Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Лариса Володимерова
В лабиринте сознания
Амстердам 2021
Графика на обложке - "Л.Володимерова. Автопортрет"
Copyright No 2021 bei L.Volodimerova
Alle Rechte in dieser Ausgabe vorbehalten
ISBN 978-3-949501-19-7
Gesamtherstellung Edita Gelsen e.V.
logobo@gmx.de
Printed in Germany
СОДЕРЖАНИЕ
Миниатюрки. Рассказы.
Бой-френд скинул ноги...
Виртуальное счастье
Ранняя старость...
Молодость
Три возраста
Гимнастика для ума
Ну обидели...
Зоопарк
Теперь это случается...
Трудно быть богом...
Тут спор возник...
Куплю резинового мужчину...
Ну что, итоги?..
Девки, замуж
Мужчина был так прекрасен!..
Мама вернулась с работы...
К середине короткого северного лета...
Нефантастический рассказ
Парадоксы
Лепишь себе храм...
Зохраб
Часы теперь все навороченные...
Какие посмертные счеты?..
Красавчик метался...
Поплавок
СТИХИ
Царь-Буян. Роман
Спасибо всем, кто меня не оставлял (извините за повторы имен). Это Алиса Володимерова, Наталья Абельская, Дмитрий Агеев, Наталья Айоаней, Михаил Армалинский, Александр Барсуков, Анатолий Белоусов, Анастасия Бернар, Илона Бондарь, Александр Бродский, Лидия Григорьева, Галина Евнович, Николай Желнов, Ларисса Житкова, Виктор Идоленко, Сергей Касьянов, Светлана Кирсанова, Татьяна Корнелиус, Светлана Князькина, Сергей Кравцов, Игорь Крайз, Ирина Крылова, Наталья Лавринович, Валентина Лебедева, Галина Левченко, Михаил Лившиц, Сергей Муравьев, Марина Немиленцева, Тамара Немцева, Лариса и Михаил Павловы, Ольга Падалко, Александр Первачев, Мила Проводникова, Елена Риб, Михаил Свойский, Ирина и Николай Сулаберидзе, Елена Сурикова, Наталия Так-Вялкова, Натали Чистякова, Юлия Шемер, Леонид Эмдин, ??? ??? , Kanstantsin Hints, Natasha Agam, Tatiana Novikova, Galina Azarenkova, Samir Saidi, Ahmed Belha, Zokhrab Mamedov, Michael Dorfman, Vladimir Froloff, Irina Wagner, Hassan Wakif, Kate Imagine Vasilieva, Te Los, Tatiana Yukbal, Irena Leibovich Smelovitskaya, Valentina Dewall, Elena Fla, Osman Y?ld?r?m, Ichou Mohamed Tayrizare, Berta Netten, Tanya Weintraub, Oksana Arensman, Emilia Byalsky, Natalia Likhacheva, Inessa L.Joukova, Raisa Reznik, Irena Leibovich Smelovitskaya, Mario Yurivilca, Anna Pasternak, Faina Letoutchaia, Nonna Garaseva, Georgii Grechushnikov, Valera Pakalov, Julia Vitoslavsky, Marijke Biesbrouck-de Jong, Felix Cyporin, Kseniya Kamenskaya, Irina Solovieva, Jasvir Jassi, Sviatlana Ivanova и еще многие, кто хочет остаться неназванным, но мне не менее дорог.
Миниатюрки. Рассказы.
+ + +
Бой-френд скинул ноги с кровати, успевая нагнуться - поймать падающую пустую бутылку, но в его никогда не просыпавшемся сознании она еще долго катилась, с глухим звуком цепляя паркет, а он испуганно вслушивался, не проснется ли та, чье имя он больше не помнил. В углу было тихо, он прошлепал, споткнувшись о провод, зажурчала вода, сам по себе со стола сполз задумчивый лифчик, дом туго кряхтел и постанывал.
Не бой и не френд, он пытался прицелиться и промахивался мимо джинсов, перепрыгивая с пятки на носок, как будто с невыключенного немого экрана ему командовал тренер - раз, два, - и на три у него получилось, дрожащими пальцами он почти застегнул ремень и даже расправил плечи, вдыхая запах парадной, словно кошки и пьяницы могли заменить ветку сирени и утро.
Счастливый, свободный, он уже тек на работу, вливаясь в толпу и стараясь держать равновесие. В углу заскреблось, из-под простыни вынырнула рука и прищурился глаз - женщина облегченно вздохнула, вскочила с дивана, и ее взгляд столкнулся с галереей бутылок, мысленно взвешивая ту силу опасности, когда лучше уже не беременеть.
Ночью все начиналось с начала. Не так важно, с кем. Окна в окна, напротив жил парень, в соцсетях обреченно всем предлагавший развлечься в настольные игры. Друзья шутили насчет групповщинки, никто ведь не знал, что впервые за несколько лет он встряхнулся после смерти жены, и что дети встречают молча с работы, и всем некуда деться в рамках мертвой квартиры от эха веселого лепета.
Мужчина спит. Ничком. Поникли руки.
Перебирает жизнь во сне и стонет,
Запоминает встречи и разлуки.
Будить не стоит
(25 августа 2021, Амстердам)
Виртуальное счастье
1.
Мужчина волочил ногу, продвигаясь вперед под дождем. Можно было сказать, что назад. В нем не стихал диалог, точней, спорила память с тем, в кого он превратился, и на разные лады заливалось эхо, которого он вживую не слышал с тех пор, когда полз по горам.
Но и это было неправдой. В горах он родился, а теперь летал по ночам и тогда одеяло пахло овчиной, мочевиной и сыром, стекающим в миску по марле, истончившейся в перевязках тех раненых, которые, как и он сам, беззвучно кричали в кино, идя в немую атаку, потрясая сбитым калашниковым и падая в лужу - всегда лицом вниз.
Мужчина споткнулся, придержал себя за угол навороченной частной ограды и умело поправил дыхание, поставив сердце на место: три вдоха носом - и тягучий выдох ртом, в котором от боли хрустнули зубы, ударившись друг о друга, осклабив улыбку и выбив звонкую дробь. Помогало - пересчитать тех овец, зависших на склоне и приклеившихся, как личинки в открытом сортире, на фоне заката - а лучше восхода, когда полдень стоял впереди, а прохладное утро предвещало томительный день. Впрочем, сутки мчались стремительно, как облака на вершинах, а сейчас, в новом времени и чужой, ненужной стране под дождем ему было зябко.
Он цеплялся за ощущения, лишившись последних чувств не в смысле упасть и забыться, а потому, что любовь всегда соседствует с ненавистью, превращающейся в равнодушие. И, как иголки в занемевшей ноге, едва постреливают эмоции, напоминая о яви: зима, лето, век прошлый и настоящий, по сезону переодеться - но всегда камуфляж, память голода и беспризорности, ожидание выстрела, непредвкушение счастья, серость в любую погоду, черная кошка, перебегающая дорогу в час между овчаркой и волком. И смута в душе, без наркоза вывернутой наизнанку и криво заправленной внутрь, как пропитанная кровью гимнастерка с убитого друга.
Если что еще и хотелось, так это зарыться в теплую грудь, но женщина предала, а прочих он сам оттолкнул не в пользу сравнений. Грудь качалась во тьме - безразмерной: она была материнской, сочилась душистым и сладким, сосок ее морщился, не вмещаясь в рот и выскальзывая, а перед самым оргазмом лупил его по щекам, кипящим от пота.
Грудь маячила и возвращалась в минуты отчаяния. В карцере на бетонном осклизлом полу, покрывавшемся инеем перед тем, что должно быть рассветом. В тюремной больничке, когда легкие отплевывались кусками и сползали за простыню с пришитым наскоро номером, уже почти совпадавшим с тем, что в морге привяжут к ступне или пьяные санитары из зэков подвесят за палец ноги с оторванным ногтем.
Грудь являлась, когда сообщили ему о свободе: а я?!. И когда, посмеявшись, погнали на новую ходку. Возвращаясь к баранам и усердно считая с начала по головам, он ошибся в рогах, наставленных на него и ему, и перешел на цитаты:
На сетчатке глАза записывается судьба.
Стрекозой ты не сразу станешь, но муравьем
потанцуем еще - ты не помнишь, а как вдвоем
это все происходит, когда уже нам труба,
но фасеткам хочется щекотать объем,
не касаясь крылышками ледяного лба?
Он нащупал таблетки за пазухой и поспешно принял на грудь, запивая слюной; идти оставалось недолго. Он был мужчиной восточным и верил в ислам, потому что нельзя же не ждать ни чёрта, ни бога, и как другие бездумно мусолят зубную щетку, так он с утра зарывался в арабскую вязь и на пять минут забывался. Как-то так он себя заземлял, ощущая соборность и стадность: все же в мире он не один.
2.
Мужчина придумал, как всегда идти рядом с той женщиной, которой был вынут из быта. Ему теперь стало светлей и он мысленно потирал ладони, отбивая по клавиатуре те несвежие новости, за которые платили не что чтобы щедро, и которые он просчитывал, так как жил в гуще событий, а они повторялись по кругу. Так обычно редактор журнала не тратится на астролога, а берет гороскоп из пожелтевших подшивок сетей, но если по пьяни - то вытаскивает из башки, опускаясь все ниже в тарелку с салатом. Там, в оливковой жиже, грядущее без извилин и прозрачно, как рыбка в аквариуме.
Наш мужчина не пил, едва отстав от наркотиков, и в сети был владыкой. Устав, он играл, бросая кости в бесконечные группы и чаты - туда, где паслась его женщина. Когда она приближалась к краю пропасти слишком близко, он подхватывал ее и обманом заманивал в новый овин, а если был занят, то послушный ему волкодав понимал свое дело.
Атрофия всех чувств позволяла ему быть спокойным в любой ситуации, а поскольку неандерталец еще слишком жив в нас и всем тяжело заправляет, то сомнения отметались.
Сколько-то лет назад все было иначе. В некой третьей стране на птичьем наречье звучала любовь и надежда. Днем они жили в каморке за фанерной перегородкой и слушали секс у соседей, и только ночью, когда в общежитии беженцы упивались вусмерть, докуривались и уставали бить морды, эта все же не юная женщина, воровато оглядываясь и кутаясь в полотенце, как в мужские объятья, выскальзывала в то пространство, где был душ и обмылки.
Все там стояли транзитом, и неуверенность придавала им жадной наглости, все стеклись туда от контузий, войны, революций и пыток. Узнавали их по глазам, вечно бегающим и бесправным, ненасытным до жизни и хлеба.
Но там также скрывались и те, кого разобрали спецслужбы, кто копил информацию о готовящихся терактах. Такие работали молча. И когда наш мужчина кричал по ночам, закрываясь рукой от бомбежек, то прильнувшая к нему сзади обвивала его волосами, прижимая, как прячут ребенка, и не давая очнуться от этой женской заботы.
Где-то был у них дом, отплывая все дальше и призрачней, как это делают мертвые, на сороковой день затихая и растворяясь, а через год-другой отворачиваясь от живущих. И только в тумане различались еще очертания, но уже не слышалось голоса. Да и был ли он, дым из трубы, белокурый и едкий? Васильки и ромашки, исколотые соломой, иссеченный ливнями берег, где не то что следов у воды - не осталось песка. И горы подтаяли так же.
Эта женщина познавала весь мир сквозь мужчину. Чем пахнет туберкулез, от чего отворяются раны, как скрипучие ставни, и что их не найдут, если днем припрятаться тише, а ночью стонать только шепотом. Она все это знала по детям, оставленным где-то за гранью.
...Сообщение в телефоне еще не звенело, но она впотьмах уже продвигалась наощупь по спящей квартире, вытянув руки и шаря по стенам, до конца не проснувшись и понимая, что он тоже ждет ее на другом конце света. Так мать успевает к младенцу, пока невидимая пуповина еще дрожит, как струна, под ослабевающим током, и ребенку не удается заплакать от удивления, что ему вот-вот было бы мокро и голодно, а теперь он качается в жарких руках и прильнул к духмяной груди - так надежно и дома.
На экране мобильника засияли слова, и она улыбнулась навстречу. Впрочем, теперь ее губы всегда раздвигались помимо желания, так как и он, и она понимали, что спаяны намертво. Запоздавшая страсть, а вернее, смертельная нежность, оказавшаяся родственной дружбой, уже не казалась постыдной.
Она стояла на облаке, ветер легко сдувал с нее красный песок, разглаживал волосы и одежды. Она была моей тезкой, Чайкой, но с правильными чертами лица, если они имели еще какое-либо значение. Она не смотрела вниз, где задерживался любимый, но каждый миг его чувствовала и давала ему развлекаться. Ведь любовь остается младенцем, а миг наверху - это вечность. Им еще предстояло прожить, и спешить было некуда. Он готовился к перелету туда, где ее оставлял, а Чайка им посылала погожие летние дни, легкий бриз по ночам, днем попутное течение и блестящих на солнце дельфинов.
Это свобода предлагала им выйти из клетки, дразнила смертельной опасностью: так он и спал, как мальчишка, нарыдавшийся от обиды, в изнеможении после всего, что случилось.
3.
Он был настоящим мужчиной. Их коллег убивали подряд - и полонием, и рицином, и расстреливали в подъездах, если кого настигали. Они были загнаны совестью, под запретом вернуться на родину, ради которой сражались и где ничего не менялось.
Так счастливчик выйдет из отпуска или после длинной разлуки, ключ хрустнет в замке, половичка выдохнет пылью, луч солнца пронзит занавеску - глядь, оно все такое же, пока ты проплыл континенты, прогрыз горы киркой, перепахал всю планету. Все живет без тебя по привычке, а ты снова знакомишься с отражением в зеркале: это чья там кривая ухмылка?!
Он в отпуске был десять лет. Чифирил, когда заслужил. Она, дурочка, им гордилась постфактум: криминальный авторитет! Он всегда сидел по политике. Его уважали за честность: сорганизовав семь сотен зэков, доведенных до отчаяния, он с ними вышел на плац, и они вскрыли вены на запястьях бритвами, пронеся их во рту. А кто раскроил и брюшину.
Жировая полость развалилась вывороченными складками и оголенными венами, текущей наотмашь кровью. Это пекло заполнило плац, застывая в багровый студень. От вони тошнило, конвой дышал через тряпку. Солдаты теряли сознание.
Разве мог он выжить и выбраться нежным из-под груды тех трупов, где брат стеной шел на брата, из брандспойта запаивая разверстые рты, обжигая газом и прицельным огнем то, что было еще человеком?..
Когда он смотрел на овчарку, люто рвавшуюся с цепи из рук конвоира, она приседала на задние лапы и начинала скулить, озираясь и плача, и становилась щененком. А в это время его будущая, еще не взошедшая женщина, танцевала с другим на балах и кокетничала, роняя платки и булавки, со всеми, кто ей предлагался. Она надкусывала, отставив мизинчик, шоколадные булочки, а шампанское холодило ей голос и щекотало дыхание. Разве мог он не выжить?
Эта женщина, полгода молчавшая у него почти под кроватью, ни в чем не нуждалась, кроме как в нем самом и в мелочной ласке - тёплом оброненном слове, как кличка собаке. Она отдала всю себя, растворившись в его желаниях, прислуживала и струилась в его ладонях, взлетая, как птица, пока он сердился, что она ищет бриллиантов и тряпок. По его смутной вере Мать была божеством, "просто женщин" - не существовало, они тлели, как в сумерках тени, когда кушанья были поданы, а уставшие ноги - омыты поцелуями и слезами.
Среди беженцев много поддельных, не говоря о шпионах. Валят, напичканы золотом, наигрывают психиатрию, сочиняют легенды. Эта пара была настоящей, но и в их шкафу за печкой хранились скелеты. Мало войны и тюремной закалки, чтобы повыбить живое; так и женщина понимала, что ее мужчина - убийца, перестроечный килер, готовый с молитвой - на вышку. Она знала, какие там были облавы и легкие деньги и почему ее мужу никогда не будет покоя.
Проводя язычком по его растерзанным шрамам, она грустно предчувствовала, что заполучить ледяной поцелуй можно только через его некрофилию и садизм, и что тени их не пересекались, а брели молча рядом. Не прикасались к щеке его отстраненные губы, а только память о прошлом и пустые надежды на будущее шевелили его поседевшую челку, серебряную с голубым, и она отлетала, как голубь.
Он ей все прощал, как ребенку, и не мог спустить ничего. Он желал служанку и на свободе все оттягивал срок возвращения. Разве нары когда-то пустуют?
Измучив друг друга, никак не умея совпасть, они, как две пропасти, зависали одна над другой, находясь в разном времени. И у меня была твоя виртуальная зависимость, милый. - Среди ночи, когда уже почти засыпаешь, ты вдруг слышишь звоночек - пришло ее сообщение. Ты вскакиваешь и читаешь. И потом уже не заснуть, как если б заплыл далековато в море - и видишь, что твою одежду уносят. И ты так же бросаешься к берегу, только он уже изменился.
И пока ты не раскромсаешь ваши общие воспоминания, не похоронишь сто раз, воскрешая, чтобы убить и опять насладиться, ты так в том плену и завязнешь.
...Мужчина немного прихрамывал, загребая кроссовками лужи, подсвеченные фонарем и тоскливой луной эмиграции. Он себе говорил по-французски, но оно отзывалось на русском и теребило на горском, и вавилонская родовая башня каменных нагромождений напоминала лишь то, что когда-то давно он подарил ее милой. И что до сих пор там внутри замурована женщина - без имени и без лица.
(11 октября)
+ + +
1.
Ранняя старость - веселая спутница. Непонятно, уже можно прочесть Канта? Или еще.
Она как соседка по парте: подглядываешь через плечо, высунув язык от усердия и пытаясь вывести такие же ровные буквы, как в тетрадке по чистописанию. Обязательно капнет клякса или порвется бумага.
С ней ты еще можешь пройти по улицам километров пятнадцать. Но уже лучше десять. В лесу.
Нагибаясь за подосиновиком, чтобы никто не увидел. Или делая для себя вид, что ты этот гриб не заметил. Там где-то еще будет дальше.
Учишься перебежками передвигаться по комнатам: не забыть взять то и сразу же это - чтобы не возвращаться. В уме держишь охапку - а из рук уже рассыпается.
Старость - это желание врезать по баночкам с биодобавками битой из-под гуталина, а потом пропрыгать из клеточки в клеточку в "классики". И желательно со скакалкой - но мысленно. Озираясь, чтоб без прохожих: зачем им видеть, как ты разгибаешься? У них тоже нервы и будущее.
Старость - такой маринованный скользкий гриб с круглой шляпкой, которую ты нанизываешь на вилку. А зубцы ее сточены, ну так вот в чем причина!.. Напоминает футбол, но ворота всегда под столом.
Это зеркало в примерочной, где главное не рассмотреть себя сзади и сбоку. В упор уже вроде привычно. Коротко еще можно - но без трикотажа в обтяжку, флиса в сборку, без старящего фиолетового и чтобы не очень спортивно.
А то сразу нужно собачку с кроссовками. А с ней же еще просыпаться так рано и куда-то гулять при январской тьме, прислонясь к фонарю на дороге. Пока она весело скачет и тебя приглашает понюхать: вот тут тоже гуляла собачка. С хозяином, обнимавшим твой же фонарь. Просто вы разминулись.
Старость - когда ты, улыбаясь, уселся за праздничный стол, тебе сзади придвинули стул, ты гордо расправил фалды и накрыл салфеткой - пока еще только колени. Но скоро - слюнявчик. И тут понимаешь, что вот в этой бутылочке - крепко. А вон та далеко. А в этой много глюкозы. А та собьет с ног вообще, причем вместе со стулом. И что ты один за столом, тебя некому будет поднять. Но не будем о грустном.
Старость - когда со спины обращаются: девушка! А потом опускают глаза. И когда парень весело говорит тебе: дед, ну ваще ты даешь! И в последний момент задерживает ладонь, занесенную, чтобы хлопнуть тебя по плечу: а вдруг ты рассыпешься.
Старость в раздумье, пригодится ей этот презик или можно выбрасывать. Она вдруг замечает, что прекрасны все девушки или все юноши, а раньше был только один. И пилила обычно все та же.
Раньше в меню стояла газета за завтраком - а теперь в ней остался кроссворд, прописанный доктором. Свежий воздух вместо закуски. Чай вместо кофе. Говорят, еще жизнь после смерти, или наоборот. Орущие внуки соседей, пока ты один колупаешь свое воскресенье, но яйцо уже слишком вкрутую. А ты еще очень всмятку. Да и погода не очень.
Ранняя старость - такая прекрасная штука, когда ты уже замечаешь, что чайник со свистком откликается. Причем тембр различаешь, а оттенки что-то не очень. И часы еще тикают. А радио на ночь ты уже не выключаешь, чтобы вместе с ним просыпаться, как делала твоя бабушка.
Хорошо, что ты вовремя научился беседовать с гуглем. Но не очень, что путаешь телефон и пульт управления: але, Москва, вас не слышно.
С добрым утром, товарищи!
2.
Старость - собачка, которую тащишь за собой, как сумку на поводке. Или тень: то длинней, то короче. Инстинктивно хочется перегрузить себя, как компьютер. - Вроде и не было страданий, болезней, потерь. Войти в ту же воду.
Все больше ценишь тех немногих, кто помнит твое уменьшительное. И может просто на ты.
Один олигарх улыбается, как ребенок, если задашь ему взбучку и ткнешь носом в ошибку. После мамы с ним никто так не разговаривал. Его же все хвалят и любят!
В одном игрушечном городе (Ёшка) изменила кошка коту, спрыгнула с постамента и ушла жить к другому. Вот так душа потерялась, и человек пошел искать ее - в обратную сторону, как память раскручивается перед смертью.
Поколение пересчитывается на раз-два-три, отзывается на пароль. Например, табуретовка. Лампочка Ильича. На пионерскую песенку. Пока ты, выйдя из дому, каждый раз сомневаешься: если сломается лифт, то как ты вернешься? Растерянно смотришь на дверь, она предупредительно захлопнулась, выскользнув из-под руки. Бедный Киса. Ты вздыхаешь - и в путь.
Ступенька бывает трамплином. Твоей памяти с избытком хватит на любое забвение: если нюх вконец отобьет, то с тобой все равно останется аромат духов "Ландыш", земляничного мыла, "Беломора", подъезда и хлеба.
Если слух исказится, то никто не отнимет дирижерскую палочку, взметнувшуюся в филармонии, или плеск окушка в камышах и осоке. Если зрение, - какая разница, миллионы не знают, что синий отличается от зеленого. Цвет морской волны в барашках и пене всегда будет биться о камни.
А когда ты забудешь себя, тебе об этом напомнят. Ты же всем нужен, а прежде всего - своей памяти.
Я случайно проникла в запретную зону - что чувствуют, умирая. Сосредотачиваешься на себе, начинаешь слышать себя самого слишком близко (дыхание, кашель). Как в раннем детстве, когда ты - это весь мир и внешнего не существует. Реки вновь превращаются в вены, а скалы - в твои ноющие к дождю, в пемзу истертые кости.
Ты, как Мюнхгаузен, вытаскиваешь себя - самое главное, на люди. Ты один рассекаешь толпу и вдруг ловишь улыбку. Ребенка - сквозь слезы? Смеющейся девушки? Игривой болонки, промахнувшейся на штанину зазевавшегося прохожего?
Может быть, это ветка случайно хлестнула, а ты уже смотришь калейдоскоп нашей жизни: если это сирень - то тише, идут экзамены! Ищи скорей в листве пятерчатку, проглоти на счастье, зажуй трамвайным билетом, где сходятся циферки. Если это зима - то ты, дотянувшись до ели, стряхнул снег лыжной палкой и сам не успел увернуться: он быстрей тебя сыпет за шиворот.
Все оказывается так просто. А ты разве не знал, что так занят? Сколько жизней понадобится, чтобы каждого вспомнить по имени?
Как давно мы не виделись! Это я тебя окликаю.
(9 ноября)
Молодость
1.
Молодость - это такая дурашливая собачка с мокрым носом, которая всегда впереди, а ты ее догоняешь.
Иногда она замирает от счастья и от него же засыпает у тебя на руках. И ты шевельнуться не можешь, иначе спугнешь и разбудишь. Она во всем от тебя зависит, ведь от детства ты уже оторвался, на взрослых не попеняешь, решай теперь сам. Говорили, что это ответственность.
Глаза открываешь - как младенец, с улыбкой. Настоящее - пастельно, как кремовый торт, только розовое и голубое, а все черное не для тебя. Глазами хлопаешь и ресницы длиннющие, но не отбрасывают тени.
Молодость - она вообще не твоя, потому что она проскочила, никто ее не заметил. Но ты помнишь свое отражение в зеркале. Так вот она, юность? Обойди зеркало с той стороны, процарапай амальгаму: ах ты вот как устроено?
Поцелуи - на расстоянии надутого воздушного шарика: он скрипит, сквозь него видны щеки. Вечный праздник и предвкушение. Новый Год вчера, день рождения завтра, 23 февраля и 8 марта - бац, не то чтобы жизнь пролетела, но вторая молодость уже вовсю наступила. И похоже, что на ногу.
Идешь себе с палочкой, хочешь - лист зацепи, можешь - гриб, а вон чье-то любовное письмо трепещет на ветру. Предки стали греть больше, ты ступаешь след в след, теперь уже осознавая, что эта дорожка проторена. Не одиноко, не скучно!
Наконец исчезла преграда между живыми и мертвыми. Общайся, сколько угодно. Прости все обиды и беды. И на себя не сердись: как сумел, так и жил, - главное, если старался.
Можно фразу не продолжать, замерев на полуслове. - Именно так и случится. Оказалось, что зрелости нет, есть, как в песне, только вечная молодость - но мы потомкам не скажем. Пусть они дойдут сами. Они думают, мы знаем больше - а мы промолчим многозначительно: никого не нужно расстраивать.
Фотографии твои не отнимут. И свершения, и проступки. Восходы, закаты - забирай все с собой, что еще помещается в память. Гляди же, какой ты богатый! Тем, кто сзади идет, им не снилось.
Оборачиваясь, я говорю: привет, молодость! Ты чего привязалась? Уж пора бы на боковую. И она отвечает, представьте. - Дай еще постоять, мне тут нравится. Не прогоняй. Я тебя бросать не намерена. Ну-ка, что ли, наперегонки!
Она же не знает, кто первый.
2.