Ветер Андрей, Стрелецкий Валерий
Я, оперуполномоченный

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 8, последний от 23/10/2007.
  • © Copyright Ветер Андрей, Стрелецкий Валерий (wind-veter@yandex.ru)
  • Размещен: 01/11/2006, изменен: 17/02/2009. 461k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.46*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы из романа. Вторая книга трилогии о работе спецслужб. Рассказывает о жизни угрозыска в период 1979-1986 гг.

    • Андрей Ветер

    Валерий Стрелецкий

    Я, оперуполномоченный...

    (Главы из романа)

      
       ГЛАВА ПЕРВАЯ. НОЯБРЬ 1979
      
      
       -- Старший инспектор уголовного розыска капитан Сидоров, -- представился Пётр Алексеевич хозяйке квартиры.
       Она была щуплая, большеглазая, испуганная, лет сорока. На стареньком халатике виднелись дырки, на отворотах рукавов болтались нитки.
       -- Сюда, сюда... Боже ж ты мой, в туалете он... На ремне повесился... Господи, что ж такое, как же так?.. На кого ж ты меня оставил, Коляныч, родименький мой?
       Капитан заглянул в совмещённый санузел, включил свет.
       -- Ага, понятно...
       Смеляков стоял позади него и через его плечо пытался разглядеть покойника. Мужчина висел спиной к двери. Из одежды на нём были только огромные тёмно-синие трусы, сильно измятые, мокрые, сползшие настолько, что наполовину оголились ягодицы. Спина у повесившегося была худая, густо усыпанная мелкими родинками, плечи костляво выступали, голова вывернулась набок, и неухоженные волосы жиденькими прядями свесились почти до плеча.
       -- Видишь, Витя, -- сказал Сидоров, закуривая, -- работа у нас такая, что никогда не знаешь, где окажешься на следующий выезд. Вот мы с тобой осматриваем покойника в вонючем сортире, а через час, может, будем сидеть в шикарной квартире и пить вкусный чай... Ладно, валяй на кухню. Будем составлять протокол. Я диктую, ты пишешь.
       Он отодвинул Смелякова и крикнул:
       -- Хозяйка, телефон где? -- повернулся к Виктору и пояснил: -- Надо медэксперта и кого-нибудь из научно-технической группы вызвать. Только ведь не приедут, откажутся.
       -- Как это откажутся?
       -- Дел много, а людей мало. Если серьёзное происшествие, то они, конечно, приедут, а на такую мелочёвку, -- Сидоров кивнул в сторону повесившегося, -- обычно никто не выезжает.
       -- Но ведь это их работа!
       -- Работа для них -- это когда ножевые ранения, убийства, разбой, грабёж, на худой случай квартирная кража, там есть чем заняться. А тут и так всё понятно.
       Он дозвонился до дежурного, и Смеляков услышал, как в трубке трещал чей-то раздражённый голос:
       -- Какой к чёрту повешенный! Нет сейчас никого, ни медика, ни криминалиста. Все на выезде. Вызывайте труповозку и сами всё решайте!
       Сидоров кивнул и положил трубку. По его лицу Виктор видел, что другого ответа капитан не ждал. "Если так во всём, -- подумал Смеляков, -- то не понимаю, как они умудряются работать"...
       Когда прикатил автобус, и санитары вынесли покойника, Сидоров похлопал себя по карманам:
       -- Дьявол, папиросы кончились. Надо по пути в отделение купить, -- он причмокнул и облизнулся. -- Я забыл, ты куришь?
       -- Да, -- ответил Виктор.
       -- Бросай, иначе на меня станешь похож, провоняешь табачищем, как пепельница. Лучше сразу отказаться от этого дела, потому как позже нервы раскачаются, будешь куревом себя успокаивать, а это только видимость одна, никакого успокоения сигареты не дают. Просто так принято думать, что сигареты помогают. У меня вон язва, так я "Беломором", думаешь, залечиваю её, что ли? Как бы не так! Ещё больше гроблю себя, а вот продолжаю дымить.
       -- Так вы бросьте.
       -- Не могу, привык коптить. Да и не хочу, пожалуй. Мне уж всё равно. Сложилось всё как-то уже, не хочется ничего менять...
      
       ...
       Утром, едва Виктор успел войти в кабинет Сидорова, следом за ним появился начальник отделения Ядыкин, маленький, крепенький, лысоватый мужичок с цепким взглядом.
       -- Здравия желаю, товарищ майор, -- вытянулся Смеляков.
       Ядыкин кивнул в ответ, едва удостоив Виктора взглядом, и поманил Сидорова пальцем:
       -- Пётр Алексеич, зайди ко мне, -- и вышел.
       -- Похоже, распекать будет за что-то.
       Капитан тяжело поднялся из-за стола и загасил папиросу в блюдце, служившем пепельницей. Выходя из комнату, он неуклюже задел плечом о дверной косяк и тихонько ругнулся.
       -- Ты что ж, Пётр Алексеич! -- Ядыкин ждал, откинувшись на стуле и постукивая вытянутой рукой по краешку стола. -- Опытный волчара, а такую плюху допустил!
       -- Да что стряслось-то, Николай Алексеевич?
       -- Ты с висельника вчерашнего почему отпечатки пальцев не снял? Почему не дождался экспертов? -- Ядыкин резко поднялся и сунул руки в карманы, было слышно, как он звякнул лежавшей там связкой ключей. -- Сбагрил покойничка, думаешь, и чёрт с ним?
       -- Да как я мог ждать? Я же на дежурстве! Если ждать, так я до утра возле того вонючего сортира проторчал бы! Николай Алексеевич, я же дежурный, тут каждые полчаса какая-нибудь чехарда.
       -- Ай, ладно... Что уж теперь... Поедешь на Пироговку, в морг, сам себе придумал головную боль... Серёга Никифоров, эксперт наш, туда прямо из дома отправился, там встретитесь.
       Сидоров посмотрел в пол:
       -- Эх... Сразу не сделаешь, потом ноги сотрёшь, исправляючи огрехи.
       -- Не бурчи, Пётр Алексеич, -- хмыкнул Ядыкин, -- побереги силы. Тебе потом ещё в засаду отправляться.
       -- В какую засаду?
       -- На Татаринова. Прихватишь с собой Смелякова.
       -- Мы же после дежурства, Николай Алексеевич. Может, кого другого направите?
       -- Нет у меня никого больше на сегодня. До четырёх часов двое уже есть, а позже вам заступать. Оба пойдёте. Так что чем скорее в морге управишься, тем больше времени на отдых останется, -- сказал резко. -- Улавливаешь?
       -- Улавливаю, -- Сидоров недовольно покачал головой. Он вышел и направился к себе в кабинет. -- Что ж, Витя, чай после пить будем. Айда в морг, займёмся вчерашним жмуриком, -- и посмотрел вопросительно на Смелякова. -- Как его фамилия, помнишь?
       -- Василевский, кажется.
       -- Верно. Память у тебя надёжная...
       По дороге Смеляков спросил:
       -- Пётр Алексеевич, а зачем нужно у покойника снимать отпечатки пальцев, если никакого криминала не было?
       -- Таков порядок. Система сыска.
       -- Не понимаю.
       -- Отпечатки пальцев снимаются с трупов для того, чтобы проверять их по картотеке, где хранятся следы пальцев рук, взятые с мест нераскрытых преступлений. Есть такая картотека. Ты не знал?
       -- Нет.
       -- Там хранятся все без исключения следы пальцев с мест нераскрытых преступлений. Представь, что пальчики нашего висельника вдруг совпадут с какими-то залежавшимися отпечатками. И преступление раскрывается само собой. Пальчики "откатываются" у любого, кто по тем или иным причинам задерживается милицией. Пусть это даже административное правонарушение. Не мной это придумано. Уголовный розыск -- огромная машина. Тут не от меня одного успех дела зависит, каким бы я первоклассным сыскарём ни являлся. Нет, опер -- просто винтик, он может сломаться, но механизм сыска продолжит крутиться. Всё доведено до автоматизма. Угрозыск -- мощная система. Зачастую она работает сама по себе, просто за счёт накопленой информации.
       Возле морга они встретили дожидавшегося их эксперта. Он стоял возле дверей и курил.
       -- Привет, Серёга, -- Пётр Алексеевич пожал ему руку и представил Смелякова. -- Наш новый сыщик.
       Они поздоровались.
       -- Ты в морге-то раньше бывал? -- спросил Никифоров.
       -- Нет, -- признался Виктор.
       -- Что ж, всегда приходится что-то делать в первый раз. Ты приготовься, там воняет жутко, надо к этому сразу настроиться...
       Дверь в подвальное помещение отворилась, издав тугой писк, и перед милиционерами появился высокий санитар в сильно испачканном белом халате. Санитар что-то пережёвывал мощными челюстями, его желваки выразительно двигались. Из раскрытой двери ударил густой запах мертвячины.
       -- Вчера пятнадцатая бригада доставила к вам труп гражданина Василевского, -- сказал Сидоров, показывая своё удостоверение.
       -- Может быть, -- невнятно произнёс санитар, продолжая жевать. -- Пойдёмте глянем.
       Пошли вниз. Запах становился крепче.
       Там ещё двое сидели, пили чай за столом. Один из них листал какой-то журнал, другой нарезал колбасу толстыми ломтями и укладывал её на хлеб. Он без интереса посмотрел на гостей и продолжил своё занятие.
       Высокий санитар полистал журнал записей и ткнул пальцем:
       -- Есть. Номер 215, -- он повернулся к тем, которые пили чай. -- Вовчик, пошуруй в холодильнике, достань двести пятнадцатого.
       Вовчик бросил колбасу и, лениво вытирая руки о подол халата, прошёл в соседнее помещение. Сидоров со Смеляковым последовали за ним. Санитар загремел задвижной и открыл металлическую дверь. От шибанувшего в нос трупного запаха у Виктора закружилась голова.
       -- Вы старайтесь ртом дышать, -- посоветовал санитар. -- Некоторым легче, когда ртом. Правда, от запаха всё равно не избавиться.
       -- А как же вы тут?
       -- Привычка.
       Они вошли в камеру. Вдоль стен были свалены беспорядочно трупы. Они были голые, желтоватые, лоснящиеся. У каждого на бедре был написан номер. Покойники выглядели совершенно неправдоподобно в этой куче.
       -- Двести пятнадцатый? -- Санитар приподнялся на цыпочки и потянул к себе чью-то вывернутую ногу. Глянув на номер, Вовчик пробормотал себе что-то под нос и сходил за металлической тележкой. Сбросив мёртвое тело с груды трупов на каталку, он подвинул её к Сидорову. -- Пожалуйста.
       Эксперт поджидал их у двери, равнодушный к окружающей обстановке.
       Они ещё не успели отойти от холодильника, а санитар уже включил воду и направил тонкую струйку на покойников. Вода лилась слабо, и Вовчик прижал кончик шланга, чтобы вода разбрызгивалась шире и захватывала сразу несколько тел.
       Сидоров шёл по коридору, едва не наступая на пятки эксперту, который шагал следом за санитаром, катившем тележку. Смеляков шагал за ними, глядя перед собой сквозь почти опущенные веки, чтобы не видеть ужасного выражения лица покойника, и стараясь не дышать.
       -- Витя, дурно тебе, что ли? -- посмотрел на него Сидоров. -- Ну садись за стол, будешь записывать. Я тебе из коридора диктовать буду.
       Обессиленный от переизбытка впечатлений, Виктор послушно опустился на стул. Капитан успокаивающе похлопал его по плечу.
       -- Ничего, ничего. Свыкнешься... Этих-то бояться не надо. Живые -- вот, кто бывает опасен.
       Из коридора донёсся неприятный хруст.
       -- Это ещё что? -- настороженно спросил Смеляков.
       -- Пальцы.
       -- Что пальцы?
       -- Эксперт ломает трупу суставы в пальцах, -- объяснил Сидоров и полез в карман за "Беломором", чтобы прикурить новую папиросу.
       -- Зачем?
       -- Они же застыли, скрюченные. С них так отпечатков не откатаешь, надо распрямить.
       У Виктора задрожали руки. В глазах помутнело.
       "Живодёрня какая-то, гестапо", -- подумал он.
       -- Держи, -- Сидоров бросил перед Смеляковым несколько бланков. -- "Описание личности". Я пошёл осматривать, а ты заноси сюда всё, что я говорить буду.
       Он вышел в коридор, и Виктор измученно провёл рукой по взмокшему лбу. Ему казалось, что никогда он не чувствовал себя так отвратительно.
       "Всё это просто ужасно. Но ведь это часть моей работы, -- успокаивал он себя. -- Все проходят через это. На самом же деле нет ничего ужасного. Ну мертвецы, ну в беспорядочной куче, ну непривычно. Привыкну, раз так надо. Привыкну... И всё же гадко, просто до тошноты гадко. И почему вид покойников производит на людей такое ужасное впечатление? Нет, мы, пожалуй, не покойников боимся, а смерти. Покойников, как сказал Пётр Алексеевич, и впрямь нечего бояться, они принадлежат к категории самых безобидных существ. Смерти мы боимся, а не мертвецов. Но почему? Смерть ведь естественна. Смерть обязательна. Без неё не бывает жизни. После неё ничего нет, только пустота. Разве можно бояться пустоты? И всё же мы боимся, до головокружения боимся её"...
       -- Витя, читай бланк по порядку, -- послышался голос Сидорова. -- Что там вначале?
       -- Рост, -- прочитал Смеляков.
       -- Средний! -- гаркнул капитан из коридора.
       Виктор подчеркнул нужное слово в бланке.
       -- Телосложение?
       -- Худощавое!
       -- Волосы?
       -- Русые, пожалуй, русые, с сединой.
       -- Лицо?
       -- Овальное!
       -- Лоб?
       -- Высокий!
       -- Брови? -- прочитал Виктор очередную графу.
       Сидоров молчал.
       -- Брови! -- повторил Смеляков.
       Капитан не отзывался.
       -- Пётр Алексеевич, какие брови-то у него?
       -- Пиши: как у Брежнева!..
      
      
      

    ГЛАВА ВТОРАЯ. ДЕКАБРЬ 1979

      
       -- Смеляков! -- позвал Болдырев, увидев Виктора в коридоре. -- Загляни ко мне на минутку.
       Виктор вошёл в кабинет заместитель начальника.
       -- Ты закреплён за участком на улице Обручева. Там дипломатические дома, три корпуса. Сотрудники посольств, дипломаты, атташе всякие. Тебе всё это знакомо. Вступай в свои права и прямо сейчас езжай туда. Улица Обручева, дом 4.
       -- Зачем?
       -- Кража! Так что начинай свою трудовую деятельность "на земле"!
       Виктор растерянно вышел. Он уже не раз выезжал с группой криминалистов на место происшествия, но всегда присутствовал там только в качестве наблюдателя. Теперь же вдруг стало страшно, захотелось отказаться: "Я не готов, ничего ещё не умею!"
       -- Пётр Алексеевич, -- он распахнул дверь в кабинет Сидорова, -- там кража случилась, Болдырев велел на место происшествия выезжать, сказал, что пора начинать "на земле" работать...
       -- Пора, конечно, пора. Выезжай.
       -- Один? -- ещё более растерянно сказал Смеляков. -- Самостоятельно?
       -- Э-э, брат, до самостоятельного дела тебе ещё далеко. Со мной поедешь. Ну и группа будет, как положено. Я с Болдыревым уже разговаривал. Формально это дело твоё, документировать всё будешь уже сам, думать будешь сам, но я буду подсказывать, то есть пока ты ещё не за штурвалом, -- Сидоров что-то записывал в свой блокнот. -- Ты иди в машину, я сейчас, мигом...
       Смеляков надел пальто вышел на улицу. Морозный воздух обжигал лёгкие.
       Минут через пять появился Сидоров.
       -- Ну что? Поехали? -- он откашлялся.
       -- Пётр Алексеич, а что там?
       -- Фамилия пострадавшего Забазновский, он югослав, работает в торговом представительстве СФРЮ, -- Сидоров вынул клочок бумаги из кармана и прочитал: -- Квартиру у него тряхнули чуть ли не на двадцать пять тысяч рублей!
       -- Вот это да! -- Виктор даже присвистнул услышав сумму. Это были огромные деньги, умопомрачительны. На эти деньги можно было купить пять автомобилей "жигули" или четыре кооперативные квартиры.
       Смеляков забрался в "УАЗ" и громко захлопнул дверцу.
       -- Все, что ли? -- спросил через плечо водитель.
       -- Все, поехали, -- хрипло отозвался Сидоров и закурил папиросу.
       Машина загудела, дёрнулась несколько раз и выехала со двора. Виктор подышал на оконное стекло и сильно потёр его, очищая от обледенелости. По Ленинскому проспекту катили автобусы и троллейбусы, мчались автомобили, клубился густой белый пар. Смеляков молча смотрел на улицу и думал о чём-то своём.
       -- Ты что такой невесёлый? О чём задумался? -- спросил Сидоров.
       -- Да так...
       -- Чего "так"? Рассказывай, Витя, не стесняйся. Может, помогу.
       -- С жильём у меня проблемы. Комендант общежития замучил. "Уволился из отдела, -- говорит, -- будь любезен освободить комнату". Я понимаю, что так положено. Но куда мне деваться?
       -- Ах вот оно что... Не тужи. Я поговорю с Болдыревым, сообразим что-нибудь. А на первых порах можно комнатку снять. У меня, кстати, есть один мальчонка на примете, у которого можно поселиться на время.
       -- Какой мальчонка?
       -- Денис Найдёнов. Отец и мать у него умерли, только бабка осталась. У него было бы удобно, потому что совсем близко от нашего отделения...
       Подъезжая к дому, где произошла квартирная кража, Виктор внимательно оглядел прилегавшую территорию. Никаких заборов вокруг не было, но у входа стоял сотрудник ООДП.
       "Охрана-то плохонькая, не то что у посольства, -- подумал Смеляков. -- Тут ведь с задней стороны запросто можно проникнуть". Но вслух ничего не произнёс.
       Группа, приехавшая со Смеляковым, оторопела, увидев обстановку в квартире.
       -- Ё-моё! -- прошептал кто-то из-за спины Виктора. -- Это ж дворец! Мать честная!
       Повсюду висели картины в массивных золочёных багетах, на стенах красовались бронзовые канделябры в виде обнажённых женских фигур, мебель в стиле рококо приковывала взгляды своими изящными изгибами и голубой шёлковой обивкой.
       -- Мать честная, неужто и в странах социализма можно шикарно жить?
       -- Я читал, что югославы давно уже не социалисты, -- буркнул кто-то.
       -- Тише, товарищи, тише, -- внушительно сказал Сидоров, но по его глазам чувствовалось, что он сам поражён окружавшей его роскошью. -- Давайте займёмся делом...
       Проработав почти пять лет возле финского посольства и ежедневно соприкасаясь с дипломатами, Виктор быстро свыкся с мыслью, что иностранцы живут шикарно, но ни разу не бывал внутри и не видел собственными глазами, каково это "шикарно". Судить приходилось лишь по их одежде, автомобилям и по тем подаркам, которые они подносили от случая к случаю. Теперь представилась возможность взглянуть на жильё дипломата изнутри. Приехавшие со Смеляковым милиционеры не имели ни малейшего понятия о жизни иностранцев и были просто ошеломлены представшей перед ними картиной. Особенно поразила их изящная золотистая тележка в два яруса, битком уставленная разнообразными спиртными напитками, большой цветной телевизор и музыкальный центр -- кассетный магнитофон, проигрыватель для пластинок и радиоприёмник стояли друг на друге и создавали ощущение невероятного технического оснащения.
       -- Как в космическом корабле, да? -- проговорил кто-то из милиционеров. -- Кнопки, индикаторы, переключатели. Лихо!
       По всему полу лежали разбросанные вещи.
       -- Товарищи, не отвлекайтесь, -- напомнил Сидоров и, поманив за собой Виктора, направился к хозяину. -- Господин Забазновский, мы должны составить список пропавших вещей. Кто нам поможет?
       -- Я сам продиктую вам, -- несколько растерянно ответил дипломат. С его лица не сходило выражение потрясения. Он то и дело проводил рукой по лбу, поправляя волосы, и рука непременно застывала где-нибудь возле щеки, и тогда Забазновский становился похож на изваяние. -- Невероятно, как это могло случиться. Невероятно...
       "Легко понять его", -- сочувственно подумал Смеляков.
       Послышались щелчки фотоаппарата, полыхнул свет лампы-вспышки.
       Забазновский позвал жену, и они вдвоём сели на диванчик.
       -- С чего начнём? -- спросил Сидоров.
       -- С ювелирных изделий, -- Забазновский прекрасно говорил по-русски.
       Жена кивнула. Она была бледная и растерянная.
       -- Вы расслабьтесь, -- успокаивающим тоном сказал ей Сидоров, -- теперь уж не переживать из-за случившегося надо, а всё хорошенько вспомнить. Сейчас мы будем составлять список, но нам надо также зарисовать каждое пропавшее изделие, указать характерные особенности. Вы сможете помочь нам?
       Женщина кивнула:
       -- Я принесу бумагу и карандаш.
       Виктору показалось, что на составление описи пропавших вещей ушла целая вечность. Когда опись была готова, Сидоров позвонил по телефону в картотеку похищенных вещей и принялся диктовать весь список, с подробным описанием пропавших изделий. Когда он повесил телефонную трубку, Виктор не удержался и спросил негромко:
       -- Пётр Алексеевич, а зачем вы туда звонили?
       -- Теперь их поставят на временный учёт. Я тебе позже объясню. Давай займёмся хозяевами, а то они уже совсем измаялись. Нам надо взять объяснение у Забазновского и у всех членов семьи. Затем пойдём по квартирам опрашивать соседей...
       Опрос соседей ничего не дал, никто ничего не слышал.
       -- Надо поговорить с постовым, -- сказал Смеляков, когда они спускались в лифте.
       -- Да о чём с ним говорить? Он же -- чучело, торчит тут для виду.
       -- Это вы зря, Пётр Алексеич, -- обиделся Смеляков. -- В ООДП ребята толковые, глазастые.
       -- Глазастые? -- переспросил Сидоров и полез в карман за "Беломором". -- Курить страсть хочу. Извёлся там, у Забазновских-то.
       Он вцепился в папиросу зубами, как хищник в жертву, и торопливо чиркнул спичкой. Они вышли на улицу, и капитан похлопал Смелякова по плечу:
       -- Дерзай, Витя, расспрашивай своего коллегу. А я подымлю пока в своё удовольствие.
       Виктор представился постовому, разговорился с ним, сразу сказал, что до не давнего времени сам работал в ООДП, работал у финского посольства. Но когда спросил, не приходил ли к Забазновским кто-нибудь из советских граждан, постовой развёл руками:
       -- Э-э, парень, ты не по адресу. Я ничего сказать не могу. Сам же знаешь, как с этим строго. Если тебе что надо, то иди к Бондарчуку или Ушкинцеву. Ты уж извини.
       -- Ну что? -- заговорил Сидоров, раскуривая очередную папиросу. -- Тухло дело? Ноль информации?
       Виктор пожал плечами.
       -- А я тебе про то и толковал. Да и что этот липовый сторож мог видеть? -- махнул рукой капитан. -- Понаставили их, а проку для нас никакого. Он же нам ровным счётом ничего не сказал. А ты -- "глазастые"! Ничего они не видят.
       -- Пётр Алексеич, вот тут вы торопитесь, -- надулся Смеляков. -- Готов поспорить, что мы через несколько дней точно установим, кто тут был и когда. У нас будет полный список людей, которые могли это сделать. Я вам ручаюсь.
       -- Да брось ты! Будто я в угрозыске первый день!
       На том разговор закончился.
       На следующий день Смеляков поехал в ООДП. Шагая по знакомому коридору, он испытал лёгкое чувство ностальгии и даже почувствовал лёгкий укол досады из-за того, что он тут теперь чужой.
       Остановившись перед кабинетом заместителя начальника ООДП по оперативной работе, Виктор машинально взглянул на часы и постучал в дверь.
       -- Разрешите, Константин Александрович? -- Смеляков заглянул внутрь.
       -- А, здравствуй, входи. Какими судьбами? -- Ушкинцев, как всегда, был подтянут и бодр.
       -- По делу, Константин Александрович.
       -- Неужели к нам вернуться хочешь? -- засмеялся полковник. -- Как там у тебя, на новом месте-то? Втянулся? Работа нравится?
       -- Притираюсь помаленьку. Получил первое дело.
       -- Так скоро? Поздравляю, -- полковник одобрительно кивнул.
       -- Собственно, я по моему делу и пришёл. Мне нужна помощь.
       -- Ну, выкладывай, -- полковник согнал улыбку с лица и сделался серьёзным. -- Ты присаживайся, в ногах правды нет.
       Виктор подробно изложил суть дела и сказал в заключение:
       -- Константин Александрович, мне без вашей помощи не сдвинуться с места. Постовые у того дома -- единственные свидетели. Больше нет ни одной ниточки, за которую можно зацепиться.
       -- Понимаю, -- Ушкинцев сделал пометку авторучкой на листке перекидного календаря. -- Ладно, я дам команду, чтобы выбрали интересующую тебя информацию. Дня через три позвони.
       -- Спасибо, -- Виктор встал из-за стола.
       -- Видишь, как интересно жизнь устроена: не работал бы ты у нас, сейчас бы даже не знал, с чего дело своё раскручивать.
       -- Да, -- согласился Смеляков.
       -- Всё вокруг как-то увязано одно с другом, ничего случайного не бывает, во всём есть какая-то невидимая простым глазом логика, причинно-следственная связь, -- задумчиво проговорил Ушкинцев. -- Ну а в целом-то как тебе "на земле"?
       Виктор пожал плечами:
       -- Работаю...
       -- Не вижу оптимизма в твоих глазах, -- сказал полковник.
       -- Вот освоюсь, тогда и появится оптимизм, -- неуверенно ответил Смеляков..
       -- Да, путь ты выбрал не из простых, -- Ушкинцев подмигнул. -- Но делать нечего. Назвался груздем -- полезай в кузов...
      
       ***
      
       Они сидели в кабинете Сидорова, и капитан, как всегда, курил. Он только что закрыл форточку, пытаясь проветрить помещение, но воздух по-прежнему оставался тяжёлый и мутный.
       -- Вот есть у тебя участок, -- объяснял Сидоров. -- И случилось у тебя происшествие. Ну, если конкретно, то будем рассматривать кражу квартиры Забазновских. Ты, как опер, должен это заявление рассмотреть в течение десяти дней и принять решение, возбуждать ли уголовное дело или же вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. По закону, имеется ещё третий вариант. Если ты установишь, что преступление имело место на другой территории, то материал направляется туда. Но к краже у Забазновского это не относится.
       -- Пётр Алексеевич, я не понимаю, как можно отказать в возбуждении дела, если преступление совершено? -- не понимал Виктор.
       -- Наши опера, как правило, вынуждены работать на одно -- на раскрываемость. От нас требуют, чтобы раскрываемость была девяносто процентов, а то и сто! Вот если есть у тебя стопроцентная раскрываемость, значит, ты великолепный опер.
       -- Ну а что нужно, чтобы была стопроцентная раскрываемость?
       -- Прятать надо уметь!
       -- Что значит прятать?
       -- Не регистрировать, -- ответил Сидоров, пожимая плечами так, будто то, что он сказал, было само исчерпывающим объяснением. -- Регистрировать нужно только то, что нельзя спрятать.
       -- Что же это такое получается? -- оторопел Виктор.
       -- Что получается? -- хмыкнул капитан, прикуривая одну папиросу от другой. -- Такая у нас служба, так мы даём раскрываемость... Советский Союз служит примером для социалистического лагеря и всего блока дружественных и сочувствующих нам стран. Мы просто обязаны в идеологическом смысле быть выше Запада. Это касается и преступности. У нас же не может раскрываемость быть ниже, чем в Америке! Раскрываемость у нас должна быть выше, чем в Америке. У нас всё должно быть лучше, чем в Америке. Ты же знаешь, что такое борьба двух систем? Мы с тобой где живём, в каком государстве? -- с наигранным пафосом выпалил на одном дыхании Сидоров.
       -- В социалистическом.
       -- Вот именно. В социалистическом государстве. И у нас остались только родимые пятна преступности, унаследованные от прежнего общества, от царского режима. А так -- официально то есть -- у нас никакой преступности нет, ты имей это в виду.
       -- Чушь какая-то. Это просто как в анекдоте: жопа есть, а слова нет... Ну ладно, -- неуверенно сказал Виктор. -- Допустим, надо прятать. Но как же это делать? Ведь есть реальные следы, есть потерпевшие...
       -- Вот ты выехал вчера на место преступления. Это серьёзное заявление, от иностранцев. Тут нам надо землю носом рыть, спрятать такую кражу нельзя. Дипломаты зашлют ноту через МИД, и с нас три шкуры спустят, но не отстанут, пока результата не будет. Тут волей-неволей нужно возбуждать. Руководство смотрит на такие вещи нормально. Но вот вспомни, мы ездили насчёт "волги". Третьего дня ушла прямо от подъезда.
       -- Помню.
       -- Вот её вряд ли надо было возбуждать. Но поскольку территория Сашки Владыкина, то я не знаю наверняка, как он поступил. Думаю, что заныкал он материал, не дал ему ходу. Но машину-то муровцы уже обнаружили в Прибалтике, так что если он не возбудил дело до сегодняшнего дня, то теперь и подавно не возбудит. Зачем ему лишнее преступление обнародовать?
       Виктор ничего не понимал.
       -- Что-то у меня, Пётр Алексеич, полная каша в голове...
       -- Утрясётся, -- убеждённо сказал капитан.
       -- Что же получается? Если мы прячем преступление, то по нему и не работаем?
       -- Ну почему не работаем? Работаем, но не так как надо. То есть имеем в виду и в случае чего принимаем меры... Но это приводит к тому, что система сыска не работает в полную силу. И это означает, к сожалению, что в случае, когда дело не возбуждается, преступник, как правило, не несёт за преступление заслуженного наказания. Получается, что неотвратимость наказания, как один из принципов советского уголовного права, нарушается. А нарушается потому, что не соблюдается законность. А нарушается она ради хороших показателей. Вот тебе и замкнутый круг.
       -- Ну, хорошо, -- Смеляков напряжённо морщил лоб, -- но ведь если мой начальник требует от меня, чтобы я не возбуждал некоторых уголовных дел, то этого от него, значит, требует другой начальник?
       -- Да! А от другого -- третий! Оценка всей работы органов внутренних дел основана на статистике. Если статистика в нашем отделении будет плохая, если мы будем регистрировать всё подряд, то завтра нашего начальника снимут с его работы. Он вынужден от тебя требовать этого. А если в районе будет плохая статистика, то начальник района полетит со своего кресла. И так далее, до самой верхотуры... Но ты пойми, какое интересное дело. Никто тебе прямо не говорит: "Скрывай преступления". Даже Щёлоков не говорит открыто, но он требует от своих руководителей: "Статистика должна быть хорошей!": девяносто процентов по тяжким преступлениям, чуть, может, меньше, на уровне семидесяти пяти процентов по преступлениям не тяжким...
       -- А если кто-то узнает, что я скрываю преступления? Что будет?
       -- Сядешь в тюрьму.
       -- Понятно... Моё руководство толкает меня на нарушение закона и моё же руководство посадит меня в тюрьму за то, что я нарушаю закон по их требованию? -- Виктор испытал в этот момент нечто близкое к панике.
       -- Твоё руководство, может, и не посадит, а прокуратура посадит. Идёт борьба между прокуратурой и милицией. Прокуратура осуществляет надзор за деятельностью милиции и когда выявляет какие-то факты, то возбуждает уголовные дела. У нас в отделении уже возбуждено уголовное дело за сокрытие преступления сотрудником уголовного розыска.
       -- Ёлки-палки! Что ж это получается? Как же работать-то? -- Виктор растерянно посмотрел на капитана и подумал: "Ну, попал, мать твою, влип по уши"...
       -- Ты не отчаивайся, Витя. Если будешь умно и хитро работать, если освоишь науку ловко отказывать в возбуждении уголовного дела, то всё будет нормально. А потом пойдёшь работать в район, на Петровку -- там уже никто ничего не скрывает. Скрываем только мы -- сыщики отделения милиции, то есть "на земле". Запомни это. Ты, сыщик, работающий "на земле", формируешь статистику.
       -- Пётр Алексеич, -- медленно проговорил Смеляков, -- но ведь этот принцип неправилен в корне. Я имею в виду принцип оценки всей нашей работы... Получается, что вся система МВД преступна. Ведь я же знаю, я всё-таки изучаю криминологию в институте, я рассуждаю, конечно, с точки зрения теории, но я рассуждаю правильно... -- Смеляков заметно волновался, но говорил убеждённо. -- Ведь что такое статистика? Это один из вспомогательных элементов при оценке какого-нибудь явления. В данном случае мы говорим о преступности. Оценить преступность, чтобы принять правильные меры реагирования. Вот для чего нужна статистика. Это вспомогательная вещь. Как же можно брать её за основу оценки деятельности правоохранительных органов?
       -- Ну, дорогой мой, -- Сидоров закурил очередную папиросу. -- Мы ж имеем дело с идеологией. Я же тебе только что сказал, что никто у нас, -- он многозначительно потыкал пальцем вверх, -- не допустит, чтобы в нашей стране преступность была выше, чем в Америке. Поэтому у нас всё сделано хитро: административные правонарушения -- это отдельная статистика, а уголовные преступления -- другая статистика. Вот... Ты же понимаешь, Витя, идёт соревнование двух систем...
       -- Я понимаю. Но сколько людей, сколько судеб искалечено из-за такого подхода к делу? Когда преступления раскрываются ради статистики или скрываются ради неё же, не могут не страдать невинные люди.
       -- И что же ты предлагаешь? -- хмыкнул Сидоров.
       -- Работу правоохранительной системы должны оценивать те самые люди, защитой которых занимается вся машина МВД. Это по их реакции государство должно судить о работе своего, такого важного инструмента, как правоохранительная система, -- Смеляков с жаром потыкал пальцем куда-то в воздух рядом с собой, будто там и находился весь правоохранительный аппарат. Глаза Виктора сузились, взгляд сделался жёстким. -- Если жалуются люди, это означает, что плохо работают министерство, ведомство, чиновники, и это означает, что надо срочно принимать меры и исправлять ошибки и недочёты!
       Смеляков замолчал. Капитан выдвинул ящик стола и порылся там, ища что-то. Затем задвинул ящик, так ничего и не достав оттуда, и посмотрел на своего подопечного. Продолжать затронутую тему не имело смысла.
       -- Я говорил с Болдыревым насчёт комнаты для тебя, -- сказал он, переводя разговор в другое русло. -- Он обещал решить этот вопрос, не сразу, конечно. Выделят тебе уголок где-нибудь в коммуналке. А на ближайшее время я договорился насчёт комнаты, где ты можешь жить. Пятнадцать рублей в месяц.
       Поскольку Смеляков молчал, капитан продолжил:
       -- Там живёт Денис Найдёнов, семнадцатилетний парнишка. Паренёк хороший, но начинает понемногу скатываться вниз. Случилась у него беда: сиротой остался. Он с бабкой живёт, она бывший военврач. Денис сейчас в десятом классе, школу заканчивает. Отец у него был физик, умер в прошлом году от сердца. А через пару месяцев мать скончалась, должно быть, от горя. Видишь, какая, оказывается, бывает любовь. Мальчишка сильно переживал, совсем раскис, начал пить понемногу. Теперь уже втянулся и даже закусывает всякими успокоительными таблетками, седуксеном или реланиумом, например. А это уже плохо пахнет. Парень-то по натуре хороший, но сломался. Боюсь, не справится с ситуацией, такие обычно не выкарабкиваются...
       -- Какие "такие"?
       -- Душевные, мягкие, тонкого склада... Так что? Может, сходим? Тут близко. Поглядишь комнату?
      
       ***
      
       Когда Смеляков получил разрешение ознакомиться с выписками из сводок ООДП, то сразу почувствовал прилив уверенности.
       "Вот оно! Ничто не бывает зря. Не работал бы я в ООДП, так и не знал бы, что фиксируют каждого входящего и выходящего, и в голову не пришло бы обратиться за помощью в ООДП. Но я-то знал, уверен был, и вот теперь у меня есть полезная информация".
       Приехав в отделение милиции, он не мешкая направился к Сидорову.
       -- Товарищ капитан!
       -- Что ты сияешь, как медный таз? Выяснил, что ли, чего?
       -- Пётр Алексеевич! К Забазновским приходили грузины!
       -- Ты без суеты давай, по порядку выкладывай. И скинь пальтишко для начала. Что там с грузинами?
       -- В сводках указано, что в гости к Забазновским часто приходили кавказцы, иногда приходили с сыном, иногда с дочерью Забазновского, случалось, даже вместе с его женой. Там были девушки и ребята, возраст 20--22 года. И выводы в сводке были такие: скорее всего это сокурсники детей Забазновского.
       -- А они учатся в Первом медицинском, так? -- вспомнил Сидоров, попыхтвая папиросой. -- Почему ты думаешь, что именно грузины?
       -- В одной сводке сказано, что дежуривший возле дома сотрудник ООДП зафиксировал данные одного из кавказцев, выходивших из квартиры Забазновского. Он выходил один. Там ведь если кто с хозяевами входит или выходит, то постовой никогда не остановит и не спросит документов. А тут парень один возвращался, вот офицер и тормознул его. И эти данные он отразил в сводке. Грузина того зовут Месхи Давид Левонович. Он студент Первого медицинского института, уроженец города Тбилиси, проживает в Москве на съёмной квартире по адресу: Профсоюзная улица, дом 10, квартира 25.
       -- Грузин? -- Сидоров недовольно крякнул. -- Это плохо.
       -- Почему?
       -- О грузинах слава громкая. В Москву приезжают учиться обычно дети богатых родителей. В студенческих общежитиях предпочитают не жить, снимают квартиры, как правило, потребляют наркоту.
       -- Наркотики?
       -- Курят анашу или сидят на медицинских наркосодержащих препаратах. В основном, конечно, распространена маковая соломка, но некоторые балуются морфином, если удаётся раздобыть его.
       -- Откуда же они морфин-то берут? -- спросил Виктор.
       -- Это же студенты-медики, -- засмеялся Сидоров. -- Они что угодно найдут. А в аптеках свободно лежит кодтерпин, кодтермопсис... Или вот омнопон, он по силе чуть ли не на втором месте после морфина... Да-с, а чтобы регулярно глотать таблетки, нужны деньги. Избалованным деткам денег всегда мало, всегда им надо больше, чем есть. Вот студентики эти, из благополучных-то семей, и взламывают квартиры.
       -- Пётр Алексеич, что мне дальше-то делать?
       -- Ну раз ты установил личность хотя бы одного из них, то считай, что полдела уже позади, -- Сидоров с удовольствием пустил в потолок густую струю табачного дыма. -- Теперь мы не на пустом месте плясать будем. Югославы-то, черти такие, ничего про грузин не говорили, хотя мы расспрашивали... Любопытная картинка вырисовывается.
       -- Почему же Забазновские отмалчивались, Пётр Алексеевич? -- удивился Смеляков. -- Ведь они же понимают, что от этого зависит успех, быстрота раскрытия преступления. Мы же прямо говорили, что кражу совершили те люди, которые не раз бывали у них дома. Другие туда пройти не могли...
       -- Скорее всего, их связывают какие-то общие дела. Например, спекулятивные. Думаю, что югославы привозили сюда какие-то вещи, а грузины продавали эти шмотки. Возможно, что канал этот очень хорошо налажен. Может, и ювелирные изделия тут по полной программе шли. Или наоборот здесь на вырученные деньги скупали ювелирку и вывозили за границу. Одним словом, втянуты Забазновские в какое-то дело, поэтому не захотели засветить молодёжь... Смотри как ты теперь должен работать.
       -- Слушаю.
       -- Ты должен установить все связи этого Месхи: по институту, по месту жительства, с кем он общается, круг его друзей и знакомых. Потом, когда ты установишь в полном объёме его личность, нужно выставить наружное наблюдение за ним. Но наружное наблюдение просто так выставлять не имеет смысла.
       -- Что значит "просто так"?
       -- Это значит, что тебе дадут только семь дней, наружка будет работать максимум семь дней, а Мески после кражи будет вести себя очень тихо. Вещи они уже наверняка сдали, у них есть кому продать шмотки. Раз они раньше продавали их, они и сейчас скорее всего продадут. Тебе необходимо как-то активизировать этих ребят или выбрать такой момент, когда наружное наблюдение даст какой-то положительный эффект. Но это в том случае, -- Сидоров наставительно поднял указательный палец, -- если эти люди причастны к данной краже.
       -- Причастны, я уверен, -- напористо произнёс Виктор.
       -- "Уверен", -- передразнил капитан, -- мало быть уверенным. Причастны-то они причастны, поскольку других посещений не было. Раз Забазновские жили настолько закрыто, что даже земляки не ходили к ним, то скорее всего это дельце провернул Месхи с друзьями. Или же они дали наводку. Если они только наводчики, то раскрыть кражу будет гораздо сложнее...
       -- Пётр Алексеич, а как организовать наружное наблюдение?
       -- Этим занимается Управление оперативной службы, они делают оперативные установки на личности по месту жительства и по месту работы, они же проводят наружное наблюдение по заданию оперативных сотрудников уголовного розыска и ОБХСС. Поскольку кража у нас серьёзная и поставлена на контроль, то естественно, что под данное дело наружку дадут. Хотя обычно в отделении милиции пробить наружку нереально, только в крайних случаях, поэтому наблюдением занимаются сами опера и называется это оперативной слежкой. Вообще-то опер должен уметь всё. И ему приходится делать всё. Он в некотором роде воплощает собой всю систему уголовного розыска. В определённом смысле он является генетическим кодом аппарата угрозыска в целом, а то и всего аппарата МВД. Поэтому и занимается любыми делами, в том числе ведёт и оперативную слежку, хотя до этого, если честно, руки редко доходят из-за огромной загруженности.
       -- А когда могут дать наружку? Что считается крайним случаем?
       -- Убийство или что-то ещё, что ставят на контроль. Тогда подключается главк, а сотрудники МУРа решают такие вопросы проще. Приоритет отдаётся МУРу... -- Сидоров опять порылся в столе и бросил перед Виктором лист бумаги. -- Вот тебе бланк задания в Управление оперслужбы и заполняй его.
       Смеляков взял бланк и тупо уставился в него, не понимая, что надо писать. Его представления о работе в уголовном розыске строились на кинофильмах, где сыщики сами ездили в машинах, сами следили за преступниками, сами задерживали их. Ему же предстояло составить запросы, справки...
       -- А как заполнять-то? -- он беспомощно посмотрел на Сидорова.
       -- Подряд заполняй... Полностью все данные на Месхи, в том числе и данные по центральному адресному бюро, если есть такие. Пиши всё, что тебе известно об этом объекте. Обязательно укажи, что он часто посещал квартиру торгового атташе посольства СФРЮ Забазновского, посещал не один, а в числе других лиц кавказской внешности, что зафиксировано в сводках наружного наблюдения Отдела по охране дипломатических представительств...Написал? Теперь дальше: требуется установить связи по месту жительства, по месту учёбы, места посещения, приносит ли к себе в квартиру какие-то вещи... Ну и другие компрометирующие материалы на объект.
       Когда всё было заполнено, Сидоров велел Виктору ехать в райотдел уголовного розыска.
       -- Зачем?
       -- Подпишешь там, -- ответил капитан. -- В нашей работе без подписи руководства мы -- ноль без палочки. Плюнуть и растереть... Ты ещё не представляешь, насколько велика у нас бумажная волокита. Научиться получать подписи и визы на нужных тебе документах -- большая наука. Так что дерзай. Дуй в райотдел...
       -- А дальше?
       -- Оставишь у них в канцелярии, они отправят бумагу наверх.
       -- И долго это тянуться будет? -- упавшим голосом спросил Смеляков.
       -- Ну, дней через десять-пятнадцать у тебя уже будут оперативные установки.
       -- А мне что делать всё это время? Просто сидеть и ждать?
       -- Витя, у тебя на составление прочих бумажек уйдёт половина этого срока.
       -- Так надо ещё какие-то запросы делать?
       -- Во-первых, делаешь запрос на Месхи в зональный информационный центр, ЗИЦ ГУВД Москвы. Это база данных на лиц, когда-либо по каким-либо причинам попадали в отделение милиции, либо на них возбуждены уголовные дела, либо на них имеются оперативные разработки, либо они задерживались за какие-нибудь административные правонарушения в Москве. Во-вторых, сделаешь запрос в ИЦ ГУВД Московской области.
       -- Тоже информационный центр?
       -- Там содержится информация о судимости на жителей Москвы и Московской области. Ты не путай: ЗИЦ даёт информацию о наличии возбуждённого уголовного дела, а ИЦ -- о судимости, то есть человек по приговору суда уже отбывает либо уже отбыл наказание... Наконец ты делаешь запрос в ГИЦ, главный информационный центр МВД СССР. Тут тоже хранится информация о судимости, но уже в масштабах всей страны. То есть, если Месхи был судим в Грузии, то в Московской области информации об этом нет. Понял? -- Сидоров выковырял из пачки очередную папиросу. -- Одновременно с этим ты должен направить запрос в отделение милиции по месту жительства. Месхи сейчас снимает квартиру на Профсоюзной улице, так? Значит, садись и пиши запрос в ЗИЦ. Ты туда направляешь официальный запрос с просьбой сообщить, есть ли агентурные подходы к этому адресу, этой квартире, этому человеку и по месту его учёбы. После получения положительного ответа свяжешься с операми других подразделений с просьбой дать задание агентуре, проживающей в этом доме или обучающейся с ним в институте, либо просто имеющей к нему подходы, на разработку Месхи, на получение о нём всей информации. Бывают такие счастливые случаи, когда в этом подъезде и в соседней квартире проживает агент, который имеет возможность общения с интересующим нас объектом. Но это -- редчайший случай, о котором даже мечтать не приходится.
       -- А чем отличается агент от доверенного лица, Пётр Алексеевич?
       Сидоров пыхнул папиросой и откинулся на жалобно скрипнувшем под ним стуле, крякнул и, набрав воздуха, приступил к объяснению:
       -- Агент -- это человек, который соглашается на сотрудничество с органами внутренних дел либо на платной основе, либо на добровольной. Но как правило, этих людей вербуют на компромате. Добровольцев можно на пальцах пересчитать. Когда платишь-то, есть желающие, некоторые сами приходят, потому что денег нет, деваться некуда, в тюрьму загреметь снова не охота, давай, думают, поработаю на милицию за деньги, пусть и за небольшие, но всё-таки... Хотя, что значит "небольшие"? Платный агент получает почти столько же, сколько опер.
       -- А добровольно когда идут?
       -- Обычно мы ловим на компромате, вербуем, заставляем их дать подписку о сотрудничестве. Но есть и такие, которые сознательно идут. Им, знаешь, нравится вломить кого-нибудь, нравится вытаскивать из кого-нибудь информацию, а потом выкладывать оперу полученные сведения, нравится слышать похвалу от опера. Они чувствуют себя причастными к большому делу сыска. Да, есть такая категория лиц, но таких мало. Обычно берём на компромате. А поскольку по вербовке у нас тоже есть план, то стараются вербовать как можно больше. Гонимся не за качеством, а за количеством, выполняя и перевыполняя план, поэтому процентов на восемьдесят агентура у нас мёртвая. Завербует опер кого-нибудь ради плана, сдал бумажку и честно забыл об этом агенте, потому что он с самого начала точно знает, что от этого человека толку никогда не будет. И вот, скажем, на связи у опера есть десять-пятнадцать агентов, а реально действующих -- всего два-три. Рабочих, настоящих, которым можно задание дать и даже внедрить куда-нибудь.
       -- Любопытная картина вырисовывается.
       -- Бывают случаи, когда вербуешь кого-то под конкретную разработку, -- продолжал Сидоров. -- Нужно либо найти агента в этой среде, либо внедрить туда своего агента. Внедрить агента -- это дело очень трудоёмкое, исключительно сложное. А вот завербовать из той среды агента -- полегче. Можно подловить кого-нибудь на компре и вербануть... А вообще-то завтра пойди к Болдыреву и возьми у него инструкцию об агентурной работе и ведению оперативных разработок в системе органов МВД. Ты должен с этим ознакомиться, потому что пока ты не сдашь зачёты по этим документам, тебя к самостоятельной работе с агентурой и самостоятельному ведению разработок не допустят. Так что зайди и возьми... А потом мы с тобой посидим и потолкуем.
       -- Пётр Алексеевич, в двух словах всё-таки растолкуйте, что такое доверенные лица? Чем они от агентов отличаются?
       -- Ладно, -- Сидоров улыбнулся. Ему было приятно внимание молодого сотрудника. -- Доверенные лица -- люди, которые на доверительной основе сообщают информацию сотруднику милиции.
       -- Не понимаю, что значит на доверительной основе. По-товарищески, что ли?
       -- Ну, уважает он этого сотрудника, доверяет ему и поэтому рассказывает ему обо всём, что происходит вокруг него, просто делится с ним. Как правило, с этих людей подписки не берутся и они не знают, о том, что являются осведомителями органов внутренних дел, но опер после каждой такой встрече должен придти и оформить это сообщение.... Если на агента заводятся личное дело, где концентрируются все материалы, характеризующие его личность, рабочее дело, с его сообщениями, которые он пишет собственной рукой и подписывается закреплённым за ним псевдонимом, то на доверенное лицо заводится упрощённое делопроизводство, где помещается его анкета и опер своей рукой пишет: "Доверенное лицо номер такой-то сообщило мне при личной встрече..." Доверенные лица работают не под псевдонимами, а под номерами. Кстати, некоторые доверенные лица бывают куда результативнее агентов, иногда они раскрывают больше преступлений, чем агенты.
       -- И что же, они так до конца жизни и не знают, что милиция пользуется ими?
       -- Кое-кто знает, из некоторых вырастают хорошие агенты, по-всякому случается...
       -- Хитрое это дело -- угрозыск, очень непростое, -- задумался Смеляков.
       -- А что в жизни простое? В сортир не сходишь, если пуговицы не умеешь расстегнуть. Всюду имеются свои особенности.
       -- Да тут, как я погляжу, особенностей -- от горизонта до горизонта. Жуть берёт. Одних запросов сколько!
       -- Ты вот ещё что сделай, -- вспомнил Пётр Алексеевич. -- Направь запрос в 134-е отделение милиции, чтобы они сориентировали свой спецаппарат на разработку Месхи. Это в дополнение к запросу в ЗИЦ.
       -- А откуда известно, что к Месхи могут быть агентурные подходы?
       -- Что-нибудь непременно найдётся. Мы же имеем дело с системой! Понимаешь? Система сыска! Когда вербуется агентура, заполняется специальная карточка, где указывается фамилия, имя, отчество агента. Это совершенно секретная карточка, печатается в единственном экземпляре, хранится в ЗИЦ, где конкретно указывается, что такой-то человек имеет такие-то связи. Это всё закладывается в компьютер. Таким образом, если завербованных в Москве агентов насчитывается, скажем, сто тысяч, да агент ещё собственноручно указывает свои связи: "Моими связями являются...", то там набегает столько! То есть если брать даже по минимуму, то на сто тысяч агентов приходится несколько сот тысяч человек в числе связей. И когда возникает необходимость, ну, при совершении где-то Москве преступления, где известен конкретный человек, под которого нужно получить какого-то агента, ты направляешь запрос в ЗИЦ, и они делают выборку: такой-то человек является связью агента такого-то. Вот уже конкретный человек есть! -- Пётр Алексеевич довольно шлёпнул рукой о ладонь, издав звонкий хлопок. -- Тебе указывается, у какого опера состоит данный агент на связи, и ты уже можешь спокойно направить письмо с заданием, мол, совершено такое-то преступление, подозревается такой-то и что по данным зонального центра его связью является агент такой-то. И дальше: прошу ориентировать агента на разработку такого-то человека и в процессе разработки выяснить следующие вопросы... И когда ты просишь ЗИЦ прислать тебе информацию на агентуру, проживающую в доме, где снимает квартиру Месхи. Может выясниться, что там проживает агентура, состоящая на связи в МУРе, или в каком-то другом отделении Москвы. Ну ведь бывает так, что живёт человек на улице Профсоюзная, а работает на Очаковском молочном комбинате, где и попался на чём-то. Опер из 42-го отделения сцапал его за вынос пяти пакетов молока с работы, вербанул, а живёт этот агент на другом конце Москвы. И может даже живёт на одной лестничной клетке с нашим Месхи... Так что давай занимайся бумагами, а когда получишь ответы, мы с тобой спокойно сядем и проанализируем всё...
      
       ***
      
       "Чтобы держать в узде душу, сперва останови бег тела..."
       Смеляков сидел на кровати, подставив раскрытую книгу под свет настольной лампы. С того момента как он принялся за "Нравственные письма" Сенеки, им овладело незнакомое ему чувство нетерпения. Каждая страница оглушала его. То и дело он заглядывал вперёд и видел там ту же неисчерпаемую мудрость. Он жадно листал дальше, цеплял глазами наугад какие-то абзацы и в панике возвращался туда, где читал раньше. Книга была до краёв полна великолепием мыслей, каждая страница звенела точностью формулировок и изяществом слога. Желание охватить одним разом всё, что великий философ писал в течение многих лет, было так огромно, что Виктор время от времени прекращал чтение, закрывал глаза и сидел так, стараясь успокоить охватывавшее его волнение. Всё в сочинении Сенеки было предельно понятно, казалось даже, что он не открывал ничего нового, однако Смеляков чувствовал, что эта ясность возникала не из-за того, что он сам думал так же, а по той причине, что сказанное в письмах было настолько точным, что создавало ощущение мгновенной узнаваемости. "Ну конечно же, я тоже так думал, именно так. Да возможно ли думать как-то иначе?" Однако едва он пытался продолжить предложенную Сенекой тему самостоятельно, движение мыслей прекращалось. Нет, бесспорно, сам Смеляков не умел так думать...
       "Нет зла без задатка: жадность сулит деньги, похотливость -- множество разных наслаждений, честолюбие -- рукоплескания и полученное через них могущество, и всё, что это могущество может. Пороки соблазняют тебя наградой..."
       -- Может, я просто неразвит? -- прошептал в растерянности Виктор. -- Может, на других "Письма" не производят такого впечатления? "Пороки соблазняют тебя наградой!"... Какая мощь, глубина... Нет, никто из моих знакомых не умеет так сказать. Неужели мы все серые и неинтересные? В милиции, конечно, нет места философам, тут работают люди конкретные. Но разве это обязывает нас думать только о службе? Почему мы сами ограничиваем себя, почему собственными руками закрываем от себя горизонты?..
       Он снова перевернул несколько страниц и прочитал шёпотом, с наслаждением проговаривая каждое слово:
       -- "Никто не становится превосходным мужем случайно: добродетели нужно учиться. Наслажденье -- вещь и низменная, и ничтожная, не имеющая никакой цены, ибо на неё слетаются даже самые малые и презренные твари. Слава и пуста, и непостоянна, она подвижнее ветра. Бедность -- зло только для того, кто её не приемлет. Смерть не есть зло. Ты спросишь, что она такое? Отвечу: смерть -- единственное, в чём весь род людской равноправен"...
       Виктор задумался: "Не хочется соглашаться с тем, что смерть -- единственное, в чём все люди равны, но ведь нет аргументов против этого. А если так, то получается, что в жизни-то нет равноправия. Только смерть уравнивает... Но тогда зачем нужна жизнь? Лишь для того, чтобы ежечасно доказывать повсеместное неравноправие?.. Взять хотя бы Месхи или какого любого другого вора. Ему нужны только деньги, нужны для удовольствия. И довольствия у него -- выпивка и курево. Ни книг, ни изящной музыки, ни картинных галерей ему не надо... Но к чему это я?.. Вот пытаюсь рассуждать, а мысли идут своим ходом, перескакивают с кочки на кочку. Видно, это из-за того, что передо мной сейчас не стоит никакого вопроса. Невозможно же искать ответ на вопрос, которого нет. Пожалуй, именно так. У меня не получается рассуждать, потому что я пытаюсь рассуждать ради рассуждений... Вот Борис Жуков на любую тему умеет говорить, жилка в нём есть такая... Чёрт, какая такая жилка? Если она есть, то как её определить? Ведь я тоже думаю! Да, я думаю, но у меня всё не так получается, как у Жукова. Почему? Чего же во мне нет?"
       Он нахмурился и продолжил чтение. С начала проживания в квартире Дениса Найдёнова он "проглотил" уже немало книг. Леонид Андреев окатил его своей пугающей магической живописностью, "Иуда Искариот" и "Красный смех" ошеломили Виктора, распахнули врата в мир сочных литературных красок, заставили задуматься над тем, что в привычной жизни отсутствовало. Смеляков открыл для себя нежную Франсуазу Саган, сладко отдавшись её вкрадчивой грусти. Обнаружил он и фантастику Станислава Лема, "Возвращение со звёзд" на несколько дней просто вышибло Виктора из привычной жизненной колеи. "Этого не может быть! -- то и дело возвращался он к книге, не в силах охватить разумом прочитанное. -- Если такую историю способен придумать человек, то на какие же чудеса способна сама Природа!.. Я всё тыркаюсь носом в юридические вопросы, вот столкнулся с подлинным лицом уголовного розыска, а ведь как это мало в сравнении с тем, что написано у Лема, по сравнению с космическими просторами, по сравнению с движением времени! И ведь наверняка в мире есть ещё тысячи книг, прошедших мимо меня, которые подносят читателю обыденную нашу жизнь в ракурсах величественных и почти неподвластных разуму..."
       С Денисом он почти не общался. Юноша был нелюдим, хмур. Лишь однажды они разговорились, поздно вечером усевшись за кухонным столом, и Виктор сказал:
       -- Ты, Денис, всё-таки возьми себя в руки. Ты же мужчина.
       -- И что?
       -- Защитник Родины.
       -- Да ну её! Не стану я никого защищать, -- он как-то не по-детски посмотрел в глаза Смелякову. -- Дела мне нет ни до кого. Ничего не хочу.
       -- Ну, в армию-то придётся пойти. Ты парень крепкий.
       -- Отец тоже был крепкий, а вот взял и умер, -- с внезапной злобой проговорил Денис. -- И никто не смог ничего сделать.
       Смеляков понимающе кивнул:
       -- Всякое случается.
       -- Да уж, случается. Когда у отца прихватило сердце, "скорая" больше часа к нам ехала. А ведь туту рукой подать... В больницу уже мёртвого привезли. И это медицина? Бабушка рассказывала, что на фронте, бывало, самых безнадёжных с того света вытаскивали. А сейчас ведь не война, все условия для нормальной работы. И вот не спасли, опоздали... Со мной тоже что-нибудь случится.
       -- Денис, мысли у тебя плохие, неправильные. Так нельзя.
       -- Почему нельзя? Потому что так принято говорить? Да мало ли чего не принято произносить вслух!
       -- Ты пацан ещё, рано ребе руки опускать, ты пока не видел ничего.
       -- Я видел равнодушие. Все сами по себе, каждый в своей скорлупке. И в жизни только это важно, потому что всё остальное -- туфта, -- вяло огрызнулся юноша.
       -- Денис, ты пойми, что у тебя так сложились обстоятельства. Ты через это перешагнёшь, справишься. Я понимаю, что у тебя болит душа, но жизнь не бывает другой. Ну так уж устроено, что смерть всегда рядом.
       -- Понимаете ли, когда родители умерли... Одним словом, их смерть просто открыла для меня мир, его настоящее лицо...
       -- И какое же это лицо?
       -- Равнодушие, наплевательство. Ко мне тут народу приходило -- уйма... Справлялись, что да как, советовали, предлагали. Но ведь я видел, что все ж только по своей надобности: профсоюзы, детская комната и прочие свиньи, которым надо отчитаться на службе о проделанной работе... И всем наплевать, по их рожам видно: насрать им на меня с высокой колокольни, и на других таких, как я, -- Денис злобно блеснул глазами.
       -- Ты не прав. Не всем наплевать. Ты вот, к примеру, Петра Алексеевича знаешь? Он честно вкалывает, и сердцем за дело болеет.
       -- И что? Можно подумать, от его честности люди станут добрее и теплее. Нет, никогда ничего не изменится.
       -- Поэтому ты на вино налегаешь? Голову прячешь от действительности, как страус?
       -- Ну вот, сейчас стыдить будете... А мне не стыдно. Я уж лучше сопьюсь молодым, чем приспосабливаться к окружающей действительности и до старости врать всем и презирать себя, -- яростно проговорил Денис.
       -- Почему врать?
       -- Потому что все вокруг врут! Залгались так, что из всех щелей прёт!
       -- Я не вру, -- убеждённо ответил Виктор.
       -- Это вы просто не замечаете. Уж я-то знаю, всякого насмотрелся!
       -- Ишь ты, опытный какой выискался. Да ты ещё жизни толком не видел.
       -- Видел! -- по-мальчишески несдержанно воскликнул Денис. -- К сожалению, другой жизни нет. И не надо мне мой возраст ставить мне в вину. Я, может, гением родился, с закрытыми глазами всё вижу. Иные вон до старости идиотами остаются, так чего ж мне слушать их советы?! И хватит, хватит! Вы, может, и нормальный человек, честный и отзывчивый, но только это исключение. Любой нормальный человек -- исключение.
       -- Ты ошибаешься... Я, правда, сейчас тоже столкнулся с такими проблемами, которые запросто могут подкосить самого морально устойчивого, -- сказал Смеляков. -- Я ведь в уголовном розыске новичок, раньше в другой структуре МВД работал. Здесь всё совсем по-другому, как-то чёрство, что ли... Не знаю, как выразить это. Но я убеждён, что если я сейчас опущу руки, поддавшись унынию, то жизнь меня просто сомнёт, -- он говорил эти правильные слова, но сам себе не верил, потому что понятия не имел, как в действительности бороться с унынием, как преодолеть состояние, когда "опускаются руки". Легко сказать: "Держись", но как удержаться на плаву, когда ты лишён сил? Ему повезло, что с молодых лет попал в круговорот работы и учёбы, он лишил себя возможности бездействовать. Быть может, всё сложилось бы иначе, если бы сразу после армии он не попал в ООДП, а остался бы в родном Тутаеве, работал бы на фабрике по пошиву тулупов из романовской овцы, а после смены глушил бы дешёвый портвейн или самогон и тосковал бы о чём-то несбывшемся.
       -- Я знаю, -- сказал он, глядя в глаза Денису, -- тебе кажется, что я не имею права советовать тебе, потому что не испытал того, что выпало тебе. Но каждому достаётся своя ноша.
       Денис угрюмо молчал, корябая ногтем цветную клеёнчатую скатерть. Едва слышно звучало радио, которое никто никогда не выключал на кухне; ровный голос диктора убаюкивающе рассказывал об очередных успехах Советского Союза:
       -- Под руководством созданной Владимиром Ильичём Лениным коммунистической партии, наш народ превратил первое социалистическое государство в светоч для угнетённых, могучий оплот их борьбы за мир и свободу. Строю эксплуатации и насилия коммунисты противопоставили совершенно новый строй, не знающий социального насилия или национального гнёта...
       Виктор встал и чиркнул спичкой, зажигая конфорку газовой плиты. Вспыхнуло, едва слышно загудев, голубоватое пламя горелки.
       -- Социализм не только провозглашает, -- продолжало радио, -- но и устанавливает подлинное равенство, гарантирует каждому гражданину небывалые ещё в истории права. Знамя прав и свобод -- это знамя социализма...
       Виктор отвернул кран и наполнил чайник водой. Поставив чайник на плиту, он опять сел за стол.
       -- Да, каждому достаётся своя ноша, -- повторил он, нарушая затянувшуюся паузу и возвращаясь к разговору. -- И никто, конечно, не имеет права требовать, чтобы мы эту ношу непременно несли. Но ради чего жить, если не ради собственного нравственного становления?
       Денис недобро усмехнулся:
       -- Слова...
       -- Твоё уныние -- это проверка на прочность. Я вот на работе чего только не наслушался! От некоторых историй впору взвыть -- клянусь! -- от тоски. Куда, думаю, попал! Порой сталкиваешься с такими ситуациями и такими людьми, что жизнь становится похожей на кошмарный сон, на театр абсурда, на абракадабру какую-то. И хочется удрать подальше, чтобы не видеть и не слышать ничего. Но коли допустить мысль, что так будет всегда и что мир навсегда останется таким порочным, то всё потеряет смысл, -- он вздохнул. -- Мы с тобой ещё молоды, от нас зависит во многом, как сложится жизнь в нашей стране. Да и на всей, может, планете...
       -- Так уж и от нас? -- ухмыльнулся юноша. -- Агитируете? Хотите вселить в меня уверенность? А вот я не хочу уверенности. Предпочитаю тихо и незаметно исчезнуть, а не бороться за нечто, о чём никто толком ничего не знает, -- парнишка встал из-за стола, сунул в рот сигарету и нагнулся над газовой плитой, прикуривая от голубоватого пламени конфорки.
       -- Вот как-нибудь лет через пять мы с тобой усядемся за этим самым столом, -- сказал Виктор, -- и снова обсудим сегодняшнюю тему. У тебя будут новые интересы, новые знакомства, и всё будет видеться тебе в другом свете.
       -- Посмотрим, -- угрюмо хмыкнул Денис.
      
       ***
      
       Работа шла своим чередом. Пока Смеляков дожидался ответов из всевозможных центров информации, Болдырев то и дело вытаскивал его на места преступлений, совершённых на территории отделения милиции.
       -- Учись, сыщик, на месте. Всё надо собственным носом понюхать и глазами увидеть... Начинать надо с малого. Ты думаешь, что тебе "настоящее" дело сунули в зубы, так ты уже профессионал? Нет, парень, ты ещё ни фига не смыслишь в нашей работе. Вот я зову тебя на выезд, так ты смотри во все глаза: что эксперты делают, что я делаю, чем Алексеич занимается... А ну, подай-ка мне стакан воды, в горле пересохло, пить охота... А теперь глянь сюда, нагнись, видишь там штуковину под кроватью? Да не бойся, отодвинь эту коробку чуток... Вот-вот...
       Болдырев только рассказывал Виктору, указывал на некоторые детали, но не давал никаких поручений, всё больше заставлял смотреть. Только иногда слышалось от него: "А ну приоткрой вон тот шкаф, глянь, что там припрятано? Дай-ка сюда..."
       Смеляков послушно исполнял указания начальника, испытывая некоторую досаду из-за того, что не делал никакой реальной работы, а лишь "путался" под ногами оперативников, занимавшихся своим делом. Мысли его полностью были отданы делу Забазновского. Просыпаясь в шесть утра и вслушиваясь в жестяные звуки лопаты, которой дворник счищал заледеневший снег с тротуара, Виктор в первую очередь думал о деле Забазновского и ждал новой информации, сгорая от нетерпения.
       С того дня, как он получил информацию из ООДП, минуло две недели. Виктор терпеливо ждал развития событий и регулярно звонил в отдел кадров, справлялся о своём удостоверении...
       -- Как вы сказали ваша фамилия? Смеляков? -- спросил однажды скучный женский голос в телефонной трубке. -- Готово ваше удостоверение, приезжайте...
       В тот вечер в отделении был устроен маленький банкет.
       -- Мужики, ныряйте к нам в кабинет, -- крикнул Сидоров, созывая сослуживцев. -- Витька ксиву получил. Обмывать будем.
       На разложенных газетах появились толсто нарезанные куски докторской колбасы, шпроты, груда плавленых сырков "Дружба" и "Волна" и, конечно, водка. Виктор выставил звякнувшие бутылки из портфеля, с которым бегал в ближайший винный магазин, куда Сидоров завёл его в один из первых дней работы, чтобы познакомить с продавцами.
       -- Эти тебя должны знать обязательно, -- сказал тогда Пётр Алексеевич.
       -- Зачем?
       -- Чтобы ты не толкался в очереди. Сам знаешь, какая всегда давка в винных отделах. А ты через служебный вход будешь туда нырять. С пустыми руками не уйдёшь.
       -- Это, что же, мы вроде как взятку у них берём? -- недоумённо спросил Смеляков.
       -- Взятку суют, чтобы ты чего-то не увидел, а тут просто подарок из доброго к тебе отношения. Знак внимания. Знак уважения.
       -- Ничего себе знаки внимания. Настоящая дань. Поборы какие-то.
       -- Ты сейчас сказал глупость, Витя, -- Сидоров насупился. -- Помнишь, как вчера ты покупал колбасу? Просил полкило, а тебе положили чуть ли не вдвое больше. Ты разве с инспекцией пришёл? Разве у тебя дело заведено на ту продавщицу? Нет. Она тебе суёт лишний кусок на всякий случай. Просто чтобы ты помнил её. Вот у меня, к примеру, стоял на учёте паренёк один, он и в кино снимался, вроде бы должен был влияние культурной среды на себе испытать, а вот всё равно хулиганил, со шпаной в одном котле варился. Где-то приворовывал, где-то в драках принимал участие. Его мать в винном отделе работает, вот уж кто был щедр винищем нас одаривать. А от нас-то уже ничего не зависело, паренёк получил свой срок, отправился в колонию. Вот ты и растолкуй мне, какой ей прок подарки нам делать? Не знаешь?
       -- Не знаю.
       -- За каждым из этих людей водится какой-нибудь мелкий грешок. Швейцар сшибает по рублю за то, что впускает в ресторан, когда там якобы нет свободных мест. Продавцы из-под полы приторговывают. У кого-то с детьми или мужем какие-то неприятности... Вот они все и стараются быть "хорошими", из всех сил спешат задобрить милицию. Ну, на всякий случай... Мы, мол, такие давние знакомцы, Пётр Алексеич...
       -- Вот и получается, что это своего рода взятка, -- настаивал на своём Смеляков.
       -- Хочешь, называй это взяткой, если тебе так проще, -- сказал капитан. -- Только ещё раз повторю, что взятку берут для того, чтобы "отмазать" виновного. А со мной такого никогда не было. За подарок и доброе отношение спасибо, но если я уличу кого в преступлении, то никакое доброе отношение тут не поможет...
       Всё это промелькнуло в голове у Виктора, пока он вскрывал банку со шпротами.
       -- Ну что, друзья? -- Сидоров потряс бутылкой и сковырнул с неё пробку. -- Приступим, что ли? Виктор, кончай с консервами ковыряться. Слушай сюда! Всем нашим коллективом поздравляем тебя с твоим новым полноценным... как это... статусом. Теперь ты сыщик. То есть до настоящего сыскаря тебе ещё расти и расти, но это уже другой вопрос. А пока давай тяпнем за тебя, за твои будущие успехи.
       Громко дзынькнули гранёные стаканы, на несколько мгновений повисло безмолвие, затем все загомонили, засмеялись, потянулись к колбасе, снова звякнула бутылка, послышалось бульканье...
       -- Эх, хороша беленькая.
       -- Слышь, парни, а я сегодня выезжал на квартирную кражу, -- начал рассказывать кто-то, -- девку там видел... Ахнете! Красоты небывалой! Я к ней непременно наведаюсь, вопросики там разные и прочее. Дело-то плёвое, но я такую бабу упустить не могу, это просто грех... Нет, мужики, честно. Чего скалитесь? Вы б только поглядели на неё...
       -- Ты про жену свою не забывай, Акимыч.
       -- Жена тут ни при чём...
       -- Ха-ха... А я вчера возвращаюсь после дежурства...
       В комнате становилось шумнее, воздух быстро насыщался густым табаком, лица раскраснелись. Виктор смотрел на окружавших его людей и с удовольствием вслушивался, как из сердца его волнами изливалась радость. Он чувствовал себя в своей семье. Может, это было действие алкоголя, а может, и впрямь его сослуживцы -- замечательные люди. В ту минуту он не задавался ненужными вопросами.
       "Хорошо, -- думал он, -- всё-таки как иногда бывает хорошо".
      
       ***
      
       Сначала пришла оперативная установка, где говорилось, что на квартире, снимаемой гражданином Месхи Давидом Левоновичем, "часто собираются студенты и студентки Первого медицинского института, чаще по вечерам, время проводят шумно, засиживаются до двух-трёх часов ночи, но спиртного употребляют мало. Нередко приходят с пакетами и сумками, в которых приносят какие-то вещи, иногда много вещей". Один из источников, проживавших в том же подъезде, сообщил, что видел, как из квартиры Месхи выходили парень и девушка, находившиеся в состоянии наркотического опьянения. Источник настаивал на этом, потому что по профессии был врач и сразу определил, что "налицо были бесспорные признаки наркотического опьянения". Одного из частых гостей квартиры Месхи звали Тимур, источник также сообщал имя какой-то приходившей к Месхи девушки -- Нана. Судя по всему, они были сокурсниками Давида Месхи. Ни с кем в подъезде Давид не общался, держался только своего круга.
       Затем подоспела информация из Первого медицинского института. Выяснилось, что в одной академической группе с Месхи учился Тимур Сахокия 1959 года рождения и Нана Габуния того же года рождения.
       -- Высылай теперь запросы на этих ребят, во все концы, в ЗИЦ, ИЦ, ГИЦ, -- привычным деловым тоном сказал Сидоров.
       Через пару дней пришла информация из ЗИЦа. На Тимура. К немалому своему удивлению Смеляков выяснил, что Тимур Сахокия задерживался почти полгода назад за сбыт ювелирных изделий на Велозаводском рынке в Москве. Он продавал ювелирные изделия, но принадлежность этих ювелирных изделий не была установлена, то есть они не проходили ни по какому уголовному делу.
       -- Что ж, -- Сидоров потёр шею, -- раз он задерживался за сбыт ювелирки, значит, он представляет для нас оперативный интерес. То, что они потребляют наркотики, это уже говорит о том, что можно подключать службу наружного наблюдения. Как правило, наркоман должен сидеть на этом деле постоянно, каждый день, иначе у него начнётся ломка. Так что давай пробивать наружку за Месхи...
       И тут начались мытарства по кругам бюрократического ада. Пришлось долго ходить и доказывать в районе, что наружное наблюдение просто необходимо, что для этого настало самое время, что собрано достаточно информации, которая свидетельствует о том, что ребята ведут совсем не нормальный образ жизни: гульбанят до двух-трёх часов ночи, занятия пропускают, в институт ходят нечасто, задерживались за сбыт ворованного, есть сведения, что употребляют наркотики... Наконец удалось убедить руководство угрозыска в райотделе.
       -- Значит, наружка нужна? -- без особого энтузиазма посмотрел на Смелякова начальник райотдела угрозыска Носов.
       -- Так точно. Сейчас самое время установить наружное наблюдение, -- Виктор подвёл итог долгому разговору, испытывая неимоверную усталость от необходимости доказывать то, что было, на его взгляд, бесспорно.
       -- Ладно, дерзай. Подписываю тебе задание на проведение наружного наблюдения... Валяй в МУР. Только не думай, что там тебя ждут с распростёртыми объятиями. Там желающих на наружку знаешь сколько? Вся Москва в очереди стоит!
       -- Но ведь нам надо! -- воскликнул Смеляков. -- На самом деле надо!
       -- А им не на самом деле? -- криво улыбнулся Носов, и в глазах его Виктор увидел глубокую тоску. -- Всем надо, только там не бездонная бочка...
       "Если всякий раз придётся доказывать каждому начальнику и чуть ли не зубами вырывать то, что мне нужно, то я не уж не знаю... Как вообще работает вся эта машина, если само собой тут ничего не происходит? Ведь если мне нужен свет, то я просто нажимаю на кнопку выключателя, и лапочка над рабочим столом зажигается. А здесь я должен почему-то убеждать руководство, что мне до зарезу требуется включённая лампочка... Какой-то бред..."
       Добравшись до МУРа, Смеляков направился к начальнику отдела по квартирным кражам. За столом сидел плотный дядька с взлохмаченной над ушами сединой и влажно блестевшими глазами.
       -- Ну-с? -- спросил он и нацепил очки на мясистый нос.
       Выслушав, с каким делом пришёл Смеляков, он отрицательно покачал головой.
       -- Ты знаешь, сколько в Москве совершается квартирных краж? Парень, ты просто ахнешь! Это ужас. И сколько краж стоит в Москве на контроле. У известных людей крадут, у артистов взламывают квартиры, учёных обворовывают, у ответственных партийных работников! И берут у них не меньше, чем у вашего югослава. А ты пришёл ко мне с кражей, которую считаешь самой важной. Эх ты, молодой человек!
       -- Вы хотите сказать, что какие-то кражи могут быть более важными? Какие-то можно и не раскрывать?
       -- Нет, это ты отсебятину несёшь, -- седая голова опять закачалась. -- Раскрывать мы обязаны всё. Но не до всего у нас руки дотягиваются...
       Смеляков терпеливо выслушал получасовую лекцию о трудностях, с которыми приходится сталкиваться сотрудникам уголовного розыска не только "на земле", но и в управлениях. Затем начальник отдела, выговорившись, посмотрел на Виктора, поморщился болезненно, словно расставался с чем-то очень личным, и подвинул к себе бумагу:
       -- Ладно, я завизирую... Только ты не радуйся. Ступай к заместителю начальника МУРа, там поговоришь...
       В тот день Смеляков уже никуда не попал и наутро примчался в МУР пораньше, надеясь быть первым. Но таких, как он, у кабинета полковника Болотина собралось уже много. Стоя в очереди, Виктор разглядывал посетителей. "Сколько народу. У всех неотложные вопросы, важные дела"...
       Минуло два долгих часа, когда Виктор, испытывая настоящий трепет, вошёл в дверь, и увидел старого полковника.
       "Заместитель начальника МУРа, -- проговорил мысленно Виктор, пытаясь оценить внешность представшего перед ним человека. -- Строгий мужик, серьёзный".
       Выслушав Смелякова, полковник внимательно посмотрел на него поверх очков и спросил:
       -- Сынок, сколько ты работаешь в угрозыске?
       -- Месяц, чуть больше, -- чуть ли не с испугом отозвался Виктор.
       -- Чуть больше месяца... Хм... И там больше никого не нашлось?
       -- Не понимаю, товарищ полковник. Кого не нашлось?
       Болотин выдержал паузу, внушительно вздохнул и с досадой покачал головой:
       -- Ты вообще имеешь представление, что такое разведка?
       -- Какая разведка?
       -- Служба наружного наблюдения. Ты даже не знаешь, что наружка -- это разведка? Мда-с, забавно. Ты знаешь, сколько стоит разведка в сутки? Это столько денег, что ты даже представить не можешь, -- казалось, что заместитель начальника МУРа был в замешательстве, не понимая, как разговаривать с таким несмышлёнышем. -- И ты приходишь просить у меня наружку. Да-с... Ты знаешь, что нужно тебе для этого?.. Пока будет работать разведка, у тебя под боком круглые сутки должна находиться машина, дабы в том случае, если тебе позвонят разведчики и скажут, что наблюдаемый объект покупает наркоту, либо ломится в квартиру, либо совершает грабёж, ты должен прыгнуть в свою машину, состыковываться вместе с ними, у вас должна быть установлена связь, потому что они работают на самостоятельной волне, и задержать преступника. Улавливаешь? Тебе придётся задерживать преступника, а не им! Они никого не задерживают, они не имеют права показать своих лиц, они засекречены. Понимаешь? Они никогда не задерживают, что бы ни происходило на их глазах. У них такая работа, сынок, особая... Так вот представь, что они тебя срочно вызывают и что тебе надо вовремя подъехать к ним, чтобы не упустить преступника. А у вас в отделении с машинами беда! У вас по пять литров бензина в день сейчас на машину, да и машины едва ползают. Вот как ты представляешь эту работу?.. Эх, братец, тебе для начала теорию освоить не мешало бы. Тебе для начала следует состыковаться с опером в МУРе, договориться с ним, затем договориться со своим начальником в районе, чтобы его ребята в случае чего тебя подстраховывали. Ты ведь один не справишься...
       Он говорил ещё долго, и с каждой минутой Смелякову становилось всё тягостнее.
       "Зачем он говорит всё это? Запугивает? Его слова звучат так, будто наружным наблюдением не надо заниматься вообще, потому что это очень сложно. Но ведь не я придумал такую службу... И почему он рассказывает, как плохо в районном отделении с машинами? Я уж и сам знаю. Только в его устах это звучит как упрёк, а меня упрекать-то не в чем, это не моя вина, что бензина нет. Для чего он говорит всё это? Ведь он -- руководитель, да ещё какого уровня! Какого ж беса он не поможет решить нужные вопросы. Куда ни сунешься -- всюду оно и то ж талдычат: у вас с автомобилями полные кранты и людей совсем нет! А я тут при чём? У меня дело! У меня квартирная кража! Зачем они все говорят столько лишних слов? Отказываетесь подписать задание -- так прямо и скажите"...
       Виктор насупился, взглянул на полковника. Тот опять громко вздохнул и поставил на бумаге свою визу.
       -- Вот моя виза, а теперь иди к начальнику МУРа и пописывай у него.
       Смеляков вышел за дверь совершенно смятый в душе.
       "Что теперь? Какие ещё лекции? Какие новые открытия о работе? Чёрт возьми, тут на каждом шагу такое узнаёшь, что мурашки по телу. Каждый что-то рассказывает, лекции читает. И обязательно посылает выше. Теперь вот к начальнику МУРа. А после него куда? К министру, что ли? Тут ноги стоптать можно, пока к основной работе приступишь... Если вся моя работа будет состоять из бесконечных хождений по коридорам ради того, чтобы выбить разрешение на проведение тех или иных оперативных мероприятий, то лучше уж забыть обо всём. Пусть всё идёт своим чередом. Почему я должен с кровью вырывать то, что должно делаться само собой в силу того, что это -- естественная составляющая моей работы? Почему я должен доказывать что-то? Разве я стараюсь для себя? Разве мы не общему делу служим?.. До чего же тоскливо, просто невыносимо тоскливо на душе..."
       Начальником МУРа был генерал-майор Ёркин Олег Александрович, человек-легенда, один из самых уважаемых людей в системе сыска. Войдя в приёмную, Смеляков увидел нескольких посетителей и подумал: "Опять ждать". Секретарь, женщина лет пятидесяти пяти, мягко улыбнулась Виктору:
       -- Вы к Олегу Александровичу?
       -- Да, -- кивнул Смеляков.
       -- Присаживайтесь, -- и она продолжила рассказ, прерванный появлением Виктора, о работе МУРа в первые послевоенные годы, когда оперативникам приходилась ложиться спать только в пять-шесть утра, чтобы через пару часов снова взяться за работу. -- Очень тяжело приходилось нашим товарищам, с ног валились. Время было трудное, но ведь если бы не работали с таким рвением, с таким энтузиазмом, то ничего бы мы сейчас не добились. И ведь что удивительно -- не бросал никто этой работы, хотя не легче каторги была она. Мне всегда очень приятно вспоминать о тех годах, хотя голодно было и холодно, но в от людей исходила такой дух... надёжности, что ли... Да, пожалуй, именно надёжность, убеждённость была во всех. А ведь условия были ужасные, да и на улице ужас что творилось. Сейчас мы просто с тепличных условиях по сравнению с тем, как после войны было...
       Антонина Ивановна Ермошина попала в МУР сразу после войны, была бессменным секретарём, "пережила" пятерых или шестерых начальников МУРа, пользовалась всеобщим уважением и любовью. Она умела создать атмосферу доброжелательности, всегда предлагала чай, занимала посетителей беседой...
       Когда Смеляков вошёл к Ёркину, на душе было спокойно -- Антонина Ивановна сделала своё дело. Высокий мужчина, с гладко зачёсанными назад седыми волосами стоял спиной к двери и убирал какую-то папку в шкаф.
       -- Здравия желаю, товарищ генерал...
       Ёркин закончил с бумагами и сел за стол.
       -- Добрый день, -- сказал он.
       Внимательным взглядом окинув Смелякова, он очень доброжелательно спросил:
       -- Что у вас?
       Смеляков доложил. Ёркин взял бумагу, прочитал задание.
       "Сейчас всё по новой пойдёт. Опять лекция о трудностях наружки", -- мучительно подумал Виктор.
       -- Ты сколько работаешь в розыске? -- поинтересовался генерал.
       -- Чуть больше месяца.
       -- Что ж, могу только порадоваться за твоё руководство, -- и добавил, увидев удивлённый взгляд Смелякова, -- если тебе, оперу, проработавшему всего месяц, удалось пробить задание на наружное наблюдение, то я с большим удовольствием подписываю его тебе...
      
       ***
      
       -- Здравствуйте, -- сказал Сидоров, входя в квартиру, и показал своё удостоверение. Твёрдыми глазами ощупал стоявшего перед ним мужчину и спросил: -- Рассказывайте, что у вас стряслось?
       Хозяин чуть попятился, пропуская вошедших милиционеров и махнул рукой в сторону комнаты.
       -- Там...
       Смеляков шагнул следом за Сидоровым и оказался в тесном помещении, почти клетушке, где плотно друг к другу стояли шкаф-стенка, диван, детская кроватка и небольшой стол. К спинке дивана была прикреплена деревянная полка, служившая, судя по всему, ещё одним спальным местом. На этой доске лежал десятилетний мальчик, всё его худенькое тельце было покрыто яркими пунцовыми полосами -- следами от ударов ремня, кое-где кожа вздулась и полопалась, застыв кровавой пеной. Сидоров протянул руку и пощупал пульс.
       -- Он умер, -- раздался женский крик с кухни, затем послышались захлёбывающиеся рыдания.
       -- Вот так... -- растерянно пробормотал хозяин квартиры.
       -- Пульса нет, -- констатировал капитан и повернулся к хозяину. -- Как вас величать?
       -- Николай, -- у него было сухое лицо с впалыми щеками и жёсткой складкой губ. -- Николай Трофимович Байков.
       -- Вот что, Николай Трофимович. Сын ваш скончался... Я вызываю понятых. Будем составлять протокол. Виктор, сходи к соседям.
       С кухни опять долетел жуткий плач, не имевший ни малейшего сходства с человеческими звуками, похожий на дьявольский вой.
       -- Жена... -- объяснил Байков глядя в пол.
       Виктор вышел в коридор и увидел на кухне женщину. Она сидела за столом, мокрая и красная от слёз, и крепко прижимала к груди годовалую дочку, будто кто-то хотел отобрать у неё ребёнка.
       "Сумасшедший дом какой-то, -- подумал Смеляков, чувствуя, как от невыносимого давления окружающей обстановки у него начала болеть голова. -- Неужели это наша жизнь?.."
       Когда пришли понятые, Виктор сел за стол заполнять бумаги.
       -- Что произошло? -- спросил Сидоров, накрывая мёртвого мальчика простынёй. -- Давайте по порядку. Это ваших рук дело, гражданин Байков? Вы избили сына?
       -- Это сын моей жены. От первого брака, -- глухо, словно стараясь спрятать голос поглубже в себя, ответил Николай. Его глаза приковались к исполосованному ремнём тельцу.
       -- Я задал вам вопрос: вы исхлестали мальчика?
       -- Да.
       -- Как это случилось?
       -- Я наказал его...
       -- Наказали? -- не выдержал Смеляков. -- Да вы до смерти запороли его!
       -- Меня так воспитывал мой отец, а его -- мой дед. На Руси всегда всех пороли. И люди вырастали крепкими и понятливыми.
       -- Ваш сын уже не вырастет, -- бросил Виктор.
       -- Где вы работаете, гражданин Байков? -- сухо спросил капитан.
       -- В метро, мастер участка. Жена сейчас не работает, сидит с дочкой, годик ей только что исполнился.
       -- Что сегодня произошло? Вы всегда так сильно били сына?
       Байков пожал плечами:
       -- Мог всыпать ему, когда считал нужным. А сегодня я просто погорячился... Понимаете, пришёл я с работы и вижу, что дочка в кроватке плачет. Димка-то должен был приглядывать за нею, но он на кухне торчал, тарелки мыл, что ли... Ну вот...
       -- Значит, вы стали бить его за то, что он не успокоил маленькую сестрёнку?
       -- Да, -- уже громче заговорил Байков. -- Ему велено, чтобы ни на шаг не отлучался от неё, когда мать в магазине. Вот я наподдал ему. А тут Рая пришла из магазина, ну, жена то есть...
       -- И что?
       -- Я ей говорю: "Вот тебе ремень, вдарь-ка ему, чтоб запомнил, как себя вести надо"...
       Сидоров привёл в комнату Раису Байкову и обратился к ней:
       -- Раиса Петровна, как было дело? Верно ваш муж говорит?
       -- Да, -- едва слышно прошептала несчастная женщина. -- Он ремень мне в руку сунул и велел бить Димку. А я не могу, мне жалко... И я чуть-чуть... Ну, для виду только... И Коля рассвирепел... Вырвал у меня ремень: "Жалеешь, сосунка своего? Слабо бьёшь!"... И давай его хлестать со всей силы... И меня тоже... Димка кричать стал, а потом затих... И вот...
       -- Так всё было? -- Сидоров перевёл взгляд на хозяина квартиры.
       -- Вроде... Я наказать хотел. Если бы она не вмешалась... А то цепляется за ремень... Я и разозлился, забылся чуток. Знаете, ослепление такое в сознании, когда бешенство накатывает...
       -- Не знаю, -- ответил Сидоров. -- У меня такого ослепления не случается, иначе я бы всякого мерзавца стрелял в упор. И вас бы сейчас пристрелить мог в ослеплении...
       Он осмотрелся и остановил взгляд на крохотном шкафчике возле стола, в приоткрытой дверце виднелись школьные тетрадки.
       -- Это принадлежности вашего сына?
       -- Да.
       -- Шкафчик вы сами смастерили?
       -- Я всё сам делаю, -- не без гордости отозвался Николай Байков. -- Мы всегда в стеснённых условиях жили. Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность...
       -- У вас ко всему строгий подход, -- кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. -- Что тут? Тетрадки? Учебники?
       -- Да.
       -- А это что? -- капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. -- Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться...
       Смеляков взял из рук капитана тетрадь. Старательным детским почерком было написано: "Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал..."
       Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.
       -- Это же дневник, Пётр Алексеевич, -- сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. -- Дальше читать? "Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого"...
       -- О-ох, -- застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.
       -- Эх, ёлки-палки, -- воскликнул капитан, подхватывая женщину. -- Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.
       -- Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, -- бубнил из-за спины Байков. -- Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..
       С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что от тишины звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.
       -- Трудно тебе видеть такое? -- спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.
       Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.
       "Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв, -- Виктор несколько раз мысленно повторил слово "мёртв", будто пробуя его на вкус. -- Мёртв... И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, мальчика всё равно не возвратить... Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы -- сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить. Да, мы взяли этого Байкова, но уже после того, как он совершил убийство. И с другими происходит точно так же. Мы идём по следам преступлений. Только по следам... Мы идём позади, мы опаздываем, мы ничего не исправляем... Мы не способны повлиять на ситуацию. Мы бесполезны..."
       -- Пойдём перекусим, -- предложил Сидоров. -- Выпьем чаю с пирожками.
       -- Перекусим? -- Виктор не сразу понял, что сказал наставник. "Перекусим? Да разве после случившегося, после такого соприкосновения со смертью можно думать о еде? Самый сладкий кусок в горло не пойдёт". Но вслух произнёс: -- Ночь на дворе, всё закрыто.
       -- На конечной троллейбусной остановке есть круглосуточный буфет. Там и заморим червячка.
       -- Не хочу я, не могу... После всего этого... Нет, не могу...
       -- Тебе надо перестраиваться, Витя, -- Сидоров ласково потрепал своего подопечного по плечу. -- Если ты через себя пропускать будешь всё, с чем сталкиваешься на службе, ты не выдержишь. Ты даже не представляешь, как быстро ломаются люди, попав в уголовный розыск. Одни спиваются, вторые умом трогаются, третьи черствеют. А ни тем, ни другим, ни третьим в нашей системе нет места. Мы должны спокойно к делу подходить, иначе будем ремнём хлестать, как этот самый Байков, до смерти всех вокруг зашибём.
       -- Как же можно равнодушным оставаться?
       -- Не равнодушным, но в сердце эту боль пускать нельзя. Чувства -- одно, работа -- другое. Холодная голова нам нужна.
       -- Неужели вас не трогает увиденное?
       -- Трогает, Витя, к моему величайшему сожалению, трогает. У меня пять язв уже, и виной тому -- нервы.
       -- А говорите, чтобы я не пропускал через себя, -- горько ухмыльнулся Смеляков. -- Вижу, у вас это, Пётр Алексеич, не до конца получается.
       -- Не до конца. И всё же я держу себя в руках, подхожу разумно. И ты будь разумным, в противном случае придётся бросить работу...
       Они разговаривали почти всю ночь, и Виктор понемногу успокаивался, проникаясь каким-то новым, незнакомым ему чувством, убеждённости в собственной нужности.
       Утром, когда выглянуло солнце, Смеляков словно увидел мир новыми глазами. "Вперёд и только вперёд", -- приказал он себе. Возникшее вдруг в памяти исполосованное ремнём тело мальчика пробудило в Викторе горячее желание броситься на защиту слабых. Опустошённость исчезла без следа. "Нет! Теперь уж я ни при каких обстоятельствах не уйду из розыска!"
       Если и были раньше колебания и проявление малодушия с его стороны, то отныне он окончательно решил посвятить себя службе в уголовном розыске. Он готов был преодолевать любые трудности, выстаивать любые очереди, пробиваясь в кабинеты начальства, дежурить сутками -- лишь бы ни одна мать не увидела своего сына забитым до смерти. Неведомая прежде энергия наполнила сердце Виктора.
      
      

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЯНВАРЬ 1980

      
       Утром десятого января позвонил старший бригады наружного наблюдения. Его звали Игорь Мартынов.
       -- Завтра приступаем, -- сообщил он. -- Я заеду к вам в отделение. Мне нужна рация, чтобы работать на вашей волне.
       Виктор почувствовал себя окрылённым.
       "Наконец-то! Теперь мы их накроем!"
       Он чуть ли не бегом помчался по коридору искать Сидорова.
       -- Пётр Алексеич, только что звонили из наружки. Завтра начинают работать. Сейчас он подъедет к нам.
       -- Хорошо, -- хмуро отозвался капитан, занятый своими мыслями, и Виктор даже обиделся немного на своего наставника. "Неужто его не радует начало дела? Ведь теперь мы этого Месхи обложим со всех сторон. Теперь-то всё решится!" Но в глазах капитана не промелькнуло ни единой искорки азарта. Он выпустил густое облако едкого табачного дыма и сказал, поморщившись, словно в предвкушении головной боли:
       -- Пошли к Болдыреву. Надо выбить у него ещё одного человека, чтобы у нас кто-нибудь постоянно на телефоне сидел. Теперь нам круглые сутки связь надо держать...
       -- А даст?
       -- Упираться будет, но я уломаю, -- совсем буднично ответил Сидоров. -- Возьмём Сытина Андрея, пусть возле телефона побездельничает...
       В коридоре Смелякова остановил лейтенант Горбунов и чуть ли не повис у Виктора на руке:
       -- Смеляков, ты совсем обнаглел, что ли?
       -- Что такое, Толя?
       -- Когда на комсомольский учёт встанешь?
       -- Да некогда мне. Надо учётную карточку сначала забрать со старой работы.
       -- Так забери. Что ты как малый ребёнок. Почему вчера на комсомольское собрание не пришёл?
       -- Толя, давай позже, мне сейчас к руководству, -- Виктор отстранился от Горбунова.
       -- Смеляков! Ты не увиливай! На учёт становись! Хватит резину тянуть!
      
       ***
      
       Наружное наблюдение сразу же выявило все связи Месхи, однако ни он сам, ни Тимур, ни Нана, ни кто-либо из его друзей на квартиру к Забазновким больше не ходил.
       -- Затаились, -- спокойно сказал Сидоров после очередного звонка Мартынова.
       -- Что же делать? Неужто всё зря? -- нервничал Виктор. -- Время же уходит.
       -- Потерпи. Сыщик должен уметь ждать. Терпение -- один из наших главных помощников. Не научишься терпению -- спугнёшь дичь.
       На пятый около полудня позвонил Мартынов:
       -- Ребята, вылетайте. Надо брать девушку.
       -- Нану? -- уточнил Смеляков.
       -- Её самую. Только быстрее давайте. У неё наркота при себе. Мы сейчас возле Черёмушкинского рынка, двигаем за ней в сторону Красикова...
       У Виктора от волнения задрожали руки.
       -- Пётр Алексеич! Помчали!
       Они прыгнули в "УАЗ", но машина долго не заводилась.
       -- Чёрт! -- выругался Смеляков.
       -- Самое время в техобслуживание поиграть, -- мрачно проговорил капитан, уставившись в спину водителя.
       -- Сейчас поедем, товарищ капитан, -- заверил сидевший за рулём паренёк. -- Я эту падлу знаю. Покочевряжится, как девочка, но уступит.
       "УАЗ" натужно гудел и кашлял, сотрясаясь всем корпусом, но заводиться не желал.
       -- Мать твою! Упустим же! -- закричал Смеляков.
       -- Значит, будем считать, что день сложился неудачно, -- Сидоров закинул голову и выпустил облако пара в потолок.
       -- Может, частника поймаем? -- предложил Смеляков.
       И в эту минуту машина завелась.
       -- Я же говорил, что уступит! -- победно воскликнул водитель.
       -- Теперь сделай так, чтобы она не заглохла по дороге, -- попросил хрипло Сидоров.
       -- Всё будет в ажуре, товарищ капитан...
       Группу наружного наблюдения, ехавшую в забрызганном "жигулёнке", они догнали возле станции метро "Академическая".
       -- Она взяла машину, -- передал по рации Мартынов. -- Притормозите на светофоре, я к вам перепрыгну...
       Едва он оказался возле Смелякова, Виктор нетерпеливо вцепился ему в локоть.
       -- Ну что?
       -- Утром она вышла из квартиры Месхи и отправилась на Черёмушкинский рынок. Потолкалась там, нашла какого-то азербайджанца. По тому, как он вёл себя, мы сразу поняли, что он -- сбытчик наркотиков. Вдвоём они ушли с рынка, остановили частника, попетляли по окрестным улицам, затем вышли из машины и отправились в подъезд одного из домов. Там он велел ей взять спрятанный на лестничной клетке пакетик.
       -- И вы всё видели? Как же вам удалось?
       -- Работа такая. Тут пройти незаметно, там постоять, поглядеть, послушать. Приходится быть почти невидимкой, -- без всякой рисовки ответил Мартынов. -- В общем, наркота у Наны в сумочке. Если сработаете умело, возьмёте её с поличным.
       То и дело из его потрескивавшей и шипевшей рации доносился голос: "... выехали на Университетский... Поворачиваем на Вернадского... Едем по Комсомольскому... Подъезжаем к Пироговке..."
       -- Так, ребята, -- сказал Мартынов, -- похоже, она в институт направляется. Если так, то вам надо брать её прямо сейчас.
       -- Витя, -- проурчал Сидоров, -- на светофоре попробуем свинтить её.
       Мартынов велел своей бригаде обогнать машину, в которой ехала Нана:
       -- Обойдите их перед Новодевичьим и подрежьте перед светофором, чтобы они не проскочили на жёлтый, -- распорядился он и посмотрел на Смелякова. -- Теперь твой выход, Виктор. Вот этот серый "жигуль". Девушка сидит сзади...
       Ехавшие впереди автомобили затормозили. Зажёгся красный свет. По телу Смелякова пробежали мурашки. Он толкнул примёрзшую дверцу ногой и выскочил из "УАЗа".
       -- За руки её держи, чтобы она не вышвырнула ничего! -- крикнул вдогонку Сидоров, тяжело поднимаясь со своего сиденья.
       Виктор преодолел расстояние до серого автомобиля с поцарапанным крылом, вцепился в ледяную ручку и рванул дверь на себя. Ни водитель, ни сидевшая позади него черноглазая девушка в белой пушистой вязаной шапочке не успели ничего сообразить и не произнесли ни звука, а Смеляков уже навалился всем телом на Нану и схватил её за запястья.
       -- Ай! -- воскликнула девушка. -- Вы что! Больно!
       -- Милиция! -- почти торжественно выпалил Виктор.
       В следующую секунду отворилась передняя дверца и в салон сунулось огромное тело, окутанное клубами пара.
       -- Старший инспектор уголовного розыска капитан Сидоров, -- раздалось сквозь медленно расплывавшиеся клубы.
       -- Да что происходит-то? -- перепугался водитель. -- Чего вам надо, товарищи?
       -- От вас ничего, -- повеселевшим голосом сказал капитан, -- а вот пассажирка ваша очень нас интересует. Но вы всё-таки тоже уделите нам, пожалуйста, некоторое время. Давайте сейчас развернёмся и обратно поедем.
       -- Куда обратно-то?
       -- На Ленинский проспект. Дадите свидетельские показания...
       В девяносто шестое отделение Смеляков входил победителем. Внутри у него клокотало от восторга.
       "Уж теперь-то никуда этим ворам не деться, -- думал он, разглядывая Нану. -- А ведь какая интересная, почти красивая. Встретишь такую и не подумаешь, что она из воровской компании".
       -- Давайте начинать, -- сказал Сидоров, когда пришли понятие.
       На стол высыпалась из сумочки Наны всякая мелочь: губная помада, ключи, небольшой расшитый бисером кошелёк, носовой платок, несколько леденцов и целофановый шарик, перетянутый нитками.
       -- Это что? -- спросил капитан, указывая пальцем на шарик.
       -- Не знаю, -- подавленно ответила Нана. -- Не моё...
       -- А отпечатки пальцев на нём твои, -- сказал Сидоров. -- Виктор, составляй протокол... Это, милая девонька, пакетик с анашой, то есть наркотик. Так что вляпалась ты, дорогая моя, по самое-самое... -- Сидоров умело изобразил лицом глубочайшую печаль. -- Вляпалась-то крупно...
       Когда понятые подписали протокол и ушли, Сидоров достал "Беломор" и закурил.
       -- На каком курсе учишься? -- спросил он, пристально глядя на девушку.
       -- На третьем.
       -- Давно наркотой балуешься?
       -- Да не балуюсь я, честно, не моё это! -- почти заплакала она. -- Даже не знаю, что это такое. Не понимаю, как оно у меня в сумочке оказалось. Клянусь вам!
       -- Зря ты так, девонька. Клятва -- ноша тяжёлая... Вот сейчас мы привезём сюда человека, который продал тебе эту дрянь А пока мы будем ждать его, я могу сказать тебе прямо сейчас, где и как ты купила анашу. Интересно тебе? А дело было так...
       Он принялся неторопливо рассказывать всё, что услышал от руководителя бригады наружного наблюдения. Чем дольше он говорил, тем бледнее делалась Нана.
       -- Ну что? -- спросил Пётр Алексеевич.
       Она была в шоке:
       -- Откуда вы всё знаете? Тот азербайджанец на вас работает?
       -- Сколько тебе лет?
       -- Двадцать два, -- отозвалась она, потупив глаза.
       -- Жизни ты не знаешь... Связалась чёрт знает с кем. Кто у тебя родители?
       -- Папа профессор, мама не работает.
       -- Отец где работает?
       -- В институте акушерства и гинекологии.
       -- Значит, родители воспитывали тебя, воспитывали, а ты решила по кривой дорожке пойти. Так, девонька... Ну что? Может, поговорим серьёзно?
       Она молча кивнула.
       -- Как ты познакомилась с семьёй Забазновских?
       Нана вздрогнула и подняла растерянные глаза.
       -- С Забазновскими? Я не знаю никаких Забазновских!
       -- Вот тебе на! -- Сидоров посмотрел на Виктора и пожал плечами. -- Не знает она Забазновских. Как же так, девонька? Не знаешь? А я думал, мы начали серьёзный разговор. Я полагал, что ты пошла на сотрудничество с правоохранительными органами. Что ж, сейчас вызовем милиционеров, которые охраняют тот дом, и проведём очную ставку. Их там три, они будут опознавать и укажут, конечно, на тебя, потому что они тебя видели. И у нас о том уже есть их письменные показания. Или ты думаешь, мы случайно на тебя наткнулись с твоей чёртовой анашой? Ну? -- Сидоров посмурнел. -- Как ты попала к Забазновским?
       -- Меня мой друг познакомил с ними.
       -- Какой друг?
       -- Месхи.
       -- Давид Месхи?
       -- Да, -- её глаза опять наполнились изумлением.
       -- Нечего удивляться, милая моя. Мы уже многое выяснили, занимаясь вашей тёплой компанией. Но чего-то, может, и не знаем, так что с твоей помощью проверим, есть у нас пробелы или нет. Расскажи по порядку.
       -- Давид давно с Забазновскими общается. Их сын Милорад учится с нами на одном курсе. Он приносит сигареты на продажу, джинсы, куртки кожаные. В институте всё быстро расходится. Вещи-то иностранные, красивые, -- Нана виновато посмотрела на Сидорова. -- Ребятам ведь хочется нарядно выглядеть.
       Сидоров скосил глаза на Виктора. "Помнишь, я говорил, что Забазновские привозят барахло на продажу?" -- сказал взгляд капитана.
       -- Милорад часто приносил шмотки? -- спросил он у Наны.
       -- Сначала понемногу, затем больше и больше. Месхи начал переправлять кое-что в Грузию.
       -- Как?
       -- Знакомые приезжали из Тбилиси, иногда Давид сам отвозил.
       -- У Забазновских вы часто бывали?
       -- Да.
       -- По какому поводу?
       -- Просто... В гости ходили. Они всегда угощали нас. Ну, разговаривали...
       -- Как вы организовали кражу? Не стесняйся, рассказывай. Теперь уж лучше ничего не утаивать.
       -- Я ничего не крала! -- она судорожно затрясла головой. По испуганному лицу было видно, что она ужасно боялась этого вопроса. -- Я не знала ничего!.. Они что-то задумывали, но я была против! Клянусь, я не хотела, чтобы это... Я предупреждала, что всё плохо кончится...
       -- Успокойся... Воды хочешь? Может, чаю налить? Я верю, что ты была против. Ты же нормальная девушка. Это у твоих приятелей мозги криво посажены, а ты -- честный человек, просто запуталась немного. Я же чувствую... Не бойся, мы поможем тебе выкарабкаться из этого болота, но только ты должна помочь нам. Скажи, кто именно совершил кражу?
       -- Это они! Я не думала, что они решатся. Думала, что только поговорят, но всё-таки не решатся...
       -- Кто?
       -- Месхи и Сахокия.
       -- Тимур Сахокия?
       -- Да, -- быстро кивнула Нана. -- Они постоянно вели разговоры о том, что Забазновские очень богатые и что не убудет у них... Но я была против! Поверьте! Забазновские так хорошо к нам относились, принимали нас... Нельзя так с людьми поступать.
       Капитан тяжело вздохнул.
       -- Давно сидишь на наркоте? -- спросил он.
       -- Я только курю. Никаких таблеток, никаких уколов, честно!
       -- А чего к травке пристрастилась?
       -- Это помогает мне учиться.
       -- Ты же молодая, всего двадцать два года. Неужто не понимаешь, что превратишься в развалину и сдохнешь? Ты же медик, ты же всё понимаешь.
       Она расплакалась.
       -- Нана, раз уж ты решила оказать нам содействие, то давай закрепим это. И тогда всё для тебя станет совсем просто.
       -- Как?
       -- Ты дашь письменное согласие на сотрудничество.
       -- Письменное? -- в глазах девушки появилась тоска и отчаянье. -- Разве нельзя без этого?
       -- Нана, без этого я не смогу доказать, что ты на нашей стороне. Понимаешь? Без этого я вынужден возбудить против тебя уголовное дело... И по анаше этой треклятой, и по спекуляции, и по соучастию в краже. А кража-то серьёзная, высокопоставленного дипломата обчистили...
       -- Я же ничего не крала!
       -- Но ты же знала об этом. Ты видела краденые вещи? Продавала их?
       Она кивнула.
       -- Тогда вот тебе бумага. Пиши... Я продиктую. А потом изложишь всё, что тебе известно по этому делу... Я пока кипятку сделаю, чаю выпьем...
       Когда с бумажными делами было покончено, Сидоров сказал Нане, закуривая очередную папиросу:
       -- Девонька моя, постарайся установить, где ребята хранят краденое. Отнесись к этому серьёзно. Не может быть, чтобы они всё сразу продали. Одной ювелирки умыкнули на бешеную сумму! За короткий срок скинуть такую уйму товара невозможно. Да и деньги они должны где-то хранить. Только за дублёнку получили бы не меньше пятисот рублей. А кожаные куртки, а обуви сколько!.. Одним словом, Нана, ты должна выяснить, где они прячут шмотки. Хотя бы одну вещь обнаружить. Понимаешь?
       -- Да.
       -- Но не вздумай задавать им вопросы в лоб, иначе они тебя раскусят. Интересуйся понемногу, вскользь.
       -- Ладно.
       -- Теперь ступай.
       Дверь за девушкой закрылась.
       -- Вот тебе классический пример вербовки на компре, -- Сидоров повернулся к Смелякову. -- И она уже никуда не соскочит, будет бояться дела. Но если бы она понимала, что дело это -- полное фуфло, то никогда бы не согласилась.
       -- Почему фуфло? Ведь мы взяли её с поличным!
       -- Взять-то взяли, но дело это -- просто шантаж. Неужели ты не понимаешь, Витя? Мы обещаем ей не возбуждать уголовного дела, если она будет сотрудничать с нами. И мы не возбуждаем... А у неё, дуры, не хватает мозгов сообразить, что мы, сокрыв материал, уже не сможем никогда предъявить ей этого обвинения, потому что сами сядем за сокрытие преступления. Вникаешь?
       -- Получается, что такая вербовка -- риск?
       -- Да, рискует опер, -- кивнул Сидоров. -- Но не рисковать мы не можем, хотя формально инструкция нам это запрещает. Но нам до зарезу нужен агент под эту группу. Без информации изнутри мы не добьёмся результата. Рассчитывать на то, что мы сейчас накроем всю их компанию и они тотчас расколются -- просто глупо. Нам нужен человек внутри группы.
       -- Почему не расколются? Почему вы так думаете, Пётр Алексеевич?
       -- Не думаю, а знаю. Грузины, как правило, не ломаются. Их смертным боем лупят, а они молчат.
       -- Бьют? В милиции?
       -- Да, выколачивают из них признание. Знаешь, печёнки отбивают им, а они молчат. Я не знаю ни одного грузина, который из-за побоев сдал бы своих подельников...
       -- Неужто бьют? -- не поверил Смеляков.
       -- Ещё как.
       -- Но ведь это...
       -- Да, противозаконно. Но ты поди совладай с собой, когда ты твёрдо знаешь, что перед тобой сволочь сидит, на совести которой десятка полтора грабежей, а формально доказать не можешь... Вот и срываешься порой.
       -- Пётр Алексеич, да как же можно? -- растерялся Виктор. -- Мы же на страже закона. Ведь эдак мы в гестаповцев превратимся.
       -- Некоторые и превращаются, -- согласился капитан. -- И причина тому -- всё та же статистика, по которой нашу работу оценивают.
       -- Но ведь выколотить признание можно даже у невиновного.
       -- Можно. Выколотить можно всё...
      
      
       ***
      
       Нана регулярно отзванивалась, докладывала, с кем встречались, о чём разговаривала. Но никакой полезной информации от неё получить пока не удалось.
       -- Может, взять их, когда будут наркотой баловаться на квартире? -- раздумывал капитан. -- Про такие посиделки она всякий раз сообщает нам... Хотя нет, нельзя.
       -- Почему?
       -- А кому привяжешь наркоту? Всей компании? Нет, так сказать, объекта вменения. Нет, Витя, нам нужны Месхи и Сахокия. Давид с Тимуром у них главные. Нам надо именно их прищучить.
       -- А если взять их на приобретении наркоты, как Нану? -- предложил Смеляков.
       -- Так они не сами ходят, а посылают вот таких, как Нана. Да и другое это дело, не кража. Ну накроем мы их с анашой, а как притянем к Забазновским? Улики нам требуются, неопровержимые улики...
       Через две недели Нана позвонила заметно взволнованная:
       -- Пётр Алексеевич, сегодня Месхи вернулся из Тбилиси. Он был в куртке Милорада Забазновского.
       -- Спасибо, девонька, спасибо. Но это точно куртка Забазновского?
       -- Да, я помню её, хорошо помню.
       Сидоров звонко опустил трубку на рычаг.
       -- Надо хапнуть его в этой куртке, -- сказал он, отирая ладонью потную шею, -- дать Забазновскому, чтобы он померил её и опознал. Если опознает свою куртку, то дело, считай, сделано.
       -- Значит, задерживаем Давида?
       -- Да, будем брать. Даже если Месхи будет отпираться, всё равно мы зафиксируем, что краденная куртка на нём. В любом случае, мы можем приобщить её к делу.
       Сидоров забарабанил пальцами по столу, потянулся к лежавшей перед ним пачке "Беломора" и тут сказал:
       -- Нет, ни хрена из этой идеи не выгорит.
       -- Почему?
       -- Да он скажет, что Милорад подарил ему эту сраную куртку. И точка.
       -- А Забазновский подтвердит, что не дарил её.
       -- Слово одного против слова другого. Нет, Витя, не будем пока трогать Давида. Потерпим, -- решил капитан и чиркнул спичкой. -- Давай направим запрос в Тбилиси. Раз Месхи мотается туда постоянно, он там наверняка что-то сбывает. Вполне мог и засветиться где-нибудь. Хорошо бы не просто запрос, а шифровку...
       -- А что в ней особенного?
       -- Шифротелеграмма это такой документ, на который ты обязан дать ответ максимум в течение десяти дней. Очень строго, проволочек никаких. Все на уши встанут, но ответ дадут исчерпывающий. Иначе головная боль будет.
       -- Пётр Алексеич, я на Петровке с одним опером познакомился. Может, попробовать через него?
       -- Рискни. Авось получится... Надо проверить Месхи по месту жительства, выяснить, не привозил ли какие-нибудь вещи, не дарил ли подарков знакомым или родственникам.
       Шифровку отправили в Тбилиси на следующий день, а когда пришёл ответ, Виктор был вне себя от радости.
       -- Пётр Алексеич, есть результат! Месхи подарил матери очень дорогое кольцо с брильянтом. У неё был день рождения, он приехал поздравить её, подарил кольцо. По описанию оно похоже на пропавшее из дома Забазновских.
       -- Да, это чертовски хорошая новость, -- засиял Сидоров. -- Мы сдвинулись с мёртвой точки. Передай эту информацию следователю, пусть направляет отдельное поручение в МВД Грузии, чтобы они изъяли у матери Месхи это кольцо и допросили её, когда и при каких обстоятельствах драгоценность попала к ней. Всё просто чудесно, Витя. А мы тем временем задержим Давида, изымем куртку Забазновского и проведём обыск на квартире. Теперь можно. Теперь он не улизнёт...
      
       ***
      
       Давид Месхи был высоким и широкоплечим, хотя крепким его вряд ли можно было назвать. Длинная прядь тёмных волос почти закрывала его карие глаза. Если бы не слишком крупный и тяжёлый нос, то парень мог бы считаться красавцем. Он сидел посреди комнаты на табурете, опираясь локтем о поверхность обеденного стола.
       -- Гражданин Месхи, откуда у вас такое количество анаши? -- спросил Сидоров, указывая на множество пакетиков с травой, вываленных на пол из выдвижного ящика шкафа.
       -- Не знаю. Должно быть, от хозяев осталось. Я же снимаю эту квартиру. А чужие вещи меня не интересуют.
       -- Чужие вещи вас не интересуют? А эта куртка?
       -- Она моя.
       -- Вы уверены?
       -- Абсолютно.
       -- Откуда она у вас?
       -- Мне подарил её Милорад Забазновский, мой сокурсник.
       -- Мы спросим у него сами. Но насколько я знаю, эта куртка была украдена из квартиры Забазновских.
       -- Ничего не знаю! Чего вам надо от меня?
       На квартире было обнаружено огромное количество вещей, которые не имели отношения к краже у Забазновских, но Сидоров понимал, что перед ними ворованное имущество.
       -- Эти вещи тоже ваши?
       -- Да.
       -- Зачем вам столько женских кофточек?
       -- Какое вам дело?! -- хищно оскалился Давид. -- Если вы обвиняете меня в чём-то, так и скажите. Только я ни в чём не виноват.
       -- Ваша мать дала показания, гражданин Месхи, что вы подарили ей кольцо с брильянтом. Сегодня утром мы получили это кольцо. Оно было украдено из квартиры Забазновских. Что вы на это скажете?
       -- Ничего.
       -- Откуда оно у вас?
       -- Купил. Накопил денег, долго откладывал по рублю и вот купил его на Черёмушкинском рынке. С рук купил, но откуда мне знать, что оно краденое? -- огрызнулся Давид.
       -- Не кажется ли вам странным, что куртка и кольцо, украденные из одной квартиры, таким чудесным образом попали именно к вам?
       -- Не кажется, -- Месхи ухмыльнулся. -- Жизнь полна приятных сюрпризов.
       -- Что ж, раз так, то я позволю себе сделать вам сюрприз, гражданин Месхи, -- с улыбкой на лице сказал Сидоров. -- Мы задерживаем вас на трое суток, по статье 122 УПК РСФСР. Вы подозреваетесь в совершении кражи.
       -- Чёрта с два! Я ни в чём не виноват. Через три дня я распрощаюсь с вами, а вы ещё принесёте мне извинения...
       Смеляков с удивлением наблюдал за грузином. Самоуверенность Давида Месхи поразила его. Виктору казалось, что при наличии таких доказательств как кольцо и куртка человек не мог проявлять упорство, но Давид продолжал отказываться.
       -- Что дальше, Пётр Алексеич? -- спросил Виктор, когда они вернулись в отделение. -- Неужто мы ничего не можем?
       -- Сейчас он отправлен в ИВС. Пусть подумает. Мы же ничего не нашли у него на квартире. Я боялся этого больше всего. Ни краденых вещей, ни денег. Но деньги-то должны где-то быть, чёрт возьми!.. Ты пока вызови Милорада Забазновского, пусть опознает куртку...
       Наследующий день к Месхи приехал следователь.
       -- Давид Левонович, изъятую у вас куртку опознал Милодар Забазновский. Он утверждает, что она была украдена из квартиры вместе с другими вещами.
       -- Ничего не знаю. Милорад подарил мне эту куртку. Наверное, втихую от родителей, а теперь изворачивается, списывает на кражу.
       -- А краденое кольцо, разумеется, тоже купили...
       -- Да, на Черёмушкинском рынке. У какого-то азербайджанца.
       -- То есть с рук, не в магазине?
       -- Да с рук купил, неофициально. А что делать, если такую вещь в магазине не достать?
       Давид продолжал стоять на своём, твёрдо повторяя одно и то же почти слово в слово. По всему чувствовалось, что он хорошо продумал свою позицию. Других доказательств у следствия не имелось.
       -- Нам во что бы то ни стало надо найти деньги, вырученные от продажи краденых вещей, -- сказал Сидоров.
       -- Но ведь Месхи упорствует, -- возразил Смеляков. -- Сам он не расскажет ничего.
       -- Может, "понизу" что получится?
       -- Как это "понизу"?
       -- В камере вместе с ним сидит агент, настоящий профи. В своё время не таких раскручивал
       -- Неужто Месхи не догадается, что его обрабатывают?
       -- Я ж тебе говорю: есть профессионалы. Они психологию человеческую кожей чувствуют. В считанные минуты усекают, что перед ними за птица. Мало таких, но они есть. Очень ценные кадры. В таких ситуациях, как наша, они просто незаменимы...
       Виктор не поверил в такую возможность, но уже во второй половине следующего дня в кабинете Сидорова он увидел круглолицего, совсем невзрачного мужичка, который с удовольствием потягивал крепкий чай из белой чашки и, наслаждаясь всеобщим вниманием к собственной персоне, рассказывал:
       -- Раскололся ваш джигит. Слово за слово, так всё и выложил. Собственно, про квартиру, которую они ломанули, он не особо умалчивал. "Вещи, -- говорит, -- мы успели спихнуть, но одно колечко я оставил себе. Дурак! Идиот! Решил матери подарок сделать, и вот теперь парюсь тут..." Ну, понемногу о том, о сём... Затем он ляпнул: "Хорошо ещё, что деньги не нашли при обыске. Так что пока пришить мне нечего".
       -- Сказал он, где деньги? -- не удержался Сидоров.
       -- Я же по порядку рассказываю, Пётр Алексеевич. Спрашиваю я его: "Ты хоть надёжно спрятал их?" Он кивает: "Надёжно..." Но больше ни слова. Я вроде как и не интересуюсь больше. Но в разговоре нет-нет, а вставлю словечко насчёт того, что менты, мол, любой тайник отыщут, пусть не с первого раза, а с десятого, но отыщут. И всё подвожу к тому, что могу подсказать, где лучше деньги сховать. Тут он не выдержал: "А в ванную в потолок не заглянут? У меня там панель снимается, там надёжно?" И такая у него неуверенность в глазах: правильно ли заначил бабки свои. "Так ты туда, за потолок, что ли запихнул?" Он кивает: "Да". Я изображаю, что не очень это надёжно, сочувствую ему: "А денег-то много?" Он уже почти в отчаянье пришёл: "До хера. Тысяч пять-шесть. Неужто найдут?", а я ему: "Могут. Надо бы перепрятать... А ты говорил, что не один квартиру-то иностранную бомбил. Ты на волю-то дружку своему словечко отправь. У тебя же подельник есть. Пусть займётся деньгами".
       -- Ну? Сказал он про Тимура?
       -- Сказал, Пётр Алексеевич, -- мужичок упивался возможностью помурыжить сыщиков, подразнить их. -- Я так и спросил: "Слинял, что ли, твой дружок? Может, он тебя подставил, а сам дал дёру?" А грузинчик и говорит: "Нет, Тимур тут ни при чём. Его за два дня до этого на квартирной краже взяли". Я ему: "Балбес твой Тимур. У вас же денег -- море, а он опять квартиру ломать пошёл. Надо уметь отлёживаться, сынок". Вот, собственно, на этом примерно мы и закончили трепаться. Так, ещё о пустяках всяких почесали языки, я ему про зону немного картину накидал, так что кошмары вашему Давиду будут сниться библейские...
       -- Стало быть, тайник в ванной, в потолке, -- Сидоров закурил.
       -- Пётр Алексеич, -- Смеляков порывисто поднялся, -- надо ехать.
       -- Погодь, Витя, не дёргайся. Тут надо всё с умом организовать. Не можем ведь мы агента засветить. Если мы сразу в тайник сунемся, то Месхи тут же сообразит, откуда пришла информация. Нет, братец, нам надо спектакль устроить, настоящий, живой, вкусный, чтоб гражданин Месхи поверил в нашу въедливость и настырность. Завтра к утру мы должны подготовить хороший спектакль... И направь-ка срочно запрос в ЗИЦ на Тимура. Этот Сахокия нам пригодится.
       Дверь распахнулась, и в кабинет заглянул лейтенант Горбунов:
       -- Смеляков, вот ты где! Ты когда на комсомольский учёт встанешь, в конце-то концов!
       При виде Горбунова Виктор весь сжался: "Опять комсомольские дела..."
       -- Толя, отстань ты от меня, -- раздражённо ответил он. -- Занят я.
       -- А я разве не занят? Нет, вы только поглядите на него. Смеляков, ты что? Ты же комсомолец. Ты на собрания не являешься, я тебе не могу общественную нагрузку дать... Ты же... И спросить с тебя за это нельзя, потому что ты не спешишь открепиться по месту прежней работы. Ты поезжай немедленно туда и возьми учётную карточку, сегодня же! Слышишь? И сегодня вечером я жду тебя на комсомольском собрании.
       Сидоров широко улыбался сквозь клубы табака, глядя на Горбунова.
       -- Анатолий, у нас сейчас и впрямь времени нет. Оперативное мероприятие разрабатываем, -- сказал он наконец, чтобы помочь Виктору закончить бестолковый разговор с комсоргом.
       -- Можно подумать, товарищ капитан, что вы одни работаете, а я баклуши бью, -- возмущённо отозвался Горбунов. -- Можно подумать, что я для себя стараюсь. В общем, ты, Смеляков, дуй на прежнюю работу и тащи учётную карточку. Или я...
       -- Да пошёл ты со своими комсомольскими собраниями, в самом деле. Занят я, работы по горло!
       Горбунов потоптался ещё в двери и вышел. Но через секунду он снова заглянул в кабинет.
       -- Смеляков!
       -- Ну хватит же!
       -- Тут потерпевшая гражданка пришла, у тебя на территории проживает, -- и он пропустил в кабинет крупную женщину лет сорока пяти, с влажными и недоумевающими глазами и дрожащими губами. -- Вам к лейтенанту Смелякову, вот он...
       Виктор встал из-за стола.
       -- Здравствуйте, -- женщина поправила обмотанный вокруг головы пуховой платок.
       -- Что случилось?
       -- У меня дублёнку украли.
       Виктор растерянно взглянул на Сидорова.
       -- Иди к себе, принимай заявление, -- сказал наставник. -- Иди, иди, без тебя управлюсь.
       Смеляков почувствовал досаду.
       -- Пётр Алексеич, я быстро.
       -- Не быстро, а нормально, Витя. Толково. Внимательно.
       Смеляков провёл женщину в свой кабинет и усадил за стол.
       -- Как ваша фамилия?
       -- Ерохина я, Надежда Павловна Ерохина.
       -- Так что у вас произошло, гражданка Ерохина? Как вас обокрали?
       -- Не знаю, -- она пожала плечами и высморкалась в носовой платок. -- Не знаю, что произошло, но дублёнка исчезла.
       -- Давайте-ка по порядку.
       -- Я повесила дублёнку сушиться. Знаете, почистила её в отдельных местах и повесила просушиваться на балкон. Я эту дублёнку в комиссионном купила. У меня там подруга работает, она мне сразу позвонила, что появилась хорошая дублёнка. Тёмно-коричневая такая, воротник из меха ламы и манжеты тоже... Я так мечтала о дублёнке, товарищ лейтенант. Ах, как я мечтала... И вот она пропала.
       -- Как это случилось?
       -- Говорю же: не знаю, -- Ерохина развела руками. -- Я на пятом этаже живу. Залезть ко мне никак нельзя. А дублёнки нет.
       -- Когда она пропала?
       -- Повесила вчера вечером, а сегодня её уже не было. Я сразу к вам...
       Смеляков вздохнул. Ему совсем не хотелось заниматься в ту минуту ничем, кроме дела Месхи.
       -- Придётся идти к вам, -- он встал из-за стола. -- Надо мне всё осмотреть. Если она пропала, значит, кто-то снял её, то есть забрался к вам...
       Но едва он заглянул на балкон квартиры Ерохиной, он сразу понял, что с соседних балконов никто залезть не рискнул бы: балконы располагались на расстоянии более метра друг от друга.
       -- Вы одна проживаете тут? Кто-нибудь навещал вас вчера?
       -- Никого не было. Я как повесила дублёнку на балкон, села смотреть программу "Время", по телефону поговорила с подругой. А гостей не принимала, нет.
       -- Ясно.
       Смеляков снова вышел на балкон, отодвинул рукой бельевые верёвки и посмотрел наверх. "Может, сверху спустились? Не похоже, снег-то у них на карнизе балкона нетронутый".
       Виктор перегнулся через перила и оглядел улицу. На первом этаже того же дома был гастроном и опорный пункт милиции. "Надо сходить туда. Вдруг кто-то видел что-нибудь... Ёлки-палки, а если эта дублёнка просто свалилась отсюда? Ну конечно, она упала с балкона. Никто не мог её взять, физически не мог. Ну не бывает таких идиотов, чтобы из-за какой-то дублёнки стали бы по стене карабкаться".
       -- Надежда Павловна, я схожу вниз, опрошу работников магазина.
       Хозяйка кивнула:
       -- Ладно. Но ведь вы вернётесь?
       Он не ответил.
       Первым делом он направился к директору гастронома и, представившись, сразу спросил, не видел ли вчера или сегодня утром кто-нибудь из сотрудников дублёнки на газоне.
       -- Не только видели, товарищ лейтенант, но и принесли сюда эту дублёнку, -- ответила директор. -- Мужчина один принёс, сказал, что прямо почти возле наших дверей лежала. Высокий такой мужчина, но имени я не знаю, он не назвался.
       -- Коричневая дублёнка?
       -- Да. Я в шкаф её повесила, вот она. Если, думаю, кто спохватится, то непременно к нам заглянет в первую очередь. Вот вы и пришли.
       -- Можно мне позвонить от вас?
       -- Конечно, вот телефон, товарищ лейтенант.
       Смеляков соединился с Ерохиной сразу и позвал её в магазин.
       -- Надежда Павловна, нашлась, похоже, ваша пропажа. Спускайтесь, отнесём её в пункт охраны порядка, там составим протокол, подпишете всё и дело с концом...
       Дожидаясь её, Виктор стоял возле дверей опорного пункта и курил.
       "Какие всё-таки разные люди бывают. Одни воруют из чужих квартир, у других же даже в мыслях нет ничего подобного. Вот нашёл человек дублёнку на снегу, но не взял её себе... Что это? Честность? Или глупость? Ведь он просто отдал дублёнку директору магазина. Ни расписки не взял, ничего такого. А она могла припрятать тулупчик для себя. И мне могла сказать, что ничего не знает о дублёнке... Но ведь так не случилось..."
       Когда с оформлением документов было покончено, женщина, прижимая одной рукой дублёнку к груди, другой вцепилась в Смелякова.
       -- Товарищ лейтенант, спасибо вам! Ой, вы не представляете, что вы сделали! Я так счастлива!
       -- Надежда Павловна, я не сделал ничего особенного...
       -- Нет, нет, вы не понимаете... Ой, пойдёмте ко мне, я вас накормлю обедом! И у меня водка есть.
       -- Я на работе, Надежда Павловна.
       -- Тогда я вам бутылочку с собой дам. Вечером выпьете.
       Смеляков торопливо закачал головой:
       -- Ни в коем случае! Никаких бутылок, я прошу вас! -- почему-то он вдруг жутко испугался этого тёплого душевного порыва со стороны Надежды Павловны.
       -- Но я хочу отблагодарить вас... Хоть чем-нибудь...
       -- Пожалуйста, не нужно ничего... За что благодарить меня, когда я просто выполняю мою работу? Да и не сделал я ничего особенного, никаких трудностей не было...
       -- Вы не понимаете, -- заплакала женщина. -- Так редко в жизни встречаются люди, которые... -- Она задохнулась в слезах счастья и не нашла нужных слов. Затем она порывисто потянулась к Виктору и горячо поцеловала его в щёку. -- Спасибо вам, миленький... Если когда-нибудь вам потребуется моя помощь, то можете рассчитывать на меня. Спасибо...
       В течение всего дня Виктор ощущал этот поцелуй на щеке.
       "До чего же приятно делать хорошее. Даже если это просто твоя работа. Ведь и впрямь тут не было ничего трудного, всё решилось легко и быстро. Но всё-таки, пусть без особых усилий, я нашёл пропажу, вернул дублёнку этой женщине. Фактически это ведь моё первое самостоятельное дело. Смешное, можно сказать, даже ничтожное дело, но всё-таки дело. И я справился..."
       Он чувствовал необъятную радость.
       Возможно, это приподнятое настроение и заставило его пойти вечером на комсомольское собрание, несмотря на то, что он так и не съездил за учётной карточкой.
       "Ладно, посижу, послушаю, пусть я до сих пор на учёт не встал, зато Горбунов приставать не будет".
       Состояние лёгкости улетучилось в первую же минуту, когда перед комсомольцами появился приехавший из РУВД капитан. Равнодушные карие глаза окинули зал:
       -- Можно начинать?
       Чёрная щёточка усов зашевелилась над оттопыренной верхней губок, когда капитан начал медленно и скучно зачитывать по бумаге доклад о международном положении.
       -- Американская пропаганда активно раскручивает враждебную Советскому Союзу кампанию вокруг событий в Афганистане, безосновательно обвиняя нашу страну в военной агрессии. Но все мы знаем, что советская военная помощь, предоставленная Афганистану, не преследует никаких иных целей, кроме содействия дружественной стране в осуществлении права на индивидуальную и коллективную самооборону для отражения внешней империалистической агрессии. Все прогрессивные народы прекрасно понимают, что ограниченный контингент советских войск в Афганистане будет выведен оттуда, как только отпадёт причина, вызвавшая его посылку, а именно, как только прекратится внешнее империалистическое вмешательство в дела Афганистана...
       Иногда лектор умолкал, встречая в тексте незнакомое слово, проговаривал его беззвучно раз-другой, после чего произносил вслух, стараясь говорить уверенно, но это получалось у него далеко не всегда. Особенно тяжело давалось ему слово "советолог", он читал его медленно, осторожно, почти боязливо и непременно ставил ударение на последний слог. При этом его голос выдавал охватывавшее капитана недоумение: что за советологи, о чём речь?
       Когда доклад завершился, все вяло похлопали в ладоши, и капитан сразу уехал.
       -- Товарищи, -- поднял руку Смеляков, -- разрешите мне взять слово.
       -- Давай, давай, -- обрадовался Горбунов.
       Виктор вышел вперёд и вздохнул:
       -- Неужели у нас нет важных вопросов, которые мы должны решить? Мы же с вами занимаемся конкретной работой, результаты которой нужны людям каждый день, каждый час. От нас с вами зависит, насколько уверенно будут чувствовать себя рядовые граждане. А мы тратим время на всякую болтовню.
       -- Смеляков, ты что говоришь-то? -- Горбунов растерянно оглянулся. -- Ты за речью-то своей следи. Мы политинформацию слушали, а не болтовню!
       -- Да что ты, чёрт возьми, меня за руку хватаешь, Толя? Мы же все прекрасно понимаем, что никому эти лекции не нужны. А если для галочки, то поставь ты эту галочку просто так. И лектору будет легче, он же не понимает половины того, что ему написали...
       -- Ты офонарел, что ли? -- чуть ли не закричал побледневший Горбунов. -- На идеологическом фронте идёт война, а ты отказываешься слушать политинформацию!
       -- У нас злободневных вопросов -- тьма тьмущая. Нам делом нужно заниматься. А мы только о политике и о политике. Это всё -- формализм, забюрокраченность. У меня на прошлой работе, ну в ООДП, до того доходило, что нас с поста снимали из-за политзанятий. Представляете?! Посольства без надзора оставляли ради того, чтобы явку на политзанятиях обеспечить! Разве не дикость? От этого и погибнем...
       -- Ты куда гнёшь, Смеляков? Что значит "погибнем"? Кто погибнет? -- Горбунов поднялся с места и растерянно обвёл глазами комсомольцев.
       -- У нас разве в отделении проблем нет? -- продолжал Виктор. -- Нам решать их надо.
       -- А мы и о наших проблемах можем говорить, -- заметно тише ответил Горбунов. -- Говори, поднимай вопросы. Что именно тебя беспокоит?
       -- Меня многое беспокоит...
       И Смеляков заговорил обо всём том, что узнал за недолгое время работы в угрозыске о сокрытиях преступлений и о том, как статистика влияет на раскрываемость преступлений. Он говорил долго и с жаром, вызвав горячее обсуждение, которое, впрочем, не привело ни к какому решению. Зато на следующий день его вызвал к себе Шкурин, зам еститель начальника политотдела РУВД и, многозначительно постукивая карандашом о стол, проговорил:
       -- Ты что позволяешь себе, Смеляков? О каких таких сокрытиях преступлений ты вчера завёл речь?
       -- А вы будто не знаете?
       -- Я ничего такого не знаю! -- холодно улыбнулся Шкурин. -- А ты, если занимаешься сокрытием, ответишь за это по всей строгости! И никаких оправданий не будет!
       -- Я ничего не скрываю. У меня ещё и дел-то своих нет.
       -- Зачем же ты, сукин сын, на других наговариваешь? Если знаешь о фактах, то доложи руководству, а просто так словами бросаться я никому не позволю! Ишь фрукт какой выискался! Честь милицейского мундира решил замарать? Лёгкой популярности ищешь? Не выйдет! Партия доверила нам ответственнейшую работу, и мы должны оправдать доверие. А ты, Смеляков... Словом, чтобы я больше не слышал об этом. Молод ты ещё...
       -- При чём тут мой возраст? -- Виктор пожал плечами и тут же пожалел о своём вопросе. Политрук разразился пространной речью о необходимости усиления идеологической пропаганды среди молодёжи, то и дело тыча пальцев в сторону Смелякова.
       "Какая же ты дрянь, -- подумал Виктор, разглядывая политрука. -- Всё-то ты знаешь, но зачем-то устраиваешь этот идиотский спектакль. Хочешь выглядеть твердокаменным коммунистом. Но никто же тебя не видит сейчас, кроме меня. Ведь именно такие, как ты, разваливаете действительную работу. Именно вы, пустомели, ничего не делаете, а только языками чесать горазды. Эх, была бы моя воля..."
       -- Была бы моя воля, я бы поставил вопрос о вынесении тебе выговора, -- политрук хищно оскалился, -- а то и строгача впаять...
       -- Во-первых, я ни в чём не провинился, чтобы мне выговор объявлять, товарищ капитан, -- Виктор нахмурился. -- А во-вторых, при чём тут моё начальство?
       -- Я сегодня по твоему вопросу с Ядыкиным беседовал. Он настаивает, что ты просто по молодости и глупости позволяешь себе иногда лишнего ляпнуть, а так ты парень нормальный. Утверждает, что из тебя получится классный опер... Ему виднее. Но я бы таких, как ты, идеологически нетвёрдых и фактически неблагонадёжных, гнал бы из органов поганой метлой!.. Ладно, на первый раз прощаю. Иди... Понабрали детей в милицию...
       "Сволочь, -- думал Виктор, выходя из здания РУВД, -- настоящая сволочь. И фамилия Шкурин вполне соответствует его сущности... Он меня, видите ли, прощает. Ведёт себя так, словно он царь и Бог. Да это его, а не меня надо поганой метлой гнать... А Ядыкин-то сказал, что из меня классный опер получится. Значит, он обо мне хорошего мнения. Это приятно, -- Смеляков чуть заметно улыбнулся, но тут же опять посмурнел. -- Если бы услышать это при других обстоятельствах, а то этот политработник... Вот из-за таких всё рухнет, вся наша система. Сплошное лицемерие, демагогия! Ложь сверху донизу... Как же быть? Надо на что-то опираться, нельзя же совсем без ориентиров... Ложь, очковтирательство... и необходимость профессионально выполнять работу. Надо как-то спаять одно с другим, выплавить из этих взаимоисключающих составляющих нечто цельное, жизнеспособное. То есть нужно либо принять их правила игры и заниматься делом, которое мне нравится, либо система меня отторгнет, выдавит, как инородное тело... Вот что имел в виду Бондарчук, когда говорил про специфику работы "на земле" и про то, что придётся из белой обложки сделать чёрную... Что ж, я сделал мой выбор, пришёл в угрозыск и уходить отсюда не собираюсь! Никто меня не выпрет отсюда, никакие бюрократы! Вам надо, чтобы я тупо отмалчивался на комсомольских посиделках? Чёрт с вами, я буду молчалив, как рыба. Но это не значит, что я согласен с вашими дурацкими решениями. Придёт и мой час. Я лишь в начале пути..."
      
       ***
      
       Давид смотрел очумевшими глазами на копавшихся в шкафах милиционеров.
       -- Чего вы ищите-то? -- то и дело спрашивал он. -- Вы тут всё верх дном перевернули.
       Сидоров, тяжело переваливаясь, подошёл к нему.
       -- Дополнительный обыск проводим, более тщательный, гражданин Месхи.
       -- У меня больше ничего нет.
       -- Давид Левонович, мы же знаем, что это вы обокрали Забазновских, наверняка знаем. Поэтому вам лучше признаться самому. Мы люди туповатые: нам велено искать, вот мы и роем носом. И рыть будем до тех пор, пока не найдём дополнительных доказательств вашей причастности к краже.
       -- Но ведь нет же ничего! -- почти закричал Месхи, истерично хохотнув. -- Вы уже обыскивали!
       -- Как я сказал: мы люди подневольные, -- развёл руками капитан. -- Перед следствием поставлена задача, и мы её выполняем.
       -- Не найдёте же ничего! -- губы Давида скривились.
       -- Найдём, гражданин Месхи. Обязательно найдём, потому что тайник должен быть. У всех, подобных вам, есть тайники, -- Сидоров приблизил своё лицо к Давиду и дыхнул на него густым запахом табака. -- Я бы на вашем месте, молодой человек, повинился бы. Следствие примет во внимание ваше чистосердечное признание и простит вам упорство и ваше неуважительные попытки поиграть с нами в "кошки-мышки" и "холодно-горячо".
       -- Да не играю я ни в какие игры. И понятия не имею ни о какой краже.
       -- Что ж, очень жаль...
       За спиной Сидорова появился сержант с небольшим круглым прибором в руке и наушниках на голове.
       -- Это что у тебя, Вадим? -- капитан с любопытством склонился к прибору.
       -- Последнее слово техники, -- сержант важно надулся.
       -- Я вижу, что слово техники. Но всё-таки? Чего ты делать собрался?
       -- Стены прослушивать. Этот аппарат показывает полости в стенах. Если что спрятано, то он укажет. Новейшая разработка. Через бетон видит!
       Краем глаза Сидоров заметил, как лицо Давида Месхи напряглось.
       "Ага, чертёнок грузинский. Заиграло очко-то, -- мысленно засмеялся Пётр Алексеевич. -- Сейчас мы потреплем тебе нервишки. Результат-то мне заранее известен, а вот с тебя теперь не один литр пота сойдёт". Сидоров прекрасно знал, что в руках сержанта был обыкновенный осциллограф, который не мог определить ни наличие тайника, ни трещины в стене, ни чего-либо другого, связанного с делом Месхи. Но внушительный аппарат, наушники на голове и сосредоточенное лицо милиционера, когда он направлял осциллограф на стену и "вслушивался в шумы", привели Давида в смятение.
       Сидоров всюду водил Месхи за собой, и наконец они добрались до ванной комнаты.
       -- Совмещённый санузел -- это ужасно, -- проговорил Пётр Алексеевич, осматривая стены с потрескавшимся кое-где жёлтым кафелем.
       -- Нормально, -- вяло ответил Давид, -- жить можно.
       -- Это вам, юнцам, можно, а мне трудно. Крупный я чересчур...
       Сидоров постучал кулаком по кафелю в нескольких местах, заглянул под крышку сливного бачка и остановился в задумчивости.
       -- Так, -- пробормотал он, взобрался на унитаз, тяжело пыхтя, и постучал костяшками кулака по потолку. Унитаз жалобно заскрипел под ним.
       -- Эх, пора уходить на пенсию, -- крякнул капитан. -- С моей весовой категорией особо не попрыгаешь.
       Он спустился на пол и увидел оторопевшее лицо Давида. Месхи молчал, прикусив губу, на лбу выступили капли пота.
       -- Душно? -- спросил сочувственно Пётр Алексеевич.
       -- Да, -- кивнул Месхи.
       -- Ну пошли отсюда, а то мы тут не помещаемся вдвоём. Вадим, иди сюда, поработай своим последним словом техники. Где-то же должен быть этот тайник! -- ворчливо сказал Сидоров и вытолкнул Давида в коридор. -- Пропустите специалиста, гражданин Месхи.
       Сержант деловито протиснулся между ними в ванную комнату и стал медленно водить осциллографом вдоль стен. Месхи вытаращил глаза, следя за ним. Сидоров пошарил в кармане и достал "Беломор".
       -- Курить хотите, гражданин Месхи?
       -- Нет.
       -- Ах да, вы же только анашой балуетесь, -- кивнул понимающе Сидоров и зажёг папиросу.
       Сержант взобрался на унитаз и поднёс осциллограф к потолку. Его лицо оживилось.
       -- Товарищ капитан!
       -- Что?
       -- А тут, похоже, что-то есть. Приборчик зашевелился! -- радостно доложил милиционер.
       -- Ну? -- Сидоров подался вперёд, заглядывая в ванную комнату. -- Ты точнее смотри, Вадим, точнее.
       -- Да вот же, -- сержант потыкал пальцем в осциллограф, -- сигнал идёт. Мать моя, да тут кривая просто заваливает! Полость тут какая-то.
       -- Будем вскрывать, -- решил капитан. -- Виктор! Принеси что-нибудь подковырнуть панели...
       Смеляков порылся в груде набросанных на полу вещей и поднял большую отвёртку с деревянной рукояткой.
       -- Это сойдёт?
       -- Сойдёт. Полезай наверх, отколупни-ка вот эти панельки.
       Смеляков послушно вскарабкался на унитаз и принялся разбирать потолок. Давид отвернулся.
       -- Э, гражданин Месхи, -- потрепал его по плечу Сидоров, -- вам нехорошо? Никак вы расстроились? Похоже, мы вышли на след ваших сокровищ?
       -- Да пошли вы, -- едва слышно отозвался грузин.
       Из открывшегося за вытащенными панелями пространства на Смелякова вывалился полиэтиленовый пакет в пачками денег.
       -- Пётр Алексеич, всё тут! -- торжественно произнёс Виктор.
       -- Вот и чудненько... Вадим, спасибо тебе за твой агрегат, -- Сидоров пожал руку сержанту. -- Всё-таки научно-техническая революция даёт свои плоты.
       Денег оказалось шесть тысяч рублей.
       -- Откуда такое богатство? -- спросил капитан.
       -- Мама присылала, я собирал, экономил на всём, -- неохотно ответил Месхи.
       -- Если судить по то тому, на какую широкую ногу ты живёшь, -- Сидоров внезапно перешёл на "ты" Сидоров, -- то об экономии у тебя нет ни малейшего понятия.
       -- Кто как умеет...
       -- Ладно. О глупостях будем позже языками чесать. А скажи-ка мне, джигит, где твой приятель?
       -- Какой приятель?
       -- Тимур Сахокия.
       -- Не знаю, я давно не видел его. Дома его нет, не знаю.
       -- И это называется друзья? Ничего не знаете друг о друге... Или ты скрываешь что-то? Ай-ай-ай, зря стараешься, парень. Мы всё равно найдём его.
       --Да пошли вы!
      
       ***
      
       После обыска Сидоров со Смеляковым и следователем отправились к прокурору за санкцией на арест, однако к безграничному удивлению Виктора, прокурор отказал им.
       -- Товарищи, доказательств мало, только косвенные улики, нельзя человека сажать на этом основании.
       -- Стало быть, постановление на арест не дадите? -- насупился Виктор.
       -- Нет.
       -- Но тогда придётся отпускать Месхи, -- проворчал Сидоров, обтирая платком взмокшую шею. -- Нельзя этого делать. Мы же потом не найдём его, спрячется он, исчезнет. Упустим его!
       -- Это ваши проблемы, товарищи. Но на основании представленных вами материалов я не могу выдать санкцию на арест гражданина Месхи.
       -- Чёрт возьми, -- выругался Виктор, нетерпеливо стукнув ладонью по столу.
       -- Чёрт возьми! -- повторил он, выйдя на улицу. -- Как же так, Пётр Алексеич? Ведь улики же!
       -- И такое случается в нашем деле, -- Сидоров размял папиросу и сунул её в рот.
       -- Неужто всё зря? Неужто упустим Месхи?
       -- У нас ещё есть Тимур Сахокия.
       -- А что он нам даст?
       -- Я перед выходом от прокурора к нам в отделение позвонил. Пришла бумага из ЗИЦа, что Бауманским РУВД на него возбуждено уголовное дело по статье 144 часть вторая УК РСФСР. Квартирная кража. Он сейчас в "Матросской тишине". Давай-ка двинем в Бауманский следственный отдел, нечего время терять. Возьмём у следователя разрешение на беседу с Сахокия...
       Виктор согласился без энтузиазма. Было семь вечера, в девять часов истекал срок задержания Месхи.
      
       ***
      
       Тимур Сахокия попался с поличным: квартира, куда он забрался, стояла на сигнализации. Он не оказал сопротивления, признал свою вину, но сказал:
       -- Украсть-то я всё равно ничего не украл. Ну, залез, ну и что?
       Пётр Алексеевич поговорил с коллегами из Бауманского РУВД и получил разрешение на беседу с Тимуром.
       -- Сейчас у нас с тобой, Витя, будет самый важный момент во всём деле, -- сказал он Смелякову. -- Дай-ка я с нашими созвонюсь насчёт Месхи... Алло, Васильев, ты, что ли? Привет, слушай, скажи Володьке, чтобы забрал Месхи из ИВС. Пусть везёт его в наше отделение и до двенадцати ночи ведёт с ним неторопливые разговоры о смысле жизни. Понял? Всё, действуй! -- рявкнул Сидоров в телефонную трубку. -- Вроде уже и не задержан будет, а всё у нас в руках, -- пояснил он Смелякову. -- А мы будем колоть Тимура.
       -- Ясно...
       Тимур Сахокия был коренастый и круглолицый. Волосы у него сильно вились, брови почти срослись над переносицей. Он производил положительное впечатление, напоминал художника, но вспыхивавшая иногда злоба в глазах выдавала его истинную натуру.
       -- Значит, ты утверждаешь, что с Забазновскими не знаком?
       -- Не знаю таких.
       -- И в дипломатическом доме на Ленинском проспекте никогда не бывал?
       -- Именно так.
       -- Но ведь Милорад Забазновский учится с тобой на одном курсе.
       -- Мало ли кто там учится. Не обязан я со всеми знакомиться.
       -- Послушай, парень, за этой дверью стоят три сотрудника из охраны дипдома, они тебя видели не раз. Можем начать опознание. Но тогда дело примет другой оборот. То ты сам расскажешь, а то тебя уличат. Тебе ли не понимать этого? Так что, вызываю их? -- Сидоров поднялся из-за стола.
       -- Ладно, не надо никакого опознания, -- Тимур поёжился. -- Бывал я у Забазновских, не раз бывал.
       -- На какой почве познакомились?
       -- Я с их сыном Милорадом дружил.
       -- Забазновские дали показания, что они иногда привозили вещи на продажу, а вы сбывали их.
       -- Ну и что? Бывало. Не такой уж это криминал! -- огрызнулся Тимур. -- Людям хочется красиво одеваться, особенно молодёжи.
       -- А какие отношения у вас с Месхи?
       -- Нормальные.
       -- Точнее.
       -- Учимся вместе. Встречаемся иногда.
       -- Иногда?
       -- Ну, часто встречаемся, очень часто! -- вспылил вдруг Тимур.
       -- А наркотики тоже вместе употребляете?
       -- Какие наркотики? -- встрепенулся Сахокия. -- Я ничего не употребляю.
       -- Ладно, раз ты отпираешься, мы делаем у тебя забор крови и отправляем на анализ. Дело это нехитрое... А теперь давай вот о чём, голубчик. Парень ты молодой, а жизнь может сломаться навсегда. Преступление, которое ты совершил, жизнь твою не скрасит. Но ведь ты не первый раз квартиры ломаешь, так? Признавайся в других.
       -- Никаких других не было.
       -- Чистосердечное признание... Ты же знаешь, суд учтёт. Я же тебе не чужие кражи предлагаю на себя взять. Ты о своих расскажи, честно расскажи.
       -- Не понимаю, куда вы клоните.
       -- Клоню к краже квартиры Забазновских. Вчера мы арестовали Месхи, дома у него изъяли шесть тысяч рублей, которые он прятал в туалете. Массу других вещей изъяли, которые мы сейчас проверяем по картотеке. Через эти шмотки мы наверняка выйдем ещё на ряд краж. У матери Давида мы изъяли кольцо. Не побрезговал он подарить краденное.
       -- Вот сволочь! -- Тимур стукнул кулаком по столу и с отвращением сплюнул. -- Я же говорил ему, чтобы не смел ничего оставлять себе! Говно дешёвое! Нельзя же, нельзя!
       -- И к тому же Давид не продал куртку Милорада.
       -- Он обещал в Тбилиси спихнуть её, но упёрся, пожадничал, оставил себе.
       -- Ладно, Тимур, давай уж теперь до конца.
       -- Что до конца? О Забазновских? Так вы всё уже знаете.
       -- Выкладывай о других своих похождениях. Помнишь, взяли тебя на Велозаводском рынке с ювелирными изделиями? Перстенёк ты пытался продать.
       -- Было дело.
       -- Но опера, видно, поленились, не установили, что за квартиру ты очистил. Но мы-то не такие ленивые, будем рыть до конца. У нас свой интерес. Но было бы лучше, если б ты всё-таки сам сказал...
       Тимур долго молчал, затем попросил папиросу.
       -- Сам? -- ухмыльнулся он.
       Минут пять он думал, утопая в густом облаке табачного дыма.
       -- Ладно...
       И он начал диктовать, его будто прорвало. Смелякова удивило, насколько хорошо Тимур помнил детали преступлений. Он называл точное время, где что лежало, обстановку квартир, он рисовал схемы... Всего насчиталось двадцать шесть совершённых им квартирных краж.
      
       ***
      
       Подходя к своему отделению милиции, Сидоров глянул на часы и присвистнул:
       -- Ого! Кучеряво гуляем!
       -- Зато с пользой, -- Виктор был весел. -- Вы, Пётр Алексеич, меня поражаете. Как вам удаётся?
       -- Что?
       -- Ну, заставили Тимура выложить всё...
       -- Не заставил, а убедил.
       -- Я это и хотел сказать, -- поправился Смеляков. -- Я бы не сумел.
       -- Научишься... А Тимур не твёрдый. У него глаза злые, но это ничего не означает. Он как раз на злобе своей и сломался. Видать, у них с Месхи давно разногласия возникали. Вон как он вскипел из-за того колечка...
       Перед дверью в отделение они потоптались, отряхивая обувь от налипшего снега.
       -- Теперь можно и Давида прижать до конца, -- сказал Сидоров и посмотрел вверх. -- Небо-то какое чистое. Звёзды видно. Люблю мороз.
       Он громко выдохнул, пуская в чёрную ночную бездну облако густого пара.
       В отделении было тихо. Дежурный поприветствовал их кивком.
       -- Успешно? Поздравить можно? -- спросил он, и его голос гулко заколыхался под сводчатым потолком.
       -- С поздравлениями обожди, -- Сидоров неторопливо направился в комнату, где коротал время Месхи. Паркет громко скрипел под его тяжёлой поступью
       Увидев вошедших, Давид устало провёл своей тонкой рукой по голове.
       -- Ну что? Долго вы меня будете мурыжить?
       -- Теперь уж совсем скоро закончим, -- бодро сказал Сидоров. -- Хотим тебя поздравить.
       -- С чем?
       -- Нашли мы твоего друга.
       -- Какого?
       -- Тимура. Сидит он, несчастный, в "Матросской тишине". Взяли его на краже с поличным, и он оказался вполне благоразумным. Признался во всём. Дал нам информацию по всем эпизодам, -- капитан плюхнулся на стул и привалился всем телом к столу. -- Вот у нас полный список, какая из обнаруженных на твоей квартире вещей, где и когда была украдена. Ну что? -- он выжидательно посмотрел на Мехи. -- Мы можем отвезти тебя в любое отделение милиции, где тебя арестуют сразу по любому из этих дел. Показаний против тебя полно... Но можешь продолжить общение с нами.
       -- Сволочь.
       -- Кто? Надеюсь, ты не меня имеешь в виду?
       -- Тимур! Заложил гад! -- Месхи безвольно бросил голову на руки, упираясь ими в стол.
       -- Ты успокойся. Пойми: вы друзья, ему же обидно расставаться с тобой... Так как? Говорить будешь?
       -- Буду...
       -- Вот и славненько...
       -- Виктор, -- капитан повернулся к Смелякову, -- давай собираться. Сейчас быстренько смотаем в Черёмушкинское отделение и сдадим им гражданина Месхи, так как за ним там, исходя из показаний Тимура, числится ещё одна кража. Пусть их дежурный следователь задержит его по статье 122, ну, то есть на трое суток. А утром подтянется наш следователь и допросит по всей форме.
       Сидоров чиркнул спичкой и с наслаждением закурил, глядя на Давида.
       -- Так-то, гражданин Месхи. Ждёт вас в ближайшие дни "Матросская тишина"...
       -- Давид, -- Смеляков не сумел сдержать любопытства, -- скажи мне, как вы вещи-то вытащили из того дома? Ведь не видел постовой, чтобы вы вещи выносили.
       -- Мы их из окна подъезда выбросили на задний двор, -- уныло проговорил Давид. -- Никто же не следит за той стороной...
       Час спустя Сидоров достал из своего шкафа бутылку водки.
       -- Витя, это дело надо обмыть. Мы с тобой лихо управились. Кстати, если бы не ты, то мы бы вряд ли с места сдвинулись. Это я на твоего постового из ООДП намекаю. Мне бы в голову не пришло, что он какие-то сводки составляет... Ну, налил? Давай тяпнем...
       Они звонко чокнулись стаканами.
       -- Ох, проклятая, хорошо пошла...
      
      

    ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ФЕВРАЛЬ 1980

      
       -- Ну что? -- спросил Сергей Никифоров. -- Повезло нам с тобой?
       -- Да, -- кивнул Смеляков.
       Они тряслись в милицейском "УАЗе", возвращаясь с вызова на квартирную кражу. Собственно, кражи-то не было, имела место лишь попытка взломать замок.
       -- Фомку этот чудак бросил прямо у двери, -- рассуждал Виктор. -- Видно, спугнули его.
       -- Похоже, первый раз пошёл на это. Дилетант. Но искать-то всё равно его придётся. Пальцев он оставил уйму! -- Никифоров задумался. -- Но это не тот Клоун, который в декабре наляпал отпечатков...
       -- Ты о ком? -- Виктор с интересом посмотрел на эксперта.
       -- Понимаешь, несколько краж было, где я находил одни и те же отпечатки. Взять так никого и не взяли. Но если воры так неаккуратно работают, то почему они никак не попадутся? Почему на них до сих пор не вышли? Ведь одна и та же группа орудует. То есть один и тот же человек. И ведь на территории только вашего отделения шуровал.
       -- Много квартир взломал?
       -- С теми отпечатками, которые мне не дают покоя, краж семь, пожалуй, наберётся.
       -- И везде пальцы? -- не поверил Виктор. -- Без перчаток работал?
       -- А я тебе про что толкую! Просто чушь какая-то! Не бывает такого... Я по этому вопросу даже к Носову ходил, ну, к начальнику уголовного розыска РУВД. Так и так, говорю, Владимир Сергеевич, либо мы с полным кретином имеем дело, либо кто-то над нами очень жестоко издевается. Носов-то чего только не видывал на своём веку, но такого не припомнит. Это с его лёгкой руки мы прозвали владельца этих отпечатков Клоуном.
       -- Клоун?
       -- Очень подходящая кликуха. Только полный кретин способен оставлять на месте преступления столько отпечатков и продолжать бомбить квартиры в том же районе. Клоун да и только!
       -- И какие версии?
       -- Мы уж голову ломали, думали, может, случайность какая-то... Ну, схватился кто-то из нашей группы за шкаф или стакан отодвинул и оставил свои пальцы. Бредовая, конечно, мысль, но надо любые версии отработать... Ан нет, всех перебрали (все же внесены в протокол), но тех отпечатков не выявили.
       Виктор недоумённо покачал головой и поглядел в заледеневшее окно.
       Машина проезжала мимо Черёмушкинского рынка.
       -- Володя, а ну-ка притормози! -- Смеляков вдруг хлопнул водителя по плечу.
       -- Ты чего? -- Никифоров без интереса тоже посмотрел в окно.
       "УАЗ" резко затормозил, въехав передним колесом в груду почерневшего от грязи снега.
       -- Заметил чего? -- снова спросил Никифоров, дыша на замёрзшие руки.
       -- Давай-ка вон тех проверим, вон ту компанию, -- Смеляков указал глазами на высокого азербайджанца в огромной лисьей шапке и стоявших возле него юношу и девушку.
       -- Под ориентировку подходят, что ли? -- уточнил Никифоров.
       -- Нет, просто мне кажется, что этот, в лисьей шапке, сейчас впаривает им наркоту.
       -- Я нужен? -- водитель через плечо поглядел на Смелякова.
       -- Нет, справимся. Пошли, Сергей...
       Завидев выпрыгнувших из милицейского автомобиля людей, мужчина в лисьей шапке сунул руки в карманы тёплого пальто и отвёл глаза от стоявшей перед ним парочки, словно знать их не знал. Смеляков перебрался через высокий сугроб и быстрым шагом подошёл к азербайджанцу. Девушка и юноша были грузинами; при приближении Смелякова и Никифорова они заметно заволновались. Азербайджанец процедил что-то сквозь зубы и повернулся, чтобы уйти.
       -- Здравствуйте, граждане, -- Виктор перебрался через высокий сугроб, чувствуя, как снег заваливается ему в ботинки, и быстро подошёл к азербайджанцу. Представившись и показав своё удостоверение, он сказал: -- Предъявите, пожалуйста, документы.
       -- А в чём, собственно, дело, товарищ лейтенант? -- стараясь говорить твёрдо, произнёс юноша. Его покрасневшие глаза слезились, на лбу выступила испарина, губы слегка подрагивали.
       "У парня, похоже, начинается ломка", -- подумал Виктор и сказал:
       -- Попрошу вас, -- он перевёл взгляд на азербайджанца, -- и вас тоже, гражданин.
       Подошёл Никифоров:
       -- Ну?
       Девушка и парень, покопавшись в карманах, протянули студенческие билеты.
       "Так... Брат и сестра... Студенты медицинского... Что же вы, медики, а здоровье своё ни в грош не цените?"
       Азербайджанец продолжал стоять неподвижно, пряча руки в карманах чёрного пальто.
       -- Документы есть? -- повернулся к нему Смеляков.
       -- Нет. Почему я должен с собой документы таскать? -- с сильным акцентом проговорил азербайджанец и опустил голову, скрыв глаза под пушистым лисьим мехом шапки.
       -- Пройдёмте со мной.
       -- Зачем, дарагой? Я просто разговаривал с ребятами. -- азербайджанец удивлённо пожал плечами и уверенно посмотрел на Виктора. -- Что я сделал? Зачем ехать?
       -- Для установления вашей личности.
       -- Хорошо, дарагой. Я уважаю милицию, спорить не стану. Прокатимся на вашей "канарейке", -- мужчина широко улыбнулся, но в улыбке его чувствовалась натянутость.
       -- Вы тоже, студенты, -- Никифоров широким жестом пригласил молодых людей.
       Смеляков взял азербайджанца под руку и повёл к машине через сугробы, наваленные вдоль всей проезжей части. Мужчина потоптался, примериваясь, с какой ноги лучше залезать в "УАЗ", и едва уловимым движением выбросил что-то из своего кармана в снег. Виктор подсадил азербайджанца и, проворно нагнувшись, подобрал предмет, от которого хотел избавиться задержанный. Это был небольшой полиэтиленовый шарик с анашой, какие не раз встречались Смелякову с момента его прихода в уголовный розыск.
       "Ишь, шустрик какой, -- Виктор мысленно ухмыльнулся, -- решил сбросить товар. Ну ничего, милый, ты от меня так просто не улизнёшь".
       Сергей Никифоров приглядывал тем временем за молодыми людьми.
       -- Может, мы не нужны? -- испуганно спросила девушка. -- У нас же всё в порядке с документами. Мы же студенты.
       -- Разберёмся, -- Никифоров распахнул заднюю дверцу и подтолкнул незадачливую парочку. -- Устраивайтесь.
       Захлопнув за ними дверцу, он вернулся к Смелякову и сел с другой стороны от азербайджанца.
       -- Поехали, -- сказал он водителю.
       -- Что же вы без документов-то, гражданин? -- спросил Смеляков, когда машина рывком тронулась с места, давя колёсами комья грязного снега.
       -- А для чего мне всё время паспорт при себе держать?
       -- На всякий случай. Вы же не москвич? А то вот, видите, приходится в милицию ехать для выяснения вашей личности.
       -- Если нужна моя личность, то Нариманов моя фамилия. Но я понимаю, вам надо проверить. Что ж, во всём разберёмся. Я не в обиде. Почему не прокатиться с хорошими людьми, -- почти весело откликнулся мужчина. -- Мне бояться нечего. Я ничего плохого не делаю.
       -- Ну-ну, гражданин Нариманов, -- Виктор помял зажатый в кулаке полиэтиленовый шарик.
       -- Роман Исмаилович, -- уточнил азербайджанец.
       У дверей в отделение Смеляков взял азербайджанца под локоть и сказал:
       -- Осторожно, у нас тут ступени скользкие. Посетители иногда падают, руки-ноги ломают.
       -- Я крепкий, на ногах твёрдо стою...
       Виктор незаметно сунул ему в карман шарик с анашой и подумал: "Посмотрим, удержишься ли ты на ногах, когда увидишь свою наркоту".
       -- Зови понятых, -- распорядился он, входя в дежурную часть.
       Дежурный окинул задержанных равнодушным взглядом и вышел в коридор. Было слышно, как он обратился к сидевшим в коридоре посетителям:
       -- Товарищи, нам нужно два человека в качестве понятых. Пожалуйста, вы и вы, пройдите сюда...
       Когда дежурный вернулся с понятыми, азербайджанец улыбнулся и с подчёркнутым безразличием посмотрел в окно.
       -- Обыскивай, -- велел Смеляков дежурному.
       Как только из кармана азербайджанца достали полиэтиленовый шарик, девушка-грузинка побледнела, её брат уныло опустил голову.
       -- Это что? -- спросил Смеляков, беря в руки уже знакомый ему шарик. -- Похоже, анаша. Вот, товарищи, обратите внимание: это вещество серого цвета, упакованное в полиэтиленовый материал, изъято у этого гражданина из кармана, -- и он выразительно посмотрел на юношу-грузина, лоб которого обильно покрылся потом. -- Сейчас мы его опечатаем и направим на исследование.
       -- Мы тут ни при чём! -- девушка испуганно вцепилась в плечо брата.
       Азербайджанец взревел:
       -- Сволочи! Па-адбросили! Вы это мне па-адсунули, ша-акалы! Я буду жаловаться пра-акурору! Выслужиться ха-атите! Честных людей па-азорите! -- от накатившей на него неудержимой злобы он стал заикаться, его акцент сделался ещё заметнее. -- Ты зачем мне па-адкинул? Это не моё!
       -- Хватит кричать, -- Смеляков взмахнул рукой. -- Мы вас отправим на обследование.
       -- Какое, чёрт, а-абследование?
       -- В наркологическую клинику, -- пояснил Виктор. -- Сдадите мочу и кровь на анализ.
       -- Вот ещё! что я, кролик па-адопатный, что ли?
       -- Ну, кролик не кролик, а придётся всё-таки проверить вас на присутствие следов наркотиков в вашем организме. Не случайно же у вас в кармане анаша.
       -- Не моё это!
       -- Гражданин Нариманов, возьмите себя в руки, -- Виктор взглянул на брата и сестру. -- Вам тоже придётся проехать в клинику, граждане студенты.
       -- Мы тут ни при чём...
       -- Анализ покажет.
       Азербайджанец как-то вдруг сник, смял лисью шапку руками и тупо уставился в пол.
       -- Ничего, найду я на вас управу, -- пробормотал Нариманов уже почти беззвучно.
      
       ***
      
       -- Нариманов Роман Исмаилович? -- спросила Вера, усаживаясь напротив Нариманова.
       -- Да.
       -- Меня зовут Вера Анатольевна Шилова. Я -- помощник прокурора.
       Азербайджанец мрачно посмотрел на молодую женщину и криво ухмыльнулся.
       -- И что? -- спросил он грубо.
       -- Вы знаете, в чём вас обвиняют?
       -- Всё придумали, -- решительно закачал головой азербайджанец. -- Ни в чём я не виноват.
       -- Придумали? -- переспросила Вера. -- Вы хотите сказать, что не имеете отношения ни к каким наркотикам? Я вас правильно поняла?
       -- Да.
       -- Но вот заключение экспертизы, которую вы проходили в Седьмой наркологической клинике. Тут сказано что в вашей крови и моче обнаружены остатки гашиша. Вот, -- Вера показала Нуриманову медицинский бланк с печатями.
       -- Не знаю. Это ошибка. Ничего у меня в организме нет.
       -- Вы знаете, для чего я пришла?
       -- Нет.
       -- Следователь требует санкцию на ваш арест.
       -- Не понимаю, почему хотят уничтожить уважаемого человека, -- угрюмо покачал головой азербайджанец. -- Ничего плохого я не сделал.
       -- А как же анаша? Откуда у вас анаша?
       -- Это не моё, мне подбросили! Это опер мне в карман анашу подсунул.
       -- Вы понимаете, в чём вы обвиняете сотрудника милиции? У вас есть доказательства, гражданин Нариманов?
       -- Зачем мне доказательства? Он подбросил и всё тут! Этот опер, Смеляков его фамилия, он просто невзлюбил меня за что-то. Я как увидел его, сразу понял, что будут неприятности. Может, он азербайджанцев не любит?
       -- Как вы сказали его фамилия?
       -- Смеляков. Он так представился, когда документы спрашивал, будто фамилией своей хотел напугать меня. Тоже мне смельчак...
       -- Ладно, -- задумалась Вера, -- со Смеляковым я поговорю.
       -- Ты поговори, дорогая, поговори с ним как следует. Зачем невиновных за решётку сажать? Я тебя отблагодарю, ты будешь довольна. Роман Нариманов знает, что такое благодарность.
       -- Что?
       -- Я буду очень щедрый. Накажи этого Смелякова. Плохих людей надо наказывать, а хороших благодарить. Сколько хочешь за это?
       Вера резко встала и отступила от стола, не сводя глаз с азербайджанца.
       -- Что вы сказали?.. Повторите ещё раз. Деньги предлагаете?
       -- Предлагаю, -- кивнул Нариманов и оскалился. -- Деньги каждому нужны. А я хорошему человеку за его работу всегда готов платить.
       -- Ах вот как... Что ж...
       Вера сжала губы и вышла из кабинета.
       В дальнем конце коридора она увидела следователя.
       -- Товарищ Леонидов!
       -- Слушаю вас, Вера Анатольевна.
       Она подошла вплотную к нему и взволнованно проговорила:
       -- Это что же за тип?
       -- Вы же читали материалы, Вера Анатольевна. Нариманов задержан за хранение и сбыт наркотиков. Вы же в курсе.
       -- Я не об этом!.. Он предлагает мне взятку! Открыто! Не стесняясь! Вы представляете?!
       -- Успокойтесь...
       -- Да ну его к дьяволу! -- она нервно постучала костяшками пальцев о стену, осмысливая что-то. -- Кстати, вы знаете инспектора, который его задержал? Его фамилия Смеляков?
       -- Да.
       -- А как зовут?
       -- Виктор Андреевич.
       -- Виктор Смеляков. Любопытно... А не продиктуете ли мне его телефон? Он сейчас в отделении?
       -- Думаю, что да. Записывайте...
       Через десять минут они вышли из здания изолятора временного содержания.
       -- В прокуратуру? -- спросил следователь.
       -- Да. Поедем вместе. Я доложу Петру Никитичу, что надо арестовывать Нариманова. Думаю, что от нас вы уедете с ордером...
       Полчаса спустя она была в кабинете прокурора.
       -- Пётр Никитич, Нариманова надо сажать. Он, конечно, отпирается, но он виноват. Он мне взятку предлагал, чтобы я отмазала его. Открыто предлагал, не стесняясь. Надо сажать.
       -- Вы уверены, Вера Анатольевна?
       -- Абсолютно.
       -- Значит, выписывать санкцию на арест?
       -- Леонидов ждёт за дверью. Пригласить его?
       -- Пусть войдёт...
       Вернувшись в свой кабинет, Вера сразу направилась к телефонному аппарату. На другом конце провода послышался голос Смелякова.
       -- Алло, Витя? Это ты? Здравствуй, это Вера Шилова. Узнал?
       -- Вера? Привет, --в его голосе слышалась радость, смешанная с удивлением. -- Вот уж по-настоящему приятная неожиданность... Ты откуда? Как ты мой служебный телефон откопала? Что-нибудь стряслось?
       -- Как тебе сказать... Вообще-то я тебе по работе звоню.
       -- По работе?
       -- Видишь ли, я занимаюсь делом Нариманова. Да, того самого Нариманова, которого ты задержал. Мне нужно с тобой встретиться.
       -- Не понимаю. А ты-то какое отношение к этому имеешь?
       -- Я помощник прокурора, Витя...
      
       ***
      
       -- Вот уж не ожидал, что судьба сведёт нас на служебной тропинке, -- сказал Смеляков, встречая Веру на автобусной остановке и пожимая ей руку.
       -- Пройдёмся? Погода хорошая.
       Решив побеседовать с Виктором, Вера сразу отказалась от мысли вести официальный разговор за служебным столом. Она не хотела, чтобы им что-либо мешало, не хотела тесных стен кабинета.
       -- Значит, ты теперь сыщик? -- она дружески потрепала его по груди, стряхивая невесомые снежинки. -- И как давно?
       -- С ноября.
       -- А почему из ООДП ушёл? Надоело?
       -- Ну, дорос бы я до капитана на той службе. И что? Крупный специалист узкого профиля... Нет, Верочка, надо двигаться, надо познавать мир, иначе не будет развития.
       Она засмеялась:
       -- Ты всегда отличался неугомонностью. Я это ещё в первую нашу встречу заметила. Помнишь, как мы у Марины познакомились?
       -- Ну, тогда я не мог быть неугомонным. Это ты брось. Я только-только знакомился с работой, только-только из армии пришёл. Я жуть как боялся моей работы... И если честно, то тебя тоже боялся.
       Вера взяла его под руку и спросила строго:
       -- Меня-то почему?
       -- Ты из другого мира была. Из семьи дипломатов. И подруги у тебя такие... изысканные. А я -- из простой семьи, никакими талантами не награждён, достоинствами никакими не выделяюсь.
       -- Это ты брось. Ты ещё себя не знаешь.
       -- Может, и не знаю... Я в розыск пришёл и растерялся. Поверишь ли, столько сразу обрушилось, что просто невмоготу сделалось. Бюрократия, очковтирательство... У меня почти сразу возникло желание бросить всё и порвать с милицией навсегда...
       -- Но потом ведь что-то изменилось? Ты же продолжаешь работать.
       -- Увидел я однажды мёртвого мальчика, лет десять ему, не больше. Отчим до смерти запорол его ремнём. И вот тогда что-то перевернулось. Решил: буду работать хотя бы ради того, чтобы извести всех подонков, которые на детей руку поднимают... Сейчас-то я уже успокоился, не смогу передать всех обуявших меня в тот день чувств...
       -- Понимаю. Служить в милиции -- ноша не из лёгких... Кстати, раз уж мы коснулись служебных вопросов, скажи мне вот что... Нариманов утверждает, что у него не было при себе анаши и что ты подбросил её ему.
       -- Я? -- Виктор очень умело изобразил удивление, а затем и возмущение. -- Да какого рожна я должен что-то подбрасывать ему?
       -- А почему ты решил, что у него что-то должно быть? Почему задержал его?
       -- Не знаю, -- Смеляков пожал плечами. -- У меня уже в ООДП глаз острый сделался, всякую мелочь подмечаю: кто как смотрит, как руки держит и всякое такое. Да и тут тоже какой-никакой, а профессиональный нюх начал вырабатываться. Увидел, как этот азер разговаривает с молодыми грузинами, как глазами шныряет... А у парнишки, который тёрся возле него, лицо было болезненное, словно ломка у него началась...
       -- Ты легко угадываешь наркоманов?
       -- Мы на Черёмушкинском рынке уже сколько раз брали за руку торговцев анашой и их клиентов.
       -- Значит, у Нариманова и впрямь была анаша?
       -- Разумеется.
       -- И он её не успел выбросить?
       -- Если он что-то и выбросил, то я этого не видел. Так или иначе, один шарик с травкой у него был...
       Вера вздохнула:
       -- Этот мерзавец хотел взятку дать мне. Я знаю, что он сволочь, просто мне хотелось выяснить. Я же понимаю, что он вполне мог избавиться от своего товара, а ты вполне мог увидеть это и подсунуть ему обратно, чтобы улика не пропала...
       -- Эта анаша принадлежит ему, -- решительно сказал Виктор.
       -- Работая в прокуратуре, я поняла, что такие факты встречаются сплошь и рядом, -- Вера говорила медленно и мягко, стараясь не выглядеть напористой, и искоса поглядывала на Виктора. -- И если тебе интересно моё мнение, то лично я не считаю, что опер поступает неправильно, возвращая в карман преступника улику, которую тот успел выбросить. Но есть закон. К сожалению, многие милиционеры втягиваются в это и сами не замечают, как однажды превращаются в преступников, перейдя грань дозволенного. А грань тут очень тонкая.
       -- Что-то я не очень понимаю, куда ты гнёшь. Ты о чём?
       -- Сначала ты незаметно подсовываешь преступнику назад то, что он выбросил, а затем начинаешь подбрасывать улики всем подряд, чтобы получить основание для возбуждения уголовного дела... И за решётку попадают невиновные. Ты даже не представляешь, насколько легко скатиться на эту скользкую дорожку.
       -- Ко мне это не имеет ни малейшего отношения, -- твёрдо сказал Виктор.
       -- Знаю. Я лишь делюсь с тобой мыслями... Да, Нариманов -- настоящая сволочь, я ничуть не сомневаюсь в этом, но...
       -- Конечно, я ещё совсем мало работаю в розыске, но всё-таки я не видел ни одного преступника, который бы сразу согласился с выдвинутыми против него обвинениями. Многих за руку хватаешь, а они всё равно твердят, что не виноваты. Пусть Нариманов жалуется сколько угодно. Мне плевать. Он попался, и я рад этому.
       Вера остановилась и прижалась к руке Смелякова, совсем как влюблённая девочка:
       -- А я рада, что ты не подбрасывал ему эту треклятую анашу... Знаешь, в милиции так много бессовестных людей... Ты всегда казался мне настоящим парнем: честным, прямолинейным, требовательным к себе. А через мои руки прошло уже столько дел о нарушении законности в органах, что я в каждом готова видеть подлеца... Нет, не в каждом, конечно, не в каждом... Но во многих, почти в каждом... Милиция поставлена охранять порядок, а там творится чёрт знает что. Ты знаешь, что один из милиционеров вашего отделения, Васильчук, привлечён за избиение задержанного?
       -- Да. Только ведь прокуратура ничего не докажет.
       -- Почему?
       -- Потому что нельзя доказать, что покалечил именно Васильчук. Может, его на улице собственные приятели исколотили, ну, повздорили они по пьянке, схватились за грудки. А потом, когда милиция его взяла, он стал на опера вину валить. Васильчук-то, конечно, очень несдержанный, вспыльчивый, разговаривать с ним трудно, он то и дело на крик срывается. Такому человеку в органах работать противопоказано. Но доказать, что синяки на лице того мужика -- дело рук Васильчука... Нет, вряд ли, Вера, свидетелей нет. Никто ничего не видел и не слышал. Слово одного против слова другого.
       -- Да, трудно... Но ты же не станешь отрицать, что в милиции избивают?
       -- Не стану. Знаю об этом. Рассказывали. И немало меня такими откровениями огорошили. Хотя "огорошили" -- слишком слабое слово... Кстати, это была одна из причин, по которой я начал задумываться об увольнении. Страшно осознавать, что ты являешься частью системы, где сотрудники иногда забивают людей до смерти, и что этому ничего невозможно противопоставить.
       -- А ты?
       Виктор изумлённо поглядел на Веру:
       -- Бью ли я? Ты очумела, что ли?
       -- Извини, -- она пошла дальше и потянула его за собой, -- просто я должна была услышать это лично от тебя...
       Виктор не раз возвращался мысленно к этому разговору. Он бесконечно доверял Вере, но признаться в том, что вернул в карман Нариманова анашу, не посмел.
       "Вера права, на все сто процентов права, потому что это не метод... Подбрасывать улики нельзя ни в коем случае. Начав это однажды, наверняка скатишься на самое дно. Я это понимаю, и потому мне очень горько... Но как же я должен был поступить? Ведь я заметил, как Нариманов выбросил анашу! Она принадлежит ему! Я так и сказал Вере: наркота принадлежит Нариманову. Я не солгал... Однако я всё-таки солгал. Это знаю я, и это знает Нариманов... Как же я должен был поступить?.. Если преступнику удаётся избавиться от улики -- это брак в моей работе. Надо работать профессиональнее... Профессиональнее! Точнее! Работать наверняка! И подобных случаев больше не должно быть..."
      
      

    ГЛАВА ПЯТАЯ. МАРТ 1980

      
       Они созванивались несколько раз, дважды Виктор заезжал к ней в прокуратуру, хотя никаких дел у него не было. Мало-помалу в Смелякове начала пробуждаться прежняя тяга к Верочке. У неё было одно из тех женских лиц, полных незабываемого обаяния, о которых всегда приятно думать и в которые всегда хочется вглядываться, потому что кажется, что в каждой черте скрывается нечто важное и таинственное, требующее своей разгадки.
       Вера заметно изменилась с тех пор, как они познакомились пять лет назад. Её лицо, ничуть не растеряв своего очарования и свежести, сделалось жёстче, улыбка лишилась былой безмятежности, в уголках рта затаились строгие складки, глаза смотрели испытующе. Из беззаботной девушки она превратилась в серьёзную молодую женщину. Это была, конечно, уже далеко не прежняя Вера Шилова, на которую Виктор взирал если не с преклонением, то уж точно с восхищением, и рядом с которой почти всегда чувствовал себя слишком скованно из-за постоянно натянутой в его сердце тоненькой струнки юношеской влюблённости. Нет, он никогда не видел в Вере объект физического влечения, вероятность таких отношений он почему-то сразу выбросил за пределы возможного. Его связывала с Верой только дружба, но почему-то эта дружба допускала влюблённость, лёгкую, почти невесомую, но всё-таки влюблённость.
       Вспоминая минувшее, Виктор теперь обнаруживал в своих прежних чувствах много такого, о чём раньше не догадывался, и потому немало удивлялся себе.
       Разумеется, Смеляков и сам изменился за прошедшие годы. Работа в милиции многому научила его, закалила, воспитала бойцовские качества, не имеющие ничего общего с мальчишеской задорной воинственностью и самоуверенностью. Конечно, рядом с Петром Алексеевичем он чувствовал себя совсем незакалённым юнцом, но для того, чтобы потягаться с капитаном Сидоровым, нужен был огромный жизненный опыт. Виктор же, пройдя важный отрезок, всё же находился ещё, как он сам понимал, лишь в самом начале долгого пути.
       -- Здравствуй, -- Вера чмокнула Виктора в щёку. -- Как ты?
       -- Отлично!
       Они стояли в центре зала станции "Павелецкая" и кричали, чтобы перекрыть шум поездов. На днях Вере позвонил Борис Жуков и пригласил её с Виктором к себе в гости. Мартовские праздники с усиленными дежурствами остались позади, наступило время обычного режима работы, когда Виктор и Вера могли рассчитать свою занятость, и вот они сумели, наконец, договориться о дне.
       -- Ты знаешь, что Борис женился? -- спросила Вера.
       -- Я с ним в ноябре столкнулся, когда он в ЗАГС намыливался заявление подавать.
       -- Кстати, я его Ленку знаю, милая девочка, весёлая, только молоденькая слишком.
       -- Где же ты познакомилась с ней?
       -- Наши отцы вместе в МИДе работают, в одном департаменте, так что мы изредка встречались во время праздничных застолий.
       -- Надо же! Всё-таки мир удивительно тесен.
       -- Мир-то не тесен, как сказал один наблюдательный человек, а вот социальная прослойка, в которой мы вертимся, слишком тонка. У Лены ещё старший брат есть, только он от их семьи откололся.
       -- В каком смысле? -- уточнил Виктор.
       -- Знаешь, мидовцы и внешторговцы стараются своих детей по проторенной дорожке пустить. У всех связи, все могут оказать поддержку. Ну, своего рода клановость, хотя у нас принято называть это преемственностью поколений в профессии. А Саша наотрез отказался поступать во МГИМО, потому что с детства был влюблён в фотодело. Он, кстати, и рисует здорово. Может, сейчас уже бросил это, а раньше отменно рисовал.
       -- А родители, значит, против?
       -- Они считали, что фотография -- баловство, а не профессия... Мои-то ведь тоже хотели меня в МГИМО пристроить. А у меня почему-то была тяга к юридическим наукам.
       -- Ты бы могла, как Жуков, на факультет международной журналистики поступить.
       -- МГИМО есть МГИМО, какой факультет ни возьми. Видела я тамошних девочек... Ну не вписываюсь я туда. Там только и разговоров, какую должность папа занимает, кто в какой загранке бывал... И вообще, девочек туда отдают не для того, чтобы профессию получили, а чтобы мужа подходящего нашли...
       -- Ты у Бориса бывала раньше? -- спросил Виктор после долгого молчания.
       -- Нет, но в Чертаново меня по службе пару раз заносило. Глухое место. Унылые белые девятиэтажки, очень похоже на крематорий. Впрочем, это во всех новых районах. Боря предупредил, что с автобусами у них беда...
       Конечной станцией на зелёной ветке была "Каховская". Сразу возле выхода из метро к автобусной остановке начинала тянуться длинная чёрная очередь, люди галдели, толкались, пытались протиснуться вперёд побыстрее. Автобусы подходили с интервалами минут в десять.
       -- Хорошо, что мы на конечной садимся, -- воскликнула Вера, когда им удалось вскарабкаться по скользким ступенькам в салон. -- Не представляю, как дальше люди входить будут.
       -- А дальше остановок пять-шесть никто не войдёт, -- ответил ей заросший мужичок, от которого нестерпимо разило луком и вином.
       -- Почему?
       -- А водила просто двери открывать не станет. Вот доедем до Чертанова, там понемногу начнут вытряхиваться. Но раньше, даже ежели вам надо выйти, и не мечтайте. Тут в дверях плотно стоят. Ежели вам остановок пять или меньше, то лучше пешком, а то проедете лишнего и придётся обратно ехать...
       -- До кинотеатра "Ашхабад" далеко? -- поспешила спросить Вера, пока автобус ещё не тронулся и продолжал набиваться людьми.
       -- Далеко, минут двадцать...
       -- Мы там выйдем?
       -- Там выйдете, -- уверенно тряхнул головой мужичок. -- Там уже легко будет...
       -- Молодой человек, передайте на билетик, -- послышался голос из-за спины Смелякова, и женская рука в перчатке сунула ему под нос медный пятачок.
       -- Какой билетик, мамаша! -- бодро рявкнул другой голос. --
       -- Из-за таких вот, как вы, мы и живём так... -- возмущённо ответила женщина.
       -- Из-за каких это таких, мамаша?
       -- Безбилетников! Порядок надо соблюдать, мужчина! А вы зайцем привыкли, всюду зайцем, всюду на дармовщинку!
       -- Это вы зря, мамаша...
       -- Я вам не мамаша...
       Виктор бросил в кассовый аппарат монетку, покрутил катушку с билетной лентой и оторвал билет.
       -- Возьмите, кто на билет давал, гражданка! -- не глядя, он протянул билет через плечо.
       -- Передайте ещё! -- попросил кто-то.
       -- Передайте на два!
       -- Неудачно мы с тобой встали, -- посетовал Смеляков. -- Теперь всю дорогу придётся билетёрами работать.
       -- Куда нас впихнули, туда и встали, -- отозвалась Вера и улыбнулась, но Виктор видел, что на её сдавили очень сильно и ей было не по себе. Он поднапрягся и просунул руку между Верой и прижавшимся к ней человеком в потрёпанной шубейке, вцепился в ледяной металлический поручень и немного оттеснил пассажира.
       -- Ты чего толкаешься, парень? -- взъерепенился человек, и Виктору показалось, что волосы на шубе пассажира поднялись дыбом.
       -- Я не толкаюсь, но вы-то не особенно разваливайтесь.
       -- Тебе если не нравится, то на такси надо ездить! Ишь, мать твою, недотроги какие!
       -- Прекратите ругаться, -- строго произнесла Вера.
       -- Ой, ой, нежные мы, ну просто жуть...
       Смеляков дотянулся свободной рукой до взъерошенной шубы и ткнул в неё кулаком:
       -- Попридержите язык, гражданин.
       -- Виктор, не нужно, -- мягко сказала Вера.
       Остановок через пять в автобусе стало свободнее, давить перестали, но всё равно было тесно. До нужной остановки ехали гораздо дольше, чем обещал знаток местного транспорта: автобус то и дело буксовал на обледеневшей дороге и увязал колёсами в громадных сугробах, протянувшихся нескончаемым крепостным валом вдоль всей проезжей части...
       -- Передайте на билетик... -- опять и опять просили из глубины окутанного паром набитого пассажирами салона.
       За обледенелыми окнами в тёмной вечерней синеве проплывали мутные огни редких фонарных столбов, затем огней стало больше -- появились дома...
       -- Бабушка, до кинотеатра "Ашхабад" далеко? -- спросила Вера.
       -- На следующей слазьте.
       -- Спасибо, а то сквозь стекло не видно ничего.
       -- Как выйдете, он на противоположной стороне.
       -- Спасибо, нам кинотеатр только для ориентира нужен...
       Смеляков помог Вере сойти и на нижней ступеньке подхватил её на руки, чтобы перенести через груду вязкого коричневого снега.
       -- Витя, прекрати, я сама.
       -- Сама будешь без меня, а пока я могу помочь, ты уж не сопротивляйся. Через лужи и сугробы перенесу.
       -- Слушай, давай обратно на такси поедем. Засидимся же, небось, допоздна. Тут и так с автобусами чёрт знает что, а после десяти вечера, думаю, они вообще здесь не ходят...
       Борис встретил их с показным возмущением:
       -- Люди, да вы что? Мы вас час назад ждали! Лена, ты где? Принимай гостей!
       Увидев выпорхнувшую из дальней комнаты светловолосую девушку, Виктор понял, что Борис женился, конечно, не по расчёту. Лена была воплощением нежности и очарования, всё её существо -- воздушное и сияющее -- источало обаяние. Она с готовностью протянула руку Смелякову и назвала себя, затем поцеловала Веру, сказав: "Привет".
       -- До вас не доберёшься, -- ответила Вера на упрёк Бориса.
       -- Мы каждый день так добираемся... Разоблачайтесь, что столбами встали? Вера, дай поухаживаю. Ленусь, кидай им тапочки... Сейчас-то уже нормально с автобусами, а вот когда мы сюда переехали, ну, в начале семидесятых, вот уж была морока! От "Варшавской" только один автобус ходил. У него там конечная была, но в очереди всё равно отстаивать приходилось минут по тридцать. Двери в автобусах не закрывались вообще, потому что народ висел там гроздьями. А прямо у метро автобус разворачивался и накренялся при этом на ту сторону, где двери так, что люди едва не срывались, но никто никогда не отступал, не прыгал. Так и ехали. А что делать? Домой-то всем надо... Теперь просто рай, а не дорога. Я привык, да и не далеко мне. А вот Ленке тяжело до института добираться.
       -- Ой, вы не представляете, что иногда на дорогах творится! -- воскликнула почти с восторгом девушка, ведя гостей в комнату. -- Я недавно ехала утром, а всё обледенело. И на Балаклавском автобус остановился. Там подъём, весь транспорт и в хорошую погоду едва плетётся, а тут автобус и вовсе замер. Постоял, постоял и медленно стал ползти назад. Шум поднялся жуткий! Женщины визжат, кричат: "Караул", а водитель ничего сделать не может. Нас стало медленно разворачивать, а мы всё ползём назад... Шмякнули чуточку пару машин и остановились. Народ так и посыпал из дверей. И только, знаете, на проезжую часть кто-нибудь выпрыгнет, так тут же падает, потому что лёд ужасный...
       -- Ничего, -- сказал Борис, -- мы скоро на Ленинский переберёмся. Ленуськины предки в долгосрочку уезжают, так что мы на той квартире на несколько лет особнуемся. Там и с городским транспортом полегче, и машину они нам оставляют.
       -- А твоих родителей сейчас нет дома? -- спросила Вера.
       -- Они решили нам не мешать и укатили в гости... Располагайтесь, Лена всякой вкуснятины сварганила... Как на службе-то? Витя, ты чего отмалчиваешься?
       -- Всё в порядке.
       -- В уголовном розыске-то всё в порядке? Проблем, что ли, нет?
       -- Проблем полным-полно, но всё в пределах естественного русла.
       -- Красиво сказал. Проблемы в пределах естественного русла...
       Виктор давно не проводил время в такой дружеской компании. Настроение поднялось, на душе сделалось уютно. Из кассетного магнитофона негромко лилась джазовая музыка, но вскоре к ней примешались хорошо слышимые звуки пианино, доносившиеся из соседней квартиры.
       -- Пожалуй, надо магнитофон выключить, -- сказала Лена, поднимаясь из-за стола, -- а то какая-то каша вместо музыки. Звукоизоляция здесь ужасная. Снизу на аккордеоне какой-то любитель регулярно разминается, а сверху два-три раза в неделю кто-то на пианино учится.
       -- И долго они будут тренькать? -- спросил Виктор.
       -- Минут тридцать поупражняются. Если б от меня зависело, так я запретил бы пользоваться дома музыкальными инструментами. Хочешь учиться -- отправляйся в предназначенное для этого заведение, а в обычном жилом доме это всем мешает, -- Борис встал. -- Вить, может, покурим? Пойдём на кухню?..
       Когда они возвратились, девушки оживлённо обсуждали кого-то из общих знакомых.
       -- Вот уж у кого жизнь безмятежная, -- говорила Вера. -- Но у каждого своя судьба.
       -- Судьба? -- Борис немедленно включился в разговор. -- Мне кажется, что чаще всего судьба складывается удачно, когда дети идут по стопам своих родителей. Дорожка накатана, проверена, гарантировано, что мин нигде нет, носом землю рыть не надо. Может, это и не яркая жизнь, зато благополучная... Я вижу, ты не согласен, Вить?
       -- Мне трудно судить, -- Смеляков пожал плечами. -- Я сам себе дорогу прокладываю. Наверное, со связями-то легче было бы. Хотя вряд ли связи помогают в становлении профессионала. Нужен собственный опыт и хорошие учителя...
       -- Опыт -- сын ошибок трудных! -- провозгласил Борис.
       -- Конечно, -- продолжал Виктор, -- карьеру со связями сделать легко, но лично мне хочется овладеть профессией. Ты правильно сказал, Боря... Благополучная жизнь, но не яркая. Я бы добавил ещё, что и скучная жизнь... Профессией надо овладеть, познать её от А до Я, тогда она становится частью жизни, тогда она нравится. Но для этого надо вложить в неё себя, соединиться с нею, слиться. Вот тебе нравится твоя работа?
       Борис пожал плечами:
       -- Мне нравится юриспруденция, но меня воротит от той работы, которой я занимаюсь.
       -- Как так? -- удивился Смеляков. -- Ты же работаешь во внешнеторговом объединении. Разве там скучно?
       -- Давайте-ка выпьем, -- Борис налил всем вина. -- Видишь ли, Вить, не может быть никакого интереса в работе, где всё распланировано как минимум на пять лет вперёд. Всё у нас ровненько, финансовые неурядицы решаются взаимозачётами и так далее. Все мои знания вроде как и не нужны...
       -- Не понимаю.
       -- И не поймёшь. Внешторг, как и все прочие наши министерства, -- сборище бездельников. За неделю можно выполнить все дела на два-три месяца вперёд. А дальше чем себя занимать? Нельзя же тупо сидеть за своим столом и с важным видом смотреть в одну и ту же бумагу. Вот и ходим друг к другу в гости, гуляем по кабинетам, выпиваем помаленьку. Некоторые к концу дня набираются так, что языком ворочать не в силах.
       -- Брось ты! Не может быть! -- не поверил Виктор.
       -- Может, может. Я и сам, когда спросил, проходя практику в "Медэкспорте", чем там занимаются и услышал в ответ: "Ничем. Чай целый день пьём", не поверил. Решил, что это шутка такая. Оказалось, что вовсе не шутка. Сначала я в юридическом отделе работал, а потом меня на фирму перевели юристом. Тут я и соприкоснулся вплотную с настоящей конторской жизнью, увидел, как люди тихо и незаметно спиваются. У нас там подавляющее большинство пьёт по-чёрному. И я их понимаю. Тоска, порождённая беспросветным безделием, кого угодно вгонит в алкоголизм.
       -- Что-то мне трудно поверить в такое, -- неуверенно проговорил Смеляков. -- У меня дел столько, что продохнуть не успеваю, а у вас народ от безделья изнывает. Странно...
       -- Потому что мы подписываем контракт на пять лет вперёд, и больше от нас ничего не требуется. Ну, скажем, пару приложений к этому контракту ещё сварганить за год; это можно за день провернуть... Нет, конечно, есть у нас люди очень деятельные, но это всё игра. Они активны, изображают из себя деловых, всё время по телефону треплются с фирмачами, на переговоры бегают, пред светлые очи начальства с докладами предстают ежедневно... Тьфу! Но мне-то хочется настоящего дела.
       -- Иди к нам, в прокуратуру, -- серьёзно сказала Вера. -- Мало не покажется.
       -- Не мой профиль.
       -- А твой какой?
       -- Не знаю. Если честно, то мне кажется, что в нашей стране для меня нет нужной ниши.
       -- В Америку захотелось? -- Вера иронично улыбнулась.
       -- Да плевал я на Америку! Там всё давно расхватано... И вообще они ничуть не лучше нас. Такие же бюрократы и лентяи, сияют, конечно, скалятся, мол, всё у них окей... Нет, братцы, мне бы в настоящем деле поучаствовать, развернуться бы так, чтобы дух захватило от возможностей...
       -- И чтобы срок за это схлопотать? -- уточнила Вера всё так же иронично.
       -- Да не стану я сомнительным ничем заниматься, Верунчик. И вообще я всегда веду себя тише воды. Я не бунтарь. У меня отец -- чекист, и уж я-то знаю, что у нас по чём... Это я просто мечтаю. Есть люди, которые рискуют и даже в СССР умудряются нажить миллионы. Но за это всё их рано или поздно ставят к стенке... Нет, в нашей стране надо выбрать единственно-верный путь.
       -- Какой?
       -- Делать карьеру по партийной линии, плыть по течению, и тогда судьба смилостивится, особенно если есть хоть малая поддержка со стороны влиятельных товарищей. Кстати, братцы, давайте-ка выпьем. Есть отличный повод. Меня приняли в кандидаты, так что в скором будущем собираться будем в связи с появлением нового члена КПСС!
       -- За это -- обязательно! Поздравляем!
       Дружно дзынькнули рюмки.
       -- А вот мой брат без всякой поддержки живёт, -- включилась в разговор Лена, сияя глазами, -- и ни на что не жалуется.
       -- Таких, как твой Сашка, можно по пальцам пересчитать, -- сказал Борис. -- У него есть призвание. А большинство -- серая масса.
       -- Папа был очень недоволен им, -- продолжила Лена. -- После школы Саша отслужил в армии и наотрез отказался в институт поступать. "В институте меня не научат тому, что мне нужно, зато выбьют из головы всё, что я умею", -- так вот он заявил. Он у нас упрямый, гордый и самолюбивый.
       -- А как насчёт таланта? -- поинтересовался Смеляков.
       -- По-моему, он настоящий гений, -- ответила Лена. -- Он поначалу года два работал лаборантом в фотолаборатории МАХУ. А фотографом там Люба Урицкая. Сашка её своим учителем называет. Как-то раз он меня к ней в гости привёл, и я просто ахнула. Такие удивительные фотографии!
       -- А что может быть удивительного в фотографиях? -- спросил Виктор. -- Ну, хорошее освещение, резкость, может, композиция, какие-то линзы особенные, фильтры...
       -- Я тоже ничего не понимала в фотографиях, а как увидела Любины работы, так у меня в голове всё просто перевернулось.
       -- Она знаменитость, что ли, эта Урицкая? -- уточнил Борис. -- Я и не слышал о ней. Впрочем, у нас фотохудожники в загоне, мы их имён не знаем. Некоторые на Западе публикуются в дорогих журналах, их там уважают, а у нас за эти публикации их на Лубянку вызывают для профилактических бесед...
       -- Если бы мы на нашей квартире были, -- сказала торопливо Лена, -- я бы вам показала работы Саши. Но здесь ничего нет.
       -- С удовольствием посмотрел бы, -- кивнул Виктор. -- Я ничего не смыслю в этом искусстве.
       -- Давайте как-нибудь сходим к нему, -- предложила Лена. -- Я вас приглашаю. Он хоть и не очень гостеприимный, бывает даже грубоват, но всех, кто со мной, жалует. Он обожает меня.
       При этих словах Борис как-то косо взглянул на жену и недовольно, как показалось Виктору, сжал губы.
       -- Боря, -- Лена ласково чмокнула Жукова в щёку, -- прекрати хмуриться.
       -- Я готов, как только выдастся свободная минутка, -- принял приглашение Виктор. -- Вера, ты как?
       -- Посмотрим по времени...
       Когда они ушли, Лена села на колени Борису:
       -- Милый мой, чего ты насупился?
       -- Ленка, не показывай ему своих фотографий.
       -- Ты ревнуешь, меня? Не хочешь, чтобы кто-то посторонний видел мою красоту?
       -- Я прошу тебя.
       -- Ладно, дорогой... Кстати, мне Витя понравился.
       -- Простоват он немного.
       -- Разве? Мне кажется, ты ошибаешься, -- девушка нежно провела пальцами по щеке мужа. -- Просто он воспитан иначе, возможно, образованности чуть-чуть не хватает. Но глаза у него толковые.
       -- Ой, знаток человеческих душ отыскался! -- засмеялся Борис. -- Ты же ещё ребёнок! Что ты в мужиках понимаешь? Да ещё в ментах?
       -- Между прочим, я в любых мужиках понимаю, -- с вызовом парировала Лена и соскочила с коленей мужа. -- Кстати, они очень хорошая пара.
       -- Кто? Витька и Вера? Брось. Они совершенно разные люди. Они просто коллеги. Он, понятно, ухаживает за нею, но...
       -- Спорим, что они будут вместе? -- Лена насмешливо улыбнулась и вытянула руку. -- Спорим?
       -- Витька и Верунчик? -- опять повторил Борис. -- Перестань. Вера ему не по зубам.
       -- Спорим? -- Лена не убирала руку. -- Боишься? Ты ни фига не разбираешься в женщинах, дорогой мой.
       -- Хочешь сказать, что я чего-то не уловил в поведении Веры?
       -- Виктор ей очень даже по душе...
       -- Я слепой, что ли, по-твоему?
       -- Ну уж не знаю, что тебе и сказать. Может, и подслеповат...
       Они услышали зашебуршавший в замочной скважине ключ.
       -- Предки вернулись, -- Борис встал.
       Родители, сняв верхнюю одежду, прошли в комнату.
       -- Ну, что, дети, ушли уже ваши гости? -- спросил Николай Константинович.
       -- Да, пап, -- кивнул Борис. -- Вы-то как отдохнули? К кому ездили?
       -- У Милы Нагибиной были.
       -- Помню.
       -- Сын у неё уже студент, на журфаке учится. Третий курс! Время-то как летит! Мы с мамой просто обалдели, -- Николай Константинович опустился в кресло и вытянул ноги. Жена села в соседнее кресло.
       -- Хотите чаю? -- подошла к ним Лена.
       -- Да, пожалуй, -- кивнула женщина, кладя ногу на ногу. -- Подожди, Леночка, нагнись ко мне... Почему у тебя глазки такие усталые?
       Галина Сергеевна очень любила невестку. Девушка приглянулась ей сразу, пробудила нежные чувства. Временами ей даже казалось, что Лена была ей милее родного сына. "Должно быть, Боря слишком сух и холоден, от него редко услышишь доброе слово. А Леночка всегда светится, доброжелательность так и льётся из неё".
       -- Всё хорошо, Галина Сергеевна, -- ответила девушка, улыбаясь.
       Свекровь встала и взяла её под руку.
       -- Давай я помогу тебе убрать со стола.
       Они ушли на кухню, гремя тарелками и чашками. Там, оставшись наедине с невесткой, Галина Сергеевна спросила:
       -- У тебя правда всё в порядке? Ты случайно не забеременела?
       -- Нет! Я и не думаю! Да у меня всё совершенно нормально, клянусь!
       -- А глазки уставшие, и вот тёмное вокруг них.
       -- Это от освещения, -- Лена обняла свекровь. -- Галина Сергеевна, вы так добры ко мне...
       -- Я очень тебя люблю, девочка моя. И очень беспокоюсь за тебя...
      
       ***
      
       -- Пётр Алексеич, -- Смеляков быстро вошёл в кабинет Сидорова.
       -- Привет тебе, -- отозвался из облака дыма склонившийся над столом капитан. -- Ты что такой озабоченный?
       -- Да вот я вчера узнал, что экзамены у нас сдвигаются, состоятся раньше положенного срока.
       -- Ага, я слышал, что и в Академии и в Высшей школе тоже всех раньше выпускают из-за Олимпиады. Хотят побольше людей задействовать в работе.
       -- Мне срочно надо сдавать работу по криминалистике, а я пока не очень силён в этом деле.
       -- Да, чтобы в отпечатках пальцев хорошо разбираться, нужна практика, -- откашлялся Сидоров и полез, гремя ключами в сейф. -- Без практики в этом деле ты -- просто ноль... Контрольную работу, говоришь?
       -- Да.
       -- Так ты попроси Серёгу Никифорова, чтобы он помог тебе. Он не откажет. Ему-то раз плюнуть. Ты ему свои образцы почерка и отпечатки дай, а он всё распишет и всё объяснит тебе.
       -- Это мысль!
       -- То-то и оно, что мысль, -- засмеялся Сидоров. -- Слушай, давай-ка мы с тобой к одному мужику заедем, мне его порасспросить кое о чём надобно. А ты по дороге встретишься с Никифоровым, если он не на выезде. А после того махнём ко мне, перекусим домашним борщом. У меня матушка -- настоящая кудесница в кулинарном искусстве. Как-нибудь я тебя приглашу на китайский обед.
       -- Где же она научилась китайские блюда готовить? Там же всякие тонкости.
       -- Так ведь мои родители много лет в Китае прожили. Отец по дипломатической линии служил. Я в Китае всё детство провёл.
       -- Вы?
       -- Я... А что тебя так удивляет? Ты думал, что после поездки в Китай у всех непременно глаза узкими делаются? -- заулыбался Сидоров.
       -- Не знаю, -- Виктор пожал плечами. -- Просто как-то неожиданно... Вроде работаю с вами бок о бок, а ничего про вас не знаю.
       -- Да разве это полезное знание? Ну вырос я в Китае... Тебе полезная информация нужна. И я тебе передаю мой опыт, рассказываю об угрозыске всё без утайки, красок не сгущаю и не осветляю. А где прошло моё детство -- к нашей с тобой работе не имеет отношения. Вот пришлось к слову, я и упомянул о Китае.
       -- Странно, -- проговорил Виктор, глядя на крупную фигуру капитана, -- ничего-то мы друг о друге не знаем.
       -- И не надо этого. Нас в первую очередь должна интересовать наша профессия. Если ты хочешь добиться хороших результатов или, как нынче принято говорить, сделать карьеру, то бери только полезную информацию. Всё остальное пропускай мимо... Сыщик должен быть сыщиком, а не Пушкиным и не Моцартом. Профессионал всегда немножко однобок...
       Куда большее удивление Смеляков испытал на квартире капитана Сидорова, когда после сытного обеда Пётр Алексеевич пригласил Виктора в комнату и спросил:
       -- Ты музыку любишь?
       -- Люблю, -- кивнул Смеляков.
       -- Это хорошо. Музыка -- свет души, -- капитан, тяжело переваливаясь, подошёл к старинному пианино, и грузно опустился на крутящийся стульчик. Бережно подняв крышку, он положил толстые пальцы на клавиши и посмотрел на Виктора. -- Чего желаете, мой юный друг? Шопена? Грига? Или, может быть, Шуберта?
       Виктор растерялся. Он даже предположить не мог, что капитан умел играть.
       "Шопена? Шуберта? -- пронеслось в голове у Смелякова. -- Он шутит или всё это всерьёз? Да я и не отличу одного от другого".
       -- Давай-ка начнём с Шульберта, -- предложил Сидоров, с какой-то необычайной нежностью промурлыкав с искажением имя композитора. -- Итак, Франс Петер Шульберт, соната ре мажор...
       В комнату вошла, медленно переставляя ноги в больших меховых тапках, Валентина Гавриловна.
       -- Сыграешь что-нибудь, Петя?
       -- Да, развлеку немного Виктора...
       И его пальцы, с виду совсем не приспособленные для музыки, легко побежали по клавишам.
       Валентина Гавриловна молча указала Смелякову на диван и проговорила одними губами: "Садитесь же, садитесь". Сама она опустилась в громоздкое кожаное кресло с облупившимися по всей длине массивными подлокотниками. Бархатистое звучание старого инструмента наполнило комнату, проникло в Виктора и завибрировало во всём его теле.
       "Ведь это ж надо..." -- мысли Виктора испуганно заметались, перехватывая друг друга, мешая одна другой, выбиваясь вперёд и сразу отступая назад, прячась. Он понял, что осмысливать происходившее не было нужды. Да, Пётр Алексеевич умел играть. Да, Смеляков об этом не подозревал и сам он не мог ничем похвастать...
       "Как же великолепно он играет!"
       -- Пётр Алексеич, как же так? -- спросил Смеляков срывающимся голосом, когда звуки музыки окончательно стихли.
       -- Что "как же так"?
       -- Музыка эта... Вы же великолепно играете на фортепьяно. Настоящий музыкант.
       -- Брось ты!
       -- Петя мог бы стать отменным пианистом, -- почти равнодушно сообщила из кресла Валентина Гавриловна. -- Но для него игра всегда была просто забавой.
       -- Мама, ну какой из меня пианист?
       -- Это он скромничает, -- всё с той же интонацией проговорила старушка. -- Он никогда не умел себя ценить. Зарыл талант в землю.
       -- Я сыщик, а не музыкант, мама, -- капитан откашлялся в кулак.
       -- Пётр Алексеич, всё-таки я не понимаю.
       -- Чего ты не понимаешь?
       -- Вы же не далее как сегодня убеждали меня в том, что профессионал всегда однобок и что сыщику не нужны бесполезные знания.
       -- Верно, было такое.
       -- Но вы-то? Вы же прекрасно играете на фортепьяно! Вы профессионально играете! Значит, вы лукавили, говоря об однобокости.
       -- Я говорил о профессии, Витя, о службе. Все мы чем-то интересуемся, но специалистами можем быть только в одной области. В этом я убеждён на все сто... Возьми Шерлока Холмса: он был прирождённым скрипачом. Но профессия -- превыше всего. Профессионалом нельзя быть наполовину. В твоей профессии для тебя не должно быть белых пятен, ты обязан уметь всё. А музыка, живопись, стихоплётство, собирательство марок или спичечных коробков -- на втором месте. Ты и там тоже можешь стать специалистом, но профессия -- в первую очередь. Сначала отдай себя профессии. Если не можешь, то оставь работу. По крайней мере, выбери для себя какую-нибудь безболезненную для других специальность. А милиции нуждается в профессионалах... Ну что, давай-ка я ещё что-нибудь сбацаю... Эта вещица называется "Лесной царь", Шуберт её на стихи Гёте написал. Слушай...
      
       ***
      
       Сергей Никифоров, эксперт-криминалист ИТО, вернулся домой поздно. Днём, между выездами на места происшествий, он успел встретиться со Смеляковым и взял у Виктора его отпечатки пальцев.
       -- Не беспокойся, Витя, сделаю тебе всё в лучшем виде, -- заверил Никифоров. -- Получишь за свою письменную работу лучшую отметку на курсе.
       -- Спасибо, ты здорово выручишь меня...
       Жена достала из холодильника котлеты в сковородке и поставила их на плиту.
       -- Серёжа, разогрей сам. Мне завтра рано вставать, Лидуську в поликлинику отвести надо, анализ крови сдать.
       -- Что-нибудь стряслось? -- Никифоров озабоченно посмотрел на жену.
       -- Не знаю, -- она пожала плечами и устало провела рукой по волосам, -- доктор велел сдать анализ. Говорит, что возможны проблемы с печенью... Я лягу, ладно? У меня что-то голова болит сегодня...
       -- Иди, иди, Наташ, спи, -- он поцеловал жену и повернулся к плите, чтобы проверить, не слишком ли сильно горит конфорка.
       Он сел за стол и раскрыл тетрадь, чтобы ознакомиться с заданием контрольной работы Смелякова. Его взгляд остановился на отпечатках пальцев Виктора. В следующую секунду он напряжённо свёл брови.
       "Чёрт, где-то я уже видел эти пальчики. Знакомый узор..."
       Он неторопливо начал составлять описание отпечатков, как требовалось для контрольной работы.
       "Так, так... Ну где же я видел их? Почему они кажутся мне такими знакомыми?"
       Профессиональная память у него была исключительная. Ему всегда было достаточно одного взгляда, чтобы запомнить узор отпечатка пальца, а затем выявить его из сотни других. И вот теперь память настойчиво твердила, что этот рисунок ему уже встречался. Но Сергей твёрдо знал, что не мог раньше видеть отпечатков Смелякова.
       "Ладно, всё это не так важно. Видел и видел, а когда -- не в том суть. Вот если бы они по какому-то делу проходили, тогда ещё понятно, что они в памяти застряли..."
       И тут его прошиб холодный пот.
       -- Ёлки-палки! Ведь это же Клоун! Мать твою! -- Сергей не заметил, как от волнения заговорил вслух. -- Точно, это пальцы того самого Клоуна, который наследил в декабре на нескольких кражах!.. Но как? Каким образом Смеляков замешан в тех кражах?.. Что же делать-то? Это просто бред какой-то... Нет, Виктор не может участвовать в криминале. Зачем ему? Он не из таких... Да, но пальцы-то его!
       Никифоров шмыгнул носом и почувствовал горелый запах котлет, о которых он успел забыть.
       -- Вот дьявол! -- воскликнул он, схватился за ручку сковороды, обжёгся и затряс рукой. -- Чёрт возьми! Да что я в самом деле-то!..
       Он обвёл кухню растерянным взглядом и опять склонился над бумагой с отпечатками пальцев.
       "Может, я ошибаюсь? Может, они просто сильно похожи?"
       Никифоров дёрнул щекой и открыл холодильник. В боковом отсеке стояла початая бутылка водки. Он сделал большой глоток прямо из горлышка, подумал и глотнул ещё раз. Затем вилкой разломил одну из котлет прямо в сковородке и затолкнул половину в рот. Медленно и без удовольствия жуя, он пытался разрешить таинственное совпадение отпечатков пальцев Смелякова и таинственного преступника.
       "Может, это просто уникальный случай в криминалистике? Одинаковых пальцев не бывает... Но мне, единственному специалисту, выпала такая удача... Нет, не может быть. Должно быть, в отпечатках всё же есть крохотное различие... Ладно, хватит, завтра на работе залезу в папку и сравню их между собой. Если это всё же те самые... Тогда пойду к Носову..."
      
       ***
      
       Начальник отдела уголовного розыска РУВД только что вошёл в свой кабинет и намеревался включить в розетку электрический чайник, как дверь распахнулась без стука.
       -- Никифоров? Ты чего такой взъерошенный?
       -- Владимир Сергеевич, не знаю, как и сказать вам, -- Никифоров плотно затворил за собой дверь.
       -- О чём речь? Ты прямо побледнел. Стряслось что?
       -- Стряслось... Я всю ночь не спал... Помните те злополучные пальцы Клоуна? Так вот я выяснил, чьи они.
       Носов чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности:
       -- Наконец-то! Ну и кто это? Кто-то из задержанных?
       -- Нет. Он мне сам принёс их...
       -- Как так? Ты что мелешь-то?
       -- Вы не поверите, но эти отпечатки принадлежат Смелякову.
       -- Какому ещё Смелякову?
       -- Он у Болдырева работает.
       -- Сыщик?
       -- Да.
       -- Что-то я не понимаю... Ты расскажи-ка всё по порядку. Зачем он тебе пальцы-то свои дал?
       -- Ему письменную работу по криминалистике сдавать надо. Он заканчивает ВЮЗИ. Просил помочь ему. Ну вот я и взял у него отпечатки, чтобы сделать их описание. Смотрю на них, а они мне прямо глаз режут -- до того знакомы! А потом меня словно током долбануло. Клоун! Это те самые злополучные отпечатки, которые нам покоя не давали. Видеть-то вижу, а поверить в это не могу, потому что Смелякова я уже хорошо знаю. Не из тех он, кто с уголовщиной снюхивается. Думал я, что эти отпечатки просто очень похожи, но оказалось, что узоры один в один сходятся. Сомнений нет, товарищ майор. Клоун и Смеляков -- одно лицо.
       Носов нахмурился:
       -- Не понимаю я, зачем он дал тебе свои пальцы. Он же опер... Мог бы принести чужие...
       -- Вот этого-то я и не понимаю... Если он замешан каким-то образом в тех кражах, то не может он так глупо поступить. Он парень-то очень толковый, хватка у него профессиональная.
       -- Постой, -- майор жестом остановил Никифорова, будто поймал какую-то важную мысль, -- он ведь недавно у Болдырева...
       -- Да, я с ним то ли в начале декабря, то ли в конце ноября познакомился, мы в морг ездили, пальцы у жмурика снимали.
       -- А ну-ка погоди, дай мозгами пораскинуть. Так, так, так... Это что же получается... Он ведь он в декабре только стажировался.
       -- Да, у него Сидоров в наставниках.
       -- Ага, вспомнил я его. Он с Петром Алексеичем занимался кражей Забазновского, верно?.. Стажировался, значит, в список оперативной группы, выезжавший на место преступления, он мог и не попасть... Вот тебе на! Кажется, я начинаю понимать, в чём тут изюминка... И как мне это раньше-то в голову не пришло?.. Ах ты, Болдырев! Сукин сын такой!
       -- О чём вы, товарищ майор?
       -- Ну и ну! -- воскликнул Носов, поражённый внезапно сделанным открытием. -- Точно! Другого объяснения нет и быть не может!
       -- Владимир Сергеевич, вы о чём?
       -- Вот что я тебе скажу: Болдырев, прохиндей этакий, решил воспользоваться Смеляковым, ну, его неопытностью, чтобы с его помощью объединить несколько дел в одно. Понимаешь? Смеляков-то не знал, что можно трогать, а к чему нельзя прикасаться на месте преступления, новичок он и есть новичок. А Болдырев ему: "Дай-ка это, принеси то, открой, закркой". И так далее. Смелякову-то и в голову не придёт, что начальник его попросту подставляет! Улавливаешь?
       -- Но зачем?
       -- Одни и те же пальцы на разных кражах, Сергей! Это означает, что все эти кражи объединяются в одно дело! И тем самым у Болдырева по отчётам получается меньше "висяков". Ну, сукин сын, ну, прохвост! Я ему задам перцу!..
       В тот же день Носов вызвал Болдырева к себе, но о причине даже не обмолвился.
       -- Добрый день, Владимир Сергеич, -- бодро начал Болдырев.
       -- Здравствуй, Фёдор Фёдорович, здравствуй. А ну, -- майор указал на кресло напротив себя, -- присаживайся. Очень мне хочется тебя послушать?
       -- О чём рассказывать-то? -- не понял Болдырев.
       -- Да вот хотел узнать, где ты изобретательности набрался? Поделись умишком со мной, Фёдор Фёдорович, авось и я додумаюсь до чего-нибудь полезного.
       Болдырев насторожился:
       -- Чего-то я не пойму, о чём речь...
       -- Не понимаешь? Вот оно что... Ну тогда я тебе коротко: насчёт пальцев твоего Смелякова, которые ты так щедро нам подпихнул на декабрьских квартирных кражах.
       Лицо Болдырева вытянулось.
       -- Вижу, ты вспомнил, -- ухмыльнулся Носов беззлобно. -- Ну так слушай: за сообразительность я тебя хвалю, однако если ещё раз учудишь что-нибудь этакое, то не обижайся уж, но я тебя в три шеи с работы выпру...
       Болдырев молчал, поражённый до глубины души. Внезапное разоблачение буквально лишило его дара речи.
       -- Ты же парня мог под монастырь подвести, -- Носов поскрёб подбородок.
       Болдырев продолжал молчать.
       -- Вот, собственно, и всё, что я хотел сказать тебе, -- сказал Носов и улыбнулся, глядя в растерянное лицо Болдырева. -- Ты глазами-то не верти, фокусник-мистификатор. Езжай к себе, у тебя дел полно, нечего у меня в кабинете штаны просиживать... Да, и ты уж никому не вздумай рассказать об этом...
       -- Владимир Сергеич, -- выдавил наконец из себя Болдырев, -- а как же это вдруг выявилось? Обнаружить-то никак нельзя было, что пальцы принадлежат Смелякову...
       -- Пусть это останется моей маленькой тайной... Ну всё, валяй, а то у меня дел по горло...
      
      
      
      
      

    ГЛАВА ШЕСТАЯ. АПРЕЛЬ 1980

      
       Алексей Сошников, долговязый девятнадцатилетний парень с длинными волосами, стоял возле киоска "Союзпечать", сунув руки в карманы расклешённых брюк, и курил, загнав сигарету в угол рта. Безучастно глядя себе под ноги, он вдавливал в асфальт сплющенную крышку пивной бутылки.
       -- Привет, -- около него остановился Фёдор Груздиков, такой же длинноволосый, но с более грубым лицом. Он был на год младше Сошникова, но из-за расплющенного в драке носа казался заметно старше.
       -- Ты чё опаздываешь?
       -- А ты торопишься, что ли? Я, между прочим, с работы иду... Дай курнуть.
       -- А куда свои подевал?
       -- Дома забыл, -- беззаботно отмахнулся Груздиков.
       -- Жлоб ты, Федька. Из-за копейки удавишься, -- лениво констатировал Сошников и протянул пачку "Явы".
       Они неторопливо пошли вдоль улицы.
       -- Жлоб ты, -- всё тем же тоном, без тени укора, повторил Алексей. -- Ты ж из тех пяти блоков взял себе три, и уже всё куда-то сплавил...
       Два дня назад, уже поздно вечером, они, изрядно разогревшись креплёным вином, внезапно обнаружили, что курить им нечего. Недолго думая, они сбили металлическим прутом замок с ближайшего табачного киоска и забрали оттуда пять запечатанных блоков с сигаретными упаковками. Они взяли бы больше, но поблизости послышались чьи-то голоса, и юные воришки поспешно скрылись.
       Это был уже пятый по счёту взлом киоска на их совести. Впрочем, совесть не тревожила ни Сошникова, ни Груздикова. Брать чужое они приучились с малолетства, и это давно стало для них нормой. Они легко судили других, но никогда не испытывали вину за собственные поступки. Уже в школе они промышляли тем, что подкарауливали возле метро кого-нибудь чуть моложе себя и требовали "десять копеек". По-крупному не разбойничали, но "мелочь" отбирали у прохожих регулярно. Не брезговали "потрясти" и загулявшего пьяницу и тут уж вычищали его карманы до последней копейки. Если же бедолага пытался сопротивляться, то подростки безжалостно избивали его... Учёба в школе у них не складывалась, хотя о Сошникове учителя отзывались как о способном мальчике; однако его нежелание перебороть собственную лень и постоянные замечания со стороны преподавателей научили Алексея добиваться результатов не умом, а кулаками: любой одноклассник, отказавшийся подсказать Сошникову во время контрольной работы, мог получить от него после уроков тумаков.
       Груздиков был его единственным настоящим другом. По крайней мере Алексей так искренне думал. После восьмого класса они оба попали в ПТУ, но и там учёба была для них обузой. Впрочем, Сошников многое схватывал, как говорится, налету и даже позволял себе временами корить приятеля за туповатость. "Не бойсь, я своё по-другому возьму", -- уверял в ответ Фёдор. Но как ни странно, именно он, устроившись электриком в медицинский институт имени Пирогова, остался там на постоянной работе, а Сошников то и дело увольнялся и болтался без дела. "Ты, Лёха, зря дурью маешься, -- поговаривал Груздиков. -- Вот схлопочешь за тунеядство... Чё ты, в натуре, строишь из себя? Я вот о больших делах мечтаю, а всё равно работу не оставляю". О каких "больших" делах мечтал Груздиков, он не признавался, но Сошников видел в глазах приятеля иногда нечто такое, чего не мог объяснить...
       -- Жлоб ты, -- повторил Алексей.
       -- Заткнись, -- миролюбиво сказал Груздиков. -- Пора к Наташке.
       -- К ней разве сегодня можно? У неё же нынче тётка должна быть дома...
       С Наташей Кутузовой они познакомились месяц назад в кафе "Шоколадница" и почему-то сразу сблизились. Она мечтала стать актрисой, приехала в прошлом году в Москву поступать в театральное училище, но провалилась на первом же туре.
       -- Живу теперь у двоюродной тётки, готовлюсь к поступлению, -- весело сообщила она новым знакомым.
       -- А если снова не поступишь? -- спросил Алексей.
       Она беззаботно пожала плечами:
       -- Почём я знаю? Чего-нибудь придумаю. Друзей у меня тут уже полным-полно, кто-нибудь поможет чем-нибудь.
       Она вела себя свободно, всегда хохотала всем телом, высоко запрокинув голову с выбеленными волосами. Красотой Наташа не отличалась, но крупные губы, большие глаза и маленький носик приковывали к себе взгляды мужчин. А фигуре её позавидовала бы любая женщина -- крепкие гладкие ноги, покатые бёдра, высокая упругая грудь. Сошников уже в кафе потрогал Наташу за колено, и девушка не выразила ни малейшего неудовольствия. На весьма наглое поведение нового знакомого она ответила: "Вообще-то мужчин с грязными руками я к себе не подпускаю".
       На следующий день она встретилась с Сошниковым и пригласила его на квартиру своей тётки.
       Через его руки прошло уже немало девиц, но всех их Алексей воспринимал только как грязных потаскух. Почти все они были из семей алкоголиков, отучились в ПТУ, некоторые успели сделать не по одному аборту, любили хорошенько выпить. Сошников относился к ним почти с презрением. И вдруг он попал в совершенно другой дом: на полках стояли книги, на полу не темнели следы грязной обуви, обои на стенах не свисали клочьями...
       -- Чисто у вас, -- задумчиво произнёс Алексей.
       -- Обычно.
       -- Не скажи... По-интеллигентски всё очень... Кто же у тебя тётка-то?
       -- Искусствовед. Вообще-то она уже на пенсии, но неугомонная. Постоянно где-то кому-то помогает.
       -- Ага... -- неопределённо проговорил парень, осматриваясь почти с испугом. -- И такие, стало быть, есть... Искусствоведы...
       Наташа снисходительно потрепала его по вихрастому затылку и подтолкнула к ванной.
       -- Иди.
       -- Зачем?
       -- Руки мой! И всё остальное тоже! Я же тебе сказала, что грязнуль к себе не подпускаю!
       Она засмеялась так заразительно, что Алексей смутился. Увидев обстановку, он почему-то сразу отбросил все мысли о возможной близости с девушкой. Но теперь её смех пробудил в нём какое-то почти тревожное желание.
       Наташа тоже приняла душ и вышла к нему -- голая, свежая, чуть ли не сияющая изнутри. Таких девчонок Сошников прежде не встречал. Сердце его сладко застонало...
       А через несколько дней Наташа зазвала к себе Фёдора Груздикова, после чего приятели обменялись яркими впечатлениями о своей новой подружке, жадно внимая подробностям и испытывая лёгкие уколы ревности.
       -- Клёвая тёлка! -- восхищался Сошников, покусывая губу.
       -- Знающая... А с виду не скажешь, что потаскуха...
       -- Не потаскуха она...
       -- А кто? Тебе дала, мне дала, всем небось даёт. Кто ж она, по-твоему? Сказочная Мальвина?
       -- Потаскухи не такие, сам знаешь. Возьми вон Зинку Котову или Галку нашу...
       -- Бабы разные бывают. Но Наташка и впрямь особая. Повезло нам...
       -- И чего она на нас глаз положила? Она ж в актрисы метит, не нашего поля ягодка. Может, твой сломанный шнобель ей понравился? -- Сошников глубокомысленно посмотрел на непривлекательную физиономию товарища. -- Может, ты ей мужественным показался?
       Груздиков непроизвольно потрогал свой кривой нос и ухмыльнулся:
       -- Может и так... К девкам в мозги заглядывать -- дело гиблое. Ничего там не поймёшь. Да и не надо ничего понимать.
       -- А как же общаться, если не понимать? -- засомневался Сошников.
       -- Общаться... -- с гадливенькой ухмылкой передразнил Груздиков и сделал рукой неприличный жест. -- С этой тёлкой можно и без слов общаться...
       Наташа Кутузова звонила им сама, не разрешала появляться без предупреждения, ссылаясь на строгий тёткин нрав.
       -- А чего нам сегодня к ней идти, если тётка дома? -- спросил Сошников.
       -- Познакомить нас хочет с кем-то, -- пояснил Фёдор. -- Велела из автомата позвонить ей, когда будем рядом.
       -- У тебя двушка есть?
       -- Нет, -- Груздиков мотнул лохматой головой. -- Сейчас стрельнём у кого-нибудь.
       Впереди они увидели стоявшего на автобусной остановке паренька лет восемнадцати с пузатым портфелем в руке.
       -- Спроси-ка вон у того очкарика, -- велел Груздиков, подтолкнув Алексея в плечо.
       -- Слышь, чувак, двумя копейками не поделишься? -- Сошников, сунув руки в карманы обвислых штанов, остановился перед молодым человеком.
       Тот поставил портфель на асфальт, зажал его ногами и достал из куртки кошелёк. Это был старомодный кожаный кошелёчек с металлической застёжкой в виде двух смыкающихся шариков. Сошников почти равнодушно ощупал взглядом содержимое кошелька.
       -- Вот, есть двушка, -- сказал парень, выковыривая из монет нужный медный кругляшок.
       -- Часики у тебя здоровские, -- проговорил Груздиков из-за спины Сошникова и вдруг резко схватил молодого человека за запястье. Тот выронил кошелёк, и монеты звонко покатились по тротуару.
       -- Вы чего?!
       -- Ничего! -- с ледяным спокойствием ответил Груздиков, цепко держа руку парня. -- Просто хочу на твои часы посмотреть. Импортные, что ли?
       -- Какое вам дело?
       -- Любопытно, просто любопытно. Да ты не дёргайся, чувак, спокойно...
       Груздиков попытался расстегнуть замочек ремешка, но владелец часов вырвался и, подхватив тяжёлый портфель, размашисто хватанул Фёдора по плечу.
       -- Ах ты... -- зашипел Фёдор. -- Я к тебе по-человечески, а ты, сука, драться задумал! Да я тебя, студент вшивый, по стенке размажу!
       -- Федя, уматываем, -- Сошников потянул его за рукав. -- Народ подваливает.
       И Алексей первым бросился бежать, подобрав с асфальта несколько монет. Груздиков, помедлив несколько секунд, последовал за приятелем, но не очень быстро. Его самолюбие было уязвлено "наглостью" студента. Остановившись, он оглянулся и потряс кулаком:
       -- В следующий раз урою тебя! -- крикнул он...
       -- Ты чего? Оборзел, что ли? -- удивился Сошников, когда они ушли достаточно далеко. -- Чего вдруг за часами потянулся?
       -- Клёвые часы...
       -- Украсть, когда тебя не видят -- одно, а вот так забрать -- совсем другое дело. -- Алексей говорил встревоженно. -- Опознают же!
       -- Хрена с два! И вообще... Что мне делать, если часы понравились? Ладно, хватит... Давай Наташке звонить...
       Наташа вышла к ним быстро.
       -- Привет, -- бросила она строго.
       -- Чего насупленная?
       -- Думаю.
       -- О чём тебе думать, киска? -- хмыкнул Груздиков.
       -- Есть о чём... Пойдёмте...
       -- Далеко зазываешь?
       -- Познакомить хочу вас с одним человеком.
       -- С кем?
       -- С Сергеем.
       -- Это что за фраер? -- спросил Сошников и протянул Кутузовой пачку сигарет.
       -- Никакой не фраер, а настоящий мужик.
       -- Чем же он настоящий? -- Груздиков взял сигарету из протянутой пачки.
       -- Всем! -- почти с вызовом ответила Наташа и тоже достала сигарету. -- И прежде всего тем, что пропускает девушку вперёд.
       -- А нам он на кой лях?
       -- Вам полезно будет, -- она выразительно надула губки и пыхнула дымом в лицо Груздикову.
       Сергею Кучеренкову, на квартиру которого привела Наташа, было двадцать три года, но по всему чувствовалось, что жизненный опыт у него был богатый. Глаза его смотрели твёрдо и словно буравили собеседника, под его пристальным взглядом было неуютно. Фёдор Груздиков сразу определил характер нового знакомого -- решительный, властный, беспощадный -- и почувствовал лёгкий укол ревности, потому что рядом с Кучеренковым сам он, привыкший считать себя бывалым удальцом, выглядел желторотым мальчишкой.
       -- Вот вы какие, -- сказал Кучеренков, обменявшись рукопожатием с гостями.
       -- Какие? -- почти огрызнулся Груздиков и повернулся к Наташе. -- Ты чего наплела про нас?
       -- Спокойно, приятель, -- Кучеренков положил ладонь на плечо Фёдора. -- Чего собак на девчонку спускаешь?
       -- Чего она про нас наговорила?
       -- Только хорошее, -- успокоил Сергей. -- Проходите. Винцом угощу. Травкой побалую, если захотите... А Наташа про вас сказала, что вы парни боевитые и что на вас можно положиться в случае чего...
       -- В случае чего?
       -- Мало ли бывает случаев, -- неопределённо ответил Сергей и полуразвалился на диване, забросив ногу на ногу.
       Наташа выставила на стол ещё три стакана и налила в каждый вина из бутылки. Затем села возле Сергея, выражая всем своим видом серьёзность и покорность Кучеренкову, словно была его рабыней, и показывая Сошникову и Груздикову, что здесь у них нет на неё никаких прав. Они сразу поняли расставленные акценты.
       Разговор шёл будто бы ни о чём, но Алексей и Фёдор, понемногу пьянея, чувствовали, что Кучеренков прощупывал их. "Хитрый чувак, не из простых", -- думал, искоса поглядывая на него, Сошников.
       -- Погорите вы на своих глупостях, ребята, -- сказал наконец Кучеренков. -- Табачные ларьки бомбить -- дело нехитрое. Но в случае чего схлопочете по полной программе... Рисковать надо только из-за серьёзных вещей. На магазины надо нацеливаться, где товар повесомее.
       -- Это ты про что говоришь? Предлагаешь что-нибудь? -- не понял Груздиков.
       -- Да разве ж я предложил хоть что-то? -- засмеялся Сергей. -- Нет и ещё раз нет! Если уж вам чего взбредёт в голову, то вы меня в это не впутывайте... А вот когда у меня возникнет нужда в помощниках, я вам свистну. Только вот хотелось бы убедиться, способны ли вы на что-нибудь дельное.
       -- Да мы что хочешь сделаем!
       -- Когда сделаете, тогда и потолкуем о чём-нибудь конкретном...
       Эта встреча заставила Сошникова и Груздикова задуматься.
       -- Ты их подтолкни чуток, -- сказал Кучеренков Наташе, выпроваживая гостей. -- Надо посмотреть, насколько они рисковые.
       -- Я подтолкну, -- уверенно шепнула Кутузова. -- Они по мне с ума сходят.
       -- Вот и чудненько. Пусть как-нибудь распалятся, а когда у них стоять будет, как у ослов, ты им не дай. Скажи, что с сопляками тебе надоело возиться. Надо, чтобы они сдвинулись с места. Я сегодня достаточно мест указал, где они могут опробовать свои силы, когда дозреют... А там уж я их под своё крыло возьму...
      
       ***
      
       -- Витя, здравствуй, -- Виктор сразу узнал голос Веры. -- Я на одну минуточку.
       -- А я тебя не тороплю. Я хоть весь день с тобой разговаривать готов, -- засмеялся Смеляков в трубку.
       -- Ты не забыл, что Лена пригласила нас завтра к своему брату?
       -- Помню.
       -- Пойдёте без меня.
       -- Это почему?
       -- У меня срочная командировка. Я сегодня ночным поездом в Ленинград уезжаю.
       -- Вот тебе на!
       -- Витюш, ну ты же знаешь, какая у нас работа...
       -- Тогда я тоже не пойду, -- заявил Смеляков.
       -- Почему? Что за мальчишеское упрямство?
       -- Что я буду там один с чужой женой делать? -- воскликнул Виктор. -- Неловко мне... Не пойду...
       Но Вера переубедила его, и он пошёл. Лена встретилась с ним в метро, как было оговорено заранее, и очень огорчилась, что Смеляков появился без Веры.
       -- Лена, это удобно? -- спросил Виктор.
       -- Ты о чём? -- не поняла девушка.
       -- Ну, что мы с тобой вдвоём... Твой брат не воспримет это неправильно?
       -- Брось, откуда у тебя такие комплексы? -- и тут же предупредила Смелякова: -- Только ты имей в виду, что Саша иногда бывает очень хмур, случается, и грубость отпустит. Но ты не принимай это близко к сердцу. На самом деле он очень добрый. Просто затравлен немного...
       Александр оказался долговязым, длинноволосым, неопрятным. На нём были сильно потрёпанные снизу брюки-клёш и клетчатая рубаха навыпуск. Глядя на него, Виктор почему-то подумал: "Настоящий хиппи". Представившись друг другу, они пожали руки.
       -- Проходите, -- хозяин мотнул косматой головой.
       По всей комнате лежали иностранные фото-журналы, тут и там виднелись кассеты из-под фотоплёнки, в дальнем углу стояли пустые винные бутылки, на стене висели рулоны чёрной и белой бумаги, посреди комнаты громоздились две треноги с громадными фонарями, ещё один осветитель был подвешен к потолку на вертящемся креплении. Вдоль одной из стен стоял сколоченный из неоструганных досок стеллаж, закрытый занавеской. Напротив стеллажа размещался диванчик с лопнувшей в нескольких местах обивкой. Пахло пылью.
       "Должно быть, также выглядят квартирки французских импрессионистов где-нибудь на Монмартре, -- подумал Виктор. -- Даже если мне не понравятся фотографии, я буду знать, что представляет собой богемный дом".
       Поначалу разговор не клеился, и Лена взяла на себя непростую миссию толмача. Александр, похоже, пребывал не в лучшем расположении духа, но понемногу сестра растормошила его.
       -- Ты когда-нибудь задумывался над тем, что такое фотография? -- спросил он Смелякова.
       -- Кто-то из умных людей сказал, что это -- запечатлённое мгновение, -- ответил Виктор.
       Александр кивнул и потянулся за сигаретами.
       -- Да, да... Запечатлённое время. Не столько мгновение, сколько время. С помощью фотографии человечество пытается убедить себя в том, что у него есть прошлое. Почему, вы думаете, люди хранят дома столько всякого хлама, в том числе и совершенно бездарные фотокарточки.
       -- Для памяти.
       -- А разве без фотографий память не работает? -- Александр зажёг сигарету.
       Смеляков пожал плечами:
       -- Как-то я над этим не задумывался.
       -- Шпаргалки людям нужны, вот и появилась фотография, кино, мемуарная литература. А фотография проще других. Щёлкнул кнопочкой -- осталась напоминаловка о каком-то событии. Событие-то, в сущности, пустое, без шпаргалки о нём ни по чём бы никто не вспомнил, а вот залезли через десять лет в старую коробку и извлекли на свет полуслепой фотоснимок. "Что это тут у нас? Где это мы? С кем это мы и когда?"... Жизнь-то у большинства людей совсем невзрачная, ничем не наполнена, мгновения утекают сквозь пальцы, как вода. Вот и цепляются люди за фотографии, шлёпают их одну за другой, чтобы убедить себя потом, что жизнь всё-таки была... "Это я в детском садике. А это я в институте. А тут я ребёнка из роддома выношу. А тут я на похоронах дедушки. А это чей-то юбилей. А это кто, интересно, рядом со мной? Что за мужик такой?"...
       -- Любопытная точка зрения, -- ухмыльнулся Смеляков.
       -- Ты кто по профессии?
       -- В угрозыске работаю.
       -- О-о! Таких знакомых у меня ещё не было, -- Александр выпустил дым через ноздри. -- У вас тоже есть свои шпаргалки: отпечатки пальцев, всякие там акты, протоколы и фотографии с места происшествия. Без этого вы не сможете существовать.
       -- Саша, давай-ка я лучше покажу твои работы, -- Лена оборвала брата. -- А ты пока чайком займись.
       -- Рот мне затыкаешь? -- хмыкнул Александр. -- Думаешь, что напугаю? Думаешь, слишком перегружу?
       Он поднялся и отдёрнул штору, закрывавшую огромный самодельный стеллаж.
       -- Никто меня не перегружает, мне очень интересно слушать, -- поспешил успокоить Виктор.
       -- Послушать его можно и потом, -- решительно заявила Лена. -- Куда важнее увидеть его фотографии.
       Она достала с полки несколько плотных картонных коробок и протянула их Смелякову. Он осторожно поднял крышку и увидел мужской портрет. Он не разбирался в искусстве фотографии, но сразу понял, что снимок резко отличался от всего, что приходилось видеть прежде. Фотография казалась выпуклой. Виктору почудилось, что лицо вот-вот выдвинется из плоскости бумаги и приобретёт материальные формы.
       -- В этой коробке только портреты, -- сообщила Лена. -- Тут натюрморты, а тут ню.
       -- Что?
       -- Ню, -- повторила девушка и пояснила, увидев замешательство в глазах Смелякова, -- обнажённые модели.
       По мере того как Виктор проглядывал фотографии, мир вокруг него словно начал приобретать новое качество. Человеческие тела, лица, бутылки, цветы, фактура обшарпанных стен, тени на полу -- всё это внезапно стало важным. Раньше жизнь была просто жизнью, теперь она в течение нескольких минут вдруг наполнилась деталями, которые до настоящего момента словно не существовали. И тени, и люди, и лица -- все они, конечно, были прежде, но почему-то никогда не казались Виктору столь значимыми. Сейчас, рассматривая фотографии Александра, он погружался глубже и глубже в мир неповторимых форм.
       -- Но как же такое возможно? -- Смеляков повернулся к Лене. -- Ведь тут запечатлена обыкновенная жизнь. Почему же такое сильное впечатление?
       -- Потому что это -- искусство. Сашка -- величайший мастер. Его час ещё не настал, но однажды его имя прогремит.
       -- Когда? Почему однажды, а не сейчас? -- Смеляков вернулся к фотографиям.
       -- Откуда мне знать? Может, после смерти его признают. Гениев выгодно признавать после их смерти. После смерти гении скажут только то, что уже сказали, а это очень удобно.
       -- Кому удобно?
       -- Властям, -- очень тихо и очень спокойно сказала Лена.
       -- Вижу, Борис тебя накачал как следует.
       -- Боря тут ни при чём. Я же выросла за границей. Хоть и не очень житейским опытом богата, но кое-чего повидала. Где красота и мысль в почёте, там есть место гениям. А у нас всем правит серость, поэтому таким фотохудожникам дорога закрыта.
       -- Не понимаю. Это же великолепные снимки!
       -- Если они появятся на общей выставке, то на других фотографов даже смотреть не станут... Как тебе ню?
       -- Женщины? Красиво, очень красиво. Только ведь у нас это не принято. Это... в общем, это порнографией считается...
       -- Эх Виктор, -- грустно вздохнула девушка, -- эротику надо понимать.
       -- Я понимаю, но ведь некоторые снимки тут... просто... ну, чересчур... Взять хотя бы этот. Ты посмотри!
       Он сунул ей в руки фотографию, где была изображена вальяжно откинувшаяся в массивном старинном кресле голая женщина. Ноги её чуть раздвинулись, и даже глубокая тень не могла спрятать то, что таилось между ними.
       -- За это ведь статью влепить могут! Это называется порнографией!.. И не понимаю, откуда он таких женщин берёт, как они соглашаются на такое...
       -- Как соглашаются? -- переспросила Лена. -- Из любви к искусству и соглашаются. Он же никому не платит за это. Ему нечем платить. Просто они все безоглядно любят Сашу и почитают за честь сняться у него.
       Она встала, подошла к стеллажу и достала две огромные фотографии, приклеенные к чёрным деревянным подрамникам. Это были снимки из числа тех, которые Виктор уже видел в коробках с обнажёнными натурщицами, но теперь их масштаб поразил его с новой силой. Выпуклые женские груди казались живыми. Эти громадные чёрно-белые изображения напирали на Смелякова, заполняли собой всю комнату, становились центром мироздания.
       "Прикоснись к ним -- пойдёт молоко. Это не фотография, а сама жизнь, даже нечто более сильное, чем жизнь. Никогда не предполагал, что изобразительное искусство обладает такой магической силой", -- думал Виктор.
       -- А это -- моя любимая работа. Ты этого ещё не видел, -- торжественно произнесла Лена, вытаскивая очередной подрамник.
       У Виктора от неожиданности перехватило дыхание. С фотографии на него смотрела Лена. Она была обнажена, стояла в высокой траве, чуть согнув опущенные руки в локтях и повернув ладони к небу, будто желала уловить ими что-то невидимое.
       -- Нравится? -- с ожиданием спросила девушка.
       Виктор растерянно кивнул
       -- Да.
       -- Тебя смущает, что я без одежды? Угадала? -- Она улыбнулась, и в её глазах Смеляков увидел нечто особенное, будто ей была открыта некая тайна, позволявшая ей чувствовать себя убеждённее и мудрее Виктора.
       -- Вообще-то я не привык к такому... Вдобавок... Знаешь, посторонние женщины, это одно, а ты всё-таки доводишься женой моему товарищу... И потом... Тебя, что ли, брат в таком виде заснял?.. Как так? Ты же сестра... И вот так раздеться перед братом...
       -- И что? -- её губы дрогнули, улыбка слегка угасла. -- Разве ты не понимаешь, что это не я?
       Она побарабанила пальцами по фотографии.
       -- Но это ты, -- ещё больше растерялся Смеляков, не в силах отвести взгляд от девичьей наготы. Мягкое треугольное затемнение внизу живота притягивало к себе его глаза. Он тяжело вздохнул, не зная, как себя вести.
       -- Нет, Виктор, ты не понимаешь, -- Лена постучала себя в грудь. -- Вот она я, а это, -- она опять поцокала ногтем о подрамник, -- это модель. Я привела тебя к художнику, понимаешь? Не модель, а я привела тебя к художнику. И я же, то есть человек, восторгаюсь искусством... И этим снимком в частности. И я не вижу себя на этой фотографии, потому что в жизни я не бываю такой. У меня нет такого взгляда, такой изящной гибкости. Я обыкновенная. Но он, -- она указала на дверь кухни, где громыхал чайником Александр, -- видит во мне что-то особенное. И он умеет перетащить всё это на бумагу с помощью фотокамеры...
       -- Оно, конечно, так, -- слабым голосом согласился Виктор, -- но всё-таки...
       -- Ты боишься наготы, -- с оттенком печали произнесла она.
       -- Прости, но видел ли Борис эту фотографию?
       -- И другие тоже.
       -- И что он сказал? Не возмутился?
       -- Почему нормальный человек должен возмущаться произведением искусства? -- с заметной жёсткостью парировала Лена. -- Ему понравились эти работы, хотя в его глазах я заметила что-то нехорошее... Этакий всплеск ревности...
       -- Вот видишь!
       -- Почему-то мужчины считают, что в искусстве нагая женщина вообще -- это хорошо, но жутко не любят, чтобы этой нагой женщиной была их жена.
       В комнату вошёл Александр. В одной руке он нёс дымящийся чайник, обмотав его ручку полотенцем, в другой -- тарелку с толсто нарезанной докторской колбасой.
       -- Голых баб обсуждаете? -- равнодушно спросил он.
       -- Витя, похоже, шокирован, -- расстроенно доложила Лена.
       -- Ты презираешь женскую красоту? -- по-прежнему бесцветно задал вопрос Александр.
       -- Почему ты так решил? Нет, красота -- это...
       -- Это то, что наше общество стремится спрятать с глаз долой, -- резко закончил фотограф.
       -- Ребята, вы не в ту сторону гнёте, -- Смеляков взмахнул руками, останавливая собеседников. -- Красота остаётся красотой, но существуют же определённые правила морали, этики и всё такое...
       -- Витя, объясни мне, непрошибаемому тупице, -- с нескрываемой иронией проговорил Александр, -- кто вправе решать, где заканчивается приличное и начинается неприличное? Почему я, мужчина, имею право валяться с голой грудью на общественном пляже, а женщина не имеет такого права? Почему её грудь менее прилична, чем мужская? Кто провозгласил эту чёртову мораль?
       -- Так уж повелось, -- Смеляков развёл руками.
       -- И ты считаешь, что ничего не надо менять?
       -- Ну...
       -- Если что-то происходит из века в век, то этого не надо менять? Я тебя верно понял?
       -- Пожалуй.
       -- А как же Великая Октябрьская революция? -- вдруг недобро спросил фотограф.
       -- При чём тут революция? -- Виктор почувствовал, что его загоняют в угол, он не умел вести таких разговоров.
       -- Но ведь жизнь в России текла своим чередом, всё шло своим порядком, а затем припёрлись революционеры и перевернули социальное устройство с ног на голову. Теперь в нашей стране все кричат во весь голос, что монархическое устройство было ужасным, несправедливым, античеловечным. И вот в СССР провозглашаются новые ценности, новые понятия. Но кто же определяет их, по-твоему? И на каком основании?
       -- Ты диссидент? -- спросил нахмурившись Смеляков.
       -- Я художник, -- ответил Александр. -- Художник должен творить от сердца, а не отталкиваться от лозунгов революционеров и контрреволюционеров. Если честно, то меня не интересует социальное устройство. Я не примазываюсь ни к кому. Понимаешь? Моя потребность -- творчество. И не моя вина, что в основе творчества непременно лежит свободомыслие, собственное суждение, собственное решение. К сожалению, обычно это вызывает неприязнь властных структур. Но я не бунтарь. Ни в коем случае не бунтарь.
       -- И всё же ты бунтуешь, -- Виктор кивнул на фотографии с обнажёнными женщинами. -- Ты делаешь то, что может вызвать недовольство.
       -- Чьё недовольство? Партии? Закона? -- Александр ухмыльнулся. -- Так я же не для них работаю, а для себя.
       -- А живёшь на что? Страна даёт тебе возможность работать, а ты пользуешься этой возможностью в своих интересах...
       -- Нет, друг мой ситный. Я тружусь в фотоателье, шлёпаю фотокарточки на паспорт и прочие документы. И никого я не обманываю, ничего не приворовываю. Работаю столько, сколько требует от меня государство. А свободным творчеством я занимаюсь в моё свободное время и на моей личной территории, -- Александр заметно разволновался. -- Что же касается, как ты изволил выразиться, бунта в моих фотографиях, то разве я не имею права фотографировать то, чем мы окружены и чем полна природа? Если ты запрещаешь мне изображать женскую задницу, то почему ты не запрещаешь фотографировать женский рот? И то и это -- одинаково физиологично. И то и другое можно изобразить вульгарно, а можно -- очаровательно. Но ты, соглашаясь с тем, что мои работы прекрасны, всё же стыдливо потупляешь взор. Не в моих фотографиях дело, а в твоей голове. Ты, как я понимаю, выступаешь за социалистический реализм. Но растолкуй мне, почему человек в рабочей спецовке это -- реализм, и младенец, сосущий грудь матери, -- тоже реализм, а вот обнажённая женщина, наполненная сладострастием, -- это уже не реализм, а порнография...
       Смеляков пожал плечами:
       -- Надо подумать. Не могу ответить тебе сразу, затрудняюсь...
       -- Все вы такие... Ладно, давай пить чай, что ли, -- сказал фотограф, опять погружаясь в самого себя. -- У меня, правда, только колбаса есть, сейчас ещё хлеба принесу... Эх, Виктор, жизнь надо любить, а не клеймить её позором...
       -- Ну что? -- улыбнулась Лена, когда её брат вышел из комнаты.
       -- Он меня просто задавил, -- признался Смеляков.
       -- Он как трактор, да?.. Вообще-то обычно он отмалчивается.
       -- Признаюсь, такого напора я не ожидал. Собственно, я вообще не был готов к спору. Я же просто из любопытства пришёл. Очень уж меня задело: есть, оказывается, удивительно талантливые фотографы, а я не только имён их не знаю, но вообще о фотографии как об искусстве никогда не думал. Зато теперь, мне кажется, я понимаю, почему ты вышла замуж за Бориса. Он внутренне очень похож на твоего брата. Такой же... нестандартный, что ли. Не любит жить в общепринятых рамках, всякая существующая норма его не устраивает, вот он и крушит идеалы направо и налево...
       -- Есть в нём такая черта. Тебя это смущает?
       -- Нет. Просто у меня мышление более традиционное, если так можно выразиться. Мне надо, чтобы меня кто-то подтолкнул, разъяснил. Вот сейчас я уже буду смотреть на фотографии по-новому. И на обнажённых женщин тоже. Правда, у нас не очень-то на них посмотришь, мы же не на Западе живём... А ты всегда была такая?
       -- Какая?
       -- Раскрепощённая... Это потому что ты во Франции долго жила?
       -- Может быть, -- Лена пожала плечами. -- У меня родители придерживаются весьма свободных взглядов.
       "Рисуется, -- вдруг решил Виктор. -- Хочет быть не такой, как все. Нет, девчонка-то она хорошая, но рисуется. Всё, что она говорила здесь, это далеко от её собственных мыслей. Она лишь хочет так думать, заставляет себя так думать, находясь под влиянием брата и мужа, но в действительности это -- ещё вовсе не её сущность. Она только прививает себе эти мысли. Возможно, она и не сживётся с ними до конца, но всегда будет стараться говорить именно так".
       -- Но хоть мои предки и не ретрограды, -- продолжала Лена, -- мы им эту обнажёнку не показывали. Мало ли как они отреагируют...
       "Вот-вот, -- мысленно ответил Виктор, -- ты лишь хочешь быть раскованной, но в действительности далека от этого, иначе не стала бы скрывать от родителей".
       -- Ты не подумай, что родители мои имеют что-то против эротики. В Париже-то они первыми пошли смотреть "Эммануэль" и потом искренне восторгались красотой и смелостью фильма. Они даже меня водили с собой. Но вряд ли они согласились бы увидеть меня в роли главной героини.
       -- Что такое "Эммануэль"?
       -- Один из самых нашумевших фильмов. Очень красивая эротика. А музыку к фильму написал Фрэнсис Лей. Знаешь такого композитора?
       -- Нет.
       -- Я дам тебе пластинку послушать. Ты сразу поймёшь, что такая музыка может звучать только в прекрасной картине.
       -- Неплохо бы и фильм посмотреть.
       -- Для этого тебе придётся отправиться за границу, -- засмеялась Лена. -- В Советском Союзе такое кино никогда не выйдет на экран...
      
      
       ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МАЙ 1980
      
       Сошников уже долго гремел гаечным ключом, пытаясь свернуть навесной замок. Груздиков стоял у него за спиной и громко сопел, то и дело оглядываясь через плечо -- не появился ли кто посторонний.
       -- Федька, хватит же в ухо дышать! -- нервно рявкнул на него Сошников.
       -- А ты кончай возиться. Сколько можно! Сломать, что ли, не можешь?
       -- Сам попробуй, если ты такой ловкий, -- огрызнулся Сошников. -- Советовать всякий может...
       И он, резко повернувшись, сунул Груздикову массивный гаечный ключ в руки, сильно саданув по пальцам.
       -- Ты чего, Лёха, в натуре? Охренел, что ли? -- Груздиков встряхнул ушибленной рукой.
       -- Да заманал ты меня в конец! -- проворчал ему в лицо Сошников, дыша винным перегаром. -- Делай сам!
       -- И сделаю, -- скривился Фёдор. -- Подумаешь... Делов-то... Тебе уж ничего и сказать-то нельзя...
       -- Ты, Федька, обещал на стрёме стоять, а сам прилип тут...
       -- А ты колупаешься тут... -- Грузиков отпихнул Сошникова и взвесив на руке гаечный ключ, уверенно подступил к двери.
       Весь минувший вечер они провели у Натальи Кутузовой, тиская её в четыре руки. Обычно подруга позволяла им всё, но сегодня она почему-то упрямилась, а когда Фёдор попытался взять её силой, Наталья грозно предупредила:
       -- Пожалуюсь Кучеру!
       -- А чё ты чуть что, -- насупился Груздиков, -- сразу про Кучера вспоминаешь?
       Он сразу отодвинулся от девушки и спросил обиженно:
       -- Кто тебе Кучер-то?
       -- Никто, -- ухмыльнулась она. -- Просто он клёвый...
       -- Да и мы, кажись, не дурные, -- хохотнул Сошников, сжимая девушке колено.
       -- Отвали, -- она шлёпнула его по руке.
       -- Чего вдруг ты окрысилась-то? -- недоумевали парни, шаря по своей подруге пьяными глазами. -- Чего ты?.. С каких пор ты недотрогой стала? Позавчера ещё можно было, а теперь вдруг нельзя!
       -- Теперь всё по-другому, мальчики, -- засмеялась она. -- Хватит с вас халявы.
       -- Чего? -- они взъерошили взмокшие волосы. -- При чём тут халява? Наташка, ты трёхнулась, что ли? Мы же друзья!
       -- Кончилась бесплатная дружба, -- Наташа вскочила с дивана.
       -- Не понял, -- Сошников выпучил на неё глаза. -- Ты же вчера мне за просто так давала...
       -- А сегодня обещала сразу с нами двумя лечь, -- Груздиков дважды ткнул указательным пальцем себя в грудь.
       -- Кончилось "за просто так", -- ответила она. -- Хочется этого, -- она приподняла короткую юбку, -- гоните что-нибудь взамен.
       -- Подарки?
       -- Да, -- она кивнула.
       -- Наташка, ты в проститутки, что ли, подалась? -- попытался пошутить Груздиков.
       -- А за такие слова Серёга тебе член отрежет! -- Она мрачно улыбнулась.
       -- Да что ты меня всё время своим Кучером пугаешь? -- Фёдор пьяно взмахнул руками.
       -- Не пугаю... Просто он -- что надо! Не жмётся, когда девушке подарок надо сделать.
       -- У него деньги есть, -- вяло возразил Сошников.
       -- Именно! Они у него есть потому, что он ничего не боится.
       -- Я тоже ничего не боюсь, -- кисло ухмыльнулся Груздиков.
       -- Ты, Федя, салага в сравнении с Кучером! -- Наталья тряхнула гладко расчёсанными волосами и отвернулась, затянувшись сигаретой.
       Фёдор ощутил, как что-то жгучее свернулось у него внизу живота. Ему нестерпимо захотелось сгрести стоявшую перед ним девушку в охапку и припасть ртом к её губам. Наташа не отказывала никогда. Её тело стало чем-то привычным и естественным в жизни Груздикова... И вот вдруг она сказала "нет"...
       -- Хочешь, я прямо сейчас какой-нибудь магазин ломану? -- Груздиков поднялся и шагнул к Наташе.
       -- С понтом король, да? -- улыбнулась она.
       -- Ты сегодня офигительная... -- прошептал он.
       -- А вы сегодня почему-то похожи на двух пьяных сосунков, -- ответила она и вытянула руку, указывая на дверь. -- Всё, мальчики, уматывайте. Сейчас уже тётка нагрянет... И портвейн свой забирайте...
       -- Наташка, -- проговорил Груздиков уже из двери, -- я тебе клянусь, что мы сегодня в твою честь магазин долбанём...
       -- Иди, иди, гангстер, -- хохотнула она и с вызовом вскинула свою красивую голову.
       Фёдор и Алексей долго стояли в подъезде, тупо глядя друг на друга.
       -- А чего нам? Слабо? -- с трудом шевельнул языком Сошников.
       -- Мне ни хрена не слабо, -- набычился Груздиков и громко шмыгнул своим расплющенным носом. -- А она... Сучка она подлая...
       -- Стерва, -- согласился Алексей, -- приручила...
       -- Я бы сейчас что хочешь дал, чтобы в трусы к ней залезть.
       -- Залезешь теперь... Как же! -- почти жалобно проговорил Сошников. -- Если она переметнулась к Кучеру, то шиш ты получишь от неё что-нибудь... А ведь какая тёлка была!
       -- И будет! Я так не отступлюсь! Подумаешь Кучер! Мы с тобой не хуже него, Лёха. Сейчас же пойдём и грабанём магазин... Полные карманы денег будут...
       -- А сигнализация? Мусора тут же понаедут.
       -- Кучер как-то ляпнул, что надо на приёмный пункт завода по ремонту радиотехники идти, -- вспомнил Фёдор. -- Он говорил, что там никакой охраны, зато полно аппаратуры. Магнитофоны всякие, радиолы и вообще электронного говна полным-полно.
       -- Думаешь?
       -- А почему бы нет? Спихнём потом всё запросто. И Наталью с двух сторон сделаем!
       Сошников болезненно вздохнул при имени девушки.
       -- Ну? -- спросил Груздиков.
       -- Чего?
       -- Идём?
       -- Прямо сейчас?
       -- А чего кота за хвост тянуть?
       -- А где этот приёмный пункт?
       -- На Ленинском... Мигом дотопаем... Только ко мне нырнём по дороге...
       -- Зачем?
       -- Инструмент прихватим, -- улыбнулся Груздиков. -- Не зубами же замок перегрызать...
       Когда они добрались до дверей приёмного пункта, уже смеркалось. Неподвижная тишина вселяла уверенность.
       Провозившись с замком, Фёдор наконец распахнул дверь и бросил победный взгляд на Алексея.
       -- Давай внутрь, -- скомандовал он, заталкивая гаечный ключ за пояс. -- И быстро, Лёха, быстро...
       -- Быстро, -- понимающе кивнул Сошников.
       Внутри было темно и душно. Сквозь пыльное решётчатое окно падал тусклый свет, обрисовывая стоявшую на полках аппаратуру, обмотанную проводами.
       -- Сюда, -- указал Фёдор, -- здесь то, что после ремонта...
       -- Что брать-то? -- шёпотом спросил Алексей, сильно пригибаясь, будто шагал по обстреливаемому окопу.
       -- Это и это, -- Груздиков указал рукой на ближайшие магнитофоны "Panasonic" и радиоприёмник "Спидола". -- Всё! Даём дёру!
       И он метнулся к выходу, прижимая к груди переносной телевизор "Юность" красного цвета.
       -- Может, ещё чего прихватим? -- в голове у Алексея кружилось и оглушительно стучало.
       -- Быстро отсюда! -- Фёдор пнул коленом Сошникова и выбежал наружу.
       Некоторое время они бежали молча. Затем Сошников прошипел:
       -- Федя, меня сейчас вырвет... Не могу больше...
       Они остановились, и Алексей упал на колени, не выпуская, впрочем, прижатых к животу магнитофонов. Ткнувшись лбом в кирпичную стену, он громко отрыгнул и закашлялся. Груздиков увидел, как приятеля стошнило.
       -- Пережрал, что ли? -- сочувственно спросил он. -- Мы ж не так много выпили... Или нервы?
       Сошников молча кивнул и вдруг засмеялся:
       -- Федя, а ведь мы рублей на пятьсот взяли... Верно?
       -- Надо же когда-то начинать. Кучер прав: если рисковать, то уж не по мелочам. Хватит по табачным киоскам шарить...
       -- Хватит.
       -- Ты вставай, -- деловито распорядился Фёдор и огляделся. -- Нам надо аккуратненько, чтобы никто не засёк нас... Ты валяй к себе, а я к себе пойду... Добредёшь?
       -- Да у меня всё в норме, Федя, -- на лице Сошникова блуждала рассеянная улыбка, глаза счастливо сияли. -- Мы с тобой здорово всё сделали...
       -- Здорово будет, если каждый из нас до хаты доберётся без проблем...
       -- Знаешь, я теперь с тобой на любое дело пойду.
       -- Кураж появился?
       -- Ага! И Наташку мы теперь по полной программе оприходуем.
       -- Да уж, -- задумчиво ответил Груздиков.
      
       ***
      
       В середине мая Смелякову выделили комнату в коммунальной квартире на втором этаже добротного кирпичного дома. Она была значительно больше той, которую он снимал у Дениса, но совсем не обжитая. Похоже, там давно никто не бывал, всюду толстым слоем лежала пыль, пахло плесенью. В первый же выходной день Смеляков устроил генеральную уборку, чтобы превратить затхлое пространство в нормальное жилое помещение.
       Окна выходили на Ленинский проспект, и Виктор иногда по вечерам усаживался с ногами на широкий подоконник и, распахнув окно и внимая свежим запахам весны, в задумчивости глядел на проезжающие автомобили.
       "Вот у меня теперь есть свой уголок, своя комната, -- улыбался он. -- Теперь уж всё совсем по-людски. Можно обустраиваться. Только вот что это значит? Как обустраиваться? Мебель, что ли, завозить? Диван тут имеется, шкафчик платяной обшарпанный, но всё-таки крепенький. Что мне нужно для жизни? Книжные полки соорудить? Так ведь книг-то всё равно мало. Впрочем, книгами я понемногу обрасту... А что ещё мне надо для дома? Я же почти всё время на работе провожу, не очень-то я домашний человек... Многие из моих одноклассников давно женились, впряглись в семейную жизнь. А я? Завидую ли я им? Хочу ли я обзавестись семьёй? Пожалуй, нет. У меня на женщин-то пока и времени совсем нет, а уж к каким-то серьёзным, постоянным отношениям я тем более не готов... "
       Он невольно подумал о Вере.
       "Верочка... Вот если бы с ней связать жизнь. Мне с ней уютно, спокойно, легко. Только вот всё это -- исключительно товарищеские отношения... А ведь она очень интересная женщина. Настоящая женщина. Но почему-то я боюсь о ней думать в этом ключе... Может, я сдерживаю себя? Заставляю себя видеть в ней лишь друга? Если так, то я просто дурак..."
       В коридоре сильно пахло варёным луком и стиральным порошком. Соседи, зная, что Смеляков работает в уголовном розыске, старались вести себя незаметно, когда он был дома. Прислушиваясь к их приглушённому разговору за стеной, Виктор вспомнил, как года четыре назад Андрей Сытин познакомил его с Тамарой Александровной Щёлоковой, некогда работавшей переводчиком в МИДе. Смеляков в то время срочно нуждался в преподавателе английского языка, потому что близилась сессия, а у него английский был, как говорится, на нуле. Тамара Александровна согласилась выступить в роли репетитора, но выдвинула условие.
       -- Я не возьму с вас ни копейки за уроки, Виктор, но вы должны пообещать мне, что будете приходить ко мне домой в милицейской форме, -- сказала она.
       -- Зачем же, Тамара Александровна?
       -- Так надо... Это и будет ваша плата за уроки.
       И только придя к ней на первое занятие и увидев соседей по коммуналке, Виктор понял, для чего потребовалась его форма. Сморщенный, лысый, насквозь провонявший перегаром мужичок в обвислой тельняшке едва не поперхнулся, увидев вошедшего милиционера.
       -- Здрасьте, гражданин начальник, -- прошамкал мужичок, дыхнув на Смелякова гнилыми зубами, и задом прокрался к своей двери.
       Из дальнего конца вынырнула громадных размеров тётка, свирепо вращая глазами, и гаркнула:
       -- Кого там чёрт принёс?
       Но при виде милицейской формы, она остановилась и елейным голосом, вымучив на своём рыхлом лице доброжелательную улыбку, проворковала:
       -- Добрый вечер... А мы не вызывали никого, мы всё сами уладили. Вот Николаич уже успокоился, не бузит... У нас всё хорошо, тихо, товарищ милиционер...
       -- Здравствуйте, Виктор, -- вышла из своей комнаты Тамара Александровна и, глянув мельком на могучую соседку, пояснила: -- Это ко мне, Эльза Константиновна...
       Смеляков приходил на занятия дважды в неделю, и вскоре Тамара Александровна сказала ему:
       -- С того дня, как вы появились, Виктор, я чувствую себя как за каменной стеной. Я не слышала больше ни единого грубого слова в мой адрес. Теперь вы понимаете, почему я просила вас приходить в форме? -- она печально улыбнулась. -- Есть категория людей, которая ни в грош не ставит чужой покой и уважает только силу и власть. К сожалению, мои соседи являют собой худшие образцы этой категории. Вы даже представить не можете себе, как они измывались надо мной... Зато теперь все они -- сама любезность...
       Тамара Александровна Щёлокова была потомственной дворянкой, её отец служил полковником в Генштабе царской армии. Муж её был начальником штаба русского экспедиционного корпуса во Франции; под его началом служил унтер-офицер Василевский, будущий маршал Советского Союза.
       Вспомнив о занятиях у Щёлоковой, Смеляков покачал головой. "Надо бы проведать её... Может, прямо на днях и заглянуть к ней? Как там она? Совсем, небось, состарилась. Не извели бы её соседи. Надо обязательно напомнить о себе..."
       Но проведать Тамару Александровну получилось не сразу. Работы с каждым днём становилось больше, свободного времени хватало лишь на короткий отдых. Шла активная подготовка к Московской Олимпиаде: столицу очищали от всех "сомнительных элементов". Да и обычная рутина не давала продохнуть.
      
       ***
      
       Капитан Сидоров остановился в коридоре, увидев, как в дежурную часть ввели двух граждан -- молодую, хорошо одетую женщину и взлохмаченного парня в лёгкой пластиковой куртке. Парня Сидоров знал. Это был Игорь Долгов.
       -- Долгов! -- окликнул его Сидоров. -- Что натворил?
       -- Товарищ капитан, я ни в чём не виноват!
       Сидоров вперевалку прошёл следом за задержанными в комнату.
       -- Давайте понятых, -- торопливо велел один из сопровождавших. Это были люди из Управления Специальной службы милиции, работавшие по перекрытию мест сбыта похищенных вещей. Старшего звали Фомин.
       -- Показывайте, что у вас в карманах, граждане...
       Однако досмотр задержанных ничего не дал, ничего запрещённого при них не оказалось. В сумке у женщины лежали только сапоги.
       -- А чего вы ждали от досмотра? -- спросил Сидоров, выведя Фомина в соседнюю комнату. -- Где задержали-то их? Зачем?
       -- Приняли мы их на Черёмушкинском рынке, -- начал рассказывать Фомин -- Мы этого парня сразу приметили, он кого-то искал. Затем встретился с этой бабёнкой, и они привели нас к универмагу "Весна". Девчушка там ещё одна была, но мы упустили её. Этот хлюст предлагал ей что-то, но она скрылась. Только его взяли и женщину...
       -- Думаю, что вещички эти надо проверить, -- сказал Сидоров. -- Я этого парня знаю, это Игорь Долгов. Он частенько продаёт что-нибудь с рук...
       Сидоров вернулся в дежурную часть.
       -- Ну что? -- Игорь Долгов поднялся ему навстречу. -- Нам можно идти?
       -- Обождите минутку. Надо кое-какие формальности утрясти.
       -- Какие формальности? -- заволновалась женщина. -- Почему я должна сидеть тут? В чём я провинилась? Я хотела лишь побыстрее купить сапоги, товарищ милиционер! Вы же знаете, какие в универмаге очереди! Целый день можно отстоять, а в результате всё равно ничего не достанется!
       -- Значит, Игорь, вы сейчас в универмаге "Весна" работаете? -- спросил Сидоров, прекрасно зная, что Долгов в данный момент официально нигде не трудился.
       Молодой человек молча кивнул, пряча глаза.
       -- Может, я позвоню им? Справлюсь насчёт тебя? -- уточнил капитан.
       -- Зачем? Не надо звонить никуда, -- невнятно пробормотал Долгов.
       "Не работает. Это и дураку ясно, что нигде он не работает, -- рассуждал Сидоров. -- Никто такого обормота на склад не возьмёт работать. И сапоги он не мог из универмага вынести. Конечно, мог быть ещё один или несколько подельников..."
       Сидоров взял в руки сапоги и провёл пальцем по выпуклому тиснёному рисунку вдоль "молнии". Долгов исподлобья наблюдал за капитаном.
       -- Значит, хотел гражданочке помочь? -- как бы размышляя вслух, пробормотал себе под нос Сидоров.
       Долгов не ответил.
       Пётр Алексеевич ещё раз взглянул на сапог, взвесил его в руке, словно вспоминая что-то, и пошёл к двери:
       -- Сейчас вернусь...
       У себя в кабинете он сказал Смелякову:
       -- Витя, а ну-ка достань материалы по вчерашней квартирной краже на Обручева. Посмотри опись пропавших вещей. Не оттуда ли этот сапожок? Кажется, было там что-то про тиснёный рисунок в виде листочков. Редкие сапоги.
       -- Вот, есть такое. Сапоги кожаные, коричневые, с тиснёным рисунком в виде крупных листьев вдоль "молнии". А где вы взяли их, Пётр Алексеич?
       -- Да привели только что одного паренька... Пойдём-ка потолкуем с ним по душам.
       Они быстрым шагом направились в дежурную часть.
       -- Пётр Алексеич, неужто мы вчерашнюю кражу сразу раскроем? -- взволнованно спросил Виктор. -- Вот удача-то!
       -- Всякое случается. Только ведь на квартиру мог кто угодно проникнуть. Ты не забывай, что там взлома не было. Кто-то ключом отпер дверь и ключик обратно под коврик положил. Игорь Долгов никогда кражами не занимался. Но он потребляет наркоту. Стало быть, деньги ему всегда нужны на любимую отраву... Ладно, девчонку мы отпустим, хотя она наверняка работала в паре с Долговым.
       -- Зачем же отпускать её?
       -- А мы ничего не докажем. Она будет твердить, что купила сапоги у Долгова. Купила с рук. И всё тут... А с пареньком надо побеседовать...
       Они решительно вошли в комнату.
       -- Итак, гражданка Высоцкая, вы свободны, -- Сидоров улыбнулся женщине.
       -- Я могу идти?
       -- Да. Извините за причинённое вам неудобство.
       -- Спасибо. Позвольте я сапоги возьму...
       -- А вот сапоги придётся оставить у нас...
       -- Почему? Как так?
       -- Они краденые...
       Женщина некоторое время молча смотрела на капитана, что-то обдумывая, облизала губы и повернулась, чтобы уйти.
       -- Ваши данные у нас записаны, -- проговорил ей вслед Сидоров, -- так что в случае необходимости мы вас вызовем.
       Она задержалась в двери на пару мгновений, передёрнула плечами, но не произнесла ни слова и вышла.
       -- Ну что, Игорь? -- Сидоров повернулся к Долгову. -- На воровскую дорожку ступил?
       -- На какую дорожку, Пётр Алексеевич? На какую воровскую? -- Долгов побледнел. -- Я эти сапожки нашёл. Они в обувной коробке лежали возле мусорного ящика. Видать, кто-то по ошибке оставил...
       -- Сапожки эти вчера были украдены.
       -- Я ничего не знаю!
       -- Эту песню ты будешь петь в суде, Игорь, -- Сидоров чиркнул спичкой и закурил.
       -- Пётр Алексеевич, я ни в чём не виноват...
       -- Ты на плохом счету, Игорь: потребляешь наркотики, тунеядствуешь. А теперь тебя взяли с ворованными сапогами, которые ты пытался продать с рук. Никто не поверит в твою невиновность. И будешь ты мотать срок по полной программе.
       -- Я не хочу мотать срок! -- Долгов сразу осунулся, его взъерошенная голова сделалась какой-то невыразимо печальной, глаза потускнели.
       -- Мало ли кто чего не хочет. Тебя взяли с ворованными вещами. И я приложу все силы, чтобы раскрутить это дело поскорее. Если ты и не виноват, то будем считать, что тебе просто не повезло.
       -- Пётр Алексеевич ...
       -- Раз ты попался с сапогами, то я всё замкну на тебе, Игорь, -- строго сказал капитан. -- Мне нужны раскрытые преступления, а не висяки. Разве ж я откажусь от такой удачи? И можешь плакать, сколько тебе угодно. Меня ты не разжалобишь.
       -- Пётр Алексеевич, поверьте...
       -- Во что?
       -- Я не хотел...
       -- Чего не хотел?
       -- Красть... Но очень уж соблазнительно всё выглядело... -- подавленно прошептал Долгов.
       -- Что выглядело соблазнительно? Ключ под ковриком?
       -- Так вы знаете?
       -- Я-то знаю, -- усмехнулся Сидоров. -- Только мне нужно не то, что я знаю, а твоё признание. Выкладывай всё по порядку.
       -- Когда Галкин предложил мне это дело, я долго отказывался, -- начал торопливо рассказывать Долгов. -- Я совсем не хотел на кражу идти. Не умею я этого, боюсь... Но он сказал, что рассчитал всё наверняка. Он точно знал, когда хозяйка уходит...
       -- Откуда знал?
       -- Он же напротив живёт, через глазок много раз видел, как она оставляла для дочери ключ под ковриком у двери...
       -- Откуда ты Галкина знаешь?
       -- Он барменом в ресторане "Гавана" работает. Его там все знают. Вы кого угодно спросите, все там знакомы с Лёней...
       -- Лёня Галкин, говоришь? -- Сидоров пыхнул папиросой. Он никогда не слышал прежде о Галкине, но не подал виду. -- Бармен? -- Сидоров посмотрел на Смелякова. -- Вот тебе и вся история... -- И снова перевёл глаза на Долгова. -- А что, Игорь, остальные-то вещи где?
       -- Кое-что у меня дома, тряпки всякие... Не удержался я, сразу пошёл эти сапоги проклятые продавать...
       -- А драгоценности? Ты же кольца взял с той квартиры, серьги...
       -- Это всё у Лёни. Он сразу у меня всё отобрал. Все побрякушки у него, Пётр Алексеевич...
       -- Что ж, Игорь, мы поступим вот как... Сейчас поедем за Галкиным, но если он станет отпираться, то вся кража на тебя ляжет. Понял меня? И мотать ты срок будешь по полной программе.
       -- Но как же так? Ведь я рассказал про Лёню...
       -- Напиши всё подробно. Напиши так, чтобы во всех деталях! Чтобы твой Галкин был к стенке прижат! Чтобы двинуться не мог!.. И тогда я подумаю, как тебе помочь...
       -- Пётр Алексеевич! Пожалуйста! Я всё сделаю! Только не надо срок! Не надо!
       Сидоров увёл Смелякова в свой кабинет.
       -- Надо брать этого Галкина. Вся ювелирка у него. Не мог же он спихнуть её за сегодняшнее утро.
       -- Пётр Алексеич, мне просто не верится, что мы сходу эту кражу раскрыли.
       -- И такое у нас случается, Витя...
       Леонида Галкина они отыскали в баре. Это был среднего роста молодой человек, с хорошо уложенными волосами, сильно пахнущий одеколоном. Отозвав его в сторонку, сыщики представились, и он сделал удивлённые глаза.
       -- Чем могу помочь вам, товарищи?
       -- И нам и себе тоже, Леонид Вениаминович, -- ласково улыбнулся капитан.
       -- В каком смысле?
       -- В смысле возврата ювелирных изделий из квартиры напротив, -- с удовольствием пояснил Сидоров. -- Игорь Долгов в данный момент находится в отделении, задержан за попытку сбыть украденные вещи. Он уже дал подробные показания о том, как вы навели его на соседскую квартиру и что велели взять там. Отпираться бесполезно. Срок вам светит большой.
       Галкин мгновенно сник.
       -- Срок?
       -- Вы создали воровскую группу. Организованная преступная группа -- это очень серьёзно.
       -- Но...
       -- Леонид Вениаминович, пройдёмте с нами, -- предложил Смеляков.
       -- Куда?
       -- В отделение. И продолжим нашу беседу там.
       Галкин нервно сложил руки на груди, весь сжался, спрятал ладони поглубже, зажав их под мышками. Его холёное лицо покрылось красными пятнами.
       -- В отделение? -- в глазах Леонида появился страх. -- Как же так? Это что же? Это всё? В отделение и в тюрьму?
       -- Через зал суда, -- уточнил Сидоров и похлопал Галкина по плечу, будто успокаивая. -- Не надо теперь нервничать, Леонид Вениаминович. Теперь уж всё позади. Впереди вас ждёт новая жизнь...
       -- Новая жизнь?
       -- Полная тревог и неожиданных знакомств, -- заключил Сидоров.
       Галкин порывисто повернулся к стоявшему сзади Смелякову.
       -- Послушайте... -- он едва не бросился Виктору на грудь. -- Послушайте, товарищи... Я всё верну... Сейчас же верну... Давайте поедем ко мне домой, я всё вам отдам... Я даже извинюсь перед соседкой... Ну ведь просто чёрт попутал! Клянусь, я же не вор!
       -- Не привлекайте к себе внимания, гражданин Галкин, -- тихо, но строго ответил Смеляков.
       В тот же день все вещи были возвращены хозяйке. Её удивлению не было границ.
       -- Неужели так быстро? Неужели такое возможно?
       Смеляков скромно потупил глаза:
       -- Стараемся...
       А поздно вечером он с Сидоровым в который уже раз обсуждал ситуацию.
       -- Я бы пошёл на вербовку Галкина, -- рассуждал Пётр Алексеевич, пуская едкий папиросный дым. -- С ним нет никакой трудности. Он готов пойти на сотрудничество, лишь бы избежать тюремной решётки.
       -- Тогда надо вербовать.
       -- Сложность вот в чём: мы теряем раскрытое дело, если вербуем Галкина, -- вздыхал Сидоров. -- Вербуем и прячем материалы против него. Понимаешь? И когда нам ещё выпадет такая удача -- в течение суток кражу раскрыть?
       -- Тогда чёрт с ним, с этим Лёней Галкиным, -- Виктор не очень уверенно махнул рукой. -- Обязательно, что ли, вербовать его?
       Сидоров угрюмо посмотрел на него.
       -- Это с барменом-то чёрт? Ты, Витя, не совсем улавливаешь... Бармен будет лучшим из твоих агентов. Лучшим! Это же ресторан! Возле бармена всегда трутся денежные люди, может быть, самые денежные. И деньги они, как ты догадываешься, зарабатывают не у заводского станка. По ресторанам и барам шляется публика особая. А когда они глушат стакан за стаканом, у них языки развязываются. Бармен для тебя -- находка. Не пожалеешь...
       -- А как с Игорем Долговым поступать?
       -- Этот для агентурной работы, к сожалению, не годится. От наркоманов редко бывает толк. Но формально я, конечно, могу держать его накоротке. Может, раз-другой он и подбросит какую-нибудь информацию... Но главное -- это Галкин!
       -- Значит, раскрытую кражу мы прячем?
       -- Хрен с ней, -- проурчал Пётр Алексеевич из глубины клубящегося дыма. -- Хозяйке мы всё возвратили, она без ума от счастья. А что и как дальше разруливается -- её не касается... Когда закончишь с Галкиным, мы с тобой обмоем это дело...
       Галкин, ждавший в дежурной части, встретил Виктора измученным взглядом.
       -- Ну что, Леонид Вениаминович? -- спросил Смеляков после того, как они оказались в его кабинете.
       -- А что? -- упавшим голосом ответил тот.
       -- Как собираетесь жить дальше?
       -- Дальше? -- прозвучал совсем помертвевший голос. -- Да чего ж там дальше-то?
       -- Дальше будет тюрьма... -- Смеляков присел на стул напротив Галкина.
       -- Не надо тюрьмы, -- с горьким отчаяньем почти простонал Галкин. -- Только не тюрьма, гражданин начальник! Что угодно, но только не тюрьма...
       -- Хорошо, -- сказал Смеляков, -- есть ещё один вариант.
       -- Какой?.. Я не очень хорошо соображаю сейчас. Нервы, волнуюсь очень... -- Галкин подался вперёд всем телом и горячо прижал обе руки к груди.
       -- Свобода в обмен на информацию...
       -- Про кого же?.. Я вам про кого угодно расскажу, если что-то знаю. Клянусь! Спрашивайте! -- он затряс головой, выражая готовность.
       Смеляков внимательно посмотрел ему в глаза:
       -- Это хорошо, что вы готовы поделиться с нами информацией. Об этом я и веду речь.
       -- Спрашивайте.
       -- Вы не совсем меня поняли, гражданин Галкин. В данную минуту у меня нет к вам вопросов. Я задам их вам позже, ведь я говорю о долгосрочном сотрудничестве. Готовы ли вы к такой работе? Нам нужны хорошие помощники, -- Виктор скупо улыбнулся.
       -- Понимаю, -- Галкин облизал пересохшие губы. -- Я готов... Только ведь...
       -- Что "только"?
       -- Об этом ведь никто не будет знать? Верно?
       -- Разумеется, Леонид Вениаминович, -- кивнул Виктор. -- Только вы и я.
       -- Ладно, я готов... -- его глаза лихорадочно блестели, руки дрожали.
       -- Тогда давайте оформим всё письменно.
       -- Письменно? -- Галкин, казалось, испугался.
       -- Да... Вас что-то смущает? Или вы думаете, что я могу удовлетвориться вашим честным словом? -- подумав, Смеляков добавил. -- Словом вора?
       Галкин понурился.
       -- Нет, нет... Я всё понимаю... -- едва слышно прозвучал его голос. -- Понимаю...
       -- И не делайте такого печального лица, а то я могу подумать, что вы соглашаетесь не по доброй воле... Пишите, я продиктую... Итак... Подписка... Дальше: Я, Галкин Леонид Вениаминович...
       В ту ночь Виктор спал плохо. Во-первых, сказывалась выпитая водка, во-вторых, не давали покоя мысли, связанные с прошедшей вербовкой Галкина. Почему-то его совсем не радовало, что у него теперь был свой агент, которым, по словам Петра Алексеевича, гордился бы и самый опытный опер. "Может, я просто ещё не осознал значимости случившегося? -- размышлял Виктор. -- Может, это и впрямь великое событие?.. Но нет, что тут особенного? Прошло всё как по маслу. Я и предложить-то не успел, а он уж согласился. Да Галкин и сам не очень-то, похоже, допёр, что случилось и кто он отныне такой. Агент... Мой агент... Мой первый агент...Кличка -- Корвуазье..."
      
      
       ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ИЮЛЬ--АВГУСТ 1980
      
       Москва активно готовилась в Олимпиаде. Руководство КПСС придавало огромное идеологическое значение надвигавшемуся спортивному празднику. Впервые олимпийские игры должны были пройти в социалистической стране. Для обеспечения безукоризненного порядка в столицу стягивались огромные силы милиции и КГБ, практически со всего Советского Союза. Все выпускники Академии МВД и Высшей школы Милиции не разъезжались по местам своего распределения, а оставались в Москве до окончания Олимпиады и были задействованы в охране общественного порядка.
       На территории Октябрьского РУВД было несколько олимпийских объектов, в основном гостиницы. На Ленинском проспекте находились гостиницы "Спутник", "Орлёнок" и "Южная". Смелякова прикрепили к "Спутнику" -- самому важному в районе объекту. Изо дня в день усиливалась идеологическая подготовка, проводились бесконечные политинформации, целью которых было "подковать" всех, кто был привлечён в работе на олимпийских объектах.
       -- Сегодня опять заставили мерку на костюм сдавать, -- ворчал кто-то из милиционеров, идя по коридору отделения. -- Уже два раза сдавали...
       -- А мою фотокарточку на аккредитацию потеряли, -- сетовал другой. -- Придётся снова в фотоателье идти, а у меня работы -- непочатый край...
       Повседневные дела в отделении требовали пристального внимания, времени на них катастрофически не хватало, и подготовка к Олимпиаде только отвлекала...
       -- Витя, -- Сидоров вошёл в кабинет, копаясь в кармане пиджака, -- давай собираться на выезд. Звонил Клеменко из второго отдела МУРа, он курирует Октябрьское РУВД... Чёрт, куда я "Беломор" сунул? Ты не видел?
       -- Пётр Алексеич, вон же пачка лежит, на вашем столе... А чего муровцы хотят? Куда нам ехать-то?
       -- У них группа квартирных воров задержана, которые берут на себя несколько краж на территории нашего отделения, -- Сидоров взял со стола папиросы и закурил. Расплывшийся табачный дым попал в солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пыльное окно, и засиял, медленно поднимаясь к потолку. -- Нужно сделать выезд на места преступлений. Пусть рассказывают, где и когда они что воровали. Болдырев велел к двенадцати часам быть у него...
       Виктор кивнул. Ему уже не единожды приходилось выезжать с преступниками на места преступлений, и всякий раз его поражала, что воры прекрасно помнили все совершённые ими кражи. Они рассказывали всё в таких подробностях, что временами Смелякову становилось завидно. "Мне бы такую память", -- думал он.
       Этапированные из ИВС ГУВД двое арестованных без труда указали три места кражи из четырёх. Четвёртый дом они никак не могли отыскать.
       -- Адрес-то какой? -- то и дело спрашивал Болдырев.
       -- Я ж не адрес помню, гражданин начальник, а дом, подъезд, -- оправдывался один из преступников. Он был известен под кличкой Рыжик, хотя ни рыжими волос, ни веснушками он не отличался. У него была интеллигентная наружность, внимательные глаза и вкрадчивая манера говорить. -- Ну, знаете, визуально...
       -- Как же визуально, если найти не можешь? Почему думаешь, что здесь квартиру взломали, а не в соседнем районе?
       -- Ну у меня же не бараньи мозги-то, гражданин начальник, -- обиделся Рыжик. -- Разве ж я спутаю хаты? Нет, тут где-то, сейчас найдём...
       Они объехали несколько адресов, которые хоть чем-то напоминали описание, данное ворами, но так и не нашли нужного дома.
       -- Всё! Баста! Не могу вспомнить, -- устало проворчал вор, и на лице его застыло искреннее отчаянье. -- Потерял...
       -- Может, ты просто не хочешь вспоминать?
       -- А чего мне не хотеть-то? Я же признался, что мы тут четыре хаты долбанули. Чего ж мне теперь-то дурковать? Нет, просто потерял ориентир...
       Болдырев посмотрел на Сидорова, затем перевёл взгляд на Рыжика.
       -- Слушай, ну возьми ты на себя другую кражу, -- предложил он негромко, пыхтя папиросой.
       -- Какую другую?
       -- Да висит тут у нас одна квартирка. Возьмёшь её на себя вместо той, которую отыскать не можешь. Ты ведь всё равно признался, что четыре квартиры отбомбил в нашем районе. Ну, поменяешь один адрес на другой... Как тебе моя мысль?
       Рыжик наморщил нос и почесал подбородок.
       -- Да как вам сказать, гражданин начальник... Я так вроде бы и не имею ничего против...
       -- Тогда поехали по нашему адресу, глянешь на хату... "Вспомнишь", как дело было...
       -- Ладно, давайте... Это где?
       -- На улице Новаторов...
       А на следующее утро к Смелякову ввалился Сидоров и, громко отдуваясь, выпалил:
       -- Чистосердечное признание и протокол выезда на место преступления с Рыжиком у тебя?
       -- Да, вот они, -- Смеляков указал на папку с бумагами.
       -- Слава Богу!
       -- А что стряслось?
       -- Мне только что из СИЗО опер позвонил. Там "понизу" поступило сообщение, что один из арестованных берёт на себя ту самую кражу на улице Новаторов, которую мы подсунули Рыжику. Давай-ка быстро мне его материалы...
       -- Мать твою! Мы же могли с этой "хатой" вляпаться по самые уши, -- Виктор почувствовал, что лоб его покрылся испариной. -- Дурдом какой-то!
       -- Пусть дурдом, зато сняли бы с помощью Рыжика "висяка", -- Сидоров фыркнул и вдруг громко рассмеялся, довольно надув щёки и потрясая тяжёлым подбородком. -- А так снимем с помощью настоящего вора... Ну ладно. Давай-ка быстренько выясни, за кем числится этот арестованный, бери разрешение у следака и поедем его "колоть".
      
       ***
      
       Через неделю Виктора перевели на другой участок.
       -- Парень ты толковый, справишься, -- сказал Болдырев.
       Виктор принял новое назначение без особого энтузиазма. Он знал, что доставшийся ему участок считался самым трудным. Это была территория Черёмушкинского рынка с прилегающими к нему улицами.
       -- Чёрная дыра со всеми прилагающимися к ней неприятностями, -- прокомментировал Сидоров.
       -- Пётр Алексеич, там дел столько накопилось, что и за год не разгрести, -- Виктор испытывал настоящий ужас. -- Я посмотрел: от моего предшественника такая кипа осталась, ну чтобы не соврать, пачка бумаг полметра в высоту... Я ж не справлюсь!
       Сидоров криво улыбнулся:
       -- Вот что значит быть на хорошем счету, Витя. А работал бы херово -- не заставили б тебя эту лохань с дерьмом расхлёбывать... Да ты не унывай, -- Пётр Алексеевич похлопал Виктора по плечу, желая подбодрить. -- Не унывай. У нас, сыщиков, лёгких участков не бывает.
       -- Но ведь Черёмушкинский рынок! Там каждый день столько краж! И сплошные карманники. Их ведь не раскроешь, разве что за руку поймать. Только всех за руку не схватишь...
       -- Не тужи. Ты вот что, -- капитан тщательно затушил папиросу в треснувшем блюдце, служившем пепельницей. -- Ты раздели все накопившиеся бумаги по группам и разберись для начала, что у тебя где. Там ведь и универмаг "Весна" у тебя на участке и ресторан "Ингури" -- ещё те подарочки... И почаще ходи на рынок.
       -- Зачем?
       -- Присматривайся. Как только выдаётся минутка, так двигай туда, работай личным сыском. У тебя глаз намётанный, что-нибудь да приметишь...
       Последовав совету Сидорова, Виктор рассортировал все дела по группам и обнаружил, что основная часть, как он и предполагал, приходилась на заявления по кражам, случившимся на Черёмушкинском рынке. Чуть поменьше заявлений было из "Ингури", но там тоже кражи совершались ежедневно и несколько раз на день. Третье место по количеству заявлений занимал универмаг "Весна", находившийся возле "Ингури", и там, помимо карманников, активно действовали мошенники. Сразу охватить всё взглядом у Смелякова не получалось -- чересчур велик оказался объём работы. Вдобавок отвлекали новые и новые задания, связанные с подготовкой Москвы к Олимпиаде. Установка была чёткая: работать со всеми подучётными элементами, со всеми судимыми. Активность милиции возросла на сто процентов. Любой самый малый слушок, касавшийся оружия и взрывчатых веществ, проверялся мгновенно.
       -- Ты слышал насчёт взрывчатки? -- заглянул как-то вечером Горбунов в кабинет к Смелякову.
       -- Какой ещё взрывчатки? -- не понял Виктор. Он только что возвратился с рынка и чувствовал себя совершенно измученным.
       -- На улице Гарибальди сегодня парня повязали. У него на квартире взывчатка хранилась. Агент стукнул... Парень сразу лапки вверх, мол, нашёл в лесу оставшийся с войны снаряд, извлёк из него тротил, переплавил его прямо в обычной кружке и оставил дырочку для запала.
       -- На кой чёрт ему это понадобилось? -- удивлённо пожал плечами Смеляков.
       -- Витя! Ты же комсомолец, понимать должен: буржуазная пропаганда -- не пустой звук, она агрессивна и нахальна. Идёт холодная война, противостояние коммунизма и социализма обострилось до предела.
       -- Толя, не нужно меня за советскую власть агитировать. Я всё прекрасно понимаю.
       Горбунов свёл брови и сказал ответственным тоном:
       -- Виктор, нас со всех сторон окружают враги, они рады заканифолить мозги несознательной молодёжи. И этот парнишка с самопальной взрывчаткой -- наглядный тому пример. Я поэтому и говорю вам всё время о важности идеологической работы. А вы все на меня фыркаете, от комсомольских собраний увиливаете...
       -- На кой лях ему взрывчатка понадобилась? Террорист-одиночка? Кого он взрывать хотел? У него мозги, что ли, не в порядке?
       -- Это уж не наше с тобой дело, старик. Есть специалисты, они разберутся. Сегодня у нас весь день гэбэшники крутились. Не завидую я нашему начальству, замучают их теперь сверху -- справки в район, на Петровку, в МВД.
       -- Да, радостного мало, -- согласился Виктор.
       -- Слушай, -- спохватился Горбунов, -- я ж чего к тебе зашёл-то: завтра у нас внеочередное собрание. Не забудь.
       -- Толя, ты меня без ножа режешь! -- устало проговорил Виктор. -- У меня новый участок, ноги отваливаются, не успеваю ничего.
       -- Старик, тебя в комсомол никто силой не тянул, но раз ты вступил в организацию, то будь добр выполнять её требования. Одним словом, завтра в семнадцать тридцать я тебя жду...
       Анатолий подмигнул и выскользнул из комнаты, аккуратно затворив за собой дверь.
       -- Да пошёл ты со своими собраниями! -- прошипел Смеляков и вдруг, схватив со стола карандаш, швырнул его в дверь.
       В течение нескольких минут он сидел неподвижно, прислушиваясь к чьему-то голосу, доносившемуся из коридора, затем медленно поднялся и выглянул из кабинета. В дальнем конце коридора стоял Андрей Сытин и энергично распекал какого-то помятого мужичка:
       -- Я тебе уже дважды делал предупреждение, чтобы ты на работу устроился! -- чуть ли не кричал Сытин. -- Теперь всё! Кончено! Нет у меня ни времени, ни охоты миндальничать с тобой! Хочешь продолжать тунеядствовать? Тогда я собираю материал и возбуждаю уголовное дело. Вылетишь из Москвы, дубина чёртова, в мгновение ока. А когда через год вернёшься с зоны, то не будет у тебя уже московской прописки и превратишься ты в бомжа. Понимаешь ли ты, олух, что это означает? Тебя посадят уже за бродяжничество! Снова посадят!
       -- Я всё понимаю... Я устроюсь...
       -- Всё, баста! Если через три дня не принесёшь мне справку с места работы, то пеняй на себя!
       Он повернулся и увидел Смелякова:
       -- Привет, Витёк.
       Смеляков подошёл к Андрею вплотную и, когда помятый мужичок скрылся, спросил:
       -- Дрон, у тебя выпить нет чего-нибудь?
       -- Только что отоварился. Можем раздавить по стакану. Ты чего-то бледный, -- сочувственно сказал Сытин. -- Заманался на новом участке?
       -- Есть такое.
       -- Топаем ко мне, угощу. Тебе надо расслабиться, Витёк, да и мне не помешает. С этой предолимпийской чехардой голова кругом идёт. Да что я тебе рассказываю, ты не хуже меня знаешь.
       -- Да...
       -- Витя, -- навстречу им вышел Сидоров. -- Очень хорошо, что ты ещё здесь. А ну-ка быстро ко мне. Надо кое-что обсудить.
       Смеляков прошёл в кабинет Сидорова.
       -- Что-нибудь случилось, Пётр Алексеич?
       -- Присаживайся. Я получил информацию из ОУР, что в одной из коммунальных квартир на улице Гаррибальди под кроватью лежит труп. Агент сообщил об этом. Но беда в том, что его просят помочь вывезти труп и выбросить в Москва-реку. Улавливаешь суть дела? Мы не можем нагрянуть туда без причины, потому что "засветим" ОУРовского агента. Надо что-то придумать.
       -- Повод для того, чтобы прийти по тому адресу? -- уточнил Смеляков.
       -- Именно. Надо что-то устроить, заваруху, что ли, какую-нибудь, куда вляпались бы Кокорев и Ложкин, ну, хозяева той квартиры... Думай, Витя, думай. У нас времени в обрез. Завтра ночью покойника уже будут вывозить. Это информация верная.
       -- А что если мы инсценируем драку?
       -- И дальше как? Вот если бы драку с кровью, с поножовщиной...
       -- Правильно! -- воскликнул Смеляков. -- Пырнём кого-нибудь ножом, чтобы это видели Кокорев и Ложкин. А лучше, чтобы они ввязались в ту драку. Тогда будет повод повязать их и нагрянуть к ним на хату с обыском.
       -- Мысль хорошая, только как мы ножом будем тыкать, чтобы до крови?
       -- Пётр Алексеич, в кино-то ножами бьют со всей силы. Там есть такие ножи, у которых лезвие уходит в рукоятку при ударе. Это специальные ножи, бутафорские, вреда ими не причинишь.
       -- Но кровь польётся?
       -- В кино-то она льётся.
       -- А что, это дельная мысль, -- обрадовался Пётр Алексеевич. -- Надо срочно с "Мосфильмом" связаться... Нет, туда уже поздно звонить, -- Сидоров взглянул на часы. -- Но до утра ждать не хочется. Утром мы должны уже всё подготовить, детали обсудить, людей определить на это дело. Пожалуй, позвоню-ка я одному человечку, у него есть знакомый гримёр на "Мосфильме". Пусть договорится, чтобы нас утром на студии приняли...
       В десять часов утра Смеляков приехал на "Мосфильм", получил нож с прячущимся лезвием и пакет искусственной крови. Подробно расспросив, как пользоваться "оружием", он вернулись к себе в отделение.
       Болдырев внимательно выслушал Сидорова и Смелякова и предложил задействовать в операции внештатных сотрудников угрозыска, которых никто не знал в лицо.
       Через несколько часов состоялось совещание.
       -- Значит так, товарищи, давайте распишем роли, -- сказал Болдырев. -- Как только Кокорев и Ложкин выйдут из квартиры в магазин за очередным пузырём портвейна (а они непременно отправятся за винищем, чтобы набраться храбрости перед вывозом трупа), вы устраиваете потасовку и бьёте ножом так, чтобы крови побольше. Ни Кокорев, ни Ложкин мокрыми делами никогда не занимались. По имеющейся у нас информации, своего собутыльника они завалили по пьянке, шмякнув его бутылкой по башке. Так что они обязательно дадут дёру. А мы вышлем по следу группу с собакой. Следы, как вы понимаете, приведут нас в нужную квартиру, где мы и возьмём с поличным Кокорева и Ложкина.
       -- А что с агентом? -- спросил Смеляков.
       -- Он уйдёт с квартиры, якобы испугавшись, как только Кокорев и Ложкин примчатся после драки возле магазина, рассказывая о поножовщине. Это прекрасный повод для него исчезнуть до приезда милиции... Теперь, товарищи, определяйтесь сами, кто будет с ножом, а кому изображать погибшего. И надо бы как-то отрепетировать это, чтобы всё выглядело по-настоящему...
       Ближе к вечеру Кокорев, худощавый мужчина с большим лбом и тяжёлой челюстью, вышел из подъезда и направился к табачному киоску. Он выглядел помятым и нервным. Выкурив папиросу, он долго стоял возле дома, тупо уставившись себе под ноги. Затем из подъезда появился Ложкин, такой же худой и потасканный, но лицо у него было какое-то невинно-детское, почти младенческое, несмотря на густую щетину и заметные морщины на лбу и в уголках глаз. Он тоже выкурил папиросу, и они неторопливо двинулись в сторону винного магазина, негромко переговариваясь. У самых дверей их остановил человек в линялом спортивном костюме с надписью "Спартак" на груди.
       -- Братцы, третьим не возьмёте? -- спросил он, подёргивая щекой.
       -- Отвали, -- Кокорев грубо отодвинул незнакомца.
       -- А чего так неласково?
       Из двери вышел ещё кто-то и, споткнувшись, натолкнулся на Кокорева.
       -- Мать твою! -- выругался споткнувшийся. -- Ты чего, сука?
       -- Да я-то ничего, -- неохотно отозвался Кокорев и дёрнул Ложкина за рукав: -- Пойдём.
       -- Я тебе пойду! -- возмутился споткнувшийся и вцепился Кокореву в локоть.
       -- Отстань ты, говнюк вонючий!
       -- Чего-чего? -- злобно прошипел мужчина и без предупреждения влепил затрещину Кокореву. Тот весь сжался от неожиданности и, развернувшись, схватил обидчика за ворот рубашки.
       -- Ваня, не надо, -- встрял было Ложкин, однако Кокорев осадил его взглядом. И тут он получил увесистый тычок кулаком в живот.
       -- Ах ты, падла, -- он чуть согнулся, схватившись обеими руками за живот и тяжело дыша.
       -- Эй, ты что? Ты кончай это! -- закричал стоявший рядом "спартаковец". -- Не дури!
       -- Пошёл в жопу, -- огрызнулся задира и сделал неприличный жест.
       -- Это ты мне? -- вдруг нахмурился спортсмен. -- Это ты зря. Я ж тебя в порошок сотру.
       И внезапно он ринулся на забияку, молотя кулаками что было мочи. Тот отпрянул, закрываясь локтями, затем изловчился и обхватил нападавшего, стиснув его руки. Каким-то невероятным образом ему удалось сделать подсечку, и "спартаковец" рухнул на асфальт. В следующую секунду победитель выхватил из кармана нож и дважды ткнул им в лежавшего у его ног человека.
       Кокорев и Ложкин шарахнулись в сторону.
       -- Ни хера себе!
       По асфальту тягуче расплылась кровавая лужица.
       -- Да ты псих! -- заорал Ложкин, выпучив глаза на человека с ножом. -- В натуре псих!
       Тот застыл в угрожающей позе, исподлобья осмотрел улицу и медленно попятился, отступая от скрючившей на земле жертвы.
       -- Мотаем отсюда, Ваня, -- Ложкин опять потянул Кокорева прочь. Тот рассеянно глядел на корчившееся тело. -- Уходим же! Сейчас менты понаедут!
       Они сорвались с места и почти бегом бросились наутёк.
       Очень быстро перед магазином собралась толпа, но никто не подходил к распростёртому мужчине в спортивном костюме, промокшем от крови. Вскоре появилась милиция, из машины выскочил Смеляков. Затем подъехал фургончик с красным крестом на борту.
       -- Который с ножом, он вон в ту сторону побежал, -- размахивала руками пожилая женщина. -- И тут ещё двое были, тоже дрались. Но они в другую сторону умчались, товарищ милиционер. К тому дому, в арку, я видела...
       Окровавленное тело уложили на носилки и погрузили в машину скорой помощи.
       Смеляков заглянул внутрь:
       -- Ну как ты, Серёга? -- спросил он у "пострадавшего".
       -- Устал лежать неподвижно. Хорошо, что вы так быстро прикатили.
       -- Как всё прошло?
       -- По-моему, они поверили на все сто. Чуть не обделались с перепугу.
       -- Ну всё, езжай, отмывайся. Я буду группу с кинологом ждать.
       Он вылез из машины. И стал опрашивать свидетелей происшествия, как того требовали обстоятельства. Большинство только что стоявших возле магазина людей, отступило и разбрелось по улице. Несколько милиционеров прошли в магазин. Наконец, приехала группа с овчаркой.
       -- Давай, попробуй пустить собаку, -- обратился к кинологу Смеляков, поглядывая на наручные часы. Согласно предварительным рассчётам, Кокорев с Ложкиным уже успели сообщить поджидавшему их на квартире агенту о случившемся и теперь тот должен был уйти.
       Поскольку адрес был заранее известен милиционерам, оперативная группа с кинологом и собакой добралась до нужного дома без труда и поднялись на второй этаж. Позвонив в дверь, они стали ждать.
       -- Кто там? -- послышался изнутри встревоженный голос Ложкина.
       -- Откройте! Милиция!
       -- Милиция? А что случилось?
       -- Открывайте! Вы возле винного магазина были с полчаса назад?
       -- Да.
       -- Драку видели? Собака привела нас по следу сюда.
       -- Но мы не дрались...
       -- Открывайте.
       Дверь шумно отворилась. В квартире стоял густой затхлый запах.
       -- Вы один живёте? -- шагнул вперёд Смеляков.
       -- С соседом. Ваня, глянь-ка, к нам милиция...
       Из дальней комнаты высунулся Кокорев. Овчарка дёрнулась и громко залаяла.
       -- Ой, мать вашу, собаку-то придержите!
       -- Кто ещё есть в квартире?
       -- Никого! -- в один голос закричали пьяницы.
       -- Разрешите, -- Смеляков решительно отодвинул Ложкина и прошёл по коридору, оглядывая стены со свисавшими всюду лохматыми обрывками обоев.
       Овчарка залаяла громче и рванулась вперёд.
       -- Собаку что-то беспокоит, товарищ лейтенант, -- доложил кинолог, натягивая повод.
       -- Так вы говорите, что никого тут больше нет? -- уточнил Смеляков.
       Кокорев и Ложкин отрицательно замотали головами.
       Кинолог приоспустил повод, и овчарка рванулась вперёд, вынюхивая что-то. Оттолкнув носом дверь в дальнюю комнату, она склонилась перед кроватью и зарычала.
       -- Что у вас там? -- сурово спросил Смеляков.
       Хозяева молчали. Виктор опустился на колени и заглянул под кровать.
       -- Интересненькое дело, -- пробормотал он, изображая недоумение. -- А говорите, что никого больше нет. Чего ж он у вас под кровать забрался?
       -- Гражданин начальник...
       -- Прячется, что ли? Эй ты, вылазь оттуда! -- приказал Виктор и постучал ногой по кровати. -- Хватит дурака валять!
       -- Гражданин начальник, -- почти плаксиво заговорил Кокорев, поглаживая себя по вспотевшему лбу, -- он не вылезет.
       -- Спит? Перепил сильно?
       -- Нет... Он не спит... Умер он...
       Смеляков повернулся к Кокореву.
       -- Умер? -- он перевёл взгляд на Ложкина. -- Вы хотите сказать, что там лежит покойник?
       -- Так точно, -- Ложкин почему-то по-военному вытянулся в струнку, и его детское лицо наполнилось безграничной скорбью. -- Мёртвый он.
       -- Вот тебе и на! -- Виктор посмотрел на стоявших в коридоре милиционеров. -- Ребята, вызывайте медиков и труповозку... И осмотрите остальные помещения, может, у них ещё сюрпризы есть, может, ещё кто-нибудь завалялся. А вы, граждане, -- он поочерёдно оглядел Кокорева и Ложкина, -- выкладывайте-ка на стол ваши документы. Паспорта есть?..
      
       ***
      
       В пятницу Виктор заехал в прокуратуру Октябрьского района, чтобы повидаться с Верой.
       -- Это ты? -- удивилась она его внезапному появлению. -- Привет. Почему не предупредил? Что-нибудь случилось?
       -- Ничего, -- он пожал плечами. -- Просто захотелось увидеть тебя. Ты занята?
       -- Я всегда занята, как, впрочем, и ты. Мы с тобой -- два ишака, которые до конца своих дней будут тянуть взваленную на себя ношу и никогда по собственной воле не бросят её. Но иногда надо и для отдыха время находить.
       -- Вот я и выкроил часок. Может, пройдёмся?
       Вера посмотрела на свой стол, нахмурилась, обдумывая что-то, потом закрыла лежавшую перед ней папку.
       -- Ты прав, давай заканчивать. Сегодня пятница, у всех нормальных людей рабочий день официально заканчивается на пятнадцать минут раньше. Думаю, что можно позволить себе разок такое послабление, правда? В случае чего скажу, что поехала к вам в отделение по делу.
       Пока она складывала документы в несгораемый шкаф и приводила в порядок свой стол, Виктор молча наблюдал за нею, не осознавая, что ему нравилось следить за мягкими движениями девушки. Он не просто смотрел на Веру, он любовался ею.
       А из-за спины похрипывал плоский звук старенького радио, и голос диктора, похожий на все остальные голоса советских дикторов, докладывал: "Развернувшаяся подготовка к очередному съезду КПСС -- это мощный рычаг подъёма активности трудовых коллективов, ответственная пора в жизни каждой парторганизации, всех коммунистов. Предстоит глубоко и самокритично, с учётом перспективных задач осмыслить достигнутое, взыскательно оценить вклад членов партии в общее дело, ещё более целеустремлённо направить их энергию на дальнейшее развитие социалистического соревнования..."
       -- Я готова, -- Вера остановилась перед Смеляковым.
       Он поглядел ей в глаза и почувствовал прилив нестерпимого желания обнять её. Он вздохнул.
       -- Знаешь, а ты стала другой, -- произнёс он.
       -- Какой?
       -- Изменилась. Мне кажется, что у тебя волосы потемнели.
       -- Да я и не была никогда ослепительной блондинкой.
       -- И глаза изменились.
       -- Сделались мрачнее? Это я тоже заметила.
       -- Не мрачнее, -- не согласился он.
       -- Строже? Всему виной работа. Ты и сам не похож на того прежнего юнца. А чего ты ожидал? Что мы не подвластны времени и что будем только хорошеть и веселеть?
       Смеляков пожал плечами:
       -- Но ты вовсе не стала хуже, напротив... Я просто удивился. Посмотрел на тебя внимательно и удивился, что мы так быстро меняемся. А ведь мы ещё совсем молодые. Во что же мы превратимся к старости? Неужели ничего от нас не останется того, что мы представляем собой сегодня?
       -- Жизнь -- это цепь бесконечных изменений, -- деловито отозвалась Вера, -- и эти изменения рано или поздно приведут нас к смерти. Это естественно.
       -- Да я не о смерти. Мне вовсе не жаль, что молодость пройдёт. Жаль, что не успеваем осмыслить себя в каждое данное нам мгновение жизни. Время пролетает, а мы спохватываемся, когда остаётся лишь вспоминать... Вот я стою и смотрю на тебя...
       -- И что? -- женское чутьё подсказало Вере, что Виктору хотелось сказать нечто важное.
       -- Смотрю и остро чувствую, что мне уже заранее жаль, что вот эти минуты уйдут и уже не повторятся никогда. А мне сейчас так хорошо! Вот ничего же не происходит особенного, а мне хорошо. Просто стоять здесь, рядом с тобой, посреди этого скучного кабинета, видеть тебя, слышать тебя. И поэтому мне хочется вытянуть эти минуты в вечность.
       Вера слушала его молча.
       -- Ты меня понимаешь? -- спросил он, испугавшись, что слова его звучат невнятно.
       Она кивнула.
       -- Как сделать так, чтобы время не мчалось? -- спросил он.
       -- Это невозможно.
       -- Мне даже подумать страшно, что счастье столь скоротечно. Я понимаю, что это звучит странно и даже нелепо... О полном счастье надо бы говорить где-нибудь на берегу моря или на вершине снежного утёса. Я понимаю, но сейчас почему-то так светло, так упоительно радостно на сердце...
       Вера, слушая его, внимательно разглядывала лицо Виктора.
       -- Я думала, что ты проще, -- вдруг сказал она. -- Странно слышать такие слова от сыщика.
       Он окончательно смутился и замолчал. Потом громко вздохнул и добавил:
       -- Это из-за тебя.
       -- Что из-за меня? -- она чуть склонила голову набок, и её распущенные волосы колыхнулись.
       -- Мне хорошо, когда ты рядом. Я никогда тебе не говорил об этом...
       -- Спасибо, -- она широко улыбнулась, и Виктора вновь пронзило неодолимое влечение к ней.
       -- Вера, -- он взял её за руку, стиснул её пальцы.
       -- Что?
       Повисла долгая пауза.
       -- Вера...
       -- Пойдём на улицу. Чего мы торчим тут? Или я зря собралась раньше времени? Давай махнём в парк Культуры?
       Смеляков кивнул. Скованность исчезла, состояние гипнотического блаженства упорхнуло. Опять до него донёся звук радио, шаги из коридора, монотонный стук пишущей машинки.
       -- Витя, -- заговорила девушка, когда они уже шагали по проспекту.
       -- Да?
       -- Ты больше не смотри на меня так.
       -- Как?
       -- Ты заставил меня покраснеть.
       -- Когда? Вера, ты что! Ничего такого!
       -- Тебе только кажется, что ничего такого. А я почувствовала... Но ведь мы с тобой друзья? Товарищи?
       -- Конечно, мы друзья, Верочка. И я надеюсь, что наша дружба будет очень долгой. Но ты всё-таки не забывай, что мы с тобой...
       -- Что?
       -- Ты женщина. И ты нравишься мне.
       -- С каких пор?
       -- Брось прикидываться! С первого дня нашего знакомства у меня сердце бешено колотится при встрече с тобой...
       На её лице появилось выражение удовлетворения.
       -- Наконец-то ты открылся мне.
       -- А то ты не понимала! Да, ты мне очень нравишься, -- ему вдруг сделалось очень легко от этих слов, будто он сбросил с себя непосильный груз. -- Ты мне нравишься, и я не желаю скрывать этого. Хочешь, я во весь голос закричу об этом?
       Вера весело посмотрела на него и кивнула:
       -- Хочу, -- в её голове прозвучал вызов.
       Смеляков остановился и облизал губы. В голове у него шумело от разыгравшегося в душе восторга. Набрав полную грудь воздуха, он прислушался к себе, к переполнявшим его чувствам, и закричал во всё горло:
       -- Люди! Люди! Мне нравится эта девушка! Нравится безумно! Слушайте все!
       Вера порывисто закрыла обеими ладонями ему рот:
       -- Хватит, глупый!
       -- М-м-м... -- пробубнил он из-под её плотно сжатых рук.
       -- И это называется милиционер! -- засмеялась она, весьма довольная случившимся. -- Сейчас тебя загребут за нарушение общественного порядка.
       -- Ради тебя я готов на всё, -- заверил Смеляков, беря её ладони в свои. -- Я буду кричать до тех пор, пока...
       Вера выжидательно поглядела на него и прикусила губу:
       -- Ну? Пока что?
       -- Не знаю, -- признался он.
       -- Хорошо, что ты не закричал, пока мы были в моём кабинете, -- она потянула его за собой. -- Хватит шуметь. Что-то ты раздухарился.
       -- Влюблённым свойственно вести себя неадекватно.
       -- А ты влюблён? Об этом ты ничего не говорил, -- игриво заметила она.
       -- Ты успела заткнуть мне рот, -- задорно ответил Смеляков.
       Вера опять остановилась:
       -- Тогда скажи, -- она скрестила руки на груди и выставила одну ногу вперёд, приняв важный вид.
       -- Я влюблён безумно.
       -- Дальше.
       -- И сейчас мне совсем не страшно признаться в этом, потому что сейчас я счастлив. Ничто не мешает мне сказать это тебе.
       -- Как это странно, -- Вера задумчиво провела рукой по его груди.
       -- Что странно?
       -- Друг признаётся в любви.
       -- Разве тебе не приходилось слышать такие признания раньше?
       -- Не от друзей... И как же нам теперь быть? Влюблённость часто разрушает дружбу, потому что влюблённость ранима.
       -- Это не влюблённость, Вера. Я по-настоящему тебя люблю. Каких-нибудь пару часов назад я этого не знал. Теперь знаю.
       -- Похоже, события разворачиваются с угрожающей быстротой, -- она взяла его под руку, и они зашагали дальше. -- Надо бы тебе сбавить обороты.
       -- Верочка, разве я чего-нибудь потребовал от тебя? -- словно оправдываясь, спросил Виктор.
       -- Нет, но ты же сам понимаешь, что любовь -- гораздо сложнее дружбы. Слишком много подводных камней. Любовь -- не только душа, но и физиология. Мы с тобой уже не дети...
       -- Ты говоришь так, будто хочешь переубедить меня. Только не надо меня ни в чём переубеждать. Мне хорошо. Для чего тебе менять моё настроение? У меня на работе столько всякой дряни. Разве я не имею права на крохотный кусочек счастья? Я же не претендую на вселенский размах, мне вполне достаточно чисто человеческого, может быть, даже мещанского счастья -- видеть тебя, иметь возможность находиться рядом...
       -- А что ты про работу упомянул? -- Вера попыталась деликатно направить разговор в другое русло. -- Что у тебя за проблемы?
       -- Новый участок. Хуже ничего не представишь.
       -- Какой участок?
       -- Черёмушкинский рынок. Там краж видимо-невидимо... Знаешь, я туда повадился ходить каждый день. Меня же тамошние проныры не знают ещё в лицо. И уже через неделю я выявил там шайку старушек, промышляющих воровством. Где-то помидорчиков умыкнут, где-то яблочек в сумку себе стряхнут незаметно, а где-то и трёшник с прилавка свистнут. Я тамошним дежурным милиционерам указал на бабулек, мол, утащить они способны всё что угодно. А они мне: "Да знаем мы". И всё. А ведь у меня по Черёмушкинскому рынку заявлений куча лежит. И очень много поступает от иностранцев: кошельки у них вытаскивают, драгоценности всякие снимают... И вот представь себе историю. На днях я наблюдал за теми старушенциями и застукал-таки одну из них.
       -- За руку взял?
       -- Обратил я внимание на одну иностранку. Она мне сразу в глаза бросилась: статная такая, элегантная. И браслет у неё золотой на руке. Этот браслет словно приковал меня к себе. Я прямо прилип к нему взглядом. Так вот эта иностранка остановилась у прилавка с овощами и начала что-то выбирать. А я так и держу глазами её браслет. Знаешь, рука красивая, холёная, с маникюром, пальцы длинные. И этот браслет сверкает -- золотой, гибкий, словно тягучий. Ну а краем глаза-то я вижу и всё, что вокруг происходит. Ну и одна из тех бабулек трётся в двух шагах от иностранки. У меня, как только старушка в поле моего зрения попала, внутри всё похолодело. Чувствую, что вот-вот что-то произойдёт. И точно! Бабка мимо этой иностранки юркнула и на какие-то пару секунд закрыла её от меня собой. Ты понимаешь? Не дольше двух секунд я не видел браслета, а когда старушенция отодвинулась, украшения как не бывало! Ну я тут же бросился за бабкой. Пробегая мимо иностранки, я хлопнул её по плечу, крикнул: "Браслет!" и помчался дальше. Старушонка хоть и прыткая, но всё же с моими ногами ей не тягаться. Да и не видела она, что я на неё бросился. А я обхватил её так, чтобы она свою сумочку с продуктами не могла выпустить, и ору во всю мощь: "Милиция! Сюда!" И что бы ты думала? На меня со всех сторон ринулись остальные старухи. Они же увидели, что я их подругу поймал, ну и давай отбивать её. А когда их столько, отбиваться совсем нелегко. Вдобавок, не стану же я их по лицу кулаком лупасить.
       -- Ну и как всё закончилось?
       -- В конце концов мы их скрутили и приволокли в комнату милиции. Иностранка туда же прилетела следом за нами. Понятые... Одним словом, вытряхнули мы всё из бабулькиной сумки и обнаружили там браслет. Она в крик: "Не мой! Ничего я не брала! Он сам с руки этой чужеземки сорвался и упал ко мне в сумку!" Ну и так далее. Протокол составили, заявление написали, следователя вызвали. И вот тут началось самое интересное. Следователь отказался возбуждать дело.
       -- Почему?
       -- Говорит, что невозможно будет доказать кражу. Нет, твердит, судебной перспективы. Я ему: "Да браслет же у неё же в сумке лежал. Я сам видел, как она сняла его". Он мне на это: "Вы не видели, как она сняла его. Вы видели только, что он исчез с руки иностранной гражданки". Но это же улика. А он мне твердит, что это никакая не улика. И вот мы с ним препираемся так полчаса. Я от бешенства чуть не лопнул. В конце концов прошу иностранку надеть браслет на руку. И начинаю сильно трясти её руку. Браслет, разумеется, не падает, замочек там надёжный. Ну что, спрашиваю следователя, мог он сам упасть? А он в ответ на это заставляет меня расстегнуть браслет одним движением. Я стараюсь, а расстегнуть замок не могу. "Ну и как же бабушка смогла своими ручонками это сделать?" -- спрашивает он меня. И я понял, что переломить ситуацию не могу. Ну нет у меня способа доказать бабкину вину. Знать, что это она сняла украшение, знаю, видел это, а доказать не могу.
       -- И как же?
       -- Переписал паспортные данные всех старух их той шайки и отправил запросы в ИЦ. Вскоре получил ответ. Оказывается у всех этих божьих одуванчиков по пять-шесть судимостей за кражи. Вот тогда я снова отправился на рынок, собрал всех бабулек в комнате милиции и сказал: "Вот, мамаши, данные на каждую из вас. Если здесь произойдёт хотя бы ещё одна кража, я вас всех упеку за решётку. И теперь уже никто не станет за вас заступаться. Так что лучше вам убраться отсюда по-хорошему". Они поверещали немного и ушли. Представляешь? С того дня их там нет. А постовым милиционерам я велел гнать этих бабулек взашей, если они их увидят на рынке снова.
       -- И что? Количество краж сократилось?
       -- Вдвое. Я понимаю, что теперь эти воровки пристроятся на каком-нибудь другом рынке и что я в некотором роде подложил свинью коллегам. Но как ещё я мог поступить? Взять их с поличным почти невозможно. Тот браслет был случайностью... Добился я лишь того, что вытеснил эту воровскую шайку на другой участок. И потому мне тошно от всего случившегося, хотя сам-то я вздохну теперь свободнее...
       -- Витя, дай мне эти материалы, -- задумчиво сказала Вера.
       -- Для чего?
       -- Я изучу всё без спешки...
       -- И что? -- Виктор передёрнул плечами. -- Всё уж кончено.
       -- Витя, я всё-таки -- помощник прокурора. У меня работа такая -- следить за тем, чтобы всё делалось по закону. Дай материалы, я во всём разберусь. Если там есть состав преступления, я смогу возбудить уголовное дело и направить его для расследования в следственный отдел...
       Смеляков остановился.
       -- Вера, почему мы с тобой, встречаясь, обязательно заводим разговоры о работе?
       -- Потому что мы болеем за свою работу.
       Виктор взял её за руку и неуверенно спросил:
       -- Ты не разу не была у меня в гостях. Не хочешь посмотреть, как я устроился?
       Она уловила в его голосе незнакомую нотку.
       -- Витя, давай чуть позже, не сегодня, -- предложила она, осторожно отстраняясь.
       -- Скоро Олимпиада начнётся. Там уж не до посиделок...
       -- Придётся много дежурить?
       -- Всех запрягли. То есть я остаюсь на своём участке, но плюс к этому раз в трое суток буду дежурить на объекте, в гостинице "Спутник". Знаешь, нам специально к Олимпиаде всем пошили костюмы, чтобы все одинаково выглядели.
       -- Кому пошили?
       -- Ну, функционерам, сотрудникам спецслужб... Всем, кому на людях работать придётся... В ГДР заказывали.
       -- Прилично смотрятся?
       -- Ничего, светло-голубые, то ли полиэстровые, то ли что-то в этом роде. Сколько раз мерку снимали, а пришёл за костюмом -- он мне жутко велик, да и не только мне. У нас всё отделение жалуется. И ботинки тоже никак не могут подобрать. Чёрт знает что! А ведь с ранней весны готовились. Наверное, старшие чины всё расхватали сразу со склада. Уж они-то, небось, нарядились так, чтобы сидело как влитое. А нам, операм, досталось то, что осталось...
       -- Да, начальство у нас у всех очень пронырливое.
       -- Верочка...
       -- Да?
       -- Когда я могу позвать тебя в гости? -- робко уточнил Смеляков. Весь его недавний задор развеялся без следа.
       -- Витя, не торопи события, -- девушка легонько потрепала его по плечу.
       -- Я кажусь тебе нахальным?
       -- Если бы казался, я бы так и сказала. Просто не спеши.
       -- Пойми... Мы знакомы уже давно и всегда оставались только друзьями. Я и помыслить не мог ни о чём ином, но сейчас я чувствую, что во мне... -- он замялся, подбирая слова. -- В общем, мне с тобой уютно, спокойно, но мне этого мало, Верочка, меня тянет к тебе, и у меня нет сил сопротивляться этому чувству. Я понимаю, что ты можешь испытывать совсем противоположное...
       -- Ну, раз ты настаиваешь на таком разговоре... Ничего противоположного, как ты изволил выразиться, я не испытываю. Ты нравишься мне, может, даже больше того...
       Глаза Смелякова зажглись надеждой.
       -- Только, Витя, -- продолжала Вера, -- ты пойми, что когда мужчина и женщина, будучи друзьями, переходят определённую грань и между ними завязываются интимные отношения, то это очень легко может разрушить былую дружбу, когда новые отношения вдруг порвутся.
       -- Почему они должны порваться? -- чуть ли не возмутился Смеляков.
       -- Ну а вдруг? Эта сфера ведь очень необычна, там всё гораздо тоньше, чувствительнее, болезненнее. Любовная связь может и не сложиться...
       -- Почему же? -- нахмурился Виктор. -- Ты полагаешь, что я не подхожу тебе?
       -- Витя, ничего такого я не говорю, но то давай не будем сейчас об этом...
       Разговор скомкался.
       -- Прости, что я навязал тебе эту тему, -- пробормотал Смеляков. -- Обещаю больше не...
       Она прервала его жестом:
       -- Не нужно ничего обещать, Вить, -- и тут же прильнула к нему, целуя в щёку.
       Он не посмел обнять её и принял поцелуй неподвижно.
       -- Вот ты и обиделся, -- грустно улыбнулась Вера.
       -- Я не обиделся, -- он покачал головой. -- Просто я сегодня ясно понял, что мне мало того, что есть. Мне хочется, чтобы ты всегда была рядом. Каждую минуту.
       -- При наших-то профессиях? -- засмеялась она. -- Да мы с тобой и собственным временем не очень-то распоряжаемся, а ты говоришь "каждую минуту". Или ты верёвочкой меня к себе привяжешь?
       -- Тем не менее...
       -- Ты очень хороший парень, -- она перестала смеяться, -- и я не исключаю того, что мы и впрямь будем вместе.
       -- Ты не шутишь?
       -- Но потерпи. Я сама скажу тебе, когда буду готова. Ладно?
       -- А ты будешь готова? -- Смеляков взял её за плечи.
       -- Какой ты, оказывается, зануда. Об этой твоей стороне я и не догадывалась. Только больше я не скажу тебе ни слова. И без того уже наболтала лишнего. Наберись терпения.
      
       ***
      
       Олимпиада грянула торжественно и красочно. Москва встретила иностранных гостей чистотой и безукоризненным порядком. В магазинах внезапно появилась кока-кола и финская колбаса, нарезанная и запаянная в пластиковую упаковку, а в табачных киосках стали продаваться настоящие американские сигареты -- товары невиданные для Советского Союза. Всюду на улицах трепетали цветные флаги, приветливо улыбался с плакатов смешной олимпийский Мишка -- символ Олимпиады-80.
       Совместной оперативной группой КГБ-МВД, в составе которой Смеляков дежурил в "Спутнике", руководил офицер госбезопасности, туда же прикомандировывались участковые, постовая служба, уголовный розыск, БХСС и сотрудники КГБ. Группе было выделено два гостиничных номера, один из которых служил дежурной частью, другой -- комнатой отдыха. Дежурства проходили в абсолютно спокойной обстановке, никаких происшествий не случалось, да и не могло, пожалуй, случиться из-за обилия спецслужб в столице.
       "Валяем здесь дурака, -- недовольно размышлял Смеляков, глядя, как члены оперативной группы в течение всего дня играли в шахматы или читали книги. -- У меня на участке дел полным-полно, а приходится тут время впустую тратить, баклуши бить. Впрочем, не было бы нас тут в таком количестве, может, и порядка такого не было и чрезвычайные ситуации случались бы".
       -- Семён Николаевич, -- заговорил он однажды с руководителем группы, -- почему не создаются какие-нибудь специальные подразделения на случай захвата заложников? Ведь если такое случится, будет очень сложно. Мы же ничего не умеем. Нужны специалисты.
       Чекист усмехнулся, раскуривая сигарету:
       -- Ну во-первых, у вас же создан ОМОН.
       -- Какой ОМОН?
       -- Отряд милиции особого назначения.
       -- Никогда не слышал о таком.
       -- Есть такой на Петровке. Это боевые ребята. Но только совсем не обязательно нужны такие отряды. Вон капитан Попрядухин, вспомни. Получил героя Советского Союза за то, что в самолёте обезвредил террористов. В одиночку справился! Самбист, мастер спорта, ворвался в самолёт через нижний люк и разоружил бандитов. И никакого спецподразделения... Да ведь у вас каждый день кто-нибудь задерживает преступников. А специалисты есть, уверяю тебя, и в МВД есть, и в КГБ тоже...
       Если в "Спутнике" царило спокойствие, то на основной работе Виктор едва успевал справляться с валом обрушившихся на него дел. Каждый день что-то происходило. Конечно, крупных преступлений во время Олимпиады не было, но мелочёвка никуда не делась. Особенно одолевали Смелякова карманники, незримо присутствовавшие всюду. И если на прежнем участке Виктор сталкивался с ними редко, то теперь он отвечал не только за рынок, но также за крупный универмаг и за ресторан, где воры-щипачи очищали карманы зазевавшихся граждан по много раз на день.
       "И ведь не увидишь этих проныр, -- думал Виктор. -- Пётр Алексеич как-то ловко вычисляет их, а я пока не научился..."
       Как-то раз Смеляков вместе с Сидоровым стоял в универмаге "Весна", и вдруг Сидоров очень тихо шепнул на ухо Виктору:
       -- Не оборачивайся. У тебя за спиной в двух шагах карманник. Сейчас будем брать его. Как только он вытащит у женщины кошелёк, я тебя толкну. Ты сразу разворачивайся и хватай мужика.
       -- Какого?
       -- Увидишь. Пожилой такой. Там только один мужик, остальные женщины.
       Виктор напрягся в ожидании. Вниз по затылку побежала капля пота.
       И тут Сидоров легонько пихнул его в грудь.
       Виктор развернулся и увидел перед собой невозмутимое лицо пожилого мужчины. Смеляков буквально сгрёб его в охапку.
       "Тот ли? -- мелькнуло в голове Смелякова. -- Тот ли?"
       -- Держи его, Витя! -- угрожающе закричал за спиной Сидоров.
       Мужичок забился в крепких объятиях Смелякова, пытаясь высвободить свои руки, но Виктор плотно прижимал их к своей груди, не позволяя вору выпустить кошелёк. Он чувствовал, как металлический замочек больно упирался ему в сосок.
       "Здесь, тут он, миленький!"
       -- Гражданка, у вас украли кошелёк, -- загремел Сидоров, тыча пальцем в раскрытую дамскую сумочку. -- Всех остальных прошу засвидетельствовать.
       -- Не я, не я, -- брыкался схваченный вор.
       -- Спокойно, братец, -- весело погрозил ему Сидоров. -- Витя, а ну-ка освободи его чуток, покажи, что он вытащил у гражданочки.
       Смеляков отступил на шаг от карманника. Тот разжал пальцы, и кошелёк упал на пол.
       -- Мой! -- воскликнула женщина. -- Товарищи, это мой кошелёк! Ах ты ворюга! Ах ты дрянь такая!
       Она растерянно смотрела на лежавший у ног карманника кошелёк, не решаясь поднять его.
       -- Вот и славненько, -- Сидоров похлопал Виктора по плечу. -- Волоки его в кабинет директора. Только крепче держи.
       -- У меня не вырвется, -- усмехнулся Смеляков, всё ещё не до конца осознав, что они взяли вора с поличным.
       -- Товарищи, пройдёмте с нами, надо составить протокол.
       Пока Виктор шёл по залу, заломив вору руку за спину, и перед ним расступались шушукающиеся покупатели, он снова и снова возвращался к тому мгновению, когда он развернулся и схватил мужчину. И опять в его голове проносился вопрос: "Тот ли?". Это было похоже на испуг, от которого никак не получалось избавиться...
       -- Я почему-то жутко переволновался из-за этого карманника, -- признался он вечером Сидорову.
       -- Что так?
       -- Не знаю. До сих пор сердце ёкает. Это как после сна бывает, когда возвращаешься к сцене, где на краю обрыва стоял. Во мне всё нормально, а потом, вспоминая про обрыв, почему-то дух ужасно захватывает. Страшно до смерти. Так и тут: мужик этот попался, а мне всё мерещится, что я мог не того сцапать и, стало быть, упустить вора.
       -- Не упустил же, -- ухмыльнулся Сидоров.
      
      
       ***
      
      

    Секретно

    экз. N 1

       агент "Корвуазье" .

    место встречи: условленное

    принял: Смеляков.

    10.07.80 г.

    Агентурное сообщение N 89

       Бар ресторана "Гавана" на Ленинском проспекте иногда посещают молодые ребята, 20-23 лет, по кличкам Андрюха, Кучер и Груздь. Известно, что они нигде не работают, но свободно располагают деньгами. В начале лета Груздь продал в баре транзисторный приемник "Спидола" поляку студенту за 25 рублей. Несколько дней назад Кучер предложил официанту Никифорову Владимиру цветной малогабаритный телевизор "Юность" за 80 рублей, но по какой-то причине сделка не состоялась. Груздь оставил Никифорову свой номер телефона 134-71-43, однако последний выбросил листок с записью в урну.

    Корвуазье.

      
      
       Задание: Продолжайте наблюдение за поведением этой группы лиц. Фиксируйте их контакты. При случае попытайтесь установить с ними контакт. Если появится возможность постарайтесь взять на комиссию предлагаемые ими вещи или запомнить номер (если имеется), либо особые приметы.
      
       Задание усвоил: Корвуазье.
      
       Справка: А/с на Андрюху, Кучера, Груздя первичное. Фигуранты не известны.
      
       Мероприятия: Установить адрес, по которому установлен т.134-71-43. Провести оперативную установку в адресе, с целью установления Груздя. Проверить его по оперативным учётам и на наличие агентурных подходов.
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков.

       10.07.80 г.
      

    Справка

       Тел. 134-71-43 установлен по адресу: г. Москва, ул. Удальцова, д.48, кв. 516.
       В адресе прописаны:
       1) Груздиков Виктор Фёдорович, 12.01.1937 г.р., уроженец г. Можайска, Московской обл., пенсионер МВД, ответственный квартиросъемщик.
       2) Груздиков Фёдор Викторович, 21.09.1962 г.р., уроженец г. Москвы, работает электриком во 2ом Медицинском институте им. Н.И. Пирогова.
       Примечание: ранее в адрес была прописана Груздикова Елена Николаевна.05.08.1937 г.р., уроженка г. Можайска, Московской обл., пенсионерка, выписана из адреса 30.05.1980 г. в связи со смертью.
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков.

       1.08.80 г.
      
      
       ***
      
       На следующий день после дежурства в гостинице "Спутник" Смелякова вызвал Болдырев.
       -- Как настроение? Боевое?
       -- Вполне.
       -- Я тебя вот по какому вопросу выдернул. Ты все запланированные на обеденное время мероприятия отложи. Я тебе должен представить нашего резидента. Пора тебе агентов передавать, оставшихся от твоего предшественника.
       Резидентом был бывший офицер уголовного розыска, проживавший на улице Вавилова, почти напротив Черёмушкинского рынка. Он давно вышел а пенсию, вёл тихую жизнь, не привлекал к себе внимания, не вызывал подозрения у представителей преступного мира, поэтому легко поддерживал связь с агентами, получал от них информацию и сразу передавал её соответствующему оперативному работнику уголовного розыска, чья агентура находилась у него на связи.
       -- Владимир Петрович, -- представился он Смелякову.
       Он держался бодрячком, хотя возраст наложил на него свою печать: морщины глубоко изрезали его лицо, кожа на шее провисла, из крупных мясистых ноздрей торчали пучки седых волос. Чуть прихрамывая на правую ногу, Владимир Петрович провёл гостей на кухню.
       -- Это ему пуля сухожилие перебила, -- пояснил Болдырев.
       -- А вторая здесь прошла, -- добавил не без гордости резидент, потыкав длинным узловатым пальцем себе в основание шеи. -- Чуть-чуть в сторонку, и мне бы каюк настал. Ха-ха-ха! Значит, Виктор Андреевич, будем работать вместе?
       -- Будем.
       Смеляков с интересом разглядывал Владимира Петровича. И впрямь никто никогда не подумал бы, что этот сухонький старик был резидентом и имел на связи полтора десятка глубоко законспирированных агентов, от информации которых порой зависел успех многих оперативных мероприятий.
       -- Присаживайтесь. Я приготовил к вашему приходу крепкий чай. Вчера купил две пачки индийского... Никак не могу привыкнуть, что нет моей Нины Семёновны.
       -- Месяц назад он похоронил свою жену, -- шепнул Болдырев Смелякову.
       -- Теперь придётся на старости лет учиться жить в одиночку, -- проговорил Владимир Семёнович спокойно, но в глазах его задрожали слёзы.
       Эта сцена произвела на Виктора сильное впечатление. Когда деловые вопросы были обсуждены, и Болдырев со Смеляковым вернулись в отделение, Виктор снова и снова вспоминал о резиденте, но не как о своём коллеге, а как об одиноком человеке. Сразу в голове возникли лица родителей.
       "Чёрт меня подери! Я же давно ничего не посылал им! И на последнее письмо матери не ответил. Надо накупить побольше финской колбасы в нарезке, они удивятся, никогда таких упаковок не видели. Отец-то, конечно, скажет, что это баловство, что колбаса должна быть толстыми ломтями нарезана, иначе ей рот не радуется. Но пусть всё-таки побалуются этим сервелатом..."
       Ближе к вечеру к Смелякову пришли две азербайджанки, одной было лет под тридцать, другая казалась совсем молоденькой девушкой.
       -- Нам сказали заявление написать, -- громко начала старшая. -- Сказали, что к вам надо..
       -- У вас что-то случилось?
       -- Нас обманули, товарищ милиционер!
       -- Где? Как?
       -- В магазине "Весна". Подсунули не тот товар. Мы брали итальянские батнички, а нам всучили обыкновенные майки. Самые дешёвые советские майки.
       -- С рук покупали? -- догадался Виктор.
       -- Да.
       -- Понятно. Что же вы так? Разве не понимаете, что с рук ничего покупать нельзя?
       -- С виду приличный такой мужчина был, -- присоединилась к разговору девушка. -- Дал сперва посмотреть на кофточки. Мы их пощупали. Очень хорошие кофточки. Очень красивые. Мягкие, нежные, трогать -- просто наслаждение.
       -- Много купили?
       -- Господи, пять упаковок, -- возмутилась старшая. -- Хотели в Баку подарки привезти. А тут на тебе! Купили такое...
       -- Понятно. Мошенников там много. Они это ловко умеют.
       -- Да, очень ловко. Мы с ним к его машине спустились, он спросил, сколько нам надо, мы расплатились, и он сунул нам пять упаковок. Они закрыты были, заклеены. Мы сразу-то не стали распечатывать их, на улице-то неудобно. Пока лавочку нашли, пока устроились. А когда увидели, что внутри, то просто ахнули! Дешёвые тряпки! Но ведь заплатили-то мы за импортные батники, а не за чёртовы майки, которые и на половую тряпку не сгодятся. Это совсем другие деньги, товарищ следователь.
       -- Я не следователь, а инспектор уголовного розыска, сыщик.
       -- Это хорошо, что сыщик, -- опять затараторила девушка. -- Вы уж нам помогите, товарищ сыщик. Очень просим вас.
       -- А вы запомнили того мужчину?
       -- Мужчина, как мужчина, обычный русский мужчина, -- пожала плечами старшая.
       -- У него вот тут над бровью родинка, -- воскликнула девушка, -- большая родинка.
       -- Ладно, вот вам бланк объяснения, пишите всё подробно, -- распорядился Смеляков. -- Что помните, то и пишите. Какая машина, какого этот мужчина возраста, его приметы... Вообще, как можно подробнее о том, что с вами произошло...
       Утром Виктор отправился в универмаг "Весна" и расспросил продавщиц, не обратил ли кто-нибудь из них вчера внимания на толкавшегося среди покупательниц мужчину.
       -- Был тут один, -- вспомнила какая-то из продавщиц. -- Всё предлагал что-то. На машине приезжал.
       -- Почему вы думаете, что на машине?
       -- А я в окно видела. Он тут подцепил двух дамочек с Кавказа и к машине повёл. Машина, как у моего мужа.
       -- Какая?
       -- "Москвич-412" бежевого цвета.
       -- А номер не запомнили?
       -- Всего номера не помню, но буквы были: "МКГ".
       -- Спасибо...
       Вычислить машину по заданным параметрам оказалось несложно, и уже через два дня Смеляков появился на квартире владельца "Москвича". Его встретил молодой человек, взлохмаченный, небритый, в линялой тельняшке. Его звали Илья.
       "А родинки-то никакой у него нет над бровью", -- отметил для себя Виктор.
       После недолгого разговора выяснилось, что Илья дважды предоставлял машину своему приятелю.
       -- Зачем? -- спросил Смеляков.
       -- Ему машина была нужна, а мне деньги. У меня жена сейчас в больнице. С финансами трудно. Я же художник, а профессия у меня такая, что сегодня денег полно, а завтра -- фига с маслом. А тут появился Гоша...
       -- Тот самый приятель?
       -- Да. И сказал, что ему иногда будет нужна машина. Предложил по двадцатке за каждый день. Двадцать рублей! Разве я мог отказаться?
       -- А вам не пришло в голову поинтересоваться, для чего вашему приятелю понадобилась ваша машина? Не спросили вы, с какой такой щедрости он вам сразу двадцать рублей выложил?
       -- Да нет мне дела, чем Гоша занимается. Мне деньги сейчас нужны до зарезу. Разве я мог отказаться?
       -- Всё с вами ясно, Илья. Так, давайте-ка вы мне напишете объяснение, чтобы задокументировать факт передачи вами автомобиля во временное пользование вашему другу. Как его полное имя?
       -- Игорь Семёнович Руденко, -- проговорил Илья, переминаясь с ноги на ногу.
       -- Машина сейчас где?
       -- Во дворе стоит.
       -- Хорошо. Прошу вас больше никому не давать её.
       -- Товарищ лейтенант, а что Гоша натворил-то? Я же ничего не знаю.
       -- Похоже, что ваш дружок -- жулик, мошенник. А вы в некотором смысле соучастник его мошенничества. Впрочем, соучастник, похоже, невольный. Ладно, с этим разберётся следователь.
       -- Послушайте, но я же ни сном, ни духом... Я же не знал ничего!
       -- Где живёт ваш Гоша? Адрес знаете?
       Час спустя Смеляков сидел за столом в квартире Игоря Руденко.
       Квартира не отличалась ни изяществом обстановки, ни роскошью. "На дворец крупного воротилы не тянет", -- подумал Виктор. Игорь был совершенно подавлен появлением сотрудника уголовного розыска, весь съёжился, облокотившись на край стола.
       -- Как же вы меня нашли? -- растерянно проговорил он, не поднимая головы.
       -- Видите ли, гражданин Руденко, милиция у нас на высоте. Это про неё только говорят, что она ничего не делает, но вот вы на собственном примере имеете возможность убедиться, что мы раскрываем преступления очень быстро, -- сказал, стараясь не выдавать своего торжества, Смеляков.
       -- Что же теперь будет?
       -- Статья 147 уголовного кодекса, мошенничество. Серьёзное преступление. В деталях будет разбираться суд.
       -- Послушайте, я же раньше этим не промышлял.
       -- Вы полагаете, что я в это поверю? Надо иметь талант, чтобы всучить целую пачку отечественных маек вместо импортных кофточек. И не кому-нибудь впихнуть, не мужику, а бабам! У женщин-то глаза на тряпки ох какие острые!
       -- Да дуры они полные! -- воскликнул Руденко. Он поднял глаза на Смелякова, наморщил лоб, и чёрная родинка над бровью выразительно шевельнулась, словно жила своей отдельной жизнью.
       -- А вы так запросто определяете, что представляет собой человек? -- усмехнулся Виктор. -- Впрочем, что я с вами время трачу. Я вас нашёл, а дальше -- не моё дело. Суд определит степень вашей вины.
       -- Суд... -- обречённо пробормотал Руденко. -- Неужели нельзя без суда?
       Виктор поднялся и развёл руками:
       -- Любишь кататься, люби и саночки возить. Слышали такую поговорку, гражданин Руденко?
       Тот молча кивнул.
       И тут Виктора что-то толкнуло изнутри. Такую вселенскую беззащитность источала сгорбившаяся фигура Игоря, такую обречённость, что Смеляков не выдержал.
       -- Послушайте, Игорь Семёнович, -- заговорил он. -- Могу предложить вам одно очень лёгкое решение этого дела. Но вам придётся раскошелиться.
       -- Заплатить? Кому? Штраф? Или лично вам?
       -- Э-эх! Гражданин Руденко, а я-то решил с вами по-человечески, -- махнул рукой Смеляков.
       -- Простите, товарищ лейтенант... Я просто не понял...
       -- Не мне заплатить, а женщинам, которых вы обманули. У меня есть их адреса. Если вернёте им почтовым переводом их деньги, думаю, они вас простят.
       -- Согласен! -- Руденко вскочил со стула и едва не бросился к Смелякову, чтобы обнять его, но заставил себя остановиться.
       -- Вот и хорошо, что согласны. В таком случае я даю вам два дня. Если через два дня не принесёте мне квитанцию и копию телеграммы, в которой вы приносите ваши извинения этим женщинам, то я возбуждаю уголовное дело.
       -- Господи, да я сегодня же... Я прямо сию минуту...
       -- Только не подумайте, что вы разжалобили меня. Просто мне не хочется заниматься бумажной вознёй.
       -- Я сегодня же всё сделаю! -- с жаром повторил Руденко.
       Виктор чувствовал себя удовлетворённым.
       А на следующий день Руденко приехал к нему в отделение и привёз квитанцию почтового перевода.
       -- Вот и славно! -- скупо улыбнулся ему Смеляков. -- Будем считать этот инцидент исчерпанным.
       -- И всё? -- уточнил на всякий случай Игорь. -- Я могу идти?
       -- Да. Ступайте, Игорь Семёнович...
       Смеляков долго смотрел на квитанцию. Дело было закончено, не успев начаться.
       "А здорово он испугался. Только вот не верю я, что он впервые занимался мошенничеством. И пачки у него были аккуратно склеены, и за машину щедро приятелю заплатил, то есть твёрдо знал, какой навар будет у него за день... Нет, парень промышляет этим. Может, не развернулся во всю мощь, но работает профессионально... По какому он адресу живёт? Так-так... Надо предложить его операм из Бауманского отделения, раз он в их районе проживает. Кажется, из него может получиться неплохой агент..."
       Смеляков поднял телефонную трубку и неторопливо покрутил диск, набирая нужный номер. Выяснив, кто из оперативников отвечал за участок, где проживал Руденко, Виктор связался с нужным ему сотрудником.
       -- Заявления этих азербайджанок лежат у меня. Объяснительная от Руденко тоже у меня, -- сказал Смеляков. -- Так что могу дать тебе всё это добро, если заинтересуешься. А ты уж распоряжайся всем по собственному усмотрению. План по приобретению небось горит? А на этой компре ты легко исправишь эту ситуацию.
       -- Дорогой мой, я к тебе сегодня же приеду. Такой подарок! Вы меня порадовали!
       -- С тебя бутылка.
       -- О чём разговор! У меня есть классный коньяк.
       -- Тогда прямо у меня и обмоем. Только я сегодня засиживаться допоздна не могу, потому что мне завтра дежурить. Так что вы постарайтесь не позже семи.
       -- Буду... Ещё раз спасибо за помощь...
      
       ***
      
       Между тем Олимпиада заканчивала триумфальное шествие по стране. Медали сыпались в копилку олимпийской сборной СССР золотым потоком. Люди радовались атмосфере доброжелательности весёлого праздника и красивого зрелища. В один из тех дней в отделение поступила сводка об оперативной обстановке в городе, где было сказано, что в Москве не зарегистрировано ни одного преступления: ни разбоев, ни угонов автомобилей, ни изнасилований.
       "Оно, конечно, понятно, -- подумал Смеляков, -- нагнали милиции со всей страны! Когда на каждого гражданина приходится по два милиционера, трудно совершить преступление. К тому же основную массу неблагонадёжных лиц выперли из столицы месяца за два до начала Олимпиады. А многие, как я думаю, и сами выехали на время, чтобы избежать неприятностей. Только сводка эта -- фикция. У меня за вчерашний день две кражи было в "Ингури", только я не зарегистрировал их, а потому их вроде как и не было. Оттуда и сводка чистенькая получилась. Хотя, конечно, сейчас, во время Олимпиады, обстановка почти райская. Кстати, за "Ингури" надо браться всерьёз. Там кто-то активно шурует, и наверняка не один человек, пора выявить эту братву"...
       В воскресенье, 3-го августа, состоялось закрытие Олимпиады. В тот день Смеляков дежурил в "Спутнике". С четырнадцатого этажа он любовался красочной церемонией закрытия спортивного праздника. Перед ним почти как на ладони лежал стадион "Лужники", в заходящих лучах солнца сверкала золотистая чаша для олимпийского огня, обрамлённая лозунгом: "Быстрее, выше, сильнее!", пестрели бесчисленные разноцветные флаги.
       Когда небо над Москвой начало незаметно угасать, погружая город в тонкую вечернюю синеву, над стадионом плавно взмыла гигантская кукла Олимпийского Мишки, мягко подталкиваемая яркими лучами прожекторов. Зрелище было завораживающим. Виктора охватила острое, щемящее чувство печали. Казалось, весь город в те минуты был переполнен нежностью и любовью. Откуда-то из репродукторов доносились звуки прямой трансляции со стадиона, Лев Лещенко нежно исполнял прощальную песню: "На трибунах становится тихо... До свиданья, до скорых встреч...". Небо продолжало затухать, и в подкрадывающихся сумерках залитое светом пространство "Лужников" приобретало всё более сказочный вид. Улыбчивый Олимпийский Мишка поднимался выше и выше, постепенно теряясь в розоватой бездне засыпающего небосвода, лучи прожекторов уже не доставали его. А на телевизионных экранах в те минуты проплывали ряды зрителей на стадионе, нескончаемой чередой появлялись умилённые плачущие лица. Все были искренне растроганы и счастливы...
       "Вот и кончился праздник, -- подумал Виктор. -- А у меня его словно и вовсе не было. Теперь-то режим станет поспокойнее, можно будет в следующие выходные наконец-то отдохнуть".
       Он подумал о Вере и живо представил её лицо. За время Олимпиады он ни разу не созванивался с Верой, и теперь почувствовал, как сильно ему нехватало её.
       "Верочка, милая Верочка..."
       А через несколько дней после закрытия Олимпиады из Баку прибыла большущая почтовая посылка на адрес девяносто шестого отделения милиции, но на имя Смелякова, Виктор не сразу догадался, кто был отправителем, несмотря на указанное имя. Он уже успел забыть двух азербайджанок, которым пронырливый гражданин Руденко подсунул советские майки вместо итальянских кофточек. В посылке оказались душистые фрукты.
       -- Ёлки-палки! -- воскликнул Смеляков, стоя над раскрытой коробкой. -- Пётр Алексеич, вы только гляньте, что мне прислали: тут персики, абрикосы, груши...
       -- Это кто ж так расстарался для тебя? -- Сидоров, не выпуская из рта дымящейся папиросы, взвесил на ладони большущую грушу, источавшую нестерпимо вкусный аромат.
       -- Да были у меня как-то две пострадавшие. Это они, видать, в благодарность за то, что я им не только деньги вернул, но и заставил человека, обманувшего их, извиниться перед ними.
       -- Во! А многие говорят, что народ у нес бессердечный и не умеет ценить нашу с тобой работу.
       -- Угощайтесь, Пётр Алексеич. Надо ребят позвать, пусть порадуют душу...
       -- Этак у тебя ничего не останется.
       -- Всю эту груду мне всё равно одному не одолеть.
       -- Давай лучше на вечер оставим, откупорим винца и отдохнём на славу...
       -- Верно, посидим вечером, расслабимся... Кстати, Пётр Алексеич, надоумьте, как мне с "Ингури" грамотно разобраться?
       -- А что, кражи замучили?
       -- Регулярно.
       -- У тебя есть какая-нибудь информация по этому поводу?
       -- Да, от одного из агентов, которого я получил от своего предшественника, поступила информация, что в "Ингури" постоянно отдыхает группа карманников, которая орудует на 33-м маршруте троллейбуса.
       -- В таком случае ты свяжись с ребятами из ООПГ. Попроси их помочь. Там ребята толковые. Они с одного взгляда щипачей определяют, карманники -- их специализация. Только как всё провернёте, сразу определитесь с тем, как результат будете делить. Они-то наверняка на себя одеяло станут тянуть, но кражи-то на нашей территории и раскрытие их за тобой должны быть. Не забудь всё оформить, а то получится, как тогда с наркотой в "Гаване".
       -- Ладно, Пётр Алексеич, всё сделаю чин-чинарём.
       Виктор невольно вернулся мысленно к недавнему эпизоду, связанному с задержанием продавца наркотиков в ресторане "Гавана". В тот раз к нему поступила информация от его агента, что некто по кличке Муха регулярно сбывает анашу в "Гаване". Сидоров со Смеляковым легко взяли Муху и через него вышли на владельца анаши, на квартире у которого обнаружили пятьдесят килограммов наркотического зелья. Успех был оглушительным, но Виктор забыл застолбить в учётной группе РУВД раскрытие за своим агентом, и карточка на раскрытое преступление пролежала в Управлении долгое время без соответствующей отметки. В конце концов в неё была внесена фамилия опера из районного ОУРа, в результате чего Смеляков и его агент лишились денежной премии. Виктор злился на себя, но ничего поделать не мог... "Что за рассеянность такая? Мозги стали просто стариковские, ничто в голове не держится, всё вылетает!" -- ворчал он, не осознавая, что причиной была вовсе не невнимательность, а самая обыкновенная человеческая усталость. Дел всегда хватало в избытке, в памяти приходилось держать колоссальный объём информации и принимать решение одновременно чуть ли не десятку сложнейших вопросов, наступая порой на горло собственной совести и принципам. Всё это не могло не сказываться на нервах, поэтому, когда после высасывающей все жизненные силы работы очередное преступление раскрывалось, Виктор выбрасывал из головы такие "пустяки", как оформление соответствующих бумаг. "Дело сделано, а бюрократия потерпит", -- вздыхал он, чувствуя огромное облегчение от сброшенной очередной тяжести. Через день он, разумеется, спохватывался, и заполнял всё должным образом, но в тот злополучный раз, вернувшись с задержания в "Гаване", он напрочь забыл о карточке на раскрытое преступление и вспомнил о своём "проколе" только во время очередного премирования...
       Что касается совместной операции с ООПГ в ресторане "Ингури", то она прошла быстро и без осложнений. Человека, запустившего руку в изящную дамскую сумочку, висевшую на спинке стула, взяли с поличным. Виктор был доволен, хотя прекрасно понимал, что карманники, переждав месяц-другой, вернутся в "Ингури", потому что обеспечить беспрерывную работу сотрудников ООПГ там было не реально.
       "Пусть хоть временная передышка. Пусть хоть месяц. Будет время сосредоточиться на кое-каких других делах..."
      
      
       ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ОКТЯБРЬ 1980
      
      
       МВД СССР Секретно
       ГУВД Мосгорисполкома экземпляр N1
       Управление оперативной службы
       исх. N 5/1120с вх. N 3/16000с
       "17" октября 1980 г
      
      

    Оперативная установка

       на: Груздикова Фёдора Викторовича
       21.10.1962 г. рожд., уроженца г.Москвы,
       русского, проживающего по адресу:
       г. Москва, ул. Удальцова, д. 48, кв.516,
       т. 134-71-43,
       не работающего.
      
      
       Груздиков Ф.В. занимает с семьёй двухкомнатную квартиру в 12 этажном кирпичном доме на 3-ем этаже. На площадке расположены ещё три квартиры. Окна квартиры проверяемого обращены во двор, из которых хорошо просматривается вход в подъезд.
       В адресе проверяемый проживает с момента заселения, поэтому хорошо известен жильцам дома.
       Со школы Груздиков считался трудным ребёнком, часто прогуливал занятия, рано стал курить, употреблять спиртное. В 7 или 8 классе впервые убежал из дома. В связи с чем был поставлен на учёт в детской комнате милиции.
       Воспитанием сына занималась мать, Груздикова Елена Николаевна, которая недавно скончалась от онкологического заболевания. Проверяемый мать не воспринимал, был с ней груб, часто устраивал скандалы. Один из источников был свидетелем, когда после очередного скандала Груздиков ударил мать аллюминевой трубкой от пылесоса по голове и убежал из дома. Вернувшийся с работы отец (о нём ниже) вызвал скорую и отправил жену в больницу, где она с сотрясением мозга пролечилась почти месяц.
       Отец проверяемого - Груздиков Виктор Фёдорович, 12.01.1937 г.р., уроженец г. Можайска, пенсионер МВД, ранее работал инспектором ГУБХСС МВД СССР, в 1976 году уволен из органов по болезни с сохранением пенсии. Работает в Главном управлении торговли Мосгорисполкома.
       Проживающие в доме видят его редко. Как ранее, когда он служил в МВД, так и сейчас Груздиков старший уходит рано, а возвращается поздно, часто после 00 часов. Поэтому воспитанием сына не занимался. Когда жена жаловалась на поведение сына, отец всегда занимал его позицию и винил во всём свою жену. По мнению источников, неустроенность семейной жизни была основной причиной спровоцировавшей болезнь, которая привела к смерти матери проверяемого.
       В настоящее время Груздиков Ф.В. числится работающим во 2-ом Московском медицинском институте, однако соседи его постоянно видят дома в дневное время. По вечерам он уходит вместе со своими многочисленными друзьями и возвращается чаще после отца, как правило, в нетрезвом состоянии.
       Из связей Груздикова источникам известны:
       - Андрюхин Валентин, 20 лет проживает в соседнем доме N 46, дружит с проверяемым с детства;
       - Сошников Алексей, 20--21 год проживает где-то на Ленинском проспекте, учился в одной школе с Груздиковым, дружен с ним с детства;
       - Сергей, на вид около 25 лет, где проживает не известно, но как отметил один из источников, он является "заводилой во всех делах компании";
       - Тер-Микалёв Армен Арнольдович, 01.02.1960 г.р., проживает в соседней квартире N 517, дружит с проверяемым с детства.
       Родители Тер-Микалёва, оба работают в одном из почтовых ящиков, категорически были прогтив отношений своего сына с Груздиковым. Однако, как отметили источники, Армен продолжает втайне от родителей посещать его квартиру и принимать участие в их делах.
       Материально семья Груздиковых обеспечена хорошо. В квартире добротная деревянная мебель, дорогостоящая радио и телеаппаратура, хрустальная посуда, вся квартира в коврах.
       Несмотря на то, что Груздиков младший работает электриком, он свободно располагает деньгами. Недавно соседу из кв. 511 занял 25 рублей. На вопрос, возможно ли вернуть долг через месяц, Груздиков ответил: "Вернёшь когда будут".
       Информации, предлагал ли на продажу Груздиков или его связи какие-либо вещи, в процессе проведения установки не получено. На момент посещения квартиры цветного малогабаритного телевизора "Юность" не обнаружено.
      
       Начальник отделения 5 отдела
       майор милиции В.С. Томазов
      
       Начальник 5 отдела
       майор милиции О.В. Заверюха
      
       "15" октября 1980 г.
      
      
      
       ***
      
       В последних числах сентября Борис Жуков переехал на квартиру к Лене. Её родители улетели в Лондон в долгосрочную командировку.
       -- Ну теперь нам с тобой вдвоём будет просто шикарно, -- сказал он Лене на следующий день после того, как они остались одни. -- Давай соберём, что ли, компашку по этому поводу.
       -- С удовольствием. Ты кого предполагаешь позвать?
       -- Ну... Надо бы подумать. Чтобы не заскучали за столом...
       -- А когда?
       -- Чего тянуть? Давай на ближайшую субботу свистнем всех. Это какое число?
       -- Пятнадцатое...
       -- Я прямо сейчас и сяду на телефон. Начну с Верочки Шиловой...
       Вера приняла приглашение, но сразу уточнила, что она придёт со Смеляковым.
       -- О, похоже, что у вас с ним серьёзно, -- пошутил Борис.
       -- У нас с ним как надо, -- парировала она.
       -- Понял и умолкаю, сударыня. Я ведь так и так хотел его звать. Тогда ты сама позвони ему, ладно?
       -- Не позвоню, а передам при встрече. Он сегодня ко мне в прокуратуру должен заглянуть...
       Смеляков приехал первым, поскольку ему было ближе других.
       -- Я думал, что ты вместе с Верой будешь, -- удивился Борис.
       -- Она сказала, чтобы я ехал один. Она может чуть припоздниться.
       Но пришла Вера почти вовремя. Увидев Виктора, она чмокнула его в щёку:
       -- Привет.
       Жукову сразу бросилось в глаза, что Виктор смотрел на девушку с нескрываемой нежностью. "Тут всё не просто так, -- подумал Борис. -- Витька, кажется, основательно втюрился. Глаза у него просто по-мальчишески сияют".
       -- Проходите, чего вы столпились в прихожей! -- выбежала к ним Лена.
       Вера достала из полиэтиленового пакета туфли и направилась к дивану:
       -- Как же я устаю в сапогах, люди добрые! В каком поганом климате мы живём! Всё время дожди и грязь. Кажется, что даже если на такси к подъезду подкатить, то всё равно изгваздаешься... Вить, я сейчас, в ванную сбегаю, причёску поправлю...
       Смеляков вернулся к книжным полкам, от которых он отошёл, услышав голос Веры. Ему всегда хотелось знать, что люди читают. Всегда хотелось найти что-нибудь новое. Неожиданно увидел "Доктор Живаго".
       -- Лена, послушай, у вас тут, оказывается, есть "Доктор Живаго"...
       -- Папа из Парижа привёз. Это какое-то эмигрантское издание.
       -- Можно посмотреть?
       -- Конечно. Ты не читал?
       -- Откуда же я мог взять "Живаго"? Он же почти запрещённый. Вера рассказывала, что Пастернака за этот роман изгнали из Союза писателей.
       -- Вить, не читай ты эту ерунду, -- подошёл к ним Борис.
       -- Ерунду?
       -- Не стоит эта книга всего того шума, который вокруг неё создали. Да и не было бы никакого шума, если бы Пастернаку Нобелевскую премию не дали. А дали её только из политических соображений. Уверяю тебя, что "Тихий Дон" и "Хождение по мукам" в сотни раз сильнее, острее и красочнее, чем "Доктор Живаго". Но идеологическая шумиха вознесла "Живаго" на недосягаемую высоту. Революция, со всеми её неоправданными жестокостями, у Шолохова гораздо страшнее. Пастернак -- лирик, ему не хватает жёсткости.
       -- Дадите почитать? -- спросил Виктор.
       -- Да бери на здоровье, -- Борис равнодушно пожал плечами, -- только на людях всё-таки не особенно "свети" её... Если хочешь знать моё мнение, то в этом романе гораздо интереснее любовная история и превратности судьбы, так сказать. А некоторые моменты просто удивительно хороши психологически, хотя прописаны, на мой взгляд, не до конца, не совсем точно... Вот послушай, -- Борис взял книгу из рук Виктора и стал искать что-то в тексте. -- Ага, нашёл... Лариса, главная героиня, совсем ещё молоденькая девушка, стала любовницей богатого мужчины, кажется, он был сперва любовником её матери, я точно не помню. И ты погляди, как Пастернак интересно заметил влияние её сексуального опыта на её мировоззрение. На меня это произвело сильное впечатление. Вокруг уже кипит революция, и приятели Ларисы, обыкновенные подростки, уже втянулись в работу революционного подполья... Да вот слушай: "Мальчики играли в самую страшную и взрослую из игр, в войну, притом такую, за участие в которой вешали и ссылали. Концы башлыков были у них завязаны сзади такими узлами, что это обличало в них детей и обнаруживало, что у них есть ещё папы и мамы. Лара смотрела на них, как большая на маленьких. Налёт невинности лежал на их опасных забавах. Тот же отпечаток сообщался от них всему остальному. Морозному вечеру, поросшему таким косматым инеем, что вследствие густоты он казался не белы, а чёрным. Синему двору. Дому напротив, где скрывались мальчики. И главное, главное -- револьверным выстрелам, всё время щёлкавшим оттуда. "Мальчики стреляют", -- думала Лара"... Ну и так далее. Как тебе? Ведь очень точно и ёмко! Понимаешь, она -- уже женщина, она познала суть, она познала то, на чём держится всё остальное. А они этого не знают и всё ещё продолжают быть мальчишками, хоть и носят в карманах револьверы. "Налёт невинности лежал на их опасных забавах"! Каково? И это о революции!
       -- Я должен почитать, чтобы составить собственное мнение, -- серьёзно ответил Виктор. -- А эта мысль, на которую ты обратил внимание, очень необычна.
       -- Я считаю, что именно такими местами и силён "Доктор Живаго", -- сказал Борис.
       Понемногу появились остальные приглашённые.
       -- Ну что? Не пора ли нам за стол? -- бодро спросил Борис.
       Он с удовольствием представлял гостей друг другу, живо в двух-трёх словах рассказывая что-нибудь о каждом. Смеляков чувствовал, что Борису хотелось, чтобы все видели бесконечно разнообразный круг его знакомств. А круг и впрямь был широк: журналист из "Известий", сценарист с "Мосфильма", молоденькая гимнастка, музыкант из какой-то полуофициальной рок-группы, двое сослуживцев из МВТ. Вера с Виктором выступали представителями правоохранительной системы. Поначалу ждали, что появится Александр, брат Лены, но так и не пришёл.
       -- Должно быть, нашёл очередную фотомодель для себя и не в силах от неё оторваться, -- предположила Лена.
       -- Или просто напился, -- негромко добавил Борис.
       Поначалу, как это нередко бывает в разномастной компании, разговор не вязался, но Борис умело подбрасывал то одну, то другую тему, и гости, заглатывая его наживки, постепенно вовлеклись в общую беседу. Вскоре в комнате стоял оживлённый гул, смех, звон рюмок и бокалов, из больших прямоугольных динамиков лилась ненавязчивая музыка.
       -- Слушайте, я тут сон недавно видел, -- рассказывал рок-музыкант, вальяжно откинувшись на спинку стула и перекатывая вилку в пальцах, как иллюзионист. -- Фантастический сон, сюрреалистический какой-то.
       -- Все сны немного сюрреалистичны, -- вставил сослуживец Бориса, снимая пиджак.
       -- Шагаю я по Красной площади, -- продолжал музыкант, -- и вдруг начинаю расти. Ну, знаете, как в кино бывает: всё внезапно начинает уменьшаться, а человек увеличивается до невероятных размеров. И вот уже вижу всё с огромной высоты. И площадь под моими ногами медленно разваливается. То есть не сама разваливается, а от неё отваливаются какие-то куски, огромными ломтями откалываются. И я понимаю, что это куски Советского Союза. Я стою и не могу ничего поделать. Мне хочется плакать, потому что всё рушится, и хочется смеяться, потому что что-то происходит великое. Но самое удивительное было то, что одна моя нога осталась на Красной площади, а другая поехала на отвалившемся куске. И я начинаю разрываться надвое. Вот тут мне сделалось ужасно больно и горько. Я проснулся в такой тоске!
       -- Любопытный сон, -- тихо проговорила Вера.
       -- А что если он вещий? -- усмехнулся журналист.
       -- А слабо тебе тиснуть статейку про этот сон? -- засмеялся Борис.
       -- Куда тиснуть? В "Известия"? Да меня из газеты в три шеи выпрут, а заодно и из партии попросят. Это же стопроцентная антисоветчина! Такой сон даже из самого премудрого фантастического романа изымут.
       -- Зря вы смеётесь, -- опять заговорил музыкант. -- Сон-то тяжёлый был. Может, он не реалистичной, но я почему-то верю, что он имеет прямое отношение к нашей жизни.
       -- Ещё бы! -- гаркнул всё тот же сослуживец Бориса, распуская галстук. -- Что может иметь к нам большее отношение, чем Красная площадь!
       -- Чего вы прицепились к этому сну? -- подал голос другой сослуживец. -- Ну мало ли что там во сне. Я вот летаю постоянно. Не бежать же мне из-за этого к психиатру. Я читал, что сны нам даются для того, чтобы мы имели возможность освободиться от сковывающих нас тайных желаний и переживаний.
       -- Подсознание рвётся наружу?
       -- Может... Только всё это обычно забывается. Чего бы ни натворили во снах, мы почти никогда не помним об этом.
       -- Значит, если запоминаем, то сон имеет какой-то особый смысл, -- заключил музыкант.
       -- Костя, ты всё в одну сторону гнёшь. Ну только если сон вещий, -- пожал плечами Борис, -- то это означает, что наша страна должна рухнуть. Но разве это возможно? Ну есть ли среди нас хоть кто-то, допускающий такую вероятность? Никогда! Диссидентов в стране полным-полно, шпионов тоже, все подгрызают, подтачивают, подпиливают. Уж я-то наслышался от отца всякого и иногда даже в подробностях. Он хоть и не в самых высоких эшелонах КГБ служит, но всё-таки... Нет, братцы, никто и никогда не одолеет машину нашей госбезопасности, никакой силы не хватит, чтобы свалить Советский Союз...
       -- Слушайте, -- спохватился журналист, -- я же новый анекдот принёс. Как раз по поводу КГБ...
       За первым анекдотом последовал второй, третий, а когда все вдоволь насмеялись, кто-то вспомнил о новой повести Маканина, но оказалось, что остальные её не читали, и тогда беседа перетекла в русло быта, о котором все были осведомлены.
       Виктор охотно принимал участие в разговоре, если чувствовал, что было уместно подключиться к затронутому вопросу. Но в основном он наблюдал. Общество было для него новым, необычным. Он затруднился бы сказать однозначно, нравились ему собравшиеся за столом люди, или нет. Он привык к компании более простых людей, к более приземлённым темам, к более тяжеловесным шуткам. Нельзя сказать, чтобы он был скован, но всё-таки что-то мешало ему почувствовать себя "в доску своим" в этой среде.
       Мало-помалу общая беседа раздробилась на отдельные разговоры, на каждом конце стола обсуждалось что-то своё. Лена беспрестанно смеялась своим звонким девчачьим смехом, запрокидывая красивую голову и повторяя: "Ой, я уже совсем пьяная". Вера пыталась разговорить гимнастку, но это ей не удавалось, спортсменка только улыбалась, кивала или пожимала плечами, плотно сжав губы, словно боялась собственного голоса. Через некоторое время журналист, устав от собственной идеологической трепотни, обратил охмелевший взор на гимнастку и стал рассыпаться изысканными комплиментами. Девушка продолжала молчать, но улыбка её сделалась более открытой. В конце концов она заявила, что ей пора домой и на настойчивые просьбы журналиста выпить с ней на брудершафт ответила твёрдым отказом: "У меня режим. Мне нельзя".
       -- Наденька, милая, но это просто недопустимо! Вы бросаете нас в самый разгар веселья. Посидите ещё хоть полчасика с нами! -- закапризничал журналист.
       -- Мне нельзя.
       -- Тогда вызываюсь проводить вас. Полагаю, что вы мне не откажете, -- и он тут же оделся, готовый следовать за гимнасткой хоть на край света.
       Когда они ушли, Борис засмеялся:
       -- Всё, наш писатель погиб. Надя его проглотит и не поперхнётся.
       -- Проглотит? Да она же ангелочек! Сама невинность! -- запротестовал один из его сослуживцев. -- Сущее дитя!
       -- Это дитя... -- начал было Борис, затем задумался и продолжил: -- она славится своими любовными похождениями не менее самого Казановы. По-моему, во всей нашей сборной нет ни одного мужика, который не провёл ночь в её постели. Вот посмотрите: Лёшка теперь надолго попадёт под её каблучок...
       Разговор ещё некоторое время вился вокруг любовной темы, затем кто-то вспомнил о чьём-то служебном романе, а оттуда речь зашла о работе. Говорили в основном Борис и его сослуживцы. Виктору стало скучно.
       -- Вера, может, мы пойдём? -- предложил он, нагнувшись к её уху. -- Уже поздно.
       -- Да, пора, -- согласилась она.
       -- Ребята, куда вы? -- воскликнула Лена. -- Мы даже не потанцевали! Сейчас мы что-нибудь заводное включим!
       -- Ты на часы погляди, -- удержала её Вера. -- Соседи уже спят. Какие танцы после одиннадцати?
       -- Ладно, -- согласился Борис, выходя из-за стола, -- сегодня и вправду поздно для танцев. Но теперь вы уж пожалуйте к нам почаще, -- он церемонно поклонился, на его хмельном лице блуждала довольная улыбка. -- Милости просим.
       Уже в коридоре Вера, прощаясь с хозяевами, вдруг сказала:
       -- А мы с Витей, между прочим, решили пожениться.
       -- Правда? -- Лена радостно, как ребёнок, запрыгала на месте и бросилась обнимать Веру.
       Борис деловито пожал Виктору руку, вкладывая в пожатие и в сопровождавший его проникновенный взгляд максимум теплоты:
       -- А мы за это не выпили! А ну стоять всем. Сейчас рюмки принесу... Никаких "нет", без тоста за вечную любовь не отпущу...
       Виктор посмотрел на Веру и улыбнулся. Произнесённые ею слова предназначались не им, а ему. Это был Верин ответ на его предложение руки и сердца, сделанное ей на прошлой неделе. Она взяла время подумать. И вот ответ дан. Дан при всех, но ни у кого и мысли не возникло, что это ответ, а не принятое совместно решение.
       Смеляков шагнул к Вере и нежно обвил рукой её талию. В ответ девушка прильнула к нему и поцеловала в щёку.
       -- А где будете жить? -- спросил Борис.
       -- Пока в моей халупе, -- сказал Виктор.
       -- В коммуналке? -- Лена почти испугалась. -- Вдвоём в крохотной комнатушке?
       -- Вообще-то я не удивлён, -- со смешком проговорил Борис. -- Верочка всегда выбирала почему-то жизнь посложнее. Наверное в тебе живёт сердце Павла Корчагина. Я угадал, Вера?
       -- Угадал, -- ответила Вера серьёзно и прижалась к Виктору ещё сильнее.
       Смеляков почувствовал вскипевшую в нём волну безудержной радости.
       "Милая моя Верочка! Как я тебя люблю!"
       Выйдя на улицу, они остановились перед подъездом, и Виктор нежно поцеловал Веру в губы.
       -- Значит, ты согласна, -- проговорил он тихо. -- А я, если честно, и не надеялся.
       -- Давай прогуляемся? -- предложила она.
       -- Куда?
       -- До твоего дома.
       -- Ты серьёзно?
       -- Вполне.
       -- А как твои? Не будут беспокоиться, что ты не ночуешь дома?
       -- Я уже взрослая девочка. Сама за себя отвечаю.
       -- Тебе виднее.
       Она взяла его под руку:
       -- Вообще-то я уже предупредила их, что могу не приехать.
       -- Когда ты успела?
       -- У меня состоялся с ними серьёзный разговор перед отъездом сюда. Я объявила, что ты сделал мне предложение и что сегодня я дам тебе положительный ответ. Поэтому я вряд ли вернуть домой.
       Виктор слушал её с замиранием сердца. Он никак не мог поверить, что Вера никуда не должна спешить и что эта ночь целиком будет принадлежать им.
       Воздух наполнялся холодом. На мокром асфальте жёлтыми пятнами расплывались отсветы фонарей. Изредка проезжали автомобили, поднимая над улицей лёгкую взвесь пыли и воды, и вновь наступала тишина, нарушаемая только звуками шагов двух молодых людей, шагавших в ночи навстречу своему новому счастью.
       -- Если замёрзнешь, -- сказал Виктор, -- то давай сразу поймаем машину. Тут ехать -- пустяки, но пешком-то долго.
       -- Нет, хочу пешком, хочу идти рядом с тобой...
       Дома они на цыпочках прокрались в его комнату, чтобы не разбудить соседей.
       Долго и молча сидели на диване, слушая дыхание друг друга. Виктор обнимал Веру, а она положила голову ему на плечо. Затем их лица потянулись друг к другу, и в ночной темноте почти невидимые лица казались им не лицами, а мутными облаками, заслонившими весь мир. И всё исчезло. Остались только губы, влажные, жаждущие, властные. Они целовались до тех пор, пока не начали задыхаться, и лишь тогда Вера отстранилась от Виктора и прошептала:
       -- Всё... Хватит поцелуев...
       Она быстро разделась.
       -- Здесь такой ужасный диван, -- виновато проговорил Виктор, будто спохватившись и увидев убранство комнаты новыми глазами. -- Жёсткий и с какими-то колючими узелками.
       -- Тем лучше, -- разгорячённым шёпотом засмеялась она.
       -- Чего же лучше? -- начиная смеяться, прошептал он.
       -- Приятнее будет чувствовать тебя...
       -- Здесь и ванная грязная, ты к такой не привычна.
       -- Пытаешься меня отговорить? Сделал предложение, а теперь в кусты?
       -- Нет, просто мне вдруг стало страшно, что тебе придётся жить в этой жуткой каморке, -- громко шептал он, гладя её тело. -- Мне и самому-то бывает тут жутко.
       -- Ничего, милый, я позабочусь, чтобы тебе здесь стало максимально удобно...
       Она прижала его к себе:
       -- А теперь замолчи...
      
       ***
      
       -- Привет? Как живётся-можется? -- спросил, входя в кабинет, Сидоров.
       -- Здравствуйте, Пётр Алексеич. Всё нормально.
       Капитан опустился на стул, поморщился и подвинул к себе лежавшую на столе свежую газету "Правда". На первой странице виднелся небольшой портрет круглолицего невзрачного человека. "Пленум ЦК перевёл секретаря ЦК КПСС т. Горбачёва из кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС".
       -- Сегодня какое число? -- Сидоров поглядел на газету. -- Двадцать второе? Мне завтра ко врачу.
       -- Что-то беспокоит?
       -- Язва... Разболелась, понимаешь, сволочь, -- проворчал Сидоров, закуривая папиросу.
       -- Пётр Алексеич, вам же курить вредно, просто никак нельзя.
       -- А что мне полезно, Витя?
       Смеляков замялся.
       В следующую секунду дверь распахнулась.
       -- Витя, давай на выезд. У тебя на участке убийство.
       -- Вот чёрт! Где?
       -- Ломоносовский, дом 3.
       Убитым оказался хозяин однокомнатной квартиры, отставной полковник авиации.
       -- Азербайджанец, -- доложил Виктору стоявший возле покойника Андрей Сытин. -- Мамедов Роман Мамедович, шестьдесят семь лет. Задушен полотенцем. Похоже, что сопротивлялся, потому что на руке есть ссадины... Судя по словам соседей, при жизни был очень даже бодрячок, несмотря на возраст. Регулярно принимал гостей, постоянно приходили молодые женщины.
       -- К нему? -- уточнил Смеляков, кивнув в сторону распростёртого на полу грузного тела.
       -- У него в холодильнике полным полно выпивки, всяких деликатесов. Всё очень аккуратно разложено. Похоже, мужик был обстоятельный, -- Сытин выразительно причмокнул.
       -- Пальцы уже сняли?
       -- Заканчиваем, -- крикнул кто-то из комнаты. -- А на кухне уже сделали, можно всё трогать.
       Смеляков прошёл к холодильнику и заглянул внутрь. Там стояло несколько бутылок коньяка и красного вина. На полках лежали банки с красной и чёрной икрой, головка швейцарского сыра, консервы с крабовым мясом и прочая снедь. На кухонном столе Виктор увидел открытую бутылку коньяка и три рюмки.
       -- Кто-то из своих приходил к нему? -- предположил Смеляков.
       -- Дверной замок не взломан, -- сказал Сытин.
       -- А как обнаружили тело?
       -- Соседи вызвали милицию, потому что увидели приотворённую дверь. Они позвали Мамедова, но он не откликнулся.
       -- Ясно. Значит, убийца не плотно затворил дверь.
       -- Тут нет замка с язычком, дверь не может захлопнуться, её надо обязательно на ключ запереть.
       -- Кого же он впустил? Соседи никого не видели?
       -- Нет...
       -- В квартире что-нибудь подозрительное обнаружили?
       -- Нет. Всюду идеальный порядок.
       -- Вить, ходят слухи, что ты жениться надумал.
       -- Надумал. Уже заявление подали.
       -- Когда свадьбу гулять будем?
       -- В декабре распишемся.
       Смеляков прошёл в комнату и увидел разобранную кровать. Одеяло было гостеприимно откинуто.
       -- А ведь Мамедов кого-то ждал, приготовился, -- сказал Виктор. -- Надо поискать следы женщины. На рюмке случайно нет следов губной помады?
       -- Есть.
       -- Стало быть, женщина была. Или две? А потом возникла ссора. Только вряд ли его задушила женщина.
       -- Значит, с женщиной пришёл мужчина...
       -- Соседи не слышали шума? -- уточнил Смеляков.
       -- Ничего не слышали. Здесь стены толстые, звукоизоляция хорошая, не то что в нынешних панельных домах... Кстати, за Мамедовым числится гараж.
       -- Где гараж? Во дворе?
       -- Да...
       При осмотре гаража были обнаружены пакеты с анашой.
       -- Мать твою! Тут же несколько десятков килограммов! Вот откуда у старика привычка жить на широкую ногу.
       -- Может, Мамедов не поделил что-то с кем-то? -- размышлял вслух Виктор, вернувшись на квартиру погибшего. -- Что думаешь, Вадим?
       -- Вполне, -- согласился с ним стоявший рядом следователь.
       -- А кровать? Он точно женщину ждал. И женщина приехала.
       -- Но женщина могла приехать раньше того, кто его убил. И уехать могла раньше.
       -- Тогда они не сидели бы все вместе за одним столом, -- решительно возразил Смеляков. -- Нет, приехавшие были вместе.
       В эту минуту зазвонил телефон. Смеляков бросился к аппарату и поднял трубку:
       -- Слушаю, -- произнёс он спокойным голосом.
       -- Можно Романа Мамедовича?
       -- Его нет. А кто спрашивает?
       -- Галя.
       -- Какая Галя?
       -- Бирюкова. Он знает. А он скоро вернётся? Мы же договорились, что я сегодня приеду. Я звонила, но никто не подходил.
       -- Роман просил меня встретить девушку, которая приедет, -- тут же отреагировал Виктор. -- Это о вас шла речь?
       -- Обо мне. Так я через полчасика уже буду.
       -- Пожалуйста, к тому времени и сам Роман вернётся.
       Виктор положил трубку и посмотрел на Сытина. Тот облизал губы и в свою очередь посмотрел на следователя.
       -- Будем дожидаться гостью, -- сказал Смеляков. -- О смерти Мамедова она ни сном ни духом...
       Когда Галя Бирюкова вошла в дверь, на её лице появилась растерянность.
       -- Я не знала, что будет много народу, -- она сделала пару шагов и остановилась, увидев милицейскую форму на Сытине. -- Здравствуйте... А что случилось?
       -- Это вы звонили тридцать минут назад? Вас зовут Галя? -- Смеляков узнал голос девушки.
       -- Да.
       -- Проходите, пожалуйста, -- он указал жестом на кухонную дверь.
       -- А что, собственно, случилось?
       Виктор мягко подтолкнул её на кухню и усадил за стол, с которого уже были убраны следы недавнего застолья.
       -- Присаживайтесь.
       -- Да что же произошло? Где Роман Мамедович?
       -- Галя, мне нужно задать вам несколько вопросов, -- Виктор достал своё удостоверение и, раскрыв его, показал девушке.
       -- Я знала, что добром всё это не кончится...
       Она всхлипнула, и её молодое лицо сделалось совсем детским.
       -- Галя, пожалуйста, расскажите мне всё о Мамедове. Как вы познакомились, часто ли встречались, что вас связывало...
       -- Роман Мамедоввич очень... Он, знаете ли, очень... Ну...
       -- Не стесняйтесь, Галя. Называйте всё своими именами. Поверьте, его репутации уже ничто не повредит.
       -- А что с ним?
       -- Он убит.
       -- Господи! Какой ужас!
       -- Так что вас связывало с ним? Вы начали говорить, что он очень любил... Что? -- голос Смелякова звучал мягко, но настойчиво.
       -- Женщин... Он просто не мог без женщин... Насколько я знаю, к нему почти каждый день кто-нибудь приезжал...
       -- И все спали с ним?
       -- Да, -- кивнула Галя, и губы её задрожали.
       -- Вы приехали за тем же?
       Она тряхнула головой, волосы упали ей на лицо, но она не отбросила их. Ей не хотелось показывать свои глаза.
       -- Он платил вам за ваши визиты?
       -- Он обязательно дарил мне что-нибудь. Иногда давал деньги. Ну, на подарки... Чтобы мы сами купили себе... Он был очень щедрый... И очень требовательный.
       -- В чём выражалась его требовательность?
       -- Он хотел разного... Всякие позы... Ой, я не могу об этом... Не могу... Поймите меня, пожалуйста, -- она облокотилась на стол и закрыла лицо руками. -- О таком не принято говорить...
       -- Но ведь вы занимались этим, Галя. Впрочем, я тут не для того, чтобы читать вам наставления. Я собираю информацию, мне нужно как можно скорее найти убийцу. Я должен знать всё. Слышите? Всё! -- Смеляков повысил голос. -- Рассказывайте! Чего требовал от вас Мамедов?
       -- Иногда он хотел, чтобы девушек было две сразу. И он заставлял нас брать... Ну не могу я говорить про это! -- Галя разрыдалась.
       -- Он поил вас вином?
       -- И коньяком, и всякими другими напитками. У него всегда было много выпивки.
       -- Кто вас привёл сюда?
       -- Моя подруга.
       -- Вы кого-нибудь тоже привели в свою очередь?
       -- Да.
       -- Вы многих девушек знаете, которые сюда приезжали?
       -- Многих. Тут и взрослые женщины появлялись... С одной мы изображали мать и дочь. Я должна была сосать её грудь, как младенец. Роман Мамедович очень возбуждался от этого.
       -- У старика просто сдвинулись мозги... Он предлагал вам анашу?
       -- Что?
       -- Курить.
       -- Я не курю. Меня мутит от табака...
       -- Понятно. Вот что, Галя, дайте мне все телефоны, которые вы знаете. Я имею в виду людей, которые тут появлялись.
       -- У меня их не так много. Я же не со всеми дружила...
       -- Вы называете это дружбой?
       -- Ну... Вы понимаете...
       -- Я-то понимаю. А вот понимаете ли вы, что кто-то из ваших подруг мог стать убийцей или соучастницей убийства? -- Смеляков хмуро посмотрел на Галю.
       Она подняла глаза и выглянула из-за упавших на лицо густых волос.
       -- Я ничего не знаю про это, -- испуганно произнесла она. -- Клянусь, я ни при чём...
       -- Галя, -- Смеляков поднялся и сунул руки в карманы, -- попытайтесь вспомнить что-нибудь странное в поведении кого-нибудь из тех, кого вы знаете. Знаю, что тут всё странное, но всё-таки. Может, кто-нибудь из девушек о чём-то вам сболтнул. Мне трудно даже предположить, о чём вы разговариваете между собой, поэтому вы уж попытайтесь сами...
       -- Моя подруга Инна как-то обмолвилась, что к Мамедову ходит беременная женщина.
       -- Беременная?
       -- Да.
       -- Вы её знаете?
       -- Нет, но Инна может знать...
       Смеляков почему-то сразу почувствовал, что беременная женщина имела прямое отношение к убийству. Если не сама, то кто-то из её окружения. Возможно, муж, отец, брат...
       Виктору пришлось встретиться не только с Инной, но и со многими другими наложницами Мамедова, но никто из них не был лично знаком с беременной женщиной, посещавшей отставного полковника.
       И вот в одной из бесед с очередной девушкой он услышал имя Настя.
       -- Настя поначалу с головой отдалась этим развлечениям, -- рассказывала Смелякову его собеседница, -- но потом вдруг решила порвать с Романом.
       -- Давно это было?
       -- Месяцев пять назад.
       -- Это вы привели её к Мамедову? -- уточнил Виктор.
       -- Она меня! И не одну меня. Потому-то и не понятно мне, чего она вдруг передумала. Ей же нравилось.
       -- Может, заболела? Или семейные обстоятельства?
       Девушка пожала плечами:
       -- Не знаю.
       -- Она замужем?
       -- Да.
       -- Давно?
       -- Три года.
       -- Может, муж о чём-то стал догадываться?
       -- Всё может быть.
       -- Дайте мне телефон этой Насти...
       Смелякова будто кто-то подгонял. "Она решила порвать с Мамедовым. Настя! Мне нужна Настя!"
       Он дозвонился до неё только на следующий день. Услышав, что он из уголовного розыска и что ему нужно побеседовать с ней, Настя тускло произнесла: "Приезжайте".
       Она была очень мила. Если бы Виктор не знал, что она за деньги занималась сексом со стариком, то он бы без колебаний сказал, что у Насти были ангельские черты. Он сразу обратил внимание на её круглый живот.
       -- На каком вы месяце? -- спросил он.
       -- На шестом, -- равнодушно прозвучал её голос.
       -- Вы знакомы с Мамедовым?
       -- Я знакома с разными людьми.
       -- Анастасия Петровна, не уклоняйтесь, пожалуйста, от ответов.
       -- Чего вы ждёте от меня? -- вдруг выпалила она. -- Раз вы приехали ко мне, значит, знаете, что я знакома с ним.
       -- Вы состояли с ним в интимных отношениях?
       Она дёрнула щекой.
       -- Состояла...
       Потом тяжело глянула на Смелякова и погладила свой живот:
       -- Вот мои с ним отношения.
       -- Это его ребёнок?
       -- Его... Зачем вам это знать? Это не интересно...
       -- А что интересно?
       -- То, что его возбуждал мой живот, -- её губы болезненно скривились.
       -- Анастасия Петровна, вы хотите сказать, что он вступал с вами в связь, когда вы уже были в положении?
       -- Вступал... Послушайте, давайте я расскажу вам всё сразу. Мне будет легче... Тяжело носить это в себе...
       -- Я слушаю.
       -- Вы, как я понимаю, всё знаете, ну, о его развлечениях, иначе не приехали бы ко мне... Я была одной из самых его любимых, если так можно сказать. Конечно, никакой любви там не было, но как иначе назвать... Он предпочитал меня другим. Я возбуждала его. Всё время возбуждала... А когда я обнаружила, что забеременела, то поняла, что не могу продолжать больше. Муж почему-то сразу решил, что ребёнок не его. Начались скандалы... Я поначалу ещё ходила к Роману. Там и выпивка, и музыка, и секс безостановочный. Легко можно забыться... Но потом сказала ему, что больше не приду. Он долго искал меня, в конце концов нашёл мой телефон, стал звонить сюда. Я боялась, что он наткнётся на мужа, пришлось снова пойти туда. А он увидел мой живот и просто чуть не рехнулся от восторга. Быстро, говорит, ко мне в кровать! И я снова стала бывать у него. А живот-то растёт! Но Роману будто этого только и хотелось. У него мой живот вызывал какое-то нездоровое возбуждение. Он любил прямо в него потыкаться...
       Настя замолчала и тяжело вздохнула. Виктор внимательно смотрел на её осунувшееся лицо, обуреваемый противоречивыми чувствами. В его голове никак не укладывалось то, что рассказывала ему сидевшая перед ним молодая женщина. Его ум отказывался принимать услышанное. Милая, нежная, длинноволосая, с мягкими чертами лица, похожая на мадонну, эта будущая мама никак не могла быть тем сексуально озабоченным существом, в историю которого он погружался всё глубже и глубже.
       Настя снова вздохнула.
       -- В конце концов произошло то, что и должно было произойти, -- проговорила она и устало наклонила голову набок.
       -- Муж?
       -- Да, он выследил меня... А когда я возвратилась домой и заявила, что ходила в женскую консультацию, он просто назвал адрес: Ломоносовский проспект, дом один. Отпираться было бессмысленно. Я всё рассказала ему... Тогда он ушёл и в течение трёх дней не появлялся дома. А когда пришёл, то был совершенно холоден. Внутренне холоден. От него веяло смертью. Он велел мне позвонить Роману и сказать, что я приеду. Мамедов, конечно, обрадовался...
       -- Что дальше? Он открыл вам дверь? Он видел вашего мужа?
       -- Сначала вошла я, затем, пока дверь ещё не закрылась, ворвался муж. Роман сразу смекнул, в чём проблема. Он ведь знал, что я замужем, с самого начала знал... Ну, попытался успокоить моего... Налил всем коньяку... Говорил долго, очень долго... Я видела, что он перепугался не на шутку... И вот только мне показалось, что мой муж стал успокаиваться, как Мамедов вдруг возьми и ляпни, что он даст нам кучу денег. Вот тут всё и началось...
       Настя закрыла глаза и некоторое время сидела неподвижно, сделавшись похожей на восковое изваяние.
       -- Как ваш муж убил его?
       -- Набросил ему на шею кухонное полотенце и свалил на пол. Роман так громко ударился головой о паркет! Это было противно! И страшно!
       -- Его тело нашли в коридоре, -- уточнил Виктор.
       -- Муж зачем-то поволок его в комнату, но бросил на половине пути. Потом он схватил меня и погнал к кровати: "Это тут вы кувыркались? Тут он тебе брюхо накачал?"... И стукнул меня несколько раз. А потом затих и долго лежал возле кровати, будто и сам умер. Затем поднялся, взял меня за руку и повёл прочь оттуда... Вот и всё...
       -- Где он сейчас?
       -- На работе. Он токарь высшего разряда. Часов в восемь будет здесь.
       -- Анастасия Петровна, я должен вызвать группу. Вам муж будет задержан, вы тоже. Думаю, что уже завтра утром, а то и сегодня у меня на руках будет санкция на ваш арест...
      
      
       ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. НОЯБРЬ 1980
      
       Когда из 64-й горбольницы поступила телефонограмма, Смеляков уже собирался идти домой.
       -- Витя, это по твою душу, -- сказал дежурный, протягивая телефонограмму.
       -- Что там?
       -- Ножевое ранение.
       -- А при чём тут я?
       -- Пострадавшего подобрали возле "Ингури". Твой участок.
       -- Мать вашу! Придётся переться в больницу.
       Ехать никуда не хотелось, потому что на улице уже хорошенько приморозило, было скользко, лежал снег, дул пронизывающий ветер.
       "Что б вы все сдохли!" -- воскликнул мысленно Виктор, не обращая своё пожелание сразу ко всем, кто лишал его личной жизни. Он потянулся к телефону и набрал номер Веры.
       -- Алло, Верочка, езжай домой. Свидание отменяется. Меня в больницу выдёргивают, кого-то ножом порезали... Понятия не имею. Хотелось бы быстро закончить, но может и не получиться... Ты же сама знаешь... -- Смеляков мучительно вздохнул и зажмурился. -- Нет, не жди, я могу зависнуть основательно. Езжай домой. Я тебе позвоню...
       Пострадавшего звали Вагир Касумович Аббасов. Виктор почти сразу вспомнил его. Аббасов принадлежал к ленкоранской группировке, среди своих был известен под кличкой Бомба, торговал наркотиками, имел две судимости и прочее, прочее...
       -- Бомба... -- со злобной усталостью прошептал Смеляков. -- Какого хрена ты свалился на мою голову именно сегодня?
       Несколько минут назад бившийся в окно холодный ветер с липким снегом казался Виктору мелочью, не достойной внимания, потому что ему -- Виктору -- предстояла долгожданная встреча с Верой. Но теперь тот же самый снег вызвал прилив чуть ли не бешенства, потому что сквозь него надо было прорываться не ради того, чтобы увидеть нежные женские глаза, а чтобы допрашивать ненавистного Бомбу...
       Аббасов был мужчина тридцати лет, среднего роста, крепкого сложения. Он был бледен, медленно шевелил пересохшими губами, но сразу стал утверждать, что никто на него не нападал и ножом не бил.
       -- Никто меня не бил... Я сам упал... Не было никакого ножа...
       -- Вагир, какой смысл отказываться от очевидного? -- Смеляков понемногу раздражался. -- В медицинском заключении написано чёрным по белому, что у тебя проникающее ножевое ранение в области живота.
       -- Откуда мне знать, зачем так написали? Никто не дрался! Почему надо драться? Никто меня не бил...
       -- Откуда же у тебя порез?
       -- Упал я...
       -- На нож? -- с трудом подавляя раздраже, угрюмо ухмыльнулся Виктор. Ему уже изрядно надоело упорство Аббасова.
       -- Нет, гражданин начальник, не на нож... На шампур!
       -- На шампур? -- Смеляков взъерепенился. -- Ты меня за полного идиота принимаешь, что ли?
       -- Зачем за идиота? Я правду говорю. Вышел из "Ингури", пьяный немного был, не устоял на ногах и упал в сугроб, -- раненый даже легонько взмахнул руками, желая показать, как он поскользнулся, но тут же лицо его перекосилось от боли, и он бессильно упал на подушку.
       -- Вот что, Бомба, -- Виктор поднялся со стула, -- кончай валять дурака... Хочешь, я сам расскажу тебе, как всё произошло? Ты спихнул кому-то наркоту возле "Ингури", но клиент твой решил не платить тебе и пырнул тебя ножом. Разве не так?
       -- Гражданин начальник, никто меня не бил. Мамой клянусь.
       -- Сукин ты сын, Бомба, раз смеешь матерью клясться! -- Виктор порывисто нагнулся к Аббасову, и слюна с его губ мелко осыпала лицо азербайджанца. -- Мразь ты вонючая!
       -- Зачем ругаться, гражданин начальник?
       -- Ладно, -- Смеляков распрямился и устало потёр глаза рукой. -- Не хочешь говорить правду, я настаивать не буду. Пусть будет шампур... Если хочешь правду, то мне на вас на всех наплевать! Да пусть вы друг друга до последнего человека перережете, я только радоваться буду, мать вашу!.. Но у меня, Бомба, тоже есть проблемы, которые мне надо решать. И эти проблемы называются словом "раскрываемость", поэтому мне от тебя так или иначе нужно объяснение. Если хочешь, то пиши, что упал сам. Пиши, что напоролся на шампур. Пиши какую угодно чушь, но мне от тебя нужно объяснение. Вот тебе бланк, завтра я заеду и заберу твоё объяснение. Понял?
       -- Конечно, гражданин начальник. Я всё сделаю, -- Аббасов выпучил глаза, стараясь придать лицу убедительное выражение.
       Выйдя из палаты, Виктор снял выданный ему белый халат и вернул его медицинской сестре, дежурившей в коридоре. Машинально посмотрев на часы, он отметил время. "Битый час на него потратил, а всё в пустую. Завтра откручу ему яйца, если он не напишет объяснение..."
       Но утром Аббасова в палате не оказалось. Никто из врачей не мог объяснить, куда он подевался.
       -- Тут он был. Перевязку ему минут тридцать назад делали...
       -- Но теперь-то его нет! -- ругался Смеляков. -- Сбежал он, что ли?
       -- Сбежал? -- испугалась сестра и бросилась проверять вещи Аббасова.
       -- Ну?
       -- Вещей нет... Господи, как же так? Он и впрямь удрал!
       -- Вот уголовная морда! Ну что за тварь! Лишь бы с милицией не иметь дела! -- Смеляков яростно саданул кулаком по стене.
       Испуганная медсестра бросилась к заведующему отделением. Стук её каблучков эхом расплылся по гулкому коридору.
       Виктор яростно потёр лицо ладонями. Его одолевал сон, глаза слипались.
       -- Вот сучье вымя! -- Смеляков всё ещё топтался на месте, стоя посреди коридора, не в силах смириться с тем, что Бобма исчез. "Надо что-то делать. Надо искать какой-то выход", -- судорожно размышлял он. Смириться с исчезновением Аббасова он не мог.
       Час спустя Виктор появился на Черёмушкинском рынке в надежде встретиться с главой ленкоранской группировки, известным под кличкой Чича. Он нашёл его в компании нескольких азербайджанцев. Они курили, притопывая ногами из-за холода, и весело смеялись, окутанные клубами пара. Поймав взгляд Чичи, Виктор поманил азербайджанца пальцем. Ленкоранец что-то сказал своим собеседникам, они замолчали и быстро разошлись в разные стороны, шумно переступая через сугробы.
       -- Чича, мне нужен Бомба, -- хмуро проговорил Смеляков.
       -- Он же в больнице, -- развёл руками азербайджанец.
       -- Он сбежал оттуда.
       -- Неужели? -- Чича сделал удивлённые глаза. У него было широкое лицо, сытое, холёное. Чёрные усики тонкой полоской обрамляли верхнюю губу. -- Зачем же он ушёл из больницы? И куда он делся?
       -- Вот ты мне и скажи.
       -- Я? Почему я должен знать?
       -- Слушай, Чича, давай начистоту, -- Смеляков почувствовал, что раздражение вот-вот хлынет через край.
       -- Я же и так начистоту, -- азербайджанец театрально приложил руки к груди.
       -- Заткнись, -- Виктор смотрел на него исподлобья. -- Мне наплевать, кто и по какой причине пырнул Бомбу, хотя причина мне известна. И мне плевать, сдохнет он от ранения или нет, сдохнет он здесь или в зоне, когда его упекут туда. Мне на всех на вас плевать, Чича! Твой друг Бомба интересует меня лишь постольку, поскольку его неприятная история зафиксирована в официальной телефонограмме. Мне надо прикрыть это дело. Просто прикрыть. Понимаешь? Сейчас это -- моя головная боль. И единственное средство от этого головной боли -- объяснение от Бомбы.
       -- Что я могу сделать, начальник? -- Чича сунул руки глубоко в карманы тёплой куртки и переступил с ноги на ногу.
       -- Передай мои слова Бобме. Пусть он принесёт мне объяснительную записку. Мне ничего больше не нужно от него. Ты меня понимаешь, Чича? Он вчера сказал мне, что просто споткнулся и упал в снег, а в сугробе, на его несчастье, оказался брошенный шампур.
       -- Ах вот как всё случилось! -- сочувственно причмокнул губами Чича.
       -- Будем считать, что именно так оно и произошло, -- Смеляков нетерпеливо постучал ногой о ногу и поднял воротник пальто, чтобы хоть немного укрыться от пронизывающего ветра. -- Меня не заботит, кто именно ткнул Бомбу пером. Все вы одинаковы для меня. И мне нет дела до того, кто порежет его в следующий раз. Я понимаю, что Бобма, если выкарабкается, непременно достанет своего обидчика. Но мне и до этого нет дела! Пусть так! Режьте друг друга! Может, так вы и передохнете все, изведёте друг друга собственными руками... Наркоманы, торгаши, воры... В общем, Чича, ты меня понял.
       -- Я поговорю с людьми... Может, кто знает, где сейчас Вагир, -- сказал Чича неуверенным голосом и пожал плечами.
       -- Хватит пороть чушь! Мне нужно объяснение Бомбы. И у меня нет времени ждать.
       -- Но где я найду Бомбу? -- продолжил было Чича.
       -- Там, где вы его спрятали! -- рявкнул Виктор. -- Слушай, если через два часа у меня на столе не будет этой бумаги, я приезжаю сюда с опергруппой и загребаю всю вашу ленкоранскую компанию. Ты меня понял? Я изыму ваши паспорта и выпру всех вас скопом из Москвы за нарушение паспортного режима. Выпру по вашему месту прописки, мать твою! И уверяю тебя, что вам не скоро удастся вернуться сюда, там с вами церемониться не станут.
       -- Начальник, зачем так торопишься? -- Чича глубоко вздохнул и обвёл задумчивым взглядом шумную рыночную толпу.
       -- Я человек дела, Чича. У меня каждая минута на счету.
       -- Я тоже деловой человек, начальник. Почему ты злишься на меня? Дай мне полчасика, попробую выяснить, куда мог подеваться наш Бомба.
       -- Через два часа я жду от него объяснение.
       -- А что надо написать?
       -- Если он утверждает, что напоролся на шампур, то пусть так и напишет: "Я, такой-то и такой-то, мать его, при падении в сугроб, где торчал шампур, нанёс себе увечье..." Ну и всё в таком духе. Запомнил?
       -- Как не запомнить? Я всё запомнил. Я всё сделаю... А паспорта не надо забирать у нас. Мы спокойно работаем здесь, не нарушаем законов...
       -- Это ты спой кому-нибудь другому... Ладно, я поехал. Через час жду бумагу...
       -- Через два часа, начальник, -- поправил Чича.
       -- Я засекаю время, -- Смеляков постучал пальцем по наручным часам и, проталкиваясь сквозь толпу, двинулся к выходу. "Суки поганые! Жечь вас надо калёным железом! И руки всем рубить, кто украл хоть раз! А ещё лучше стрелять на месте!" Виктор никак не мог справиться с раздиравшей его злобой. Чувства требовали выхода, а выхода не было. Ему хотелось задушить всех азербайджанцев, осевших на его участке и занимавшихся торговлей наркотиками, хотелось бить их в лицо, топтать ногами, слышать звук ломающихся хрящей и костей... "Чёрт возьми, до чего же я ненавижу их всех!"
       В назначенное время у него в кабинете появился Чича. Расстегнув тёмно-коричневую дублёнку, азербайджанец барским жестом достал из внутреннего кармана сложенный вдвое листок и положил его на стол перед Смеляковым. Виктор прочитал написанное и кивнул.
       -- Хорошо. Будем считать вопрос закрытым, -- лениво проговорил он.
       Ему уже хотелось, чтобы Чича не принёс объяснение Бобмы к назначенному часу. Ему хотелось тряхнуть всех ленкоранских дельцов и коленом под зад выпереть их из Москвы. Ему хотелось изъять их паспорта, порвать их, сжечь, лишить этих кавказских воров всех прав, пусть это даже шло в разрез с законом... Но он лишь кивнул и отпустил Чичу.
       "Вот уходит главный воротила на моём участке. Весь Черёмушкинский рынок "ходит под ним", но мы не можем прищучить этого мерзавца, у нас нет весомых доказательств. Да, ему кланяются, да, вокруг него крутятся всё, связанное с деньгами. От него зависит так много! Но у нас нет ничего, кроме оперативных данных. Только информация агентов... И вот он спокойно уходит от меня. Он одет в дорогущую дублёнку, у него шикарные башмаки, у него туго набит кошелёк. Надо бы спросить, откуда у него всё это... А на самом деле и не надо ничего спрашивать, нужно просто выгнать его взашей... Или застрелить, как бешеную собаку... Ненавижу его лоснящуюся рожу! Ненавижу! Даже в мороз он не перестаёт лосниться, потому что жиром переполнена каждая его клетка..."
       Виктор обхватил голову руками и несколько раз сильно дёрнул себя за волосы.
       -- Ты что?! -- спросил он вслух. -- Совсем сдурел, что ли? О чём ты думаешь?
       Он резко встал из-за стола и подошёл к радио, прибавил звук и долго стоял, уткнувшись лбом в стену и вслушиваясь в лившуюся из динамика симфоническую музыку.
       "Мне хочется выпить..."
       Он оглянулся на свой стол. Несколько серых картонных папок лежали одна на другой и требовали его внимания.
       "Ладно, пора браться за работу. От одно дела я сегодня избавился. Но как же много их у меня осталось!"
      
       ***
      
       -- Что это такое? -- спросил Смеляков.
       -- Видеомагнитофон, -- ответил Борис. -- Тесть прислал из Лондона.
       -- Что за видеомагнитофон?
       -- Показывает кино, записывает кино.
       -- Как так? Как можно записывать кино?
       -- Так же, как и музыку. Такая же магнитная лента, -- с видом знатока объяснил Борис.
       -- Не верю. Не может такого быть.
       -- Последнее слово техники, -- важно пояснил Борис, очень довольный тем, что вызвал в Смелякове бездну удивления. -- Технический прогресс не стоит на месте. -- Он взял в руки какую-то коробку и вытряхнул из неё что-то прямоугольное. -- Вот кассета.
       -- Дай-ка взглянуть, -- Виктор осторожно повертел видеокассету, осматривая её со всех сторон. -- И на ней записан фильм?
       -- Да, -- Борис засмеялся и поднёс кассету к прорези на передней панели видеомагнитофона. Аппарат, будто живой, втянул кассету в себя, издал лёгкий гул, внутри у него что-то задвигалось, зашелестело, затем замолкло. -- Теперь жмём на пульт...
       На экране телевизора появились несущиеся машины, кто-то стрелял, крича по-английски.
       -- Ничего себе! -- воскликнул Виктор. -- Вера, ты видела?
       -- Да, просто чудо, -- ответила Вера, глядя в телевизор.
       -- А теперь вот, -- Борис выключил фильм и вставил другую кассету. -- Демонстрирую, как он записывает, -- он что-то перещёлкнул. -- Любую телевизионную программу можно сохранить для себя навечно. Вот сейчас показывают новости... А вот я снова включаю магнитофон... И мы видим то, что минуту назад было в эфире.
       Смеляков был потрясён. Вера тоже не отрывалась от телеэкрана. Борис торжествовал, а Лена весело смеялась, радуясь произведённым эффектом.
       -- Слушайте, ребята, -- заговорил Виктор после долгой паузы. -- У меня такое ощущение, что я только что в космосе побывал. Вера, ну скажи, неужели ты не чувствуешь, что это нечто запредельное?
       -- Да, -- она кивнула, -- настоящая фантастика. И ведь это бытовая техника...
       -- Охренительные деньги стоит, -- доложил Борис.
       -- Оно понятно...
       -- Но скоро это будет в каждом доме. В Японии такая техника уже в порядке вещей.
       -- В каждом доме, -- медленно повторил Смеляков. -- А у нас телефоны далеко не в каждой квартире. И коммуналки вместо отдельной жилплощади.
       -- Ну что, Вить, -- хитро засмеялся Жуков, -- есть у капитализма преимущества перед нашим строем?
       Виктор промолчал. Всё это время он сидел на корточках перед телевизором, теперь он поднялся и направился к дивану, где сидели Вера и Лена. С минуту он смотрел на девушек, но не видел их, взор его устремился в неведомые пространства.
       -- Витя! -- позвала Вера.
       Он моргнул и вернулся мыслями в комнату.
       -- Да, это невероятно, -- прошептал он.
       -- Ты представляешь, что теперь будет? -- воскликнул Борис.
       -- Что?
       -- Вспомни, что у нас творится в кинотеатрах во время недели зарубежного кино. Давка, в очередях надо часами отстаивать, спекулянты продают билеты за бешеные деньги... А теперь берёшь кассету, втыкаешь её в видик и смотришь любой фильм. Даже запрещённый! -- Борис многозначительно поднял указательный палец. -- И никто тебя не проконтролирует!
       -- Ой, Боренька, -- подала голос Вера. -- О чём ты говоришь? Когда ещё у нас эта техника станет общедоступной? Лет через десять-двадцать, а то и позже.
       -- Быстрее, гораздо быстрее, -- убеждённо ответил Жуков. -- Теперь в нашем мире всё сдвинется, всё пойдёт по-другому. Помяните моё слово...
       -- Видик... -- повторил Виктор, пытаясь осмыслить услышанное. -- Видик... Слово-то какое... Так это, братцы, не просто технический прорыв. Это совсем другое...
      
       ***
      
       Вера лёгкими шагами вбежала в комнату и впрыгнула в кровать, на ходу сбрасывая халатик.
       -- Бр-р-р... Холодно! -- она прижалась к Смелякову.
       -- Мне показалось, что я слышал шарканье Гвоздыкинских тапочек, -- сказал Виктор, указывая глазами на дверь и подразумевая соседа.
       -- Ага, мы с ним чуть лбами не столкнулись, -- хихикнула Вера, поёживаясь.
       -- Чёртова коммуналка!
       -- А мне представляется, что это вполне даже райский уголок.
       -- Райский уголок?
       -- Ага.
       -- Ты даже в ванную не можешь спокойно сходить после того, как мы...
       -- Ничего ты, милый, не понимаешь. Всё это даже почти романтично...
       -- Романтичные соседи по коммуналке. Ха-ха!..
       -- Красавица прячется от разбойников, старается прошмыгнуть мимо них незаметно, отправляясь к живительному источнику...
       Смеляков крепко обнял Веру и грустно вздохнул:
       -- Как жаль, что у меня нет возможности дать тебе другую жизнь.
       -- Ты ничего не понимаешь. Ты и дал мне другую жизнь.
       -- Не понимаю.
       -- Я жила в шикарных апартаментах в Нью-Йорке. И у родителей я жила как у Христа за пазухой. Мне нужно другое. Мне хочется пройти с самого низу до самого верху самой. Неужели ты до сих пор этого не понял?
       -- Ты уже говорила об этом, но...
       -- Что "но"? -- Вера внимательно смотрела на потолок, где колыхались мутные тени голых ветвей, отброшенные стоявшим напротив окна бледно-голубым светом фонаря.
       -- Мне кажется, что ты говоришь всё это только для того, чтобы подбодрить меня. Ведь мне в действительности очень неловко из-за того, что моей жене придётся жить в таких условиях... Как только подумаю, что через две недели мы станем мужем и женой, а жить придётся вот тут, в этой теснотище...
       -- Когда-нибудь всё изменятся. Я даже уверена, что это произойдёт скоро.
       -- А я не уверен. У меня вообще настроение только поганится, никакого просвета...
       -- Что с тобой, милый? Ну почему ты всё время подавлен? -- она повернулась к нему и положила на него колено, гладкое, нежное, родное.
       -- Устал... Мне кажется, что я начинаю терять над собой контроль.
       -- Работа замучила?
       -- Меня может вывести из равновесия любая мелочь... Верочка, ну ответь мне... -- он замолчал, затаился в себе, только пальцы его руки продолжали легонько поглаживать её голое бедро.
       -- Что ответить?
       -- Ты же умная...
       -- Ах ты подлиза, -- она вытащила руку из-под одеяла и щёлкнула Виктор по носу.
       -- Объясни, почему вся система у нас построена шиворот-навыворот. Она не способна эффективно работать по одной причине: у нас неправильные критерии оценки нашей работы.
       -- Что ты хочешь сказать? -- Вера подняла голову и оперлась на руку.
       -- Я долго размышлял над этим и вот к чему пришёл: у нас всё оценивается по успехам, а надо оценивать работу по недостаткам. Жалобы людей и должны быть критерием работы милиции.
       -- По-твоему, жалоб нет? Жалобы постоянно поступают. Потому и прокуратура существует. Мы же -- орган надзора за законностью.
       -- Я не о том, Вера. Ты не понимаешь меня... -- Виктор раздосадованно махнул рукой и сел в кровати, громко вздохнув.
       -- А ты формулируй точнее. -- Вера буравила взглядом ему в спину.
       -- Жалоба жалобе -- рознь.
       -- В каком смысле?
       Смеляков задумался, собираясь с мыслями.
       -- У нас всё надо переделать, чтобы работа стала эффективной, -- начал он медленно. -- У нас работа правоохранительных органов, как впрочем, и всего государственного аппарата оценивается неверно, потому что оценивается по статистике, которая является лишь вспомогательным элементом для оценки какого-то явления. У нас же статистика возведена в ранг главного критерия! Но ведь это -- худшее из того, что можно было придумать, Вера. Наше руководство гонится в первую очередь за хорошей статистикой, а не за хорошей работой. А вот если бы работу милиции контролировало общество, то есть обычные люди, обыватели, то тогда бы не было этой порочности по сокрытию преступлений, по улучшению показаний работы. Нужна обратная связь, Вера!
       -- Я всё-таки должна повторить тебе, дорогой, что жалобы поступают, -- сказала Вера. -- И нам удаётся справляться с нарушениями... Ты, может, забыл про тот случай, когда ты поймал за руку старушонку, снявшую золотой браслет с иностранки?
       -- На Черёмушкинском рынке? Прекрасно помню.
       -- Мне же удалось докопаться до сути, и следователю тому врезали так, что мало ему не показалось. Он же просто отмахнулся от реальных фактов! А я сумела возбудить дело и передать его в следственный отдел.
       -- Ты помощник прокурора, Верочка. Тебя все боятся как огня. Перед тобой всюду ступеньки языком вылизывать готовы. И случай с тем следователем доказывает как раз мою правоту. Ведь если бы ты не захотела сама разобраться в материалах, никто бы и не почесался. А разобраться ты захотела лишь потому, что близко знакома со мной... Нет, нужна другая система. Оценивать работу надо по жалобам населения, по недовольству людей. Это самый действенный контроль. Ведь ради них и для них мы -- инструмент государственной власти --и должны существовать...
       -- Ты не учитываешь, что жалобы можно прятать, как сегодня прячутся многие заявления граждан.
       -- Если бы на самом верху решили исправить систему и там прямо сказали бы, что работа всех ведомств будет оцениваться по жалобам населения, то всё бы изменилось в корне. Вот представь себе ситуацию. На заседании Политбюро ЦК КПСС принимается решение, что вся работа госаппарата отныне будет оцениваться по количеству жалоб от населения. Министр внутренних дел на коллегии, в свою очередь, объявляет это решение перед министрами внутренних дел республик и перед начальниками управлений внутренних дел краёв и областей. Те, в свою очередь, доводят новые требования до начальников райотделов и горотделов внутренних дел. И так до исполнителя... Понимаешь? Оценка всей работы, исходя их жалоб! Статистике же отводится та роль, которая ей и полагается по её сути, то есть чисто техническая, вспомогательная. Таким образом, в случае жалоб со стороны людей на кого-либо из оперов, например, на меня, мой непосредственный начальник обязан принять соответствующие меры. Если же он ничего не сделает, то жалоба идёт выше, и тогда вышестоящее начальство оторвёт голову моему начальнику. А если и это начальство не отреагирует, то жалобу подают ещё выше. И так до самого верха. И каждый начальник всегда будет знать, что он обязан удовлетворить жалобу, иначе он лишится погон... Лишь при таком раскладе к посетителю, пришедшему с жалобой, будут относиться уважением, как, скажем, в Нью-Йорке относятся к клиенту в дорогущем магазине...
       -- Ты наивен.
       -- Нет, -- Смеляков нахмурился. -- Просто надо начать рассматривать жалобы как инструмент для исправления недостатков. Любая поступившая от населения жалоба -- повод для того, чтобы бить в набат. Жалобы необходимы для того, чтобы понимать, в какую сторону направлять силы и внимание. По жалобам должны определяться слабые места в работе. Понимаешь? Слабые места! Нормальный человек укрепляет слабые места, а не взбучку устраивает за недосмотр.
       -- Кажется, я начинаю понимать, о чём ты говоришь.
       -- Наконец-то! Я уж подумал, что совсем разучился говорить.
       -- Дело не в том, что ты разучился говорить, а в том, что вопрос этот очень сложный, его в двух словах не сформулируешь.
       -- Да-с...
       -- Чтобы что-то сдвинулось с места, нужна политическая воля, Витя. Только ведь бюрократы не заинтересованы, чтобы ситуация изменилась в лучшую сторону. Бюрократы должны быть просто винтиками хорошо отлаженного механизма, а они превратились в самостоятельную прослойку цивилизации и живут самостоятельной жизнью, как паразиты. Знаешь, у некоторых людей и животных в кишках живут такие паразиты, которые высасывают из организма всё, что в него поступает, всю еду, соки. Они истощают организм до предела, но умирать ему всё-таки не дают, потому что без живого организма они сами погибнут. Вот бюрократы, по-моему, и есть такие паразиты. И ничего с ними не поделать.
       Вера замолчала.
       -- Но не сидеть же нам сложа руки! -- Виктор опять лёг, уставившись в потолок. -- Кто-то ведь должен начать говорить вслух! Кто-то должен начать вскрывать эти нарывы, очищать страну от гноя, иначе мы просто скатимся чёрт знает куда... Прости, я опять завёл речь о работе. Вот дурак! Лежу рядом с любимой женщиной, а рассуждаю чёрт знает о чём...
       Он порывисто повернулся к ней, уткнулся в её волосы и почувствовал, как у него началась кружиться голова от прилива нежности.
       -- Прости, Верочка, прости меня за моё постоянное нытьё...
       -- Витенька, дурашка ты мой... Я же всё понимаю. Ты просто болеешь за дело. Если бы все так относились к работе, то давно всё изменилось бы в лучшую сторону...
       Он прижался ртом к её губам и долго лежал без движений, затем оторвался от неё и прошептал:
       -- Вера, я тебя люблю...
      
      
       ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ДЕКАБРЬ 1980
      
       -- Ну что, мальцы? Готовы? -- Сергей Кучеренков бросил окурок в снег и придавил его башмаком.
       Перед ним, сонно моргая, стояли Груздиков, Сошников и Валентин Андрюхин -- троица, отобранная им для "проверки на вшивость". Груздиков и Сошников успели основательно продрогнуть, дожидаясь Андрюхина, и теперь переминались, постукивая ногой о ногу. Ночь была морозная и ветреная. Кучеренков взглянул на наручные часы. "Почти половина третьего. Пора начинать, не то уснут посреди дороги..."
       -- Может, ещё по стакану, Кучер? -- спросил негромко Алексей Сошников.
       -- А тебе не хватит?
       -- Я уж протрезвел давно, -- заверил Алексей, но Кучеренков прекрасно видел, что хмель вовсе не выветрился из Сошникова.
       "Дрейфит парень, -- подумал Сергей. -- Ладно, дам ему ещё глотнуть. Авось смелости прибавится. У Груздя нервы-то покрепче. Впрочем, в бой он особо не рвётся, хотя готов на любое дело пойти, только бы в моих глазах мужиков себя показать... Ладно, поглядим на этих орёликов..."
       Кучеренков извлёк из внутреннего кармана зимнего пальто закупоренную бутылку портвейна и двумя ловкими ударами ладони по донышку заставил пробку вылезти из горлышка.
       -- По глотку, не больше, -- твёрдо произнёс Кучеренков. -- А то уснёте там...
       -- Не бойсь, Серёга, не уснём, -- с вызовом отозвался из-за поднятого воротника Груздиков.
       Андрюхин молчал, зыркая испуганными глазами по сторонам.
       -- Пей, Андрюха! -- Груздиков передал ему вино, и Андрюхин жадно сделал три больших глотка.
       -- Этак ты всё вылакаешь, -- вырвал у него бутылку Сошников.
       Кучеренков оглянулся. На тёмной заснеженной улице никого не было видно. "Удачная погодка. Снежок метёт вовсю".
       За углом его ждало такси. Он дал водителю пять рублей и велел подождать, пообещав ещё столько же сверх счётчика.
       -- Сумки взяли? -- спросил Кучеренков.
       -- Всё при нас, -- Груздиков похлопал себя по карманам, где лежали свёрнутые кульками клеёнчатые хозяйственные сумки.
       Кучеренков давно приглядывался к комиссионному магазину на Ленинском проспекте. Там можно было поживиться самой разной импортной техникой: от калькуляторов до магнитофонов. Но Кучеренков велел своим новоявленным помощникам брать только часы и калькуляторы. "Это легко вынести, а с магнитофонами -- сплошной геморрой. Вы меня поняли? Ничего крупного! Только часы и счётные машинки! Ясно?" -- наставлял он парней.
       -- Айда, что ли? -- произнёс Груздиков, поёживаясь.
       -- Андрюха, -- Кучеренков вперил пронзительный взгляд в Валентина Андрюхина, -- ты останешься у дверей на стрёме. Если что -- крикнешь нам. И не трясись, ты ни в чём не участвуешь, просто прогуливаешься. Ясно?
       Валентин кивнул.
       Через минуту они подошли к двери магазина, Груздиков достал массивный гаечный ключ и наработанным движением своротил навесной замок.
       -- Вот и вся недолгая. -- Он довольно хохотнул себе под нос.
       -- Намастачился ты, -- похвалил Кучеренков.
       -- Тренировался, -- гнусаво пояснил Фёдор.
       -- А внутреннюю дверь ковырять не будем, -- сказал Кучеренков. -- Вышибай стекло.
       В глухой ночной тишине звон стекла показался невыносимо громким даже сквозь опущенные уши меховых шапок.
       -- Опля! -- почти прокричал Груздиков, врываясь в магазин.
       -- Не ори, -- осадил его Кучеренков. -- Бегом направо, увидите счётные машинки -- сгребайте всё с полок. Выбирать некогда... Варежки не снимать!
       Кучеренков проследил, как подельники, в мутном свете уличных фонарей похожие на призраков, почти бесшумно ринулись в отдел "Электронно-счётных машинок". Размытые человеческие тени поплыли по стенам, изламываясь на полках и прилавках. Сам Сергей, хорошо изучив расположение товаров в магазине, метнулся в отдел "Часы". Тут его ждало настоящее богатство: даже десяток советских часов "Слава" и "Полёт" по 50--60 рублей были хорошим уловом, а уж японские "Сейко" или "Касио" по 150--200 рублей, которых на прилавке тоже было предостаточно, обещали шикарную жизнь в ближайшем будущем.
       Он подставил сумку и принялся сбрасывать в неё часы без разбора. Когда полки и прилавок опустели, он быстрым шагом вернулся к предбаннику, возле которого сгорбившаяся фигура Андрюхина.
       -- Груздь! Сошка! На выход! Быстро!
       Налётчики торопливо бросились к своему главарю.
       -- Там ещё осталось кое-что, -- сказал надрывным шёпотом Сошников.
       -- Уходим! -- оборвал его Кучеренков.
       Хрустя битым стеклом, они выбежали из дверей. Ленинский проспект спал, убаюканный тонким завыванием ветра и клубящимися под фонарями снежинками.
       -- Теперь все в разные стороны, -- скомандовал Сергей. -- Сумки дайте мне. Дня через два созвонюсь с вами...
       Он поспешно свернул на боковую улицу и почти бегом направился к ожидавшему его такси.
       -- Прости, шеф, задержался малость, -- запыхавшись, извинился он перед водителем и плюхнулся на заднее сиденье.
       -- Сейчас куда?
       -- На Новаторов...
       На улице Новаторов у Кучеренкова жила подруга -- Сима Литвинова, женщина лет тридцати, опытная во всех отношениях, не раз помогавшая ему сбывать краденные вещи. Квартира на Проспекте Вернадского, куда Наталья Кутузова привела к нему знакомиться Груздикова и Сошникова, принадлежала какому-то вечно отсутствовавшему геологу, и опытный преступник ни при каких обстоятельствах не повёз бы туда взятые в магазине вещи. Он ещё не до конца доверял Груздю и Сошке, а уж Андрюхе тем более...
       -- Привет, дорогой, -- Сима отперла почти сразу, словно стояла за дверью и ждала появления Кучера. Одетая в яркий шёлковый халат до пола, она выглядела весьма эффектно. -- Полный прядок?
       Он протянул ей две тяжёлые сумки и широко улыбнулся:
       -- Всё в ажуре, Симочка. Можем обмыть.
       -- Дашь взглянуть?
       -- Если хочешь, -- он снял пальто и увидел торчавшее из внутреннего кармана горлышко бутылки. -- Чёрт, забыл про пузырь.
       -- Пацанов поил, что ли?
       -- Пришлось. На улице такой колотун! Да и взбодрить их надо было.
       Он достал бутылку и посмотрел, много ли осталось вина.
       -- Не волнуйся, дорогой, -- женщина погладила его по плечу, и широкий рукав с красными китайскими розами мягко колыхнулся. -- У меня есть коньяк. Нечего тебе бормотуху лакать.
       Но Кучер всё-таки сделал большой глоток из горлышка, запрокинув голову.
       -- Хорошо! -- крякнул он и прошёл в комнату.
       Сима высыпала на стол содержимое сумок и склонилась над краденым, опираясь локтями о стол.
       -- Ого! Часы на любой выбор... Женские есть? -- Она разгребла рукой груду часов и разочарованно пропела: -- А женских часиков-то ни фига нет. Вот чёрт!
       -- Брось, у тебя же есть классные часы, -- Сергей остановился позади неё. -- Я тебе месяц назад подарил.
       Женщина обернулась и хитро посмотрела на него прищуренными глазами.
       -- А ты меня ни с кем не спутал, дорогой? -- Она ухмыльнулась, увидев, как он нахмурился.
       -- Разве я не тебе дал те крохотные, которые на цепочке? Ах, ну да! -- вспомнил он и засмеялся.
       -- Ты всё ещё встречаешься с этой Наташей?
       -- Она нужна мне. Не злись, не ревнуй, Сима, -- примирительно произнёс он.
       -- Нужна! Скажи на милость! И чем только тебя приворожила эта девчонка? Неужто я хуже? -- Она повернулась и вызывающе распрямилась. Резко потянув шёлковый пояс, она распахнула халат и выставила вперёд тяжёлые голые груди. -- Серёжа, неужели её сиськи лучше моих?
       -- Сима, твой товар вне конкуренции, но поверь, что Наташка мне нужна для дела. -- Кучеренков притянул женщину к себе и поцеловал в шею.
       -- От тебя бормотухой разит. Поди в ванную, умойся и зубы почисти. -- Она легонько оттолкнула его от себя и запахнула халат. -- Я нарежу салями... Икру будешь с коньяком?
       -- Только коньяк, -- ответил Кучеренков, отступая от Симы. -- Только коньяк. Безо всего. И спать...
       -- Безо всего?
       -- Ну уж нет! -- Он опять привлёк к себе женщину и крепко стиснул её груди. -- Сначала я твоих яблок поем вдоволь...
      
       ***
      
       В помещении 114-го отделения милиции царила повседневная суета: безостановочно звонили телефоны, шелестели бумаги, раздавались раздражённые голоса сотрудников и нетерпеливый ропот посетителей, слышались чьи-то всхлипывания и невнятная пьяная брань, с громким металлическим скрипом распахивалась входная дверь, ей вторил голос дежурного: "Закрывайте же! Чего холод напускаете!"...
       Конкин, заместитель начальника отделения по уголовному розыску, шагал по коридору, рассеянным взглядом скользя по лицам посетителей.
       -- Ну что? -- спросил он, остановившись перед Агаповым Сергеем, оперативником отделения. -- Никаких концов?
       -- Нет.
       Конкин распахнул дверь в свой кабинет и кивком головы пригласил оперативника к себе. Оба были серьёзно обеспокоены случившейся на их территории кражей из комиссионного магазина.
       -- Под самый конец года! -- с досадой проговорил Конкин и остановился перед столом. -- Нам это всю картину портит! Агапов, ты понимаешь, что нельзя нам это дело "вешать"?
       -- Николай Иванович, -- оперативник уныло посмотрел в замёрзшее окно, -- это ведь комиссионный магазин. Товара унесли на семь с половиной тысяч рублей! Как мы такую кражу не покажем?
       -- Она всю статистику испортит, -- Николай Иванович упёрся обеими руками в стол.
       -- Понимаю.
       -- Мало понимать, Сергей... Ты вот что... -- Конкин повернулся к подчинённому. Пальцы нервно теребили подхваченный со стола карандаш. -- Давай хотя бы на время попытаемся замять это дело. Подготовим бумагу, что, по нашей информации, эту кражу инсценировали сами работники магазина, чтобы списать с её помощью недостачу и подмести свои финансовые хвосты. Прими для этого агентурное сообщение от надёжного агента и отправь материал в ОБХСС. Я договорюсь с начальником, пусть помурыжит у себя его некоторое время. А потом, через несколько месяцев вернёт его нам, а мы вынесем постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.
       Агапов кивнул. "Славно у начальства мысль работает. Столько головной боли сразу снимается".
       -- Действуй, Сергей.
       Агапов повернулся и вышел из кабинета.
      
      
       ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЯНВАРЬ--АПРЕЛЬ 1981
      
      

    Секретно

    экз. N 1

       агент "Корвуазье"

    место встречи: условленное

    принял: Смеляков.

    31.01. 1981 г.

      

    Агентурная записка N14

       Выполняя задание по разработке ранее неизвестных Андрюхи, Кучера и Груздя, источник сообщил, что после длительного перерыва в баре ресторана "Гавана" вновь появился Кучер с девушкой по имени Наташа. В ресторане находились до закрытия. Много пили, танцевали. Перед закрытием Наташа обратилась к источнику с просьбой достать "дурь". Так как агент имел задание установить контакт с указанными лицами, через известных ему сбытчиков наркотиков он приобрёл для Наташи 10гр. анаши за 25 рублей после чего под предлогом знакомства с Наташей агент попросил у неё телефон. Это не понравилось Кучеру, который готов был устроить скандал. Однако агенту удалось его успокоить. Извинившись перед Кучером, он, в качестве примирения, предложил распить бутылку кубинского рома за свой счёт. К концу вечера Кучер предложил агенту Наташу за 25 рублей, от чего он отказался. Но, заметив на руке у Кучера японские часы "Сейко", спросил не может ли он достать такие же. Кучер взял у агента телефон и пообещал на днях позвонить. Перед уходом из ресторана. Наташа, явно обиделась на Кучера за его предложение, незаметно передала агенту записку со своим номером телефона 431-19-37. Со слов источника часы "Сейко" на руке у Кучера были белого металла с зелёным циферблатом. Рисунок прилагается.
      
       Задание: Агенту дано задание через несколько дней позвонить
       Наташе и пригласить её в один из центральных дорогих ресторанов, после чего попытаться установить с ней тесные отношения, не раскрывая их перед Кучером. Если последний выйдет на агента с предложением купить часы, согласиться, оттягивая время для якобы сбора денег. При этом постараться запомнить как можно больше особенностей предлагаемых часов.
      
       Справка: а/с на Кучера повторное, проводятся мероприятия по установлению его личности. Сообщение на Наташу первичное.
      
       Мероприятия: Установить Наташу, проверить её по оперучётам, провести оперативную установку по месту жительства. Продолжить работу по установлению Кучера. Описанные агентом часы "Сейко", находившиеся у кучера проверить по картотеке похищенных вещей.
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков.

       31.01.1981 г.
      
       Справка: Телефон 431-19-37 установлен по адресу: г. Москва, пр-кт Вернадского, д. 101, кв. 410. В адресе прописана Зимина Анна Тихоновна, 10.11.1920 г.р., уроженка г. Орджоникидзе, пенсионерка.
       Часы "Сейко", с описанными агентом приметами, по картотеке похищенных вещей не значатся. Справку наводила сотрудник картотеки Пиманова.
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков

       20.02.1981 г.
      
      
      
      
       ***
      
      

    Секретно

    Расписка

       Я, "Корвуазье", получил в качестве материальной помощи 15 (пятнадцать) рублей.
      
       12.02.1981 г. Корвуазье
      

      

    Справка

       12.02.1981 г. агенту "Корвуазье" выдана материальная помощь в размере 15 (пятнадцать) рублей для посещения ресторана "Узбекистан" с неизвестной по имени Наташа, разрабатываемой по группе лиц, подозреваемых в совершении преступлений и употреблении наркотиков.
      
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков.

      
       Расход денег по ст. 9 Сметы МВД СССР в сумме 15 (пятнадцать) рублей подтверждаю.
      

    Зам. Начальника 96 о/мил. г. Москвы

    капитан милиции Ф.Ф. Болдырев.

       12.02.1981 г.
      
      
       Расход денег по ст. 9 Сметы МВД СССР утверждаю.
      

    Зам. Начальника Октябрьского РУВД

    г. Москвы полковник милиции

    М.И.Воробьёв.

       20.02.1981 г.
      
      
       ***
      

    Секретно

    экз. N 1

       агент "Корвуазье"

    место встречи: условленное

    принял: Смеляков.

    15.02.1981 г.

      
      

    Агентурное сообщение N 48

       Выполняя Ваше задание по установлению контакта и развитию отношений с Наташей, знакомой Кучера, мною, после нескольких телефонных разговоров с девушкой, было предложено ей сходить а ресторан. Наташа без колебаний согласилась. В ресторане, в процессе застолья, удалось выяснить следующее: девушка приехала в г. Москву из г. Орджоникидзе в прошлом году поступать в театральное училище им. Щукина. Но на экзаменах провалилась. Решила остаться в г. Москве до следующего года и пробовать поступить ещё раз. Поселилась на квартире у своей двоюродной тетки, которую зовут Аня. С Кучером познакомилась в прошлом году в ресторане "Гавана", зовут его Сергей. О нём Наташа говорила с неохотой, чувствуется, что побаивается. Чтобы не вызвать подозрения у Наташи, больше к разговору о Сергее не возвращались. Лишь однажды Наташа упомянула его по фамилии Кучеренков. После ресторана я проводил девушку до дома, который расположен на пр-кте Вернадского, д. 101, расстались у подъезда. Договорились созваниваться. У Наташи я заметил красивую импортную зажигалку "Ронсон", рисунок которой прилагаю. Стоимость её 50-70 рублей. Звонков от Кучера (Кучеренкова) по поводу часов не было.

    Корвуазье.

      
      
       Задание: Продолжайте поддерживать отношения с Наташей, в процессе которых устанавливайте её связи, их адреса, телефоны. В осторожной форме постарайтесь выяснить чем занимается эта группа лиц.
      
       Задание усвоил: Корвуазье.
      
       Справка: А/с на Кучера (Кучеренкова) Сергея поступали ранее, фигурант устанавливается. Сообщение на Наташу повторное, адрес местожительства установлен: пр-т Вернадского, д. 101, кв. 410. Проводится его оперативная проверка.
      
       Мероприятия: Продолжить работу по установлению личностей Кучеренкова и Наташи. Проверить по картотеке нераскрытых преступлений зажигалку "Ронсон" с указанными агентом приметами.
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков.

       15.02.81 г.
      
       Справка: В паспортном столе 116 о/м по адресу: пр-кт Вернадцкого, д. 101, кв. 410 кроме Зиминой Анны Тихоновны, временно была прописана с 25.05.80 г. по 25.08.80 г. Кутузова Наталья Сергеевна, 1963 г.р., уроженка г. Орджоникидзе, прописана там же, ул. Кирова, д. 81. Цель пребывания в г. Москве: поступление в ВУЗ. После 25.08.80 г. прописка не продлевалась.
       Зажигалка "Ронсон" по картотеке похищенных вещей не значится. Справку наводила Пиманова.
      

    Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

    лейтенант милиции В.А. Смеляков.

       02.03.81 г.
      
      
      
       ***
      
       Наташа проснулась поздно, когда уже совсем рассвело, и сквозь приоткрытую дверь увидела женскую фигуру. Это была не тётка, а кто-то другой, но до боли знакомый. Женщина сидела за столом, придерживая голову рукой, и о чём-то думала. Затем она встала и вышла на кухню.
       Наташа выбралась из кровати и, вдев ноги в потрёпанные тапочки, приоткрыла дверь в соседнюю комнату. Тётка сидела за столом и задумчиво смотрела в окно, где сияло весеннее солнце и под ласковым нажимом тёплого ветерка покачивались ветки деревьев с набухающими почками.
       -- Тётя Ань, а чего это?.. Кто это у нас? На маму похожа...
       Тётка повернулась и едва заметно и невесело кивнула.
       -- Что? -- Наташа не поняла.
       В следующую секунду из кухни появилась грузная женщина. Наташа, похолодев, узнала мать. Та остановилась и некоторое время молча разглядывала дочь.
       -- Ну, здравствуй, милая.
       -- Мама? А как ты вдруг здесь? -- Наташа робко шагнула к матери, испытывая смутное чувство тревоги. После провала на экзаменах тётя Аня уже несколько раз заводила с ней разговор о том, что надо готовиться более усидчиво и глубоко, что бесконечные гуляния ни к чему хорошему не приведут, но Наташа отмахивалась. Ей нравилась её жизнь, а театр понемногу перестал интересовать.
       -- Мама? -- повторила она растерянно. -- Ты надолго?
       -- Нет. Тебя возьму и сразу обратно.
       -- Меня? Куда?
       -- Домой, в Орджоникидзе... Чем от тебя пахнет? А ну не вороти лицо, дыхни...
       Девушка плотно сжала губы и отвернулась.
       -- Перегаром разит, -- констатировала мать. -- Стыдобища! Увидел бы тебя в таком виде кто-нибудь из наших... Рожа вся опухла, глаза не смотрят. Срамота! Вот почему ты ни одного тура пройти не смогла! Ах ты... Ты чем же тут занимаешься, милая?
       -- Мам...
       -- Что "мам"?! Не мамкай!
       И тут женщина хлёстко шлёпнула всей ладонью дочери по щеке. Наташа отпрянула, схватилась за вспыхнувшее лицо и сжалась.
       -- Мама... -- простонала она сквозь слёзы.
       -- Поздно плакать! Всю семью опозорила!
       -- Тетя Аня, всхлипнула -- девушка из-за рассыпавшихся волос, -- зачем же вы маму вызвали?.. Ну зачем?
       -- Затем, что ты совсем от рук отбилась, а у меня нет сил сладить с тобой, Наташенька, -- грустно проговорила тётка. -- Я к тебе всей душой... Помогала тебе, с людьми интересными знакомила. А ты... Бросила всё... Врёшь мне постоянно, что на занятия к репетитору ходишь, а сама пьяная возвращаешься... Как же можно?
       -- Эх ты, -- сказала упавшим голосом мать.
       -- Ну ведь имею я право на отдых! -- выпалила Наташа.
       -- Отдыхать хочется? А чем же ты так перетрудила себя, доченька? -- с горечью спросила мать. -- Гляжу я на тебя, и страшно мне делается... Чего-то я не досмотрела. Ошиблась где-то. И как теперь быть? -- И вдруг, закачавшись из стороны в сторону, взвыла во весь голос: -- Не дам тебе сгинуть! Не дам! Ты ж моя кровинушка! Я ли не вскармливала тебя, я ли не баюкала тебя, я ли не учила добру? Зачем же ты превратиться в дрянь хочешь, доченька?
       -- Мама!
       -- Клава! -- воскликнула тётя Аня. -- Успокойся!.. Да что ж такое происходит?
       -- Да я уж успокоилась, -- вытирая лицо, ответила Наташина мама и громко вздохнула, садясь на стул. -- Знать, не про нашу семью столичная жизнь, вертеп этот треклятый! Всё, дочка, собирайся.
       -- Так сразу? -- Наташа прикусила губу.
       -- Сразу. Билеты у меня уже есть.
       -- Но... Мне надо кое с кем попрощаться... У меня друзья...
       -- Обойдутся! -- женщина решительно хлопнула рукой по столу. -- Или не всё ты с ними выпила, бесстыжая?
       -- Мама!
       -- Прекрати душу травить своим жалостливым голосом! Научилась всяким актёрским штучкам! Со мной номер не пройдёт. Это вот Аня терпеливая, -- она мотнула головой на сестру, -- а я ждать не стану. Взгрею как следует, если что... Так что ты, Наталья, складывай вещички...
      
       ***
      
       -- Пётр Алексеич, -- Смеляков устало облокотился о заваленный бумагами стол, -- я за помощью, как всегда.
       -- С чем не управляешься? -- Сидоров раскатисто откашлялся в кулак и затянулся папиросой.
       -- Да замучили меня поиски некоторых вещиц.
       -- Выкладывай. Будем разбираться.
       -- Мне уже несколько раз от агента поступала информация о дорогостоящих импортных часах, радиотехнике и зажигалке, -- начал Виктор, пытаясь сосредоточиться. -- Информация есть, подробное описание есть, сто процентная уверенность есть, что вещи краденные, но по картотеке похищенных вещей они не проходят. Либо не заявлял никто (а о пропавших часах "Сейко" вряд ли владелец умолчал бы), либо это дело кто-то из оперов "под задницу" положил.
       -- Часы "Сейко"? -- переспросил Сидоров. -- Да, это из дорогих. А почему думаешь, что ворованные.
       -- Спихнуть их пытался один парень.
       -- Может, спекулянт? Или собственные?
       -- Не похоже. Не того полёта птица. Чую, что группа там целая. Я даже начал нащупывать выход на него... Но девчонка, через которую к нему можно было подобраться внезапно уехала из Москвы.
       -- Приезжая была?
       -- Да. В театральный хотела поступить, но загуляла. Теперь мать её забрала домой.
       Сидоров выпустил дым через ноздри.
       -- Мда... Ну что тебе посоветовать, Витя... Жди.
       -- Я жду. Дел и кроме этого навалом.
       -- Впрочем, ты попробуй через девочку ещё раз. Теперь уже по месту её жительства. Куда, говоришь, мать увезла её?
       -- В Орджоникидзе.
       -- Вот туда и направь задание на её разработку. На всякий случай. Авось повезёт. Может, добросовестный опер попадётся...
      
      
      
       Социалистическая Федеративная Республика Югославия.
      
       Щ ё л о к о в Н. А. -- министр МВД СССР в 1966--1982 гг.
      
       Изолятор временного содержания.
      
       В 1979 году в Афганистане победу одержала Народно-Демократическая Партия Афганистана во главе с Тараки. Весной 1979 года на территорию Афганистана (по просьбе руководства НДПА) из СССР тайно была переброшена небольшая группа Советских войск, которая обеспечивала в основном безопасность нового главы государства и его окружения. В октябре 1979 года в результате дворцового переворота и физического устранения Тараки к власти пришёл Амин, ближайший соратник Тараки и помощник по партии. Внутриполитическая обстановка в Афганистане резко обострилась из-за того, начались жестокие политические репрессии. После всестороннего изучения обстановки в Афганистане высшим советским руководством было принято решение устранить Амина и поставить более предсказуемого лидера. 25 декабря 1979 года Советский Союз начал ввод "ограниченного контингента" советских войск на территорию Афганистана. 27 декабря 1979 года спецподразделения КГБ СССР "Гром" и "Зенит" совместно с "мусульманским" батальоном и 9-й паашютно-десантной ротой МО провели операцию по штурму дворца Амина, в результате которого последний был ликвидирован.
      
      
       Строгий выговор.
      
       В партию не принимали сразу, предварительно нужно было "доказать своё право быть достойным вступления в КПСС". Срок пребывания в кандидатах не был строго фиксированным и для каждого кандидата мог продолжаться разное время, но был обязательным для всех желающих вступить в партию.
      
       Московское Академическое Хореографическое Училище.
      
       Профессионально-техническое училище.
      
       Монета достоинством в две копейки, необходимая для того, чтобы позвонить по городскому телефону-автомату.
      
       "Понизу" -- информация от внутрикамерного агента в изоляторе временного содержания ОВД и следственного изолятора.
      
       О У Р -- отлед уголовного розыска РУВД.
      
       Германская Демократическая Республика.
      
       Отдел оперативно-поисковых групп МУРа.
      
       Министерство внешней торговли.
      
       Персонаж романа Николая Островского "Как закалялась сталь".
      
       Ленкорань -- город в Азербайджанской ССР.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      
  • Комментарии: 8, последний от 23/10/2007.
  • © Copyright Ветер Андрей, Стрелецкий Валерий (wind-veter@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 461k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 7.46*4  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.