Я в неоплатном долгу перед этим человеком. Я не верю в категорические титулы, думаю, что он лучше всех выразил мое поколение -- родившихся во второй половине тридцатых. Были в России минуты и периоды, когда казалось, что жизнь пропала, что уже ничего стоящего никогда не произойдет. Тогда ничего не поддерживало сильнее, чем песни Жени Бачурина:
Пускай сошелся клином свет,
Не перед вами мне держать ответ.
Не вам судить мои дела,
Пусть ярость добела,
Пусть милость не мила.
То, что популярность Бачурина не достигла заслуженного размера, ничего не меняет. Это подстрочное примечание нашей национальной беды -- неумения видеть перед носом и беречь подлинные ценности (Василий Аксенов недавно сказал, что до конца 1962 года духовным вождем интеллигенции был Е. Евтушенко. Это, разумеется, неловкая острота. В нашем веке не бывают властителями дум, только душ, но что можно сказать про интеллигента, в чьем мыслительном аппарате царят величины названного класса. Но дело, конечно, не сопоставлении одного поэта с другим).
Из-за того, что Бачурин не сочиняет стихов отдельно от мелодии, писать о нем вдвойне трудно. Те, кто слышал музыку бачуринских песен, знают, что она великолепна и оригинально, но как быть с остальными? Сошлюсь на мнение авторитета. Профессор Московской консерватории композитор Анатолий Александров, прослушав песни Бачурина, немедленно и собственноручно написал их клавиры.
Бачурина, как и нас с вами, вскармливали на странной советской диете из Пушкина и Суркова, Глинки и Дунаевского, Рафаэля и Александра Герасимова, приучали любить все человечество и особенно товарища Сталина. Он вырос, однако, ни на кого не похожий, пронзительно лиричный, с обостренным чувством иронии и стиля:
Непокорные дети
Покоренных отцов,
Как же жить вам на свете
Без начал и концов?
Чтобы волю чужую
За свою выдавать?
Чтобы воли не чуять
И покоя не знать?
Бачурин начинал как художник-график и по сей день зарабатывает на хлеб этим ремеслом. Когда мы с женой познакомились с ним в конце шестидесятых, в глаза бросилась пушкинско-мандельштамовсая черточка его внешности: небольшого роста, порывистый и нервный, он высоко держал кучерявую голову (с годами это впечатление усилилось). Тогда у него была всего одна песня, но какая!
Бежит ручей,
А он ничей,
По берегам твоих очей.
Напьешься однажды --
Погибнешь от жажды.
Начало было обещающим, но то, что последовало, превзошло ожидания. Сознавая, что никакой персказ не заменит живой песни, ограничусь дразнящими примерами, взятыми почти наудачу. Вот он обращается к своим коллегам по цеху художников:
То радость мытарит, то горе,
И бюет в наболевшую душу.
Так вечно намеренно море
Ударить волною о сушу.
И все ж, мой собрат,
Не видать ли в пути огонька?
Когда скоропостижно умер живший в Москве эстонский художник Юло Соостер, Бачурин написал в его память подлинный шедевр:
Алеют птицы на заре,
И нет к прошедшему возврата.
И утром верится всегда:
Что не сбылось вчера
Должно случиться завтра.
Когда бы было так, как никогда,
Когда бы было так, как никогда.
Но с каждой смертью, с каждым днем
Нам жизнь становится заметней,
И все сильней в любви нужда.
Поменьше зимних дней,
Побольше был б летних.
Когда бы было так, как никогда,
Когда бы было так, как никогда.
Песни Бачурины органичны, их простота так затягивает, что, кажется, ничего другого невозможно будет слушать. Вот уже ставшие знаменитыми "Дерева", где просторечная интонация сплетается с гамлетовской аллюзией:
Говорят, как под ветром трава,
Не склонится моя голова.
Я и верить бы рад
В то, о чем говорят,
Да слова,
Все слова, Все слова.
Поражает припев песни "В ожидании вишен":
Мы живем в ожидании вишен,
В ожидании лета живем,
А за то, что одной лишь надеждою дышим,
Пускай нас осудят потом.
И как будто этого мало, поэт щедро бросает такую строфу:
Мы плывем и плывем по течению лет,
Мы плывем и платочками машем,
А о том, сколько зим до весны, сколько бед,
Вам другие придут и расскажут.
Бачурин постоянно пробует себя в разных жанрах. Некоторые из песен, задуманные как стилизации -- под песни Беранже или народные, под городской романс -- обернулись подлинностью, которой, может быть, сам автор не предвидел. Рискя злоупотребить вниманием читателя, приведу несколько примеров. Вот русская песня Бачурина с великолепной, бьющей наповал мелодией:
Возьми платок,
Возьми платок,
Вспомянешь.
Всплакнешь чуток,
Всплакнешь чуток
И глянешь.
Милый мой,
Не ходи к другой --
Устанешь.
Еще одна:
Ты негаданный, нежданный,
Что не во время пришел?
Не ходи в мои поляны,
Коли луг себе нашел.
А вот городской романс:
Не надо будущего ждать,
Не надо прошлого бояться,
Ты только приходи опять,
Когда в саду начнет смеркаться.
В век безудержного конформизма, процветающего в т. н. творческой среда, он умудрился сохранить достоинство, независимость, благородство тона. Только Бачурин мог написать своих современников с такой кинжальной иронией, как в "Трубадуре":
Ничего, что сила с лиходеем,
Что от страха сгорбилась душа.
Мы за правду постоять сумеем,
Если ложь не слишком хороша.
Так вот и шествует по жизни с гитарой, гордый, никому не подвластный, страдающий, словно вышедший из собственной песни:
Душа которой год,
Как дудочка поет,
И кажется, что праздник будет вечно.
Вот только у певца
Счастливого лица
Не увидать никак,
Хоть Богом он отмечен.
Нью-Йорк,
15 февраля 1989 года.
5
Џ Copyright 1989 by Vitaly Rapoport. All rights reserved.