Вольская Инна Сергеевна
В тисках повседневности

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Вольская Инна Сергеевна (involskaya@yandex.ru)
  • Размещен: 07/04/2009, изменен: 07/04/2009. 112k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Аннотация Период ·застояЋ. Москва. Всевозможные НИИ, кафедры, отделы заполнены до отказа. В них вечно кто-то рвется вверх, кто-то интригует, кто-то радостно себя реализует, кто-то тихо прозябает, не в силах постигнуть сложность жизни. Повседневная действительность, окружение воздействуют, приспосабливают к себе.Противоречия, столкновение интересов, добрые порывы, самоотверженность, мелкий эгоизм... И за всем этим - реальная жизнь в тисках повседневности.Наиболее послушны, благополучны и сравнительно престижны военные заведения. Заглянем в одно из них.
    •   В ТИСКАХ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
      
      1. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ОТПУСКА
      
      Конец августа. День жаркий, солнечный. Московский Военно-педагогический институт - несколько переоборудованных старинных особняков, соединенных крытыми переходами в единый комплекс.
      Пройдем боковым коридором, поднимемся по крутой узкой лестнице, минуем крытый переход между корпусами, снова поднимемся и, наконец, окажемся во владениях кафедры иностранных языков. Тут обращает на себя внимание нарядная вывеска лингафонного кабинета, а затем, если походить по коридору и осмотреться, можно различить кабинет заведующего кафедрой, комнату его замов, две обшарпанные преподавательские, канцелярию.
      Войдем в преподавательскую. Сегодня как раз день возвращения из отпуска.
      Тяжело после долгих каникул возвращаться в эти казарменные стены. Как не хочется после отпускного приволья заводить будильник на половину шестого утра, быть в постоянном страхе опоздать или перепутать занятия. Нина Николаевна, англичанка, склонилась над столом в шумной преподавательской, изучая расписание. Все дни по шесть часов... Первые часы... Год обещает быть трудным. Впрочем, легких за десять лет вроде не было.
      Нине Николаевне далеко за сорок. Она быстро устает, отяжелела, расплылась. Но старой не кажется: миловидная светлая шатенка, молчаливая, строгая. На ней легкое новое платье. Молодит короткая стрижка "Олимпия".
      Несмотря на возраст, во всем облике Нины Николаевны есть какая-то... незрелость, что ли. Ограниченность, может быть? Она сидит за столом уныло, словно в страхе перед наступающим семестром.
      В ожидании сбора кафедры, назначенного на двенадцать, преподавательницы живописными группами разместились в двух комнатах, тесно заставленных канцелярскими письменными столами, а многие пошли в буфет.
      Наиболее многочисленная и влиятельная группа собралась вокруг Анны Петровны Шацкой, заведующей секцией немецкого языка. Анна Петровна - низенькая, невероятно толстая, но энергичная, властная и напористая. У нее нос луковицей, химическая завивка. Широкое, круглое лицо. Сейчас она расспрашивает, кто, где провел каникулы.
      Возле Шацкой, среди прочих, ее приближенные старшие преподаватели: Маргарита Тихоновна Цапко и Римма Георгиевна Воскресенская. Шацкая их весьма ценит за поддержку и понимание, за умение "придать вес" мероприятиям и представить свою секцию в наилучшем виде.
      У Цапко широкая крестьянская стать, могучий аппетит. Лицо чем-то напоминает пожилого льва. Замужем не была.
      Воскресенская - хрупка, болезненна, изящна. Есть муж, скромный инженер, и дочь.
      Обе равно тяготеют к роскоши. Их идеал - дворянские усадьбы, порой мелькающие на телеэкране.
      - Какая красота! Все-таки ОНИ были не дураки! - признает доверительно в узком кругу осторожная Цапко, подразумевая бывших владельцев усадеб.
      Тут же тихая, покорная труженица Ольга Ашотовна Акопян, любимица Анны Петровны. Шацкая ее нещадно эксплуатирует, но высоко ценит. Вообще Шацкая каждому знает цену и знает, что от кого требовать и до какого предела, чтобы сохранять непоколебимым свой авторитет и не вызывать противодействия.
      Сейчас преподавательница немецкого языка Виолетта Степановна, загоревшая как мулатка, рассказывает о поездке в Сочи.
      Виолетта давно и пока безуспешно пытается получить престижную должность старшего. Весной ушла на пенсию одна старшая преподавательница, место вроде бы освободилось. Но заведующий кафедрой тут же взял новую англичанку. Да не какую-нибудь: доцент, кандидат - явление редкое для их кафедры. Шацкая, не кандидат, не доцент, всегда старалась не допускать "остепененных".
      
      * * *
      
      Среди многих тягот писательской судьбы есть одна, своеобразная.
      Даже на А. Чехова знакомый обиделся, потому что узнал себя в несимпатичном художнике из рассказа "Попрыгунья": какие-то общие черточки, факты. Но ведь, как известно, персонаж не фотография, в нем концентрируются черты, характерные для данного человеческого типа. Этому служат одновременно разные прототипы, что-то из их свойств сгущается, что-то, наоборот, опускается и возникает новый человек, отчасти на кого-то похожий, отчасти совсем другой. А потом бедный автор встречает кого-то, чья внешность или подробности жизни в преобразованном виде были использованы, и вдруг добрый знакомый оскорбленно вопрошает: "Когда это ты слышал, чтобы я ругался матом? Ты меня оклеветал!". А другой того пуще обидится: "Зачем ты написал, что я убил жену?". Что тут скажешь... Автор в сердцах обещает себе никогда не сочинять повестей. Ведь не знаешь, что вдруг выкинет персонаж, похожий на кого-то из окружающих, - подвиг он совершит или преступление. Попытка художественного вымысла - не следственный протокол.
      
      * * *
      
      Появления новой ученой дамы ожидали с настороженным, хотя и скрытым любопытством. И когда вошла она - маленькая, невзрачная, в старомодных роговых очках, интерес почти пропал: "какая-то провинциальная замухрышка". Она и впрямь была похожа на серую слинявшую перепелочку или на воробья.
      Говорят, ее мужа откуда-то перевели в Москву. Ей лет сорок. Выглядит все же молодо. Но какая-то облезлая. Дешевая, далеко не новая кофтенка, разношенные белые туфли. Прическу сделать не удосужилась. Ее вздернутый носик напоминал клюв. И лицо простоватое.
      Шацкая, тертый калач, к новенькой обратилась любезно, вовлекла в незначащий разговор. Все прислушивались, оценивали взглядами. Новенькой еще долго предстояло заставать смолкающие при ее появлении разговоры, любопытные настороженные взгляды.
      - Ваш сын еще не идет в школу? - не без умысла интересовалась между тем Шацкая.
      - В будущем году. Пока ходит в детский сад.
      - Близко от дома? Ах далеко! Это плохо. У нас занятия рано начинаются. Как же вы сможете?
      - Он у меня самостоятельный, - настороженно отбилась новенькая. - Он привык всегда сам...
      Шацкая покосилась подозрительно, промолчала. У нее льгот и поблажек не жди. Виолетта Степановна, едва поступив сюда, пыталась было урвать главное благо - поменьше нагрузку - поскольку имеет ребенка, но Шацкая ее сразу поставила на место: - Никогда об этом не говорите! Мы все вырастили детей.
      Нина Николаевна, оторвавшись от расписания, тоже посматривала на доцента, чувствуя себя изящней, нарядней. Вместе с тем, в новенькой, как та ни осторожничала в незнакомой среде, была какая-то уверенная независимость. Чувствовалось: хоть и маленькая, невзрачная, но шустрая.
      Вскоре все потянулись к свободной аудитории, где должна была заседать кафедра. Заведующий, стройный, загорелый, на вид гораздо моложе своих шестидесяти, сообщил о задачах и распределении учебной нагрузки. Потом разошлись по секциям, где каждого преподавателя "озадачили".
      Нина Николаевна достала из ящика хозяйственную сумку и поплелась по магазинам. Надо приготовить на завтра что-нибудь поесть, а холодильник пуст. Завтра дочь подбросит внука на весь день.
      Ее не оставляло тоскливое ощущение беспокойства от неумения что-то важное понять. К этому какое-то отношение имела новенькая. Но вникать было некогда.
      
      
      2. В СВОБОДНЫЙ ДЕНЬ
      
      Следующий день был свободным. Нина Николаевна, рано встав, убрала кухню, вымыла ванну, опять побежала в магазин. В овощной отдел стояла длинная очередь. Почти такие же были за мясом и в кассу. Магазин самообслуживания, касс много, но работали только две. Все очереди тесно перепутались, издали казалось: сплошная толпа. Нина Николаевна втиснулась в толчею, охватила наметанным взглядом прилавки.
      Мясо было так нарублено, что в куске пятьдесят процентов составляли жилы и кости. Мясник-аристократ с золотым перстнем небрежно бросал эти куски на весы, добавляя какую-то черную рвань в качестве довесков. Иногда вспыхивали споры, но быстро гасли: всем было некогда и, кроме того, привыкли.
      Нина Николаевна схватила то, что без очереди: хлеб, кефир, масло, несколько пакетов молока. Прихватила пару банок баклажанной икры, которую в этот именно момент стали давать. За икрой тут же выстроилась огромная очередь, но Нина Николаевна уже ринулась в другую очередь - в кассу. Держа на весу тяжелую хозяйственную сумку, она, изнемогая от жары, одновременно доставала кошелек, вынимала деньги, непрерывно тем временем подвигаясь. Все шло автоматически, привычно.
      Вокруг снуют неведомые толпы. Если вглядеться неторопливо и внимательно - в каждой жизни свои несбывшиеся надежды, нерешенные проблемы; сколько ошибок, глупостей, преступлений по отношению к другим и к себе.
      
      * * *
      
      Придя, она выгрузила покупки, включила пылесос.
      В блочном доме человека одолевают звуки. Где-то играют на пианино, у кого-то с утра шумный разговор, кто-то над потолком увлекается чеканкой. Симфония звуков блочного дома. Пылесос Нины Николаевны бодро вписался в общую партитуру.
      Квартира небольшая, однокомнатная. Она мало чем отличалась от других, как в известной комедии, где герой принял чужую квартиру за свою. Тот же скромный импортный гарнитур, купленный с переплатой, (стол не влезал в комнату, пришлось продать), неизменный телевизор, низкие потолки, сервант с хрустальными рюмками и чайным сервизом. И микрорайон, возникший на месте деревни, отличался, как многие ему подобные, плохим транспортом: автобусы шли переполненные, на остановке тучи людей пытались взять их приступом в часы пик. Отправляясь на работу, Нина Николаевна обычно ездила в противоположную сторону до автобусного кольца, а потом, заняв сидячее место, поворачивала обратно, что требовало, конечно, дополнительного времени.
      Свободный день пролетает мгновенно, утекает сквозь пальцы. Нина Николаевна подошла к овальному зеркалу, висевшему в прихожей. На нее смотрело усталое, побледневшее лицо. Пожалуй, все-таки милое. Очень шли ей стрижка и цвет волос. Какой-то светло-каштановый или темно-русый, что ли. Приходилось вдвое переплачивать хорошему парикмахеру. Зато не надо сидеть в очередях. И приветливое обращение.
      Она сбегала в комнату, вместо халата надела кримпленовое платье, побежала опять к зеркалу в прихожую, покрасила губы. Потом взяла маленькие серьги с камушками, опять побежала к -зеркалу - надевать их. Лицо засияло каким-то внутренним светом, зажглись огоньки в глазах. И серьги шли, и темно- синее платье. Если бы побольше денег. Но все куда-то уходит: на еду, на дочь, на внука. Ничего. Есть все-таки работа, какой-никакой заработок.
      По давней привычке она снова надела домашнее платье, достала из стенного шкафа старый плащ; повесила в прихожей: все новое надо беречь для работы.
      Вчерашняя тревожная иголочка еще где-то скреблась в душе. Может быть, виноват интерес, проявленный всеми к новому кандидату наук. Нине Николаевне показалось вдруг, что сама она там "никто"...
      Еще надо планы сегодня писать. Заведующий Егор Филиппович требует, чтобы планы писали подробные, с указанием цели не только всего занятия, но и каждого упражнения в отдельности. Да еще "прогнозировать" надо - что даст каждое "обучающее действие". Для Нины Николаевны мука - это писательство. Но приходится терпеть, куда денешься. Лишь бы не лезли на уроки, в покое оставили. Какое мученье вся эта работа!
      Вскоре дочь притащила внука. Посадили его на тахту. Человечек! Нина Николаевна прильнула к теплой головенке. Тоска совсем отпустила. Очень красивый ребенок. И не слабенький. Весь пружинит, выворачивается.
      Изрядно устав с утра, Нина Николаевна отправилась погулять с внуком и в осенней солнечной роще, пока он спал в колясочке, блаженно расслабилась.
      Перед ней уходили вдаль золотые деревья. Листья их богатого царственного убора почти не трепетали. Красноватые, желтые, оранжевые, зеленые, подсвеченные солнцем. Было тепло и свежо одновременно. Уснуть бы, слиться с этой волшебной природой, вернуться бы к ней после короткого самостоятельного пребывания на свете в виде некоей Нины Николаевны. Хватит, намаялась. Но зачем-то была дана человеческая жизнь? И куда она ее потратила? Что-то не осознанное, а загнанное внутрь, опять засвербило.
      Куда ушли годы? Пролились, просыпались по капле. В повседневной суете ее жизни порой мелькали фрагменты воспоминаний. Словно обрывки снов. И себя нынешнюю она в них почти не узнавала.
      Городок на далекой Каме. Неужели это она там в детстве жила? Захудалая пристань. Улица, поросшая травой. Темный бор, подступавший к их улице.
      Воду носили из колодца. По вечерам растапливали самовар еловыми шишками, молча пили чай с хлебом.
      Война кончилась, понемногу разъезжались эвакуированные. Но электричество еще не работало, освещались коптилкой. Нина Николаевна тогда была школьницей.
      Домишко был двухэтажный, деревянный, нижний этаж из одной "залы" и кухоньки принадлежал старикам соседям. Верхний тоже из одной комнаты с террасой и кухней - родителям Нины Николаевны. На окраинной улице с десяток таких домов, с огородами, примыкавшими к лесу. Одна слава, что двухэтажные. Просто серые избы.
      У матери был деспотичный нрав и ни капли понимания. Она словно видела свою задачу в том, чтобы все запрещать, понукать.
      Но какая это была безотказная труженица. Работала на швейной фабрике, в свободное время таскала воду, обрабатывала огород, мыла полы.
      Отец работал бухгалтером на ликерно-водочном заводе. Что-то не сложилось в его жизни. Он как-то безрадостно корпел над своими бумагами не только на работе, но и вечером: где-то прорабатывал по совместительству. Часто выпивал - в одиночку, молча, или шел на первый этаж к соседу, прихватив с собой продукцию ликерно-водочного завода. Мать, обычно молчаливая, замотанная, ворчала, но не слишком: привыкла. Выпив, отец засыпал.
      Бессознательный какой-то инстинкт самосохранения заставлял Нину Николаевну отгораживать свою душу невидимой броней от влияния родителей. В том возрасте, когда ребенок имитирует поведение окружающих, она оставалась без образцов. Странная пустота была в душе и в сознании.
      Нина Николаевна в детстве была худой, как палка, длинноногой, запуганной. В каких-то перешитых из старого платьях. Мать сама ее коротко стригла какими-то овечьими ножницами.
      Однажды в раннем детстве у нее появилась нарядная обертка от мыла. Идя с матерью по городу, она уронила обертку, хотела за ней нагнуться, но мать заторопила, потащила. Шагах в десяти Нина Николаевна оглянулась. Бумажка лежала на месте. Отчего же она тогда не вырвалась, не побежала к своей картинке? Зачем дала себя увести? Такая яркая, нарядная картинка! До сих пор обидно.
      Вечером на сундуке в кухне, где она постоянно спала, она рыдала, вспоминая потерю. Сколько же ей было тогда лет? Видимо, очень мало. Но и потом... Как часто она действовала не по-своему, а как велят. А если изредка по-своему, то, не отдавая себе отчета, что из этого может выйти. Вечная зависимость.
      Другое воспоминание относилось к более позднему периоду, хотя она еще не ходила в школу. Большие девчонки ее схватили, когда она ненадолго вышла на улицу, и сказали, что она - пленный. Горбатенькой из соседнего дома дали палку вместо винтовки и заставили стеречь. Горбатенькая девчонка была низенькая, но крепкая. Ее жаркая больная спина, выпиравшая как острый купол, придавила к забору, отгораживая от мира. Нина Николаевна толкалась, рвалась, наконец, с плачем пробилась. И надолго у нее сохранилось это ощущение несвободы, стиснутости. Зачем люди мешают другим, теснят их! Сколько раз потом люди и обстоятельства стесняли, давили, не пуская вырваться. Да она зачастую и не пыталась. Не понимала.
      Они жили на улице Достоевского. Почему вдруг Достоевского? Десяток темных изб возле темного леса.
      Ее никуда не пускали, заставляя учить уроки.
      Сумели отбить охоту заниматься.
      Летом было хорошо. С их террасы был виден кусок зеленой улицы и редкие прохожие.
      Осенью улица и примыкавшая к ней площадь становились непроходимыми. Эта площадь, все ухабы, раскисшие под осенним дождем! Сколько времени требовалось, чтобы ее перейти, с трудом вырывая ноги из трясины. Иногда сапоги глубоко погружались и зачерпывали глинистую жижу. В их доме деревянная лестница была в эти дни покрыта засохшей грязью. Наверху стояло ведро, чтобы мыть сапоги. Тогда казалось: какое счастье быстро перебежать по сухой земле или хоть по снежку. До лета было так далеко.
      Рассказывали, что до революции в их городе утонула в грязи лошадь. А может быть только так, рассказывали. /
      Вероятно, во избежание беспокойства для себя мать не пускала на улицу гулять. Иногда девочка все же убегала из дома, шла на другой конец городка и подолгу стояла у заброшенной церкви на том месте, где видна была Кама.
      Даже платье на выпускной вечер не умудрились сшить, пришлось пойти в старом.
      Как-то в десятом классе, когда родителей не было дома, она села на нижнюю ступеньку деревянной лестницы, которая вела на второй этаж, и решила у обо всем подумать: о жизни, о будущем. Но мыслей не было. Совсем никаких. Вспомнились какие-то пустяки. А по существу - ничего. Так хотелось понять что- то главное! Но для мыслей не было пищи. И не было слов.
      Отчего, зачем получается все так, а не иначе? Как выразить? Как понять? Как действовать, чтобы душа не болела? Всегда беспомощная бессловесность.
      
      * * *
      
      90% преступлений на свете - от безмыслия! Иногда от ложно направленного сознания. И преступления по отношению к себе, не только к другим!
      О бессловесность! Молчаливые толпы бредут по жизни, спотыкаясь. Или произносят неверные, чужие, по сути неразумные слова... Где найти такие, чтобы все друг друга поняли? И чтобы поняли себя в том числе.
      
      * * *
      
      Она долго сидела в темноте под лестницей, потом беспомощно побрела на кухню в свой закуток, где спала на старом сундуке.
      А над уроками она обычно сидела в единственной их комнате - зале, где стояло на полу огромное в тяжелой лепной раме зеркало. Кровать была покрыта солдатским одеялом, а массивный стол - старой пестрой скатертью с бахромой.
      Как она была тогда бессловесна, глупа!
      Тем не менее, потом одолела заочный пединститут и преподавала английский в школе, где когда-то сама училась. У нее по-прежнему был тот же сундук на кухне. По-прежнему осенью сапоги застревали в глинистой грязи. Прежний самовар по вечерам. И отец, молчаливо, как всегда, корпел тут же за столом над бумагами.
      А главное - школа. Дети шумели, она была органически не способна заставить себя слушать. Не говоря о том, чтобы чему-нибудь их научить. Надрывала голосовые связки в нетопленых классах. Совершенно бесполезно. Им было просто скучно. А ей вдвойне. С тех пор она преподавание ненавидит.
      Приехав однажды погостить к дальней московской родственнице, она случайно встретила уже немолодого, лет под сорок, увальня инженера и вышла замуж. Смутно чудилась какая-то возможность перемен: остаться в Москве, ходить по ее улицам, жить в большом каменном доме. Ну а дальше какая-то иная жизнь.
      Увы, дальше родились одна за другой две девочки и невидимой цепью приковали к двум смежным комнатушкам в коммунальной квартире. В одной из них отлеживалась, преодолевая болезни, ядовито-любезная свекровь. А в другой ютилась Нина Николаевна со своим выводком. На кухне была еще одна соседка, сдержанно враждебная.
      Деньги ежедневно выдавала свекровь. Только на еду. Что-нибудь еще купить было не на что. Невелика зарплата у рядового инженера. Да свекровь еще какие-то крохи откладывала "на черный день".
      Пеленки приходилось кипятить на керосинке. Холодильника не было, и обед Нина Николаевна готовила ежедневно. И на рынок ходила ежедневно. Тоска была дома по вечерам! Дети спали. Муж увалень, приходя с работы, спал на диване, укрывшись потертым кожаным пальто. Свекровь ему не позволяла помогать жене по хозяйству. Вечно сонный, невозмутимый флегматик. Не чародей, способный превратить ее жизнь в сказку. А она ждала чуда.
      Зачем это все? Он ей не нужен. Как вообще надо было организовать свою жизнь? Все опять упиралось в безмыслие, бессловесность. Ведь мысли облекаются в слова, а слов не было.
      Спала свекровь, порозовевшая во сне, красивая. Нина Николаевна, стройная, юная, в светлой байковой пижаме, светлые волосы гладко стянуты в пучок, сидела у окна и смотрела в темноте на стену соседнего дома и думала о том, что отсюда надо бежать. Она здесь как птица в клетке. Но куда? Обратно к родителям?
      Так она и поступила в один прекрасный летний день. Даже объяснить не смогла, почему уезжает. Слов и мыслей по-прежнему не было. Оля, старшая, осталась у них. Годовалую Танюшку она увезла на Каму.
      Опять школа на той самой площади, где по преданию утонула в грязи лошадь. Опять сундук на кухне. Правда, теперь никто ею не командовал. Она ходила в кино и даже изредка на танцы, где однажды встретила симпатичного капитана, молчаливого, ей подстать, своего будущего мужа.
      Неужели это она колесила затем по стране, по медвежьим ее углам! Сколько лет на все это ушло! Сколько жизни!
      
      
      3. ВСТРЕЧА
      
      Однажды они оказались в Москве проездом, и Нина Николаевна решилась навестить дом, откуда когда-то рвалась уехать. Ей теперь казалось, что последующая жизнь была не меньшим прозябанием.
      У нового мужа характер был деспотический. На словах он не был против переписки с прежним семейством, но едва она заикнулась об этом, как почувствовала неодобрение, ревнивую подозрительность. Она с детства привыкла к послушанию, будто что-то в ней было давно сломано. Потом, когда прочла чеховскую "Душечку", ей показалось, что и она сама всю жизнь говорила чужими словами, высказывая чужие мысли. И совершала неожиданно чужие, а вовсе не свои поступки.
      И она ничего не знала про Олю. Отвлекали вечные переезды, бытовые трудности. Казалось, вот-вот все наладится и тогда... Но тут, в Москве, она где-то рядом...
      Нина Николаевна сидела теперь с внуком в золотой осенней роще и пыталась мысленно воскресить эту давнюю встречу.
      
      Еще темно. Высокие сумрачные дома, снежные тротуары. Они с Таней выходят из гостиницы на морозную улицу.
      Подруливает заказанное накануне такси. - Да, да, сюда!
      Она перед тем видела нехороший сон: будто бы они с Таней пришли в этот старый кирпичный дом, в эту тесную квартиру, где она когда-то задыхалась, и сидят, разговаривают со свекровью. Прошел день, надвинулся вечер, темнеет. И вдруг Нина Николаевна вспомнила: а где же Оля? Почему ее нет весь день? Господи! Почему вы молчите?
      Чем все кончилось, она не узнала: проснулась. Но ощущение тревоги осталось.
      Машина въезжает в полузабытый, неожиданно выплывший из прошлого переулок. Прошло столько лет, были эпидемии... Она уже школьница. В третьем классе, если все благополучно. Если...
      Звонок. Медленно отодвигаются, громыхая, засовы. Бывший муж, обычно невозмутимый, остолбенело уставился на гостей. Растолстел, облысел.
      В тесной, заставленной комнате с кровати поднимается высохшая тень. Подбородок вытянулся, беззубый рот запал, худая спина согнулась.
      - Я очень похудела? Страшная стала? - допытывалась тень. Нина Николаевна, не слушая, вбежала в соседнюю комнату. Там чисто прибрано. Незнакомая женщина, полная, в вязаной жакетке, куда-то собирается, вероятн, на работу. У нее простое, усталое лицо.
      - Я летом имел глупость жениться, - буркнул, подходя, бывший муж Нины Николаевны. - Вот, можешь познакомиться.
      Он по-прежнему вял, неловок, обо всем говорит пренебрежительно, нехотя, словно все, чем приходится заниматься, - нестоящее дело. А что стоящее? Женщина вдруг обняла Нину Николаевну, истерически зарыдала, не сумев ничего сказать, выбежала из комнаты.
      - Видела эту? - презрительно поджав губы, прошипела свекровь, когда Нина Николаевна к ней вошла. - Хозяйка! Я ей сказала: - Вы тут только жиличка и больше ничего!
      Нина Николаевна испуганно перебила: - Где Оля? Ее нет? Скорее же! Говорите!
      - Она в санатории, - поспешно сказала старуха. - Очень умная девочка. Все пятерки. Слышишь?
      - Почему санаторий? А школа?
      - В нервном санатории.
      - Я так и знала, - потерянно сказала Нина Николаевна. - Я видела сон.
      - Оля переживала присутствие мачехи, - принялся неохотно объяснять отец. - Начались припадки. Она бросалась на пол, кричала, чтобы та не входила. С большим трудом удалось ее устроить в санаторий.
      Неприятная у него привычка говорить медленно, словно с трудом вытягивая слова. Прежде чем говорить, пришлепнет одну губу к другой, разомкнет, скажет слово и опять все сначала. После каждого слова пауза. О, господи!
      - Вон, возьми на буфете ее табель! - сказала старуха. - Все пятерки.
      - Ищу угол, куда жену переселить, - объявил бывший муж. - Тогда заберу Олю домой. При мачехе с ней такое творится, жуть!
      - Отдайте Олю мне! - предложила тогда Нина Николаевна.
      - Надо отдать, - быстро согласилась старуха. И тут же добавила: - Это вся наша жизнь!
      - Я бы отдал... - голос бывшего мужа дрогнул. - Ей тут мало подходит...
      - Ну, так поедем за ней, скорее! Вечером у нас поезд.
      - Не надо пороть горячку! - защищался флегматик. - Сначала позавтракаем.
      Достал из буфета хлеб, банку шпрот. С подоконника масло в бумажке, холодильника еще не было.
      - Давай, Таня, завтракать! Но Таня отрицательно покачала головой. Ей хотелось уйти, поскольку ее тут почти не замечали.
      - Может, все-таки позавтракаете?
      - Ах, боже мой, не буду я! - отвечала Нина Николаевна. - Скорей! Санаторий для нервнобольных детей находился за городом. Автобусом ехали,
      потом долго шли. Большое пушистое поле искрилось по обе стороны от протоптанной колеи. ^
      Ограда, голый заснеженный сад, какое-то здание.
      На лестничную площадку то и дело отворялись двери, пробегали девочки в одинаковых фланелевых платьицах. Несколько голосов крикнули: - К Оле пришли! Оля!
      В последний раз виделись на даче, когда Нина Николаевна приезжала из своего городка на неделю повидаться. Она работала тогда в школе и еще не вышла замуж вторично. Отдыхая с дороги, она слышала: на террасе Оля сообщала любопытной соседке: "Ко мне мама приехала, такая красивая! У нее серьги и пудреница с камушком. Она мне куклу привезла. Ни у кого нет такой мамы". Потом по лестнице затопали детские ножки. Это дочка бежала на нее взглянуть. Притворяясь спящей, Нина Николаевна разглядывала дочь сквозь неплотно зажмуренные веки. В чем ее обаяние? В пытливости радостных круглых глазенок? В ее уверенной манере маленькой хозяйки?
      Вечером, прощаясь, по-хозяйски наказывала: "Не езди! Живи со мной, своей дочкой! Ну, ладно уж, поезжай, - вздохнула. - Только возьми Таню и скорее назад! Только скорее, а то меня спать уложат".
      Не давая себя уложить, почти до станции шла следом, какие-то цветочки передавала, розовую ленточку: - для Тани. - Она потом так ждала! Больше Нина Николаевна ее не видела.
      - Дорогая моя, голубушка! - думала она теперь.
      Худенькая темноглазая девочка с длинными косами встревоженно подбежала к отцу. Похожа и не похожа на Таню. Те же черты, но уверенней, женственней.
      - Ты поедешь жить к маме! - без предисловий буркнул отец. Отчужденно взглянули на мать круглые, как вишенки, глазенки.
      - Я не поеду! - Отшатнулась испуганно и вдруг горестно заплакала. - Не поеду!
      Убежала по лестнице. Нина Николаевна хотела догнать, но взметнулась из-за двери воспитательница: - Что вы! Еще в пальто! Нельзя сюда!
      Через минуту, словно слегка торжествуя, сообщила: - Вцепилась в буфет и повторяет: "Не поеду! Не пускайте их!".
      - Ну, пустите!
      Нина Николаевна все же хотела пройти, но воспитательница оказалась непреклонной. - Гражданка, нельзя! Я же за это отвечаю. Мало ли что!
      Разыскали врачиху - маленькую, чернявую, глубокомысленную. - "Девочка умная, отличница, с детьми дружна, - затараторила докторша. - Учительницу свою боготворит. Но дома никакого воспитания. Мачеха хотела правильно воспитывать, так бабушка вмешалась, восстановила против нее ребенка. Ребенок издергался, скандалил. Вот и вся болезнь. Я поговорю с ней, подождите!".
      Важно проследовала наверх, не спеша опять появилась. - Знаете, девочка резонно рассуждает. "Я их не ждала, не помню. Как я к ним поеду?". Вам надо встречаться домами, дать ей привыкнуть.
      - Я вечером уезжаю, мне некогда встречаться домами.
      - Что же, это вам не кошку забрать! - обиделась докторша.
      Нина Николаевна робко попросила: "Пусть она выйдет! Пожалуйста!"
      Докторша ушла. Ожидание. Снова родное личико мелькнуло в дверях. Подбежала к отцу, что-то зашептала серьезно и капризно. Покосилась на мать. - Доченька, милая! - позвала Нина Николаевна. Оля метнула на нее гневный взгляд. - Бросили, а теперь подлизываетесь!
      - Я не бросала. Так было лучше для тебя.
      - Мать не бросает свою дочь! Ей только Таня! Вон она какая большая, толстая, Мадамится! Я маленькая, совсем не выросла.
      Оля язвительно поджала губы и стала чем-то похожа на свою бабку. - Мадамы! Расфуфырились обе!
      Они ее долго уговаривали.
      - Кисанька! Бабушка может умереть. Что будет с тобой? - умиленно сказал отец. Полные его щеки дрогнули, он чуть не плакал. И внезапное чувство бесконечной вины перед ним ужалило Нину Николаевну.
      - Не умрет бабушка! - топнула ножкой Оля. - Я не дам! - И наступала на отца: - Они твои, да? Твои?
      - Нет, не мои, - покорно согласился отец.
      - Ну так не смей с ними! Пусть уходят! Вы не хотели жить с моим папой, а я не хочу с вами.
      Обняв отца, она жалобно попросила: "Пусть они уйдут, а то я опять расстроюсь. Я так плакала!"
      И опять, как всегда, не было каких-то главных, самых нужных слов.
      - Ты послушай, Оля, деточка! - только и смогла сказать молчаливая Нина Николаевна. Оля измученно повернула к ней милое круглое личико. Прижала руку к груди: - Я вас прошу, уходите! Ну оставьте меня!
      - Хорошо, я уйду! - Нина Николаевна рванулась к выходу. Выходя, оглянулась. Дочка смотрела ей вслед любопытно и испуганно. Заметив, что мать ее видит, она убежала.
      Втроем вышли на снежную поляну. Было холодно. Стыли ноги в капроновых чулках. И казалось, ничего в жизни не нужно, только бы Оля взглянула ласково, как глядела на отца. Нина Николаевна взяла за руку расстроенную Танюшу, и они поплелись по скользкой, протоптанной в снегу колее к далекой автобусной остановке.
      И опять пролетали годы из отпущенной судьбою такой короткой жизни. Давно вернулась к ней Оля (отец с мачехой ее быстро отправили после смерти бабушки). И она уже не сопротивлялась. Для мачехи - нелюбимая, чужая. Да и отец после смерти бабушки стал как-то равнодушней. Все свободное время спал. Словно именно про него писал поэт Ярослав Смеляков:
      
      "Съем холостяцкий ужин,
      Лягу, укроюсь пальто.
      Ни я никому не нужен,
      Ни мне не нужен никто".
      
      Потом дочка выросла, училась, вышла замуж. И живут неподалеку в таком же блочном доме. Рядом в коляске спит Олин сын. Оба мужа Нины Николаевны умерли. Таня вышла замуж, уехала в Эстонию.
      Поездив, поколесив, муж Нины Николаевны вышел потом в отставку полковником, болел, умер несколько лет назад. Незадолго до его смерти поменяли квартиру на Москву. Хватит, хватит воспоминаний! На это просто нет сил! У нее не стало защиты и опоры. Детям нужна, конечно, сильная, способная помочь. И помогает. А с мужем она могла быть слабой, какая есть. Любви особой не было, но что-то вроде взаимной симпатии.
      Перед Новым годом она приезжает на его могилу и рассказывает ему обо всем, что произошло за год, и просит прощения - сама не зная, за что.
      Как все перепутано. Бессильная мысль бьется и жужжит, как муха о стекло.
      Характер у нового мужа был не из лучших. Раздражительность казалась подчас беспричинной.
      Он платил алименты. Что оставалось, тратил, не считая. Не умышленно, а по недомыслию. Просто после получки сорил деньгами, делал ей ненужные, как ей казалось, подарки. На остатки денег она крутилась кое-как.
      Он не знал сомнений в отличие от всех философов мира.
      Ей всегда казалось, что муж не ходит, а быстро, уверенно шагает. Он никогда ее по-настоящему не старался понять.
      Сколько поездили по медвежьим углам. Периодически она работала: то в школе, то в библиотеке, то еще где-то. Но недолго. И детей своих почти не воспитывала. Не умела. Только таскала за собой по медвежьим углам. Оле лучше было бы в Москве с бабушкой. Из школы в школу, из одного конца страны в другой. Сколько им было недодано!
      Теперь она с опозданием старается помогать. Этому способствует работа. Деньги платят в сущности мизерные, но как они нужны!
      Ей вдруг вспомнилось ледяное скользкое шоссе, по которому навстречу неслись машины. Лютый ветер сечет лицо, с шумом рвет провода. В полутьме из окна ей видны две тоненькие фигурки на обочине шоссе. Школьные сумки в замерзших слабых руках. У Оли не было валенок и достать не удалось. Через сопки в лютый мороз и штормовой ветер в ботиночках. Какие были слезы, когда она обморозила ноги!
      Ее девочки... Две тоненькие фигурки на обочине шоссе. Что ей до мировых проблем. Она всю себя, всю душу, всю мизерную зарплату до последней копейки готова отдать этим девочкам. Помогать им, хотя бы материально. Держаться из последних сил за эту бессмысленную работу! Чтобы иметь возможность в получку отправить что-нибудь Тане, помочь Оле. И продукты ей купить.
      А жить лучше отдельно от зятя. Была сначала квартира двухкомнатная, малогабаритная. Потом ее меняли на эту однокомнатную и комнату для Оли, когда она вышла замуж. Потом Оля вступила в кооператив у себя на работе - на однокомнатную. От Нины Николаевны далековато, но что делать. Сколько волнений, разговоров, надежд... Сколько поисков. И вечная нехватка денег. Так и прошла жизнь.
      Пора было кормить малыша. Нина Николаевна тяжело поднялась со скамейки и покатила коляску домой.
      
      
      4. В РАБОЧИЙ ДЕНЬ УТРОМ
      
      Она проснулась задолго до того, как в полшестого утра заверещал электронный будильник. Затем второй будильник, заведенный на случай, если первый не зазвонит, возвестил, что уже без четверти шесть.
      Она все еще лежала, не в силах подняться и боясь опять заснуть. Нечаянному засыпанию должен был воспрепятствовать электрический, яркий свет, который она зажгла, едва проснувшись. Ох, как бы уснула сейчас! И проснуться бы с легкой головой, отдохнувшей, сильной.
      Второй будильник музыкальный. Мелодию песни о тонкой рябине жалобно выстукивали крошечные колокольчики. Или это на одной струне исполнялось?
      Служащие с утра штурмуют городской транспорт. Бесчисленное множество учреждений в Москве. Среди них учреждения военно-промышленного комплекса и военно-учебные отличаются более строгим режимом. Здесь всеобщая бессловесность и осторожность особенно велики. Еще сохраняются, во всяком случае.
      Люди послушные, исполнительные, терпеливые. Это еще в какой-то мере осталось. Распоясываться они (подавляющее большинство) пока что способны в той мере, в какой их освобождают от узды. Это все далеко от нравственного совершенствования подлинного.
      Опоздать на занятие - чрезвычайное происшествие. "ЧП". На их кафедре, по крайней мере. Что делается на других, Нина Николаевна почти не знает. Спать хочется смертельно. Допоздна готовилась к занятиям после утомительного дня. Потом долго не могла заснуть. Настоящий сон пришел лишь к утру. А иногда бывает, что и ляжешь поздно, а все равно с пяти утра нет сна. Но это даже лучше, чем быть разбуженной будильником. Голова тяжелая, как будто онемела.
      Теперь Нина Николаевна приспособилась, выезжает заблаговременно, за полтора часа до начала занятий. А прежде, подремав лишние 15--20 минут, всю дорогу потом спешила, тревожилась. До сих пор повторяется кошмарный сон, даже во время каникул: тихие коридоры, идут занятия, а она бежит и не может найти свою аудиторию. Или ей снится иногда, что она заблудилась на улице, забрела в другой район, а занятие должно уже начаться.
      Самое неприятное в мороз. На автобус, идущий до метро, не сядешь, а пешком ноги, отмороженные в прежних скитаниях, сильно мерзнут. Ну, а сегодня вообще проблемы нет: автобус не так набит, в хорошую погоду люди идут пешком до метро. И она может. Главное - выйти с запасом времени.
      Чуть подогретый душ прогнал остатки сна. Нет, все же лучше на работу, чем весь день крутиться дома.
      Идя на работу, она действует быстро, автоматически в своей крохотной пятиметровой кухне. Включает радио, чтобы чувствовать время. Передают объявления - еще рано.
      Потом она прихорашивается. Темно-синее платье с красивыми выточками у ворота, серьги, лаковые туфли. Расчесать короткую стрижку дело минутное. Чуть- чуть тронуть губы помадой. Тряпки, случайно купленные или сшитые в ателье, быстро теряют форму, вид. Боишься лишний раз надеть. А сколько усилий! Сколько она за ними выстояла, выходила! Можно было бы полдиссертации написать.
      Где-то рядом есть другие вещи и возможности, но для этого надо иметь связи в торговле, как Виолетта Степановна (у которой мать - продавщица гастронома), или в иных сферах общества, куда нет доступа. Некоторые из их преподавательниц одеваются на сертификаты, в закрытых магазинах... Благодаря мужьям, родственникам.
      В семь часов она успешно втиснулась в автобус, который довез до метро. Сейчас, когда тепло, автобусы не так набиты. Зимой на остановке бесконечные толпы, автобусы будут приходить уже переполненными.
      Микрорайон их возник на месте снесенной деревни. Нина Николаевна еще помнит остатки серых изб, полуразвалившуюся церковь и то, как по этой улице шел мужик и вел в поводу лошадь. Теперь всюду асфальт, стандартные дома, зеленые ровные участки между домами. Есть салон-парикмахерская, пивной бар, возникший на месте ларька, столовая, где обеды несъедобны, почти опасны. Имеется несколько школ, детских садов, библиотека, магазины, поликлиника. Невдалеке универмаг-аквариум, где могут задушить в давке по случаю импортного "дефицита".
      Положительное с отрицательным тесно переплетено. В отчетах местных властей, в официальных документах преобладает обычно первое, в повседневных обывательских разговорах - главным образом, второе.
      На конечной станции метро толпился народ. Когда подошел поезд, она оказалась не напротив двери, а чуть сбоку от нее. Опыт мгновенно подсказал, что толпа заполнит сидячие места раньше, чем удастся проникнуть внутрь. Став точно против сомкнувшихся дверей, она ждет следующего поезда.
      В эти минуты борьбы за место она не различает лиц: безликие фигуры сдавливают ее, мнут новое платье, стоившее столько усилий, топчут ее лаковые туфли.
      Случись с кем-нибудь крупное несчастье, все вдруг увидят человеческое лицо. Они способны к милосердию. Но сейчас все напористы, агрессивны. И она среди них молча борется за свое место и свое сохранение в этой толчее. Сколько лет уже она так вот бьется на подступах к поездам, вываливается вместе с толпой на пересадках, волнуется, глядя на часы. Ей кажется: она как монета, день за днем стирающаяся о чужие бока. Она еще в обороте. Она в круговращении. Долго ей еще крутиться до пенсии. Дожить бы!
      Ее жизнь проходила в давке, тесноте - будь то на курорте, в магазине, на транспорте.
      Когда раздвинулись двери нового подошедшего поезда, она, зажатая в толпе, была внесена в ближайший вагон, рванулась на свободное место, достала газету. Народ продолжал набиваться, но Нина Николаевна уже отключилась.
      В тех местах, где случалось жить до Москвы, как-то не удавалось доставать хорошие книги. Да и не было привычки такой - узнавать из книг, чем озабочен мир. Ни книг, ни телевизора. Темная мгла за окнами.
      
      * * *
      
      Тихая, замотанная жизнью Нина Николаевна, дисциплинированный винтик в механизме благополучного коллектива, незаметная песчинка в массе сознательной и вполне послушной трудовой интеллигенции.
      Когда-нибудь исчезнут... нынешние "работники умственного труда". Превратятся в интеллигенцию подлинную. Интеллигентность подлинная - сочетание высочайшего интеллекта и совести.
      
      * * *
      
      Когда подходило время пересадки, что-то включалось в сознании Нины Николаевны, какой-то сигнал тревоги, и она складывала газету, снимала очки, укладывала все в широкую, изящную сумку и вместе с толпой вываливалась на платформу. Потом поднималась и опускалась на эскалаторе, помятая и усталая, втискивалась на центральной станции в переполненный вагон и через несколько остановок новая толпа опять выносила ее из вагона.
      За десять лет работы были тысячи дней. Тысячи таких, как она песчинок, перемалывает каждое утро стремительный поток.
      В преподавательской новенькая, Михайлова - она уже со многими на "ты" - возбужденно рассказывает об утренних переживаниях. Взлохмачена, взъерошена - серенький задорный воробей.
      Электричку отменили, схватить такси удалось лишь случайно. Какая-то гонка смерти! Вовку отвезла в сад рано, еще сад был закрыт. Кухня уже работала, втолкнула его туда. "Он говорит: - Мама, туда нельзя! - Я ему кричу: - Я на работу опоздаю! - Стукнула по голове и убежала".
      - Бедный ребенок! - сочувствует мягкая Ольга Ашотовна. - Он с самого рождения несчастный ребенок! - повышает голос Михайлова, ободренная поддержкой. - В пединституте, когда мы жили в Подмосковье, я занятия вела, а он в коляске внизу. Я всех, кто был, просила приглядеть. Все время душа не на месте! Тут совсем не считаются, у кого ребенок! Все время первые часы! - переходит она в наступление. - В пединституте было дружно. В преподавательской стояли наши коляски. У нас там были девки горластые, молодые преподавательницы, начальство их боялось.
      Нина Николаевна молча сидит за столом, торопливо роется в ящике, доставая нужные учебники. Если бы ставилась пьеса из жизни кафедры, Нина Николаевна во всех сценах была бы лицом эпизодическим, скорее всего, просто фоном. Вроде хора из греческой трагедии. В число главных действующих лиц она никогда не входит.
      В преподавательскую, ища кого-то, заглядывает Шацкая - пытливым властным взглядом охватывает присутствующих. - Тут не учитывают интересы матерей! - продолжает громогласно возмущаться Михайлова.
      Шацкая тоже умеет зубки показать. С ней не поспоришь: мастер сбивать и не давать опомниться. Знает все обо всех. Умеет мгновенно перейти в атаку, держа подходящие сведения наперевес, как штык.
      - А помните, Лора Афанасьевна, я вас предупреждала, что здесь трудно. Чтобы вы подумали, прежде чем брать группы! Но вы тогда сказали, что ваш сын самостоятельный, привык один, что он вам никогда не мешает. (Да, Лора Афанасьевна действительно так вначале говорила: хотела понравиться). - Вы могли не идти сюда! - коварно добавляет Шацкая. - Есть учебные заведения с более легкими условиями, чем наше!
      Черта с два устроишься в эти легкие заведения! Да и не такие они легкие. Нагрузка там не меньше, а больше. И вечерние занятия, кроме утренних. Шацкая умеет найти у противника непоследовательность, уязвимое место. И она этот разговор не забудет. Скажет что-нибудь неодобрительное о Михайловой заведующему кафедрой, посеяв к ней недоверие. Поговорит с Цапко, секретарем партийной организации, с профоргом Воскресенской. И Михайлову упрекнут в чем-нибудь на ближайшем собрании. Ну, например, что она мало участвует в жизни коллектива, сразу после занятий убегает, ведет себя как "урокодатель".
      А там - пошло, поехало. Каждый сочтет своим долгом боднуть. Что-то по линии профсоюзной или партийной поручат. Выявится, что она чего-то в срок не сдала, не так что-то сделала. Возьмут на прицел, не обрадуешься. О, Михайлова еще попомнит свою наглость! Шацкая умеет, правдами или неправдами, заставить сотрудников бояться, верит, что без ухищрений порядка не добиться. Не менее часа в день, после работы, уходит у нее на телефонные разговоры с преподавателями. К ней стекается информация обо всем и обо всех. Она умеет косвенно вызвать на соответствующий разговор, перепроверить полученные данные, позвонив другим свидетелям или участникам. От Шацкой, в ее интерпретации, получает заведующий львиную долю сведений о кафедре. Все эти методы не ею придуманы. Добрые люди давно научили. Мало кто ее теперь помнит молодой, стройной. Тогда за ней люди опытные ухаживали, не нынешним чета, и в знак особого расположения делились опытом.
      Нина Николаевна давно убедилась: надо притихнуть и молча, озабоченно делать свое дело. Это здесь лучший вариант поведения. Для нее, по крайней мере. Но она невольно все примечает.
      Двадцать пять минут девятого. Все спешат в аудитории.
      Нина Николаевна распахнула дверь, навстречу ей по команде вскочили десять слушателей. Автоматически она выслушивает рапорт, здоровается. Девяносто минут под устремленными на нее взглядами.
      
      
      5. НА УРОКЕ
      
      План каждого занятия рассчитан по минутам. Егор Филиппович иногда по часам проверяет, сколько минут на что затрачено и насколько эффективно. В его присутствии чувствуешь себя неловким новичком. Он все знает, мгновенно все оценит. Преподаватель он, кажется, сильный, но в группах давно не преподает. С адъюнктами только - одно занятие два раза в неделю. Не надорвешься!
      Все это, конечно, понимают. Но, во-первых, с Егором Филипповичем не повоюешь. Он хорошо защищен. А с другой стороны, лучше он, чем "новая метла". Егор Филиппович снисходителен, по-настоящему ни во что не вникает. Закатится на две недели на рыбалку, и все чувствуют себя привольно. Иногда раскипятится, отругает. Но забудет скоро и от души простит. В общем, человек невредный.
      Сначала она была так рада, что нашлась эта работа, до того "выкладывалась", что начались головокружения. Каждый звук, произносимый слушателями, старалась исправлять. До полного отупения. Теперь появились навыки, облегчающие жизнь. Говорят, человек самоорганизующаяся система, под воздействием необходимости перестраивается. Нельзя никак забывать: сегодня шесть часов занятий. Нельзя надорваться. Она и так приходит домой и сваливается: слабость, руки дрожат, ноги почему-то сводит. Особенно, если съездишь по магазинам после работы. Полгода искала зимнее пальто по всей Москве. Наконец, еще весной в ЦУМе однажды при ней "выбросили" импортные, немецкие. Отстояла в очереди несколько часов, но ее размеры кончились.
      Егор Филиппович требует, чтобы на экзамен каждому преподавателю заведующие секциями назначали ассистентов и чтобы оценки слушателям выставлялись не только за экзамен в целом, но и отдельно за лексику, грамматику, понимание письменной речи, устной речи, за говорение, даже за беглость и содержательность речи. (Какие уж тут беглость и содержательность!).
      На уроке посторонние мысли быстро улетучиваются. Десять пар весьма проницательных глаз.
      Сейчас введение лексики, входящей в очередной отрывок текста. Каждое слово надо прочитать, дать его в словосочетаниях, предложениях, объяснить словообразовательные элементы. Затем .она будет снова читать каждое слово, а слушатели хором повторять. На все это уйдет минут 15. Она следит по часам за летящим временем.
      Из года в год те же слова, те же примеры.
      Грамматика: объяснение временив утвердительной форме. Сравнить употребление разных групп английских времен. Теперь упражнение, чтобы научить их распознавать эту форму и переводить.
      - Прочтите предложение! Найдите сказуемое! Какое тут время? Переведем предложение! Следующее предложение, комрид Гапеев!
      - Нет, подождите переводить! Смотрите пока на форму! Где сказуемое? Время?
      - Быстрей, быстрей! Надо ускорить темп! Надо успеть.
      Все время повторяешь, как попугай, то же самое, что повторяла уже в другой группе, и в третьей, и в пятой. Хорошо тем, кто читает лекции. А тут исправления, механическая долбежка. Состояние такое, словно тяжелые капли свинца бомбардируют одни и те же мозговые центры. Наверное, это спазмы сосудов. Но врачей она избегает, боится. В санчасти гражданских не принимают. А районная поликлиника... Участковая врачиха изнемогает, ее мечта - устроиться так, чтобы не иметь дела с больными; ну, хотя бы в такую ведомственную поликлинику, где их поменьше.
      - КомридТерехин! Повторите это предложение еще раз! Темп! Темп!
      Это невозможно! Скоро ли звонок? Она перестает исправлять и слушает молча. Свинцовые капли перестают ударять. Больная точка в затылке утихает. Можно повысить активность.
      Так с перебоями, с передышками Нина Николаевна добирается до звонка. Теперь она приспособилась, иногда темп сбавляет, иногда не все ошибки замечает.
      Второй час отводится на военную терминологию. Опять долбежка, готовящая к "допросу" условного военнопленного. Тренировка структур. "Каковы тактико-технические данные этого пулемета?" Слушатель вопрос переводит с ошибкой. Надо объяснить ошибку. "Каковы тактико-технические данные автомата?". Усвоили структуру? "Каковы тактико-технические данные безоткатных орудий?". "Каковы тактико-технические данные миномета?"...
      У других как-то все получается естественней, веселей, у нее - с муками. У других это что-то познавательное, вызывающее интерес.
      У нее одна долбежка. Не выходит иначе.
      В конце занятия она вымотана. Выходит опустошенная, с поблекшим, усталым лицом.
      Все мысли, возникавшие в метро, ее покинули. Усталая тупость. И чувство утраты.
      На днях Нина Николаевна обнаружила удивительную вещь. Она шла мимо аудитории, где работала Михайлова. Через стеклянную дверь было видно: слушатели что-то писали, видимо, перевод, копались потихоньку в словарях, а Михайлова отдыхала, глядя в окно. Ничего подобного не было в их плане.
      Следующий урок у Михайловой был на другом факультете. Нина Николаевна тогда была свободна и специально в середине урока подошла к дверям ее аудитории, на этот раз не стеклянным, прислушалась. Тихо. Словно вымерло все. В коридоре никого не было. Нина Николаевна приоткрыла узкую щелочку. Дверь легко поддалась. Тишина. Потом через некоторое время голос Михайловой: "Давайте проверим перевод! Марков, читайте!"
      Слушатель стал читать по-русски, никаких исправлений Михайлова не делала. Уже не говоря об анализе текста. А ведь заведующая английской секцией Марина Ефимовна ее долго инструктировала, как заниматься по плану. И к себе на занятия водила.
      - Теперь все делаете следующий письменный перевод! Мы его потом проверим!
      Стало ясно: проверяют в классе, чтобы ей работы не брать домой.
      Но до чего ловка! Сколько сил Нина Николаевна истратила, пока научилась делать кое-какие передышки на уроке. А эта вообще ничего не делает, отсиживает часы. Отодвинула в сторону план с его напряженным распределением времени по минутам, с его целями, "обучающими действиями", "прогнозированием результатов" каждого обучающего действия, с мучительной "интенсификацией обучения на уроке". Ее слушатели занимаются сами. Сидят и переводят что-то. Роются в словарях. А преподавательница смотрит в окно. Экономит силы. Ну, ловка! Нет, Нина Николаевна не решится на такое. Ведь не скрыть! Она-то Михайлову не выдаст. Но если другие увидят? Может, и другие подхалтуривают? Иначе, где они берут силы? А она так изматывается!
      Следующее занятие в аудитории на другом конце учебного корпуса. Материал тот же. Еще девяносто минут - два академических часа по 45 минут - Нина Николаевна будет вводить ту же лексику и грамматику. И третья пара, пятый-шестой часы - то же самое.
      - Либэрейшн - произносит Нина Николаевна.
      - Либэрейшн, - хором повторяют слушатели.
      Иногда она думает на бегу о том, что работа у нее в сущности легкая: не кирпичи класть на морозе и не у станка стоять. Почему же такая усталость... Может быть, все дело в том, что это не ее дело?
      Языковые навыки без употребления глохнут; кое-как сдав экзамен, слушатели опять их теряют. Никогда ни с одним иностранцем говорить им не придется. Заговорил иностранец, допустим, дорогу спросил - надо побыстрей доложить начальству. Никто из преподавателей, кроме Егора Филипповича (в прошлом военного переводчика), не был в стране изучаемого языка.
      На исковерканном английском долбит, долбит Нина Николаевна грамматические структуры и лексику.
      Прежде несколько раз ей поручали выступить на кафедре по какому-нибудь "теоретическому" вопросу. (Егор требовал всех приобщать). Она откуда-нибудь переписывала тяжелые заумные фразы на тему. Точно все переписывала, чтобы не исказить смысл. Скучали, никто не слушал.
      Труд ее немного напоминает сизифов: она поднимает на гору валуны, которые затем скатываются вниз. Что от нее зависит, что - от общей организации жизни? Не ее ума дело. У многих такая же бесполезная работа - в бесчисленных управлениях, НИИ, учебных заведениях по общественным наукам...
      Постоянное тайное чувство вины от того, что понравиться проверяющим она не может. Пошлая Виолетта разыгрывает на уроках увлекательные спектакли, а у Нины Николаевны нудная долбежка. Едва пробует осуществлять поинтересней бесчисленные разработки Марины Ефимовны, как испытывает головокружение, дурноту, и тут же прекращает. Может быть что-то с кровообращением? Она так боится, чтобы кто-нибудь не пришел на урок. Сразу увидят ее несостоятельность. Марина Ефимовна ее щадит. Хотя давно поняла, конечно. Егор Филиппович ей тоже цену знает, но прощает снисходительно за молчаливую покорную старательность. Остальным вообще не до нее.
      Егор Филиппович добрый человек. Но вылезь, попробуй, с резкой критикой в его адрес! Подойдет через пару дней в коридоре и скажет: "Я собираюсь к вам на уроки". Говорят, он так некоторых ловко укротил! А Шацкая прямо не скажет, но того, кем она недовольна, вдруг назначат проводить "открытый урок". Это, когда все приходят к одному. И уж раскритикуют урок в пух и прах. Угодники всегда найдутся. Другие промолчат осторожно.
      Перед последней парой часов Нина Николаевна идет в буфет, выстаивает долгую очередь, съедает пару сосисок. После занятий она побежит по магазинам, завтра дочь снова привезет внука.
      А потом из аудитории снова слышится ее напряженный голос: "Либэрейшн", и ей вторит бодрый хор мужских голосов: "Либэрейшн".
      
      
      6. СЛУШАТЕЛИ
      
      Из года в год она ходит по кругу и уже знает каждый участок этого пути. Скоро начнется подготовка к ноябрьскому параду. Тогда слушатели перестанут выполнять домашние задания, будут дремать на уроках и все свободное время допоздна шагать в строю. После парада занятия помаленьку войдут в колею. В конце полугодия - отчеты, заседания...
      Что можно сказать о большинстве слушателей? На первый взгляд, они все похожи друг на друга. Простоватые симпатичные лица, серые шинели, гимнастерки с погонами, спортивный уверенный шаг по земле. Лишь позднее на групповых занятиях начинают проступать индивидуальные черты, особенности.
      Им всем обычно остро не хватает двух вещей: денег и времени. К этому на разных этапах добавляются другие нехватки.
      Нина Николаевна с искренней симпатией относится к слушателям. В большинстве своем это неплохие люди: мужественные, простые, добрые. Все они в той или иной мере спортсмены, все активные болельщики. Международные хоккейные или футбольные матчи надолго лишают их равновесия...
      В перерыв слушатели идут курить, некоторые, сгрудившись в аудитории, разговаривают. Иногда обращаются и к Нине Николаевне, кропотливо проверяющей за столом их тетрадки.
      Рассказывают, что преподаватели общественных наук зачастую боятся вопросов, избегают. Подчас не умеют убедительно подтвердить высказывания основоположников марксизма фактами современной жизни. А в результате может создаться впечатление, что факты противоречат закономерностям, некогда раскрытым и ставшим догмой.
      - Ну что вы! - удивляется Нина Николаевна. Какие же это факты?
      А вот, к примеру, у Маркса и Энгельса где-то сказано, что обнищание трудящихся при капитализме растет. Но разве, например, в Америке растет обнищание? На это их преподаватель ничего не смог ответить и уклонился. Нина Николаевна чувствует себя обязанной доказать правоту Маркса и Энгельса. О том, что они, а потом Ленин могли в чем-нибудь ошибаться, не может быть и речи. Они - знамя. Незримая тень "особиста" всегда рядом. Во времена Сталина слова бы никто сказать не посмел. Теперь немного разговорились.
      Нина Николаевна ничего толком не изучала. К экзаменам что-то зубрила в свое время и все. К счастью, в разговор вступает один из вернувшихся после перекура. Этому только дай порассуждать. "Закон верен. Обнищание растет с поляризацией богатств, т.е. относительное обнищание. Но это ведь не обязательно значит абсолютное".
      "Нет, - утверждают другие слушатели. - Маркс говорил про абсолютное".
      Нина Николаевна не читала, может быть, действительно говорил.
      "- Но он не говорил и не мог тогда говорить о существовании Советского Союза, - не сдается маленький чернявый умник, - а его существование заставляет капиталистов считаться с требованиями рабочих. Кроме того, сами рабочие теперь другие, у них профсоюзные организации, компартия. Закон действует, но, учитывая его, действуют и люди. Ну, вот, электричество... молния... Оно бьет. Так... Но люди, зная об этом, действуют. Строят электростанции. Или ставят громоотвод. На электростанции те же законы электричества проявляются уже по-другому. Тут, наверное, тоже свои закономерности". Несвязные эти рассуждения вдруг убеждают слушателей.
      Немало путаницы в умах возникает после занятий по философии. Один преподаватель сказал, что главный этический принцип - выполнение долга, другой - что, добро. На лекциях якобы подчас говорят одно, в пособиях пишут другое, а на экзаменах спрашивают третье. И, несмотря на всю эту неразбериху в теории и в головах, определенная уверенность в преимуществах своей страны, системы воспитана все же, видимо, у слушателей каждым словом лекций, газет, книг. Если есть отдельные червоточинки в сознании, о них молчат. "Сто тысяч почему" были бы обременительны для их воспитателей и вообще угрожали бы порядку.
      Но вот они поработали воскресенье на овощной базе, где тонны овощей при отсутствии современного оборудования хранилищ гниют, гибнут, сводя на нет чужой труд. И острое чувство неблагополучия, недовольства на какое-то время завладевает душами.
      - Лук проросший валяется тоннами. Капусты мороженой горы. Никому нет дела. Хранить негде. Какое богатство пропадает. Работать некому.
      - А грузили рядом яблочки для начальства. Каждое в бумажку завернутое.
      Не меньший урон их спокойствию наносят всевозможные нехватки. Где-то нет мяса, молока, даже масло исчезло. А ведь предстоит уезжать из Москвы. Чтобы остаться, нужен "блат" огромный. Или адъюнктура. Запросы интеллектуальные и материальные выросли, а возможности всегда под угрозой. В магазинах дело идет по нисходящей линии. Всюду по нисходящей, только потихоньку!
      Нина Николаевна, сознавая свой долг, с помощью положительных примеров успокаивает страсти, вызванные овощной базой. (Наверняка, о сегодняшнем разговоре кто-то из слушателей доложит в "особый отдел"). "БАМ, КАМАЗ, льется сталь..." (По телевизору ежегодно показывают: свет ночных фонарей, комбайны, потоки зерна...). "Миллионы учащихся. Недостатки - лишь частности". Все немедленно и покорно соглашаются, даже чуточку словно испугавшись.
      Тень "особиста", наследие сталинских времен, сковывает, научиться говорить и мыслить в ее присутствии трудно. А как без нее? Всеобщий разброд?
      Говорят, на каждой кафедре есть люди, обо всем докладывающие в "особый отдел". Какой-нибудь незаметный преподаватель или сотрудник из канцелярии... Обычай этот кое-как пока что сохраняется по инерции. Конечно, никто не знает, кто и как докладывает.
      Комсомольцы тридцатых свято верили, но мало знали. Создавали себе кумиров, надеясь, что те безошибочно знают все. Несгибаемые и доверчивые, как римские легионеры, шагали в своих когортах, выполняя "великие предначертания". По пояс в ледяной воде строили фундамент. Потом воевали самоотверженно. "О, великий Цезарь! Идущие на смерть, тебя приветствуют!" Слушатели Нины Николаевны более критически ко всему относятся.
      Раньше только великий вождь мог разрешить все проблемы. Теперь великих вождей не стало, а прежних развенчали. Только великий, могучий научно- технический прогресс и новая мощная экономическая база когда-нибудь поднимут всех на невиданную высоту. (Но сколько до этого будет проб и ошибок!).
      Каким должно стать будущее? Смутно видятся всем небывалые машины, управляемые электронным интеллектом. Пульты, экраны, что-то фосфоресцирует, бесшумно и моментально включается... Полностью автоматизированное бытовое обслуживание. Автоматическая система управления всем, в том числе и самим обществом. Ну, конечно, останутся какие-то органы самоуправления, нечто вроде общественной нагрузки, выполняемой всеми по очереди. Основой для принятия решений будут лишь объективные, непогрешимые данные мощных, бескорыстных ЭВМ.
      А пока все приспосабливаются к тому, что есть.
      Что заставит корыстных бабенок и работяг-алкоголиков привести в надлежащий порядок вверенную им овощную базу? - Стремление к общей пользе, человеколюбие? Нет, пока лишь одно из двух: непосредственная личная заинтересованность в результатах своего труда и возможность непосредственно пользоваться его плодами или страх беспощадного наказания. Все знают, при Сталине сажали за пару колосков, за неудачное слово.
      - Был порядок, - считают сторонники жесткого курса, - Нет, лучше, как сейчас, - протестуют более гуманные. - Надо просто повысить ответственность руководящих кадров сверху донизу и нравственный уровень людей.
      Слушатели свято верят в необходимость партийного руководства всей жизнью страны, в необходимость его постоянного совершенствования. Попробуй убери партию, эту единую, все цементирующую силу!
      И все болезненно воспринимают фактические отклонения от декларируемых норм. Карьеризм и любая несправедливость в распределении жизненных благ (особенно их непосредственно касающаяся) возмущают всех. Но если представится случай, любой готов делать карьеру и, если возможно, побольше брать от общества. Дон-Кихотов среди них нет.
      Они строчат свои конспекты, компилируют свои диссертации на основе уже имеющихся работ, чтобы достигнуть в жизни лучшего социального положения. Подгоняют их часто жены, тоже стремящиеся наверх.
      Их главный начальник, генерал - оборотистый мужик, увы, лишенный не только эрудиции, но и элементарной грамотности. Призывая с трибуны преподавателей повысить уровень, он говорит "лаболатория", "храждане", "подхотоука" и не всегда справляется с падежами. Но ему это не мешает быть по- своему надменным и беспощадным. Он чем-то напоминает лакея, случайно ставшего барином. Впрочем, он по-своему неглуп. Здравого смысла ему не занимать.
      Для общественной науки главный грех, с его точки зрения, - "отсебятина". И он крепко держит вверенные ему бразды.
      
      
      7. ЗАСЕДАНИЕ СЕКЦИИ
      
      Пролетело полугодие. После занятий сегодня заседание секции. Едва перекусив, Нина Николаевна торопится в аудиторию, где уже собрались преподаватели английского языка.
      На заседании секции обсуждались итоги полугодия. Марина Ефимовна коротко анализирует результаты семестра: перешли на новое пособие по общественно-политической тематике, опробовали новые планы, фонограммы. Какие тут плюсы, минусы?
      Нина Николаевна сидит сзади. Ей хорошо видны коллеги. Как всегда, Лидия Борисовна Бескова близко к сердцу принимает общественные дела. Миниатюрная, стройная, крепенькая, Лидия Борисовна всегда готова к бою. Во всяком случае, всегда имеется объект - кто-то из преподавательниц, которую она в данный момент "ставит на место", "воспитывает", атакует, разоблачает.
      Лидия Борисовна умеет информировать начальство в желательном для нее направлении. Она мастер устанавливать контакты. Еще в бытность свою секретарем парторганизации, она завоевала уважение в политотделе: к ее мнению прислушиваются. Говорят, ее отец до ухода на пенсию занимал видный пост и якобы оказывал Егору Филипповичу какие-то услуги. Во всяком случае, и Егора Филипповича, и Анну Петровну семейство Бесковых неоднократно приглашало в гости. Может быть, абсолютно бескорыстно, а возможно, это способствовало тому, что Лидия Борисовна, недолго пробыв преподавателем, с непостижимой быстротой получила должность старшего. Приглашали в гости и Марину Ефимовну, но она под каким-то предлогом уклонилась.
      - Они с этими чаепитиями хорошо устраиваются в жизни, - делилась потом Шацкая своими впечатлениями с Мариной Ефимовной.
      Лидия Борисовна резка, находчива, упряма. Неугодных ей коллег умеет ловко дискредитировать. Поэтому ссориться с ней избегают. Она мстительна, вцепляется в человека мертвой хваткой. Даже Марина Ефимовна повышенно осторожна с Лидией Борисовной, как в присутствии зверька, испускающего черную жидкость, если его затронут.
      Работник Лидия Борисовна исполнительный. Не особенно усидчива, затруднять себя не любит, но умеет рекламировать все, что делает. И всегда старается окружить себя сторонниками. Одно время она вела долгую позиционную войну против Марии Ивановны Суриковой, старшей преподавательницы, с которой давно соперничает.
      Острота конфликта миновала, осталась лишь разновидность вяло текущей холодной войны.
      Третья старшая преподавательница теперь Лора Афанасьевна Михайлова. На кафедре давно заметили, что новенькая всячески норовит облегчить себе работу и чуть что заявляет: "Я - доцент!". Претендует на привилегированные условия. Римма Воскресенская, отличавшаяся красноречием и литературными наклонностями, даже сочинила эпиграмму:
      
      При любой погоде, ни ночью, ни днем,
      Ни на один момент
      Не смеет никто забывать о том,
      Что я - доцент!
      
      Пусть не судят и не судачат!
      Наплевать на их оценки.
      Полегче нагрузку, поменьше задачи...
      Помните, я доцент!
      
      Времени тут лишают!
      О, свободных дней благодать!
      Нагрузку не уменьшают?
      Что ж, придется профессором стать.
      
      Многие находили, что Михайлова - "штучка". Ловкая, шустрая. Правда, ей действительно приходилось нелегко, муж, судя по всему, ни в чем не помогал. Да был ли он вообще? - сомневались некоторые. Хотя более близкие приятельницы знали уже, что он завел другую, не интересуется даже сыном и почти не бывает дома. И денег почти не дает! Своего мальчика Михайлова не только в детский сад возит, но и на музыку, и в бассейн. Себя не жалеет.
      Воспитывает без слюнтяйства, по какой-то своей программе. В споре о воспитании детей она выразила свое методическое кредо: "У меня парень. Как же без лупки!".
      А культуру хватает с жадностью. И притом, поглощая, осмысливает. При J ней как-то упомянули книгу об этикете, написанную какой-то эстонкой. Михайлова кинулась записывать название с видом хищной птицы, урвавшей лакомый кусок. Она каждый вечер допоздна читает, как бы ни устала. А утром первые часы, Вовка... Конечно, она молодец! Но, как выразилась о ней Шацкая: "все в себя вколачивает. Давать коллективу не стремится".
      Большая оптимистка. Подходит к любой ситуации со своим критерием: "Это не смертельно". (А если не смертельно, то вполне, значит, поправимо).
      С молодежью секции она была уже на "ты", молодых располагала ее живость, простота. Она и сама, несмотря на свои 42 года, порой смахивала на девочку: маленькая, стремительная, горячо реагирующая на всякую обиду, но отходчивая и откровенная.
      Несколько дней назад произошел конфликт между нею и Лидией Борисовной.
      Заведующий кафедрой, справедливо считая, что "преподаватель должен уметь мыслить", давно установил такой порядок семестровой отчетности, который, по его понятиям, "стимулировал мысль". Все преподаватели в отчетах за семестр анализируют свою работу в группах. Затем старшие таким же образом осмысливают работу на факультетах. При этом давно повелось, что кто-нибудь из / старших суммирует для всей секции цифровые данные. И, наконец, заведующие секциями анализируют и обобщают работу секции: оценки по всем аспектам, ход выполнения плана, работу с техническими средствами обучения, недостатки, предложения по улучшению работы. Был отдельный вопрос и о внеаудиторном чтении, о самостоятельной работе слушателей, о редакционно-издательской и методической работе преподавателей.
      Егор Филиппович обожал статистику и требовал выставлять оценки по каждому речевому аспекту, за все знания, навыки, виды работы. Все стонали, халтурили, как могли. Но в конце концов, читая продуманный отчет Марины Ефимовны, заведующий говорил, что секция справилась хорошо.
      В этот раз должна была подсчитывать цифры Лидия Борисовна, как вдруг обнаружилось, что Михайлова не сдала в срок отчета. С обычной непререкаемостью Лидия Борисовна уличила ее в прегрешении, но в ответ получила отпор, немыслимый по наглости:
      - Допотопие! - заявила авторитетно Михайлова. - Давно нигде таких отчетов не пишут.
      Повелительный тон Бесковой ("Вы обязаны!...". "Нарушение трудовой дисциплины...") еще больше ее раззадорил:
      - Почему я должна все делать по дурацкой форме!
      И на гневную отповедь Лидии Борисовны, вставшей грудью на защиту "порядка", она выкрикнула совсем уже обидное: "Я доцент! Не вам меня учить!". После этого Лидия Борисовна как раз и решила ее проучить. Для этого обегала ряд кабинетов, сопровождая репортаж соответствующей интерпретацией. Так, Марине Ефимовне она дала понять, что Михайлова именно секционный порядок характеризовала словами "допотопие" и "дурацкий". Егор Филиппович и Шацкая остались в уверенности, что речь шла о порядке общекафедральном. Слухи о вызывающем поведении Михайловой поползли по кафедре и достигли политотдела. Многие на кафедре ужаснулись. Вступить в единоборство с Лидией Борисовной! Да она со свету сживет! Всю кафедру настрополит!
      Сегодняшнее заседание секции по итогам семестра обещало стать бурным, если Марина Ефимовна не сумеет погасить страсти. Об этом ей уже намекал тактично заведующий кафедрой Егор Филиппович.
      После конфликта с Лидией Борисовной Михайлова прибегала к Марине Ефимовне растрепанная, ощетинившаяся: - Не умею я эти отчеты! Не знаю, что писать! - Марина Ефимовна помогла, невозмутимо и сурово, словно священнодействуя, и отчет был все же написан.
      Теперь, едва кончился анализ семестра, как поднялась Лидия Борисовна. В глазах ее был стальной блеск. Нижняя челюсть закаменела. Весь химический состав ее организма, весь нервно-психический безотказный аппарат мобилизовался на борьбу. Она шла в бой самоотверженно. Она "ставила на место" обидчицу.
      Во всеуслышание осудив поступок Михайловой, Лидия Борисовна гордо села, но в ту же минуту вскочила Михайлова с громким, почти базарным криком: "А чего ей надо! Пусть не лезет! Чего она все время пристает!".
      Подбоченившись, забыв о научных титулах, которыми так гордилась, Михайлова орала на Лидию Борисовну, словно все они на коммунальной кухне.
      - Дезавуяж полнейший! - прошептала обрадованная Лидия Борисовна соседке, предусмотрительно не вступая в неприличные пререкания.
      Сидя за преподавательским столом лицом к секции, Марина Ефимовна несколько мгновений молча наблюдала Михайлову, словно оценивая. Затем корректная, строгая и сухая Марина Ефимовна устало выпрямилась. Посиневшие тонкие губы чуть саркастически сжаты. Но Михайлова разошлась во всю ширь удалой своей натуры и хлестала уже по секции, по всей кафедре: "Отметки за лексику, за грамматику, перевод, за устную речь! Да что это такое! Я засыпана цифрами! Нет тут никакой устной речи! Мы обманываем и себя и вышестоящее начальство! Все заучено, каждый вопрос, каждый ответ! Одна видимость. Каждый шаг преподавателя регламентирован. Преподаватель сам знает, что и как ему делать! Я знаю, что меня теперь начнут выживать за критику, но я вызываю огонь на себя!.." - Она бросалась в бой, на приступ, как взъерошенный отважный воробей.
      "Лора Афанасьевна! - прервала ее Марина Ефимовна ледяным тоном. - Позвольте вам сказать следующее! Вы пока присядьте, пожалуйста!".
      Михайлова, маленькая, отчаянная, нехотя села.
      "Во-первых, об отчете. Вы можете критиковать целесообразность любых форм нашей работы. Но пока они не отменены, их надо выполнять. Иначе это приведет к дезорганизации.
      - Далее. Вас не удовлетворяет навык устной речи у слушателей. Если вы знаете, как достигнуть лучших результатов, мы с удовольствием вас послушаем и даже придем к вам на уроки учиться".
      Лидия Борисовна одобрительно заулыбалась: преподаватели больше всего боялись именно посещения уроков.
      "Продумайте нашу систему, - продолжала Марина Ефимовна. - Мы потому так все дозируем, что мало часов, а слушатели приходят с плохой подготовкой. На конец года мы запланируем ваше сообщение о рекомендациях по развитию навыка устной речи у наших слушателей. Но эти рекомендации должны отвечать двум условиям: быть конкретными и реальными.
      Вы напрасно думаете, что вас кто-нибудь собирается сживать со свету. Вам совсем незачем становиться в позу Жанны д"Арк, вызывающей огонь на себя. Весь вопрос в том, что конкретно вы можете предложить взамен того, что есть. Если у вас есть что-нибудь конструктивное, мы будем очень рады. Не торопитесь, изучите повнимательней нашу систему и подумайте, как ее улучшить. Ваш доклад назначим на апрель. Запишите, пожалуйста",
      "Ну и что! Подготовлю!" - В тоне Михайловой еще звучал вызов, но она уже остывала.
      "Марина Ефимовна! - вскочила Лидия Борисовна. - Я вношу предложение: довести до сведения Егора Филипповича сегодняшнее поведение Михайловой!".
      Марина Ефимовна ответила неопределенно и строго: "Егор Филиппович всегда в курсе наших дел".
      Секция напряженно и молча наблюдала за поединком. Теперь все расслабились. Как-никак, у всех было сегодня по 6 уроков. Устали. Перешли к обсуждению следующего вопроса: о качестве фонограмм по военной терминологии. Заседание продолжалось.
      
      
      8. ПОБЕДА НАД МУРИНОЙ
      
      Еще до появления Михайловой на боевом счету Лидии Борисовны имелось несколько серьезных побед. В том числе над англичанкой Леной Муриной с факультета заочного обучения.
      Лена Мурина, шальная, добродушная толстуха, пробыла несколько лет переводчицей за рубежом, неплохо владела английским, ездила на собственной "Волге".
      Кафедральные дамы говорили, что она похожа на бойкую продавщицу.
      Душевная, лихая, по-детски доверчивая... Лидию Борисовну раздражала ее грубоватая, свободолюбивая искренность.
      Мурина умела примечать чужие недостатки и не желала скрывать свои впечатления. Столкнувшись несколько раз с вездесущей Лидией Борисовной, она стала громогласно разоблачать ее плохое знание языка, наушничество. Праведный гнев, чувство чести вскипели в Лидии Борисовне. И чувство ответственности за слушателей, отданных в руки сомнительной "рыночной торговки". Вражда разгорелась лютая.
      Лидия Борисовна прощала деловые прегрешения тем, кто ее ценил. И готова была постоять за своих преданных сторонников. Она верный друг. Своим принципам не изменит, не дрогнет. В жизни главное - борьба. Не за мелкие выгоды. За строгий порядок и всеобщее подчинение этому порядку! По случайному стечению обстоятельств на факультете заочного обучения (ФЗО) были преподавательницы, нуждавшиеся в поддержке влиятельной Лидии Борисовны. (Одна стремилась занять место заведующей заочной секцией, которое должно было скоро освободиться. Другая метила на свободное место старшего). Они сами, возможно, не отдавали себе в этом отчета, полагая, что искренне ей симпатизируют. И здесь не было, вероятно, коварного замысла. Что делать, люди особенно симпатизируют зачастую тем, кто для них полезен. Они прямо-таки по пятам шли за Муриной, ловя ее промахи. Не без помощи Лидии Борисовны одна из них стала во главе секции ФЗО. Другая смутно надеялась на поддержку в будущем.
      
      Лидию Борисовну родители так избаловали, что упрямство ее не знало предела. Вдобавок они, видимо, наделили ее собственными чертами. Мать, родом из мелких провинциальных дворян, - гордостью и тщеславием; отец, из семейства мелких служащих, пробившийся к ответственному посту, - деловой хваткой, энергией. Мать была самоуверенна, резка, любила "задирать нос", близко к сердцу принимала служебные "успехи" дочери. Тем более, что "личной жизни" у Лидии Борисовны практически не было: давным-давно ее муж, прожив с ней меньше года, по неизвестным причинам ушел.
      Новая заведующая секцией ФЗО, обретя власть, с удвоенным старанием повела наступление на общего врага. Теперь уже не столько из корысти, сколько по велению сердца: Мурина к этому времени успела ее крепко уязвить. Началась такая вражда на ФЗО, что навести порядок Лидия Борисовна уже просто считала своим долгом. Не привыкла стоять в стороне от борьбы. Слишком сильно чувство ответственности. Неоднократно ее избирали секретарем партийной организации. Нынешний секретарь Катя Липунова с ней теперь советуется, даже побаивается. Катя довольно мила. Низкорослая блондинка с кукольным личиком и большими голубыми глазами. Она стройна, изящна, держится просто и приветливо.
      Лидия Борисовна ее высоко ценит за участие в съедании Лены Муриной. Кате поручили изучить рецензии Муриной на контрольные работы слушателей-заочников. Что греха таить - не великий Лена интеллектуал, в ее "шедеврах" было чем поживиться проверяющему. Ожидалось, конечно, что партийный секретарь подвергнет рецензии объективному анализу, но Катя после беседы, которую с ней провела Лидия Борисовна, отобрала лишь то, что было в рецензиях неудачного, и подвергла сокрушительному разгрому. Палила из всех критических пушек по каждому воробью. А рецензии других членов заочной секции, которые ей тоже поручили инспектировать, похвалила, хотя одна из преподавательниц, прибывшая недавно вместе с преуспевающим штабным мужем откуда-то из-за рубежа, была и вовсе малограмотной. Но та, хоть и не великий грамотей, быстро смекнула, что к чему, и заранее активно присоединилась к гонителям Лены. А может быть, искренне верила в правоту старших товарищей. Вряд ли она слишком была озабочена поиском истины.
      Будучи активисткой и часто выступая на собраниях, Катя умела находить для своих высказываний убедительную, идейно направленную форму. Но обличать решалась только тех, кто был уже без нее приговорен. Секретарь обязан постоянно информировать политотдел обо всем, что происходит на кафедре. Там для каждой кафедры выделен специальный инструктор. Если бы Катя захотела, могла бы любому на кафедре "подложить свинью", но она осторожна и послушна. Уже не говоря о безупречной дисциплинированности и трудолюбии. Ее страсть - импортный дефицит. Когда только успевает выстаивать за ним долгие очереди? Злые языки утверждают, что доставать вещи ей помогает Виолетта, у которой связи в торговле. Конечно же, это ложь. Высокопринципиальная Лидия Борисовна игнорирует эти слухи и к своей стороннице благоволит. А Катя с ней почтительна, как с опытным наставником. Справедливости ради необходимо отметить: у Кати неплохие педагогические способности и отличное знание английского языка. В сочетании с дисциплинированностью и трудолюбием это сулит перспективы. Человек молодой, она усвоила, что надо идти "в струю", а не против течения. Дома слушала по радио "голоса" и довольно критически относилась к окружающей действительности. Вдобавок муж приносил из своего НИИ новые анекдоты про Брежнева. На работе она об этом, конечно, помалкивала: военное заведение, кругом есть "уши".
      Исчез всеобщий страх сталинских времен, слежка всех за всеми. Но инерция еще сохраняется. Да ведь и общественное устройство прежнее. Лишь ослабела узда. Поведение, мысли, чувства уже не так, может быть, скованы, хотя в целом и не свободны.
      Методы "дезавуирования" противников и "съедания" неугодных широко распространены. Конечно же, не Лидия Борисовна их первоначально изобрела. В сталинские времена откуда-то сверху, словно круги по воде, они распространились вплоть до самых незначительных учреждений. Может быть, на Лидию Борисовну оказал влияние папа, в те времена достигший более или менее ответственного поста или, может быть, общая атмосфера?
      Подвергается всякий человек всевозможным воздействиям, облучается, облучается невидимой радиацией, и образуется удивительный сплав из этих влияний и особенностей личности.
      Защищать Мурину стало прямо-таки дурным тоном на кафедре.
      Наконец, в политотделе Егору Филипповичу дали понять, что не стоит поддерживать человека, которого "не хочет коллектив". И она до конкурса уволилась и уехала переводчиком куда-то в Африку.
      
      
      9. "ВЕРШИТЕЛИ СУДЕБ"
      
      Шацкая мощной рукой вела не только секцию, но и кафедру. У нее были свои информаторы. В конечном счете, главным ее мотивом было самоутверждение активной натуры. Но странно устроен человек. Рядом с этим всем в ней жила еще и порядочность, и жажда справедливости. Хотя не слишком веря в справедливость других, она старалась их обуздать с помощью всяческих ухищрений. Чтобы всегда иметь возможность действовать "с позиции силы". Ее энергия уходила на организацию тонких шахматных комбинаций, на режиссуру.
      Остальные, чувствуя в ней человека влиятельного и неравнодушного, прилеплялись, ища защиты и руководства на неисповедимых кафедральных путях. Ведь при всей внешней беспощадности она зла старалась не причинять и в душе была чуточку даже религиозна. (До Егора Филипповича высоко, далеко, ни во что он толком не вникал).
      Иные писатели утверждают, что мы противоречивы, поскольку не вполне еще люди, но антропоиды - промежуточная стадия эволюционного развития. Потому ли, по другим ли каким причинам, но противоречив и Егор Филиппович. Умен, талантлив, отзывчив, ленив, корыстен, справедлив, тверд, изворотлив, прямолинеен, скрытен и дипломатичен - смотря по обстоятельствам. Помаленьку всего намешано.
      Уже он сам забыл, что когда-то с энтузиазмом работал в школе, в день по восемь часов - невероятная нагрузка! - и его обожали ученики. А в суворовском училище предшественница его, учительница немецкого языка, боялась войти в класс - на головах питомцы ходили на ее уроке. Но Егор Филиппович к ним нашел подход через внеклассную работу. Играли в захват пленных (воспоминание о войне было свежо), допрашивали, переводили допросы. Любимым предметом стал немецкий.
      А с какой прытью лет двадцать пять назад Егор Филиппович здесь, в институте, начинал! Молоденький, с виду простоватый, среди опытных, капризных, склочных дам.
      Тогда на кафедре было две коалиции. Преподавательницы, их возглавлявшие, приходя порознь в его кабинет, жаловались друг на друга, требовали принять меры. Он придумал пригласить обеих, предложил высказать взаимные претензии. Но каждая в присутствии противницы половину обвинений не осмелилась повторить. Обе после этого перестали наушничать.
      Это было более четверти века назад.
      Он давно устал, постарел. Сказать, что теперь он совсем бездельничал, было бы несправедливо. Повседневно возникали всяческие вопросы, приходилось бывать на всех заседаниях. Но теперь Егор Филиппович мог бы начертать на своем знамени: "Будем здесь, пока не выгонят!". И вел себя соответственно.
      
      
      10. ОПЯТЬ О "ВЕРШИТЕЛЯХ СУДЕБ"
      
      - Выживать одинокого человека! - брезгливо говорила Шацкая своим приближенным, - у нас такого никогда не было! Да, мы упустили...
      Но теперь появился новый объект приложения сил неугомонной Лидии Борисовны.
      Михайлова становилась на кафедре особой нежелательной. Уже на всех собраниях ее стали задевать: "Не интересуется". "Не проявляет", "Не участвует". Она реагировала бурно, что было для кафедры новостью. Ее загрузили основательно, подбавив групп, и она рвалась между сыном и работой, осунулась, перестала вовсе причесываться. Маленькая, стремительная, сердитая, (круглые роговые очки придавали ее лицу что-то совиное), но по-прежнему увлеченно хватающая книги, культуру, знания, даже если для этого приходилось бодрствовать заполночь. В библиотеке она скоро стала своей. Получала даже архивные неприкосновенные экземпляры, если нужной книги не было на месте. Как тяжело потом, после бессонной ночи, собирать Вовку, чуть свет мчаться из дома! Эти первые часы, будильники, невозможность, немыслимость опоздания! "Гонка смерти" продолжалась. Ей надавали нагрузок, партийных и профсоюзных. Она выполняла их кое-как, наспех, бодро говорила приятельницам: "Я еще вхожу в обстановку, адаптируюсь, но если так будет продолжаться - "мы пойдем другим путем!"
      Узнав от Лидии Борисовны о конфликте с Михайловой, Егор Филиппович пригласил на разговор заведующую английской секцией.
      - Я игнорировал историю с Муриной - и упустил..., - сказал он самокритично. - Ни один случай теперь нельзя оставлять без внимания. Критиковать, конечно, надо, но справедливо.
      Егор Филиппович не спеша закуривал, откинувшись в кресле. Худощавое, загорелое крестьянское лицо. Словно только что из отпуска. Он общественный инспектор рыбнадзора. Лет десять назад, по случаю пятидесятилетия, ему преподнесли небольшой транзистор и профорг Воскресенская без какого-либо злого умысла объявила: "Мы все знаем, что Егор Филиппович страстный рыболов, много сил и времени уделяет рыбалке. Пусть наш скромный подарок будет всегда с Вами!.."
      Если нет рыбалки, Егор Филиппович гуляет часами перед сном и соблюдает оздоровительную диету. Ему кто-то достает модные костюмы, свитера. Сейчас на нем финский костюм, сиреневая водолазка.
      Строгая, сдержанная Марина Ефимовна чем-то напоминает курсистку дореволюционной поры. Присела с таким видом, словно торопится. Удлиненное лицо чуть похоже на лошадиное. Губы сжаты над удлиненными желтоватыми зубами. Изможденный вид. Питается всухомятку, часами не встает из-за письменного стола.
      - Да пусть себе работает Михайлова! Никто ее не обидит, - возражает она досадливо.
      Она всегда переживает, если Егор Филиппович обнаружит какое-нибудь упущение в ее секции. Егор Филиппович ее ценит, хотя более откровенен с Шацкой.
      Одержимость работой для Марины Ефимовны вроде наркотика или психологической защиты.
      И внутри секции она не допускала склоки. (Мурина под ее юрисдикцией не была, входила в секцию ФЗО).
      Теперь все попытки Лидии Борисовны словно уходили в песок. Так бывает во сне: бьешь, а удара не получается. Да и Михайлова к этому времени успела сориентироваться и стала осторожней. К тому же она была отходчива, широка. Нина Николаевна, молчаливо наблюдавшая события, заметила, что Михайлова, недавно с горячностью нападавшая на Лидию Борисовну, уже называет ее Лидочкой.
      Чужие недостатки или достоинства возрастали или уменьшались в глазах Лидии Борисовны в зависимости от того, как данный преподаватель относится к ней лично.
      Это был прирожденный проработчик чужих ошибок, тот самый, о котором еще в Евангелии говорилось: "Берегитесь закваски самозваных правоверных".
      Но при этом она верит в свою правоту, в справедливость и необходимость своих поступков.
      Защити она какую бы то ни было диссертацию, окажись на ответственном посту, могла бы стать опасной. Стала бы избавляться от неугодных. Заранее бы представить себе не смогла, куда заведут ее гордость, жажда власти и стечение обстоятельств.
      Неизвестно, как развивались бы дальше события. Но однажды утром, идя по коридору, Шацкая увидела, как мимо пулей промчалась Бескова. Лица на ней не было. Мертвенная серая маска. Вскоре стало известно, что ее мать в реанимационном отделении: инсульт. Счастье еще, что больница какая-то особая, для привилегированных.
      Лидия Борисовна ходила на занятия, потом быстро убегала. Ее серое лицо резко осунулось, квадратная нижняя челюсть закаменела. Впоследствии рассказывали: мать выписали из больницы, но говорить она больше не будет. Произносит с различной интонацией лишь единственное слово: "Уже!" Что-то видимо понимает, но способна лишь на жалобное мычание.
      Шацкой в душе казалось, что это за расправу над Муриной наказана Лидия Борисовна. Хотя были ведь на свете куда худшие злодеи - и ничего, жили хорошо. Все же процесс возмездия представлялся как некое укрощение.
      - Не зарывайся! - щелкает нас время от времени судьба. И мы чуть-чуть смиряемся. О, судьба - великая мастерица "ставить на место!"
      
      
      11. НЕОЖИДАННОЕ "ЧП"
      
      В комнату "замов", как называли заведующих секциями, влетела приближенная Шацкой Маргарита Тихоновна Цапко, задыхаясь от непривычного бега и волнения: "ЧП"! Немыслимое! Умереть, не встать! Что я вам скажу!" - Встревоженные замы, сидевшие за своими столами, оторвались от бумаг.
      - Мне вдруг начальник факультета заявляет: - Мы теперь с вашей кафедрой породнились. ^
      - То есть как?
      - Вот! Анна Петровна, мои слова! Он говорит: Ваша преподавательница Михайлова Лора Афанасьевна вышла замуж за нашего слушателя!
      Шацкая исподлобья настороженно взглянула, как волкодав, почуявший что-то подозрительное.
      - Я, значит, с полным обалдением на него пялюсь: - За кого же? - Я так небрежно спрашиваю, между прочим. Неудобно, сами понимаете... Ну, он мне назвал какую-то фамилию. На "ко". Малафейко, Марусейко... Нет, я забыла. Ну, я еще для порядку с ним постояла и сразу дунула к вам. Вот так, не зевают некоторые товарищи.
      Новость быстро распространилась на кафедре. Этому сильно способствовал молоденький заведующий лингафонным кабинетом, который всем, кого видел, сообщал: "Вы слышали, что Михайлова отколола? Вышла замуж за слушателя вдвое моложе себя!"
      Все подробности были вскоре известны кафедре. Избранником оказался красавчик, вдобавок чрезвычайно перспективный. Преподавательница, работавшая в его группе до Михайловой, сообщила, что он скромный, знающий, интересный внешне и что у Михайловой "губа не дура". Узнали, что он год назад ушел от семьи из-за амурных похождений своей супруги. Отчего столь достойного человека не оценила первая жена? Решили, что из-за его скромности, доверчивой простоты.
      Но как удалось ей все скрывать до самого ЗАГСа? И когда она успела? Ведь рвалась между сыном и работой.
      Молодежь кафедры Михайлову одобряла - за то, что умеет за себя постоять, за целеустремленную смелость. Ее рвачество молодых преподавательниц не шокировало. - У нас на кафедре любят дураков, - говорила как-то Нине Николаевне молодая преподавательница. - А дураки перевелись.
      Теперь, когда Михайлова являлась утром на занятия, все смотрели на нее с тем же любопытством, как и в первый день. Хотя, конечно, скрывали этот интерес, как и тогда. Стоило ей выйти, как Цапко взрывалась: "Ничего не понимаю! От любви хорошеют, а эта все такая же. Никакого впечатления. Хоть бы причесалась!"
      "Все же она молодец!", - думала иногда Нина Николаевна. Михайлова ей казалась доброй; она однажды рассказывала, как в детстве, если дома умирала кошка, они с матерью плакали, хороня ее во дворе.
      А ездить в школу в соседний поселок Михайловой тогда приходилось на открытом грузовике. В Сибири! "Нас в дороге высаживали: бегайте, а то замерзнете! На мне места живого нет, вся обморожена".
      Ее раннее детство прошло под столом в мастерской, где мама работала швеей. "Женщины сидят вокруг стола, шьют, когда споют, когда поговорят. А я под столом с лоскутками. Так и выросла".
      Она и сейчас какая-то маленькая, недокормленная, с плохим кровообращением. Но какая лихая, стремительная! Какой-то знакомый аспирант ей вроде бы говорил: "Лора! Живите медленней!"
      "Наша мама энергичная как огонь. Нас с сестрой все ругает: "Что это за кулемы!"
      "Когда путевка пришла поступать в аспирантуру, я работала в школе, - говорила она как-то Нине Николаевне по дороге домой, - Так я школу любила! Вот нравится воспитывать! Я прямо плакала, не хотела уходить. Писать не люблю. Вообще сидеть на месте. Я только одну статью дала, руководитель хороший, он столько для меня сделал...".
      Когда трудно, Михайлова объявляла вдруг: "Это не смертельно!" При таком подходе серьезные переживания устранялись. Ведь большинство жизненных ситуаций, волновавших ее коллег, не были смертельными.
      А как она умеет защитить своего сына, над каждым его детским вопросом думает, чтобы он все правильно понимал. И в бассейн возит на другой конец Москвы, и в музыкальную школу. Ждет часами, пока он поплавает, пока сыграет на пианино свои пьески. Ей никто столько внимания в детстве не уделял.
      "Я докторской для него пожертвовала!" - И она бы, конечно, эту вторую диссертацию добила, а если надо, то и ВАК, ученый совет и вообще всех, от кого это зависит. Но, может быть, именно воспитывать - ее призвание?
      Как-то утром, придя к первому часу, Михайлова пожаловалась на сердце. Нашли валидол, но стоило ей выйти, как Цапко объявила: "Невеста! Переработала!"
      Вскоре придирчивые кафедральные дамы заметили все же в Михайловой перемены. Она стала носить кудрявый импортный парик, приобрела джинсовое платье и, наконец, эффектные финские сапоги на высоких каблуках - с переплатой, составившей почти пятьдесят процентов от их стоимости. Она уже не была облезлой и взъерошенной, как зимний воробей, стала женственней и спокойней, у
      Некоторые видели избранника. Он как-то пришел к Михайловой. Высокий, в меру стройный и широкоплечий, светлые волосы, мужественное усталое лицо. И какой-то все же чуточку потрепанный, неухоженный.
      Михайлова рассказывала, что он доверчив, прост и щедр. "Какой мужик!", - говорила она, снисходительно и удивленно. "Совсем непрактичный. Все отдает". Прежний ее муж, Михайлов, требовал, чтобы в доме была каждый день "влажная приборка". "А денег я от него не видала. Он в суворовском учился, привык, чтобы салфетки на столе. И я все делала. А этот наоборот: ничего не делай!"
      К Вовке как относится! Он за Вовку все! Тот муж недоволен был, что все для Вовки. Ребенок же чувствует. Вовка говорит: "Можно, я буду вас называть папой?"
      Михайлова показала всем фотографии: худенький мальчик глядел исподлобья, решительно и пытливо. На другой фотографии он стоял с озорным видом рядом с приобретенным папой, нахлобучив на головенку шлем летчика.
      - Он через Вовку меня завоевал, - между тем набивала себе цену Михайлова.
      - А когда он в командировку летел самолетом, Вовка говорит: "Мама! Почему ты не волнуешься! Папа ведь может разбиться! Я его никогда не забуду! Ой, вообще!"
      В другой раз она рассказывала, что все началось с телефонного звонка. "Телефонный роман!". Ей было сказано при этом нечто вроде: "Если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее!" Все это будило у окружающих литературные ассоциации, во всяком случае, увлекало романтической приподнятостью над рутиной.
      - Нахальная баба! - говорила между тем Шацкая своим приближенным. Он у нее не вырвется.
      Новый муж не без труда получил хорошее назначение, и когда в сентябре было несколько свободных дней подряд, Михайлова съездила к нему в Прибалтику. Она ездила с Вовкой, новый муж встретил заботливо, достал номер в лучшей гостинице, скоро ему дадут квартиру. Ей очень понравилось в прибалтийской столице. А в школе, где может учиться Вовка, есть свой плавательный бассейн.
      Она даже советовалась, в преподавательской, оставлять ей московскую квартиру и выписываться или сохранить за собой, и все дружно решили, что терять прописку не следует.
      - Как легко она кинула зарплату в 320 рублей! - восхищалась про себя Нина Николаевна. Это было вдвое больше, чем у просто преподавателя, даже больше, чем вдвое. Ну, прямо как Настасья Филипповна у Достоевского, швырнувшая кучу ассигнаций в огонь!
      Вот и Лидия Борисовна пришла сюда в том же возрасте, что и Михайлова, - невольно напрашивалось сравнение. Но по-прежнему она одинока, живет с родителями. Обожает их, ночей не спит. А еще она не спит по поводу каждого инцидента, которые у нее на каждом шагу.
      Землисто-серое лицо, густо покрытое веснушками, обвисшие щеки. Она всегда строго подтянута. Короткая стрижка безукоризненна. Худоба делает моложавей. Одна преподавательница, пытаясь угодить, посоветовала ей какое-то снадобье, чтобы свести рыжие веснушки с лица, но Лидия Борисовна дала резкую отповедь: "Это не требуется! Меня вполне устраивает мое лицо!"
      - Да, от нее лучше подальше! - говорила потом преподавательница.
      Но Михайлова давно не враждует с Лидией Борисовной. На радостях даже как-то нарочно похвалила ее в разговоре с особой, которая все ей передает. Лед растаял. И однажды в разговоре о Михайловой Бескова сказала задумчиво и неожиданно мягко: "Мне ее почему-то жаль!"
      У многих коллег Лора Афанасьевна уже сумела вызвать участие. Вся преподавательская с интересом узнавала об ее очередных делах.
      Новый муж настаивал, чтобы она не утруждалась хозяйством. Просил ее читать, заниматься наукой. Он мне говорит: "Не бойся быть счастливой!"
      Все изумлялись.
      Михайлова теперь являлась нарядная, веселая. Преподаватели, одновременно с новыми данными о ее втором муже продолжали получать дополнительные сведения и о первом.
      - Я его и не видела почти. Не знаю, где он бывал. Ни его не видела, ни его денег. А теперь, когда нашла другого, объявился: звонит, что вернется. То никому не была нужна, а теперь нарасхват!
      Исчезла Михайлова быстро и незаметно, предоставив коллегам самим решать проблемы обучения устной речи.
      Ох, люди! Эгоистичные, самолюбивые, иногда милосердные, самоотверженные, часто жестокие или равнодушные. О, путаница личных, групповых, классовых интересов, нервно-биологических особенностей, всевозможных влияний! Кто придумал, кто запрограммировал эти медленно самообучающиеся человеческие системы? Эволюция? Саморазвивающаяся природа? Никто не знает, даже Шацкая. Хотя кругозор у нее довольно широкий. Все читает - журналы, газеты, книги. Не может допустить, чтобы от ее настороженного внимания хоть что-нибудь ускользнуло. И она очень суеверна. Именно поэтому настоящего зла старается никому не причинять. Манипуляции - лишь средство сохранить порядок на любимой кафедре. Ну, и средство не утратить собственное значение, не без того. Она в трудные минуты просит мысленно Бога о помощи, кается. В радости благодарит. Даже ходит изредка в церковь. Тайком. Есть Бог на свете? Ей легче верить, что есть в какой бы то ни было неведомой форме. Иначе откуда мы? Зачем?
      
      
      12. ЗАСЕДАНИЕ КАФЕДРЫ
      
      Осыпаются дни, как осенние листья. И опять начало семестра, и вот уже первые короткие заморозки возвещают приход ноября.
      Нина Николаевна сидит на очередном заседании кафедры. Учебный год - круг колеса, в котором она, как белка, мечется, торопясь к следующему витку.
      Сейчас рано темнеет. В аудитории зажгли свет. Многие кутаются в шарфы или накинули пальто.
      - Сегодня мы обсудим ход работы над устно-речевым пособием, - говорит Егор Филиппович. - Кто первый докладывает? Марина Ефимовна?
      Строго и деловито Марина Ефимовна идет к трибуне, раскладывает бумаги, надевает дешевые очки, купленные в магазине "Школьник".
      Так совпало, что сверху, из Управления учебными заведениями, как раз в это время дали новое "ЦУ" . Раньше главной целью обучения считалось понимание письменной речи. Теперь это стало задачей второстепенной, а главной - устная речь. Кто-то "наверху" случайно обратил внимание, что офицеры не говорят на иностранных языках. Мимолетное замечание было воспринято "инстанциями" как директива.
      Получив указание, Егор Филиппович уведомил кафедру о новой задаче, и Анна Петровна с Мариной Ефимовной стали думать, как ее осуществить. Ломалась вся с трудом выработанная система, в которой все было предназначено для прежнего соотношения целей.
      Анна Петровна с громкими сетованиями поделила работу между преподавателями, и все написали по теме, каждый по-разному, кто в лес, кто по дрова. Переделывали много раз, но единого, стройного пособия не получалось.
      Марине Ефимовне была свойственна другая крайность. Она все максимально централизовала: отобрав для каждой из тем устно-речевую лексику и грамматические модели, разработала единую схему пособия, виды и последовательность упражнений, написала обстоятельный проспект. Затем сама написала первую тему. И уж потом только члены авторского коллектива стали составлять упражнения по готовой "болванке".
      "Немцы" переделывали все заново по шесть раз, "англичане" раза по два.
      На этой неделе еще и профсоюзно-перевыборное собрание. План всевозможных мероприятий вывешивают в начале каждого месяца. "Коллективные радости", как называет их профорг Воскресенская, съедают уйму времени. Наверное, опять выберут Воскресенскую. Она Шацкую устраивает. А партийное отчетно-перевыборное собрание уже было. Секретарем опять избрали Катю.
      В докладах парторга и профорга на отчетно-перевыборных собраниях подводятся итоги работы не только партийной и профсоюзной организаций, но и кафедры за год. Секретарь и профорг предварительно знакомят Егора Филипповича с текстом доклада и послушно вычеркивают или добавляют все, что тот находит нужным. Но еще перед написанием своих докладов и парторг, и профорг начинают с того, что обсуждают с Шацкой основные тезисы.
      - Я думаю, надо сказать, что секция немецкого языка проделала работу по совершенствованию фонограмм, - говорит секретарь. - Все знают, сколько вы, Анна Петровна, сделали для этого.
      - Это вы можете сказать, - мимоходом замечает Шацкая.
      - А кого из коммунистов отметить? - почтительно осведомляется Катя Липунова.
      - Я думаю, Воскресенскую. Цапкскнадо упомянуть. И беспартийных кого- нибудь. Можно Ольгу Ашотовну.
      Когда намечаются новые кандидатуры для избрания на "посты", все зависит от Анны Петровны. И кто хочет играть видную роль в коллективе, старается быть послушным. Егор Филиппович может наложить свое вето на любое решение, поэтому Егора Филипповича специально обрабатывают. А потом на очередном перевыборном собрании кто-нибудь заранее намеченный и подготовленный встает с предложением и все торопливо голосуют.
      В период подбора кандидатур особенно активизируется Лидия Борисовна, влияет на Анну Петровну, хваля или дискредитируя определенных лиц. Знает, что именно может понравиться или насторожить. У Лидии Борисовны огромный и довольно тонкий арсенал средств. Она последовательна и неутомима. Тот, кто "делает карьеру", старается заручиться ее симпатией. А для этого надо ее приводить в качестве положительного примера в докладах и выступлениях.
      Михайловой уже нет. Пронеслась, как метеор, и исчезла. Окончательный приговор ей тогда вынесла Анна Петровна: "Птица невысокого полета, но рвется в облака".
      Сидя сбоку, Нина Николаевна поглядывает на своих коллег.
      В последнем ряду в центре сидит Шацкая, квадратная, с негнущейся короткой шеей. Сквозь очки небольшие глазки настороженно следят за выступающими. Тут же неизменные Цапко и Воскресенская. Рядом с ней они чувствуют себя спокойно, уверенно. Выступая, могут даже "на публику" позволить себе небольшую критику в адрес Егора Филипповича, по существу незначительную. Он не любит, когда перед ним угодничают! Лучше небольшая критика.
      Виолетта готовится выступить. Примет вычурную позу... В ее жизни была мечта, которая не сбылась: не взяли в школу-студию МХАТ. Не хватило, вероятно, чувства меры, вкуса, интеллекта. А талант был. Что-то есть в ней и теперь. Она лучший диктор немецкой секции. Уроки у нее живые, на нее интересно смотреть. А когда отмечали какой-то юбилей, она спела так, что сердце Нины Николаевны дрогнуло. Виолетта одинока. Поклонники время от времени появляются, но все ненадолго. А ведь она красива. Что-то в ней умерло, погибло.
      Затем выступление Воскресенской, ратующей за улучшение работы лингафонного кабинета. Пламенное выступление. Все знают: очень Воскресенской нужен этот кабинет! Она туда сроду не заглянет, кроме как для видимости, чтобы о себе лишний раз заявить.
      Чем они тут занимаются, вокруг чего хлопочут? Когда, в какой момент истории страны энтузиазм (искренний, хотя и оторванный подчас от реальности), повсеместно сменился осторожным притворством?
      Виток за витком, виток за витком... Надо держаться. Помогать Оле. Из каждой получки половину - ей. Без этого Оле просто не выжить. Часто удается и Танюше отправить перевод. В гарнизоне, в маленьком городке... Какое там это подспорье! Надо держаться. Лишь бы не выгнали. Самое страшное - когда приходят на уроки. Разоблачат, что она никого ничему не сумела научить! Не сумела, хоть убейте. А устает, как лошадка, везущая воз.
      Светят где-то вдали каникулы - спасение. И затем опять мучительное возвращение из отпуска - начинается новый круг беличьего колеса.
      Она в сущности очень одинока. Приезжая домой, сваливается от усталости. Потом хозяйство, подготовка к занятиям, всяческие задания...
      Дочь жалко! Огрубела, как-то обрюзгла. Догоняет по весу Нину Николаевну. А ногти! А огрубевшие, покрасневшие руки! Какая была девочка. И что с ней стало!
      Из-за ребенка перешла на полставки в своем проектном институте. 60 рублей в месяц! На это можно жить? Муж получает 120. Платит алименты. У него где-то в провинции бывшая жена с ребенком. Прописался тут, укоренился, попробуй выгони. Иногда приходит после получки пьяный, сваливается на пол. Оля несколько раз уходила с ребенком к Нине Николаевне и опять возвращалась к мужу... Что впереди?
      А Танюша, инженер, вовсе не работает. Негде в их маленьком прибалтийском городке.
      Не сумела их в жизни хорошо устроить. Хотя бы направить, воспитать... Все случайно, стихийно. Без царя в голове.
      После долгих и бесполезных прений опять встает Егор Филиппович. У него сообщение. ПРЕДСТОИТ СОКРАЩЕНИЕ ШТАТОВ.
      Тишина. Подавленное молчание. Каждый судорожно думает о своих шансах. Вокруг соперники. Год хоть дотянуть дадут?
      Егор Филиппович добрый человек. Он взвесит каждую кандидатуру на весах совести, не довольствуясь решением кафедрального треугольника. Даже не станет использовать случай для расправы с неугодными. Он вырос в детском доме, был на войне. Среди всех противоречий его души в ней наряду с эгоизмом есть сознание социальной ответственности. Но сейчас он тайно упивается мгновенной властью.
      Тишина. Опущенные глаза. И - покорность.
      
      
      13. В СУМРАКЕ
      
      Нина Николаевна идет пешком от метро через сумрачную голую рощу. В автобус не попасть: на остановке беспорядочная толпа. Сумерки. Молочная промозглая сырость. Редкие тусклые фонари.
      (Древнегреческий мудрец говорил: "Я могу спокойно умереть. Я никого не убил и никого не родил"). Деточки, главное деточки! Как им помогать?
      ... Олин муж нагловат, вдобавок транжира, ненадежен. Еле сводят концы с концами. Жить на их деньги? У них кооперативная квартира. Бесконечные, беспросветные долги...
      Мокрые скамейки. Слякоть. Хозяева прогуливают собак. Нина Николаевна медленно ходит по темным дорожкам. Ходит с трудом: отяжелела, ноги отекают.
      Она поднимает воротник суконного, темного пальто. Этот огрызок норки ей нелегко достался. Пальто шили в ателье. Тяжелое, громоздкое.
      "Зачем вы взяли в героини такую неинтересную неудачницу?"- может кто-нибудь спросить. Сама не знаю, как-то так вышло. Но ведь таких немало - "неинтересных", незаметных, поглощенных "не своим делом" и бытовой повседневностью. Они словно зажаты в невидимых тисках.
      Виток за витком... Как белка в колесе. Нелюбимая работа засасывает, съедает всю жизнь. А недавно была интересная лекция. Речь шла о новых методах интенсивного преподавания языка. Группа энтузиастов - лингвисты, инженеры, психологи - придумали, как обучать языку за десять дней. Преподаватель не нужен. Все делают за него машины и техник-наладчик. Пока этот метод не мог стать массовым: якобы лишь вследствие дороговизны. Техника, необходимая для обучения лишь одного человека, занимает площадь в сто квадратных метров или вроде того.
      Ни механической долбежки в классе, ни тетрадей, ни многочасовых, изнурительных занятий весь год!
      Очередная сенсация? Липа? Или крохотный проблеск грядущего? Так будет во всех сферах жизни? Мы где-то в преддверии новой эры, на далеких подступах к ней. Бьемся в противоречиях... Как жить?
      А когда-нибудь все, что съедала жизнь, отпадет легко и естественно.
      ...Пора идти. Холодно. Скоро выпадет снег. Утром деревья утонут в молочном тумане, в белом с блестками предновогоднем одеянии. Все будет надолго сковано, замрет, пока не зашумит весна.
      Кого сократят? Ей становится до слез обидно. Год за годом ходила по кругу. Тратила себя. Выкладывалась. Она тихонько плачет.
      
      1980, 1989 гг.
      
      
      СОДЕРЖАНИЕ
      
      1. Возвращение из отпуска
      2. В свободный день
      3. Встреча
      4. В рабочий день утром
      5. На уроке
      6. Слушатели
      7. Заседание секции
      8. Победа над Муриной
      9. "Вершители судеб"
      10. Опять о "вершителях судеб"...
      11. Неожиданное "ЧП"
      12. Заседание кафедры
      13. В сумраке
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Вольская Инна Сергеевна (involskaya@yandex.ru)
  • Обновлено: 07/04/2009. 112k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.