-- Убиваешь ты меня, Артем Матвеич, без ножа режешь. В полном смысле слова. Жизни моей остались считанные мгновенья. Что мне теперь делать, скажи на милость? Времени до исторического заседания всего ничего, а ты докладываешь, что вверенный мне институт утопает в нечистотах.
-- Точно так, Сергей Васильич, третий и четвертый этаж все еще по колено в говне. Обнадеживающие признаки тоже имеются. Трудовой энтузиазм необычайно высокий. В результате уровень загрязнения неуклонно опускается. Как мне доложили, работы остается на несколько часов. Все ассенизаторская техника города брошена в дело.
-- Какое счастье, благодетель ты наш и утешитель, что всех говновозов областного центра мобилизовали. А что делать прикажешь с благоуханием, а? Его ведь надолго хватит, ведь правда? Наш славный земляк Василий Степин, единственный действительный член Академии наук из нашего города, в кои века сподобился навестить родные палестины, а как мы его встречаем? Мне даже додумывать не хочется, какие от этого произойдут последствия.
-- Сергей Васильич, не все потеряно. Заседание мы перенесем в Дворец культуры железнодорожников -- я с ихним руководством договорился. Зал обещали полностью подготовить к часу дня. Накинув на то да сё, начнем в три. Академика пока что покатаем по городу, ну, разумеется, и легкий перекус организуем. Скучать ему не дадим.
-- А если он альма матер потребует показать?
-- Скажем, что капремонт непредвиденно затянулся. После французского коньячку он будет покладистый.
-- Будем надеяться...
Разговор этот между ректором Н-ского педагогического института и его заместителем по общим вопросам, происходил на квартире первого в обстоятельствах самых чрезвычайных. В день открытия научно-теоретической конференции, посвященной пятидесятилетию института, в главном здании вдруг стало заливать туалеты. В короткое время два этажа плавали в нечистотах. Артем Матвеич не подкачал, встретил неслыханные трудности как подобает коммунисту и мужчине, однако по ходу рассказа нам придется перенести наше внимание на другого, не столь обремененного ответственностью персонажа, именно на доцента Агапова. Не только из-за сюжета, но также из соображений человеколюбия. Потому что в то время, когда два руководителя вели вышеизложенный диалог, у историка Агапова Виктора Ивановича болела голова, да так, словно по ней съездили секирой или алебардой. Или шапкой Мономаха. Слово болела из предыдущего текста неточно, недостоверно, почти обманчиво. На самом деле, доцентская голова раскалывалась. Или уже раскололась, хотя он этого не знал.
Читатель уже наверно подумал, что недомогание Виктора было вызвано злоупотреблением крепкими алкогольными напитками, но это предположение будет истинным только частично. Доцент действительно изрядно освежился накануне, но чрезмерные дозы спиртного были психологически мотивированы отчаянием и разбродом в душе, моральной опустошенностью и пессимистическим восприятием окружающего мира. Самооценка доцента Агапова находилась в это утро на нулевой отметке. У него не оставалось сил жить и выполнять свои обязанности.
Разумеется, этот кризис с неба не упал, его компоненты накапливались на протяжении длительного периода времени. С другой стороны, невозможно отрицать, что именно события предыдущего дня дали толчок. Так сказать, импет. Импет, первоначальное, запускающее усилие, играл большую роль в теории вечного двигателя. Лучшие умы человечества на протяжении многих веков считали, что при правильном импете двигатель этот начнет работать и никогда не остановится. Нам могут возразить, что наука разбила эту теорию: мы теперь знаем, что вечный двигатель построить невозможно. Так-то оно так, против науки не попрешь, но какая плодотворная была мечта! Для своего времени. Можно назвать другие примеры идей привлекательных, но неосуществимых. Взять тот же коммунизм: трудишься в свое удовольствие, а потребляешь сколько душе угодно... Но мы отвлеклись от нашего рассказа.
Виктор был давно и серьезно недоволен своей жизненной ситуацией. Город Н. и местный пединститут были совсем не то, чего он хотел достичь. Его тянуло в столицу, где жизнь сверкает разнообразием и полна напряжения, где можно повстречать приятных и интересных людей. Увы! просто взять и переехать в Москву он не мог. Мешали проклятые жизненные мелочи навроде прописки, жилплощади и иже с ними. Он едва ли не ежедневно перед отходом ко сну искал путей и средств, чтобы преодолеть отсутствие у него упомянутых столичных атрибутов, как вдруг судьба ему улыбнулась. Виктор был женат, а у жены Лены был в Москве влиятельный дядя. Ну, вот, уже подумали некоторые читатели, он, небось, и женился на ней за ради дяди. Я спешу категорически отвергнуть такое предположение. Дело в том, что когда Виктор и Лена соединили свои жизни, дядя Василий трудился на ниве внешних экономических связей, в Союзе бывал редко, а самое главное -- не поддерживал отношений со своими родичами из Н. Причиной была какая-то семейная история, которую Виктору никто никогда толком не изложил. В прошлом году все переменилось. Дядю Василия Степина назначили директором академического института всемирных экономических проблем и в признание важности этого поста сделали академиком -- минуя промежуточные стадии и не считаясь с тем, что он не имел ни ученых степеней, ни научных трудов. В конце концов, интересы страны важнее формальностей. С месяц назад от дяди Василия пришло приглашение на новоселье. Энские родичи двинули в Москву, пировали по-царски, восхищались новой квартирой и вообще веселились. Именно тогда состоялось знакомство Виктора с именитым дядей. В разгар пиршества дядя увел его в кабинет и после недолгих расспросов сообщил, что хочет иметь Виктора в своем институте. Тот не знал, как выразить свою благодарность. Возвращался в Н. словно на крыльях, в возбуждении делился с Леной самыми радужными планами и места себе не находил.
Вчерашнего дня все пошло прахом. Раздался звонок от дяди Василия: завтра прибываю в ваши края, будь налицо и не забудь вручить мне все, что у тебя написано из докторской. Виктор в растерянности спросил, зачем дяде неоконченная рукопись, в ответ на что получил выговор. Ты что, милок, не понимаешь своего положения? Если я перевожу к себе в столицу родственника, он должен быть ценный кадр, видный специалист, не просто доцент из захудалого пединститута. Мне нужны веские основания, это понятно? Мои ребята подвергнут анализу твой материал и поставят его, так сказать, на правильные рельсы. Виктор поблагодарил дядю и впал в уныние. Считалось, что он работает над диссертацией и тема была давно утверждена, на самом деле показывать было нечего. Все было недосуг, да никто и не подгонял. У него было легкое перо, статьи и доклады сочинял с ходу, но в этой ситуации его вдруг охватила нерешительность, даже робость. Как еще посмотрят столичные знатоки на его писания. Брось ты переживать, сказала Лена, намарай ему рыбу страниц на сто. В истории все равно одно вранье, так что пиши, что в голову придет -- лишь бы идеологически правильно. От безответственного замечания жены у Виктора совсем руки опустились. Что с бабы взять, тем более, когда она узкий технарь (Лена преподавала химию). Он тем не менее послушно уселся за письменный стол, но за несколько часов не сумел выдавить из себя ни строчки.
Часов в шесть, совершенно разбитый, он вылез из-за стола, попил молока на кухне и поплелся в институт. Зачем, мы не знаем. Может быть, надеялся в коллективе получить помощь, найти поддержку или, кто его знает, утешение. В институте было пустовато. Занятия начинались только через пару недель, в здании шел капитальный ремонт. Формально он закончился, но повсюду можно было видеть рабочих, которые что-то делала, наверно, устраняли недоработки. В вестибюле его окликнули: Виктор, товарищ доцент! Он обернулся. Рослый кудрявый парень в спецовке широко улыбался, прямо лыбился. Он его сразу узнал: Михаил, студент-вечерник. С месяц назад он вот так же под вечер забрел в институт, а Михаил с дружками утащили его к себе обмывать мотоцикл. Посидели душевно, ребята рассказали множество историй про то, как строители халтурят, как воруют материалы и как развлекаются. Одна из практических шуток была такого рода. В панели дома снаружи делают сквозное отверстие. Подует ветер с определенной стороны, начинается пронзительный вой. Обитатели с ума сходят, а причину нескоро установишь. Это что, сказал весело один из строителей, для хохм ничего нет лучше канализации. Раньше действовали сермяжно: забьют телогрейку в унитаз, а теперь народ стал ученый. В трубу пониже кладут несколько бумажных мешков с цементом. Дальше обхохочешься. Здание давно сдано, а процесс идет: бумага расползается, происходит бетонирование. -- Ну, мы отмучались, -- сказал весело Михаил. -- Институт ваш проклятый у всех работяг поперек горла. Ни премий, ни сверхурочных, а вкалываем кажен день по двенадцать часов. Здание, видите ли, поставлено на специальный обкомовский контроль. Ладно, Бог с ним, как бы ни болела, лишь бы умерла. Теперь хоть отпуск можно взять. Я лично завтрашний день отправляюсь в мотопробег, а то до сих пор своего козла толком еще не прочувствовал. -- Счастливо тебе отдохнуть. -- А вам счастливо оставаться! -- Михаил подмигнул и ушел.
Виктор потоптался на месте, раздумывая, куда ему направиться. В библиотеку? Решил сперва зайти на кафедру, покопаться в своем столе, вдруг там самородок завалялся. Не особенно на это рассчитывая, побрел на третий этаж. У дверей кафедры, заслышав внутри голоса, задержался с мыслью, не лучше ли поворотить восвояси. Меньше всего был он сейчас расположен к разговорам. Машинально отворил дверь и сразу пожалел. За одним из столов, поближе к окну, заседали за выпивкой профессор Красиков и доцент Аптекарь. Красикова, пенсионного возраста и довольно чопорного, Виктору ни разу не доводилось наблюдать поддающим на кафедре. Аптекарь, весельчак и бабник, другие дело: тот был готов всякую минуту. Абстрактно Виктору его остроумие нравилось, но с ним он постоянно был настороже, чтобы не попасть впросак. В присутствии Аптекаря Виктор испытывал растерянность, выбирал слова, боялся сказать что-нибудь, что станет мишенью для острот. Еще его раздражало, что жена Лена с удовольствием смеялась шуткам доцента.
-- Пожалуйте за стол, выпейте с нами, -- сказал профессор. Виктор сесть не успел, а у Аптекаря готов был стишок:
Заходил доцент Агапов
В сюртуке, зато без шляпы.
Начинается, подумал он. Порой он сам был не прочь экспромт сочинить, может, получше этого, только не так быстро. Давайте выпьем за приятную компанию, -- сказал Красиков. Они выпили. Наличная закуска вся уместилась на одной тарелке, позаимствованной из институтской столовой: соленый огурец, разрезанный на продольные дольки, зеленый лук, плавленый сырок и несколько ломтиков вареной колбасы. Виктор взял огурец, понюхал, но есть не стал. Он здесь долго быть не собирался. Аптекарь налил всем: Выпьем, шоб, як кажуть у нас на Украйне, дома не журылись. -- Ты разве с Украины? -- спросил Виктор. -- Сначала выпить надо, -- сказал Аптекарь, анкетные данные потом. Они выпили. Виктору стало легче на душе. Дядя Василий и отсутствующая докторская больше его не тревожили. Может вот она где, подумал он, разглядывая на колбасу на тарелке, вслух сказал: Предлагаю тост за хороших людей. -- Присоединяюсь, -- сказал Красиков. Всегда пожалуйста, -- отозвался Аптекарь.
Застольная беседа, как ей и положено, когда мужики пьют в свое удовольствие, потекла легко и ни о чем: про погоду, которая стояла на редкость хорошая, про ассистента Гурьянова, который в очередной раз развелся и тут же женился. Упоминались и другие кафедральные сплетни, сами по себе незначительные, но помогавшие заполнить время между возлияниями. -- Хорошо у нас в городе, -- вдруг выпалил Виктор, думая про свое. Горячая точка планеты, -- поддержал Аптекарь. Красиков, смотревший в окно, повернулся к Виктору: Бьюсь об заклад, не угадаете, о чем мы перед вашим приходом беседовали. Про Свинолобова? ? спросил Виктор. Завкафедрой Свинолобов шел, по слухам, на повышение в министерство. ? Наоборот, ? сказал Красиков, -- про Фрезера, про бессмертную книгу его "Золотая ветвь". -- Грешен, еще не читал, все руки не доходят, ? честно признался Виктор, думая, что это свежий переводной роман. -- Теперь после вашей рекомендации возьмусь за нее в первую очередь. ? Как ты сей опус собираешься читать, хотелось бы знать? ? подпустил Аптекарь. ? Не понял, ? сказал Виктор. ? Натурально. Твой же английский на уровне Мама моет раму. ? Ты про что? ? Он имел в виду, что книга эта на русский не переведена, ? извинился Красиков. ? Английский у меня тоже далеко не беглый, спасибо, Илья помогает (Он кивнул на Аптекаря). ? Вы меня простите, профессор... ? Валентин Захарович, если не возражаете. Или просто коллега. ? Я все равно сбит с толку относительно того, зачем мне с этим английским романом возиться. ? С романом? - вскрикнул Аптекарь. ? С романом! С ро-ма-ном! Возиться, вожжаться, по травке кататься.
Я пошла с романом в лес,
Он под юбку мне залез.
Оказался тот роман
Очень дерзкий хулиган.
Ах, роман, мой роман,
Интриган и бонвиван.
Тот волнительный роман
По сей день нейдет с ума.
Пропев куплеты, Аптекарь развалился на стуле, изображая смертельную усталость после творческого порыва. ? Злоупотребляете, Илья, ? сказал профессор с укоризной. ? Больше не буду. ? Вы меня извините, коллеги, -- сказал Виктор ядовито, ? но я все равно не возьму в толк, на кой хрен мне, скромному советскому доценту, это... импортное произведение. Он невольно взялся за майонезную банку (Я забыл упомянуть эту деталь. Одно время в нашем отечестве стаканы и рюмки были в дефиците, причины которого до сих пор не установлены. Именно тогда возник и закрепился на кафедре обычай пользоваться для возлияний майонезными баночками емкостью 200 грамм, точнее будет сказать миллилитров. Для каждого тоста доверху их не наполняли, а так, на треть). ? Пора и выпить, не все болтать, ? обрадовался Красиков и налил всем водки. ? Будем здоровы. -- Салют, -- откликнулся Виктор, -- по-итальянски на здоровье. Они выпили. Аптекарь собирался что-то сказать, но профессор не дал: Я хочу вернуться к "Золотой ветви". Фрезер собрал неисчислимые сведения про верования и ритуалы примитивных народов, он показывает -- очень убедительно -- как многие из них были усвоены христианством. Поразительно многое из нашего повседневного обихода, из обычаев и обрядов уходит корнями в такую древность, что подумать страшно. Взять хотя бы Илью. Его шатеновые волосы, в просторечьи рыжие, нередко вызывают поддразнивание. Происхождение такого отношения древнее, чем можно проследить. В Египте рыжеволосых людей приносили в жертву Осирису, богу плодородия, при этом их разрывали на части и разбрасывали по полям. -- Неужели так было на самом деле? -- поразился Виктор. -- Увы, -- сказал Илья. -- До сих пор чувствую. И это только один пример. -- Валентин Захарович, - спросил Виктор, -- а есть там про евреев, прочему они свинину не едят? Мне один человек доказывал, что она вроде вредная для здоровья. -- Должен вас огорчить: не знаю. Книга толстенная, восемьсот с лишним страниц, я продвигаюсь медленно. -- Скажите Фрезеру спасибо, что он ее ужал для издания двадцать второго года, перед этим она была издана в тринадцати томах, -- блеснул эрудицией Аптекарь. -- Перейдем к табу на употребление свинины. Автор, полный титул которого сэр Джеймс Джордж Фрезер, кое-что про это говорит. Запрет, само собой, никакого отношения к здоровью не имел. Почитатели фригийского Атиса тоже не ели свинины. Согласно одной легенде, Атиса убил кабан во время охоты, но рассказывали и другую историю -- что он умер, оскопив себя. По этому поводу во время ежегодных празднеств в его честь находились фанатики, которые добровольно и собственноручно расставались со свои мужским достоинством. Последователи Осириса тоже не употребляли свиного мяса -- Бог весть почему. Относительно евреев Фрезер дает два противоречивых возможных объяснения. Согласно одному, евреи считали свинью нечистой, но есть и другое. Во времена пророка Исаии были среди иудеев такие, которые поклонялись свинье, иными словами, она была у них священным животным. -- Я не совсем тебя понял, -- сказал Виктор. -- Насчет чего? -- Насчет мужского достоинства. -- Понять это трудно, но так было. Исторический факт. -- Что было? - Люди впадали в экстаз и... -- Послушай, Аптекарь, мы тут все свои. Ты не можешь сказать напрямик, что там происходило? -- Люди... отрезали себе яйца, так понятнее? -- Боже мой, зачем? Зачем они это делали? -- Во имя веры. -- Да ты что, совсем? Какая вера может заставить людей пойти на такое? -- Вера, братец, подвигает человеков на разные поступки. Ты, к примеру, во имя веры партвзносы платишь и одурачиваешь юношество, а они... -- Илья, -- вмешался профессор, -- вы переходите эти самые, как их? рубежи. -- Рубежи чего? -- Этого самого, вы сами понимаете. -- Я запутался, -- сказал Виктор и посмотрел в окно. -- Какая связь между моими партвзносами и ихними отрезанными яйцами? -- Дорогой Виктор, тебе совершенно необходимо уяснить, что акт отсечения гениталий зафиксирован в мифологии, то есть в глубинах человеческого сознания. С Кроносом знаком? -- Ну да, греческий бог. -- Титан. Так вот, сей Кронос однажды схватил серп и упомянутым образом расправился со своим папашей Ураном. Гениталии Урана полетели в море, вокруг них вскипела пена, из которой вышла всем известная Афродита. Такие дела. Разговор, как видишь, идет о вечности, а ты со своими партвзносами суешься. -- Не обращайте внимания, Виктор, Илья слишком разгорячен. -- Я не пьян, -- сказал Аптекарь. -- Никто не пьян, - перебил его Красиков и встал. -- Мы веселы только, ей Богу, но кто-то бессовестно врет. Я, кажется, заврался. Он сел. -- Сколько времени пьем, а трезвые, как дураки, -- сказал Аптекарь. -- Предлагаю тост за Фрезера. -- Отличный тост, -- воскликнул Красиков. Он снова попытался петь, на этот раз на манер ансамбля Александрова: Страну беспробудного братства/ Мы все отстояли в бою! К чертям пение, лучше выпьем. Они выпили. -- За что мы пили? -- спросил Виктор. -- За Фрезера, -- сказал Аптекарь. -- Надо теперь выпить за его здоровье. -- Он умер. -- Как это умер? -- Жил и умер. -- Когда это случилось? В сорок первом году. -- Интересное совпадение, у меня диссертация про сорок первый год. -- Действительно, -- сказал Красиков. -- Вы завершили свою диссертацию? -- Да, -- подтвердил Виктор, -- завершил выбор темы. -- Поздравляю, -- сказал Илья. -- Я тебе подскажу интересную тему для главы. -- Спасибо, -- сказал Виктор. -- Сердечно тебе благодарен. -- Не бери в голову, -- отмахнулся Аптекарь, -- лучше послушай, какая тема богатая. До 22 июня советское правительство было в союзе с Гитлером, а после этой даты весь народ. -- Не понял, -- сказал Виктор. -- Очень просто. Гитлер был против евреев, а только война началась, как наш народ тоже против них ополчился. -- Это ерунда, не может быть! -- Это, увы, правда, -- вмешался Красиков, -- вы, молодые люди, еще на свет не появились, а я это видел своими глазами. Ничего хорошего. Побочный результат войны. -- Может это из-за того произошло, что евреи склонны к спекуляции и землю не пашут? -- спросил Виктор. -- Как не совестно такую чушь повторять! -- возмутился Красиков. -- Давайте выпьем за дружбу народов. -- Прекрасный тост, очень правильный, -- поддержал Виктор. Они выпили. -- Я хочу тост предложить, - сказал Красиков торжественно. -- Хотя нет, я лучше вам расскажу про одну песню. Я бы ее спел, но мои вокальные способности сегодня не на высоте. Так вот, песня эта имеет историческое значение. Да... Красиков помолчал, задумался, потом встрепенулся: Итак, на чем мы остановились? -- Мы остановились на вашем желании познакомить нас с некой исторической балладой. -- Не баллада, Илья, а частушка. И, будьте добры, не злорадствуйте. -- У меня и в мыслях не было. -- Тем более. В преддверии войны нас ежедневно заверяли, что СССР никакой враг не страшен. По каковому поводу мы распевали шапкозакидательские песни. Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. Или: А если к нам полезет враг матерый, он будет бит повсюду и везде. Повсюду и везде, можете не сомневаться. Но венец этих усилий была песня "Если завтра война, если завтра в поход". Под ее влиянием мы думали, что война будет навроде массового турпохода. Народ откликнулся на эту пропаганду пародией. Если вы с ней знакомы, я ее воспроизводить не стану -- по причине неприличных выражений. -- Я никогда не слыхал, -- признался Виктор. Аптекарь промолчал. -- Тогда вы меня извините, но текст такой:
Если завтра война,
Слепим пушки из говна,
В жопу пороху набьем,
Всех фашистов перебьем.
Гротеск, достойный Рабле или Свифта. Пушки изготовляют из указанного материала, а заряды набивают все-таки в задницу. Очень похоже на нашу родную власть, на гениального товарища Сталина, на наше отечество. У нас исстари все делается через это место. Вот вам, Виктор, благодарная тема для диссертации. Оттолкнувшись от этого фольклорного шедевра, показать бессмысленность и жестокость власти. Народ голодом морили ради державной мощи, а пришел враг, все покатилось к чертовой матери. Он стукнул кулаком по столу. -- Мой батюшка погиб в ополчении, им даже винтовок не дали, одни саперные лопатки. Он закрыл лицо ладонями. -- Валентин Захарович, может, вы воды выпьете? -- спросил Виктор. -- Водки выпью. За упокой душ невинно загубленных. Они выпили, не чокаясь. Красиков не унимался: Ну что, Виктор, хороша тема? К вопросу об истории одной частушки? -- Профессор, -- спросил Аптекарь, -- за что вы нашего Виктора так не любите? -- Я!? С чего вы это взяли? Объяснитесь. -- Проше пареной репы. За попытку высмеять власть через народное творчество доблестного доцента Агапова подвергнут публичному колесованию и четвертованию. В таком порядке. -- Согласен, это я того, -- Красиков сдался без борьбы. -- Простите великодушно. Предложение мое было неуместно даже в качестве шутки, каковым оно не было. Кстати, Илья, я не вполне представляю эти наказания, это по вашей части. И причем тут порядок? -- Очень просто. После четвертования субъект был ни к чему не пригоден, потому что его разрывали на части, привязав за руки и за ноги к четырем лошадям. -- Господи Боже мой, - сказал Красиков. Виктор зажмурился. -- Поэтому колесование должно было предшествовать четвертованию. Приговоренному молотками ломали члены, после чего распинали на колесе, фактически барабане, и обычно оставляли медленно умирать на глазах любопытной толпы. -- Что означает ломали члены? -- поинтересовался Виктор. -- -- Конечности. - Довольно, умоляю вас. Предлагаю выпить за доброту и милосердие. Красиков жадно проглотил водку, Виктор только пригубил. Он находился в равновесии с миром: ему ничего не было нужно. -- Я бы хотел уточнить и дополнить свой тост. -- Красиков поднял глаза кверху, наморщил лоб, потом положил голову на стол и уснул. -- Человек за день устал, -- сказал Аптекарь. -- Я знаешь что подозреваю? Что я сам еврей. Родители во время войны погибли, меня одна добрая женщина подобрала и вырастила как своего. Рассказала про это только перед смертью. Про мою натуральную семью она ничего не знала, только фамилию Аптекарь, а до этого я был Пономарев. -- Илья, -- сказал Виктор и положил Аптекарю руку на плечо, -- давай за еврейскую нацию выпьем, потому что я тоже еврей. Только сейчас понял. Мы все от Адама происходим и особенно от Евы. Они выпили и долго беседовали, сидя рядом со спящим Красиковым. Больше Виктор ничего не запомнил, только ощущение спокойствия и тихой радости. Когда Аптекарь тоже уснул, Виктор немного посидел за столом и решил, что пора домой.
Он медленно шагал по спящему городу. Рассветало. У него мелькнула мысли заглянуть к кому-нибудь из приятелей, но ноги несли его к дому. На душе было радостно, он готов был весь мир обнять, только никто не попадался. Все равно он был счастлив. У дверей квартиры он долго возился, стараясь попасть ключом в замочную скважину. Задача была не из легких: ключ был слишком велик для крохотного отверстия в двери. После нескольких неудач сообразил, что лучше это сделать с разбегу. Выскочила Лена и затащила его внутрь.
Ему снилось, что он сидит на трибуне стадиона, а кругом все места заняты цветами. Хризантемы и гладиолусы, гвоздики и георгины, пеоны и розы пили лимонад, лузгали семечки, свистели и аплодировали. Игроки на поле были не то цветы, не то животные, он не мог разобрать. Это его не беспокоило, потому что он без конца поглядывал на сидевшую рядом орхидею. Виктор никогда в жизни орхидей не видел, но знал точно, что соседка из их числа. Он и сейчас не мог описать ее словами, было только ощущение красоты и свежести. Ему до смерти хотелось с ней заговорить. Неожиданно она ухватила его за воротник рубашки, стала трясти: Витя, вставай же ради Бога, в аэропорт ехать пора, дядю Василия встречать. От ректора звонили несколько раз. Как это можно так напиваться! Какое-то время он пытался не расставаться с орхидеей, но потом открыл глаза. Над ним склонившись стояла Лена. Лицо у нее было размытое, не в фокусе. Комната вместе с мебелью и фотографиями на стенах вращалась, как в американском аттракционе, который он посетил в Москве. Обычно, когда он перебирал накануне, Лена утром обрушивала на него могущество естественных наук: давала понюхать нашатыря, заставляла выпить воды с содой, после чего загоняла под холодный душ. На этот раз он ни за что не хотел расставаться с похмельем. Лена уговаривала и грозила, поочередно взывала к совести и разуму, все было тщетно. Виктор, стоял, покачиваясь, и не хотел сдвинуться с места. Окружающие предметы плыли перед глазами, голова болела нестерпимо. Еще хуже было ощущение исторической обреченности. С востока неумолимо надвигались орды Чингис-хана, с западной стороны ревели моторами гитлеровские полчища, а где-то в океанских далях невидимые, но грозные, ощетинились силы американского империализма. Лена попробовала затронуть чувство долга: Витя! В трудную минуту ты обязан помочь родному институту. Представляешь, прилетает дядя Василий, важная шишка, а в здании туалеты переполнились...
-- Дядя Василий не играет значения, мы против культа личности. Я решил переменить тему диссертации. Буду писать историю одной замечательной частушки. Хочешь послушать? Не дожидаясь приглашения, он запел приятным баритоном. Обычно Лене любила слушать его пение. Мотив был складный, прилипчивый, наполненный ожиданием:
Если завтра война,
Слепим пушки из говна,
В жопу пороху набьем,
Дальше, вопреки тексту, разворачивался и уходил в небо лирический распев:
Всех фашистов, все фашистов перебьем.
С каждым повтором песня все больше и больше нравилась Виктору. Закрыв глаза, он пел во всю мощь легких. Лена зажала уши ладонями, убежала на кухню, оттуда на лестницу, но укрыться от Викторова голоса было невозможно. Скоро ей стало казаться, что ее преследует запах.
22 августа 2001 года,
Кресскилл
3,937 words, 12 pages
11
Copyright Џ 2001 by Vitaly Rapoport. All rights reserved.