Lib.ru : Вишневой Александр Григорьевич. Тёмные Плеяды. Избранное. Составитель Елена Черникова

БИБЛИОТЕКА ДОКТОРА ДЖОНА ДИ

АЛЕКСАНДР ВИШНЕВОЙ

ТЁМНЫЕ ПЛЕЯДЫ

ИЗБРАННОЕ

Составитель Елена Черникова

Москва

Водолей Publishers

2008

ББК

Оформление серии Марины и Леонида Орлушиных

Графика Галины Беловой

Вишневой А.

Темные Плеяды: Избранное. - М., Водолей Publishers, 2008 184 с. (Гесперийская муза).

Составитель Елена Черникова

Эта книга - избранное из того, что написал крымский поэт Александр Вишневой (1952 - 2008), никогда в жизни так и не увидевший не только "избранного", но даже напечатанного сборника своих произведений.

Поэт, чья судьба поначалу казалась завидной: уроженец Симферополя, студент столичного театрального ВУЗа, выпускник дневного отделения Литературного института...- но то, что виделось подарком судьбы, удачей - в результате оказалось капканом (об этом - читайте в послесловиях).

До последнего мгновения этот человек оставался Поэтом, - невзирая ни на что.

Пусть таким он и предстанет перед читателем.

Редакция выражает глубокую благодарность Татьяне Жабенко,

а также Любови Гитерман, Даниэлю Клугеру, Леониду Латынину, Валерию Митрохину, Людмиле Пивоваровой за помощь в подготовке и издании этой книги.

ISBN

No А. Вишневой, наследники, 2008

No Е. Черникова, состав, послесловие, 2008

No В. Митрохин, послесловие, 2008

No М. и Л. Орлушины, оформление серии, 2008

No Г. Белова, графика, 2008

No Водолей Publishers, 2008

ЮЖНАЯ ПОЧТА

***

Каменноугольного клина

Перемещались письмена,

Водохранилищная глина

Фосфоресцировала на

Разоблаченные ключицы,

Крупнокалиберный сосок,

И обожженные ресницы

Роняли августовский сок.

Не для себя прошу - для Бога:

Окороти ее, вели

Не отираться у порога

По эту сторону земли, -

Переиначивал Алкея

Ветхозаветный ундервуд.

Неблагодарная затея

Литературный институт.

Не обойди своим вниманьем

Забытой самообладаньем,

Не попадающей уже

По а, б, в, г, д, е, ж

Сомнамбулической руки

По эту сторону реки...

Короче, речь о тишине,

Луне, волне на валуне.

***

Петухи орут, любимый,

Предупреждая

Зазевавшихся,

И умирают, умирают.

Горбатое шоссе,

Разодранное посередке,

Как последний

Петух, последнее

Объятие...

Оцинкованное донце,

Воровское солнце...

Подымаешься,

Запахиваешься, любимый, -

Записываю, -

Уходишь.

***

Догорело масло

В ночнике ли, дело

В позвоночнике, -

Говорю. Напой-ка

Песенку о том,

Как стучит набойка,

Потрясая дом.

Свитерок ложится

Около воды,

Ветерок заносит

Узкие следы,

Просыпаюсь и не

Нахожу того,

Что плескалось в тине

Сердца моего.

***

Упакованный

До, до, до, до, до

Кончиков ногтей

Во, во, во, во, во

Все чужое я,

Наблюдаю за

Тем - труби, енот! -

Как слова, слова

Покидают мой

Изумленный рот.

Фонарю по ту

Сторону кривой

Улочки гореть

И гореть, моя

Нелюдимая!

На высокую

Голень набежит

Сонная волна.

Полная луна,

Полночь, - повторю.

***

Линия, разрез и форма

Соответственно

Носа, глаз, ушей

И английская булавка

На ее штанах

Рифмовались, как

Антрацитовая челка,

Аккуратная

Попка и башмак.

Пресыщение печалью

Неизбежно. Ах,

Как смердит душа!

***

Та ротонда над

Акваторией

Городского во-

Дохранилища,

Те кануны тех

Эльсинорских игр...

Разрази гроза

Детскую, глядев-

Шую на уже

Бестрамвайную,

Но еще небес -

Провались! - фонтан-

Ную - мрамора,

Рыбки - улицу

Пушкина, ее

Полусерый и

Полузолотой

Августовский свет!

***

Говорю: Гомер,

Киммерийские

Сумерки, сеньор

Де Монтень, его

Апология

Деревенского

Богослова, - и

Нахожу себя

На полу, уже

Не плыву, молчат

Батальонные

Барабаны... О

Пробуждение

Розы, утренний

Иней, - повторю!

***

Строго по списку

Идут корабли.

Неторопливо

Делая ноги,

Орут журавли.

Ежевечерне

Над головою

Цвели фонари,

Как хризантемы.

Между собою

Сразились цари,

Чтя Геродота.

***

Часы куют

Уют, часы

Куют уют.

Пою усы,

Как у Дали,

И волнорез.

Не чудо ли?

Мне скучно без

Тебя, моя

Любимая, -

Скажу. - Коня,

Корону за

Коня! Слеза

Слепит меня.

***

Я найду ее однажды

Умирающей от жажды

И скажу: бери, вода.

А потом урою на хер,

Как Шумахер,

господа, -

Рифмовала говорли-

Вая роща, журавли

Колобродили, звезда

Выпадала из гнезда,

Прижималась животом

К животу и бедра в бедра.

Не рассказывай потом, -

Говорила, козья морда.

Заневестилась чере -

Милосердый Боже! - пица,

И не радует столица

Запятыми и тире.

***

Ориентируюсь в пространстве

И нахожу себя в убранстве

Осенней рощи, облака

Плывут в районе потолка.

Пылилась электропроводка

Непрезентабельная лодка

Перемещалась по волне

В северо-западном окне,

И цепенели цеппелины

Столичной разлюли малины

Свинцовой и пунцовой, как

Верзухи бронзовых макак.

Я наливаю из графина,

Артикулирую: "Графиня,

Я потрясен!"

Кошмарный сон.

***

Красавица, какой базар? Любые бабки

Бери и уходи! Высокая луна

Прилежно серебрит изысканные бабки

И дивное бедро лихого скакуна.

Короче говоря, калмыцкий ли, тунгусский

Источник подыми, нелегкая возьми,

Прилежный Полифем таращится на русский

Широкий медный зад, внимая: до восьми!

Короче, как слеза по милому лицу,

Перемещаюсь по Бульварному кольцу.

Красавица, совокупление уже

Не состоится, как ни жди на вираже.

Верона ли, скажу, ворона ли, Венера,

Я не расположу к себе карабинера!

***

У моего карандаша

Читаю фразу: "Как просила,

Боялась, верила душа,

Когда, египетская сила,

Куда-то шли часы, потом

Неторопливо возвращались

И уходили вновь, текла

Из пальцев медленная роза!"

Какая, к черту, проза, Клугер,

Остались пепел и зола.

Отныне только ветер будет

Раскачивать колокола.

Провинциальная зима

Свивает снежные волокна

И занавешивает окна.

Не дай мне Бог сойти с ума!

***

Сочетая шаги, повороты и телодвиженья,

Повороты, шаги, мы танцуем со смертью, моя

Госпожа. Поворот, антраша, озорная походка.

Только Богу дано комментировать их, вороша.

Это выпало нам. Я о бубне, моя госпожа.

Те слепые дожди, те жасминные дебри, - читаю

У латиноса. Не Джиоконда, - скажу, но помою!

Лицедей надевает сапог. У веронских любов-

Ников есть монолог, у наследника - ухо...

Я останусь на этих подмостках, моя зеленуха.

Грозовое крыло окропило крапиву, укроп.

Языкатые осы, стрекозы, цикады гремят.

Незнакомая речь ли, сверчки за окном, - повторяю,

Засыпая уже. - Незнакомая речь ли, сверчки за...

***

Такая же рыжая, как

Вечернее солнце в пруду, -

Заходится старый дурак

И публика в первом ряду, -

Последняя осень уже

Роняет свое неглиже,

И клюквенный сок

Марает песок

На неизречимой меже...

Короче, болела луна,

Комета рысачила, на -

И надо же так! - вираже

Визжали покрышки, гроба

Зияли, и пела труба!

***

С изнанки летнего дождя

Горела бледная звезда.

На вечереющем пруду

Аналогичную найду,

И положу в лукошко,

И постучу в окошко

Костяшкою перста,

Подумаешь, верста!

***

Луна роняла преломленный

Неверный свет

На театральные колонны и

Парапет,

Муниципальная кобыла

Дремала над...

Пабарабану, это было

Сто лет назад.

***

Непрекращающиеся осадки,

Неторопливая роза в молочной

Таре... Неделя протарахтела.

Что ты наделала, что ты надела...

Вслед за полуторатысячелетней

Литературной традицией кроко-

Дилы палили могучие пальмы

Жгучей, как царская водка, мочою.

Калифорнийское солнце пробило

Столпотворение мачтовых сосен,

Позолотило скамейку, - читаю

На развороте почтовой страницы.

Ни на Развалинах, ни у Кинто

Не нарисуются наши авто.

Неполюбившеюся стариною

Не потревожу твои стремена.

Господи, не проходи стороною,

Не отворачивайся от меня!

***

Накрапывали звезды, -

Читаю у Грачева

И лицезрю сатира,

Что попирает негу

Мисхорского причала

И разрушает булку,

Ища в ней. Допотопный

Фонарь, венчая конус

Из собственного света,

Таращится на то, как

Вечерний бриз относит

Серебряные крошки,

Тем самым строя рифму.

Она лежит, как нимфа,

Под рыжими босыми

Бесстыжими ногами.

***

Когда подымает меня

Твоя вертикальная сила,

Вытаскивает на стропила,

Серебряные стремена,

Военно-морской горизонт

Ворочается и морочит,

Какое безумие дрочит

На незамерзающий понт,

Заснеженный город-курорт,

Звезду над забором,

Которым

Уставлена вся эта, черт

Возьми ее, рожа на роже?

Прости меня, Господи Боже!

***

В Никитском ботаническом саду

Переговаривались крокодилы, -

Марают указательные пальцы,

Им помогают средние, моя

Душа перемещается в пространстве

Со скоростью трофейного трамвая.

Ажурные бельгийские столбы,

Покоцанные, ржавые, рябые

Бульвары, черепица, голубятня

И небо в полуметре от нее...

От слез моих подымется вода

За окнами твоими, - повторю за,

О Боже, севастопольским Карузо. -

Гори, моя жестокая звезда!

***

Мы знакомы с тобою две тысячи лет,

Ты пришла ниоткуда, ушла никуда,

Мимолетные ливни замыли паркет,

Это стоило им небольшого труда.

Мы знакомы с тобою две тысячи дней,

И у каждого легкая придурь твоя,

Мимолетные птицы напомнят о ней

Тем золотоволосым осинам, что я

Посадил на осеннем сыром пустыре

Под горою, которую с разных углов

Мимолетные звезды пасут на заре.

Мы знакомы с тобою две тысячи слов.

***

Небесные стада

Выходят на последний

Поклон, тысячелетний

Спектакль, господа,

Окончен, видит Бог.

Отчаянно продрог

Таксомотор у входа.

Усталого раба

Приветствует свобода,

Все прочее - труба!

Неторопливый пламень,

Опустошая твердь,

Как сельдь,

Ломился в ставень.

***

Нелетная погода

Подарит подземелье,

Кривые рожи.

У затрапезной стойки

Верну очки на место,

Воскликну: "Боже,

Такая ночь!" - токая

Спрошу у розы.

Не все мы Одиссеи,

Но хитрожопы все мы,

Прости, Елена!

Уже за то спасибо

Трудолюбивой пряхе,

Что не святая.

Кому нужны прогулки

На черепахе?

***

Одеколону

Плесни, Елена,

Очередная

Звезда стояла

У изголовья,

По гобелену

Неторопливо

Перемещались

Единороги.

***

Беспечная рука

Кропала облака,

Подсолнухи, Днипро,

И прочее, и про-

Чее... Колокола

Ударили, поло-

Возрелая луна

Достала шалуна!

Недавний гамадрил

В нательном пиджаке

Впервые говорил

На этом языке.

***

Ушедшие в себя напольные часы

Отсчитывали то, что назовем своей

Прекрасною эпохой.

Митрохинский катрен уже написан, мне

Осталось выдохнуть его последний ямб

И отодвинуть штору.

Покоцанный асфальт, вчерашняя вода,

Где, как царевна у АС, покоится

Кленовый лист, орет

Петух. В трактире на

Монмартре я сниму безумно жавшие

Ботинки, а когда подымемся, в одном

Из башмаков найду

Визитку Блерио.

***

Не говорите мне о том

Безумном октябре!

Я западал на золотом

Адамовом ребре,

Переговаривались львы,

Надоедал Маршак,

На подоконнике цвели

Растения в горшках,

Каменноугольный дымок

Перечил январю...

О том, что было невдомек,

Уже не говорю.

Широкоскулая луна

Перемещала свет

На подосиновики, на

Узорчатый паркет

И переносицу. Уже

Не говорю о том,

Что к улетающей душе

Не прикасался ртом,

Не говорю о том, что не

Любили мы, они...

О небоящаяся не-

Ба ящерица и

Непродолжительным дождем

Чреватые стада...

Не говорите мне о том

Дурдоме, господа!

***

Это вид из окна

На текучую воду,

На осинничек, на

Шаровую природу,

Оптимальный маршрут

От вершины к подножью

По, как издавна тут

Повелось, бездорожью,

Берега, перека-

Ты и ты... Облака

Отразились в реке

И плывут по теченью.

Неполадки в руке

Поддаются леченью,

Катаклизмы в плече

Забываются, это

Приедается че-

Рез полмесяца где-то.

***

Безумная старуха -

Английская погода -

Вновь вывернулась на-

Изнанку. Облака

Умчались прочь, и не-

Смотря на городские

Огни виднелись звезды,

Немного, но вполне

Достаточно для тех,

Кто ищет Млечный Путь,

Рифмуя: купорос,

Поджарый кипарис,

Ботинки, сарафан,

Крикливый караван

Неторопливых птиц.

Унылая пора

Течет из-под пера

И каплет с черепиц.

***

Где качается волна,

Мне запомнилась луна,

У нее была нога,

И нога была нага.

Угораздило солдата

Со вчерашнего умата

Бормотать: "Благие звезды,

На хуя мне эти гвозди?"

Я поглядываю на

Содержание окна,

Не Феллини, черт возьми,

И поэтому вельми

Раздосадованный взгляд

Не торопится назад.

***

Что истина, за что они хотят

Урыть тебя? Отчаянная дура

Вылизывает утренних котят.

Художественная литература,

Поэзия - пустое, извини.

Какого залупаются они?

Небесная пехота

Находит идиота.

За что они хотят убить тебя?

Я говорил о том, что существует

В действительности той, что торжествует

Над этою, печалясь и любя...

Батяня моет руки

И произносит: "Суки!"

***

Конечно же, она готова дурковать,

Поскольку не вольна не соглашаться с теми,

Кому, простите, не по барабану темы,

Которые она пустилась толковать.

Провинциальная гроза марает стекла,

По одному из них переместится перст...

О Боже, как его перевирает Фекла,

Как баловень ее таращится окрест!

Часы куют уют, горбатый мостик через

Речушку за окном и недобитый херес

Рифмуются, и вот поет мой ундервуд

О том, что на стене часы куют уют.

Гори, гори, моя далекая звезда,

Ужели не возьму, не покажу в Париже

Роскошное перо из твоего хвоста?

Часы куют уют, дым стелется по крыше.

Владыка Океан глубок и темен, как

Фантазия того, кто пишет эти строки, -

Читаю у Пабарабану. Телемак

Таращится на то, что делают сороки.

***

Воронцовская роща роняет слезу,

Как окурок роняет картавый квартал,

Можжевельник не дышит, боясь потерять

То, что иллюминациею назову.

Я хочу эту барышню в первом ряду

И поэтому, черт побери, украду, -

Говорил,

приворотное зелье варил.

Во второй половине дождливого дня

Непотребная девка любила меня,

Вышивала по-черному, черт побери,

Перестаньте рыдать надо мной, фонари!

Солона, говорите, морская вода?

Но какие тут рыбы живут, господа!

***

Ветер гонит листве

О любви, и трепещет листва;

Ливадийские вина

Не суше евойных речей,

Длинноногая, как

Африканская птица, луна

Потакает волне,

И она неразлучна с луной.

Уберите слова, говорю,

И заблещет предмет,

О котором

Щербатой листве

Дует ветер,

Его забивает волна,

Забывая о влажном

Текучем своем естестве.

Приедается все, повторю,

А тебе не дано.

Утопая по щиколотку

В африканской реке,

Ты прихлебываешь

Сухое вино,

Ливадийский загар

Оттеняет пушок на лобке.

***

Самостоятельно

Живущий левый глаз. Там тонкий дождь горит,

Рассеиваясь в раз-

Ноцветных брызгах, там

Изысканный жираф гуляет средь агав,

М и г р е л и я пере-

Мещается в госте-

Приимной плоскости. Беспечная рука

Кропала облака,

Подсолнухи, Днипро

И прочее, и прочее. Колокола

Ударили, поло-

Возрелая луна

Достала шалуна. Недавний гамадрил

В нательном пиджаке

Впервые говорил

На этом языке. Немолчная волна

У западного по-

Бережья рождена

Поставить на попа. Очередную ночь

Маячу у окна,

И повторяю: "Прочь",

И посылаю на... Проклюнулся, потух

Простуженный петух,

Ужо, ужо, ужо

Становится свежо, и ветеран юрис-

Пруденции Борис

Иванович Пилат

Пакуется в халат, клянет радикулит,

Затрахал, говорит...

Кому нужна моя

Печаль, любимая? Благоухай, неу-

Вядающий наган, -

Произнесу. - Шуми,

Ветрило, - повторю и покажу стакан

Электрофонарю.

Южнобережный

Бриз приподымает

Ростру,

Обозначает

Приз, и помавает

Тростью

Беспечная рука,

Златоколенный дождь вколачивает в тро-

Туар модельный гвоздь!

Красавица,

Какой базар за

Эти бабки?

Бери и уходи!

Высокая луна прилежно серебрит

Изысканные бабки

И дивное бедро

Лихого скакуна. Короче говоря,

Калмыцкий ли, тунгусский

Источник подыми,

Нелегкая возьми, прилежный Полифем

Таращится на русский

Широкий медный зад,

Внимая д о в о с ь м и ! Короче, как слеза

По милому лицу,

Перемещаюсь по

Бульварному кольцу. Красавица, сово-

Купление уже

Не состоится, как

Ни жди на вираже! Верона ли, скажу,

Ворона ли, Венера -

Я не расположу

К себе карабинера. Казалось бы, всего

Подземный переход,

А на поверхности

Две тыщи третий год. Провинциальная

Гроза марает стекла,

Жести-

Кулирует и приседает

Фекла,

Велеречивый п е р с

Тыняется окрест, часы куют уют,

Горбатый мостик через

Речушку за окном

И недобитый херес рифмуются, и вот

Поет мой ундервуд

О том, что на стене

Корячится уют. Гори, гори, моя

Далекая звезда!

Ужели не возьму,

Не покажу в Париже роскошное перо

Из твоего хвоста?

Любвеобильный кот

Не изменяет крыше, владыка Океан

Глубок и темен, как

Фантазия

Того, кто пишет

Эти строки, -

Читаю у Паба-

Рабану, Телемак таращится на то,

Что делают сороки.

Соленая вода

Валяла дурака, неведомо куда

Пилили облака,

Разыгрывали на

Рапирах сцены из Шекспира, и луна

Палила кипарис.

Любили мы, а там...

Короче говоря, я узнаю о том,

Что мне пора, пора!

Красавицы, кабри-

Олеты, декабри... Короче говоря,

Бессонница, заря!

Воздушная среда

Качала провода туда-сюда,

Туда-сюда...

Не приведи Аллах

Увидеть, - повторю в окурках и цветах

Ночному Пушкарю!

Спроси меня, как встарь:

Что ты читаешь? Я скажу: "Словарь, словарь,

Моя любимая".

Спроси меня о том,

Кто мой приятель? Я отвечу: "Бедный Том,

Любимая моя".

Прикуривая от

Электронагревательного монстра, он

Кропает манускрипт.

Соленая

Вода вздымается

В низине,

Зеленая

Звезда трепещет

На осине

Российского стихо-

Сложения. Тиха полуденная ночь,

Гостеприимна дочь

Седого

Водолаза, пущай

И пучеглаза!

И величавый

Бриг приподымает

Ростру,

Благоуханный брег

Роняет астру на гурзуфскую брусчатку...

Короче говоря,

Бессонница, заря,

Муниципальные березы, туберозы,

Глоток тройного, как

Уха, одеколона...

Перемещался лист, его жевали козы,

Патлатая звезда

Глядела с небосклона.

Он драл меня, - она забрасывает ножку

В солдатском башмаке

За шелковый чулок,

Прикуривает из полутораметровой

Татуированной

Десницы с аккурат-

Ными ногтями. Понт ворочается, тачка

Срывается, летит...

Прощальная гастроль, -

В ее сыром зрачке поблескивает точка,

В ее руке дрожит

Дежурный алкоголь.

Я вспоминаю те обои, на которых

Серега намарал

О том, что Татарва

Алеет на зареванной заре, дорога

Стремительно течет,

Минуя острова,

Которые уже не потрясают взор,

И падает звезда

В забористый кагор.

Грядою хризантем овладевает пламень.

Она давала всем,

И я не брошу камень.

Сползая по ножу к подножию ее,

Красавица, скажу,

Спасибо, ё-моё!

(Четырехсложный сайз, самостоятельно

Живущие глаза.)

ПАЛОЕ ЗЛАТО

***

24 сентября 1234 года армия расположилась

на отдых, и часовые увидели загадочные источники

яркого света, перемещающиеся в северо-западном

направлении. Ерицума приказал разобраться, и ученые мужи приступили к работе.

К а к а к у л а

Наши, Ваганов, страсти довольно часто намного

Круче того, что мы называем нашей любовью.

Что не заходишь, доктор? Поржем и треснем боржоми!

Рыжая телка не понимает, что происходит.

Роща роняет слезы... Серега, речь о корове.

Те некондиционные скулы, шея, ключицы...

Рыжая дура тонет в тумане, как Атлантида.

Яблони, груши... Не было краше голоса, тела!

Белые леопарды под можжевеловой сенью

Схавали ноги, хавают яйца, схавают печень.

Электросварочная тарантелла протарахтела.

Это бахчисарайские штучки. Млеет долина,

Реет высокий глас минарета. Бил из нагана

По недотроге. Эта нога на мокром пороге!

Тихою сапой роет улитка, мотоциклетка

Сопровождает звонкого пса по имени Гончий.

Рыбки роняли тени на голый мрамор, лихая

Девка сидела на парапете, кушала грушу.

Как золотая жаба, ложится осень, Ваганов,

Тайна младенца так и осталась неразрешенной.

Белое платье пело в луче. Это проклятье,

Это влечение - дыханье переведу -

Воспоминанье греет в аду! Линия носа,

Форма соска ль, то, как соскальзывала с дивана?

Августовские ливни топочут по козырьку над

Ветхозаветной дверью с драконами. Просыпаюсь,

Осень роняет поздние сливы на тротуары.

Строго по списку идут корабли. Неторопливо

Делая ноги, орут журавли. Ежевечерне

Над головою цвели фонари, как хризантемы.

Между собою сразились цари, чтя Геродота.

Дикие гуси застят луну, для этого неба,

Право же, слишком ярко сияет. Вишни и маки,

Красное время...Глядь, паучихи носят в авоськах

Палое злато! Ветренный вечер приподымает

Тысячелистый тюль. Об июле речь. Закипает

Самовар, и комар напевает:

Черное море, Черная речка, утренний кофе

По-мароккански... О самолеты Аэрофлота,

Толстая пенка, первая чашка!

То на Дворянской, то на бульваре, то в тополиной

Темной аллее, - на водосточной флейте колдует

Северный ветер, - то ли хмельная, то ли дурная,

Шалая осень жадно лобзала жаркие кроны.

Над тротуаром реяла люстра, лужи роняли

Яркие блики на потолок, на скулы, ключицы.

Пабарабану пишет: "Вербейник и золотарник

Преобразили горные склоны, лесопосадки.

Ты не поверишь, но - провалиться! - желтоволосых

Ясеней тут не хавают", - пишет Пабарабану.

Облако реет над Аю-Дагом, как медвежонок.

На валуны ложатся собаки, суки, болонки.

Облокотясь о медную стойку, ела конфету.

Я не хочу печалить дуреху тем, чего нету.

Северо-западные просторы рыла комета.

Благодарю за Черное море, рыжее лето,

Алые крыши и волнорезы, шалые грозы.

Не было краше метаморфозы! Август роняет

Звонкие звезды, ясень теряет жаркие перья.

Тем же размером, голосом тем же я помяну их,

Роя по Темзе в тысяча двести тридцать четвертом.

О неудобочитаемые строчки! Осенний

Ветер взъерошил лужу и телеграфные прово-

Да в ней... О неразборчивый почерк!

Перемещаясь горной тропою, встречу обломок

Гордого брига, жалкий обмылок, если угодно,

И заколдоблюсь. Вешние вишни грезятся сердцу.

Пенится море, моется пенис, ливень явил свой

Яростный бивень... Мадаполамовые панталоны

Пой, Калиоппа! Над небольшими гладкими лбами,

Как на широкоформатном экране,

Перемещались зубы и очи,

Белое платье, майка, кроссовки.

В тысячелетней войне нет победителя, полу-

Серый осенне-зимний Мисхор лапал Русалку.

Бабочка, не торопи перемещенья свои!

Рыжая ветка, ветхая роза, я вытираю

Цейсы... Ваганов, речь о забытой лайке. Рубины

На телевышке аукаются с одуванчиками под

Нею. Изображу ли эту нагую

Музыку влажных веток на мутном ватмане? Ну-ка,

Имя того, чей призрак наехал на молодого

Гамлета в спальне бедной Гертруды, имя, панове!

Листья зеленые, желтые, красные... На перекресток

Пялился эркер, и светофор марал подоконник.

Падали белозубые челюсти, в диафрагму

Тыкалось небо, как головастик. Под мусульмано-

Американскою этикеткой плещется полночь.

О соловьиная поступь борзой суки, Ваганов!

О тонконогая злая звезда! О хризантема!

В створчатой, сплошь в паутине, ни разу

Не отворяемой нами оконной

Раме на черной лестнице трогал

Юную душу несимметрично

Вставленный темно-красный... Кровото-

Чащая рана, шахматный ход ли?

На виноградом увитой веранде квасили сливу.

Профиль за фио - дань заиканью - летовой тканью,

Как ваши фио? Первый осенний ветер ударил.

Новорожденный месяц качнулся.

Облокотясь о поручень, ела яблоко. Видит

Бог, - улыбалась, - я не хотела!

Серый туман потрудился на славу.

Мелкие капли покрыли пальто,

Волосы и затемнили аллею.

Несколько уток плавало у берега, рыли

Призрачные автомобили. О как сияли

Темные, цвета сланца, глаза под светлою челкой!

Дождь не идет, а еле волочит длинные ноги.

Пинии спят, не я потревожу их сновиденья.

Ива роняла грустные взоры из-под вуали.

Солнце вставало - или уже

Встало, но это мало что изменило в пейзаже.

Сумерки не покинули парка, и на дорожке

Тлела лампада. В прошлом сезоне был потрясен цве-

Тением груши, в этом же, доктор, и не заметил!

Падая, платье гасит светильник. Даром безгруда.

Пусть покуражится покуда, паскуда.

Я опускаю ружье. Полно, Купала!

Осень сорила пурпуром, оставляла

Губы на стеклах, рушила сердце. Десятилетней

Давности сон: Коктебель вымер, огромный

Пес эскортирует нас на пароходик.

Волны захлестывали набережную,

И, отражаясь в ейном асфальте, скалили зубы

Гончие Псы. Посему ехали крышей

Местные суки и не давали спать мне, Ваганов.

Ветрено, доктор, кобель метит брусчатку.

Чадо Пелеево, безгрудую суку,

Ейную ярость пою...

Ну и погодка, мать ее! Май на носу.

Спирту. Аптекарь!

Полупрозрачною, как дым, рубашонкой

Плещет береза. Широколиственно и

Шумно дрожит под ливнем дубрава.

Греет морозные чертоги дыханья

Робкая роза. Я разминаю табак.

Это заснеженная решетка Детского парка

Остановила меня. Челюсть роняет

Утлая устрица, такая жарюка!

Козы и чаши, драгоценные камни,

Надписи на латыни, греческом, чайки, нырки.

Глупые птицы снуют между морем и храмом,

И окропляют, и подметают его.

Перевернусь на спину и потянусь

За коробком. Паровоз

Переступает всеми ногами.

Крупнокалиберные рты распахнув, аэро-

Крот, пресноводный кит барражиро-

Вали стрекоз да ос, лопухи, камыши.

Что потерял там, Африка, твой леопард?

Сифилитическая прядь в антрацитовом и

Звонком - от Гончих? От насекомых? - небе... Серега,

Ну не завидная ли жизнь у лягушки?

Не просыхает она! В первоначальной

Осени нет ничего, что не твердило бы мне

О синеглазой неосторожной козе из Кореиза!

Лысые, голожопые - по боку! О

Яркие капли многоголосого, как

Ярмарка, ливня!

Тигры резвились в лилиях, рыкали львы,

Мальвы роняли

Жемчуг, и на водопой рыли улитки.

Мокрые, как рукава кимоно, крышу, калитку,

Членистоногий куст, помидоры под ним

Пой, Калиоппа! Бронзу лия на

Шкурки, окурки и прочее, мочилась

Широкоскулая, как жаба, Люцина.

Как аккуратен в телодвиженьях своих

Вечер, плененный юным вьюнком , - повторю

За Какакулой. Вешняя дымка полна

Странною речью, напрочь отсутствуют со-

Гласные звуки! Слева направо перемещайся, перо,

Молниеносно преобразуя апрель

В позднюю осень.

На девятнадцатичасовой полосе

Мадаполама горит сорокатысячный флот

Американца. С кафедры мямлит

Мудрая мумия, и плещется рыбка

Неторопливых речей, долгих прогулок.

Дымчатый вечер благоухает сосной,

Старые вязы холмятся в тихой воде,

Как на фарфоре. Надо же столько

Листьев набить, - говорю августовскому

Ливню. - Зачем торопить осень, приятель?

О как рыдало облако, облокотясь

О Кара-Даг! О

Мадаполамовые лунные лужи!

Птицы колотят крыльями, будто бы выбивают

Вытертый - Боже, уж не тобой ли? - ковер.

Только сверчки, светляки, совы, лягушки

Да козодои, только собаки

Врут из-под хат, Менелай!

Ветер шатается по комнате, зацеловал

Голые стены. Евпаторийский песок

Перемещается на голени, бедра.

Спутались, переплелись, зыблются ивы.

Я накропал акростих.

Выйду на кухню

И, подбоченясь, скажу:

Каждое утро,

Тобиас, трах-тибидох

Он обсыкал кипарис!

Рыжая морда

Угомонится, икнет,

Слижет улику

И переспросит:

Ссал на... Воскликнет:

Невероятно, даешь

Оскара, трах-тибидох!

Революцьонный,

Если задуматься, шаг.

Выжжены нивы, по ним водит кругами мои

Сны кривоногий, желтоволосый, плечо

Выше другого... Голое нечто

Яростно мечется по

Пушкинской. Это Ахил-

Лесовы штучки.

Чур меня, Муза!

Изображу ли синие джинсы на безупречной

Заднице мраморного древнего грека?

Облако реет над кипарисами - храм:

Козы и чаши... О Параскеве

Напоминает сверчок.

Пушкин, не надо!

Я выхожу на балкон

И возвращаюсь в гостиную.

Пыльный рояль кажет щербатую пасть.

Златокопытый

Единорог не дает

Спать моему пауку.

Море душистое, как апельсин, длинноногая бронза...

Я посвятил мадригал черным ресницам

Серых, лишенных всякого блеска,

Невыразительных глаз. Делаю лодку.

Благоухает уха, реет бюстгальтер.

Переговаривающиеся крокодилы ли, тени,

Слезоточивая, как крокодил, черепица?

Несколько деформированное ведро

Не украшает форточку, черт побери,

Не пофартило! Произносила:

"Ветрено, волны с пере-

Хлестом", - курила феодосийский табак,

Чиркала спичкой. Из Какакулы,

Буде позволено: "На-

Медни явилась то ли русалка,

То ли чувиха с веслом". Дивные очи

Черного перса не зрят автора этих

Дактилей, он подождет, кот созерцает

Преображение той евпаторийской

Набережной, жемчуга на некондици-

Онных ключицах, пупке, на полусферах.

Я засыпаю. Дождь прибивает песок,

Гвоздь - Иисуса, я прибиваю долго-

Вязую розу. Путала двери

И нагишом выходила под снегопад,

Произносила: "Черт побери", - облака

Перемещались вдоль потолка. Но когда

Сунулась по полу не

До конца

Отремонтированной

Библиотеки, помнила о четырех

Крошках, которые так мило являлись тому,

Кто приспускал кружева! И напоследок

Из Аргутанского: "А

Что, если море -

Только качели для бес-

Печной кефали?"

Лес под белесым небом, последний сверчок

В жухлом бурьяне...

Что ему так неймется, Ваганов?

Мойры прядут непрочные нити. Яду, аптекарь, -

Просит он. О как благоухает душа!

ДЛИННОНОГАЯ РОЗА

***

Загляделся да

Повернулся на

Деревце, оно

Облетело, но

Не гоню печаль.

***

Цицерон имел

Обыкновение морщить нос, как ты,

Моя насмешница.

***

Все дожди, дожди

И дожди, моя

Нелюдимая!

***

От цикады, от

Мотылька твои

Лоб и веки, - пе-

Ревожу со ста-

Рокитайского.

***

Зарифмую: беломор

Носорог и косогор.

На него ложится снег.

Непогода валит с ног:

Угощайтесь, Велимир!

На мадаполаме, под

Стереомагнитофон

Занимаемся кино.

Громыхали груши по

Крыше, как грузовики.

Тридцатитрехлетний вор

Барражирует Фавор.

Августовский свет

Застит кабинет,

Кухню, коридор.

***

Аполлонова

Флейта, Васе от

Васи, лично, грянь-

Ка прелюдию, -

Восклицаю я.

Новосветская

Ветхая луна,

Лалу, мед и моль,

Лалу, мел и медь,

Ворожила мне.

Фиолетовый

Филин сторожил

Свой дежурный сон.

Ливень рифмовал:

Пастухи, стихи.

Ветер разметал

Лепестки, проснусь,

Сердце не унять!

***

Повторю ли за

Какакулою:

Ароматный день

С мошкарою, псом,

Соответственно,

Над и за живой

Изгородью? О

То легчайшее

Веяние, то

Эхо на краю

Яра с бурыми

Листьями, запру-

Дившими ручей,

Заводным сверчком!

***

Небо, небо,

Небо, горы, горы, горы,

Море, море,

Море, люди,

Люди, люди, соответственно,

Загар и

Ничегошеньки.

Кроме желудей -

Ах, желуди!

Люди, люди,

Люди, море, море, море,

Горы, горы,

Горы, небо,

Небо, небо - не твое ли

Это миро-

Ощущение,

Внештатный фоторепортер?

- Как в бане.

Тысячепу-

Довый зной, миллионно-

Ногий дождь!

***

Полнолуние.

Длинношеее

Жвачное пасу.

***

Лесопилка, мост,

Железнодорож-

Ная ветка и

Электричка... Марш, -

Повторяю, - марш!

Провоцирую

Злых и легких, как

Осы, лошадей,

Темноокое,

Как иконостас,

Здание пою.

***

Где серебряной

Ряской заткано

Темное сукно,

Пой, царевна, пой, -

Повторяю я.

***

Барышня изу-

Чает мослаки,

Потроха и проч.

Золотые ха-

Мелеоны на

Переносице.

Повторю ли: там

Нежен мат, моя

Нежеманная?

***

Опроставшийся

Хрусталь, изумруды,

Янтари...

До свидания,

Печаль, до зареванной

Зари,

Городского

Променада, ботанического

Сада!

Потянулись

Журавли, - рифмовала

Говорли-

Вая рощица.

Слеза потеряла

Тормоза.

***

Уронила на но-

Гу окурок и повторила: "Рано,

Рано, дураки".

Шелестит газета.

Аки тать в нощи, закричит карета

Скорой помощи.

***

Петушиный крик

В неурочный час спровоцирован

Яркою луной.

***

До свидания,

Милый, - говорила

Сумка для пере-

Возки крокодила.

Отцвели мои

Хризантемы, черт

Побери меня

И аэропорт, -

Голосили ту,

Роя высоту.

И моя душа

Билась о стропила.

До свидания,

Милая, - вопила.

***

Непротканное

Звездами хлопча-

Тобумажное

Полотно, пятно,

Легколистую

Снегопись пою!

***

Августовский зной.

Как биндюжники

Под бодегой, знай

Топчутся мои

Плоскостопые

Лодки у мостков.

Августовские

Сумерки полны

Цокающей, при-

Щелкивающей

Речью, - напишу

И похерю. О

Датчанка, - скажу

Я, - Офелия,

Пой, принцеса, пой!

РЕЙД КАВАЛЕРИСТА ЭРЛИ

***

Не с нами ли в доле и Алик, и Томи!

Карелин

Из Какакулы скажу:

Зря тарахтела сорока, не распогодится, день

Не непорочно зачат.

Телодвиженья мои

От осознания и от потрясенья.

Теплится зимняя ночь.

Ай, тонконогая дочь

Нечерноземья! Снится не Плиний,

Снится Карелин,

Он вынимает

Нож, произносит: "Шура, не больно!"

На нерабочем

Коцанном симе-

Изском причале белые ноги

Мыла Матильда,

Перемещались

Единороги. Палец лежал на собачке

И холодил эпидермий.

Я говорил себе: "Скоро

Ты перестанешь что-либо чувствовать, ну шандарахнет

У изумленного уха".

Это-то и удержало

Палец мой, я испугался, что не усну, а напротив

Буду внезапно разбужен.

Палое злато

Парит японца, чурка не помнит

Столько зеленки,

Вот и хуеет,

Пабарабану. Море душистое, как апельсин, -

Повторю за латино-

Американским писателем

И заколдоблюсь. Как лебединая шея,

Вздымалась нога, - намараю.

Вслед за полутора-

Тысячелетней литературной

Традицией, Паба,

Единогрудая

Дева мочилась на кипарисы,

Пальмы, платаны.

Перего - золото-

Гласые силы! - варивающиеся

Крокодилы,

Осы, стрекозы,

Цикады ли... Паба, медом и молью,

Мелом и медью!

***

Повторяю: рама,

Повторяю: мама,

Мыло, - беломор

Покрывает ор

Моего бедлама,

Восклицая: "Прочь!"

Воровская ночь

Опускает снег

На сырой ковчег.

Ни к чему, январь,

Ворошить Букварь!

Подскажите, кто

Ставит ногу на

Мраморный порог?

***

Городской фонарь

Караулил га,

Под которыми

Ты читала паль-

Цами по губам.

Подойди же и

Опусти ладонь,

Подскажи им, как

Соотносятся

Эти звук и час!

***

Напевая то ли Па-

Барабану, то ли Тют-

Чева - на таком

Расстоянии

Разбери поди,

Разыбай канает по

Безымянному ручью,

И девятижал

Вышивает над

Ежевикою.

***

Спрашивает: "А

Не пора ли нам

Отвязаться?" - Я, -

Говорю, - еще

В среду постелил

Свежее белье.

Говорю: "Вонзай

Каблуки, ликуй!"

Отвечает: "Не

Торопи меня".

***

Листопад царит

За моим окном.

Каблуки твоих

Башмаков уже

Не стучат под ним.

***

Дед повесит нос,

И на гвоздодер

Упадет звезда.

***

Дождь преумножал

Ягоды, и ты

Изучала негатив

Золотого потолка

В беззаботных пауках.

***

Увели луну,

Умыкнули ту,

Что плескалась у

Башмака, ау,

Глупая, ау!

***

Антрацитовая твердь,

Деревянная луна, -

Изгаляется - ну не

Сукино ли чадо? - мой

Карандаш. Даешь

Памятник себе

***

Та баллада, те

Кашалот, болото, шоколад, Кинто,

Не предмет, понятно -

Как назойлива

Запятая эта -

Литературы.

Потому-то и

Аргутанский, Жора Иванов, Кинто,

Валентин Иваныч

Лалу, потому

Какакула или

Пабарабану.

Переговари-

Вающиеся - не торопи, Кинто! -

Листья, звезды, жабы,

Водосточные

Трубы не мешали

Им. Та баллада,

То болото, те

Шоколад и каша - повторяю - лот,

Запятая эта,

Перисад, Савмак,

Диофант... Который

Час, генацвале?

***

Солнце золотит

Дождевую ткань.

Журавлиный клин

Застит небосклон.

Сорок лет назад

Сад ломился от

Красок: мед и яд!

Ни к чему нам, ночь,

Невеселые

Весла и слеза!

Медлят медные

Блики, леопард

Опускается

На мое крыльцо.

Пароходная

Яркая труба,

Бесконечное -

Все кулисы, ку-

Лисы - небо за

Ароматною

Стойкой, - повторю.

Ящерица, па-

Дучая звезда,

Посейдоновы

Заморочки, черт

Побери, Улис

Подымает лук.

Не пою бои.

Почему бы и

Не сравнить с листвой

Полушалок твой?

Симеиз, июнь,

Помидоры... Плюнь!

Чуваки на той

Галерее не

Интересны мне,

Шестикрылый мой.

Хороша кута-

Исская тута!

***

Скука с видом на море,

Ты блаженна - не

Отвалился и

Не обязан жить, -

Говорю, палю

Табачок, пою

Не тебя, моя

Нелюбимая!

Закурю в густых

Августовских - о

Августовские

Набережные:

Лавочки, нырки.

Закурю в густых

Сумерках. Кому

Расскажу печаль?

Вожделенный рейд,

Виноградный рай!

Городок менял

Полновесный зной

На полночный звон.

В перламутровых

Кузовках найду

Утренние го-

Рошины. О чем

Сетуешь, мое

Сумасшествие? -

Повторяю. Дождь,

Как лагуне дож,

Говорит кривой

Улочке: моя!

Чумовой прибой

Зарывается

Головой в песок,

И твои плеча

Отлетают по

Эту сторону.

***

Кюхля был

Глуховат и обижен.

Старика

Не инте-

Ресовал нужник. Рифма

Же - атас!

***

Снег ложится на бульвар,

На бобровый воротник,

Боливар... Свои

Заморочки не

Тянут, Александр?

***

Ты кидала яблоко

В солнечную пыль

И ловила. Плещущий,

Полированный,

Полый звук шугал

Паука. Ау,

Перламутровый, -

Повторю. - Ау!

Ирисы и розы,

Соответственно,

Принимали позы,

Пялились в окно.

На Батилиман

Наплывал туман.

***

За сараями

Собираются

Непарнокопыт-

Ные табуны,

Чтоб пролиться хо-

Лодным ливнем на

Малахитову-

Ю макушку зла-

Тоголосой ля-

Гушки в городском

Водоеме. Пос-

Ледний раз живет

И последний раз

Ужаснется та.

Тридцатишести-

Летней давности

Снег марает мар-

Товский тротуар.

***

Выбелит мои

Позвонки дурной

Ветер, - повторю

За Басё. - Каким

Холодом дохнул!

***

На периферии

Трепетного слуха существует ядо-

Витая старуха.

На периферии

Сумрачного взгляда млеет зеленово-

Лосая наяда.

***

Не противен мне портвейн!

Дуговые фонари

Опера горели так

Вызывающе,

Что созвездия,

Не желая со-

Перничествовать

С ними, приглушили свой

Августовский блеск

Расстоянием.

Где-то пела канарейка,

Чесноком, луной и ложью

Пахла дева, облака

И река роняли блики

На гектары потолка.

Как свеча во льду,

Реет над моей

Кружкой аромат-

Ное облако, -

Повторяю за

Начинающим

Стихотворцем Ю.

Чернером. Виват,

Мой лауреат,

Пей и наливай!

***

Ароматные

Свечки и метел-

Ки, беспечные

Нимфы никакой

Речки и сверчки.

Мастерская про-

Пахла лаком и

Октябрем. Пора,

Саския! Пере-

Носица, соски,

Полужопия...

До безумия

Обольстительный

Млечный Путь сиял

Наготою, был

Рядом, - повторю.

***

Я смонтировал алмаз-

Ную гору старика

Гавриилроманыча

Со стремительным

Выходом костра...

Ай да сукин сын!

***

Длинноногая

Роза расцвела

Под моим уже

Заколоченным

На зиму окном.

***

Забычкую о

Подоконник то,

Что и так уже

Не курилось, черт

Побери, чувак,

Ты не по тому

Адресу, скажу,

У тебя не те,

Ангел мой, глаза!

***

Говорю: "Слабо

Сочинить роман?

Действующие

Лица: осень да

Городской фонарь".

***

Не премьера, но,

Рыжая... Итак,

Я от дедушки,

Бабушки ушел.

Быть ли, не быть - не -

Согласись! - вопрос.

***

Недавно крашенная крыша и звезда.

Иванова

Эта башня сло-

Новой кости... О

Баснословные

Селезень, яйцо, -

Говорит Зевес,

Искушает, бес!

***

То стажерами,

То Стожарами

Полнясь, море, как

Синий псина не

Покидает нас.

Языкатые

Осы и стреко-

Зы, цикады пе-

Ремывают позвонки

Отлетевшего ручья.

Суслик роет свой

Метрополитен.

***

Автономное

Плавание с той,

Что сияла мне

Зимней ночью, пой,

Муза, - говорю.

Не гони коней, -

Отвечает и

Разливает чай.

Аккуратный снег

Опускается

За узорчатой

Занавескою.

О еловая

Субмарина, о

Зеленуха на

Золотых мостках!

***

Сумеречный свет

Говорит весне:

Не держу тебя.

Так и я тебя

Не держу, ступай!

Так под стеганным

Одеяльцем, под

Крепдешином, черт

Побери, уже

Непонятно чем

Прозябают бязь,

Трикотаж, атлас.

Элевзисская

Бабочка моя,

Приспусти свои

Кружева, присядь!

***

Соловьи поют

На холмах, а тут

Упражняется

На безрыбье рак,

Досточтимый Даль.

Если у тебя

Есть фонтан, заткни

Железяку, дай

Отдохнуть и ей, -

Повторяю. Мы

Занимались тем,

Что мешало мне

Оценить труды

Ушакова.

На

Этой ноте, бу-

Де позволено,

И прощусь. Орут

Петухи, моя

Милая, пора, -

Повторю. Она

Штопает чулок,

И ворона ло-

Жится на крыло.

***

Небо хмурилось. Еще

Не просыпавшиеся

Звезды нависали над

Нами, как икра

В лягушачьем брюхе.

***

Средоточие

Той темницы, где

Угнездились те

Сумасшедшие

Птицы...

Не горят

Зеленоволо-

Сые лампы мне!

***

Сквозь неприхотли-

Вые виражи

Пробивался свет.

О любовь, сопут-

Ствующие ей

Радость, миражи!

Электричка на

Растуды-Качель

Отправляется

С пятого пути.

Крутизна глазных

Яблок, утренний

Иней на обна-

Женных ветках... О,

Как искрился он!

***

Под весеннею

Вишнею пасу

Ветерок; придет,

Зачерпну из хо-

Лодного ручья.

***

Наши мысли, сны -

Параллелограмм,

Где мы падаем

С одного пенька

Нашего эша-

Фота на другой.

Чтобы вспомнить сон,

Следует закрыть

Зенки плотно, как

Устрица свои

Кузовки, и не

Шевелиться. Я

Демонстрировал

Недостатки, что

Бандерильи. О,

Как небрежен, о,

Как насмешлив, о,

Как щеголеват

Был! Мои глаза

Разжимаются,

Чтобы плакать.

***

Алексею Николаевичу Уварову

На жаровне уже подошел кипяток.

Неквасов

Луна умирает

Семнадцатилетней, - базлает Летучий,

И таксомотор

Срывается с места,

Летит невоспетой - когда бы кометой! -

Падучей звездой,

И Черное море

Играет штиблетой, уже не хрустальной,

А полуседой.

Великий не стал

Умываться, куснул огурчик, прошел

В апартаменты.

Шкура из пепла

И дыма, не наша аппаратура,

В черном кувшине

Мокнут цветы.

Белые хризантемы в кувшине, -

Сказал он и плюнул,

Не обнаружил

Чая, варенья, слизывая

Каплю, промазал...

Струйка, предбанник,

Черт побери! Чайник из жаро-

Устойчивой массы

Горел голубым

И розовым. Великий копался

В карманах и думал:

Возьму у Адама

Синие джинсы, Ялточка подо-

Ждет, подождет...

Выключил газ,

Повторил: "Хризантемы в черном кувшине",

О мордобое

В тесном солдатском

Предбаннике он забыл, об

Американских

Штанах помнил.

Взял карандаш, записал: "Позвонил

Из автомата".

Хляби разверзлись,

Чувак, отвези! Он заорал,

Налетел, уронил

В лужу роскошный

Велюровый стетсон. "Надо же так!" -

Подумал Летучий,

Забрался в машину.

Разлапистый мех и длинноногие

Розы, жаба

Десантиру-

Ется на собственное

Отраженье,

Лихие колонки

Рифмуют деревню и Анну Андревну,

Чердак, Чатыр-Даг...

Понятно, ни коцанных

Тазиков, благоуханного мыла,

Недельных портянок.

Матильда и Клавдий, -

Решает Великий. - Андрею Рублеву

Не нужен пиар.

Библиотека,

Ирод, наследник у Клеопатры,

Октавиан!

Тетку, пожалуйста! -

Вытащил спичку. Черт, черт,

Черт побери!

На

Противоположном

Углу

Резвился

Нуры. Барышни

Хи-

Хикали. Он

Воздел десницу, пожалел

О том,

Что в ней

Нет шикарного стетсона, и

Сказал: "Мотор

Свободен! Да

Здравствует свобода!" У

Водохранилища

Пересел.

Девочка ела яблоко, и

Перемещалось

Облако. Ве-

Ликий побрился, умылся. Адам

Демонстриро-

Вал будильник

С бабою на циферблате.

Нуры резко

Развенчивал нечто,

Пылающее розовым и

Голубым.

Он

Говорил: "Это не

Граммофон,

Маг это,

Липа!" Она говорила:

"Я

Черножопая

Ведьма, ура!" - била бокалы,

Горела луна.

Великий потрогал

Чайник, намазал булку вареньем,

Включил зажигалку,

Сложил плед,

Спустился к воде. Как незабвенный

Дневальный по пляжу

В черных семейных

Трусах, табачок из офицерской

Коробки, башмак

Чавкает, и

Фонари мрут, как колодники.

Это из Ивки.

Глухая теплынь,

Золотистые мошки, в которые вдруг

Попадаешь у под -

О Господи Боже мой! -

Ножья холма, лежащего в благо-

Уханных потемках!

Патлатое чудо

В американских синих штанах и

Велюровой шляпе,

Знавшей другие

Деньки, говорит: "Я заплачу,

Отнесите меня!"

Гадила галка,

Великий разрезал булку на две

Равные части,

Поблагодарил,
Сказал, что найдет дорогу, что

Провожать ни к чему.

Адам, принимая

Шляпу, сказал: "Была неплохая

Рыбешка". Матильда

Куталась в плед, у

Шезлонга стояли хризантемы

В кувшине.

Великий

Сунул будильник в кухонный шкаф,

Водопроводный

Кран

Придавил, заткнул

Синоптика

Выключил свет. Бессонницею

Воспаленные веки

Слепящее низкое

Зимнее солнце выделывается

Над книжным развалом,

Электрожаровня,

Заварочный чайник рассчитывают

На дежурный эпиграф.

Кузен Митрофан

Забивает козла, я перемещаюсь

По местному парку,

Патлатые звезды

Ложатся на парку и нет им, и нет им,

И нет им числа.

Покуда, естественно,

Льется кагор и благоухает

Чужой беломор,

Пустынна аллея,

Темна холодна сырая скамейка,

Советская проза

Рифмуется с нею,

Как роза-береза, и нету им госте-

Приимного дна.

***

Наслаждение

Не смежало век

Госпожи де Ш.

Созерцание

Чувственных услад

Умножает их.

***

Юрию Яковлевичу Чернеру

Пикантная кончина, и не власти,

Лежала бы в земле неосвященной

До гласа трубного.

Ш.

У Аптеки,

Под софорой, газированной

Водою

На трамвайные

Билеты, флорентийскую

Сирень,

Вкрадчиво, и

Плечи под недоступною,

Как пачка

Из-под классных

Сигарет, что ложится под

Скамейку

Летнего

Кинотеатра, где Алена

Каменкова

Говорит

По-русски то, что чувиха

На простынке

Произносит

По-английски, свежевымытою

Шалью.

Подпираю

Двери от августовского

Купалы,

Непонятная

Звезда падает на утконосый

Ботинок,

И воробьи

Разбираются с лужей, медною розой,

Сонной сосною.

Без ерунды потолок,

Понедельник, А разминает табак,

Подымает

Взор и таращится

На мужичка, на бородавку,

Спичку в зубах.

Тот вынимает ее,

Произносит: "Великолепно!

Какой Дервоед?"

Слезоточивая,

Как крокодил, черепица интересуется,

Что под рукою, - читаю

На развороте почтовой страницы.

Ботинки перемещаются,

Как золотой многогранник.

А сказал бы:

"Дервоедов, ты явился в три,

Сестренка-

Пятиклассница...

Короче, историчка".

Собственно...

Он сказал бы:

"Посиди на скамейке,

Постой

На углу,

Возьми кофе, нарисуются -

Шумни".

Собственно, все его

Связи известны: товарищи

По школе и мечу.

Поговорили бы,

Так, мол, и так. Долго ль горит

Сигарета без фильтра?

Понятно,

Правое колено перемещается,

Как челюсть

У черноглазой ламы,

Как у буйвола,

У прочих жвачных,

Как жизнь

Страны. "Дервоедов, -

Произносит, -

Ты продул", -

Усы, улыбка. Что отсюда,

Государь?

Он отдыхал, как

Сейчас, на спине, под головою

Дежурный портфель.

Таня, - сказала.

Первое, что - до золотой

Медалистки, Марон,

Первое, что он

Увидел - зазор между подвязкою

И кружевами,

И задохнулся,

Публий, потом только услышал:

"Таня", - поднялся.

Ах, - произносит

ВП. - Что такое? - длинные ноги,

Тонкие пальцы.

Таня, - сказала она

И заткнулась. Как таракан тот,

Стоял, улыбался.

Предки в театре,

Смотрят один из переводов

Б. Пастернака,

Медная плашка

На двери, обитой кожею,

Инициалы: В, П.

А скажет: "Старший

Лейтенант Единственный", -

И полистает

Книжки, заглянет в

Пустой холодильник.

"Ветер, - сказал он, -

Ветер какой!" -

Ткнул подбородком

За подоконник. Ах, как она

Любила его!

Ах, колокольчики

Грянули, стук, не перепутала,

Нижний и верхний,

Верхний и средний,

Черт побери эту цепочку!

"Ветер, - сказал,

Выпятил губы. -

Солоноватый, - выкатил очи. -

Средиземно..." -

"Морский", - догово-

Рила, чихнула. Ах, как она

Любила... Поймал

Тачку,

Взял билет - ближайший,

Если

Не затруднит -

Поднялся по трапу, снял шляпу,

Сказал:

"Ветер, Татьяна", -

Открыл форточку. На заднем сиденье

Лежали цветы.

"Аба, - сказал А, -

Прикинь". Три странички

Машинописного

Текста, читал

Со второй, сказал: "Абзац.

Хорошо, - сказал, -

Последний".

На четвереньки пришелся, шагнул

К огню и выставил

Красивую бутылку.

- Перцовка? - Коньяк. Начальник

Сгонял за

Кружками,

Вытащил ведро забортной воды,

Ополоснул ложку.

Долго носили

Последнюю в рот. Аба устал,

Отвалился, упал

На спину. В доме

Было темно. Прогромыхал

Трофейный трамвай

Над головою.

Это последний, - подумал Аба,

Снял ботинки,

Пошевелил

Пальцами. Вновь отозвался

Мост, уже тише,

Где-то за домом,

Вспыхивал свет. Жаркие струи,

Яркие капли...

Он открывает

Зенки. Рубашка, майка, джинсы,

Носки, прищепки,

Спичка в зубах,

Голосок: "Огоньку

Не найдется?"

Спичка слетает

С аптечки, понятно, градусники,

Пузырьки, черепаха,

И крокодил.

Шеф произносит в пространство: "Камин,

Милое дело".

Аба разглядывал

Голые ноги и телефонную

Будку, окно

Дома напротив,

Думал: "Туман, дворники, фары,

Фиалки, откуда?"

Спортивная сабля -

Гибкий стальной прут, на

Вооруженную руку

Надевается

Перчатка. Он фехтует

Левой рукой.

Угловых судей

Четверо, старший - один. Угловые

Не спорят с ним,

Он - последняя

Инстанция. 4 : 4, команда,

Атака,

Он парирует,

Делая шаг вперед, полувыпад.

Старший решил,

Что колол навстречу.

Потом проиграл, переложил клинок

В левую руку

И продул.

Потом пропустил удар. Таракан

Спросил: "Кто?"

Дервоед

Ответил: "Я". Потом коньяк,

ВП ставил,

Девочка, говорил,

Перед тобой чемпион! Аба говорил:

"Поехали".

- Нет, -

Говорил. - "Нижний!"

- Нет.

Потом спал,

Потом кидал камушки,

Потом шел домой.

Луна роняла

Преломленный неверный свет

На театральные

Колонны и

Парапет. Муниципальная

Кобыла

Косила под

Пабарабану. Это было

Сто лет назад.

Ветхозаветный

Звонок, крокодил, хвост, как петрушка,

В зубах, говорит:

Ах, не сюда, не

Успела, успела только подумать:

"Ах, не сюда!"

Дверь распахнулась,

Лестница, шуба, медные прутья,

Стучат каблуки,

Сбрасывает

Башмаки и колготки, ах, притормаживает,

Где же он?

Мышь, затаивша-

Яся в диване, ложе с подзорами,

"Я должна!"

- "Оленька, Оленька,

Как же?" - " Пора!" - "Оленька, ветер,

Пуховый платок".

Позавчера укатила,

Вчера гость, непонятная звонница,

К черту,

Кубок, финал,

Ах, Дервоед... Голый, вода,

Деревянные джинсы,

Англия, мир, -

Говорит он. - Шекспир, Твигги, зевает,

Смежаются веки,

И говорит,

Говорит, успевает

Произнести:

"Дервоед,

Дервоед". Мрамор и бронза,

Горелка, финал,

Кубок, фамилию

Переврали, ах, Дервоедов!

Это камин.

Это решетка.

Это луна движется ровно

Направо, налево,

Как челюсть у

Черноглазой ламы, плоскорогого буйвола,

Прочих жвачных,

Как жизнь страны.

Рука ложится на бутылку,

Яблоки, груши,

Штопор, тугая

Пробка, газета рушатся вдруг.

Эта стоокая

Люстра, туман,

Дворники, фары, фиалки, откуда?

Он просыпался

Дважды, последний

Раз на пороге, за спиной

Трехпалое чудо,

Чувственный рот,

Хвост растительного происхождения.

Потом посудина,

Потом автомобиль,

Залез, уткнулся носом в мех, уснул.

Били часы,

Когда он проснулся.

Спала, ей снился сон, она проснулась.

Гудел водопровод,

Упала капля,

Потом еще, еще, потом над ней

Склонилась Оленька,

Произнесла:

- Вставай, Татьяна! Сложила газету,

Закрыла форточку.

Пил кофе, курил,

Угощал инспектора, тот его.

Красивые сигареты,

Не наши,

Кофе с коньяком, лесопосадки,

Совхозные га,

Солдатики

Возили свеклу. "Дуб". - "Угу".

По чернозему,

По снежку...

Шестиколесая купчиха

С остервенением

Лобзала

Могучий ствол, солдатик спал,

Раззявив рот,

Как Дэнов дурень,

"Сонное царство". - "Империя". - "Рим".

Не торопились,

Инспектор чуть сзади,

Сбоку, свернул на проселок. "Урыл

Старшой, -

Сказал Аба. -

На нем красивый синий фрак

И новые штаны". -

"Модные". -

"А?" - "Я о штанах.

У Клугера так".

***

Тени ли,

Переговари-

Вающиеся

Аккуратные

Жабы?

***

На высокую

Голень набежит

Сонная волна.

Полная луна,

Полночь, - повторю.

***

Наталье Корчилава

Лети, роняя свет!

Ляпин

- Я покажу им,

Как жечь лампочки! -

И по газону,

И на крыльцо...

Башмаки, крашенные

Половицы,

Шасси Большого

Тренажера, вафельное

Полотенце

На серебряном

Гвозде, столбе, несущем

Потолок.

Выдергивает шнур:

"Не возражаю", - прихлебывает

Кофе, зажигает

Спичку, открывает

Форточку. Медь, голубая сантехника,

Мрамор,

И зеркала, и по

Лестнице, по, по, до упора,

Зелени леса,

Золоту пала...

Он говорил об отоплении.

Девочка ела

Яблоко и

Рисовала столы, мягкие кресла.

- Ба, Верблюдяев!

В прохладном царстве

Тьмы и света покачивались рыжие

Тела и время

От времени,

Как раз тогда, когда весь мир

Казался за-

Колдованным,

Уснувшим, вдруг

Неторопливым

И все-таки

Пугающим движеньем

Метали молнии.

Понятно,

Бамбуковая роща год

За годом

Превращала сад

В Империю, домишко в храм,

А рыбок в божества.

Рыжая ветка,

Ветхая роза, будьте любезны,

Он говорит:

Без двенадцати, -

И возвращается в исходное

Положение.

- Завязывай, сенатор!

Бабульки появляются на стойке, десница

Опускается в карман.

- Двенадцать без двенадцати, -

Гундосит, аптека, черепаха,

Крокодил,

Кроссовки

Не рифмуются с ковром, у пацана из

Заднего кармана

Выглядывает

Мальборо. "Прошу". - "Благодарю.

Попер бобер!"

Тонкие

Пальчики вертят касету,

Автомедон

Сочленяет ее

С американскою

Аппаратурой.

Ажурные опоры

И журавли над ними. Какие разговоры

Такими выходными?

Какие посиделки

Такими вечерами? Оранжевые белки

Испытывают рамы.

Какому манускрипту?

Этиловому спирту не по плечу такая

Лихая, колдовская

Погода ли,

Природа, нагая,

Как свобода!

Понятно,

Верблюдяев,

Портсигар.

- Чем занимается?

- Стал кормом для червей. - Наркотики? -

Сенатор надевает,

Запахивает плащ.

"Бедняга Ессер". - произносит он.

Сенатор

Подымается

По трапу. На замызганом капоте

Лежат ключи

И патроны.

- Ну, как тебе? - Затейливый брелок.

Амфитеатр,

Подпалины,

Чинары вздымаются,

Пакуются,

Мерцают.

В огромном казане

Балдеет плов.

Перемещающаяся

По половице полоса, - артикулирует Матильда,

Над ней летает, как собака,

Полукобыла, полузверь,

Перевирает Какакулу: "Скороговоркою, пунктиром,

Перемещением руки

Над вечереющим кефиром

У диетической реки соорудила наважденье

И не торопит пробужденье".

Четырехсложною

Стопой не избалованы

Мои

Нецеломудренные

Уши. Неосторожно

Обнаружу

Фосфоресцирующее

Водохранилище,

Шагну.

- На Пушкинской,

На мраморном бордюре. Солдатик

Разминает папироску,

Начальник

Закрывает портсигар, грохочет мотоцикл,

И Печерицин

Вытаскивает пушку

Из кармана,

Кладет на протокол.

Солдатик зажигает спичку,

Яков читает сообщение о том,

Что гадкая ИКАО залупилась,

Спускает воду,

Вытирает руки. - Такая вот петрушка,

Вишневой!

Английская погода

Вновь вывернулась наизнанку. Облака

Умчались прочь, и не-

Смотря на городские

Огни, виднелись звезды, немного, но вполне

Достаточно.

Слова,

Слова, слова перемежали явь, Большая

Медведица стояла

На голове, ангел

Премещался слева направо. Прости

А-б-в, е-ж-з

И о-п-р-с-т,

Глядела б строже за,

Нечерноземная!

- Спрячь эти бабки

И разбогатей! Понятно, пробивает

Лобовое

Стекло,

Подымает гильзы, находит Якова,

Голландский сыр,

Турецкие маслины.

- Завязывай, поехали домой!

Тот пялится на пурпур,

Пистолет,

Выкатывается,

Насвистывая

Простенький мотивчик

Американской песенки времен

Событий во Вьетнаме.

Цикаду

Пою, усладу

Мою!

***

Рубины

На телевышке

Аукаются

С одуванчиками под

Нею.

***

Кому

Расскажу печаль?

Вожделенный рейд,

Виноградный рай!

Городок менял

Полновесный зной

На полночный звон.

В перламутровых

Кузовках найду

Утренние го-

Рошины. О чем

Сетуешь, мое

Сумасшествие? -

Повторяю.

Дождь,

Как лагуне дож,

Говорит кривой

Улочке: моя!

***

Чумовой прибой

Зарывается

Головой в песок,

И твои плеча

Отлетают по

Эту сторону.

ИЗ РАННЕГО

ИЗ "ЗАПИСОК ГОЛОГО КОРОЛЯ"

- ... горностаевозлаторунный.

Что со мной?

Что со мной?!

Струны лопнули? -

к чёрту струны -

Паганини

играл на одной,

Перестраивал

на ходу,

Гениальные пальцы калеча.

Дайте фиговый листик -

прикрыть наготу -

Нечем.

Где-то,

в Африке, кажется,

есть баобаб -

Не до баб,

хоть подмажь скипидаром.

Будто с торбой,

со мною носилась судьба.

Даром -

Как подсовывала

на котурны,

За чужою

храня спиной.

Что со мною -

ну -

что со мной?

Струны лопнули -

к чёрту струны.

Не звучат мои песни -

никак не звучат,

Будто мертворождённые дети,

Слишком тихо в стихах,

как у завуча

В кабинете,

Где простаивал

рядом с урной.

-... горностаевозлаторунный!..

Что, Таиса Андревна,

трудно узнать
В петуха

пустившем поэте

За куренье

в школьном

клозете

Вами руганного

пацана?

Как на жёрдочке какаду,

Будто в эксперименте

мечен.

Дайте фиговый листик -

прикрыть наготу -

Нечем.

Расскажите

во что я с годами не вник,

Ожидает какая меня

Колыма,

Напишите,

как заклинанье,

в дневник:

"Вызывается

мать".

Мама,

пятилетним слова тебе говорил -

А потом

замолчал упрямо.

Где тех слов мне теперь

отыскать словари,

Мама.

По ночам,

если "сорок"

и слышно сову,

И гриппуя,

в башке бредуны хороводят,

Не тебя,

а любимых женщин зову -

Не приходят.

Как повытоптал в поле

алеющий мак

Мамонт.

Вечерами порой

без тебя моя ма,

Мама.

То ли речка была,

то ль морская вода,

То ли чайка кричала,

то ли ворона -

А теперь -

вот дела -

как поеду куда -

Сам ладошкой себе

помахаю с перрона,

В щёчку чмокну себя

уже на лету

И в порту обниму за плечи.

Дайте фиговый листик -

прикрыть наготу -

Нечем.

Вот такие торты.

Подобрал на одной

Шухарной мотив

некультурный -

Продолжаю концерт.

Всё в порядке со мной.

Струны лопнули?

- к чёрту струны.

- ... горностаевозлаторунный!..

ДОКТОР АРЕНДТ

(Отрывки из поэмы)

Двух женщин я любил. Одну живую.

Другую мертвую - вернее - плод фантазий.

Был счастлив со второй.

Довольно часто

Был счастлив со второй.

Двух женщин я любил. Такое дело.

Был счастлив со второй довольно часто.

А с первою? - а с первою - не помню.

Двух женщин я любил,

двух милых женщин.

Простите мне столь странное вступленье

В поэму - не лирическою будет -

Простите, сосны, трактор и скамейка,

Простите, Парк.

Двух женщин я любил.

Поэма будет долгою, как утро,

Как это утро плавного тумана,

В котором сосны, трактор и скамейка,

В котором женщины, которых я любил.

Двум женщинам поэму посвящаю.

Двум женщинам моим. Одна живая.

Двум женщинам. Другая умерла.

Двх женщин я любил.

Но это только увертюра, пролог, исполненный актером

Перед началом представленья поэмы нашей, а она,

Как говорилось выше, будет такою долгою, как утро,

Как утро плавного тумана, в котором плавает сосна.

В котором плавает сосна, в котором трактор и скамейка,

Который Парк жемчужным сделал и двух возлюбленных привел,

Который тихо-тихо таял и оседал на отворотах

Воротника, и на скамейке, и на перчатках.

Вял и квел,

Унылой осени ковер лежал на выцветшем газоне,

А на ветвях деревьев сонных, когда совсем туман ушел,

Качалось небо голубое, и было весело и жутко,

И в голове вертелись строчки, и шевелился слов мешок

Поэмы будущей.

Т а к о е происходило в феврале

На черноморском желтом пляже, когда весна

Свалилась вдруг на льды зеленые и надо

Решаться было -

с той поры две пары лет

Стоптал -

решаться на нечто большее уже,

Чем загонять слова взашей в неподдающиеся строфы,

Решаться быть или не быть.

Неторопливо в новый путь

Я собираюсь нынче - пусть недалеко от катастрофы.

11.

Задолго до осенних желтых плясок,

Задолго до одесских желтых пляжей,

До Евпатории, Мисхора и Алупки,

Задолго до задумчивых мостов,

До тротуаров, кошек, переулков,

До дымоходных труб и до трамваев,

До фонарей, бульваров и бельгийских

Столбов - еще задолго до стихов,

За двадцать лет до этой нашей встречи

Была лужайка крупных ярких маков,

Одних лишь маков, тонких и высоких,

Красивых маков, понимаешь, Парк?

Я заблудился в маках, надорвался,

Охапками таская только маки,

Я надышался и нахохотался,

На жизнь вперед накувыркался в них!

Ах, маки-маки, полевые маки,

Ах, как ночами снились долго-долго

Прекрасные цветы на стеблях тонких,

На тонких стеблях красные цветы!

12.

Хорошо после всяческих странствий

И стран

дома кинуть вещички и, никому

Ничего не сказав, только облобызав,

На зеленой траве полежать одному.

Над Неаполем-Скифским плывут облака,

Тихо солнце плывет, и чуть-чуть в стороне

Проплывает, крылом помогая слегка,

Неподвижная птица. На что она мне?

Хорошо после пыльных докучных дорог,

После песен тоскливых, худых лошадей

Поваляться в траве, будто греческий бог,

Будто птица вон та, в стороне от людей.

Позабыть Петербург, ординаторский плен;

О персидской чуме постараться забыть,

И лежать, и лежать, и лежать на спине,

И куда-то, как птица, тихонечко плыть.

Свежий доктор наук, на мундире медаль,

Пирогов самолично поднес инструмент...

Староскифское солнце. И синяя даль.

Неподвижная птица. На что она мне?

13.

Моя любимая, мой опустевший дом,

Моя бессонница, зима метельная,

Сама не ведая, сама не зная что,

Что ты наделала, что ты наделала?

Моя любимая, вокруг тебя друзья,

И за столом твоим гульба артельная,

Но одиночество - твоё второе "я",

Что ты наделала, что ты наделала?

Моя любимая, ты не кричишь едва,

Боль ежедневная, еженедельная,

Если не те глаза, если не те слова,

Что ты наделала, что ты наделала?

Моя любимая, я виноват вдвойне,

Но я ведь знать не мог, что оголтелая,

Эта моя беда станет бедой твоей

Что ты наделала, что ты наделала?

Моя любимая, моя любимая,

Расколоти об пол стекло зальделое,

И не люби меня, и не люби меня.

Что ты наделала, что ты наделала,

Моя любимая?

14.

Романс допет. И он подходит к ней.

Она к нему. Он делает движенье -

И вазочка вишневого варенья

Летит на пол, как будто бы во сне.

Его глаза - ее глаза - рука -

Его рука - испуганные руки -

И теплые, как пух ее платка -

И белые - в роду одни хирурги.

Он говорит о чем-то - и она -

Он замечает - шевелятся губы -

И вазочка на протяженьи сна

Летит на пол, как белоснежный купол;

И зависает в воздухе, парит,

Как будто птица - странное явленье -

Откуда птица? - вазочка варенья -

Ее глаза - и губы - говорит.

А на полу вишневое пятно,

Она в ладоши хлопает, смеется:

- Я так и думала, что что-то разобьется!

И белый снег ложится за окном.

15.

Мы первые люди на этой земле,

На улице этой,

этом снегу,

И наши ладони в тепле-нетепле

Впервые, и воздух впервые у губ.

Мы первые люди, и наши шаги

Впервые рождают призыв к тишине,

И в снег опускаясь, твои башмаки,

Мои башмаки оставляют на ней,

На этой земле, впервые следы -

Два четких пунктира - твои и мои,

И будут еще

потоки воды,

И будут еще сентябри и маи:

Мы первые люди. Идем не домой.

Тебя ожидает другой, а меня -

Другая, и все-таки, как ни смешно -

Мы первые люди в преддверии дня.

Последние числа холодной зимы,

И больше не будет снегов в феврале,

И на перекрестке расстанемся мы -

Первые люди на этой земле.

19.

Словно осы, вопросы, вопросы, вопросы:

Натуральная оспа, холера, чума,

Дифтерия, цинга, малярия, поносы -

Не хватает здоровья, уменья, ума!

Намотаешься за день, а ночью хоть плачь:

Где-то песни орут, где-то воют барбосы,

И приходит бессонница, старая блядь,

А за нею - вопросы, вопросы, вопросы!

Совершенный бессребренник, как ростовщик,

Что боится ночной непонятной угрозы,

Он сидит у камина, полено трещит,

А на полке каминной - вопросы, вопросы!

Натуральная оспа? Холера? Чума?

Дифтерия? цинга? малярия? поносы?

Нищета? лицемерие? войны? доносы?

Беспробудное пьянство? мат? Колыма?!

Математик, биолог, философ и врач,

Что печально глядишь? Или плохи дела?

У решения всех наболевших задач

Есть единая форма - форма крыла!

20.

Как любимая утром, как утренний свет из-за штор,

Будто первый восторг, позабудешь который едва ль,

Это белое небо, сиреневый этот простор,

Бесконечная высь, беспредельная вольная даль.

Полудённое марево, мертвые листья деревьев,

Неподвижный дымок ароматнейшего табака,

Облака, облака, будто пена в тазу брадобрея,

И тяжелые грифы кругами бредут в облака.

Без единого взмаха распластанных крыльев

От пустынного пляжа, дельфиньей тугой требухи

Курсом на Демерджи уходит его эскадрилья,

По спирали лениво описывая круги.

Ах, как хочется следом! Казалось бы, плевое дело -

Оттолкнись от земли и пари, от восторга визжа...

Кисло-горький табак, два зрачка, как в беде, опустелых,

Подлокотник шезлонга болезненно пальцами сжат.

Но лежат на полу его будущей книги страницы -

Наблюдений, расчетов, жестоких бессонниц итог...

Как любимая утром, как утренний свет сквозь ресницы,

Это белое небо, сиреневый этот простор.

24.

Некролог. Фотография. Старославянские яти.

Осыпается с веток серебряная благодать.

Попрощаемся, Парк, попрощаемся, старый приятель.

Ты прости, что на ты - что-то с нервами не совладать.

До свидания, сосны. Пока. До свиданья, скамейка.

До свидания, трактор, до скорого, шум.

Вы простите меня, если лучше сказать не умею.

До свидания, Парк, мир-покой твоему шалашу.

Мои милые женщины,

две беды

Попрощаемся,

как на остановке трамвая,

Два предсердья моих, две моих родниковых воды,

Мертвая и живая...

Попрощаемся, Парк. По аллеям твоим

Ухожу, не единожды чтоб воротиться.

Как ни горько сейчас нам двоим...

Пусть под утро тебе март приснится!

Доброй ночи, старик.

Небо - занавес, молью побитый,

На подмостках горит позабытый серебряный свет...

Забываются радости, беды, обиды,

Забывается всё. Так устроен - увы! - человек.

ИЗ ИВЫ НИКОЛОВОЙ*

Сергею Карелину

***

Не слышишь, что ли? Битый час

Тебе звоню уж. К телефонным

Звокам привыкли, к проводам

Безжизненным привыкли. Что

Пройдет по ним - любовь? Обман?

Моя душа не транспортер,

Что переносит кучи хлама.
Бегу, опаздываю вновь.

Мои будильники звонили

Давно, и как бы не проспать

Рожденье собственное! Боги,

Проспали бы колокола,

Которые - за упокой.

***

Конечно, извели последних петухов,

Тех самых, боевых, и вот, тореадоры,

Гуляем, так сказать, кочуем по дорогам.

Зарыли глубоко и призраков, и фей,

И духов, нагишом идем навстречу ветру,

Неверующие и жаркие, как угли.

Из проволоки той, которая была

Заборами, сплели колючие венки -

Такой был у Христа когда-то, раскололи

Вселенную, арбуз как будто, перекресток

Скроили из небес. А сковывают нас,

Мы наших палачей на этих же цепях

Подвешиваем к звездам.

***

Опять пропели петухи

Последние, предупрежда-

Ющие зазевавшихся.

Форсированная любовь,

Тебя не спрятать, вновь над нами

Светло и надо бы спешить

От сумрачного сна к рассвету

Чумазому, и петухи

По очереди умирают.

Горбатое шоссе, по швам

Разодранное, как последний

Петух, как будто бы объя-

Тие последнее, преступной

Любви прекраснейшее са-

Мое движение. Усталый,

Встаешь, застегиваешься

На пуговицы. Волосами

Твои соленые глаза

Утру. Уходишь, причащенный,

С блудницею из Магдалы

В душе и под руку с Марией.

***

Дождь причастит,

Град обречет,

Нежные пальцы терновник распнет.

Выпью огню

Переверну

Крест и за пазуху суну венец.

Стану святою.

Будто Господь,

Сильною буду.

Дверь подопру

Голою костью,

Пред всемо-

Гуществом юным

Я опущусь на колени, слеза -

"Я никого не любила" - испо-

Ведуется.

***

Ах, почему, скажите, вечерами

И по утрам, когда еще темно,

Он распинает на оконной раме

Сырой зрачок, она глядит в окно?

***

Желтобокая листва,

Осень желтоокая,

Не супруга, не вдова,

Баба одинокая

Охмурила мужика

Шебутного, крепкого

И, на голову легка

От успеха редкого,

Позабыла о душе

И того, которого

Не любила, и уже

Похудела здорово.

У виска - пятно ли, два?

Синева глубокая.

Желтобокая листва,

Осень желтоокая.

ИЗ КЛАССИКОВ*

***

Здесь, о Гликерия, здесь, о супруга Асандра, испил я

Из родника твоего влаги студеной с вином,

Жажду свою утолив, я промолвил: при жизни и смерти

Всем, кто беду испытал, ты избавленье даришь.

***

Несмотря на то, что Ясону уда-

Лось запрячь быков, Ээт ему не

Дал руна и хотел уничтожить,

Сжечь Арго, перебить его экипаж.

Но Медея, предупредив его, ночью

Повела Ясона за руном.

Вместе с ним, усыпив зельями

Охранявшего руно дракона,

Взяв руно, явилась на Арго.

***

Ни народ не внял царям,

Ни цари - народу. Первый решил

Удалиться, тем самым без боя

Предоставив родную землю врагам,

А цари предпочли лечь мертвы-

Ми, не бежать, предоставив себе те

Блага, которыми пользовались до

Сих пор, и бедствия те,

Что следовало ожидать в бегстве

Из отечества. Разделились цари

На две равные группы и стали

Драться между собой. Всех царей,

Перебитых друг другом, народ киммерийский

Похоронил у реки Тирса, могила,

Их до сих пор видна, потом удалился

Из страны, вторгнувшиеся скифы

Заняли уж ненаселенные земли.

***

Киммерийцы, бежав от скифов

В Азию, поселились на полу-

Острове, где ныне стоит

Эллинский город Синопа.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЛЕТ

Скифы господствовали в Азии, опустошали

Буйством, излишествами. Дань взимали с народов,

Совершали набеги, грабили. Большинство

Их Киаксарь и мидяне пригласили на пир,

Напоив допьяна, перебили, тем самым

Царство спасли, землями вновь овладели.

***

Чтут они выше других Гестию, Зевса и Землю,

Признавая ее, Землю, супругою Зевса,

Аполлона, Геракла, Афродиту, Арея,

Скифы царские чтут Посейдона. По-скифски

Гестия - Тавити, Зевс - Папай, Гея - Апи,

Аполлон - Гитосир, Афродита - Аргимпа -

Са, Посейдон - Фагимасад. Скифы не ставят

Алтари и кумиры, храмы ни одному

Божеству, кроме Арея, сооружения

В честь последнего у них в обычае.

САВРОМАТЫ

Скифский народ, живущий вокруг Мэотиды,

Отличается от прочих народов.

Женщины их ездят верхом, стреляют

Из луков и мечут дротики.

Замуж они не выходят, пока не убьют

Трех неприятелей. Выйдя же замуж,

Перестают ездить верхом, пока не

Явится необходимость поголовно

Выступать в поход. У них нет

Правой груди, ибо еще в раннем детстве

Прижигают ее, так что

Та теряет способность расти, и

Вся сила и изобилие соков

Переходят в правую руку, плечо.

***

Хлеб, привозимый водою из Понта,

По количеству равен всему

Привозимому из прочих рынков.

И понятно: сие происходит

Не оттого только, что земля

Эта производит огром-

Ное количество хлеба, но

И потому, что Левкон, прави-

Тель ее даровал бес-

Пошлинность тем, кои везут

Хлеб в Афины и приказал,

Чтобы плывущие к вам грузились

Первыми. Он так далек

От мысли лишать нас

Этого благодеяния, что

Учредив Феодосию, но-

Вый торговый порт не

Хуже Боспора, и здесь

Даровал нам беспошлинность.

***

После смерти братьев Евмел, желая упрочить

Власть свою, приказал умертвить

Жен, детей и друзей Сатира, Притана,

Удалось спастись от него одному лишь

Юному Парисаду, сыну Сатира, бежав из

Города верхом на коне, он на-

Шел убежище у скифского князя Агара.

***

Относительно смерти братьев Евмела

И Сатира существуют прори-

Цания, наивные, правда, но тем не

Менее принимаемые на веру.

Именно говорят, что оракул

Посоветовал Сатиру ос-

Терегаться мыши, чтобы она

Не убила его как-нибудь.

И Сатир никому, ни рабу,

Ни свободному не позволял носить та-

Кое имя, кроме того, он боялся

И домашних, и полевых мышей,

Постоянно велел своим от-

Рокам убивать их, замазывать

Их норы. Таким образом,

Принимая по возможности все

Меры, которыми он думал предотвра-

Тить свой рок, он по-

Гиб от раны, нанесенной

В мышцу руки. Ну, а Евмелу

Было предсказано остерегаться несу-

Щегося дома, поэтому он никогда

Не входил в дом, пока его

Отроки не исследовали проч-

Ности крыши, фундамента. А когда

Он погиб от крытого эки-

Пажа, который везла четверка лоша-

Дей, то каждый стал думать,

Что предсказанье сбылось...

СТИХИ ИЗ ПИСЕМ

***

Серебристая плотва,
Золотистая листва...

Дьявольщина! Щебет, шаг
Дворника, универмаг,
Сувениры из слюды,
Неподвижные пруды,
Комары, скамейка под
Ивою, который год,
Глинозёмы бороздя,
Струи летнего дождя,
Дьявольщина...
Валуны,
Медленные облака,
Губы, тонкая рука,
Волосы и шаркуны
Дворники, о тротуар
Расколоченный стакан,
Каботажный капитан,
Легкомысленный товар,
Дьявольщина! Голыши,
Водоросли, камыши,
Серебристая плотва
Золотистая листва.

***

Я, как араб, который

раз в году поворачивается лицом к Гренаде и

оплакивает прекрасную страну,

в которой больше не живет...

Флобер

На мостике через

Туземный Салгир

Она говорила:

Пиши, командир!

Мы квасили сливу, -

Стекает с пера

Моей авторучки. -

Ночная пора

Дышала прохладой,

Горела звездой,

Тревожила сваи

Соленой водой.

Хозяйка роскошных

Зеленых очей

Была адресатом

Застольных речей,

Которым, казалось,

не будет конца.

Отряд не заметил

Потери бойца.

Безумного звона

И света полна,

Соленое лоно

Покинет волна,

Ударит цикада,

Шугая ужа.

Какая рулада,

Моя госпожа!

Закончился вторник,

Настала среда,

Все та же ночная

Речная вода

Дышала прохладой

В районе щеки.

Унылые песни

Поют ямщики.

Гудели Бендеры,

Делили пирог,

Когда пионеры

Замыли порог.

Последняя осень

Висит на ребре.

Какая погода

Стоит в ноябре!

В такую погоду

Летают слоны,

Роняя ошметки

Роскошной слюны.

Я черпаю спичкой

Привычный огонь,

Рябиновой ранью

Забылась ладонь,

И жадные губы

Находят края

Граненой посуды,

Гренада моя!

***

Тюремная рутина,
Дуэт: "Екатерина,
Катюша!" - "Емельян,
Светает..." Барабан.

***

Моя любимая, моя
Любимая, моя награда
За... Говорю тебе, не надо
Любить меня, любить меня.

Беги отчаяния, как
Огня, не говори: "Я рада..."
Моя любимая, не надо,
Не надо так, не надо так.

***

Свеча горела на
Окне, свеча горела,
Залётного имела
Красавица одна

Парис, увы, увы,
Увы, пришел, уви-
Дел, победил, Атрид
Забыт, свеча горит...

Высокая волна.
Нелетная погода,
Суровая природа,
Чужая сторона.

***

Я рассказал бы, поведал подлунному миру
О кораблях и корблестроителях, пиру-
Этах высокопоставленных лиц на Олимпе...
Молокососы, которые, стало быть, им пе-
Речили... Муза, когда бы не пиво, когда бы
Не табаки, не зеленоволосые бабы...

***

Неторопливый разговор,
Неприхотливый сон
И вопль с четырёх сторон:
"Ату его, он вор!"

Отчаянная схватка и
Неправомочный суд,
С которым спорить, черт возьми,
Неблагодарный труд...

Имели место путеше-
Ствие и приключе-
Ние, котомка на плече
И камень на душе,

Аэроплан, катамаран,
Почтовый дилижанс,
Гостиница и ресторан
Великолепный шанс

Благополучно уцелеть
На дальней стороне
Не отомстить, не утереть,
Как говориться, не...

О собутыльники, о жен-
Щины, о собесед-
Ники... четырежды блажен
Неведающий бед

Новорождённый чемпион,
Вкушающий кагор,
Золотогласый разговор,
Зеленоглазый сон...

***
Тысячелетия тому
В кофейне у универмага
Была составлена бумага
И сожжена в кофейне у
Универмага год назад...
Кошмарный сон, вишневый сад!

***

Через четыре года, че-
Рез четыре долгих лета
Воскликнуть: "Ты ли, ты ли это?"
И разрыдаться на плече...

О нелюбившая меня
Четыре дня, четыре дня!

КОЛЫБЕЛЬНАЯ АЮ-ДАГУ

А. Перзеке

Аю-баю, медведь,

аю-баю.

Кузовки из ладошек,

лодчоночный флот засыпает,

А летучие ветры

лодчонки песком засыпают,

Серебристо-зыбучим песком.

Аю-баю.

И не то, чтобы грустно

или какие печали -

Просто из дому тянет,

как за душу тянет, ночами,

Просто море

солёные звёзды глотает.

Аю-баю, медведь,

аю-баю.

Ты прилёг здесь давно -

только не осушается глобус.

От солёной похлёбки

и я потихонечку горблюсь.

Зазывают на свадьбы,

на свадьбы друзья зазывают.

Аю-баю, медведь,

аю-баю.

И не то, чтобы боль,

или совсем одиноко -

Просто тянет ночами

бродить мимо радужных окон.

Зазывают друзья,

на крестины друзья зазывают.

Аю-баю, медведь,

аю-баю.

Аю-Даг, Аю-Даг,

аю-баю, мой ангел-хранитель.

Моих лет обелиск

с горьковатой звездой на граните,

Засыпай.

Время лодки песком засыпает,

Серебристо-зыбучим песком.

Аю-баю.

"Кому нужна моя печаль, любимая?"

Вишневой жил гениально. Вольный дух, светлый genius, воля к Слову, счастливая горечь предназначения, поглощающая любовь к неуглядаемому, - какими щипцами ни прихвати суть им проделанного, всё маловато будет. Мирской мемуарный язык литеранедостаточен.

Попробуем по-простому. Например: Вишневой был весьма своеобразным лидером курса 1977-1982 гг. в Литературном институте им. М. Горького. Знаковой фигурой. Даже галерочные снобы наши понимали, что тут есть, и ревниво пофыркивали.

Своеобразие артезиански било из его крымской штучности, из аквамариновой скважины веселого и крайне здорового таланта, выпирало разгильдяйски, сквозило первачом волшебной, недоступной провинциальности. О его внешности можно без экивоков: если у вас метр восемьдесят пять росту, поставленный дикторской голос и, при шумной-то грузинской жене, всегда неторопливая походка, - вас, хочешь не хочешь, видно.

Вишневому три года не давали диплом об окончании наук. Ситуация в советском вузе крайне редкая, а на нашем курсе - единственная. "Пародия!" "Издевается!" - писали рецензенты. Однако на финальной (примерно шестая попытка) защите дипломной работы один маститый поэт вдруг из комиссии заметил, что у Александра Вишневого наблюдается "священный ужас перед глубиной слова". Что ж! Можно. Это неплохо сказано. Дали диплом. Железобетонное пространство смягчилось на пять минут. Больше оно себе этого никогда не позволило. Сколько я выслушала сторонних пророчеств за три года, пока мы этот диплом протягивали сквозь строй! Основная мысль наставников была: "Пусть и не думает защититься стихами! Пусть напишет какие-нибудь очерки!" Диплом-то дали. Но за комментарий к Пушкину.

Перед глубиной пушкинского слова Вишневой дейстивтельно испытывал настоящий трепет и, если угодно, священный ужас. Но прижизненную издательскую судьбу Вишневого определил ужас иного рода: внутренний, для служебно-творческого пользования отзыв ветерана советской литературы С. В. Смирнова. Про стихи своего же семинариста, в сентябре 1978 г., мэтр вдруг отчеканил, как на мраморе: "Они, эти вещи, просто-напросто аполитичны, хотя в них присутствуют абсолютно все сегодняшние слова, фразы и понятия. Нет, нет и ещё раз нет! - говоришь этим стихам. Их никто не напечатает и они, похоже, никому не понадобятся, окромя сочинившего их". Заметим: всего за год до приговора сей же мэтр и взял Вишневого в институт с благожелательной собственноручной рецензией. А конкурс в тот наш год, 1977-й, был сто двадцать человек на место, и выбор у всех мэтров - неограниченный.

Итак: взяли Вишневого на учебу в 1977 - с удовольствием. Приговорили к вечной непубликабельности в 1978. Попытались выгнать в 1980 и 1981. Не дали диплом в 1982. Шесть законных попыток защититься израсходованы (недовыпускник имел право бороться в течении трёх лет). Наконец, диплом: датирован 1985-м годом.

...Какое значение все это имеет сейчас, когда его уже нет в этом мире, и многих других, кто разыграл смехотворную трагедию, тоже нет, а институт наш, искренне и горячо мною любимый, празднует уже свое семидесятипятилетие. И новым поколениям стихоплетов, прущих в литературный свет, ничем не поможет опыт прежних, добровольно сложивших голову за порочную любовь к вечно невинной поэзии... Какое все это имеет. Не знаю. Разве что так: у вас в руках первая книга поэта Вишневого Александра Григорьевича, и, может, вам важно, что да как было.

Одна из его возлюбленных написала мне о своем понимании: он, сказала женщина, был игрок - во всем. Да, правда. А еще Вишневой любил и просто преферанс. На пятом курсе научил меня. Засиживались. Еще Вишневой любил Пушкина и годами его комментировал. Постоянно читал и расшифровывал Шекспира. А то проникся Басё и собственноручно дописал японскую поэзию. Увернуться от обаяния его игры, трактовок, озарений было невозможно. Все было штучно, и простите, что твержу это слово, утверждаю. Штучность уходит из нашего мира, о штучных надо писать как об антиквариате. Штучных уже не то что не делают, а непрактично это, штучным быть в эпоху восставших и победивших по Ортеге-и-Гассету масс.

Симферопольские собеседники Вишневого прошли такую же школу игры, слушаний, чтений, и каждый неспроста считает себя доверенным и лучшим другом Вишневого: Саша любил человека, с которым говорил. Он был искренний и даже умел радоваться успехам других, что в литературной среде фантастично. Ему радость этого качества давалась без усилий.

Подоплека его бесконечных переделываний, межпоэмных переносов, когда полюбившиеся строки кочуют из поэму в поэму, - сродни бесконечному вытаскиванию, вырубанию красавицы из мраморной глыбы. Вишневой постоянно убирал лишние знаки. Он даже страницы стихов не нумеровал: ведь и числа - знаки. Смысл жизни, стало быть, только Текст, а текст должен быть безупречен. Красавица должна быть красавицей.

Судьба ему подыгрывала шулерскими козырями: то тебе соцреализм, в пределах которого, согласно решениям Первого съезда советских писателей от 1934 г., следует сосредоточиться на обслуживании культурных потребностей класса-гегемона, а строку посреди слова делить нель-зя; то вдруг незалежная Украина, в которой уникальный русский поэт, склонный к гениальным состояниям, проснулся однажды, как миллионы бывших советских, утром после распада великой страны и вообще всего, что хоть как-то мотивировало свои шаги, проснулся в своем Крыму, будто на острове, и понял все, чего не хотел понимать. Не попадал товарищ ни в ту парадигму, ни в эту. Он был не по этому делу: поглаживать режимы по милым округлостям.

Две идеологии, последовательно давившие Вишневого гусенично и точно, в 2008 году избавились: первая - от ослушника, признававшего только море, сосны, женщину, светила небесные и способность мужчины описать их соединение; вторая - от мастера, делавшего это только на русском языке.

Однажды в октябре 1981 года мы на яхте ходили по ледяной воде Можайского водохранилища под Москвой. Вода блестела сталью. Называлось это безумие "поехать в гости к друзьям". Я схватилась не за ту верёвку и чуть не утопила экипаж. Огромное полотнище накрыло Вишневого, прижало к воде, я потеряла дыхание, но в последнюю секунду чудо подняло парус и мачта выпрямилась, и показался весь Вишневой, сухой-невредимый, даже веселый. Он ухитрился распластаться и не знаю за что удержаться под накрывшим его парусом, а выжив, не выматерить меня и даже как бы не заметить мне случайного покушения.

Впрочем, уроженец Крыма вряд ли боялся утонуть в воде. Вот утопить его в социуме было вполне возможно, и желающие находились регулярно от студенческой скамьи до гробовой доски. Чем-то раздражал этот очень добрый, отзывчивый, независтливый, красивый человек. Есть некая субстанция, которой невыносим свет легкости, простоты, любви. Ей бы поглавенствовать. В ней сидит бесовское, кратофильное, а Вишневой был неуправляем. Абсолютно. Так неудобны и неуправляемы просветленные. На них никогда не делают ставку правители, потому что для любого настоящего просветленного игры с властью - шаг назад, а значит, в пропасть. Не за тем шел в гору.

Погулять с ним, поговорить о том , о сем - чудные минуты. В прямом значении: минуты чуда. О Шекспире, например, очень много приходилось говорить, ибо тут у Александра Григорьевича было горячо.

Вишневой наслаждался жизнью, а душа была светла, будто у праведника. Ее чистоту ощущали все мужчины и все женщины, которым выпало сыграть с ним.

У Вишневого "душа благоухает": этим лучезарным объявлением заканчивается один из его самодельных сборников, и так же закончилась жизнь в теле. Он ушел, и не наше дело, куда. Он был большой и очень умный, сам разберется. куда. Принято, проводив поэта, говорить поначалу исключительно о стихах, об ушедшей дозе гениальности человечества, некогда пущенной на Землю и вот теперь улетевшей в небеса. Не буду. (Из его письма от 4 ноября 1983 г.: "..."гениального поэта" я тебе никогда не прощу".) О стихотворческих способностях Вишневого все сказано выше, в стихотворной части этой книги, и ещё будет сказано дальше. Я лучше о чем-нибудь другом.

Когда мне было восемнадцать лет, я любила его как человека больше, чем поэта. Так получилось: он или не читал мне своих стихов, считая ребенком, или крайне редко, по одной строчке, и все больше из Пушкина или из греков. Из классиков. Остальную поэзию запечатал в письма прозой. Кроме того, он был мой наставник, а старшему товарищу, женатому взрослому мужчине, не пристало соблазнять девчонок своими стихами. Это было бы дурной тон, а вот с чем-чем, а со вкусом у Вишневого безупречно.

Мы писали друг другу письма тридцать лет. Незадолго до ухода он вдруг все стихи привёз мне в Москву и поручил. Они напечатаны лично им на знаменитой старенькой машинке, упоминающейся им неоднократно в поэмах и миниатюрах. Пятьсот страниц. Иллюстрированы рисунками крымской художницы Галины Беловой, а в эпилоге сопровождены его собственным "Комментарием" - но к Пушкину, любимому Пушкину, шифровальщику миров.

Меня, кроме писем, он поначалу тоже не читал. Только раз, году так в 1981-м, он отредактировал один мой многословный текст, похожий на верлибр, превратив его в шедевр. Отредактировал - не то слово. Он вынул из него душу. Помыл ее и поставил на место, убрав из жилища лишние предметы. Все засверкало. С тех пор на одной чаше у меня лежал полный курс филологических наук, а на другой - это впечатление.

На курсе Литинститута мы были компанией, основа - пять-шесть человек. Все члены былого коллектива ныне живут в разных городах и странах. В разное время мы все послужили друг другу материалом для творчества. В каждом из нас сидят осколки того прошлого, которое мы деловито прячем от детей, неповинных в родительских страстях. Вот это стихотворение, отнюдь не шедевр, Вишневой тем не менее присылал мне несколько раз, будто напоминая.

Речь о тебе. Кто
Упрекнет меня в этом?
Творчество - сумма
Наших движений,
Наших движений.

Вишневой исключительно серьезно воспринимал человеческие координаты, в которых шла жизнь. Была система координат в Симферополе - так, он в каждом письме умудрялся ввернуть, что сказал Клугер, что написал Грачев, куда посмотрел Уваров, какое настроение у Перзеки, куда поехал Митрохин, откуда появился Лалу... Московские окна былого тоже не закрывались: как там А., передай привет П., прочитай книгу Т.

Отдать себя Слову, ценой возможных и невозможных жертв, включая голод, абсолютное безденежье, смерть... Зачем находятся безумцы, для которых есть неоспоримые истины, вечные ценности, жутко эфемерные на взгляд любого нормального человека? Иные ссылаются на времена и уходят в другие профессии, где водятся деньги, прижизненная слава, и правильно делают: можете не писать - не пишите. Вишневой переписывал, правил стихи до последнего вздоха, уже почти не надеясь, что в одной из его повздоривших стран его напечатают. При жизни - не напечатали, как и завещал его первый наставник по Литинституту. Но на после жизни он оставил мне рукопись "Тёмные Плеяды" и поручил издать - значит, он ни на что не махнул рукой, прекрасно понимая цену своим молитвам.

Когда из океана русской словесности проступит изумительный, красивый, вполне обитаемый, страшно уединенный остров Александра Вишневого, остров, имеющий навигационное значение для русского стихосложения, это будет видно. Вишневой нашел, достал, предъявил своё всё: интонацию, ритм, дыхание, образную систему, независимость от культурно-идеологических обстоятельств. Даже если бы только интонацию, уже было достаточно, чтоб остаться в поэзии навсегда. Он был удостоен судьбы. Это вовсе не факт, что судьба дана каждому. Судьбу надо заслужить.

При жизни окрест Вишневого лишь вода шевелилась да Плеяды горели, темнели. Стемнело. В молодости чуть не вышел его сборник: но рассыпали. Будущий островитянин витал над водою, стремясь обрести хотя бы подобие почвы, но вода неумолимо смыкалась над малейшим камушком, который высовывался из бездны, чтобы подставиться под его ногу. Любые крылья утомились бы искать по-над водой ну ещё раз.

Поэт Вишневой обретает свой остров только сейчас, вот этой своей первой книгой, которую следует читать как признание в любви русскому языку; как билет в вечность; как солнечную и парадоксально независимую декорацию к серому спектаклю нормальности, современности. Вишневой и его жизнь суть трагический путеводитель по противостоянию толпе - балаганному дракону, выжигающему из искусства все первостатейное, отборное. Давно сказали ему: "Нет! Тебя не будет среди дозволенных!" Другой бы сразу помер, когда такое говорят те, кто точно это знает. Он вытерпел почти тридцать лет после. Вишневой постоянно убирал лишние знаки. И ушел. Убрал последний знак.

Составитель выбрал для первой книги Вишневого те произведения, которые встречаются в тех или иных обличьях (или просто повторяются) в сборниках, составленных самим Вишневым. Таковых существует не меньше четырех, а то и пяти, и каждый - вполне целостный текст. Поэт будто запечатал в бутылки несколько свитков и бросил в океан. Поначалу я восприняла это как жест предельного отчаяния (зачем сдавать мне на хранение окончательный текст собрания, а потом делать еще три-четыре "окончательных" собрания), а потом узнала, что всем друзьям и знакомым он сообщил, кому сдал базовый вариант. Значит, вист.

При всем священном трепете к буквам и подтекстам Вишневой нисколько не цеплялся за вчерашний день, даже за свой собственный. Любая строка могла перелететь из одной поэмы в другую, прихватив ещё с десяток миловидных подруг, потом смотаться вовсе - на годы, потом выпрыгнуть из-под какой-нибудь коряги, начать жить новой жизнью. Труд любого составителя любого сборника Вишневого можно приравнять к каторжным работам, поскольку составителя учили в школе, и он знает, как надо. А Вишневого сие не беспокоило. Сегодня надо так, завтра иначе. Будет надо, повернем строку другим боком. Своя же, не чужая.

Я помню истоки многих бродячих строк Вишневого. Про петухов охрипших, про горбатое шоссе, прочая. Петухами, например, а они слышны с первых страниц, мы обязаны болгарской поэтессе Иве Николовой. Она училась с нами на курсе, мы дружили, Вишневой переводил, пересказывал из Николовой, постоянно уточняя перевод, потом и углубляя, вживаясь в него и в результате будто забывая источник уже за ненадобностью. Часть его первой, отвергнутой дипломной работы - переводы из Николовой. Все остальные аллюзии на ее стихи - это, по сути, воспоминания о временах, в которых была жизнь-полет, старт, грезы были чисты, женщины стройны, чувства подлинны и, что важно, не мучительны.

Задача моя была - книга-собрание. Возможно, каждое включение можно оспорить на предмет "где ему следует быть на самом деле". Возможно, у каждого, кто годами хранит его стихи разных лет, наличествует свое представление о правильном составе книги Вишневого. Что ж, тогда возможны другие книги. Например, с письмами и расчехливанием подоплек. Возможно, когда нибудь.

...Тщательно выписан адрес, аккуратно расставлены абзацы, заклеено без спешки, даже если в письме нечто безотлагательное: например, площадь в городе, разноцветная ввиду вечернего света. Или что вчера пили, ели, с кем. Всё - художество. И лучи на закате, и вино в стакане, и женщина с каблуками и без оных. У меня хранится мешок настоящих, бумажных писем Александра Вишневого, но это достойно отдельной книги.

За полтора года до ухода Вишневой научился играть в Outlook Express и стал писать электронные письма. Ходить на почту ему было уже трудно. Научила компьютеру, лелеяла Вишневого, спасала, прощально его любила удивительная женщина Татьяна Жабенко. Она и хоронила его в Симферополе.

Электронные письма его, увы, в десятки раз короче прежних, бумажных, но запятые всё равно на месте, и люди на месте. Отчаяние уже душит его, душит всерьез. Задушило.

5 марта 2007 г.

Миленькая Черникова, посылаю тебе сто семьдесят семь строк. Чем занимаешься? Я, знаешь ли, привык знать о тебе хоть что-то. Тут весна, пальмы, море, сухогрузы.

6 марта 2007 г.

У меня был приятель, он покончил с собой. Последнее время я часто думаю о нем. Он сочинял стихи. Озвучивая их, он спрашивал: "Гениально?" В противном случае он отказывался сочинять.

Прошли десятилетия. Не сохранилось ни строки. Но то, что он делал, было гениально. Я так не могу.

Тут по Коктебелю шастал Р<> И<>. О нем ходили легенды. Говорили, что он е... половину местных женщин. Одна моя хорошая знакомая рассказывала подробности. Уроду было девяносто три.

Это об иронии.

Это написано в ответ на мои причитания, что вот пишу роман и требую моральной поддержки в виде ежедневных порций фимиама. Наглость, конечно. Он понял и пригвоздил.

12 марта 2007 г.

Я тут подумал вот о чем: а не рассказал ли я тебе роман? А что касается литературы: Клеопатра ударилась в бегство, а Губерт стрелял в ейного тезку и коллегу Шекспира. Лолита умерла родами, как седьмая Птолемида. Август был Восьмой и лишний, Ирод же - Велик. Царица отдала ему налоги всего Побережья. Оч-чень неслабые бабки! Вот кто умел вышивать, будь она неладна...

Ему всегда грезился роман - неуловимая субстанция, которую непременно следует поймать, раздеть, запереть и успокоиться: дело сделано.

13 марта 2007 г.

И я тебя. И в приложении.

"Императрица путешествует. Кучи народа, техники, пыли. Все это - с вертолета. Он поднимается выше и выше, и под ним уже безразмерный океанский пляж. Песочек чист после прилива, ни соринки. Очень красивый, очень роскошный, очень шикарный автомобиль роет по пляжу. Он пролетает мимо красотки в вечернем прикиде, резко останавливается. Из автомобиля выходит Алексей Вишневецкий, тупо смотрит себе под ноги. Его можно понять, кроме следов автомобиля на всем многокилометровом пляже нет никаких других следов.<...>

Здесь кабацкий мордобой. Самозванец Алексей Петрович бьет морды и декламирует такие стихи: "Повороты, шаги... Мы танцуем со смертью, уже ничего не рассказывает мелкоплодная слива, золотая олифа до жопы евойной душе. Глубокоуважаемый южнобережный февраль перемалывал ярую замоскворецкую стужу, и слепые дожди будоражили юную душу Александра Григорьевича Вишневого. Гастролирующий лицедей надевает сапог. У веронских любовников есть заводной монолог, у наследника - ухо. Я останусь на этих подмостках, моя зеленуха".

Его, конечно, вяжут, содют.

Потом они, понятно, лягут в койку, но сначала Вишневецкий расскажет ей как встретились Императрица и Маркиз, как она его поперла, как он обиделся и учинил бунт. Когда Екатерине надоело, она послала деньги, чтоб купить Маркиза, два бочонка по сто тысяч золотых рублей в каждом.

А пока что Вишневецкий роет океанским пляжем и блажит такие строки: " Смерть не страшна, мы ей скажем какого рожна? Пусть надо мной ежедневно она кружится. Радостно мне вышивать на казенном коне и лежать головою к стене, как залетная птица!"

Из койки, в которую легли Алесксей и Пуська (все снимается одной камерой), встают Маркиз и Императрица. Но сначала крупным планом идет конница. Южанин Эрли совершает свой уникальный в военной истории кавалерийский рейд на Вашингтон. Уничтожаются все коммуникации, как то: телеграф, железнодорожные пути, угоняется все, что может перемещаться в пространстве со скоростью, превышающей скорость корпуса Эрли.

Емельян, Екатерина занимаются своим туалетом, но все, что они надевают на себя, раньше принадлежало тем, кто лег в эту койку. Так Екатерина наденет Пуськины джинсы, а Емельян - золотой ролекс Алексея.

Я забыл рассказать, куда подевалось вечернее платье. В шикарном бутике оно оставлено взамен того, в чем Липоварова вышла из бутика. Здесь его и обнаружит в витрине Емельян, когда, проводив Екатерину до "самого красивого, самого роскошного автомобиля", начнет ориентироваться в пространстве. А пока что он рассказывает одевающейся, поправляющей макияж, покуривающей, стряхивающей пепел Императрице о том, что Эрли не вошел в Вашингтон, чем уже полторы сотни лет озадачены военные историки.

Екатерина, прихлебывая из кофейной чашки, отвечает на это:

- Эрли вошел в Вашингтон.

- И что он там делал?

- Пошел в театр.

- И что давали в театре?

- "Египетские ночи".

- Чертог сиял?

- Чертог сиял... и прочее, и проч.

Клеопатра объявляет почтеннейшей публики цену ночи с ней.

Екатерина мчит в автомобиле.

Пугачев покупает вечернее платье.

Екатерина общается с ментом.

Мент: Что там у Вас в бочонках?

Екатерина: Золото.

Мент: И много?

Екатерина: По полтора миллиона в каждом.

Мент: Песком?

Екатерина: Зеленью.

Мент: Везет же. Там размыло дорогу, так что Вы спуститесь здесь, по пляжу, километр, пару-тройку.

Емельян несет платье домой.

Екатерина роет по пляжу, видит Алексея, идущего кромкой прибоя, останавливается, открывает дверцу.

Алексей: Мы разминулись, Емельян пошел на Петербург. Семистопный ямб. Емельян Пугачев поскакал на Москву. Радостно мне, я спокоен в смертельном бою и веселую песню пою, как весенняя птица. Мотылек ли, ангел роет потолок?

Садится в машину, спит, ему снится эшафот, толпа вокруг и в той толпе Пугачев и Пуська Липоварова идут навстречу друг другу, но расходятся т.к. не знакомы. Емельян оглядывается на самую красивую татарочку в мире, Пуська смотрит на то, как рубят голову Алексею. Когда последняя отлетает, Липоварова просыпается у себя дома: аквариумные рыбки, Пушкин на полу, вечернее платье на спинке стула.

Емельян: Я тебе там прикупил, ты померяй.

Пуська идет с платьем к зеркалу. Емельян входит в комнату, поднимает Пушкина, глядит в него и произносит: "У трупа отрубили руки-ноги".

Она подходит к зеркалу, и в нем - красавица в изысканном прикиде на фоне набегающего Понта.

Мы начинаем действовать всегда перед лицом смерти, не смерти вообще - определенной смерти, и действуем в течение буквально одного мгновения, в котором нет и не может быть середки между бытием и небытием, в котором бытие и небытие становятся одним и тем же.

В течение мгновения, которое нельзя продлить, но невозможно и остановить, тленность его оказывается основанной на какой-то подозрительной нетленности, конечность - на бесконечности, а мимолетность и сиюминутность - на вечности, вдвойне подозрительной оттого, что на любой осмысленный взгляд в нее брошенный она отвечает словом, до предела сгущающим отношения между особого рода реальностями, бытие которых не может быть охарактеризовано простым местоположением, и сообщающим им форму некой капли, вырванной из плоской, ровной, слипшейся темпоральной массы, капли, являющей его, виноцветного, квинтэссенцией, впитавшей в себя благозвучный шелест волн, поющих и непреходящем, но капли, вырванной с мясом, со всей солью океанских глубин, и оттого ставшей каплей крови, а, следовательно, и душой океана, ибо кровь и есть душа всякого естества, пронзающая "эти расплывчатые формы" дрожью, вызванною внезапным, могучим расширением кругозора, осознанием заложенных в природе и еще не исчерпанных возможностей, далеко не безграничных, но вполне достаточных для того, "чтобы тело твое отвердело и тошнота прошла". Незачем доказывать себе, что твое существование необходимо, и незачем навязывать это убеждение другим, ибо "весь человек, вобравший всех людей, стоит всех, его стоит любой", читает Сартра Шеленговский".

Письмо, содержащее не план романа, а суть романа, или даже сам роман. Что делать с ним? Историю, бывшую между Екатериной и Емельяном, веками рассказывал Вишневой всем, кто мог выслушать. Но с эпилогом из Сартра и речью о смерти, близкой и "определённой", - я, получив по почте, тогда не восприняла. Реакция была, как на раннее стихотворение Вишневого:

Как от электросварки,

Держусь подальше от листьев,

Лежащих на мокром асфальте.

Этот, скажем так, гимн обожжённого нерва всегда приводил меня в чувство, как нашатырь: вздрогнешь и опять живой.

30 мая 2007 г.

Я валялся в кардиологии. Чуть не сдох. Вышел инвалидом. Мне нужны последние стихи под цифрами, из Басё, весь цикл. А? Жизнеутверждающего мало. Как ты? <...>

Я тут наваял книжку с картинками. По электронной почте не пройдет, могу диском. Или натурой.

Шура.

Редчайший случай - подпись "Шура". С одной стороны - рифма с "натурой". А с другой - в Москве он ни перед кем не был "Шурой", это сугубо симферопольское именование, и если в письме ко мне он так выразился, значит, это попытка пошутить над событиями, отодвинуться от общего в местное, ускользнуть от судьбы, назначенной на локальном уровне. До смерти оставалось около года.

5 июня 2007 г.

Ну ты даешь! Спасибо, ты все сделала, как надо. Стихов под цифрами нет, это я напутал. С опечатками справлюсь сам. Если можешь еще - найди среди посланных мною бумажек стихи про антрацитовую челку. Не те, что начинаются словами "Перемещается, как ночь", а другие. Я забыл их напрочь.

Не гори на работе.

Целую.

25 июня 2007 г

Черникова, где ты? Я кричу, кричу. Не нужны мне твои крокодилы, мне нужна ты, живая и болтливая.

В перерыв между 5-м и 25-м июня 2007 года мне тайно от Вишневого написала Таня Жабенко, что дело совсем плохо.

26 июня 2007 г.

Не понял ни хрена.

Это в ответ на мое письмо следующего содержания:

"Вишня, ты должен долго жить!!! ТЫ ПОНЯЛ?????"

2 июля 2007 г.

Я унес из гостей книжку Кончаловского, читал про Славу Овчинникова и плакал. Поцелуй его.

Вячеслав Овчинников - композитор, дирижёр, народный артист России. В мемуарной книге Андрея Кончаловского, знаменитого режиссёра, есть несколько эпизодов, связанных с Овчинниковым, другом его юности и автором музыки к его фильму "Дворянское гнездо", а также многим фильмам режиссеров мирового уровня - Тарковского, Бондарчука, Довженко. Отношение Вишневого к книге Кончаловского вызвано не только профессиональными достижениями композитора Овчинникова, моего близкого родственника. Однажды году так в 1982-м сходили втроём в Большой театр мы с Вишневым вместе с юной Ниной, тогдашней подругой композитора. Степистка "Нинон", живая до невозможности, весёлая, разбитная, добросердечная, с лёгкой душой, очень понравилась Вишневому. Спустя несколько лет Нина погибла в авиакатастрофе.

17 июля 2007 г.

Прости, закончились бабульки. В Москву поеду в сентябре, 20 ложусь в больницу. Набрал три книжки с картинками, после кардиологического центра смонтирую, переплету и покажу тебе. Покуда не пиши. Живой.

Это его ответ на моё письмо: "Вишня, разговор прервался на теме поездки в Москву.

Если это вредно для сердца, (а это вредно: тут не курорт, а газовая баня), то сиди у моря и дыши. Ты нужен мне живой. Целую нежнейше". В сентябре 2007 он действительно поехал в Москву. Последний раз.

30 июля 2007 г.

Я уже не сердечник.

В пятницу меня выписали из кардиологического центра за наплевательское отношение к лечебному моменту. Ленка, все мое существо, живущее во мне воспротивилось происходящему, я потихоньку стал забивать на все это. А когда возникла перспектива утраты стольника, я обратился к друзьям. Они у меня не простые, они посадили меня на диванчик, дали журнальчик, рассказали о вчерашней пьянке, и в конце концов главный диагностик нашей автономной Республики сказал главному онкологу ее же: "Бобер, у него (в медицинских терминах я слаб)". Тут же набежали девки со шприцами, и вот я уже не сердечник!

Поспелище сказал, что через две недели я буду скакать. Моя лечащая врачиха была потрясена, обещала все сделать к девяти часам завтрашнего дня. Бобер сказал: "Приходи в десять, уже все готово".

Целую.

Пришлось написать большой ответ. Вот фрагмент: "Вишенка, совсем забивать на все это не надо, поскольку тело помнит все травмы, какие получало хоть когда-нибудь. Любые! Поэтому проникнись бережной и величественной любовью к А. Г. Вишневому и создай ему новый комфорт. Целую."

1 августа 2007 г.

Меня сегодня положили в эндокринологию - две недели по<...>зма. Лечащий врач, приятель Бобра, обещал максимально приблизить благодарственную пьянку<...>

Кстати о птичках. Меня сегодня спросили про травмы, я сказал, что не было. "А сломанные ребра откуда?" - спросили меня.

3 августа 2007 г.

Если вас интересует собственная болезнь, - сказала заведующая отделением. - Нисколько, - перебил я, чем поверг ее в крайнее изумление. Мне не нужна моя болезнь, литературе не нужен я, ей насрать на человека, она занимается собственными, неведомыми нам делами. Далее по Тексту. Не быть мне уже козленочком, Лена!

В ответ на его околомедицинские письма я писала ему громадные реляции про себя. Не цитирую.

9 августа 2007 г.

Я объедал кукурузный кочан и медленно соображал, что за окнами август. Я всегда в такое время занимаюсь чем попало - пью кефир с солью, ем помидоры с базиликом.

Вчера общался со своей семидесятилетней теткой. Она подарила мне четыре бутылки водки.

Ленка, я знаю, что ты меня любишь. Не кашляй!

Тема взаимной любви - это у нас была игровая тема длиной в тридцать лет. На видном месте в переписке - так получилось - красочные сюжеты с участием еды и выпивки. Потом женщины, мужчины, друзья, литература.

10 августа 2007 г.

Черникова, это погода все никак не разродится. Такое количество ошибок! Такие сны про Москву!

Моя больница заканчивается. Лечащий врач свалился с припадком, выйдет в понедельник, послушаю, что скажет. Я жру арбузы с шоколадным мороженым и вижу потрясающие сны.

Что-то компьютер все мажет красным, видно перешел на мову. Отсюда, Лена, и ошибки. Давай завтра. Целую.

18 августа 2007 г.

Я выписался и засел за рукописи, и увлекся. У нас кончается жара и можно выезжать на море, но незадача: все хотят на Южный берег, а меня прельщает Евпатория. <...>

Съедим арбуз, попьем чего-нибудь. Елена, я далеко не то, что ты себе придумала, на мудрость не претендую. Я прост, как Ленин. Вот вставлю зубы и женюсь, переплету Труды и выйду на набережную.

Пока.

Зубы - тоже из вечных тем. Последние зубы организовала Таня весной 2008-го. Вишневой позвонил мне в мае 2008-го и радостно-удивлённо доложил, что зубы наконец-то появились, и теперь он не знает, что с ними делать.

5 декабря 2007 г.

Поздравляю с победой! Почему молчишь?

7 декабря 2007 г.

Лучше б ты молчала!

Местный молодой народ ксерит твой учебник и радуется, я рву зубы, лечу их. К Новому Году обещают полную <...> и Балаклаву после. Там живут огромные коты (см. у Куприна).

Учебник по журналистике я подарила ему в сентябре 2007-го. Он увёл в Симферополь и стал показывать. Фраза про "лучше бы молчала!" относится к кончине А.П. Ткаченко.

24 декабря 2007 г.

Как я похож на Васильева! Ленка, я уж не знал, как отмазаться от сказанного. С Ткаченко ушло много дорогого мне, прости.

Речь опять о кончине известного писателя Александра Ткаченко, уроженца Крыма и нашего общего знакомого, скоропостижно скончавшегося в Москве 6 декабря 2008 г. Васильев - это наш однокурсник, в поэтическом плане фигура чрезвычайной важности для Вишневого. Он писал мне как-то, что учился у Серёжи Васильева. Правда, сам Серёжа считал, что наоборот: он учился у Вишневого. Я думаю, правда и то, и другое.

30 декабря 2007 г. 14 ч 20 мин

Черникова, тут погодка задалась, и я добрел до компьютера. Здоровья все меньше и меньше, не уверен, что хватит до следующего, поэтому спешу сказать:

С Наступающим!

На подобные заявления я в ответ поругивалась, не желая понимать, что он говорит правду.

8 января 2008 г.

Так араб, повторяя: Гренада, Грена-

Да, Гренада, рыдает и водит Муму.

Умонепостижимо, такая страна

Повернулась филейною частью к нему!

Это тоже письмо целиком, не фрагмент. Тема Гренады началась на пятом курсе, (тогда же, когда был "безумный октябрь" с несостоявшимся утоплением Вишневого в Можайском водохранилище - см. выше), потом продолжилась в письмах. Тут целая история, перетекающая из одного произведения Вишневого в другое. ГРЕНАДА Дело в том, что однажды Вишневой сказал: "Черникова, "Гренада" М. Светлова - самое эротичное произведение советской поэзии". И тут же прочитал его так, чтобы до меня дошло. Тема Флобера и тоскующего араба возникла позже.

14 января 2008 г.

Это из письма Флобера. Ты же и прислала мне. <...>

Был вчера в гостях, на столе лежал Флобер, девочка спрашивала, что за писатель?

Я судорожно ищу, чем заняться, но пока ничего интересного. Надо садиться <...> Есть и название: Двенадцать Метров Кайфа. Глядишь, и для тебя место найдется. А то тошиба пропадает.

21 января 2008 г.

Леночка, душа моя, а то ты не знала во что ввязываешься. Тем болем кропая такое. У такого нет читателя. Да как и читать такое? Где?

Мы ходим рядом. Я затеял такой же проект. Твоя проза пришлась как нельзя кстати. Она мне подсказала ход, о котором я думал, но не знал как .

Это очень обидно не мочь, такое не прощают.

Это что касается формы. Содержание круче. <...>

Здесь, душа моя, гуляют в одиночку, но и кайф от этого другой. И слезы. И любовь.

Написано им по прочтении рукописи моего нового романа и в ответ на мои причитания, что-де меня не все понимают. Через месяц книга вышла. Вишневой оказался прав.

22 января 2008 г.

Я давно уже не верю в удачу, мне пятьдесят шесть и я ловлю свой кайф на веранде станционного буфета. <...>

29 января 2008 г.

Это тебе на всякий случай. Есть еще картинки, ты видела. Будь осторожна, не попадай!

Он постоянно присылал всё новые подборки, переделывая стихи всё решительнее. "Не попадай!" относится к ситуации с бандитским нападением, в результате которого мне сломали нос (в Москве, 22 декабря 2007 г.), а я пожаловалась президенту России и Вишневому. Он посочувствовал умеренно, потому что чуть раньше была ещё ситуация, много хуже, а мою жизнь, с точки зрения Вишневого, я не имела права подвергать никаким напастям, - его книга ещё не опубликована, а ведь мы договорились. Это не эгоизм, а нормальное требовательное отношение к душеприказчику.

11 февраля 2008 г.

У нас вдруг стало холодно. Казалось, что весна вот-вот - и минус три, и северный ветер, и не цветет миндаль, и надо звать извозчика, чтоб добраться до дома.

Что-то не сочиняется мне. Тошиба стоит нетронутая. И не читается.

Бездну твою взял Ваганов и пропал. Я звоню ему, спрашиваю: "Как наш преферанс?" - а он посылает, я звоню, а он говорит, что давно не читал на

таком языке. Подвернулся индийский писатель Тагор в переводе А. Ахматовой - хороша, базара нет, но не для Тошибы. Подглядел недавно у Грачева про ворон: осколки ночи - брезгует машина. Себя перечел - ничего хорошего!

Собрался в бассейн, но уж очень худой и тапочек нету.

...А потом он собрался и ушёл отсюда навсегда. 9 июня 2008 года сотни крымчан и крымчанок, москвичек и москвичей почувствовали себя жутко и нервно, глупо, вообще как-то по-дурацки, словно передавленные чем-то тупым и неподъёмным; с одной стороны, все знали, что Вишневому как-то плоховато, с другой - никто и подумать не мог, и так далее. Женщины, любившие Вишневого, все осиротели, даже овдовели. Я говорю это с умеренной иронией, поскольку герой наш был совсем поэт, совсем бродяга по звёздам, - неприручаемый. Неприватизируемый. У него была, простите, девушки, одна серьёзная муза - русская словесность, даже если со стороны казалось что-то ещё.

Друзья экспоненциально выросли численно и качественно. Незнакомые люди собрали средства на издание. Знакомые люди пооткрывали Интернет-ресурсы. Волны слёз и чернил вздымаются. Он уже не скажет в ответ, он, вежливый: "Ну зачем ты так, душа моя?.." А как, родной? Я так привыкла с тобой советоваться за последние тридцать лет, что ума не приложу, как...

Елена Черникова, прозаик, драматург, публицист .

Москва

ОН БЫЛ ПОЭТОМ ДЛЯ ПОЭТОВ

Он был высокообразованным и тонким человеком. Обладал безошибочным литературным вкусом. Щедро делился своими знанием и опытом, как в творчестве, так и в миропознании. Делал это деликатно, не обижая человека, по какой-либо причине оказавшегося малосведущим. Рядом с ним никто никогда не чувствовал себя невеждой, несмотря на то, что Саша постоянно наставлял малоопытных своих, нередко и просто недостаточно грамотных сотоварищей: подбрасывая им нужную книжку или статью; а то и советом, и личным примером мастерства.

Он любил Симферополь. А Симферополь платил ему тем же. Он ходил по этому городу, как по собственной вотчине. И на каждом углу его приветствовали и угощали.

Долгие годы он был мне другом. Он знал все до последней строки из мною написанного.

Он редактировал мою первую книжку стихов. А сам так ни одной книги не выпустил. Все говорил: еще поработаю! И бесконечно переделывал стихи... Несколько раз мы, его друзья, брали у него рукопись, чтобы издать. А он всякий раз приходил за нею, чтобы забрать на доработку...

Это был поэт чистой воды. Это был поэт не для массового читателя, а для поэтов поэт!

Сложный, очень зашифрованный.

Это был очень свободный человек. И платил за эту свою свободу хроническим безденежьем.

...Он стал моим частым гостем в то время, когда я в 1975 году получил квартиру практически в самом центре Симферополя. Ему со своей Подгорной (неподалеку от Студенческой, где размешается Крымтелерадио) идти ко мне было всего ничего. Он являлся почти каждый вечер, а по средам нередко сопровождал меня после заседаний литературного объединения.

Тогда Саша работал диктором на радио. И каждое, во всяком случае, мое утро начиналось с его голоса. По никогда не выключавшемуся проводному радио он читал новости, прогноз погоды, а потом в течение дня вел передачи на самые разные темы, в том числе и литературные.

Когда я убедился, что чтец из меня неважнецкий, я стал просить, чтобы мои опусы читал Вишневой. И он - бывший тогда нарасхват диктор, своим мягким, хорошо интонированным баритоном, - читал. Популярность моим провинциальным стихам нарабатывали не они сами, но один только магнетизирующий голос исполнителя, что делало неизвестному молодому автору неотразимый, как бы теперь сказали, пиар не только во всем Крыму, но и далеко за Перекопом, практически по всему Северному Причерноморью. А уж когда я стал еще и завсегдатаем передачи "Для тех, кто в море", мое имя обрело известность и далеко за пределами СССР. Передачи принимали в назначенный час те, для кого они, собственного говоря, и делались - наши рыбопромысловые корабли, которые буквально клевали на замечательный баритон диктора - такой крымский по интонациям.

Меня Шура спас и от того, что называется "первый блин комом". Вишневой, узнав, что сборник моих стихов в плане, понимая, что цикл, посвященный крымчанам-бамовцам - наиболее уязвимая часть будущей книжки, взял его и буквально через день принес отшлифованным так, как не смогла бы это сделать ни одна душа, работавшая в те годы в литературной редакции.

Как-то раз мы с ним тряхнули стариной. Он озвучил фильм, который мы с оператором Крымского парламента Виктором Косса делали по заказу депутата. Уговорить Вишневого на этот подвиг мне стоило немалых трудов. Ничем к тому времени, кроме стихов, он принципиально не занимался уже много лет. После Литературного института Шура не вернулся в эфир, куда настойчиво был зван в течение нескольких лет. Он вообще никуда не пошел работать. Все эти годы Шура занимался только литературным творчеством. Упорно избегал вообще каких-либо публикаций. И только дважды осчастливил своим согласием "тиснуться" в "Литературном Крыму". Первая публикация, осуществленная там, в связи с 50-летием автора, ему не понравилась, ибо в ней были допущены, на взгляд поэта, вопиющие опечатки. Второй публикацией - остался доволен, как, впрочем, и я, разделивший с другом полосу.

...Он не любил оставаться ночевать. Мог, засидевшись допоздна, отмахнуться от уговоров, чтобы уйти в ночь. Не торопясь, шагая к себе на Подгорную, когда уже ни троллейбусы, ни маршрутки не ходят. На ходу ему хорошо сочинялось. Тощий, длинноногий, уравновешенный - он выхаживал свои странные, полные обертонов миниатюры. Я всегда думал: какой молодец, сердце ходьбой тренирует.

Сердце... Почему оно так рано остановилось?

Валерий Митрохин, поэт, прозаик, публицист.

Симферополь.

СОДЕРЖАНИЕ

ЮЖНАЯ ПОЧТА

"Каменноугольного клина..."......................................

"Петухи орут, любимый...".........................................

"Догорело масло..."...................................................

"Упакованный до, до..."...........................................

"Линия, разрез и форма...".......................................

"Та ротонда над акваторией".......................................

"Говорю: Гомер...".................................................

"Строго по списку..."..............................................

"Часы куют..."......................................................

"Я найду ее однажды...".............................................

"Ориентируюсь в пространстве..."..............................

"Красавица, какой базар? Любые бабки...".....................

"У моего карандаша..."...........................................

"Сочетая шаги, повороты и телодвиженья..."..............

"Такая же рыжая, как..."..........................................

"С изнанки летнего дождя...".....................................

"Луна роняла преломлённый..."...................................

"Непрекращающиеся осадки..."....................................

"Накрапывали звезды...".............................................

"Когда подымает меня..."..........................................

"В Никитском ботаническом саду..."............................

"Мы знакомы с тобою две тысячи лет...".......................

"Небесные стада..."..................................................

"Нелетная погода..."................................................

"Одеколону...".........................................................

"Беспечная рука...".................................................

"Ушедшие в себя напольные часы..."...........................

"Не говорите мне о том..."...........................................

"Это вид из окна..."..................................................

"Безумная старуха..."..............................................

"Где качается волна..."...............................................

"Что истина, за что они хотят..."..................................

"Конечно же, она готова дурковать..."............................

"Воронцовская роща роняет слезу..."..............................

"Ветер гонит листве..."................................................

Палое злато

"Наши, Ваганов, страсти довольно часто..."......................

Длинноногая роза

"Загляделся..."............................................................

"Цицерон имел..."........................................................

"Всё дожди, дожди..."...................................................

"От цикады, от..."........................................................

"Зарифмую: беломор..."................................................

"Аполлонова Флейта...".................................................

"Повторю ли за...".......................................................

"Полнолуние..."..........................................................

"Лесопилка, мост...".....................................................

"Где серебряной..."......................................................

"Барышня изу..."........................................................

"Опроставшийся хрусталь..."..........................................

"Уронила на...".........................................................

"Петушиный крик..."...................................................

"До свидания..."........................................................

"Непротканное...".....................................................

"Августовский зной ..."................................................

Рейд кавалериста Эрли

"Пабарабану, друган..."................................................

"Повторяю: рама...".......................................................

"Городской фонарь..."..................................................

"Напевая то ли Па-..."....................................................

"Спрашивает: "А Не пора"..."..........................................

"Листопад царит...".......................................................

"Дед повесит нос..."..........................................................

"Дождь преумножал...".....................................................

"Увели луну..."..............................................................

"Антрацитовая твердь...".................................................

"Та баллада, те..."..........................................................

"Солнце золотит..."..........................................................

"Скука с видом на море..."................................................

"Кюхля был...".............................................................

"Снег ложится на бульвар...".........................................

"Ты кидала яблоко..."..............

"За сараями..."

"Выбелит мои..."

"На периферии..."

"Не противен мне портвейн!..."

"Ароматные..."

"Я смонтировал алмазную..."

"Длинноногая..."

"Забычкую о..."

"Говорю: "Слабо..."..."

"Не премьера, но..."

"Эта башня ..."

"То стажёрами..."

"Автономное..."

"Сумеречный свет..."

"Соловьи поют..."

"Небо хмурилось ..."

"Средоточие..."

"Сквозь неприхотливые..."

"Под весеннею..."

"Наши мысли, сны..."

"Луна умирает..."

"Наслаждение..."

"У Аптеки..."

"Тени ли..."

"На высокую..."

"Я покажу им..."

"Рубины..."

"Кому Расскажу печаль?..."

"Чумовой прибой..."

Стихи разных лет

Из поэмы "Доктор Арендт" (отрывки)

Из Ивы Николовой

Из классиков

Из записок голого короля

Стихи из писем

Колыбельная Аю-Дагу

Е. Черникова. "Кому нужна моя печаль, любимая?". ...........................

В. Митрохин. Он был поэтом для поэтов..............................................

* Ива Николова - болгарская поэтесса, однокурсница А. Вишневого. (Примеч. сост.)

* Античные мотивы. (Примеч. ред.).

181

Оставить комментарий © Copyright Вишневой Александр Григорьевич Размещен: 31/12/2015, изменен: 02/11/2017. 253k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия	Ваша оценка:
Аннотация: Полный текст книги "Тёмные Плеяды", Москва, 2009. Составитель и автор послесловия Елена Черникова.

Вишневой Александр Григорьевич Тёмные Плеяды. Избранное. Составитель Елена Черникова

Вишневой Александр Григорьевич
Тёмные Плеяды. Избранное. Составитель Елена Черникова