"Качалова-16"

Многие здания Москвы оказались в нашей литературе действующими персонажами. Благодаря Юрию Трифонову все знают "дом на набережной" - серую глыбу у кинотеатра "Ударник", которая направлена своим углом-форштевнем поперек течения реки на крепостные укрепления Кремля. Каждый подъезд здесь украшен несколькими мемориальными досками, напоминающими огосударственных деятелях прошлого века. Угловую башенку - "капитанский мостик" - занимал в доме анти-герой финского народа Куусинен.
Почитателям Василия Аксенова, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского хорошо знакома высотка на Котельнической - обительлитераторов, генералов и академиков, какв былые времена, так исейчас. Апофеоз сталинской архитектуры и зримое воплощение пролетарской идеологии: барельефы и скульптуры со знаменами, снопами, плодами и другими символами вожделенного, но так и не достигнутого продуктового изобилия.

Есть также знаменитый дом на Большой Садовой - рядом с Патриаршими прудами, но на нем вообще никаких мемориальных надписей не найдете, только стены в полутемном подъезде разрисованы весьма подозрительным граффити.

На фоне этих замечательных строений светло-желтый многоэтажный нарядный дом на улице актера Качалова, бывшей Малой Никитской, переименованной впоследствии в Малую же Никитскую, кажется незаслуженно позабытым.

А ведь и он повидал на своем веку немало известных, иногда - исторических, личностей. Попробую по мере сил восстановить справедливость.

Дом расположен в самой середине улицы (буду называть ее привычным мне именем - Качалова), на четной, как вы сразу догадались, стороне. Слева от дома находится посольство Нигерии, куда однажды, во время прогулки, забежала наша собачка Джолли. В результате - мне, с разрешения постового милиционера, пришлось вторгнуться на суверенную территорию и экстрадировать беглянку обратно в СССР. Нарушение границы осталось без последствий.

Форма дома, если смотреть сверху, более всего напоминает строчную латинскую "h", расположенную длинной палочкой вдоль улицы. Фасад дома украшен колоннами на уровне трех верхних этажей и красно-вишнёвым орнаментом вокруг колонн.

Над первым, выступающим вперед этажом, занятом "Аптекой" и "Букинистом" - обширный балкон, огороженный фигурной баллюстрадой. Ранее подобные ограды были на всех остальных квартирных балконах, но от времени их материал потрескался и грозил обвалиться на голову прохожим. Поэтому лепные детали во время очередного ремонта поснимали и заменили обычной прочной металлической решеткой. После этого мне, наконец, разрешили выходить на балкон и смотреть праздничный салют. В сумерках разноцветные фонтаны салютных огней по единой команде расцветали по всему горизонту и оттуда, издали,слышалось грозное эхо залпов.

Других высоких строений поблизости не наблюдалось, поэтому с верхних этажей дома открывалась вся панорама Москвы, ориентироваться в которой помогали силуэты высоток: отдаленной на Смоленской, близкой на площадиВосстания, Университета на Ленинских горахв голубой дымке, гостиницы Пекин на севере и далекого шпиля Останкинской телебашни, нарушавшего законы перспективы из-за своей сказочной высоты. Все остальное пространство было занято крышами разной высоты и формы, а также темными днем и светящимися вечером окнами квартир.Много позже на этом самом балконе будет рожден мой первый поэтический опус:

Сверху всё видно по-новому, сверху мне ближе земля.

Городу синему, темному руку протягивал я.

Уснули Никитские, Бронные, Патрики и Арбат,

Лишь за немногими окнами люди ещё не спят.

Празднуют или тревожатся, жгут понапрасну свет.

Лучше пройдитесь по городу, он вам подскажет ответ.

Ранним утром сбоку, вдоль широкого фасада дома, ветерок доносил музыку курантов Спасской башни. Кремль недалеко - в трех троллейбусных остановках, но из дома его не видно, потому что в боковых стенах-брандмауэрах окна не предусмотрены.

Дом окружен полосой газонов и палисадников. В доме два двора - большой и малый, и десять подъездов: пять в большом дворе, и пять в малом. В большом дворе разбит сквер со скамеечками.Там жерастетстарыйтополь с толстым, наклонившимся к солнцу стволом.Многие московские тополя разрастаются вширь и вкривь, и к старости часто заваливаются на подпирающие их ограды, а иногда - и на припаркованные во дворах авто. Арка ворот выводит из двора к "Аптеке" на улице Качалова.

Малый двор - проходной. С одной стороны в доме сделана арка с воротами, ведущая на улицу Качалова. Другая сторона двора выходит на улицу архитектора Щусева, бывший Гранатный переулок. Дом отделен от переулка двухметровой металлической оградой с запертыми, обычно, воротами и открытой для пешеходов калиткой. С левой стороны по улице Щусева дом граничит с затейливым особняком "Дома архитекторов", готическая крыша которого видна из окна нашей кухни. Напротив, немного дальше - красное кирпичное здание моей первой школы. Правее нее - бывшая дворянская усадьба, в которой расположился институт патентоведения. Справа от дома, по соседству, расположено отделение милициии, окна которого выходят тут же во двор, на остатки детской площадки с обязательными горкой, лесенкой и железной перекладиной от качелей. Сами качели, сделанные из железных труб, кто-то неведомый регулярно завязывает узлом, нисколько не смущаясь близостью милицейского участка.

Дом начали строить в 1932 году для служащих аппарата ВЦИКа(*) - вотчины знаменитого "всесоюзного старосты" М.И Калинина. Он и сам бывал тут впоследствии, посещая время от времени двух своих особенно любимых сотрудниц. С одной из них, Софьей Васильевной, к тому времени - симпатичной маленькой старушкой, мне выпало познакомиться. Жила она в небольшой двухкомнатной квартирке в седьмом подъезде на третьем этаже, была очень приветлива и любила приглашать нас с бабушкой в гости на плюшки с чаем.

Собственно, и наша квартира была получена бабушкой, работавшей юрисконсультом там же, во ВЦИК. Вероятно, она была не очень важным и ответственным сотрудником, потому что квартира ей досталась тесная, двухкомнатная, на самом верху в крайнем подъезде - на кончике той самой длинной палочки латинской буквы "h". Но в те времена многие семьи жили в подвалах и коммуналках, так что грех было бы жаловаться.

Сначала построили часть дома с подъездами 4, 5, 6, 7 и 8. Потом пристроили часть дома вдоль улицы Щусева с подъездами 9 и 10. И только в 1938 году достроили главную - фасадную, часть дома с подъездами 1, 2 и 3. В том же 38-м некоторые жильцы дома, работавшие в Кремле и в ЦИК, бесследно исчезли, а их квартиры заняли новые квартиросъемщики. В отличие от "дома на набережной", никаких мемориальных досок в последовавшую "оттепель" на доме не появилось. Не великие, вероятно, были должности: библиотекарь, экономист, завхоз...

В первых трех подъездах квартиры были большие, трехкомнатные, с высокими потолками. В конце сороковых поселился в одной из квартир летчик-генерал Василий Сталин, сгинувший потом в городе Горький по воле Хрущева. В дальнейшем здесь жили всякие значительные люди: заместители министров, народные артисты, архитекторы, художники и военные. В первом подъезде, если повезет, можно было встретить самого Аркадия Исааковича Райкина - знаменитого артиста советского сатирического искусства. Во втором подъезде живет внучка писателя Максима Горького - актриса театра имени Г.Вахтангова Дарья Пешкова.

В нашем дворе, на первом этаже подъезда номер шесть проживает молчаливая седая стройная женщина. Она иногда курит, сидя на скамейке напротив подъезда, и всегда рассеянно отвечает на мое "Здрасьте", когда я прохожу мимо нее из школы домой. Зовут ее Клавдия Половикова. Как мне удалось подслушать из взрослых разговоров, она приходится матерью знаменитой артистке кино Валентине Серовой и сама, оказывается, тоже была до войны актрисой Малого театра, а потом - Театра им. Маяковского.

В девятом подъезде, в большом дворе, живет грустный светловолосый мальчик Сережа. Все во дворе его жалеют, потому что совсем недавно умерла его мама - актриса театра Красной Армии Людмила Фетисова. Это она играла знаменитую девицу-гусара в спектакле "Давным-давно", по которому позже снял кино режиссер Эльдар Рязанов.

В десятом подъезде на первом этаже обитает мамина подруга Оксана. Ее мать - скульптор Слоненко, по воскресеньям занимается с нами, мелюзгой, рисованием. Там я впервые постиг значения освещения, тени и перспективы. Сама Оксана - красивая, много курящая женщина. У нее трое детей от трех бывших мужей. Старший сын - Сергей, еще учась в школе, снимался у Сергея Бондарчука в фильме "Война и мир" и у Евгения Матвеева в фильме "Цыган". Он старше всех нас и на мелюзгу внимания не обращает.

Все вышесказанное позволяет сделать вывод о большом вкладе описываемого дома в советское кино, театральное и прочее изобразительное искусство, несмотря на его явное партийно-бюрократическое происхождение. К этому следует добавить, что и сам дом зачастую появлялся в кинофильмах.

Так в начале 80-х в большом дворе появилась многочисленная съемочная группа. Была осень, снег еще не выпал, поэтому на газоны насыпали какого-то белого порошка, дворовые помоечные баки отодвинули подальше от камеры, и высокий нервный красавец в шарфе начал командовать актерами, уютно расположившимися на капитальной лоджии второго этажа. Снимали раннюю весну в фильме "Покровские ворота". При этом никого не смущала близость других ворот - Никитских.

Потом в этом доме застрелили, по легенде детективного фильма "Красная площадь", всесильного генерала КГБ Цвигуна. Фильм был снят уже в 2004 году, но действие его как раз относится к времени съемок "Покровских ворот".

Для меня дом - это квартиры моих приятелей. С течением времени приятели меняются. Дружба наша, почти как у взрослых, проходит через несколькр этапов: знакомство, совместные игры, горячая привязанность, ссора или обида, развод и горшки вдребезги.

Начну по-порядку.

Первая, еще дошкольная, дружба была с Борькой, сыном музыканта Аркадия Школьникова из десятого подъезда. Жили они на втором этаже, окнами во двор. Борька был на год старше и умнее меня. Мы вместе играли во дворе под присмотром родителей, ходили друг к другу на дни рождения и вместе смотрели у него дома по маленькому телевизору с водяной линзой, вроде аквариума, французский фильм "Граф Монте-Кристо" с Жаном Марэ в главной роли. Все кончилось в один день.

Кто-то разбросал по двору куски пенопласта - легкой белой пористой пластмассы. Я такого чуда еще не встречал и, недолго думая, попробовал эту дрянь на вкус. Борька страшно захохотал и сказал зловещим голосом: "Это яд. Теперь ты умрешь!" Я сразу поверил в сказанное и впервые ощутил чувство непоправимости. Теперь я бы описал это состояние одним словом "трындец". Ну, вы поняли. Мне оставалось только разреветься, что я тут же и исполнил. Сбежавшиеся на крик взрослые быстро во всем разобрались объяснили, что Боря пошутил, и мне ничего не угрожает, хотя, в общем-то, нечего тянуть в рот всякую грязь. Но я, все еще ощущая чувство испуга и обиды, жаждал мести. Поэтому тут же, сжав кулачки и покраснев лицом, крикнул ему: "А ты - еврей!", примкнув тем самым к многочисленному отряду стихийных антисемитов. С тех пор мы с Борисом не разговаривали лет двадцать.

Потом мы начали дружить с Васей Зверевым из соседнего подъезда. Его отец был военным летчиком, в чине, по-моему, подполковника. Они жили в большой трехкомнатной квартире с просторным балконом, который выходил во двор. Ваську редко выпускали гулять во двор - на воле ему сносило крышу, но зато красивая Васькина мама часто звала меня в гости. Считалось, что я положительно влияю на проказливого Василия. Зато играть с ним было очень интересно - его богатая фантазия делала объектами игры самые неожиданные предметы: модели самолетов, отцовские погоны и звездочки, каких то фарфоровых собачек, про которых он сочинял и разыгрывал со мной целые спектакли.

Мы были с Васей ровесниками и собирались поступать в соседнюю школу во Вспольном переулке, которая за год до нашего срока вдруг стала специальной и английской.

Все лето перед поступлением в школу я провел с родителями, сестрой Юлечкой и "бабой Аней", папиной мамой, под Одессой на съемной даче. Все было классно, но, вернувшись в Москву в конце августа, я опоздал на предварительное собеседование в эту школу. Все места в первых классах там оказались заняты, и, в результате, меня отправили учиться в обычную районную школу, номер 660, которая располагалась совсем рядом - на улице Щусева напротив нашего дома. Вася же прошел собеседование и был принят в ту самую, знаменитую теперь, 20-ю английскую спецшколу.

Несмотря на это наша дружба продолжалась. Я часто навещал его в школе после уроков, стараясь не попадаться на глаза их директору - лысому Антону Петровичу, похожему на правившего в то время Хрущева. Играя во дворе с Васей и его одноклассниками Андреем Пищаевым и Сашкой Будняком, я мечтал перейти когда-нибудь в английскую школу. В своей школе я учился старательно и был отличником.

Однажды мне подарили на день рождения электрический конструктор для сборки двух телефонных аппаратов. Внешний вид этих устройств мало напоминал современные аппараты. Даже телефон времен революции выглядел бы рядом шедевром техники. Катушка, звонок и провода торчали наружу, телефонная трубка состояла из микрофонного капсюля, наушника и соединяющего их металлического стержня. Диска вообще не было, а для вызова использовалась электрическая кнопка. Все это чудо питалось от плоской батарейки, заряда которой хватало дня на три. Тем не менее, по телефону можно было говорить.

Испытав телефоны дома, мы с Васей решили установить связь между нашими квартирами. Дело облегчалось тем, что окна кухни и ванной в каждой из квартир выходили во двор под прямым углом друг к другу. Учитывая, что я жил на седьмом этаже, а Вася - на пятом, расстояние между нашими окнами не превышало двадцати метров. Запаса провода из конструктора должно было хватить. Я спустил провод из окна ванной комнаты через форточку вниз до земли, а Вася из окна кухни размотал суровую нитку с привязанной на конце гайкой. Я спустился на лифте во двор и связал конец провода с концом нитки. Затем Вася вытянул нитку вместе с проводом вверх и подключил провод к клеммам телефонного аппарата. Операция была выполнена.

Негромкое трещание звонка оповестило, что персональная линия связи функционирует. К сожалению, напряжения двух батареек не хватало для нормальной работы угольного микрофона, поэтому сигнал был довольно тихий. Приходилось кричать в трубку наподобие командира под обстрелом. Но удовольствие от владения собственной телефонной линией описанию не поддавалось.

Связь работала несколько дней, пока провод не оборвало снегом, при чистке крыши бригадой дворников. Они огородили турникетами подходы к нашим подъездам и кричали прохожим: "Посторони-и-ись!", затем поднимали лица вверх: "Дава-а-ай!". Раздавался шелест и очередная груда снега и льда с грохотом обрушивалась на асфальт.

Мои походы в английскую школу закончились из-за карантина по желтухе. Вася и несколько человек из его класса заболели этой опасной болезнью. Мне на всякий случай вкатили прививку в мягкое место и запретили общаться с Васей. Он долго болел, потом ездил, кажется, в санаторий. Наша тесная дружба остыла, но хорошее отношение друг к другу осталось.

За это время я познакомился и подружился с Колей Гращенковым, сыном архитектора из второго подъезда. Почему-то в связи с ним у меня в памяти возникает еще одна фамилия - Гриднев. Может быть, это фамилия его деда? Не помню. Коля был младше меня на два года, но на голову выше. Мы вместе гуляли во дворе, а главное - у него была немецкая электрическая железная дорога со всеми полагающимися стрелками, семафорами, мостами, паровозами и вагонами - точная копия настоящей. Мы раскладывали рельсы на паркете в гостиной, подключали пульт управления и часами гоняли составы во всех направлениях, щелкая стрелками и управляя семафорами.

В дворе мы с Колей тоже держались вместе. К нам присоединилось несколько ребят помладше - получилась дружная команда, способная на многие подвиги. В основном, мы играли в "вышибалы", в прятки и в войну. В магазине "Игрушки" на улице Горького, напротив магазина "Пионер" появились в продаже пластмассовые пистолеты, стреляющие пистонной лентой. Из такого пистолета можно было стрелять очередями. Сэкономив на завтраках, все купили по такому пистолету и бегали по окрестным дворам, оглушая окружающих треском пистонов. Наличие в доме десяти подъездов, двух дворов и еще детской площадки и палисадника, расположенного "за домом", позволяло прятаться друг от друга и носиться так часами, пока не позовут домой ужинать.

Еще одним предметом увлечения были "плеточки" , сделанные из разноцветных телефонных проводов. Для их изготовления нужно было найти обрезок многожильного телефонного кабеля, выдернуть проводки из свинцовой или синей пластмассовой оболочки и переплести их особым образом. Получался продолговатый красивый цилиндрик или прямоугольник длиной около 4-5 сантиметров. Обычно, такие "плеточки" использовались в качестве брелока для ключей. Но можно было сделать из них метательное оружие: вставить с одной строны швейную иголку, а с другой - прицепить хвост из цветных ниток "мулине" из бабушкиной швейной коробки. Стрелку прицельно бросали в мишень или, ненароком, в попу пробегающей мимо ученицы старших классов.

Самое трудное - найти обрезок телефонного кабеля. Кабель был на большой стройке, на Новом Арбате - он как раз строился в это время на месте бывшей Собачьей площадки. 30-го апреля в экспедицию за кабелем отправилась вся наша команда. Мы рассчитывали, что в предпраздничный день на стройплощадке никого не будет, и мы обязательно найдем обрезки кабеля. Или отрежем немножко от стоящей там же огромной катушки. Оставив одного из ребят помладше, Юрку, снаружи "на стрёме", мы отодвинули доску забора и залезли внутрь. За забором было тихо и пустынно. Склад и вагончики-бытовки были заперты. Обрезки кабеля не валялись. Вожделенную катушку тоже нигде не было видно.

Неожиданно из-за забора послышался шум, и мы в щелку увидели, что нашего сигнальщика крепко держит за руку какой-то мужик. Вероятно, сторож. Он что-то строго спрашивал у Юрки, а тот отрицательно мотал головой. Потом они повернулись и пошли по направлению к нашему дому. "К родителям повел, жаловаться" - решили мы, пробираясь вслед за ними по всем правилам конспирации. Так, крадучись, мы проводили обоих до самого Юркиного подъезда.

Настроение было испорчено - все понимали, что скоро и до нас доберутся. Если, конечно, Юрка нас выдаст. Все майские праздники прошли в тревожном ожидании. На улицу мы не высовывались, сидели дома к удивлению родителей. Юрка нас не выдал.

Постепенно дворовые знакомства были вытеснены, классу к шестому-седьмому, школьными дружбами и влюбленностями.

К этому времени школа 660 было закрыта и весь наш класс перевели в школу 125 на Малой Бронной улице. Она находилась напротив драмтеатра "На Малой Бронной" и ходить в нее нужно было дальше - по улице Щусева, пересечь улицу Алексея Толстого и затем, через проходные дворы, до самой школы.

В самой середине этого пути стоял дом-утюг. Одной стороной он выходил на улицу Щусева, а второй - на улицу Алексея Толстого. Означенные улицы пересекались под острым углом, поэтому дом имел необычную заостренную форму. В этом доме жила с матерью моя соседка по парте Света. Светкина мама во время войны попала в немецкий концлагерь и чудом уцелела. Эта маленькая приветливая женщина сильно хромала на одну ногу.

Света мне покровительствовала с первого класса. Она была выше и крупнее многих в нашем классе и старалась защищать слабого и полноватого отличника (это про меня) от хулиганистых одноклассников. Меня такое покровительство смущало, поэтому классе в пятом я проявил черную неблагодарность и пересел на первую парту к Витьке Малышеву.

Витька, сын милиционера, жил в доме напротив, в коммуналке. Его квартира всплыла у меня в памяти, когда я впервые прочитал про Воронью Слободку в великом романе. Почему-то, именно в такой уборной, как в Витькиной коммуналке, забывал тушить свет высеченный соседями Васисуалий Лоханкин. Но не о нем речь.

Витя, коренастый - не выше меня - веснушчатый и светловолосый, был хорошим парнем. Он любил читать приключенческие романы и добросовестно относился к урокам. Мы душа-в-душу просуществовали с ним за одной партой не менее двух лет, а потом разругались вдрызг. По-моему, виноват был я, но никаких подробностей не помню. Началось мое увлечение радиотехникой.

В седьмом классе к нам пришло несколько новых учеников. Очередную из школ нашего района закрыли, а учащихся распихали по соседним школам. Так у нас появились новички - Саша Царский, Юра Дында и Сережа Старостин, а также несколько девочек.

Сергей Старостин был гений радио. В то время как мы с ровесниками читали популярную книгу "Радио - это очень просто" и собирали простенькие приемнички на трех транзистрах из конструктора, Сергей делал запрещенные законом переносные передатчики, осциллографы и мощные звуковые усилители. Он откуда-то знал все - как расчитать двухтактный каскад, как преобразовать постоянное напряжение в переменное, как сделать дистанционное управление для запуска самодельной ракеты и многое другое. При этом на его непроницаемой, слегка вытянутой физиономии сохранялось совершенно невозмутимое и немного таинственное выражение.

В длинном коридоре коммунальной квартиры на втором этаже магазина "Гастроном" на площади Никитских ворот у Старика, как мы его звали, была собственная комнатка-мастерская .

"Гастроном" располагался в двухэтажном желтом старом доме треугольной формы на углу улиц Качалова и Герцена. Или Малой и Большой Никитских улиц, если угодно. Именно он создавал неповторимый московский колорит площади Никитских Ворот вместе со стоящим напротив зданием "Кинотеатра повторного фильма" и сутулой темной фигурой памятника ученому Тимирязеву, установленного на краю Тверского бульвара лицом к площади. На улице Качалова вплотную к "Гастроному" примыкал небольшой хозяйственный магазин с керосиновой лавкой, зажатой между магазином и капитальной церковной оградой. Церковь Святого Вознесения с площади почти не было видно. В ее здании находилась какая-то электротехническая контора или склад, а вся огороженная кованой решеткой территория была захламлена огромными фарфоровыми изоляторами темно-коричневого цвета и не менее огромными зелеными трансформаторами с масляным охлаждением.

Теперь на месте "Гастронома" разбили сквер перед храмом Вознесения. Там же стоит странный памятник в виде беседки с маленькими фигурками Пушкина и его невесты. Памятник назвают в народе "Свадьба лилипутов".

Я всю свою сознательную жизнь ходил в "Гастроном" за гречкой, сахаром и прочими бакалейными товарами и не подозревал до седьмого класса, что у меня в этом старом желтом здании, в длиннющей, на пол-этажа, коммуналке на втором этаже, появится закадычный друг.

Старик жил с отцом и матерью в наполовину уже выселенной коммунальной квартире. Его родители были радистами - сказочно звучавшей для мальчишек 60-х профессией. Отца Сереги отправили в командировку в Сирию, где он устанавливал и настраивал по контракту радиолокационные станции противовоздушной обороны. Дело было во время войны с Израилем. Мать работала на одном из радио-центров и часто - в ночную смену, так что никто не мешал нам проводить вечера в Серегиной мастерской.

В комнате было пусто, немного накурено и пыльно. На крашеном коричневой краской дощатом полу лежали в углу детали и части различных радиоаппаратов, аккумуляторы, трансформаторы и динамики. На стоящей у окна этажерке лежали выпуски журнала "Радио", справочник по полупроводниковым приборам и пара книжек по радиотехнике и антеннам. На старом письменном столе располагался списанный откуда-то ламповый осциллограф, плексигласовая касса с резисторами и конденсаторами, стоял электрический паяльник на самодельной текстолитовой подставке, покрытой потеками канифоли и шариками застывшего оловянного припоя. В тумбе письменного стола порой оказывалась припрятана бутылочка виноградного вермута или дешевого портвейна. В общем, замечательное это было место.

А потом Серега влюбился. В Ирку Зайцеву из нашего класса, с которой я учился вместе с самого начала и до сих пор ничего примечательного в ней не находил. Несмотря на невысокий рост, она занималась баскетболом в какой-то из детских спортивных школ, училась на твердые четверки и в школьных тусовках активного участия не принимала.

В наших разговорах Сергей называл ее Кроликом.

Почти каждый вечер, несмотря на раннюю весну и заморозки, мы теперь стояли вдвоем напротив ее дома на Щусева и ждали, когда Кролик вернется со своей тренировки. Она появлялась в конце улицы с большой спортивной сумкой на плече, медленно приближалась, здоровалась с нами и скрывалась в глубине двора. Через пару недель такого времяпрепровождения я тоже ощутил в себе некие романтические чувства к тому же "объекту", о чем и сообщил другу.

Серега к моим признаниям отнесся снисходительно, и мы решили ухаживать за Иркой вдвоем. Ухаживания заключались в повышенном внимании к объекту на переменках и уроках, особенно на физкультуре, в неуклюжих попытках пошутить в столовой, а также в упомянутых вечерних дежурствах под окнами ее дома. Носить девочкам портфель в нашем с Серегой возрасте было уже не принято. Вечеринок с танцами, обычных для дачных развлечений, у нас еще не было, а на дни рождения Ира не ходила, отговариваясь занятиями в спортшколе. Между тем, наша романтическая энергия искала выхода.

В одни из вечеров к нашему посту на Щусева, это, кстати, было аккурат напротив окон моей квартиры, подтянулось подкрепление из одноклассников: Игоря, Юрки и Володьки. Мы стояли на дворовой площадке под Иркиными окнами и обсуждали Сашку Соколова, который удрал из дома и несколько дней ночевал на чердаке наших школьных мастерских. Как раз стало известно, что пойман он был участковым милиционером и с позором доставлен к родителям. Было совершенно непонятно, какого фига надо было убегать и прятаться. Но к Сашке в нашем классе уже давно относились как к парню со странностями.

Рядом с нами возвышалось кирпичное четырехэтажное здание бывшей школы 660, в которой половина из присутствующих когда-то училась. Разговор наш о Сашке и чердаках логично породил идею посещения школьной крыши. Тем более, что на заднем дворе школы, неподалеку, с крыши спускалась пожарная лестница, до нижней перекладины которой вполне можно было допрыгнуть прямо с земли.

Подсаживая друг друга и подтягиваясь затем на руках, мы по-одному забирались на лестницу и, поднявшись наверх, переходили с лестницы на крышу. Я лез вверх, стараясь не оглядываться. Было страшновато. В конце лестницы Серега подал мне руку, и я переполз на покатое железо. Наверху было холодно и ветрено. Вдоль края крыши тянулась низкая, не более сорока сантиметров высотой, загородка.

Иркин балкон оказался недалеко, метрах в двадцати, и на этаж ниже. Освещенное изнутри окно закрыто занавеской. Никакого движения там не было заметно.

"Айда на чердак!" - предложил Юрка, указав на слуховое окно с приоткрытой створкой. На чердаке было темно и очень пыльно. Во мраке шевелились и ворковали голуби, потревоженные нашим визитом. Свет зажечь не удалось Мы вылезли обратно на крышу.

Делать на крыше было, в общем-то, больше нечего. Пошел колючий снежок. Похолодало. Тем не менее, ощущение опасного приключения и чувство команды согревали нас.

Никем не замеченные, мы благополучно спустились вниз по пожарной лестнице и разошлись по домам. Было уже довольно поздно.

Затем наступила весна. Расцвела сирень, которую можно было ломать и оставлять букеты душистых веток у дверей одноклассницы. Чем я, собственно, и занимался. Без всякого, надо сказать, успеха.

Потом прошли экзамены за восьмой класс, каникулы. В 125-ю школу я больше не вернулся. Проснувшаяся жажда к переменам привела меня в физматшколу. А это, как принято писать в рассказах, уже совсем другая история.

Дом номер 16 стоит и сейчас. В нем все по прежнему, только во дворах тесно от припаркованных машин.

С.Винник