Сначала только кое-где изредка мельком в случайных
разговорах можно было услышать:
-- Бачурин... должен зайти... позвонить Бачурину... хрена с два... где сядешь, там и слезешь...
Обрывки слов шлепались на тротуар сретенского околотка, подпрыгивая, выкатывались на мостовую. Ветер уносил их в трубы переулочных ветвлений, заталкивал в пахнущие отчаянием подъезды Лукова, Уланского, Деева, Ананьевского. Сильный порыв мог даже выгнать на развал бульвара и протиснуть сквозь копьистую ограду бывшего страхового общества "Россия". Редко что-нибудь долетало до Мясницких ворот, где все равно терялось в сутолоке у Почтамта. Ильинка, Рождественка, обе Лубянки, Маросейка, Покровка, Варварка не знали Бачурина, но в раздумчивую минуту могли задуматься, не попадался ли когда кто-то в этом роде. Уже совершенно был он неведом Поварской, Арбату с переулками, Смоленской, Кудринской и Пресне. На Новинском проживал некогда знакомец Бачурина, но съехал и след его затерялся. Упоминали также кого-то, обитавшего не то в Тушине, не то в Ховрине, но за отдаленностью расстояний этот слух не поддавался проверке. Если взять новые массивы -- Свиблово, Беляево-Богородское, Покровские Выселки, Орехово с Борисовым -- им было не до Бачурина. Переезд в новые квартиры занимал мысли граждан. Обивая двери дерматином, они мечтали о голубых унитазах, надеялись на будущее.
Потом обнаружились перемены. Толки про Бачурина влруг пошли повсеместно. Теперь его имя произносили в общественном транспорте, на частных квартирах, в служебных помещениях. Инженерия, служивые философы в роговых оправах небрежно перебрасывались: Бачурин... вполне... офорт... после концерта... маслом тоже... Светские люди делились: В Доме Архитектора с Бачуриным... очаровашка... В телефонных каналах то и дело слышалось: Встретимся у Бачурина... Бачурина причислили к необходимостям столичной жизни. Пока упитанные детишки фигурировали на люду Чистых Прудов, мамы, кутаясь в отвороты ламовых дубленок, делились информацией: Забудь про кримплен... и не говори... надо достать Бачурина... в магазинах ничего нет... к празднику обещали икру...
В тесной кабинке Сандуновских бань заседали двое, распаренные, благодушно-бородатые. Они употребляли не без приятности коньяк из мельхиоровых стопок, запивая его полученным от пространщика холодным пивом. Потом закусывали и гомонили, перебирая темы. Говорил по большей части один, с ассирийской бородой, коренастый и лысый. Речь была неторопливая, окающая:
-- В Сандунах, оно, конечно. А вот прошлый год на этюдах в Архангелогородской, так это совсем. Парились, брат, по-черному, почти каждый день. Это, я тебе доложу, штука зело и сугубо благолепная... Да... Давай-ка, благословясь, примем. Собеседник и собутыльник, щуплый, чернявый, но телом белый, слушал, прикрывши веки; бородка была подстрижена клинышком. После возлияния он быстро приходил в себя, возобновлял разговор:
-- Хорошо пошла (чвак, чвак). Ты никак с Бачуриным обретался?
-- Какое там! Он нынче малодосягаем. Как левиафан или лудит памятник Тимирязеву из чистого циркония.
-- Вроде бы есть один у Никитских?
-- На слом, макулатура, убедил Моссовет. Колоссальная
задумка. Абстракция сорок сажен вышиной, к Олимпиаде...
В разговор встрял обитатель соседней кабинки, посторонний, с голым лицом:
-- Вы извините, что перебиваю, но Бачурин -- он кто будет?
Ассириец неодобрительно вздрогнул, потом хлебнув пива,
снизошел:
-- Бачурина не знать -- стыдно. Он, по нынешним временам, главная русская надежда. Статья вышла в "Лайфе" с цветными иллюстрациями, сам видел. Напрямик заявлено: Вучетича по боку, Цадкин устарел. Остались Генри Мур да Бачурин.
С ростом известности все больше людей знали про Бачурина все меньше правды. Образ его приобретал мифические очертания. Уже в очередях заговорили про Бачурина, с ним связывали самые необыкновенные ожидания. В Уланском переулке булочная кассирша обругала старушку, которая в ответ выпалила: Ты ужо погоди, стерва! Я дойду, достучусь до Бачурина, увидим тогда, хорошо ли пожилую женщину похабить... У торговки сословная лютость исчезла из глаз, подбежала извиняться: ничего такого раньше с ней случалось и двое детей. Шутить с Бачуриным становилось опасно.
Простым людям было довольно сознания, что Бачурин существует, интеллигенция хотела докопаться, кто таков Бачурин, что он такое, для чего. Добыть самые простые сведения было трудно. По Москве ходили разнообразные слухи. Сообщали, что декадент и диссидент, но с другой стороны имеет детей. Был разговор относительно масонства, но в это верилось слабо. По поводу профессии одни утверждали причастность к живописному ремеслу, другие -- что песни сочиняет. Со временем эти мнения стали сливаться. Меломаны морщились: Бачурина в природе не существует. Имеется оперный певец Батурин, обученный в Италии. Возраст этому баритону сообщали за семьдесят.
Когда попадались лично знакомые с Бачуриным, толку было мало: мужик в порядке... центровой кадр... нормально... Получил известность некий Даня, неразлучный с Бачуриным на манер импрессарио. Войти в соприкосновение с Даней не было способа. Человек пришлый, из Астрахани, он за неимением собственной площади проживал будто бы у Бачурина. Популярность этого персонажа была убита слухом, что он -- выдумка, плод недоразумения, а существует девица именем Таня. Впрочем, про нее тоже не было известно ничего определенного.
Любопытство к личности Бачурина перекинулось в народ. Люди самых простых званий искали случая познакомиться с ним, выразить свою симпатию или любовь. Бачурин занял место в современном фольклоре, по соседству с Василием Ивановичем и ереванским радиокомитетом. Ситуация разрешилась непредвиденным образом. В Черкизове играли последний матч футбольного чемпионата первой лиги. Московский "Спартак" принимал "Пахтакор" из Ташкента. "Спартак" -- самая популярная в мире команда, за нее болеют 98% процентов жителей столицы, четыре из десяти немосквичей и половина трудящихся в странах капитала. От результата этой игры зависело многое. С прошлой осени, когда "Спартак" выбыл из высшей лиги, столица переживала трагедию. Повсеместно висели траурные флаги, жители мужского пола ходили, опустив очи долу. Теперь красно-белые имели шанс вернуться в верхний эшелон футбола, для этого было необходимо победить в последней игре. Никакой уверенности, однако, не было. В случае дурного исхода власти опасались всего самого худщего -- уличных беспорядков, даже народного восстания. Сорок тысяч зрителей пришли на стадион возбужденные, с тайным страхом в душе. Игра началась под несмолкаемый рев, скоро среди болельщиков установилась вокальная дисциплина. По знаку дирижеров-добровольцев секторы переполненных трибун один за другим выкрикивали "Спар-так! та-та-та!" Москвичи атаковали беспрерывно, с лютой энергией. Мяч, вопреки всему, не хотел идти в узбекские ворота, хотя уже побывал в спартаковских. Второй тайм матча подходил к концу, перелома не было. Вдруг сквозь рев агонизирующей толпы прорезался мальчишеский фальцет: Бачурина на поле! Трибуны с готовностью подхватили: Ба-чу-ри-на! Ба-чу-рина! На бровку выбежал спартаковский футболист под номером 12. Состоялась замена, но объявления диктора никто не слушал. Все смотрели на поле.
Новичок что-то сказал спартаковскому капитану и ринулся вперед. На бегу он получил пас и сквозь частокол ног протиснулся в штрафную площадку, где круто осадил и начал пританцовывать вправо-влево. Вратарь, не выдержав напряжения, кинулся ему в ноги, тогда форвард расчетливо пустил мяч в ворота. Пахтакоровцы, начав с центра, тут же потеряли мяч. Защитник москвичей сделал передачу своему свежему игроку, который, не раздумывая, выстрелил метров с тридцати пяти. Удар получился мощный, пушечный; так, говорят, бил легендарный Карцев. Подрагивающий в полете мяч со свистом пронесся над скоплением полевых игроков и влетел в сетку, оцепеневший голкипер только проводил его глазами. Пошли было к центру поля, но судья воздел руки к небу. Время игры истекло.
Трибуны охватило безумие. Люди плакали, обнимались, что-то выкрикивали, грозили кулаками, подбрасывали в воздух кепки, бутылки, каких-то подвернувшихся сограждан. Здесь и там можно было видеть длинные раскачивающиеся шеренги зрителей. Они пели, положив руки на плечи соседей. Ни слов, ни мелодии разобрать было невозможно. Никто не думал уходить со стадиона. Внезапно, словно по команде, ликование оборвалось. Все стали смотреть на табло, по которому бежали огненные буквы:
Голы:
89 мин. БУЛГАКОВ N 12 СПАРТАК М.
90 мин. БУЛГАКОВ N 12 СПАРТАК М.
Ошеломленные зрители совсем притихли. Всяк спрашивал себя и соседа, как можно было не распознать в нововышедшем игроке коренного спартаковца Мишу Булгакова, любимца Ширяевки и всей столицы.
Происшествие, не попав на страницы газет, дошло до слуха и сведения кого следует. Поутру в кабинете Министра Культуры раздался телефонный звонок. Щемяще знакомый голос в трубке сказал: Вопрос с Бачуриным надо решать, дальше тянуть нельзя. Срочно созванная Коллегия министерства приняла соответствующее развернутое решение. В тот же день в мастерскую Бачурина нагрянула компетентная комиссия, которая увезла все наличные холсты и рисунки. К вечеру на фонарных столбах были расклеены афиши с объявлением бачуринской выставки в Манеже. Она открылась в недельный срок с оглушительным успехом. Одновременно в музыкальных магазинах начали продавать "ПЕСНИ ЕВГЕНИЯ БАЧУРИНА" -- нездешней печати двойной альбом, совместное производство фирм Columbia и "Мелодия". На первом диске Бачурин пел лично, на втором в сопровождении хора мальчиков п/у проф. Свешникова. По этому поводу... но дальнейшие происшествия требуют иных красок и другого автора.
9 ноября 1978 года, 8-10 марта 1991 года
Москва -- Нью-Йорк
Џ Copyright 1978б 1991 by Vitaly Rapoport. All rights reserved.