В пятьдесят третьем памятном году история эта имела хождение по Москве, но стала забываться. Я записал ее, как слышал, с целью -- сохранить. Это, скорее всего, фольклор, но, по мысли поэта, в сказках есть дидактическая ценность.
Персонажи не имели прототипами реальных лиц. Сходство, если таковое обнаружится, случайно и не злонамеренно.
Добавление 2004 года.
Лидия Ивановна Тимошук моей повести не имеет отношения к исторической Тимашук Лидии Федосеевне. Тех, кто интересуется подробностями "дела врачей", отсылаю к своей повести "Как и почему".
В. Р.
Г л а в а п е р в а я
ЕХИДНА
В утро молчать, в вечер молчать,
В дождик молчать и в снег.
Она стояла перед ним неотступная, как судьба.
-- Слыханное ли дело, этажным уборщицам лестничные клетки мыть. Я в организации с первого дня, одних комендантов перевидела пять, нет шесть, не считая директоров, но подобного не упомню. Замест того, чтобы действовать приказным порядком, Пантелеймон Трофимович старался убедить:
-- Говорю тебе, Матвевна, и повторяю: это ненадолго, временно, до нового штатного расписания. Недельку, много две, потерпи. Спустят новые штаты -- сразу наймем людей. А пока...
-- Как это язык у тебя выговаривает -- пока? Мы перепростужаемся насмерть -- пока. Сквозняк на лестницах, стеклы не вставлены. Холстины на тряпки у тебе не допросишься.
-- Ты слушай, что тебе говорят. Изменить положение не в моей власти, дело министерское. Тряпки получишь, сегодняшний день получишь, вставку стекол обеспечу лично. Лестницы все равно убирай, особо не упирайся, но слегка пройдись.
Матвевна закипела пуще прежнего:
-- Ты мне таковых речей не сказывай. Тоже придумал -- слегка! Это другие-прочие привыкли слегка, а я, Бог свидетель, завсегда работаю по совести. И оборони Господь впредь.
Она перекрестилась размашисто, прошептала нечто,коменданту неслышное, после чего перекрестилась вдругорядь. Разговор мог на том завершиться, когда бы Пантелеймон Трофимович не вставил замечание -- больше чтобы тему
переменить:
-- Что ты, мать, заладила креститься в общественном месте? Вам, верующим, церквы отведены на сей предмет. Еще лучше, дома притвори дверь и крестись сколько душе угодно, как хорошо.
Увидев выражение, которое приняло морщинистое лицо женщины, он пожалел, что не смолчал.
-- Это что? православный человек не моги теперь лба перекрестить, домой надобно бежать или в храм?! Закон новый вышел?
-- Закон не закон, все равно непорядок. Ты в государственном учреждении находишься, а у нас в СССР церковь отделена от государства.
Остановись на этом комендант, последнее слово могло за ним остаться. Небольшого росточку, согбенная уборщица,
хотя и задорного нраву, навряд ли пошла бы против установлений и порядков могучего государства. Но... видно, день такой выдался, когда Пантелеймон норовил все невпопад.
-- Нечего креститься зря, когда бога твоего нету, не существует.
-- Ты почем знаешь? Сам допер али черт на ухо нашептал?
-- Про это судить не моего ума и образования дело, только ученые единогласно подтверждают. Мичурин и этот, как его, Циолковский. Летчики наши на реактивных самолетах забрались в самые небеса, но ничего подобного не нашли.
-- Не видать, значит, Бога с ихних еропланов?
-- Даже следов не обнаружено.
Матвевна не стала оспаривать авторитет реактивной авиации. Ну, слава труду, выдохлась, обрадовался комендант. Она снова заговорила, тон был спокойный, миролюбивый.
-- Они, ученые, на то обучены, чтобы все понимать. Целковский это который все на луну целился?
-- Он самый.
-- Вам, товарищ начальник, виднее. Я давно интересуюсь: если чего не видно -- в это верить не годится?
-- В общем и целом ты этот вопрос правильно понимаешь. Мы научились наимельчайшие частицы сквозь электронный микроскоп разглядывать. Значит, чего нет, то не существует.
Материализм.
-- Ладно, хорошо. Еще хочу спросить. Давеча на политзанятии про прибавочную стоимость докладывали, это как -- надежное дело?
-- Какой разговор, Карл Маркс с точностью доказал.
-- Ты тогда в прибавочную веришь?
-- Я же сказал: сам Маркс уделил внимание.
-- А ты ее видел?
Матвевна губки поджала бантиком, глазами выражая
торжество. Она подхватила свою дерматиновую сумочку и ехидно шмыгнула в дверь. Афронт был полный. У Пантелеймона Трофимыча изнутри поднималась досада, на языке возник противный привкус. В прошлом месяце он посетил лекцию "Опиум для народа". Занятый работник и руководитель, мог уклониться, на дела сослаться, но нет, пошел, до конца просидел, слушал -- не без пользы для себя. Всегда считал, что подкован в антирелигиозных вопросах, и, на тебе, обмишулился, попал впросак перед малограмотной уборщицей. Пантелеймон служил в ЦНИИКБ, Центральном Научно-исследовательском Институте Контуров Будущего. В просторечьи учреждение полностью именовали редко, больше в документах. Сотрудники между собой говорили -- Контуры, а то КонтурА, ударяя на конечный слог. Частушку сочинили:
Всем ладны девки в Контурах,
Да между ног у их дыра.
Впрочем, кто с образованием, старались выражаться литературно. Институт был комплексный. Под его крышей занимались всем, что имело отношение к будущему и виделось в смутных очертаниях. Будущее, как известно, корнями уходит в прошлое и настоящее, их тоже надлежало знать. Начальство привыкло обращаться в ЦНИИКБ с запросами самого внезапного, невозможного, головоломного свойства. Чтобы быть наготове, не спасовать, дирекция предусмотрела в штате специалистов из множества разнообразных областей.
Универсальность придавала институту ореол особенности, неповторимости, знай-наших, мы-не-как-все. Во всем чувствовалась тонкость подхода, изощренность мысли, элегантность. Даже скучные обыденности вроде собраний происходили живо, с выдумкой. На доклад независимо от важности отводили полчаса, на выступление в прениях пять минут. Будущее не станет дожидаться, пока мы заседаем да преем. По истечении времени раздавалась сирена, как при бомбежке. На трибуну направляли слепящий прожектор, свет в зале убирали, гремела песня "Вставай, не спи, кудрявая". Это называлось -- договориться до Шостаковича. Если попадался упрямец, который жмурясь силился перекричать репродукторы, публика веселилась от души. (Вчерашний день Климовицкий дотянул до Дмит-Дмитча, все доказывал, что ихний отдел необоснованно лишили премии. Я по этому поводу прижал Нинку Батурину, но когда свет обратно дали, забыл отцепиться. Мораль: на каждого Шостаковича найдется свой Жданов).
Пантелеймону хотелось поскорее забыть досадный эпизод. Вспомнив, что не открывал сегодня газеты, потянулся за "Правдой". Он без интереса проглядел спорт на четвертой странице: зимой нет футбола, но когда развернул газету, сразу остановился на заголовке "УБИЙЦЫ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ", автор Ольга Чечеткина. Уселся поудобнее, стал читать. Статья была замысловатая, с подтекстом. Пантелеймон понял, что обнаружена новая группа врагов, врачи в Кремлевской больнице, но что, как и почему -- не было ясности. Дочитал до места, где доктор Лидия Тимошук решается на подвиг разоблачения злодейских козней, как вдруг ощутил сильную, острую, нестерпимую эрекцию.
По написании последней фразы автору стало не по себе. Состояние полового возбуждения не принято упоминать в повседневной жизни, не говоря о литературе. Взыскательные читательницы, пуристы, хранители чистоты немедленно обвинят в нарушении традиций, в забвении принципов, хуже того -- в безнравственности, в поисках популярности. Автор никогда не намеревался посягать, но все равно просит снисхождения. Ситуация для рассказа необходимая, центральная, завязка сюжета. Попытки подыскать другое, менее откровенное выражение ничего не дали. Брокгауз и Эфрон определяют эрекцию как "выпрямление и отвердение мужского полового члена", иными словами, хрен редьки не слаще. В старину говорили: желание, восстание плоти, но поставь такое в текст, сей же час получишь упрек в жеманстве. Посему иностранно-научная эрекция представляет наименьшее зло. Происшествие было какое-то бессмысленное. Случаи заочной любовной одержимости известны, они нередко наблюдались, например, в рыцарские времена. Принцессы, королевны, писаные красавицы с такой силой поражали воображение благородных юношей, что те отправлялись бродить по свету в надежде посредством ратных подвигов заслужить взаимность своих далеких предметов. Но в этих историях вожделение имело объект, а здесь? К кому, в самом деле, чувствовал Пантелеймон жгучее влечение? Ведь не к Ольге же Чечеткиной, которой он в глаза не видел, и не к героине очерка, что было бы оскорбительно для обеих сторон. Доблестной врачихе было не до амуров в напряжении разворачивающейся борьбы. Комендант, как сознательный патриот, был чужд кощунственных помышлений. Предположить противоестественную склонность к медикам- убийцам тоже делу не поможет. Где-то подобные явления возможны, но не в нашем народе, не в нашем климате. Злополучная эрекция была беспричинная, абстрактная, ни на кого не направленная. Обладатель этого загадочного состояния оставался сидеть за своим письменным столом, скрывавшим неприличность происходящего. Газета была давно отложена, в душе нарастала тревога.
На вопрос, как он оценивает себя в половой сфере, наш герой скорее всего ответил бы: нормальный советский мужик. Пантелеймон не был сексуальный маньяк или выдающийся любовник, но в то же время никакой не монах. К интимной стороне жизни относился прагматически, требования плоти старался удовлетворять со всей возможной простотой. Ничего не имея против любви в принципе, в глубине души считал ее мурой. Любовные сцены в кинокартинах казались ему потешными или скучными, романов в руки не брал. Подобное отсутствие поэтического начала встречается в жизни.
Когда Пантелеймона посещали мысли о женитьбе, он успокаивался соображением, что успеет хомут надеть. Внебрачные связи отпугивали осложнениями, да и времени на них не оставалось. Все интимные контакты Пантелеймона происходили с подчиненными уборщицами. Как коммунист и руководитель, он считал свое поведение неправильным, даже предосудительным, но не видел другого выхода. Он утешался, что комендантскую должность исполняет с усердием, не ворует, отдает учреждению свое время и силы без остатка. Для уборщиц отношения с начальником были как добавочная повинность, на манер собраний или воскресников. Пантелеймон излишне не докучал вверенным ему женщинам, свое внимание распределял по возможности равномерно, да и из себя был непротивный. Дело принимало скверный оборот. Уходили час за часом, а перемены не наступало. Пантелеймон ни на минуту не обрадовался свалившейся аномалии. Другой на его месте стал бы мечтать о безудержных утехах плоти, о том, как поразит женщин неутомимостью в любви, но не наш герой. Комендант знал: политически момент неподходящий. Предстоит усиление бдительности, которое потребует полной отдачи.
Часы показывали почти восемь. Скоро закончится уборка здания, охрана начнет обходить помещения, проверять, запирать. Самое время занарядить кого-то из уборщиц, пока не разошлись. Выбор остановился на Дусе Чивилевой. Другие партнерши вели себя буднично, равнодушно, одна Дуся обнаруживала наличие интереса и темперамента. Несколько раз он слышал от нее: Только я разохотилась, а ты, готово дело, спекся. Пантелеймон даже испытывал виноватость, которая, впрочем, скоро проходила. Еще посмотрим, вдруг подумал он, кто теперь пардону запросит. Он шагнул было в дверь, но, спохватившись, натянул пальто, застегнул на все пуговицы.
Г л а в а в т о р а я
ВОПРОСЫ ТЕОРИИ
У нас ведь не парад,
У нас война.
Он теперь не любил, боялся просыпаться. Бывало, после совсем короткого сна вскакивал, как на пружине. С годами вылезать из постели стало мучительно. Открыв глаза, оставался лежать, думал. Боли не было, но донимала слабость, такая, что хотелось целый день провести без движения. Он себе этого не позволял. Старости за собой не признавал, только возраст. Силы, действительно, были не те.
По утрам часто приходило ощущение пустоты, утраты. Что-то забыл сказать, упустил. Ввиду нездоровья, его ограждали от мелочей. Что если это предлог? Поди знай... Сил на все нехватает, это надо признать. Началось после войны. Выдвинул молодых: Жданова, Вознесенского Николая... Не всем понравилось, Лаврентий с Маленковым встретили в штыки. Разгорелась борьба. Это ничего, в борьбе единство и разрешение противоречий, но почувствовал, что не успевает за всем следить. Жданов интересовался культурой, умел на пианино сыграть песню или вальс, но хватка была медвежья. Подмял Маленкова. Жданов -- тучный, колыхался, как перина, Маленков -- тоже рыхлый. Среди новых многие страдают ожирением. Щербаков умер от обжорства совсем молодым, лет сорока. У Жданова часто повторялись запои, терял над собой контроль. Почему это старая гвардия в большинстве худые? Наверно, годы подполья сказываются, тюрьмы, ссылки. Пешком много приходилось ходить. Он сам бежал из ссылки семь раз, нет шесть. Жалко. Семь -- счастливое число.
Молодые -- постоянно сидят, в кабинете или в машине. Пешком никогда не ходят. Когда Надю хоронили на Новодевичем, он всю Москву за гробом прошел. Да... Маленков -- cовсем комнатный, кабинетная крыса. Взял его в личный секретариат молодым, двадцати пяти или меньше, наверно, с тех пор ни разу на свежий воздух не выходил. В сорок шестом его за серьезные ошибки сослали в Среднюю Азию, Жданов настоял. Без Маленкова началась неразбериха с кадрами. Незаменимый оказался по вопросам номенклатуры, лучше него никто не разбирался в таких важных вещах, как личные дела, картотеки, категории, особые отметки. Вернули его в Москву, тем более Лаврентий уши прожужжал, эти двое всегда заодно. Какое было у Маленкова место ссылки -- Ташкент или Верный? Нет, это Троцкого отправляли в Верный. Столько времени утекло, не вспомнишь... После войны Жданов активно выступал на культурном фронте, каждый день в газете его доклад -- про оперы, про журналы. Потом умер. Он знал, как это бывает в жизни: человек работает, суетится, вдруг нет его, ушел скоропостижно. Медицина у нас слабая, много ценных работников умирает. Лаврентий с Маленковым развернули ленинградское дело, большое мероприятие, ничего не скажешь. Провели аресты в Ленинграде, в Москве. Когда материалы попали к нему на стол, поздно было останавливать, много всего набралось. Да и не нужно. Энгельс учил, что развитие происходит только через борьбу. Кажется, поторопились с ликвидацией Вознесенского, хорошо умел цифры готовить. Маленков очень хотел созвать съезд партии. Лично он был категорически против: от этих съездов никакого толку нет, только от работы отрывают. Когда все в Политбюро высказались за то, чтобы созвать, он уступил. Сделаем по- вашему, пусть Маленков доклад прочитает, но состав ЦК будет какой я захочу. Кадры решают все, это остается в силе. Политбюро переименовали в Президиум, посадили туда много молодых, пусть поборются со стариками. Без борьбы неизбежно возникает застой, это кто сказал: Ильич или он сам? Что-то ушло из жизни с этим съездом, недаром он возражал. Он больше не назывался Генеральный секретарь. Тридцать лет был генеральный, стал просто секретарь ЦК. Он всегда так подписывался, скромность украшает большевика, но все же. Многое от него скрывали. Что происходит в народном хозяйстве? Спросил Микояна, этот армянин теперь редко заглядывал: Скажи, Анастас, как обстоит дело со снабжением, всегда ли народу хватает белого хлеба?
-- Белым хлебом население обеспечено полностью, товарищ Сталин. С другими товарами перебои случаются, например, со свежими фруктами, но с хлебом все в порядке.
Бывший семинарист за словом в карман не полезет, он сам прошел эту школу. Конечно, обманывает, но на сколько процентов? Микоян словно мысль сталинскую прочитал:
-- Зачем далеко ходить, зачем верить на слово мне или даже сводкам ЦСУ? Я приведу всего один пример. Частушку недавно слышал, народное творчество лакировать действительности на станет:
Хлеба много, хлеба много,
Хлеба некуда девать.
Дорогой товарищ Сталин,
Хлеба некуда девать.
Вот какие чувства у простых людей. Анастас не мог выдумать, нет у него такого таланта. Сам он в молодости сочинял грузинские стихи. Хорошие были стихи, Илья Чавчавадзе в своей газете печатал. Потом стало не до поэзии, но когда Ленин умер, вдруг пришло: Помните, любите, изучайте Ильича, нашего учителя, нашего вождя. В народе до сих пор помнят. Эта частушка тоже народная. Если бы литератор написал, было бы больше идеологии. И лести тоже. Микоян продолжал:
-- В снабжении еще много недостатков. При общей обеспеченности хлебом народу иногда продают черствые булки.
Сталин согласился: ни в какие ворота не лезет. На сегодня вызван Лаврентий. Ничего конкретного, просто побеседовать. Есть, кстати, к нему важный вопрос, надо вспомнить какой. Как ни поверни, Лаврентий самый неглупый в Политбюро. Жестокий, хитрый, мы все кавказцы хитрые, но с ним говорить можно. Заказал по телефону завтрак, отпустил запор на двери. Противно жить под замком, но никому нельзя доверять. Он сбросил одеяло.
Берия пришел бодрый, румяный, словно по морозу целый час гулял. Сталин хотел спросить про погоду, но передумал: Слушай, Лаврентий, какое у нас положение в стране на сегодняшний день?
-- Устойчивое положение, весьма прочное. Партия и
народ, под твоим, Иосиф, мудрым руководством...
-- Пожалуйста, прекрати. Ты не на трибуне, славословия можно пропустить.
Сталин не верил, что Лаврентий считает его великим вождем, постоянно пресекал попытки льстить слишком грубо. Берия продолжал думать, что Сталину эти преувеличения приятны, отказываться от них не следует. Столкновения восторженной преданности и подчеркнутой скромности разыгрывались у них при каждой встрече. Сталин вспомнил, о чем собирался спросить:
-- Ты лучше обрисуй, как обстоит дело с воровством, с хищениями в народном хозяйстве?
-- Ты можешь мне не поверить, но ситуация хорошая. Воровать, конечно, воруют, но с каждым днем все меньше.
-- Это слова, мне нужны факты.
-- Факты имеются, очень красноречивые факты. Суммарный народнохозяйственный ущерб от краж в 1952 году снизился на шесть и три десятых процента. Идет книзу численность воришек, расхитителей. Главное, улучшается
качественный состав этой группы.
-- Это как прикажешь понимать?
-- Буквально. Среди нарушителей социалистической законности все меньше трудящихся. За прошлый год удельный вес рабочих упал на четыре процента, колхозников -- на два и восемь десятых.
Цифры преувеличены, подумал Сталин, но не придерешься: Скажи на милость! Получается, что по мере развития социализма трудовые слои нашего общества очищают свои ряды, сплачиваются, как бы это сформулировать -- консолидируются. Крайне интересный вопрос в смысле теории, придется разработать, включить в новое издание "Экономических проблем". Подбери мне статистику, особенно по возрастным группам. Думаю, среди молодежи процент жуликов падает быстрее. В связи с тем, что они меньше заражены пережитками капитализма. Ты как думаешь?
-- Целиком и полностью с тобой согласен. Мы недооценили важность возрастных факторов, но даже неполные данные блестяще подтверждают высказанные тобой положения.
-- Хорошая теория всегда найдет подтверждение в практике. Скажи Поскребышеву, то есть этому... новому: пусть подготовит письмо на мое имя от какого--нибудь экономиста. Ответы на вопросы выросли сегодня в самую емкую форму разработки ленинской теории. И самую актуальную. Твое какое мнение?
Лаврентий даже кулаком по столу пристукнул: Ты сформулировал -- лучше не скажешь. Если позволишь, имею добавление. Хочу подчеркнуть, что ты, Иосиф, владеешь этой формой, как никто другой. Я имею в виду в историческом разрезе, не одну нашу эпоху. Я не в состоянии отыскать у других мыслителей примеров такого отточенного мастерства. Их никто не найдет, потому что они не существуют.
-- Ну, пошла писать губерния! Не нужно излишне раздувать значение товарища Сталина и его скромной работы на службе партии. У нас много других задач. Ты мне другое скажи. Предположим, что органы сохранят набранные темпы борьбы с преступностью. Можно ли ожидать, что через пятнадцать, двадцать или, скажем, двадцать пять лет мы сведем на-нет расхитительство народного добра?
Раньше, намного раньше, подумал Лаврентий, cкоро под твоим мудрым руководством в стране ничего ценного не останется, что бы стоило украсть. Он выдержал приличную паузу: По моему мнению, это вполне обоснованный прогноз, Иосиф.
Сталин помолчал, потом сказал мечтательно: Колоссальные сдвиги, ничего не скажешь. Когда мы, большевики, взяли власть, население страны было в массе неграмотное, зараженное капиталистическими пороками. Пьянство, воровство, разврат процветали в гуще эксплуататорских классов, среди рабочих и крестьян, не говоря про интеллигенцию. Мрачная, безрадостная картина. После Октября мы сумели...
К этому он за годы работы со Сталиным не смог привыкнуть. С населением иначе нельзя, но зачем разводить пропаганду перед ближайшим соратником?! Страшно подумать, но Сталин верит в эту херню. Лаврентий владел искусством подводить марксистскую базу, но не хотел вкладывать в это душу. Сталин закончил неожиданно: Знаю, чт? у вас на уме, у молодых. Когда это старик уйдет на покой, очистит кресло?
Лаврентий очнулся от задумчивости: Что ты говоришь, Иосиф! Неужели после стольких лет совместной работы ты сомневаешься в моей преданности делу Ленина-Сталина?
-- Будь у меня такие сомнения, ты бы сегодня здесь не сидел. Но я могу понять твое, Маленкова и других нетерпение, желание получить свободу действий, выйти на широкий простор. Это естественно, хотя часто сопряжено с опасностями. -- Да у меня в мыслях...
-- Прекрати оправдываться. Сам знаю, что пора уходить, здоровье стало не то. Ждать вам осталось недолго. Завершим дело врачей, отпразднуем семидесятипятилетние товарища Сталина, тогда придется вам принимать... кормило. Через пару лет, на то мое слово. Теперь ступай.
Хрена с два, подумал Берия, открывая дверь, Больно много захотел.
Г л а в а т р е т ь я
ЗЕМСКИЙ СОБОР
Ох, народ, честной он до поры,
А чуть что не так -- опять за топоры.
Как объявили про врачей, к нему воспоминание привязалось. Жданов стоит на трибуне мавзолея, усатая морда с наплывами подбородка освещена солнцем. Когда это было, на Первомай что ли, он не мог решить, однако настроение постоянно было скверное.
Лаврентий понимал, куда Сталин метит: тридцать восьмой год, бухаринский знаменитый процесс. Сам он тогда в Тбилиси работал, но механику хорошо изучил. На скамью подсудимых вместе с видными деятелями сажали обслугу -- лечащих врачей, секретарей. В судебном заседании не раз разыгрывался нехитрый сюжет, Вышинского сочинение. Как подсудимый Икс дал указание секретарю (врачу) товарища Игрека отравить (споить, насмерть залечить) своего патрона (пациента). Мистер Икс был бывший Нарком Внутренних Дел Г. Г. Ягода. Выполняя его преступные приказы, доктора Плетнев, Левин, Казаков, личные секретари Крючков, Максимов-Диковский отправляли на тот свет замечательных советских игреков: Менжинского, Горького с сыном, Куйбышева. Грубятина, топорная работа, сказка для дошкольников, однако прогрессивные лопухи на Западе уши развесили: Ромэн Роллан, Лион Фейхтвангер, Бернард Шоу...
Гениальный режиссер всех времен и народов опять хочет старый спектакль поставить. В современных костюмах, с новыми актерами. Арестованы исполнители злодейства -- кремлевские врачи, поименованы жертвы -- Жданов с Щербаковым, осталось разоблачить вдохновителя, выбрать фигуру на амплуа Ягоды. Если рассуждать трезво, главный кандидат -- он сам, Л. П. Берия, бывший руководитель органов безопасности. Личный мотив тоже подходящий. В Москве каждая дворняжка помнит, как он в одиночку воевал против ждановской шайки. Особенно когда Маленкова в Среднюю Азию сослали. Иначе сидеть бы Георгию до сего дня в бухарском халате, чай попивать.
Похоже на тридцать восьмой год, сильно похоже, да не совсем. Тогда вождь народов был главный постановщик, все происходило, как он задумал. Когда объявили про преступные деяния Бухарина, Рыкова, Ягоды, в тот же день открылся показательный процесс. В Колонном зале, где елки для детей устраивают, в присутствии инокорреспондентов и подобранной публики. А нынче? Шум подняли на весь свет, но будет ли суд и когда -- одному Аллаху ведомо. Пропаганда старается вовсю, но судебного дела пока не видать, его еще разработать надо. Составить обвинительное заключение, сочинить показания свидетелей, согласовать их промеж собой, отрепетировать... Объем работы, если говорить серьезно, -- начать и кончить. Сталин нас учил, что в таких делах нельзя полагаться на случай, на авось, а сам что делает? Видно, совсем одряхлел, инсульты не прошли даром.
Началось с космополитов. Забрали Еврейский антифашистский комитет, Лозовского ведомство, писателей ихних. Всю группу ликвидировали. Сталин решил развернуть дело. Абакумов виноват, сам он тоже недоглядел. Нитка тянулась со смерти Жданова. Умер на валдайской даче в сорок восьмом. Во время очередного запоя. Ему помогли, было дело, но слегка, в разумных пределах. Открылся путь для ленинградского дела. Пока они с Абакумовым в поте лица вычищали ждановские кадры, пошла неразбериха.
Сначала врач Жданова профессор Этингер, которого к смертному одру не вызвали, стал задним числом в анализах копаться. Никого не нашлось, кто бы по-хорошему разъяснил профессору: не суйся -- голову оторвут. Зато вмешался абакумовский выдвиженец Рюмин. Этот отменный, даже по меркам МГБ, зверь надумал из смерти Жданова сделать трамплин для карьеры. Рюмин арестовал пасынка этингерского, скоро и самого профессора. Лаврентий узнал -- за голову схватился. Ждановский материал был чувствительный, взрывоопасный, однако вмешаться было непросто.
Он не имел контроля над органами с сорок шестого. Сталин оттеснил его из страха, но обставил, надо признать, с большой помпой. Выдал маршальский жезл. Азиатский подарок, врагов в армии завелось -- считать неохота. И ассоциации скверные. Ежову в 37-ом присвоили высшее чекистское звание, генеральный комиссар госбезопасности, шум был страшный, народ ликовал, стихи и пение, но скоро от Николая Ивановича мокрого места не осталось -- этой операцией Берия сам руководил. Вместе с наградой Сталин сделал лестное предложение: знаешь, Лаврентий, американцы нас бомбой шантажируют, нужен настоящий большевик во главе атомной индустрии, лучше тебя нет кандидатуры. Отказаться было невозможно. На органы сел Кузнецов, правая рука Жданова. Его впоследствии ликвидировали по ленинградскому делу, но под началом Лаврентия находилось огромное хозяйство -- атом, химия, энергетика. Органы достались Маленкову. Георгий, конечно, друг и союзник, но тряпка.
Абакумов по старой памяти приходил советоваться, власть как никак советская. Узнав, что Рюмин строит обвинение на сионизме, Лаврентий сказал: Скользкий путь, Витя, на показательный процесс тянет. Помнишь, что было с организаторами -- с Ягодой, с Ежовым? Грубиян Абакумов, хищник, но не дурак. Приказал Рюмину представить профессора со всеми материалами. Подследственный, между тем, был в таком виде, что министру госбезопасности показать неприлично, материалы -- жидкая липа. Рюмин вышел из затруднения, как бандит, подобные типы тонкостей не понимают. Этингера сунули головой в унитаз, спустили воду. Жестокий, некультурный народ, дикари. Они думают: терапевты на дороге валяются, вроде следователей МГБ. Рюмин, понимая, что Абакумов такой выходки не простит, к Сталину пошел. Тоже мог головы не сносить, но имея врагом Абакумова, терять было нечего.
Сталин поддержал Рюмина. (Вспомнил, поди, двадцать восьмой год. Следователь Анисимов сочинил дело на группу инженеров в городе Шахты. Председатель ОГПУ Менжинский поставил вопрос ребром: подавай доказательства, иначе сам пойдешь под трибунал. Анисимов -- к Сталину, тот оценил, началась знаменитая охота за инженерами и другими вредителями). После доклада Рюмина вождь приказал Абакумову: дать врачебно-еврейскому делу полный ход. Витя, как мог, тянул, саботировал, не хотел повторить судьбу Ежова.
Дальнейшие события Лаврентий вспоминал с содроганием. По указанию Сталина Маленков арестовал Абакумова, ни с кем не посоветовался. У Лаврентия первая мысль была: Так и меня заметут!
-- Как ты мог, Георгий?
-- Он мне потрясающие документы показал, крайне убедительные. Относительно того, как Абакумов в должности начальника СМЕРШ"а ценности вывозил из Германии. Вагонами. Лично для себя.
-- Удивил! У Сталина в сейфе на каждого материал имеется. Включая тебя.
-- Я в Германии ничего не брал.
-- Ну и что? Барахло -- еще не все. Например, Голубцова -- патологическая антисемитка. Это по нашей Конституции преступление -- три года тюрьмы. Завтра Сталин предложит арестовать твою супругу за подрыв дружбы народов, как мне поступить?
Э, что говорить! Ишак, верблюд, вол, последняя рабочая скотина повела бы себя умнее на месте Маленкова. Берияудвоил бдительность, Георгия постоянно держал за воротник. Сталину очень хотелось Рюмина посадить министром на Лубянку, но они не дали. Из ЦК поступил на Рюмина такой кадровый материал, что пришлось отступить. Назначили Игнатьева. Этот, решил Лаврентий, опрометчиво не будет поступать, человек сердечную недостаточность имеет.
С врачами Сталин поторопился, карты открыл, а ходить не с чего. Забыл про свою старость, бывший генеральный секретарь. Не видать ему этого процесса, не дождется.
Лаврентий успокоился. Ничего не потеряно, надо только ушами не хлопать. Хорошо бы отвлечься перед сном, но видеть никого не хочется. В размышлении, чего бы почитать, вспомнил: кто-то советовал "Дневник" Мариэтты Шагинян. Лаврентий давно открывал советские книги с одной целью -- поиздеваться. Лакейская литература, никогда в России такой не было. Сталин знает цену своим инженерам человеческих душ, только виду не подает, у него всегда в запасе очередное открытие: раньше с Эренбургом носился, нынче -- какой-то Голубов. Пишут, чтобы барину угодить. Интеллигентные холуи, соцреалисты.
Шагинян не подвела. Не помогло ей проживанье за границами. Экзальтированная дура, обезьяна в очках. Аллилуйного рвения столько, что может делиться с другими писателями. Одни рассуждения про цены чего стоят. При социализме, писала Мариэтка, изделия высокого качества должны стоить как можно дешевле -- чтобы их трудящиеся покупали. Зато цены на дрянные товары нужно поднимать, пусть залеживаются на полках -- их тогда придется снять с производства. Это выдающееся открытие, ей надо Сталинскую премию выдать -- тысяч сто народных денег. Интересно, может ли придумать атомную бомбу человек, которого с детства пичкают одной советской литературой. Или паровоз. Надо сказать помощнику, чтобы выписки сделал, для тостов пригодится. На этой мысли Лаврентий заснул.
Утром, еще в машине, решил поговорить с Маленковым; надо его как следует припугнуть. Чтобы ни за что не давал ходу врачебному делу. Тоже мне Первый секретарь ЦК. Помощнику сказал: Планируй покороче, скоро уеду. Что есть из важного? -- Курчатов просил несколько минут, опять снабжение.
-- Еще кто?
-- Из МГБ Кутомкин, отдел надзора за культами.
-- Это зачем? Ходят, ходят, дорогу не могут забыть. Черт с ним, приму. Еще? -- Первый секретарь из Якутии, который день добивается. Я разъяснил: не наш вопрос, нужно к Кагановичу, все равно сидит. -- Картина ясная. Лазарь его выгнал, он сюда приперся. Думает грузина легче обдурить, чем еврея. Так сделаем: якут -- пять минут, за ним МГБ двадцать, Курчатов -- сколько получится.
Посетитель был одет по последней обкомовской моде: китель с авторучками, галифе, белые фетровые бурки, их из Китая привозят. Лицо хитрое, с оспинами. Холодно у них там жить, Лаврентий внутри содрогнулся.
Якут достал из портфеля папку красного сафьяна (в тундре не каждый день умываются, но цивилизацию обожают), прокашлялся: Разрешите, дорогой Лаврентий Павлович, познакомить Вас с перспективами развития нашей республики в следующей пятилетке.
-- Не разрешу, я не Госплан. Ты в Москве о чем хлопочешь? -- Намечаем железную дорогу проложить до Якутска. -- По вечной мерзлоте? Свежая идея. У Кагановича был? -- Я докладывал Лазарю Моисеевичу, он обещал подумать над нашим предложением. -- Ты мне нравишься сын Якутии, смело врешь, с размахом. Лазарь тебя на х... послал, ты тогда решил проверить, вдруг Берия не такой твердокаменный. Ладно, попробуем твою игру. Ты, к слову пришлось, как себя чувствуешь в нашем климате? Я знаю, северные люди день начинают стаканом спирта. Выпить хочешь?
-- Что вы, Лаврентий Павлович, работы очень много.
-- Правильно, в Москве с утра не положено. Плохо кончают такие люди. Рассказывай, что по железке возить станешь?
-- Мы запланировали большой объем перевозок. Нужды нашего народного хозяйства...
Берия не сдержал улыбки: какой нацмен упорный. Перебил: Вам все подойдет: цемент, водка, металл, мануфактура. Это известно. Что ты к нам повезешь?
-- Наша республика, которая по площади вчетверо превышает Францию, располагает неисчерпаемыми природными богатствами. Назову только главные: золото, пушнина, рога маралов, драгоценные камни...
Берия вышел из-за стола, положил руку на плечо посетителю: Эх, дорогой, не хочется тебя огорчать. Сокровищ ваших наберется в месяц два вагона, плюс жены обкомовские в Сочи покатят. Поезда будут идти на запад порожняком. Страна не может этого позволить, мы все еще от войны оправляемся. Сам знаешь, сколько построили путей сообщения, по которым возить нечего: Беломорский канал, Салехард--Игарка... Терпи, казак, самолетом пользуйся. На прощанье разреши подарить тебе бутылку грузинского коньяка Енисели. Пей, меня вспоминай. Будешь в Москве -- заходи.
Берия пришел в хорошее настроение. Что привлекательно в азиатах, так это упорство и терпение, умеют дождаться своего часа. Он припомнил историческую справку о татарах, в ЦНИИКБ составили. Китайцы познакомились с ними давно, оказывается, гунны тоже из этого корня. Запомнилась история про Багадура, гуннский вождь, жил, кажется, позже Аттилы. Поначалу соседи-тунгусы стали требовать от него подарков, полагая, что правитель слабый, неопытный. Старейшины советовали войну начать, Багадур не согласился, отослал богатые отары скота. Короткое время прошло, тунгусский хан шлет нового гонца: пусть Багадур отдаст одну из жен своих в знак дружбы. Опять гунн согласился. Аппетит у тунгусов разыгрался, они потребовали кусок пограничной земли. Багадур этого ждал. На это раз старейшины думали покончить мирно, но Багадур собрал своих воинов. Соседи, надеясь на легкую добычу, бросились на него очертя голову, но столкнулись с многочисленным и сильным войском. Багадур разгромил тунгусов наголову, забрал их земли, самих отогнал далеко на север. В качестве добычи ему достались много воинов и женщин, бесчисленный скот. Лаврентий был восхищен татарином. Настоящий государственный деятель, достиг могущества благодаря хитрости, терпению, решительности. Этот якут, скорее всего, от тунгусов происходит, впрочем, кто их знает, там все перемешались...
Внешности у следующего посетителя все равно что не было. Лицо без примет, без выражения. Голубоватые глаза как прозрачные, высокого роста, в кости узкий. Если даже встречал когда-то, уверенности быть не может. Наверно, таких и надо в охранку. Кутомкин Геннадий Викторович, отдел специальных культов.
-- Ты садись, -- спохватился Берия. -- В ногах нет правды. Я что -- должен тебя знать?
-- Вы, Лаврентий Павлович, на должность меня назначили. В сорок втором, в июле месяце. -- Вполне возможно. Совет по религиям?
-- Нет, МГБ. Занимаемся запрещенными сектами.
-- Убей, не могу припомнить. Уж ты извини. Столько дел, что часто в сортир сходить некогда. Докладывай, с чем пришел. Лаврентий привык в глазах посетителей видеть настороженность, страх. Этот сидел на стуле, не горбясь, смотрел прямо перед собой. Смелый человек, подумал Берия. Или бесчувственный.
-- Я к Вам почему пришел, Лаврентий Павлович, потому что в министерстве переходный период. Министр болен, первый зам...
-- Знаю я ваши дела.
-- Прямо на наших глазах зародилась новая секта, при крайне необычных обстоятельствах. Началось с того, что у одного человека, комендант из ЦНИИКБ, Ваше ведомство, возникла сильнейшая эрекция, просто до боли. Он решил облегчиться с подчиненной уборщицей. Не буду входить в подробности, но заездил ее до потери пульса. Перепугался, вызвал карету скорой помощи.
-- Это где произошло?
-- У него по месту жительства, Тверская-Ямская улица. Их увезли в больницу. Двоих, комендант сам попросил. Даму откачали, привели в порядок, выписали, а у него эрекция продолжается. Его оставили в больнице, Вторая градская, на Большой Калужской.
-- Палата, небось, коммунальная, я имел в виду -- общая?
-- Так точно, человек на тридцать. Вы, Лаврентий Павлович, сразу ухватили суть. В общей палате образовалось вокруг коменданта круговращение, постоянно приходили люди, привлеченные необычным заболеванием. В этой толпе каким-то образом секта сложилась. Сектанты, самоназвание т о р ч к и , cтали собираться за пределами больницы. Молятся на фаллический символ выше человеческого роста. Ждут своего мессию, Великого Избавителя-Торчка, обладающего вечной эрекцией. Согласно ихней вере, комендант выходит как святой, человек, отмеченный благодатью. Групп таких набралось десятка два. По агентурным данным, организационно пока не связаны. Общий элемент -- вера в Торчка. Женщин много.
-- Могу себе представить, -- усмехнулся Лаврентий. -- Торчок.
-- По численности у них большинство женщины, молодые и всякие. Какой ритуал, обряды -- пока точно не установлено. Беседуют, а то возьмутся за руки и хороводят вокруг фаллоса, поют. -- Поют что?
-- У них свои псалмы. Один удалось записать (вытащил листок):
Ты нам надежда и оплот
В юдоли горя и печали.
Торчи над непроглядной мглой,
Свети нам долгими ночами.
-- Одним словом, маяк! Текст, я бы сказал, так себе.
-- Совершенно справедливо. Имеются тревожные симптомы. Секты возникли не только в Москве, но в других городах, в сельской местности. Хуже всего, что политическая идея появилась. Созвать Земский Собор, чтобы короновать Торчка на пустующий российский престол.
-- Коменданта этого?
-- Нет, бога ихнего, Торчка-Избавителя.
-- Это что за гусь, как фамилия?
-- Символическая фигура, персоны не имеет. В его царстве не будет войн, бедствий, революций. Люди возрадуются, сольются в объятьи. Наступит вечная любовь и благодать. -- Ты, Кутомкин, с виду человек положительный, но сознайся: принимал сегодня?
-- Помилуйте, Лаврентий Павлович, стакан чаю в горло не лезет. -- Это я пошутил. Агентурное наблюдение?
-- Наружно и внутри. От арестов пока воздерживались, чтобы не получить большего распространения через огласку. -- Сколько их наберется, сектантов?
-- Точно не знаем, но за пять сотен перевалило.
-- Что твое руководство думает по этому поводу?
-- Я доложил товарищу Игнатьеву, ожидаю указаний.
-- Медленно стали соображать в органах. Торчила этот где находится?
-- Там же, в Градской больнице.
-- Да вы что -- совсем?!
-- Лаврентий Павлович, он в этом деле не при чем, лежит себе, страдает. По нашим сведениям, в сектантских сборищах не принимает участия, связей с ними не поддерживает.
-- Хватит болтать. Пиши: коменданта на Лубянку. Хотя погоди, отставить Лубянку. Положить его в Кремлевскую больницу, обеспечить строгий надзор и изоляцию. Пусть наука разберется с вечной эрекцией, человечеству пригодится. Второе. Имеющиеся группы и секты взять -- всех. Несколько сот человек, смешно подумать! Посадим, сколько потребуется, перед большими цифрами не остановимся. Новых -- изымать по мере появления.
-- Слушаюсь, Лаврентий Павлович. По какой статье их проводить? -- Это рано решать, посмотрим. Покамест бери административно. Содержать отдельно от прочих заключен- ных, а то действительно пойдет гулять эпидемия. Выделить лучших следователей, настоящих, не дантистов. Допрашивать без применения, а то никогда правды не узнаем. Допросы производить по утвержденной схеме. Еще одно. Пустить парашу, что эрекция у коменданта поддерживалась искусственно -- ну, знаешь, шпанская мушка или жень-шень. Меня держать оперативно в курсе. Ступай к моему адъютанту Дзоблаеву, поможет с координацией. Земский собор, ети его мать, этого нам нехватало!
Лаврентий откинулся на кресле, прикрыл глаза ладонями. Ну дела, одно к одному. Он опустил руки. С пола на него смотрела мышь, опрятная, как в детской книжке. Содрогнувшись, громко выругался, мышь шмыгнула под шкаф. Грязь развели, мыши в кабинетах бегают. Что они здесь жрут, бумагу? Потянулся рукой к звонку, передумал. Государственная машина набита дурачьем. С годами он стал осмотрительнее, понимая, что какая ни высокая у тебя должность, все равно зависишь от множества людей. Как их Сталин зовет? винтики, шурупчики? Бюрократы кругом, роботы. Заместо кошки пришлют взвод автоматчиков. Он повеселел. Вспомнился анекдот, произошедший с Абакумовым во время войны. Витя был в войсках с инспекций. Выслушав доклад начальника местного СМЕРШ"а, отпустил его, но через минуту захотел еще что-то спросить. Подскочил к двери, крикнул часовому: Эй, ты, задержи полковника! Тот, недолго думая, выстрелил вдогон, хорошо, что промазал. Люди в нашей системе ни хрена не стоят. Нацмены особенно. Летом сорок пятого, в промежутке между войнами, Сталин вдруг задал ему вопрос: Что будем делать с японскими подданными?
-- У нас их практически нет. -- Неверно. На Дальнем Востоке миллион корейцев проживает. Поскольку Япония аннексировала Корею в 1910 году, то по международному праву они -- подданые япон ского императора.
Сталин, если знает историческую дату, непременно вставит, не пропустит.
-- Корейцы ненавидят завоевателей, ничего общего с ними не имеют.
-- Это верно, но подумать не мешает. Может быть, стоит их интернировать.
-- Не понимаю, за что наказывать неповинных людей.
Сталин лекцию прочел: Историю никогда не мешает знать. Я тебе приведу пример, как царское правительство решало подобные вопросы. Во время боксерского восстания в Китае местные люди стали убивать европейцев, это было в начале века. Тогда в Благовещенске губернатор приказал всем китайцам в 24 часа убраться из города, через Амур в Манчжурию. Лодок, чтобы переправить такое количество людей, не было, но приказ был выполнен. Казаки построили на берегу четыре тысячи китайцев и нагайками загнали их в воду -- мужчин, женщин, стариков, детей. Все до одного утонули. Это я называю наказание. Интернировать, посадить в лагерь -- всего лишь мера предосторожности. Берия знал, что Сталину доставляет удовольствие распоряжаться судьбами целых народов. В сорок четвертом он ни с того ни с сего заявил: Есть мнение, что пора применить план Милюкова.
-- Какой план Милюкова?
-- Был такой министр иностранных дел во Временном правительстве, Павел Милюков. Помню, я только из туруханской ссылки вернулся, мы, большевики, крепко с ним дрались. Милюков умер недавно в эмиграции. План, однако, очень ценный.
В годы войны Сталин взывал к русским национальным чувствам, изображал себя прямым наследником Александра Невского, Дмитрия Донского и Суворова. Оказывается, либеральный профессор Милюков в 17-ом году намечал выселить всех мусульман из зоны военных действий против Турции -- как потенциальных саботажников. Большевистcкий вождь хотел депортировать те же народы: чечню, крымских татар, балкарцев, ингушей. Эти люди, сказал он, скверные патриоты советской Родины, не ценят завоеваний социализма. У Берии язык чесался вставить, что имеются другие народы с подобным недостатком, например, украинцы, но смолчал: со Сталиным шутки плохи. Лаврентий не возражал, когда немцев удаляли из Поволжья -- военная необходимость; теперь Сталин планировал сведение исторических счетов. Так и с грузинами могут расправиться в подходящий момент, с кем угодно. Директиву о депортации он выполнил. Плохо быть малой нацией -- каждый норовит поживиться за твой счет.
Сталин выслал корейцев в Среднюю Азию -- через несколько лет после войны с Японией. Интересно, как была фамилия этого благовещенского губернатора?
Г л а в а ч е т в е р т а я
ТАБУРЕТКА БЕРИИ
Ты крупица, я крупица,
Нас с тобою двое.
Из таких крупиц водица
Бережок намоет.
Учитель ставил перед студентамитабуретку: "Изобразите ее так, чтобызритель понял: с этой табуретки толькочто встал и ушел навсегда любимый вамичеловек".
Табурет был обыкновенный, какие применяют в лечебных учреждениях. Покрашен набело на олифе, с прорезью для удобства переноски. Пантелеймон лежал неподвижно, уставившись в гладкость потолка. Мысли путались, подпрыгивали, одна тревожнее другой. Попал, попал, как Толя Синайко. Вдруг накатывала гордость. Это же надо, кто приходил его навещать. Рядом сидел, на табурете. Табурет не даст соврать...
Он проснулся, когда его тронули за плечо. Сверху глядело круглое гладкое лицо в пенсне. Узнав, не поверил, хотел глаза протереть. Посетитель с улыбкой показал на взбугрившуюся простыню: Не врут про тебя доктора. У нас на Кавказе такие мужчины нарасхват.
Акцент был заметный, приятный. Пантелеймон от замечания совсем смутился, покраснел. Пытаясь приподняться, рявкнул: Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза!
Берия совсем развеселился, подмигнул:
-- Лежи, лежи, дорогой, ты здесь как больной считаешься. Хотя какая это болезнь. Многие товарищи с тобой бы охотно поменялись, здоровые. Все равно, не будем нарушать.
Они помолчали некоторое время. Пантелеймон чувствовал, что в приходе высокого гостя была цель больше, чем любопытство, но спросить не решался. Скоро тот сам заговорил:
-- Мы решили, есть такое мнение, чтобы поручить тебе одно ответственное поручение... задание. Ты знаешь, какое у
нас положение в настоящий момент?
-- Так точно.
-- Вот и замечательно. Я знал, что тебя агитировать не придется.
Берия снова замолчал. Пантелеймон не знал, что подумать. Пришел высокий начальник, про которого никогда не снилось, что встретятся, говорит загадками: поручение... положение. На всякий случай он продолжал таращить глаза, изображая на лице преданное выражение (так советовал один сослуживец; против этой суворовской физиогномии никакой чин не устоит). Вторая пауза вышла продолжительная, дольше первой. Комендант застыл в ожидании, по стойке "смирно", хотя и в лежачем положении. Наконец, Берия прокашлялся, протянул руку:
-- Давай, так сказать, познакомимся. Зови меня Лаврентий Павлович, без формальностей, очень прошу. А ты будешь Малофеев ПантелЕймон (ударение пришлось на предпоследний слог, куда он сам его ставил, да другие не хотели признавать), по отчеству Трофимович. Очень, очень приятно. Член партии?
-- Так точно, член, товарищ Маршал... Лаврентий Палыч. -- Надо отметить, активный член, в постоянной боевой готовности. С какого года?
-- С сорок третьего, с войны. Тогда перед боем оставляли у политрука заявление.
-- Известное дело. Если погибну, считайте коммунистом, а нет -- так нет.
Берия с удовольствием заржал. Пантелеймон робко улыбнулся, но внутри похолодел. Он предпочитал при подобных шутках не присутствовать. Гость уселся на табурет при кровати, ослабил галстук:
-- Я тебе вот что скажу. Надо нам узнать друг друга поближе, а для этого лучшее средство -- выпить вместе.
Дальше было, как в кинофильме. Берия хлопнул в ладоши, влетел подтянутый офицерик. Маршал сказал ему что-то, Пантелеймон только раслышал "обеспечь". Скоро два настоящих официанта во фраках вкатили тележку. Придвинув к постели бывший в палате стол, они в несколько минут сервировали его -- замысловато и красиво, как коменданту в жизни видеть не приходилось. В хрустальных вазочках и фарфоровых плошках сверкали, переливались, дымились разноцветные закуски. При виде этого изобилия Пантелеймон опешил. Некоторые яства он видел впервые в жизни, не знал, как их употреблять. Постановил держаться знакомых предметов, таких как икра, заливная рыба, тончайше нарезанная колбаса. Из напитков была водка в массивном хрустальном штофе, грузинское вино, белое и красное, нарзан. К вину они не прикоснулись, пили водку, запивая минеральной. Пантелеймон сразу отметил, что гость пить
умеет.
Первую рюмку выпили за знакомство, потом Лаврентий Павлович произнес тост за дружбу. Пантелеймон навалился на закуску, чтобы раньше времени не захмелеть. Глядя, как он уминает очередной бутерброд с икрой, Берия сказал одобрительно:
-- Правильно действуешь. Икра -- полезный продукт для мужского дела, способствует. Хотя тебе ни к чему. Ты и так образцовый... производитель.
Лицо у коменданта пошло красными пятнами, не мог он привыкнуть с своему новому состоянию. Собеседник пододвинулся поближе, положил руку на плечо:
-- Чего ты смущаешься, чудак. Будь моя воля, я бы орден установил -- Герой-мужчина. А то награждают баб, которых вся заслуга, что детей много нарожали. Выпьем за мужскую силу. И давай перейдем на ты -- как-никак в одной партии состоим.
Выпили, закусили, хотя Пантелеймон остался в сомнении, как это он будет с Берией на ты. Тот вдруг спросил: В газете видел про врачей? Пантелеймон чуть не ляпнул, чт? произошло, когда он читал про это дело, но сдержался. Берия как будто и не ждал ответа:
-- Тревожит меня все это, скажу тебе по правде. Тридцать с лишком лет прожили при советской власти, а газеты становятся все хуже и хуже. Им поручили ответственное политическое дело, а они замест того развели антисемитизм, погромную агитацию.
Комендант не понял, но кивнул несколько раз с набитым ртом. -- Это не по-нашему, не по-большевистски. Не имеет значения, что они евреи. Наше политика -- интернационализм, дружба народов. Человек должен отвечать за свои поступки, не за происхождение. Ты по национальности кто будешь?
-- Я вообще русский, но мама украинка.
-- Вот видишь. Я сам грузин, я это хорошо чувствую. Начинают с евреев, а думают про всех... нерусских. Мы не за это, так сказать, кровь проливали. Давай выпьем. За национальную политику нашей партии.
Выпили. Берия закусывать не стал, налил еще по одной. Пантелеймону это было ни к чему. Он старался, как бы не ударить в грязь лицом перед начальством. И лишнего не брякнуть. Все равно отказываться было не с руки. Ладно, подумал, где наша не пропадала. Берия налить налил, однако пить не торопился, снял пенснэ, стал протирать стекла. Лицо стало другое, барское выражение сошло. С таким Берией Пантелеймону было легко разговаривать, тем более водку кушать. Лаврентий Павлович очки обратно не надевал, на столе остались.
-- Я, знаешь, что больше всего в жизни ценю? Я тебе скажу, дорогой. Уважение к личности. Да, да, больше всего на свете. Надо про каждого человека понять, что это неповторимая игра природы. Каждый человек. А у нас создают поклонение вокруг одной особы. Помнишь, что Энгельс писал про культ личности?
-- Мы, это, на массы опираемся, личность не играет значения.
-- Ты это в целом верно понимаешь. Давай-ка выпьем. За бережное отношение к каждой личности.
Эта стопка у Пантелеймона Трофимовича совсем легко пошла, соколом. Страху больше не было, в голове прояснилось. Зря про Берию шепчут, совсем он не страшный. Человечный. По душам беседует с простым комендантом, водку пьет. Ленин бы тоже выпил. И Сталин. Малофеев вдруг засомневался про Ильича -- он, говорят, был строгий по этой части. Ладно, пить необязательно, надо только в положение взойти. Самое главное, чтобы уважение к человеку. У него созрел вопрос. Он уже рот открыл, но Берия заговорил:
-- Думаешь легко жить, когда тебя за человека не считают, боятся, как чумы. Каждый червяк думает, что ты палач. Боятся, суки, ненавидят. Ты должен понять: если я по долгу службы вынужден применить крайние меры, этот человек больше ничего не испытывает. Но живые не имеют оснований обижаться. Никто этого не желает понять. Жандарм, говорят за глаза, Бенкендорф. Обидно, потому что несправедливо. Черт с вами, пусть я буду Бенкендорф, но кто из вас Пушкин? То-то и оно. Э, что говорить! Про большевиков существует дурацкое мнение, что мы жестокие, мол, подобного никогда в истории не было. Эти господа истории не нюхали, они с ней на горшок рядом не садились. Ты вспомни Ивана Грозного: собственноручно убил сына, всех бояр казнил. Или взять английского короля Генриха Восьмого по фамилии Тюдор. На старости лет захотел избавиться от своей второй жены Анны, чтобы жениться на молодой девушке. Тогда четырех мужиков, включая собственного брата королевы, обвинили в том, что спали с ней, имели половые сношения. Один сознался под пыткой, но казнили всех четверых, и королеве отрубили голову. Брак признали не имевшим места. Народ, парламент -- все выразили единодушную поддержку. Как у нас -- на выборах с одним кандидатом. Ладно тебе морщиться! Большевикам иногда можно между собой пошутить. Ты чего молчишь, заскучал?
-- Я про Иосиф Виссарионыча интересуюсь. Хочется знать, какой он человек. Ты, поди, каждый день его видишь. -- Какой человек, говоришь? Одно слово... корифей. Только... Э, тебе можно сказать. Со здоровьем у него не все в порядке.