Рапопорт Виталий
Неимоверное Счастье Графини Толстой

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 16/12/2019.
  • © Copyright Рапопорт Виталий (paley11@yahoo.com)
  • Размещен: 23/11/2004, изменен: 17/02/2009. 74k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Рассказы
    •  Ваша оценка:

    Виталий Рапопорт

    НЕИМОВЕРНОЕ СЧАСТЬЕ

      

    I

       Проснувшись и не открывая еще глаз, графиня оказалась во власти тяжелящего, гнетущего настроения. Это уныние, эта безнадежная тоска были ее повседневные ощущения. Она привыкла жить с ними и затруднилась бы определить, когда это началось. Сразу пришло на память, что сегодня предстоит аудиенция у государя. Ради этого она приехала в Петербург, хлопотала, унижалась и просила у разных людей. Волнения, однако, не было. От долгого, две недели без малого, ожидания, она было потеряла терпение, ее одолела тоска по дому. В пятницу, вчера, она положила непременно возвращаться. Предстоящая Страстная неделя, состояние нервов -- все говорило в пользу того, чтобы назначить отъезд на воскресенье 14 апреля, во что бы то ни стало. Не откладывая, поехала благодарить Шереметеву за хлопоты и объяснить, что ждать долее не может. Шереметьева, у которой в это время была принцесса Мекленбургская, ее не приняла, посчитав, что это другая графиня Софья Андреевна Толстая, а именно -- девушка, сестра Александры Андреевны. Этот афронт ее не остановил. Она отправилась к Зосе Стахович, рассказала о своем решении возвращаться в воскресенье, попросив передать Шереметьевой, чтобы та сообщила государю. От Зоси она проехала к Александре Андреевне -- проститься. В двенадцатом часу, когда была уже в постели, принесли от Зоси записку: государь через Шереметьеву просил завтра в 11Ґ часов утра в Аничков дворец.
       Она приехала в Петербург 30 марта -- хлопотать по арестованной XIII части Полного собрания сочинений. Поезд прибыл рано поутру, у Кузминских только вставали. Хозяин был на ревизии Балтийских губерний. Танясестра очень ей обрадовалась, поместила в своей спальне. Тут же пригласили Стаховича Мишу, который сообщил, что вызывал ее в Петербург письмом для свидания с государем, согласие на каковое выхлопотала двоюродная сестра государя Елена Григорьевна Шереметьева, рожденная Строганова и дочь Марии Николаевны Лихтенбергской. Предлогом для аудиенции была просьба, чтобы цензором произведений Льва Николаевича был сам царь. Письма, упомянутого Стаховичем, она не получала: оно или пропало, или никогда послано не было, потому что Стахович человек не слишком правдивый: благовоспитанный, приятной наружности, пьесы Островского читает вслух превосходно, солгать, однако, может с легкостью. Одно время он усиленно ухаживал за Таней, но ничего из этого не вышло. Таня, увы, находится под влиянием Лёвочкиной идеи, что от плотской любви следует воздерживаться, даже в браке. Лучше про это не думать.
       Для окончательного назначения аудиенции требовалось послать формальную просьбу государю. Приготовленный Стаховичем набросок ей не понравился, но она его взяла: Шереметьева хлопотала ради очень ею любимой Мишиной сестры Зоси. По поводу этого письма она свиделась с Николаем Николаевичем Страховым, который тоже признал Мишину форму неудовлетворительной, дал свой вариант. С двух этих набросков она составила третий -- свой. Брат Вячеслав сделал окончательную редакцию:
       "Ваше Императорское Величество, принимаю на себя смелость всеподданейше просить Ваше Величество о назначении мне всемилостивейшего приема для принесения личного перед Вашим Величеством ходатайства ради моего мужа, графа Л. Н. Толстого. Милостивое внимание Вашего Величества даст мне возможность изложить условия, могущие содействовать возвращению моего мужа к прежним художественным, литературным трудам и разъяснить, что некоторые обвинения, возводимые на его деятельность, бывают ошибочны и столь тяжелы, что отнимают последние духовные силы у потерявшего уже свое здоровье русского писателя, могущего, может быть, еще служить своими произведениями на славу своего отечества.
       Вашего Императорского Величества верноподданная

    Графиня София Толстая

       31 Марта 1891 г."
      
       Господи, и это ради "Крейцеровой сонаты", малейшее упоминание о которой заставляет кипеть ее кровь... Не зная, как послать просьбу к государю, Таня-сестра сделала через телефон запрос Сальковскому, занимающему высокий пост при почте. Тот на другое утро прислал курьера с запиской, где обещал, что письмо в тот же вечер будет доставлено государю в Гатчину.
       Аудиенция между тем сильно задержалась из-за того, что того же 1 апреля по пути в Крым умерла великая княгиня Ольга Федоровна. По обычаю и этикету при дворе девять дней не было никаких действий. Теперь, когда благодаря ее решительности дело сдвинулось с мертвой точки, она еще раз обдумала главные пункты предстоящего разговора с государем. Первым делом добиваться снятия цензурного запрещения с XIII части Полного собрания сочинений, сверх этого -- чтобы впредь Лёвочкины вещи просматривал сам государь. Но в ту же минуту мысли ее невольно повернулись к тому, что день и ночь было у нее на уме -- к разладу с мужем. То, чего он хотел от нее, на словах, она не могла выполнить, не выйдя прежде из семейных, сердечных и деловых оков, в которых находилась. Её все чаще посещало желание уйти. Уйти так или иначе, из дому или из жизни, уйти от этой жестокости, от этих непосильных требований. Она стала любить темноту. Когда было темно, она вдруг веселела, вызывала воображением всё, что любила в жизни, и окружала себя этими призраками. Нередко она, будучи одна, ловила себя на том, что говорит вслух. Это пугало: не сходит ли она с ума. То, что темнота была ей мила, не значит ли это, что мила ей смерть?
       В 73-м году умер от крупа сын Петя, здоровый, светлый, веселый мальчик, ему и полутора лет не исполнилось. Это была первая детская смерть за одиннадцать лет их с Лёвочкой брака. Но тогда они были вместе, заодно. На следующий год, все еще горюя по Пете, она родила пятого сына, Николая. Два месяца спустя умерла постоянно проживавшая в их доме тетушка Татьяна Александровна Ергольская, с которой Лёвочка писал Сонечку в "Войне и мире", очень им любимая. Они не успели придти в себя, как грянула новая беда: у маленького Коли обнаружили водянку мозга; он вскоре умер. Только что вышел в свет "Русский Вестник" с первыми главами "Анны Карениной", принятой публикой восторженно. Лёвочке надо было работать над продолжением. Софья Андреевна была безутешна. Ухаживая за детьми, лежавшими в коклюше, она заразилась сама. Как обычно, она была беременна. Дети, слава Богу, выздоровели, но она преждевременно разрешилась девочкой, которая умерла через полчаса. Даже на этом не остановилась вереница смертей, постигшая Ясную Поляну: на исходе 1875 года ушла из жизни другая тетушка, Пелагея Ильинична Юшкова, поселившаяся у них после смерти Татьяны Александровны.
       Пять смертей за два года! И все равно в то время ей было легче переносить удары судьбы, потому что в ее тогдашней жизни всегда присутствовала надежда. Единственная за 1875 год запись в ее журнале живо напомнила про то время. Здоровье ее расстроилось, она исхудала, кашляла кровью, ее изводили непрекращающиеся мигрени. Она впала в апатию и скуку. Однообразие событий уединенной деревенской жизни, особенно тягостное зимой, неисчислимые хлопоты с детьми и по дому приводили ее в отчаяние. Она гнала от себя эти чувства, вооружаясь мыслью, что для детей, для их нравственного и физического здоровья деревенская жизнь -- самое лучшее. Ради этого ей удавалось утешить свои личные, эгоистические чувства, хотя порой она ужасалась этого животного, тупого равнодушия ко всему, с чем ей приходилось сражаться каждый день. Лёвочка тогда тоже переживал трудное время. Унылый и опущенный, он сидел без дела, без труда, без энергии, без радости целыми днями и неделями и как будто с этим смирился. Это выглядело как нравственная смерть, ей казалось, что долго он так жить не сможет. В их отношениях тоже царила взаимная апатия. Еще она боялась, что когда дети подрастут и у них будут новые потребности, Лёвочка не будет ей помощником, все ляжет на нее одну. Но тогда она верила и надеялась, что все обойдется, что Бог еще раз вложит в Лёвочку тот огонь, которым он жил и будет жить...
       Сказать по правде, болезненные странности поведения обнаружились у Лёвочки давно, по завершении "Войны и мира". Он, как видно, вложил столько своих мыслей и переживаний в героев романа, что, расставшись с ними, ощутил страшную пустоту. Лёвочка в то время часто жаловался, что его мозг не дает ему покоя, что для него все кончилось, что пора умирать. Она пыталась его уверить, что ему далеко до старости, просто он переутомился и не вполне здоров. Лёвочка занялся чтением философов, особенно Шопенгауэра. В сентябре 69-го года с ним приключилось, то, что они в семье называли "Арзамасская тоска". Он поехал в те края с целью прикупить земли. Ночью в гостинице он проснулся и долго не мог соообразить, где находится. На него нашла тоска, страх, ужас, какого он не испытывал в своей жизни. Пытаясь успокоиться, он стал говорить себе: это глупость, чего я боюсь? -- Меня, -- ответил голос смерти. -- Я тут. Это воспоминание засело в нем глубоко. Прошло несколько лет и нечто подобное повторилось в Ясной Поляне. Это было после всех тех ужасных потерь в семидесятые годы. Как-то ночью старший сын Сергей, спавший на первом этаже, во сне услыхал настойчивые крики отца "Соня! Соня!" В испуге он вскочил с постели и отворил дверь, в коридоре стояла кромешная тьма. Крики продол-жались. Она появилась на верхней площадке со свечой:
       -- Лёвочка, что случилось?
       -- Ничего, просто я оказался без спичек и заблудился в доме.
      
       От испуга на нее напал изнурительный приступ кашля. Позднее Лёвочка рассказал, что по пути из кабинета в спальню, он вдруг понял, что не знает, где находится. Что это за стены, куда ведет эта лестница? Его охватил панический страх...
      
       Возможно, эти страхи или, кто знает, даже истерия, послужили начальным толчком для нынешних поисков так называемого праведного пути. Это новое Лёвочкино христианство было для нее источником тяжелых огорчений, оно заставило его забыть свое жизненное назначение. Тургенев в предсмертном письме умолял его вернуться в русскую литературу -- не помогло.
       Происходи это с кем-то посторонним, над многим из того, что он делает в соблазне святости, можно было бы весело посмеяться. Ей, однако, было не до смеха. Летом 81-го года Лёвочка решил совершить паломничество в Оптину пустынь, инкогнито. Она, как сейчас, помнит картину его отправления в дорогу -- в мужицком армяке, в лаптях с онучами, с посохом в руках. Она и дети стояли на крыльце, удрученные и напуганные этим маскарадом, этой сценой с переодеванием из оперы-буфф. За Лёвочкой в отдалении следовали, тоже наряженные пейзанами, два телохранителя: учитель Виноградов и слуга Арбузов. Рыжие бакенбарды Арбузова комическим образом контрастировали с его костюмом, вдобавок он нес чемодан. Дальнейшие приключения были в том же духе. На второй день Лёвочка, непривычный к лаптям, в кровь стер себе ноги, пришлось в Крапивне купить толстые носки. Он, однако, оставался в хорошем расположении духа, когда они на четвертый день добрались до Оптиной. Монахи, приняв волосатых запыленных путников за нищих, в чистую гостиницу их не пустили, направили в трапезную для простого люда. Лёвочка был в восторге, что его признали за мужика. В записной книжке он отметил: "Щи, каша, квас. Одна чашка на четверых. Все хорошо. Едят жадно". Но когда подошло время сна, и они подошли к дверям ночлежки, оттуда пахнула такая крепкая вонь, что граф почувствовал дурноту. За рубль, который Арбузов сунул монаху, их поместили в отдельной комнате, где, правда, уже храпел некий сапожник из Волхова. Лёвочка долго не мог заснуть, пришлось слуге разбудить соседа. Последовало неприятное объяснение, но сапожник больше не тревожил Лёвочку. Обратно граф и его спутники вернулись поездом.
      

    II

       Боже мой, как счастливы они были в первые годы. История о том, как Лёвочка на ней женился -- это захватывающий роман. Надо будет все записать, пока она помнит, пока она не сошла с ума.
       Лёвочка в виде знаменитого писателя Льва Николаевича Толстого, автора "Детства" и "Отрочества", присутствовал в ее жизни с детства. Ее мать Любовь Александровна была ближайшей подругой Лёвочкиной сестры Марии Николаевны. Мальчиком он неистово влюбился в Любу, которая, будучи тремя годами старше, предпочитала общество других кавалеров. Один из припадков ревности кончился тем, что он столкнул предмет своей страсти с крыльца, она повредила ногу и долго не могла на нее ступать. Сами повести Лёвочки, принесшие ему первую литературную известность, были сюжетно связаны с семейством ее деда, с которым автор неоднократно кутил в молодости. Дед Александр Михайлович Исленьев, выведенный под именем Иртеньева, завзятый картежник и распутник, уведя жену у князя Козловского, тайно с ней обвенчался. Бабка Софья Петровна, урожденная графиня Завадовская, принесла ему шестерых детей, беда только, что этот брак хлопотами Козловского был признан недействительным. Ставшие незаконными дети получили выдуманную фамилию Иславиных. Бабка, девочкой выданная насильно за старого пьяницу Козловского, немало также настрадалась от своего нового сожителя. Особенно ее ужасала мысль, что Исленьев способен все спустить за карточным столом, оставив детей без гроша. Предчувствие это частично сбылось после бабкиной смерти: он проиграл соседнее с Ясной Поляной село Красное, где она похоронена. Дед, потеряв Софью Петровну, скоро утешился, женившись на знаменитой красавице Софье Александровне Ждановой, la belle Flamande повести "Детство". Она родила ему трех дочерей. После потери Красного Исленьеву с многочисленным семейством пришлось перебраться в Ивицы Одоевского уезда, имение новой жены. Любовь Иславина чувствовала себя неуютно в доме мачехи, мечтала вырваться. Случай скоро представился. Шестнадцати лет отроду она страстно влюбилась в доктора Андрея Евстафьевича Берса, выходившего ее от мозговой горячки. Про доктора, который был 18 годами ее старше, говорили, что у него некогда был роман с матерью Тургенева. Хотя в глазах Исленьевых небогатый немец был Любе не пара, она настояла на своем. Когда Лёвочка в феврале 1854 года, накануне отъезда в Дунайскую армию, пришел навестить свою детскую пассию, в семействе Берсов уже было восемь детей (да еще пятеро умерли). Они занимали тесную, лишенную солнечного света казенную квартиру в Кремле: доктор служил по Дворцовому ведомству. Для нее, неполных десяти лет Сонечки Берс, посещение знаменитого автора, в военном мундире, было дорогое, памятное событие: после его ухода она повязала бант на ножке стула, на котором он сидел. Большие куски из его повести она знала наизусть, а несколько строк написала на бумажке, которую зашила в качестве талисмана в подкладку своего гимназического платья. Он снова мелькнул в их доме через два года, по возвращении с Крымской войны.
       Лёвочка прочно утвердился на ее горизонте летом 1862 года, когда он стал регулярно ездить к ним на дачу в Покровско-Стрешнево. Дом Берсов был гостеприимный, постоянно полон гимназистами и кадетами, товарищами сыновей. Магнитом для них были три миловидные девушки, старшей из которых, Лизе, было двадцать лет. Она сама, двумя годами моложе, как положено в таком возрасте, много думала о замужестве. Младшая, порывистая непоседа Таня, не столь красивая, как сестры, была всеобщей любимицей и страшно избалована. Она пела приятным контральто, Лёвочка с почтительной насмешливостью именовал ее мадам Виардо.
       Считалось, что граф ездит к Берсам из-за Лизы, но она, Соня, была другого мнения. Она много думала о нем, и 16 лет разницы в возрасте перестали казаться препятствием. Заметив ее интерес, Таня однажды спросила:
       -- Соня, ты влюблена в графа?
       -- Не знаю, -- ответила она, тут же добавив, что два его брата умерли от чахотки (вспоминая это сейчас, она не удержалась от улыбки: ответ достойный докторской дочери).
       -- Вздор, -- заявила сестра, -- у него здоровый цвет лица, да и папе лучше знать.
      
       В начале августа мать с тремя дочерьми и маленьким Володей отправилась навестить деда в Ивицах. По дороге остановились в Ясной Поляне, где в то время гостила Мария Николаевна. Вышло так, что все дети не помещались спать на диване. Когда горничная доложила про это графу, он выдвинул длинное кресло, приставив к нему квадратную табуретку. Она вызвалась спать в кресле, в ответ на что граф стал стелить ей постель. Она хорошо помнит, как ей было совестно принимать от него такую услугу, но в то же время было что-то приятное, интимное в этом совместном приготовлении постели. После она уселась в одиночестве на балконе, любуясь видом. Граф пришел звать к ужину, она отказалась. Ее тогдашнее настроение трудно передается словами. Было ли это непривычное впечатление от деревни, природы и простора, было ли это предчувствие, что через полтора месяца она хозяйкой вступит в этот дом, было ли это прощание со свободной девичьей жизнью? Как знать! Граф, не окончив ужина, вернулся на балкон. Она не помнит подробностей, только его слова: "Какая вы вся ясная, простая!" Ночью она не сразу смогла заснуть на узком кресле, но было весело и радостно от воспоминания, как он готовил ей постель. На следующий день устроили пикник, она скакала рядом с графом. Они уехали к деду, где провели один лишь день, как примчался за пятьдесят верст верхом на белой лошади Толстой -- бодрый, весёлый, возбуждённый. Вечером собрались гости, были танцы, карточная игра. После разъезда гостей Лев Николаевич продолжал болтать с девочками, наконец, мать приказала идти спать. Они не смели ослушаться. В дверях он вдруг окликнул ее:
       -- Софья Андреевна, подождите немного!
       -- А что?
       -- Вот прочтите, что я вам напишу.
       -- Хорошо.
       -- Но я буду писать только начальными буквами, а вы должны догадаться, какие это слова.
       -- Как же это? Да это невозможно! Ну пишите.
      
       Он щеточкой счистил карточные записи на сукне и принялся писать. Они оба были серьёзны и взволнованы. Все её душевные способности сосредоточились на этом мелке, на его большой красной руке, державшей мелок.
       "В. м. и п. с. с. ж. н. м. м. с. и н. с.", -- написал он.
       "Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья", -- прочла она. (Господи, ему было тогда 34 года!)
       Сердце ее сильно билось, в висках стучало. -- Ну, еще, -- сказал он и стал писать:
       "В в. с. с. л. в. н. м. и в. с. Л. З. м. в. с в. с. Т."
       "В вашей семье существует ложный взгляд на меня и вашу сестру Лизу. Защитите меня вы с вашей сестрой Танечкой?" -- быстро и без запинки прочла она.
      
       Он не удивился, точно это было самое обыкновенное дело. Послышался недовольный голос матери. Погасив свечи, они распрощались. Другим эта история может показаться придуманной, но она помнит все до мельчайших подробностей, равно, как и Лёвочка, который использовал многие детали в сцене объяснения Кити и Левина.
       На обратном пути они снова на один день остановились в Ясной Поляне. Послали в Тулу нанять большую анненскую карету (их так называли по содержателю Анненкову). Когда она пришла прощаться с графом, он неожиданно объявил, что едет с ними в Москву: "Разве можно теперь оставаться в Ясной Поляне? Будет так пусто и скучно". Всего набралось семь пассажиров: пятеро Берсов (включая маленького Володю) и Лев Николаевич с сестрой. В карете было шесть мест: четыре внутри и два сзади, как в крытой пролетке с верхом. Постановлено было, что Лев Николаевич будет постоянно занимать одно наружное место сзади, а на втором -- они с сестрой Лизой будут чередоваться. Она зябла, куталась и испытывала такое спокойное счастье рядом с любимымы автором "Детства", а он длинно и поэтично говорил про свою жизнь на Кавказе. Минутами она засыпала, а когда просыпалась, все тот же голос продолжал рассказывать кавказские сказки. На последней станции Лиза упросила ее уступить ей свою очередь ехать рядом с графом, но он, узнав про это, пересел к кучеру на козлы...
       В Москве Лев Николаевич снял квартиру у немцасапож-ника, он почти каждый день приезжал к ним в Покровское. Они много гуляли и беседовали. Однажды он спросил, пишет ли она дневник. Она ответила, что давно пишет, с 11 лет, а еще прошлым летом сочинила длинную повесть. На просьбу дать на прочтение дневник, она сказала, что не может, тогда он попросил, чтобы дала хоть повесть. Она, преодолевая робость и смущение, согласилась. Повесть, написанная этим летом, была тесным образом связана с ее переживаниями. Себя она описала в виде черноглазой, страстного темперамента Елены, у которой две сестры: старшая холодная Зинаида и младшая всеобщая любимица Наташа. За Еленой ухаживает молодой человек 23 лет (в нем легко узнавался конногвардеец Митя Поливанов), но ее сердце отдано другу семьи Дублицкому, средних лет и непривлекательной наружности. Дублицкий, которого все прочат в женихи Зинаиде, все больше привязывается к Елене. Разрываемая между любовью и долгом, Елена собирается уйти в монастырь...
       На вопрос, прочитал ли он повесть, он ответил равнодушно, что просмотрел. Позднее она увидела в его дневнике: "Дала прочесть повесть. Что за энергия правды и простоты". Она запомнила эти чудесные августовские лунные вечера и ночи -- стальные, свежие, бодрящие... В начале сентября они вернулись с дачи в Москву. Как всегда после дачи и жизни с природой, все в городе угнетало, казалось тесно, скучно, замкнуто. Ежедневные посещения графа продолжались. Однажды она призналась матери: "Все думают, что Лев Николаевич женится не на мне, а он, кажется, меня любит". Мать рассердилась: "Вечно воображает, что все в нее влюблены. Ступай и не думай глупостей". Отец был тоже недобр с ней. Он был рассержен, что Лев Николаевич, бывая у них столь часто, не делал, по русскому обычаю, предложения старшей дочери. Положение в доме стало натянутое и тяжелое.
       14 сентября он сказал ей, что должен сообщить нечто важное, но не объяснил что. Догадаться было нетрудно. Она играла ему на рояле вальс Il Baccio, который выучила, чтобы аккомпанировать пенью сестры Тани. Он стоял, прислонившись всей фигурой к печке, и говорил, говорил. Музыка мешала другим слышать его слова, и как только она заканчивала, он просил играть еще. Так она повторила этот вальс раз десять. Она не помнит его слов, только смысл: что любит, что хочет на ней жениться. Все это были только намеки. Через день, в субботу, он опять провел у них целый день и, выбрав минуту, когда на них никто не смотрел, позвал ее в пустую комнату матери: "Я хотел с вами говорить, но не мог. Вот письмо, которое я несколько дней ношу в кармане. Прочтите его. Я буду здесь ждать вашего ответа".
       Она бросилась в девичью комнату, где три сестры жили вместе, и стала читать, перескакивая через строчки:
       "Софья Андреевна, мне становится невыносимо. Три недели я каждый день говорю: нынче все скажу, и ухожу с той же тоской, раскаянием, страхом и счастьем в душе. И каждую ночь, как теперь я перебираю прошлое, мучаюсь и говорю: зачем я не сказал, и как, и что бы я сказал..." Смысл прочитанного плохо доходил до нее. Наконец, она дошла до слов: "Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой?" Она хотела бежать назад, но в дверях столкнулась с Лизой, которая бросилась к ней с вопросом: Ну что? -- Le comte m'a fait la proposition -- Откажись!
       Призванная Таней мать сразу догадалась, в чем дело: "Поди к нему и скажи свой ответ". Со страшной быстротой, точно на крыльях, она вбежала в комнату, где ждал Лев Николаевич.
       -- Ну что?
       -- Разумеется, да.
      
       Через несколько минут весь дом знал, что произошло. Все стали их поздравлять. На другой день были совместные ее и матери именины, где объявили о помолвке. Среди многочисленных поздравлений её очень развеселил старый университетский профессор, учивший их французскому:
       -- C'est dommage, que cela ne fut m-lle Lisa, elle a si bien ИtudiИ (Как жаль, что не Лиза, она так хорошо училась).
       Лёвочка настоял, чтобы венчаться через 5 дней. Он принес ей свои дневники. Она провела ужасную ночь, читая про его холостяцкие похождения, много плакала, но к утру успокоилась. Когда он пришел узнать ее реакцию, она его простила. Кажется, что-то осталось на душе... В день свадьбы он явился с решительным вопросом, любит ли она его, мать его прогнала. Потом было венчание в дворцовой церкви, на которое жених опоздал из-за невозможности достать рубашку, и прочая путаница; все это прекрасно описано Лёвочкой в "Анне Карениной".

    III

       Пора было вставать. Предстояло еще уладить дела перед отъездом, заплатить разным лицам. Попросив Таню-сестру уложить оставшиеся вещи, она стала одеваться. Траурное черное платье, было заказано нарочно к случаю, равно, как черная кружевная шляпа с вуалью. Когда ее позвали смотреть знаменитую Дузе, она не поехала -- денег пожалела, кроме того, была слишком разбита нервами. Все это время в Петербурге она спала не больше 5 часов.
       Сердце ее билось учащенно, когда она в карете Ауэрбах въехала на двор Аничкова дворца. У ворот и у крыльца солдаты отдавали ей честь, в ответ она кланялась. В передней спросила швейцара, есть ли приказание принять графиню Толстую, ответ был: нет. Спросили еще кого-то, такой же ответ. Сердце у нее упало. Кто-то позвал скорохода государя. Пришел молодой человек благообразной наружности в огромного размера треугольной шляпе, одетый в красный с золотом камзол. Со страхом в душе она повторила свой вопрос. "Как же, ваше сиятельство, государь, вернувшись из церкви, уже о вас спрашивал", -- ответил он и побежал по крутой лестнице, обитой ярко-зеленым ковром, очень некрасивым. Она бросилась за ним, не соразмерив сил. Наверху почувствовала такой прилив крови к сердцу, что испугалась, что сейчас умрет. Скороход вернется звать ее к государю и найдет труп. Или она слова не сможет выговорить. Ей было трудно дышать. Присев, хотела спросить воды и не могла. Вспомнила, что загнанных лошадей начинают медленно выводить. Встав с дивана, стала прохаживаться по гостиной, но сердце долго не успокаивалось. Она развязала под лифом корсет и, присев на диван, принялась растирать грудь рукой. Все это время она думала, как дети примут известие о ее смерти.
       Только через несколько минут ей стало легче, и она смогла осмотреться. Гостиная была уставлена красной атласной мебелью, в центре женская статуя с двумя мальчиками по бокам. В простенках арок, отделявших гостиную от залы, стояли два зеркала, везде множество растений и цветов. Когда ей было дурно, она не отрываясь смотрела на роскошные ярко-красные азалии. Окна выходили на скучный мощеный двор с двумя каретами. По двору ходили солдаты.
       Никогда в нем не было подлинной любви, одна чувственность. Это особенно чувствуется в лёвочкиных дневниках. Ее поразил один вырванный листок, поразил грубым цинизмом разврата. Боже, как много в нем цинизма! В 52-ом году он записал в дневнике: "Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни". Видимая нить связывает старые дневники Лёвочки с "Крейцеровой сонатой". Интересно, какой Лёвочка настоящий: этот или тот, который писал ей начальные буквы слов на карточном сукне? Перед свадьбой она быстро бросила читать его дневник, слишком это было ужасно для восемнадцатилетней девушки. Вот так Таня-сестра после знакомства с дневниками Лёвочкина брата Сергея отказалась выйти за него... Если бы она тогда дошла до этого мерзкого признания, то никогда, ни за что не вышла бы за него замуж. Нет, не могут ужиться эти два понятия: чистота женщины и разврат мужчины. Разврат мужа делает невозможным счастье брака. Удивительно, что несмотря на все это они прожили такую брачную жизнь. Их счастье стало возможно только благодаря ее детскому неведению. И еще чувству самосохранения. Она инстинктивно закрывала глаза на всё прошедшее, она умышленно, оберегая себя, не читала всех его дневников и не расспрашивала про прошлое. Иначе погибли бы они оба. Он не знает, что только ее чистота их спасла. Этот хладнокровный разврат, эти картины сладострастной жизни заражают, как яд. Женщина, увлеченная кем-нибудь другим, могла бы сказать мужу: "Ты осквернил меня своим развратом, так вот тебе за это!"
       С 15 лет похоть, позывы плоти мучили Лёвочку. Гимназистом он начал посещать дома терпимости, каждый раз презирал себя после таких визитов, но скоро опять поддавался искушению. На Кавказе он не жил аскетом, как Оленин в "Казаках". Старый казак Епишка, в повести Ерошка, поставлял ему местных женщин, от одной из них он заразился дурной болезнью. Пришлось ехать в Тифлис, и в дневнике он жалуется на дорогое и мучительное лечение ртутью...
       Во всех его дневниках проглядывает самообожание. Люди для него существовали постольку, поскольку они касались его. А женщины! Она поймала себя на том, что запоем, словно пьяница, переписывала его дневники, и пьянство ее состоит в ревнивом волнении от тех мест, где речь идет о женщинах. Еще в дневниках ее поразило, что, наряду с описаниями разврата, Лёвочка каждый день искал случая сделать доброе дело. Так и нынче. Пойдет гулять на шоссе, и то лошадь направит пьяному, то поможет запрячь, то воз поднять. Прямо случая ищет сделать доброе дело.
       Но, мысль в ней кричала и билась, как подраненная птица, он добр ко всем, кроме нее. Он только тогда добр, когда проявление доброты легко и похвально, когда оно ему ничего не стоит. В начале 84-го года она в отчаянии обнаружила, что опять беременна -- в двенадцатый раз. Сменяющиеся беременности были для неё не только тяжелы, но и унизительны. Она больше не ощущала себя женщиной, она думала, что ее роль больше походила на роль породистой кобылы или сосуда, принимающего семя хозяина, чтобы произвести ему потомство. Лёвочка, как и большинство его друзей, как тот же Страхов, придерживался мнения, что единственное назначение женщины состоит в рождении и воспитании детей. Ему была невозможна, нравственно отвратительна мысль, что у женщины могут быть интересы и потребности. Их интимная близость все больше тяготила ее, оставляла пустоту. В молодости она любила его больше сердцем. Она охотно отдавалась, видя, какое это доставляет ему наслаждение. С возрастом она стала замечать, что он любит ее больше всего тогда, когда она ему нужна для удовлетворения его страсти. После этого ласковый тон немедленно переходил в строго-суровый или брюзгливый. Лёвочка не замечал или не хотел замечать, что она уже не сентиментальная восемнадцатилетняя девушка, а зрелая женщина, которая в известные периоды относится к мужу страстно и ждет от него удовлетворения. Наверно поэтому все ложь в "Крейцеровой сонате", что касается женщины в ее молодых годах. У молодой женщины, особенно рожавшей и кормившей, нет половой страсти. Ведь она женщина-то в два года раз. Страсть просыпается к 30 годам...
       Ей как-то подумалось, потом она совсем утвердилась в мысли, что, не понимая женщин, Лёвочка в своих художественных вещах представляет женские образы совсем не так, как мужские. Последние чаще всего показаны изнутри, и в этом главная и поразительная сила Лёвочки как писателя. От женщин остается только внешнее впечатление, часто очень яркое, но всегда наружное. Мы узнаем, что думали и особенно переживали князь Андрей, или Пьер, или Иван Ильич, но этого никак не скажешь про Наташу или Анну...
       В 84-ом она хотела во что бы то ни стало избавиться от этой беременности. Тайком от Лёвочки она поехала к акушерке в Тулу, но та, узнав, кто такая посетительница, отказалась наотрез. Она брала очень горячие ванны, прыгала с комода -- все было напрасно. Вечером 17 июня они все сидели за столом в саду: Лёвочка, она, дети и Кузминские, которые летом обычно жили в Ясной, когда он сказал, что хочет продать остаток лошадей из самарского имения. Она не удержалась, напомнила ему, что эта затея с конным заводом, как и многие его начинания, принесла им сплошные убытки. Лёвочка вскочил на ноги, закричал, что жить так больше не может, что он уезжает в Америку, чтобы начать новую жизнь. Бросил в котомку какието вещи и, перекинув ее через плечо, ушел по дороге в Тулу. У нее начались родовые схватки. Ее хотели отвести в дом, она не давалась, кричала, что здесь будет ждать возвращения мужа. Он вернулся с полдороги, вспомнил, наверно, что жена должна вот-вот родить. Прошел к себе, не подойдя к ней, лег спать на диване. В три часа ночи она разбудила его: "Прости меня, я рожаю, может быть, умру". Он ничего не ответил, помог ей подняться наверх, оттуда его прогнала акушерка... После родов сцены продолжались. Зачем она взяла кормилицу? Почему она соблазняет его своим поведением и в то же время отказывает ему в близости? Ее объяснения, что не прошло и месяца после родов, что у нее осложнения, приводили его в бешенство. Обезумевший от похоти пятидесятишестилетний Лёвочка не хотел слушать доводов разума. Когда она, не выдержав, уступила, результатом были страшные боли. Вызванная акушерка прописала супругам строгую диету воздержания...
       Кризис 84-го года миновал, отношения стали спокойнее, но рубец на сердце остался. Перечитывая дневники Лёвочки того времени (с самого начала они читали дневники друг друга, потом он стал прятать от нее дневник или заводил другой, но прямо никогда не запрещал читать), она ясно увидела, какая пропасть непонимания образовалась между ними. 18 июня он записал: "Начались роды -- то, что есть самого радостного, счастливого в семье, прошло как что-то ненужное и тяжелое". Боже, что он говорит! Счастливого -- для кого? Неужели он может быть счастлив только ценой ее страданий? Он ее жалеет только в том смысле, что она не хочет следовать его новым правилам. Она идет к гибели, пишет Лёвочка и тут же, в пароксизме самолюбования, перечисляет свои достижения: он отказался от мяса и вина, чай пьет только вприкуску, стал меньше курить. Господи, где взять cилы!

    IV

       -- Его Величество просит графиню Толстую к себе!
       Скороход стоял перед ней в почтительной позе. Доведя ее до дверей кабинета, он с поклоном удалился. Тут же появился государь, протянул руку. Она поклонилась, слегка присев. Сразу почувствовала, что он к ней благосклонен.
       -- Извините, графиня, что я вас заставил так долго ждать, но обстоятельства сложились так, что ранее я никак не мог.
       -- Я и так благодарна, что Ваше Величество оказали мне эту милость.
       На вопрос, что она, собственно, желает от него, она, успокоившись, заговорила: Ваше Величество, последнее время я стала замечать в моем муже желание писать в прежнем художественном роде. Так, совсем недавно он мне сказал, что отодвинулся от своих религиозно-философских работ, что в голове у него складывается нечто художественное, в форме и объеме "Войны и мира".
       Это была неправда, но у нее десять детей. Она начала издание Полного собрания сочинений Толстого поздней осенью 84-го года в Москве. Перед этим Лёвочка уже несколько лет проповедовал, что нужно отказаться от собственности на землю и на издательские права. Она знала, что нужно что-то предпринять. Дети подрастали, нужно было обеспечить им образование, выпустить в жизнь. Ценой тяжелых переговоров и сцен они достигли компромисса: все написанное Лёвочкой после 1881 года, откуда он исчислял свое духовное перерождение, принадлежит всем и каждому, права на остальные произведения и прочую собственность он передал ей. Таким образом, она стала единственным издателем всех его шедевров: "Детство", "Отрочество" и "Юность", "Севастопольские рассказы", "Казаки", "Война и мир", "Каренина"... Она обратилась за советом к вдове Достоевского Анне Григорьевне. Оказалось, что та за два года выручила от продажи Полного собрания произведений мужа 67 тысяч, научила сколько следует отчислять книгопродавцам и прочее. За три года у нее вышло в свет 12 томов Толстого, нужно было выручать тринадцатый. Когда Лёвочка стал жаловаться, что она погрязла в деньгах, она ему напомнила, что продает 12 томов за 8 рублей, а он прежде брал 12 за одну только "Войну и мир"... Когда-то он был благодарен ей за совет перестать печатать "Войну и мир" в журнале у Каткова. В результате они заработали многие десятки тысяч, достигли финансовой независимости, о которой Лёвочка мечтал с юности.
       Она теперь смогла вполне рассмотреть государя. Бросалось в глаза, что он очень высокого роста и толст, но, видимо, крепок и силен. Голова, почти лишенная волос, была немного узка от виска до виска, как бы сдавлена. Глаза были ласковые и добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Государь говорил приятным и певучим голосом, скорее робко:
       -- Ах, как это было бы хорошо! Как он пишет, как он пишет!
      
       Она продолжала, ободренная вниманием собеседника:
      
       -- Между тем предубеждение против моего мужа возрастает. "Плоды просвещения" сначала запретили, теперь велели играть в императорском театре. "Крейцерова соната" и вместе с ней XIII часть все еще арестованы...
       -- Да ведь она так написана, что вы, вероятно, детям вашим не дали бы ее читать.
       Что она могла ответить государю? Что "Крейцерова соната" уже несколько лет отравляет ее отношения с мужем? Что она сама поставлена в невыносимое, невозможное положение... Если бы она только могла выложить всю правду, сказать открыто, что она думает по поводу этой злополучной вещи! История началась в Ясной Поляне летом 1887 года, когда дети устроили домашний концерт с участием студента Московской консерватории Ляссоты, дававшего уроки скрипки их сыну Леве. Ляссота вместе со старшим Сергеем сыграли Крейцерову сонату. Ах, эта музыка! Что за сила и выражение всех на свете чувств. На столе у нее стояли розы и резеда, они готовились обедать, погода была теплая, мягкая, после грозы, потом придет ласковый и любимый Лёвочка... Она была счастлива, как прежде. Она знала, что это ее жизнь, за которую должно благодарить Бога. Лёвочка, обожавший Бетховена, слушал с глазами, полными слез. Ночью, когда они остались вдвоем, это снова был нежный и пылкий Лёвочка, как в первые годы их брака. Через несколько недель она с ужасом обнаружила, что беременна. 23 сентября праздновали их серебряную свадьбу, а она испытывала смущение и стыд, не решаясь объявить про свое положение. В марте она родила Ваничку. Шестидесятилетний счастливый отец был наверху блаженства, однако очень скоро уселся за писание рассказа или повести, где на многих страницах проповедовал полное воздержание от половой жизни, даже и в браке. Она была вне себя, переписывая эти страницы, но он не хотел слушать никаких возражений. После выхода рассказа в свет она написала свою повесть, автобиографическую, потому что ей была невыносима мысль, что читатели Толстого станут отождествлять ее с героиней "Крейцеровой сонаты". Герой ее повести князь Прозоровский, чувственное животное, женится на невинной девушке 18 лет, которая вдвое моложе его. После венчания он, не дожидаясь, пока они приедут домой, овладевает новобрачной в карете, которая подпрыгивает на дорожных ухабах. Позднее, когда в жену Прозоровского -- платонически -- влюбляется молодой художник, озверевший от ревности князь убивает ее... От печатания повести ее отговорили, однако горечь и обида остались. Если бы те, кто с благоговением читали "Крейцерову сонату", если бы они только могли заглянуть в любовную жизнь Лёвочки! Если бы они знали, что он бывает весел и добр только тогда, когда ведет эту им осуждаемую любовную плотскую жизнь. О, они бы свергли своего кумира с пьедестала. Она всегда любила его такого, как он есть: нормального, слабого в привычках и доброго. Не нужно уподобляться животным, но в то же время безнравственно насильно проповедывать истины, которых в себе не вмещаешь. Когда цензура запретила XIII том с этой ненавистной "Сонатой", она решила действовать и, как результат этого решения, говорила теперь с государем. Запрещение тома означало большие денежные потери, которых она не хотела допустить. Вдобавок ею овладела мысль, что ее хлопоты по поводу рассказа докажут всему миру, что она не принимает этого произведения на свой счет.
       -- К сожалению, Ваше Величество, форма этого рассказа слишком крайняя, но основная мысль, что идеал всегда недостижим. Если поставить идеалом крайнее целомудрие, то люди будут в брачной жизни только чисты.
      
       Она понимала, что ее ответ неубедителен, только приличен. Государь по доброте своей не возражал, он спросил, не может ли муж переделать немного эту вещь.
       -- Нет, Ваше Величество, он никогда не может поправлять свои произведения и про эту повесть говорил, что она ему противна стала, что он не может про нее слышать.
      
       Она поспешила добавить:
       -- Как я была бы счастлива, если бы возможно было снять арест с "Крейцеровой сонаты" в полном собрании сочинений. Это милостивое отношение к Льву Николаевичу могло бы очень поощрить его к работе.
       -- В полном собрании, пожалуй, можно ее пропустить. Не всякий в состоянии его купить, значит большого распространения не будет.
      
       Она почувствовала радость. Это был успех, успех несомненный.
       -- Ваше Величество, если муж мой будет опять писать в художественной форме и я буду печатать его произведения, то для меня было бы высшим счастьем, если бы приговор над его сочинениями был выражением личной воли Вашего Величества.
       -- Я буду очень рад, присылайте его сочинения прямо на мое рассмотрение.
       Господи, подумала она, все сбывается, о чем я молилась. Окружающие Лёвочку толстоисты только языком мелют, а она действует. Не философствует, но действует, добивается своего. Государь продолжал:
       -- Будьте покойны, все устроится. Я очень рад.
       Он встал и подал ей руку. Она сказала, поклонившись:
       -- Мне очень жаль, что я не успела просить о представлении императрице. Мне сказали, что она нездорова.
       -- Нет, императрица сегодня здорова и примет вас, вы скажите, чтобы о вас доложили.
      
       Она уже совсем было собралась уходить, но в дверях он ее остановил вопросом:
       -- Вы долго еще пробудете в Петербурге?
       -- Нет, Ваше Величество, я сегодня уезжаю.
       -- Так скоро? Отчего же?
       -- У меня ребенок не совсем здоров, ветряная оспа.
       -- Это совсем не опасно, только бы не простудить.
       -- Вот я и боюсь, Ваше Величество, что без меня простудят, такие стоят холода.
       Она еще раз поклонилась, и он еще раз, очень ласково, пожал ей руку.

    V

       Она оказалась в той же гостиной с ярко-красными азалиями, глядя на которые думала, что умирает. У дверей в приемную императрицы с одной стороны стоял пожилой лакей иностранной наружности, с другой -- негр в национальном мундире (в кабинете государя было еще три негра). Она попросила лакея доложить о себе государыне, прибавив, что это с разрешения государя. Лакей ответил, что у императрицы сейчас сидит дама и что он доложит, когда дама уйдет. Выговор у лакея был тоже иностранный.
       Когда в разговоре государь спросил ее про Владимира Григорьевича Черткова, она ответила, что они его более двух лет не видели: у него больная жена, которую он не может оставить. И еще, что Лёвочка сошелся с Чертковым сначала не на религиозной почве, а по поводу издательства для народа, Посредник. Сейчас она поняла, что этот уклончивый ответ был самый лучший -- по обстоятельствам. Конечно, ей лично Чертков причинил много зла, но сказать про это было бы нетактично. Государь лично знает Черткова и неизвестно, как бы он отнесся к отрицательному о нем отзыву. Еще ей вдруг подумалось, что государь напоминает Черткова, особенно голосом и манерой говорить. Когда Чертков появился в их семье -- это было осенью 1883 года вскоре после смерти Тургенева -- она сначала обрадовалась, потому что он выгодно отличался от прочих толстоистов, фанатиков, нигилистов, сектантов, которых прислуга иначе не называла как темными: душевнобольные и убогие, немытые и просто подозрительные личности, один, например, признавался, что никогда не открывал "Войны и мира". Чертков, молодой человек из петербургского большого света, показался ей желанным пришельцем из привычного мира. Отец -- генерал-адъютант, мать, урожденная Чернышева-Кугликова, -- близкий друг императрицы. Сначала он вел обычную жизнь гвардейского офицера: кутежи, карты, женщины. Разочаровавшись, подал в отставку, обратился к религии и философии, что привело его к идеям Лёвочки. Очень скоро она узнала другую сторону Черткова: лицемер и холодный деспот, который поставил своей целью совершенно отдалить ее от мужа, чтобы стать единственным апостолом и истолкователем толстовства... Весь страшный эпизод 84-го года она относила на счет интриг Черткова. Он приставил к Лёвочке своего друга Пашу Бирюкова в качестве секретаря. Эти постоянные разговоры Маши, что она выйдет за Бирюкова! Господи, за что ей такое наказание? Со дня ее рождения Маша доставляет ей одни мучения. Если она выйдет за Бирюкова, она погибнет.
       Иногда она думала, что их непонимание с Машей невозможно разрешить из-за того, что теперь Лёвочка дает все переписывать дочерям, особенно Маше. Раньше, бывало, она переписывала все, что он писал и ей было это радостно. Сын Сергей как-то сосчитал, что только "Войну и мир" она переписала не менее семи раз, а ведь в романе добрых тысяча страниц. При этом воспоминании на сердце у нее полегчало. Тогда Лёвочка не только давал ей все им написанное, он всегда с интересом и вниманием выслушивал ее мнение. Она часто думала и была уверена, что без нее этот замечательный роман, может быть, никогда бы не был завершен. И дело здесь не в одном переписывании, хотя это был труд громадный в сочетании с неразборчивым Лёвочкиным почерком и отрывочностью его заметок. Постепенно она научилась угадывать, что он хотел сказать, но иногда даже он не мог вспомнить, что имел в виду. Надо еще помнить эти постоянные беременности: четыре за время писания романа. Она принесла Лёвочке успокоение счастливой любви. Она освободила его от множества повседневных забот по управлению Ясной Поляной, она взяла в свои руки финансы, чего он совсем не ожидал от восемнадцатилетней жены. Это все он высказал в "Анне Карениной" при описании первых дней брака Кити и Левина. Потому что Кити и Левин -- это они с Лёвочкой. С ее появлением творчество Лёвочки набрало силу. Последнюю свою холостяцкую вещь, маленькую повесть "Казаки", он писал почти 10 лет. Вскоре после женитьбы он взялся за свой главный роман, который завершил за 6 лет. Надо признать, первые наметки не произвели на нее впечатление. У себя в журнале она отметила, что ей его писательство кажется ничтожным, когда он пишет про графиню такую-то, которая разговаривала с княгиней такой-то. А ведь это было начало "Войны и мира"! Очень скоро, однако, великосветский роман на ее глазах разросся в национальную эпопею с множеством великолепных, живо выписанных персонажей, превратился в завораживающее повествование, которое с восторгом и восхищением читают во всем мире. Как это Лёвочка не понимает, что его слава и величие в его романах, как может тратить себя на пустые проповеди. Она не переставала ужасаться его бессмысленной игрой в Робинзона, когда вместо умственной работы, которую она ставила выше всего в жизни, он с утра до вечера ставит самовар, колет дрова, шьет сапоги, одним словом выполняет ту неспорую физическую работу, которую в обыкновенном быту делают мужики и бабы. Вдруг ей страстно, до боли захотелось домой, в Ясную. Господи, сделай так, чтобы все образовалось, чтобы они опять были заодно. После их первой брачной ночи Лёвочка записал в дневнике: "Неимоверное счастье! Не может быть, чтобы это кончилось только жизнью!"
       От автора.
       Читатели, знакомые с дневниками Софьи Андреевны Толстой, без труда обнаружат, что текст рассказа сильно обязан этим дневникам. Остальным это тоже нелишне знать.

    8 апреля 1998 год,. Кресскилл

    7,087 words, 19 pages

      
      

    Неимоверное счастье

       ________________________________________________________________________
      
      
      
      
      
       19
      
      
      
       Copyright Џ 1998 by Vitaly Rapoport. All rights reserved.
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 16/12/2019.
  • © Copyright Рапопорт Виталий (paley11@yahoo.com)
  • Обновлено: 17/02/2009. 74k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.