Он очнулся от сна за столом. За окном пробили часы, но он не успел сосчитать удары. В комнате стоял холод, никого кругом не было. -- Лепорелло! -- позвал он сначала тихо, а потом все громче и громче. Ответа не было. Он схватил свечу и пошел по комнатам. В третьей или четвертой на его пути он заметил в углу сидящую фигуру. Он поднял свечу, чтобы лучше рассмотреть сидящего, но увидел, что свеча не дает света, пламя было словно нарисованное.
--
Лепорелло? -- окликнул он неуверенно.
--
Что вам угодно?
--
Затопи камин, я промерз до костей, и принеси чего-нибудь горячего...
--
Вы в чужой стране. Странно слышать от вас претензии. Придется ждать до утра.
--
Где мы?
--
В Санкт-Петербурге. Вы задаете странные вопросы. Вам следует написать Сальери. Он скоро умрет. Слухи, распространяемые газетами, что он отравил вас, не дают ему покоя. Это бесчеловечно.
Как это меня угораздило попасть в Россию, подумал он. Вслух, однако, спросил: Сальери Моцарта отравил, причем тут я?
--
Глупый вопрос!
Фигура медленно повернулась к нему лицом. Он скорее догадался, чем увидел, что это донна Анна. Некоторое время оба молчали. Он хотел подойти к ней, но она предостерегающе подняла руку.
--
Анна, что за странная фантазия, разве я Моцарт?
--
Не заблуждайся, дон Гуан, ты всего лишь хлыщ и развратник.
Его стал разбирать страх. Он, который всегда гордился тем, что не боится никого на свете, сейчас не мог отделаться от мысли, что вот-вот появится Командор в своей кладбищенской ипостаси. Что делать, что делать? Смешно обнажать шпагу против каменного истукана. Бежать? Испанскому гранду уклониться от поединка? Уж лучше смерть! Он вдруг понял, что одет в ночной халат и при нем нет шпаги. Одно к одному, подумал он и успокоился. Сукин сын Лепорелло куда-то запропастился, небось соблазняет туземных девок. Унизительная беспомощность: ни зажечь камин, ни принести вина... Он повернулся, чтобы вернуться в свою комнату, и заметил, что стоит в углу большой ярко освещенной залы, через которую пробегают слуги с подносами.
--
Донна Анна, ради всех святых, где это мы находимся?
--
Ты грешник на грешной земле.
Мужской хрипловатый голос произнес это с насмешкой. Лепорелло? Нет, это кто-то другой, кого он хорошо знает, только имя вдруг вылетело из памяти. Но, может быть, все-таки Лепорелло? Голос между тем продолжал: Ты лучше послушай какой я стих сложил...
--
Лепорелло, негодяй, висельник, тебя убить мало, уведи меня отсюда, хотя погоди, прежде вина принеси. И не мели вздор, я не в настроении выслушивать твои глупые домыслы!
--
Лепорелло? Окстись милый, сроду меня так не обзывали. Я же Ким, Ким Калачев. Куда я тебя поведу, ты здесь прописан. И вина у нас нет, все вчера выкушали. Уж ты не серчай, позволь зачитать вирши:
Маркиз де Сад
Попал впросак,
Зашел в Версаль,
А там бардак.
Это заговор, пронеслось у него в мозгу, комплот. Все они притворяются, разыгрывают маскарад с единственной целью заманить его куда-то, откуда нет возврата. Нужно сохранять спокойствие, делать вид, что он им верит, и при первом удобном случае... Он вдруг заметил неподалеку автомат Калашникова, прислоненный к креслу, в котором никто не сидел. Одним упругим, длинным, бесшумным скачком он перелетел туда и схватился за дуло. Руку прожгла нестерпимая боль. Он ничего не мог понять, вороненое дуло было на вид холодным. А-а! -- закричал он. -- У-у! О-о! За что?!
Первое, что он увидел, открыв глаза, была его собственная радиола на тумбочке возле кровати. Пластинка давно кончилась и продолжала безнадежно вертеться. Что за люди такие, сказал про себя в третьем лице и потянувшись поднял тонарм. Надо бы разориться на импортную вертушку, они сами останавливаются. Вот только дорого. Вот даст Бог...
Некоторое время он колебался, не поставить ли пластинку снова, но так и не решился. Он продолжал лежать одетый на нерасстеленной кровати. Несколько дней подряд, как эта музыка -- Серенада Моцарта для духовых Си бемоль мажор, К. 361 -- прилипла к нему намертво, занимала почти все его время, все его мысли. Ничего подобного он не доводилось слышать раньше. Он упивался блеском и величием этой грандиозной серенады, где кларнеты, бассетгорны, гобои, фаготы и валторны попеременно солируют или сливаются, обнявшись, в трио, квартеты и секстеты. Он слушал ее раз за разом, и каждый раз ему представлялась какая-то новая история: то любовь Ромео и Джульетты, то поездка в карете по полям и рощам, во время которой путешественник предается мечтам и воспоминаниям, то его собственный бурный недавний роман... Много раз во время слушания ему приходило в голову, что, может быть, назначение этой вещи магическое, что в ней зашифровано сообщение, открытое только посвященным. В попытке постигнуть этот тайный смысл, он побежал в Ленинку, принялся рыться в монографиях, энциклопедиях и справочниках, но ничего не раскопал, кроме множества фактических деталей. Он узнал, что серенада написана в 1782 или 1784, впервые исполнена 23 марта 1784 года в Вене, часто употребляемое название GranPartita не принадлежит Моцарту, а было вписано в рукопись другой рукой, что для ее исполнения требуются 12 духовых инструментов и контрабас (contrabasso), который иногда, довольно редко, заменяют контрафаготом (contrabassoon), и далее в том же роде. Пробираясь через музыковедческие подробности, он каждый раз надеялся, что ему вдруг откроется сокровенный смысл серенады, но тщетно. Может быть, в серенаде скрыта масонская символика? Ведь именно в 1784 году Моцарт стал масоном. Догадка эта очень его обрадовала, но, как ни старался, он не мог выдавить из нее ничего путного. Видимо, требовалось больше знать про масонов, про ихние ритуалы и знаки. Зазвонил телефон, он вздрогнул от неожиданности и посмотрел на часы: было уже 10:15 утра.
--
Здорово, Михалыч, как ты там здравствуешь?
--
Вашими молитвами, гражданин руководитель, исключительно вашими молитвами. (На другом конце провода находился его начальник из бюро переводчиков Интуриста, кореш и собутыльник, с которым они вместе учились в Инязе).
--
Я чего звоню, хочу предупредить, что в присутствие являться не надо -- по поводу известных событий.
--
Событий?
--
Ты, monami, не с луны часом свалился?
--
Я, знаешь, достал запись Моцарта, Серенада для духовых, сижу и балдею.
--
Радио включи! Сталин умер, Иосиф Виссарионович.
--
Понятно.
--
В общем, мне надо бежать, кругом дела. Завтра с утра прозвони, пока нет ясности. Пока.
--
Спасибо, что звякнул.
Дело серьезное, подумал он, но как бы со стороны. Государственное управление, политика -- эти материи никогда его всерьез не занимали, notmycapoftea, обычно приговаривал он, в переводе: мы не по этому делу. Все так же придется ходить на работу, возить интуристов по надоевшему маршруту: цирк, Сельхозвыставка, Большой театр, Третьяковка и т. д. Это не может измениться. Мысли опять повернулись к Моцарту, но скоро зазвонил телефон. Он сразу определил, что Ким успел с утра освежиться, что значило принять грамм триста массандровского портвейна, скорее всего в кафе Националь. Сегодня он звучал на все пятьсот.
--
Это квартира? Мне нужно Дусю.
--
Это, гражданин, приемный пункт стеклотары при Музее изобразительных искусств. Дусь не держим, одни Дуни. Ты, как я вижу, в Национале уже отметился?
--
Неправда ваша, дяденька. По Горького ниже Моссовета и не думай пробраться без пропуска, сплошь баррикады и заграждения. Вообще, весь центр оцеплен... Ты как, не собираешься воспользоваться доступом к телу покойного?
--
Не сегодня. Сам говоришь, что не пройти.
--
Тоже правда. Теперь по делу. Помнишь, разговор был, что для пользы М-200 я приведу к тебя обер-знатока?
--
Было дело.
--
Так вот, он сегодня свободен. Ты как, готов?
--
Годится. У меня в пять?
--
Зачем так долго ждать? Как насчет 13:00?
--
Можно, только надо выскочить насчет припасов. Ким, я тяну только на Столичную и закусь, так что прихвати что-нибудь на свой вкус.
--
Не бэ. Кстати, он всегда ограничивается одной стопкой.
--
Но не ты, мой друг. Ким, ты не можешь повторить объективку на твоего эксперта? Чтобы мне легче ориентироваться.
--
Значит, так. Зовут Курт, отчество не употребляет, видимо потому, что происходит из немецких коммунистов, во время войны работал на наше ГРУ. Сейчас получает персональную пенсию, но любит писать заметки и справки на музыкальные темы. Ты его наверняка в Ленинке видел: небольшого роста, роговые очки, седая шевелюра дыбором. Биографических вопросов не задавай ни под каким видом, что касается музыки, то за рубль отвечает на все вопросы. Этот человек -- бездонный кладезь. Я полагаю, он с Бетховеном шнапс пил.
--
Такой старый?
--
Возраст ему полтинник, я думаю, или около того. Насчет Бетховена я, разумеется, фигурально. Итак, встречаемся в тринадцать часов по местному.
--
Заметано. Знаешь, ты мне ночью приснился.
--
К чему бы это?
--
Не иначе к дождю (Он пересказал сон и стишок продекламировал).
--
Ух, ты, вот это да! Кабы я умел сочинять такие стихи... Кстати, я вчера попал в компанию любителей жестоких романсов. Ах, как это великолепно и трогательно, ты себе не можешь представить! У меня слезы стояли на глазах.
--
Воображаю.
--
Нет, ты послушай:
Не тронь меня!
Ведь я могу воспламениться,
Я чувствую давно
В груди своей огонь.
(Как всегда, Ким пел с большим чувством и очень фальшиво).
--
Не пой, красавица, при мне, а особенно при твоем приглашенном эксперте.
--
Знаю за собой этот грех. До встречи.
Кимов папа был важный гусь в Политуправлении армии в чине генерал-полковника. По этой причине Ким числился в каком-то НИИ, где с молчаливого согласия начальства появлялся лишь в дни выдачи зарплаты. По его словам, это было взаимовыгодное соглашение: он имел свободу, а начальство было спокойно, что он не натворит бед. В остальном, он был щедрый гуляка, всегда готовый угостить друзей. Еще он знал несметное множество нужников, которые могли устроить любое дело. Ким отнесся к его увлечению Моцартом с практических позиций:
--
Знаешь, Михалыч, в этом твоем Моцарте есть потенциал (среди друзей и добрых знакомых имя его, Олег, почти не употреблялось). Я переговорил с компетентными товарищами. Через три года исполнится 200 лет со дня рождения, самое время начинать подготовку.
--
Ты что, собственно, имеешь в виду?
--
Я имею в виду переход количества в качество. Твой энтузиазм, помноженный на мои практические связи, с прицелом на упомянутый юбилей, может и должен произвести резкий скачок в нашем материальном положении. Уловил?
--
Пока не совсем.
--
Разъясняю. Наше участие в предстоящем юбилее Моцарта пойдет по линии популяризации его классического наследия. Ведь он классик?
--
Самый что ни на есть.
--
Так вот, по этой причине студия научно-популярных фильмов обязательно выпустит документальную ленту про Моцарта.
--
Ленту?
--
Ленту. Профессионалы создают ленты.
--
Пусть так, только какая наша роль в этой будущей ленте?
--
Творческая. Мы напишем для нее сценарий.
--
Мы?
--
Мы. Та да я, да мы с тобой.
--
Каким это образом мы с тобой, ни аза не смыслящие ни в музыке, ни в кинематографии, напишем пригодный к постановке сценарий?
--
Видишь, как ты красиво запел! Пригодный к постановке, это очень емко сказано. Слушай и не перебивай. Мы сможем это сделать, потому что мы научимся. Нет таких крепостей, которые бы ни взяли большевики. Сверх того, нам будет помогать советом один очень симпатичный директор картины с научпопа, за что получит половину гонорара. Не перебивай, я сказал. Мы придем на студию не с пустыми руками. Мы принесем туда рукопись, да, те не ослышался, рукопись брошюры, которая к юбилею выйдет в качестве приложения к журналу Пропагандист и агитатор. Ты уже догадался, что и там у нас будет доброжелательный сотрудник.
--
Который тоже получит половину тамошнего гонорара?
--
Твоя догадливость делает тебе честь, мой друг. Обрати внимание на эффект перекрестного опыления, так сказать. На студии мы подкрепляем свое право на сценарий брошюрой и наоборот. Ну, как, убедил я тебя?
--
Меня убеждать не нужно.
Так было положено начало проекту М-200. Он утешал себя мыслью, что в этом предприятии его собственные склонности и интересы будут совпадать с практическими требованиями. Пока что он почитывал доступную литературу на русском и английском, а Ким грозился привести какого-то неслыханного эксперта, которому, разумеется, было нельзя открывать истинных целей проекта. Все должно было выглядеть как его личное увлечение.
Пора было бежать в магазин. Дворами он прошел из Карманицкого на Арбат и повернул к Гастроному. Внешне на улице не было заметно ничего особенного. Прохожие спешили по своим делам. Наверно, все события разворачиваются ближе к центру, подумал он. В магазине было, как всегда, светло и людно. Он отстоял очередь в кассу, заплатил за печеночный паштет, отдельную колбасу, батон хлеба и поллитру столичной. Спустя двадцать минут перечисленные товары очутились в сетке, которую он извлек из кармана. На обратном пути он прихватил в овощном соленые огурцы.
Он поспел домой вовремя, без десяти час. Очень скоро в дверь позвонили, он на стол толком накрыть не успел. Он побежал отпирать. В переднюю ввалился Ким в распахнутом тулупе и немедленно заключил его в свои объятья. Ким при встрече всех обнимал -- мужчин и женщин.
--
А вот и наш гостеприимный хозяин Олег Михайлович, прошу любить и жаловать. Знакомься: Курт, про которого ты наслышан, а это мой любимый дядюшка, капитан первого ранга Калачев Сергей Севастьяныч.
Курт был одет в ратиновое пальто, на голове шляпа, сняв которую стал похож на филина. Кимов родственник, поплотнее и повыше ростом, имел на себе штатское пальто с каракулевым воротником и такую же шапку пирожком. Лицо у него отдавало багрянцем -- то ли с мороза, то ли они с Кимом уже начали. Ким, сколько ни пил, всегда сохранял на лице благородную бледность. Гости прошли в комнату, они остались с Кимом размещать на вешалке пальто.
--
Понимаешь, дядюшка свалился, как снег на голову из Таллинна буквально час назад, не взять его с собой я не мог. Ты не бэ, он мужик свой в доску. Да, чуть было не забыл...
Ким извлек из внутренних карманов две поллитры и свертки в пергаментной бумаге. Пока они с Кимом накрывали на стол, Курт и капитан слонялись по комнате, разглядывали стены и книжки на полках. Курт взял в руки обложку пластинки:
--
А, Гран партита, как же, как же. Я эту запись супрафоновскую знаю, вполне приличная. Впрочем, в Москве другой не достанешь.
--
За стол, дорогие гости, за стол (Ким был прирожденный тамада). У все налито?
--
Эта посуда мне сегодня маловата (Курт держал в руках зеленый лафитник). У вас не найдется простого граненого стакана? Дело в том, что я всегда выпиваю только один раз. Сегодня такой день, нужна доза побольше.
Стакан нашелся, Курт наполнил его до краев. Ким произнес тост: Значит так. Я думаю все присутствующие понимают, какой сегодня повод. Чокаться в таких случаях не принято. Давайте выпьем.
--
За сказанное, -- сказал капитан и выпил. Остальные тоже выпили. Курт очень естественно и непринужденно опрокинул в себя полный граненый стакан. Ему вдруг пришло в голову, что за вычетом очков Курт имеет большое сходство с портретом Моцарта из книжки. Насчет филина он, наверно потому подумал, что глаза большие. Капитан наполнил свою рюмку и звякнул вилкой по бутылке.
--
Прошу налить, кому можно. Давайте помянем погибших, всех наших близких, отцов наших, братьев и вообще людей, потому что много погибло людей, очень много.
Они выпили, кроме Курта, который сказал, наклонив голову: Я с вами.
--
Давайте еще нальем, -- сказал капитан. Эти мне военно-морские темпы, подумал он, но вслух ничего не сказал.
--
Ты, дядя Сережа, того, не гони лошадей. Дай людям закусить, чем Бог послал. И вообще.
--
Хорошо, -- сказал капитан. -- Ладно. Он выпил в одиночестве.
--
Курт, я бы хотел вас спросить относительно Гран партиты. Это, случаем, не масонская вещь? Она мне представляется очень загадочной.
Курт налил себе нарзана в граненый стакан, отпил и поставил стакан: Масонская? Не думаю. У этой вещи нет программы. У Моцарта есть с десяток масонских вещей. Плюс, конечно, Волшебная флейта. Нет, нет. Последняя законченная вещь Моцарта -- это К. 623, Маленькая франкмасонская соната, но не Партита. Вы почему спросили, в связи со всем этими слухами?
--
Какими слухами? Я ничего про это не знаю.
--
Смерть Моцарта на тридцать шестом году жизни породила множество мелодраматических теорий. Например, что его отравили масоны.
--
За что?
--
За то, что он будто бы их предал, раскрыв масонские тайны в Волшебной флейте.
--
Серьезно?.
--
Совсем наоборот. Моцарт и автор либретто Шикандер написали оперу с целью вызвать у публики симпатию к масонам, над обществом которых нависла угроза запрета. Не забывайте, что поскольку среди деятелей двух революций, американской и французской, было немало масонов, в монархических кругах на них смотрели со страхом и подозрением. Волшебная флейта шла с большим успехом, гениальная музыка, конечно, да и либретто тоже признанный шедевр. В двадцатом веке стали говорить, что масоны действовали в преступном сговоре с евреями, сионскими мудрецами. Это проповедовал генерал Люндердорф, его жена писала про это книги, включив в число еврейских жертв также Лютера, Лессинга и Шиллера. Разумеется, нацисты поддерживали эту научную теорию.
Ким привстал со стула, потянулся и снова сел: Ты меня прости за наивность, но как же можно верить подобной шелухе?
Курт стукнул кулаком по столу: Как можно верить? Газеты недавно напечатали, что ведущие врачи -- это убийцы в белых халатах. Этому что, можно верить?
--
Верно, -- сказал капитан и выпил.
--
Дядя Сережа, может, тебе перерыв сделать, не пить пока?
--
Душа меру знает.
Курт разволновался, он встал из-за стола и пытался пошагать по комнате, но, не найдя много места, снова сел: После аншлюса мне было больно и стыдно видеть народное ликование по поводу приезда фюрера в Вену. Увы, в Москве много похожего, хотя другой адресат. И такая же готовность верить пропаганде.
--
Все равно ты не можешь нас с фашистами сравнивать. Мы отстаиваем классическое наследие. Кроме того, наша борьба за мир...
--
Классическое наследие? Не смеши меня, ради Бога! Московское радио передает Будашкина три раза в день, а Моцарта три раза в год. Им классика нужна только, чтобы производить впечатление на заграницу. Старая песня, империя фасадов. Что касается борьбы за мир...
--
На правах хозяина я вмешаюсь в ваш спор. Я хочу выпить за моих дорогих гостей, потому что мне лестно и приятно видеть таких замечательных людей за моим столом. За здоровье боевого моряка капитана первого ранга Калачева, за здоровье моего нового знакомого, несравненного знатока музыки Курта, за моего друга и верного товарища Кима.
--
Вот это по-нашему! -- сказал капитан. Ким наполнил три рюмки, Курт долил себе нарзана. Они все чокнулись и выпили.
--
Курт, если уж говорить о причинах смерти Моцарта, то я всегда был уверен, что его Сальери отравил. Ты заснешь надолго, Моцарт! Но ужель он прав, и я не гений? Гений и злодейство две вещи несовместные... Я что, глупость сказал?
--
Не обижайтесь, но это забавно. Для вас, как я вижу, Пушкин остается единственным источником. Трагедия эта первоклассная литература, но она основана на слухах, давно опровергнутых. Хотите, я расскажу.
--
Сделайте милость.
--
Я уже говорил, что теории, объясняющие его смерть, многочисленны. Некоторые возникли сразу же, по горячим следам события, и это естественно: в последние недели жизни конечности Моцарта сильно распухли. Эти подозрения не поддержали лечащие врачи композитора, а это были лучшие доктора Вены. Моцарт умер в 1791 году. Сальери, шестью годами старше, пережил его надолго. Болезнь Сальери в 1820-х дала пищу мифам. Рассказывали, что он мучается совестью, что он сознался в отравлении и т. д. Об этом написала Лейпцигская Всеобщая музыкальная газета. Этот именно слух использовал Пушкин. Ученик Бетховена Мошелес, посетивший Сальери в это время, рассказывает в своих мемуарах: больной жаловался на эти обвинения и просил рассказывать всем, что они ложные. Не все, однако, хотели слушать, даже до сих пор. Я недавно разговаривал с одним профессором-пушкинистом, который мне поведал, что существует подписанное Сальери письменное признание. Я вскочил: Где же оно? Не так все просто. Документ был обнаружен в одном венском церковном архиве, об этом будто бы один австриец рассказал композитору Асафьеву. Асафьева и австрийца нет в живых, и след потерян, профессор, однако, решил все равно включить эту историю в свою готовящуюся книгу. Такие дела. Сальери, возможно, завидовал Моцарту, это легко представить, у них калибры разные, но никаких нет доказательств, что он его отравил. Да интриговал, да старался, чтобы император, как можно меньше слышал из музыки Моцарта, но отравление?
Он уже несколько минут боковым зрением наблюдал за капитаном, который с четкой регулярностью наливал себе водку в рюмку, опрокидывал ее в рот, вытирал губы тыльной стороной ладони и снова наливал. Он несколько раз под столом толкнул ногой Кима, чтобы привлечь его внимание к этому гимнастическому упражнению, но тот продолжал слушать Курта. Делать было нечего, он тоже стал слушать.
--
...умер от естественных причин. К этому выводу приходят все серьезные биографы.
--
А как же распухание?
--
Это, друзья, медицинские дебри: дисфункция почек и водянка в сочетании с ревматическим воспалением, либо стрептококковая инфекция и далее в этом роде. Все это могло развиться на фоне недопеченных детских болезней. Я категорически отказываюсь вдаваться в детали, о которых не могу судить, но важно, что медицинские авторитеты признают смерть от естественных, хотя и необычных причин. Но Моцарт и не был обычный человек. Его вся жизнь...
--
Моцарт умер, но дело его живет! -- капитан встал и четким движением поднес рюмку ко рту, так что локоть находился строго на том уровне, что и рюмка. Он не стал дожидаться,, пока кто-нибудь присоединится к тосту, выпил, сел и уронил голову на ладони.
--
Дядя Сережа, пора и честь знать. Хозяину надо отдохнуть. Пойдем, здесь близко. Перейдем, Садовое кольцо и дома. Ким жил на Можайском шоссе, в новом доме на набережной.
--
Мне тоже пора, -- сказал Курт.
Он не стал убирать со стола, поставил пластинку Моцарта, прилег на постель. Голова немного кружилась, но слушать было приятно. Кончилась вторая часть, Менуэт, началось Адажио. Медленно запели валторны, вступили гобои. Он закрыл глаза. Ему было покойно и тепло, он ждал, скоро начнется излюбленная часть, второй Менуэт, Алегретто, с его невозможно прекрасной перекличкой инструментов. Бум-бум, зарокотали литавры, бум-бум-бум, но откуда там литавры, у Моцарта только духовые и контрабас. Ничего, донна Анна, это аранжировка современная. Бум-бум-бум, настаивали литавры, Понятно, это Командор явился. Все кончено, дрожишь ты, дон Гуан. Бум-бум-бум, Олег, да открой же, ты что, спишь? За дверью стояла соседка Жанна Михайловна, седые волосы расчесаны на прямой пробор, глаза заплаканные.
--
Как тебе не стыдно! В такой день, у всех горе, а ты патефон крутишь!
--
Это же Моцарт.
--
К тебе звонит кто-то, я боюсь открывать.
Она всхлипнула, ушла в свою комнату. Жанна Михайловна всегда так. В 37-ом году среди ночи позвонили, увели ее мужа. Он распахнул входную дверь. Ким стоял без шапки и смотрел себе под ноги. В комнате сбросил тулуп на пол, присел на край стула.
--
Налей мне водки, надо в себя придти.
--
Что случилось?
--
Ну да, ты же ничего не знаешь. Надо было позвонить, но я плохо соображал, -- он выпил залпом и показал пальцем, чтобы опять налить. -- Дядя Сережа чуть отца не застрелил.
--
Что!?
--
Ты себе не представляешь, что было. Он мне по дороге тыкву вставил, что я ему не дал тост сказать. Какой тост, спрашиваю. Неважно, отвечает, слишком поздно. Дома нас встретил отец, он работал, писал какой-то доклад. Давай со мной выпьем. Отец стал отказываться, дескать, не могу, мне работать надо. Нет, давай. Ладно, разлили, дядя Сережа берет слово: давайте выпьем за упокой души нашего отца, а твоего, Ким, деда Севастьяна Калачева, которого корифей наук и знаменосец мира Сталин сгноил на севере, а мы за это жопу ему лизали всю жизнь, ползали на брюхе, служили верой и правдой. Отец поставил рюмку: я за это пить не буду. Не будешь? Не буду! Дядя Сережа достал пушку и выпалил три выстрела, хорошо, что промазал: две пули в стену, одна в шифоньер. У меня до сих пор в ушах звенит. Кое-как мы его обезоружили, уложили. Оказалось все правда, деда арестовали в тридцатом, сослали на спецпоселение, откуда он не вернулся...
Началась последняя часть, Рондо, шумная, бравурная, как военный марш. Они замолчали, просто сидели и слушали.
24 ноября 1998 года, Кресскилл
3,708 words, 9 pages, 20,416 characters
9
Џ Copyright 1998 by Vitaly Rapoport. All rights reserved.