Ветер Андрей, Стрелецкий Валерий
Случай в Кропоткинском переулке

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 27/09/2019.
  • © Copyright Ветер Андрей, Стрелецкий Валерий (wind-veter@yandex.ru)
  • Размещен: 01/11/2006, изменен: 17/02/2009. 255k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.94*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы из романа. Первая книга трилогии о работе российских спецслужб. Рассказывает об Отделе по охране дипломатическихз представительств (ООДП). События разворачиваются в 1975 году.

    • Андрей Ветер

    Валерий Стрелецкий

      
      

    СЛУЧАЙ В КРОПОТКИНСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

    (Главы из романа)

      
      
      
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ.
      
       -- Смена! Выходи строиться!
       Виктор поднялся из-за стола и быстрым шагом прошёл в коридор, где, шаркая валенками, толпились одетые в чёрные тулупы милиционеры. Под потолком гудели две длинные лампы дневного света, иногда одна из них слегка подмаргивала раз-другой, но не гасла. Возле двери на стене красовался лист ватмана, с него таращился нарисованный гуашью розовощёкий Дед Мороз под зелёной новогодней ёлкой, пышные ветви которой были увешаны вырезанными из журнала "Крокодил" анекдотами. В левом углу ватмана красовалась закреплённая булавками настоящая еловая ветка. Чуть дальше висела доска объявлений и график дежурств, на котором болтался приколотый кнопкой тетрадный листок со старательно выведенными словами: "Лейтенанта Железнова Николая Петровича поздравляем с днём рождения". Висевший рядом календарь показывал 13 января 1975 года. Это был первый рабочий день Виктора Смелякова в Отделе по охране дипломатических представительств, вернее сказать, день знакомства с будущей работой.
       -- Смена! Равняйсь! Смирно! -- замполит окинул цепким взглядом милицейскую шеренгу. За его спиной виднелся большой красный плакат с профилем Ленина и крупной надписью: "Партия -- ум, честь и совесть нашей эпохи". -- Приказываю! Выступить на охрану дипломатических представительств и общественного порядка в городе-герое Москве! При несении службы соблюдать: бдительность, конспирацию, культуру в работе, внимательное и вежливое отношение к гражданам, -- замполит говорил неторопливо, будто это диктор зачитывал текст, произнося каждое слово очень отчётливо, с какой-то неповторимой интонацией, от которой по коже Виктора побежали мурашки. -- Смена! Напра-а-во! По машинам!
       На улице было ещё темно, жёлтые квадраты окон уютно освещали небольшой двор, усыпанный ночным снегом и исполосованный тиснёными следами машин. Громко затарахтели двигатели стоявших во дворе двух микроавтобусов.
       Лейтенант Воронин, выступавший в тот день в роли наставника Виктора Смелякова, остановился перед ближайшей машиной. Вдоль серого борта тянулась синяя полоска с белыми буквами: "Милиция". Воронин закурил сигарету и торопливо сделал пару затяжек.
       -- Генка, не бросай, дай-ка и мне разок, -- попросил кто-то из-за спины Смелякова.
       Воронин не глядя протянул сигарету.
       Через минуту все погрузились.
       Фары осветили облупившуюся стену дома, размытыми лучами скользнули по зелёным железным воротам, "рафики" выехали, натужно гудя, на проспект Калинина и сразу свернули на бульварное кольцо.
       Виктор потёр рукавицей замёрзшее стекло и расчистил небольшое пространство. Стали видны спящие улицы Москвы. Глядя на припорошённые снегом фигуры редких прохожих и тусклые пятна света под фонарными столбами, Виктор всё больше волновался. Сидевшие рядом с ним милиционеры смеялись, вспоминая какой-то недавний случай, но Смеляков слышал байки бывалых сотрудников будто сквозь ватную прослойку сна. В голове его роились слова, прозвучавшие во время инструктажа, они вселяли чувство ответственности и гордости за дело, которым предстояло заниматься, но вдруг начинали пугать этой же ответственностью и давить, словно щупальца мощного гигантского осьминога.
       Никогда прежде он не слышал столько информации о разыскиваемых преступниках, оперативная сводка по Москве потрясла его. Виктор даже предположить не мог, что в Советском Союзе, который был для него страной спокойной, надёжной и непоколебимой, по улицам, оказывается, бродили сотни опаснейших рецидивистов, совершались разбои, грабежи, убийства. Всё это никак не укладывалось в голове. Конечно, Смеляков знал, что существовали тюрьмы и исправительные колонии, но ему, как и большинству рядовых граждан, казалось, что число преступников было невелико и что милиция достаточно быстро ловила всех правонарушителей. И вот он впервые услышал сводку по городу, услышал ориентировки, обилие которых привело его в полное замешательство. Он и представить не мог, что придётся удерживать в голове разом такую массу информации: приметы бежавших из мест заключения, людей, совершивших преступления, сотрудников посольств, чьи передвижения следовало обязательно фиксировать, людей, чьё появление в посольстве или возле него надо было отслеживать.
       Глядя в окно на редких прохожих, он с ужасом думал, что каждый из них мог, оказывается, быть рецидивистом или агентом иностранной разведки, в каждого нужно было вглядеться, чтобы определить, соответствуют ли его приметы указанным в ориентировках. За время инструктажа мир успел превратиться из простого и понятного существования в змеиное гнездо недоброжелателей, непролазную топь подозрительности, океан непредсказуемых подводных течений, грозивших размыть основы привычной жизни. Нормальные люди разом перестали существовать. Каждое лицо отныне могло быть просто маской, за которой скрывался враг.
       Чем ближе было к посту, тем невозможнее казалось выполнение поставленных задач. Виктор остро почувствовал, что страна имела две стороны жизни: одна из них была хорошо знакома всем рядовым гражданам, о другой же знали только специалисты, активная работа которых всегда оставалась невидимой для подавляющего большинства людей. И его работа теперь навсегда связывала его с этой второй стороной жизни.
       -- Ты что? Засыпаешь? -- сидевший рядом лейтенант Воронин легонько толкнул его локтем и вернул Виктора к действительности.
       -- Нет, -- отозвался Смеляков, -- размышляю.
       -- Понимаю, -- лейтенант улыбнулся, -- нервничаешь... Сам проходил через это.
       Воронин подбадривающе похлопал Смелякова по плечу:
       -- Не дрейфь, Витюха! Столько забавного увидишь! Ахнешь.
       -- Забавного? Какие ж на посту забавы? -- удивился Виктор.
       -- Разные, всего сразу не перечислишь... Вот, например, у меня летом был случай на одном из африканских посольств. Дипломат привёл к себе нашу девчонку. Она слегка выпившая была, похоже, по глупости с тем африканцем пошла. Стоим мы с напарником, беседуем, на улице спокойно, тихо, прохожих вообще нет. Минут через пятнадцать вдруг слышу истошный крик и визг. Гляжу -- из дверей посольства вылетает эта девчонка, платье разодрано, глаза бешеные, орёт благим матом и во все лопатки мчится к ограде. Почему уж она не к воротам побежала, не знаю. А за ней следом несётся тот африканец, абсолютно голый.
       -- Голый?
       -- Ну да, голый и чёрный, как и положено настоящему африканцу. Девчонка с разбегу шмякнулась о решётку ограды и попыталась пролезть, а расстояние между прутьями довольно-таки узкое. Она и застряла. Подбежал негр и давай тащить её обратно. Мы с напарником кинулись к ней со стороны улицы. И вот тебе сценка: полуголая девчонка висит между прутьями ограды, а её в разные стороны тянут изо всех сил мужики -- мы за руки, а негр за ногу тащит. Такого ни в какой кинокомедии не увидишь!
       -- Вытащили?
       -- Да, с трудом... Димка, мой напарник, бросился в будку, хватил чайник и примчался с этим чайником назад. Я ещё сообразить не успел, а он давай из чайника в того негритоса плескать. Тот оторопел, отпустил девчонку, вот тут-то мы и выдернули её к нам... Потом сидели и долго хохотали.
       -- А девочка?
       -- Плакала. Испугана, исцарапана, изорвана. Молодая совсем, глупая. Думала, что у дипломатов на уме только торжественные приёмы, никак не предполагала, что он хотел ей пистон поставить... Опыт на всю оставшуюся жизнь. Думаю, она всех африканцев после этой истории обходит за версту и про дружбу между народами навсегда забыла.
       -- Слышь, Фадеев! -- позвал кто-то из угла машины. -- Это правда, что у тебя на прошлом дежурстве труп был?
       -- Был, -- отозвался худенький младший лейтенант, сидевший напротив Смелякова. -- Пьяного зарезали.
       -- А того, кто пырнул, взяли?
       -- Нет. Вообще-то я их обоих видел, когда они улицу переходили, оба под хорошими градусами были. А когда свернули за угол, у них, видать, произошла размолвка. Наутро прохожий сказал мне, что в тылу посольства Индонезии, которое через дорогу напротив меня, кто-то в крови лежит, вроде мёртвый. Я пошёл глянуть, а там и вправду труп. Вся грудь ножом истыкана. Я по одежде сразу узнал одного из тех пьяных.
       -- Врач не потребовался?
       -- Смеёшься! Какой там врач! Если бы он не от ран кончился, то просто замёрз бы. Ему бы, дураку, сразу выйти из того переулка, на помощь позвать, а он затаился, вот и умер.
       Машина остановилась в Кропоткинском переулке. Воронин толкнул Смелякова:
       -- На выход.
       Пригибая голову, Виктор поспешил к двери. Спускаясь на тротуар, он едва не упал -- подвернулась нога.
       -- Чёрт! -- с досадой пробормотал Виктор.
       Подняв глаза, он увидел золотистую табличку посольства Финляндии.
      
       ***
      
       Поначалу, пока улица ещё не проснулась, Виктор чувствовал себя вполне уверенно.
       -- Вот смотри, -- глядя куда-то в сторону, говорил Воронин, -- идёт женщина.
       -- Где женщина? -- Смеляков завертел головой.
       -- Ты башкой не крути, стой спокойно. Справа по улице, в нашу сторону направляется. Да ты не пялься так откровенно.
       -- Но как же я тогда увижу её, если я в другую сторону смотрю?
       -- Научишься. Стой спокойно. Ты должен краем глаза всё видеть.
       -- Я же не рыба.
       -- Ты не рыба, ты -- постовой... Ну вот теперь, когда она прошла, расскажи мне, что ты видел.
       -- Ну, -- Смеляков замялся, -- собственно, неприметная женщина, обычная.
       -- И всё?
       -- Всё.
       -- Она же несла что-то.
       -- Вроде того. Сумка, кажется.
       -- А в сумке что?
       -- Как что? Откуда ж мне знать?
       -- Ты должен видеть всё. Сумка же открытая была, застёжка-молния порвана. Батон белого хлеба высовывался.
       -- Разве это важно? -- поникшим голосом спросил Виктор.
       -- Когда ты на посту, для тебя всё важно. Ненужных вещей нет. Ты никогда не знаешь наверняка, кто приближается к посольству и с какой целью. Ты обязан фиксировать абсолютно всё. И в первую очередь -- кто и когда выезжает из посольства, фиксировать номера машин и фамилии людей в машинах... Попытайся сейчас определить, сколько пройдёт времени, пока не будет следующего движения.
       Виктор взглянул на часы.
       "Девять пятнадцать".
       В следующую минуту на территории посольства послышался звук зашелестевших по расчищенному от снега асфальту новеньких покрышек, донёсся мягкий гул двигателя. Виктор повернул голову, посмотрел за ограду и сразу поднёс к лицу часы.
       "Девять шестнадцать".
       -- Не так откровенно, Витя, -- сказал с улыбкой Воронин. Он по-прежнему стоял спиной к посольству. -- Они сейчас выедут, тогда и посмотришь, чья машина, номер зафиксируешь.
       -- Понял... А номер как фиксировать?
       -- В блокнотик чирканёшь, но только не сразу. Сначала запоминай, держи в голове.
       -- А если машин две, три?
       -- И ещё может незнакомый "мотор" остановиться неподалёку, -- добавил Воронин, -- его ты тоже должен запомнить. И одновременно с этим кто-то может въехать сюда. И группа посетителей придёт в посольство. И всё это в пределах полутора минут. А через минуту ещё автомобиль, ещё посетители. Но ты ничего не должен сразу записывать, только запоминать.
       -- Разве возможно всё удержать в голове?
       -- Научишься, всему научишься. Уверяю тебя, что сможешь в течение пятнадцати минут стоять и только запоминать, а потом зайдёшь в будку и выложишь на бумагу и все двадцать номеров автомобилей, и сколько в какой машине человек сидело, и сколько подозрительных прохожих топталось возле ворот, и всё остальное...
       -- Ёлки-палки! Это какие ж мозги надо иметь.
       -- Натренируешься, -- спокойно ответил Воронин. -- Сейчас ты просто должен понять, в чём заключается эта работа.
       По мере того, как улица просыпалась, движение становилось оживлённее. Воронин изредка заходил в будку на минуту, делал пометки в своём блокноте и опять выходил наружу. Лейтенант стоял с невозмутимым лицом, ни на кого не глядя, пританцовывал на месте, постукивая валенком о валенок, и продолжал рассказывать, не умолкая ни на минуту. Смелякову казалось, что Воронин вообще не вёл наблюдения. Но через некоторое время тот снова заходил в будку и что-то записывал.
       "Что он пишет? Я ничего не заметил. Ничего же не произошло. Что он помечает?"
       К обеду Виктор совершенно ясно понял, что он не помнил ровным счётом ничего. От постоянного усилия фиксировать всё он не мог зафиксировать ничего. Голова кружилась от напряжения. Все люди стали казаться на одно лицо.
       "Нет, нет, у меня ни фига не получается! Я просто бездарь! Надо поговорить с начальником отделения начистоту, надо признаться, что у меня ничего не получается".
       К нему подошёл Воронин.
       -- Утомился?
       -- Не в этом дело, -- промямлил Виктор. В голове его был туман.
       -- Ты можешь считать, что тебе повезло, что начинаешь с этого поста. Я стажировался у сенегальского посольства. Вот уж где у меня полная каша в голове получилась.
       -- Почему?
       -- Негры. Они мне все на одно лицо казались, я никак не мог научиться различать их, -- засмеялся Воронин, вспомнив что-то. -- Поначалу только по номерам машин ориентировался, но потом привык. Но зато там было очень спокойно. В этом смысле тут, на Финляндии, просто бешеное движение...
      
      
       ИТК N1. СЕЛО ЧЕРНОКОЗОВО. ЧЕЧЕНО-ИНГУШСКАЯ АССР.
      
       -- Товарищ лейтенант!
       Лейтенант Юдин, задумавшись, смотрел в окно. За окном раскинулась территория исправительно-трудовой колонии: высокий забор, колючая проволока в несколько рядов, линия малозаметных препятствий, наблюдательные вышки с неподвижными фигурами автоматчиков и сотни заключённых в тёмных фуфайках. День был морозный. Сквозь мутный воздух проглядывалась резная гряда далёкого горного хребта. Где-то там, чуть в стороне, дышал нормальной жизнью город Грозный, пусть не шикарный, но всё-таки настоящий город, третий по величине после Ростова-на-Дону и Краснодара на Северном Кавказе; здесь же была зона, где не было ничего, кроме сломанных судеб, отчаянья и лютой злобы, впитавшейся в каждую клеточку человеческого тела; здесь не было ничего, кроме беспросветности и беспощадности уголовного мира.
       -- Товарищ лейтенант! -- снова раздался голос за спиной Юдина.
       Он обернулся на голос и окинул равнодушным взглядом стоявшего в дверях сержанта.
       -- Чего тебе, Костиков? -- спросил Юдин. Он был среднего роста, круглолицый, светловолосый, его голубые глаза смотрели равнодушно, будто лейтенанта Юдина ничто не интересовало.
       -- Заключённый Тевлоев доставлен, -- доложил солдат.
       -- Давай его сюда, -- лейтенант кивнул и прошёл к своему столу, громко стуча сапогами по дощатому полу, выкрашенному масляной коричневой краской. Опустившись на скрипнувший стул, он взял со стола пачку папирос "Беломорканал", задумчиво повертел её и бросил обратно. Поверхность тяжёлого конторского стола, стоявшего в этой комнате лет двадцать, давно потеряла свою полировку, во многих местах потрескалась, шелушилась, кое-где темнели фиолетовые чернильные пятна и круглые следы стаканов.
       Дверь открылась. На пороге снова возник сержант Костиков, но теперь рядом с ним стоял высокий худощавый ингуш.
       -- Входи, Тевлоев, -- лейтенант встретился глазами с сержантом и махнул рукой, давая ему понять, чтобы вышел. Костиков лениво кивнул и плотно прикрыл за собой дверь. -- Возьми стул, устраивайся.
       Тевлоев неохотно подвинул к себе стул и, тяжело вздохнув, сел. У него было узкое лицо, прямой нос, тонкие губы; его глубоко посаженные глаза, казалось, смотрели откуда-то из бездны человеческого существа. Юдин в который уже раз разглядывал этого сорокалетнего ингуша, у которого, вероятно, там, на воле, было много женщин, ведь Асланбек Тевлоев был красив, а если и не красив, то по крайней мере очень выразителен -- такие должны нравиться женщинам.
       -- Ну что, начнём нашу болтовню с самого начала? -- лейтенант постучал пальцами по столу. -- Или, может, ну это дело к чёрту?
       -- Не понимаю, гражданин начальник, -- голос Асланбека звучал красиво, бархатисто.
       Этот ингуш почти год не давал Юдину покоя.
       Асланбека Тевлоева осудили за драку. Но причина, по которой он интересовал лейтенанта, крылась в другом. У Тевлоева имелось золото, почти двадцать пять килограммов золота в мелких самородках! Руководство поставило перед Юдиным ясную задачу -- любым способом вытрясти информацию о месте, где спрятано это золото.
       -- Кури, -- Юдин подтолкнул пачку с папиросами к Асланбеку.
       Тот подозрительно посмотрел на лейтенанта, подумал, угрюмо кивнул, достал одну папиросу, размял её двумя пальцами и снова посмотрел на лейтенанта. Юдин криво улыбнулся и чиркнул спичкой. Асланбек привстал со стула и склонился над столом, потянувшись к горящей спичке, не сводя настороженных глаз с Юдина.
       Тевлоев был, как говорится, крепкий орешек. Лейтенант испробовал все способы давления на него. Но Асланбек упорно отказывался говорить о золоте, отнекивался, мол, слыхом не слыхивал ни о каком тайнике. Несколько агентов вели его разработку, добились полного доверия Асланбека, но про золото он молчал.
       Юдин помусолил губами намокшую папиросу и внимательно посмотрел на заключённого. Тевлоев отвёл глаза. Однажды лейтенант отправил его в камеру "пыток" будто бы за какую-то мелкую провинность, объяснив, что рецидивисты-"суки", сотрудничавшие с администрацией колонии, отобьют Асланбеку все внутренности; Тевлоев вернулся оттуда измученный, обессиленный, но продолжал молчать.
       Сегодня лейтенант решил действовать иначе.
       -- Послушай, Асланбек, я хочу поговорить с тобой начистоту.
       -- Ну? Не знаю я ни про какое золото, гражданин начальник.
       -- Погодь, не рыпайся, -- лейтенант достал папиросу и жадно закурил. Сквозь сизый дым он пристально посмотрел на Тевлоева. -- Ты можешь не распрягаться, играть в несознанку и валять дурочку сколько тебе влезет. Но сегодня я скажу тебе то, чего раньше не хотел говорить. Может, это прочистит твои вонючие мозги.
       -- Чего ещё?
       -- Твой срок почти вышел, ты в общем-то ведёшь себя исправно, серьёзных нареканий у нас к тебе нет, ты расконвоирован, имеешь возможность выходить за территорию лагеря, работать в селе. Но послушай меня внимательно: ты не выйдешь отсюда в срок.
       -- Почему? Что такое, гражданин начальник? Что ещё?
       -- Тебя не выпустят. Тебе намотают ещё, -- голос Юдина звучал вкрадчиво, и потому Тевлоеву сделалось не по себе, -- а потом ещё... Ты ведь знаешь, повод найти не трудно. И ты будешь сидеть тут до тех пор, пока не расколешься насчёт твоего сраного золота... Хочешь анекдот? Ну, идёт, значит, зэк по лагерю, а навстречу ему начальник оперчасти и говорит радостно: "С Новым годом". Зэк не понимает: "Сейчас же июль, гражданин начальник. С каким же Новым годом?" А тот ему в ответ: "С новым годом, говорю. Тебе год добавили"... Смешно, да?
       -- Гражданин начальник, да я ведь...
       -- Хватит! -- Юдин хлопнул ладонью по столу. -- Ты мне горбатого не лепи! -- лейтенант взмахнул рукой, пепел с папиросы упал на папку с личным делом Тевлоева. -- Я с тобой сейчас говорю не как опер. Я по-человечески... Только ты вот в толк никак не хочешь взять...
       -- Кхм...
       -- Не веришь... Это я понимаю... Ну так вот что я тебе скажу... Я скажу, а ты покрепче заглотни то, что услышишь... Задолго до того, как ты вляпался в ту идиотскую драку, из-за которой загремел сюда, тебя плотно пасли гэбэшники. Да, да, не надо таращить глаза, тебя долго разрабатывали комитетчики. Пасли именно из-за твоего золота. У них была информация, что ты намылился уйти за границу. В КГБ знали даже, что ты наметил уйти в Турцию через Батуми, по воде...
       Асланбек перестал курить, его руки задрожали.
       -- Не может быть, -- прошептал он.
       -- Не может? Если это не так, то откуда я это знаю? Я ведь по заданию чекистов тебя мурыжу насчёт рыжья... Ты устроил прощальный банкет в ресторане, пригласил дружбанов, и тут на твою беду случилась драка... Если бы не она...
       -- А что драка? Её разве специально подстроили? -- Тевлоев болезненно поморщился.
       Юдин улыбнулся.
       -- Нет, это простая случайность, нелепая случайность. Впрочем, тебя всё равно взяли бы на границе, взяли бы вместе с твоим золотом. Но вот драка помешала. Ты не поверишь, Бек, но гэбэшники даже пытались отмазать тебя от бакланки.
       -- Меня? Зачем, гражданин начальник? Какая ж им выгода-то? Я не врубаюсь.
       -- Чтобы ты осуществил твой план и чтобы через это тебя можно было бы прищучить. Но на беду в той драке пострадал сын секретаря горкома партии, а с партийным руководством не связывается даже КГБ. И это привело тебя сюда. Вот такие пироги, Тевлоев... А ты, дурья башка, думал, что про твоё золото мне сорока на хвосте принесла. Нет, тут всё серьёзнее... Тебе отсюда не выйти.
       -- Но я веду себя исправно, гражданин начальник. Срок же заканчивается.
       -- Прочисти себе уши. Я, кажется, ясно сказал тебе: причина, чтобы тебе припаять новый срок, легко найдётся. Можешь сам выбрать, как тебе больше по душе забуриться -- дурь, нахариус или подрезать кого-нибудь...
       Лейтенант нервничал. Он ещё не произнёс главных слов, из-за которых, собственно, и затеял этот разговор. Он посмотрел на покрытый пятнами плесени потолок и перевёл взгляд на заключённого.
       -- Я хочу предложить тебе помощь, -- медленно проговорил Юдин и, увидев в глазах ингуша непонимание, продолжил, заметно понизив голос. -- Я готов помочь тебе уйти отсюда.
       -- Не понимаю, гражданин начальник, -- ингуш отшатнулся, лоб его наморщился.
       -- Я хочу помочь тебе лопануться. Разумеется, есть на то у меня свои причины и свои условия...
       -- Какие такие причины? -- глаза Тевлоева беспокойно шарили по полу.
       -- Твоё золото. Мне нужно твоё золото. Не всё. Я хочу получить половину. За свободу можно заплатить и больше. Помни, что я сказал тебе про новый срок, лось сохатый.
       Асланбек стрельнул глазами на офицера и снова поспешно опустил их. Его папироса давно прогорела, и он беспрерывно вертел окурок грязными пальцами.
       -- Ты мне не веришь, я понимаю, -- снова заговорил лейтенант.
       -- Как же можно верить, гражданин начальник? Как же можно... Если я Обрыв Петровича сделаю, мне новый срок будет. Я и слышать не хочу про это.
       -- Дурак.
       Лейтенант покачал головой и встал из-за стола. Посмотрел в заснеженное окно, за которым метался на холодном ветру снег под жёлтым тусклым фонарём, заложил руки за спину и принялся шагать по комнате. Асланбек повернул к нему голову, смотрел исподлобья. Лейтенант молчал, напряжённо думал, и это напряжение было написано на его лице. Наконец он остановился перед Тевлоевым и заговорил.
       -- Наверное, думаешь, что ты один мечтаешь слинять из Союза? Кхм... Думаешь, ты один такой умный? Нет, Бек, ошибаешься. Я тоже хочу покинуть эту страну. Или ты думаешь, что офицер МВД не мечтает жить по-человечески? Или я по собственному желанию в этот кабинет припёрся? Ты думаешь, что я хочу сгнить в этой дыре? -- Лейтенант медленно вернулся к столу и опустился на стул. Он угрюмо покачал головой. -- Не хочу, не желаю этой вечной зоны. Я на днях имел разговор с одним уркой, и он мне сказал: "Я здесь только до конца срока, а вот ты, начальник, тут на всю жизнь. Так что кому из нас зону припаяли, ещё подумать надо", -- лейтенант исподлобья взглянул на Тевлоева. -- Что, смешно слушать откровения опера? А ты думал, что кум всего человеческого лишён? Думал, я только и умею, что допросы чинить? Или у меня кожа дубовая, раз я здесь работать вынужден? Нет, Бек, не хочу я больше этой жизни. Я свободы хочу не меньше, чем ты. И я не позволю моей жизни пропасть... Я выкладываю тебе всё это, чтобы ты понял меня. Я не душу изливаю, я раскладываю перед тобой карты. Ты должен поверить мне.
       -- Не хочу я никому верить, гражданин начальник. Отпустите меня.
       Лейтенант рывком встал и решительно подошёл к ингушу. Лицо Юдина болезненно скривилось.
       -- Ты зависишь от меня, Тевлоев, -- он несколько раз ткнул Асланбека указательным пальцем в грудь, -- ты целиком зависишь от меня, а мои планы зависят от тебя... Послушай, Бек, я могу провернуть твоё исчезновение отсюда таким образом, что тебя хватятся не сразу. Но твой рывок интересует меня только в связи с твоим рыжьём... Если я помогаю тебе, то подставляю собственную башку. Но я готов подставить её ради того, чтобы навсегда распрощаться как с этой вонючей работой, так и с этой вонючей страной. Я дозрел. Мне здесь больше делать нечего. Но без денег сваливать за кордон нет никакого резона. Поэтому мне нужно твоё золото... Как видишь, я говорю открыто. Так что, -- Юдин пощёлкал пальцами возле своего виска, -- пораскинь мозгами, если тебе ещё их не все вышибли.
       Асланбек не сводил глаз с лейтенанта. Услышанное было полной неожиданностью. Поверить в это было трудно. Возможно, Юдин говорил искренне, однако мог и хитрить... Мысли Тевлоева метались, противоречия распирали. Он тяжело вздохнул.
       -- Подумай над тем, что я сказал тебе, -- проговорил лейтенант и отступил на пару шагов. -- Подумай хорошенько.
       Асланбек кивнул. Больше всего ему хотелось в ту минуту, чтобы лейтенант отпустил его из кабинета.
       -- И держи язык за зубами, -- Юдин многозначительно свёл брови и вернулся за свой стол. -- Если я узнаю, что ты сболтнул кому-либо, то я тебя сгною в этом лагере, -- Юдин достал новую папиросу для себя и протянул пачку Тевлоеву . -- Кури.
       Асланбек осторожно приподнялся со стула и дотянулся до курева.
       Пару минут они молча дымили, изучая друг друга, затем лейтенант резко поднялся и направился к двери.
       -- Костиков! -- гаркнул он, выглянув в коридор. -- Отведи этого на плаху. Пусть посидит и подумает о смысле жизни.
       -- Есть, -- сержант лениво козырнул и мотнул головой, подзывая Тевлоева к себе. -- Пошли.
       Проходя мимо Юдина, Асланбек задержался и посмотрел лейтенанту прямо в глаза, пытаясь ещё раз определить, насколько можно было доверять всему услышанному.
       -- Идём, -- сержант дёрнул ингуша за рукав, -- чего топчешься...
       -- Костиков!
       -- Слушаю, товарищ лейтенант, -- сержант обернулся.
       -- Когда потолок покрасят? -- Юдин указал глазами на пятна плесени.
       -- Так ведь нечем, товарищ лейтенант, никак белила не подвезут, -- бесцветным голосом сообщил сержант.
       -- Твою мать! -- Юдин захлопнул дверь.
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ.
      
       Переодевшись в отделе в гражданскую одежду, Виктор побрёл в метро. При входе на станцию "Арбатская" толкались люди: какая-то фигура в стареньком чёрном пальто поскользнулась и сшибла при падении ещё кого-то, сразу образовав затор в дверях. В сером воздухе витали лёгкие снежинки.
       -- Пиво грохнули! Три бутылки коту под хвост! Твою мать!
       -- Мужчина, как вам не стыдно! Попридержите язык!
       -- Да пошла ты! Тоже мне учителка выискалась!
       -- Шапку ему подайте, затопчут же! Пропадёт шапка.
       Наконец упавшие сумели подняться и, отпихивая друг друга локтями, протолкнулись в двери.
       -- А ну спокойнее, тише, не то милицию позовём! Вытрезвитель по тебе плачет!
       -- Ишь напугали!
       Виктор осторожно обошёл осколки, утопавшие в шипучей пивной пене, и вместе с людским потоком попал внутрь здания. К кассам, где можно было разменять бумажные деньги на металлические, тянулись две очереди, третье окошко было закрыто. Уборщица со шваброй, не обращая внимания на людей, гнала по полу чёрную жижу талого снега и грязи. Виктор нащупал в кармане несколько монет и направился к разменным автоматам. Эти прямоугольные серые ящики стояли в фойе всех станций метро, на каждом было крупно написано, монету какого достоинства там можно было разменять (20 копеек, 15 копеек, 10 копеек). Виктор достал из кармана гривенник и бросил его в щель, в следующую секунду внизу аппарата загремело и в металлическую чашу вывалились два медных пятака. Как сотрудник милиции Виктор имел право на бесплатный проезд, но он ещё не получил удостоверение, так как оно было на оформлении в отделе кадров.
       "Вот тут всё так просто -- бросил и получил. Наработано, накатано. Можно ничего не понимать, а монета всё равно разменяется на пятаки. А как мне работать? У меня же ничего не получится! Им-то легко рассуждать, мол, научишься, Витя, всему научишься, но я-то чувствую... Невозможно овладеть всем этим, если ты не приспособлен к такой работе. У меня в глазах после этого поста рябит. А я, дурак, возомнил-то о себе! Надо отказываться... Но как можно?! Неужели я струсил? А оказанное мне доверие? Я ведь уже зачислен на службу".
       Подбрасывая пятачки на ладони, он пошёл к турникету.
       -- Ну, о чём задумались, молодой человек? -- строго поторопил его сзади взрослый женский голос. -- Идите же, не задерживайте.
       Он опустил монету в отверстие и прошёл сквозь турникет.
       "А может, всё ещё не так плохо? Воронин ведь сказал, что с первого разу ни у кого не получается... Нас ведь будут учить...Нет, нет, я должен справиться".
       Так, не переставая размышлять о себе и о минувшем дне, он добрался до общежития. Пятиэтажное кирпичное здание располагалось на Очаковском шоссе.
       У общежития три подростка сидели на спинке заснеженной скамейки и нестройно тянули какую-то мелодию. Один из них самозабвенно бил по струнам гитары и с воодушевлением мотал головой. Все трое отбивали ритм ногами, их сильно расклешённые брюки давно смели весь снег со скамьи и сильно промокли внизу, но мальчишек это не тревожило.
       Виктор улыбнулся и прошёл в подъезд.
       В это общежитие он въехал всего неделю назад...
      
       ***
      
       Шок от первого дня стажировки был столь силён, что Виктор не мог вернуть себе хорошее настроение даже вечером, когда Андрей Сытин позвал его в свою комнату, чтобы в кругу старых и новых знакомых отметить Старый Новый год. Следующий день был у Смелякова выходной, и Виктор позволил себе засидеться у Сытина за полночь.
       Когда он вернулся к себе, навстречу ему вышел Саша Журавлёв, проживавший в той же комнате. Он работал в отделе уже год.
       -- Витька, здорово, -- он протянул руку. -- Ну как первый день? Хреново?
       -- Не то слово, -- Виктор кивнул. -- Чувствую себя последним дураком.
       -- Не надо нервничать, старик. Всё образуется.
       -- Тебе хорошо говорить, у тебя это всё уже позади. Скажи, ты тоже ничего поначалу не мог запомнить?
       -- Тоже. Я не только не мог ничего запомнить, я ещё и боялся всего... Слушай, давай дёрнем по случаю Старого Нового. Ты как? А то я припозднился, теперь уж поздно по гостям...
       -- Вообще-то я уже дёрнул.
       -- Ерунда. Давай по рюмочке "Чинзано" хватанём.
       -- "Чинзано"? Это что? -- не понял Смеляков.
       -- Вермут итальянский.
       -- Откуда? -- удивился Виктор.
       Журавлёв пошёл на кухню.
       Их квартира состояла из просторной комнаты, кухни, туалета и ванной -- почти шикарно. Обычно в общежитиях был общим на целый этаж санузел, куда надо было мчаться через весь коридор да ещё стоять там в очереди. Кухня тоже в общежитиях была чаще всего тоже одна на этаж, пропахшая прогорклым маслом, хозяйственным мылом и копотью.
       Журавлёв громыхнул чем-то в холодильнике и вернулся в комнату с бутылкой "Чинзано", отвинчивая на ходу крышку.
       -- Ну, Витька, с начинанием тебя, -- крякнул Сашка. -- За твой первый день на посту.
       -- Спасибо, -- Смеляков медленно выпил напиток, вкус которого показался ему настолько удивительным, что сравнить его было не с чем.
       -- А в Москве, что ли, запросто можно такую штуку купить? Ну, вот это самое "Чинзано"?
       -- Нет, старик, это посольские мне подарили.
       -- Посольские? -- не понял Виктор.
       -- Да, дипломаты. Они часто подносят подарки. Ты не смотри на меня так удивлённо. Ты ещё ничего, собственно говоря, не знаешь. Это только поначалу кажется, что мы должны видеть в них исключительно врагов...
       -- А как же иначе? Мы же на службе.
       -- Служба службой, а дружба дружбой. Слышал такую поговорку? Вот она к нам с тобой в полной мере относится. Ты пойми, что иностранцы -- такие же люди, как мы с тобой и как все наши ребята. Просто живём мы в разных странах. Я в начале службы тоже брови сводил, когда ко мне кто-нибудь из посольских подходил и разговоры заводил...
       -- А теперь?
       -- Теперь я со многими в хороших отношениях.
       -- А работа?
       -- Работа есть работа. Они же не дураки. Они прекрасно знают, чем мы занимаемся. Но у них своя работа, а у меня -- моя.
       -- Но подарки? -- уточнил Виктор. -- Разве это разрешается? Ведь это может рассматриваться...
       -- По инструкции, от подарков мы отказываться не должны. Но получив их, нам полагается сдать подарки и получить за это денежную премию.
       -- Ну и?
       -- Кое-что сдаём, кое-что оставляем себе, -- Журавлёв протянул руку к "Чинзано". -- И в этом смысле мы имеем то, чего не имеют очень многие граждане нашей страны.
       -- То есть?
       -- Сигареты, конфеты, спиртное. Ну да хватит об этом... Со временем сам всё увидишь. Теперь давай сразу за Старый Новый год, а то погода сегодня чертовски холодная была, продрог я совсем, спать хочу. Выпьем -- и на боковую.
       -- Понимаю, -- Виктор отпил из стакана, стал и шагнул к окну. -- Ты знаешь, я сегодня когда возвращался с поста, вдруг как-то по-особому ощутил себя здесь...
       -- Где?
       -- Ну, в Москве. Приехал в общагу, посмотрел в окно и увидел дома. Всюду огни, огни, окна... И в каждом окне -- своя жизнь. И я ничего об этих людях не знаю... А ведь у них у всех есть свои заботы, проблемы, любят они друг друга в этих окошках, ненавидят, планы строят на жизнь, на меня, может быть, смотрят, а я их не вижу... И всё это похоже... Не знаю, как точнее выразить... Это как огромный организм, я имею в виду Москву... Понимаешь?
       -- Не совсем, -- признался Журавлёв.
       -- Ну, вот я представил, что Москва -- это организм. Любой большой город -- организм. У него полно всяких артерий, всё струится, пульсирует, течёт куда-то. Идёшь по улице -- всё вроде бы хаотично. А на самом деле всё упорядочено, за всем стоит какой-то глубокий смысл... Я это на посту очень остро почувствовал, ну и потом тоже... Слушай, Сашка, а ты вот сказал, что поначалу чего-то боялся на посту. А чего боялся-то? -- спросил Смеляков.
       -- Всего боялся: что не увижу чего-то важного, и того боялся, что увижу правонарушителя, а сделать ничего не сумею, и много всякого другого... Но вообще-то в нашей с тобой профессии страх противопоказан. Страх мешает, а поводов он для себя найти может сколько угодно, хоть на пустом месте вырастет... Человек, когда боится, перестаёт себя контролировать. Так что забудь о всякой боязни. Ты -- будущий офицер! Это звучит гордо!
       Виктору вспомнилось, как он, примеряя милицейское обмундирование, долго сидел и с восхищением разглядывал брюки, по внешним сторонам которых ярко выделялись красные полоски. Как это показалось торжественно и почти невероятно, что вдоль швов на штанинах красовался офицерский кант! Это, конечно далеко не генеральские лампасы, но ведь тоже здорово -- уже принадлежность к офицерской семье, хотя Виктор ещё не получил офицерского звания! Вспомнилось, как он долго сидел, поглаживая руками брюки.
       И Смеляков улыбнулся.
      
      
       СЕЛО ЧЕРНОКОЗОВО. АНТОН ЮДИН.
      
       Юдин пришёл домой в плохом настроении и, швырнув китель на незастеленную кровать, долго ходил из угла в угол. Иногда он останавливался перед стареньким сервантом, доставшимся ему в наследство от предшественника, и постукивал пальцем по его поверхности. Делая глубокую затяжку, Юдин подходил к столу и сбивал пепел с папиросы в консервную банку из-под сардин, стоявшую на самом краю стола. За окном лежала густая ночная тьма. Свет единственного фонаря во дворе падал на заднее колесо ржавого старого трактора, находившегося здесь с того самого дня, как был построен дом для офицеров ИТК.
       Докурив папиросу, лейтенант направился к холодильнику. Обычно Антон Юдин не ужинал, но сегодня его терзал голод. В холодильнике нашлось несколько яиц, кусок варёной колбасы и наполовину пустая банка тушёнки, затянутая слоем плесени. Из включённого радио, висевшего над холодильником, донёсся до Юдина голос диктора:
       -- Завтра советский народ, всё прогрессивное человечество торжественно отмечают 57-ю годовщину Советской Армии и Военно-Морского Флота. Рождённые Великим Октябрём, Советские Вооружённые Силы с честью и славой пронесли боевые знамёна через суровые военные испытания. Беззаветным служением Родине, делу коммунизма они заслужили любовь и признательность народа нашей страны, трудящихся всего мира...
       -- Мать твою, завтра же праздник, -- выругался Юдин, -- а у нас хоть бы хны, у нас всё та же уголовная жопа!
       Дверь в квартиру внезапно распахнулась, и Юдин, повернувшись, увидел капитана Терентьева. Он стоял в проходе, одетый в просторные армейские трусы синего цвета и длинную майку навыпуск.
       -- Петрович? -- удивился Юдин. -- Ты откуда? Ты же в отпуск уехал, на юг.
       Терентьев был начальник оперчасти.
       -- Отпуск, ядрёна корень, -- Терентьев захохотал. -- Да ну его в задницу! Что б я ещё хоть раз...
       -- Ты вернулся, что ли? -- никак не мог понять Юдин.
       -- Как видишь, Антоша, вернулся. И больше меня никто не заставит... Пойдём ко мне, отметим моё возвращение в нормальную жизнь...
       Капитан Терентьев был, что называется, "под газами". Он то и дело облизывал лоснившиеся губы, криво улыбался, показывая неровные мелкие зубы, таращил покрасневшие глаза и постукивал ладонью по своему круглому животу, который он называл "трудовой мозолью". Под его левым глазом расплылся тёмный синяк.
       -- Пошли, -- капитан зашлёпал босыми ногами по коридору к своей комнате.
       Они жили на одном этаже, но в разных концах длинного коридора. Три тусклые лампочки освещали мутным жёлтым светом неровные стены коридора, покрытые масляной краской омерзительного бордового цвета. Кое-где на стенах виднелись глубокие трещины и следы просочившейся из-под крыши воды. Возле двери, ведущей на лестничную площадку, стоял разобранный детский трёхколёсный велосипед и деревянный ящик зелёного цвета, доверху наполненный песком, над ящиком торчали два крюка, предназначенные для того, чтобы на них крепилась лопата, но лопата отсутствовала.
       -- Случилось, что ли, чего, Петрович? -- Юдин шагал следом за Терентьевым, разглядывая потную шею капитана. -- Какого ты вдруг вернулся-то?
       Капитан снова захохотал.
       Три дня назад он отправился в Кисловодск по путёвке. Долго ворчал, что отпуск зимой дали, а не летом, но всё же уехал. На автовокзале в Грозном капитан зашёл в буфет, чтобы выпить бутылочку пива.
       -- И ты понимаешь, -- рассказывал он Юдину, усаживаясь на продавленный диван, -- дёрнул меня чёрт подойти к мужикам, ну, чтобы выпить в компашке... Там у одного столика притулились какие-то интеллигенты, а возле другого стояли наши...
       -- Наши?
       -- Ну из "откинувшихся", я их мигом определил. Ты ведь, Антонха, понимаешь, мне с интеллигентами-то травить не о чем, -- капитан поднял бутылку водки и, помедлив, наполнил два стакана до половины. -- А с блатными я как в своей тарелке, сколько лет зоне отдал, мы ж на одном с ними языке говорим. Ну, словом, стоим, баланду травим, они под столом поллитровку разливают по стаканам... У меня, значит, до автобуса ещё час почти был. Мы, наверное, пузыря два раздавить успели, и я не заметил, как время просвистело. Моргнуть не успел, понимаешь, развезло меня, про автобус и думать забыл... А тут менты, мать их, нагрянули, тёпленькими нас всех повязали... -- Терентьев выпил залпом свою порцию водки и сразу плеснул себе в стакан ещё. -- Я начал рыпаться, мол, я свой, свой, а они не слушают, падлы, и сразу мне в рыло... Я же в гражданской одежде-то, не в форме, а когда обнаружили мою ксиву в пиджаке, то уж поздно было -- морда уже расписана на славу...
       -- Извинились хоть?
       -- Извинились. Только что с того? Мне ж обидно: скрутили вместе с ворами, как блатного! И автобус ушёл, и морда разбита... Ну, после-то мы у них в отделении посидели, пузырёк раздавили, так сказать, за дружбу... Словом, отпуск удался. Видишь, продолжаю гулять... Давай ещё по маленькой...
       -- История, -- усмехнулся Юдин.
       -- Жизнь! -- уточнил капитан. -- И она у нас с тобой не сахаром полита. Вишь, вроде и не урки мы, а за нормальную публику нас не принимают.
       -- Ну ты сам виноват, Петрович. На хрена с блатными пил?
       -- А с кем ещё? Мне с ними просто, никакого напряга. Интеллигенты вон те про книгу трепались, про Маргариту какую-то, а мне разве приятно, что я про это ни гу-гу не могу? Разве хочется быдлом выглядеть? Я потоптался рядышком, посопел в тряпочку и отвалил -- ни словом не могу в их базаре поучаствовать. Вот и пришвартовался к блатным... Эх, проще надо быть, простота нужна...
       -- Неужто мы ни на что лучшее не годимся, Петрович?
       -- Годимся, не годимся... Чего попусту травить? Мы поставлены общество от воровского мира оберегать, чтоб у них очко у всех распухло! А с кем поведёшься, от того и наберёшься, братец. Вот мы и набираемся... Это мы с тобой ещё не в летах, ещё молодые, чёрт возьми, но уже сами, как урки стали. А во что мы превратимся к старости? Нет, ты только подумай, Антон, на кого мы станем похожи? А? Подвигов не совершаем, преступников не ловим, книг не читаем... Просто цепные псы. Пришпилили нас к этой работе и баста! Никуда не рыпнешься отсюда... Я об этом, что ли, мечтал?
       -- А ты, Петрович, о чём мечтал? У тебя разве были мечты? -- лейтенант потянулся к бутылке за новой порцией.
       -- А разве нет? Ты, что ли, не мечтал, когда пацаном был? Да и сейчас мечтаешь! Все мечтают! Все хотят лучшего! Но мы -- офицеры! -- капитан перешёл на крик. -- Мы выполняем, мать их, то, что нам приказывает Родина! А Родина и Отечество, скажу я тебе, это... это... -- он замолчал, не найдя в своём словарном запасе ничего подходящего. -- Хрена с два! Ничего я тебе не скажу! И вообще -- всё вокруг дерьмо!
       -- Дерьмо, -- согласился Юдин.
       -- Поэтому надо нам добавить по капле... У меня портвешок есть, мировое винище, -- с заговорщеским видом сообщил Терентьев. -- Отполируем?..
       Утром Юдин проснулся с больной головой. В животе крутило, накатывала тошнота. Спустив ноги с кровати, он издал мучительный вздох. Брюки и рубаха валялись на полу комом.
       "Выгладить надо бы".
       С трудом передвигая ноги, он добрался до умывальника и подставил лицо под холодную струю. Голова раскалывалась. Боль распирала виски и пульсирующими ударами била в затылок.
       "Ох, ну и хрень!"
       Вдруг вспомнилась какая-то женщина.
       "Люська!" -- мелькнуло в его голове.
       Люся была женой майора Нестеренко, заместителя начальника колонии, отправленного на прошлой неделе в больницу из-за тяжёлой пневмонии.
       "Люська? Чего это я про неё вспомнил?"
       Перед глазами возникло её лицо, приоткрытый рот, пухлые губы, влажные сонные глаза.
       -- Ну что ты? -- услышал он её голос как наяву. -- Ну зачем ты, Антон?
       И Юдин всё вспомнил.
       После Тереньтьева он забрёл в комнату Нестеренко, и когда заспанная Люся приоткрыла дверь, он просто ввалился в коридор, едва не свалив женщину с ног. Бормоча что-то невнятное о любви, солдатском сердце и женской нежности, он вцепился в плечи Люси крепкими пальцами и начал целовать её в лицо. Она почему-то не сопротивлялась, только бормотала:
       -- Ты что, Антоша, зачем это?
       Поспешно захлопнув дверь, Люся втащила его в комнату. Он сразу разделся, сразу возбудился, припал к её зыбким грудям и толчками вторгся в горячие женские недра.
       -- Антоша, милый, если б ты знал...
       -- Молчи, Люська! Не раскрывай государственных тайн! Ты, главное, подмахивай, подмахивай!
       -- Да я... Антоша, дурачок ты мой пьяненький, я так ждала этого...
       Однако очень быстро он устал и отполз от неё. Она лежала, улыбалась и моргала, ожидая продолжения. Но Юдин вдруг захрапел.
       -- Антоша, -- она затрясла его за плечо.
       -- Чего ещё? Какого рожна? -- он приподнялся на локтях. -- Ты откуда тут? Чего тебе? Ты, -- похоже, он вспомнил что-то, -- ты отодвинься, хватит, -- пробормотал он и встал. -- Хочу пить.
       -- Пить? В графине вода.
       -- Спокойной ночи.
       -- Ты куда? Разве мы...? -- Она растерялась, ойкнула, громко сглотнула слюну и вдруг прошипела со злостью. -- Сволочь беспомощная! Алкаш поганый! Я думала, что ты настоящий мужик, а ты... Да ты ничем не лучше моего Нестеренко!
       Юдин, шатаясь, подобрал одежду, прижав её левой рукой к своей груди, правой рукой потряс расслабленно на уровне своих гениталий, вкладывая в этот жест только ему ведомый смысл:
       -- Вот тебе! Раскомандовалась! Юдин своё дело знает! Только не бабам командовать мною! -- промямлил он и ушёл к себе, едва держась на ногах, заваливаясь и стучась плечом о стену.
       Ночью он несколько раз поднимался, терзаемый жаждой, и окончательно уснул только под утро...
       -- Идиот ты, товарищ лейтенант, -- сказал он своему отражению в забрызганном зеркале. -- Опростоволосился перед бабой...
       Он не отличался красотой, но у него были правильные черты лица, хотя и чересчур округлые. Люся Нестеренко давно поглядывала на него и дарила ему иногда улыбку, которая предназначается не всем. Юдин не раз ловил себя на мысли, что с Люсей было бы приятно завести связь, но побаивался, что такие отношения долго не останутся в тайне. А что будет, если про это узнает сам Нестеренко?..
       Кто-то постучал в дверь.
       Юдин, преодолевая огромное нежелание открывать, подошёл всё же к двери.
       -- Кто там?
       -- Товарищ лейтенант, вас срочно вызывают! -- донёсся голос из коридора.
       -- Что ещё? -- он повернул ключ. -- Какая срочность?
       Перед дверью стоял сержант Матвеев и смотрел на Юдина, насупив брови, весь его облик говорил о важности доставленного им сообщения. За плечом висел автомат. От Матвеева веяло молодостью, он был розовощёкий, голубоглазый, круглолицый.
       -- Что там стряслось, сержант? -- Юдин повернулся к солдату спиной и пошёл в комнату, надевая рубаху на ходу. -- Сегодня же праздник, мать твою! Все дела по боку!
       -- Только что в котловане обнаружен труп заключённого Желткова. Дежурный приказал доложить вам немедленно.
       -- Желтков? -- равнодушно переспросил Юдин.
       -- Так точно, товарищ лейтенант, -- бойко отозвался солдат.
       -- Как его убили?
       -- Не знаю, товарищ лейтенант.
       Юдин яростно потёр лоб костяшками кулака, пытаясь выгнать головную боль. "Надо бы сказать Терентьеву. Только он ни хрена сейчас не соображает после вчерашнего. Эх, надо же было так нализаться! И похмелиться-то нечем..."
       -- Слушай, сержант, -- он подошёл к Матвееву, -- ты на машине?
       -- Так точно. За вами прислали, товарищ лейтенант, для срочности.
       -- Для срочности! -- Юдин поморщился. -- У тебя в заначке там нет случаем пузыря?
       Сержант отрицательно покрутил головой.
       -- Да ты не хитри, вижу, что врёшь, -- Юдин приблизился к Матвееву. -- Ты посмотри на мою физиономию, сержант! У меня башка раскалывается. Вчера с капитаном перебрали... Если нет у тебя ничего, так я тебя в магазин пошлю...
       -- Нельзя мне, товарищ лейтенант. Мне же срочно приказано.
       -- Так я тебе тоже прикажу. Только это дольше получится: сначала в магазин и только потом обратно... Так что, есть у тебя чего в машине?
       -- Ну, товарищ лейтенант, чекушка припасена была на случай, -- неохотно сообщил сержант.
       -- Случай как раз что надо. Быстро дуй за твоей чекушкой. Одна нога здесь, другая там...
       Дня три-четыре тому назад Юдин получил от своего агента информацию, что заключённый Желтков определил, что заключённый Семёнов был педераст. Желтков в ту же ночь вступил с ним в половую связь в извращённой форме, предварительно избив его. Примеру Желткова той же ночью последовали Стоянов и Карамелин.
       Сам по себе случай не представлял ничего особенного. На зоне насиловали кого-нибудь почти ежедневно. Администрация колонии относилась к этому спокойно, ей было даже выгодно, чтобы изнасилованных было больше, так как эти люди считались изгоями и быстрее шли на контакт с администрацией.
       -- Антон, помни, что опущенные работают, как лошади, потому что им делать больше нечего, -- наставлял Юдина в первые дни капитан Терентьев. -- Им ничего не остаётся делать, как забыться в работе и искать у нас с тобой помощи от паханов. Так что пусть натягивают друг друга. А ты не воспринимай это слишком серьёзно.
       Желтков принадлежал к так называемым быкам, то есть был одним из тех, кто составлял лагерную прислугу вора в законе. Быков обычно посылали туда, где требовалось применить грубую силу; они били, насиловали и уничтожали неугодных заключённых. И вот Желтков убит.
       Юдин заканчивал одеваться, когда вернулся сержант Матвеев.
       -- Вот, товарищ лейтенант, -- он достал из кармана шинели бутылку и протянул её Юдину, его лицо выражало досаду, что он не смог сохранить чекушку для себя.
       -- Отлично! -- лейтенант торопливо сковырнул зубами мягкую пробку и жадно сделал глоток. -- Уф-ф-ф...
       -- Полегчало, товарищ лейтенант?
       -- Сейчас... Полегчает... Иди вниз, сержант. Я скоро.
       Через пятнадцать минут он вышел из подъезда и подошёл к машине. Его взгляд был замутнённым, но держался лейтенант хорошо.
       -- Давай, сержант, жми на полную, -- поставленным голосом сказал он, садясь в "газик".
       -- Не укачает, товарищ лейтенант? -- заботливо спросил солдат.
       -- Всё нормально. Теперь не укачает. Валяй...
       Машина рывком двинулась с места, развернулась во дворе, объезжая ржавый трактор, и выехала на улицу. Посёлок растянулся метров на триста вдоль разбитой дороги; дом для офицеров и их семей был одним из чётырёх кирпичных трёхэтажных сооружений, остальные строения были глинобитные, жалкие, облупившиеся, окружённые покосившимися заборами. Летом посёлок выглядел гораздо приятнее, почти красиво: много вьющихся растений вдоль стен, какие-то яркие придорожные цветочки, порхающие птицы. Но сейчас всё было серо, снег подтаял, бурая вода наполнила колею, вид деревьев, устремивших свои голые ветви к низкому свинцовому небу, пробуждал в душе Юдина тоску. Лейтенант скосил глаза на сержанта, обхватил губами горлышко бутылки и вылил в рот остатки водки. Громко крякнув, он приоткрыл дверь (стекло давно не опускалось из-за оторванной ручки) и вышвырнул бутылёк.
       Территория колонии находилась минутах в десяти езды от посёлка.
       -- Значит, Желткова кончили, -- Юдин в задумчивости снял шапку и почесал голову. -- Да-с-с...
       У самых ворот он тронул сержанта за рукав.
       -- Погоди, тормозни-ка здесь.
       Сержант вопросительно посмотрел на него. Лейтенант заметно побледнел, вокруг глаз проявились тёмные круги.
       -- Мутит, -- прошептал Юдин и, распахнув дверцу, вывалился наружу, с трудом удержавшись на ногах.
       -- Укачало, товарищ лейтенант? -- посочувствовал солдат.
       Юдин не ответил. Согнувшись в поясе и уперев одну руку в борт автомобиля, он свесил голову. Сержант видел в открытую дверь только его локоть, но хорошо слышал в тишине, как Юдина тошнило.
       -- Надо же было так нажраться, -- лейтенант вернулся к двери, отплёвываясь, и посмотрел на сержанта. Тот сделал подчёркнуто равнодушную физиономию, посмотрел куда-то вниз, протянул руку к педалям, что-то подёргал. Лейтенант сел на своё место и отёр лицо ладонью. Стащив слабой рукой шапку, он подставил обнажённую голову холодному воздуху.
       -- Ехать? Или как? -- спросил сержант, продолжая смотреть вниз.
       -- Поехали...
       Желткова убили в рабочей зоне, ночью, во время второй смены. Убили петухи, то есть опущенные, убили за то, что Желтков взял у них деньги на покупку водки, но водки не принёс и пригрозил, что кости им всем переломает, если они будут возмущаться. Его убили точным ударом отвёртки в сердце, затем бросили его в котлован, вырытый в цеху для нового штамповочного пресса, и засыпали строительным мусором. Но на территории ИТУ всегда отыщется хоть один свидетель, незамеченным в таком деле остаться практически невозможно. Поэтому через пару часов появились оповещённые кем-то контролёры во главе с прапорщиком Седовым и выкопали тело Желткова.
       -- Ну и что теперь? -- Юдин подошёл к Седову и обдал его крепким запахом перегара. -- Какого хрена вы торопились? Шило, что ли, в заднице покоя не даёт? Почему не подождали? Надо же было труп незаметно извлечь, не привлекая внимание зэков! Тоже мне, устроили тут коммунистический субботник! Ещё бы военный оркестр вызвали! Эх, работнички!
       То, что контролёры стали доставать убитого из котлована на глазах у всего лагеря, было большой ошибкой. Им следовало немедленно вывезти свидетелей из колонии и скрыть все обстоятельства, дабы не провоцировать возмущение среди заключённых. Но они будто нарочно оставили труп Желткова возле вахты, где его видели все работавшие в той смене.
       -- Бараны! -- проворчал Юдин.
       -- Извините, товарищ лейтенант, -- развёл руками прапорщик, шевеля щёточкой рыжих усиков, -- так вышло.
       -- Вот Терентьев придёт, будет вам "так вышло".
       -- Терентьев в отпуске, он уехал по путёвке отдыхать, -- с надеждой сказал прапорщик.
       -- Здесь он, -- Юдин ядовито улыбнулся, -- здесь капитан. Дома спит. А как отоспится, так и проведает, что тут и как... А ты, мать твою, думаешь, что всё дело в капитане? А буза тебя не пугает? Урки за штыри возьмутся! Ты по бунту в зоне, что ли, истосковался? Спокойная жизнь надоела?
       -- Товарищ лейтенант...
       -- Вы свободны, прапорщик. Займитесь своими делами.
       Они стояли возле входа в оперативную часть, холодный ветер трепал водружённый на крыше красный флаг, откуда-то слышалось ритмичное и хлёсткое хлопанье двери на ветру, доносился натужный вой визгливой бензопилы...
       -- Эх, самое время бы принять стакан, уйти домой. Ан нет! Торчи тут из-за этого быдла... Вот тебе и праздник... Тьфу!..
       Вечером Юдин получил сообщение от своего агента, что в связи с убийством Желткова в колонии через некоторое время произойдёт массовое избиение опущенных (урки собирались мстить петухам за Желткова). Во многих цехах затарено большое количество заточек и железных прутов. Всё могло начаться уже завтра, а то и ближайшей ночью.
       Юдин поднял трубку телефона.
       -- Симаков? Юдин говорит. Пошли кого-нибудь в срочном порядке к капитану Терентьеву. Да знаю я, что он в отпуске. Нет, никуда он не уехал, дома он. Если спит, разбуди в любом случае. Слышишь, Симаков? У него запой, он материться будет, только ты не бойся... И ещё это... Майор Нестеренко в больнице сейчас, так ты к Анищенкову зайди... Да, да, мать твою, тоже сюда вызывай. Скажи, что очень срочно...
      
       ***
      
       Побоище в колонии состоялось. Ночью во всех бараках слышалась бешеная брань, крики, грохот, треск. Заключённые высыпали наружу, вцепившись друг в друга, размахивая палками и металлическими прутьями. В свете прожекторов были ясно видны фигуры обезумевших зэков. По лицам многих струилась кровь. Всюду валялись скорчившиеся тела. Вывернутые из суставов руки делали людей похожими на кукол. Рыхлый снег быстро превратился в грязную кашу.
       -- Суки! Суки! -- раздавался хриплый голос.
       -- Убью, падла! Всех на перо посажу! -- надрывался другой.
       Со сторожевых вышек несколько раз в воздух полоснули автоматные очереди, но дравшиеся не отреагировали, словно уверенные в том, что охрана не осмелится стрелять в них. Они продолжали бить друг друга тяжёлыми прутьями и ногами. Удары с особой силой обрушивались на тех, кто уже упал, угрожая превратить человеческие тела в бесформенные груды окровавленного мяса. С особым усердием избивавшие колотили своих жертв по голове.
       Через час после начала погрома к воротам колонии подкатили пять грузовиков, из кузовов стали выпрыгивать солдаты с автоматами. Слышалось угрюмое сопение, топот сапог, позвякивание оружия.
       -- Становись! -- рявкнул металлический голос офицера.
       -- Родственников из комнат личного свидания вывели? -- спросил майор у подбежавшего к нему старшего лейтенанта.
       -- Так точно!
       -- Хорошо, приступайте...
       -- Чего ж запоздали-то? Вам езды не более четверти часа, -- приблизился Юдин к приехавшему майору. -- Тут уж на всю катушку мочиловка идёт.
       -- Как велено, так мы и приехали, -- холодно отозвался майор. -- А вы, товарищ лейтенант, займитесь своими делами. Без вас разберёмся. Каждый за своё отвечает...
       Солдаты выстроились цепью вокруг ИТУ.
       -- Господи, что будет-то? -- запричитала, взвинчивая голос до невероятных высот, какая-то баба, видно, из числа тех, кто приехал навестить осуждённых родственников и теперь был выведен за территорию.
       -- Замолчите, мамаша! -- гаркнул кто-то из офицеров. -- Эй, сержант! Почему здесь посторонние?
       -- Так автобус для них ещё не подогнали. Вот ждём...
       -- Ждите в другом месте! Нечего тут ошиваться! Быстрее, быстрее!
       Шумно распахнулись ворота. Гул разбушевавшейся толпы сразу стал громче.
       -- Первый и второй взвод! Вперёд!
       Дружно защёлкали затворы, и солдаты, держа автоматы наперевес, ринулись в ворота.
       -- Ложись, гниды! Стрелять будем! Быстро по норам!
       Почти сразу послышалась автоматная стрельба...
       -- Суки, суки! -- остервенело визжал кто-то. -- Убили, суки! Убили!
       Утром, когда к лагерю уже подъезжали одна за другой машины медицинской службы, Антон Юдин пришёл в оперчасть, где должны были собраться офицеры. Под ногами хрустело битое стекло. Вдоль забора цепью стояли с мрачными лицами солдаты. Остервенело лаяли овчарки, от напряжения и ярости поднимаясь на дыбы, когда к машинам гнали очередного заключённого. То и дело на носилках доставляли стонавших раненых. Около каптёрки лежали три неподвижных тела.
       Когда лейтенант подошёл к двери, начал падать мокрый снег. И без того низкое угрюмое небо сделалось как бы ещё тяжелее и неприветливее.
       -- Много погибших, человек двадцать с проломленными черепами, -- докладывал капитан Терентьев. -- О переломах и прочей ерунде я не говорю... Пятерых зачинщиков солдаты застрелили...
       Терентьев о чём-то задумался и потёр шею широкой ладонью.
       -- Но ведь я же сообщил о готовящемся погроме, -- подал голос Юдин. -- Можно было вполне пресечь.
       Терентьев посмотрел на него воспалёнными красными глазами, недобро оскалился, но ничего не ответил. Старший лейтенант Нагибин из-за плеча Терентьева бросил на Юдина умоляющий взгляд, мол, прекрати говорить ерунду, не буди зверя. Нагибин знал трудный характер Терентьева лучше, чем Юдин, знал, что в плохом настроении капитан был подобен пороху -- довольно малой искры, чтобы вспыхнул.
       -- Работы у нас много, товарищи, -- продолжил капитан. -- Основной всплеск, конечно, прошёл, но работы хватит надолго.
       "Но ведь можно было успеть, -- мысли Юдина метались. -- Вполне можно было успеть. Я же всем сообщил. Почему они сразу не направили контролёров по цехам? Что за срань такая происходит в стране? Мать твою в задницу..."
       Он подошёл к окну и посмотрел наружу. Падавший снег сгустился, превратившись в сплошную пелену.
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ. ПОСОЛЬСТВО ФИНЛЯНДИИ.
      
       Ночное дежурство подходило к концу.
       -- Как настроение? -- спросил лейтенант Воронин, остановившись возле Смелякова.
       Виктор стоял в будке и записывал в блокнот свои наблюдения. Взглянув на Воронина, он подмигнул:
       -- В порядке.
       Подходил к концу первый месяц стажировки. Работа на посту теперь уже не казалась Виктору столь пугающей, как в первые дни.
       -- Скоро смена, -- сказал Воронин.
       Виктор с удовольствием кивнул. Он по-прежнему сильно уставал, хотя уже перестал напряжённо щурить глаза, стараясь разглядеть в каждом прохожем хоть что-нибудь подозрительное. Он научился наблюдать боковым зрением, хотя, конечно, до своего наставника ему было ещё далеко. Воронин по-прежнему подходил к нему раз в час и справлялся:
       -- Ну? Что запомнил?
       И Виктор старательно докладывал.
       -- Хорошо, молодец, -- кивал лейтенант Воронин. -- А вот на "жигуль" бежевый ты всё-таки не обратил внимания. Он долго стоял.
       -- На какой "жигуль"? Не было "жигуля", -- тряс головой Смеляков, затем хмурился, пытаясь вытащить из недр памяти упущенную машину, -- не помню никакого "жигуля".
       -- Был, был. Минут пятнадцать он торчал вон у того поворота...
       -- Так это ж далеко!
       -- Улица-то наша, -- отвечал Воронин, -- значит, надо и тот поворот не упускать из вида. Да ты не расстраивайся. На самом деле у тебя всё отлично идёт. Память у тебя потрясающая. Я твоих успехов месяца через три только достиг...
       -- Да, память у меня хорошая. Я всегда быстрее других мог определить подлинность документа, какие там шрифты, условные знаки и вообще. Командир меня всегда отмечал.
       -- Ты только не раздувайся от похвальбы-то, а то сразу напыжился, как индюк, разважничался.
       -- Мне бы научиться в блокнот записывать, как вы, не глядя, -- проговорил Виктор, широко улыбаясь.
       Смеляков имел в виду умение Воронина фиксировать свои наблюдения, не доставая блокнота из кармана тулупа. Лейтенант всё время держал руку с огрызком карандаша в кармане, где лежал его блокнотик, и умудрялся таким образом делать пометки. Ему не требовалось уходить в будку, чтобы сделать запись. Он умудрялся записывать номера автомобилей, стоя прямо перед этими автомобилями, и никому в голову не приходило, что он в тот момент, не меняя равнодушного выражения лица, что-то записывал для сводки.
       -- Всему научишься. Времени много, -- ответил Воронин.
       Каждый день Виктор узнавал от своего наставника что-то новое, и с каждым днём он утверждался во мнении, что объём информации, которой предстояло овладеть, просто бесконечен.
       В один из первых дней его стажировки к их посту подошёл человек и каким-то уверенно-свойским тоном сказал:
       -- Мужики, привет! Я из "семёрки". Сигаретки не найдётся?
       -- Чем можем помочь? -- Воронин достал из кармана пачку американских сигарет и протянул незнакомцу.
       -- Мы машину потеряли, гляньте, нет ли её у австралийцев, -- он назвал номер и марку автомобиля.
       Воронин кивнул и неторопливо, будто прогуливаясь, перешёл на противоположную сторону переулка и остановился возле поста у ворот посольства Конго, что находилось прямо напротив посольства Австралии. Разговаривая со стоявшим там сотрудником, он спокойно изучил автомобили, стоявшие на территории австралийского посольства, которое хорошо просматривалось с той точки.
       -- Весь день таскали его, -- заговорил незнакомец, обращаясь к Смелякову, -- и вдруг час назад потеряли. Туда, сюда дёрнулись, и всё зря. Как в воду канул, подлец.
       Виктор сделал понимающее лицо и кивнул, желая выглядеть бывалым сотрудником, хотя ничего не понял из того, что сказал незнакомец из "семёрки".
       -- Да, встречаются иногда высочайшие профессионалы, -- продолжил тот, попыхивая сигаретой. -- Уважаю. Этот просто ловкач оказался! Я бы шляпу перед ним снял, если бы, конечно, нашей бригаде выволочку не устроили за его профессионализм... Нет, ну надо как оторвался!
       Вернулся Воронин.
       -- Там нет, -- сказал он.
       -- Точно нет?
       -- Железно. Ребята на том посту говорят, что эта машина сегодня там не появлялась, -- Воронин перекатил сигарету из одного угла рта в другой и выпустил большое облако сизого дыма.
       -- Ну что ж, спасибо, -- незнакомец кивнул и пошёл прочь.
       -- Кто он? -- поспешил спросить Виктор, придвинувшись поближе к Воронину. -- Что значит "семёрка"? Какая такая "семёрка"?
       -- Седьмое управление КГБ, -- ответил лейтенант.
       Виктор затаил дыхание.
       КГБ! Эти буквы звучали грозно, за ними слышалась могущество огромной и таинственной организации. И вот вдруг так запросто офицер КГБ подошёл к нему, Виктору Смелякову, и попросил о помощи!
       -- КГБ? -- на всякий случай переспросил Виктор, словно не поверив услышанному.
       -- Да. Седьмое управление занимается наружным наблюдением, -- пояснил Воронин. Голос его звучал спокойно, даже равнодушно, и Смеляков удивился, как это можно так запросто, будто о чём-то заурядном, рассказывать о работе КГБ. При этом Воронин безучастным взглядом блуждал вдоль переулка, не забывая ни на секунду о своей постовой службе.
       -- А почему он к нам подошёл? -- Виктор от волнения почувствовал потребность тоже закурить и полез за сигаретами.
       -- Ну, мы же с ними вроде как коллеги.
       -- Мы? Коллеги? Но мы же милиционеры. Мы же за порядком следим, -- Виктор чиркнул спичкой, обломал её, достал вторую и снова чиркнул по коробку. -- Разве мы и КГБ коллеги?
       -- Они тоже за порядком следят, только в другом масштабе. Мы с тобой тут чем занимаемся?
       -- Наблюдаем, -- Смеляков жадно затянулся.
       -- Вот именно. Мы ведём наружное наблюдение. И "семёрка" ведёт наружное наблюдение. Только мы с тобой на посту, у посольства, а они ведут наблюдение из других мест или в движении.
       -- В движении?
       -- Из машин, из окон зданий... Ходят и ездят за интересующими их людьми. Несколькими бригадами работают, чтобы их не раскрыли...
       -- То есть следят? -- уточнил Виктор.
       -- Вот именно, -- кивнул Воронин, -- но по-нашему это не слежка, а наружное наблюдение.
       Виктор молча размышлял, пытаясь переварить услышанную информацию. Он вдруг ощутил совершенно новый вкус своей работы. Как-то сразу ему открылся масштаб того, чем ему предстояло заниматься в жизни. Короткое соприкосновение с сотрудником Комитета Государственной Безопасности оставило в его душе ничуть не меньший след, чем услышанные в первый день стажировки инструктаж и сводка по Москве.
       -- Да... -- прошептал он, не в силах выразить всю полноту обуявших его чувств, -- да...
       -- Ты рот-то не разевай так широко, -- улыбнулся Воронин, поняв, что происходило в ту минуту в голове его подопечного, -- а то язык вывалится... И про обязанности свои не забывай. Сейчас буду проверять тебя. Каждого выходящего из посольства будешь называть по имени и выкладывать про него всю информацию...
       В день дежурства Смеляков обязательно приходил минут за тридцать до начала инструктажа в комнате своего отделения и подолгу изучал фотографии сотрудников финского посольства, запоминая имена, должности, номера служебных машин. Работа у посольства Финляндии считалась одной из самых утомительных, там было настолько насыщенное движение, что постовых сменяли на час раньше официального окончания их дежурства, чтобы у них было время написать сводку -- настолько объёмными выходила информация из-под их руки.
       В эту минуту к воротам посольства плавно подкатил белый "мерседес".
       -- Смотри, -- глядя куда-то в сторону сказал Воронин, -- видишь девушку в "мерседесе"?
       -- Ну, -- ответил Смеляков.
       -- Тебе её лицо знакомо?
       -- Нет, вроде не из посольских.
       -- Вот именно, не из посольских, -- подтвердил Воронин. -- Это проститутка.
       -- Кто? -- не поверил своим ушам Виктор.
       -- Проститутка, -- бесцветно пояснил лейтенант Воронин, -- а если не проститутка, то всё равно её дипломат для этого дела привёз.
       -- Да разве у нас... У нас же нет никаких проституток.
       -- Это так принято говорить. Всё у нас есть. Страна богатая, -- лейтенант постучал валенком о валенок. -- Холодно сегодня, зараза. И ветер какой-то колючий, словно кусается.... А в "мерседесе" чехлы на креслах сменили, эти, пожалуй, посимпатичнее будут... Так вот, по идее, мы с тобой должны задерживать этих барышень... То есть, если следовать букве и духу Венской Конвенции, то любой гражданин нашей страны имеет право войти в любое посольство и свободно выйти из него. Но мы должны найти предлог для того, чтобы остановить человека, который несанкционированно посещает посольство, и выяснить, кто он, ещё лучше -- зачем он приходил...
       -- В чём же трудность?
       -- Дипломаты часто приводят к себе девчонок, знакомых всяких, да и вообще... У нас нет права задерживать их, но по возможности надо выяснять, кто это. Иностранцы знают это и обычно выводят своих гостей из посольства сами, вывозят на машине или сажают в такси. Ну, а если они вместе вышли, то как мы их прихватим? Бывает, что дипломаты приводят и "голубых".
       -- Кого?
       -- "Голубых".
       -- Это что такое? -- Смеляков никогда не слышал, чтобы кого-то из людей называли словом "голубой".
       -- "Голубой" это никто иной как гомосексуалист, -- Воронин посмотрел на удивлённого Смелякова. -- Не слышал о таких, что ли?
       -- Слышать-то слышал, но чтобы вот тут... в посольстве... Они же культурные люди. Дипломаты... Что ж им, женщин мало, что ли? Вон какая девчонка сейчас прикатила, просто красавица. Зачем же им с мужиками-то спать? И слово-то какое -- "голубые". Странно всё это... В армии про таких анекдоты ходили, их гомиками называли, ещё педрилами, но в жизни таких я не встречал... "Голубые"... Слово-то какое выдумали, -- Смеляков недоумённо хмыкнул. -- Если уж дипломаты проституток могут запросто... ну, добыть... Если женщинам за это дело могут деньги платить, то какие трудности? Зачем им с мужиками связываться? Откуда извращенцы-то у них, у дипломатов?.. Не понимаю...
       -- В тюрьме это из-за отсутствия женщин происходит, -- проговорил Воронин, -- и ещё по всяким воровским законам тоже людей "опускают"...
       -- Что делают?
       -- Ну, мужики насилуют мужиков... Ты будто вообще ничего об этом не слышал...
       -- Не слышал, -- признался Виктор и почувствовал себя виноватым, как если бы признался в том, что не умел читать. -- Откуда я мог слышать? Я вообще думал, что гомосексуалисты встречаются совсем редко. Один на миллион, может быть.
       -- Ну да, -- лейтенант скривился в брезгливой усмешке, -- я тебе покажу, сколько их тут... "Один на миллион"... Скажешь тоже. Людей со свёрнутой психикой -- тьма тьмущая... Ты видел вон из того окна поутру выглядывает финн?
       -- Здешний повар? Его, кажется, Юкка зовут?
       -- Да, Юкка Паасвирти, -- кивнул Воронин, -- повар посла.
       -- Ну видел. И что?
       -- Вот тебе и представитель "голубых".
       -- Не может быть! -- Виктор чуть ли не руками всплеснул. -- Но ведь нормальный человек с виду.
       -- Ты к его манерам приглядись, как он разговаривает, как телом шевелит, как руку пожимает... Зажрались они просто, вот что я думаю, с жиру буржуи бесятся.
       -- Но советские-то граждане как вдруг становятся "голубыми"? -- не успокаивался Смеляков. -- Не понимаю.
       -- О буржуйской жизни мечтают. Лентяи, тунеядцы, ничего не хотят, только бы им развлекаться. Вот и тянутся к иностранцам. Что угодно готовы сделать за пачку жвачки или за иностранные сигареты... Идиоты! Они думают, что заграница -- это рай земной. Красивые этикетки, джинсы, фирмовые пластинки, сигареты, напитки... А того не знают, что не всякий иностранец может себе позволить в своей стране купить эту фирму. Вон хотя бы финнов этих взять. Они же вообще не могут себе позволить в Финляндии водку купить -- дороговизна бешеная! А к нам приезжают и пьют круче наших алкашей -- оттягиваются по полной программе... Нет, у нас ещё народ дремучий, легко на красивые бирюльки покупается, не понимает своего счастья. -- Воронин оскалился, словно от подступившей внезапно боли. -- Ненавижу дураков! -- заключил он. -- Ладно, разговоры разговорами, а работа работой. Час уже прошёл, давай рассказывай, что видел, на что внимание обратил...
      
      
       ИТК N1. АСЛАНБЕК ТЕВЛОЕВ.
      
       Это было низенькое кирпичное строение, с коридором без окон -- ШИЗО. Стены тесной камеры, где сидел Асланбек Тевлоев, были грубые, с зацементированными в них мелкими обломками щебня и бетона -- надёжный способ лишить заключённых возможности прислоняться к стенам. В воздухе висел какой-то тухлый запах, будто дохлой крысой воняло.
       Была ночь. Асланбек лежал на нарах в одежде и безучастно смотрел в стену перед собой, подоткнув одну руку под голову.
       -- Слышь, Бек, ты не спишь? -- подал голос сосед. -- Я же чую, что не спишь. Чего тебе неймётся, чего терзаешься?
       Асланбек повернулся на другой бок и негромко выругался.
       -- Чего ругаешься? -- опять заговорил сосед и поднялся на локтях, тускло блеснув лысиной. -- Да не таись ты, браток, ты ж меня знаешь, я никогда никого не закладывал. Ты выплеснись -- полегчает.
       Говорившего звали Дмитрий Исаев, но здесь он был известен всем как Верстак. Он был из тех, кто умел находить общий язык со многими, вёл почти незаметное существование, на скандалы и ссоры не нарывался, хотя временами его желание угодить вызывало у некоторых зэков приступы бешенства. Тогда Верстаку доставалось по полной программе, о чём свидетельствовали четыре отсутствовавших передних зуба и наполовину откушенное правое ухо, имелись у него и шрамы на животе, но он почему-то стыдился их, никому не рассказывая об их происхождении.
       Асланбек относился к Верстаку с доверием. В самом начале своего срока Тевлоев был сильно избит контролёрами и несколько дней отлёживался в санчасти; там он повстречал впервые Верстака. Маленький лысый мужичок нежно ухаживал за ним, кормил с ложки, угощал куревом, которое он всегда умудрялся где-то достать, и колбасой, выигранной в карты. У Тевлоева сложилось о Верстаке впечатление как о человеке неназойливом, умевшем вовремя помолчать и послушать, и вовремя вставить нужное слово; иногда Верстал казался ему мудрейшим из мудрейших, он вызывал ощущение надёжности. Трудно было поверить в то, что Верстак осуждён за убийство родной сестры, которую он сначала изнасиловал, а затем задушил.
       Асланбек доверял Верстаку и делясь с ним тайнами своей жизни, поведал ему о многом, но о своём золоте так и не рассказал. До тех пор пока о золоте никто не знал, оно служило Тевлоеву своего рода маяком, который вселял надежду на лучшие времена. Но в тот день, когда лейтенант Юдин впервые рассказал Тевлоеву о том, что про золото знал КГБ, Асланбек потерял душевное равновесие. Дважды после этого он сидел в ШИЗО, но Юдин больше не вызывал его. Асланбек понимал, что лейтенант ждал, хотел, чтобы он сам "созрел". Однако Тевлоев решил не сдаваться. Да и в душе всё-таки теплилась надежда, что нового срока удастся избежать. Он вёл себя примерно, хотя время от времени его втягивали в драки, и он знал, что драки были спровоцированы.
       Так минул месяц.
       А вчера утром хрипящий репродуктор объявил, что в колонии будет проводиться дезинфекция и что в связи с этим все матрасы следовало вынести в свёрнутом виде на улицу. Ожесточённо матерясь, заключённые вышли из бараков, неся с собой своё нехитрое добро.
       Через час Асланбека вызвали в оперчасть.
       -- Ну что, Тевлоев? Как же так? -- посмотрел на него капитан Терентьев. -- Разве так можно?
       -- Что такое, гражданин начальник? Разве я сделал что?
       -- Вот что у тебя нашли в подушке, -- Терентьев показал на лежавший посреди стола нож и пакетик с анашой, крошки травы рассыпались по исцарапанной поверхности стола.
       Асланбек молчал. Препираться не имело смысла. Он понимал, что нож и анашу подложили ему специально, наверняка по указанию Юдина, но доказать он ничего не мог.
       -- Зря мы тебя за образцового держали, -- Терентьев покачал головой.
       Асланбек тупо смотрел в пол и считал тёмные пятна на деревянном полу.
       -- Срок тебе новый светит. Что ж ты так... И в драки последнее время ввязываешься? Разве на свободу не тянет?
       И вот опять ШИЗО.
       Асланбек не мог спать. Слова Терентьева не выходили из его головы. Что делать? Надо как-то спасаться. Неужели соглашаться на предложение Юдина о побеге?
       Асланбек громко вздохнул, почти застонал.
       -- Ну что у тебя? Что на луну воешь? -- спросил Верстак.
       -- Кум наш все мозги проел, -- Асланбек приподнялся на локте и посмотрел туда, где лежал Верстак.-- Чтоб у этого козлиного выродка яйца отсохли!
       -- Кум? Это кто?
       -- Да Юдин!
       -- Ах этот! Да, говнистое чмо, -- Верстак ухмыльнулся, -- он тут у многих кровушки попил... А чего он к тебе-то прилип, что у него за шило в заднице? -- Верстак говорил шёпотом, но голос его был хорошо слышен. -- Он ведь тебя часто вызывает. Народ даже поначалу поговаривал, что ты стукач.
       -- Знаю, что поговаривали, -- мрачно отозвался Тевлоев.
       Верстак громко высморкался.
       -- Может, курнём?
       -- У тебя есть, что ли?
       -- Тут хорошими людьми припасено кое-что. На пару косячков каждому вполне хватит, -- Верстак залез под нары и зашуршал чем-то, послышался звук выдвигаемого кирпича, посыпалась цементная труха. Судя по всему, там был устроен тайник, где хранилось самое запретное и самое желанное для многих зэков -- анаша.
       -- Верстак, -- Асланбек замялся.
       -- Чего?
       -- Юдин меня из-за рыжья дёргает всё время.
       -- Из-за какого рыжья? -- не понял Верстак. -- Ты, кажись, по бакланке срок мотаешь?
       -- Я на воле золотом занимался, -- начал рассказывать Тевлоев, но голос его звучал нетвёрдо, чувствовалось, что он ещё колебался, открыться Верстаку до конца или нет.
       -- Ну?
       -- У нас хорошо дело было накатано. Мы с корешами золотые самородки и песок вывозили из Магадана, а в Ингушетии штамповали из них червонцы.
       -- Монеты?
       -- Ну да, царские червонцы. Хорошее дело, спрос большой на такие вещи...
       -- Так ты мог совсем по другой статье загреметь!
       -- Мог, только взяли меня на драке, -- Асланбек вздохнул.
       -- Вот те и на! -- в голосе Верстака прозвучало искреннее изумление.
       -- Я тоже удивился. А теперь мне кум сказал однозначно: про золото он знает, поэтому либо я колюсь, где у меня рыжьё припрятано, либо мне шьют новый срок. Вчера во время шмона у меня нашли анашу и нож.
       -- Подсунули, -- с пониманием и грустью произнёс Верстак. -- Так у тебя, получается, и впрямь золотишко есть?
       -- Есть, припрятано в надёжном месте.
       -- Много?
       -- Много, -- после некоторого колебания ответил Тевлоев.
       -- Отдай, -- решительно сказал Верстак, -- отдай, иначе тебя здесь заживо сгноят. Я понимаю, конечно, с таким богатством расставаться больно. Только вот лучше всё же на воле гулять, чем тут париться. Выйдешь -- снова в дело войдёшь. А не выйдешь -- так и рыжьё на хер тебе не нужно будет.
       -- Тут, понимаешь, особая тема возникла с Юдиным, -- Тевлоев сел на нарах. -- С месяц тому меня кум выдернул на допрос...
       -- Ну?
       -- Сделку предложил... Он обещал мне помочь...
       -- Что-то я не усекаю, Бек, куда ты клонишь. Это Антошка Юдин помочь, что ли хочет? Да кумовья нам хуже волков! Загрызут и косточек не оставят!
       -- Он хочет, чтобы я свалил отсюда... Обещает помочь, -- Асланбек мучительно закачался из стороны в сторону и обеими руками принялся тереть глаза.
       -- Это он хитрит, падла. Бля буду, хитрит!
       -- Понимаешь, Верстак, -- продолжал рассуждать вслух Тевлоев, -- я покумекал и вот что надумал: мне ведь всё одно от колпака гэбэшного не отвертеться, да и менты в покое не оставят, когда я выйду. В дело меня обратно уже никто не возьмёт. Стало быть, ничего хорошего мне не светит... Не овец же пасти в горах.
       -- Погоди, погоди, ты про кума сперва разжуй мне, чего Юдину-то нужно? Зачем ему-то нужно, чтобы ты дёру дал? Какой у него интерес?
       -- Он хочет взять часть золота.
       -- Хапнуть? Себе в карман? -- не поверил Верстак.
       -- Да. И сам тоже ноги отсюда сделает вместе со мной.
       Верстак от удивления присвистнул:
       -- Вот это номер! А у кума губа не дура!... И что ж ты ответил ему?
       -- Ничего... Пока ничего. Он уж сколько раз меня сюда отправлял, что б я взвесить всё мог хорошенько.
       -- И что ты? -- Верстак подошёл к Асланбеку и придвинулся лицом к его лицу почти вплотную. -- Ты рискнёшь?
       -- Боюсь. Не верю.
       -- Это правильно.
       -- Отказаться тоже боюсь. Я теперь всю подноготную моей сидки знаю. И всё говно, которое лейтенант жрать меня заставит, если я откажу ему, тоже хорошо представляю. Новый срок мне, считай, уже подболтали.
       -- А может, тебе и впрямь в бега надо? Если Юдин поможет, то ты запросто уйдёшь. Ему все ментовские ходы-выходы известны. Он знает, как следы замести...
       -- Ох... -- Тевлоев опять лёг и уставился в темноту потолка.
       -- Не кряхти, браток, не вздыхай. Хрен его знает, как тебе поступить надо... Но я, после всего, что услышал, думаю, что я бы рискнул уйти. Авось повезёт. Ежели ты в натуре боишься сгнить тут, то лучше бежать отсюда, -- Верстак замолчал и вернулся на свою лежанку. -- Но решать тебе... Шкура твоя и свобода твоя тоже...
      
       ***
      
       Юдин жестом велел Верстаку сесть и дал ему чашку с круто заваренным чифирём.
       -- Я получил твоё сообщение, Димон. Это хорошо, что Бек раскололся насчёт рыжья. Значит, скоро решится.
       Верстак улыбнулся:
       -- Вы ему, начальник, душу-то разбередили. И придумали всё ловко.
       -- Что придумал?
       -- Про то, что с ним уйдёте отсюда. Это тонко рассчитано. Хитрющий вы, такую операцию разработали.
       Лейтенант скривил губы:
       -- Я всё перепробовал, а он, сволочь упёртая, молчит. Хорошо, если мой план сработает...
       -- Думаю, что уже сработал.
       -- Я ему завтра объявлю о том, что материал для возбуждения на него уголовного дела собран. Из ШИЗО выпущу. Посмотрим, что он будет делать. Ты возле него там потрись, ещё немного капни ему на мозги.
       -- Сделаю, всё сделаю.
       -- И вот что ещё, Димон, у вас там в отряде что-то уж очень быстро Хорёк авторитет набирает. И хитёр, главное дело, повода не даёт, чтобы его затарить... Улавливаешь, куда я гну?.. Надо его придавить. Давай-ка придумаем зацепку.
       -- Что нужно от меня? -- Верстак внимательно посмотрел на Юдина.
       Лейтенант громыхнул выдвижным ящиком стола и вытащил что-то завёрнутое в газету.
       -- Вот тебе пару пачек атаминала и ещё вот анаши возьми, -- Юдин придвинул свёрток к Верстаку. -- Сам особо не кайфуй. Слышишь меня? С Хорьком вмажешься этилом, курнёте маленько, но когда в откат пойдёте, отдай ему анашу и уходи сразу спать...
       -- Не засветиться бы с Хорьком. Он нутром чует подставу.
       -- Не беспокойся. Главное -- сам не переборщи с дозой... Как только ты уйдёшь, мы всё сделаем. И в ШИЗО затолкнём Хорька, и тюремный режим обеспечим...
       Когда за Верстаком закрылась дверь, Юдин откинулся на стуле и закрыл глаза.
       "Кажется, сдвинулось с мёртвой точки. Похоже, Бек зашевелился... Но ведь и твёрдый мужик, чёрт возьми! Сколько артачился! Только вот про мой побег он зря ляпнул Верстаку, не надо было, чтобы кто-нибудь знал об этом. Не надо бы... Ладно, с Димоном я как-нибудь решу... Сейчас мне прежде всего нужно, чтобы Бек дозрел окончательно".
       Он достал из нижнего ящика пузырёк со спиртом и гранёный стакан. Наполнив стакан до половины, лейтенант раздавил две ампулы с глюкозой и вылил их содержимое в стакан, затем двумя жадными глотками выпил всё до дна.
       День у Юдина был тяжёлый, богатый множеством неприятных впечатлений. Поутру от одного из агентов пришло сообщение, что среди отрицаловки пошли разговоры, что два авторитетных зэка из ростовской группировки якобы являлись осведомителями оперчасти. Это был только слух, никаких доказательств не было, но на этой почве внутри отрицаловки произошёл раскол, что могло привести к поножовщине.
       Зона ненавидит стукачей. Для администрации ИТК такой человек -- агент, но по сути своей он -- провокатор. Чтобы обнаружить пути попадания наркотиков в колонию, он должен втереться в доверие наркоманам, а сделать это можно только в том случае, если он принимает наркотики сам. То есть он должен баловаться "дурью", если даже раньше никогда не занимался этим. Проникая в среду наркоманов, агент, как это и должно быть с агентом, становится "в доску своим", но кайфуя от наркотиков, он выполняет свою работу: выясняет, где наркотики прячутся, кто их прячет, кто их поставляет... Оперативники, получив от агента информацию, изымают всё, что могут найти, часть отобранного приобщают к делу, кому-то для отчёта "накручивают срок", однако информацию в основном используют для своих личных нужд; оставшуюся у них часть "наркоты" через своих людей снова выпускают в зону, зарабатывая на этом и провоцируя заключённых, ловят "гонцов" и, угрожая сроком, вербуют. "Гонцами" обычно бывают контролёры или так называемые "вольняшки", то есть люди, работающие в зоне по найму.
       Второе сообщение, полученное лейтенантом Юдиным в то утро, было от другого агента. "Источник сообщает, что в колонии очень высок процент людей, торгующих и употребляющих наркотики. Практически весь состав контролёров является ничем иным как связующим звеном между барыгами в колонии и людьми, передающими наркотики с воли. Анаша в количестве пяти килограмм, изъятая неделю назад оперативниками в рабочей зоне, снова появилась в продаже (по цене 100 рублей за 100 грамм). Продажей занимаются контролёр Симаков и осуждённый Хамидов, который, по общему мнению, является агентом капитана Терентьева. Многие торговцы наркотиками даже не соблюдают мер по своей безопасности, что говорит об одном -- они чувствуют за собой поддержку администрации. Проведённое мною наблюдение показывает, что практически все начальники отрядов за деньги распределяют личные свидания, представляют на комиссию для досрочного освобождения, закрывают глаза на отрицалово и их образ жизни. Чупаков".
       Чупаков -- псевдоним. Этот человек с бесцветными глазами и широкоскулым лицом появился в зоне два месяца назад и при первой же встрече с Юдиным сказал, что он "свой". Юдин сделал запрос в управление и получил утвердительный ответ. Но Чупаков не порадовал Юдина информацией, он сообщал всю подноготную, которая вовсе не интересовала ни Юдина, ни других офицеров оперчасти. Такие, как Чупаков, позволяли себе то, что не мог позволить обыкновенный стукач. Оперчасть подозревала, что за этим агентом стояло управление, а управление, в свою очередь, чувствовало за ним ГУИД. Чупаков пользовался этим, чтобы долго не жить в той колонии, где ему не нравилось: для этого нужно было лишь сообщить "куму" подробности о том, что колония превращена в кормушку для администрации. Никто из руководства, разумеется, не давал хода такой информации. А старательного агента старались поскорее перевести в другую колонию под видом того, что он якобы на грани провала, что создаёт угрозу его жизни.
       "Ладно, -- подумал Юдин, -- с Чупаковым разберёмся. Для начала спрячу его в ПКТ, пусть поторчит там..."
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ.
      
       -- Ну что ж ты так мнёшь её, милый?
       Смеляков резко повернулся на голос и вытянулся по стойке "смирно". Перед ним стоял Степан Корнеевич Бондарчук, начальник Отдела по охране дипломатических представительств. Виктор держал в руках свёрнутую в куль чёрную милицейскую дублёнку.
       -- Что ж ты мнёшь шубку-то? За неё ведь валютой платили. За такими дублёнками народ ночами в очередях давится... Эх, молодёжь, не умете вы ценить то, что вам легко достаётся, -- Бондарчук покачал головой. Ему было шестьдесят, он прошёл всю войну.
       Вслушиваясь в голос начальника, Виктор холодел всем телом. На вид Бондарчук был интеллигентнейший человек, но за его кажущейся мягкостью скрывался очёнь требовательный, почти жёсткий характер. Степана Корнеевича боялись и уважали все. Однако расхожее выражение "боятся -- значит уважают" не имело отношения к начальнику ООДП. Бондарчука уважали за его профессионализм, неуёмную работоспособность, умение объективно оценивать своих сотрудников. Боялись -- за требовательность. Он никогда не наказывал без причины, но спрашивал со всей строгостью за малейшие огрехи в работе. "Мы с вами должны работать наверняка, товарищи. Ошибка в нашей работе -- это всё равно что какой-нибудь недовёрнутый болтик в крыле самолёта: вроде бы ерунда, а самолёт имеет все шансы рухнуть вместе с пассажирами. Улавливаете? Так что вы уж не обессудьте, но за просчёты я с вас стружку снимал и снимать буду!"
       Виктор глядел в лицо Степану Корнеевичу, желая только одного -- отвести глаза, но не мог сделать этого. Неловко прижимая к себе скомканную дублёнку, он напряжённо молчал. Начальник смотрел на него без улыбки, но и без строго сведённых бровей -- обычное, почти доброе лицо.
       -- Ты, что ли, встряхни шубку-то, милый, дай ей распрямиться.
       -- Так точно, -- Виктор растерянно моргнул.
       -- Пристрой её на вешалку. Ну просто как малое дитя. Ты ж в милиции служишь, тебе ведь посерьёзнее вопросы придётся решать...
       -- Так точно, -- Смеляков кивнул.
       -- Ступайте, молодой человек. Вы ведь после дежурства? Идите отдыхайте. Ночь-то была омерзительнейшая, промозглая. Самое время чайком согреться. Ступайте, ступайте.
       Смеляков козырнул и, по-военному повернувшись, зашагал по коридору, пытаясь чеканить шаг, хотя в валенках сделать это было невозможно. Из двери комнаты, закреплённой за отделением, в котором работал Смеляков, вышел лейтенант Воронин.
       -- Что, братец, -- ухмыльнулся он, -- Корнеичу попался?
       -- Да, отчитал, -- Виктор удручённо покачал головой, и во всём облике его было столько отчаянья, что Воронин громко засмеялся.
       -- Брось, Витюха! Разве это отчитал? Это он пожурил по-отечески. Вот меня однажды отчитал -- это да!
       -- За что?
       -- Да так... Было дело... -- Воронин отмахнулся. -- Ну ты что? В общагу, что ли?
       -- Нет, -- Виктор прошёл в комнату и начал переодеваться. -- Подожду Андрюху Сытина. Сегодня ж зарплату дают. Придётся подождать тут. Почитаю...
       -- Да, когда ночное дежурство на получку выпадает, это неудобно, -- согласился Воронин.
       -- Трудно им, что ли, -- подал голос из угла сотрудник, шнуровавший свои башмаки, -- пусть бы касса с утра работала. Знают же, что многие после ночной смены! Что мы, не люди, что ли? Да разве это кого-то волнует? Нам-то хоть тут ждать, а тебе-то, Витька, ещё тащиться в свой отдел...
       Смеляков пожал плечами, мол, ничего не поделать, таковы особенности службы. На время стажировки, пока слушатели ещё не получили офицерские звания, все они числились не в ООДП, так как свободных должностей милиционеров в ООДП не было. Виктор Смеляков и Андрей Сытин были милиционерами первого отдела по охране метрополитена, там же получали деньги...
       Виктор переоделся.
       -- Покурим? -- остановился он около Воронина.
       Они вышли вдвоём во двор. Утренняя мгла ещё не рассеялась.
       -- Спать охота, -- зевнул Виктор.
       -- Ничего, скоро уж лето, -- Воронин выпустил густое облако сигаретного дыма, оно тут же взвихрилось, подхваченное мартовским колючим ветром. -- Летом ночное дежурство -- совсем иное дело, легко проходит, почти незаметно. Когда снег и холод, то ночь -- это ночь. А летом, когда тепло, то ты вроде как на прогулке... А вот и твой Сытин...
       Из подъехавшего "рафика" вылезали, тяжело переставляя одеревеневшие ноги, милиционеры. Всякий раз, когда Смеляков видел, как очередная группа возвращалась с дежурства, он с сочувствием смотрел на их лица. Уставшие, промёрзшие... И всякий раз с содроганием думал, как выглядит сам, возвращаясь со смены. Уж если на лицах бывалых сотрудников усталость была написана крупными мазками, то на что была похожа его собственная физиономия?
       -- Привет, -- Сытин пожал Смелякову руку. Губы его казались сизыми. -- Ну и погодка сегодня. У меня, похоже, яйца сейчас расколются, перестукиваясь.
       -- Сегодня зарплата, -- напомнил ему Виктор. -- Ждать тут придётся.
       -- Позже, старик, позже, -- Сытин устало отмахнулся. -- Дай отогреюсь. Ноги отваливаются.
       Приехавшие гурьбой прошли в здание, сразу наполнив его гулом голосов.
       -- Валенки отряхивайте, черти! Грязи сколько несёте!
       Через несколько минут во двор вкатил, надсадно гудя, ещё один микрик, и новая волна гудящих голосов, приветствий, дружеских "подначек" прокатилась по отделу.
       -- Витька, слышь? Может, перекусим? -- заглянул в комнату Андрей Сытин.
       -- Отогрелся уже?
       -- Ага...
       Через пять минут они уже стояли в кафе ресторана "Прага". В этот ранний час они были единственными посетителями. Нестерпимо вкусно пахло мясом, бульоном и маслом.
       -- Прекрасно, -- потёр ладонью о ладонь Андрей Сытин, -- сейчас на славу пошамаем... Надюша, милая, доброе утречко, -- Сытин поставил перед собой поднос и бодро побарабанил по нему пальцами.
       -- Здравствуйте, мальчики, -- отозвалась стоявшая за прилавком девушка в белом халате и подпоясанная фартучком. -- Что кушать будете?
       -- Ну, для начала, купаты, как всегда, -- крякнул Виктор, и его губы растянулись в сладкую улыбку.
       -- А мне сразу и стаканчик сметаны, -- решил Сытин.
       -- И кофейку, -- добавил Виктор. -- Надюша, что-то вы сегодня хмурая.
       -- Не выспалась, -- бесцветным голосом пояснила девушка и вытерла руки о фартук. -- Вам в одну тарелку?
       -- Разумеется, Наденька, нам всё как всегда. Но кофе, пожалуйста, каждому в свой стаканчик, -- Сытин с удовольствием засмеялся своей шутке.
       -- Откуда в вас столько задора-то, мальчики? -- спросила со вздохом девушка, ставя перед ними тарелку с купатами. -- Вы ж небось с дежурства? Неужто спать вам не охота?
       -- Ещё как охота, Надюша, -- Сытин выразительно шевельнул бровями, заигрывая с девушкой. -- Но как погляжу на вас, так у меня всё внутри вскипает и сон как рукой снимает.
       -- Ой, скажете тоже! -- на её губах появилось подобие улыбки, а по лицу, хоть оно и оставалось по-прежнему сонным, пробежала какая-то волна. -- Чего это у вас там вскипает?
       -- Кровь, Наденька, кровь вскипает. Ведь вы, можно сказать, воплощаете собой мой идеал женщины, -- Сытин подался чуть вперёд и подмигнул. -- Я о такой девушке всю жизнь мечтал.
       Она улыбнулась в ответ шире, посмотрела на Андрея, затем перевела взгляд на Виктора.
       -- А приятель-то ваш... как это... ловелас, донжуанистый очень, -- проговорила она, обращаясь к Смелякову, глаза её оживились. -- Комплиментами так и сыплет. Видать, сердцеед.
       -- Надюша! -- воскликнул Сытин. -- Мы у вас каждую неделю то завтракаем, то обедаем. Вы разве видели, чтобы я хоть раз ел сердце? Исключительно купаты...
       -- Остряк! -- хмыкнула она и поставила перед Сытиным два стакана с коричневой жидкостью. -- Кофе возьмите. Может, сахару побольше?
       -- Да, уж вы подсластите нам, пожалуйста...
       Ближе к полудню, перед тем как поехать за своей зарплатой, Смеляков и Сытин решили заглянуть в "Дом книги".
       Воздух был наполнен шарканьем ног и гулом голосов. Откуда-то доносились звуки радио, плоский голос, словно из жестяной банки, говорил:
       -- Формировать духовный мир нового человека, строителя коммунизма -- такая задача стоит перед советскими писателями. Работа нашей партийной организации направлена на дальнейшее повышение идейно-художественного уровня произведений, создаваемых московскими писателями, на активизацию их творческой и общественной деятельности, на более тесную связь с жизнью страны, с жизнью родной столицы. Своими книгами, пьесами, сценариями и публицистическими произведениями в печати мы призваны способствовать неуклонному росту политической сознательности, идейной убеждённости трудящихся...
       С первого этажа на второй тянулась очередь. Виктор часто заглядывал в этот книжный магазин, иногда в милицейской форме, иногда -- в штатском; некоторые продавщицы знали его в лицо. Подойдя к одному из прилавков на первом этаже, он поздоровался с миловидной девушкой, одетой в меховую безрукавку, и поинтересовался:
       -- Марина, не подскажите, за чем выстроился народ?
       -- "Тихий Дон" дают, -- сказала Марина, вздохнула и постучала по прилавку деревянной линейкой, которую зачем-то держала в пухленькой руке, -- двухтомник.
       -- "Тихий Дон"! Ёлки-палки! -- вырвалось у Виктора очень громко. -- Но народищу-то сколько! Прорва! -- он посмотрел на Сытина и беспомощно развёл руками. -- Стоять-то нам некогда, в отдел уже пора...
       -- А вы купить хотели? -- спросила продавщица.
       -- Да, я Шолохова очень люблю, -- кивнул Виктор.
       -- Ну так пойдите без очереди. Вы же милиционеры! -- просто сказала Марина.
       -- Что с того? -- Смеляков передёрнул плечами и вдруг смутился. -- Во-первых, мы не в милицейской форме сейчас, -- попробовал объясниться он, -- во-вторых, как-то неудобно пользоваться своим положением... Мы ж не для того форму носим, чтобы без очереди...
       -- Честно, вы смешные такие, -- улыбнулась девушка и поёжилась. -- Своим положением надо уметь пользоваться! А если положением не пользоваться, то зачем оно нужно? Давайте деньги. Сейчас принесу книги. Вам обоим взять?
       -- Обоим, -- поспешил сказать Сытин.
       Минут через десять Марина вернулась и положила перед ними книги.
       -- Спасибо! -- Смеляков радостно придвинул к себе сложенные один на другой томики. -- Вот уж спасибо, так спасибо! Марина, вы просто чудо какая девушка!
       -- Чудо? -- она засмеялась, но смех её был полон грусти. -- Чудо в том, что я на этой работе ещё не свихнулась. Стоишь тут целый день, вокруг все орут, требуют чего-то, ругаются, сами не знают, чего хотят... Так и пролетит вся жизнь, за этим прилавком-то.
       -- Зачем вы так печально настроены? -- заговорил Сытин.
       -- Да осточертело мне всё, -- она взяла свою линейку и постучала ею по ладошке. -- Сегодня хоть книги продают, вот уж настоящее чудо! А то ведь смешно: центральный книжный магазин, а из книг только партийная литература -- Брежнев, Ленин... А никто их даже в нагрузку не берёт...
       -- Зато у нас много журналов выходит литературных: "Новый мир", "Знамя", "Юность" и прочие всякие, -- убеждённо произнёс Смеляков. -- Там много интересного печатают. Конечно, хотелось бы побольше книг... Нет, Марина, зря вы так, с литературой у нас нормально.
       Девушка вздохнула, подчёркивая вздохом своё равнодушие к теме, и отвернулась к окну:
       -- И чего это я разоткровенничалась сегодня?
       Сытин облокотился на прилавок:
       -- Мариночка, вы не вешайте, как говорится, носа. Вы такая прелестная девушка! Поверьте моим словам... Может, в кино сходим как-нибудь?
       Она медленно, будто неохотно, повернула голову и посмотрела на Сытина, чуть вздёрнув подбородок. Взгляд её получился оценивающим и как бы свысока.
       -- В кино? -- взвешивая эту мысль на кончике своего языка, уточнила она.
       -- Ну да.
       -- Что ж, -- она помедлила, -- пожалуй... Никогда не ходила в кино с милиционером.
       Сытин выпрямился и улыбнулся, довольный собой:
       -- Ладно, договорились. Вы сегодня во сколько заканчиваете? Я к концу рабочего дня подгребу.
       Марина поправила двумя пальчиками завиток волос возле уха:
       -- Я буду ждать вас здесь, -- трагические нотки пропали, в голосе колокольчиком зазвучала игривость.
       Покинув магазин, Смеляков и Сытин быстрыми шагами направились в сторону станции "Арбатская". Погода заметно испортилась, косо повалил мокрый снег.
       -- Дрон, а ты не уснёшь в кино-то? -- спросил Виктор, перекрикивая свист ветра и шум проезжавших автомашин. -- Всё-таки после ночной смены.
       -- Фигня, с такой барышней я буду бодр и весел, -- решительно отозвался Сытин. -- И чего это мне раньше в голову не пришло пригласить её? Такие глазки! Такие губки! А ты тоже хорош!
       -- А чего я? -- не понял Виктор.
       -- Девушка тебе душу изливает, рассказывает, как ей одиноко за этим прилавком, а ты ей про журналы: "Звезда", "Москва"... Ты бы ещё про социалистическое соревнование ей рассказал и про борьбу за мир во всём мире...Тюфяк ты, Витька... Ты заметил, какие у неё ноги? Просто блеск!
      
      
       ИТКN1. АСЛАНБЕК ТЕВЛОЕВ.
      
       Направляясь в рабочую зону, заключённые выстроились в колонну по пять человек, Асланбек стоял крайним слева в третьем ряду. Погода была сухая, но пасмурная; шёл март, но весны совсем не чувствовалось. Впереди, возле вахты, дежурила смена контролёров, которых возглавлял прапорщик Шувалов по кличке Бегемот, грузный, наглый, пучеглазый, известный тем, что лично обнюхивал каждого зэка -- от кого пахло вином, тех заносил в список, где против фамилии ставил чёрточку. Чёрточка означала, что на провинившегося будет составлен рапорт о задержании в нетрезвом состоянии; это означало лишение личного свидания или ссылку в ШИЗО. Чтобы избежать наказания, нужно было при возвращении с работы заплатить Бегемоту пять рублей, тогда он чёрточку напротив фамилии превращал в крестик -- "дело" закрывалось. Бегемот считался самым виртуозным "сшибателем пятёрок". Его ближайший друг прапорщик Литвинов, если дежурил в ночь, лично разносил по баракам вино в десятилитровых канистрах и продавал канистру по десять рублей, а сдавая дежурство Бегемоту, обязательно докладывал, в каком отряде купили у него вино.
       Перед вахтой колонна остановилась.
       -- По пятеро на проверку! -- гаркнул Бегемот.
       Рыжеволосый Костя Калмык, получивший свою кличку за расплющенный в драке нос, стоял прямо перед Асланбеком. Задумавшись о чём-то, он снял кепку и, зажав её в одной руке, громко постукивал ею о другую ладонь. Бегемот остановился перед Калмыком и вытаращил и без того выпученные глаза, на его лице было написано раздражение.
       -- Ты, бычара, быстро надень кепку! Чего уставился, псина безносая? Давай надевай свой кепарь, а то щас на вахте заставлю тренироваться, по команде научишься снимать и надевать! За мной, знаешь, не заржавеет!
       Костя Калмык ничего не ответил, его рябое лицо слегка дёрнулось, он молча сплюнул и вдруг, коротко замахнувшись, со всей силы треснул Бегемота кулаком в переносицу. Прапорщик качнулся, но не упал, его трудно было свалить одним ударов. Отшатнувшись, он схватился за своё лицо и зажмурился, из ноздрей хлынула кровь.
       -- Ах ты, блядина! Смена, смена! Ко мне! -- заорал во всё горло Бегемот, но сам к Калмыку не приблизился.
       Стоявшие за спиной Бегемота два других прапорщика шагнули было к Калмыку, но тот выхватил из-за пояса кухонный нож, и они сразу отступили.
       -- Ты чего, парень! А ну брось, сволочь!
       Колонна заключённых развалилась сама собой, высвобождая место для драки. Отовсюду слышались выкрики, подзуживавшие то ли прапорщиков, то ли Костю Калмыка, кто-то мрачно смеялся. Не выпуская ножа из рук, Костя достал папиросы и чиркнул спичкой. Присев на корточки, он принялся курить, зажав папиросу зубами и поглядывая на ворота, выходящие на плац; там переговаривались контролёры, там же тёмной массой собрались уже прошедшие через вахту зэки.
       Минут через пять из дверей вахты вышел насупленный Юдин. Он был без фуражки, выглядел уставшим, помятым, бледным. Держась на безопасном расстоянии от Калмыка, стоявшего в боевой позе, лейтенант негромко сказал:
       -- Отдай нож! -- голос его подрагивал, но не от неуверенности, а от ночной попойки, устроенной вчера майором Аникиным по поводу рождения у него второго сына.
       -- Да пошёл ты! -- Калмык сделал лёгкий прыжок в его сторону, и Юдин попятился.
       -- Кончай дурить! -- лицо лейтенанта будто ещё сильнее осунулось, он вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами, пальцы дрожали.
       -- А ты не пугай, гражданин начальник, -- ощерился Калмык. -- Я уже пуган-перепуган вашим братом! А вот подойди, подойди! Я хоть душу отведу, подрежу тебе крылышки!
       -- Калмык! Нарываешься! -- Юдин почти закричал, чувствуя своё бессилие в сложившейся ситуации.
       -- Надоели, сучары говнистые! -- Калмык ударил башмаком по упавшей к его ногам кепке. -- Всё надоело! С малых лет одни несчастья! Ненавижу!
       Юдин утомлённо провёл рукой по глазам и пошёл к воротам.
       -- Ты, чурка, сам напросился! -- бросил он, остановившись в воротах. За его спиной маячили растерянные прапорщики.
       -- Канай отсюда, гражданин начальник! Да в следующий раз шаблон не забудь нацепить! -- закричал ему вдогонку Калмык.
       Кто-то за спиной Асланбека негромко сказал:
       -- Всё, каюк Калмыку. Как пить дать в Новочеркасскую отправится.
       Асланбек смотрел на Костю Калмыка и пытался понять, зачем тот повёл себя столь нагло. О Калмыке кто-то распустил слух, будто он является осведомителем администрации. Должно быть, Костя решил поднять таким образом свой авторитет. Асланбек внимательно смотрел на лицо Калмыка. Костя сощурился, искоса оглядывал собравшихся вокруг него людей. Медленными шажками он пятился до тех пор, пока спиной не упёрся в стену пожарной части. Слева от него находился барак другого отряда, оттуда кто-то крикнул, подбежав к железному забору:
       -- Калмык, держи! -- и через решётку перелетел небольшой свёрток.
       Калмык быстро подобрал свёрток, там оказались таблетки. Он криво усмехнулся и бросил всю горсть в рот. Асланбек видел, как заработали энергично челюсти Калмыка, перемалывая наркоту. Время словно застыло, напряжение пропитало атмосферу до предела. Наконец возле вахты появились шесть солдат в зелёных защитных жилетах, в руках они держали длинные спецдубинки.
       -- А, суки! -- закричал Калмык диким голосом. -- А ну возьмите! Хер получите, падлы лягавые!
       В его глазах появился особый блеск -- наркотики стали действовать. Калмык решительно сбросил с себя спецовку и снова закричал, на этот раз без слов, просто голосом, что было мочи...
       Приставив лезвие ножа к животу, чуть в стороне от пупка, он ударил по ножу другой рукой. Когда солдаты подбежали, бить Калмыка не имело смысла, он уже упал и лежал скорчившись, из-под него вытекала кровь.
       -- В медчасть его!
       Асланбек покачал головой. Он понимал, что не всякий человек был способен на такой поступок. Все знали, что можно точно отмерить место -- от пуповины на спичечный коробок влево и на спичечный коробок вниз живота -- и нанести туда удар, который не должен задеть внутренних органов. Многие пробовали делать это, приняв для смелости наркотики, но били криво и погибали. Нужна была не только решимость, но и уверенность...
       Теперь авторитет Калмыка был не просто восстановлен полностью, но даже вырос.
      
       ***
      
       В кабинете было темно. Настольная лампа освещала половину стола, грудь сидевшего за столом Юдина и нижнюю часть его лица, остальное пространство было погружено во мрак. За окном тоже лежала неподвижная ночная бездна.
       -- Ну что, Бек? Не надоело тебе здесь? -- спросил Юдин, закуривая. Сизый дым густо окутал его голову и растворился в темноте.
       -- Как не надоесть, гражданин начальник? Конечно, надоело, только ведь срок мне накинули.
       -- Вот и мне надоело. Скажу тебе честно: я просто подыхаю здесь. Я молод, умён, может быть, даже талантлив, но я ни хрена не могу проявить из моих талантов! Потому что здесь -- дыра! Хуже, чем в заднице!
       -- Понимаю, гражданин начальник.
       -- Я долго не дёргал тебя.
       -- Да, -- Асланбек сонно кивнул, -- мы давно не разговаривали, гражданин начальник.
       -- Мне кажется, что ты вполне созрел. Пора распрощаться с этим заведением, не так ли? -- Юдин снова выпустил дым, на этот раз вниз, и дым тяжело расползся по поверхности стола.
       -- Так ведь срок...
       -- Да, срок, -- согласился лейтенант устало. -- Но ведь я тебя, Бек, предупреждал. Или разве не предупреждал? Что молчишь? Я больше не хочу заниматься твоим делом. Я решил, что пора перевести тебя в другую колонию. Я своё помучился, пусть теперь другие опера потрудятся. Информации на тебя вдоволь, так что работать им будет над чем... И начнётся твоя эпопея с самого начала. Как тебе это?
       -- Я согласен, гражданин начальник, -- голос Асланбека звучал тихо, подавлено.
       -- Что? Ты согласен поменять зону? Или в Новочеркасскую надумал?
       -- Нет, я согласен дёрнуть отсюда с вами.
       -- Да? -- Юдин даже не поверил тому, что услышал.
       -- Не хочу я больше париться тут.
       -- Не хочешь? Молодец, что не хочешь... Значит, ты согласен привести меня к тайнику? -- Юдин бросил на стол папиросы. -- Кури, Бек, я забыл предложить тебе. Кури...
       Асланбек взял папиросу и размял её крепкими пальцами. Сейчас свобода показалась ему желанной как никогда. Он чиркнул спичкой.
       -- Чифир хочешь? -- спросил Юдин.
       Асланбек кивнул. Его фигура была почти не видна в темноте, но лейтенант уловил движение его головы. Юдин встал и прошёл к тумбочке, где на электрической плитке стоял чайник.
       -- У меня чай хороший, -- сказал, приободрившись, лейтенант и повернул ручку включателя, -- индийский, настоящий.
       -- Мы без чифиря сломаемся, надо как-то держать себя, в натуре.
       -- Сломаетесь... Как же! У вас, у зэков, порода какая-то особая. Вы ни от анаши не ломаетесь, ни от бормотухи, которую вам по ночам в канистрах носят, ни от этила, ни от всех прочих "удовольствий", которые бывают в ШИЗО.
       -- Вы когда на моём месте будете, гражданин начальник, у вас в крови тоже особая порода проснётся.
       -- Что? -- Юдин чуть ли не прыгнул к Асланбеку. -- Что ты сказал, падла? Я на твоём месте? -- Он схватил Тевлоева за ворот. -- Ты никак угрожаешь мне, Бек? Ты, может, подставить меня надумал?
       Асланбек громко сглотнул слюну:
       -- Ничего не надумал, гражданин начальник, никакого западла... Я просто так, к слову... Я подумал, что мы базарить можем теперь на равных, раз мы в доле...
       -- Чего, чего? -- Юдин не сразу понял смысл услышанного. -- На равных? Ах да... Ты, конечно, прав... Вот только дело в том, что мы ещё не слиняли с тобой из зоны, -- Юдин вернулся к электроплитке и чайнику, -- ещё не слиняли... Но скоро мы отвалим с тобой...
       Асланбек с облегчением вздохнул.
       -- Я всё организую, -- лейтенант взял гранёный стакан. -- Заметь, я больше не спрашиваю тебя о тайнике. И не буду спрашивать. Ты просто отведёшь меня туда. Там всё поделим пополам... И разойдёмся... -- Юдин замолчал и долго стоял, не произнося ни слова. Затем он заварил чифир в стакан и поставил его на край стола. Он остановился у окна и, глядя во тьму, сказал: -- И никто больше не услышит обо мне. Я, наконец, распрощаюсь с этой страной... Прощай, Советский Союз! Прощай, самая большая жопа в мире! Здравствуй, свобода!
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ.
      
       Смеляков вошёл в Ленинскую комнату одним из первых и поспешил занять место за первым столом. Ознакомительная практика на посту у посольства закончилась, и сегодня начинались теоретические занятия. Слушатели приглушённо гудели, охваченные предвкушением чего-то нового и необычного, делились своими догадками и предположениями о том, что им предстояло услышать на лекциях и впечатлениями о днях, проведённых на посту.
       -- Здравствуйте, товарищи! Меня зовут Владимир Петрович, -- вошедший высокий мужчина обвёл взглядом слушателей и остановился перед столом. В руках он держал старенький портфель. Поставив портфель на стол, он постучал по нему пальцами. -- Я буду рассказывать вам об основах криминалистики... Вы знаете, что такое криминалистика?
       Со всех сторон загалдели голоса:
       -- Убийства! Расследование преступлений! Сыщики! Отпечатки пальцев!
       Владимир Петрович послушал секунд двадцать и поднял руку.
       -- Всё это, конечно, верно... Криминалистика связана с преступлениями. Но главное, что вы упустили: криминалистика это искусство!
       -- Какое такое искусство?
       -- Знаете, хороший музыкант может вовсе не слушать музыку ушами, он умеет читать её по нотам. Просто посмотрит партитуру и таким образом "услышит" симфонию.
       -- Как это так?
       -- Ну, вы же читаете книгу "про себя", не в голос то есть. Верно? Вы же не произносите слова, просто бегаете глазами по строчкам, или я ошибаюсь? Вот так же и хороший криминалист должен уметь читать по самым малым следам на месте преступления.
       -- Соколиный Глаз, Кожаный Чулок! -- засмеялся кто-то.
       -- Точно! -- согласился Владимир Петрович. -- И чем менее заметны следы, которые умеет обнаружить и расшифровать криминалист, тем выше его класс. Этим искусством должен стараться овладеть каждый милиционер.
       -- А вы умеете?
       Владимир Петрович улыбнулся.
       -- Давайте сделаем так, -- сказал он, хитро щурясь. -- Чтобы мои слова не были пустым звуком, проведём маленький эксперимент. Я сейчас выйду за дверь, а кто-нибудь из вас оставит отпечаток пальца на окне, на стекле. Затем вы позовёте меня, а я по этому отпечатку скажу, кто это сделал.
       -- Да ладно! -- слушатели недоверчиво замахали руки. -- Прямо так? Без специальной аппаратуры? Не может быть!
       Смеляков ткнул локтем в бок Сытина:
       -- Я отпечаток оставлю!
       Едва за Владимиром Петровичем закрылась дверь, Виктор перемахнул через стол и остановился перед окном.
       -- Гляньте, чтобы он не подглядывал! -- шепнул он,
       Пять человек сразу ринулись к двери, чтобы плотно затворить её и заслонить собой дверной проём на тот случай, если там были какие-то щели, сквозь которые можно было подсмотреть. Виктор с удовольствием приложил палец к стеклу, приблизился и подышал на стекло, чтобы убедиться, виден ли след его пальца.
       -- Готово!
       Все шумно расселись по местам.
       -- Владимир Петрович, входите!
       Преподаватель спокойно вошёл в дверь и, не глядя на раззадорившихся слушателей, прошёл сразу к окну.
       -- Ну-с? -- он внимательно посмотрел на отпечаток пальца, затем повернулся, наморщив лоб, к слушателям. -- Что ж, товарищи, прошу всех показать мне руки.
       -- Вы хотите сказать, что уже запомнили? -- послышался чей-то скептический голос.
       -- Сейчас проверим, -- ухмыльнулся он, -- выставляйте ваши руки. Так-с...
       Он мельком оглядывал растопыренные пятерни, от некоторых сразу отказывался, решительно отодвигая их от себя со словами: "Нет, совсем не то". Возле других он задерживался на несколько секунд дольше, изучал их руки и тоже отодвигал, но кое-кому говорил: "Вас я посмотрю ещё раз". К Смелякову тоже обещал вернуться. Для повторного изучения пальцев он оставил сначала три человека. Их руки он разглядывал пристально, ходил от одного к другому, брал их руки в свои, подносил близко к глазам.
       -- Вот, -- удовлетворённо произнёс он в конце концов, стоя перед Смеляковым, и поднял вверх руку Виктора, оттопырил его средний палец, -- вот этот отпечаток. Верно?
       -- Верно! -- в аудитории поднялся непередаваемый шум. -- Но как это вы?..
       -- Разве такое бывает?..
       -- Это же просто обалдеть!
       Они галдели, перебивая друг друга и пересказывая только что случившееся, словно не все они видели это собственными глазами.
       -- Нет, ты представляешь?
       -- Офигеть можно!
       -- Вот это человек!
       Виктор Смеляков превратился немедленно в объект пристального изучения. Товарищи хватали его за руку, сравнивали рисунок на пальце с рисунками на своих, разглядывали собственные руки со всех сторон, ощупывали даже ногти, пытаясь постигнуть тайну свершившегося на их глазах чуда. В течение нескольких минут в помещении царила атмосфера, которую трудно передать словами. То, с какой лёгкостью Владимир Петрович опознал Смелякова по отпечатку пальца на оконном стекле, произвело настоящий фурор. Наверное, никто из них не испытывал в жизни такого потрясения никогда прежде. Всё в жизни было более или менее привычно и понятно, будь то синяки от кулаков, страстные девичьи поцелуи, тяжёлое похмелье, стрельба из автомата, автомобильная авария на улице. Не всё случалось каждый день, но всё имело своё объяснение, свою почву, ступив на которую однажды, ребята переставали удивляться: они могли всё взвесить и ощупать сами, проверить на вкус. Но мастерство Владимира Петровича было для них почти необъяснимо -- да, оно базировалось на неповторимых рисунках пальца, но они-то не могли отличить один рисунок от другого! Его нельзя было сравнить с мастерством борца, который неуловимым движением бросал противника через бедро на спину -- там всё-таки можно было проследить глазами за движением и повторить приём. А здесь -- отсеять из нескольких десятков пальцев в считанные минуты оставить только один -- просто невероятно.
       -- Надеюсь, товарищи, мой скромный пример пробудит в вас интерес к предмету, который я буду читать вам, -- громко сказал Владимир Петрович и постучал ладонью по столу, призывая к вниманию.
       -- Ещё бы! -- дружно раздалось в ответ.
       -- У вас будет ещё много приятных возможностей убедиться, что криминалистика -- предмет, достойный глубочайшего уважения и внимания. Я продемонстрировал лишь мизерную часть того, что должно стать вашей профессией. Теперь же давайте приступим к лекции...
       После занятий слушатели высыпали во двор покурить.
       -- Ты представляешь, какие люди работают! Ведь если все умеют так, то от преступности скоро и следа не останется.
       -- Так уж и не останется! Ты сводки по городу слушаешь по утрам? То-то...
       -- Вообще-то ты прав. Но тогда я ничего не понимаю: куда же смотрят такие специалисты? Неужели преступники умнее?
       -- Хрена с два они умнее! Просто их много.
       -- Но ведь... Как ты думаешь, Вить, откуда вообще берётся преступность? Что толкает людей на воровство, убийства?
       -- Про убийство не могу ничего сказать. Просто не понимаю.На войне -- ясное дело, там надо уничтожать, -- Смеляков задумался. -- А вот так, в быту... Разве что по пьянке. Нет, не знаю. Надо уж как-то очень сильно быть уверенным в том, что ты имеешь право оборвать чьё-то существование... А воруют из жадности. Знаешь, как некоторые жрут? Ну, бывает, уминают за обе щеки, давятся уже, из ушей вот-вот полезет, а всё продолжают в рот заталкивать, остановиться не могут. Тут уж явно не голод, а стремление какой-то части людей обогатиться сразу, за счёт другого...
       Мелко посыпал невесомый снежок.
       Виктор вышел за ворота и пошёл на почту, чтобы отправить письмо домой. Почта находилась напротив отдела, на другой стороне проспекта.
       Когда он вышел из подземного перехода, Калининский проспект, открывшийся его взору, был тих: дорогу перекрыли для проезда правительственных машин из Кремля. И точно -- вот показалась колонна чёрных автомобилей. Стоявшие вдоль дороги сотрудники ГАИ вытянулись в струнку. Виктор сделал шаг вперёд и тоже невольно приосанился. Во втором "ЗИЛе" сидел рядом с водителем сам Леонид Ильич Брежнев, всесильный генеральный секретарь ЦК КПСС, главный человек в государстве.
       Несмотря на высокую скорость проезжавших машин, Виктор с первого взгляда узнал Леонида Ильича, и ему показалось, что Брежнев легонько повернул голову, посмотрел на Смелякова и подмигнул ему. Виктор распрямил плечи и вытянулся по стойке "смирно", его правая рука сама собой поплыла вверх, чтобы отдать честь руководителю страны, но машины уже пронеслись мимо, и рука Смелякова так и замерла на полпути.
       Заметив свою согнутую в локте руку, застывшую в воздухе, Виктор смутился. Десятки противоречивых чувств наполнили его и рвались из груди наружу. Не хотелось, чтобы кто-то увидел его таким растерянным, но вместе с тем хотелось поделиться тем, что Брежнев заметил его, Виктора Смелякова, и даже подмигнул ему! Но разве кто-нибудь поверит?
       Возвратившись с почты, Виктор столкнулся в воротах с Андреем Сытиным.
       -- Пошли, -- сказал Сытин, тыча пальцем в наручные часы, -- пора уже на лекцию.
       -- Брежнева видел, -- неуверенно похвастал Смеляков.
       -- Брежнева? -- спросил Сытин равнодушно.
       -- Ну да. Рядом с водителем сидел.
       -- Во даёт! Ох уж эти высокие начальники! -- на лице Андрея Сытина появилась гримаса неудовольствия. -- Это же строго запрещено правилами безопасности, -- он любил щегольнуть своей осведомлённостью. -- Ему полагается на заднем сиденье находиться! Куда же охрана смотрит?
       -- Значит, ему можно, -- предположил Смеляков.
       Они прошли через двор и отряхнули ноги при входе в дом.
       -- Может, ему вообще всё можно? -- спросил куда-то в воздух Сытин.
       -- Кому?
       -- Брежневу. Кто посмеет запретить ему? Выше него только солнце, -- хмыкнул Сытин. -- Леонид Ильич, конечно не царь, но на деле всё равно что царь.
       -- Не мели чепухи, -- Виктор многозначительно понизил голос. -- Мы живём в социалистическом государстве. Какой царь?
       -- Обыкновенный, -- сказал Сытин, и в голосе его не прозвучало ни упрёка в адрес Брежнева, ни каких-то других чувств; для него это было нечто само собой разумеющееся, о чём не стоило даже спорить, -- обыкновенный советский царь-государь. А мы -- государевы слуги... Ты знаешь, что он машины обожает?
       -- Кто?
       -- Брежнев. Он коллекционирует автомобили.
       -- Ерунда, -- убеждённо сказал Смеляков и рубанул воздух ладонью, словно отсекая от себя невероятные домыслы о выдающемся государственном деятеле, -- кончай ерунду пороть.
       -- Почему ерунду? Это правда.
       -- Как это может быть правдой? Ты подумай: коллекционировать автомобили! Он же не буржуй какой-нибудь.
       -- Не буржуй, но может получить всё. Вот этим советский строй лучше любого другого, -- Сытин остановился перед дверью в здание и посмотрел на Смелякова. -- Знаешь, Витька, что нужнее всего человеку в нашей стране?
       -- Что?
       -- Дорасти до верхов.
       -- И что тогда? -- настороженно поинтересовался Смеляков.
       -- Тогда можно всё.
       -- Ну, так это всюду так, -- ответил Виктор и неуверенно, как бы задаваясь вопросом, добавил: -- Может, всегда так?
      
      
       ЧЕЧЕНО-ИНГУШСКАЯ АССР. АНТОН ЮДИН И АСЛАНБЕК ТЕВЛОЕВ.
      
       Поначалу они ехали молча, Тевлоев и Юдин. Лейтенант всё время возвращался мысленно в колонию, проверяя, всё ли сделано правильно. Ближе к полуночи он вызвал Тевлоева из ШИЗО к себе в кабинет; многие оперативники предпочитали именно это время для ведения допросов с пристрастием, поэтому ни у кого не должно было возникнуть вопросов, почему в кабинете Юдина всю ночь не гас свет, и никто не мог хватиться Тевлоева до самого утра, а то и до обеда.
       -- Всё в норме, -- сказал Юдин сам себе.
       -- Что? -- спросил Асланбек и повернул голову к лейтенанту.
       Юдин посмотрел на него и переключил рычаг коробки передач, автомобиль зарычал натужнее, поднимаясь в гору.
       -- Всё путём, Бек, всё путём, -- ответил лейтенант, но даже в темноте Тевлоев видел напряжение на лице "кума". -- Отсюда куда? Прямо или направо брать?
       -- Прямо, пока всё время прямо.
       Старенький бежевый "москвич" с треснувшим по всей длине задним стеклом иногда начинал кашлять, и тогда Юдин сжимал губы и начинал громко сопеть, словно усиленным дыханием мог помочь глохнувшему двигателю.
       -- Чёртов тарантас! -- скрипнул лейтенант зубами. -- Только бы до твоего тайника дотянуть.
       -- К утру доберёмся.
       -- К утру! -- хмыкнул Юдин. Машина надсадно гудела и дребезжала, попадая на рытвины, -- Этот драндулет пердит на каждой кочке, будто концы отдает... Если вдруг намертво заглохнем, то дело -- швах...
       -- Я теперь назад не вернусь, -- решительно произнёс Асланбек.
       -- Запах воли почуял?
       -- Теперь вернуться -- всё равно что в гроб живьём лечь. Я уже мыслями далеко отсюда.
       Ингуш замолчал, пристально всматриваясь в дорогу, высвеченную фарами на несколько метров.
       -- Да, возвращаться никак нельзя, -- Юдин издал странный нервный смешок. -- Слинять мы слиняли, тихо и спокойно, теперь надобно уехать подальше.
       Тевлоев угрюмо кивнул. Беспокойство не только не покидало его, но возрастало с каждой минутой и заполняло всё его существо, распирая сердце, стискивая горло.
       -- Надо было давно отдать его вам, -- пробормотал Асланбек. -- Зря я согласился бежать.
       -- Ты про что, Бек? -- Юдин порылся в кармане кителя и достал папиросы.
       -- Про рыжьё. Надо было давно колоться. Сейчас бы уже на воле был, по-честному, и очком не играл бы...
       -- Дурак ты, Бек, -- Юдин поёжился и вытащил папиросу зубами из пачки. -- Перед нами теперь вся жизнь открывается... Курить будешь?
       -- Буду... Жизнь и раньше открывалась, гражданин начальник, только вот скрутили меня, срок намотали, швырнули в лагерь. Где гарантии, что и в этот раз не захомутают?
       -- Не захомутают, -- твёрдо проговорил Юдин, Асланбек чиркнул спичкой и протянул огонь Юдину. Глаза лейтенанта нервно сощурились.
       Машина подпрыгнула, их тряхнуло, Юдин матернулся.
       -- Так скоро вся задница в мозоль превратится... Когда же у нас нормальные дороги появятся? А, плевать!...
       -- Сейчас тут где-то будет съезд налево, -- сказал Асланбек.
       Лейтенант сбросил газ.
       -- Послушай, Бек, ты только не вздумай дурить! -- Юдин вдруг заговорил металлическим голосом. -- Если попытаешься обмануть, то знай, что я колебаться не стану. Я всю жизнь на этот побег поставил. Буду стрелять сразу.
       -- Я и не думаю, -- глухо ответил Тевлоев.
       -- Вот и не думай...
       Несколько часов езды показались вечностью, наконец машина остановилась на окраине села, Юдин выключил фары и заглушил двигатель. Впереди чёрной массой возвышались остатки старинных родовых башен. Чуть дальше начиналась улица, обставленная с обеих сторон домами, густо оплетёнными стеблями вьющихся растений, пока ещё голых, не зазеленевших. На противоположном конце села виднелось двухэтажное строение из белого кирпича. Сразу за кирпичным домом дорога резко уходила вниз, должно быть, там больше не было жилья.
       -- Ну? -- он некоторое время смотрел на Тевлоева. -- Идём?
       -- Тут я лучше один.
       -- Нет, -- Юдин покачал головой, -- я тоже пройдусь... -- Он как-то хищно оскалился. -- Ноги разомну.
       Ещё не рассвело. Небо было плотно обложено тучами. Дул сильный холодный ветер, раскачивая усыпанные завязями почек ветви деревьев и разнося всюду песок, отвратительно скрипевший на зубах и коловший глаза. Оголённая земля вокруг была истоптана скотиной. Издали доносился убаюкивающий шум реки.
       Тевлоев промолчал, губы его дрогнули. Подняв воротник робы, он вылез из машины. "Москвич" содрогнулся, когда он захлопнул дверцу.
       -- Не так громко, Бек, не то всех перебудишь, -- лейтенант прикрыл дверцу со своей стороны и неторопливо двинулся за Тевлоевым, бросив через плечо ремни рюкзака.
       Они прошли, осторожно ступая по грунтовой дороге и вслушиваясь в звуки спящего села, до покосившегося забора, вдоль которого возвышались тополя и ореховые деревья, обвитые толстыми лозами. Стоявший за забором дом выглядел бедно, крыша его покосилась, глиномазанные стены почернели от дождя и снега. Во дворе, у самой калитки, стояла старая железная кровать, покрытая ржавчиной. Асланбек уверенно отворил калитку, лейтенант шагнул следом, остановился и, переступая с ноги на ногу, огляделся. Сельская улица была пустынна, дома казались вымершими, призрачными. Откуда-то ветер принёс лай одинокой собаки. Начинало понемногу светать, но воздух по-прежнему оставался сумрачным.
       -- Тут кто-нибудь есть? -- спросил шёпотом Юдин. -- В доме кто живёт?
       -- Нет, -- тихо ответил Тевлоев.
       -- А чей дом?
       -- Так... -- Асланбек сделал рукой неопределённый жест. Он остановился перед дверью, на которой висел большой замок, и опустился на колени.
       -- Ты чего, Бек?
       -- Ключи ищу, -- Тевлоев оторвал от земли плоский камень и сунул куда-то руку, затем он выпрямился и, увидев настороженный взгляд лейтенанта, показал ему небольшой промасленный свёрток. Развернув его, он звякнул связкой ключей. -- Сейчас, сейчас...
       Дверь со скрипом открылась. Изнутри повеяло спёртым воздухом.
       -- Давно никто не наведывался, -- услышал Юдин бормотание Тевлоева.
       Асланбек повертел головой и шагнул через порог. Скрывшись во мраке неосвещённого помещения, он чем-то загремел, выругался, отодвинул что-то. Юдин тоже прошёл внутрь дома, на ходу снимая рюкзак с плеча, чтобы извлечь из него фонарь.
       -- Бек, ты где?
       -- Тут, гражданин начальник, -- донёсся откуда-то снизу голос ингуша, после чего с тяжёлым грохотом что-то упало.
       -- Это что у тебя?
       -- Дверь в подпол... Тяжёлая, сволочь... Я уж забыл...
       -- В подпол надо лезть, что ли? -- Юдин включил фонарь и пошарил лучом по комнате. Лейтенант огляделся. Мебель отсутствовала, только в дальнем углу стояло облупившееся трюмо, в нём Юдин увидел своё отражение. Обернувшись на звук копавшегося где-то рядом Асланбека, лейтенант обнаружил отброшенную дощатую крышку, закрывавшую проход в зияющий чёрный лаз. Фонарь осветил лицо Тевлоева, ингуш напряжённо смотрел на Юдина. Он уже спустился вниз по грудь, но чего-то ждал.
       -- Ты что? -- спросил лейтенант.
       -- Страшно стало.
       -- Чего?
       -- Подумалось: а вдруг кто-то побывал уже тут? Вдруг ничего нет? -- в глазах Асланбека было написано отчаянье. -- Вдруг всё зазря?
       -- Лезь давай, -- сдавленно ответил Юдин и протянул ему фонарь. -- На вот, подсвети там...
       Тевлоев кивнул и скрылся в подполе. Юдин видел отражение светового пятна, слышал какую-то возню. Что-то обсыпалось, Тевлоев пробормотал что-то невнятное.
       "Если ничего нет, -- промелькнуло в голове лейтенанта, -- придётся вернуться в колонию. Скажу, что хотел самостоятельно операцию провернуть. Схлопочу выговор за несогласованные действия".
       Через несколько минут в проёме появилось лицо Асланбека. Он бросил что-то наверх под ноги Юдина, тот отступил на шаг. Судя по звуку, это было что-то бумажное, но тяжёлое.
       -- Тут что?
       -- Деньги, -- ингуш протянул руку и положил фонарь у края лаза.
       -- Какие деньги? -- не понял Юдин и взял фонарь.
       -- Обычные, советские, -- отозвался Асланбек и стал выбираться по лесенке из подпола.
       -- А рыжьё где? Куда золото делось?
       -- Здесь, -- Асланбек выпрямился перед лейтенантом, руками держа за лямки большую кожаную сумку, -- всё здесь, гражданин начальник.
       Юдин затаил дыхание. Фонарь в его руке дрогнул, луч скользнул по фигуре Тевлоева и остановился на его лице.
       -- Не нужно в глаза, гражданин начальник, -- и тут голос Тевлоева дрогнул. Свет, бивший в его глаза, не позволял ему видеть лейтенанта. В груди похолодело. -- Не на допросе же, не нужно в глаза...
       -- Пошли, -- нетерпеливо проговорил Юдин и поднял с пола пакет с деньгами. -- Пошли быстрее. Я хочу посмотреть.
       У двери лейтенант пропустил Тевлоева вперёд. Юдин напряжённо следил за движениями Асланбека, стараясь уловить малейшие подозрительные признаки в поведении ингуша. Но тот шагал спокойно, чуть нагнувшись вперёд под тяжестью сумки. Во дворе они остановились.
       -- Вот, лейтенант, здесь всё.
       Асланбек впервые назвал его лейтенантом, и Юдин почему-то вздрогнул.
       Из-за соседнего дома послышалось блеянье барана. Ветер усиливался, деревья качались сильнее.
       -- Пошли в машину, нечего тут светиться, -- буркнул Юдин.
       Быстрым шагом они дошли до "москвича".
       -- Покажи, -- велел лейтенант, когда они сели в автомобиль и захлопнули двери.
       Асланбек молча достал из сумки мешочек из искусственной кожи, распустил верёвку и отвернул края:
       -- Вот.
       Юдин протянул руку и ощупал мелкие, с небольшую горошину, золотые самородки. Сердце его учащённо заколотилось.
       -- Что теперь? -- спросил наконец Асланбек.
       Юдин поглядел на ингуша и наморщил лоб. Сняв фуражку, он провёл рукой по взмокшей голове.
       -- Делить будем, -- тихо произнёс Юдин и водрузил шапку обратно на голову. Его лоб покрылся крупными каплями пота.
       -- Думаешь, обману? Нет, Асланбек никогда не нарушает данного слова, -- ингуш разложил у своих ног пять мешочков. -- Вот они, все тут, в каждом примерно поровну.
       -- Примерно?
       -- Меня точность не интересовала. Я просто хранил его. В каждом мешке около пяти килограммов.
       -- Два тебе, два мне, -- Юдин облизнул губы, -- пятый тоже пополам, Бек.
       Тевлоев ухмыльнулся.
       -- Ладно, давай сначала отъедем подальше от села, -- Юдин нервно вздохнул. -- Не нравится мне торчать тут... Ещё увидит кто... -- он повернул ключ зажигания. Мотор неохотно завёлся. "Москвич" дёрнулся и поехал вперёд по дороге.
       Тевлоев и Юдин молчали. От села дорога спускалась круто вниз, справа чернел густой лес, облепивший пологий горный склон.
       Минут через десять Юдин остановил машину.
       -- Всё, шабаш, -- Юдин с силой потёр глаза пальцами, -- надо отдохнуть. Нервно мне как-то.
       -- Это всего лишь золото, начальник, -- хрипло засмеялся ингуш. -- Зачем так нервничаешь? -- и он снова повторил свой давешний вопрос. -- Думаешь, обману?
       -- А что это за деньги? -- спросил Юдин.
       -- Обычные деньги. Двадцать пять тысяч рублей, -- с неохотой сказал Асланбек. -- Но про деньги мы не договаривались. Деньги мои.
       Лейтенант заглушил двигатель и устало положил голову на руль. Асланбек видел, как Юдин сглотнул несколько раз подряд, шевельнув выступающим кадыком, будто что-то мешало ему в горле.
       -- Что? На душе тяжко? -- спросил Асланбек.
       Юдин молчал.
       -- Не горюй, кум, -- Тевлоев легонько ткнул его кулаком в плечо. -- Я тебя понимаю: закон нарушать нелегко, если ты к этому не привык. Но первый шаг сделан, так что теперь будет легче.
       -- Легче? Что легче? -- вяло отозвался Юдин. -- Разве всё кончено? Главное ещё впереди, Бек. Главное ещё может не сложиться...
       -- Ты рискнул, -- голос Тевлоева звучал гораздо увереннее прежнего, он окончательно почувствовал, что офицер не хитрил, организовывая побег, -- а раз ты рискнул, то колебаться нельзя. Всё или ничего.
       Юдин выпрямился и медленно повернул голову. Ингуш выставлял у себя в ногах тугие мешочки.
       -- Я возьму сумку себе, лейтенант, -- сказал он, -- в неё и высыплю половину пятого мешка...
       -- Не нужно.
       Тевлоев поднял глаза и увидел прямо перед собой ствол пистолета. Жерло ствола расплывалось в темноте и казалось чёрным пятном, заполнившим едва ли не всё пространство.
       -- Ты что, гражданин начальник? -- голос Тевлоева сорвался.
       -- Ничего.
       В глаза Тевлоеву ударил огонь. Выстрел отбросил его к двери автомашины и завалил набок.
       -- Ничего, -- повторил Юдин, -- ничего не надо делить, Бек.
       Он сидел и смотрел на неподвижное тело Асланбека, ещё не осознав, что он только что убил человека. И вдруг его руки затряслись.
       -- Твою мать...
       Зубы мелко стучали.
       Он попытался спрятать оружие в карман, но пальцы отказывались разжиматься и продолжали судорожно стискивать рукоятку "макарова". Тогда лейтенант, испугавшись, что ненароком может снова нажать на спусковой крючок, распрямил руку и положил её на неподвижное тело Асланбека.
       Юдин сидел и терпеливо ждал.
       Постепенно дрожь унялась, и привычным движением большого пальца он поставил пистолет на предохранитель.
       -- Ну вот, -- сказал он, -- дело сделано. Обратной дороги нет.
       Рядом с ним лежало золото. Юдин несколько раз косил на раскрытую кожаную сумку, где лежало золото. Золото! Теперь это слово материализовалось, стало осязаемым, приобрело вес, тяжесть, объём, реальный смысл... Слово превратилось в настоящее золото. Юдин физически ощущал присутствие золотых самородков: они будто жгли ему кожу ладоней, кожу спины, кожу лица. Должно быть, причиной этого странного внезапного жжения было внезапно скакнувшее кровяное давление, нервный срыв... Но Юдину казалось, что жгло золото. Оно излучало неведомую силу, проникало под одежду, распаляло и холодило одновременно. Лейтенант чувствовал выступившие крупные капли пота, рубашка промокла насквозь в считанные секунды и неприятно прилипла к спине. Пот побежал по наклонённой голове с темени на лоб, торопливо проторил горячую дорожку вдоль переносицы и капля за каплей (почти непрерывной струйкой) стал падать с кончика носа. Юдин задрожал и зажмурился.
       Прошло минут пятнадцать, а он всё не двигался. В голове шумело. Лейтенант тяжело вздохнул и опять посмотрел на сумку. Протянув руку, он нащупал кончиками пальцев верхний мешочек с золотом и погладил его бугристую поверхность. Затем Юдин быстро перевёл взгляд на запрокинутое лицо Тевлоева, оскалился и погрозил покойнику пальцем:
       -- Смотри у меня, Бек! Без фокусов!
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ.
      
       Полковник Ушкинцев, заместитель начальника ООДП по оперативной работе, взял в руки тетрадь и окинул взглядом аудиторию.
       -- Сейчас я прочту вам, товарищи, слова, которые произнёс Леонардо да Винчи, появившись перед герцогом Людовико Мора, чтобы предложить свои услуги. Он отрекомендовался следующим образом: "Я знаком с механикой, архитектурой, баллистикой, химией, астрономией, математикой, искусством вести оборону и осаду крепостей, пиротехникой, строительством мостов, тоннелей, каналов, а также могу рисовать и ваять наравне с кем угодно", -- полковник опустил тетрадь и снова посмотрел на сидевших за столами милиционеров. -- Историк добавляет к этому, что Леонардо божественно пел, играл на лютне, сочинял стихи и музыку, гнул подковы, ломал в пальцах серебряные монеты, а также изобрёл и построил первый летательный аппарат... Вы, конечно, спросите, зачем я говорю вам об этом и какое это имеет отношение к вашей работе. А говорю я это по той причине, что речь идёт о профессионализме. Настоящий профессионал никогда не бывает однобок. Я думаю, вы успели заметить, что вам, когда вы находитесь на посту, приходится не только номера автомобилей фиксировать, но и за поведением случайных прохожих наблюдать и многое другое делать. Не так ли? Любой человек, товарищи, совмещает на своём рабочем месте очень много разного, хотя не всегда это бросается в глаза. И чем разностороннее ваша подготовка, тем увереннее вы чувствуете себя и тем легче вам справляться с вашими обязанностями. Скажем, не знаете вы ни одного иностранного языка и в результате этого не можете общаться с работниками посольства. Верно? А если и знаете язык, то не владеете темой разговора, так как эрудиции вам не хватает... Но чтобы развиваться, так сказать, расти вширь и ввысь, у вас должна быть любовь и уважение к самому себе и к выбранной вами профессии. Труд, которому вы решили посвятить себя, не должен быть в тягость. Для этого вы обязаны сделать его интересным... и ценным. Я достаточно ясно выражаюсь?
       -- Простите, Константин Александрович, -- спросил кто-то с заднего стола, -- но разве можно сделать работу интереснее, чем она есть? Труд он и есть труд. Если он в охотку, то понятно, что дело спорится, а если нет, то...
       -- Видите ли в чём дело, -- улыбнулся Ушкинцев, -- желание зарождается в нас по отношению к чему-то только в том случае, если это "что-то" нам нравится. Но сегодня оно нам нравится, а завтра перестаёт нравится, и мы без сожаления расстаёмся с этим "что-то". И вот возникает вопрос: как сделать так, чтобы это "что-то" (а данном случае речь идёт о нашей работе) нам не просто нравилось, но чтобы мы ещё и ценили её?.. Скажите, среди вас есть грибники? Любите в лес по грибы ходить?
       -- Ещё бы!
       -- Прекрасно. Тогда скажите мне, что нужно вам для того, чтобы искать грибы?
       -- Корзинка!
       -- Ещё?
       -- Плащ! Сапоги!
       -- Ещё? -- Ушкинцев задорно вскинул брови.
       -- Ножик, чтобы аккуратно срезать гриб, -- внёс свою лепту в обсуждение Виктор Смеляков.
       -- Плащ на случай дождя! И поллитровка!
       -- Поллитровка -- это чудесно, -- согласился Ушкинцев, -- но это, так сказать, на попозже. А непосредственно для поисков?
       -- Палка! -- крикнул кто-то.
       -- Правильно, -- Ушкинцев кивнул, довольный ответом. -- Палка, которой вы будете разгребать листья. Не всякий же раз на четвереньки опускаться. Ну а что вы сделаете с этой палкой, когда соберёте грибы?
       -- Выбросим.
       -- Совершенно верно. Но теперь представьте, что вы не подобрали эту палку, а выбрали хорошую ветку на орешнике и срезали её, так сказать, под свой рост. Это уже не случайная палка, верно? А ещё вы неторопливо, пока бродили по лесу, вырезали на ней узоры ножичком, рукоятку первоклассную сделали. Улавливаете? Разве позволите вы себе выбросить её, выйдя из леса? Вряд ли. И причина проста -- вы вложили в эту ветку орешника свой труд, свои силы, частицу себя, возможно, даже свою любовь. И эта ветка приобрела ценность в ваших глазах, ибо человеку свойственно ценить то, во что вложен его труд... И вот я теперь я вернусь к вашей профессии, товарищи, -- он обвёл взглядом слушателей. -- Если вы начнёте вкладывать свой труд в вашу работу, то эта работа станет для вас по-настоящему ценной. Только вкладывая себя в работу, вы сольётесь с ней, превратите её в свою жизнь. А вы уж поверьте мне, старому волку, нет ничего лучше, чем работа, ставшая вашей жизнью. Исключительно тяжело приходится тем людям, для которых работа -- это скупое выполнение наложенных на них обязанностей; такие люди -- несчастнейшие из всех, они спешат поскорее закончить работу, торопятся убежать от неё, чувствуют себя вечными рабами, и никакие премиальные никогда не принесут им удовлетворения... Учитесь жить своей профессией, учитесь творить её, взращивать её... -- Ушкинцев немного помолчал, встал со своего места и прошёлся вдоль столов. -- Хочу сразу предупредить вас, чтобы ничего похожего на учёбу, с которой вы знакомы по средней школе, вы не ждали. О каждом из вас я буду судить по тому, как вы работаете здесь, на занятиях, изо дня в день, как отвечаете на вопросы, насколько активно участвуете в обсуждении поставленных на занятиях задач. Никаких отметок, никаких средних баллов... Меня интересует, насколько глубоки ваши знания. Мне нужно научить вас владеть полученной информацией. Мне нужны профессионалы, а не просто прилежные ученики... Пусть даже на экзамене вы ответите блестяще, я не поставлю вам пятёрку, если вы не работали во время занятий... Ваша профессия требует въедливости, кропотливости. Впрочем, не будем ставить себя выше других людей -- всякая профессия требует кропотливости... Прежде чем приступить к лекции, я хочу порекомендовать вам книгу Владимира Богомолова, которая называется "В августе сорок четвёртого". Там очень точно прописана работа офицеров СМЕРШа. Вы, конечно, занимаетесь другим делом, но всё-таки во многом сходным. Прочитайте, товарищи, прочтите внимательно, и вы поймёте, о чём я говорю. Очень полезная для вас книга. Почти учебник, увлекательнейший учебник...
       В тот же день перед слушателями появилась худенькая девушка, с длинными каштановыми волосами, огромными детскими глазами, в пышном мохеровом свитере белого цвета и серой обтягивающей бёдра юбке. Было так странно видеть такое женственное, мягкое, хрупкое создание в отделе, где всегда клубилось только мужское общество.
       -- Здравствуйте, товарищи курсанты! -- весело поздоровалась девушка.
       Слушатели отозвались дружным радостным гомоном.
       -- Меня зовут Ирина Алексеевна. Я буду знакомить вас с предметом, который вам скорее всего, совсем незнаком и на первый взгляд покажется даже ненужным, так как вы, наверное, говоря о своей профессии, в первую очередь представляете оружие, боевые приёмы и всё такое прочее. Я же буду преподавать этику и эстетику. Надеюсь, это будет интересно. Я познакомлю вас не только с правилами этикета, но буду рассказывать о литературе, живописи, музыке, держать в курсе всех новинок театрального мира. Дипломатический корпус -- это люди высокообразованные, а вам от случая к случаю придётся вести беседы с ними, и было бы печально показать себя невеждами. Не подумайте, что я хочу обидеть кого-нибудь и заранее, не будучи знакома ни с кем лично, как бы обвиняю в необразованности. Но вы же сами прекрасно понимаете, что вы -- совсем молодые люди, только что демобилизовавшиеся, собственно, ничего не видели ещё в жизни. Армия, а до армии -- школа. Будем смотреть правде в глаза -- небогатая жизнь. Так что начнём её активно обогащать.
       -- Мы совсем не против! -- бодро сказал кто-то.
       -- Мне всего двадцать четыре года, поэтому жизненный опыт у меня у самой, как вы понимаете, не очень большой, -- улыбнулась она. -- Так что жизни я учить не стану никого. Я буду рассказывать о культуре. И поверьте, товарищи, я постараюсь передать вам всё, что знаю.
       -- А вы очень много знаете, Ирина Алексеевна? -- спросил кто-то из задних рядов, и в вопросе послышалось некоторое ехидство.
       -- Достаточно много, чтобы хорошенько нагрузить вас, -- ответила она с улыбкой, найдя глазами спросившего, -- и дать пищу для размышления, товарищи. Я не владею оружием, не смыслю ровным счётом ничего в отпечатках пальцев, зато в истории искусства я чувствую себя как рыба в воде. Ну а историю искусства невозможно осмыслить в отрыве от культуры нашего времени, так что приходится быть в курсе всего нового. Поэтому информации на вас обрушится много...
      
      
       РОСТОВ-НА-ДОНУ. АНТОН ЮДИН.
      
       Стоя в тамбуре поезда, Антон Юдин угрюмо смотрел в ночное окно, за которым иногда проплывали далёкие мутные огоньки, и курил, с какой-то жестокостью высасывая из папиросы горький дым. Засиженная мухами и покрытая слоем серой пыли лампочка в тамбуре горела тускло. Дверь, ведущая из вагона в вагон, назойливо хлопала, раскачиваясь туда-сюда и клацкая сломанным язычком замка; каждый раз, распахиваясь, она впускала в вагон оглушительный стук колёс -- стальной, тяжёлый, однообразный, пугающий и гипнотизирующий.
       Искурив до основания одну папиросу, Юдин сразу зажёг вторую. Он испытывал какой-то мучительно сонливый упадок сил. Он решился выйти из купе и оставить свой рюкзак без присмотра только после того, как двое его соседей отправились ужинать в вагон-ресторан. Четвёртое место в купе пустовало.
       "Вот и всё, -- проносилась иногда в голове одна и та же мысль, -- вот и всё. Теперь уже ничего такого не будет. Теперь только уехать подальше".
       Перед глазами снова и снова возникал Асланбек Тевлоев, завалившийся набок на переднем сиденье автомашины, его набухшая от крови одежда, скосившиеся к носу невидящие глаза, застывшие пузырики слюны на скривившихся губах...
       Юдин долго не мог решиться выбросить тело из машины и продолжал ехать с ним. Когда же он, наконец, свернул в какую-то рощу и попытался выкопать яму, то понял, что руки отказывались служить ему, пальцы не желали сжиматься на черенке, лопата будто живая выскальзывала из рук. Земля оказалась слишком твёрдой, чтобы он мог справиться с её сопротивлением, и он психанул, взмахнул лопатой, швырнул её в сторону.
       -- Что ты, сука вонючая, не мог в другом месте, что ли, тайник устроить? -- кричал Юдин, обращаясь к Тевлоеву, лежавшему у вывернутых узловатых корней древнего тополя. Асланбек безучастно пялился в набросанные перед его лицом комья земли. -- Всё из-за тебя, жмурик поганый! Тут земля как камень! Хрена с два зароешь тебя тут!
       Юдин так и оставил его непогребённым.
       Он долго ехал по направлению к Грозному, затем неподалёку от какого-то села спрятал "москвич" в густом кустарнике, снял с себя военную форму и облачился в гражданскую одежду. Все его вещи -- золото, деньги и пистолет -- легко уместились в одном рюкзаке. В селе он пристроился под ржавым жестяным навесом автобусной остановки и стал ждать попутки. Ему повезло, минут через двадцать его подхватил заляпанный грязью грузовичок и довёз прямо до вокзала в Грозном.
       Затем повезло с поездом, ближайший поезд на Ростов-на-Дону отправлялся через тридцать минут. Юдин без труда купил купейный билет...
       -- Эй, молодой человек, -- в тамбур вошла женщина и тронула его за локоть.
       Юдин внимательно поглядел на неё, стараясь сосредоточиться на её словах и вернуться мыслями к действительности.
       -- Сигареткой не угостите? -- спросила она. Её желтоватые волосы были забраны в пучок на затылке, открывая слегка оттопыренные уши и крепкую шею с хорошо видимой синенькой жилкой.
       -- У меня только "Беломор", -- глухо ответил он.
       -- Пусть "Беломор", -- милостиво согласилась она, -- какая разница, чем травить себя?
       Он достал из нагрудного кармана рубахи сплющенную пачку папирос и протянул незнакомке. Она была немного старше Юдина, может, года на четыре, стало быть, ей около тридцати. В уголках тёмных глаз притаились морщинки. Губы пухлые, весьма аппетитные. Ощупав эти губы взглядом, Юдин сглотнул слюну.
       -- Меня зовут Света, -- сказала женщина, -- а вас?
       -- Антон.
       -- Хорошее имя... -- она подняла лицо к лампе на потолке и пустила дым в лампу. -- Был у меня когда-то парень с таким именем. Красивый, на вас похож... -- Света посмотрела Юдину в глаза, и её пухлые губы медленно вытянулись в улыбку.
       -- Я красотой не отличаюсь.
       -- Это ты не скажи, -- женщина закачала головой, и было не совсем понятно, перешла ли она вдруг на "ты" или просто выразилась в такой форме. -- Красота -- штука неоднозначная, тонкая. Иногда смотришь на какое-нибудь дерево раскоряченное и не можешь глаз отвести от восторга, а оно ведь страшное, жуткое, уродливое...
       -- То дерево.
       -- Человек -- что дерево. Это только кажется, что нет между нами ничего общего... А вы что-то бледный, Антон, -- она поднесла руку к его голове. -- Испарина... Вы не простужены? Вам бы сейчас стаканчик пропустить.
       -- Не помешало бы, -- согласился он, выбрасывая окурок между вагонами.
       -- Пойдёмте ко мне в купе. У меня бутылочка есть, три шестьдесят две... Правда, у нас там мамаша с маленьким ребёнком, говорить можно только шёпотом.
       -- Тогда лучше ко мне, -- предложил Юдин, -- я вот здесь, в последнем купе, прямо возле туалета. Запах, правда, зато у нас одно место вообще свободно, а двое соседей моих махнули в вагон-ресторан. Так что можем посидеть спокойно, никого не беспокоя.
       Антону вдруг жутко захотелось общения, он почувствовал, что ему было невыносимо оставаться наедине с собой.
       -- Я мигом, -- она пошла по коридору, покачивая бёдрами.
       Войдя в своё купе, Юдин в первую очередь ощупал рюкзак. Всё было на месте -- тугие мешочки с золотом, пачки денег, пистолет.
       Он устало сел и поставил локти на стол.
       Через пару минут появилась Светлана. В одной руке она держала бутылку водки, в другой -- пакет с яблоками.
       -- Вот и я.
       Юдин умело сорвал пробку с бутылки и наполнил стаканы -- каждому на четверть.
       -- За знакомство? -- спросила она. -- И переходим на "ты"?
       Он кивнул, они чокнулись.
       -- Ты в Ростов надолго?
       -- Не знаю, -- он пожал плечами, помолчал и добавил. -- У меня отпуск, за два года набежало. Я на севере работал. Заглянул на несколько дней в Грозный к приятелю, теперь тётку хотел навестить в Ростове, а там видно будет.
       Он посмотрел на Свету и неожиданно для себя жадно припал к её рту. Губы у неё оказались твёрдыми. Она не ответила на его поцелуй, но не отстранилась. Он отодвинулся и отвернулся.
       -- Ещё по одной? -- спросил он и, не дожидаясь ответа, налил в стаканы. -- Ты уж прости... Не сдержался... Изголодался я по женскому полу...
       Она взяла свой стакан из его руки и выпила залпом. Он увидел на её лице улыбку.
       -- Тётка знает, что ты приедешь? -- спросила она. -- Ждёт?
       -- Нет.
       -- Тогда остановишься у меня, Антоша... -- Она придвинулась к нему и провела языком по его губам. -- Уж я сделаю всё, чтобы ты не чувствовал себя изголодавшимся. -- Он увидел, как из бездны её тёмных глаз медленно, но неотвратимо поднималась волна страсти. -- Сейчас давай ещё выпьем... И я пойду, чтобы твоим соседям не мешать. Небось уже возвратиться должны. А утром... Утром мы с тобой будем вместе.
       -- Света, -- он прижал её к себе, -- Света...
       Его руки торопливо поползли по её груди.
       -- Всё, Антон, всё... Не можем же мы прямо здесь...
       -- А ну их всех к чёрту! -- в его интонациях появилась свирепость. -- Нам же хочется друг друга! Почему надо оглядываться на других?
       -- Мало ли что кому хочется. Иногда полезно держать себя в руках, Антон. От этого всё получается вкуснее...
      
       ***
      
       За окном медленно проехала телега, гремя ободами. Кто-то лениво прокричал: "Валька! Куда ты, сука, прёшь?" Затем затарахтел мотоцикл. И снова в доме наступила тишина. Первые солнечные лучи, ещё очень робкие и бледные, ощупали пыльное оконное стекло и высветили внутри рамы густую паутину с чёрными точками ссохшихся мух.
       Света приподнялась на руках, глядя сверху вниз на лежавшего перед ней Юдина, и кровать издала стальное взвизгивание, шевельнувшись под женским телом всеми своими пружинами. Эти проклятые пружины разрушали всю прелесть уютного существования, заполняя пространство натужным бренчанием и металлическим лязгом. Даже в казарме не было таких кроватей.
       -- Ну что, Антоша? -- Света провела ладонью по груди Юдина. Она чувствовала себя вполне удовлетворённой, даже счастливой. Антон был замечателен. Возможно, он был замечателен тем, что должен был однажды уйти. Света прекрасно понимала, что ничто не связывало по-настоящему с этим молодым человеком, кроме секса. Отпуск его рано или поздно кончится, Антон уедет, исчезнет, да это, собственно и к лучшему. Зачем ей офицер? С одним она уже попыталась построить семью...
       Антон потянулся, как сытый кот, и сонно улыбнулся.
       -- Чай будем пить? -- спросил он.
       -- Чай не пьёшь -- откуда сила? -- задорно хохотнула Света, и её тяжёлые, налитые неисчерпаемой женской силой груди заколыхались перед лицом Антона.
       Он поймал губами один из сосков. Соски у Светы были крупные, мясистые, тёмно-розовые, пробуждавшие в Юдине неукротимое животное желание впиться в них зубами, впиться зубами во всё Светланино тело, разорвать его, проникнуть в самое его нутро и наслаждаться слиянием с женщиной, забыв об окружающем мире.
       -- Сегодня мне на работу, -- шепнула она.
       Он промычал что-то в ответ, надавливая языком на захваченный губами могучий сосок и приходя в медленное безумство от ощущения женской плоти у себя во рту.
       -- Мне на работу, Антоша, -- повторила Света и уверенно отвела его руку от себя.
       -- Какая ж ты...
       -- Какая? -- она смотрела на него с нежностью. -- Мне на работу пора собираться. И так уж припозднилась. Это ты вольный казак, милый мой, а я -- тётка при обязанностях... Ненавижу возвращаться из отпуска. Я же неделю за свой счёт брала, к сестре в Грозный ездила. В контору иду, как на каторгу. Иногда думаю: пусть уж нам вообще не давали бы никакого отпуска, а то только душу травят...
       -- А ты не ходи, -- просто предложил он.
       -- На мне вся бухгалтерия да ещё профорганизация. Главбух и профорг в одном лице. Вот какую бой-бабу ты прихватил. Так-то.
       -- Ты не хочешь ещё побыть со мной? -- спросил он жадно, почти хищно.
       -- Хочется, Антоша, страсть как хочется. Аж ноги сводит. Давно я ни с кем не любилась так отчаянно, сытно, вволю. И всё мне мало тебя.
       -- Ну и плюнь ты на всё! Разве мы не люди?
       -- Дай мне выйти, -- она спустила ноги на пол, взяла с изогнутой спинки стула халат с прорехой под мышкой и набросила на себя.
       Юдин почесал у себя в паху и тоже поднялся. Стоя голышом посреди комнаты, он смотрел вслед Светлане. Два дня подряд они не выпускали друг друга из объятий, но она по-прежнему оставалась какой-то по-девичьи целомудренной, полной смущения, ни разу не прошла через комнату обнажённой под его взглядом, обязательно надевала свой поношенный халат.
       Он услышал, как зашумела вода в кране, наливаясь в чайник, скрипнул краник газового баллона, зашипела конфорка.
       -- Ты когда вернёшься-то? -- крикнул он.
       -- Часов в семь. Ключи я тебе оставлю, у меня дубликат есть.
       -- Это хорошо, -- пробормотал он и поднял с пола свои синие армейские трусы.
       Светлана жила в стареньком деревянном доме, затерявшемся среди других деревянных построек кривеньких переулков Ростова-на-Дону. Это был один из тех многочисленных уголков страны, где можно было без дополнительных декораций снимать сцены дореволюционной России -- ничто не изменилось там за годы советской власти, разве что дома заметно покосились. Из достижений двадцатого столетия жителям этого переулка достались ощетинившиеся усами телевизионные антенны на крышах домов, баллоны для газовых плит, водопровод во многих домах, кое-кому посчастливилось получить телефон.
      
       ***
      
       Он провёл на вокзале несколько часов, сидя в кафетерии и наблюдая за людьми сквозь забрызганное грязью стекло. Временами он уходил, прогуливался по улице, но снова возвращался и снова ощупывал глазами приезжавших и уезжавших. Привокзальная площадь была серая, всюду тускло блестели бурые лужи, лежали остатки грязного талого снега. Постепенно вечерело.
       -- Простите, у вас огоньку не найдётся? -- послышался у него за спиной слабый мужской голос.
       Юдин повернулся. Возле него стоял помятый молодой мужчина, лет двадцати пяти, сутулый, облачённый в старое коричневое пальто без пуговиц, из-под которого высовывался истрёпанный воротник синей спортивной кофты. В руках незнакомец мусолил сигарету.
       -- В зале курить нельзя, -- ответил Юдин. -- Пошли на улицу, я и сам затянусь с удовольствием.
       Выкурили по одной, затем ещё...
       -- Может, по стакану портвяшку накатим? -- предложил Юдин, затаптывая окурок. -- Зябко на этой погоде.
       -- Если угостите, -- с готовностью закивал незнакомец, -- а то ведь я пустой. Я недавно вышел.
       -- За что сидел? -- привычным тоном оперативника спросил Юдин.
       -- За тунеядство, -- собеседник печально развёл руками. -- Я картины пишу, но это почему-то не считается работой, -- он сильно наморщил лоб, болезненно сглотнул слюну и посмотрел на Юдина, ожидая сочувствия или хотя бы понимания. -- А разве художник не трудится? И разве я виноват, что мне за мой труд государство не выплачивает жалованья? Вы, простите, про профессии кто?
       -- Инженер, -- бросил Юдин.
       -- А... техника...Ну, тогда вам трудно меня понять... Вы -- человек долга, вы обязаны держать ответ перед командованием... А у меня долг только перед собственной совестью. Нет выше и строже никого, только совесть!
       -- Тебя как звать, совесть человечья?
       -- Николай... Только зря вы посмеиваетесь надо мной.
       Перед входом в винный магазин Юдин велел Николаю обождать и вскоре вернулся с двумя бутылками портвейна. Затем Юдин заглянул в продмаг и вернулся с громадной буханкой душистого белого хлеба и несколькими плавлеными сырками. Подходя к Николаю, Юдин аппетитно приложил хлеб к своему лицу и с наслаждением потянул носом.
       -- Одуревающий запах! -- прокомментировал он. -- Обожаю свежий хлеб. Жрать-то хочешь?
       -- Ещё как!
       Они устроились на лавочке во дворе магазина, скрывшись от посторонних глаз за стеной наставленных друг на друга ящиков.
       -- Значит, бомжуешь помаленьку? -- Юдин ловко сковырнул пробку, сразу же запрокинул бутылку и сделал большой глоток из горлышка.
       -- Не то чтобы очень, но своего постоянного угла нет. Хотя прописка у меня имеется, -- Николай суетливо полез в карман и извлёк паспорт, завёрнутый в газету, начал было разворачивать его, но передумал и спрятал обратно во внутренний карман. -- Просто там жена, а ей, понимаете, нельзя с таким... У меня же судимость, а она по комсомольской линии сейчас пошла в рост... Вы позволите глоточек?
       Он выпил, жадно закусил куском хлеба, снова выпил и с непередаваемым выражением блаженства на лице отправил в рот кусочек плавленого сыра.
       -- Божественно! -- проворковал Николай. -- Для счастья так мало надо.
       -- Врёшь, для счастья надо до фига.
       -- Нет, нет, вы ошибаетесь. Вы поверьте мне... Я понимаю, просто вы человек иного склада... Вы не творческий, у вас психология не та, установка ошибочная... Я знаю, я сталкивался... Многие заблуждаются... Позвольте ещё глоточек. Так восхитительно согревает душу.
       -- А ты, стало быть, не ошибаешься?
       -- В чём? -- глаза Николая уже подёрнулись плёнкой и смотрели чуть мимо Юдина.
       -- В том, что для счастья надо мало.
       -- Да, мало. Я не ошибаюсь. Я по себе знаю... Вот я, например, вижу женщину и у меня на сердце тепло становится. Я рисую её тело, её сияющую кожу, блеск глаз... Ну, то есть раньше рисовал, сейчас-то условий нет никаких... И вот я пишу её, понимаете, и наслаждаюсь осознанием её красоты... Холст, краска, игра теней, переливы форм... И мне вовсе не надо целовать её, прикасаться к ней. Я питаюсь красотой, духом...
       -- Да ты просто юродивый! -- воскликнул Юдин и откупорил вторую бутылку. -- Женщину надо осязать, тискать, гладить, внутрь к ней влезать. Иначе что за наслаждение? А смотреть -- это баловство для импотентов.
       -- Вы ошибаетесь, поверьте мне...
       -- Ты пей, художник, -- поторопил Юдин. Вечер сгущался.
       -- Я пью, пью, спасибо вам за доброту... Я вот вижу, что вы одиноки... Вам общения хочется, слова тёплого, понимания... Без доброго слова нельзя... Слово -- это Бог... Все мы должны помнить... -- язык почти не слушался Николая, мысли путались, но он всё ещё старался удерживать их в русле своего монолога. -- Вы, быть может, не знаете... Я вижу, что вы... мало... малокультурны... Я вам должен признаться... открыть тайну...
       -- Что за тайну?
       -- Сначала было слово... Понимаете? Слово!!! И слово было Бог!
       -- Эх ты, чучело. Какой Бог? Нет никакого Бога.
       -- Вы о-ши-ба-е-тесь...
       Николай замолчал и закрыл глаза руками. Юдин бесцеремонно потянулся к нему и запустил руку ему во внутренний карман пальто, где был спрятан паспорт.
       -- Что вы? Зачем вы? Не бейте меня, -- Николай попытался высвободиться.
       Юдин сильно ударил его в лицо, затем ещё раз и ещё. Под кулаком Юдин привычно ощутил мякоть лопнувшего хряща, и нос алкоголика вдавился в лицо, Николай опрокинулся на спину, лишившись сил. Юдин оглянулся и, не увидев никого, вытащил паспорт Николая.
       В нескольких шагах он заметил ржавую крышку канализационного люка, и, бросив Николая в груду ящиков, Юдин подошёл к люку. Осмотрев землю вокруг, он увидел толстый металлический прут. С его помощью он поддел крышку люка и заглянул внутрь. Оттуда удушливо несло затхлостью.
       -- Вот вам и аромат Советского Союза, -- оскалился Юдин.
       Вернувшись к Николаю, он дважды ударил его металлическим прутом по голове и быстро сбросил тело в люк. Он не мог позволить, чтобы Николай остался живым. Рано или поздно этого бродягу задержала бы милиция, а это означало, что о пропаже его паспорта сразу стало бы известно, а его паспорт попал бы в картотеку похищенных документов. Нет, этого Юдин допустить не мог. Пусть лучше очередной труп на его совести... Теперь терять нечего... Всё равно "вышка", если возьмут...
       Тело гулко стукнулось о стены колодца и исчезло.
       -- Прощай, художник...
       Отойдя за угол, Юдин нетерпеливо развернул завёрнутый в газету паспорт. Скомкав газетный лист, он бросил его под ноги и открыл паспорт. Фёдоров Николай Артемьевич...
      
      
       ОПЕРАТИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ.
      

    Сов. Секретно.

    Начальнику ГУИД МВД СССР

    Генерал-лейтенанту

    тов. Луспекаеву А.В.

    Экз. N1

      

    СПЕЦСООБЩЕНИЕ

      
       В ночь с 14 на 15 апреля 1975 из ИТК N1 совершил побег заключённый Асланбек Асланбекович Тевлоев 1947 г.р., осуждённый Верховным судом ЧИ АССР в 1972 году по ст. 206 ч II УК РСФСР к трём годам лишения свободы.
       В ходе первичных оперативно-разыскных мероприятий установлено, что в 21.00 14 апреля 1975 года осуждённый Тевлоев А.А. в нарушение действующих инструкций был вызван в оперативную часть ИТК ст. инспектором лейтенантом вн. службы Юдиным Антоном Викторовичем, 1950 г.р. уроженцем г. Петрозаводска, в органах с 1969 года.
       До подъёма Тевлоев А.А. в отряд не вернулся, после чего были приняты меры к его обнаружению. В результате чего установлено, что Юдин А.В. совершил побег и скрылся в неизвестном направлении с осуждённым. Тевлоев А.А. разрабатывался оперативной частью ИТК по заданию КГБ ЧИ АССР с целью выяснения места незаконного хранения 25 кг золота, которое он намеревался контрабандным путём переправить через госграницу СССР.
       От агента "Гусев" получено сообщение, что лейтенант Юдин склонил Тевлоева к побегу, в результате давления на него с применением незаконных мер воздействия, целью которых являлось завладение золотом. Об этом "Гусев" узнал от Тевлоева в процессе внутрикамерной разработки последнего по заданию Юдина, намерения которого агент ошибочно принял за оперативную комбинацию.
       В связи с особой опасностью намерений сбежавших прошу Вас дать указание об ориентировании на их розыск все подразделения МВД и КГБ СССР.

       Начальник УИД МВД ЧИ АССР
       Полковник вн. службы Заурбеков С.Х.
      
      
      
      

    ШИФРОТЕЛЕГРАММА

      

    Сов. Секретно.

    Председателю КГБ Карельской АССР

    Генерал-майору Степанову В.И.

      
       В ночь на 15 апреля 1975 года из ИТК N1 УИД МВД ЧИ АССР, расположенного в с.Чернокозово, ст. инспектором оперативной части колонии лейтенантом внутренней службы Юдиным Антоном Викторовичем, 1950 г.р., уроженцем г. Петрозаводска, организован побег объекта нашей заинтересованности по делу "Странник" Тевлоева Асланбека Асланбековича, 1947 г.р., уроженца г. Назрань, до осуждения проживавшего по адресу ул. Орджоникидзе, д. 25.
       До службы в органах МВД Юдин А.В. проживал в г. Петрозаводск по адресу ул. Ленина, д. 8, кв. 47. По службе характеризовался положительно. По заданию органов госбезопасности вёл активную агентурную разработку Тевлоева А.А. в местах лишения свободы, с целью установления места хранения 25 кг золотых самородков, добытых незаконным путём.
       По агентурным данным УИД МВД ЧИ АССР Юдин А.В., используя различные методы давления на разрабатываемого, склонил его к побегу из ИТК с целью завладения золотом. После побега труп Тевлоева А.А., застреленного из табельного ПМ Юдина, обнаружен сотрудниками МВД неподалёку от одного из горных сёл Чечено-Ингушетии.
       Прошу Вас провести оперативную проверку по месту жительства Юдина А.В., местонахождение которого до настоящего времени не установлено. Выявить связи, которые могли бы оказать содействие в его розыске и прояснить мотивацию его поведения.
       Для координации совместной работы командируем к Вам капитана Тамаева Гелани Оптиевича.
      
       Председатель КГБ ЧИ АССР
       Генерал-майор Прохоров А.К.
      
      
      
      
       ПЕТРОЗАВОДСК. КАПИТАН ТАМАЕВ.
      
       Тамаев равнодушно смотрел сквозь стекло "жигулёнка" на прохожих. Петрозаводск сильно отличался от Грозного, и всё же он тоже был провинциален. Капитан Тамаев неоднократно бывал в Москве -- вот с чем можно сравнивать, вот где решительная разница, вот где облик настоящего советского города. А в Петрозаводске, в общем-то, всё как везде. Впрочем, воздух здесь был другой, какой-то более свежий, что ли, чувствовалось присутствие воды -- город вытянулся вдоль Петрозаводской губы Онежского озера почти на двадцать пять километров.
       -- Удалось вам выяснить что-нибудь, Василий Николаевич? -- спросил Тамаев сидевшего за рулём молодого мужчину.
       -- Мать Юдина с неохотой идёт на контакт.
       -- Её Валентина Терентьевна, кажется, зовут? -- уточнил Тамаев.
       -- Да. Женщина она пожилая, страдает радикулитом, повышенным давлением, слышит плохо. Работала учительницей, сейчас на пенсии. Одинокая, муж её погиб через пару лет после свадьбы.
       -- Погиб? Как?
       -- Водителем работал, пьяный был, в карьер свалился... После того как она узнала о побеге сына, замкнулась в себе.
       -- Ну хоть что-то удалось узнать от неё?
       -- Велела прийти через пару дней. Говорит, что должна успокоиться. Думаю, что завтра можно будет навестить её... Мы установили нескольких одноклассников Юдина, которые живут сейчас в Петрозаводске. Среди них есть некая Анна Львовна Ромашина. Они вроде как любили друг друга, знакомы были лет с десяти, бок о бок росли.
       -- Вроде как любили? -- уточнил Тамаев.
       -- Юдин обещал жениться на ней, но когда был призван на срочную службу во внутренние войска МВД, прекратил с ней какие-либо отношения. То есть поначалу письма писал ей активно, каждую неделю в продолжение трёх месяцев, письма по два еженедельно. Затем перестал... Ромашина рассказала нам, что Юдин лет с пятнадцати заинтересовался Финляндией.
       -- Финляндией? -- "жигулёнок" повернул налево возле облупившегося здания Русского драматического театра.
       -- Да, началось это после приезда к его матери родственников из Финляндии.
       -- У неё там родственники?
       -- Родственники мужа, дальние какие-то. До революции у них в наших местах дом был.
       -- Любопытно.
       -- Ромашина утверждает, что они привезли много фотографий, подарков.
       -- Василий Николаевич, а давайте-ка сейчас прямо к этой Ромашиной рванём, -- предложил Тамаев.
       -- Может, сначала в гостиницу, Гелани Оптиевич?
       -- Никуда гостиница не денется. Давайте работать, а то уже почти полдень...
       Анна Ромашина была дома.
       -- На работе нам сообщили, что вы захворали, Анна Львовна, -- сказал Тамаев, представившись.
       -- Да, что-то меня скрутило. Вчера ни намёка на простуду, а сегодня ноги отказываются держать, -- она затянула поясок на халате, надетом поверх толстой кофты ручной вязки, и утомлённо провела рукой по растрёпанной голове. -- Извините, что я в таком виде. Не ждала никого. -- Она выглядела старше своих двадцати пяти, под глазами лежали тёмные круги.
       -- Вы, Анна Львовна, устраивайтесь как вам удобнее, не обращайте на нас внимания.
       -- Ничего себе "не обращайте внимания", -- она невесело покачала головой. -- У меня в квартире офицеры КГБ, а я могу не обращать внимания.
       -- Разве мы такие страшные? -- улыбнулся Тамаев. -- Вы посмотрите на Василия Николаевича. Такой симпатичный молодой человек. Почти красавец.
       -- Да, красавец, а я даже не причёсана... Чаю приготовить? -- спросила Ромашина; она остановилась посреди комнаты и оперлась обеими руками на стол, устало провиснув на них всем телом, как на костылях. -- Страшные, не страшные -- в том ли дело? Вы сами прекрасно понимаете, о чём я...
       -- Понимаем, -- согласился Тамаев. -- Нет, чаю не надо, спасибо. Вы устраивайтесь так, чтобы меньше устать. Ложитесь, вы же лежали, -- он увидел разобранный диван, две подушки, скомканное одеяло.
       -- Ладно уж, я посижу, -- отмахнулась она и опустилась на стул перед стоявшим посреди комнаты круглым столом.
       -- Анна Львовна, вы рассказывали моим коллегам, что Юдин интересовался Финляндией. Не могли бы вы...
       -- Подробнее об этом? А чего подробнее? -- она пожала плечами. -- После того, как к ним приехали однажды какие-то родственники оттуда, Антон словно заболел заграницей.
       -- Заграницей вообще или именно Финляндией?
       -- Скорее Финляндией. Они показали ему фотографии, дом у них огромный, красивый.
       -- Фотографии остались?
       -- Да, -- кивнула она. -- Он ими очень дорожил... А потом он стал собирать о Финляндии всевозможные статьи из газет, журналов. Книги покупал... Это мы уже в восьмом классе учились, не такие уж и дети, целовались по-настоящему... А вскоре Антон на полном серьёзе стал называть себя угро-финном.
       Тамаев внимательно слушал, незаметно оглядывая комнату, где они расположились. Стены были оклеены розовыми обоями с крупными расплывчатыми цветами, одиноко висела чья-то фотография под стеклом. Возле разложенного дивана громоздился платяной шкаф, в углу стояла рядом стояла тумбочка, заваленная газетами, в другом углу комнаты приютилась детская кроватка. Ромашина перехватила взгляд Тамаева.
       -- У меня дочка, два годика, -- пояснила Анна. -- Сейчас в детском садике.
       -- Вы замужем?
       Она кивнула:
       -- Муж у меня архитектор, -- она хотела добавить, что муж пишет стихи, но остановила себя, задумалась, испугалась, что её начнут расспрашивать подробнее, и тогда пришлось бы признаться, что стихи не публикуются, муж из-за этого злится и прикладывается к рюмке, иногда даже чрезмерно, и что из-за этого их жизнь всё больше окрашивается в серые тона. И Анна поспешила вернуться к разговору о Юдине. -- Вы знаете, как-то понемногу в Антоне начало проявляться что-то вроде раздражения ко всему.
       -- К чему именно?
       -- Ну вообще. Улицы ему наши не нравились, дома... Со злостью всё время показывал на продуктовые авоськи, в которых обычно вывешивают зимой продукты за окно.
       -- Анна Львовна, а не озвучивал ли Юдин когда-нибудь случайно своего желания уехать в Финляндию? -- спросил Тамаев.
       -- Даже не случайно. К концу школы он часто об этом говорил... Да вы лучше не меня, а Валентину Терентьевну поспрашивайте. Она с Антоном по этому поводу ух как ругалась...
       -- По поводу Финляндии?
       -- Да. Он считал, что достоин лучшей жизни. Он ведь был отличник. Рисовал хорошо. Все учителя отзывались о нём очень лестно.
       -- Скажите, Анна Львовна, а вы как относились к его увлечению заграницей?
       -- Никак. Я же понимаю, что уехать куда-то почти невозможно. Я хоть и не была отличницей в школе и сейчас не в передовиках производства хожу, но вовсе не так глупа, как вы можете подумать...
       -- Помилуйте, Анна Львовна...
       -- Я очень трезво оцениваю ситуацию. Может, поэтому Антон и порвал со мной.
       -- То есть?
       -- Я не поддерживала его мечты об отъезде из Советского Союза. Может, там и красиво, в Финляндии-то, но только там чужие никому не нужны. Чужие нигде не нужны. У всех полно своих собственных забот. А красивыми этикетками и открытками меня не заманишь. Антон хоть и способный был, но...
       -- Что "но"?
       -- Неразумный... -- она встала из-за стола и отошла к окну, в задумчивости остановилась и пощупала листочки какого-то бархатистого растения, росшего в облупившемся горшке на подоконнике. -- И чересчур, думаю, самолюбивый, легко обижался... И ещё упрямый, по-плохому упрямый. Я бы даже сказала -- упёртый... Он мог вбить себе в голову любую ерунду и верить в неё...
       -- Что ж, Анна Львовна, спасибо вам за содействие.
       -- Пожалуйста. Только разве я помогла чем-то?
       -- Картина проясняется, стало быть, помогли. Только у меня к вам просьба: вы не афишируйте наш разговор.
       -- Что вы, товарищи! -- усмехнулась она. -- Разве я себе зла желаю?
       Тамаев внимательно посмотрел на женщину:
       -- Неужто вы к нам так плохо относитесь?
       -- Почему я? Все... Да и не плохо вовсе... Просто опасаются люди. Очень уж авторитет у вашей организации... непростой...
       В машине Тамаев закурил.
       -- Грустно, -- пробормотал он.
       -- Что? Что вы сказали, Гелани Оптиевич?
       -- Я говорю, что грустно из-за того, как к нам относятся. Невыносимо грустно... Вот у меня дед по отцу был расстрелян в сороковом году. Дед по материнской линии отсидел десять лет в ГУЛАГе. Я бы должен чекистов ненавидеть. Вроде все основания на это есть. А вместо этого я сам работаю в органах безопасности -- смываю честным трудом тень прошлых лет с лица этой организации. Но никто не спрашивает меня никогда о моих родных, никому нет дела до моих репрессированных предков. Все видят во мне не гражданина, который преданно служит делу государственной безопасности, а продолжателя дела Ежова и Берии... Как вы думаете, Василий Николаевич, сумеет ли когда-нибудь КГБ освободиться от груза сталинских лет?
       -- Нет. Никуда от этого не деться. Разве что со временем забудется. Но лучше бы и не забывалось.
       -- Почему? -- Тамаев густо выпустил сигаретный дым.
       -- Люди должны чего-то остерегаться. Без этого государство не выстоит.
       -- Но мы всё-таки не карательные органы.
       -- Мы и не должны быть карательными. Электрическую розетку тоже не надо бояться, но все должны знать, что она может убить током. Это вовсе не значит, что она карает... Хотя, пожалуй, карает. За беззаботность, за бездумность карает...
       -- Вам нравится мысль, что вас побаиваются?
       -- Наверное... Боятся -- это уважают.
       -- Нет, Василий Николаевич, -- вздохнул Тамаев, опуская стекло, чтобы выбросить окурок, -- боятся -- это боятся. И никакого тут уважения нет... Взять хотя бы Юдина. Сбежал сам, помог сбежать уголовнику, застрелил его, завладел ворованным золотом... Вы думаете, он не боится нас? Ещё как боится. Поэтому затаился где-то, хвост поджал, сволочь... Но если бы уважал нас, то уважал бы в нашем лице государство и законы страны. И если бы уважал, то разве совершил бы противозаконные действия? Нет, уверен, что не пошёл бы на преступление. Преступление -- это всегда отсутствие уважения, прежде всего отсутствие уважения к праву другого человека на спокойную жизнь... И думается мне, что в сталинские годы наши с вами предшественники нарубили столько кровавых дров именно потому, что не было в них уважения к чужой жизни...
       Их машина выехала на главную городскую магистраль -- проспект Ленина, протянувшийся от набережной к железнодорожному вокзалу.
       -- Город-то старый? -- поинтересовался Тамаев, вглядываясь в улицу.
       -- Петрозаводск? Пожалуй, можно сказать, что старый, -- отозвался Василий Николаевич. -- Где-то в первых годах восемнадцатого столетия основан, поначалу назывался Петровской Слободой. Только от старины-то ничего не осталось. Теперь всюду новостройки.
      
       ***
      
       Валентина Терентьевна Юдина сидела около стола, сильно согнувшись, глядя куда-то в пол. Иногда она поднимала глаза и смотрела на руки капитана Тамаева, неторопливо перебиравшего фотографии Антона Юдина. За её спиной поднимались до потолка книжные стеллажи, стояли полные собрания сочинения Ленина, Короленко, Маяковского, Пушкина, Диккенса и отдельные книги других известных авторов, теснились многочисленные журналы, в углу комнаты лежали одна на другой кипы перевязанных газет. На старинном шкафе, под самым потолком, Тамаев углядел стопки книг с пурпурным переплётом и золотистым тиснением "Сталин".
       -- Вот портфель, -- она чуть двинула ногой тяжёлый школьный ранец, стоявший около стола.
       -- Что там, Валентина Терентьевна? -- спросил Тамаев.
       -- Журналы всякие, вырезки из газет, открытки, фотографии.
       Тамаев поднял старенький портфель и взвесил его в руках:
       -- Тяжёлый.
       -- Что вы сказали?
       -- Тяжёлый! Много ваш сын собрал вырезок.
       -- Антон с этим ранцем ещё в первый класс ходил. Он аккуратный у меня был, вещи берёг, не чета другим ребятишкам.
       -- Валентина Терентьевна! -- громко позвал Тамаев. -- Вы часто разговаривали с сыном о Финляндии?
       -- Он любил поговорить о том, что надо к родственникам уезжать. Меня не слушал, не понимал...
       Она замолчала и увидела перед собой сына.
       Антон сидел в белой рубашке, только что выбритый и причесавшийся на аккуратный пробор. Он собирался к кому-то на день рождения.
       -- Мама, жизнь не должна быть такой!
       -- Какой "такой", сынок?
       -- Вот такой, -- он ткнул пальцем в окно, -- серой! В этой стране жить нельзя! Разве ты не видишь, что во всём мире люди живут иначе! Лучше живут! Красивее живут!
       -- Это одна лишь видимость, сынок. Видимость.
       -- Вспомни, какие подарки привезли нам из Финляндии!
       -- Это было так давно, Антоша, что я уж и не помню.
       -- Зато я помню. Нам тут ни за какие деньги не купить таких вещей. И это не видимость, мама, это явь.
       -- Не в этом счастье, сынок. Если бы тебе довелось пережить военное время...
       -- При чём тут военное время? -- Антон резко поднялся, выведенный из равновесия хорошо знакомыми словами матери. -- Почему надо всё время талдычить одно и то же? Военные годы! Трудности восстановления! У нашей страны было так много врагов! Да мне плевать на всё это! Мне плевать на то, что было раньше, мама! Меня интересует сегодняшний день. А сегодня мы ни с кем не воюем! Разве ты не видишь, что государство держит тебя на голодной пайке? Всех нас держит на голодном пайке!
       -- Не говори так. Ты не знаешь, что такое голод.
       -- А я и не должен знать этого. Никто не должен знать, что такое голод. У нас огромная страна, у нас до черта всяких богатств, а мы живём не лучше отсталых африканских республик. Но там хотя бы бананы растут сами по себе, а у нас ничто само не растёт, у нас за всё надо биться в социалистическом соревновании! Почему нас приучают к постоянной войне против кого-то и за что-то? Я не хочу воевать! Я не желаю сражаться! Я хочу просто жить и наслаждаться! Я молод и умён. У меня есть право на счастье.
       -- Счастье нельзя познать, не испытав трудностей.
       -- Чушь! Какая это чушь! -- он стукнул кулаком по столу. -- Ты думаешь, что на Западе все проходят через трущобы и через безработицу? Нет, не все! Вспомни наших родственников. У них всегда был свой дом, они никогда не жили в коммуналке.
       -- И они всегда тяжело работали. С неба им ничего не падало.
       -- А ты разве легко работаешь? Небось, потруднее приходится, чем им! А что ты имеешь в результате? Шиш с маслом!
       -- Антоша, ты пойми... Финляндию поддерживало множество стран. У них же целый капиталистический лагерь. Они друг за друга стоят, когда надо против нас ополчиться. А нашей стране всё на собственном горбу пришлось вытаскивать.
       -- А страны социалистического лагеря разве не друг за друга?
       -- Сынок, это совсем другое. Они же на пустом месте появились после войны. Советский Союз всем должен был помогать, поэтому так мало средств для себя оставалось... То очень нетерпелив, Антоша. Но я уверена, что ты увидишь лучшую жизнь. Скоро у нас всё наладится.
       -- Да, я увижу лучшую жизнь, мама! Только не здесь, а в Финляндии. Я уеду туда! Туда! Я не хочу дожидаться какого-то абстрактного светлого будущего здесь. Я не верю, что здесь что-то изменится. Здесь только слова, слова, слова. Бесконечные комсомольские собрания, субботники, лозунги... И грязь на улицах! Мне надоела грязь!
       -- Антоша, сыночек, но ведь если только возмущаться грязью, как это делаешь ты, то грязь-то никуда не денется. Надо трудиться, надо хотеть трудиться. Если бы ты видел, как нам тяжело приходилось перед войной с фашистами, как мы голодали... Но мы выстояли, мы вынесли всё, что на нас обрушилось... Если бы ты видел ту нашу жизнь, то понял бы, насколько сейчас всё налажено и благополучно.
       -- Разве это налажено? -- фыркнул он. -- Вот у финнов налажено.
       -- Нам во время Финской войны никто не помогал, а финнов поддерживали немцы, стеной за ними стояли! И после войны нам никто не помогал, сынок.
       -- Опять двадцать пять! Ну что ты заладила, мама! -- Антон повернулся, чтобы выйти из кухни.
       -- Потому что мы тридцать лет после войны сами выкарабкиваемся! -- почти закричала Валентина Терентьевна. -- Мы социализм строим! И другим помогаем строить его! Я-то знаю, чего это стоило нашей семье, сколько крови и пота ушло на то, чтобы ты сейчас мог в этой белой рубашке в гости пойти! А ты думаешь, что всё само по себе в руки даётся? Вот у них там, на Западе-то, думаешь, все в потолок плюют, а денежки сами капают? Нет, Антон! Нет! Там жесточайшая эксплуатация! Там трудиться надо поболее, чем здесь!
       -- Не рассказывай сказки, мама. Мы тут живём хуже, чем рабы в Древнем .Риме!
       -- Не смей так говорить! Не смей! Ты ещё даже не работаешь, даже не попробовал работать! Ты не рубля домой не принёс, а уже смеешь рассуждать!
       -- А ты меня не попрекай, мама! -- закричал он в ответ. -- Я и не мог работать, потому что я в школе учился!
       -- А в капиталистическом мире ты бы давно газеты продавал или машины мыл бы, а не знаний набирался в школе! -- выпалила она.
       -- Ты меньше слушай, что тебе на партсобраниях втюхивают! Можно подумать, что у них школ нет.
       -- Есть, но за это деньги надо платить. При капитализме за всё надо деньги платить! И не смейся, Антон, прекрати зубы скалить! Не смотри на меня, как на дурочку. Я знаю, что говорю. Я жизнь прожила! Полную жизнь! Непростую жизнь! Но честную и потому счастливую жизнь! А ты хочешь звёзды руками ловить! Да кому ты нужен там, в Финляндии!
       -- Уж кому-нибудь буду нужен, -- убеждённо отрезал сын. -- Я школу с отличие окончил. Мои знания дорогого стоят!
       -- А где ты эти знания получил? В Советском Союзе! Что ж ты так хвалишься своими знаниями, если страну, которая обучила тебя, не любишь? За что же ты так не любишь родину?
       -- За серость!
       -- Господи! Что ты говоришь, Антоша! Да как у тебя язык-то поворачивается! Неужто ничего тебе не нужно, кроме жвачек и ярких этикеток?..
       Валентина Терентьевна закрыла глаза и тяжело вздохнула, опустив голову на руки. Воспоминания о спорах с сыном разрывали её сердце.
       -- Вам нехорошо? -- спросит капитан Тамаев.
       Она кивнула.
       -- Хотите, я приду завтра? -- предложил он.
       -- Завтра легче не будет. Да уж и рассказывать особенно-то нечего... Тянуло Антона моего туда, -- она качнула головой, указывая за окно. -- Болезненно и наивно тянуло. Он не понимал, что там такая же жизнь, просто более ухоженная... Не понимал он, не хотел понимать... Но разве могла я предположить, что он решится на побег? Ох, какой позор на мою голову? Какой стыд... Как же я людям в глаза смотреть буду после этого?
      
      
       МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ.
      
       Смеляков пришёл на занятия раньше обычного и, сидя за столом, проглядывал конспекты по спецподготовке. В коридоре смена готовилась к заступлению на службу, замполит чеканным голосом зачитал сводку.
       -- В ночь на 15 апреля этого года из ИТК N1 села Чернокозово Чечено-Ингушской АССР самовольно оставил место прохождения службы старший инспектор лейтенант внутренней службы Юдин Антон Викторович, 1950 года рождения, уроженец города Петрозаводск. Его приметы: на вид 25--30 лет, среднего роста, нормального телосложения, волосы светло-русые, лицо круглое, глаза голубые. Особая примета: над правой бровью шрам около двух сантиметров, полученный при падении с лыж в 1965 году. При задержании соблюдать осторожность. Юдин вооружён пистолетом Макарова с двумя обоймами.
       "Почему? Зачем? -- размышлял Смеляков -- Ну вот что могло этому лейтенанту не понравиться? Он пятидесятого года, на четыре года старше меня, уже не пацан. Служил, служил и вот на тебе -- дезертировал. И ведь был у него какой-то повод, какая-то причина..."
       -- Привет, Витёк, -- в комнату вошёл Сытин. -- Ты чего сегодня так рано?
       -- Не знаю, -- Смеляков пожал плечами. -- Проснулся что-то невесть когда, решил прогуляться. Побродил чуток по центру.
       -- В такой ветер-то?
       -- А что ветер? Хорошо, бодрит... Приятно по сонной Москве ходить. Спокойно. Знаешь, я всё ещё никак не привыкну к тому, что я в Москве. Порой мне кажется, что я вижу сон: эти улицы, троллейбусные провода, фонари, метро. Обожаю запах метро. Каждый раз, входя на станцию, вбираю в себя этот запах шпал и думаю: только бы не проснуться...
       -- Не сон, Витёк. Мы в Москве, работаем в милиции, в настоящий момент сидим в здании ООДП, сейчас к нам придёт Ирина Алексеевна и будет рассказывать нам о чём-нибудь красивом... Потрясающая она девушка, да?
       -- Да, -- кивнул Смеляков, -- и умная. Вот ты растолкуй мне, Дрон, как такая молодая может носить в себе такой объём информации? Когда она успела всё это запомнить? Ей же надо за нарядами следить, причёски там всякие, подруги, ну и вообще... Ей же всего двадцать четыре! Вон только что сводку по городу слышал, там о лейтенанте говорилось. Двадцать пять лет, дезертировал, прихватил с собой табельный "макаров". Если бы он был доволен службой, ну и вообще судьбой, то не сбежал бы! Понимаешь? И вот тебе два человека: один терпеть не может того, что делает, а другой любит своё дело. Это я уже про Ирину. С какой увлечённостью она читает нам лекции! И видно, что ей по душе именно сам предмет -- искусство...
       -- Пожалуй, -- согласился Сытин, -- работа должна быть по сердцу, иначе -- хана.
       -- А ты не задумывался, Дрон, мы-то по сердцу выбрали себе работу?
       -- Время покажет.
       -- Нет, не хочу, чтобы время показывало. Хочу сейчас знать, чувствовать, уверенным быть. Хочу без ошибок! -- загорячился Смеляков.
       -- Без ошибок, старик, не бывает. На ошибках люди учатся. Слыхал такую пословицу?
       -- Не хочу ошибок...
      
      
      
       Р а с п р я г а т ь с я -- выдавать тайну.
      
       Р ы ж ь ё -- золото.
      
       Б а к л а н к а -- хулиганство, ст. 206 УК РСФСР.
       З а б у р и т ь с я -- попасться на преступлении или нарушении режима.
       Д у р ь -- наркотики.
       Н а х а р и у с -- принуждение к акту мужеложества.
       Л о п а н у т ь с я -- совершить побег из ИТК.
       Л о с ь с о х а т ы й -- осуждённый, работающий в хоз. обслуге ИТК.
       О б р ы в П е т р о в и ч -- побег из ИТК.
       К у м -- оперативный работник ИТК.
       Р ы в о к -- побег из ИТК.
       П л а х а -- камера, штрафной изолятор (ШИЗО).
      
       О т к и н у т ь с я -- освободиться из ИТУ.
       Т р а в и т ь б а л а н д у -- вести беспредметный разговор.
      
       О п у щ е н н ы е -- изнасилованные. По понятиям зоны, они представляют собой касту неприкасаемых, то есть самых презираемых людей. Любое соприкосновение с ними, даже случайное, превращало заключённого в "законтаченного", и к нему сразу все теряли уважение. Иногда "опущенные" бунтовали, выражая протест против сложившихся в зоне блатных порядков. Случалось, что кто-то из них мог броситься на шею даже самому крупному "авторитету" в колонии -- вору в законе -- и тем самым лишить его авторитета и низвергнуть с вершины уголовной власти; ничего более унизительного, чем контакт с "опущенным" уголовники не могут себе представить.
       На территории австралийского посольства, располагавшегося рядом с посольством Финляндии.
      
       О т р и ц а л о в о -- группа заключённых-блатных, придерживающаяся воровских обычаев и не соблюдающая правила внутреннего распорядка и режим содержания в ИТК.
      
       Г У И Д -- Главное управление по исправительным делам МВД СССР.
       Ш а б л о н -- фуражка.
       Н о в о ч е р к а с с к а я тюрьма во второй половине 1970-х годов была, согласно свидетельствам попавших туда заключённых, своеобразной "лабораторией" по шлифовке самых страшных методов пыток; там функционировало около пятидесяти спецкамер с разными методами издевательств, вплоть до убийства.
      
      
       О ч к о м и г р а т ь -- бояться.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 27/09/2019.
  • © Copyright Ветер Андрей, Стрелецкий Валерий (wind-veter@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 255k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 5.94*5  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.