тридцатипятилетнему мужчине, не то чтобы нравились, но во время стоянок в порту были не безразличны. Разумеется, он пошел её провожать, и такси доставило их к небольшой чистой квартирке в тихом зелёном пригороде, где они провели ночь, по её выражению, словно влюблённые. Этим словам он особого значения не придал, мало ли что говорят женщины морякам по утрам, однако на этот раз расставаться почему-то очень не хотелось, но вахта - дело святое. Да и его молодой капитан был строг и придерживался мнения, что в случае выбора работа всегда предпочтительней, а женщина, если она достойна, моряка подождет.
       Вспоминая ласки Евы, старпом чувствовал, что с ней у него было многое совсем не так, как с другими, и потому мысленно с капитаном не согласился. На всякий случай договорился со вторым штурманом подмениться после обеда, но обед прошёл, а штурмана не было, и вряд ли он появится до отхода. У него в Таллине была своя Ева намного его старше, пышная вагоновожатая Вера. С каждым отходом он клялся порвать с ней, но с приходом вновь надолго попадал в её жаркие объятья.
       На судне стояла непривычная для стоянки в родном порту тишина. В этот раз они уходили на Гамбург и Антверпен под догрузку на порты Средиземного моря. Механики принимали топливо, которое, как всегда, доставили к борту в последние часы. По его заведованию всё было в полной готовности, не хватало лишь в штате одного матроса второго класса. Тимкин ещё раз проверил закрытие трюмов, крепление судовых стрел, шлюпок и отправился в каюту. Споласкивая руки и лицо, глянул в зеркало и удивился. На него смотрело слегка недовольное, но на этот раз удивительно свежее после бессонной ночи лицо. Тропический загар красиво подчеркивал голубизну глаз, темно-каштановые ежиком волосы и начинающие седеть виски. Довольный этим, он не удержался и сказал вслух:
       - А ты неплохо выглядишь, старпом, и Ева это заметила!
       При воспоминании о ней, её ласковых руках, высокой горячей груди, защемило сердце, и настроение вновь испортилось. Он ещё раз сполоснул холодной водой лицо и решил всё же отпроситься у капитана на пару часиков, но тут зазвонил телефон.
       - Наверное, мастеру что-то понадобилось, - подумал он и снял трубку. Звонил, однако, вахтенный матрос:
       - Товарищ старпом, тут новенький со шмотками минут десять стоит. Я его к вам посылаю, а он не идёт. Говорит, без разрешения вахтенного штурмана заходить во внутренние помещения не имеет права. Что мне с ним делать?
       - Опять какого-то лопуха прислали, - подумал он с досадой. - Сейчас спущусь, посмотреть на твоего новенького, - чуть не сказав "лопуха" и, не надевая форменного пиджака, направился к трапу.
       К удивлению, "лопух" оказался симпатичным высоким парнем спортивного вида, в ладно пошитом костюме из дорогого материала и добротных модных туфлях. Он, ничуть не тушуясь, смотрел на старпома ясными глазами, в которых светились ум и нескрываемое, здоровое любопытство.
       - На матроса не похож, тем более второго класса, скорее всего очередной блатной красавчик, - подумал Тимкин, но раздражения не выдал и сказал коротко, по возможности строже:
       - Слушаю вас?
       Парень, не меняясь в лице, протянул бумагу:
       - Если я правильно прочел название вашего судна, то направлен к вам.
       - А нельзя ли короче и по существу. В том, что вы умеете читать, придет время, надеюсь, мы ещё убедимся, - произнес Тимкин.
       Парень, видимо заметил раздражение старпома, но ответить не успел.
       - И что они там, в кадрах думают, - загудел за спиной старпома боцман. - Мне матрос второго класса нужен, натуральный уборщик, гальюны драить, в льялах ковыряться, а они интеллигентных мальчиков шлют. Направляли бы таких пижонов на пассажирские лайнеры баб щупать да чемоданы престарелым туристкам подносить.
       Старпом, хотя и был согласен с его словами, решил успокоить расстроенного боцмана:
       - Интеллигентные мальчики, дракон, как раз и созданы для такой работы. Курсанты высших мореходок всегда начинали именно с этого и достигали большого совершенства, особенно если выполнять их в вечернее и ночное время и дополнительно к работам по практике, - продолжил Тимкин, поскольку был уверен, что новичок является практикантом.
       - Извините, товарищ старпом, но я не курсант. Я к вам на работу, а учусь я заочно в Политехническом.
       - Да что вы говорите! Это в корне меняет дело. Бери этого Менделеева к себе, боцман, и пусть он начинает с уборки. К приходу комиссии, названные мною места общего пользования должны блестеть как амбулатория. - Не удержавшись, съязвил старпом. Он ещё раз взглянул на парня и отметил, что эти слова особого впечатления на него не произвели. Лицо оставалось невозмутимым, а доброжелательная улыбка не исчезла.
       - Товарищ старпом, мне в палубной команде только студента не хватало, вы же знаете, у меня кого только нет: артиллерист, зоотехник, непризнанный художник. Один медбрат чего стоит, а теперь вот ещё и студент, - боцман в отчаянье махнул рукой, - а в следующий раз, чего доброго, парикмахера или гинеколога пришлют.
       - Этих если и пришлют, то не к тебе, а скорее в машину, - слегка повысил голос Тимкин, заметив, что за спиной боцмана с интересом вслушивается в разговор второй механик.
       - А нам они к чему? - возмутился тот. - Это, чиф, в вашем заведывании таковые для женского персонала сгодятся, а у нас коллектив сугубо мужской, технический и высокой морской квалификации.
       - Знаем, какой вы квалификации. Оттого и до женского полу особо охочи, и за укромные места не прочь подержаться, а у нас в последнее время даже матросы сплошь интеллигенты с высшим образованием. Не чета вам маслопупам, - опередив старпома, ответил боцман и поднял вверх корявый, в шрамах палец, - поскольку головой работать приходится, а не кувалдой. Ну, давай, двигай ножками, студент, будем из тебя матроса делать! - боцман, широким жестом указал новичку на двери в надстройку.
       С лица парня впервые исчезла улыбка и, как показалось Тимкину, мелькнула досада, но он, не торопясь, взял чемодан, сумку и решительно шагнул через комингс...
       - Парень не из робких, хотя и слишком интеллигентен, - подумалось старпому. - Надо будет взять его к себе на вахту, не то дракон загоняет по низам.
       Он взглянул на часы. До окончания бункеровки, по словам механика, оставалось часа три. Ещё столько же уйдет на ожидание представителей КПП и таможни. За это время, если не отпускать такси, он успеет добраться до Евы, часок побыть у неё и вернуться до начала работы комиссии. Стоит попробовать отпроситься у капитана. В каюте капитана за столом сидели старший диспетчер пароходства и капитан-наставник. При них отпрашиваться перед отходом смысла не имело. Доложив о прибытии матроса и готовности к отходу по палубной части, он собрался выйти, как раздался осторожный стук в дверь. Капитан кивнул старпому, Тимкин открыл дверь и увидел новичка с конвертом в руках.
       - Извините, товарищ старпом, забыл, в кадрах просили капитану передать, - парень протянул конверт. Разрешите идти?
       - Пусть идет, - разрешил капитан, принимая конверт. - Мне звонили. В конверте судовые роли. Попросите третьего штурмана спуститься с мостика, пускай заберет.
       Хорошо зная, что Тимкин начальство не любит, капитан обратился к гостям:
       - Если у вас нет вопросов к старпому, пусть занимается своими делами.
       Вопросов не было, и старпом вышел, чуть не столкнувшись, носом к носу с новым матросом.
       - Товарищ старпом, я при людях не хотел говорить. Там, у проходной вас женщина дожидается. Красивая! Даже очень.
       У Тимкина захватило дух, но он собрался и промолвил как можно равнодушнее:
       - В следующий раз говорите не откладывая. На судне "людей" нет, есть ваши друзья и коллеги, и они вправе знать всё.
       Стараясь не спешить, старпом сошёл с трапа, предупредив по телефону третьего штурмана, что уходит по делам на пару часов. Триста метров до проходной показались ему вечностью.
       Ева прогуливалась по тротуару возле Клуба моряков, и проходящие невольно оглядывались на красивую в модном плаще женщину со стройными ножками в туфлях на шпильках, с пышной прической "под Бабетту", отчего он почувствовал внезапный острый приступ ревности, которого после развода давно не испытывал. Стараясь держаться как можно равнодушнее, он догнал Еву. Она, не оборачиваясь, вздрогнула ещё до того, как он взял её за талию. Сложив руки на груди, обернулась и прижалась к нему, подставив для поцелуя влажные губы. Обхватив за плечи, он поцеловал её на виду у всех, чего не делал уже давно.
       - А я думала, что ты не придёшь, - выдохнула она, счастливо улыбаясь, и он увидел, как на её ресницах дрожит слезинка. Ощущая сквозь одежду трепетное тело, он смотрел на неё, глупо улыбаясь, словно мальчишка на первом свидании. Она рассмеялась.
       - Глупо! Мы как школьники стоим на виду у всех и не знаем, что делать. Хотела тебя проводить, но в порт без пропуска не пускают. Жаль, что у вас такие строгости.
       В другое время Тимкин что-нибудь придумал бы, но сейчас на проходной стоял охранник Черезов, самый вредный из всех охранников портов страны. В свое время он был жестоко избит в школе мореходного обучения за доносительство и впоследствии признан негодным для работы на флоте по состоянию здоровья. С тех пор он мстил морякам, как мог, отводя душу и на их родственниках, а правила допуска на территорию порта этому во многом способствовали.
       Оставалось предложить посидеть в кафе "Кадриорг", прозванного моряками "Зеленой лягушкой". Ева с радостью согласилась, признавшись, что со вчерашнего дня ничего не ела. Был будний день, и посетителей было немного. Они выбрали столик в глубине зала. Без плаща, в легком светлом платье Ева была очень соблазнительна. Он подвинул стул ближе, и она прижалась к нему плечом и крутыми бедрами, отчего его вновь охватило желание. Подошла официантка. Они заказали второе и бутылку "Рислинга".
       - Тебе было хорошо со мной? - внезапно спросила она, внимательно вглядываясь ему в глаза.
       - Очень! - быстро ответил он и понял, что ей хотелось услышать другой, не столь короткий ответ.
       - Извини, мне действительно было очень хорошо, как давно уже не было. Поверь, я говорю правду. Не знаю почему, но тебе я бы не смог солгать... - поправился он. Сказав это, он сам удивился своим словам, и тут же почему-то произнес:
       - Знаешь, я тебя очень, очень хочу.
       В ответ она поцеловала его в щеку, взяла его руку и положила к себе на бедро.
       - Мне всё время кажется, что я знаю тебя целую вечность, а ещё, что ты вот-вот уйдешь от меня навсегда. Нет, ничего не говори, - она прижала ладонь к его губам, - лучше послушай меня, мне нужно выговориться. Очень нужно!.. Всё, что случилось вчера, вышло совершенно случайно... Ты можешь подумать, что я такая же, как все те, которые ловят в ресторане моряков, но поверь мне, это не так... Я почти замужняя женщина, вернее, не совсем так, была ею совсем недавно.
       - Ну вот, - подумал Тимкин и невпопад ляпнул:
       - Я не такая и жду трамвая, а ты подъехал на такси!
       Она вновь прижала руку к его губам:
       - Ничего не говори, а то совсем запутаюсь... Я почему-то хочу рассказать тебе всё. Понимаешь, мне очень нужно всё объяснить, - в её глазах было столько искренности и волнения, что он, молча, кивнул головой в знак согласия. - Мы встретились с ним в Ленинграде, когда я закончила институт. Он, немолодой морской офицер, был совсем не такой, как наши институтские избалованные парни, и так красиво ухаживал, что я согласилась уехать с ним. Он привез меня в Таллин. Почти два года тянул с регистрацией, а совсем недавно я узнала, что у него есть семья, которую он бросил. Симпатичная женщина и девочки близнецы десяти лет. Когда я узнала это, то ушла от него... И с работы ушла. Там не знали всего и очень его жалели. Все считали, что я собиралась женить его на себе, он ведь почти на двадцать лет старше меня... Я бы уехала домой, но мне было очень стыдно. Мой отец живет и работает врачом в детском доме маленького посёлка под Таганрогом, где его все знают и очень уважают. Что я ему скажу?.. Отец очень болен и боюсь, что сердце у него не выдержит.
       - Вот те на! - вырвалось у Тимкина. - А как же квартирка в тихом пригороде? - признание показалось ему наигранным. Неужели опять обычная портовая интрижка? А он-то, дурак, подумал...
       Ева, казалось, прочитала его мысли. Глядя на его озадаченное лицо, она смахнула с ресниц слезинку и неожиданно деланно рассмеялась:
       - Что, бравый штурман, испугался? Думаешь - это очередная история портовой шлюшки, чтобы разжалобить морячка и содрать с него денежки? - лицо её на момент стало злым, и она попросила подать плащ.
       Но он уже собрался и сказал спокойно:
       - Как у нас говорят - Стоп машина! Долг джентльмена обязывает накормить голодную женщину, столь щедро одарившую моряка лаской. Не имею права отступать от правил хорошего тона и морских традиций, тем более что нам уже несут наш обед.
       Она попыталась встать, но он усадил её силой. Налил вина. Она выпила фужер залпом. Он налил ещё. На этот раз она выпила половину и взялась за вилку и нож.
       - Ну и пусть, - решительно сказала она. - Сытый желудок располагает к искренности, а вино снимает напряжение. Будем соблюдать правила хорошего тона.
       - Обычно я ем молча, - заметил он, желая выиграть время для того, чтобы окончательно собраться с мыслями.
       Со шницелем он справился раньше и отодвинул прибор.
       - А теперь я расскажу тебе не менее душещипательную историю про штурмана-гуляку и несчастную жену, уставшую от ожидания беспутного бродяги-мужа.
       - Значит, ты не поверил, - вздохнула она...
       - Гадать не собираюсь, возраст не тот, - продолжил он. - У меня всё проще. Училище, свадьба, потому что она была для меня единственная на всем свете. "Пахал" ради неё и карьеры. Всё делал, чтобы жила не хуже других и была счастлива. Питер - город большой. Это не то, что Таллин. Там слишком много людей, и порой они становятся безликими, незаметными, словно растворяются в толпе, а в тоже время очень боятся одиночества. Кто-то надежный должен быть всегда рядом, особенно если родители далеко. Я был не настолько глуп, чтобы не почувствовать присутствия опасности, когда он появился, но думал, что пойдут дети и всё образумится. Родился сын, но ничего не изменилось. Спрашивать и выяснять было стыдно. Ждал, когда она сама решится всё рассказать, но вышло по-другому. Однажды вышли мы в рейс вечером. Жёны нас, как положено, проводили, помахали ручками, а у Кронштадта судно застопорили. Вояки маневры учинили и на пару дней, канал перекрыли. Нам пришлось ночью вернуться в порт. Вахта была не моя, схватил такси и махнул домой, думал, преподнесу сюрприз. Ключи у меня всегда с собой были. Открыл я дверь, тихонько разделся в гостиной и в темноте прыг в кровать на своё место, а оно другим занято. Я его в по бороде сразу определил: сосед со второго этажа, художник из непризнанных. Он в моё отсутствие мою драгоценную по галереям и выставкам водил, вроде как к высокому искусству приобщал, а заодно приобщился и к моей постели. Хотел я ему морду набить, да не стал. Побоялся, вдруг моя за него заступится, а после этого могло и ей достаться. С трудом сдержался и ушел. Долго меня обида грызла. Простить не смог и на том моя семейная жизнь окончилась. Поменял пароходство, меняю женщин. Многое поменял, но не поменяю профессии и убеждения в том, что настоящая любовь всё же есть, но я видимо не её избранник. Живу теперь для себя, хотя занятие это скучное. В море от скуки лечит работа. На берегу скрасить холостяцкую жизнь помогают красивые женщины и вино, но только на время. Худо бывает и в море, когда без дела, особенно если долго стоишь где-нибудь на якоре. В часы безделья все вспоминают о жёнах и детях, а ко мне обида возвращается: как она могла, ведь тогда после меня ещё постель не остыла.
       - А как же сын? - внезапно спросила Ева.
       Только сейчас он увидел, что она смотрит на него широко раскрытыми глазами.
       - Что как?.. - вздохнув, переспросил он и отвел глаза. - Не видел я больше сына. Пять лет прошло. Он уже большой, зачем ему всё знать. Пусть думает, что отец у него художник.
       - А я всё время ребёнка хотела, а он говорил, что ещё молодая, успеется. Теперь знаю, что он детей не любил и, наверное, никого, кроме себя, любить не может. Хорошо, что ребёнка у нас с ним не было. Что бы я сейчас делала? Налей мне, пожалуйста, ещё немного вина. Давай выпьем за нашу встречу и прощание. Нет, я лучше выпью за тебя и, как вы моряки говорите, за счастливое плавание. За твое счастливое плавание!
       - Может быть, за возвращение и за встречу!? - вырвалось у него.
       Она на него посмотрела и сказала серьёзно:
       - Нет, не стоит. Пусть всё останется, как есть... Не знаю, что я буду делать... Скорее всего уеду отсюда, но ещё не решила куда. Меня давно зовёт к себе подруга по институту, а, может быть, вернусь к отцу... Я ведь по диплому врач-педиатр.
       Она посмотрела на часы, поднялась и взяла плащ. Он встал, помог ей одеться.
       - Проводи меня до трамвая, пусть они позавидуют мне, - попросила она, указывая глазами на официанток. - Ты такой красивый мужчина, да ещё и моряк.
       Когда подошел трамвай, она прижалась к нему, поцеловав, прошептала: - Прощай, - и быстро вошла в вагон. Он пытался разглядеть её сквозь стекла, но пассажиров было много, и она затерялась среди них. В душе наступила щемящая пустота. Эта пустота, напомнила ему состояние души, которое он испытал после разрыва с женой. Временами она стихала, то возвращалась вновь в часы одиночества. Это чувство усилилось ещё больше, когда он смотрел, как перед приходом властей для оформления отхода на берег стали сходить жёны моряков с детьми.
       Когда он работал в Балтийском пароходстве, жёны провожать в рейс приходили редко, да и то не все. В большом городе для этого много причин: транспорт, занятость на работе, а главное, в крупном порту больше беспорядка. Отход, как правило, часто откладывался на длительное время, и томительное ожидание было в порядке вещей. В Таллинском порту службы работали более четко. Здесь и жён моряков с работы отпускали без проблем. Вместе с рыбачками их для небольшого города было немало, и им отдавали должное уважение, а для жён - это повод лишний повод одеться в лучшее, чтобы себя показать и на других посмотреть. Какая женщина упустит такой случай!?
       Первой, он не сомневался, сойдет с судна жена стармеха, который "всякие там любезности и сюсюканье" не любил и жену свою держал в строгости. Провожал обычно до верхней площадки трапа, хлопал по плечу и говорил вместо прощания коротко: - Не болей! Жена, женщина красивая и гордая, молча, спускалась по трапу и до проходной шла, не оглядываясь, зная, что он ей вслед не смотрит.
       Как только уходил с палубы стармех, появлялся второй механик, ещё молодой горячий армянин с юной женой, бывшей морячкой. Он стремился во всем подражать своему шефу, но у него это плохо получалось. Он суетился, разыгрывая строгость и равнодушие, но, в конце концов, отправлялся провожать жену до проходной. Вот и сегодня он сошёл на причал в робе, а значит, без пропуска. На проходной будет опять просить пропустить его, чтобы проводить жену до трамвая и нарвется на скандал.
       Жена капитана непременно попрощается со всеми у трапа и сойдет на берег в сопровождении жён штурманов. Они почти одногодки и хорошо знакомы, но соблюдают субординацию: сойдут чуть раньше капитанской жены. На причале задержатся ровно настолько, чтобы ещё раз пожелать всем счастливого рейса и одарить доброй улыбкой, потому как знают, что для капитана и штурманов на отход время дорого, и пример другим обязаны показать. Хорошие ребята-судоводители и жёны у них хорошие!
       За ними потянутся жёны рядового состава, группами и по специальности - сначала матросов, затем мотористов, которые по возрасту постарше и солиднее.
       Жена помполита, как всегда, выскочит к трапу с шумом и криком. Женщина неуравновешенная и импульсивная, она может на людях закатить оплеуху своему супругу просто так, для профилактики. Непременно, спустившись на берег, даст всем на палубе инструкцию следить за тем, чтобы её муж не заводил шашни с судовыми женщинами. Муж похихикает и, приложив руки к груди, заверит, что такого никогда не будет, но сразу же с отходом снова возьмется за своё. Дрянное семейство, дрянная женщина, да и муж её тоже. Вот уж где права пословица: два сапога - пара, а капитан ещё добавляет при этом: - Оба на одну ногу, и оттого совпадение интересов при обоюдном неудобстве. Так всё и вышло, словно в дурном фильме. Только на этот раз она долго объясняла боцману и второму штурману, что муж её совсем обнаглел и спит с врачихой, но она убьет обоих, и ей ничего не будет, потому что у неё имеется справка из сумасшедшего дома. - Наверняка, старая клиентка этого заведения, - подумал старпом и, увидев приближающихся таможенников и пограничников, спустился с ботдека и отправился их встречать.
       За отходными хлопотами Тимкин на время забыл о Еве и вспомнил лишь, когда проводил комиссию в кают-компанию, поднялся в каюту и на время остался один. Впервые закралась мысль, что-то в поведении Евы ночью и при расставании уж слишком казалось странным: с одной стороны их знакомство давало повод считать её жрицей любви, в то же время до сих пор он не встречал в близости с женщиной такой искренности. Всё же зря он погорячился и прервал её. Надо было выслушать до конца, может быть, тогда не нужно было бы искать разгадку. Хотя мало ли ещё будет женщин в его жизни. Мысли о Еве он выкинет из головы, тем более что с приходом комиссии расставание с землей, а значит, и с ней, становилось неизбежным и возможно окончательным. По своему опыту он знал, что подобные переживания вскоре проходят, и мысли постепенно меняются в ожидании новых встреч. Жизнь не стоит на месте.
      
       Рейс на Средиземное море был у него первым, но из рассказов капитана, который от этого моря был без ума, был уверен, что получит немало открытий и хороших впечатлений. Кто в детстве не мечтал побывать на землях легендарных греков, Спартака и крестоносцев!? Со сменой впечатлений можно будет забыть об истории на берегу. И всё же было неожиданно грустно. Эта женщина ему очень понравилась, впервые после развода.
       Отошли ровно в полночь. Капитан, внимательно посмотрев на старпома, не удержался:
       - Что-то загрустил наш старпом? Говорят, вас видели с потрясающей женщиной. Уж не покорила ли она ваше гордое сердце? А как же обещание больше никогда не поддаваться женским чарам?
       Тимкин с удивлением почувствовал, что от слов о потрясающей женщине ему стало теплее на душе, и ощутил, как загорелись щеки, но что ответить капитану, так и не сообразил.
       - Не обижайтесь, - продолжил капитан, - вам просто немного завидуют. Разговоры о красивых женщинах с приходом - это нормально, а вот перед отходом многие на них уже не обращают внимания, а коль здесь отметили, значит, она действительно хороша. Я рад за вас. Идите, отдохните перед вахтой. К утру непременно будет туман, а у рыбаков путина, значит, будут путаться под носом. Кстати, скажите "маркони", что на радаре сбита курсовая линия. Проверил на створах. Врёт с минусом градуса на три, и черту плохо отбивает. Только сейчас его не беспокойте, пусть отоспится.
       Радист, старый холостяк и большой любитель женщин, перед отходом всегда гулял напропалую. Спиртного он почти не пил, но на судно приходил, как выжатый лимон, и засыпал на диване в радиорубке при любой возможности. Капитан ценил "маркони" за высокий профессионализм и лишь подтрунивал над его слабостью к женскому полу, поскольку делу это не вредило.
       Спустившись в каюту, старпом понял, что уснуть не сможет, и решил ещё раз обойти судно. Проходя мимо столовой команды, увидел в ней свет, и через открытый иллюминатор до него долетели слова боцмана:
       - И какого хрена тебя на флот потянуло? Сидел бы при своем папе-адмирале и тискал студенток. Чего вам, богатеньким, не хватает? - его слова были обращены к новому матросу.
       - Ох, и зануда же ты боцман. Правильно, что жена тебя из дома на второй день выгоняет. Что ты привязался к парню? Может быть, ему романтики не хватает, а тебе этого не понять, Ты романтику ещё юнгой растерял, когда к водке приобщился. Всё лучшее с тех пор в ней и утопил, - вступилась за матроса повариха.
       - Помолчи, чумичка. Не твоё это дело в мужской разговор встревать. Что ты можешь понимать в мужской душе? Заладили, всё водка да водка, а не понять вам, что я свою тоску от непутевой жизни в ней топлю. От вас, баб, только погань и услышишь. Нет, чтобы мужика успокоить, приласкать.
       - Это тебя-то! - удивилась повариха. - Ты на себя посмотри, Кощей! Высох весь, измученный нарзаном, худющий, как смерть. Как только тебе медики "добро" в море дают.
       - Это от твоей стряпни, - вспылил боцман, и Тимкин понял, что после этих слов ему придётся спешить боцману на помощь. Когда он вошёл в столовую, разъяренная повариха толкала "охальника" пухлыми кулачками и надвигалась на него мощной грудью, явно норовя дать оплеуху. Увидев старпома, она, тяжело дыша, опустила руки и, указав на боцмана, изрекла категорическим тоном:
       - Я вам, старпом, официально заявляю: пусть этот тип ест, что захочет и где хочет, но я ему больше и обглоданного мосла не дам. Пусть сам кашеварит у себя в подшкиперской, а я его видеть не хочу и чего доброго ещё ненароком зашибу.
       - Успокойтесь, Клава. Вы всё же на судне, а не у себя дома и, насколько я знаю, готовите пищу для экипажа, а не кому-нибудь персонально. Стоит ли при новичке такой спектакль устраивать? Да и отдыхать всем давно пора, с утра работа ждет, а вас ещё раньше разбудят.
       - Если вы будете будить, то я побежала, - игриво выпалила повариха и, кокетливо покачивая крутыми бедрами, скрылась в дверях камбуза.
       Повариха, была морячкой со стажем. Когда-то весёлая, разбитная бабенка зашибала не сильно, а когда муж-лётчик разбился, спилась совсем, лишь "завязывая" на время в рейсе. Моряки и начальство входили в её положение, но капитаны брали только на рейс, максимум на два. Готовила она хорошо, однако спиртное сделало своё дело: потеряв обоняние, она восполняла его опытом, а потому замечания по качеству приготовления пищи переживала тяжело. Вот и сейчас её очень задели слова боцмана. За пристрастие к спиртному она всё же жалела его, а так как жену "дракона" никто не любил за жадность и неуважение к мужу, иногда позволяла ему "поплакаться в жилетку", но не более. Тимкин уважал повариху за трудолюбие и уважительное отношение к экипажу, мнение которого о качестве пищи она предпочитала замечаниям старпома и судового врача. Чисто служебные отношения у них установились после первого же разговора, и Клава строго придерживалась договоренности во многом от того, что старпом был ей очень симпатичен. Тимкин как к женщине был к ней равнодушен, но сейчас ему вдруг очень захотелось пойти за нею и отвести душу разговором. Рейс только начинался, а тоска становилась несносной. Он даже невольно потряс головой, словно отгоняя её, и вдруг услышал вопрос нового матроса:
       - Голова болит, товарищ старпом? Возьмите анальгин, - он протянул таблетки.
       - Спасибо, но с головой у меня всё в порядке...
       Сам не зная почему, он вдруг предложил:
       - Приглашаю вас на чашку чая для знакомства.
       - Слушаюсь, - сказал матрос и тут же поправился, - с удовольствием, товарищ старпом.
       Войдя в каюту, Тимкин отметил, что на часах было около часа ночи.
       - Может, зря отвлекаю парня, - подумал он, но вид матроса был бодр, что он решил, - такой и до утра без сна обойдется.
       Парень с интересом осматривался, остановив свой взгляд на письменном столе, книжной полке и не спешил сесть.
       - Садитесь, давайте знакомиться. Меня зовут Егор Петрович и отныне я ваш начальник. Будете стоять вахту на мостике со мной.
       - Очень приятно, - улыбнулся матрос, - Леонид Кондратьев.
       - У меня к тебе, Леонид, вопрос номер один: ты на руле когда-нибудь стоял?
       - Конечно! На катерах, на буксирах и даже у отца на корабле, - по тому, как без робости отвечал парень, было видно, что он не обманывает.
       - И на каком корабле, если не секрет?
       - Конечно не секрет, на большом противолодочном, правда, недолго, с полчаса, наверное.
       - Ну, раз так, давай рассказывай, кто твой отец, и с какой стати ты к нам матросом пришёл.
       Парень впервые на момент смутился, задумался...
       - Если не хочешь, можешь не говорить, - старпом разлил чай по стаканам, достал коробку датского бисквита.
       - Отец у меня потомственный военный моряк, - парень запнулся на несколько секунд и продолжил уже спокойней, - адмирал. Недавно его отправили на пенсию. Он меня с детства к морскому делу приучал. Вы, товарищ старпом, не беспокойтесь, я по морской части всему обучен и обузой не буду. Батя у меня очень строгий, требовательный и спуску мне не давал. Мама часто и подолгу болела, вот он меня на каникулах при себе на кораблях держал. Когда я решил плавать, он своему другу в Таллине позвонил и наказал, чтобы я начинал матросом. Вот я и начинаю.
       - Как я понимаю, десятилетку ты закончил, а что ж по стопам отца не пошёл?
       - На боевых кораблях неинтересно, а мне мир хочется посмотреть, - при этом у парня загорелись глаза. - Я о великих мореплавателях всё перечитал, вот и хочется самому увидеть дальние страны.
       - Ну и шёл бы в ЛВИМУ. Школу, наверное, неплохо окончил? Глядишь, и рядом с отцом был бы, да и матери помог.
       - Школу я кончил с серебряной медалью, а мама уж два года, как померла, - ясные глаза парня затуманились.
       - Прости меня, но жить в Питере, мечтать о море, о дальних странах и не поступать в Макаровку да ещё при папе-адмирале, это для меня, человека из глухой деревни, поверь немного странно. Лично я с моими четверками деревенской школы поступал трижды. Взяли только благодаря вмешательству начальника училища, который поверил, что я ещё три года буду на вокзале вагоны разгружать, но своего добьюсь.
       Старпом хотел добавить, что окончил училище с красным дипломом, но не стал. Парень ведь сказал про свою серебряную медаль не ради хвастовства.
       Матрос покраснел. Впервые в глазах его промелькнула тень огорчения.
       - Вот-вот, все так думают, раз папа - адмирал, то мне, как ему всё можно. А я так не хочу.
       - Тогда понятно. Выходит, ты из дома ушёл свою судьбу искать и отца одного оставил в трудный момент, когда матери не стало.
       Оттого, что его опять неправильно поняли, парень огорчился: - Да разве бы я отца бросил? Он сказал: пора тебе самому свой хлеб зарабатывать, раз решил учиться заочно. Подумай, хорошенько, где хочешь работать, чтобы не опозориться. Я с грузчика в Лесной гавани начинал, а по вечерам в морской школе занимался. Вот тогда и решили, что попробую плавать, а как курсы закончил, он меня к вам в пароходство послал, у него здесь знакомый в кадрах.
       - Выходит, ты - матрос без класса, и практики работы на судах у тебя "ёк", а ведь у нас мужики, хотя и не асы, но по сравнению с тобой - морские волки. Придется тебе крепко поднатужиться!
       - Стыдно за меня вам не будет, товарищ старпом. Я сообразительный, к тому же слово отцу дал, - парень улыбнулся своей подкупающей улыбкой.
       - Ну, если так, приступай к работе и не сходи с курса при любых обстоятельствах. Не обижайся, что я тебя при себе первое время держать буду. Проверить тебя надо в деле, прежде чем отправлять на палубу в рабочую команду. Покажи-ка мне руки.
       Парень протянул ладони, на которых были отчетливо видны мозоли. Тимкин отметил это с удовлетворением:
       - Сгодятся. Похоже, стыдиться за тебя действительно не придётся. Только хочу предупредить, матросы у нас языкастые и так просто тебя в свой коллектив не примут.
       - Не беспокойтесь, я себя в обиду не дам, да мы уже вроде, как и познакомились.
       - Хорошо, отдохни до вахты. - Матрос встал, поблагодарил за чай и вышел.
       Интересный парнишка, глядя вслед, подумал старпом. С такими связями на флоте редко появляются. Романтика продукт скоропортящийся и под влиянием тяжести морского труда да однообразия судовой жизни быстро приходит в негодность. Посмотрим, насколько хватит её сыну адмирала, хотя избалованным этого парня, кажется, не назовёшь.
      
       Рейс на этот раз начался на удивление удачно. Всё шло своим чередом, словно на лёгкой морской прогулке, а впрочем, иначе быть и не должно. Сработанный экипаж, относительно хорошая погода, никаких проблем с погрузкой. Количество груза и распределение его по портам позволили без задержек оставить за кормой Гамбург, Антверпен и Роттердам. Первая, если говорить честно, приятная задержка оказалась при заходе в Нант: пользуясь трехдневным ожиданием груза, капитан через свои старые связи организовал экскурсию в Париж. Сам он был там неоднократно и остался на судне, отпустив на эти дни старпома с большей частью экипажа. Для Тимкина это было кстати: он никак не мог отделаться от бессонницы, тоски и непонятного чувства вины перед Евой, хотя постоянно старался о ней забыть.
       В большом, комфортабельном автобусе разместились по специальностям. Старпом занял место впереди, рядом с водителем, мешающим в разговоре русские и польские слова. Капитан попросил проверить наличие паспортов, передал документы эмиграционного отдела на разрешение поездки и, пожелав счастливого пути, вышел. Автобус почти бесшумно тронулся, миновал проходную, и сквозь спящие кварталы красивого города выехал на автостраду, ведущую в самый прекрасный город мира, который стоило "хотя бы раз увидеть и можно умирать".
       Сидя в удобном кресле и глядя на открывающиеся по обеим сторонам дороги прекрасные виды, Тимкин вспомнил последние слова капитана перед отъездом:
       - Не давайте ребятам спать в пути. Вы поедете, пожалуй, по самым красивым местам Франции в долине реки Луары. Я ехал этой дорогой лет десять назад и до сих пор испытываю восхищение при воспоминании. Жаль, что нет денег на гида до Парижа. Да ладно, красота не требует слов. Я уверен, память от поездки останется у многих на всю жизнь. Вряд ли когда-либо удастся побывать в этих местах ещё раз.
       - Интересный всё же человек наш капитан, - в очередной раз подумал старпом. - Вот уже третий рейс с ним делаю, а он удивляет всё больше и больше. Он не просто общительный, довольно открытый и вопреки должности доступный человек. В нём сочетаются, казалось бы, несовместимые качества: сильная воля, решительность, и в тоже время романтичность, отзывчивость, доверительность и забота о своих людях. Высокая требовательность и корректность, не по годам развитая интуиция и рассудительность практически исключают ошибки и несправедливость. Он умеет найти подход к любому человеку и, не навязывая своей воли, добиться желаемого результата.
       Инспектор отдела кадров при направлении на судно, характеризуя его Тимкину, сказала с улыбкой:
       - Помни, у этого капитана на судне врагов не бывает. А знаешь почему? Он всегда предпочитает друзей, а от врагов избавляется решительно и без нашей помощи. Они с ним не работают. Сами уходят. Это очень важное качество в дальнем плавании. Если хочешь стать хорошим капитаном, смотри и учись у него, несмотря на то, что он молод.
       Этот разговор он запомнил и за полгода убедился в правоте инспектора. Внезапно в голову пришла мысль, что капитан не поехал в Париж сознательно, из-за него. Не случайно он так внимательно следит за ним последнее время и не даёт остаться одному. И хотя Тимкин не любил быть кому-нибудь обязанным, тут он не испытывал неудобства от повышенного к нему внимания.
       - Товарищ старпом, - голос матроса Кондратьева оторвал его от размышлений, - попросите водителя хотя бы немного пояснять, что мы проезжаем, а то все заснут. И пусть включит микрофон.
       - Мне плохо говорить по-русски, - отозвался водитель. - Микрофон там, в... - не найдя нужного слова, он указал рукой на большой "перчаточник" справа под лобовым стеклом.
       Матрос пересел в откидное сидение, открыл крышку и достал микрофон: - Бонжур медам, бонжур месье, - произнес он и прибавил громкости. - Пэрмэте-муа дё мё прэзантэ. Жё мапэль Леонид.
       Водитель от неожиданности нажал на тормоза и, глядя на матроса, широко открыл рот.
       - Не отвлекай водителя, - прогудел боцман, первым очнувшись от шока. - Жопа ты французская. Разве можно так пугать людей за рулем.
       - Так я же поздоровался с вами и как вежливый человек представился. А потому, что водитель наш в русском туго компранэ, я перешёл на французский.
       - Мэрси боку, Леонид, - обрадовался шофёр.
       - Ну, ты даешь Лёньчик, - восхищенно произнесла повариха и послала ему воздушный поцелуй.
       - Будем считать, что контакт установлен! Начнём нашу экскурсию по долине Луары одной из самых крупных рек Франции, - ничуть не смущаясь, продолжил матрос. - Эти благодатные места в эпоху расцвета страны всегда привлекали к себе коронованных особ и дворян. Большое количество солнечных дней, влажные ветры Атлантического океана, плодородные почвы позволяли собирать здесь обильные урожаи, обеспечивая сытую жизнь и одновременно являясь излюбленным местом отдыха знати во времена, когда бесстыдно оголяться на пляжах Средиземноморского побережья Франции в присутствии многих было весьма неприлично. Однако в замках интим и разврат были культом и уделом богатых, а для так называемых простых людей они были недоступны. Но я не буду говорить вам о нравах того времени. Мы остановим наше внимание на архитектуре многочисленных замков, соблюдая надлежащую скромность и не врываясь в будуары изысканных французских блудниц прошлых времен.
       - Во, даёт, - с завистью выдохнул комиссар. - Откуда ты всё это, Кондратьев, знаешь? Я бы так не смог.
       - Помолчите, Николай Михайлович, - перебивает его докторша. - Где уж вам с вашей ВПШ знать про это. А Лёнечка умный мальчик из интеллигентной семьи, он обо всём говорит в высшей мере культурно.
       - Мы с вами, доктор, согласны, но есть мнение прекратить прения, - прерывает дискуссию второй штурман. - Сильвупле, Лёня!
       Все знают, что штурман не равнодушен к Франции и вечерами учит французский. Его слегка дрожащий голос выдает невольную зависть к внезапно раскрывшемуся таланту матроса. Тимкин это улавливает и берет микрофон:
       - Давайте договоримся не отвлекать Кондратьева. Перевод - занятие не из легких. Едем быстро, и всё за окнами меняется стремительно, к тому же мы отвлекаем от работы нашего водителя. Сегодня вечером в гостинице за фужером вина у нас будет время подискутировать, а пока продолжим столь неожиданно интересный обзор.
       Слушая увлекательный рассказ матроса, старпом понял, что водитель объявляет лишь названия замков, посёлков, изредка называя имена, вошедшие в историю. Всё остальное наш парень берет из своей памяти. По тому, как мгновенно, легко и не задумываясь, он это делал, было понятно, познания истории этой страны у него столь широки, что никакая школьная программа этого дать не могла. А какой легкий и изящный язык, наполненный тонким юмором! Нет, этому могла научить только школа общения со старым петербургским обществом настоящих русских интеллигентов. Во время учебы в "Макаровке" он часто встречал вечерами на лавочках в скверах Невского и у Дома Книги старичков и старушек. Они говорили вроде бы и на русском, но совершенно другом языке, красивом и складном. Они всегда знали и видели то, чего не знали и не замечали молодые. У них были другие манеры и, несмотря на возраст, они держались свободно, раскрепощённо с необыкновенным и величественным, как ему казалось, достоинством. В этом парне была та же лёгкость и раскрепощённость, тот же язык, и та же доброжелательность.
       Когда показались пригороды Парижа, у матроса загорелись глаза, на лице выступил румянец, выдавая необыкновенное волнение. Он замолчал на время и потом, ни к кому не обращаясь, тихо сказал:
       - Здравствуй, Париж... Вот и встретились мы с тобой. Привет тебе от мамы... Она так мечтала вернуться к тебе.
       Включённый микрофон разнес эти слова по всему автобусу, но никто, не удивился, не сказал ни слова, только Тимкин встал и взял микрофон из рук матроса:
       - Садись Лёня. Про Париж нам вскоре расскажет гид, а тебе большое спасибо, было очень интересно.
       Матрос сел, но было видно, что ему трудно справиться с волнением. Тимкин, выключив микрофон, сел рядом с Кондратьевым и тихо произнес:
       - Возьми себя в руки, Леонид, и оставь мысли о матери при себе. Здесь не место для такого откровения.
       - Извините, Егор Петрович. Невольно вырвалось, не сдержался.
       - Хорошо, вечером будет время, обязательно поговорим!
       Прибывший гид, высокая средних лет женщина, болезненного вида, в шляпке, похожая, по выражению "маркони", на старуху Шапокляк, вела пояснения бесцветным вялым голосом, похожим на причитания уставшей монашки. Аудитория с трудом улавливала даже знакомые названия улиц и, в конце концов, не выдержала:
       - Похоже, что у вас случилось несчастье, - проскрипела доктор, - но зачем нас-то отпевать? Нам грустить ни к чему, мы в этот город не для того приехали.
       Гид растерялась и сникла совсем, готовая вот-вот расплакаться. Тимкин решил вмешаться, но Лёнчик его опередил. Он встал, взял женщину за руку и начал говорить с ней на французском:
       - У неё действительно несчастье, - пояснил он, - неделю назад она похоронила дочь.
       - Сидела бы тогда дома, - выпалил комиссар.
       - Без работы нельзя, похороны дорого стоили. Она просит у вас извинения.
       - А мы что - не люди? Мы понимаем - капитализм, - засуетился комиссар.
       - Капитализм, социализм, а так просто денег никто не даёт. Мы тоже не за мятный пряник в море болтаемся, - возник проспавший всю дорогу электрик, самый ленивый человек на судне, - а уж раз взялась, соизволь выдать мне всё как положено.
       - Это, за какие твои заслуги? - возмутился боцман. - Закрой варежку, а то получишь от меня всё положенное по возвращении. Не видишь, что ли, человеку и без тебя тошно. Ты, Лёнь, возьми-ка на себя роль микрофона, уж больно здорово у тебя получается, а она пускай подсказывает тебе, вроде как шпаргалка.
       - Правильно "дракон" говорит, пожалеть человека надо и нас заодно. Так что давай, Лёнчик, выручай.
       И Лёнчик начал выручать. Вскоре они с гидом приноровились и интересно провели экскурсию по городу, Елисейским полям, Собору Парижской Богоматери, а когда под вечер совместили обед с ужином в небольшом отеле пригорода, стало ясно, что тандем сработал отлично. По предложению "маркони" было решено короновать Кондратьева, приплюсовав к имевшемуся титулу "Адмирал Лёнчик" аристократическую приставку "Парижский". Когда боцман бутылкой вина, как рыцарским мечом, окрестил нового дворянина, гид Полина, очарованная своим помощником, уронила крупную слезу со словами:
       - Какой прекрасный был бы жених моей Лауре.- Однако женщины с ней не согласились, заявив, что лучше русских, во всем Париже женщин не сыскать.
       Хозяин гостиницы презентовал "Лёнчику Парижскому" бутылку недорогого вина и позвал свою дочь, разбитную, веселую толстушку, которая принялась учить всю компанию "кря-кря": не уходящему в небытие танцу утят. Вскоре все посетители кафе отплясывали во дворе вместе с моряками под одобрительные возгласы зевак. Париж всегда Париж! Сейчас он полностью оправдывал звание веселого и счастливого города.
       Разошлись по номерам в третьем часу, заснув быстро не столько от усталости, сколько от обилия впечатлений и вина. Гостиница была недорогой с номерами по четыре или шесть кроватей в комнате. Тимкину, как старшему, хозяин предоставил двухместный номер, выходящий в крошечный дворик с небольшой беседкой. Трехцветный фонарь ронял скупой свет на небольшие кусты роз, накрытый цветной скатертью стол и шезлонги с качалками. Сюда едва долетали звуки засыпающего города и мелодия песни Азнавура, тоскующего по своей любимой. Тимкин вновь вспомнил Еву, её грустный взгляд и тоска навалилась на него с прежней силой. Он сел в шезлонг, понимая, что заснуть не сможет. Тихо скрипнула дверь, осторожно вошёл Леонид.
       - Можно я с вами немного посижу? Не спится мне, Егор Петрович. До сих пор не вериться: первый рейс делаю и сразу Париж! Знаете, а мама верила, что я непременно увижу этот город. Она ведь в нём родилась перед самой первой мировой. Дедушка читал здесь лекции о русской литературе, а бабушка давала уроки русского языка. Жили они где-то здесь недалеко, я даже улицу запомнил: Руи Сент Доминик. Бабушка с мамой вернулись в Питер только в 1924 году. Сам Луначарский её пригласил. Дед не поехал, остался в Париже, а перед второй мировой уехал в Америку. Бабушку в Питере попросили читать лекции в университете. Там же потом училась мама, но не закончила его из-за войны и блокады. Едва выжила, а в 1947 вышла замуж за отца. Он тогда на верфи корабль новый получал. Мама болела туберкулезом, и он попросил направить его в Севастополь. Там я и родился. Отец коренной питерский, из семьи военных моряков. Мне было двенадцать лет, когда отца назначили приёмщиком кораблей на Адмиралтейском заводе, и мы вернулись. Там он и получил адмирала. Мама в Питере слегла и уже больше не встала. Я рос под присмотром бабушки, которая спуску мне не давала. Английскому и французскому меня научили с детства, читал ночами, поэтому привык мало спать. Отец ругал меня, но бабушка заступалась. Она умерла сидя с книгой в кресле годом раньше мамы, когда я пошёл в девятый класс. После смерти бабушки отец привёл в дом мачеху чуть старше меня. Бабушка, наверное, из-за этого и умерла. Не приняла она её, ведь отцу было уже шестьдесят один. Из-за неё его вскоре отправили на пенсию.
       До этого Тимкин слушал не перебивая. Было ясно, что взволнованному парню нужно было выговориться, но здесь он остановил его:
       - Что-то с трудом вериться, Леонид. Такая разница в возрасте. Ты, прости, ничего не путаешь?
       - Вот и вы туда же. От отца из-за этого все отвернулись, а он её любит и всё ей прощает. Мне отца жаль, он ведь всегда был мужик крепкий и веселый, а теперь на глазах чахнет.
       - Так что ж ты его бросил?
       Матрос резко встал и, не отвечая, направился к двери, но остановился:
       - Не бросал я его. Он сам меня об этом попросил, веская причина на это есть,.- немного помедлив, добавил примирительно. - Шли бы вы, Егор Петрович, отдыхать. Завтра у нас Монмартр, Лувр и Пер-Ляшез. Трудный день у вас будет - не все туда хотят. Уговаривать на обратную дорогу будут. А как же Венера Милосская, Монна Лиза, Гойя и Эдит Пиаф? Я и могилу батьки Махно, ученика Кропоткина, хочу посмотреть. Когда ещё в Париж попаду...
       Тимкин представил огорченное лицо капитана при досрочном возвращении, и сказал решительно:
       - Нет, этого я не допущу!
       Однако на утро речей о возвращение на судно не было. Нерешительно протестовали лишь против кладбища Пер-Ляшез и непонятного для многих Монмартра, но после напоминания Леонида о его уютных кафе и их завсегдатаях - знаменитых художниках и писателей, протестовали только против кладбища. Тимкин напомнил комиссару о Стене коммунаров и тот заявил безапелляционно, что строители коммунистического общества обязаны преклонить головы у Стены в знак уважения.
       Отдохнувшая и немного повеселевшая с утра, гид даже улыбалась, отвечая на приветствия. Бодрым голосом объявила программу и перечислила все достопримечательности, которые предстояло увидеть. Список оказался обширным, и на лицах многих мелькнула озабоченность, вызванная весьма лёгким завтраком из пережаренной яичницы, жидкого кофе и ломтика бекона на хрустящем, но очень маленьком, по всеобщему мнению, кусочке французской булочки. Русской душе и плоти после вечернего разгуляйчика не хватало чего-нибудь солидного и остренького. Вспомнили о взятых с судна про запас вареных яйцах, чернушке и шпротах. Пошуршали бумагой, яичной скорлупой, слегка почавкали и повеселели.
       - Боже мой, - подумал Тимкин, - как немного нужно русскому человеку, как тут же с сожалением ощутил, что нечем запить, и шепнул на ухо шофёру, чтобы притормозил у какого-нибудь киоска. Шофёр при первой возможности остановился, вытащил из багажника пятилитровую бутыль молодого вина и большую кружку, которая пошла по кругу. Даже неопытным взглядом было видно, что настроение поднимается с каждым глотком. Первыми запели женщины: "Каким ты был - таким и остался". Мужская часть ответила: "Ты ж мэнэ пидманула". Когда подъехали к стоянке у Монмартра, все хором усталыми голосами допевали: "Прощай любимый город". Когда водитель, не дожидаясь окончания последнего куплета, открыл двери, песня вырвалась наружу и полетела ввысь, обгоняя ловко прыгающих по ступеням длиной лестницы любопытных японцев. Услышав мелодию, они на момент замерли, потом дружно замахали руками, повторяя: - О, "Катьюша"! Холосо, осеня холосо. Тимкин отметил про себя, что при этом ему стало, если не очень "холосо", то всё же приятно слышать похвалы.
       В те времена "могучий и красивый" русский язык звучал на этом холме не так часто, как хотелось бы, но русские художники среди всяких многих всё же водились. Слово "диссидент", ещё не обрело силы и не сменило привычные: изменник и предатель, но здесь, где на стенах кафе было немало факсимиле русских художников и писателей, произносить их не хотелось. Ну, а о том, что отсюда открывался великолепный вид на теперь уже покорённый моряками лучший город Европы, и говорить нечего. Жаль только, что не только какую-нибудь захудалую картину, а даже открытку купить было не на что. Два часа пролетели незаметно и, поняв, что время летит быстрее, чем хотелось бы, решили до посещения Лувра остаток вина не трогать. В Лувре пробыли пять часов, из которых почти час простояли возле "Монны Лизы" и картин Гойи. Понимая, что увидели только мизерную часть экспонатов музея, покинули его не без сожаления, но всё же с чувством исполненного долга.
       На Пер-Ляшез минут двадцать помолчали у надгробья Эдит Пиаф. Слушая гида, отдали должное стене коммунаров и совершили контрреволюционный поступок: всё же отыскали плиту с небольшим барельефом знакомого по фильму длинноволосого человека, незатейливой надписью латиницей "NESTOR MAKHNO" и двумя датами 1889 - 1934. Слова известной нашему поколению песни: "Любо братцы, любо, любо братцы жить" показались почему-то злой насмешкой. Оставшееся вино оказалось кстати: помянули, как уверяли комиссара, коммунаров и, ничего не говоря, батьку Махно. Чем моряки хуже других - бунтари и разбойники на Руси всегда были в почете у народа.
      

    0x01 graphic
    Барельеф на надгробье батьки

       Настало время прощаться с городом. Несмотря на ограниченность времени знакомства, для многих Париж стал ближе и понятней. Ехали по Елисейским полям, удивляясь обильным гирляндам лампочек, развешенных на деревьях бульвара и огромному, доселе невиданному количеству автомобилей. Промелькнули красные крылья мельницы кафе Мулен Руж, и вновь остановились у Эйфелевой башни для того, чтобы на оставшиеся деньги купить хотя бы несколько открыток. Лёнчик оживленно беседует с продавцом сувениров, и тот внезапно делает шикарный подарок - каждому по небольшому набору открыток.
       - Французы, а вы неплохие ребята, - суетится комиссар и достает невзрачные открытки Таллина и широким жестом кладет их на прилавок. Продавец раздает их обратно каждому и просит на них расписаться. Рядом молодая женщина ловко щелкает "Кодаком" со вспышкой. Никто ещё не знает, что наутро агент привезет на судно газету с физиономиями русских парней, которая попадет "куда надо", но "меры", правда, приняты не будут, так как экскурсия была одобрена советским консульством.
      
       Когда весь груз был погружен, подъехали представители нашего торгпредства с просьбой принять на палубу около трехсот тонн железнодорожных шпал на Барселону, оставленных в порту архангелогородцами по причине аварийного состояния судна. Капитан принял предложение, ибо появилась возможность зайти в Испанию, к тому времени ещё возглавляемую диктатором Франко.
       - Займитесь этим "подарком", чиф, да отнеситесь с должным вниманием. Шпалы пропитаны креозотом, который доставит нам хлопот при повышении температуры. Пахнет он отвратительно, но робу не беречь: на незащищенном теле остаются тяжелые ожоги, и пусть берегут глаза. Скажите доктору, чтобы проследила за этим во время крепления груза.
       Предупреждение капитана было не лишним, в чём Тимкин вскоре убедился. С началом погрузки у борта остановилась скорая помощь, а докеры явились в защитной одежде и масках, скорее похожих на шлемы космонавтов. Было видно, что завод-изготовитель химии не жалел. Вскоре креозот, вытапливаемый солнцем, покрыл все люковые закрытия и главную палубу, вытекая через шпигаты за борт. Лёнчик старался изо всех сил, радуясь лишнему порту захода, переводя грузчикам указания плотнее укладывать груз. Тимкин уже знал неблагоприятный прогноз на переход до Гибралтара и потребовал дополнительного крепления, но стивидорная компания отказалась:
       - Зачем тратить лишние деньги! Если палубный груз и смоет за борт, то за него отвечает грузоотправитель, - убеждали стивидор и агент, но капитан не отступал.
       Груз закрепили к вечеру и по полной воде вышли в Бискайский залив. Норд-вест ещё не набрал силу, но уже катил тяжелую зыбь с пенными гребнями волн, достигавшими высоты метров шесть. Хорошо, что расстояние между ними было больше длины судна, и оно плавно взбиралась с волны на волну, не принимая много воды на палубу.
       - А вот у берегов Испании и Португалии с почти попутным волнением нам придется туго, - заключил капитан, ознакомившись с прогнозом, - и у меня предчувствие, что погода будет меняться. Возвращаться не будем, в крайнем случае, заскочим в бухту Виго, тем более что вы, чиф, в ней, кажется, ещё не были. Красивейшие места там, я вам доложу!
      
      

    НЕСЧАСТЬЕ

      
       Моряки знают - как не жди несчастья, приходит оно неожиданно, и, хоть к нему на судах всегда готовятся, для стихии это без разности. Она своё возьмет, если есть хотя бы тысячная доля возможности. Предусмотреть всё практически невозможно, да к тому же океан и погода непредсказуемы, сколько бы нас не уверяли метеорологи. Новый циклон, который родился где-то в районе Азорских островов, на траверзе Лиссабона, принёс ещё одну зыбь от юго-западного направления. Теперь судно терзали волны сразу от трёх направлений: две из-за зыби от Норд-веста и Зюйд-веста и ветровая от Норда. Качка стала хаотической, смешанной и изматывающей. Судно не успевало выравниваться от одного крена, как волна наваливалась с другого борта. Она врывалась на палубу, пытаясь снести палубный груз и разбить иллюминаторы. От тяжёлых многочасовых ударов волн крепления шпал ослабели, и они начали "дышать" на волне, угрожая порвать стальные троса-найтовы. Потребовалось обтянуть и закрепить их заново. Попробовали изменить курс и скорость с целью уменьшить силу ударов волны и количество воды на палубе, но особого эффекта не достигли.
       На работу под руководством старпома вышли самые опытные моряки, обвязавшись страховочными концами. Рвался пойти с ними и новый матрос, но Тимкин приказал ему находиться для наблюдения под прикрытием надстройки. Прикрываясь грузом и комингсами трюмов, улавливая момент, когда вода сходила с палубы, раскрепили шпалы на первом и втором трюмах и уже заканчивали на третьем, когда огромная пенистая волна с грохотом обрушилась на палубу. Матросы успели спрятаться под тамбучину грузовых лебёдок, но боцман на секунду замешкался. Кипящий пенный водоворот накрыл его с головой, и он исчез там, где борт судна ушёл в воду. Натяжение страховочного конца ослабло, и старпом лихорадочно стал выбирать слабину. От мысли, что боцмана смыло за борт или оборвало конец, похолодела спина, на секунды стали ватными ноги. Но вот из кипящей воды на момент показалась его голова там, где, казалось, нет палубы, конец натянулся, готовый вырваться из рук. Тимкин спрыгнул с трапа на палубу и, не выпуская конца, втиснул своё тело в пространство между надстройкой и трапом.
       Когда вода сошла с палубы, он увидел неподвижное тело боцмана между фальшбортом и кнехтом и сразу же услышал предупреждающий окрик капитана по судовой трансляции. Новая волна, не меньше прежней, обрушилась на бак, прокатилась по палубе и накрыла старпома с головой, но он успел набрать воздуха, задержать дыхание и повернуться к ней спиной, когда страшный удар по голове оглушил его.
       Когда вернулось сознание, он увидел над собой лицо доктора и услышал голос матроса:
       - Каску, доктор, снимите. Его шпалой по голове ударило, я видел.
       В голове Тимкина гудел церковный колокол, нестерпимо болели шея и руки:
       - Боцман-то как, - спросил он, удивившись насколько слабым, оказался его голос.
       - Жив боцман, жив и, слава Богу, кажется, невредим! - услышал он голос капитана. - Молиться он на вас должен. Вы его с такой силой втянули между кнехтом и фальшбортом, что волна не смогла выдернуть.
       - Ну и ладушки, - произнес старпом и вновь потерял сознание.
       Матроса Кондратьева на судне стали считать спасителем старпома. Он первый прыгнул к нему на палубу, когда увидел, как сорванная волной шпала, словно тараном, ударила Тимкина по голове. Спасла старпома каска, подаренная немецкими докерами в Гамбурге. В советском флоте их ещё не носили, недооценивая значение. Почему он невольно надел её в этот раз, впоследствии будет объяснять Божьей волей, но как бы там не было, жизнь ему она спасла.
       Про шторм на судне забыли быстро. Для моряков это не ахти какое важное событие. Старпом лежать отказался, но до прихода в порт и визита к травматологу капитан его от вахты освободил. В портовой больнице города Аликанте юркий черноволосый старичок, осмотрев Тимкина, горестно покачал головой и предложил положить для более глубокого обследования заявив, что такие удары по голове бесследно не проходят. Старпом пролежал в больнице до утра, и прибыл на судно к отходу, так как пароходство не подтвердило госпитализацию его в стране, с которой у СССР тогда не было нормальных дипломатических отношений. Тимкин этому был весьма рад, поскольку считал себя здоровым и не разделял опасения врачей и капитана.
       Прошла неделя. Однажды во время вахты на глаза старпома внезапно набежал туман, а затем на несколько секунд наступила полная темнота. Правда, через минуту зрение вновь вернулось, и потому он посчитал это следствием жары и яркого солнца. Однако подобное повторилось через день и прояснение наступило только через несколько минут, причем старпом почувствовал, что зрение возвратилось не полностью. Ещё через три дня Тимкин видел расплывающийся мир уже сквозь серую пелену. Стало ясно, что без вмешательства медиков ждать улучшения бесполезно, и в сирийском порту Латакия капитан проводил Тимкина на самолет в Москву на лечение. Больше всех за старпома переживал Леонид, который почему-то считал себя виноватым в том, что не сумел вовремя помочь своему командиру.
       Поскольку на судне в этом рейсе дипломированных штурманов среди матросов не было, капитан дополнительно к своим обязанностям стал нести вахту старпома, и Кондратьев стоял вахту теперь уже с ним. Сообразительность, трудолюбие, а особенно подготовленность Леонида к морской профессии капитан заметил ранее, но теперь на эти качества он смотрел совсем по-другому, поставив своей целью подготовить матроса к поступлению в мореходное училище. С отправкой Тимкина в Москву, Лёнчик сильно изменился. Он стал молчаливым, задумчивым, намного серьезнее, и капитан понял, что в душе этого парня наступил перелом, который говорил о том, что в этом рейсе решается его дальнейшая судьба.
      
      

    "ОВЕРКИЛЬ"

      
    Оверкиль (англ. overkeel)
    опрокидывание судна вверх килем (днищем).

    Морская терминология
      
       Тимкин сел в кресло у иллюминатора, привычно застегнул ремни и стал смотреть, как закрывают люк самолёта, и отъезжает трап. Всё происходящее с момента схода на берег он воспринимал безразлично, словно это его не касалось, а было какой-то игрой, которая вот-вот закончится. Вчера, когда капитан сообщил о решении, принятом в пароходстве. Осознание, что здесь ошибка и зрение просто дало небольшой сбой, его не покидало. Когда же взревели двигатели, и земля стала стремительно убегать из-под ног, глаза залило красным светом, затем наступила кровавая темнота. Мысль, яркая как вспышка молнии, ударила в мозг: у самолета заднего хода не бывает, значит и у него возврата не будет. Не будет! Он откинулся на спинку кресла, вжался в него всем телом, сжимая ручки. Казалось, сердце остановилось, и он перестал дышать.
       - Мужик, ты чего! Раненый? Тебе плохо? - твердил голос сидящего рядом пассажира, но Тимкин его не слышал.
       - Девушка! Давай сюда командира! Тут мужик умирает! - закричал сосед, заглушая гул двигателей.
       - Где тут у вас аптечка? Какого чёрта вы ищите валидол! Давайте срочно шприц, он должен быть в маленькой аптечке, - распорядился другой мужчина, вероятно врач, не давая поддаваться панике растерявшимся стюардессам.
       Из кабины вышел пилот и спросил врача:
       - Что-то серьезное? Командир спрашивает, будем возвращаться?
       - Не паникуйте, пока не окажем помощи! Одно ясно - есть шанс, что без сознания он умрёт при посадке. Вот приведу его в чувство, тогда и решим, что делать.
       Мужчина ловко наполнил шприц, привычным движением рванул на груди Тимкина рубашку и всадил иглу в области сердца. Лицо старпома стало понемногу розоветь, глаза открылись, напряжение тела начало медленно спадать.
       - Ну, вот - услышал он голос, - сейчас придёт в себя. Скорее всего обморок. Возможно от жары. Кто-нибудь его знает?
       - Это, кажется моряк, - сказала стюардесса,
       - Если моряк, то очухается, - произнёс сидящий рядом сосед.
       - Конечно, - согласился врач. - Ты сядь на моё место, - обратился он к сидящему рядом со старпомом пассажиру, - а я на твоём посижу, пульс проверю.
       - Хорошо, - согласился тот, и добавил: - Может, он контуженый. Смотрел как-то странно, вроде не видел ничего.
       - А ты сам-то не пришибленный? Орал так, что чуть барабанные перепонки не лопнули.
       - Есть малость, - неожиданно согласился тот. - Танкист я, на Галанах мой танк израильской авиабомбой накрыло, несколько дней вообще ничего не слышал. Странно так. Вот меня и отправляют домой. Отвоевался.
       - Так, значит, это ты в семнадцатой у меня в госпитале лежал?
       - Я, - ответил здоровяк, - а вы, товарищ полковник, начальник нашего госпиталя? Обидели вы меня. Могли бы и обратно в часть направить, здоровый ведь я.
       - Слишком здоровый! Всех медсестер перепробовал, поэтому и отправил. Иначе мне их пришлось бы домой отправлять. Ты, брат, после контузии сексуальным маньяком стал, а от этой болезни только жёны могут вылечить, потому как она лечится с помощью клина: клин клином вышибают! А сейчас помолчи, мне с морячком за жизнь поговорить нужно.
       Он взял Тимкина за руку, проверил пульс, поводил перед глазами рукой и спросил:
       - Вы меня слышите?
       - Слышу. Спасибо вам, доктор.
       - Спасибо потом говорить будем, а сейчас ответьте - что видите?
       - Плохо, но зрение постепенно восстановится. Меня во время шторма шпалой по голове ударило, но скоро всё пройдёт.
       - Будем надеяться! Я тебе сердечного прилично дал. Пока старайся особенно не шевелиться, да и для зрения это полезно. Странный вы народ моряки: где это вы в море шпалы находите?
       - Так вышло, доктор, не я её, а она меня нашла.
       Врач сделал знак стюардессам, что всё нормально, и сел на своё место. Здоровяк танкист едва втиснулся обратно, чуть не отдавив Тимкину ноги. Зрение медленно возвращалось: сначала спала плотная пелена, затем показалось светлое пятно иллюминатора, наконец, появились расплывчатые очертания спинки кресла. Вскоре он видел почти нормально, если не считать, что не хватало резкости. Чтобы отвлечь от себя внимание пассажиров, он повернулся к соседу.
       - Вас, выходит, тоже домой отправили?
       Сосед радостно встрепенулся. Было видно, что он сгорает от нетерпения поговорить:
       - Не повезло мне. Моего механика-водителя из госпиталя прямо в Мозамбик направили, а у меня, говорят, с головой что-то не в порядке. Это они заблуждаются. Я каким был, таким и остался. Просто я невезучий. Четыре года назад меня из Эфиопии вернули из-за царапины осколком, теперь вот отсюда. А тебя-то, морячок, за какие грехи?
       - Да безгрешен я, отец мой, - шутливо ответил Тимкин, решив разыграть простодушного танкиста. - Море надо мной шутку сыграло. Меня одной волной за борт унесло, другой обратно на борт закинуло. Не принял, меня океан, а таких, как я, на судне не держат, потому что из-за меня всем удачи не будет. Вот и списал меня капитан.
       - Так он же гад! Разве ты виноват? Да таких надо самих за борт выбрасывать! - завёлся танкист.
       - Да нет. Он мужик нормальный, только уж больно в приметы верит. Моряки - народ суеверный, нам без этого нельзя. Вот я и решил: раз капитан веру в меня потерял, не место мне на судне. Уйду в подводники, если конечно возьмут.
       - В подводники? Да ты что! Это же хуже, чем в танке. У нас всё же земля рядом, а там глубина бесконечная, до самого дна.
       От того, что ушло напряжение, исчезла пелена и зрение восстановилось полностью, хотелось продолжать шутить и окончательно успокоиться:
       - Я в подводники знаешь, почему? Меня теперь с таким зрением в штурмана уже не возьмут, а до училища я пару лет кочегарил. Вот и пойду на подлодку в кочегары. Тепло и не дует! Под водой-то вентиляция не нужна.
       - Ты чо, мужик, как же без вентиляции? Вон в танке, когда водную преграду форсируем, и то трубу ставим на растяжках, чтобы воздух был. Без воздуха никак нельзя, дизель заглохнет.
       - А на подлодке не дизеля, а электромоторы под водой работают. Им воздух не нужен.
       - Им то да, а людям без него не обойтись. Что-то ты, морячок, не то говоришь, видно здорово тебя шарахнуло, - сочувственно произнёс танкист.
       Подошел доктор:
       - Как себя чувствуешь?
       - Спасибо, доктор, ещё раз. Даже лучше, чем прежде.
       - Это и по глазам видно. Тебя волна не по голове ударила?
       - По голове, доктор, только не волна, а шпала из груза.
       - Случайно не по затылку? - спросил врач.
       - Сзади. Я в каске был, а куда точно, не знаю.
       Доктор задумался, немного помолчал и сказал с тревогой в голосе:
       - Это плохо, Магеллан. Я по головам не специалист, но знаю, что такие лёгкие контузии часто выливаются в серьёзные последствия. Так что дурака не валяй и не медли с обращением к специалистам, если не хочешь инвалидом стать. Поверь мне, старому военному лекарю, я на своём веку много контуженых повидал.
       Впервые Тимкину стало тревожно. Страх холодной струйкой пота пробежал по спине. Он ещё раз поблагодарил доктора, искренне пообещав, что последует его совету. При посадке в Москве заложило уши, зрение вновь затуманилось. Он закрыл глаза и осторожно открыл лишь, когда затих шум двигателей. Всё было в норме. Когда прошли пограничный и таможенный контроль, он вновь увидел доктора в окружении детей, жены и друзей. Тот бросил на него взгляд и по губам Тимкин догадался произнесённое врачом:
       - К специалисту!
       - Непременно, - ответил он и вопреки обещанию в тот же день выехал поездом в Таллин.
      
       Инспектор отдела кадров попросила коротко рассказать о случившемся и направила Тимкина к начальнику. Тому пришлось объяснять подробнее. Выслушав, он приказал выписать направление на медкомиссию. Заместитель главного врача морской поликлиники, уважаемый моряками терапевт с короткой фамилией Апт, расспрашивал недолго. Вычеркнув лишних врачей, оставил лишь трёх:
       - Завтра утречком приходите, посмотрим и подумаем, что с вами делать. Обманывать не хочу, случай ваш непростой... Видимо, придется поработать на берегу некоторое время. Сами понимаете, что зрение для судоводителя главное, а после таких потрясений оно может резко ухудшиться. Но надежду на лучшее не теряйте, медицина тоже кое-что может. И прошу вас, до окончания наших процедур этого, - он выразительно щелкнул пальцем по горлу, - ни-ни!
       До вечера оставалось ещё много времени, но в гостиницу моряков Тимкину идти не хотелось. Начнутся расспросы, сожаления и непременно предложат рюмочку, без чего для бездомного моряка пребывание в этом доме немыслимо, и он направился в буфет перекусить.
       - Здорово, чиф, - услышал Тимкин знакомый голос. Обернувшись, увидел второго механика, с которым когда-то начинал плавать на своём первом судне в пароходстве.
       - Здравствуй, Андреич, - ответил он, пытаясь вспомнить имя и фамилию неугомонного механика-рационализатора.
       - Рад видеть тебя, только что-то ты невесёлый, Егор. Приключилось что, или врачи обижают? - спросил механик, когда Тимкин сел к нему за столик.
       - И то и другое, только говорить об этом не хочется, - ответил он. - Короче, остался я без судна.
       - Велика беда. На твою жизнь судов ещё хватит. Хитришь, наверное, в капитаны тебя двигают. Пора! Ты всегда толковым мужиком был.
       При этих словах Тимкин впервые подумал, что эта мысль в последнее время не приходила ему в голову:
       - Не понял ты меня, Андреич. Списали меня с судна по причине ухудшения здоровья.
       Лицо механика стало серьезным. Он помолчал и неожиданно спросил:
       - Остановился ты где, в "Нептуне"? Хотя, что я спрашиваю, ты ведь по-прежнему холостякуешь. А может зазноба с квартирой есть? Впрочем, ты дважды в одну дверь не стучишься, как я помню. Если так, давай ко мне. Моя к своим старикам умотала недели на две, заодно скуку мою развеешь. Я сейчас в учебном отпуске.
       Предложение механика было кстати: оно избавляло от неизменных расспросов в гостинице, и он сразу же согласился. Взяв на вокзале из камеры хранения чемодан, через час они открывали дверь в квартиру механика. По дороге старпом рассказал обо всём и почувствовал от этого облегчение.
       - Вот тебе комната сына, располагайся в ней по-хозяйски и живи, сколько хочешь. Он далеко и приезжать не собирается. Бельё чистое, под подушкой банное полотенце. В холодильнике есть пиво. Ты извини, меня тут попросили в одной прачечной автоматику котла наладить, я часика четыре провожусь. Ты как раз отдохнёшь, а вечерком и побалакаем.
       Тимкин услышал, как хлопнула дверь, и выглянул в окно. Андреич, словно почувствовав, что ему смотрят вслед, помахал рукой и, прижимая протез к бедру, торопливо шагая, исчез за углом.
       - Как всегда торопится, - подумал Тимкин, - даже несчастный случай из-за спешки его ничему не научил.
       Вот так же Андреич спешил быстрее сделать работу и, не вытаскивая руки из смотрового окна цилиндра двигателя, крикнул мотористу: - Давай! Тот включил валоповоротное устройство, и поднявшийся поршень начисто срезал механику кисть левой руки. С тех пор не виделись они, а вот встретились опять после несчастного случая, только на этот раз с ним.
       Уснуть не удалось. Лежал с закрытыми глазами, давая им отдых. Разные мысли приходили в голову, но сосредоточиться не удавалось. Когда хлопнула входная дверь, Тимкин встал и прошёл в гостиную. Андреич, пофыркав в ванной под струей воды, вышел уставший и недовольный:
       - Не вышло, - пробормотал он, - схема сложная, сразу не разберешься, да и образования не хватает. Нам такого в училище не давали, а самому дойти трудновато. Ладно, завтра Куракина приглашу. Помнишь такого электромеханика? Он теперь на берегу, работает в институте что-то по кибернетике. А ты, я смотрю, ничего не ел, тогда давай сразу пообедаем и поужинаем.
       Тимкин смотрел на снующего по комнате механика, ловко управляющегося одной рукой. Тот быстро поставил на плиту кастрюльку с борщом, в духовку сковородку с жареной картошкой и грибами. Незажжённая трубка торчала в углу рта, на поясе вафельное полотенце вместо фартука. Ложки, вилки и ножи он доставал из буфета и водружал их под левую руку без кисти, быстро и ловко раскладывая правой на столе. Повозившись в шкафчике, достал бутылку водки и вопросительно глянул на старпома, но тот отрицательно покачал головой:
       - Я Апту, слово дал, а он человек уважаемый.
       - Это верно, - согласился Андреич, - таких, как он, мало. За меня горой стоял, когда хотели по-тихому из пароходства убрать. Кое-кто настаивал, что я нетрезвый тогда был, а он сказал, что под таким заключением комиссии подписи не поставит. На производстве руку потерял и баста, пусть даже по собственной глупости. Бутылочку я оставлю до завтра. Обижайся, не обижайся, а за тебя мы выпить должны. Ты не думай, что я зашибаю - это пройденный этап. Теперь я её только с устатку потребляю, да с хорошими людьми для задушевной беседы.
       Он помолчал, помешал в духовке картошку, разлил по тарелкам щи:
       - Давай, молча, как в былые времена после ночной вахты, подумаем каждый о своем. Тебе выспаться нужно, да и мне завтра день хлопотный предстоит. Я ведь на сегодня обещание своё не выполнил, а это уже ЧП, и девчата завтра с утра опять будут воду на плите кипятить.
       Уснул Тимкин быстро, сказались последние практически бессонные ночи. Утром проснулся с уверенностью в успехе на комиссии. Зрение, как ему казалось, за последние дни стало лучше. Андреича уже не было. На столе лежала записка: "Обедаем дома в четырнадцать ноль-ноль. Обещал прийти Пыжик, уж больно хочет тебя видеть".
       В регистратуре поликлиники любимица плавсостава Ирина, завидев его, нашла медицинскую карту, вышла из-за стойки и повела в кабинет к офтальмологу. Доктор, гроза капитанов и всех судоводителей, крупная и строгая женщина попросила подождать пока подойдут члены комиссии. Утренняя уверенность в успехе покинула Тимкина, уступив место нарастающей тревоге, и когда он приступил к чтению таблиц, понял, что дела его плохи. То же самое он прочел на лицах присутствующих:
       - Потеря зрения минимум процентов на пятнадцать, - объявила приговор офтальмолог, и он, поняв, что это конец его карьеры собрал все силы, чтобы не показать своего отчаяния. От напряжения на глаза, как и в самолете, накатилась кровавая пелена, и окружающее исчезло, уступив место темноте.
       - А наш старпом, кажется, от нас уходит,- обратилась офтальмолог к Апту, - теперь это ваш пациент.
       - Сейчас всё пройдет, - пробормотал Тимкин, но вскоре оказался на больничной койке.
       - Полежите денёк, другой, а там посмотрим. Для вас же лучше, чтобы мы определились в причинах приступов.
       Только через неделю он вышел из больницы. Началось томительное ожидание решения руководства пароходства, которое должно было определить его трудоустройство и дальнейшую судьбу. Заключение медицинской комиссии гласило:
       "В связи с временной потерей трудоспособности вследствие травмы,
    полученной на производстве, запрещается использование в плавсоставе до
    полного выздоровления".
      
       Начальник отдела кадров негодовал:
       - Где я найду ему работу после такого заключения? Выходит - инвалидность, а на какой срок, - кричал он в телефонную трубку на главврача.
       - Спасибо за заботу. Дайте отгулы выходных дней и отпуск. За это время я сам решу, что мне делать, - сказал Тимкин и, не спрашивая разрешения, вышел из кабинета.
       - Правильно решил, - заключила инспектор отдела кадров. - Врачи они хитрованы, а наши всё свалят на капитана. Всё хотят подстраховаться. Поезжай-ка ты к матери, вот возьми от неё письмо для тебя. Сердцем чует, что с тобой не всё ладно, первый раз к нам обратилась, - она укоризненно посмотрела на него и махнула рукой. - Все вы одинаковы. Давно у неё был?
       Он покраснел и вместо ответа кивнул головой в знак согласия.
       В бухгалтерии обещали произвести расчет на следующий день. Возле окна на лестнице он увидел Андреича, который до этого приходил к нему в больницу каждый день:
       - Ты, Егор, извини. Ребята попросили разрешения вечерком на пару минут к нам зайти. По обычаю, значит, проводить тебя в отпуск хотят. Я им сказал, что ты в "Зеленый змей" не пойдешь, так у меня дома посидим. Ты не возражаешь?
       - Проводить холостяка в отпуск - святое дело, только пить мне запретили.
       - А что там пить? Только так, по рюмашке. Мне ведь тоже нельзя, а ребята свою норму знают.
       "Ребята" норму свою знали. Выпив по двести грамм и очистив стол от закуски, пожелав выздоровления, ушли, так и не заставив Тимкина и хозяина выпить.
       - Ну, вот что, - решительно сказал Андреич закрыв за ними дверь, - врачи врачами, а расслабиться придётся, иначе хворь при тоске, как на дрожжах прёт. Русскому человеку и в радости, и в горе выпить необходимо. Ты как, Егор, беленькую примешь или коньячком побалуешься?
       Смысл сказанного не дошёл до Тимкина, но увидев хозяина с бутылкой в руке он вернулся к действительности:
       - Хозяин - барин! Что подашь, то и будем.
       - Коньяк, говорят, сосуды расширяет, от него сердцу вроде легче, зато беленькая от всех болезней и особливо для души пользительна. Да ты китель-то сбрось и гаврилку сними, - он указал на галстук.
       Разлив водку по рюмкам так и не присев на стул произнес:
       - Давай за тебя, за твою удачу. Всем она нужна, а тебе теперь особенно. Как с нею распорядиться, ты сам знаешь, только твёрдость в себе иметь нужно.
       Водка обожгла горло, захватила дыхание, и Андреич сразу это заметил:
       - Грибочком её проклятую, - засуетился он, подвигая тарелку с груздями поближе, - помню, ты их очень уважал. Моя старая на них совсем помешалась, как вырастут, в лес меня тянет, пойдем да пойдем. Я, наверное, каждый куст в радиусе пятидесяти километров знаю. Она грибами соседей и всех знакомых закормила, я к ним, как к хлебу, привык. Да и вообще стоящее это дело за грибами ходить. На воздухе, на солнышке, вроде, как на палубе в рейсе.
       Андреич явно хотел отвлечь старпома от плохих мыслей, но понимал, что удается это ему плохо. Он придвинул стул ближе, положил протез ему на плечо и, не глядя в глаза, задумчиво произнес:
       - Ты, Егорушка, больно не переживай, а главное, себя не жалей. Я вот, когда мотыль потерял, тоже думал - жизнь кончилась, не смогу без судна и моря. Ночами не спал, всё прислушивался, по привычке нос ветошью вытирал. Дома-то ветошь без запаха солярки, за платок её принимал. Ну и стал заливать тоску, да только от этого ещё тяжелей становилось. Рука, хоть и одна, работы требовала, а мне всё бумажки писать предлагали. Один фрукт нашелся, говорит: - Вы мемуары пишите, людям, мол, интересно будет, - а как я их буду писать, если всю жизнь привык гайки крутить и с машиной работать. Разве ему понять, что всё это не опишешь. Потом, когда к протезу приноровился, в наши мастерские пошёл, да ремонтник из меня не получился. Они там все только от звонка до звонка, а рабочий день закончится, как ветром сдуло. Всё бросают недоделанным, а я так не могу. Да и липу часто выдают. Им ведь с этими насосами да подшипниками в море не работать. На этой почве и не сошлись характером. Я им план ломал, заставлял переделывать. Ну, и опять же в норму сверхурочных не укладывались. Ушел я оттуда, подался в кочегарку детские сады отапливать, горячую воду подавать. Ничего работёнка, тихая, никто не мешает, платят хорошо. Хоть неделями там торчи, ни одно начальство за это не спросит. Только уж больно тихо, как на кладбище. Ушел я и оттуда. Не знаю, сколько бы я ещё маялся, да встретил как-то в кафе бывшего начальника пароходства. Посидели мы с ним за коньяком, узнал он про мои мытарства и, хотя к тому времени уже не у дел был, предложил мне в профтех "Двигатель" мастером - детишек учить с металлом и механизмами обращаться. Сначала не хотел я. Своих то не воспитывал, а что с чужими делать буду? А теперь скажу: заново родился, при настоящем деле хожу, знаю, что и однорукий им нужен. А уж с ними так: как научишь - такими и в жизнь пойдут. Железку понимать нужно. Это без понятия она железка, а с понятием - инструмент, механизм, машина. Та же душа, хотя и не живая. Так что учу теперь ребят и вижу, что дело это стоящее, не зря труд пропадает, и с тех пор с нею, - он постучал по бутылке,- всё в норме.
       Андреич замолчал, искоса посматривая, какое впечатление произвели на Темкина его слова. Налил по второй.
       - За тебя! - сказал старпом, - за то, что и на берегу не расстался со своими железками.
       - За меня!? Можно и за меня, но всё же давай выпьем за тебя, за то, чтобы твой курс и на берегу не кончился, а когда всё утрясется, ты бы ещё и покапитанил.
       - Спасибо, Андреич, только с капитанством ты перебрал. Курс-то мой в море действительно кончился. Не думал я, что это произойдет вот так сразу. На берегу свой курс ещё искать придется, а желания к этому пока нет.
       Механик стукнул протезом по столу:
       - Помнишь, чему нас с тобой капитан Костылев учил? При любых обстоятельствах искать выход. Он всегда есть. Обязательно помнить о деле и людях - без них ты никому не нужен.
       - О каких людях, ты говоришь, Андреич, о каком деле? Да мне теперь о себе думать нужно, а я этого как раз и не умею, - вспылил Тимкин.
       - Ишь, распузырился! - Андреич вскочил, замахал руками. - А чего о себе-то думать? О тебе другие подумали. Раз твой моторесурс кончился, хочешь, не хочешь, ремонтироваться нужно. Может, ты с решением капитана не согласен, обиду на него затаил? Ты сам-то на его месте как поступил бы? Кадровики тоже не виноваты, не имеют они права рисковать. За риск с них начальство спрашивает. Конечно, обидно, что с судна сняли, так не за грехи же, не потому, что не справился. Временно переводят вроде как бы на другую линию, а работу у тебя никто не отнимает. Отдохни малость, подлечись и за работу. А без работы нам нельзя. Я теперь точно знаю, что моряку на берегу работа найдется, если с душой к этому делу подойти. Вот, к примеру, пацанов морскому делу учить. Что у нас с тобой главное - опыт и знания. Вот и передай им то, что сам узнал и понял. Так и продлишь свой курс через них, а ты - курс кончился! Хороший курс всегда остаётся. Не ты, так другие по нему пойдут. И разве важно, что он не твоим именем будет называться.
       Андреич говорил убежденно и уже неторопливо. Видно было, что всё это он повторял себе не раз, когда остался без судна и без привычки мытарился на берегу. От этого его слова были для Тимкина не просто словами утешения, а советом друга, отлично понимавшего ситуацию, Однако он не мог смириться с мыслью, что уже больше никогда не поднимется на мостик и теперь придется учиться делать другую работу по необходимости, а не по призванию.
       - Нет, - сказал он вслух, - не смогу я жить по-другому, не имею на это права.
       Андреич, казалось, читал его мысли и был готов ответить:
       - А от тебя никто и не требует, чтобы ты жил по-другому. Человек должен всегда жить так, как требует совесть. Это право - не строчки закона, написанного для тех, кто его нарушает. Для настоящего человека есть только одно право - быть этим настоящим человеком. Давай, чиф, сменим пластинку, а то мы всё о деле да о себе. Моряки за рюмкой обязаны вспомнить женщин. Я по своей соскучился, а ты, по всему видно, во второй раз так и не женился? Порхаешь, значит, беззаботно с цветка на цветок. А как же с наследниками? Пустую жизнь прожить хочешь?
       - Порхаю, Андреич, - ответил Тимкин.
       Сказал, что никак не попадётся та, которая ему бы понравилась, и вдруг впервые за последние дни вспомнил о Еве.
       - Встретил я тут одну, да не получилось у нас серьёзного разговора.
       - Как это не получилось, Егор. Я что-то не помню, чтобы тебе отказывали.
       - Не то, чтобы отказали. Просто погорячились мы и наговорили друг другу глупостей перед самым отходом, а я и адреса-то её не знаю.
       - Это не беда, человек не иголка, а Таллин город небольшой. Жаль время уже позднее, потому давай допьём, а с утра займемся поисками.
       Хозяин уснул быстро. Его богатырский храп свидетельствовал, что он спит, не прислушиваясь к происходящему в квартире. Тимкин ворочался с боку на бок, мысли путались, а сон не шёл. Он закрыл глаза и стал мысленно считать верблюдов, идущих через барханы, и вдруг увидел лицо Евы так ясно, что даже потянулся рукой и раскрыл глаза. Закрыл снова, и через некоторое время Ева вернулась и села на край кровати:
       - Ты звал меня, Егорушка? - спросила она, перекинула волосы на грудь и склонилась к нему. Он обнял её, стремясь поцеловать в губы, но она выскользнула из объятий и прыгнула в неизвестно откуда появившийся вагон трамвая.
       - Зачем ты обидел девушку? - спросила появившаяся мама. - Я так давно не видела тебя, сынок. Так и не дождусь от тебя внуков. Чует моё сердце, что-то с тобою случилось, вот оно и болит. Приезжай скорей, может, ещё и отца застанешь.
       - Так ведь отца-то уже нет, мама, - подумал он и открыл глаза. Видение исчезло.
       - К черту всё, завтра же домой и будь, что будет, - сказал он себе и тут же погрузился в глубокий сон.
       Разбудил его Андреич:
       - Просыпайся, Егор, ребята заждались. Они без дела сидеть не любят.
       "Ребята", два рослых мужика явно пенсионного возраста, опрокидывали стаканчики и закусывали хрустящими грибочками, казалось полностью поглощённые этим благородным, особенно в утренние часы, занятием. Ответив легким кивком головы на приветствие, они налили по новой, не обращая никакого внимания на любопытные взгляды Тимкина.
       - А кто они и что им нужно?- негромко спросил он, направляясь в ванную комнату.
       - Как что? - удивился хозяин, - а искать даму твоего сердца кто будет? Ты не смотри, что они пенсионеры, они в своем деле профессионалы высшего класса. Николай, что справа, бывший старший следователь, а Петр заведовал архивом паспортного стола всего города. Они, кого хочешь, найдут.
       - Да я только имя её знаю, да квартиру подруги.
       - От квартиры и плясать будем, - подал голос тот, что следователь. - Как только позавтракаешь, так и поедем.
       Дом и квартиру они нашли сразу, но на звонок никто не отвечал. Пока усаживались в потрёпанный "Москвич", Николай переговорил с соседкой:
       - Считай, что теперь она от нас никуда не денется, - промолвил бывший следователь, - и, если она в Таллине, к вечеру организуем встречу.
       Только теперь до Тимкина дошло, что затеяли они эти поиски напрасно. Ну, найдет её, и что он ей скажет? Она, если и ждет, то бравого штурмана, а не забракованного моряка, которого и матросом теперь в море не выпустят. Не имеет он права на встречу. Договорились увидеться к вечеру. Андреич помчался к своим прачкам, а Тимкин, оставив записку с извинениями, захлопнул входную дверь и направился в аэропорт.
      
       Через двое суток он сошёл с автобуса в родном городишке и, никем не узнанный, зашагал к окраине, где в излучине реки на пригорке стоял отчий дом. Здесь городские кварталы больше напоминали сельские улицы с деревянными домами, садами и огородами. Вдоль заборов в пыли озабоченно копались куры, общипывали обочины дороги козы. На его счастье крепко палило полуденное солнце, обитатели попрятались в тени, и до своего дома он дошёл, никого не встретив. Осторожно подняв щеколду, вошёл во двор, ожидая лая Трезора, но тишину нарушил лишь скрип закрываемой калитки. Дверь в дом была открыта. Оставив чемодан на крыльце, он прошёл в горницу. Мама, сильно постаревшая, совсем седая сидела за шитьем, но, заслышав скрип половиц, обернулась, охнула, схватилась за грудь, попыталась встать, но не смогла и протянула к сыну руки:
       - Егорушка, ненаглядный ты мой! Как же давно я тебя не видала... Измучилась вся... Думала, помру и больше не встретимся. Ведь, считай, пять годков, как прошло... Устала я ждать тебя, сны нехорошие снятся, будто ты ко мне хочешь, а тебя море твое держит...
       - Прости меня, мама, прости. Море меня больше не держит, и мы теперь с тобой вместе долго будем...
      
      

    ЛЁНЧИК ПАРИЖСКИЙ

      
       Тем временем судно Тимкина продолжало рейс. Лёнчик Парижский теперь стоял на вахте с капитаном, и в ночные часы они частенько вспоминали старпома. Он всё больше и больше склонялся к мысли, что с приходом в порт обязательно подаст документы на заочный факультет в ЛВИМУ. Одно угнетало: частые радиограммы от мачехи, которые становились всё пространней, с множеством поцелуев. Протягивая очередную, "маркони" не выдержал:
       - Послушайте, герцог, мне кажется, что под псевдонимом "мама" скрывается ваша пассия или бесконечно влюбленная в вас школьная подруга.
       Лёнчик заметил, как капитан бросил на него вопросительный взгляд, означающий, что мысль радиста ему не чужда.
       - Придётся рассказать ему всё, - пришла в голову мысль, но в присутствии радиста этого делать не хотелось.
       - Вы, "маркони", только об этом и думаете, - выручил матроса капитан. - Вот уж поистине ни одной новой волны не пропускаете, если она в юбке или в бикини. Что вы привязались к парню, пусть и мачеха, а всё же мать, и как любить сына, она решает сама.
       Радист спешно ретировался, хлопнув дверью радиорубки, раздосадованный, что не удалось вызвать Лёнчика на разговор. Как человек бывалый в своем деле, по текстам посланных на судно многочисленных радиограмм и в скупых ответах в обратном направлении он угадывал какую-то тайну.
       - Товарищ капитан, мне ваш совет нужен, - нерешительно начал Лёнчик.
       - Совет? - спросил капитан. - Советы давать не трудно, да только люди чаще к ним не прислушиваются. Ты извини, Лёня, мне больше приходится приказывать, а права давать советы я пока не заслужил. Молод ещё, могу и ошибиться.
       - Мне больше спросить некого. Вопрос деликатный.
       - Прости меня, Леонид. Я моряк и жизнь у меня была такой, что деликатничать я как раз и не умею.
       - Это очень личное. Кроме вас мне сказать некому, - в голосе матроса капитан услышал безнадежность.
       - Раз так, давай выкладывай...
       Пауза несколько затянулась. Капитан решил, что матрос передумал, но тот начал негромким голосом, в котором слышалась какое-то отчаяние:
       - Я отца очень люблю, но маму любил больше, и когда он привёл в дом молодую мачеху, этого я ему не сразу простил. Но она к нему относилась очень неплохо, да и сейчас ухаживает за ним, и обо мне тоже беспокоится. Всё бы хорошо, а вот как пошёл я в институт, она мне проходу не дает. Ластится как кошка, прижимается и шепчет мне слова всякие... В любви признаётся... Ну, не как сыну, а как мужчине. Я из-за этого и сбежал из дома. Прохода от неё нет, а она и здесь меня донимает, шлет такие радиограммы, что и читать стыдно.
       Капитан хмыкнул, явно озадаченный, и на минуту задумался:
       - А ты ничего не путаешь? Может быть, ты это всё выдумал?.. В твоем возрасте такое бывает. Скажи, а у тебя была близость с женщиной?
       - Нет, не было, хотя я об этом многое из книг знаю... Мама говорила, что в первый раз это должно быть по любви и непременно чистой и хорошей... А разве с нею это возможно, она же моя мачеха, хоть и очень красивая. Перед отъездом она пришла ко мне в комнату, разделась, а я убежал к соседу.
       - Трудный случай, - задумался капитан... Молчание затянулось.
       - Что-то не верится мне Лёня. А сколько ей лет?
       - Двадцать семь будет.
       - Твоему отцу, кажется, семьдесят. Хорошо папаша, о сыне позаботился, - вырвалось у капитана, и он спохватился: - Извини, это я от неожиданности сморозил. Задал ты мне задачку, а впрочем, клин клином вышибают.
       Капитан замолчал, вышел на крыло мостика, и, чтобы собраться с мыслями, закурил. Его отсутствие в рубке затягивалось... Внезапно он вспомнил случай из своего детства. Что-то подобное он слышал из рассказов офицеров-лётчиков. Там тоже командир полка привез в Питер из Польши молодую жену. Первая умерла во время блокады. Старший сын, моряк, приглянулся молодой панёнке, и та стала донимать его объяснениями в любви. Особисты долго не церемонились и командира комиссовали, а морячку посоветовали побыстрее жениться на другой. Тот так и сделал, но панёнка от неразделённой любви чуть было не лишила себя жизни, и после развода её вернули на родину. А что, если Лёнчик вдруг женится? Вряд ли мачеха не захочет жить и бросить адмирала. Учитывая её и его возраст это глупо.
       - Вот что, Лёнчик, - сказал он, входя в рубку, - выход есть: найди и приведи в дом невесту, да такую, чтобы мачеха поняла, что твой выбор лучше. А у тебя на это все шансы имеются: парень ты красивый, умный, грамотный, а значит, и перспективный.
       - Правда? - в голосе парня чувствовались облегчение, - а у меня, товарищ капитан, такая уже есть. Вот посмотрите, - он достал из кармана и протянул фотокарточку.
       Капитан прошёл в рубку к штурманскому столу и увеличил яркость светильника. Очень красивая девушка с перекинутой на грудь косой, ясным взглядом и полными губами держала на груди белые ромашки. Он даже усомнился, что это фото, а не открытка, покрутил в руках, осмотрел обратную сторону. На ней было чисто, только карандашом нанесена дата и номер.
       - Очень красивая девушка, - произнёс он, возвратившись в ходовую рубку, - и как зовут?
       - А я и не знаю, - ответил матрос.
       - Как это не знаешь? - удивился капитан.
       - Да тут такая история. Я её в Кадриорге нашёл. Да нет, не девушку, а фото. Когда в резерве был и ваше судно ждал, ко мне мачеха приехала и в нашей гостинице "Нептун" номер сняла. Ну, и меня к себе приглашала, а я, чтобы к ней не идти, ночью в парке на лавочке спал. Утром меня дворник разбудила, протягивает мне фото и говорит:
       - Что невеста бросила? Эх ты! Такую красавицу упустил, растяпа. Я как на фото глянул, сразу решил, что искать её буду и непременно найду.
       Капитан растерялся. Парень говорил искренне и убежденно, но история выходила за рамки обывательских понятий о любви молодых людей. Искать девушку в большом городе только по фото - утопия. Хотя, чёрт возьми, романтично. Да и почему бы нет!?
       - Трудную ты задачу поставил перед собой, Леонид. Это почти так же, как найти неизвестную звезду в этом ночном небе. Не знаю, что тебе сказать, хотя как в песне поётся - кто ищет, тот всегда найдёт. Может быть, она действительно и есть твое счастье.
       - Вот и я так думаю, вернее сердцем чувствую - она где-то рядом.
       Хороший парень, романтик, решил капитан и вспомнил, что, увидев впервые свою жену, он сказал стоящим рядом друзьям - вот эта девушка будет моей женой! И она стала ею через три года. А парню нужно помочь с мачехой разобраться, хотя дело это и не очень приятное.
       - С мачехой, если она приедет с приходом, меня познакомь, хочу поговорить с ней. Да не волнуйся, я попрошу её не трогать тебя на время учёбы в училище. Но знай, времени на поиски у тебя немного, хотя кое в чём я тебе помогу, есть у меня кое-какие мысли.
      
       Ранней осенью Таллин всегда хорош. Зелень Кадриорга, отделяющая город от моря, меняет свой зелёный цвет на багряно-золотой. Море ещё не стального цвета, отражает в ясный день голубые краски неба и кажется по-южному тёплым и приветливым.
       Судно, совершив крутой поворот, медленно подходило к причалу, на котором уже толпились встречающие. Первый раз на заход в порт капитан поставил Леонида на руль, и всё его внимание было сосредоточено на том, чтобы как можно точнее исполнять команды. Он видел, как подали с бака выброски, первые швартовые концы, но встречающие оставались вне поля его зрения. Швартовка перешла в завершающую фазу, и капитан вышел на крыло мостика. Глянув на причал, он обернулся к лоцману:
       - Анатолий, а ты не знаешь, что за роскошная рыжая дама встречает нас?
       Лоцман, закончивший мореходку вместе с капитаном, подошел к двери:
       - Рыжая? Нет, это не портовская, у нас таких шикарных баб нет, это кто-то из ваших встречающих.
       - Это же мачеха! - догадался Лёнчик, и внутри неприятно похолодело, ноги налились тяжестью, лицо залилось краской.
       - Кажется, я знаю, кто это, - промолвил капитан, входя в рубку, и обратился к рулевому. - Вы свободны! Встречайте гостью и не забудьте о нашем разговоре. Я освобожусь часа через два. И возьмите себя в руки.
       На главную палубу, где собрались все свободные от работы и вахты члены экипажа, Леонид не пошёл, а спустился на ботдек, и из-за спасательной шлюпки, стараясь быть незамеченным, разглядывал стоящих на причале. Мачеха действительно была очень хороша и выделялась не только внешним видом, но и умением привлекательно держаться под взглядами моряков. После длительного пребывания в море их приподнятое настроение от встречи с землей и родными передалось и ей. В меру кокетничая, она подёргивала плечами, поправляла причёску и косынку на высокой груди.
       - Отец умел выбирать женщин, - подумал Лёнчик и впервые ощутил гордость за мачеху.
       Среди всех встречающих она, несомненно, была самой красивой и сейчас не казалась, как раньше, старше него. То же самое подумал и капитан, ожидавший увидеть женщину, которая рядом с Леонидом выглядела бы гораздо старше, но в действительности она казалось юной, и больше двадцати пяти он ей не дал бы. Капитан, было, засомневался в правильности своего решения: а вдруг он разрушит достойный союз, но, вспомнив, что перед ним жена ещё живого адмирала, успокоился.
       Когда комиссия закончила работу, и встречающие поднялись на борт, Лёнчик спустился к Альбине, так звали мачеху, взял её небольшой саквояж, Она обняла и поцеловала его в щеку на глазах у всех.
       - Во даёт наш Герцог, - не удержался радист, - и тут всех переплюнул. Такую королеву закадрил! Везёт же адмиральским сынкам! - В голосе его наряду с восхищением слышалась и нескрываемая зависть.
       - А ты бы помолчал, - оборвал его стармех, - никто не виноват, что ты привык искать женщин с наименьшими затратами. Впрочем, ты к тому же ни телом, ни духом не вышел, а уж про твой фейс и говорить нечего.
       - Это ещё как сказать, - огрызнулся "маркони", - меня бабы за другое любят, что на виду не держат.
       - Вот именно, бабы, а не королевы!
       Леонид жил в двухместной каюте на нижней палубе. Его напарник, матрос второго класса, уходил в отпуск и собирал чемодан. На минуту он прервал занятие, извинился и продолжил сборы.
       - Не будем мешать ему, - мачеха вышла в коридор, - пойдём наверх, мне здесь что-то воздуха не хватает.
       - Пойдёмте, - согласился он, - у нас хорошая столовая, я вам её покажу.
       Когда они поднялись в столовую и остались одни, мачеха не удержалась и взяла его за руку.
       - Перестань звать меня на "вы", я всё же тебе не чужая и очень скучала без тебя, - сказала она тихо, надвигаясь на него грудью.
       - Я так не могу, - промолвил он, отступив от неё, - Вы же моя мать. Я и маму всегда так называл.
       - Неужели я для тебя совсем чужая? Ты так возмужал, выглядишь совсем взрослым, даже в плечах стал шире. Мне так хочется тебя обнять и прижать к своей груди.
       Она обхватила его руками, прижалась к нему всем телом, и поцеловала его в губы. Сквозь тонкое платье он ощутил жар и дрожь её бедер. Кровь ударила в голову.
       - Не надо, мама, - тихо произнес он и осторожно отвел за плечи. - Лучше скажите мне, как отец, как его здоровье?
       - Разве ты не получал радиограмм? - она поправила сбившуюся косынку, голос её обрёл уверенность. - А отец плох, почти каждый день к нему ходит врач. Он уверен, что до Нового года ему не дотянуть. Отец принадлежит к числу людей, которые не могут смириться с беспомощностью, и этим он медленно себя убивает.
       - Тогда почему вы его бросили? - не удержался Леонид.
       - Во-первых, я его не бросила. С ним осталась хорошая сиделка, опытная медицинская сестра. Я уже сказала тебе, что очень тебя ждала, а во-вторых, он сам просил меня об этом.
       - Что вы хотите этим сказать?
       - Разве ты этого не понимаешь? Ты же очень хорошо его знаешь, он привык распоряжаться людьми, тем более тобой и мной. Он хочет, чтобы я осталась с тобой, и уверен, что так будет лучше. Он знает меня с шестнадцати лет, очень многое для меня сделал и решил так, о чём сам тебе всё скажет. Разумеется, решать тебе, а я согласна ждать, сколько придётся. Я поняла это, пока ты был в рейсе.
       Дверь в столовую неожиданно открылась, вошел капитан:
       - Прошу прощения. Очень приятно познакомиться с мамой Леонида, - сделав ударение на слове мама, промолвил он, - и хочу сразу сказать, что у вас очень хороший сын, он нам всем очень понравился. Рядовой состав у нас живет в двухместных каютах, поэтому вам, простите, не знаю вашего имени, хочу предложить каюту старпома, которого пока не будет.
       - Альбина Григорьевна, - протянула она руку. - Вы очень любезны, и это кстати. Через сутки я должна вернуться. У меня очень болен муж.
       - Тогда прошу ко мне в каюту на чашку кофе, пока буфетчица приготовит бельё, а вы, Леонид, перенесите вещи в каюту старпома.
       - Слушаюсь, товарищ капитан, - сказал Лёнчик и, почувствовав облегчение, отправился за её саквояжем.
       Мачеха пробыла в каюте капитана часа три. О чём они говорили в присутствии его жены, она так и не сказала, только задала всего один вопрос:
       - Это, правда, что у тебя есть невеста?
       Вместо ответа он достал фото. Она долго рассматривала, затем вернула, не глядя на обратную сторону:
       - И когда только ты успел? Вижу, весь в отца. Как и он - пришёл, увидел, победил! А как же я, Лёня?
       - Не знаю - растерялся он. - Но вы же такая красивая, вас обязательно полюбят.
       - Меня-то полюбят, а я?
       - Не знаю, - вновь сказал он, и вдруг ему стало её жалко.
       Мачеха уехала на другой день. Леонид проводил её на вокзал, посадил в вагон. Она была непривычно грустна и молчалива. Перед тем как выйти из вагона, он крепко обнял и поцеловал её, пожелав всего наилучшего.
       - Приезжай попрощаться с отцом. Решение твое поступить в училище я одобряю, да и отец будет рад. Держись за капитана, он стоящий мужик, не подведёт. Передай ему и жене мои наилучшие пожелания. А невесту свою обязательно найди. Желаю успеха.
       Когда поезд тронулся, через плечо проводника она прокричала:
       - Мне кажется, её зовут Алла! Ты меня слышишь? Алла! - повторила она.
      
       Первые четыре дня стоянки Леонид обошёл множество фотоателье, опросил студентов двух институтов и нескольких техникумов, но девушку с такой косой никто не знал. Он совсем было пал духом, но капитан подбодрил:
       - Может быть, она и не таллиннская. Зайди на вокзалы, в аэропорт, покажи фото кассирам, у них глаз намётанный, может, кто и запомнил. Звонила Альбина, просила тебя приехать. Отец совсем плох. На погрузку уйдет ещё дня четыре. Вот тебе номер диспетчера пароходства, отход уточнишь у него. Только звони после рабочего дня, в остальное время ему не мешай. У него и без тебя забот немало.
      
       Отец был действительно очень плох. Теперь он лежал в Морском госпитале в палате для тяжёлых больных. Ему было трудно говорить, и Леонид, привыкший к его командирскому голосу, с трудом разбирал слова.
       - За желание стать штурманом рад и буду спокоен там, в другом океане. Завещание на тебя, но очень прошу: не забудь Альбину. Она законно имеет право на часть всего, что остается от меня. Последние семь лет я жил только её заботами. Ты же знаешь, что мать долго и тяжко болела. На неё многое наговаривают из зависти, а я не зря заботился о том, чтобы она стала хорошей, верной женой и образованной женщиной. Она была очень способной ученицей, и мне хотелось, чтобы она была всегда рядом с тобой, но ты выбрал другую. Ты не показал её мне, но раз тебе нравится, я вас благословляю. Прости меня за всё и знай, что я очень любил тебя, хотя был к тебе строг. Боялся, что мать испортит тебя лаской и чрезмерной нежностью. Выходит, ошибался. Счастливого тебе плавания по жизни, сынок, и пусть тебя всегда любят и ждут.
       - Всё, - сказал врач, - я нашего адмирала знаю. Идите. Дайте попрощаться с ним жене. Скоро закончится действие лекарства, и он уйдет, - он поднял Леонида за плечи.
      
       Хоронили отца с надлежащими почестями и салютом на военном кладбище. Глядя на мачеху, он удивлялся её выдержке, ведь за последнюю неделю она почти не спала, при этом выглядела достойно, хотя он видел, что давалось ей это не без труда. На поминках самообладание ей отказало. Она упала в обморок, после чего непрерывно плакала, пока ей не сделали укол. На ночь он оставлял её с домработницей, а сам уезжал на квартиру, которую ей купил отец. Она ни разу не попросила его остаться, словно забыла о прошлом. Через два дня позвонил капитан и попросил его выехать на следующий день. Заскочив в училище за методическим материалом и курсовыми заданиями, зашёл домой попрощаться с Альбиной. Немного оправившаяся от похорон, с аккуратной причёской она выглядела неплохо, только он впервые заметил морщинки, появившиеся у глаз. Домработница Катя быстро накрыла стол, мачеха достала из буфета бутылку коньяка.
       - Значит, уходите, - произнесла она, поднимая фужер. - Помянем ещё раз отца, пусть земля ему будет пухом...
       Выпили, закусили. Альбина отставила в сторону прибор.
       - Катя, уберите, пожалуйста, что-то совсем не хочется есть.
       Домработница укоризненно покачала головой, но просьбу исполнила.
       - Лёня, - обратилась Альбина к нему. - Я хочу остаться жить в своей квартире. Эта должна принадлежать по завещанию тебе, а здесь я теперь вроде бы чужая.
       - Что вы говорите? Да, эта квартира принадлежит отцу по завещанию матери, но её получила мама, и никто её у нас отнять не может. Вы вторая жена моего отца и имеете на неё такое же право, как и я. С нами всегда жила Катя, и я хочу, чтобы она оставалась здесь. Ведь ей некуда идти. На первое время я пришлю вам аттестат на мою зарплату, а потом по завещанию вы получите достаточно средств. Отец об этом позаботился. К тому же он сам просил меня заботиться о вас, а для меня его слово - закон.
       - А если ты женишься?
       - Разве нам не хватит места в этой квартире? Ещё неизвестно, захочет ли моя жена менять место жительства, да и мне её ещё нужно отыскать. Считаю, что мы договорились.
       Впервые за много дней Альбина улыбнулась и, глядя на Катю, покачала головой.
       - Узнаёте, Катя, нового адмирала? Быстро он всё решил. Весь в отца! А раз так, то мы согласны.
       Он выехал в Таллин на следующий день утренним поездом. Сидя в кресле экспресса, вспомнил прощание на перроне вокзала: Катя совала ему пакет с пирожками, Альбина шутила и улыбалась, вызывая восхищенные взгляды окружающих, но она не обращала на это внимания.
       - Писать-то нам будешь? - спросила она перед тем, как тронуться поезду.
       - А как же. Ведь вы у меня самые близкие, а других пока нет.
       - Чует моё сердце, что скоро будут, - сказала Альбина, - но грусти в её голосе не было.
       Не зря её любил отец, - впервые подумал Леонид, вспомнив, как долго и мучительно болела мать. - Прости его, мама.
       Он слегка задремал, когда поезд остановился в Нарве. Сидевшая у окна женщина с ребенком собралась выходить. Он взял её вещи, донёс до перрона и вернулся. Пересев на место к окну, раскрыл газету, которую взял в Питере и погрузился в чтение. Вдруг его охватило беспричинное беспокойство. Отложив газету, он глянул в окно и обомлел. На перроне, прямо напротив окна вагона стояла ОНА - девушка с фотографии. Что-то оживленно рассказывая пожилому капитану второго ранга, она время от времени перебрасывала на спину свою тяжёлую косу. С минуту он сидел, ничего не соображая, затем вскочил, схватил свой чемоданчик и кинулся к выходу. Добежав по перрону до своего окна, он перевел взгляд на вокзал, но ни девушки, ни капитана второго ранга не обнаружил. Поезд тронулся, но его уже это не интересовало. Внутри вокзала их тоже не было, и он выбежал на привокзальную площадь. Она садилась в "Волгу", а капитан второго ранга беседовал с каким-то офицером готовый сесть за руль. Не раздумывая, он бросился к машине.
       - Подождите, девушка, - обратился он к ней, - очень прошу вас, выслушайте меня.
       - Я с незнакомыми не разговариваю, - ответила она с улыбкой.
       Улыбка придала ему смелости, он достал фото и показал ей.
       - Это же вы?
       - Я, - ответила она. - Ну, и что из этого?
       - Как что? Я же вас ищу!
       - Зачем? Чтобы вернуть моё фото, но я его вам не дарила!?.
       - А я нашел его в Таллине, в Кадриорге, четыре месяца назад и с тех пор ищу вас.
       - Странный вы какой-то. Нашли мою карточку, ну и что из этого.
       - Вы мне очень понравились, и я очень хочу с вами познакомиться.
       Он не заметил, что капитан второго ранга подошёл к нему и внимательно прислушивается к разговору.
       - А действительно, зачем вам нужна моя дочь? - спросил он с усмешкой.
       - Извините, товарищ капитан второго ранга, хочу с нею познакомиться.
       - Простите, молодой человек, что я повторю вопрос моей дочери: зачем вам это нужно?
       Он растерялся. Правила хорошего тона, которым его учила мать, не позволяли с первого знакомства говорить девушкам о любви.
       - Я хочу, чтобы она ждала меня из рейса, - нашёлся он.
       - А вы моряк?
       - Да моряк, матрос Эстонского морского пароходства, - и почему-то добавил, - пока матрос.
       - Ну, раз пока, это меняет дело, - улыбнулся капитан второго ранга. - Подвинься, дочка. Дело по всему очень серьёзное. Едем к маме, пусть она всё рассудит. В таком деле без неё не обойтись.
       Через пятнадцать минут "Волга" остановилась у пятиэтажного дома, окружённого липами и каштанами. За это время Леонид успел поведать о том, как нашёл это фото и немного рассказать о себе. Удивительно, но девушку звали Аллой. Мачеха не ошиблась. Алла слушала с интересом, по-прежнему стараясь не смотреть на него. Ему показалось, что она отнеслась к рассказу с сомнением и расстроился. Поднялись на второй этаж, отец открыл двери.
       - Заходи, Ромео, что остановился! Говорил, что моряк, а сам оробел. Сейчас предстанешь перед нашим адмиралом. Антонина, ты где? Посмотри, кого мы тебе привезли! Из кухни вышла женщина, вытирая руки фартуком. Дочь была очень похожа на неё. Приветливо улыбаясь, женщина протянула руку.
       - Лидия Петровна. А вы, наверное, из танцевального ансамбля, где занимается Алла?
       - А вот и не угадала, мама. Это, как тебе сказать, - она замялась на минутку...
       - Жених, моряк, - продолжил за неё отец, - будущий адмирал.
       - Адмиралом у меня отец был, а я хочу стать штурманом торгового флота.
       - Адмирал, говоришь. А как фамилия?
       Леонид назвал.
       - Слышать, слышал, но лично не знаком.
       - Да хватит вам человека мучить. Проходите, мойте руки, будем обедать, - мать подтолкнула гостя, - и за столом не болтать. После обеда поговорим.
       Обедали без разговоров, и, пока мать мыла посуду, Алла знакомила Леонида с альбомом фотографий. Сидя рядом с ней на диване он совсем оробел. Девушка оказалась ещё привлекательней, чем на фото. Отец о чем-то тихо рассказывал матери. Потом он услышал, как она сказала:
       - Да парень-то хороший и воспитанный, но девочке нашей рано ещё о женихах думать.
       - Не так уж и рано. Ты себя вспомни: сколько тебе было, когда мы поженились? Я тоже всего лишь курсантом второго курса был. Да он в женихи и не набивается, а парень, по всему видно, очень толковый. Мне нравится.
       - Алла, я, пожалуй, пойду, мне на судно нужно. Мы сегодня вечером уходим, не дай бог опоздаю, - забеспокоился Леонид.
       - Когда уходите? Сегодня? А как же ты добираться собираешься? - спросил отец, выходя из кухни. - Слышишь, мать, он уходить должен.
       - А знаешь что, Лёня, - сказал он после недолгого раздумья, - давай мы с дочкой тебя до Таллина подвезём, заодно и проводим в море. Тебя, ведь, и проводить некому. Будешь знать, что кто-то ждёт на берегу. Моряку без этого нельзя.
       К проходной порта подъехали как раз в тот момент, когда подошли капитан с женой и ребятишками. Увидев выходящих из машины Леонида и Аллу, они остановились.
       - Вот это да! Я ему адрес незнакомки приготовил, а он меня опередил.
       - А дети всегда шустрее родителей, - промолвил отец Аллы и протянул руку капитану. - Наслышаны о вас от Леонида. Решили подвезти, чтобы не отстал, да и проводить моряка полагается.
       - Давайте мне ваши данные, я штурмана пришлю с отношением на пропуск, - предложил капитан
       - Не беспокойтесь. Я ведь с режимом в портах тесно связан, много лет в пограничных моряках ходил, Позвоню коллегам, они нас проведут.
       Так впервые Леонида провожала в рейс девушка, найти которую ему помогла сама судьба. Глядя на стоящих на причале Аллу с отцом, он едва удержался, чтобы не крикнуть им:
       - Ждите, - и лишь прошептал, - я непременно вернусь!
      
      

    ЗАВХОЗ

      
       Южный ветер принёс долгожданное тепло. Зима, огрызаясь снежными вьюгами вперемежку с дождём, как-то сразу отступила, оставив снег один на один с солнцем, всё чаще выглядывающим из-за туч. Снег быстро таял под его лучами, обнажая на полянах молодую зелёную травку. Только лёд на реке ещё прочно держался, зацепившись за берега, но тёплые ручьи, сбегая с полей, уже подтачивали его, образуя небольшие забереги тёмной воды. Весна торопилась взять в свои руки просыпающуюся после зимней спячки природу, уступая небольшим морозам лишь по ночам, да и то, если небо было ясным. Прилетели из-за морей птицы. Первыми звонко запели синицы, появившиеся откуда-то в большом количестве. Зато пропали снегири, будто их и не было.
       С наступлением весны в душу Тимкина вновь вернулось беспокойство. Часто просыпаясь по ночам, он всё больше думал о прошлом, возвращаясь во снах и мыслях к морю. Оно звало всё настойчивее в свои просторы, к любимой работе. Что-то похожее на хандру охватывало его, когда заканчивалось рабочее время в школе, и он возвращался домой. Даже любимая работа в саду не приносила упокоения, и если бы не зрение, он не стал бы ожидать летних каникул и отправился в Таллин.
       Около года прошло с тех пор, как он живёт в родительском доме. Относительное уединение, многочасовое пребывание на открытом воздухе положительно сказались на здоровье. Его школьный друг Иосиф Бриг, ныне известный в Твери окулист, подобрал ему отличные очки для чтения и для работы на воздухе. Он практически не смотрел телевизор, разве что иногда спортивные передачи да вечерние новости, и вот уже четвёртый месяц не испытывал с глазами никаких проблем, правда если не снимать очки. Дотошный Иосиф каждый раз советовал о море не думать - там нужнее дальнозоркость и способность хорошо видеть в темноте.
       - Пару хороших ночных вахт с передрягами, и всё вернется. Ну, а о радаре я не говорю. Он тебя "зарубит" через пару месяцев. Так что о штурманской работе забудь и к морю можешь ездить с девочками в бархатный сезон, - говорил доктор вполне серьёзно, когда Тимкин заводил разговор о желании вернуться к своей прошлой работе.
       - Что ж, выходит, я инвалид и о работе в море должен забыть?
       - От чего же? Если там есть работа, которая не требует физической нагрузки, нервного напряжения и хорошего зрения, можно попробовать. Да только я тебя знаю. Ты на работе и в жизни привык пупок драть, иначе не умеешь. А потому отдохни ещё годок-два, глядишь про море и забудешь. Посмотри вокруг. Сколько людей без него живёт и, кстати, не так уж и плохо. Хочешь, иди ко мне управляющим. Ты мужик правильный, в юриспруденции и бухгалтерии разбираешься, а мне пока всё жулики попадаются! Сколько из-за них я бабок потерял.
       - Спасибо тебе на добром слове, но это опять что-то вроде завхоза. Не хочу я.
       Однако слова друга о лёгкой работе, где стоять вахту и напрягаться особо не надо, запали ему в душу. Как ни странно, подобная работа на судах в то время была. Ему предлагали её, после того, как он окончил Заочный Университет марксизма-ленинизма. Однако стать помполитом или комиссаром, как говорили на флоте, считал для себя неприемлемым, поскольку люди этой профессии, достойные подражания, пока ему не попадались.
       И ещё одно удерживало его: мать, которая практически слегла, и не будь помощи вдовушки-соседки, хозяйство, вероятнее всего, развалилось бы. Соседка, крепкая женщина Катерина на два года старше его, ухаживала за матерью, за скотиной и огородом, а Тимкин следил за домом: плотничал, заготавливал дрова, сено, корма, всё то, чему обучил его в своё время отец. Катерину приютила мать, когда у той на охоте утонули в болоте муж с сыном, а поскольку они жили в гражданском браке, родственники мужа отсудили у неё квартиру. Ухаживая за матерью, она прижилась и осталась в доме. С появлением Егора идти ей было некуда. Мать же неоднократно, не без намёка, расхваливала сыну симпатичную, трудолюбивую и покладистую вдову, которой Тимкин очень нравился, но он думал о Еве, которую, как ни старался, забыть не смог.
       - Вам пора подобрать хозяйку, - в который раз уже повторяла ему и доктор, лечившая мать. - Мамуля ваша к мужу собралась и в любой день может отойти. От добра - добра не ищут. Лучше Катерины в нашем городишке вы не найдёте, да и люди вас давно уже поженили. Я бы лучшей жены своему сыну не пожелала, да только за него она не пойдёт. Прошляпила я его в своё время, и теперь он без водки и дня прожить не сможет. Весь в отца. Тот к ней на войне пристрастился и в сорок лет от неё и сгорел.
       - Я одной женщине слово дал вернуться и обмануть её не могу, Раиса Моисеевна. Катерину в обиду не дам, она останется полновластной хозяйкой в доме, а я теперь житель не местный. Вот отлежусь в вашей берлоге и пойду туда, откуда пришёл. Найти я должен свою женщину, чувствую за собой долг.
       - Ну, если так - Бог тебе судья.
       На должность завхоза средней школы Тимкин определился, когда получил расчёт из пароходства и стало ясно, что нужно искать работу. В маленьком городишке половина населения работали, где придется. Найти дело было трудно. Помог Иосиф, у которого среди клиентов было немало нужных людей.
       Директор была довольна отставным штурманом с практикой грузчика и матроса, знакомым не только с бухгалтерией, но с работой маляра и плотника. С преподавателями он ладил, особенно после того, как подменил несколько раз заболевших учителей географии и истории. Школа была довольно новой и отапливалась от котельной лесопильного завода, который давал не только горячую воду, но и топливо для печей, которое выручало в сильные морозы. Скучать не давали школьники, которые боготворили Тимкина за рассказы о дальних плаваниях. Глядя сейчас на них, гоняющих мяч в школьном дворе, он мысленно благодарил ребят за то, что долгими зимними вечерами они отвлекали его от изнуряющих душу воспоминаний.
       Внезапно внимание привлекло курлыканье журавлей и, подняв голову, он увидел летящий к северу птичий клин.
       - Что, капитан, хотел бы с ними? - услышал он голос. Так называла его директор, женщина родом из Ленинграда, частенько приглашавшая к себе на разговоры о родном городе за чашкой чая.
       - Вот так бы расправила крылья и полетела вместе с ними. Да только никого там у меня не осталось. Всех война забрала, а по городу душа тоскует. Ты-то когда в дорогу соберёшься? Сегодня Раису видела, говорит, мама твоя больше недели не протянет. Так что пиши заявление на расчёт. Негоже тебе моряку дальнего плавания с курами возиться. Катерина дом держать будет, без тебя может ещё и замуж выйдет, детей нарожает, а ты, прости меня старую, уже не наш,.. другой, как теперь говорят, формации, и в нашем захолустье тебе не место, а за работу большое спасибо от имени всего нашего коллектива. Добрым словом вспоминать тебя будем...
       - Это вам всем спасибо, без вас я бы давно отсюда сбежал.
       - Знаю. Все мои ученики, что после школы в больших городах учились, сюда не возвращаются, а потому ничего своего здесь не имеют. До революции люди к земле своей, к хозяйству привязаны были, а у нас после войны, считай, никто и не построился. Ни к чему! Работы настоящей нет, пашни уже давно заросли. У помещиков здесь и конные заводы стояли, и лён с овсом растили на пол-России. Вон, какие дворцы строили, - указала она на развалины большого поместья за рекой. - Вот ты скажи мне, почему немцы да французы после войны всё отстроили, а наши всё рушат и рушат. Построили, называется "новый мир", а какой он новый, если только старики да старухи по деревням и таким городишкам, как наш, мытарятся. Беги отсюда. Как мать похоронишь, так сразу и уезжай.
       Придя домой, он написал заявление. После слов директора все сомнения отпали. Неожиданно расплакалась Катерина.
       - Ты что, Катя, - спросил он, со страхом ожидая ответа.
       - Мама-то ваша уже вот-вот отойдет. Наверное, за докторшей бежать нужно.
       Хриплое дыхание матери слышалось в горнице. Временами оно прерывалось бульканьем воды в легких или в горле.
       - Доктор уже не поможет, у мамы отек легких. Лучше сходите к священнику Павлу, он в курсе дела.
       Мать умерла к полночи, так и не открыв глаз. Зажгли свечи, комната наполнилась людьми, часть из них стояла во дворе. Покойницу обмыли, нарядили в её любимое платье. Оно оказалось большим. Пришлось подшивать, собирать складки, закалывать их булавками.
       Через день уложили в гроб. Священник зажёг свечи, а в полдень приехал участковый, привёз свидетельство о смерти.
       Проводить её в последний путь пришли многие, но обошлось без речей. Покойница было женщиной тихой, которую уважали и любили за порядочность и трудолюбие. Там, на кладбище, до Тимкина впервые дошло, что он остался совершенно один. Так уж вышло, что родители отца частью погибли в Гражданскую войну или ушли с белыми за границу, а у матери многочисленная семья осталась на полях сражений Второй мировой.
       Эта мысль не оставляла его и на поминках, где выпили по русскому обычаю немало. До него не доходило, что говорили и о чём спрашивали. Он молчал и только кивал головой.
       Разошлись под утро. Катерина с двумя помощницами убралась, перемыла посуду, пока он, сидя во дворе на лавочке, смотрел на реку и восходящее солнце.
       - Егор Петрович, - раздался за спиной её голос, - я прибралась, курей покормила. Обед в печи.
       - Спасибо, Катерина, можете отдыхать, - не оборачиваясь, ответил он.
       - Так я тогда пошла. Прощевайте за всё, и дай вам Бог счастья за вашу доброту.
       Он обернулся. Катя держала в одной руке свой чемоданчик, в другой небольшой узелок.
       - Постой, а ты куда собралась? Что надумала? А как же дом?
       - Не могу я оставаться, Егор Петрович. Мало ли что люди подумают, я ведь при вашей матери была с её согласия, а теперь-то как?
       - Вот и оставайся с моего согласия хозяйкой в доме, я об этом нашему председателю совета уже заявление написал. Живи, сколько хочешь.
       - Что люди теперь скажут, - повторила Катерина.
       - Что ты заладила - что скажут, что подумают. Почешут языками и успокоятся. Я здесь не останусь. Мне, Катя, к морю надо, без него я весь извёлся.
       - А как же я... - начала она вновь. Он оборвал её на этот раз недовольным тоном:
       - Сказано тебе, живи. Это теперь твой дом!
       - Хорошо, - покорно согласилась Екатерина.
       Хорошая она женщина, подумал он. Может быть, зря думаю о Еве. Катерина вот она - рядом, а Ева, возможно и не вспоминает о нём. Такая мысль всё чаще приходила к нему в голову, после того, как однажды доктор, глядя на то, как хлопочет по дому помощница, попросила её проводить.
       - Может зря, Егор, вы так с Катериной? Такие в жизни редко встречаются. Секрет я вам медицинский открою: человек, с которым она жила, мужем ей не был, а ребёнка она в доме малюток взяла, и не один мужик её не трогал, не давалась она. Как женщина скажу тебе, что красивее и здоровее её женского тела я в своей жизни и у городских не встречала. Может, зря ты о принцессе мечтаешь? Из Катерины царица выйдет. Она очень способная, всё налету схватывает. В городе она быстро освоится, и стыдиться за неё тебе не придётся.
       В тот раз он отшутился, но как-то заскочил в баньку за горячей водой и застал в предбаннике обнажёнnbsp;ную Катерину. Казалось, она его ждала, не прикрылась, не отвернулась. Всего несколько секунд видел её, и теперь, когда наваливалась тоска, вставала она каждый раз перед глазами - ладная, крепкая, с роскошным телом и широко раскрытыми глазами. Вечерами он слышал её дыхание в соседней комнате и был готов пойти к ней, но каждый раз воспоминания о Еве удерживали его. Он засыпал, с надеждой увидеть её во сне. Ева снилась ему такой, какой он видел её перед прощанием: смотрела на него с надеждой на помощь после крушения первой любви, и что-то подсказывало ему, была с ним искренна от отчаяния, когда в объятья понравившегося ей человека вдруг бросаются, как в омут. И он, испытавший безнадежное чувство отвергнутого женой, впервые познал счастье быть по-настоящему любимым, просто потому, что она посчитала необходимым отдаться ему в минуты отчаяния. А ведь они в чём-то сродни: он обманутый любимой и она, не столько обманутая, сколько обманувшаяся по неопытности. А Катерина, скорее, сестра, которых у него не было, столько сил и труда отдавшая матери и его дому. Несмотря на красоту и доступность, она достойна других чувств: большого уважения, а не жалости. Дай Бог ей счастья и спокойной жизни, которых она заслужила.
       Через три дня он был готов к отъезду. Заказав дров на зиму и оформив Екатерине все документы на владение домом, взял билет на автобус до Твери и собрал соседей на отходную. Были шашлыки, пельмени и гуляние до утра. Екатерина в новом платье хозяйничала за столом, и многие отметили, что она похорошела и помолодела. Разошлись утром. В ожидании автобуса Тимкин прилёг отдохнуть на сеновале, и быстро заснул по привычке, как перед вахтой. Проснулся от шума автомобиля и подумал, что председатель прислал за ним газик. Спустился вниз. К ограде спешила Катерина, когда у стоявшей перед калиткой "Волги" открылась передняя дверь, и из неё вышел матрос Лёнчик. За "Волгой" стоял красный "Москвич" механика Андреича. Из него вывалился сам Андреич, разминая затекшие ноги. Следом вышел ещё мужчина и твердой походкой военного человека направился к стоящей в растерянности Катерине.
       - Здесь проживает отставной старпом? - загремел он командным голосом, - А подать его сюда, Тяпкина-Ляпкина! Пошто гостей не встречаете!?
       - Сейчас позову, - засуетилась Екатерина. Увидев спускающегося по лестнице Тимкина, указала на него рукой, - Вот и хозяин!
       - Ты что ж, Егор, не ждал гостей!? Закопался здесь, в глуши тверской, думал, мы тебя не найдём! Принимай!
       - Вас я не ждал!.. Открой ворота, Катя, пусть машины поставят. Гостям мы всегда рады!
       - А как же, - Андреич внимательно посмотрел на Катерину и внезапно спросил: - Это что, хозяйка?
       - Хозяйка, хозяйка. Вместо покойной матушки.
       - Значит, не успели мы. Что ж ты нам не сообщил, мы бы раньше выехали.
       - Что уж теперь говорить, - засуетилась Екатерина, - не до того Егору Петровичу было. Да проходите в дом, что на дворе-то разговоры говорить.
       - Это верно, - сказал мужчина, в котором Егор узнал капитана второго ранга. - Только без подарка в гости не ходят. Выводи, Леонид наш подарочек старпому, пусть на него полюбуется.
       Леонид бросился к "Волге", открыл дверцу, и из неё вышла Ева.
       У Тимкина захватило дух и на мгновение он потерял дар речи. Ева была в том же светлом платье, только её белокурые волосы были теперь аккуратно уложены в короткой прическе. Она остановилась, смущённо глядя на Катерину, а затем перевела взгляд на него. Он едва взял себя в руки.
       - Вот это настоящий подарок!.. Твоя инициатива, Андреич?
       - Да ты подарок возьми сначала, не стесняйся, здесь все свои, - он вопросительно взглянул на Катерину. Та словно очнулась и заторопила:
       - Да вы в дом проходите, проходите, гости дорогие, я сейчас что-нибудь снедать сготовлю.
       - А вы, Катя, не беспокойтесь, у нас с собой для обеда всё есть, вот только разогреть нужно, - объявил механик.
       - Так в печи-то ещё жар не спал, там и щи и картошечка млеют, словно вас дожидаются.
       Гости занялись выгрузкой. Тимкин подошел к Еве, обнял её и не удержался от долгожданной ласки: стал целовать, крепко прижимая к груди.
       - Ева, Евушка моя, где же ты была?
       - Ждала я тебя, Егор, так долго ждала, что думала и не увижу больше. Ты вон как спрятался. Спасибо Андреевичу. Он сначала меня нашёл, написал, что ты к матери домой уехал. Потом Лёня с Аллой нагрянули. Лёня всё и рассказал. Я ехать боялась, вдруг ты меня забыл или прогонишь, а отец сказал: ты врач, дочка, а врачи больных не бросают.
       - И любимых?
       - О чем ты говоришь, сколько не пыталась, а забыть тебя не могла. Папа сказал, что это тоже болезнь, от которой одно лекарство - взаимность.
       - А что ж отец не приехал?
       - Плох он, дороги в автомобиле не выдержит. Сказал, если всё будет в порядке, я вас непременно дождусь, хочу внуков на руках подержать.
       - Ну и как думаешь, подержит?
       - А это от тебя зависит, за мной дело не станет...
       - Ну, что ж, выходит, договорились.
       Из дома вышли Леонид с Аллой.
       - Как же это ты нашёл её? - спросил Тимкин, любуясь девушкой.
       - Это я его нашла. Не задержись я тогда на перроне, проехал бы он мимо, а в рейсе мог и забыть обо мне. В него же все девушки влюбляются.
       - В такого парня как не влюбиться, - сказала Ева. - Вот возьму и отобью его у тебя.
       - Исключено, - Егор обнял Еву и прикрыл ей рот поцелуем. - Уж теперь я тебя не отпущу, и не буди во мне Отелло. А когда свадьба, Лёнь?
       - Алла в прошлом году школу закончила, на первом курсе Тартуского университета. А я в этом году экстерном два курса в училище сдал. Диплом получим и распишемся.
       - Так это ж года четыре ещё ждать, - деланно ужаснулась Ева, - не боишься, что в ожиданиях и любовь пройдет.
       - Не боюсь, - ответила Алла, - нас сама судьба свела, и никто уже не разведёт.
       - И нас свел случай, - сказала Ева, - а я чуть не потеряла Егора. Выходит нам с тобой придется поторопиться. Так и отец мой сказал - торопись свое счастье удержать. В Таллине на работу устроюсь, вопрос с жильём решим и распишемся.
       - А чего его решать, - вмешался Андреич, - моя старая всё уже решила. Сын-то наш за длинным рублём в Арктику умотал, его квартира после развода свободна, живите на здоровье. - он указал на Еву. - Она уже и работу нашла по специальности. Её завод большой детский сад построил, через месяц открывает. Место старшей медицинской сестры Еве для начала обеспечено, да и тебе работа есть на первое время, но пока говорить не стану. Пройдешь медкомиссию, тогда и решим. Одно скажу - тебя в пароходстве не забыли.
       - Вот спасибо, Андреич, ты прямо как дед Мороз подарками сыплешь, но вот за этот, - он поднял на руки Еву, - до гроба тебя не забуду, - и занес её в дом.
       За столом засиделись до темноты. К забору подходили соседи, спрашивали, что за гости, Катерина едва успевала отвечать, что поминают ушедшую хозяйку, а заодно и приезд невесты Егора. Ахали! Спрашивали, а как же ты? Со слезами на глазах Катерина искренне отвечала им:
       - Куда уж мне до невесты, она настоящая царевна, красоты неописуемой, а уж любит-то его как!
       Удивлялись, но верили. Катерина никогда не врала. Да только, что ж эта царевна только теперь приехала? Не поймешь их, городских. Одного мужика на долгое время оставила, а ведь даже и не жена ещё. Совсем они там, в городе с ума посходили. Егор молодец, для Катерины дома не пожалел. Пусть он её и не любит, а с уважением к ней подошёл, по совести. Катерина как-никак лет пять уже за домом да хозяйством приглядывала. Вот и ей своё счастье привалило. И было им невдомёк, что для городской жизни свой дом в глухомани далеко от города - обуза. Это не дача какая-нибудь. В доме хозяин нужен. Дом без хозяина долго не стоит.
       Все дни пребывания гостей стояла удивительно тёплая погода с ярким солнцем. Быстро зазеленели берёзы, на глазах поднималась яркая трава. Отец Аллы с Леонидом с утра отправлялись с удочками на реку, и к обеду Катерина варила уху из ершей, жарила крупных окуней и жирных пескарей. Андреич с местными мужиками сошёлся быстро, пропадал то на машинном дворе, то в школе, и появлялся лишь к вечеру.
       - Эх, беда, - сокрушался он. - Мужики ведь не плохие, а без хозяина в голове.
       - Ну и оставайся здесь. Работы тебе тут хватит на всю оставшуюся жизнь, - предложил отец Аллы.
       - Я бы остался, да старая моя, боюсь, сюда не поедет. Она у меня привыкла профсоюзом командовать, как она говорит, приносить пользу людям, а без неё уже не смогу. Она у меня - капитан, без неё я, как летучий голландец.
       - А я вот думал, после ухода на пенсию к себе на родину в Белоруссию вернуться. Поехал, посмотрел, а села моего нет. Вымерли все, и село умерло - одни печные трубы, словно памятники стоят. Люди в города ушли. - капитан второго ранга вздохнул и добавил, - да и моя жена не горит желанием заново жизнь строить. Мы ведь с ней в своей жизни уже шестое место службы разменяли. Потому и детей больше не завели.
       - А по мне, - впервые включилась в разговор Катерина, лучше моего Березового на земле места нет. Вон, какая река, а лето настанет, ягод, сколько хочешь, осенью грибов прямо у дома вон в тех березах не сосчитать. И люди у нас хорошие, а что пьют много, это оттого, что работы мало. После Хрущёва скотину держать боятся, а без неё ни молока, ни мяса. Сено, опять же, заготавливать не нужно, навоза на огороды нет, и дом с постройками для скотины ни к чему. Все в квартиры и перебираются, а в них время девать некуда. Потому и разбаловались мужики, да и бабы белоручками стали, корову подоить не умеют, а я вот мечтаю коня хорошего да пару тёлок заиметь, чтобы детям в школу настоящее парное молоко возить. Да правильно старики говорят, что после войны деревни никому не нужны стали. Порушили деревню, а как без неё-то!?
       Все замолчали. Хотя люди и городские, но с Катериной в глубине души были согласны.
       - Права ты, Катерина, - вздохнул Андреич, - Мы ведь тоже не из графьёв. Только думаю я, что так долго продолжаться не может. Мы с Егором по свету походили и знаем, что во всей Европе и Америке самые первые люди - фермеры, и живут они не хуже городских богатеев. Да только тех продуктов, что они производят, на весь мир не хватит, голодных-то не один миллиард на земле. И нам скоро станет не хватать своего, а за чужое платить дорого придется. И настоящий хозяин у нас, там наверху, думаю, всё же появится. Что мы - дурнее других? Да и голод думать заставит.
       - Эх, милый. Когда это будет, а пока коров у нас осталось с десяток. Когда-то четыре пастуха скотину выгоняли, а теперь и на одного денег не собрать.
       - Вот и страна без пастуха живет. Вожди наши последние годы не хотят видеть, что в стране творится, не доведёт это до добра, - подвел итог отец Аллы.
      
       Через неделю собрались в обратный путь. Катерина напекла пирогов, обильно полив их слезами. Сходили на кладбище. В местной церквушке рядом с большим разрушающимся храмом поставили свечи за упокой и за здравие. Тимкин прощался с родными местами навсегда, как он думал, с твердым намерением начать новую жизнь. Глядя на счастливые лица Леонида и Аллы, он яснее понимал, что Ева - его лебединая песня, и расставание с ней будет для него концом всему. В то же время оставался твёрдо убежденным в том, что решение вернуться на флот остается единственно верным. Ехать решили с утра.
       После обеда капитан второго ранга пригласил Тимкина прогуляться по берегу реки. Когда они остались одни и присели на ствол упавшей вербы, он спросил:
       - Что решил делать в Таллине, штурман? Будешь на берегу работу искать или опять в море пойдешь?
       Тимкин ответил не задумываясь:
       - Хочется в море, но не знаю, разрешат ли врачи. Видеть-то я вижу, но от солнца и в сумерки глаза устают. Вот и мой окулист опасается, но в то же время, вы сами понимаете, на берегу если и останусь, то только из-за Евы.
       - Про море мне можешь не говорить, мне самому последнее время командовать эскулапы разрешали больше из-за сочувствия, чем по состоянию здоровья. Ты уж извини, но я поговорил с твоими начальниками, прозондировал обстановку. Мнение о тебе хорошее, возьмут обратно с удовольствием, если конечно от врачей добро получишь. Я на всякий случай в ваш партком зашел, по праву члена нашего райкома, и с ними посоветовался. Подсказали они мне неплохой вариант для тебя. Через месяц в Москве при Высшей партшколе начинаются курсы для первых помощников капитанов из числа специалистов плавсостава. Возражений против твоей кандидатуры не имеется. Наоборот - очень даже заинтересованы. Годика два поплаваешь, посмотришь как со зрением. Если будет нормальное, на капитанский мостик дорога прямая. Если не против моего совета, то я уверен, у тебя получится. Моряк ты грамотный, справедливый и не мальчик уже. За эти шесть месяцев и Ева на работе себя найдет.
       Тимкин помолчал, встал, подошел к воде, присел и опустил ладонь в воду.
       - Теплая, - произнес он. - Весна ранняя, и вода быстро нагревается. По весне ещё больше в море хочется, да и по тёплым морям за зиму соскучился, - он обернулся и вновь сел на место.
       - Я про этот вариант иногда сам думал, но вы же знаете, что моряки думают о комиссарах. Есть среди них неплохие работники, но ведь это номенклатура парткома, а я докладывать не очень люблю, и доносить не смогу.
       - Это тебе самому выбирать, поступай, как совесть позволяет. Докладывать тоже по разному можно, поверь мне - старому вояке. У меня из шести замполитов только двое подлецами оказались, остальные люди, как люди. Хотя и с недостатками, но нормальные мужики. Да и ты, наверное, таких встречал.
       - Встречались, конечно, только не уверен, что я людям в этой должности понравлюсь.
       - А вот это сразу из головы выкинь! Работать нужно, других уважать, тогда тебе тем же ответят. И перестань мазохизмом заниматься. В твоей беде другие не виноваты, а жалость в нашем морском деле подлое чувство, особо к собственной персоне. В море и свихнуться от неё можно, - старый моряк встал со своего места и рассерженный подошел к воде. - Вот что, - продолжил он. - Я об этом не хотел говорить при всех - не доволен я тобой. Декабристы из ссылки письма писали, а ты, как сбежал в эту дыру, Андреичу ни строчки не написал, не говоря уже о том, чтобы Еву искать. Обиделся. Решил, что тебя не поняли? А Ева в кадры несколько раз звонила и знала, где ты, да только думала, забыл ты её. Скажи Леониду спасибо, он за тебя горой. Ведь это он с Аллой ко мне приехал, и такое про тебя наговорил, что я сразу решил - едем все. Любит она тебя и вряд ли кто ещё тебя так любить будет. Ева и Леонид оба блаженные. Разрушишь их любовь, они жить не будут. Я тебе всё сказал, что хотел, а уж ты решай сам, хозяин своей жизни.
      
      

    ВОЗВРАЩЕНИЕ

      
       Таллин встретил их нудным балтийским дождем и сильным ветром. Изношенные щетки стеклоочистителя плохо справлялись с водой.
       - Чертова погода, - ругался Андреич. - Не зря говорят: Ростов - папа, Одесса - мама, сердце нашей родины - Москва, а Таллин - мочевой пузырь. Сколько живу, а к дождям привыкнуть не могу. Да и как к ним привыкнешь, если в дождь все суставы болью изводит. Эх, на Средиземное бы море сейчас, вот где солнца навалом и тепла градусов под тридцать.
       - Остановись, я за руль сяду, - предложил Тимкин.
       - Помолчал бы, штурман. У тебя и прав-то нет. Вот мы с Евой отдохнём малость и начнем вождение моего "коня" осваивать. Сам-то времени не найдешь, а там, гляди, и каким-нибудь стареньким "Фордом" обзаведешься.
       Когда остановились у дома Андреевича, Ева крепко ухватилась за Егора и прошептала:
       - Боюсь я, Егорушка, как встретит меня жена Андреевича. Вдруг не понравлюсь.
       - Зря волнуешься, её на судне все ребята маманей звали, уж больно она заботливая. Во время стоянки в Таллине по выходным дням камбузный персонал подменяла, всех успевала накормить.
       Пока доставали чемоданы и свёртки, распахнулась дверь подъезда, и на тротуар выкатилась, словно колобок, Нина Сергеевна собственной персоной.
       - Приехали! Ну, давай Егор показывай свою зазнобу, а ты старый, - обратилась она к мужу, - неси их вещи в квартиру сына.
       - Вот, Нина Сергеевна, это моя Ева.
       - Ну, пока она ещё не совсем твоя, как я понимаю. Вот свадьбу сыграем, а пока она скорее наша. Красивая, ничего не скажешь! Жаль вот только мама твоя её не увидела, - она вытерла уголки глаз фартуком. - Вы, как сполоснётесь с дороги, так к нам и приходите, вещи потом разбёрете. Всё, что в ванной комнате ваше. Не стесняйтесь, берите. А ты свое авто у подъезда не оставляй, старый. Пока они приводят себя в порядок, успеешь в гараж поставить. Да не заглядывай в свою котельную. Вчера закончили отопительный сезон, без тебя обошлись. Второй день гуляют.
       Уже в квартире, оглядев обстановку, Ева обняла Егора и вдруг залилась слезами.
       - Не верится мне, всё словно в сказке. Вокруг тебя, Егор, так много хороших людей. Я ведь этого ещё не заслужила. А вдруг всё кончится?
       - Не кончится. Всё только начинается, - успокоил он её, хотя и сам ещё не верил в благополучное завершение.
      
       В отделе кадров инспектор встретила с улыбкой:
       - Вернулся, беглец! Ждет тебя начальство, спрашивало. Твое дело у меня в сейфе. Давай рассказывай, чем занимался в отсутствии. Отдыхал или работал?
       Он протянул ей справку о трудовой деятельности.
       - Ишь, ты, в школе работал! Как же это тебя без трудовой книжки-то приняли?
       - А там бюрократов меньше, да и меня помнят, - отшутился Егор.
       - Бюрократов везде хватает, а вот начальства там, наверное, действительно меньше и бояться некого. Она что-то вписала в анкету и отложила папку в сторону.
       - А теперь слушай меня внимательно. Сегодня к начальнику не пойдешь. Я сейчас позвоню в поликлинику, попрошу проверить твоё зрение. Потом пойдешь к главврачу, он направит тебя на комиссию. Скрывать от тебя не хочу: плавать старпомом тебе вряд ли разрешат. Не обижайся. Требования к ним стали ещё строже. Больше пока ничего не скажу, разве что посоветую поторопиться.
       - Спасибо, я же понимаю.
       - Ну, вот и ладушки, ты всегда был понятливый. Да вот ещё, - остановила она его. - Без тебя тут одна дамочка звонила, интересовалась, где ты. Я, понятно, промолчала.
       - Это Ева, я её с собой привез.
       - Неужели женился? - он отрицательно покачал головой. - Ну, слава богу, и не торопись пока. Сам понимаешь, начнут её проверять, может и задержка выйти. Чего доброго заново потребуют визировать после такого перерыва.
       В поликлинике моряков обычная утренняя суета: плавсостав проходит медицинскую комиссию. Как правило, проходили ежегодно, но часть с ограниченным сроком совершала эту процедуру раз в полгода, а то и чаще - через три месяца. Когда приходится бегать по этажам и кабинетам, по нескольку раз раздеваясь и одеваясь, прямо скажем в таких не очень комфортных условиях хорошего мало. Врачей интересует всё, что касается здоровья: от анализов крови, мочи и кала до ЭКГ, рентгена и внимательного осмотра твоего тела и скелета с проникновением во все отверстия. Кто работал на флоте, тот знает, что совершенно здоровых людей мало, я бы даже сказал, слишком мало, в каждом из нас есть что-то нездоровое, о чем ты даже не догадываешься, но врач это обязательно обнаружит. При этом врача из состава медкомиссии совершенно не интересует процесс лечения, его задача записать это в твою медицинскую карту. Поэтому в зависимости от настроения, он может просто "подмахнуть не глядя", поставить какую-то непонятную тебе закорючку, или исписать целую страничку настоящим медицинским почерком, которого ты в "жисть" не разберешь. Закончив обход специалистов идешь к председателю комиссии, который опытным взглядом определяет по написанному твою пригодность к работе на судне и, как судья, назначает срок.
       Ранее Тимкин относился к лицам, которые в кабинетах не задерживались и никаких дополнительных процедур не проходили. У таких сестры брали карту и медицинскую книжку моряка в кабинет председателя комиссии и выносили её со словами "Следующий". В этот раз медсестра в регистратуре вклеила в карту несколько дополнительных листов, и он обнаружил на ней непонятную надпись красным карандашом на лицевой обложке. Умеренно-сносное настроение сменилось тревогой, близкой к панике. Было понятно, что его подвергнут исключительной проверке, близкой к экзекуции для судоводителей. Список кабинетов был на этот раз вдвое больше обычного. Но опасения вскоре развеялись: его скелет был без повреждений, легкие чисты, сердце стучало без перебоев, все тридцать два зуба без дырок и пломб, а слух оказался идеальным. И всё же радоваться было рано, оставался самый главный кабинет - глазного врача. Но его туда не пустили. Знакомая сестра пожала плечами и исчезла в глубине затемненной комнаты, захлопнув перед его носом дверь. Томительные десять минут тянулись невыносимо долго.
       - Приходите завтра к десяти часам, - произнесла сестра и, ничего не объясняя, исчезла в кабинете.
       - Не прошёл! - ахнула ожидавшая его в сквере Ева. Её волнение заставило его собраться.
       - Пока ничего не ясно. Главное завтра, - попытался он её успокоить.
       Вечером вместе с Андреичем они, как смогли, расшифровали докторскую клинопись и пришли к мнению, что, пока волноваться, причин нет. По этому поводу достали из холодильника "Столичную", но "генерал в юбке" решительно остановила это "безобразие", выставив на стол вареники с картошкой и домашние соки.
       - Что скажешь, Егор? - спросила хозяйка, когда покончили с варениками.
       - Это ты про что? - спросил Андреевич.
       - Как про что? Про вареники. Это же Евы работа. Ох, Егор, и быстрые же у неё руки, лепит их, словно на конвейере. Хорошая у тебя хозяйка будет, а мне помощница.
       - Отец вареники и блины очень любит, вот и научилась я у мамы. Только мне до вас, Нина Сергеевна, далеко, за вами не угнаться, вы всё умеете, - смутилась от похвалы Ева.
       - Придёт время, и ты всему научишься. Бабья доля такая - хочешь, чтобы в семье царили мир и порядок, умей хорошо мужика и детей накормить. Не видала я ещё крепкой семьи, где жена белоручка, а мужик денег на содержание семьи заработать не может. Мать моя шеф-поваром ресторана всю жизнь проработала, а в семье домработница готовила. Хорошо готовила домработница, мать от работы отдыхала, а мужья от неё. Три раза замуж выходила, а мужики уходили, потому что они, как кобели, кто его с руки прикормит, тот и хозяин.
       - Это что ж получается, что и я кобель? - возмутился Андреич.
       - Ты у меня скорее кот, потому как больше к дому привязан, тебя женщины не очень интересовали, хотя кто из вас в молодости по девкам не бегал?
       - Да и вы не святые, - обиделся муж.
       - Не все конечно. А ты как будто не знаешь, каково вас ждать, когда вокруг тебя мужики вертятся. Сам же говорил когда-то, зачем мне такая, которая никому не нужна? Мы, морячки, что хуже других? Не скажи, да только есть среди нас те, что месяцами в холодную постель ложиться устают. А среди береговых мужиков таких ещё больше, как только от семьи оторвутся в командировку или на курорт, сразу холостыми становятся и романы заводят.
       - Нет, - обращается она к Еве, - моряки они чаще от обиды изменяют. В разлуке обиду стерпеть трудно.
       - Вот это ты правду сказала, - поддержал Андреич. - От неё многие зашибать начинают и через это жизнь свою раньше кончают.
       - И такое бывает, но пьют-то моряки всё равно меньше. На берегу пьют по праздникам, по именинам, в день получки и просто так, если хочется, а в море при хорошем капитане не разбежишься. Ресторанов да забегаловок в морях не ставят, а в инпортах советскому моряку в кабак дорога заказана. Можно визы лишиться. Да и дорого там спиртное, а валюты у наших моряков только на подарки, - пояснила она Еве, - вот они с приходом и возмещают упущенное, а всем кажется, что они не "просыхают".
       - А откуда вы так хорошо знаете про жизнь моряков? - спросил Тимкин.
       - А я, Егор, десять лет бухгалтером на пароходах плавала. Была раньше такая должность в штате. Там-то я своего механика и встретила. Поразил он меня старательностью, а ещё был какой-то заброшенный, неустроенный, вот и прибрала его к рукам. Жалко стало, что пропадет. Они, детдомовские, к жизни мало приспособленные, а гонору навалом. Это от обиды, что меньше досталось хорошего. Мой-то долго ершился, норовил в доме командовать, а как понял, что я наперёд всё вижу, успокоился.
       - А что толку против начальства идти - себе в убыток, а она и есть теперь моё начальство, мой капитан.
       - Оно может теперь так и есть, только ты, Ева, знай, так не у всех. Я о Егоре наслышана. Про него говорят, что он кремень, строг, но справедлив. Командовать им тебе не советую. Таких как он, лаской брать нужно. Если и обидит поначалу - терпи. Дети пойдут, всё в норму придёт. Серьёзные мужики к семье с уважением относятся, баловства не позволяют. А тебе, Егор, настоящая семья нужна, время твоё уходит, да и Еве с детьми поторопиться надо бы. Вот у нас дети поздние росли, когда в семье уже достаток был. Баловали их. Дочь мечтала выйти за богатого, хороших парней не замечала. Вот теперь в Израиле живёт, за богатого дантиста на двадцать лет старше вышла. Повидать родителей пятый год собирается, сердцем чую, что счастья у неё нет. Сын до тридцати гулял, потом детей не захотел, вот жена и родила от другого, а потом с другим-то от него и укатила. А сын ничего не понял, теперь другим женщинам мстит не за что. Не будет ему счастья, пока он этого не поймёт. Так что не тяните с детишками, время быстро пройдет.
       Уже лежа в постели, Егор понял, что жена Андреича, тактично умолчав о ЗАГС-е, разговорилась не зря.
       - Давай, завтра подадим заявление, - обняв Еву, прошептал он ей на ухо.
       - Как хочешь. Я могу и подождать. Я теперь тебя всегда ждать буду. Вот только спросить тебя хочу - ты не рассердишься, если у нас будет ребёнок?
       - Ты что, беременна? - удивился он. - Это же здорово!
       - Егорушка, так быстро не бывает, я только знать хочу. А если и не распишемся, я всё равно рожать буду. Ты сначала все свои дела сделай, а расписаться мы всегда успеем.
       - Согласен. Только рожай обязательно девочку. А знаешь, как мы её назовем?
       - Знаю. Алёнушкой, так ведь твою маму звали.
      
       На следующий день ровно в десять он стоял у кабинета. Сестра открыла дверь со словами:
       - Заходите, Тимкин.
       В кабинете помимо офтальмолога сидело ещё четверо. Двое из них были знакомы - председатель комиссии и зам. главного врача Апт. Видя волнение Егора, он встал и протянул руку для приветствия. За ним поздоровались и другие.
       - Хорошо выглядите старпом. Как отдохнули?
       - Спасибо, - коротко ответил Егор.
       - А вот мы и посмотрим сейчас, как он отдыхал в должности завхоза школы, - проговорила хозяйка кабинета, взяла указку, подошла к таблицам и выключила свет.
       Вопросы и ответы заняли минут десять, затем она усадила его рядом с собой, осмотрела оба глаза.
       - Ну, как? - спросил Апт.
       - Пока ничего хорошего сказать не могу, для штурмана зрение не очень. Главное, что глаза быстро устают, через пять минут он начал ошибаться. С очками вдаль полные сто процентов, но кто знает, как на солнце будет. Что сам-то думаешь?
       - Месяцев пять, как зайчики не бегают, и читаю подолгу.
       - Ты мне зайчиками зубы не заговаривай. Уверен, что от перегрузки опять затмения не начнутся?
       - Не знаю, - честно ответил Тимкин.
       - Хорошо, что честно сказал. Вот и я тебе честно говорю - не знаю!
       - Может стажёром его на рейс отправить? - спросил председатель комиссии.
       - Ты что, смеёшься? Кто же ему зарплату платить будет?
       Он покачал головой, и спросил Тимкина:
       - Капитаном хотел стать?
       - Была такая мечта с детства.
       - Мечта, говоришь. Это хорошо. Говорят мечта сильнее разума, но разум в твоём случае всё же лучше. Мечтой на время придется поступиться. Не буду от тебя скрывать, что начальство твоё тоже хотело бы видеть тебя капитаном, но рисковать права не имеем.
       К тому же ты фортель своим бегством зря выкинул. Однако мир не без добрых людей, похлопотали тут некоторые за тебя и решили предложить тебе попробовать поработать первым помощником. Не мне тебе говорить, что по нагрузкам на глаза эту работу с судоводительской не сравнить, а у тебя возраст и послужной список для этой должности соответствуют. Правда, окончательно не мы решать будем, а заключение наше будет таким.
       Он взял ручку и подписался под заключением. Другие проделали то же самое. Только потом, несколько дней спустя, когда у него на руках окажутся командировочные и направление на курсы первых помощников, он вспомнит, что забыл поблагодарить членов медицинской комиссии.
       Хождения по инстанциям удалось избежать. Утверждение в горкоме прошло через несколько дней. За это время Тимкину пришлось неоднократно отвечать на вопрос коллег, почему он решил сменить профессию: ссылки на здоровье действовали не очень убедительно. Он не принадлежал к числу людей, которые любыми средствами делали карьеру, да и приказа о происшествии на судне по пароходству не было, поскольку случай относился к форс-мажорным и чьей либо вины не усматривалось, но неприятный осадок от расспросов остался.
       Ева оформилась на работу и целыми днями пропадала в кабинете вместе с доктором медпункта, готовясь к приёму детей. Опасения сменились озабоченностью и удовлетворением. Почти каждый вечер она посылала письма отцу, делясь с ним свалившимся на неё счастьем. В хлопотах незаметно пролетели три недели, но, когда стало подходить время расставания, оба загрустили. Он, как мог, успокаивал ее:
       - Не стоит расстраиваться, буду прилетать на пару дней, а если позволят условия проживания, на выходные и тебя вызову. Посмотрим Москву, сходим в театр, обязательно побываем на экскурсии в Кремле.
       Перед отъездом, он спохватился: они так и не подали заявление в ЗАГС.
       - Ничего страшного, - успокоила Нина Сергеевна. - Ещё и обвенчаться успеете.
       - Что ты говоришь, разве комиссару можно такое, - возразил Андреич.
       - Можно, если не болтать, никто и знать не будет. Я обоих детей крестила, потому что сама крещеная, хотя и член партии с большим стажем. Русскому человеку благословение господа не помешает. Я своего муженька всегда крестом осеняла перед рейсом, а в тот раз, когда беда с ним приключилась, забыла - в жару с гриппом лежала. Без него-то он свою руку и потерял. А вас непременно обвенчаем не сейчас, так позже и детей ваших окрестим на счастье.
       В последнюю ночь перед отъездом он долго не мог уснуть. Не спала и Ева, писала длинное письмо отцу. Закончив, легла, прижалась к Егору и вдруг заплакала
       - Ты что это расквасилась, словно уже в море провожаешь, глупенькая.
       - Я, Егорушка, от счастья плачу, слезы я все раньше выплакала. А ещё мне кажется, что у нас ребёнок будет.
       - Вот это подарок, даже не верится! А ты точно уверена?
       - У меня ещё никогда так не было, да и чувство какое-то новое появилось.
       - Ну вот, а мы и заявление в ЗАГС не подали. Что делать-то будем?
       - А ты без заявления нас бросишь? Будет время, и распишемся. Сейчас главное, чтобы у тебя всё сложилось. Давай лучше подумаем, как нашу малышку назвать.
       - Рано еще, мы же не знаем, кто будет: мальчик или девочка.
       - Почему рано? Я же должна с ним говорить, по имени называть. А давай так - если мальчик я назову, а девочка - ты.
       - А мне и думать нечего - Алёнушка или Анастасия. Меня мама очень просила дочку так назвать.
       - А мальчика Егором назовём, - предложила Ева. Егорушка, Егор Егорович, правда, хорошо? А ещё лучше, если бы сразу и девочка и мальчик.
       - Вообще-то неплохо, только одной тебе с двумя трудно будет.
       - Это раньше я одна была, а теперь со мной твои друзья. Теперь мне не страшно.
      
      

    СНОВА В МОРЕ

      
       Уже неделя, как Тимкин окончил курсы и вернулся в Таллин. Ева вопреки его ожиданию внешне ничуть не изменилась, и в свободном платье беременность была совсем незаметна. Но, присмотревшись, обнаружил, что движения её стали плавней, на округлившемся лице появилась задумчивость и загадочная улыбка.
       - Мы с Анастасией тебя очень ждали, - сказала она при встрече, - а из рейса будем ждать уже вдвоём.
       В тот же день они подали заявление в ЗАГС, но касательно даты регистрации брака заведующая была неумолима:
       - Будете ожидать, - сказала она с эстонским акцентом строгим командирским тоном. - Мы никому не делаем исключения, тем более, когда невеста в положении. Вам нужно всё хорошенько обдумать.
       - Куда уж тут думать, - хотел возразить он, но Ева прижала палец к его губам.
       - Вы правы, это настолько серьёзно, что мы раньше даже не подумали, - произнесла она с некоторой издёвкой.
       - Вот видите, молодой чело век, девушка меня понимает, - удовлетворённо произнесла блюститель закона. - Приходите вовремя.
       Тимкин огорчился, но ненадолго, подготовка к приходу судна захватила его целиком.
       Назначение он получил на своё же судно и был этому очень рад, там его хорошо знали и глупых вопросов задавать не будут. Тот же капитан, Лёнчик и судя по судовой роли почти неизменный экипаж.
       На курсах были хорошие учителя, и он знал, что ему надо делать. Прежде всего, подобрать библиотеку, кинофильмы, запастись фотоматериалами, бумагой. В отделе кадров проверил список заочников, обошёл институты, в которых они учились, проверил ход их учёбы и сдачу зачётов. В книжном магазине отыскал интересные материалы о международном положении, купил несколько популярных литературных журналов, которых не было в библиотеке пароходства. В службе снабжения подобрал мячи, спортивную форму, оставалось только выяснить размеры. Учитывая, что рейс судна затянулся, договорился о подмене на время стоянки и по привычке зашел в Тогмортранс. Знакомые кладовщицы по старой памяти угостили коньячком с кофе и страшно расстроились, узнав о его новой должности.
       - Хороший такой старпом был и как же ты в комиссары подался?
       Пришлось рассказать. Поохали, выпили ещё по одной и пообещали его сменщика не обижать. От посещения немного расстроился, но что сделано, того не вернёшь. В порт не пошёл, чтобы не бередить душу.
       Андреич заболел внезапно. Прихватило сердце, да так, что пришлось лечь в больницу. Нина Сергеевна взяла отпуск и днями пропадала в палате, не отходя от больного мужа, но ему лучше не становилось. Обследование показало, что он на ногах перенес не один микроинфаркт.
       - Да что вы меня хороните, - ворчал механик, - Это ваша техника чёрт знает что показывает, а я знаю, что без работы у вас дуба дам. Ты посмотри, старая, сколько мне таблеток прописали, я за всю свою жизнь столько не выпил. Отравите мой кристально чистый организм. Отпустите меня домой ради Бога.
       - Ты что это, старый безбожник, про Бога вспомнил? Я тебе ещё три года назад сказал, что для тебя водка - яд, а по праздникам только хорошего винца бокал и не больше, а ты в своей кочегарке её с друзьями принимаешь чуть ли не каждый вечер. Я с собакой гуляю и вижу, как они возле тебя словно пчёлы роятся, - выговаривает терапевт.
       - Это вы напрасно говорите. Мужики наши пароходские, такие же, как я, пенсионеры, ко мне со своими проблемами и за жизнь поговорить идут. Когда-то сами же говорили, что коньячок сосуды расширяет, кровообращению способствует. Да и принимаю я его всего-то граммулечку для души и чтобы людей уважить, иначе, кто ж ко мне в подвал зайдет? А без друзей, доктор, от тоски и помереть можно.
       - А зачем тебе друзей столько? Вон у тебя какая подруга имеется. Весь наш медперсонал на уши поставила. Адмирал в юбке, да и только.
       - Адмирал, не адмирал, - соглашается Андреич, - а капитан моего семейного парохода точно. Только матросы наши разбежались, вот она меня и гоняет.
       - Тебя погоняешь! Чуть что, в свою кочегарку. Всё! - стучит жена кулаком по подоконнику. - Дома сидеть будешь, хватит работать.
       - Что это вы, Нина Сергеевна, своего стармеха на списание готовите, - вступает в разговор вошедший Тимкин. - Не выйдет из него тихого пенсионера. Сидя дома, из него сразу весь пар выйдет.
       - Слышите, что комиссар говорит? - обрадовался больной. - Вы оба партийные, вот и подчиняйтесь голосу партии. Завтра же выписывайте меня, - обращается он к доктору, - нечего мне тут баклуши бить. Все бока отлежал.
       - Мне твой комиссар не указ. Бегать тебе захотелось? Отбегался соколик! Если жить хочешь, лежи смирно. Раньше, чем через месяц, всё равно не выпишу.
       Доктор встал и прежде, чем выйти из палаты, отозвал Тимкина в сторону:
       - Выйдем на минутку. Вот что комиссар, - сказал он в коридоре, - долго у него не сиди, пять минут тебе на всё. Будем переводить его в палату интенсивной терапии. Может быть, оперировать придется. Вы с женой вроде у них живёте? Поглядывайте за его супругой, одну её не оставляйте. Понимать должны: в таком возрасте супруги, что два сапога - пара. Я ей советую капельки для сердца попить, не помешает. И пусть ваша жена присмотрит за обоими.
       То, что Еву впервые назвали его супругой, дошло не сразу, а когда понял, то стало тепло на душе. Даже, если и не успеют расписаться, подумал он, всё равно нас уже считают мужем и женой.
       Вечером об этом он сказал Еве.
       - И ты заметил это, а меня уже давно спрашивают - как там твой муженёк учится? Я к этому привыкнуть не могу, до сих пор не верю, что мне такое счастье выпало.
      
      

    В НОВОЙ ДОЛЖНОСТИ

      
       Встречая своё судно в новой должности, Тимкин испытывал давно забытое волнение, словно начинал работу на флоте заново. С приходом на судно он не захотел отнимать у капитана и экипажа время встречи с близкими. И без него хватает желающих срочно пообщаться с возвратившимися из рейса. По опыту знал, что первые два часа будет не до него и, сказав своему коллеге, что будет завтра к утру, отправился в больницу к механику. Тому стало лучше, переезд в палату интенсивной терапии отложили, и Андреич с гордостью заявил, что ещё обязательно придёт его проводить. Заметив отсутствие радости на лице Тимкина, забеспокоился:
       - А ты что такой смурной? Случилось что?
       - Случилось, Андреич, случилось. Вот увидел судно, своих ребят, и не знаю, как мне теперь с ними держаться. Ведь на моем месте новый старпом, к которому они уже привыкли, а я теперь в другом качестве, вроде советника. Командовать и отвечать за конкретную работу привык, а вот как отвечать за морально-политическое состояние экипажа, честно говоря, не совсем понимаю. Всё это на бумаге хорошо было понятно, а вот на деле - кому это в море нужно? Ты сам-то помнишь, как от политзанятий бегал? Увидел и сомнения меня берут - нужен ли я им. Вот пришли они и каждый своим конкретным делом занимается, а политико-воспитательная работа им до фени. Когда на курсах занимались, вроде и смысл виден был, а сейчас, думаю, зря я на эту должность согласился.
       Андреич растерялся. Сам-то он с Тимкиным был согласен и ясно понимал, что новоиспеченный комиссар нуждается в помощи и ждёт совета.
       - Ты это, Егор, зря так сразу, - потянул он время в поисках ответа. - Оно всё конечно так, но уж раз есть такая должность на судне, значит это нужно. Ты человек партийный и знать должен, что партия требует такой должности на судне, чтобы решения свыше, исполнялись, как надо. У нас ведь кто там, - механик показал своим корявым пальцем вверх, - вожди наши, власть. Понимать должен, что это все признавать должны, в том числе, и моряки, чтобы в едином порыве идти в стройных рядах строителей коммунизма.
       Тимкин едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
       - Вот тебя бы и надо было на эту должность, - сказал он с улыбкой, - ты бы и повёл всех в едином порыве.
       - Не-е. За мной все бы не пошли. Я же по натуре единоличник, мне эти демонстрации и митинги не по душе. Пустое это дело, Егор. - он спохватился, что сказал не то, махнул рукой и добавил:
       - Ты лучше вспомни нашего помполита на пароходе "Волочаевск", покойного Николая Федоровича Симонова. Вот он настоящий комиссар был, хотя образования у него всего семь классов школы, два года ФЗО и краткосрочные курсы политработников в начале войны. Он-то не шибко партийным был, а всегда говорил: - Раз Бога забыли, вот я вам вместо батюшки, чтобы Родину не забывали и народ свой. Партия и без нас, моряков, проживёт, да только нам, как судну, руль нужен, чтобы правильным курсом идти. Так что ты, Егор, вроде как рулевой получаешься.
       - А я помню, он ещё и другое говорил, - перебил механика Тимкин. - Вы должны со своим народом вместе быть. Пока он с партией вместе, мы должны быть со всеми, вот это и есть моя главная задача. Моя работа не руководить и не рулить вами, а помогать идти правильным курсом.
       - Вот ты и помогай, только ненавязчиво. Люди не любят, когда им в душу лезут или за горло берут. Я в тебя верю, ты мужик правильный, хотя и строгий и в партком жаловаться не побежишь, значит и совесть твоя должна быть спокойна. К тому же человек на судне нужный. С твоим опытом многим можешь помочь, только о себе меньше думай. Хотя ты теперь человек женатый, а семья у тебя большая - весь экипаж. Вот и будь для них уважаемым наставником.
       - Хитришь, Андреич. Ты же знаешь, чего от меня моё новое начальство ждёт.
       - Ну и пусть ждёт, а ты так работай, чтобы ЧП по твоей части не случались, помогай людям жить по совести, вот и не о чём будет докладывать. Помню ещё третьим механиком плавал, стармех в службу на всех нас кляузы писал. Через два года его начальство и выгнало, за неспособность навести порядок в своем хозяйстве. Начальство не любит тех, кто создает им проблемы. А экипаж тебя забыть ещё не успел, и я уверен, с ним у тебя проблем не будет.
       - Спасибо за совет. Ты выздоравливай, а я тебе обещаю, что постараюсь обойтись без проблем.
      
       Уходящий коллега торопился сдать дела. По его недовольному лицу и едва сдерживаемому раздражению можно было судить, что возвращение Тимкина для него нежелательно. Судно и экипаж предшественнику нравились. Виновником своего ухода он считал капитана, что и не замедлил высказать.
       - Вас очень ждал капитан, очевидно считая, что вы будете более чем я, покладистым и терпимым к стилю его руководства. У меня солидный стаж работы в партийных органах высокого уровня, и меня такое отношение к политико-воспитательной работе и своему первому помощнику не устраивает, - говорит он Тимкину и при этом внимательно смотрит в глаза, ожидая реакции. Не увидев желаемого, продолжает уже несколько в другом тоне:
       - Впрочем, возраст - это проходящее, но панибратство капитана с подчиненными до добра не доведёт, поверьте моему опыту.
       - Если не секрет, скажите, а где вы приобрели столь нужный и большой, по вашему мнению, опыт? - спрашивает Тимкин с искренней заинтересованностью, и именно это льстит коллеге.
       - Я семь лет был секретарем партийной организации крупнейшего железнодорожного узла и членом райкома. Затем в редакции республиканской газеты возглавлял отдел сельского хозяйства. Работал в Орготделе ЦК Компартии республики, окончил Высшую Партийную Школу при ЦК КПСС. Познал партийную работу, так сказать, изнутри. - При этом он указал на знак о своём высшем образовании на лацкане кителя и сделал многозначительную паузу. Стало ясно, что последнюю свою должность он считал недооценкой его знаний и опыта. Тимкин не удержался:
       - Да вы оказывается многостаночник на ниве партийной работы. И как же оказались здесь, на судне, где членов КПСС всего лишь десять?
       - Ну, это долгий разговор, к тому же мне хотелось посмотреть другой мир, если хотите, наших противников.
       - И нашего капитана вы причислили к ним?
       Было видно, что от прямого вопроса коллега растерялся. В его среде не привыкли к прямым ответам без официального решения "большинства" и в лице Тимкина он заподозрил тоже противника. Но опыт сыграл свою роль, он собрался и продолжил примирительно:
       - Ну, какой же он мой противник? Для этого он слишком молод. Скорее просто коммунист, заблуждающийся в методах руководства коллективом и недостаточно правильно понимающий политику партии.
       - И из чего же вы сделали такой вывод?
       - Для этого достаточно причин. Могу поделиться с вами, если это поможет вашей работе, хотя уверен, что вы и сами это знаете.
       - Буду вам очень благодарен, я за время работы с ним как-то не заметил этого, - произнес Тимкин и собеседник не уловил в его голосе иронии.
       - Я не стал писать этого в донесении, но вам скажу. Увлечение изучением иностранных языков, излишнее общение с иностранцами, и поощрение этого у своих подчиненных. На партийных собраниях на судне совсем не обсуждаются производственные вопросы, капитан решает их в узком кругу, заигрывание с экипажем, ну и отношение ко мне, своему первому помощнику довольно прохладное.
       - Если можно, остановитесь, пожалуйста, на последнем и поподробнее.
       - Об этом можно говорить долго, - оживился коллега. - На берег он часто сходит один по делам и просто для отдыха. Бывает, берёт с собой радиста или штурманов. При посещении судна агентами, работниками портов, меня приглашал редко, проверяет мои донесения, протоколы собраний и очень редко соглашается с моими тезисами. В общем, я ему пришёлся не по вкусу.
       - Что и не удивительно, - подумал Тимкин, - на дыню или папайю ты действительно не похож. Раздражение от разговора достигло крайней точки, и сдержать его было трудно.
       - Спасибо, - сказал он сдержанно, показывая, что разговор подошел к концу. - Приму к сведению и думаю, что всё это вы повторите в парткоме.
       - Мне от партии скрывать нечего, - поняв, что Тимкин не одобряет сказанное, произнес старый партийный работник и вскоре сухо попрощался.
       Когда он ушёл, Егор почувствовал неожиданное облегчение. Теперь он был уверен, что знает, как работать в новой должности, и для начала открыл настежь оба иллюминатора и двери. Свежий влажный морской ветер подхватил со стола стопку аккуратно сложенных предшественником бумаг и швырнул на палубу. Тимкин улыбнулся и, не читая, собрал их, уложил в мусорную корзину и потёр руки.
       - Что ж, начнем новую жизнь, сказал он сам себе и добавил, - вернее, по старому, так же, как прожил на флоте предыдущие годы.
       В каюту капитана он поднялся к полудню, когда заслышал знакомые шаги по трапу и его голос, что-то объяснявший своему спутнику.
       - Заходи, заходи, Егор Петрович. Жду тебя с нетерпением и рад твоему возвращению. Знакомьтесь, это наш новый комиссар, бывший старпом, а это представитель нашего грузоотправителя, который пойдёт с нами в рейс, - указал он на крепко сбитого мужчину в мешковатом костюме.
       - Просто Иван Иваныч, - промолвил тот и протянул руку с кулаком величиной с пудовую гирю. Движения и выправка выдавали в нём человека военного, а Егор уже привык к тому, что наши военные за границей часто представлялись именно так.
       - Дела принял?
       Тимкин утвердительно кивнул головой:
       - Дела - одно название, это не старпомовская бухгалтерия. Я перед вашим приходом всё заранее приготовил, остается только с экипажем познакомиться, - доложил скорее для гостя Егор.
       - Знакомство придется отложить до выхода. Старпом у нас опять новый и второй штурман совсем мальчишка. Пусть они занимаются бухгалтерией, а ты поступай в распоряжение Ивана Ивановича, ему нужен такой человек, как ты. Важный груз повезём на этот раз, можно сказать королевский.
       - Вернее диктаторский, самому Бокассу персонально. Знаете такого? - спросил гость.
       - Лично не знаком, но бронетранспортёры для него доставляли. Говорят, остался доволен, но очень желал самолёты иметь.
       - Не удивительно. Он ведь классный лётчик. Видел я его в воздухе - ас! Ив-Ив, как потом его стали звать в рейсе, показал большой палец.
       - Уж не ваши ли подарочки стоят на шестом причале? - спросил Тимкин. - Видел я их, когда шёл на судно.
       - Глазастый он у тебя, капитан, и догадливый. Значит, сойдемся на почве общих интересов, - сказал представитель и дружески толкнул Егора в плечо.
       - Да у нас все глазастые. В таких контейнерах, да ещё в зелёный цвет окрашенных, по всему миру самолёты возим только мы, хотя в сопроводительных документах они под названием сельскохозяйственного оборудования проходят. Уж сколько раз отмечали это в донесениях, но такую глыбу, как Министерство обороны с места не сдвинешь, - не без иронии произнес капитан.
       Но Ив-Ив словно и не слышал.
       - А вот и не угадали. На этот раз там "вертушки", и доставить их мы должны, как можно скорей. Через месяц у них парад в честь независимости, и журналюги уже всему миру растрезвонили, что открывать его будет ОН сам на "Миге", а мы им сюрприз: вместо "Мига" наш боевой вертолёт преподнесём, - с удовольствием сообщил он.
       - Это как же вы его через джунгли за месяц доставите, да ещё и соберёте? - удивился капитан, - ведь республика диктатора выхода к океану не имеет.
       - А с нами ребята из Адлеровского отряда вертолётчиков пойдут. Эти "вертушки" на судне соберут, им ведь только лопасти повесить, - пояснил Ив-Ив.
       - И сколько этих ребят будет? - спросил Тимкин
       - Восемь человек, - ответил капитан. - Вот ты, Егор, и займись их размещением. Трех лётчиков - поближе к штурманам, а механиков - к их коллегам. Придется ребятам потесниться на время.
       - Ты, комиссар, своих ребят не обижай. У вас подвесные койки классные, как в мягком вагоне, а военные - народ неприхотливый. Работа ждёт их в Африке нелёгкая, и рейс с вами что-то вроде отпуска, а ребятам отдых в самый раз.
       Представитель, ещё раз похлопал Тимкина по плечу и добавил:
       - Не повредить бы только груз при погрузке. Прошлый раз на Алжир грузили, так два контейнера сорвались со стропов - весь генеральный штаб собрался, а я генералов не люблю. Я знаю старую военную примету: если генералы собираются вместе, с кого-нибудь погоны снимут непременно.
       - Типун вам на язык, - не сдержался капитан. - Ты, Егор, завтра на всякий случай, на плавкран зайди. Узнай, кто на вахте будет в день погрузки, заостри важность момента, а часа через два зайди ко мне, посоветоваться с тобой хочу.
       - Хорошо, - ответил Тимкин и направился к двери.
       - Ты им на кране передай - пузырь ставлю за хорошую работу, - придержал его Иван Иваныч.
       - Раньше времени обещать нечего, они тогда непременно для "завязки" сообразят. Сделают дело, тогда и посмотрим, а крановщиком может и женщина оказаться. Есть в порту такие, тогда пузырем не обойдетесь, - улыбнулся Егор.
       - Служим Советскому Союзу и его славным женщинам, - с радостью отозвался лихой вояка и добавил, - хотя ваши ребята и догадливые, вы им про "вертушки" пока не говорите, а если уж будут особо любопытные, то ко мне присылайте.
       Через два часа они сидели с капитаном за столом, изучая грузовой план и обсуждая задачи на время погрузки. Когда обсуждение закончили, капитан, отодвинул в сторону бумаги и внимательно посмотрел на Тимкина.
       - Ты мне, скажи, что у тебя со зрением. Восстановилось полностью? - спросил он.
       - Может, и не совсем, но вижу нормально.
       - А очки тогда зачем?
       - Очки специальные, чтобы снять напряжение. Врачи рекомендовали носить ещё год. Говорят, что радар всё же может помешать.
       - Значит, в дневное время для несения вахты на ходу ты пригоден?
       - Если нужно, я готов, - Егор не скрывал своей радости.
       - Ставить тебя на вахту официально я не могу, а вот подстраховать вахтенного штурмана попрошу. Старпом у нас ненадежный, мне в службе намекнули, а третий штурман в свой первый рейс после окончания училища идет. За старпомом я сам погляжу, а к третьему поставим на вахту матроса Кондратьева. Парень смышленый, если что - позовёт. Кстати, в ЛВИМУ им не нарадуются, за год два проходит. Он тебя очень уважает и называет своим крестным отцом. Хочу я, чтобы ваша дружба крепла, ведь за ним ребята тянутся. Твоему авторитету это не повредит. Экипаж-то у нас молодой, средний возраст тридцать. Я знаю, в деле ты строг, иногда и перегнуть палку можешь, только теперь ты не старпом, а комиссар, и к тому же в этой должности начинающий. Пусть они в тебе по-прежнему штурмана и командира видят, потому и прошу тебя на мостике помогать, да и квалификацию не теряй. Думаю, ты в комиссарах не засидишься, а чтобы меня понял, буду тебя на своё место готовить. Меня последнее время язва желудка мучает, возможно, придется на время уйти на берег или на малое плавание перебраться. А с делами первого помощника вместе управимся. Нам с тобой на судне делить нечего.
       - Боюсь, Служба Мореплавания это решение не одобрит, а партком не отпустит, - засомневался Тимкин.
       - Зря так думаешь. В службе теперь молодых наставников много, и они со мной согласны. А в инструкциях первого помощника помогать младшим командирам не запрещено. Кто ж запретит передавать опыт молодым? Так что сомнения твои беспочвенны и, выходит, мы с тобой договорились. С погрузкой тоже всё ясно - весь груз для военных под твоим контролем. Второй штурман тебе знаком, парень надежный и добросовестный, но в прошлом рейсе ему досталось, а перед приходом жена родила сына, вот и дадим ему погулять. Я уже подменного на стоянку заказал, сегодня вечером придёт. Так что придется тебе покрутиться, хотя и ты больше не холостяк.
       Капитан выдержал паузу и, не услышав возражений, спросил:
       - Ева возражать не будет, если задержишься? Хотя и не медовый месяц, а всё же перед отходом обидеться может.
       - Не обидится. Она на работе днями пропадает и ребёнка ждёт. Вечерами они с женой Андреича проходят курс "молодой матери".
       - Вот и хорошо. Бери дела на стоянке в свои руки. Я завтра ложусь на пару дней на обследование, ты остаёшься как бы за хозяина. Давай по рюмке за твоё возвращение, - капитан налил коньяк, открыл коробку шоколадных конфет.
       - С возвращением тебя, Егор. Я рад и хочу, чтобы путь твой обратно на мостик оказался недолгим. За удачу!
      
       Вернуться капитану через два дня не удалось, в этот раз им занялись серьёзно. На удивление легко втянулся Егор в судовую жизнь. Его приняли так, будто и не уходил он вовсе, а лишь отгулял отпуск. Подменный капитан наблюдал за погрузкой, ни во что не вмешиваясь. Цемент в трюма и "Жигули" для Камеруна в твиндеки грузили быстро. Тимкин стал беспокоиться, что чего доброго придется выходить с новым капитаном, но оказалось, что груз для военных в порту ещё не весь и придется ждать трое суток.
       Иван Иваныч переживал. Время утекало, словно вода из дырявого ведра. Волновались и вертолётчики, теребили Тимкина и портовиков, но "вертушки" грузить было нельзя, пока не загрузят твиндеки, а им хотелось уже начать подготовку техники ещё в контейнерах.
       - Сделай что-нибудь комиссар! Ведь не успеем мы технику собрать. Как бы обратно везти не пришлось. Тогда мне до полковника никогда не дослужиться.
       - Не волнуйся, служивый. У нас ещё неделя в запасе. Прилетишь ты со своими орлами прямо к праздничному столу. Орден Белой Гориллы и звание Почетного Людоеда тебе обеспечены. Выпьешь пальмовой водки, закусишь обезьяниной-гриль, и отведут тебя на месяц в гарем с чернокожими девственницами, если конечно твои "вертушки" императору понравятся.
       - Не каркай, комиссар. Только между нами, Бокасса - людоед, молоденьких мальчиков, говорят, предпочитает. Скорее с меня живого шкуру на барабан натянет, не посмотрит, что она у меня дырявая, а орденов африканских у меня и так хватает. От гарема не откажусь и с тобой поделюсь, если не побрезгуешь. У вас с мылом как?
       - Артельный у нас мужик запасливый. Выбирай - тебе ящик "Ландыша" или "Земляничного"? В джунглях и наше "Хозяйственное" в большом почете. Тебе большими кусками или из бочки на развес?
       - Тот, что на развес, оставь себе, когда тебя вместе со мной на кол сажать будут, - проворчал старый вояка, - А если обойдётся, пригодится с приходом. Слышал, что твой партком не хуже нашего генерального штаба чопы ставит.
       - Считай, договорились. Так и быть разделю я с тобой тяжкую твою участь. Для хорошего человека ничего не жалко, - смеется Тимкин, понимая, что пусть не прочно, но на время успокоил "служивого".
      
       Несмотря на опасения Тимкина, всё закончилось благополучно: капитан вернулся, груз прибыл вовремя, и настал момент погрузки "вертушек" на палубу, но помешал шторм. Ветер усилился до 8 баллов, и капитан плавкрана принял решение ждать улучшения погоды.
       Ждать у моря погоды - дело неблагодарное, и Тимкин отправился на переговоры, а пароходство надавило на руководство порта. Вскоре буксир "Марс" с капитаном Анатолием Цыбо, борясь с прижимным ветром, не без труда перешвартовал кран, не избежав повреждений. Три контейнера с вертолётами устроились на крышках первого, второго и третьего трюмов, готовые проделать путь морем в пять тысяч морских миль до порта Дуала африканской республики Камерун. После их крепления судно было готово к выходу в рейс.
      
      

    ОТХОД

      
       В приемной кабинета начальника пароходства стояла привычная тишина. Знакомая всем капитанам секретарь приоткрыла дверь в кабинет и негромко произнесла: - К вам капитан.
       - Заходи, - улыбнулась секретарь и дружески подмигнула, что означало наличие у начальства хорошего нестроения. Он улыбнулся в ответ, шагнул в кабинет и сразу же отметил некоторые изменения. С каждым новым начальником обстановка менялась незначительно: заменяли стулья, телефонные аппараты, переставляли большой стол для заседаний. При прошлом начальнике, человеке из министерства, типичном номенклатурном работнике, стол начальника, превративший комбинацию в букву "Т", был массивным, с креслом повышенной комфортности и высокой спинкой, видимо, с целью подчеркнуть важность хозяина кабинета. На сей раз основной стол для совещаний остался прежним, но вернулся старый стол начальника, который стоял несколько в стороне, и за которым сидел в прошлом капитан, а теперь - новый руководитель. При появлении посетителя он встал, вышел из-за стола и поздоровался, пожав руку. Все в пароходстве считали нового босса человеком весьма корректным, выдержанным, уважительно относившимся к своим коллегам. При нём прекратились безобразные разносы и угрозы в адрес капитанов, что положительно сказалось на их работе.
       - Садитесь, капитан, (он всегда называл их по должности), - указал он на стул напротив.
       Капитан решил обойтись кратким рапортом:
       - Судно к рейсу готово. Комиссия заказана на восемнадцать, замечаний нет.
       Основным достоинством нового начальника считалось его немногословие и умение сказать главное в считанные минуты, но этот раз он позволил себе немного больше.
       - Не всё так гладко, капитан. У вас времени в обрез, а груз проблемный. Не хочу скрывать от вас, что мы намечали отправить "игрушки" для императора с другим капитаном, но ММФ настояло на вашей кандидатуре, очевидно с учетом ваших действий во время военного конфликта в Конакри. Вы были в Камеруне?
       - Неоднократно.
       - Это хорошо. Значит, вы знаете, что наших дипломатов там нет, а французская агентирующая фирма к нам дружеским отношением не отличается. Действовать придётся по обстоятельствам, возможно не совсем законными методами. Инструкции получите перед отходом от военных. Я знаю, что в Дуале у вас хорошие отношения с западногерманским миссионером, у которого наши моряки отдыхают в бассейне, но сейчас никаких увольнений. Наставника с вами не посылаем, у вас и так достаточно пассажиров из числа военных. Как с ними вести себя, вы знаете. Как думаете, может быть, вам на всякий случай сменить старпома?
       - На судне уже есть очень опытный бывший старпом, ныне первый помощник Тимкин. В случае чего, он успешно доведет судно, я в этом уверен.
       - Не забывайте, что он теперь всё же первый помощник, - произнес начальник и встал, давая понять, что аудиенция окончена. - Счастливого плавания, - он пожал руку, и казалось, потерял интерес к капитану.
       По рекомендации военных отходили глубокой ночью, чтобы избежать лишних глаз при проводах. Однако на этот раз провожающих оказалось много, почти все из военных. Интересовались они только грузом Ивана Ивановича, не забывая поднимать рюмки за "благополучный исход безнадежного дела". До отхода Тимкин с капитаном выслушали напутствия его начальников, получили инструкции и конверты, которые следовало вскрыть при прибытии на место, при этом конкретно место не указывалось. Это было похоже на плохую комедию, потому что все грузовые документы указывали конечный порт назначения Дуала в Камеруне, где французские военные чувствовали себя как дома.
      
       За всеми этими хлопотами Тимкин забыл об огорчениях оттого, что Еве не удалось проводить его в рейс, как полагается замужней женщине. Когда раздалась команда "Стоять по местам", он по привычке отправился на бак, на свое прежнее место по швартовому расписанию но, увидев там штатного старпома, спохватился и поднялся на крыло мостика.
       - Привет, чиф, - радостно встретил его лоцман Сорокин, - вернулся, выходит, на свое судно.
       - Вернулся, - ответил Тимкин.
       - Да он вроде и не уходил, - сказал появившийся из рубки капитан, - считай, что отпуска отгуливал, да новой специальности обучался.
       - Слышал, слышал, - похлопал Егора по плечу лоцман. - Ты главное только профессию моряка не меняй. Хорошая у нас профессия - моряк, а специальность при ней не главное, - обратился он ещё раз к Тимкину перед тем, как сойти с судна.
       Стоя на крыле мостика, они с капитаном смотрели, как уходит в темноту лоцманский катер, унося лоцмана с поднятой в прощаnbsp; - Выйдем на минутку. Вот что комиссар, - сказал он в коридоре, - долго у него не сиди, пять минут тебе на всё. Будем переводить его в палату интенсивной терапии. Может быть, оперировать придется. Вы с женой вроде у них живёте? Поглядывайте за его супругой, одну её не оставляйте. Понимать должны: в таком возрасте супруги, что два сапога - пара. Я ей советую капельки для сердца попить, не помешает. И пусть ваша жена присмотрит за обоими.
    нии рукой, едва заметного в свете гакабортного огня судна. Когда катер растворился в темноте, капитан добавил:
       - А ведь он правильно сказал, и на другую профессию я её никогда не поменяю. И ты, Егор, правильно сделал, что вернулся.
       Тимкин оглянулся. За кормой ярко вспыхивали огни створных маяков и жемчужным ожерельем рассыпались огни приморского бульвара, за которым неярко сияло зарево Таллина. Где-то в темноте, на самом берегу на линии створов стоит "Русалка", которая всегда провожает уходящих из Таллина моряков. В этот момент он был уверен, что где-то рядом с нею стоит и его Ева.
       - Ни к чему долго смотреть назад, Егор. За кормой надолго остаётся прошлое, а наше будущее теперь впереди, - услышал он голос капитана. - Оглядываться будем потом, а пока время для этого ещё не пришло.
      
       Пойду, пожалуй, сделаю обход помещений, подумал Егор и спустился на нижнюю палубу. Здесь, рядом с машинным отделением, было душновато, пахло машинным маслом, шум двигателя мягко разносился по коридорам. По линолеуму палубы тянулись масляной дорожкой следы от обуви машинной команды. Не успели убраться, нужно проверить с утра, отметил он по старпомовской привычке. В пустой кают-компании буфетчица заворачивала в мокрые салфетки посуду на полках - к утру обещали шторм. На судне она работала уже седьмой год, и её считали старой морячкой, которая не нуждалась в замечаниях.
       - Может чайку, Егор Петрович, а если хотите, кофейку налью? - обратилась она к Тимкину.
       - Спасибо. Иди отдыхать. Мне ведь теперь по ночам вахту не стоять.
       - Так вы же спать много не любите. Я вам белье сменила, а вы ещё и чемодан не разобрали, так я у вас уберусь после обеда. Не знаете, сколько летунов у меня кормиться будут?
       - В кают-компании только трое, остальные в столовой команды.
       - Вы, Егор Петрович, скажите их командиру, чтобы они как люди спали, раздетыми, а то всё бельё перепачкают. У меня его потом в стирку не примут.
       - Хорошо, непременно скажу, - ответил он и подумал? - Ну, держись, Ив-Ив, будем учить тебя и твоих орлов морскому порядку и дисциплине.
       Осмотрев камбуз и столовую команды, он поднялся в каюту. Неразобранный чемодан так и стоял возле рундука, но коробки с книгами исчезли.
       - Молодец Лёньчик, - подумал он, - Разложил книги в книжные шкафы. Со своим матросом он уже успел побеседовать, правда, недолго, тот на время стоянки уезжал в Нарву и Питер.
       Раздался осторожный стук в дверь, и в проеме показался Леонид.
       - Лёгок на помине, заходи! - Егор искренне обрадовался матросу.
       - Я ненадолго. Тут вам тёща и Алла подарок прислали: пирожки и варенье. Капитан меня на вахту к третьему штурману поставил, так что мы можем видеться после обеда.
       - Да в любое свободное время заходи. Ты - комсорг, моя правая рука. Как твоя мачеха и Алла?
       - Моя Алла к свадьбе готовится, а мачеха тоже замуж собирается. Наш капитан познакомил её со своим однокашником, тоже капитаном в Балтийском пароходстве. У него жена два года назад на пляже в Сочи утонула, две девочки остались. Они теперь у неё живут, а её не узнать - счастливая! Говорит, детей у неё ещё не меньше двух будет. Я рад за неё.
       - А я, Лёня, за тебя.
       - Ладно, я пошел соснуть, а то ведь дома не выспишься.
       Он ушёл, а Егор подумал: о каком доме он говорил? Об отцовском или новом, в Нарве? А впрочем, какая разница, важно, что у парня наладились непростые отношения с мачехой, да и с невестой повезло.
       Спать не хотелось. Он лег на диван, взял в руки любимые рассказы О'Генри, но читать не стал, вспомнив о Еве.
       - Как-то она там одна? А почему одна? Рядом с нею есть тоже хорошие люди, - решил он и неожиданно для себя уснул.
      
       К утру заштормило, а к обеду балтийская волна прилично раскачивала судно, словно проверяя крепление бесценного палубного груза. Старпом, бранясь на погоду то на русском, то родном эстонском, маялся в тяжелом похмелье в ходовой рубке, поглощая кружку за кружкой крепкий кофе. В свои пятьдесят пять он уже трижды выходил в капитаны, но благодаря пристрастию к алкоголю и скверному характеру через год - два его снова майнали в старпомы. Может быть, и выгнали бы совсем, но моряком он был неплохим, моря не боялся, знал иностранные языки, к тому же, был сыном уважаемого в республике и СССР академика.
       - Боцман, - кричит он в мегафон с крыла мостика. - Ты не видишь, тяжеловесная стрела болтается. Крепление наверху ослабло. Я тебе, курат (чёрт эст.), сколько раз говорил, чтобы проверял перед отходом.
       - Да не болтается она, вам кажется. Это гини под чехлом телюпаются, - отвечает с палубы боцман, которому в качку лишний раз наверх лезть не хочется.
       - Это у тебя в штанах что-то телюпается, а гини гуляют, - бурчит для вида старпом и затихает.
       Гини действительно не гуляют, а лишь слегка колышутся под чехлом. Старпому с каждой минутой всё тоскливей. Чёрт бы побрал мужиков с плавкрана. Притащились перед отходом с пузырем, а вылакали все его запасы. Теперь и опохмелиться нечем. Капитан точно не даст. Старый комиссар был неплохим компаньоном, правда выпивал всегда на халяву, а к новому, как и к капитану, говорят, подходить в этом случае бесполезно. Ох, и тоскливо будет в рейсе. Может действительно завязать? Хорошо бы, да не смогу. Да и зачем, я что - запойный? Лучше с морем завяжу, поеду к деду на хутор, хватит в море болтаться. Зря замену не просил. Рейс хреново начинается, как бы опять не вляпаться в какую-нибудь историю в этой Африке. Нет, с приходом буду проситься на берег, вон и печень хандрит всё чаще и чаще. Может, у поварихи пиво есть?
       - Дракон, дуй к поварихе, попроси бутылку пива, у неё есть, - обращается он боцману, когда тот показывается на крыле мостика.
       - Не даст она мне, мы с нею "в разводе".
       - А ты ей скажи, что не себе, чиф, мол, помирает.
       - И вам она не даст, у неё теперь другой интерес - наш новый комиссар, и супротив его она не пойдет. Лучше я вам после вахты чуток "Столичной" отолью. У меня есть немного для наружного употребления.
       - Для наружного, - вздыхает старпом. - Оборзел моряк. "Столичную" на растирания изводит. Совсем зачерствели люди.
       - Так я пошел, а то комиссар предупредил, что скоро собрание начнется, - пользуясь паузой, говорит боцман.
       - Ладно. Иди к своему комиссару, а пива у поварихи всё же попроси.
      
       В первый день рейса старпом не одинок. Ещё несколько человек испытывают подобные мучения. В столовой команды они хорошо видны, и Тимкин с удовольствием отмечает, что их совсем немного. Иван Иваныч со своей командой сидит чуть впереди, как и положено гостям, и видно, что они освоились, но пока ещё на их лицах явно заметено любопытство новичков.
       Первым берет слово капитан. Он коротко говорит о текущем рейсе, определяя главные задачи. Заканчивает выступление словами:
       - А теперь немного о хорошем. К нам вернулся наш старпом Егор Петрович. Думаю представлять его вам не нужно. Требовательность его вы хорошо знаете, и прошу это учитывать, но уверен, что вы найдете с ним общий язык.
       - Народ интересуется, - раздается голос незнакомого Тимкину моториста, - он всё же кто? Старпом или комиссар?
       - Сразу видно, что ты салага. Егор Петрович он и есть Егор Петрович - мужик что надо, а должность роли не играет. А если ещё не понял, заходи, я тебе отдельно проясню, - объясняет ему боцман.
       - Прежний тоже был что надо, когда выпить есть, а когда трезвый, и на козе не подъедешь. Замучил своей политикой, - не сдается моторист.
       - Вот вам, Егор Петрович, и первый вопрос - как у нас будет с политикой? - спрашивает капитан.
       - А политика у нас простая. Работать нам нужно так, чтобы не стыдно было перед страной и перед нашими родными. Вы не дети, я не воспитатель детского сада и учить вас не собираюсь, а вот если что-то непонятно - заходите, разберемся, мои двери, как и раньше всегда открыты.
       - А что, капитан, твой комиссар мужик ничего. Мозги людям пудрить не стал и прямо, как Чапаев - заходи ко мне, чай пить будем, - шепчет Иван Иванович капитану и видно, что Тимкин ему нравится всё больше и больше, - только, видимо, строг очень, вот и сомневаются некоторые.
       - Строгость? Это к нему не очень подходит. Скорее, он очень серьезный мужик, которому верят и немного побаиваются, потому что у него шара не проходит. А ещё он многое умеет и хочет, чтобы и другие многому научились. Поэтому я и просил его на судно и уверен, что и в этой должности его будут уважать. А то, что у меня теперь настоящий тыл есть и говорить нечего. Уж он-то кляуз писать не станет.
       - Эх, капитан. Твоими устами да мёд пить, да только среди замполитов хорошие мужики редко встречаются. Как говорил мой учитель, легендарный разведчик второй мировой, от партии никакой бронежилет не спасёт, а комиссара только рядом держать надо, нельзя его за спиной оставлять, - шепчет Ив-Ив и, не спрашивая разрешения, выходит из столовой.
       Первое собрание к удовольствию экипажа заканчивается быстро. Тимкин, который заметил, что капитан нахмурился, решил поговорить с майором. Тот сам подошел к нему через полчаса, когда Егор наблюдал за дополнительным креплением контейнеров.
       - Что это они? - спросил Ив-Ив - И так тросов навязано до хрена.
       - Погода в Северном море - штормовая, и птички твои не дай Бог улетят раньше времени. Капитан приказал, а его слово закон. Кстати, сегодня вы совершили первую непростительную ошибку, а у нашего мастера железное правило: в третий раз не прощает. Так что первый звонок, господин Суворов, для вас прозвенел и это весь экипаж понял.
       - Весь, говоришь. Устав, что ли нарушил? Непонятливый я и до меня трудно доходит. Поясни!
       - А что тут пояснять, ваше величество нарушило не Устав, а главную заповедь - ушёл раньше капитана без его разрешения.
       - Субординация мне в армии надоела. У меня другая "контора", мне ваши законы до фени, - вспылил майор.
       - Мое дело предупредить. Смотрите только, чтобы экипажу не стало до фени, когда вам его помощь потребуется.
      
      

    ПОДАРКИ ДИКТАТОРУ

      
       При прохождении Зунда контейнеры вызвали интерес береговой охраны. Катер минут пятнадцать шёл рядом с бортом, офицер на мостике, не прячась, производил съемку солидной видеокамерой. Через двадцать минут подскочил ещё один катер и, почти прижимаясь к борту, произвел радиационную разведку.
       - Как в годы Карибского кризиса, - прокомментировал капитан. - Тогда ядерная начинка на Кубу шла на подводных лодках, а танки и солдатиков из балтийских портов возили. Идет, бывало, теплоход, на палубе сотня ротозеев в одинаковых фланелевых рубахах берегами любуются, а на кормовой палубе полсотни военных походных кухонь дымят. С датского корабля запрашивают: куда следуете, какой груз? В Антарктиду, а груз продукты и оборудование для метеостанций, - отвечают согласно инструкции. Мы тогда на линии Рига - Клайпеда - Гамбург- Бремен ходили. В немецких газетах каждое такое судно в разрезе показывали - в трюмах танки, ракетные тягачи и солдатики на матрацах маются. Трюма-то только ночью открывали. В тропиках жарища, а туалетов - ёк! Любите вы, военные, в войнушку поиграть, не жалко вам солдатиков.
       - Аполитично рассуждаешь, капитан, - взрывается Ив-Ив. - Я бы на твоем месте (он упорно называет капитана ты) помолчал. У самого хоромы, буфетчица в каюте убирает, представительские. Чем не генерал?
       - Наш капитан в этой рубке больше половины жизни проводит, когда ваши генералы в своих постельках спят, а в казармах по праздникам появляются, - возмущается второй штурман. Вы бы в Арктике разок на его место встали, сразу бы в отставку попросились.
       - Ты, штурманок, говори да не заговаривайся. Армия для меня - вся жизнь, какая ни есть хреновая, а моя. Как для твоего капитана море, так и для меня армия. До генерала мне никогда не дослужиться. Только запомни, что у генералов служба одна, а меня другая - та, что не за деньгами в бой идет.
       - А за что же тогда вы воюете? - не унимается любопытный штурман.
       Бравый вояка слегка растерянно переводит взгляд на капитана, потом на Тимкина, видимо, он и сам себе задавал это вопрос неоднократно, но убедительного ответа не нашёл.
       - Вам этого не понять, а я так скажу - и за деньги воевать можно. Вам-то тоже валюту приплачивают, - произносит майор и идет к двери.
       - Подожди, - останавливает его капитан. - У нас на подобные вопросы принято отвечать конкретно или признаваться в бессилии.
       - Зря вы к нему пристали, - вступается Тимкин. - У каждого человека своя правда, а значит и цель. Он свою профессию - защищать свой народ, свою Родину, уже никогда не поменяет. У него присяга, и этим всё сказано.
       На лице майора появляется довольная улыбка. Он смотрит на штурмана, но тот не унимается.
       - А разве его Родина в Африке?
       Пауза затягивается. Майор смотрит на комиссара.
       - Есть такие понятия как политика государства и гражданский долг, - спокойно отвечает Тимкин.
       - Меня этим долгом уже задолбали, - взрывается штурман. - Только вот не пойму, почему я кому-то должен, да ещё и неграм? Тащим им трактора, комбайны, цемент, когда у самих всего этого не хватает. Мы что у них в долгу?
       - Успокойтесь и не валите всё в кучу. Вы прекрасно понимаете, что майор защищает здесь интересы своего государства, а мы исполняем свой интернациональный долг. Вам, думаю не нужно пояснять, что это такое, - Тимкин старается говорить как можно спокойнее.
       - Если честно, комиссар, - прерывает его майор, - я до сих пор так и не понял что это за долг такой. Приказ Родины понятно, а вот кто кому должен, ещё разбираться нужно. В Корее и Вьетнаме там понятно - они по нашему пути идти собирались, наш образ жизни перенимали. А здесь наш социализм им до балды и каждый под себя тянет. Им главное - кто больше даст. Вот на этом мы и обхезаемся и, даже если весь наш народ нищим сделаем, им всё равно не хватит. Здесь закон джунглей ещё не один век править будет, а капитализму этот закон сродни, и станут они ему братьями и попрут нас отсюда.
       - Прекратим этот бесполезный разговор, - останавливает капитан. - У каждого из вас своя правда, и лучше разобраться без крика, я так скажу - время само рассудит, а наше дело исполнять свой долг на своем месте. Так что расходитесь, петухи, и прошу вас на людях подобных дискуссий не устраивать. Незачем им мозги пудрить. А вы, майор, не обижайтесь. В море не совсем, как у вас, понятия о долге, и из суворовских заповедей нам ближе всех одна - сам погибай, а товарища выручай. Вот этот долг ближе и понятней, а уж как с остальными быть, это тебе, комиссар разъяснит. Думаю, разберётся, он свой - из настоящих моряков.
      
       Примечание: В 1992 году штурман, тогда уже капитан, будет одним из первых борцов за независимую Эстонию, затем станет одним из первых частных судовладельцев. Обретет славу беспощадного капиталиста-эксплуататора. Так рассудило время, оправдав известное высказывание не лучшего из "великих": - Каждому свое.
      
       Боевые корабли и катера, в зависимости от погоды, сопровождают судно до Бискайского залива. После этого их сменяют самолёты, но уже на траверзе Португалии пропадают и они. Высокая волна и приличная качка так и не дали майору и его людям приступить к необходимой работе, а когда зыбь уменьшилась и качка стала плавной и терпимой, они открыли двери в контейнерах и приступили к проветриванию своих "птичек". При осмотре обнаружилось, что рубероидная защита от дождя и брызг своей задачи не выполнила и значительно подпортила боевую раскраску вертолётов, из-за которой на судне разгорелась острая дискуссия. Два вертолёта, как и положено советским боевым машинам, были окрашены в мрачно-зелёный цвет с крупными яркими звёздами на бортах.
       Один из них варианта "санитарный" с большими красными крестами был окрашен в тусклую шаровую краску. Для подарка даже боевому генералу, не говоря уже о диктаторе африканской страны, такой колер явно не подходил и вызвал уныние даже у видевших многое лётчиков.
       - Я на месте Бокассы такое позорище приказал бы сбить ещё на подлёте, - промолвил боцман.
       - Так оно и будет, - добавил второй механик, очень неплохой художник на больших поверхностях, за что на судне получил прозвище Сикейрос.
       - Не примет африканский диктатор такой подарок. Колдуны засмеют, - поставил точку капитан.
       - А Ч.Д. (что делать)? - почесал затылок Ив-Ив.
       - Стреляться, - сказал Тимкин. - Всё лучше, чем зажарят тебя на вертеле или разрежут перед этим на кусочки.
       - И жарить не станут - живьем слопают!
       Первыми не выдержали пилоты.
       - Что вы за народ, моряки! Всё вам шуточки да хаханьки, а нам-то теперь что делать? Мы облётывали совершенно другие машины.
       - А вы сообщите в Министерство Иностранных дел, что подарок их на заводе подменили. Пускай новый присылают, а этот мы на Канарах "толкнем", всем погулять хватит.
       - А ну вас в задницу, - взрывается майор, - только скалить зубы и умеете.
       - Обижаешь, родной, - миролюбиво говорит молчавший до этого стармех. - Если твои птички действительно летают, не отдадим мы тебя на шашлык, а ребят твоих на поруганье. Наши мужики не только зубоскалить умеют, у них ещё и руки растут, откуда надо и в черепушках кое-что имеется. Проси у мастера пару пузырей и айда на кормовой майдан думу думать.
       - С пузырями, дед ты поспешил, а ящик пива и банку азовской тараньки для хорошего дела не пожалею, - поясняет капитан. - Распорядись, а лучше сам нырни в артелку, да не забудь сказать буфетчице, чтобы из запасов фужеры дала. Для серьезного дела из горла чешское пиво пить греховно. А вы, майор и старпом с комиссаром - ко мне в каюту.
       Когда в каюте все уселись у стола, капитан достал грузовые документы и выложил на стол коносаменты на контейнеры.
       - Что там твои пилоты про другие машины, которые испытывали, говорили? Это серьезно или так для красного словца?
       - Я на заводе не был, и честно говоря, не знаю, но думаю, что среди пилотов испытатели наверняка есть, да и механики за погрузкой в контейнеры должны были следить. Что-то здесь не чисто, - пожал плечами майор. - Если и действительно вертолёты не те, то пахнет диверсией, - добавил он нерешительно.
       - Диверсия вряд ли, а вот обычное разгильдяйство не исключено. Перепутал отправитель документы и вместо диктаторских отправили наших "птичек". Помните, как вместо авиационных двигателей привезли мы в Сирию двигатели для тракторов? При нашем бардаке всё возможно. В порту сам чёрт не разберется. Я ещё десяток таких контейнеров на товарном дворе видел, - сказал Тимкин
       - Если перепутали, то это такое ЧП, что нужно срочно сообщать в пароходство, - капитан снял трубку телефона и вызвал из радиорубки начальника радиостанции.
       - А может, лучше нашим, в министерство обороны? - спросил майор.
       - Ваши скандал поднимут, а потом замнут, они всегда ни за что не отвечают. Тогда Бокасса к празднику вертолётов уж точно не получит. Думать мужики нужно и действовать. Рейс всё равно продолжать придется. А пока, кроме старпома и первого помощника, все свободны, - приказал капитан. - Скажи мне, бравый вояка, - обращается он к майору, - твой диктатор стоит того, чтобы возиться с его вертолётами?
      

    []

    Жан-Бедель Бокасса (Jean-Bedel Bokassa)

       - Бокасса? Наверное, стоит, - ответил тот после недолгого молчания. - Меня с его автобиографией подробно знакомили. Между прочим, очень интересная личность, но главное, что против французов и американцев. Короче, свой парень, это я тебе, как вояка говорю. Мы с ним одного поля ягода, и биографии у нас с ним чем-то сходятся. Он, как и я, рано осиротел, а в семье двенадцать детей было. Воспитывался родственниками и в восемнадцать пошёл на службу в колониальные французские войска, а в сорок четвертом, как и я, воевал с гитлеровцами на Рейне. В 1949 году окончил офицерскую школу. Воевал против нас во Вьетнаме и очень неплохо - стал кавалером орденов Почетного легиона и Лотарингского креста. В 1962 году уволился из французской армии, вернулся на родину. В 1965 совершил государственный переворот, стал пожизненным президентом. Личность он незаурядная и играет в Африке не меньшую роль, чем Муамар Кадаффи, маневрируя между Западом и СССР. Несколько лет назад посетил СССР, лечился у главного кремлёвского врача Евгения Чазова. Людоед или нет, не скажу, только он пока свой парень в Африке. Видел, как он летал, правда, на небольшом самолете. Я тогда в составе нашей военной делегации был и скажу тебе, что он мне понравился - личность действительно впечатляющая. Жен у него не то семнадцать, не то восемнадцать и детей аж семьдесят семь, ну, а о богатстве и говорить нечего - известный в мире любитель брильянтов.
       Немного помолчав, майор не удержался от просьбы:
       - Пусть твои ребята помогут, особенно с леопардами. Бокасса считает их своим символом.
      
       Минут через сорок начальник рации отстучал шифрограмму в пароходство, а к тому времени лётчики, осмотревшие машины пришли к окончательному заключению.
       - Вертолёты боевые, изготовленные на экспорт, так как документация и маркировка приборов на английском языке. Те, которые испытывали мы, перед отправкой ещё раз красили. Краска была ярче, и у всех на бортах наносили красивого леопарда в прыжке. Тут уж не перепутаешь. А по оснащению только санитарный отличается, правда немного: там кресла дополнительные и что-то вроде буфета, - доложил старший пилот.
       - Считаете, всё не так уж и страшно?
       - Если бы не раскраска, товарищ капитан, то для парада сошло. Конечно не тот вид, но арабам поставляли и такое. Им главное продемонстрировать вооружение, а у этих оно нормальное, штатное. Ваш боцман предлагает самим подкрасить, вот только краску бы достать соответствующую.
       - На Канарах у шипчандлера без труда любую подобрать можно, если заход разрешат, а Яков любого леопарда намалюет, - вступает в разговор стармех.
       - Посмотрим, что нам пароходство ответит. А вы, чиф, вместе с лётчиками и боцманом прикиньте, сколько и какой краски нужно. У нас большой каталог красок разных фирм имеется. Может, это действительно выход из положения?
       Получение сообщения подтвердили сразу, а ответа пришлось ждать до вечера. Радиограмма из пароходства разрешала заход на рейд Лас-Пальмаса для закупки продуктов и технического снабжения. Шифрограмма из министерства была более обширной с инструкциями лётчикам и указаниями Ивану Ивановичу. Существенно было только непременное указание: "нанесение леопарда" на все машины и доставка "изделий" к месту назначения не позднее срока полностью укомплектованными.
       Повеселевший майор долго беседовал со своими подчиненными и кинулся искать среди груза "комплектующие". Поскольку при погрузке многочисленные представители его конторы интереса к ним не проявили, местонахождение их в трюмах удалось установить только благодаря внимательности грузового помощника, который, к счастью, распорядился поместить их в носовой части твиндека первого трюма.
       - Уф! - облегченно выдохнули майор и лётчики при виде узких зелёных ящиков, о содержании которых догадаться было не трудно по маркировке "Взрывоопасно".
      
       На рейд подошли к шести часам утра. Шипчандлер уже ждал судно на катере эмиграционной полиции. Вместе с ним на борт поднялся незнакомец с русской внешностью и спортивной фигурой.
       - Григорьев, - представился он и попросил провести к капитану. Недовольное лицо не предвещало ничего хорошего.
       - Капитан не мог сам встретить вас, - сообщил ему старпом, добавив, - так как судно на ходу, а он при исполнении обязанностей.
       - Я тоже не на курорте, - хмуро произнес Григорьев, и стало ясно, что он не очень доволен встречей.
       В каюте капитана гостю пришлось подождать, когда судно станет на якорь, после чего капитан спустился с мостика. Он специально задержался, чтобы представитель всесильной организации выпустил пар в беседе с Иваном Ивановичем, и когда он появился в каюте, те уже обменялись "любезностями", готовые к разговору по существу.
       - Я хочу услышать от вас, капитан, как это могло произойти? - произнес гость. Весь его вид в это момент был наполнен желанием подчеркнуть важность момента и заставить затрепетать обмишулившегося капитана. Глядя на него, капитан с облегчением подумал - это не КГБ, а скорее кто-то из аппарата военного атташе.
       - Прежде чем ответить вам, хотелось бы узнать, с кем имею честь, - вспомнил капитан уроки вежливости своих дворянских бабулек. На секунду гость смутился, но быстро опомнился и уже без стали в голосе представился.
       - Теперь ваш вопрос понятен, - не удержался капитан. - Со стороны судовладельца и экипажа судна в период погрузки были соблюдены все необходимые правила. Вероятная подмена груза в контейнерах произошла не из-за недосмотра команды. Лица, сопровождающие груз, не имели возможности проверить его в закрытых контейнерах. Если бы мы не вскрыли контейнера, то подмена вряд ли была бы обнаружена.
       - А зачем вы их вскрыли?
       - Об этом есть запись в судовом журнале, - капитан позвонил на мостик и распорядился принести журнал.
       - Вот на странице 33:
    "Из-за обнаруженного стука во время качки и вытекающей из контейнера
    воды, приняли решение произвести внутренний осмотр груза, исходя из
    требований хорошей морской практики..."
       - Мне понадобятся выписки из судового журнала и акт осмотра груза, - уже несколько миролюбиво промолвил представитель.
       - Всё это есть в судовом журнале и штурмана приготовят вам копии. А теперь хотелось бы приступить непосредственно к делам, связанным с заходом судна. У нас не так много на это времени.
       Шипчандлер, человек бывалый и в своих делах дока, довольно быстро сообразил, что от него требуется. Договорился по рации с эмиграционным офицером на катере (уже тогда малогабаритные они за рубежом широко использовались и гражданскими лицами) и вскоре Ив-Ив с боцманом, старпомом, майором и лётчиком на зависть всем отправились за необходимыми материалами.
       Вернулись они через четыре часа и, погрузив на борт продукты и купленное снабжение, стали готовиться к отходу, ожидая последнего инструктажа задержавшегося на берегу Григорьева.
       - Что, майор, вы довольны поездкой? - спросил капитан.
       - Одно расстройство, - неожиданно ответил тот.
       - Это понятно,- не удивился капитан. - Канарские острова не только очаровывают, но и вносят в жизнь впервые повидавшего их человека смятение.
       - Не понял ты меня, капитан. Мне в моей беспутной жизни довелось видеть и не такое. Ты, небось, о Полинезии только из фильмов знаешь, а я на островах почти год отслужил. Там, считай, моя жена осталась, а может даже и дитё. Вот там рай, так рай.
       - Не ожидал я, что ты такой юморист, майор, хотя бывалые люди приврать мастаки.
       - Бывалые, говоришь? Хорошее слово подобрал, не обидное, да только я врать не люблю. Был я там в молодости, когда во французском иностранном легионе лямку тянул. Шесть лет, как один день, даже до капрала дослужился. Может быть, и совсем бы остался, да домой потянуло.
       Капитан растерялся, поверить в сказанное бравым воякой было трудно - бывший наемник и он же майор престижных войск Советской Армии? Майор, увидев сомнение на лице капитана, опередил вопрос.
       - Будет время, непременно расскажу. А расстроился я из-за Григорьева, уж больно не верит он, что мы справимся. Я его напрямую спросил об этом.
       - Напортачите вы, сорвете важное мероприятие, - ответил он. - Так и буду наверх докладывать. - А ведь так и доложит.
       - Думаю, он тебя напугать хотел, ему самому страшно. Не дурак же он, знает, что другого выхода нет, и в Москве это понимают. Кто ж против начальства попрет? - успокоил капитан. - Теперь нам бы только справиться.
       - Справимся, - оживился майор. - Твои хлопцы таких шикарных леопардов на переводных картинках нашли, что Бокасса обалдеет, а наши орлы ещё и летают не хуже их, и я уверен, что доставят диктатору удовольствие.
       Прибывший Григорьев был краток и даже не поднялся на мостик.
       - Красить вертолёты будете в Гвинее, на рейде порта Конакри. Работы производить только в ночное время, это чтобы американские спутники не сфотографировали. От Конакри до Дуалы скрытно сопровождать вас будет подводная лодка. В Камеруне встречать никто не будет. Некому. Возможно, от Бокассы прибудут представители, но это вряд ли, вроде поссорились они с французами. Остальные указания получите по закрытой связи. Удачи вам, капитан, и постарайтесь обойтись без ЧП.
      
       Через сутки у берегов Сенегала встревоженный радист приносит новые радиограммы и докладывает капитану, что вторые сутки рядом работает одна и та же радиостанция.
       - Я её уже по почерку узнаю, и такое впечатление, что она совсем рядом с нами. Судов по радару рядом не видать. Кажется, будто она на нашем судне.
       - Не волнуйтесь и не обращайте внимания - так надо, - успокаивает капитан.
       - Понял, - отвечает радист, - я ж не маленький.- Однако по лицу его заметно, что он расстроен тем, что капитан не обратил внимания на его сообщение.
       А капитан обратил. Последнее время на судне стоит атмосфера ожидания чего-то необыкновенного. Игра в войну для мужского коллектива особо заразительна, если она носит ещё и детективный характер. Страшного ничего в этом нет, даже имеет свои положительные стороны и заставляет мобилизоваться на неожиданном и интересном деле.
       Но капитана больше беспокоили не секретность и таинственность, а более практичные вопросы. Согласно шифровкам, отправитель рассчитывал, что в собранном виде вертолёты сами взлетят с крышек трюмов после сборки, но оказалось, что диаметр их винтов превышает расстояние между надстройкой судна и мачтами. Вес вертолётов на шесть тонн превосходит допустимую грузоподъемность грузовых стрел. Для выгрузки с крышек второго и третьего трюмов тяжеловесной сорокатонной стрелой следовало произвести перенос стрелы и гиней с одного трюма на другой. Операция долгая и нудная, а на всю выгрузку отводилось не более часа. Вертолёты должны были улететь в Центральную Африканскую республику так быстро, чтобы авиация Камеруна не смогла их догнать.
       Широко обсуждать это капитан не имел права, да и со старшим командным составом делиться сомнениями пока было нежелательно, хотя штурмана, да и матросы поймут всё, когда лётчики достанут лопасти винтов и начнут крепить их на место. Следовательно, их нужно достать в последнюю очередь. Хорошо, что первый трюм опломбирован, и доступ в него из-за наличия взрывоопасного груза запрещен.
      
       Всё время после вскрытия контейнеров Тимкин был рядом с капитаном, но по договорённости в дела не вмешивался. Так будет лучше. Кто-то должен быть свободен от мнения двух сторон - администрации судна и военных, решил капитан.
       - Ты, Егор, в морском деле знаешь не меньше меня и ошибку определишь сразу. Прессовать нас теперь будут на полную катушку, а ты мой характер знаешь, я и погорячиться могу. А твой статус теперь, как наблюдателя, весьма подходящий. Для начала выясни у лётчиков, какие они инструкции получили по организации перелёта. Есть у меня подозрение, что никто из сопровождающих этого не знает. Я в Камеруне был не однажды и знаю, что там хозяйничают французские военные, особенно в нашем порту назначения. И не просто военные, а в основном наёмники. Эти мужики серьезные, могут нам и клизму вставить. Покраской вертолётов пусть занимаются лётчики. В помощь им дадим боцмана и нашего художника Якова. Желательно выполнить её за один день, тогда будет день в запасе. Теперь будем встречаться с тобой в шесть утра и в двадцать три ноль-ноль. Со старпомом я поговорю, чтобы он тебе не мешал, пусть занимается судовождением.
       Капитан сделал паузу и внезапно сменил тему.
       - Скажи, Егор, как твои глаза и самочувствие в новой должности?
       - Да как сказать? В очках - нормально и даже от яркого солнца глаза не устают. А в новой должности я пока себя не чувствую. Всё, как и раньше, разве только отношение ко мне другое.
       - И в чём же это выражается?
       - Пока до конца не разобрался. Кажется, что от меня ждут чего-то, как я понимаю, не очень хорошего. Раньше со мной были откровенней, могли мне и на тебя пожаловаться, а теперь осторожничают, не договаривают.
       - А как ты думал? - улыбнулся капитан. - Раньше ты был такой же подчинённый, как и они, а теперь комиссар. В нашем обществе это слово двойное значение имеет. Для людей старшего возраста оно - символ, а первые помощники с годами его скомпрометировали. Наша буфетчица вчера сказала, что теперь у нас на судне одним бездельником меньше стало. Никто по каютам не шляется и собутыльников не ищет, а старпом ей пожаловался, что выпить теперь не с кем. Разве бы раньше удержался наш боцман вторую неделю без опохмелки? - и не дожидаясь ответа, капитан подвел итог. - Это и есть первая оценка твоей деятельности, и я за тебя очень рад. А отчужденность пройдёт, как увидят, что это не показуха. Тебя ведь и раньше ценили за деловитость, справедливость, а строгость прощали. Так что, добреньким быть не к чему. Так уж повелось, что в море их меньше уважают, чем сильных. Когда рядом сильный, всем спокойно, а доброта дома, на берегу, дороже.
      
       У экипажа судна в море есть одно неоспоримое преимущество - что бы ни произошло, конкретно отвечает только один человек. Человек свой, пусть и облечённый неограниченными полномочиями, но ни какой-нибудь чужой дядя, а капитан, который наравне со всеми испытывает все превратности морской жизни. Ответственность несет только он и, если он не самодур и не самоубийца, если есть время для принятия решения, он будет принимать его с учётом мнения всех. При этом, если результат отрицательный, экипаж винить не станут - так гласит Устав, правила морской практики и традиции. Тимкин это прекрасно понимал и, как бывший старпом, стремился помочь капитану в благополучном исходе рейса и устранении возникающих в пути проблем.
       По укоренившейся привычке основательно подходить делу, он расписал порядок работ с вертолётами до их предполагаемого вылета к получателю. Из двенадцати пунктов, он подчеркнул красным фломастером четыре, после чего позвонил майору, главному пилоту и пригласил их в каюту. Через два часа они вышли на ботдек с уверенностью, что предусмотрели всё.
       Мощный пассат сбивал жару и гнал в корму двухметровую попутную зыбь, отчего судно плавно покачивалось. Волны с легким шумом беззлобно набегали на грузовую палубу и, облизав комингсы трюмов, рассыпались и стекали через ватервейс за борт. Солнце, крупное, оранжевое, но уже не обжигающее, как в полдень, катилось к закату. Океан играл вечерними красками, мягкими, но чёткими, ласкающими глаз. По левому борту, на востоке, приподнимаясь от рефракции над океаном, висела узкая бесцветная полоска берега Африканского континента.
       - Полуостров Кап Бланк, - пояснил военным Тимкин. - Длинная песчаная коса отделяет от океана большой мелководный залив, в котором зимует огромное количество птиц. Совсем недавно у этих берегов было навалом рыбы, и здесь собирались сотни судов. Нам приходилось обходить этот район пятьдесят миль мористее.
       - И куда ж она делась?
       - Выловили. Ловили варварски, все кто мог. Мелкую рыбу базы не успевали обрабатывать на рыбную муку, да и не выгодно было. Выбрасывали за борт, как ненужную. Тралами выдрали всю растительность у дна. Ушла из этих мест рыба. Тогда рыбаки спустились южнее к берегам Анголы и через десяток лет там всё повторилось. Перебрались в Тихий океан к берегам Чили, а здесь скучно стало - ни рыбы, ни чаек.
       - Да что-то романтики, о которой так много говорили, я пока не вижу, - задумчиво произнес лётчик.
       - Это от человека зависит, - ответил Тимкин. - Романтика продукт капризный, душа должна быть чистой, неиспорченной житейской рутиной.
       - И возрастом, - добавил майор. - В молодости я её во всём видел, стал старше - страшилки из прошлой жизни стали чаще сниться, а теперь - ваши "вертушки".
       - Кроме вас, Иван Иванович, сопровождать их некому. Достойных не нашлось, да в ведомстве вашем для романтики климат не подходит - больше профессионализм в почёте. Гордиться надо, - попытался успокоить его Тимкин. - Правда, мы, моряки, побывавшие в Камеруне, хорошо знаем, что у наших дипломатов в этой стране прокол. До сих пор миссии нет, вот вас и направили. Так что для нас вы вроде как первое официальное лицо СССР в этой стране.
       - Скорее не лицо, а форменный дурак без верительных грамот, - огрызнулся майор. - Эх, расхлебать бы эту кашу да на пенсию. Обрыдли мне эти джунгли. Всю жизнь мечтал лесником стать. Махнул бы в Сибирь, в тайгу. Снега хочу, медведю лапу пожать, - неожиданно признался он. - Мне отставку ждать уже надоело.
       - Теперь уже недолго, - продолжает своё Тимкин. - Ходу нам отсюда до Конакри трое суток, а подойдем на рейд ночью или рано утром. Глубины там небольшие, сильное течение, но наш мастер лоцмана ждать не будет, станет на якорь у острова Тамара, поближе к берегу, чтобы из города нас не было видно, да из порта тоже. Сыро, правда, там в это время, но днем на солнце под сорок, как раз для покраски. Успеть бы за день, тогда у нас в Дуале дня три в запасе будет.
       - Да нам и одного хватит, если к тому времени винты поставим и двигатели прокрутим, - сказал лётчик.
       - Не говори гоп, пока не перескочил, - внезапно сердито произносит майор. - Не помню я, чтобы в таком деле хотя бы раз всё гладко прошло.
       - А что это там за кормой? - спрашивает лётчик, указывая на сливающийся с водой силуэт.
       - Наверняка боевой корабль, - предположил Тимкин и удивился тому, что легко различил его на таком расстоянии без бинокля. - Значит, действительно зрение восстанавливается, подумал он.
       - Нам только его не хватало.
       Корабль нагонял довольно быстро, вскоре можно было различить его надстройки, ракетную установку на баке и вращающиеся радиолокационные антенны.
       - Скорость корабля около тридцати узлов, - доложил старпом, не отрываясь от тубуса радара, - через двадцать минут догонит.
       - Судя по силуэту, французский фрегат. Их здесь несколько несут постоянное дежурство, борются с пиратством, - говорит капитан, - и частенько хулиганят: проходят на большой скорости в опасной близости.
       - А проверку не устроят? - спрашивает майор.
       - Для проверки веские основания нужны, а мы следуем без нарушений, в нейтральных водах, рекомендованными курсами. Грузом поинтересуются, но чтобы проверяли, такого пока не случалось. Вы, майор останьтесь, а остальные, кроме вахты, сойдите на ботдек по противоположному борту.
       - Советское судно, следующее на юг, вас вызывает французский фрегат "Нант". Прошу ответить, - на хорошем английском запрашивает по УКВ корабль, сбавляет ход и ложится на параллельный курс.
       Капитан снимает трубку радиотелефона, здоровается и сообщает свое название и международный код судна.
       - О-кей! Куда следуете и какой груз? - спрашивает француз, после короткой паузы.
       - Груз цемент, медикаменты, оборудование и сельскохозяйственные машины. Следуем в Конакри, - отвечает капитан и, пока фрегат взял паузу, передает трубку майору со словами:
       - Поболтайте с ним на французском, если ещё его не забыли. Судя по всему, мы его не очень интересуем.
       - Капитан, - обращается фрегат, после небольшой паузы, - Вы никого не встречали за последние несколько часов?
       - Видели пару кашалотов да стаю дельфинов, - отвечает майор. - Часа четыре назад прошёл встречный круизный лайнер.
       Капитан подходит к стоящему на руле матросу Лёнчику и спрашивает:
       - Ну и как наш майор, хорошо говорит?
       - Здорово! У него выговор южанина, сейчас рассказывает анекдот о капитане и буфетчице.
       Подтверждая сказанное, в эфире раздается хохот, затем фрегат делает разворот на обратный курс.
       - Передайте от меня привет капитану порта Конакри. Пятнадцать лет назад мы в последний раз заходили к нему на рейд. И желаем вашему мастеру благополучно доставить по назначению ваши сельскохозяйственные машины.
       - А он благодарит вас. По русскому обычаю желает и вам не болеть, - майор отдает трубку капитану со словами:
       - Французская разведка в Африке всегда работала лучше других. Ждут, значит, нас, и это не очень хорошо. На рожон не полезут, но испортить праздник Бокассе, может, и постараются.
      
       Кто был в Конакри, знает, что столица Гвинеи стоит в так называемом "гнилом углу" Гвинейского залива, самом сыром месте и действительно гнилым климатом. С трех сторон её окружают воды океана, и только узким перешейком земли она соединяется с континентом. Если бы не большие приливы и отливы, она бы давно погрязла в нечистотах, а туберкулёз и лихорадка свирепствуют здесь, как нигде. Французы, которым ранее принадлежала Гвинея, жили здесь неохотно, страна входила в число беднейших стран Африки, но добыча алмазов на границе со Сьерра Леоне заставляла держать здесь небольшую армию. Когда же Гвинея объявила независимость, французы покинули её без сожаления, а первый президент Гвинеи хитрый Секу Туре установил тесные связи с СССР и Китаем. Обе страны посчитали добычу алмазов неперспективной. Однако у Гвинеи были огромные природные запасы бокситов, а для производства алюминия в этом сырье нуждались ведущие тогда "крылатые" державы США и СССР. Первые гигантскими экскаваторами просто срывали целые острова и на судах увозили их в штаты, а СССР решил построить не менее грандиозный бокситный комбинат, вернее, производственный комплекс. Практичные китайцы гнали в Гвинею оружие, обучали армию, которая при конфликтах обычно разбегалась. Выручали кубинские "барбудос", у которых в предместьях Конакри был лагерь, поддерживающий партизанское движение ПАГИК, борющееся за освобождение соседней Португальской Гвинеи и островов зелёного мыса. Кроме Китая и СССР, все державы считали Гвинею никчемной страной, что фактически так и было из-за её гнилого климата и населения, не способного обеспечить себя даже продуктами сельского хозяйства.
       Несмотря на это, СССР строил там школы, больницы, железную дорогу, мосты, а колония советских специалистов: строителей, педагогов, врачей превышала несколько тысяч. Суда Эстонского пароходства доставляли сюда все грузы, почту, а рудовозы Грузинского пароходства занимались перевозкой бокситов в СССР.
       После нападения Португальской Гвинеи на порт и столицу, создали здесь военно-морскую базу, которая одновременно обеспечивала у этих берегов защиту торговых судов от нападения пиратов. Моряки морского флота оказывали посильную помощь экипажам базирующихся здесь кораблей, делились запасами пресной воды, медикаментами.
       На этот раз советский сторожевой корабль встретился за сотню миль до подхода к порту. Обменялись приветствиями. Командир сторожевика поинтересовался запасами пресной воды и с огорчением узнал, что в балластные танки мы пресной воды для них не брали.
       - Ну а на помывку то найдете? - спросили с корабля.
       - Что с вами делать, - вздохнул старпом, - сколько "голов" нуждается в этой процедуре?
       - Да мы-то обходимся, собирая дождевую, а вот на БДК (большой десантный корабль) пару сотен минимум. Вы же знаете, что в порту за день воды можно набрать тонны четыре, а у них суточный расход около восьми.
       - Пусть готовят партиями человек по двадцать, да попросите найти среди них десяток хороших плотников, есть у меня одна срочная работёнка, - соглашается капитан.
       На якорь судно становится на следующий день. Несмотря на радиомолчание, с утра на борт прибывают представители посольства и консул. Всем хочется принять непосредственное участие в работах с вертолётами, в основном указаниями, которые лишь отвлекают и создают ненужный ажиотаж. А вот плотники из числа десантников для помывки оказываются хорошими знатоками своего дела и вносят весьма интересное предложение: сделать контейнера разборными, с откидной крышей и стенками на петлях, для быстрой выгрузки вертолётов на берег. Идея такой выгрузки без использования судовых стрел зрела и в голове Тимкина. Позаимствовав у строителей "Бокситстроя" петли для ворот гаражей, стенки сделали откидными и контейнера стали быстро раскладываться. В раскрытом виде их можно использовать как настил между судном и причалом, по которому вертолёт легко и безопасно можно вытянуть на причал грузовыми лебедками. При этом вес полностью снаряженных "вертушек" с грузом уже не имеет значения. От осознания этого лётчики веселеют, приходит в восторг и майор, который неотрывно следует за Тимкиным.
       - Вот это комиссар! - восхищается он. - Повезло тебе, капитан! Я с таким мужиком пошёл бы на любое задание.
       - Да и ты, вроде, парень не промах. Докторша наша с твоим появлением брюзжать перестала, помолодела, а вчера даже в первый раз запела, - отвечает Егор.
       Майор не обижается.
       - Она пусть и не красавица, а в моём возрасте разглядывать женщину ни к чему. Поздно уже, и детей не рожать, а мой радикулит на солнышке загнулся, можно и пошустрить, к кому-нибудь притулиться, если без претензий. А поскольку я человек казенный, можно сказать спасибо и разойтись. Я себе не принадлежу.
       - А я и не собирался тебя осуждать. Твое внимание ей приятно, а значит и всем нам от этого польза, да ещё какая! Она вчера ненавистный всем Delagil (средство от желтой лихорадки, сильно сажающее печень) забыла раздать.
       Все работы закончили в полночь. Полюбовались на роскошных леопардов при свете светильников и закрыли их в контейнеры "просыхать", но сразу продолжить рейс не удалось. Второй секретарь посольства по приказу из Москвы дал указание задержаться до утра. Утро наступило, а известий всё не было. Чтобы не терять зря время, помыли экипаж подводной лодки, с приливом спустили за борт съёмный бассейн - прочный каркас из брусьев с грузовой сеткой для защиты от акул и купались до вечера. С отливом к борту подошел буксир и, не сходя с его борта, второй секретарь пригласил капитана для "получения инструкций". К тому времени снялись с якоря, и капитан заупрямился:
       - Не имею права покидать судно на ходу, передайте распоряжение моему первому помощнику.
       Инструкции, разумеется устные, возмущенный посланник "передавал" минут пятнадцать, в основном поясняя Тимкину, что обо всём будет доложено министерству. За это время буксир несколько раз относило течением от борта, а его капитан при швартовках успел повредить часть фальшборта.
       - Дебилизм, - выругался Тимкин при возвращении, - он лишь повторил то, что мы получили шифровкой ещё утром.
       - Ё-моё! - не удержался майор и, добавив витиеватое ругательство русских ямщиков, плюнул на палубу.
       - А вот за плевок на палубу в далекие времена наказывали плетьми, хотя "ё-моё" одобряю. Так бы и сообщить в Таллин, да жаль, такой текст не примут на радиоцентре.
       - Сообщите время выхода и полагаемый приход на место назначения, а в остальном пусть сами разбираются, - успокоил капитан. - Что с них возьмешь, драгоценного времени жалко. У нас всегда надежный документ имеется - наш судовой журнал, а в черновом подробнее запишите.
       -Так что, дед, - обратился он к стармеху, - гони своих "лошадок" самым полным, хотя потерянное время вряд ли наверстаем.
       - Мы завсегда согласные, только вы поскорей выбирайтесь из этого гнилого угла. Здесь в воздухе девяносто восемь процентов воды, а моим "лошадкам" больше кислород нужен.
       Кислород, правда, не очень чистый встретился только через сутки у берегов Либерии. Воздух, принесённый пассатом с севера, здесь гораздо прохладней, но вскоре и он стихает, а температура воздуха и воды растёт.
       Лётчики занимаются последними проверками. К обеду вытаскивают из трюмов длинные узкие ящики с лопастями винтов и обнаруживают одну поврежденной. Словно кто-то специально проткнул её почти на середине. В лопасти аккуратная дыра величиной с пятикопеечную монету. Тимкин сделал несколько снимков. После осмотра пришли к выводу, что лопасть повредили до укладки в ящик. На самом ящике следов повреждения не оказалось. Правда, легче от этого не стало. Лётчики приуныли. Успокоил всех стармех.
       - Кто-то может сказать, насколько нагревается лопасть при работе? - спросил он.
       - Градусов до сорока, может до шестидесяти, - неуверенно произнес командир лётчиков.
       - Тогда нечего посыпать голову пеплом. Есть у нас импортная эпоксидная смола, которая при тысяче градусов не плавится и не горит. Мы её на цилиндровых крышках испытали. Держит - зашибись! Испытаете ремонт на земле, и я уверен, что летать будете, пока новую лопасть не пришлют. А вообще-то удивительно, что на три вертолёта ни одной запасной лопасти.
       Но беда, как говорят, не приходит одна: когда подняли на палубу бочки с топливом для "вертушек", оказалось, что на три вертолёта их на треть меньше, чем нужно, и для перелёта до места назначения топлива не хватит.
       - А если разбавить нашей соляркой? - робко предлагает боцман.
       - Смеешься, дракон? Дело швах! Приплыли, как у вас говорят, - падает духом расстроенный лётчик.
       - Безвыходных положений не бывает, - заключает майор. - Время ещё есть. Пошли комиссар к капитану - думать будем.
       - Только этого ещё не хватало, - огорчился капитан. - Прошли мы уже те страны, где наши лётчики работают. А заход в Нигерию задержит нас минимум на сутки. Выходит, в порту выгрузки топливо нужно доставать, а в Камеруне у нас ни посольства, ни консульства и даже представителей нет. Армия под контролем французов, а те нам помогать не станут, - от расстройства он стукнул кулаком по столу.
       - Есть одна идея, капитан, только разговор тет-а-тет. Вы, мужики, не обижайтесь, - обратился он к старпому и Тимкину, - и пока никому не слова. Когда все вышли, майор поделился соображениями:
       - Я, капитан, в четвертом твиндеке "Жигули" видел. Так вот, в Дуале у меня знакомый начальник снабжения национальных войск, я его ещё по легиону знаю. Падкий он до автомобилей. У него их большая коллекция, а "Жигулей", наверняка, нет.
       - Догадываюсь, а что толку? Это нереальные планы, волюнтаризм. Я же коносаменты не переправлю. Нехватка автомобиля - это ЧП для пароходства. Не могу я дать тебе автомобиль, - возразил капитан.
       - А ты не информируй пароходство, я через своих попрошу разрешения. Может, что и выйдет. Или у тебя, капитан, другой выход имеется?
       - Другого выхода я не вижу, и ты это прекрасно знаешь. Кашу с вашими "вертушками" вы заварили, и без вас её не расхлебать. Вот и действуй, пока время есть. Решат в Москве отдать авто, тогда и пароходство возражать не будет.
       Ответ пришёл через десять часов. Расшифровав его, майор повеселел.
       - План наш одобрили и на всякий случай разрешили лететь двумя "вертушками".
       - Нет уж, забирай все три. Куда я третью дену? Мне в двух портах погрузка предстоит. Что я её с одного трюма на другой перегружать буду!? - возмутился капитан.
       - Ладно. Думаю, клюнет месье Боба. Жадный, я тебе скажу, мужик и жулик, каких свет не видал. Он в Конго ухитрился десяток бронетранспортёров якобы подбитых обменять на медикаменты.
       - Выходит, ты и в Конго был? А, может быть, просто "заливаешь"?
       - Так уж вышло, капитан. Наемник, есть наемник. Где война - там и он. Только если раньше я за деньги воевал, то за что теперь, и сам не знаю. До генерала, как видишь, не дослужился, а на пенсию, говорят, рановато. Мой стаж в Советской Армии меньше десяти лет, остальной не засчитывается потому, как другой стране служил, - майор заметно разволновался. - Плесни, капитан, водочки, расслабиться нужно. Обещали мне в этом году "вольную" дать, даже со списком мест, где могу проживать, ознакомили. Впервые чувство появилось, что достанется и мне пожить по-человечески.
       Капитан достал из холодильника "Столичную", готовые бутерброды и сельдь с луком. Увидев удивленный взгляд майора, он поднял трубку телефона на мостик.
       - Чиф, меня на сегодня нет. Если будут известия из эфира, позвони, - и, не кладя трубку, спросил, - комиссара зовем?
       - Конечно. Он мужик что надо! - обрадовался Ив-Ив
       Когда пришел Тимкин и все сели за стол, капитан поднял рюмку.
       - За нашу удачу!
       Выпили, закусили.
       - Я понимаю, что у командира хорошие новости? - поинтересовался Тимкин.
       - Это как посмотреть. Есть надежда, правда смутная, но на безрыбье, и сам знаешь, это хоть что-то. Всё прояснится с приходом, а пока майор расскажет нам свою Одиссею. Только ты, Иван Иваныч, если можно, подробнее, спешить некуда, - попросил капитан.
       - Согласен, а ты налей мне не в эту мензурку, а в наш родной русский стакан.
       Капитан выполнил просьбу. Майор выпил залпом, не закусывая выдохнул, и сел удобнее на диване.
       - А ведь скитания мои начались из-за неё родимой, - он постучал по стакану, но об этом потом, - он немного помолчал и продолжил: - Я сегодня во сне батю видел. Вроде, как живой, в своем кожаном переднике с кузни пришёл. Здорово, говорит, сынок! Вот и свиделись, теперь и помирать можно. Ты не забывай, мне одному-то молотом махать тяжело стало. Завязывай со своими войнами, я ведь ещё внуков своих на руках не держал, - майор замолчал, по-крестьянски вытер рукавом слезы, глубоко вздохнул, с трудом проглотив ком в горле. - Я ведь, как его расстреляли, только раза три в своей жизни во сне видал, когда "с косою" рядом стояла, ждала моего конца. Вот и теперь она, видимо, где-то рядом, но я ей так просто не дамся. Да ладно с ней, это у меня с языка сорвалось, я ведь хотел свой рассказ с отца начать. Он у меня был и за мать, и за семью. Маманя-то при родах преставилась, больно крупный я был, а она, что тростиночка. Хотели меня родственники к себе взять, да батя на дыбы. Мой говорит, и сам я его поставлю, человеком сделаю. И делал, как умел. В десять небольшим молотом махать стал, в пятнадцать и сам в кузне управлялся. Наша деревня к началу войны в посёлок превратилась, жителей под пять тысяч числилось. Открыли у нас ПТУ по ремонту техники, меня туда и определили. Я не сопротивлялся. Интересно было, и батя рядом. Кирпичный заводик справили, и посёлок строиться начал. Успели новую школу, больницу да дом культуры поднять, а тут война. О ней мы узнали по гулу летящих на Минск самолётов. По призыву райкома партии начали мобилизацию. Часть мужчин ушла в районный центр, а те, что постарше, стали припрятывать оружие, которое доставило НКВД. На четвёртый день рано утром отец ушёл в лес, наказав мне в случае чего уходить на нашу рыбачью сторожку в пятнадцати километрах от поселка на озёрах, к которой через топи знали дорогу только мы с ним. Немцы вошли в районный город через две недели, а ещё через неделю появились у нас. Создали комендатуру, назначили старосту и полицейских, оставили комендантский взвод. Первый приказ обязывал добровольно явиться всем коммунистам и комсомольцам для регистрации, но уже на второй день расстреляли парторга завода и его жену, председателя женсовета. После этого нормальных мужиков в посёлке не осталось. Все ушли в лес, а как началась регистрация молодёжи, отправился на заимку и я. Так, практически через месяц после начала войны, началась моя партизанская жизнь. Фашисты первое время в лес не совались, а мы осваивали азы военной науки, минное дело и обустраивались надолго и основательно. Установили радиосвязь с Москвой, а вскоре к нам десантировался диверсионный отряд НКВД. Я уже в то время неплохо знал немецкий и польский языки, благодаря тому, что с малых лет много времени проводил с учительницей немецкого языка, которая была влюблена в моего отца, и с его дочкой Гердой, большой любительницей немецкой литературы и рыбалки. Она была на два года младше, но это не мешало нашей дружбе. Первую военную зиму мы провели тихо и скучно, только диверсанты на железной дороге проводили операции не ближе сотни километров от базы, поэтому потерь мы не имели. Меня в рейды не брали. Моей задачей была связь с нашими людьми в посёлке и передача сведений о боях под Москвой, но за полгода я хорошо овладел минным делом, что потом окажется решающим в моей жизни. Летом 1942 года меня впервые включили в группу, идущую в дальний рейд в район Бреста. Трудным было моё первое боевое крещение. Из девятнадцати вернулись только четверо. Последние километры я шёл в форме немецкого ефрейтора, машину которого якобы обстреляли и я один остался в живых. Перед самым посёлком меня забрали для выяснения, но всё же отпустили, после того как выяснили, что на машину с указанным номером действительно было совершено нападение партизан. Её полуобгоревшей видели патрули. Моим товарищей всё же схватили, но во время бомбёжки им удалось бежать с помощью Герды и её матери. Отряда мы не нашли. Во время карательной операции он покинул наш район, а куда ушёл, никто не знал. Опять же, с помощью Герды, узнали о действиях другого отряда западнее нас и втроём отыскали его через месяц, а после испытательного срока продолжили воевать до прихода наших. В армию, после прохождения обязательной для партизан проверки, меня взяли не сразу из-за возраста, и полгода я занимался разминированием в лесах, но в январе мне присвоили звание ефрейтора и направили на фронт по специальности минёра, но учитывая мои физические данные, во взвод полковой разведки. Воевал я по молодости дерзко и нахально. Войну закончил в Австрии без единого ранения в звании старшины. Три дня мы гудели напропалую, а на четвертый отправили нас двадцать человек в Германию на встречу с французами и американцами. Выбрали самых рослых и молодых минёров в помощь союзникам разминировать подземные заводы. Использовали нас на самых опасных, участках, и вскоре осталось нас двенадцать. Французы да америкосы туда, где особо опасно, не совались. Жидковаты оказались для такой работы. Мне повезло: при взрыве заминированного тоннеля меня вынесло к выходу, а остальных неделю откапывали. Меня в госпиталь французский поместили, боялись, что умом тронулся, говорить только через неделю начал. Всё остальное было в полном порядке, ну, и влюбился я в одну медсестру, хотя скорее она в меня. Немецкий для неё второй родной был, вот мы и договорились. Пока я лежал, ко мне со СМЕРШ-а раз пять наведывались, всё выпытывали, почему я один уцелел. Вроде как виноват. Врачи так и говорили: всё на тебя свалят. Я впервые струсил - война-то кончилась, а тут расстрел маячит. И будто случайно объявился однажды "добрый человек", священник, бывший офицер русской армии, спасающий заблудшие души. Добрый такой. Стал водку приносить и разъяснять, что за взрыв грозит мне у нас расстрельная статья. Я и сам уже понял, что СМЕРШ-у нужен виновник - предатель. Предложили мне лечь на операцию, которую можно сделать только в лучшей гражданской клинике Франции и, получив мое согласие, тайно самолётом переправили в Марсель. Операцию сделали быстро, ещё четыре месяца в госпитале держали, а потом выдали справку о том, что я беженец и отпустили на волю. Только без работы долго не проживёшь, вот и пошел я в Иностранный легион. Многое пришлось пройти на чужбине. Нормальному человеку такое не выдержать, но партизанская закалка помогла. За двадцать с лишним лет, где только не был: на Мадагаскаре, в Полинезии, в Африке. За это время не только хорошим воякой стал, но и поумнел, и когда в Африке случайно встретился с советскими военными специалистами, решил, что лучше послужить остаток жизни матушке России. Вот, после долгой проверки служу и не жалею. Майор умолк. По его лицу было видно, что воспоминания удовольствия ему не доставляют.
       - А что жалеть? Мы вот тоже лет двадцать в море болтаемся, - прервал молчание Тимкин. - Романтики осталось ровно столько, чтобы не ругать судьбу. Однако берёт своё привычка к работе в море, да и ничего другого мы толком делать не умеем. Я вот попробовал хозяйствовать на берегу. Вроде бы и смирился, а приехали, позвали - вернулся, не раздумывая, хотя и в другой ипостаси. Наш дед из подводников в моряки торгового флота подался и тоже не жалеет.
       - Как любил говорить наш преподаватель, один известный адмирал: не гонитесь за высоким званием, всё равно в историю не попадете. А ещё греки говорили: "История помнит царей, а не воинов", - произнес стармех.
       - Если ты так обо мне думаешь, то ошибаешься. Мне в историю никак нельзя, я ведь и настоящего имени своего до сих пор назвать не могу. Иван Иваныч - и всё! Какая уж тут история, - майор развернулся и, не прощаясь, отправился в каюту.
      
      

    ВЗЛЁТ

      
       Часы показывали два часа ночи. Тимкин взял трубку телефона, набрал 01.
       - Не спите? - спросил он капитана.
       - А ты почему не спишь? Раз так, приходи.
       Когда Тимкин вошёл, капитан в одних шортах колдовал над кофейником. Не поднимая головы, он указал на стол, где аккуратной стопкой были сложены грузовые документы на вертолёты.
       - Возьмешь их на время к себе, возможно всякое. Там же переписка с пароходством, - не глядя на него, произнёс он.
       - Волнуетесь не зря, но я думаю, наш бравый майор не подведёт, - не совсем уверенно произнёс Егор.
       - Конь и о четырех ногах спотыкается. К тому же, сам знаешь - это Африка. Что им теперь самостийным на ум придет,- капитан поставил кофейник на стол, достал коньяк.
       - Налей по маленькой, выпьем за удачу. Она ох, как нам теперь нужна.
       Когда выпили, он пододвинул Тимкину карту и раскрытую лоцию.
       - Проверял я. Через два дня начинаются в Камеруне праздники независимости. Три дня будут праздновать, а перед праздником в этом году выпадает ещё выходной день. Надеюсь, они его непременно совместят и, если нам повезёт, четыре дня в порту никого не будет. А нам-то всего один день и нужен. Поэтому утром ляжем в дрейф подальше от берега, подождем и ошвартуемся к причалу вечером.
       - Думаете, что власти к приходу не придут? Сомневаюсь...
       - Я сказал, надеюсь. С подходом увидим, если огни в порту будут погашены, значит, не ждут. Я просил пароходство известить агента, что мы будем ждать окончания праздников в море.
       - Но ведь это же авантюра! - не сдержался Тимкин.
       - Авантюра в переводе - всего лишь приключение, а нашу работу в Африке иначе и не назовёшь. Да и не впервой нам выходить из трудного положения. "Жигулёнок" возьмёшь из твиндека четвертого трюма и передашь майору. Проследи, чтобы выгрузили "вертушки" не меньше чем за час - расстояние от порта до города пешком за это время не преодолеешь. Начнем операцию "Ы", как только Иван Иваныч добудет керосин.
       - Расписку брать?
       - Какая расписка? "Добро" на это из пароходства имеется.
       - Знаешь, Михалыч, я тебя понимаю, но ты здорово рискуешь. Это я тебе как первый помощник сказать обязан.
       - За это спасибо, только тебя я подставлять не собираюсь. Не привык к своему решению других пристёгивать. А вот объективности в освещении всех событий в Таллине от тебя потребую. Хочешь, запоминай, хочешь, записывай, у меня на это времени не будет. Поговори со старпомом и боцманом, пусть матросов особо не гоняют, они и так всё, что от них требуется, делают.
       Капитан помедлил и поднял рюмку.
       - Давай за успех нашего безнадежного дела. Так всегда говорил в таких случаях капитан на буксире "Метростроевец", прошедший войну в морской разведке. Получается, что и нам вроде как воевать приходится. Не могут люди без войны жить, а я думал, что мирную профессию выбрал и на мою долю такого не достанется.
       - Насколько я знаю, это твоя не первая "война", а мне Кубинская досталась. За удачу!
       Когда выпили, спросил:
       - Экипажу что скажем?
       - А что им говорить? Они не хуже нас знают, что отвечать за всё нам придется. Когда в дрейф ляжем, бассейн спустишь и мотобот, пусть отдохнут, отвлекутся. Повар хороший праздничный ужин приготовит, да и повод для этого есть: нашему бравому вояке через два дня пятьдесят стукнет. По понятным причинам, хочу отпраздновать заранее.
       - А разве он не с вертолётчиками летит?
       - Не знаю, но что-то мне подсказывает, что он скоро нас покинет, может быть и с ними, да и радист радиограмму принял - до особого указания работать только на прием.
       - Выходит, нас уже как бы и нет?
       - Ну, это ты загнул! Просто страхуются. Военные тайны очень любят, правда, нам они ни к чему, - капитан встал с кресла, давая понять, что разговор окончен.
      
       Купались в этот раз перед заходом солнца недолго и без обычных шуток и приколов. Удивил всех Ив-Ив. Он вышел с аквалангом, в костюме и с большим тесаком на широком поясе.
       - А по количеству карабинов на поясе явно не хватает подводного огнестрельного оружия, - заявил матрос Лопахин, отслуживший в морской пехоте.
       - Я слышу глас не мальчика, а мужа, - ответил на реплику Ив-Ив. - Где служил?
       - На Севере, но в командировках приходилось и в Африке бывать.
       - А что ж на сверхсрочную не остался, комплекция у тебя в норме.
       - Мне, товарищ майор, убивать не нравится.
       - Приходилось?
       - Приказывали, - выдержав паузу, ответил матрос и по штормтрапу поднялся на палубу.
       Майор перевалился за пределы плавучего бассейна, держась за сетку, спустился на глубину и исчез под днищем судна.
       - Куда он полез, - ужаснулась доктор и схватила за руку Тимкина, - верните его.
       - Теперь поздно, доктор, подождем.
       Майор вернулся через двадцать минут, держа в руке обрывок перемета с крючками для акул. Поднялся на палубу, подошел к капитану.
       - У вас правый бортовой киль в районе начала надстройки оторван. Метров на пять загнут в корму. На пере руля одной гайки нет. Обрастание незначительное, а вот цинковых протекторов много сорвано.
       - Благодарю за информацию. Это последствия последнего Арктического рейса, а вот о гайке водолазы не доложили. Как, дед, - обратился он к стармеху, - может, отложим с гайкой до возвращения в Таллин. Не потеряем перо руля, как шесть лет назад?
       Тот пожал плечами. Выручил майор:
       - Остальные гайки надежно обварены, а на последней, видимо, схалтурили. Так что, не боись, капитан, перо ещё ни один арктический рейс выдержит. Я в этом деле кумекаю - учили нас.
       - Типун тебе на язык! У судна корпус почти на треть изношен из-за этих арктических рейсов. Нас заверили, что больше их не будет, - негромко произнес стармех.
       - Блажен, кто верует, - вздохнул капитан. - Чего не сделает министерство для производственной необходимости. Так что не зарекайтесь.
      
       Бассейн подняли на палубу после того, как женщины, купавшиеся последними, подняли крик. Акулы к тому времени осмелели и стали бросаться на сетку.
       - Чуют они в воде женщин, когда у тех критические дни, пора бы уже это знать, комиссар, - пояснил майор.
       - На это в штате врач имеется, - парировал тот, - Вот ты ей об этом и расскажи, как лицо, приближенное к императрице.
       - Не стоит ругаться напоследок, - урезонил их капитан. - Готовьте своих "лошадок", дедушка, - обратился он к стармеху, - после ужина, как солнце сядет, идём в порт.
      
       Как всегда в тропиках темнота навалилась сразу же после захода солнца за горизонт, и небо засверкало многочисленными яркими звёздами, словно кто-то включил экран громадного телевизора. Основное действующее лицо - океан исчез, лишь изредка напоминая о себе фосфоресцирующими барашками волн. Наступила глубокая, удивительная тишина, в которой ничто не нарушало покоя.
       - Поехали, чиф, - негромко скомандовал капитан. - Ведите судно к приёмному бую, а мы погуляем на ботдеке. Как обнаружите буй - сообщите.
       На шлюпочной палубе устроились в шезлонги с наветренного борта, в рассеянной полутемноте светового люка в машинное отделение так, чтобы шум работающего двигателя не мешал разговору.
       - Давай, майор, выкладывай свои последние соображения о нашей авантюре, - обратился капитан к майору. - Пора уточнить план наших совместных действий.
       - "Совета в Филях", кэп, не будет, - после недолгого молчания произнес майор. - Не Кутузов я и действовать по плану не привык и не умею. Это у вас при социализме на план молятся, а в нашем деле главное быть всегда готовым с ходу врубиться в обстановку и по возможности быстрее, чем твой противник, а в нашем случае мы конкретно его не знаем. Что в Камеруне хозяева французы, понятно, хотя и немцы до сих пор интереса к этой стране не потеряли и у них всяких миссий и миссионеров здесь больше всех. Французам хозяин вертолётов сосед и не враг, да и немцам тоже, но для Китая в Африке СССР, что нож в горле. Благодаря Хрущёву, китайцы и нам могут клизму вставить и испортить праздник, который пока проходит без них. Если бы с керосином проблем не было, то завтра наши "вертушки" уже летели бы по назначению. С выгрузкой, как я понял, теперь у вас проблем не будет. На подготовку к полёту, как говорят летуны, уйдет пару часов. Всё вместе должно занять часов двенадцать плюс непредвиденные задержки. На всё у нас сутки, и из этого расчета будем исходить. Теперь порядок действий. После швартовки, капитан, - вахта усиленная для наблюдения за берегом и водой. Схода экипажу на берег не даёте, и ограничиваете нахождение их на верхней палубе до начала выгрузки. Освещение судна минимальное, трап только приспустить, гостей не принимать. Если прибудет агент и таможенники, сошлитесь на указание пароходства отложить оформление прихода до окончания праздников, а если нужно, вручите им презенты. Я покину судно раньше ещё при подходе к причалу и надеюсь вернуться к обеду. Связь по портативной рации буду держать с командиром вертолётной группы. Все сообщения в режиме секретности. Начальнику рации и второму радисту нести постоянную вахту с ММФ на прием. Сигнал вылетать, в случае моего молчания, получите открытой связью оттуда. Выгрузку "вертушек" не начинайте, пока не прибудет керосин, я к этому времени обязательно вернусь, или дам знать. В успехе я уверен, как и в том, что вы справитесь в любом случае, а мне пожелайте удачи. Сейчас, - майор достал из заднего кармана металлическую фляжку и складной стаканчик, - выпьем за это по русскому обычаю боевые сто грамм. Предупреждаю - неразведенный!
       Выпили по очереди.
      
       К причалу подошли точно в полную воду, когда течение практически отсутствовало. Освещение порта было выключено, только у проходной метрах в пятистах от места швартовки горели два неярких светильника. По штормтрапу высадили на берег боцмана и майора, те быстро набросили на швартовные пушки капроновые концы. Ив-Ив скрылся в темноте. Минут через двадцать вернулся и сообщил, что в порту ни души, только на проходной спят два престарелых охранника, вооруженных старыми карабинами.
       Стараясь не шуметь, выгрузили на причал подготовленный "Жигулёнок", майор запустил его и, не включая фар, уехал.
       Ещё до восхода солнца у борта появились два "ночных гостя", поинтересовались капроновыми концами, но заметив, что за ними наблюдают, скрылись за пакгаузами. Дважды подходили с морского борта пироги, но, попав под яркий свет включенного прожектора, быстро и бесшумно ускользали в темноту. Всё было привычным для африканского ночного порта - ночной грабительский промысел не знает ни выходных, ни праздников. Из расположенного в километре от причала пригорода доносились приглушённые влажным воздухом звуки барабанов, да на противоположном берегу реки горели костры, и в бинокль были хорошо видны танцующие чёрные фигуры. В наступившей после остановки двигателя тишине, наслаждаясь отсутствием качки и вибрации, все свободные от вахты быстро погрузились в сон. Не спали только старшие командиры, наблюдавшие за обстановкой вокруг судна из штурманской рубки.
       - Не завидую майору, - произносит Тимкин, чтобы прервать тяготящее молчание. - Оказаться ночью одному в незнакомой стране, среди чужих людей да ещё в Африке!
       - Завидовать вообще-то не хорошо, - отвечает стармех,- а для него, по-моему, незнакомых мест на этой планете нет, а в тропиках он, как у себя дома.
       - Слегка преувеличено, но верно, - соглашается капитан, - думаю, не один он здесь, иначе, зачем ему рация. Не верится, что такую операцию никто не страхует.
       - А если всё же нет? - повисает в воздухе вопрос стармеха.
       - Какая нам разница? Мы должны сделать своё дело и сделаем, - глядя на капитана, говорит Тимкин.
       - Разумеется. А пока подождем. Ты Егор оставайся, а остальным отдыхать. Смену вахты обязательно проверь, меня вызывай по телефону, чтобы не будить экипаж.
      
       Но будить экипаж раньше времени не пришлось. Порт словно вымер, и казалось надолго. Солнце приближалось к зениту, когда у борта остановился старый "Пежо-5", из которого с недовольным недоумением на лице вышел молодой чернокожий парень в чистой белой рубашке, выглаженных шортах и дал знак, чтобы спустили трап.
       - Я ваш агент, капитан, - доложился он на сносном английском и добавил, - а мы вас ждали только через три дня.
       - Человек полагает, а море располагает, - ответил капитан фразой, которая обычно оставляла береговых собеседников в некотором недоумении. Вот и сейчас агент, видимо посчитав, что капитан не в духе, замолчал и стал взбираться по трапу. С серьезным видом разложив на столе приходную декларацию, он произнес заранее заготовленную фразу, с видом хозяина положения:
       - Вы, капитан, зашли в порт без лоцмана, и вам теперь придется дать ему хороший коду (презент, франц.).
       - Разумеется, - ответил капитан. - Передайте мистеру Филиппу, что я буду очень рад видеть его у себя на борту. Надеюсь у него всё хорошо?
       - О! Да. Он купил себе ещё одну молодую жену, и она ждёт ребенка.
       - Передайте ему мои поздравления. Я не хотел беспокоить его в праздник. Ведь у него уже четыре жены и шестеро детей.
       - Он обязательно придёт к вам, как только вернётся из деревни, куда уехал на несколько дней. Таможенники придут только после праздника, а военные, когда захотят.
       - Значит, скоро, - сказал капитан, - ведь они тоже хотят хороший коду.
       Агент промолчал, взяв грузовые документы и декларацию, встал и, удовлетворенный весом своего коду, поспешил к выходу. Сев в машину он не удержался и раскрыл пакет. Радостно помахав через окно авто блоком сигарет, рванул с места, как заправский гонщик, и скрылся за пакгаузами.
       - Ну что? - спросил комиссар, войдя в каюту.
       - Всё, как и полагается в праздник в бывших французских колониях. Люди гуляют. Думаю, подойдут ещё жандармы, но долго не задержатся. Скажи старпому, чтобы им обязательно положили в коду спиртное: начальнику виски, остальным по бутылке вина. Нет, пожалуй, по две, по одной начальник у них всё равно отберёт.
       - А как с выгрузкой?
       - Ив-Ив на связь не выходил?
       - Нет, глухо, как в танке. Да днём он с топливом в порт не поедет. К полночи прилив начнется, а в темноте под грохот тамтамов мы до утра управимся.
       - Тогда подождем. И дай Бог нашему теляти волка съесть, - промолвил капитан. - Лишь бы у майора всё получилось.
       У майора получилось всё и с избытком, хотя пришлось поволноваться. Он подъехал на бензозаправщике перед рассветом и, не поднимаясь на борт, приказал:
       - Давайте пустые бочки, у нас всего минут двадцать, пока охранники "отдыхают" в микроавтобусе моего друга, а "вертушки" можете выгружать на берег. Сегодня самый разгар праздника и гулять будут до упаду.
       - А где Жигулёнок, - спросил стармех.
       - Махнул, не глядя, - ответил бравый вояка. Было видно, что он со своим африканским другом тоже причастился ради праздника.
      
       Решение начать выгрузку экипаж принял на ура. Через двадцать минут первый вертолёт стоял на берегу и лётчики приступили к сборке винта. Другой вертолёт с собранным винтом со второго трюма выгрузили за полчаса. С третьим прошлось повозиться. Вода к тому времени упала, и пришлось менять вылет стрел. Слава Богу, обошлось без повреждений.
       - Ну, вот и всё. К утру летуны будут готовы к вылету. Французы, оказывается, всё знают, Бокасса с ними договорился, - подвел итог майор, который успел проводить до проходной бензовоз и вернуться обратно. - В Москве, скорее от своих, всё в секрете по старой привычке держат, а в Африке европейцы пусть друг другу и не союзники, но и не враги. Через час, капитан, зови стармеха и комиссара на последнюю рюмку, а я тем временем соберусь да попрощаюсь с доктором.
       Прошёл час. Буфетчица, накрыла стол. На судне уже никто не спал, механики и мотористы помогали лётчикам, матросы убирали в трюм щиты контейнеров.
       Майор явился непривычно расстроенный.
       - Не думал я, что в этот раз будет так тяжело расставаться с женщиной. Стар стал, пора завязывать с непутевой жизнью. Скоро сорок лет, как воюю, а на могиле отца так и не побывал. Всё! Это мое последнее задание. Буду проситься в отставку. Вы докторшу не обижайте, а я ей слово дал, что вернусь. Признаюсь с тех пор, как я в наемники подался, про страх забыл, а теперь ночами одному страшно - кто-то рядом нужен. Вот и доктор ваш как снотворное действует, значит, нужна она мне.
       - Быстрей возвращайся и забирай, раз нужна. Если ты ей обещал, она ждать будет.
       - Обещать я не решился. При такой жизни мало ли что может со мной случиться, но если вернусь, найду её обязательно.
       -Теперь, капитан, о деле. Когда взлетим, сообщишь в адрес ММФ - "груз доставлен" и поставишь время. На этом твоя миссия закончена. У экипажа есть фотоаппараты. Все плёнки до Таллина держи у себя в сейфе. Их с приходом у тебя заберут, проявят и вернут, если найдут нужным. Черновой журнал им же сдашь, а судовые роли лётчиков и мою я при тебе сожгу - были да сплыли. Ну и о нас пока никому не рассказывать - для себя лучше, и не забудьте сказать об этом экипажу.
       Майор сделал паузу и обратился к стармеху.
       - Ты на судне самый старший по возрасту, а потому и самый мудрый. Вот и наливай, только не в рюмку, а в стаканы. Будем прощаться по-русски, никаких коньяков и виски, только водку, самый русский напиток. Хочу, чтобы первый тост был за вас. И не просто за моряков, - остановил он стармеха, - а за русских людей, с которыми прожил почти месяц. Всего я ожидал, когда поднимался к вам по трапу, но не того, что найду тут не временных спутников, а настоящую семью. Раньше меня интересовало только тот, кто рядом со мною в бою будет, друзей за это время я так и не приобрёл. А у тебя, капитан, рядом, как понял, сотоварищи, единомышленники и друзья. Это - то, чего я нигде не встречал. Всю жизнь засыпал с оружием и при пробуждении, за него хватался. Вот и хочу выпить за то, чтобы тебя до последнего дня окружали друзья и никогда ты не знал предательства. Короче говоря, пью за тебя и всех, с кем впервые расстаюсь с большим сожалением.
       - Да и тебя, майор, мы будем вспоминать добрым словом, - пользуясь паузой, произнес стармех. - Удачи тебе и всего чего хочется!
       Когда выпили, майор вздохнул.
       - Я ведь, мужики, к казарменному духу привык, где субординация - закон в законе, а у вас понял, что можно жить честнее, с уважением друг к другу и по уму. Вам это понять трудно, да и я до сих пор не верю, что так смогу. В моём мире справедливость - второстепенное, главное, не нарушая присяги выстрелить первым и выжить.
       - Мы вот тоже думаем, что по-другому жить не сможем, - попытался успокоить его Тимкин. - Бросаем близких, месяцами болтаемся в море, объясняя всё производственной необходимостью, а по сути, уходим от семьи и исполнения семейных обязанностей.
       - Эка ты загнул, комиссар, - возмутился стармех. - Деньгу гнать в семейный бюджет пустячок? Ты о каких обязанностях говоришь? Не путай обязанности с интимом. До интима охотники всегда найдутся, а вот семью кормить, только настоящий мужик может.
       - Ты, Иван Иваныч, зря о себе так. Судьба у каждого своя, а тебе с ней просто не повезло, и в том твоей вины нет. Для многих война окончилась, а для тебя она растянулась на всю жизнь. "Каждому своё" - сказал один наглец. С этого и начался твой путь, который не ты выбирал. Но всё когда-то кончается, будет ещё и у тебя нормальная жизнь, - попытался успокоить майора капитан, - за это и выпьем.
       - Не поняли вы меня, мужики, - обиделся майор. - Я после войны в Союзе всего раз был и то всё по гостинцам, да казармам, а они во всем мире одинаковы, а у вас на судне, пусть и не как дома, а всё же семья большая и дружная. Я вот здесь женщину нашёл, о которой теперь помнить буду. Она первая, которая просила меня поберечься и возвращаться, а значит, ждать будет.
       - Вот и не задерживайся, хватит тебе чёрных по джунглям гонять.
       - Да я их теперь редко гоняю, больше учу воевать за свой народ, за свою землю. Только они наш социализм строить не хотят. Всем хочется стать хозяевами, такими же, как те, которые недавно их за людей не считали. Ничего у них не выйдет, учи не учи. Где только не был, везде ещё долго будут править жестокий закон сильного и автомат Калашникова. Я так своему начальству и доложил, а мне так ответили - ты солдат и рассуждать не должен, выполняй приказ, а мне хочется немного вольным пожить. Не хочу оставаться на всю жизнь дезертиром, я ведь честно выполнил свой долг, и день ухода хотел бы сам определить.
       После этих слов наступила пауза, которую первой нарушил Тимкин.
       - Нам, майор, советовать тебе трудно, мы в твоей шкуре не бывали, а вот по себе скажу - во что-то верить нужно. Я, когда с флота ушел, думал - всё, хана мне без моря. Свет был не мил, а хорошие люди везде есть, которые не только о себе думают. Найдутся они и у тебя. Но главное всё же самому правильный курс выбрать, как говорит наш капитан.
       - Правильный курс, говоришь, - задумчиво произнес майор. - Это, комиссар, легко сказать. Как я понимаю, твои друзья вовремя тебя надоумили, а мои друзья ещё во время войны полегли. Кто-то из них ошибся, а всю вину на меня свалили, вот и выходит, что из-за них я на другой курс лёг, и некому было посоветовать, как дальше жить. Весь мой путь после того не розами, а трупами усеян. Получается, как в библии, да только не благими пожеланиями усеяна моя дорога и ведет она не в рай, - он немного помолчал. - А очень хочется пожить как вы: с мечтами о встрече со своими близкими, о своем доме. Он вздохнул и продолжил: - Теперь и не знаю, как смогу жить по-прежнему. Хоть молись денно и нощно, да храма, где можно душу отвести, у меня ещё долго не будет. Вот и врачиха ваша библию мне дала и крестик с себя сняла со словами: - Не убий! Легко ей, а мне каково?
       - А ты попробуй, - сказал капитан. - Я в детстве вместе со своими бабульками за отца молился. Сколько лет прошло, и хотя в Бога не верю, а уважение к храму не теряю и знаю, что эта вера помогает мне жить не только для себя. Может докторша и права - веры в Бога тебе не хватало.
       - Ну, вы даете мужики! Нашли, кому про Бога говорить. За ним грехов не меряно, а вы его к святым причислить хотите. Вот курс поменяет, там и молиться можно будет, а пока удачи ему пожелать надо и вернуться в Союз не покалеченным, - возмутился стармех.
       - За это, мужики, спасибо. Теперь есть смысл возвращаться. Раньше только об одном думал - как уцелеть, а теперь другая цель появилась - вернуться. Майор ещё раз вздохнул, наполнил стакан. - Не поминайте лихом! Приходите минут через тридцать к вертолётам.
      
       Когда они, прикрываясь от пыли из-за работы винтов вертолётов, спустились на причал, пришлось объясняться жестами. Майор помахал всем рукой, запрыгнул в вертолёт, лётчики закрыли двери. Двигатели набрали полные обороты, стена пыли заставила провожающих отвернуть лица и закрыть на время глаза. Вертолёты взмыли над причалом и, облетев два раза судно, взяли курс на восток.
       - Окончен бал, погасли свечи, - произнес Тимкин, когда вертолёты скрылись за высокой стеной джунглей.
       - Скорее маскарад, а бал начнется завтра с утра, - поправил его капитан. - Для начала поднимите трап и установите его в походное положение и не забудьте предупредить экипаж о том, что схода на берег не было.
      
      

    ВМЕСТО ЭПИЛОГА.

      
       Не стану описывать дальнейшие события, поскольку судно после окончания праздников, не объясняя причин, без выгрузки вывели на рейд. Официальных претензий предъявлено не было, хотя отрицать выгрузку вертолётов после телевизионного репортажа о праздновании Дня независимости было всё равно бессмысленно. Сам император Бокасса, пилотирующий МИ-8, после приземления на стадионе под одобрительный рев своих подданных сообщил, что вертолёты ему прислали на советском теплоходе. Полёт наших вертолётом совпал с днем, когда Бокасса объявил себя императором. Полный его титул звучал так:

    ИМПЕРАТОР ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКИ, >
    ВОЛЕЙ ЦЕНТРАЛЬНО-АФРИКАНСКОГО НАРОДА ОБЪЕДИНЕННОГО В НАЦИОНАЛЬНУЮ ПАРТИЮ МЕСАН

      

    []

      
    Для коронации императора и первого представителя династии лучшие европейские ювелиры изготовили корону, которую украсили двумя тысячами бриллиантов, стоимостью в 5 миллионов долларов, золотой трон весом в 2 тонны, в виде сидящего орла, и леопардовые мантии. Сам император сидел в туфлях, которые занесены в книгу рекордов, как пока ещё самые дорогие в мире. 130 белых скакунов и более 100 автомобилей лучших марок дополняли церемонию.
      
       Мы же после четырёх попыток увезти на берег капитана для выяснения обстоятельств, дожидались, пока без вмешательства из Москвы всё "устаканится". Выгрузку всё же начали, но длилась она дольше обычного и схода не берег не дали. Уходили, не зная порта назначения, при этом портовые власти отказали в лоцманской проводке.
       - Как вошли, так и выходите, - заявил недовольный капитан порта.
       Уже только в океане получили указание следовать в порты Берега Слоновой Кости, Того и Либерии для погрузки какао-бобов. Из-за небольших партий груза и ожидания в портах, рейс задерживался почти на два месяца, а когда сдали груз в немецких портах, отправились из Гамбурга и Антверпена в порты Средиземного моря, где тоже не обошлось без приключений.
      
       Вскоре медицина "задробит" капитану плавание, и он сойдёт на берег с надеждой на возвращение. Но после тяжелой операции капитану самому придётся МЕНЯТЬ КУРС, и на большой флот он больше не вернётся. Но без моря жить не сможет и ещё двадцать лет проработает на буксирах, где будет следить за судьбой тех, кто разделял с ним многие годы работы на флоте. Ждал известий и от Ив-Ива. Опрошенные им капитаны африканских линий слышали о невероятных подвигах одного майора в Конго и Анголе, но встретиться с ним никому не довелось.
      
       Лёнчик Парижский успешно окончил ЛВИМУ, работал на судах, а с выдвижением в капитаны был переведён в Москву на работу в министерство.
      
       Когда не стало СССР, а независимая Эстония распродала суда пароходства, Тимкин вновь СМЕНИЛ КУРС и почти пятнадцать лет отработал капитаном на судах голландского флота, где работа в этой должности с очками не запрещалась. В настоящее время он на пенсии и живет в родительском доме в Тверской губернии.
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 05/05/2013. 281k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.