Аннотация: Историко-этнографическое исследование о военных традициях индейцев Северной Америки
Андрей Ветер
ВОСПЕВАЮЩИЕ БИТВУ
(СКАЛЬПЫ, ЛОШАДИ, ЖЕНЩИНЫ)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Однажды мне в руки попала книга Эдвина Денига "Пять индейских племён верхнего Миссури" (Edwin Denig "Five Indian Tribes of the Upper Missouri"), и я решил перевести её на русский язык. Однако в процессе работы я обнаружил, что мой интерес к Денигу стал угасать. Я не люблю критиковать, но читая Денига, я ощутил потребность оспорить его - человека, жившего на берегах Миссури и собственными глазами видевшего многих участников событий тех далёких лет, а если и не оспорить, то уж разобраться в его неточностях и заблуждениях. И я стал обсуждать переводимый материал сам с собой, делая комментарии. В результате сложилась совершенно другая книга. Я не осмелюсь сказать, что она новая, так как сегодня практически невозможно сообщить что-либо новое о жизни американских туземцев девятнадцатого столетия, всё давно известно. Но эта книга другая, не дениговская.
Это вовсе не означает, что я считаю Денига бесполезным автором. Дениг остаётся Денигом, он - свидетель своего времени и ценен именно тем, что собственными ушами слышал голоса тех индейцев, тех охотников, тех купцов, втягивал ртом и носом ту пыль, промокал под тем дождём, изнывал под тем солнцем. Но для него те далёкие времена были днями вполне заурядными, ничем не примечательными, обыкновенными. Иногда было скучно, иногда страшно, весело или грустно. Для него это было такое же обыкновенное "сегодня", как для нас наши дни. И эта самая повседневность зачастую не позволяла ему и его товарищам увидеть чего-то очень важного, как и нам сегодня наша "замыленность" глаз нередко мешает разглядеть нечто существенное в наших буднях.
В качестве примера я хочу привести записи из ежедневника форта Кларк, из которого можно узнать массу любопытных (разумеется, для нас, а не для них) деталей о каждодневном, однообразном существовании жителей пограничья. Этот ежедневник наглядно демонстрирует, что Шардон, будучи главой форта, часто был весьма невнимателен к своим собственным заметкам.
Пример первый:
"7 августа, четверг. Ложная тревога в деревнях. Утром сильный дождь".
"8 августа, пятница. Приятная погода. Дождя не было с 23 числа прошлого месяца".
Каким образом можно так ошибиться, написав вчера, что лил сильный дождь, а сегодня утверждать, что дождя не было уже чуть ли не половину месяца? Вполне вероятно, что некоторые записи делались не в тот день, как указывает число, а много времени спустя одним махом заполнялась целая страница - служащий форта выполнял неинтересную для него обязанность, думая о чём-то постороннем и когда забылись уже все детали прошедших дней.
Пример второй:
"Воскресенье, 9 августа. Индейская церемония в деревне".
"Вторник, 11 августа. Дождь. Магический танец в деревне, продолжавшийся четыре дня, сегодня завершился".
Опять неточность. Шардон указывает на начало церемонии 9 августа, а 11 августа говорит о завершении четырёхдневной церемонии (танца). Либо он "проморгал" начало церемонии, очень серьёзной церемонии (скорее всего Окипа), либо эта церемония продолжалась не четыре дня, как он указал при её завершении. Здесь я объяснюсь по поводу точности. Дело в том, что в ежедневники торговых постов заносились зачастую самые мелкие события: кто-то увидел на противоположном берегу реки несколько бизонов, кто-то напился до потери сознания и был за это выпорот, кто-то отправился на охоту, кто-то убил крысу и т.д. Так что начало важнейшей летней церемонии племени не могло остаться без внимания в ежедневнике, ибо такие массовые события и приготовления к ним всегда накладывали отпечаток на торговлю: она становилась активнее, так как праздники требовали обилия товаров.
Вот ещё один пример: "Понедельник, 12 июня. Сегодня ночью приехали остальные из военного отряда Манданов, выступившего в поход 15 мая. Пригнали с собой трёх лошадей. Подтвердили известие о гибели двух человек. Один ранен".
Но в дневнике Шардона нет записи от 15 мая о военном отряде Манданов. Он писал о военном отряде Арикаров: "Понедельник, 15 мая. Военный отряд Арикаров отправился утром против Янктонов, чтобы отомстить за смерть соплеменников, погибших восьмого числа прошлого месяца. Большебрюхие сообщили, что двое из их племени погибли от рук Ассинибойнов, пока занимались вяленьем мяса". Вот и всё об индейцах за 15 число. Ни слова о Манданах, уехавших воевать. Я подсчитал общее число Манданов, вернувшихся из похода, которых Шардон записывал по мере их появления в форте, и приплюсовал тех, кто не вернулся, вероятно, погибнув. Получилось 37 человек. Странно, что Шардон не упомянул о выступлении 15 мая отряда Манданов числом почти в 40 человек!
Кому-то мои рассуждения могут показаться придирчивым собиранием неточностей в дневниках давно ушедших авторов. Однако моя цель состоит именно в том, чтобы показать на примере одной лишь книги, что исторические документы, которым мы привыкли доверять, зачастую кишат ошибками и неточностями, которые накапливаются и в конце концов превращаются в существенные противоречия. Это относится абсолютно ко всем материалам. Кто-то выдаёт слухи за собственное свидетельство, но в конце концов выясняется, что автора там вовсе не было. Кто-то выставляет что-то чуть иным боком... И вот история становится насквозь пропитанной ложью и домыслами, факты приобретают совершенно иное звучание, действительность превращается в миф.
Но я должен вернуться к Денигу, ибо его труд - основной предмет моего обсуждения.
Эдвин Дениг родился 10 марта 1812 года в Пенсильвании в городе Страдсбург. Его отец, Джордж Дениг, был преуспевающим терапевтом, а мать, Элиза Дениг, была ничем непримечательной женой и домохозяйкой. Весной 1833 года Дениг поступил на службу в Американскую Пушную Компанию и вместе с Александром Калберстоном отправился на Дальний Запад. Если судить по сохранившимся бумагам, его жалование составляло 400 долларов в год. Вверх по Миссури Дениг плыл на пароходе "Ассинибойн", затем пересел на "Йелоустон" и в мае добрался до форта Пьер. Пароходы ходили по Верхнему Миссури уже второй год. Среди прочих пассажиров на борту находились знаменитый принц Максимильян и сопровождавший его художник Карл Бодмер. С этого года начался отсчёт двадцати трёх лет, которые Дениг провёл в качестве торговца в окружении диких племён. Судя по всему, молодой Дениг умело справлялся со своими обязанностями, так как во вторую зиму своего пребывания на верхнем Миссури (1833-1834) он уже занимал должность начальника небольшого торгового пункта, подчинявшегося форту Пьер. Этот торговый пост стоял на Вишнёвом Ручье на территории племени Титон. Весной 1837 года Дениг был назначен главным клерком и бухгалтером форта Юнион (на реке Миссури близ устья Жёлтого Камня). В своём письме в форт Пьер от 25 марта 1837 года он сообщает, что вполне доволен своим положением и что форт Юнион пришёлся ему гораздо больше по душе, чем форт Пьер. Там он взял в жёны индейскую девушку, которая вскоре родила ему сына. В том же году в форте вспыхнула эпидемия оспы, Дениг тяжело заболел, но сумел победить страшный недуг. В 1843 году в форт Юнион приплыл известный художник-натуралист Джеймс Одубон, и Дениг всячески помогал ему в сборе разного материала, а также оказал огромную услугу, раздобыв голову захороненного неподалёку индейского вождя. Тогда же началась и писательская деятельность Денига, он сделал самое детальное из всех существующих описание форта Юнион. К тому моменту он исполнял обязанности начальника конторы торговой компании в форте Юнион, что по нынешним меркам можно сравнить с начальником отдела. Главным управляющим форта был Александр Калберстон. Чарлз Ларпентер сильно критиковал Денига за его пристрастие к спиртным напиткам, о чём свидетельствует его доклад (январь 1844) по поводу того, что Дениг из-за беспробудного пьянства не смог отправиться на скупку бизоньих шкур в Лесистые Горы в стойбище Кри. Сам Дениг не скрывал любви к алкоголю. В те годы пьянство было свойственно всем обитателям торговых постов, ибо занять себя чем-то иным они не умели. В декабре 1849 года Дениг писал Александру Калберстону, ожидая его весеннего приезда в форт Юнион: "Я был бы весьма признателен тебе, если бы ты прихватил специально для меня бочонок старого виски галлонов на пять (почти 20 литров). Я бы с удовольствием поднимал его за твоё здоровье от случая к случаю..." Пристрастие к выпивке во всех торговых постах тоже может служить объяснением неточностей в ежедневниках и прочих документах. Клеркам и счетоводам случалось иногда пить от беспробудной скуки несколько дней подряд, затем они приходили в себя и судорожно заполняли всякие формуляры, составляли отчёты и т.п. Как уж тут не ошибиться, сколько индейцев приезжало неделю назад и сколько из них погибло в пьяной драке? Летом 1851 года знаменитый священник Де Смет провёл в форте Юнион более двух недель. Он нашёл, что Дениг был не только хорошим знатоком индейских племён, но и симпатизировал дикарям, что было характерно далеко не всем жителям Дальнего Запада тех времён. Де Смет вдохновил Денига на написание ряда заметок о дикарях. В 1852 году в форт Юнион прибыл Рудольф Курц, молодой шведский художник, посвятивший много страниц своего дневника жизни в форте и встречам с Денигом. Он отмечал, что Дениг держал всех своих подчинённых "в кулаке". Курц обратил внимание на то, что Дениг обладал незаурядными способностями в области торгового дела. Дениг понимал, что дружеские отношения с индейцами следовало поддерживать не только за счёт успешного товарообмена. Дениг женился на Маленькой Оленихе, сестре вождя Ассинибойнов по имени Летящий Впереди, в результате чего тот стал прилагать особые усилия для развития торговли со своим племенем. Это была уже вторая жена Денига. Обеих своих женщин он заставлял носить европейскую одежду, настаивал на том, что это заметно улучшало человеческие качества и делало всякого человека более цивилизованным и благородным. Он твёрдо стоял на той точке зрения, что никому из его служащих не следовало носить индейские наряды, потому что такая одежда "упрощает людей и легко приводит их к деградации". Старшая жена Денига заболела, но он не бросил её. От неё родился его первый ребёнок, остальных родила ему вторая индеанка: Сара появилась на свет 10 августа 1844 года, Александр - 17 мая 1852, Ида - 22 августа 1854 года. На индейской территории не было школ, а Дениг хотел, чтобы его дети учились, и он отправил Роберта, своего старшего сына, в Чикаго. Теперь пришёл черёд младших. Летом 1855 года он поехал в Охайо, взяв с собой жену-Ассинибойнку и её детей, однако климат Охайо показался им чересчур жарким, и уже 28 ноября того же года вся семья возвратилась в форт Юнион. На следующий год они переехали в Канаду на Красную Реку, где Дениг скончался 4 сентября 1858 года после непродолжительной болезни.
Дениг делал много записей, и это говорит о его врождённом трудолюбии, ведь эта деятельность была для него добровольной. Среди его работ можно встретить даже некоторые материалы очень специального назначения. Так, например, медицинский журнал Сент-Луиса опубликовал его пространную статью "Свидетельства о медицине и хирургии индейцев Кри, записанные непрофессиональным наблюдателем, который жил среди них несколько лет и был знаком с их языком, обычаями и нравами". Однако Денига ни в коей степени нельзя называть историком, равно как и подавляющее большинство других торговцев и путешественников, которые оставили свои свидетельства о быте и нравах дикарей. Материалам Денига не свойствена даже самая малая аналитика, они представляют собой перечисление фактов. Бесспорно, история не может обойтись без фактов, точнее говоря, её просто не было бы, если бы никто не фиксировал факты. Но рано или поздно количество должно переходить в качество. Возможно и даже скорее всего, Дениг не ставил перед собой никакой цели, кроме пересказа того, что приходило ему на память. Но он, к сожалению, в этом зачастую бывал неточен. Он мог подробно изложить детали столкновения Арикаров с Ассинибойнами и назвать дату этого сражения, но теперь выясняется, что в своих письмах, отосланных кому-то "по горячим следам этого сражения" он указывал совсем другие племена. Получается, что его совершенно не беспокоила историческая точность его воспоминаний, он даже не пытался восстановить что-либо по документам, хранившимся в форте и у него дома. И поскольку таких неточностей в его "Пяти племенах верхнего Миссури" достаточно, то невольно возникает вопрос, насколько этот автор и ему подобные заслуживают доверия? И всё же он - человек, видевший многое собственными глазами, и потому, несмотря на многие огрехи его книги, представляет большой интерес как один из первоисточников. Разумеется, он не был первым, кто зафиксировал на бумаге жизнь индейцев верхнего течения Миссури. Первейшим письменным свидетельством принято считать сообщения торговца Пьера Ла Верендри, посетившего племя Манданов в 1738 году. Затем Жан-Батист Трудо поведал о жизни Арикаров. А в 1804 году по Миссури прошла знаменитая экспедиция Кларка-Льюиса, оставившая дневник долгого похода.
Как-то уж само собой сложилось мнение, что в жизни аборигенов Верхнего Миссури девятнадцатого столетия произошло два события, перевернувших их жизнь. Первое из них - экспедиция Кларка-Льюиса, второе - эпидемия оспы 1837 года. Что касается приезда Кларка и Льюиса, то результаты этой экспедиции имели гораздо большее значение для белых людей, чем для туземцев. В индейских календарях (так называемых Перечнях Зим) появлению этих белых людей не придавалось особого значения; индейцы просто не осознавали, что за событие произошло: эта экспедиция положила начало настоящему широкомасштабному покорению западных земель, а индейцы раз и навсегда превратились в неотъемлемую часть мира белых людей. Что же касается оспы, то здесь мнение историков не разошлось с мнением краснокожих: болезнь, завезённая на пароходе, нанесла сокрушительный удар по большинству племён.
Несмотря на многие очень любопытные свидетельства, целые пласты жизни туземцев остались за пределами наших знаний. Сегодня их уже не восстановить, ибо нынешние индейцы полностью приобщились к "цивилизованному" миру белых людей и превратились в настоящих американцев. О многом можно лишь догадываться, и хорошо ещё, если есть хоть какие-нибудь косвенные упоминания о том, что может помочь в восстановлении картины далёкого прошлого. А нерешённых вопросов по мере погружения в историю становится больше и больше. Например, как индейцы ходили справлять большую и малую нужду, отводились ли для этого специальные места? Не раз я слышал ханжеские голоса: "Подобные вопросы совершенно бессмыслены, бестактны, неэтичны". Я же уверен, что сегодня всем, кто интересуется этноисторией, необходимо знать всё, тем более то, что зачастую относят к неприглядным сторонам бытия, ибо история такова, каковы её составные элементы. Написанная людьми история может быть многоцветна, а может быть безликой, но истинная история не бывает бесцветной. Скрытая сторона жизни, внезапно открывшаяся любопытному взору, не делает и не может сделать жизнь менее достойной нашего внимания. Сами индейцы вовсе не стеснялись выяснять такие вопросы, потому что они были уверены, что должны были знать всё. Они стремились удовлетворить своё любопытство любыми способами, не считаясь с чувствами белых людей. Голландский путешественник Ван Ден Богаэрт вспоминал: "Они все, и молодые и старые, так осматривали нас, что мы с трудом пробивали себе дорогу. Они толкали друг друга поближе к огню, чтобы лучше разглядеть нас, и была уже почти полночь, когда они разошлись. Днём мы не могли даже отлучиться по нужде, потому что и в это время они медленно ходили вокруг нас, не испытывая никакого стыда". Они хотели удостовериться в том, что белокожие пришельцы делали всё (в физиологическом смысле) так же, как и сами индейцы. Это означало, что пришельцы - такие же люди, что у них такие же кишки, мозги, желания, страсти.
Миклухо-Маклай, путешествуя по островам Океании, не позволял себе обходить стороной ни способы изготовления плетёной посуды, ни позиции партнёров во время сексуальных сношений. Он тщательно фиксировал, каким образом делалось оружие, обрабатывалась кожа убитых зверей, строились хижины, готовилась еда, протыкались семянные каналы мужских половых органов и т.д. Ничто не казалось ему мелким, всё было важным, ибо всё, что он видел, было жизнью. Информация о личной жизни и тем более о правилах гигиены (если бы таковой информации было достаточно) дала бы более точную характеристику "примитивных народов". Ведь несмотря на обилие всевозможных медицинских, воинских и тайных обществ, у индейцев не было общественной структуры, которая занималась бы, например, уборкой территории. Институт ассенизаторов был чужд им, человеческие испражнения (равно как испражнения домашних животных) оставались где угодно. Существуют, например, свидетельства семнадцатого века о Команчах, в которых утверждается, что эти индейцы, несмотря на всеобщую привычку купаться в реке при любой погоде, воспринимались испанцами как весьма нечистоплотные люди. Хуберт Бэнкрофт указывал в своём отчёте за 1867 год правительству США: "Они испражняются прямо подле своих жилищ; они оставляют отбросы всех видов - мёртвых животных, их шкуры - непосредственно около жилья". Для кочевой деревни это не имело большого значения, так как при переездах людей с места на место мусор оставался гнить далеко позади, однако для оседлого племени этот вопрос весьма важен, ведь окрестности рано или поздно должны были превратиться в смрадную свалку. Кроме того, если деревня была обнесена частоколом (например, у Манданов), то "туалет" внутри этой огороженной территории заставил бы задохнуться население от запаха экскрементов, ведь никакого подобия канализации там не существовало. Что же касается выхода по нужде за пределы ограждения, то это было сопряжено с постоянной угрозой нападения со стороны притаившегося где-нибудь вражеского лазутчика.
Впрочем, это (опасность прогулок за пределами деревни) относится ко всем стойбищам, кочевым и оседлым. Хорошо известно, что индейцы не гнушались нападением на одиноких женщин или неосторожных любовников, уединившихся подальше от глаз любопытных соплеменников.
Руфь Ландерс обращает внимание на то, что индейцы очень беспокоились за безопасность женщин, находившихся во время менструального цикла в удалённых от общей деревни хижинах, где проходило очищение. Эти женщины зачастую становились первейшими жертвами при нападении врагов, хотя известно, что женщины в таком состоянии считались почти неприкасаемыми (во многих племенах даже взгляд такой "нечистой" женщины, брошенный на кого-либо, считался оскверняющим и разрушающим воинскую силу). В этом случае возникает вопрос: как нападавшие осмеливались прикасаться своим оружием к "нечистым" женщинам? Обязаны ли они были проходить после этого церемонию очищения? Если нет, то получается, что значительная часть их мировоззрения, казавшаяся многим первопроходцам непоколебимой базой для всех их поступков, была лишь пустым звуком! Впрочем, кто знает, какие они?
В книге "Автобиография индейца Виннебаго" есть место, где автор вспоминает период своего отрочества, когда родители направили его поститься и искать духов. Автор рассказывает весьма скупо, но его слов достаточно, чтобы сломать привычные представления об однозначности табу, существовавших у краснокожих племён. Я привожу фрагмент из названной книги: "В то время индейцы жили в палатках и непременно помещали женщин, у которых наступал менструальный период, в отдельные жилища. Молодые люди ходили к тем женщинам по ночам тайком от родителей, когда те спали. Юноши проникали в палатки уединённых женщин. Я тоже отправлялся с молодыми людьми в такие любовные походы, и хотя сам никогда не входил внутрь тех женских палаток, мне нравилось само приключение. Мои родители опасались, что я мог вступить в контакт с женщиной, у которой были "месячные", поэтому я ходил тайно. Мои родители предупреждали меня, чтобы я даже не ходил по одной тропинке с женщиной в таком положении. Причина их больших опасений заключалась в том, что я должен был начать поститься ближайшей осенью. Вот почему они не хотели, чтобы я прибижался к женщине в период её менструации. Ведь тот, кто растёт в окружении таких женщин, становится слабым. Вскоре я снова стал поститься днём и ночью вместе с моим старшим братом. Это было во время осеннего кочевья, и с нами жили ещё несколько семей. Среди них было четыре девочки, в обязанности которых входил сбор хвороста. Когда эти девочки отправлялись в лес за дровами, я и мой брат всегда играли с ними. Мы играли с ними, несмотря на то, что мы постились в то время. Нам, конечно, приходилось держать это в тайне. Но всякий раз, когда родители узнавали о наших гуляниях, нам устраивали хорошенькую взбучку, а родители девочек задавали трёпку своим дочерям. Дома мы строго соблюдали правило держаться на приличном расстоянии от женщин в период их "месячных", но мы не были столь щепетильны, уходя их нашей палатки" ("The Autobiography of a Winnebago Indian", Journal of American Folk-Lore).
***
Индейцы. Густо покрытые жирной краской лица, плечи, руки, ноги. Диковинные головные уборы, сделанные из перьев орла и отрубленных голов четвероногих хищников. Леденящие кровь победные кличи. Связки отрезанных пальцев и половых органов. Стрелы, топоры, ножи, дубины с каменными набалдашниками. Пронзительные песни под гулкие удары барабанов и шум погремушек.
Индейцы. Дикие жители американской земли. Им неведома романтика, но хорошо знаком призывный голос крови. Их понятия о благородстве и чести в корне отличались от наших.
Индейцы. Они многих очаровали. Но они совсем не такие, какими их привыкли считать.
Ещё раз хочу подчеркнуть, что я не открываю ничего нового. Я лишь собрал из множества уже написанных книг те стороны индейской жизни, которые кажутся мне наиболее любопытными. Поскольку каждый имеет определённое суждение о "краснокожих дикарях", то эта книга не сможет никого удовлетворить полностью. Стендаль был абсолютно прав, заявив однажды: "Одинаково трудно удовлетворить читателей, когда пишешь о предметах либо малоинтересных, либо представляющих слишком большой интерес". Если скомпонованные мною материалы наведут пытливого читателя на ту или иную мысль, зародят какие-то вопросы или подтолкнут к решению уже назревших, я был бы только рад этому.
И немного о языке. В бумагах Денига, Шардона и большинства других торговцев, оставивших записи до 1850 года, постоянно встречаются имена собственные на французском языке, будь то прозвища людей, названия родовых общин или местностей. Приведу здесь в качестве примера фрагмент из письма Гамильтона к Кеннету Мак-Кензи, отправленного 17 сентября 1834 года из форта Юнион: "Вечером в день вашего отъезда к мистеру Сэндфорду приехали молодой Gauche, Le pelet Soldat, Le Chef que Parle, Le Capot Bleu и много других. Двое последних отправились через несколько дней в деревню Ворон, с тех пор о них ничего не слышно, возможно, их убили. Генерал Джексон разыскивает их, готовый к войне и к миру. Несколько юношей, сопровождавших Le Chef que Parle, украли пять лошадей у мистера Туллока.... 29 августа возле форта стояло 170 палаток группы Gens de Canot, 40 палаток Gens des Fille и 20 палаток с Генералом. С ним был его отец и La jambe blesse. Le Grand Soldat, La souris qui marche & Le Chien fou все вместе ушли к la bute du Sable; они там оставались несколько дней, но у меня оказалось с ними гораздо меньше хлопот, чем я думал". Обратите внимание на обилие французских слов. Среди купцов и трапперов Верхнего Миссури было великое множество французов, и их язык естественным образом проник в английскую речь. При переводе текста на русский язык я всегда оставлял без изменений эти французские слова в том виде, как они фигурировали в документах.
Помимо этого, я отказался от употребления ошибочно появившегося в русском языке слова СИУ, решив употреблять истинные названия племён (Лакота, Дакота, Янктон и другие, которым безграмотность писателей и переводчиков без всякой причины навесила на многие годы клеймо Сиу). Там же, где в цитатах из оригинальных текстов встречается термин Sioux, я заменил его на СЮ. Sioux - французское написание слова, взятого из диалекта Алгонкинов, и произноситься оно как СЮ. Англоязычные американцы оставили произношение прежним, но в силу своей лености или ограниченности не изменили написание на Soo, чтобы оно хоть как-то соответствовало французскому звучанию. Впрочем, в последнее время наметилась положительная тенденция - в Америке всё чаще вместо Sioux употребляется Lakota или Dakota.
Итак, название Сю есть ни что иное как производное от Надоуессюак, относящееся к одному из диалектов алгонкинского языка и переиначенное французами на свой лад. Во второй половине 1600-х годов племена Алгонкинов штата Висконсин, возглавляемые племенем Оттава, начали предпринимать активные попытки с целью изгнать Дакотов с земель, которые считали своими. Единственными союзниками Дакотов в те годы были Оджибвеи Верхнего Озера и Айовы той территории, которая сегодня называется штатом Айова. Однако прошло время, и Оттавы сумели возбудить в Оджибвеях вражду к Дакотам. В дополнение к этому англичане установили свои торговые посты на берегах Гудзонова залива, где Ассинибойны и Кри стали приобретать огнестрельное оружие и принялись наносить по Дакотам мощные удары с севера, в то время как Алгонкины и Иллинойсы нападали с юга. Дакоты начали своё переселение на запад. Устная традиция утверждает, что Айовы (до того, как сделаться союзниками Дакотов) тоже были изгнаны с берегов реки Миннесота. Вместе с Айовами на запад отправилось и племя Ото. Именно Оттавы первоначально называли их - Надоуессюак, то есть "враги". Отец Андрэ в "Реляциях иезуитов за 1676 год" относил название Надоуесси-Маскоутен (то есть Надоуесси-Живущие-В-Прерии) к племени Айовов. Большинство других иезуитов в 1660-1690 годах называли словом Надоуесси-Маскоутен как Отов, так и Айовов. Но так как наименование Надоуесси (во множественном числе Надоуессюак) было слишком громоздким для разговора, оно само собой сократилось до короткого Сю. Мало-помалу это название стали относить и к Дакотам, перебравшимся из Миннесоты в прерии и ставшими не только соседями Айовов, но и союзниками. Название Сю стало относиться к целой группе враждебных племён. В 1689 году Алгонкины несколько раз пытались воспрепятствовать торговцу по имени Никола Перро торговать с Дакотами, но Дакоты сами приходили к его укреплению и неоднократно прогоняли оттуда своих недругов. Каждый раз Алгонкины называли их Надоуесси. Утвердившись на берегах Миссиссипи, Сю-Дакоты начали устраивать настоящие погромы в деревнях своих врагов. Французы вспоминали, что Сю собирали целые флотилии каноэ, спускались вниз по реке, нанося непоправимый урон врагам. В результате таких налётов была полностью разрушена торговля французов с береговыми племенами, которую европейцы налаживали с невероятным усердием многие годы. Численность прерийных Дакотов неуклонно возрастала, и в конце концов они стали безраздельными хозяевами огромной степи. Айовы, к которым французы первоначально прилепили имя Сю, ушли в тень, и название осталось за Дакотами. Через каких-нибудь пятьдесят лет никто из нового поколение белых переселенцев уже не называл Дакотов иначе как Сю.
Есть ещё один момент, на котором я хотел бы остановить внимани читателей. Я пишу слово Бледнолицый с большой буквы, как и любое имя собственное, ибо для индейцев это был не уничижительный термин (как для белых людей "черномазый", "краснокожий", "желтолицый", "косоглазый"), а такое же название народа, как Плоскоголовые, Черноногие, Камневарильщики и прочие. Индейцы не делали большого различия между французами, голланцами, испанцами, англичанами (хотя в некоторых индейских языках можно встретить слова, обозначающие именно французов, голландцев или англичан); любой европеец был для них представителем большого племени Бледнолицых. Более того, когда индейцы равнин впервые увидели негров, они даже этих явно небледнолицых отнесли к племени Бледнолицых, называя их Чёрными Бледнолицыми и Чёрными Белыми Людьми.
Название "Титон" или "Титон-ван" происходит от слов "тинта" (прерия) и "тонванъяпи" (жить в каком-то месте, обитать). Санти-Дакоты называют Титонов словом "витантанпи", что можно перевести как "показная гордость", считая Титонов чрезмерными гордецами. Любопытно отметить, что от названия племени произошло новое слово, обозначающее гордость - "титонвансе" (это при том, что в языке Дакотов и до того существовали уже три слова, обозначающих гордость: ваханичида, вамнаичида, витантан). Неужели слов не хватило? Или их гордость была особенной? Надо полагать, что поведение Титонов было столь характерным на определённом этапе, что термин "титонвансе" просто не мог не возникнуть.
Сами же Титоны чаще называют себя иначе - Лакота.
Дениг пишет в книге "Пять племён Верхнего Миссури": "Страна, которую великая нация Титонов считает своей, невероятно обширна. Начинаясь на северо-востоке у берегов Говорящего Озера (Lac qui Parle) воображаемая линия границы тянется в северо-западном направлении, захватывая Дьявольское Озеро (Lac du Diable), затем отклоняется на юго-запад, огибает с внешней стороны Черепашьи Горы (Turtle Mountains) и истоки реки Пембинар (Pembinar River) и упирается в реку Миссури (Missouri River) возле устья Яблочной Реки (Apple River) ниже деревни племени Большебрюхих. Пересекая Миссури, граница бежит к Большой Реке (Grand River), где обитает племя Арикаров, и достигает Пыльной Реки (Powder River). Отсюда невидимая линия продолжает тянуться вдоль гряды Чёрных Холмов (Black Hills) в южном направлении и достигает форта Ларами на реке Платт (Platt River), оттуда граница двигается вдоль реки на восток до слияния L`eu qui Court и Миссури, затем вдоль Миссури до устья Большой Реки Сю (Big Sioux River). Отсюда граница следует вдоль русла указанной реки на северо-восток, захватывая бассейн реки Вермилион (Vermilion River) и Riviere aux Jacques, упираясь в Говорящее Озеро. Это и есть территория, которую Сю называют своей на переговорах с правительством США".
Во второй половине девятнадцатого века Титоны называли территорию Чёрных Холмов землёй своих предков и с яростью отстаивали эту территорию во время нашествия европейцев, хотя сами вторглись в Чёрные Холмы совсем незадолго до того. Титонам хватило жизни одного поколения, чтобы Чёрные Холмы превратились в "священную землю предков", хотя в той земле было погребено куда больше костей Кайовов и Шайенов.
Титоны, как и другие индейцы, мало интересовались своей действительной историей. Гораздо больше их занимала мифическая сторона этого вопроса, нашедшая своё воплощение в устной традиции, и память о личных подвигах, нередко фиксировавшаяся в виде примитивных рисунков на личной одежде. В определённых учёных кругах бытует мнение, что индейцы, не будучи знакомы с письменностью, являются народами без истории. Историк Леопольд фон Ранке считал, что у них не происходило никаких изменений, поэтому он решительно относил индейцев к категории "племён вечного застоя". Рудигер Скотт, напротив, подробно занимался проблемой истории народов, не имеющих письменности, и пришёл к заключению, что у всех нам известных этнических групп прошлое воспринимается не как нечто само собой разумеющееся или не имеющее интереса, а что события, произошедшие в прошлом, рассматриваются как имеющие значение для настоящего и будущего соответствующей группы, и делаются предметом раздумий и преданий. Конечно, эти точки зрения можно оспаривать.
Бесспорным фактом является то, что была среди дикарей категория людей, которую можно было бы смело назвать историками, точнее - хранителями истории, ведь они ничего не исследовали, а лишь фиксировали события прошлых лет в пиктографических записях (так называемый Перечень Зим - "ваньету йавапи"; "ваньету" - зима, "йава" - считать). Факты истории фиксировалось в нехитрых рисуночках Перечня Зим. Рисунки выполнялись важными людьми, часто руководителями общины. Рисунки наносились на кожу, чаще всего по спирали, начиная с центра. Каждое изображение служило напоминанием о наиболее существенном событии года. Поэтому годы различались не по нумерации, а по своим названиям. Каждый год определялся по главнейшему событию, каким могла быть смерть кого-нибудь из известных людей или редкое природное явление. Таким образом человек обычно указывал свой возраст, то есть не количеством прожитых лет, а называл год своего появления, например: "Я родился в год, когда Сломанное Крыло был заколот копьём". В случае необходимости он мог определить и количество своих лет, просчитав события летописи назад ("хекта йвапи" - обратный счёт).
Любопытно, что у Титонов слово "омака" одновременно означает сезон, полугодие и целый год. Год у американских племён определялся именно зимним периодом, а не летним, как у славян ("В лето 6370 изгнаша Варяги за море..." и т.д.) Что касается зимы, то у индейцев она наступала лишь с выпаданием снега - покуда снег не покрыл землю, продолжалось лето (по нашим понятиям осень, а согласно взглядам индейцев - просто "не зима"); лето, если не выпадал снег, могло тянуться до самого января. Поэтому зима могла быть то короче, то длиннее, соответственно, лето удлинялось и укорачивалось.
Существовало три основных способа расположения знаков в пиктографических Перечнях Зим Лакотов: спиральный, знаки которого чаще всего располагались по спирали от внутренней точки к внешним краям; прямоугольный (то есть тоже спиралевидный, но с прямыми углами); линейный, знаки которого записаны по линиям, начинающимся непременно в левом верхнем ряду, они читаются по очереди слева направо, затем справа налево и т.д. В любом случае цепочка изображений получалась непрерывной. Перечни, зафиксированные не только рисунками, но и предложениями, возникли, естественно, только после обучения индейцев письму на лакотском языке. Перечни Зим, записанные предложениями, относятся к периоду не ранее второй половины девятнадцатого столетия. Традиционные же Перечни имеют форму примитивных рисунков и выполнены на коже.
Вот некоторые примеры из хорошо известного этнологам Перечня Зим Железной Раковины, начатого ещё его прадедом. Календарь сперва фиксировал события, происходившие с общиной Миниконжей, затем с общиной Сичангов, среди которых он поселился. Первую "запись" принято называть Пришёл-Хороший-Белый-Человек (1807). Белый человек пожал руку, принёс подарки и еду для всех и показал какой-то документ, но никто из Лакотов не знал, о чём гласила бумага, так как среди них не нашлось переводчика... 1813 год запомнился как Человек-С-Ружьём. Военный отряд Лакотов убил индейца из племени Поуни, который держал в одной руке ружьё, в другой - шомпол. Событие попало в календарь по той причине, что это, вероятно, было первое огнестрельное оружие, которое увидела данная община. Иначе фиксирование убийства одинокого индейца-Поуни вряд ли имело бы смысл. Мало ли было убито одиноких врагов?.. 1817 год отмечен как Смерть Костяного Браслета; Костяной Браслет был отцом Подстреленного-В-Пятку и первым хранителем календаря... Оспа, страшная болезнь, была катастрофой для всех равнинных индейцев, и 1818 год ознаменовался Оспой. 1845 и 1850 годы тоже носили имя этой беспощадной хворобы... Большая Раздача Подарков (1851) указывает на первые переговоры в форте Ларами на берегу реки Платт. Там правительственные чиновники выдали множество подарков индейцам...
Джордж Хайд, чьи работы давно попали в разряд классических, обратил внимание на то, что "когда хранители Перечня Зим объясняли смысл рисунков календаря, стало очевидно, что память хранителей вовсе не лучше памяти рядовых членов племени. Конечно, они знали смысл пиктографий, фиксировавших ежегодные события, но когда дело доходило до происшествий шестидесятилетней давности, хранители с большой неуверенностью расшифровывали смысл рисунков". Впрочем, Хайд не был специалистом в этой области и за время своей работы познакомился лишь с девятью Перечнями Зим Лакотов и тремя календарями Кайовов.
И всё же нельзя не согласиться с его высказыванием, что Перечни Зим не могут служить поставщиком исторически точной информации. Хотя нет никакого сомнения в том, что они являются носителями исторического материала, так что глубокое изучение Перечней Зим может поведать много любопытнейших деталей о событиях периода первых контактов индейцев с белыми, особенно о частных случаях жизни примитивных племён. Впрочем, примитивные рисунки, сколь значительной ни была бы скрытая в них информация, никогда не смогут пролить действительно яркий и всеобъясняющий свет на далёкую историю. Слишком условны эти рисуночки, слишком широка (если не сказать беспредельна) возможность их трактовки. Даже сделанные самими индейцами расшифровки пиктографий на родном языке далеко не всегда отвечают на возникающие вопросы. Представьте себе год, обозначенный как "Гибель Испражняющегося Оленя". Это явно был не простой человек, раз его смерть стала главным событием года. Само имя погибшего приковывает к себе внимание. У меня лично не может не возникнуть вопрос, откуда пришло к нему такое редкое имя? Это, конечно, любопытство белого человека, но меня история интересует именно с точки зрения белого человека, иначе не стоит заниматься ею. Второй вопрос: как он погиб, этот Испражняющийся Олень, при каких обстоятельствах? Смерть зафиксирована, но ничего не сказано о том, убит ли он в открытом бою или пал, нарвавшись на засаду?
"В ту зиму умерло много людей". Что значит "много"? Двадцать? Двести?
"Они сражались из-за женщины". Из-за какой женщины? Кто дрался из-за неё? Братья? Соплеменники? Иноплеменники? Свой защищал жену от врага или наоборот? Что важнее в данном факте - смерть женщины (женщина была особенной?) или схватившиеся мужчины (кто они? каковы их имена?).
"Умерло много беременных женщин". Почему? Неужели нельзя было хотя бы намекнуть на обстоятельства? Впрочем, обстоятельства, должно быть, интересуют именно ум белого историка, но не индейца. Индеец зафиксировал только смерть многих беременных женщин. Для него важным было только это. Всё, что окружало этот факт, осталось вне поля зрения.
Нет, Перечень Зим не есть исторический справочник и не может быть таковым, поэтому к нему не следует предъявлять таких требований. Но даже будучи историческим источником, а не справочником, любой Перечень Зим слишком приблизителен. Любопытный материал для размышления предоставляет Роберт Лоуи в статье "Some Cases of Repeated Reproduction". Он рассказывает о том, как в 1910 и 1911 годах видел посвящение в Табачное Общество Абсароков. На одном из этапов церемонии какой-то мужчина с богатым военным прошлым, рассказывал хозяину палатки историю. Позже Лоуи просил пересказать эту историю для своих записей. Индеец трижды излагал её, и всякий раз Лоуи фиксировал некоторые вариации, от которых, правда, общий смысл совершенно не менялся.
Версия первая. "Они отправились в военный поход, и я был с ними. Люди побежали к укреплению. Одного врага убили, и я взял его ружьё. Затем я вернулся. Табак, который вы посадили, вырос богатым, когда я добрался до него. Табак рос густо, вокруг него было много ягод. После этого я вернулся. В лагере не было никого из больных. Вы мирно выращивали табак".
Версия вторая. "Я отправился с военным отрядом, убил врага и заработал один удар-подвиг. На моём сердце было хорошо, когда я вернулся. Я увидел много табака, который вы вырастили. Табак рос очень обильно. Я хотел посмотреть на табак и порадоваться. Я пошёл взглянуть на него. Он рос очень пышно. Вы, Вороны, спокойно кушали ягоды".
Версия третья. "Я сходил в военный поход успешно. Воины убили кого-то из врагов, и я захватил его ружьё. Вернувшись, я увидел ваши сады, полные зреющих ягод. Вокруг паслись многочисленные бизоны. Когда я вернулся и подъехал к лагерю, я подал сигнал. Въехав в лагерь, я увидел, что Вороны жили мирно".
В данном случае очень важно, что в первом и третьем вариантах отсутствует упоминание о подвиге-прикосновении к врагу. Между тем, этот подвиг считался у всех равнинных кочевников самым почётным, куда более значительным, чем убийство врага. Однако два раза из трёх индеец упустил эту крайне важную деталь. В третьем варианте рассказчик говорит: "Когда я вернулся и подъехал к лагерю, я подал сигнал". Сигнал перед въездом военного отряда в родную деревню означал, что отряд вёз с собой военную добычу. Эта деталь присутствует лишь в третьем варианте. Возвращение с трофеями означало праздник с последующим дележом добычи - это существенная деталь. Исходя из этих коротких замечаний, можно сделать вывод о том, насколько легко забывали индейцы те или иные детали, от которых зависело трактование конкретного события.
В другом случае Лоуи рассказывает о том, как поинтересовался у одного индейца об истории его щита. "В 1910 году я купил священный щит, принадлежавший Жёлтой Брови. Через несколько лет Жёлтая Бровь поведал мне историю, которая заканчивалась битвой с Дакотами. В 1931 году (без малейшего упоминания о том щите) Жёлтая Бровь неторопливо, как того требовала традиция, изложил мне те же события, но завершил их сражением с Шайенами... Оба раза рассказчик вёл речь об одном и том же, это было очевидно. Он упомянул тех же участников: Боится Умереть, Играет-Своим-Лицом, Двуликий, Молодой Белый Бык. Кроме того, в каждом варианте присутствовали детали, указывающие на нервозность Двуликого перед боем, его желание плакать и петь священную песню и песни Общества Больших Собак, то есть речь шла о том же событии. И всё же в более подробном варианте явно фигурируют Шайены, а не Дакоты" ("Some Cases of Repeated Reprpduction").
Я привёл эти незначительные на первый взгляд случаи, которые, тем не менее, являются примерами того, насколько зыбкой является устная традиция индейцев. Перечень Зим по сути своей представляет собой ту же устную традицию, имеющую при себе небольшие "шпаргалки" в виде примитивных рисунков. Поэтому говорить о Перечне Зим как об исторической хронике не приходится. Если уж живые носители информации, которая имеет отношение к их собственной жизни, путаются в ней, то что можно говорить о хранителях Перечня Зим, которые вынуждены были запоминать истории времён их прапрадедов?
Индейцы интересовались в основном событиями обозримой для них дальности потому, что об этом они могли "посудачить". Они плохо были знакомы со своей далёкой историей, если не сказать, что вообще не знали её. Во время переговоров в форте Ларами в 1868 году молодые Лакоты искренне называли Чёрные Холмы землёй своих предков. Но ни для кого не является секретом, что первые группы Дакотов, мигрировавших их Миннесоты, появились в Чёрных Холмах лишь в конце 1780-х годов, нагло приступив к вытеснению оттуда Шайенов и Кайовов. Когда путешественник Трудо встретил Титонов на равнине в 1794 году, они всё ещё называли землёй своих предков территорию Миннесоты. Традиция тех лет требовала, чтобы кости умершего были закопаны в родной земле, значит, большая часть умерших в те годы увозилась обратно на берега реки Миннесота. Следовательно, к 1868 году в земле Чёрных Холмов покоилось в действительности не так уж много предков.
Для маленьких детей прошлое воплощалось в стариках. По мере взросления и мужания детей эти старики уходили, и прошлое перетекало в облик очередных состарившихся людей, которые были такими же седыми, беззубыми и морщинистыми. Они не рассказывали ничего нового: те же хорошо знакомые с детства былины о смелых воинах, о кровопролитных драках, о зимнем голоде, об успешной охоте. История оставалась одинаковой до тех пор, покуда не происходило что-то особенное. Например, первое появление белого человека. Второе, пятое, десятое и прочие появления становились привычными и переставали запоминаться. Они могли случиться годом раньше или пятью годами позже, от этого ничего не зависело. Гибель известных воинов или какие-то победы тоже происходили то и дело, и на общем ходе монотонной жизни это никак не сказывалось. Относительная точность событий присутствовала только в памяти одного поколения. Далее всё смазывалось в однообразную картину одного дня, одного бесконечно долгого дня.
В каком-то смысле они являлись племенами "вечного застоя". Лишь с появлением европейцев, которые принесли с собой предметы быта, сильно повлиявшие привычный уклад, начались активные перемены в жизни американских туземцев. Впрочем, индейцы являют собой не что-то из ряда вон выходящее, а скорее наоборот - сконцентрированный сгусток примеров социальной и психической жизни наших современников. Наше "цивилизованное" общество по-прежнему ничего не знает и ничего не помнит. Я употребил выражение цивилизованное общество, но оно, мягко выражаясь, не очень точно. Правильнее говорить не о цивилизованном обществе, а об индустриальном, ибо только в техническом развитии проявляются действительные отличия индустриального общества от традиционного. Память большинства людей продолжает ограничиваться жизнью одного человека, большинство не интересуется более глубоким проникновением во временные слои, иначе на Земле давно установился бы иной порядок вещей. Но по-прежнему продолжаются споры из-за того, где, когда и почему была прочерчена та или иная граница, как и какому божеству следует поклоняться и пр. и пр. История России наглядно показывает, что граждане этой страны с лёгкостью забывают недавнее прошлое и без труда перевирают даже прописанные словами исторические сведения - иногда по незнанию, иногда целенаправленно. В годы сталинского режима недавняя история, участники которой были ещё живы и активно трудились, была с лёгкостью переписана и переиначена в Институте Красной Профессуры, многие имена активных революционеров без сдеда исчезли из истории. А через десяток лет историю перекроили ещё раз, с новыми поправками. И это всё - при живых свидетелях прошлого и при наличии письменных документов.
Что же говорить о пикографических летописях? Насколько искажённым становилось трактование того или иного рисунка?
***
Однажды зимой 1835 года три человека пустились в путь с берегов Вишнёвой Реки, намереваясь добраться до форта Пьер на Миссури. Они были канадцами и состояли на службе в Пушной Компании. Их сопровождал проводник-индеец. Им предстояло покрыть расстояние в 60 миль по пространству, лишённому лесного покрова. Стоял январь, уже выпал снег, но погода казалась тёплой. Путешественники имели в своём распоряжении две повозки, нагруженные мясом и жиром, предназначенными для гарнизона. Примерно на половине пути дорогу пересекал небольшой ручеёк, вливающийся в реку Титон. Именно там проводник предложил путникам сделать остановку:
- Надвигается буря.
- Откуда ты знаешь?
Индеец указал на небо: особый цвет, особое движение облаков, особый звук ветра где-то в вышине. Дикарь хорошо знал, о чём говорил.
- Нам потребуется дерево для костра и деревья для укрытия, - объявил он и пояснил, что в устье того ручейка стояла хорошая роща.
Однако канадцы заупрямились. Они были новичками и не желали слушаться длинноволосого дикаря.
- Твоё дело - указывать нам путь, а не руководить нами. Нам некогда делать привалы. Поехали дальше!
Внезапно погода переменилась. Солнце исчезло. Ветер обрушился с нескольких сторон разом. Одежда на людях надулась. Увидев разбушевавшуюся стихию, канадцы испугались. Они бросились к проводнику с просьбой сию же минуту двинуться к ручейку, о котором он рассказывал им, чтобы укрыться в роще. Но было поздно. Снежная пелена застлала всё вокруг. Индеец тщетно силился отыскать дорогу, так как в каких-нибудь пяти ярдах ничего нельзя было разглядеть. Путники сбились с пути, бросили повозки и мулов на произвол судьбы. Они не могли двигаться от холода. С каждой минутой их лица становились всё более неподвижными, руки и ноги отказывались повиноваться.
- Нужно лечь на землю всем вместе, рядом! - крикнул проводник. - Укровйтесь всеми одеялами, которые у вас имеются. Пусть снег валит! Мы переждём его в нашей берлоге!
Но канадцы продолжали проявлять твердолобость, упрямо продвигаясь вперёд. Индеец с ужасом поглядел на уже едва различимые очертания этих "сумасшедших чужаков", неуклюже размахивавших руками, и бросился рыть для себя яму в снегу. Пусть умирают, решил он, ему не понять ход их мыслей.
Почти двенадцать часов индеец провёл под толстым слоем снега, терпеливо выжидая, когда буйство стихии сменится умиротворённостью. Наконец, небо прояснилось, тучи уползли за горизонт, и проводник в полном одиночестве направился к форту. Его недавние спутники исчезли, разбрелись в разных направлениях во время бури, и теперь следы их были заметены. Через два дня их всё-таки сумели найти и привезли в крепость. У одного ноги были отморожены до самых бёдер, и он скончался несколько дней спустя. Второй потерял обе ноги до колен, их пришлось отрезать пилой для заготовки дров сразу по прибытии в форт. Третьему ампутировали обе ступни, оба уха и несколько пальцев. Эти двое канадцев выжили. Что касается проводника-индейца, то он расстался лишь с кончиками своих отмороженных ушей и носа, его ноги тоже сильно обмёрзли, но не до такой степени, чтобы отрезать их.
Эдвин Дэниг, приводя этот случай в своей книге, вероятно, хотел продемонстрировать, насколько беспощадна была природа по отношению к людям, проявлявшим излишнюю самоуверенность и недооценивавших климатические условия. Он не называет ни одного имени, и я осмелюсь даже предположить, что именно этого конкретного случая вовсе не было, а Дениг изложил эту историю, исходя из стандартной схемы таких нелепых случаев, ведь живя в форте Юнион, он был свидетелем многих подобных трагедий. Зимой в прериях часто многие путники замерзали насмерть, застигнутые метелью на открытом пространстве. Индейцы же никогда не рисковали путешествовать, если обнаруживали приближение снежной бури; они хорошо разбирались в капризах погоды. Об этом рассказывали Томпсон, Калберстон, Максимильян, члены экспедиции Льюиса-Кларка, одним словом, все, кто был причастен к освоению и покорению дальних территорий Запада. Страна, ставшая известной под названием Дикий Запад, была по-настоящему дикой, но вовсе не казалась белому человеку неукротимой. Там жили индейцы, значит, там могли обустроиться и европейцы, и они упорно продвигались всё глубже и глубже, пытаясь одолеть дикарей то оружием, то спиртом, то лестью.
Индейцы - непревзойдённые охотники и забивали интересовавшую их дичь не только ради пропитания или ради шкур для пошива одежды, но и для активной торговли. Бизоны, лоси, олени всех видов, антилопы, горные бараны, волки, лисицы, немногочисленные бобры, дикобразы, скунсы, зайцы - все они были объектами непрекращающейся охоты. Наиболее ценную добычу для степных племён представлял бизон. Любая часть его тела могла использоваться дикарями в случае нужды: копыта, рога, сухожилия, мясо, шкура и даже навоз. Однако было бы ошибочно считать, что каждый застреленный бизон использовался без остатка. Нет. Шкура ценилась только тёплая, зимняя, густо покрывавшая этих исполинов прерий с октября до марта. Так что в благополучные летние времена дикари нередко оставляли шкуру бизона возле останков разделанной туши. То же самое касалось и мяса: его срезали с костей до последнего клочка, когда приходило голодное время, но в сытый сезон индейцы вырезали из бизона исключительно лакомые куски - огромные ломти вдоль позвоночника под бизоньим горбом и круглые куски с верхней части задних ног.
К 1833 году Титоны уже жили вдоль берегов Миссури и её притоков, там же занимались торговлей и кочевали по всем окрестным степям. В историю они вошли под названием Сю. Белые пришельцы застали Титонов в момент их расцвета, когда кочевники вовсю овладели искусством верховой езды, имели огромные табуны и уже освоили огнестрельное оружие, хотя не имели большого доступа к нему. Наиболее объективные исследователи вынуждены были признать, что Дакоты проповедовали принцип полного равенства, не имели рабов, пленных убивали в исключительно редких случаях, но обычно оставляли их в племени, хотя частенько отправляли их обратно на родину. Об этом вспоминал Мато Нажин: "У нашего племени был обычай: тот, кто захватил пленных, должен был дать им свою одежду и лошадь. Пленники обходились нам дорого... Итак, все пленные нарядились в одежду Лакотов и стали подыматься верхом на лошадях по склону холма, сопровождаемые несколькими нашими воинами. Когда они отъехали на довольно большое расстояние, наши люди предоставили их самим себе и вернулись в наш лагерь" ("My People the Sioux").
Никола Перро в своих "Мемуарах" подчёркивал, что прерийные Дакоты разительно отличались от индейцев лесов тем, что не истязали пленников. "Пленные Гуроны были препровождены в ближайшую деревню Сю, где уже собрались люди из соседних стойбищ, чтобы заняться дележом добычи. Нужно отметить, что Сю, хоть и очень воинственны и не менее хитры, чем другие племена, совсем не похожи на тех каннибалов. Они не потребляют человеческую плоть. Они даже не столь жестоки, как остальные дикари, они не истязают пленников до смерти, разве что могут пойти на это в качестве мести за то, что их родственники были заживо сожжены врагами. Они всегда были терпимыми и остаются такими сегодня. Большую часть захваченных пленников они отпускают домой. Мучения, которым они подвергают тех немногих, которых осуждают на смерть, заключаются в том, что они привязывают жертву к дереву или столбу и велят мальчикам пускать стрелы в несчастного пленника. Ни воины, ни рядовые взрослые мужчины, ни женщины не принимают в этом участия. Но если Сю знают, что их сородичи подверглись сожжению, они платят врагам той же "монетой". Однако даже в этом они не проявляют столько жестокости, сколько другие дикари - то ли по причине того, что врождённое сочувствие не позволяет им созерцать такие страдания, то ли потому, что считают, что только отчаяние может заставить пленника петь песни во время пыток. В таком случае они сразу бросаются на жертву с топорами и палицами, чтобы немедленно прикончить её".
Лично я не могу согласиться с предположением Перро о врождённом сочувствии или благородстве Титонов. Откуда бы вдруг взяться этим качествам? Титоны вышли из лесных племён, им было свойственно столько же кровожадности и столько же благородства, сколько и другим американским туземцам. И если уж они не занимались пыткой пленников у столба, то это связано скорее всего с тем, что в открытой прерии найдётся гораздо меньше деревьев, которые можно было бы использовать в качестве такого столба, в лесу же подобных "пыточных столбов" хватало с лихвой. Что же до прочих истязаний (не в качестве зрелища), то Титоны отрезали поверженным врагам пальцы, уши, кисти рук и ступни ног, вспарывали животы, снимали скальпы и отрубали головы. Так что речи о их природном благородстве явно не соответствуют действительности и являются исключительно частным, но никак не объективным мнением. Любая война, вошла она в летопись человечества или выпала из поля его зрения, остаётся войной. На любой войне, к великому сожалению, отрезают уши, пальцы, половые органы и вообще всё, что можно отрезать. Это происходило во время попытки США покорить Вьетнам, это имело место в период окупации Афганистана войсками СССР, это совершали изо дня в день все воюющие стороны в Чечне... Кто в этих беспощадных войнах двадцатого века проявил более изощрённую жестокость - белые люди или их восточные противники - трудно сказать. Война представляет собой особую систему координат, где существует своя шкала ценностей и своя шкала нравственности. Она не может никак сравниваться с мирным течением жизни; участники войны не могут осуждаться теми людьми, которые не имели случая окунуться в стихию военных действий. Именно поэтому трудно поверить, что Титоны сильно отличались от Ирокезов или кого бы то ни было ещё. Если они воевали, то они воевали, как принято воевать дикарям. Любой человек, ставший на Тропу Войны, превращается в дикаря; он подчиняется только законам войны, других законов для него не существует и существовать не может.
Облик Титонов сделался символом чуть ли не всех североамериканских индейцев: пышный головной убор из широких орлиных перьев, длинные чёрные волосы, бахрома на рукавах кожаной рубашки и на штанинах. Титоны, действительно, носили длинные волосы, заплетая их в косы или стягивая кожаным шнурком у висков. Бритоголовые мужчины встречались среди них настолько редко, что можно смело сказать: для степных Дакотов бритая голова была абсолютно неприемлема. Исключение составляли некоторые воины Общества Лисиц. Случалось, волосы остригали в знак траура по близкому родственнику, и тогда в дополнение к обрезанным косам лицо мазали чёрной краской и ходили босиком.
Сложившийся классический образ Титона не может обойтись без шумной пляски, что вполне соответствует действительности. Песенный репертуар индейцев был велик. Мужчины исполняли воинские танцы, женщины - свои, девичьи, и также Пляску Скальпов. Пляска Скальпов (вопреки сложившемуся мнению, будто со скальпами прыгали вокруг костра раскрашенные воины) исполнялась исключительно женщинами; мужчины лишь вручали танцовщицам военные трофеи и некоторое оружие. Популярностью пользовался у Титонов так называемый Большой Магический Танец, в котором принимали участие одновременно представители как мужского, так и женского пола. Были священные пляски, среди которых особо выделяются Танец Солнца (Танец Смотрящих На Солнце) и Танец Луны. Но путешественников больше всего удивляли зрелища, когда происходили совершенно необъяснимые вещи (например, во время Танца Котла мужчины и женщины двигались вокруг огромного котла, где варилось мясо, затем внезапно опускали руки в кипяток и вылавливали оттуда куски мяса, ничуть при этом не обжигаясь).
О Танце Котла замечательно поведал индеец по имени Обманувший Ворону в биографической книге Томаса Мэйлса. "Танец Котла может исполнятся в любое время года, но он непременно включался в танцы, которыми встречали приход весны. И он обязательно был последним в день пляски. Только после завершения всех остальных исполнятся Танец Котла. Пожирание собаки было частью танца. Это может показаться странным, но в старые времена индейцы считали собаку очень ценным животным. Каждая семья имела по несколько вьючных собак, чтобы перевозить на них грузы. Поэтому собак уважали. Собака обладала силой и могла делиться своей силой. Она была подарком Великого Отца, поэтому её использовали во время Танца Котла и церемонии Ювипи. Приготовление собаки поручалось женщинам, и они варили её старинным способом. На четырёх вертикально установленных палках подвешивался желудок бизона, затем его наполняли водой. Поблизости горел костёр, в нём лежали большие камни. Когда они раскалялись, их опускали один за другим в воду при помощи палок, раздвоенных на конце. Руководитель Танца Котла должен был принадлежать к числу тех, кто имел видйние Громовых Существ. Только такие люди могли обучаться правильному способу убивать собаку. Они же были осведомлены, как раскрашивать тело руководителя танца... Восемь танцоров приближались к котлу так, будто они собирались окунуть руки в кипящую воду. Они выстраивались в линию позади меня... и четырежды подступали к котлу. В четвёртый раз я опускал мои руки глубоко в кипяток и извлекал со дна котла собачью голову. Это можно было делать и при помощи заострённой палочки, но по-настоящему подготовленный руководитель пляски должен был уметь выловить собачью голову голыми руками. Он никогда не обжигался, если умел правильно проделать то, что от него требовалось, так как знал шаманские секреты. Причина того, что мы, руководители пляски, не ошпаривались, таилась в том, что мы заранее сильно натирали руки до локтей специальной травой. Когда-то у меня было много этой травы, но потом я лишился этих запасов, как и всех остальных целительных трав, когда сгорел мой дом. Однако я знаю, где растёт эта трава" (Mails Thomas "Fools Crow").
Кто же такие Титоны? Чем они похожи на других людей с красной кожей, и отличаются ли вообще одни степные индейцы от других?
***
Титоны состоят из семи крупных племён, хотя далеко не сразу исследователи сумели разобраться, кто именно входит в группу Титон. Так Отец Хеннепин проживал в 1680 году в тридцати километрах выше водопада Святого Антония в нынешней Миннесоте и много писал об этих индейцах, но он не делал никаких подразделений на племенные группы. В 1795 году Жан Батист Трудо утверждал, что Титоны состояли из четырёх кочевых племён, которые охотились на обоих берегах Миссури ("Description of the Upper Missouri" Mississipi Valley Historical Review. Vol VIII). Через девять лет после этого торговец Пьер Антуан Табо зафиксировал названия четырёх основных племён Титонов следующим образом: Ситчанрху (Сичангу), Окондана (Оглала), Миникан-Хинийожу (Миниконжу) и Саон-Титон ("Narrative of Loisel`s Expedition to the Upper Missouri"). Оглалы и Сичанги называли все остальные племена Титонов, вместе взятые, словом "Саоны". Белые торговцы и исследователи, приезжавшие в страну степных Дакотов из Сент-Луиса по Миссури, в первую очередь встречали Оглалов и Сичангов и, похоже, переносили их имена на все остальные племена Титонов. Дальнейшее подразделение Саонов произошло несколько позже. В 1804 году Табо решил, что Миниконжи были самостоятельным от Саонов племенем. Затем он дополнил в список племенами Хитасиптчон (Итажипчо), Хонтпапа (Хункпапа) и Татчинди-чиджа (происхождение и принадлежность названия не установлена). Эти три племени он отнёс к Саонам. В 1833-34 годах принц Максимильян объявил, что Титон-Дакоты разветвляются на пять групп (Prince Maximilian, "Travels in the Interior of North America").
Дениг же, включившись в 1833 году в пушную торговлю в верховьях Миссури, сразу привёл названия семи племён Титонов и указал в "Пяти племенах верхнего Миссури" их приблизительную численность (на 1850-е годы):
Если брать приблизительно по пять человек на палатку, то в общей сложности получится 8150 душ. Применительно к 1854 году, когда Дениг составлял материал, эта цифры относительно точны, но сегодня это абстрактные цифры.
***
Оглалы традиционно заселяли район между фортом Ларами, что на берегу реки Платт, и Чёрными Холмами и между истоками реки Титон и развилкой реки Шайен.
Оглалы - это, пожалуй, наиболее известная ветвь Титонов. Название происходит от "окала", что означает "разделять, разбрасывать", и уменьшительного суффикса "ла". Правильность этого перевода мне подтвердил Кевин Локк из племени Хункпапа. Принято считать, что здесь подразумевается малочисленный ("ла") осколок одной из племенных групп, образовавшийся после ссоры в основном племени. Есть и другая интерпретация: "окала" означает не просто "разбрасывать", но "разбрасывать семена" (причём, бросать в самого себя). В данном случае предполагается, что название закрепилось за племенем в связи с тем, что мужчины стали брать в жёны девушек из своей родовой группы, что традиционно считалось противозаконным. Эту версию предлагает Рут Биби Хил в книге "Ханта Йо", её поддерживает Чункша Йюха из племени Мдевакантон. Есть и третий вариант происхождения названия Оглала: от слова "огле", то есть "рубаха", что некоторые исследователи связывают с возникновением института Носителей Рубах именно в данной племенной группе. Но третий вариант лично мне представляется наименее вероятным, так как эта версия не имеет никаких подтверждений.
Хайд называл их "Ойалеспойтан" и утверждал, что в 1700-х годах местом их зимнего обитания были окрестности поста Le Sueur на реке Синяя Земля в Миннесоте. Трудо называл их "Оконома", считая их ветвью Титонов, то воевавшей против Арикаров, то мирно сосуществовавшей с ними на берегах Миссури в 1795 году. Табо называл две подгруппы Оглалов: Оконданы и Чинауты, настаивая на том, что обе жили вместе с Арикарами и занимались земледелием, однако во время разгоревшейся войны между Арикарами и другими племенами Лакотов, каждая из подгрупп Оглалов присоединилась к одной из противоположных сторон. Позже они воссоединились, но уже не возвращались к Арикарам никогда. Это произошло, согласно информации Табо, до 1804 года. 5 июля 1825 года генерал Аткинс подписал в устье реки Титон договор с племенем Аугаллалла. Он сообщил, что они жили в районе реки Титон, кочуя от Чёрных Холмов до берегов Миссури. После постройки форта Ларами на реке Северный Платт в 1834 году Оглалы передвинулись поближе к этому посту. О них очень часто упоминали переселенцы с Орегонского Тракта.
Фрэнсис Паркмэн оставил восхитительное описание охотничьего лагеря Оглалов, в котором он побывал в 1848 году. Двигаясь по равнине, Паркмэн и его товарищ Генри Шатильон внезапно увидели коннного индейца. Он сделал непонятный разворот и описал на полном скаку круг, явно подавая какой-то знак путникам. Генри в ответ совершил нечто подобное. Это были знаки приветствия, знаки доброжелательности и знакомства. "Это был молодой человек, ничем не выделявшийся среди своего народа, но, облачённый в незамысловатую дорожную одежду, он представлял прекрасный образец воина Дакотов. Как большинство соплеменников, ростом он был около шести футов, весьма легко сложен, но пропорционален и крепок, его кожа выглядела чистой и нежной. Он не был покрыт краской. Голову его не украшал головной убор, и его длинные волосы были собраны на затылке в пучок, на котором виднелся свисток из кости орлиного крыла (он служил одновременно украшением и талисманом). С затылка свисала лента с медными бляшками (размером от дублона до пятицентовой монеты) - украшение весьма модное среди Дакотов, которое они приобретали у торговцев по очень высокой цене. Его руки и грудь были обнажены, накидка из шкуры буйвола, обычно покрывавшая тело, соскользнула и покоилась вокруг пояса, придерживаемая ремнём. Всё это вместе с яркими мокасинами на его ногах и составляло его костюм. За спиной висел колчан, сделанный из собачьей кожи, а в руке лежал грубо выполненный, но мощный лук. На лошади его не было уздечки, а вместо неё имелась волосяная верёвка, которая перетягивала её нижнюю челюсть. Седло оказалось деревянным и обтянутое кожей; как передняя, так и задняя лука возвышалась вертикально на добрые восемнадцать дюймов, так что всадник чувствовал себя надёжно в этом седле..." Немного впереди Паркмэн увидел с десяток других индейцев, которые сидели кружочком. Вперёд вышел краснокожий воин. "Это был вождь, которого Генри называл Старина Дым. Сразу позади него находилась его младшая и любимая жена верхом на красивом муле, покрытом кусками белой кожи с вышивкой из голубого и белого бисера и обрамлением из мелких кусочков металла, которые позвякивали при каждом шаге животного. Девушка широко улыбалась нам, показывая два сверкающих ряда белых зубов. На каждой её щеке было нарисовано по ярко-красному пятнышку. В руке она держала украшенное перьями копьё своего господина, на спине она несла его курительную трубку, а его круглый белый щит висел на боку её мула. Её стройная фигура была облачена в тунику из белоснежной оленьей кожи, расшитой бисером скорее пёстро, чем со вкусом, и вдоль всех швов её платья свисала длинная бахрома. Неподалёку от вождя расположилась и холодно взирала на нас группа неподвижных фигур в накинутых на плечи белых буйволиных шкурах. Чуть дальше располагалась временная стоянка индейцев. Мужчины, женщины и дети сновали, как пчёлы. Сотни собак всех цветов и размеров рыскали вокруг. Совсем близко от нас широкий мелкий ручей буквально кишел мальчишками, девчонками и молодыми женщинами, которые плескались, визжали и смеялись в воде. Одновременно с этим длинная вереница тяжёлых фургонов с белыми переселенцами переезжала через тот же ручей".
Это племя хорошо обеспечивало себя бизонами, а в случае их отсутствия - лосями, антилопами, оленями и горными баранами. Часть этого народа была снабжена огнестрельным оружием уже в 30-е годы 19-го столетия. Они всегда слыли отменными стрелками и могли потягаться в меткости с любым из равнинных индейцев. Принято считать, что женщины этого племени отличались наибольшей красотой по сравнению с женщинами остальных Титонов. Однако это лишь слова, под которыми нет реальной почвы. Дело в том, что родственные связи всех семи племён Титонов настолько сильно переплелись, что женщины одного племени постоянно уходили к мужьям в другое племя, так что говорить о том, что индеанки Оглалов отличались наибольшей привлекательностью, было бы несправедливо хотя бы по той причине, что добрая половина их происходила из соседних Титонов. Летом 1832 года Джордж Кэтлин нарисовал портреты двух "очень красивеньких женщин Сю" в форте Пьер на Миссури. Эти портреты женщин западных Титонов считаются наиболее ранними из всех существующих и находятся в коллекции Смитсонианского института. Но нет причин утверждать наверняка, принадлежали эти женщины к Оглалам или нет.
Эдвин Дениг утверждает, что в течение двадцати лет должность верховного вождя Оглалов занимал некто по имени Лебедь.
"Лебедь был человек огромного таланта, замечательный воин и разумный руководитель. Он дожил до преклонного возраста. Он широко прославился благодаря своему ораторскому искусству, и некоторые его речи впору сравнить с выступлениями Понтиака и Текумсе" (Denig "Five Indian Tribes of the Upper Missouri").
Однако имя Лебедь не зафиксировано ни в одном договоре. Вполне возможно, что под этим именем вождь был известен лишь среди Ассинибойнов или Абсароков, а в своём племени его называли иначе. Так или иначе, но этот вождь не оставил о себе никакой памяти (в смысле значительных поступков); и в мемуарах путешественников и купцов тех времён его имя не встречается, чего не скажешь о Дыме, Безумном Медведе, Левой Руке и прочих вождях, хорошо известных среди белыхл юдей.
"До того, как начались неприятности с переселенцами вдоль реки Платт, Оглалы считались самыми порядочными и дисциплинированными среди Сю. Трудности в общении с ними возникали крайне редко. Торговцы, приезжая в их стойбище, чувствовали себя в полной безопасности. Врагами этого племени являются Вороны (Абсароки), приезжающие в летнее время к истокам Пыльной Реки (Powder River) или к подножию гор на Реке Ветра (Wind River Mountains), что находится в нескольких днях пути от западных границ земли Оглалов. Абсароки и Оглалы находятся в состоянии войны настолько давно, что никто из живущих индейцев не может вспомнить, как началась вражда. Их взаимная ненависть настолько велика, что ни те, ни другие индейцы никогда не заговаривают о мире. То и дело между ними вспыхивают сражения. Сю чаще выступают в роли интервентов, угоняя лошадей у Абсароков, настолько богатых табунами, что хозяева просто не в силах были обеспечить им нормальную охрану. Когда Сю уводят у Абсароков лошадей, обычно сразу снаряжается погоня, после чего происходит битва" (Denig "Five Indian Tribes of the Upper Missouri").
Так в 1844 году по указанной причине произошло столкновение с Абсароками, в котором двадцать шесть Оглалов погибли, а остальные бежали с поля боя, позорно поколоченные кнутами и палками. Это пример редкого случая, когда жизни ненавистных врагов были сохранены. Вместо обычного жестокого расчленения умирающих врагов индейцы предпочли унизить противника, прогнав Оглалов с позором. Причина, должно быть, крылась в том, что число погибших врагов было велико. Потеря двух-трёх воинов в бою считалось настоящей трагедией, что же говорить о гибели сразу двадцати шести Оглалов! Победа далась Абсарокам легко, и они были довольны. Удовлетворение рождает великодушие, это свойственно многим людям.
До того, как караваны переселенцев пришли в районы Арканзаса и Платт, Оглалы часто отправлялись на юг выменивать там лошадей и огнестрельное оружие. Но с наплывом переселенцев дорога туда оказалась практически отрезанной, и Оглалам пришлось искать новые пути, где можно было обогатиться лошадьми, и они начали активные рейды на север, в страну Вороньего Племени.
Так как о многих событиях приходится судить по Перечню Зим, то нередко возникают разночтения, а то и полная неразбериха. Например, 1827 год единодушно обозначается лакотскими историками как "пса оханпи", но перевод трактуется по-разному. "Пса" может быть сокращением названия племени Абсарока, что, однако, было бы в данном случае лишено всякого смысла. Также это может быть "тростник" или какая-то иная "растущая в воде трава"; "охан" в зависимости от ударения имеет различные значения и может переводиться как "кипятить", "надевать", "носить". Вариант, на котором настаивает индеец по имени Нет Ушей гласит: "Они вскипятили тростник". Смысл данного перевода не совсем понятен. Если год обозначается таким событием, то оно непременно было важным. Но в таком случае это требует серьёзных пояснений. В другом переводе этот год называется "они надели на себя тростник", что кое-кто из историков домыслил это как "они носили снегоступы, сделанные из тростника". Но для этого нужно твёрдо знать, что подобная характеристика зимы должна чем-то оправдываться. И в таком случае календарная запись не имеет никакого отношения к военному походу против Абсароков. Хотя присутствие слова "пса" в первую очередь наводит на мысль об Абсароках.
***
Система управления Оглалов, впрочем, как и всех кочевых племён верхнего Миссури, была весьма жёсткая. Главным инструментом племенного закона являлись воинские общества. Их нередко называют военными организациями или полицейскими структурами, но это неверно, так как они были скорее почётными братскими организациями. Основными их задачами было: поддерживать порядок в стойбище, следить за порядком во время перекочёвок, наказывать покусившихся на общественное благополучие, следить за безопасностью лагеря, извещать о передвижениях бизонов, воспитывать в юношах культ воинской доблести и силы, возлагать на себя руководство в сражениях, выступать в качестве ревностных хранителей племенных традиций.
Количество воинских обществ было различным в разных племенных группах, и значимость их менялась с течением времени. Например, в то время как Носители Ворон были наиболее популярным обществом среди Оглалов, в племени Сичангов это общество было весьма немногочисленно, а в других племенах его вовсе не существовало. Но как бы велико или мало ни было то или иное воинское общество, оно обязательно оказывало поддержку соплеменникам, устраивало частые угощения и праздники. Если проводить параллель с нынешней жизнью "цивилизованного" мира, то воинские общества можно смело поставить на уровень начальной, средней и высшей школ, где люди обучались, взрослели, постигали гражданские, военные и религиозные законы, сдавая экзамены не по билетам, а согласно действительным жизненным ситуациям. Любопытно, что детей с малолетства приучали к строгим правилам жизни. Их крайне редко наказывали кулаками или плёткой, но обязательно водили показать, что происходило со взрослыми воинами, когда те совершали какой-то проступок.
Несмотря на обилие функций, существовавшие общества можно поделить на два основных типа: военные организации и гражданские. Все военные "клубы" Лакотов назывались Акичита (ударение на первое "и"), что в переводе на русский означает "воин" или "солдат" (акичита нажин - вставший солдат, то есть дозорный). Общества Акичитов были разновозрастные, одни для совсем юных мальчишек, другие для матёрых бойцов. Гражданские же общества состояли в основном из старейшин (мудрецов). Сказанное относится не только к Оглалам, но ко всем равнинным племенам, будь то кочевники, будь то оседлые индейцы Земляных Деревень.
Воинские общества постоянно состязались друг с другом, стараясь завоевать наибольшую популярность среди соплеменников и привлечь в свои ряды лучших юношей. Но это не означает, что Акичиты пользовались какой-либо властью над народом и могли повелевать им. Они лишь строго следили за выполнением принятых на совете вождей (старейшин) решением. Например, когда задумывалась большая охота на бизонов, Акичиты, назначенные на роль Смотрителей (очень не хочется употребить слово "полиция", хотя Смотрители выполняли функцию самых настоящих полицейских), строго следили за тем, чтобы ни один охотник-одиночка не посмел отправиться на охоту. Самодеятельная охота в таких случаях была преступлением, ибо могла повлечь за собой бегство стада и оставить всё племя без мяса. Нарушителя подвергали беспощадному избиению, отнимали у него оружие и лошадей, а при сопротивлении Акичитам разрешалось сломать оружие, убить лошадей и в крайнем случае даже убить провинившегося. Подобное наказание можно сравнить с лишением человека всех средств к существованию в нынешнем обществе. Индеец без оружия не мог добыть пропитания, не мог защитить семью и себя самого, без лошадей не мог далеко уйти по равнине.
Бывали времена, когда старейшины (по целому ряду причин) запрещали кому-либо уходить на войну, тогда Акичиты следили, чтобы никто не вздумал пойти наперекор принятому племенному закону. Каждый воин, состоявший хоть в одном из воинских братств, хорошо знал, что грозило ему в случае нарушения закона, так как сам то и дело выступал в роли Смотрителя. Среди наиболее высоко зарекомендовавших себя были общества Носителей Ворон, Лисицы, Храбрые Сердца. Обычно вожди назначали одно из обществ на пост Смотрителей на целый сезон. Когда какое-то общество выдвигалось на этот пост несколько раз подряд, оно признавалось наиболее уважаемым. Те же, которые давно не получали такого назначения, считались неудачниками, их престиж быстро падал.
Что касается гражданских организаций, то самой важной считались Большие Животы. Это был своего рода совет патриархов, включавший действующих вождей, заслуженных охотников и воинов, отошедших от дел, и выдающихся шаманов. Хассрик Роял, проделав большую аналитическую работу, заявил в своей книге "Жизнь и обычаи воинского общества", что другое название "клуба" Больших Животов было Те-Которые-Носят-Бизоньи-Головные-Уборы, позже переродившееся в Короткие Волосы. Однако в интервью, которые Элеонора Хинмэн брала у стариков-Оглалов в 1930 году, говорится, что "общество вождей в северном ответвлении Оглалов называлось Короткими Волосами, а в южном, то есть у Красного Облака - Владельцами Белых Лошадей (Белыми Всадниками). Они решали, кому носить церемониальные рубахи. Если Носитель Рубахи умирал или нарушал обет, то рубаха возвращалась Белым Всадникам или Коротким Волосам. Они же решали, кого сделать новым Носителем Рубахи". Таким образом, название Короткие Волосы, согласно, разным источникам, относится к совершено разным обществам.
Это лишний раз доказывает зыбкость полученной информации, несмотря на то, что источниками являлись чистокровные Оглалы. Но не стоит заострять внимание на том или ином названии, так как все они имели свойство постоянно изменяться и, возможно, даже переходить от одного общества к другому при расколе племенной группы. Отсюда могло легко возникнуть несоответствие в наименованиях. Сегодня важно понимать не то, откуда проистекало то или иное название, а качество и суть воинского общества в целом: всякая такая организация представляла собой мужское братство, наделявшееся время от времени множеством полномочий. Воинские "клубы" всех равнинных племён были схожи между собой и нередко перенимали друг у друга обряды и геральдику, поэтому, говоря об обществе Лисиц племени Оглала, можно почти безошибочно переносить характеристики этой организации на Лисиц других племён верхнего Миссури. Это относится и к прочим воинским обществам.
Рассказывая о решительности Акичитов, Дениг приводит такой пример. Как-то раз (1836) лагерь Оглалов стоял подле форта Пьер, поджидая прибытия парохода с товарами из Сент-Луиса. Случилось так, что поблизости располагалось небольшое стойбище Санти, которые тоже относятся к Дакотам. Какой-то индеец Санти (Дениг не указывает его имя) выпил чрезмерно много хлебной водки и начал буянить. Прежде, чем его успели охладить, он выстрелил из ружья и ранил жену белого траппера. Она происходила из племени Змей, с которыми Дакоты постоянно воевали. В данном случае, разумеется, она вовсе не была врагом, но пьяный Санти решил совершить подвиг и выстрелил в женщину из враждебного племени, что считалось делом вполне нормальным, когда речь заходила о военном походе. Хорошо известно, что пьяные индейцы полностью теряют над собой контроль и ведут себя исключительно воинственно.
Итак, пьяный Санти застрелил жену белого траппера. Смотрителям-Оглалам было поручено схватить и выпороть буяна публично. Но виновный, будучи пьян и по этой причине буйно настроен, решил не сдаваться и оказал сопротивление. Оглалы не стали долго возиться с ним и убили его на месте. Всякий отпор Смотрителям расценивался как сопротивление воле всего племени.
Данный конкретный случай любопытен тем, что виновный принадлежал к Санти, а не к Оглалам. Тем не менее, с ним расправились Оглалы, и никто из Санти не помешал им. Это можно объяснить либо тем, что полиция Оглалов была выбрана всеми находившимися в окрестностях Дакотами, либо тем, что Оглалы были более многочисленны возле форта и позволяли себе диктовать условия.
Есть и ещё одна причина, которая обычно ускользает из поля зрения многих историков. Дело в том, что всякий командующий торговым фортом (эта должность вошла в историю американского Запада как "буржуа") назначал своих Смотрителей из числа индейцев. Так, например, в ежедневнике форта Кларк запись от 2 мая 1837 года гласит: "Я устроил угощение для солдат Ри. Мы долго и обстоятельно беседовали. Я назначил четырёх солдат для форта". Обратите внимание на слова "я назначил". Он подчёркивает, что сам назначил Акичитов для форта, а не воспользовался услугами тех Смотрителей, которые были выбраны в племени. Таких упоминаний в дневнике Шардона достаточно много.
Дж. Хэмтрамк называл солдатами тех, кто назначался специально для того, чтобы "помогать проведению в жизнь приказов торгового агента". Так что, возвращаясь к случаю с убийством индейца-Санти, можно предположить, что упомянутые Акичиты Оглалов были именно солдатами торгового поста, и вполне естественно, что они следили за безопасностью в окрестностях форта.
Смотрителям нередко приходилось заниматься и более мелкими проступками своих соплеменников. Вот лишь один из примеров повседневных забот Смотрителей племени Мандан, который приводит Шардон: "Несколько дней назад индейцы украли мышеловку (капкан на крыс). Я рассказал об этом солдатам в деревне. Они обыскали всю Большую Деревню, затем пошли в Малую Деревню, где в конце концов нашли мышеловку и вернули её мне". Трудно даже представить, с какой ответственностью подходили Акичиты к своим обязанностям. В данном случае они обследовали шаг за шагом две деревни, чтобы отыскать какую-то мышеловку! Разве это не трогательно? Дикари, буяны, сорвиголовы, бесстрашные бойцы - как ещё охарактеризовать их? - и собственноручно наказывают своих родственников за то, что те посмели украсть что-то у белого человека, к которому и сами-то Смотрители относятся без особой симпатии. Но закон есть закон, он на то и существует, чтобы его выполнять. И единственной гарантией его действенности были воинские общества.
Невольно вспоминаются слова Карла Маркса, с восторгом высказанные в работе "Происхождение семьи, частной собственности и государства": "Без солдат, жандармов и полицейских, без дворянства, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без процессов - всё идёт своим установленным порядком... Все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже всё отрегулировал". Эти заинтересованные лица и вековой обычай встретятся нам ещё не раз и не два, что позволит убедиться в эффективности негосударственных органов управления обществом.
Молодых людей в раннем возрасте приглашали вступить в воинское общество. Хассрик Ройял рассказывает в своей книге "Жизнь и обычаи воинских обществ", что для вступления в общество Акичитов нужно было принять участие хотя бы в одном военном походе. Особенно желанными были юноши из уважаемых семей и, конечно, те, которые уже успели убить врага или побывали на горе в поисках видения-откровения. Но человек, совершивший преступление (убивший соплеменника или уличённый в прелюбодеянии) или прослывший жадным, потому что никогда не устраивал пиршеств, не допускался в "клубы". Никто никогда не приглашал туда и неудачливых охотников. Индейцы говорили про людей, не состоявших ни в одной организации: "Они просто существуют". Железная Раковина описывал вступление в общество Лисиц (Токала) следующим образом:
"Мне было почти девятнадцать лет, когда я присоединился к Токалам. Они пригласили меня в день своих плясок. Все люди смотрели на их танцы, и я тоже собирался поглазеть, но я только что возвратился из дозора возле табуна и не был готов. Я приводил себя в порядок, когда в типи вошли два молодых Токала - два Хранителя Плёток, и сказали:
- Мы пришли к тебе с танцев Токалов. Ты должен присоединиться к Токалам.
Я выпрямился и не отказался. Одевшись самым пышным образом, я отправился с ними, не задавая никаких вопросов.
Хранители Плёток отвели меня к Токалам, сидевшим по обе стороны вожаков. Два Хранителя Трубок сидели по левую руку от вождей, и каждый держал длинную курительную трубку. У них на коленях лежали расшитые иглами дикобраза и украшенные бахромой длинные сумки для табака. Слева от них расположились Хранители Барабанов, за ними - четыре Хранителя Копий. Их копья в действительности были луками, обёрнутыми голубой фланелью, но на одном конце лука была заострённая сталь, как наконечник копья. Четыре орлиных пера были привязаны к этому концу и ещё четыре висели вдоль лука на некотором расстоянии друг от друга. По всей тетиве болтались крохотные пушистые пёрышки. Два Хранителя Погремушек сидели рядом с Хранителями Копий. Все эти люди выкрасили лица в алый цвет, и у нескольких человек головы были выбриты таким образом, что осталась только прядь на затылке, сплетённая в косичку.
Первым заговорил один из Хранителей Трубки:
- Сегодня мы делаем тебя Токалом. Мы хотим, чтобы ты всегда был с нами, когда мы пляшем. Найди себе место.
Но официально Железная Раковина не был принят в общество до тех пор, пока не состоялся следующий праздник. В день праздника с ним пришёл его отец, чтобы разделить ответственность, которую возлагал на себя юноша. Отец призвал к себе глашатая из общества Лисиц и обратился к нему:
- Мой сын становится Токалом. Я хочу известить об этом всех людей. Сообщи им его новое имя. Теперь он будет Меняющимся. Объяви также, что по этому поводу я отдаю одну лошадь.
Все трое стояли посреди танцевальной палатки. Глашатай, объявив во всеуслышание новое имя юноши, обратился ко всем сошедшимся Токалам и всем собравшимся соплеменникам:
- Отныне Меняющийся принадлежит Токалам!
Затем он вызвал бедняка, чтобы дать ему лошадь как знак восхваления отцом своего сына. Появился старик и символически потёр лицо счастливого родителя:
- Спасибо.
Теперь Железной Раковине было разрешено покрывать лицо красным цветом, украшать гребнем свои волосы и выполнять возложенные на Токалов полицейские обязанности. Ему предписывалось присутствовать на всех праздниках и плясках общества, а за отсутствие его должны были поколотить. В случае нарушения других правил Хранители Плёток могли разрушить его жилище и другое личное имущество" (Royal Hassrick "The Sioux: Life and Customs of a Warrior Society").
Любопытной стороной воинской жизни были откровения, приходившие к индейцам в видениях. В преданиях подавляющего большинства индейских племён содержится много упоминаний о видениях. Из-за постоянных разговоров о них у детей складывалось представление о содержании и форме этих видений, а потом дети начинали активно "искать" их. Именно посредством видений индейцы получали необходимые наставления, и каждый наставлялся своим особым образом. Это ни в коей мере не похоже на единый религиозно-мистический канон. В связи с этим нередко имели место курьёзы.
Об одном из таких редких фактов рассказывает в своей книге Мэррил Мид. Речь в данном случае, правда, идёт не о Лакотах, а об Омахах, но это не меняет сути дела. "Омахи, по-видимому, приняли тот же обычай, что и их соседи по прерии, а именно, что каждый волен утверждать, будто он имеет видения, и требовать власти, право на которую они ему дают. Фактически у Омахов членство в религиозных обществах определялось наследственными правами на тайное знание. Когда те, кто не имел наследственных прав на видения, постились и выдвигали свои притязания, им говорили, что их видение ложно" (Mead M. "Blackberry Winter. My Early Years").
Ситуация заставляет задуматься, а не имела ли место аналогичная ситуация в иных племенах? Ведь покуда речь идёт о твоих личных наставниках из страны духов, никого из членов тайных обществ это ни к чему не обязывает. Однако когда дело доходит до распределения власти, непременно должны возникать сотни, а то и тысячи тонкостей, которые сразу вступают в противоборство с индивидом, дабы остановить его притязания на высокий пост. Так было везде и всегда. "Примитивный" человек не составляет исключения.
***
Эпидемии оспы и холеры нанесли по Оглалам сильный удар. Дениг указывал в своих документах, что в 1855 году Оглалы насчитывали примерно 180 палаток, по три или четыре человека в каждой, но, похоже, его данные не соответствовали действительности. В 1825 году генерал Аткинсон насчитал 300 воинов на общую численность Оглалов в 1500 человек. Тадеуш Калберстон настаивал в 1850 году на числе 400 палаток. Агент Твисс в 1856 году насчитал 450 палаток Оглалов, что значительно превышает число, названное Денигом.
"4 июля 1849. Вчера мы наблюдали на противоположной стороне реки несколько индейских жилищ, но не заметили никаких признаков жизни. Ничто не двигалось около тех палаток. Такое проявление безжизненности вызвало у нас естественное любопытство, и мы решили навестить их... Я надел мои промокшие мокасины и, повесив мокрую рубаху на палку, как флаг, направился с моими спутниками к привлёкшим наше внимание палаткам. Их было пять. Внутри мы обнаружили девять мёртвых Дакотов, лежавших на земле и завёрнутых в бизоньи шкуры. Сёдла, копья, кухонные котелки и прочий домашний скарб лежал вокруг покойников. В некоторых палатках было по три тела, в некоторых - по одному трупу. Все они в той или иной степени уже подверглись разложению. Чуть поодаль стояло ещё одно жилище. Оно было немного поменьше, но выглядело более тщательно прибранным. Внутри находилось тело индейской девушки лет шестнадцати-восемнадцати. На её ногах были гетры из ярко-красной материи, новые мокасины, причудливо украшенные иглами дикобраза, а тело было укутано в две первоклассно выделанные бизоньи шкуры. Девушка умерла дня два-три назад. Нас изумило, что шкуры были откинуты наверху таким образом, что её лицо и часть тела до середины одной груди оказались открыты. Было похоже на то, что кто-то рылся в её погребальном наряде. Все остальные трупы были плотно завёрнуты в шкуры... Позже я выяснил, что все они скончались от холеры. А эта девушка была оставлена в палатке на милость судьбы, будучи ещё живой, поэтому её лицо было открыто. Так сильно индейцы боялись ужасной болезни" (Stanbury "Letters").
Индейцы всегда были абсолютно беспомощны перед заболеваниями, привезёнными белыми людьми. Они боялись их и бежали от них прочь, надеясь укрыться подальше от непобедимых хворей. Любопытен тот факт, что краснокожие, несмотря на очень суеверное отношение к самоубийству, часто прибегали к этому самостоятельному уходу из жизни, когда дело доходило до эпидемий. "Мне рассказывали, что индейцы, заразившись смертельной болезнью, не только сжигали свои жилища, но и убивали собственных детей и жён, чтобы они могли последовать за ними в лучший мир" (Lewis & Clark "Journals").
Вот несколько выдержек на эту тему из журнала форта Кларк:
"20 августа 1837. Жена одного молодого Мандана заразилась оспой и страшно терзалась болью. Её муж долго смотрел на неё, понурил голову, затем подпрыгнул и сказал: "Когда ты была молодой, ты была красивой. Теперь ты уродлива и собираешься покинуть меня. Но нет! Я отправлюсь с тобой!" Он схватил ружьё и застрелил жену, затем ножом вскрыл свой живот. Два молодых Ри убили себя сегодня, один зарезался ножом, другой покончил с собой при помощи стрелы..."
"22 августа 1837. Эпидемия продолжает свирепствовать, унося по 8-10 человек в день. Два Мандана застрелились сегодня утром... Какой-то Ри, подхвативший оспу, решил, что умрёт, подошёл к своей жене (молодой женщине) и ударил её томагавком по голове, дабы она отправилась вместе с ним в иной мир. Она тяжело ранена. Через несколько минут он перерезал своё горло".
"Четверг, 31 августа. Жена молодого Мандана, умершего четыре дня назад, терзаясь тем же недугом, убила двух своих детей (мальчика восьми лет и девочку шести, затем покончила с собой)..."
О самоубийствах в племенах американских индейцев постоянно повторяется одно и то же: краснокожие дикари боялись самоубийства и относились к людям, покончившим с собой, с ужасом, никогда не прикасаясь к их телам. Это, конечно, глубокое заблуждение, а точнее сказать, такой же миф, как миф о благородном дикаре, созданный Шатобрианом и Фенимором Купером. Эдвин Дениг, рассказывая о смерти одного из известнейших вождей по имени Одинокий Рог, высказывает ту же мысль: "Вскоре после 1836 года у этого вождя умерла в результате тяжёлой болезни любимая жена. После долгого оплакивания он, потеряв всякий смысл в жизни, объявил, что намерен покончить со своей жизнью. Людей охватил ужас. Разумнейший из Миниконжей, величайший храбрец и мудрец приготовил себя к закланию! Ничто не страшило индейцев больше, чем самоубийство. Все почувствовали себя парализованными, и никто не посмел остановить вождя, когда он в полном одиночестве побрёл из лагеря пешком".
Читая эти строки, может создаться впечатление, будто индейцы на самом деле шарахались в сторону от тех, кто хотел свести счёты с жизнью, как от чумных. Но в действительности никто из дикарей не стоял, как вкопанный и с отвисшей челюстью, не таращился выпученными глазами на человека, провозгласившего себя смертником. Разумеется, у краснокожих американцев имелось своё строгое отношение к людям с суицидальными наклонностями. Но разве такового отношения нет в других обществах? Разве христиане и магометане взирают безмолвно на самоубийц, разве прощают им это "кощунство"? Нет, по всей нашей планете самоубийцы преследуются церковными отцами, повсюду их молча проклинают, предают забвению. Даже любой дуэлянт, погибший на поединке, считался самоубийцей, так как он сознательно выстраивал ситуацию, в которой мог умереть и в которой не было никакой надобности.
Индейцы очень часто отправлялись в бой специально, чтобы умереть. Во многих племенах существовала категория так называемых "выставляющихся" людей, которые шли на верную смерть. О них подробная речь пойдёт в главе "Абсароки". Стэнли Вестал приводит в книге "Военная тропа и костры советов" случай, когда один калека, не умевший ходить с рождения, во время нападения солдат на лагерь Хункпапов, попросил привязать его к лошади, чтобы он не упал, и пустить её на врагов. "Я хочу умереть, как полагается умирать мужчинам", - сказал он. Соплеменники выполнили его просьбу. Воевать он не мог, поэтому скакал в сторону солдат без единого выстрела. Они же встретили его целым залпом. Когда лошадь донесла его до белых людей, те с удивлением обнаружили перед собой изрешечённое тельце жалкого уродца, не способного удержать в руках даже погремушку. Что это было? Героизм? Героическое самоубийство? В книге Линдермэна "Много Ударов" старый вождь Абсароков вспоминает, что однажды, ещё до его рождения, в одном стойбище разразилась оспа. "Тогда Абсароки ещё не знали этой страшной болезни и очень перепугались. Два молодых воина, у которых в лагере были возлюбленные, вознамерились спасти их от смерти, вспрыгнули вдвоём на одну белоснежную лошадь и, запев свои Песни Смерти, спрыгнули со скалы и разбились". Разве это не самоубийство? Кто может поспорить с этим? Пусть оно жертвенное, но самоубийство. И вождь, излагая данную историю, ничуть не выказывает ужаса. О гибели двух братьев, которые отправились в бой, чтобы обязательно умереть, так как были сильно расстроены дурным поведением своих сестёр, рассказывает и Хобель в книге "Шайены". Там же он упоминает о женщине, повесившейся из-за того, что муж привёл в дом вторую жену; об этой женщине Шайены говорили, что она поступила глупо, убив себя по столь ерундовой причине. Шардон тоже приводит в своём дневнике некоторые случаи добровольного ухода индейцев из жизни без какой-либо явно выраженной причины: "Среда, 5 апреля. В деревне старая индеанка, уставшая от жизни, пыталась повеситься прошлой ночью". Кстати сказать, ранние путешественники отмечали тот факт, что повешение было наиболее распространённой формой самоубийства среди индейских женщин. Известен даже один ручей, который называется Ручей Повесившейся Женщины. Почему предпочтение отдавалось такому способу самоубийства, сказать трудно.
Суицид в индейском обществе был, конечно, как и в любом другом сообществе, ибо они такие же люди, как и все иные, их разрывали те же страсти, их угнетали те же переживания. Но в связи с тем, что большинство индейцев погибало в военных столкновениях или в период голода (а с появлением белых пришельцев пришла массовая смерть от оспы, холеры и гриппа), численность потенциальных самоубийц значительно уменьшалась, но не сокращалась до нуля.
В связи с затронутым вопросом хочу привести в качестве примера историю из жизни Черноногих, рассказанную Томпсоном, которая демонстрирует, насколько неожиданным может быть поведение индейцев и насколько оно схоже по своей сути с поведением темпераментных представителей белой расы.
"Поонокоу (Олень-Самец, Олений Бык) был сыном военного вождя по имени Кутенаи Аппи. Он был помолвлен с девушкой и ждал лишь того, когда просохнет кожа, предназначенная для их будущей палатки. Случилось, что его отец собрал воинов для военного похода против Змей, причиной послужила какая-то ссора. Некоторые сыновья присоединились к отцу, поехал и Поонокоу. Экспедиция прошла успешно, он возвратился с двумя прекрасными лошадьми, которых хотел подарить своему будущему тестю. Но тут выяснилось, что пока продолжался поход, отец невесты поддался на уговоры другого мужчины, получил от него много подарков и продал ему дочь для его сына.
Тогда Поонокоу взял своих лошадей и послал своего друга в ту деревню, где находилась девушка. Он просил вызвать её тётку, чтобы переговорить с ней. Он объяснил, что намерен убить обидчика. Тётка, видя его состояние, обещала переговорить с девушкой.
Едва девушка узнала обо всём, она поспешила из дома мужа к своему возлюбленному, и они вдвоём поехали к торговому пункту на реке Саскачеван. Путешествие заняло шесть дней. Возле торгового дома Поонокоу увидел несколько лошадей и, не желая показываться никому на глаза, он расседлал своих коней, чтобы сменить их на свежих. В это время индеец, стоявший в дозоре, увидел его и, естественно. Принял за конокрада. Прозвучал выстрел, и пуля попала в живот Поонокоу. Он знал, что рана была смертельной.
Наутро он открыл глаза и понял, что жизнь вскоре покинет его. Тогда он достал острый нож и поднёс его к сердцу своей спутницы.
- Должен ли я умереть один? Ты действительно любишь меня?
Она принялась рыдать, склонила голову и не ответила ничего.
- Я вижу, что ты не любишь меня. Мне придётся уйти одному. Передай моему брату обо всём, что произошло. Скажи ему, что я погиб от собственной руки, - с этими словами он вскрыл свой живот ножом, сопровождая это действие истерическим смехом.
Торговцы похоронили его. Два дня молодая женщина-Пьеганка оставалась с ними. Всем казалось, что судьба её решена, поэтому торговцы предложили ей вернуться в деревню Черноногих. Она отказалась, заявив, что умиравший велел ей отправиться к его братьям.
- Он так велел, я так должна сделать.
Она попросила лошадь, торговцы дали ей лошадь и провизию.
Она добралась до деревни братьев своего возлюбленного и поведала им о его судьбе. Они пожалели её. Они знали, что обманутый муж убьёт её теперь, и спросили, что она намерена делать. Она сказала:
- Я знаю, что должна была сделать. Но моё сердце было слабым. Теперь я не слабая. Моя жизнь ничего не будет стоить, если я паду от руки человека, которому была отдана. Это будет плохая смерть, и мне придётся бродить в другом мире без друзей, никто не позаботится обо мне. Ваш брат умер, он в другом мире, он любит меня. Сжальтесь надо мной, отправьте меня к нему.
Тогда они пустили стрелу ей в сердце, и её душа присоединилась к душе её возлюбленного. Они похоронили её как вдову их брата" (D.Thompson`s Narrative of his Explorations in Western America).
Чем не шекспировские страсти?
***
Сичангу, то есть Опалённые Бёдра ("сичан" - внешняя сторона бедра, "гу" - жечь), это поелмя жило между верховьями Белой Реки и L`eu qui Court и реки Титон. Хайд считает, что название Опалённые Бёдра не применялось по отношению к Сичангам до их переселения на Миссури, то есть до середины 18 века (Hyde "Red Cloud Folk"). В 1804 году Льюис и Кларк обнаружили этих индейцев на обоих берегах Миссури в районе рек Белая и Титон (Elliott Coues "History of the Lewis and Clark Expedition"). В 1853 году Воган, агент по делам индейцев, зафиксировал их пребывание "между устьем Южного притока Белой Реки, к югу от L`eau qui Court, примерно в ста милях от его устья, и далее по течению к его верховьям, включая в эту территорию район между Северным рукавом Белой и L`eau qui Court" (Annual Report of the Commisioner of Indian Affairs, 1853). Два года спустя лейтенант Воррен подтвердил, что Сичанги называли своей землёй район вдоль Белой Реки.
Дениг рассказывает, что многие годы их возглавлял вождь по имени Чистая Синяя Земля. Он был мудрым правителем и оставил о себе добрую славу. Белые считали его хорошим другом, так как он при всякой возможности покровительствовал торговцам и даже в напряжённые времена не давал в обиду белых людей, навещавших его лагерь. Мало встречалось среди индейцев столь влиятельных, сильных и достойных уважения вождей. Конечно, кого-то боялись больше, кого-то считали более отважным, но личные качества Чистой Синей Земли возвели его на высокий пьедестал, откуда он разумно руководил охотой, практически никогда не допуская голодных дней.
Согласно Хайду, Опалённые Бёдра в 1830-е годы были сильно разобщены и дезорганизованы повальным пьянством, и Чистая Синяя Земля был озабочен всё ухудшавшимися условиями охоты. Индейцы столкнулись с необходимостью провести определённую реорганизацию племенного круга, и Чистая Синяя Земля возглавил непростое дело. На зиму каждая община ставала лагерем там, где хотела, но ранним летом, когда приходила пора большой бизоньей охоты, общины сходились вместе и образовывали большой лагерный круг. В действительности, в этом не было ничего нового, но с того момента, как индейцы соприкоснулись с белыми людьми, многое в их устоях пошло наперекосяк.
Впоследствии Опалённые Бёдра стали известны как Народ Крапчатого Хвоста. Крапчатый Хвост заслуженно занял место вождя этого племени, неоднократно проявив себя в сражениях, а затем и в качестве мудрого руководителя, который всячески оберегал племя от войны.
Крапчатый Хвост рос в то самое время, когда Чистая Синяя Земля восстанавливал племенные законы. То было хорошее время для формирования личности воина. Предания гласят, что Крапчатый Хвост был красивым и смелым человеком. В 1841 году он встретил девушку, на которой решил жениться. Вероятно, она отвечала ему взаимностью. Однако между ними стоял старый вождь по кличке Бегущий Медведь, который тоже жаждал заполучить девушку. Он был богат, так что симпатии её родителей должны были быть на стороне старика. Тогда Крапчатый Хвост убил старого индейца где-то за пределами лагеря. Некоторые склонны считать, что это было коварное убийство, но скорее всего молодой и сильный воин убил соперника в честном бою, если может бой называться честным, когда молодой, крепкий, ловкий юноша сражается с дряхлеющим мужчиной. Эту историю Вильям Бордо слышал в 1915 году от старых индейцев, которые хорошо помнили юность Крапчатого Хвоста. Но деталей той схватки никто не знал. Девушка стала женой будущего вождя и родила ему тринадцать детей. Она же была рядом с ним, когда его отправили в тюрьму форта Ливенворс за участие в разграблении почтовой кареты и убийство пассажиров.
Выйдя из заключения, Крапчатый Хвост сильно изменился. Его воинственный энтузиазм, направленный против Бледнолицых, полностью угас. Он увидел силу солдат, мощь их пушек, численность армий и решил пойти мирным путём, дабы сохранить свой народ. Многие ругали его за это и называли предателем, но кто может сегодня с уверенностью сказать, что есть предательство? Желание сделать жизнь народа лучше, когда основная масса этого ещё не понимает? Поступки, идущие наперекор взглядам большинства? Отказ от недавних идеалов? Но взглядам свойственно меняться со временем, люди взрослеют, набираются опыта и знаний, приходят к новым умозаключениям, меняют ориентиры.
Как бы то ни было, Крапчатый Хвост возглавил огромную резервацию. Его нельзя ни в коем случае назвать преданным другом белых людей, но большинство индейцев считало изменниковм. Он же лишь ограждал соплеменников от кровавой драмы, возможно, нередко наступая на горло собственной гордости.
Он погиб от руки соплеменника в 1881 году. Его убийство вызвало много толков, но никто так и не смог разгадать, что двигало Вороньим Псом, когда он нажал на спусковой крючок "винчестера", подкараулив Крапчатого Хвоста, когда тот возвращался с племенного совета. Вождя похоронили в торжественном традиционном наряде, сшитом из оленьей кожи. В губы ему вложили кусок сала, чтобы он послужил ему пищей на первом этапе пути в Страну Духов. Сначала его оставили лежать на высоком помосте, как было заведено у Дакотов, но позже власти перезахоронили тело вождя на маленьком епископальном кладбище, как того требовала христианская цивилизация (ведь белым людям было важно иметь такую значительную фигуру индейского народа в "своей семье").
Опалённые Бёдра были хорошими охотниками, богато (по индейским понятиям) одетые и снабжённые мясом. Они жили в удобных палатках, владели большими табунами. Своё время они посвящали бизоньей охоте, ловле диких лошадей и военным экспедициям на нижнее течение реки Платт против Поуней.
Каждое лето молодые люди уходили в поход за лошадьми в бассейны рек Платт и Арканзас. Индейцы применяли для этого тактику изнурительного загона, предварительно окружив табун мустангов, начинали гнать лошадей от одного человека к другому, доводя их до полного изнеможения, после чего набрасывали на шею мустанга петлю, валили на землю, стреноживали и уже позже приступали к объездке. Обычно из таких походов охотники за лошадьми возвращались с уловом в 40-60 голов.
В 1943 году лесник из резервации Розового Бутона (Rosebud) рассказал Джону Юэрсу, что старики поведали ему, как ездили охотиться на диких лошадей в свои излюбленные места: близ нынешнего города Альянс в штате Небраска, где была целая сеть узких каньонов, и длиннющее ущелье вдоль реки Шайен в штате Вайоминг. Многие эти каньоны заканчивались глухими тупиками. Индейцы подолгу гнались на своих конях за мустангами, а в последний момент на ходу пересаживались на своих лучших скакунов, прибережённых напоследок для решающего рывка. Одна из групп охотников везла с собой заготовленные петли, прицепленные к раздвоенным концам длинных палок. Как только мустанг оказывался в пределах длины палки, на шею ему накидывалась петля, а палка отбрасывалась прочь. Охотник спрыгивал со своего коня, чтобы завалить и связать пойманное животное.
А вот воспоминания Мато Нажина: "Шест, который я увидел в руках отца, был более трёх метров длиной... Пока отец заготавливал палки, дедушка достал верёвку, свитую из тонких ремней, достал также ремни и ремешки, то нарезанные из оленьей кожи, то из шкуры бизона; некоторые из них были длинные, другие короткие. Отец выбрал ремешок из оленьей кожи и привязал его к концу шеста, потом привязал другой ремешок почти на середине шеста После этого он взял верёвку и сделал большую петлю. С двух сторон он подхватил петлю ремешками прикреплёнными к шесту. Так получилось приспособление для ловли мустангов... И вот весь лагерь пришёл в движение... Всадники с укрюками в руках мчались на быстроногих скакунах... Отец уже почти догнал мустанга. Он держал наготове свой укрюк и налаживал петлю из верёвки... Когда мы достигли подножия холма, отец поднял укрюк и опустил его над головой мустанга. Через секунду петля уже скользнула по шее дикой лошади. Теперь отец дёрнул шест изо всей силы и оторвал его от ремешков, которые придерживали расправленную петлю, - укрюк сделал своё дело, его можно было выбросить, мустанг был на аркане" ("My People the Sioux").
В войне против Поуней и Арикаров верх обычно брали Титоны, благодаря своей многочисленности. Редкий летний сезон заканчивался без того, чтобы в стойбище не привезли множество вражеских скальпов. Впрочем, никакого ограничения на военные походы в смысле времени года не существовало. Пляски со скальпами происходили весьма часто. Монотонные военные песни, сопровождаемые визгливыми голосами женщин, раздавались постоянно, равно как и заунывное оплакивание павших в бою.
Враги тоже были далеки от идеального характера и рвались в бой, дабы расквитаться за свои унижения и потери. Они подкрадывались к стойбищам Титонов чуть ли не еженощно, чтобы угнать пяток-другой лошадей или убить одиноко бродящего за пределами деревни человека.
Умерших хоронили обычно на высоком помосте, что было распространено среди всех равнинных племён. Сам же процесс погребения мог отличаться один от другого пышностью.
В 1866 году от тяжёлой болезни скончалась дочь Крапчатого Хвоста, когда деревня стояла на берегу Пыльной Реки. Перед смертью она высказалась, чтобы её похоронили в форте Ларами "на горе возле могилы Старого Дыма". Дым доводился семье Крапчатого Хвоста родственником и в былые годы занимал высокое положение среди Титонов. Форт Ларами располагался в 260 милях от стойбища Опалённых Бёдер. "Когда она умерла, деревню охватил ужасный плач. Со свежеубитого оленя сняли шкуру и хорошенько прокоптили её, затем завернули в эту шкуру тело умершей девушки, туго перетянув шнурками. Таким образом труп был некоторым образом забальзамирован... Стояла слякотная погода. Путь до Ларами был извилист и холмист. Мёртвое тело лежало на двух белых лошадках, крепко связанных между собой... Пятнадцать дней двигалась траурная процессия под звуки непрекращающихся рыданий... В двух милях от форта индейцев встретили солдаты, чтобы проводить к укреплению... На следующий день возле могилы Старого Дыма на двенадцатифутовых шестах установили площадку и набросили поверх неё шкуру бизона. К шестам прибили хвосты и головы двух белых лошадей, доставивших труп в форт. Тело не развернули, но оставили внутри оленьей кожи и укутали ещё в красное одеяло, после чего положили в гроб... Женщины приближались к умершей и подолгу говорили ей что-то, некоторые шептали, будто сообщая ей нечто сокровенное. Каждая оставляла покойнице что-нибудь на память: зеркальце, нить цветных бус, сосновую шишку. После этого гроб закрыли, и женщины принялись поднимать его на помост. Мужчины стояли вокруг, но ни один из них не сделал движения, чтобы помощь женщинам. Поверх гроба положили свежую бизонью шкуру и привязали её к помосту ремнями" (Gleed "Letters").
Кливланд, работая в индейском агентстве в Небраске, сделал любопытные наблюдения за погребальными обычаями Опалённых Бёдер, о чём сообщил в своём письме к доктору Ярроу. "Некоторые из этих индейцев хоронят своих покойников в грубых деревянных ящиках, либо закапывая в яму, либо просто оставляя гроб на поверхности земли где-нибудь на возвышенности, если у них нет возможности вырыть могилу. Но это лишь подражание белым людям. В большинстве же случаев они придерживаются своей традиции, которая ничем не отличается от обычаев их далёких предков, живших много поколений назад. Следуя племенным устоям, они туго заворачивают покойника в одеяла или шкуры (случается, в то и другое разом), обвязывают кожаными шнурками, затем кладут умершего на спину, вытянув во всю длину, либо на ветви дерева, либо на специально сооружённый помост. Такие помосты обычно устанавливаются на четырёх шестах высотой футов в восемь, концы тех шестов имеют развилку и надёжно подпирают помост в каждом из четырёх углов. Бывает, что на один помост укладывают не одно тело, а больше, хотя обыкновенно для каждого покойника сооружается свой настил. Индейцы, будучи очень суеверными, подвешивают к помосту всяческие вещицы, которые считают священными. Суеверие их настолько велико, что никто из соплеменников никогда не осквернит место захоронения... То же суеверие не позволит индейцам использовать погребальный помост дважды или взять кусок дерева с места погребения для иных нужд, например, в качестве дров, даже если обстоятельства очень "поджимают". Существует также обычай, хоть он и не распространён повсеместно, забирать тело после того, как оно пролежало два года на помосте, и хоронить его в земле" (Yarrow "Letters").
Вся работа по подготовке умершего к похоронам, равно как и сооружение самого погребального эшафота возлагается на женщин. "Женщины укладывают тело на помосте, затем приходят в деревню, чтобы пригласить мужчин к месту погребения" (Yarrow).
"В том случае, если умерший был человеком богатым или если родственники могут позволить себе это, то забивается одна или несколько лошадей, их туши сваливаются у подножия эшафота. Друзья и родня усопшего выражают горечь утраты самыми разными способами: одни из них громко стенают, другие делают себе порезы на руках и ногах ножом или кусочками кремня, чтобы залить себя кровью. После чьей-либо смерти скорбящие люди не притрагиваются к пище до тех пор, пока тело не будет похоронено. Оставшаяся собственность покойного раздаётся соплеменникам. Жилище обычно переходит в собственность одной из женщин, помогавшей во время погребения" ("Burials West of the Mississippi" Bureau of American Ethnology).
"Существует обычай оставлять пищу на погребальном помосте. Иногда еды кладут мало, и это означает, что она предназначена только для самого покойника. Но бывает, что пищи оставляют много, и тогда она предназначается также и для духов других умерших, одного возраста и пола с покойником. Например, если умерла маленькая девочка, то её придут встретить и угоститься такие же маленькие девочки. Если скончался мужчина средних лет, то его встретят духи мужчин такого же возраста. Родственники никогда не произносят вслух имена умерших людей" (Yarrow).
Хочу воспользоваться описанием похорон, оставленным Алисой Флетчер. Эта настойчивая женщина-этнограф приложила немало сил, чтобы донести до людей прелюбопытнейшие детали из жизни американских аборигенов. Похороны, о которых пойдёт речь, случились в резервации Розовый Бутон в конце 1881 года, но традиционная сторона ритуала никуда не делась, несмотря на многие изменения, произошедшие в жизни Титонов к тому времени.
"Утром 18 октября 1881 года внезапно умер индеец. Один из родственников вышел из двери и воскликнул:
- Посланник отправляется в страну духов!
После этого он немедленно застрелил лучшего коня скончавшегося индейца. Его жёны быстро распаковали свои сумки и извлекли оттуда всевозможные украшения, бусы и т.п. и побросали их к ограде возле палатки.
В руки умершему вложили барабан общества Лисиц. Умерший был также членом "клуба" Омаха. В палатке собрались и уселись в ряд представители воинского общества Омаха. Очень долго они исполняли низкими голосами песню смерти. Прибежала собака, и они застрелили её. Вход в их палатку был открыт. Над головой покойника виднелось какое-то украшение из перьев, вероятно, его боевой убор. Женские украшения и бусы уже были развешены на ограде, их должны были распределить между членами "клуба". Женщины-родственницы обрезали свои волосы и уложили их на мёртвое тело - эти волосы должны быть погребены вместе с покойником. Из палатки вынесли все домашние вещи.
Прежде чем глашатай объявил о раздаче лошадей, я заметила какого-то мужчину в светлом одеяле; он наклонился над мертвецом и раскрашивал его лицо жёлтым и красным цветом. Закончив свою работу, он сказал, что можно раздавать лошадей.
Покойника похоронили в полдень. Его пистолет, нож, барабан и лук были оставлены возле него. Убитую лошадь отволокли к месту погребения чуть позже. А застреленная псина отправилась в котёл и послужила угощением собравшихся" (Bureau of American Ethnology).
В дневниках экспедиции Льюиса-Кларка под числом 20 апреля 1805 сделана запись: "Неподалёку от лагеря я увидел... индеанку, захороненную на их манер на платформе высотой футов в шесть. Платформа обрушилась. Индеанка была плотно завёрнута в несколько шкур и завязана. Рядом была её убитая собака, сумка с разноцветной глиной, мелкие косточки, когти бобра..." Это могло быть захоронение Титонов или Ассинибойнов, а также любых других степных индейцев; принципиально они ничем не отличались друг от друга.
Рассказывая о захоронениях Ассинибойнов, священник Де Смет пишет: "Они никогда не закапывают своих мёртвых. Они привязывают покойников верёвками и кожаными ремнями к ветвям деревьев, но чаще оставляют их на специальных платформах, дабы уберечь их от волков и прочих диких зверей. Эти платформы гораздо выше человеческого роста. Покойника всегда кладут ногами на запад. Так они лежат и гниют. Когда помост или дерево с захоронением обрушиваются от старости, родственники закапывают кости покойника в землю, а черепа выкладывают по кругу на равнине, обязательно повернув их глазницами к центру круга. За этими кругами из черепов индейцы следят, поклоняясь им как святыням. Там всегда можно увидеть и несколько бизоньих черепов. В центре торчит шест высотой примерно в двадцать футов, к нему привязаны всевозможные ваканы, чтобы охранять священное место. Индейцы называют кладбище Деревней Мёртвых. Они обязательно навещают эти места в определённое время года, чтобы побеседовать с умершими и оставить им какие-нибудь подарки".
Не так много можно найти людей, которые были бы столь же хорошо знакомы с обычаями племён Верхнего Миссури, как Отец Де Смет. Он путешествовал по той земле во все времена года, для него не существовало препятствий. Он оставил массу описаний и не случайно считается действительным знатоком индейских обычаев. Однако есть случаи особые, когда погребальные обряды принимают совершенно иные формы. Так, например, Александр Генри, добравшийся до Ассинибойнов в 1775 году, рассказал о более древних похоронных обычаях этого народа, которые не могут не вызвать интерес читателя: "Если смерть пришла зимой и застигла общину вдали от родового кладбища, то родственники возят покойника за собой повсюду до наступления весны, куда бы они ни направлялись. Мёртвое тело обязательно держат на высоком помосте, подальше от звериных клыков. Весной приезжают к месту захоронения. Могила делается круглой формы, примерно пять футов глубиной, обкладывается берёзовой корой или же корой другого дерева и шкурами. Когда устроено сиденье, покойника располагают в могиле в сидячем положении, подперев его со всех сторон. Если это мужчина, то подле него складывается его оружие, а также его обувь и вообще всё, что нужно охотнику и воину... После этого усопшего покрывают корой, кору придавливают брёвнами, брёвна засыпают землёй. Затем поднимается оратор и произносит хвалебную речь, подробно перечисляя все подвиги покойного. Он не упускает из виду ни одного поверженного врага, ни одного снятого скальпа, ни одного захваченного пленника... При каждом упоминании выступающий ударяет по заборчику, установленному перед могилой, как бы привлекая внимание к своим словам и усиливая впечатление. По окончании его речи заборчик покрывается рисунками со всеми только что перечисленными подвигами, все убитые враги, все пленники - всё появляется на этой изгороди... К этому добавляется его личный символ, который на алгонкинском языке называется "тотем", и без которого индейцы не мыслят никакой охраны. Кроме того, этот знак будет сообщать всякому прохожему, к какому роду принадлежит захороненный человек. Особое значение придаётся еде, которую оставляют на могиле, чтобы усопший мог питаться в пути".
Приплыв 25 мая 1833 года на пароходе в Агентство Сю (Sioux Agency), принц Максимильян сразу приметил на возвышенности индейское кладбище. Многие могилы представляли собой высокие платформы на четырёх шестах. Но были и просто одинокие шесты, у основания которых были густо навалены ветви и кустарники, под которыми располагались земляные могилы. Максимильяну сказали, что "в одной из таких могил был захоронен в стоячем положении сын вождя". "Среди любопытных обычаев Сю следует выделить их обхождение с умершими. Те, которые умирают вдали от дома, зашиваются в шкуры и укладываются вместе со всем своим оружием на высоких помостах, где остаются до полного разложения, после чего их кости иногда закапываются в землю. Но те, которые погибают в бою, закапываются на месте. Бывает, что и в мирное время они хоронят своих людей в земле и охраняют их от волков при помощи наваленных поверх могилы колючих кустов. Я видел много таких могил близ Агентства Сю". Об Ассинибойнах Максимильян сообщал следующее: "Они верят в то, что умершие уходят в страну, лежащую где-то на юге. Там храбрые и добропорядочные индейцы находят для себя женщин и бизонов, в то время как слабые и трусливые помещаются на остров, где они лишаются каких-либо благ. Те, что в жизни вели себя отважно, не должны быть погребены на деревьях, но их следует оставить прямо на земле, так как они способны сами позаботиться о себе. Конечно, в этих случаях их просто пожирают волки, и чтобы этого не произошло, индейцы обкладывают трупы камнями. Но чаще всего покойников закрепляют на деревьях, как это делают все Сю, или же кладут на высокие помосты. Мертвецов заворачивают в бизоньи шкуры. На одном дереве иногда можно увидеть три и даже четыре захоронения". В другом месте (22 июля 1833) Максимильян рассказывает: "Мы обнаружили дерево с несколькими покойниками на нём. Одно тело свалилось на землю, и волки разорвали его. Все трупы были завёрнуты в новые одеяла, некоторые были покрыты алой краской. Отдельные ветви того дерева и часть ствола тоже были выкрашены в красный цвет. Мистер Дрейдоппель, наткнувшийся на это захоронение, подобрал череп молодого Ассинибойна, в котором мышь устроила своё гнездо. А господин Бодмер сделал тщательную зарисовку того дерева, под которым распустился густой куст роз в полной красе".
Окрашивание погребальных деревьев, похоже, было весьма распространённым явлением среди Титонов и Ассинибойнов. 13 июля 1833 года Максимильян увидел в нескольких милях от форта Юнион останки Ассинибойна, лежащего в шкурах на склонённых ветвях дерева, ствол которого был сплошь обмазан красной краской. На ветвях висели седло и уздечка.
Но полковник Додж придерживается иного мнения по поводу траурного цвета: "Сю придавали особое значение зелёному цвету при погребении мёртвых. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы Сю использовали в повседневности зелёные одеяла, но на всех обследованных мною могилах я видел человеческие останки, завёрнутые в зелёные одеяла. А вот у Шайенов и Арапахов, похоже, нет такого особого цвета" (Dodge "Our Wild Indians"). Не верить словам Доджа нет никакого основания, так как он по роду своей деятельности повидал немало захоронений. Однако он никогда не считал себя исследователям и не отличался особой наблюдательностью. Возможно, его свидетельства относятся к какой-то определённой группе Дакотов, но не ко всем степнякам? Ведь Додж употребляет слово СЮ, за которым могут стоять самые разные племена и общины Дакотов, от западных до восточных и от северных до южных, равно как и Ассинибойны.
А вот любопытное свидетельство Деревянной Ноги (Шайен). "Лакоты часто хоронили своих умерших на помостах, но у Шайенов дело обстояло иначе. Иногда мы тоже клали мертвецов на сделанные из дерева настилы, однако чаще всего мы помещали их в маленьких каменистых пещерах на склонах холмов, если таковые были удобными. В более поздние времена в нашей резервации покойника клали на землю на каменистом холме или другом месте вдали от дорог. Тело тщательно закутывали в одеяла, а иногда оставляли в деревянном ящике. В любом случае сверху наваливалась куча камней, чтобы защитить тело от хищников" (Thomas Marquis "A Warrior Who Fought Custer").
Вышесказанное указывает на то, что захоронения на помостах не были традиционно-обязательными для кочевых племён. Надо полагать, что помосты вошли в культуру степняков в связи с тем, что деревья редко встречались на равнинах, следовательно, оставлять всех покойников высоко на ветвях было весьма проблематично. Именно поэтому индейцы стали сооружать высокие погребальные настилы (дабы восполнить ими недостаток деревьев); возможно, на помосты шли даже шесты, из которых строились жилища (на некоторых фотографиях конца девятнадцатого столетия видны целые связки шестов, прислонённые к погребальным настилам). Что касается пещер, о которых говорит Деревянная Нога, то отыскать таковые можно было только в гористой местности, но никак не в прерии.
О том, что рельеф местности диктовал туземцам условия захоронений, говорит и то, что многие племена, обитавшие в окружении гор, куда реже пользовались погребальными помостами и предпочитали хоронить покойников в пещерах. Например, Проткнутые Носы во время так называемой войны вождя Жозефа, клали своих убитых в пещерки или в углубления, которые успевали отрывать на обрывистых участках земли сразу после завершения боя, несмотря на всю нехватку времени.
Устоявшееся мнение, что индейцы следовали погребальным обычаям по строго определённой схеме, иногда приводит к тому, что некоторые вопросы истории так и остаются неясными. Стереотипы мешают увидеть истину. Примером может служить спор о захоронении знаменитого воина Шайенов, известного белым людям под именем Римский Нос (в действительности Орлиный Нос).
Орлиный Нос погиб в 1868 году. Шайены утверждали, что он был погребён тайно, дабы его тело не могло пострадать от рук мстительных врагов. Но отряд бригадного генерала Карпентера обнаружил это захоронение, хотя трудно утверждать со всей определённостью, что одна из обнаруженных могил принадлежала именно Орлиному Носу. Некоторые убитые показались солдатам не рядовыми индейцами, а выдающимися воинами, если судить по их нарядам. Так, один из покойников был одет в головной убор из оленьей кожи, красиво расшитый бисером, с орлиными перьями, которые тянулись вдоль всей спины индейца, и украшенный отполированным бизоньим рогом в передней части. Именно такой головной убор носил Орлиный Нос, и многие индейцы называли этот головной убор уникальным, хотя уникальность его, конечно, была связана не столько с его внешним видом, сколько с магическими качествами убора. И всё же индейцы не упоминают больше ни об одном воине, который носил бы в том бою подобный убор. Если верить исходить из обнаруженного головного убора, то получается, что было найдено захоронение именно Орлиного Носа. Вместе с тем, способ погребения Шайенов, как указывалось выше, отличался от погребений Лакотов. Впрочем, Симсон Мэтсон, основываясь на многочисленных опросах Шайенов, пишет об этом: "После смерти Орлиного Носа, тело на закате отвезли к южному рукаву Республиканской Реки. Он был захоронен рядом с тем местом, где сегодня располагается Хэйл, Колорадо. Как полагается по индейскому обычаю, его жене помогала другая индеанка по имени Магическая Женщина: принести шесты от палатки и возвести помост". Кстати сказать, Джордж Бент, живший с Шайенами в то время, подтверждает, что Орлиный Нос и другие убитые были оставлены на помостах. Но вполне возможно, что Бент говорил о помосте лишь для того, чтобы "замести" следы, хотя его мемуары были написаны далеко не сразу после тех событий, так что "заметать" следы не было уже нужды.
Этот случай является также ещё одним подтверждением того, что свидетельства индейцев-участников какого-то события полны противоречий. Зачастую один и тот же рассказчик мог изложить две вполне противоречившие друг другу версии, как это показал Роберт Лоуи на примере устной традиции Абсароков. Но бывало, что индейцы просто откровенно привирали, давая интервью жерналистам, считая это чуть ли не делом своей чести. "Нет ничего дурного в том, чтобы лгать белым людям!" - не раз повторял Две Луны, вождь Шайенов.
***
Дениг рассказывает, что как-то раз в 1835 году "Поуни и Арикары угнали 50 лошадей у Опалённых Бёдер из лагеря на L`eu qui Court. Погоня собралась без промедления, и преследователи настигли конокрадов совсем недалеко от стойбища. С душераздирающими воплями дикари сцепились в яростной драке. Все двадцать два конокрада погибли на месте, и их лошади были присоединены к только что угнанному ими и теперь возвращённому табуну. К месту схватки, едва завидев, что дело кончено, кинулись женщины из лагеря. Размахивая топорами и ножами, они спешили добраться до распластанных в высокой траве врагов. Считанные минуты спустя поле брани стало похожим на гудящий рой пчёл, густо облепивший соты. Воины важно гарцевали на своих разгорячённых скакунах, обмениваясь громкими возгласами и посматривая не то, как их жёны и сёстры отрубали головы, руки, ноги и половые органы поверженных врагов. Чуть позже шумная процессия уже возвращалась к родным палаткам, волоча за собой на верёвках изуродованные трупы и размахивая над головами палками с привязанными к ним отсечёнными человеческими членами. Маленькие мальчики бросали друг другу отрубленные оскальпированные головы и стреляли в них из своих луков, а некоторые даже получили для такого случая от отцов или старших братьев длинноствольные ружья, чтобы всадить кусок свинца в уже и без того обезображенных врагов. Долго ещё дети и женщины колотили палками и камнями по окровавленным останкам конокрадов, и до самого утра не смолкали дикие песни над жилищами Опалённых Бёдер".
Но отвернёмся же от этого безжалостного действа и уделим немного внимания иным аспектам жизни, тем более что таких историй было несчётное множество и рассказывать их можно про любое племя. Почему Дениг решил поведать читателю именно эту историю, остаётся непонятным. Он не называет никаких конкретных имён и не приводит подробностей той схватки. Стало быть, она не заслуживает особого внимания. Это просто одна из тысячи таких историй, которые не отличаются одна от другой абсолютно ничем, разве что речь идёт о Сичангах, то есть Опалённых Бёдрах.
Сичангу - одно из многих племён, которые устраивали массовую охоту на стада копытных, криками сгоняя их к высокому обрыву, откуда животные сыпались вниз на острые скалы, ломали себе ноги и сотнями бились в агонии до тех пор, пока индейцы не спускались по тропинкам вниз, чтобы прикончить их. Такое ведение охоты характерно для более северных племён, живущих в окружении гор. Однако часть страны Сичангов в бассейне Белой Реки, будучи очень пересечённой местностью, тоже вполне пригодна для такого вида охоты. Вислер дал подробное описание загонной охоты на антилоп, характерную для племени Черноногих, и подчеркнул, что такая охота велась многими племенами того региона. Дж.-Г.Сноуден лично видел такую ловушку для антилоп в истоках южной реки Шайен в ноябре 1859 года; этот загон был устроен Арапахами. Дениг сообщает: "Суть загонной охоты была проста. Когда стадо животных попадало в окружение нескольких сотен человек и, напуганное истошными криками, пускалось наутёк к единственному оставленному для антилоп проходу между холмами, животные, не подозревая о коварстве охотников, выбегают прямо к тому месту, где земля обрывается перпендикулярной стеной. Очень часто такие ловушки бывали не очень глубокие, и антилопы, валясь друг на друга, вскоре заметно засыпали дно, и в какой-то момент очередная порция животных уже получала возможность выпрыгнуть наружу, скача по телам своих несчастных сотоварищей. Принимая это во внимание, индейцы обычно возводили со всех сторон небольшие стены из брёвен и кустарника, дабы предотвратить бегство тех антилоп, которые окажутся самыми верхними".
Разумеется, что такая охота велась не только на антилоп, но в гораздо большем объёме - на бизонов, ибо сами стада бизонов (более многочисленные) сулили добычу побогаче. Впрочем, коли существовали ловушки такого рода на антилоп, это свидетельствует о том, что антилопы паслись столь крупными стадами, что величину их трудно представить сегодня (ведь горстку животных в десять-двадцать голов не так-то легко направить в нужном направлении; они просто разбегутся в разные стороны).
Что до бизонов, то в "долошадные" времена индейцы использовали не столько загонный способ, сколько метод заманивания стада к ловушке. В качестве умелых зазывателей выступали люди, не только досконально изучившие повадки бизонов, но и получившие некоторые откровения от Великого Духа. По этому поводу существует легенда Черноногих, в которой рассказывается о священном Бизоньем Камне, силу которого постигла жена одного из индейцев племени Черноногих. Эта молодая женщина была самой забитой в семье, носила самые стоптанные мокасины, еда доставалась ей за обедом в самую последнюю очередь и т.д. и т.п. И вот однажды эта женщина услышала в лесу голос:
- Я Бизоний Камень, - произнёс голос, - я лежу у твоих ног. Подними меня, и я поведаю тебе тайну.
И камень передал ей умение повелевать бизонами, чтобы околдовывать их, лишать их собственной воли и направлять движение их стада в нужном направлении. Молодая женщина вернулась домой и сказала своему мужу:
- Созови всех мужчин. Пусть каждый из них принесёт с собой кусочек мяса с горба бизона. А те, кто умеет пользоваться погремушками, пусть принесут с собой погремушки, по четыре штуки каждый. - Она повернулась к юношам и сказала - А вы принесите сюда побольше бизоньих рёбер и уложите их в один ряд. Когда всё будет готово, встряхните бизоньими шкурами четыре раза в сторону уложенных рёбер и громко спойте им песню. На четвёртый раз все рёбра превратятся в настоящих бизонов.
Она сообщила им слова священной песни, и когда всё было исполнено, рёбра на самом деле превратились в живых бизонов. Отсюда пришла к людям сила повелевать этими могучими рогатыми животными и направлять вожака стада к ловушке на скале.
Замечательное описание действий зазывателя бизонов даёт Джеймс Шульц в повести "Апок, зазыватель бизонов": "Мимо нас прошёл Маленькая Выдра. Он спустился в ложбину, пересёк её и стал подниматься по склону. За ложбиной тянулись невысокие холмы. Зазыватель обходил их, не желая показываться стаду. Я следил за каждым его движением. Наконец, он поднялся на вершину одного холма, хотя мне казалось, что бизоны находились ещё слишком далеко, чтобы можно было позвать их. Здесь он остановился, развернул шкуру бизона и стал размахивать ею на виду всего стада. Потом он быстро спустился с холма и три или четыре раза позвал бизонов. Голоса его я не слышал, но сразу догадался, что он звал бизонов; грудь его опускалась и поднималась. Он то наклонялся вперёд, то выпрямлялся. О, как напрягал я мой слух, пытаясь расслышать его зов... Животные перестали щипать траву и повернулись в его сторону, а некоторые медленно двинулись к нему. Я посмотрел на зазывателя: он снова размахивал шкурой. И тогда всё стадо побежало к лощине, а Маленькая Выдра помчался по равнине. Удивительно, как мог старик бежать так быстро! Завернувшись в шкуру и сгорбившись, он летел, как стрела. Стадо быстро нагоняло его... В эту минуту Маленькая Выдра свернул на запад и спрятался за грудой камней. Вожаки стада потеряли его из виду и продолжали мчаться вперёд". Из-за камней, уложенных вдоль намеченного пути бизонов, поднимались люди и громко кричали, размахивая одеялами, шкурами и палками, чтобы пугать животных и не позволять им сворачивать в сторону. Бизоны боялись непонятных движений и бежали прямо. Крупные камни были уложены таким образом, чтобы определить направление бега стада, постепенно сужая дорогу и подводя её узкой тропинкой к обрыву. Так бизоны бежали, повинуясь указанию хитрого ограждения, покуда не сорвались в пропасть, поджидавшую их на пути.
Жаль, что ничего подобного не поведал Эдвин Дениг. Его сообщение о ловушках на стада крупного рогатого скота ограничились лишь скупым упоминанием о их наличии в тех местах. Любопытно было бы узнать, насколько часто в его бытность на берегах Миссури индейцы прибегали к помощи таких ловушек.
***
Потоки белых переселенцев двигались в Калифорнию и Орегон через земли Титонов, особенно через территорию Сичангов, что послужило причиной наиболее сильного распространения инфекционных заболеваний именно среди них. Опалённые Бёдра жили гораздо ближе к тракту, чем остальные племена Титонов. Оспа, холера, корь и прочие недуги год за годом косили их ряды, пугающими темпами сокращая население, и вскоре вместо многочисленной семьи перед белыми людьми предстали жалкие остатки народа. Доведённые до отчаянья и раздражённые индейцы не замедлили выплеснуть ненависть на причину своих несчастий - на белокожих чужаков. Никто не был вправе выступить в защиту белого человека и его коварного правительства, которое насылало на индейцев всевозможные хвори.
В 1853 году (согласно отчётам комиссионера по делам индейцев Вогана) у Сичангов насчитывалось 150 палаток. Но уже через два года Воррен называл совершенно другое число - 450 палаток. А в 1856 году индейский агент Твисс указывал, что Сичанги имели 250 палаток, ссылаясь на то, что он пересчитал их, когда индейцы приезжали в резервацию для получения продовольственных пайков и других товаров.
***
Миниконжу (Миниканьевожупи) - Сеющие Возле Воды. Они обосновались в регионе, протянувшемся от Вишнёвой Реки вдоль реки Шайен к горному хребту de Mince на Большой Реке. Здесь, как и в других западных районах, в изобилии водились бизоны.
Табо выявил три подгруппы "Миникан-Хуньожу". Одну из них он назвал "Такохиропапай", деревня состояла из восьмидесяти палаток, которые наносили дружеский визит Арикарам в июне 1795 года. Трудо настаивал на том, что эта группа, как и Чахоны (Саоны) "обыкновенно бродила к северо-востоку от Миссури, но не находя там никаких диких быков и коров, вынуждена была возвращаться на запад от Миссури, где бизоны многочисленны". В 1853 году Воган обнаружил Миниконжей на землях севернее реки Шайен, почти у реки Моро, то есть к юго-западу от Чёрных Холмов, почти возле устья Бобрового Ручья. Воррен отводил им в своих исследованиях территорию "между развилкой реки Шайен и Чёрными Холмами".
Поведение каждого племени сильно зависело от характера вождя, от глубины его мудрости, от степени его гибкости, от чистоты помыслов. С точки зрения белых людей, индеец мог считаться "хорошим", если он был дружелюбен по отношению к европейской расе, следил за порядком в своей деревне, не подстёгивал соплеменников к войне, даже если эта война не была направлена против белых (ведь распалившиеся дикари были не особенно щепетильны в том, кто попадался им под руку - светлокожий переселенец или краснокожий враг).
В этом смысле племя, которое мы сейчас бегло обозреваем, было наиболее подходящим для общения с белыми людьми. Дениг утверждал, что Миниконжи были тихими индейцами, всегда демонстрировали дружеские чувства. Однако при этом Миниконжи умудрялись всегда оставаться наиболее дикими и наименее цивилизованными, чем другие Титоны. Возможно, это связано с их наибольшей удалённостью от белых людей, из-за чего они реже остальных появлялись близ фортов на реках Платт и Миссури.
В 1836 году ими руководил Одинокий Рог. За время его правления племя никогда не выходило за рамки разумного поведения. Это был храбрый и умный человек, пользовавшийся бесконечным доверием соплеменников. Какие бы торговые сделки ни совершались между Миниконжами и белыми людьми в бытность Одинокого Рога, обе стороны непременно оставались полностью удовлетворёнными.
"Вскоре после 1836 года у этого вождя умерла в результате тяжёлой болезни любимая жена. После долгого оплакивания он, потеряв всякий смысл в жизни, объявил, что намерен покончить со своей жизнью. Людей охватил ужас. Разумнейший из Миниконжей, величайший храбрец и мудрец приготовил себя к закланию! Ничто не страшило индейцев больше, чем самоубийство. Все почувствовали себя парализованными, и никто не посмел остановить вождя, когда он в полном одиночестве побрёл из лагеря пешком. Лишь несколько человек рискнуло последовать за ним. Они-то и поведали оставшимся в притихшей деревне людям о том, что посреди голой прерии вождь бросился на громадного бизона, ранил его ножом, и бык разорвал его своими рогами на месте. Несколько часов спустя соплеменники подобрали его останки в запёкшейся луже крови" (Denig "Five Indian Tribes of the Upper Missouri").