Последние дни Вадим провел в беспокойстве. В первый раз за его бытность постоянным председателем он был не в состоянии выбрать тему предстоящего заседания. Конечно, и речи быть не могло, чтобы обойтись без темы. Раньше она приходила легко, сама собой, непринужденно, без особых усилий: за завтраком, в метро, посреди разговора, порой даже во сне. Бах -- и готово. На этот раз все было не так. Проклятая тема не давалась, ускользала вопреки отчаянным умственным стараниям. Заседали раз или два в месяц, по средам в восемь вечера. За почти пятнадцать лет существования клуба ни разу они не открывали без темы. Выбор ее была привилегия и обязанность Вадима, все это время он был ПП, постоянный председатель.
Само это предприятие сварилось по случайности. Их было четверо друзей, они предпочитали говорить приятелей. Трое, Вадим, Гена и Максим, учились в одной группе в ВУЗе, а Марк был брат Вадимовой жены, бывшей. Издавна у них нечувствительно сложилась мужская компания, без жен и подруг. Вместе было уютно, спокойно, можно было говорить все, что приходило в голову, пить без вмешательства со стороны. Сборища были не совсем регулярные, но фундаментальные, нередко на двое суток. Однажды перед тем, как расходиться, Вадим пожаловался: Что-то у нас не по уму. Ну, что это? Собрались, выкушали ведро водки и по домам. Никакого следа не останется. Он это высказал неожиданно для себя. -- Ты имеешь в виду, что повода не было? -- отозвался Марк. -- Не боись. Мы праздновали взятие Бастилии. Заодно независимость США (Дело было в середине июля). -- Я думаю, что лучше бы иметь не повод, а тему. Да, именно тему. -- То есть нарядиться в санкюлотов? -- встрепенулся дремавший Максим. -- Тему в смысле предмета разговора. Обменяться мнениями про ту же Французскую революцию, кто как ее понимает. Марк: Понял. Дискуссионный клуб. -- Хотя бы. -- Я за, хорошо в смысле нравственного усовершенствования, -- сказал Максим и откусил перышко зеленого лука.
Собирались чаще всего у Вадима, который после развода жил один, да и квартира была попросторнее, чем у других. У него же хранилась общая касса, которую пополняли взносами по мере необходимости. Вадима назвали постоянным председателем. Поначалу он был недоволен: Как чумной председатель у Мандельштама. Титул все равно прилип.
Клуб назвали Лучшие Люди Нашей Эпохи -- вроде бы в шутку, но не без намека. Марк это объяснял так: мы всё знаем лучше других, но вслух этого не скажем. Сказать Великолепная четверка будет нескромно, а Лучшие люди -- это нормально, оставляет свободу для интерпретации: то ли мы упомянутые персоны, то ли это форум для их обсуждения. Само собой родился акроним ЛЛН, потому что с Э выговаривать было трудно. Когда непосвященные спрашивали, что означает сокращение ЛЛН, Вадим приходил в бешенство: Как можно создать цивилизацию в стране, где большинство не понимает разницы между сокращением и акронимом. Дальше Вадим пускался в объяснения: Акроним -- это произносимое слово, составленное из всех начальных букв некоего описательного выражения. В нашем случае Э опущено для легкости произношения. Однажды кто-то посоветовал: А вы возьмите полный акроним ЛЛНЭ, а произносите по-народному ЛЭЛЭНЭ. Посмеялись, стали употреблять.
Примерно за час до начала у Вадима созрело решение: Будет ли в России гражданская война? Пяти минут не прошло, позвонил Марк: Приведу гостя, из русской диаспоры в Штатах. Одна деталь. Он здесь вроде бы инкогнито, просил анкетных данных не выпытывать, звать просто Эмигрант.
Собрались вовремя, это правило старались не нарушать. Гость, седой бородатый мужик за шестьдесят в джинсовой рубашке, грохнул на стол темную бутылку: Американский зверобой. Собственноручного изготовления. На одной этикетке кроме русского названия напитка, стояло по-английски Beast Killer, на другой помещен был медицинский совет: Перед злоупотреблением обязательно посоветуйтесь со своим врачом или шаманом. Хмыкнули, решили начать с новинки. Первая прошла легко. Вадим объявил тему. -- Будет, сказал Максим и налил всем по второй. Вторая тоже прошла успешно. Геннадий, желая быть гостеприимным, проявил внимание к американскому новичку: Вы в Америке давно? -- Двадцать с лишним. -- По родине скучаете? -- Честного говоря, нет. По российскому безделью -- иногда. Вмешался Вадим: Господа, прошу выступать строго по теме!
Некоторое время за столом стояла тишина. Одни жевали закуску, другие размышляли. Вадим хотел было заговорить, но выручил Максим. Он всегда был такой: первым задавал вопросы докладчику, первый вылезал на трибуну в прениях. Активность эта происходила, главным образом, от нетерпения, еще от боязни, что станет скучно. Он заговорил, медленно подбирая слова: Я так думаю, что ответ на поставленный вопрос будет... в общем отрицательный. В России, в Российской Федерации, не может быть гражданской войны. По той простой причине, что воевать некому. После царя -- другой коленкор. Там сцепились эксплуататоры с одной стороны и трудящиеся...
Марк как будто только этого и ждал: Что ублажил, то ублажил. Спасибо, ваше марксистко-ленинское благородие за этот урок политграмоты.
Максим не смутился: Для твоего душевного спокойствия, могу перефразировать: Это был конфликт между привилегированными классами, потерявшими власть и собственность, и новыми хозяевами страны. В наше время ничего подобного не наблюдается. Новые хозяева вышли из той же номенклатуры, что и старые. Следовательно...
Теперь говорить хотели все. Вадим звякнул вилкой по стакану, напоминая о своих прерогативах: Дадим слово гостю, товарищу Эмигранту. Т. е. господину Эмигранту.
-- Спасибо, господин председатель. Меня, кстати, можно обзывать без титула. Кажется, предыдущий оратор смотрит на гражданскую войну слишком узко. Я хочу привести стандартное определение гражданской войны, после чего, надеюсь, недоразумение исчезнет. Если память не изменяет, определение такое: а war between factions or regions of the same country. Прошу прощения за эмигрантские привычки. Итак, гражданская война -- это вооруженный конфликт между фракциями, группировками или регионами, частями, той же самой страны. Возможны комбинации этих категорий. В российской войне 1918-22 гг. на юге красные (группировка) воевали против союза белых (группировка) с донскими и кубанскими казаками (регионы). Нынешняя война в Чечне из той же категории. Вот, собственно, и все.
-- Как так все? -- встрепенулся Геннадий.
-- Очень просто. Вопрос был о возможности гражданской войны, я сказал, что она уже происходит. Вопрос задан -- ответ получен.
-- Вы не хотите свое заключение обосновать, так сказать развить?
-- Нет резона. Война десять лет развивается, куда дальше. Кроме того, будучи на положении гостя, я стараюсь держать при себе, что я про эту войну думаю.
Геннадий остался недоволен: У нас в Лэлэнэ полная свобода выражения мыслей. Для всех, включая...
Вмешался Вадим: Упомянутая свобода включает право на сдержанность, вплоть по молчания. Предлагаю вместо того, чтобы лезть в бутылку, заглянуть в сие вместилище.
Высоко подняв полную бутылку водки, он налил всем. Выпили, закусили, помолчали. Разговор мог легко соскочить на более приятный предмет, если бы не Марк: Хрен бы с учеными определениями. По-моему настоящая гражданская война -- это когда брат на брата, так сказать Пресня против Марьиной рощи.
-- Когда ожидается это захватывающее состязание, и кто, по-твоему, победит? -- Максим смотрел на Марка сквозь пустую рюмку.
-- Я для примера сказал, для иллюстрации. Вот что может случиться, и очень скоро: провинция, глубинка, утопающая по уши в говне, попрет на Москву, где положение не такое хреновое. Во всяком случае, на все положен глянец.
-- Это и есть и белые против красных.
-- В каком-то смысле. Возможен даже элемент освобождения от иноземного нашествия, как в 1612 году под руководством Минина и Пожарского.
-- Оккупанты кто?
-- Иностранный капитал, жиды, магнаты, они же олигархи.
-- Подлинные патриоты про это толкуют давно и неустанно. Церковь может поддержать.
-- У меня тост имеется, -- голос у Вадима был натянутый, звучал выше обычного. -- Выпьем за все хорошее. Пока еще это возможно.
-- Я не вполне... -- высунулся было Эмигрант, но потом поднял рюмку. -- Дошло. За сказанное.
Этот тост, а также алкоголь помогли присутствующим расслабиться. Геннадий расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, Марк встал со стула и потянулся, Максим стал накладывать себе закуску. Эмигрант заметил, что Вадим налил водки только в свою рюмку и выпил ее залпом. Затем сразу же повторил процедуру. Эмигрант хотел спросить про это у Марку, но тот прохаживался по комнате, совершаю руками плавные замысловатые движения. "Небось, тай-чи занялся", -- подумал Эмигрант. Геннадий сказал громко, привлекая внимание:
-- Анекдот. Старый, но качественный. Отгадайте загадку: Висит груша -- нельзя скушать.
-- Лампочка Ильича? Бере зимняя Мичурина? -- предложил Эмигрант.
-- Тетя Груша повесилась.
-- Не обращай внимания, -- сказал вернувшийся за стол Марк. -- Это у него от длительной службы в номенклатурном учреждении. Пережитки коммунизма. Родимые пятна.
-- Я от своего прошлого не отказываюсь! -- в голосе Геннадия звучал вызов.
-- Паек был что надо, -- сказал Максим.
-- Это в тебе зависть клокочет.
-- Можно подумать!
-- Марк, это они про что? -- спросил Эмигрант.
-- Господа, предлагаю хлопнуть по маленькой. Тост: нет к прошлому возврата. После этого придется ввести господина Отъезжанта в курс дела, коль вы затронули эту тему.
Все выпили. Марк продолжал оживленно: После ВУЗа Максим с Геннадием попали в некий почтовый ящик. Время шло, Макса сделали руководителем группы, Генку старшим инженером, как вдруг ни с того, ни с сего их в один день, но порознь вызвали в кадры, где пришлые дяди провели с ними собеседования. В результате Геннадия пригласили на работу в ГКЭС, Макса не взяли.
-- Прости мое эмигрантское невежество, что такое ГКЭС?
-- Госкомитет по внешнеэкономическим связям, ведомство т. Скачкова.
-- Что-то сродни Внешторгу?
-- Скорее нет. Горбачев потом, действительно, их объединил, но в то время, про которое идет речь, это была одна из советских спецслужб. Сфера деятельности -- военно-техническое сотрудничество, поставки вооружения и его обслуживание, подготовка специалистов и т.п. Ведомству были присуща сугубая секретность и теснейшие контакты с КГБ.
-- Интересные вещи вы мне рассказываете!
Вмешался Максим: Хотите знать, почему меня забраковали? Внимание! Впервые излагается сенсационная история про то, какой жестокой дискриминации подвергались...
-- Макс!
-- Слушаюсь, т. ПП! Значит так, причина, почему нас вызвали, была простая: подходили по профилю. Чистая анкета, русские, члены партии, правильные технические квалификации.
-- Вы в партии состояли?
-- Ну да, начали работать и очень скоро вступили. Не знаю, как Генка, эти данные до сей поры засекречены, а я на собеседовании провалился. Вопросы были насчет биографии и политграмоты. Один такой: как вы относитесь к тому, что наше правительство поставляет оружие разным хорошим странам и движениям? Полагалось ответить, что это укрепляет мир и справедливость во всем мире. Я так и начал, но сдуру решил блеснуть эрудицией. Вспомнил, как в 1948 году мы через чехов подсобили Израилю, а сионисты оказались неблагодарными некошерными животными. Только я это произнес, как лицо у товарища посуровело, он сделал пометку в блокноте и сообщил, что я свободен.
-- У вас были неприятности?
-- Нет, если не считать того, что я упустил возможность жить за бугром.
Марк встал и широко развел руки: Господа, считаю совершенно неестественным и недопустимым, что некоторые члены стола обращаются друг к другу формально. Предлагаю на брудершафт.
Только успели выпить, как Геннадий выпалил, повернувшись к Максиму: Ты почему, падла, столько лет про это молчал?
-- Сам не знаю. К слову не пришлось.
-- Я из-за тебя столько ночей провел бессонных, что счет потерял.
-- Не понял.
-- Понимать нечего. Я был там после тебя, и один из вопросов был: Максима такого-то знаете? Как же, учились вместе и вообще друзья. Я все эти годы думал, что я тебя недохвалил, почему тебя и отвергли.
-- Прости меня великодушно. Давай выпьем на мировую.
-- Мудак ты, и больше ты никто!
Они выпили и обнялись. Марк сказал: К этому антисемитскому ведомству жидов на ракетный выстрел не подпускали. Даже упоминание факта помощи Израилю и то не допускалось.
-- Неправда ваша, дяденька, что не было евреев, -- сказал Геннадий. -- В малом числе, но были. Тот же Фрадков Михаил Ефимович.
-- Премьер нынешний? -- изумился Эмигрант. -- Разве он еврей?
-- Самый что ни на есть пархатый.
-- Век живи -- век учись.
-- Как Примаков и ему подобные, он полезный еврей, такие у Гитлера водились. Странно, я про него не подумал. Хотя он, конечно, особый случай. Папаша, Ефим Борисович, был известный военный юрист, Герой Советского Союза. Представляете, как должен был стараться этот юридический еврей, чтобы заслужить высшую награду антисемитского режима!
-- Вы, вашество, изволите судить больно строго.
-- Из Америки, конечно, виднее. Как никак, одинокая сверхдержава.
Эмигрант заметил, что Вадим опустил голову и уставился в одну точку на столе; плечи опущены, лицо неестественно бледное. Слушай, -- сказал он Марку на ухо, -- пора и честь знать. Хозяину явно не по себе.
-- Вадим, ты в порядке? -- спросил Марк. -- Сидишь безразлично, манкируешь обязанностями ПП.
-- Прошу прощения, задумался. Пора, господа, освежиться, заодно внести порядок в наше собрание. Геннадий, будь добр, наполни.
Формальный тон заставил всех сесть попрямее. Вадим продолжал: За человеческое достоинство, за порядочность и прочую муру.
-- Эк его, -- сказал Максим почти беззвучно и выпил с остальными. За столом стало тихо. Ожидая, что Вадим будет продолжать никто не начинал разговора.
-- Знаете, я вдруг подумал про то, как мало нас занимала нравственная сторона дела. Звучит старомодно. В связи с ГКЭС здесь упоминались одни материальные приманки: поездки за бугор, пайки, все в этом роде. Но ведь назначение этой конторы были поставки смертоносного оружия. Они этим прогрессивным дикарям возили не огненную воду или стекляшки, а танки, автоматы Калашникова, реактивные самолеты, ракеты. Геша, ты в Сирии работал?
-- Было дело.
-- Твои сирийские друзья, если бы у них получилось, не задумались бы все население Израиля сбросить в море -- их любимая формула.
-- Это болтовня, пропаганда.
-- Хама тоже болтовня?
--
Хама или хамы? -- спросил Максим.
-- Справка: в феврале 1982 года в городе Хама, четвертом по величине в Сирии, стали поднимать перья религиозные фанатики, "Мусульманские братья". По приказу президента Хафез аль Асада, город в пух раздолбали тяжелой артиллерией, а развалины растащили бульдозерами. Смели с лица земли, как римляне Карфаген. Число погибших, по разным оценкам, от 10 до 25 тысяч. Это тоже пропаганда?
-- Это было их внутреннее дело, нас не касалось. После войны Судного дня Садат начал подмахивать Америке, искал мира с Израилем. Сирия стала главной советской опорой на Ближнем Востоке, нам это усиленно внушали.
-- Ты, сколько помнится, был уверен, что они рано или поздно раздолбают израильтян. С восторгом описывал, какие они бравые вояки...
-- Вадик, это удар ниже пояса.
Нельзя упоминать, что ты тогда говорил? Все еще секретно?
-- Несправедливо укорять за то, как я думал 25 лет назад.
-- Прости меня Христа ради! Тем более, теперь твои взгляды совсем другие. Широкие, словно просторы нашей родины.
-- Представь себе.
-- Давно сия метаморфоза совершилась?
--
Трудно сказать с точностью, но давно.
-- Наверно, с того момента, как союз нерушимый, который сплотила навеки великая Русь, рассыпался, словно карточный домик.
-- Это тоже моя вина?
Эмигрант наклонился к соседу: Вот уж не думал, что у вас до сих пор подобные страсти кипят.
-- Прошлое кусает с тыла непрестанно, -- усмехнулся Марк.
-- Ты бы перевел разговор в другое русло. Люди они не слишком юные, зачем им такие волнения.
-- Пусть Вадик выговорится. Его остановить не так просто.
Вадим откинулся на стуле и сказал миролюбиво: Чего ты в бутылку полез? Я тебя не обвиняю. Просто хотел дать картинку, описать параметры обстановки.
-- Кто я на этой картинке? Гном с Калашниковым? (Геннадий был самый низкорослый во всей компании).
-- Геша, я вовсе...
-- Я уже пятый десяток Геша, ничего нового. Не понимаю, на кой хрен тебе потребовалось ворошить проклятое славное прошлое? Или тебе до сих пор не по себе, что я мог ездить за бугор, а ты нет?
-- Ты опять за свое, -- хмыкнул Вадим. -- К твоему сведению, меня приглашали в ваше ведомство. И не один раз.
-- Ты про это молчал.
-- Были причины. Первый раз собеседование состоялось, когда ты уже года два как служил в ГКЭС. Так мол и так, мы бы вас хотели привлечь, но нужно быть женатым. Обычное дело для загранслужбы. Семья -- стандартный крючок, чтобы не сбежал. Я ответил, что это на заказ не делается. Разговор повис. Прошло время, год с мелочью. Я сочетался браком с сестрой присутствующего здесь Марика по имени Юдифь,, которую все звали Юля. По характеру она вполне соответствовала своему библейскому имени. Не буквально, а в том смысле, что Юля, увы, всегда старалась настоять на своем -- во что бы то ни стало. Снова возник тип из ГКЭС: после нашей встречи в вашей жизни произошли изменения, вы женились. Что в этом плохого, спрашиваю. Нет, это прекрасно, но... Он не договаривает, смотрит на меня с пониманием, словом, хочет, чтобы я сам догадался. Я валяю Ваньку. Наконец, тип не выдержал: Вы понимаете, какая теперь атмосфера? Разговор происходил в 74-ом, самолетное дело и еврейская эмиграция были горячие пончики. Я продолжаю недоумевать. Пришлось ему засветиться: Ваша супруга в Израиль не собирается эмигрировать? Я изображаю оскорбленную невинность: Да вы что, совсем? Ее папаша -- дважды еврей СССР, заслуженный деятель науки и техники, всю войну проработал в наркомате боеприпасов, куча наград и премий, она сама выдающийся химик, специалист по синтезу материалов. Он сбавил: я просто поинтересовался, это моя обязанность. Странным образом он повторил мне приглашение в свое ведомство. Я отвечал, что польщен, но есть препятствия: мне надобно закончить и защитить диссертацию. Порешили вернуться к этому вопросу позднее.
-- Ты действительно писал кандидатскую? -- удивился Максим.
-- Начал. Главным образом, чтобы Юля не слишком нос задирала. Она к тому времени уже докторскую лудила. Я поступил в заочную аспирантуру в Бауманский и начал так сказать сбор материалов.
-- Этот хрен тебе больше не приглашал?
-- Мы расстались на том, что я ему позвоню, когда сочту себя готовым. Чего я не сделал даже после того, как мы с Юлей разошлись и я перестал прикидываться насчет диссертации.
-- А почему?
-- Почему что?
-- Не позвонил почему?
-- По причинам национального характера.
-- Что?!
Максим подскочил на стуле, Эмигрант подался вперед, стараясь не пропустить ни слова. Лицо Марка тоже изображало заинтересованность. Один Геннадий казался безразличным.
-- По какой такой морально-политической причине ты так поступил? -- спросил Максим.
-- Я сделал это в интересах правды, -- сказал Вадим невозмутимо.
-- Ладно тебе!
-- Ты прав. Вычеркни из стенограммы мои последние слова. Тяжело, но признаюсь. Я сделал это в интересах истины.
-- У меня в горле пересохло, -- сказал Геннадий. -- Может быть, мы...
-- Я за, -- сказал Марк.
-- Присоединяюсь, -- сказал Вадим.
Максим не унимался: Вы, гражданка, будет конкретны, как сказал милиционер женщине, которая не хотела платить штраф. Сначала признание, потом пьянство.
-- Согласен, -- уступил Вадим. -- Но ты все равно налей. Итак, я не хотел идти в спецслужбу ГКЭС по той веской причине, что советская власть в свое время жестоко расправилась с моим народом. Уф, с плеч долой обуза. Пора освежиться.
Все выпили. Максим, наскоро проглотив водку, возобновил атаку: Вадик, ты затравил аудиторию, а теперь в кусты? Мы ожидали услышать истерическое признание, как в романе Достоевского, а взамен получаем трюизмы. Так каждый мог сказать: большевики обидели русский народ, я теперь пальцем не шевельну. Водители бросили бы свои автобусы, дворники -- метлы...
-- Дворники в этом контексте неуместны, -- возразил Марк.
-- Это еще почему?
-- Народ другой, татарский.
-- Они не все татары. Вадик, все-таки...
-- Марик прав, -- отпарировал Вадим. -- Нашу страну населяют многие народы.
-- Ну и что дальше?
-- Из-за смертельной обиды, нанесенной моему народу, я не хотел служить его угнетателям.
-- Ты им все равно служил.
-- Я добывал себе пропитание.
-- С какого времени ты стал ответчиком за весь русский народ?
-- Причем тут русский народ?
-- Ты сказал мой народ...
-- Именно.
-- Ты русский, следовательно...
-- Кто тебе это сказал?
-- Кто же ты тогда?
-- Чеченец.
Ответ застал присутствующих врасплох. Первым пришел в себя Марк: Застывают, как громом пораженные. Смотри финал комедии Ревизор.
-- Это надо понимать буквально или метафорически? -- спросил Эмигрант.
-- Он себя отождествляет с униженными и оскорбленными, -- догадался Максим. -- Как это у Тувима: Я еврей не по крови, которая течет в жилах, а по крови, которую выпускают из жил.
-- Ты на чеченца не похож, -- сказал Геннадий авторитетно. -- Ничего нет в тебе чечено-ингушетского.
-- Ингушского, -- сказал Максим.
-- Мне лучше знать. Я в коммунальной квартире вырос, у нас был сосед с Кавказа. Черкес, правда, но все равно.
-- Это заметно, -- тихо заметил Марк соседу.
-- Насчет коммуналки?
-- Угу.
-- Не его вина.
-- Его беда.
Между тем Вадим внешне потерял интерес к беседе. Молчание прервал Марк: Вадим, тебе не кажется, что сделав такое неординарное, неожиданное признание, ты бы мог быть более обстоятельным.
-- Ответ отрицательный.
-- Я не пойму, ты на кого-то обижен?
-- Нисколько.
-- Какого хрена ты тогда отказываешься разговаривать?
-- А что по-твоему мы сейчас делаем?
-- Мы выясняем отношения.
-- Спасибо за разъяснение.
-- Ничего не стоит. Все-таки, я хотел...
-- Черт с тобой, расскажу, хотя и не вижу в этом смысла. Я рос без отца. Когда мне было года полтора, его сбил грузовик. Так мне всегда говорили. Я его совсем не помнил. Мать больше замуж не вышла, посвятила жизнь науке и сыну. В таком порядке. Не то, чтобы она меня не любила, но профессия отнимала у нее дикое количество времени. По образованию она была физик, занималась прикладными делами, какими-то специальными пленками. Когда я спрашивал, что это такое, отмахивалась: это секретно, да и тебе не по зубам. Учился я на одни шаткие тройки, включая физику. Мать изменить ничего не могла: ее никогда не было дома. Я не раз слышал, как коллеги уговаривали ее не убиваться на работе, все равно никто не оценит, но мать была непреклонна: Я должна поставить еще один эксперимент, чтобы разобраться, отчего такой большой разброс данных. -- Да брось ты, помести точки на графике поплотнее, так все делают. -- Не могу. Я учился в восьмом классе, когда у матери обнаружили опухоль в мозгу. Она испытывала страшные боли, ей давали обезболивающее, только и всего. Подруга устроила консультацию у какого-то светила, тот сказал, что оперировать поздно. Подруга ревела и сказала мне, когда мать вышла из комнаты: Сволочи эти профессора! Поздно ему оперировать! Была бы она из номенклатуры или торгашей, он так бы не сказал. Матери стало хуже, ее положили в больницу. Каждый день я шел туда со страхом в душе. В одно из таких посещений она открыла мне тайну моего происхождения. Как в романе Эжена Сю. Мой отец оказался тайный чеченец. Когда чеченцев и ингушей выселяли в феврале 1944 года, он был за пределами Чечни, именно в Орджоникидзе, по-нынешнему Владикавказ. Купил себе там паспорт, где стояла национальность осетин. Семью отца из Чечни отправили в Казахстан. Отцу было 18 лет, его забрали в армию, он демобилизовался в 48-ом и вскоре встретил мою мать. Это было в Цее. Она приехала в альплагерь, где он работал инструктором. Произошла пылкая любовь с первого взгляда. Так были подготовлены условия для моего появления на свет в 1949 году. Это было в Москве, отец работал в школе учителем физкультуры и военного дела. На лето он уехал в горы и не вернулся. Что с ним произошло, я не понял. Мать повторяла: он не вернулся, и отводила глаза. Говорить ей было тяжело. Она добавила одну деталь, которая меня окончательно загнала в тупик: Положение было очень напряженное, сам понимаешь. Хорошо, что удалось заменить твою метрику. Ей стало хуже, разговор оборвался. Через неделю она умерла. Я думаю, надо выпить и сменить пластинку. Получается тягомотина, кому, собственно, это интересно.
-- Выпить завсегда полезно, -- сказал Геннадий, -- но уж ты доскажи, сделай милость.
-- После описанного разговора я пришел домой раздавленный. Сообщение о чеченском моем происхождении меня ничуть не обрадовало. Я рос в московском дворе, где все нерусские народы нашей родины котировались невысоко. Украинцы, хохлы, были еще так сяк, недоделанные русские со смешным языком; отношение к евреям было уверенно отрицательное, особенно в сочетании с убеждением, что у них много денег. Остальные были или чичмеки, жители Средней Азии, или армяшки, лица кавказской национальности. Мысль, что меня будут дразнить армяшкой была мне невыносима.
-- Вадик, извини, что перебиваю, но ты преувеличиваешь. Я рос в Москве в то же самое время. По-моему, проблема нацменьшинств не была такой острой.
-- Ты, друг мой Марик, лакируешь действительность. Сколько раз тебя дразнили жидом?
-- Это случалось, но не было нормой.
-- Ни хрена ты до сих пор не понимаешь, вот где проблема. Конечно, милый, в глаза жида пускали редко. В школе внушали, что нельзя, и многие родители запрещали употреблять вслух. Все равно в сознании твоих дворовых приятелей ты всегда был жид. Ярлык не всегда подразумевал негативную коннотацию, но это был постоянный эпитет. Например, куда пропал этот жид Марик? И т.п. Так что, закройся и не мешай. Я отыскал в комоде свою метрику. Там стояло: отец, Пахомов Сергей Дмитриевич, русский. Я немного успокоился, Пусть все остается по-старому. Нужно держать язык за зубами. На какое-то время чеченская проблема отошла в моем сознании на задний план.
Когда мать умерла, мне едва минуло пятнадцать лет. Несколько дней я провел в одиночестве и дикой растерянности, потом появилась тетя Лиза. Она и раньше у нас бывала, жила под Москвой, в Серпухове. Во время болезни они с матерью договорились, что тетя Лиза возьмет меня под свое крыло. Собственно говоря, теткой она приходилась матери, а для меня была двоюродная бабушка, но я ее звал тетей. Ей было за шестьдесят, она всю жизнь учительствовала, в последнее время находилась на пенсии. Замужем никогда не была, в партии состояла с тридцатых годов. Внешне она мне напоминала Надежду Константиновну, очки, во всяком случае, были такие же. Не берусь судить про ее политические воззрения, мы таких материй с ней не обсуждали, в остальном тетя Лиза была редкий человек. Я ей многим обязан. Она была угловатая, церемоний не признавала, но побуждения у нее были чистые, я бы даже сказал благородные. Она дала матери слово, что я получу высшее образование. Кроме моральной чистоты, у нее был педагогический талант. Тетя Лиза, которая всю жизнь преподавала историю и конституции в семилетке, преобразила безнадежного троечника Пахомова, то есть меня, во вполне приличного хорошего ученика. К концу восьмого класса я получал в основном четверки, даже пятерки появились.
-- Она тебе репетиторов наняла?
-- Шутить изволите. Мы жили на гроши: тети Лизина пенсия, я получал мизерное пособие, еще от матери остались какие-то сбережения. Репетиторов мы позволить не могли, кроме того, это был не ее стиль. Через несколько дней после похорон матери, она сходила в школу, поговорила с моими учителями, а вечером взялась за меня. Вадим, сказала она после ужина, программа советской школы рассчитана на среднего уровня детей, не на гениев. Плохая успеваемость обычно проистекает от следующих причин: 1)ребенок лентяй, 2)он умственно отсталый, 3)неблагополучие дома. Категории два и три к тебе не относятся, остаются лень, разболтанность, безответственность. С этим надо покончить. Тебе не на кого рассчитывать, кроме самого себя.
-- И ты подчинился? -- в голосе Максима звучало недоверие.
-- Она не требовала подчинения, она добивалась от меня результатов. Я чувствовал, что она хочет мне добра. Кроме того, она проявила чудеса терпения. Постепенно она изменила мои привычки, заставила по утрам делать зарядку, организовала мой рабочий стол, научила меня читать учебник. Сидела рядом и показывала. Прочел новый раздел, про что он, к чему относится, с чем связан из прошлого материала, не надо ли назад вернуться, чтобы восполнить пробел и т.п. Все это тривиально, но попробуй научиться, когда ты этого не умеешь.
-- Погоди, а задачи она тоже научила тебя решать?
-- Понимаю твой здоровый скептицизм. Во-первых, логика у нее была железная, и это помогало. Конечно, она не знала физики и не прикидывалась, однако подсказала разумный ход. Я пошел в физический кружок. Там было много продвинутых пацанов, которые мне помогли с задачами. Прошло время, и я сам научился решать задачки.
-- Вадик, не может быть такого, что она договорилась с твоими педагогами...
-- Ты, друг Марик, идешь по ложному следу. Тетя Лиза ненавидела блат и никогда бы на такое не пошла. Кроме того, я стал понимать, о чем в учебниках пишут. Пора, однако, кончать эту педагогическую поэму. Чеченская проблема оставалась в закоулках моего сознания или там подсознания. Так продолжалось несколько лет, могу даже точно сказать, когда все изменилось. На третьем курсе у меня случился тет-а-тет в пивной. С Димой Журавлевым, помните такого?
-- Журавлев? Сутулый, длинный, голову держал набок? -- сказал Максим неуверенно.
-- Он самый.
-- Я не помню, -- признался Геннадий.
-- Как ты мог его забыть! Он на семинарах по политэкономии доказывал, что нужно составить точный график перехода к коммунизму, где будет указано, в каком году что станет бесплатным.
-- А, этот! Был такой фруктидор. Он, сколько помнится, попал в институт по комсомольской разнарядке.
-- Точно. Так вот, этот Дима почему-то пригласил меня отпраздновать его день рождения. Ему, не москвичу, было, видимо, одиноко. Почему он меня выбрал, понятия не имею. Короче говоря, выпили мы водочки с пивом, закусили и стали говорить по душам. Диму развезло. Он стал жаловаться, что родители вынуждены продать свой фамильный дом и переселяться неведомо куда. -- А почему, спросил я по наивности. Тут он и вывалил мне свою трагедию: Мы, терские казаки, спокон века жили в Наурском район. В 57-ом Никита передал район из Ставропольского края в Чечню. Пришли эти животные, эти абреки, эти предатели и стали изводить казаков, никакой жизни нет. Все переменилось под чеченской властью. В 39 году по переписи в районе проживали 30 тысяч казаков и 43 чеченца, а скоро будет обратная картина. Я сижу, словно на раскаленной конфорке и не знаю, что сказать. В горле у меня комок, а Дима рассказывает одну историю страшнее другой, а у самого слезы текут. Домой я притащился в дупель пьяный, но когда утром очухался, решил, что дальше так жить нельзя. Я должен узнать историю моего отца.
-- От кого? - спросил Геннадий.
-- Матери на свете не было, оставалась одна тетя Лиза. Поперву она меня отшила: ничем тебе помочь не могу; знаю, что отец твой был чеченец, но ничего больше. Я скис и погрузился в глубокую думу, весь день просидел дома как истукан. К вечеру собрался с духом и хотел повести новую атаку на тетю Лизу, как вдруг она сама заговорила: Не вешай нос, юноша. Я написала письмо одному человеку. Надеюсь, откликнется. Человек откликнулся, через некоторое время появился в нашей квартиренке. Был это довольно рослый, крепкий мужик, пожилой, в каракулевой папахе. С тетей Лизой они обнялись, а мне он представился: Маргоев Давид, твой дядя, точнее дядя твоего папаши. Дальше пошли рассказы. Водки он не употреблял, пил чай.
-- Как правоверный мусульманин, -- заметил Максим.
-- Не уверен. На моих глазах поедал колбасу, где имеется свинина. Подробно его расспрашивать я не мог, это на Кавказе не принято по отношению к старшим. Расскажет, что сочтет нужным. Итак, в феврале 1944 года дядя Давид и мой отец поехали по делам в Осетию, в город Орджоникидзе. Узнав про предстоящее выселение чеченцев и ингушей, Давид купил два паспорта с осетинкой национальностью Имена и фамилии пришлось сменить. Меня, сообщил он, звали Таштемир, стал Давид, что касается твоего отца, то тебе лучше не знать ни старого имени, ни нового. Скоро поймешь почему.
-- Но ведь они находились за пределами Чечни, зачем этот маскарад? -- вмешался Марк.
-- Из окрестных республик тоже выселяли, это я знаю из других источников.
Подключился Эмигрант: Интересное совпадение, я имею в виду перемена национальности. Дудаев Джохар пробовал поступить в авиационное училище, не взяли. На следующий год написал в рятом пункте осетин -- приняли.
-- Забавно, но назад в дяде Давиду. В 1945 году отца призвали в армию -- по новому паспорту. Он служил в стрелковой части в городе Красноярске, дослужился до старшего сержанта, для нацмена совсем неплохо, так дядя определил. Твой отец был прирожденный воин, и всегда вел себя, как воин. Демобилизовался, женился, ты родился, но он не порывал связи с родиной. Как я понял из поэтического, но не слишком конкретного рассказа, отец был связан с чеченским партизанами, с Сопротивлением.
-- Неужто такие были? Никогда про них не слыхал, -- поразился Геннадий.
-- Еще как были. Подобно тому, как существовали "Лесные братья" в Латвии или бандеровцы в Западной Украине.
-- И долго они продержались?
-- Как я понял, до самого возвращения чеченского населения из ссылки. В чем заключалась их деятельность, сказать точно не могу. Наносили удары по врагу, сказал Давид. Твой отец был настоящий абрек. Это не совсем то, что пишут в энциклопедии: воин-отшельник, который отказался от всех прежних связей, от родных и друзей. Давид имел в виду, что абрек ничего не страшится. Удары по врагу включали убийства активистов, "прислужников власти", и другие действия, которые можно квалифицировать как уголовные. Он, например, долго и красочно повествовал про одно ограбление сберкассы, после которого два абрека налетели на засаду из множества милиционеров, но проявили чудеса храбрости. Отстреливались до последней возможности, убили несколько врагов. Один абрек погиб, а второй, тяжело раненный, сумел с деньгами уйти в горы, где продержался несколько дней, но умер. Помощь пришла слишком поздно. Добытые деньги пошли на правое дело. Я думаю, что этот второй абрек и был мой отец, хотя Давид прямо этого не сказал. Иначе, зачем он столько времени уделил этому эпизоду? Придет время, сказал он, ты все узнаешь про твоего отца. Еще он сообщил мне, что приобрел для матери чистое брачное свидетельство, а для меня незапятнанную метрику. Фигурирующий в этих документах гражданин Пахомов был реальный житель города Орджоникидзе, попавший под грузовик. Такие дела. Господа, вношу предложение на этом заседание наше считать законченным. Время позднее и вообще надоело.
Некоторое время собутыльники сидели молча. Первым откликнулся Максим: Может быть, это только предположение, мы освежимся и ты найдешь в себе силы продолжать.
-- Продолжать что?
-- Свой рассказ, свою исповедь, не знаю что.
-- Насчет исповеди много захотел -- я не Достоевский. И даже не один из его героев. Выпить между тем можно и должно. За здоровье присутствующих.
Выпили, после чего председатель сделал движение подняться из-за стола, но Максим не унялся: Вадик, это нечестно. Мое предложение было -- выпить и продолжить. Выполнив первую часть, ты молчаливо согласился со второй. Взялся за гуж...
-- Не говори, то еврей, -- подхватил Марк. -- У тебя нет выхода.
-- Хрен с вами, господа железные логики. Получите еще один эпизод моей биографии. Прочее принадлежит истории. Мы проговорили с дядей Давидом до первых петухов, легли спать, встали поздно. Только успели чаю попить, как Давид распорядился: Одевайся, поедем к одному человеку. Он сейчас в Москве находится, тебе обязательно надо его послушать. Взяли такси, добрались до нового массива где-то за Соколом. Я пропускаю бытовые подробности. Суть была в том, что Давид познакомил меня с Дзияудином Мальсагововым, ни больше, ни меньше.
-- Ни хрена себе, -- сказал Эмигрант.
-- Про что звук? -- спросил Геннадий.
-- Слушай. Операция по депортации чеченцев и ингушей называлась "Чечевица", ее проводил цвет ведомства Берия: Кобулов Богдан, Серов, Круглов, сам Лаврентий накануне прибыл в Грозный. Начали в ночь под 23 февраля 1944 года, еще один советский праздник. Участвовало 100 тыс. войск, заготовили 12 тысяч вагонов. Это во время войны! Я не собираюсь саму операцию описывать, теперь про это много говорится, расскажу только про Мальсагова. Это был мужик вокруг пятидесяти, суховатый, очень подвижный. Его история свалилась на меня, как горная лавина, внезапно и бесповоротно. В 44-ом году чеченская номенклатура принимала участие в выселении -- в порядке партийной дисциплины. Мальсагов был то время первый заместитель наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР. Его прикомандировали к комиссару госбезопасности 3 ранга (генерал-майору) Михаилу Гвишиани, который командовал депортацией в горной местности на границе с Грузией. Постоянная должность Гвишиани был уполномоченный НКВД по Дальнему Востоку. Население вывозили на полученных по ленд-лизу грузовиках фирмы Студебеккер. Свободолюбивый американский народ будет, наверно, счастлив про это узнать, но это в скобках. Из-за сильного снегопада в Галанчожском районе людей выводили пешком. Стариков, больных, женщин с детьми, числом 700 душ, собрали в конюшне колхоза имени Берия в селении Хайбах. Пообещали, что их эвакуируют позже. На следующий день начальник оперативного сектора, докладывая Гвишиани, спросил, как быть с детьми, они есть просят. Накормим, пообещал генерал. Он вышел на радиосвязь с Берия, после чего конюшню обложили соломой и подожгли. Мальсагов и капитан Громов бросились к Гвишиани, умоляли остановить это варварство. Ответ был: действую по приказу наркома. Он приказал обоим заткнуться, вскоре отправил их вниз под конвоем. Рассказывая про это через много лет, Мальсагов был крайне возбужден, дрожал от волнения. В воротах конюшни он видел гору тел. Через несколько дней они с Громовым смогли вернуться в Хайбах, но не обнаружили никого в живых, только какие-то чеченцы хоронили погибших. Мальсагов отправился в Грозный, пошел к чекистскому генералу Ивану Серову, тот его отматерил, приказал заткнуться. Мальсагова отправили в Казахстан, в места выселения чеченцев, на номенклатурную должность. В январе 45-го он отправил письмо Сталину, за это его выгнали с работы. Через 8 лет после смерти Хозяина он снова обратился в ЦК, на сей раз его вызвали в Москву, внимательно выслушали, особенно в той части, которая относилась к Берия. Дальше -- новая пауза. На Двадцатом съезде Хрущев впервые сказал про выселенные народы, но ничего конкретного про их возвращение. Это февраль 56-го. В июне Никита приехал в Алма-Ату. Мальсагов -- через знакомого чекиста -- сумел к нему пробиться, вручил свое письмо. Новый вождь принял его хорошо, пригласил к себе, документ тут же прочел. Спросил Мальсагова, готов ли тот нести ответственность за факты, изложенные в письме. Тот отвечал, что готов. Хрущев создал комиссию для проверки. Настойчивость Мальсагова помогла принятию решения о возвращении чеченцев. Дело в том, что власти долго рассматривали предложение создать чеченскую автономию в Казахстане. Но история на этом не кончилась. Он был один из первых чеченцев, вернувшихся в Грозный и немедленно занялся защитой прав своих соплеменников. В награду за это его в 59-ом году арестовали и дали 5 лет: за атаки на Хрущева, за поддержку антипартийной группы Маленкова-Молотова и восхваление царского генерала Ермолова, который для чеченцев все равно, как Гитлер для евреев. Русскую жену выгнали с работы.
-- Протопоп Аввакум, -- сказал Максим.
-- Такие бойцы существуют, -- подхватил Марк. -- У моих родителей был подобный знакомый, в нашей семье его называли неистовый Сухарев. Всю жизнь он боролся за правое дело. В 37-ом его посадили, он отказался что-либо подписывать, писал из тюрьмы жалобы, но все по поводу других людей. Каким-то чудом его выпустили, восстановили в партии, воевал, всюду боролся. Пять раз его исключали из партии, последний раз за выступление в защиту чехо-словаков. Постоянно писал в советскую прессу с протестами и поучениями. Например, прочитав в "Правде" статью под заголовком "Американские стервятники в небе Вьетнама", он немедленно отреагировал: Стервятники питаются падалью; что по-вашему, вьетнамцы -- падаль. Извинились, даже назначили внештатным редактором.
-- Да, есть женщины в русских селеньях, -- сказал Вадим и решительно поднялся со стула. -- Кто как, а я иду спать. Можете без меня продолжать.
-- Вадик, - взмолился Геннадий. -- Я надеялся, что ты, как лицо заинтересованное, внесешь в наши умы ясность по поводу Чечни. Особенно в свете текущих событий. То, что там творят российские войска, -- это на геноцид смахивает, но с другой стороны происходит чеченский терроризм: Буденновск, театр этот несчастный, Беслан. Детей же нельзя убивать! Я прочитал в "Московских новостях" материал про захват заложников, называется "Генералы работорговли". Вадик, это кошмар кромешный. Начали федералы, которые за деньги отпускали людей из фильтрационных лагерей, но чеченцы превратили заложников в настоящую промышленность. Их сотни, им нередко отрезают головы, пальцы, языки -- для запугивания тех, кто не платит. Я не могу в этом разобраться объективно.
-- Поэтому ты предоставляешь мне -- ввиду моего промежуточного происхождения -- дать событиям моральную оценку. Скажем, какие бандиты хуже -- русские или чеченские? Спасибо, Геша, за это трогательное доверие, в то же время, как в песне поется, не надейся и не жди. Я всегда восхищался твоей способностью на чужом горбу въезжать в рай, однако на этот раз придется тебе разбираться самому. Наедине с неугомонной совестью твоей. Что будет нелегко, можешь мне поверить. Я только дам тебе последнюю наводку. В Чечне издавна не было спокойствия и твердой власти. Вспомни Лермонтова:
И дики тех ущелий племена,
Им бог - свобода, их закон - война...
Из русской литературы -- Лермонтов, Марлинский, Толстой -- мы помним Кавказскую войну. Тридцать лет империя, к удовольствию Европы, не могла справиться с горцами. Попав в русский плен, Шамиль сообщил: "Я управлял народом скверным, разбойниками, которые тогда только сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов". В другой раз он предупредил, цитирую по памяти: "Я употреблял против горцев жестокие меры, много людей убито по моему приказанию... Бил я их не за преданность русским (вы знаете, что они никогда ее не выказывали), а за их скверную натуру, склонность к грабительству и разбоям. Правду ли я говорю, вы можете убедиться теперь сами, потому что и вы их будете теперь бить за все ту же склонность, которую трудно оставить". Имам не соврал. После революции чеченцы много крови попортили Деникину, потом и красных не жаловали. В Красную армию их старались не брать: слишком многие дезертировали. Во время войны имело место сотрудничество с немецкими оккупантами. По принципу: враг моего врага -- мой друг. Таких чеченских коллаборационистов было несколько тысяч, точных цифры нет. В 1944 году расправились со всем народом без разбора, погибли десятки тысяч. То, что происходит сейчас ничем не лучше. Беспредельное одичание обеих сторон пребудет с нами дольше, чем развалины городов. Плохо начинается 21-ый век. Человечество, увы, не идет к лучшему.
Марк спросил: Эта история с Хайбахом до сей поры подпольная?
-- Административный район в 44-ом отошел к Грузии, в Хайбахе никто с тех пор не жил. Селение стерли с карты. В 57-ом землю вернули в Чечню, забвение продолжалось. В конце восьмидесятых усилиями разных людей -- русских и чеченцев -- трагедия эта вылезла наружу. В Чечне завели уголовное дело, Москва его успешно похоронила. Чеченцы даже думали с помощью Гамсхурдия похитить Гвишиани из его роскошного особняка, да генерал своевременно отдал концы.
-- Как это случилось, -- вставил Эмигрант, -- что он в хрущевские времена совсем не пострадал? Других уцелевших сотрудников Берия, таких, как Серов, Круглов, хотя со службы выгнали, пощипали насчет пенсий и квартир. Я уж не говорю про Кобулова и прочих, которых вместе с Лаврентием расстреляли.
-- Разгадка простая, -- отозвался Марк. -- Гвищиани знал, с кем родниться. Сын Джермен женился на дочери Косыгина.
-- Джермен?
-- Этимология имени чекистская. Мальчика назвали Дзержмен -- Дзержинский-Менжинский, потом малость подкрасили. Дочь Гвишиани Лаура была, к слову пришлось, первой женой Евгения Примакова, который со временем тоже стал советским премьером. Генерал в этих делах держал верный прицел.
Вадим потянулся, зевнул во весь рот: За информацию спасибо, но я все равно иду спать.
Максим сделал последнюю попытку: Господин Эмигрант, нельзя ли чего узнать про вашу, пардон, твою секретную миссию. А то инкогнито проклятое покоя не дает.
-- Время позднее, да и председатель уже лавочку закрыл. Бог даст, другим разом.
-- Обманешь.
-- Сукой мне быть.
Кресскилл, Нью-Джерси
22 сентября-28 октября 2004 года
18
Џ Copyright 2004 by Vitaly Rapoport. All rights reserved.