Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
МОНОЛИТ
Очерк
Есть люди, в ком сразу усматриваешь неподдельное достоинство, умственную глубину, душевное доброжелательство. Где-где, а на голубиных выставках люди подобного рода встречаются часто. Так произошло на голубиной выставке в Москве. Могу объяснить это тем, что домашние голуби допускают в свой мир лишь превосходнейших из превосходных людей, поскольку олицетворяют святой дух, преданность, детолюбие, нежность.
О выставке в очередной раз известил меня Георгий Андреевич Костельнюк. Я зауважал Костельнюка, еще не знакомый с ним, по его произведениям, изобразительно устремленным к стихотворениям в прозе, насыщенным нравственной философией и открытиями естествоиспытателя. Публикации были о голубеводах и голубях. Печатал их журнал «Природа и человек» («Свет»), возглавляемый великим редактором — Владимиром Изотовичем Захаренковым.
Как-то я позвонил Костельнюку, выразил восхищение его рассказами, потом мы познакомились и сдружились.
С детства, когда занимался дичью, благодаря чему мне удалось написать повесть «Голубиная охота», помещенную Александром Твардовским в журнале «Новый мир», я не переставал интересоваться голубями, но печально сознавал, что это — верхоглядство.
Путешествия с Костельнюком по царству выставки производили сокровенные впечатления. Георгий Андреевич был отрадно «своим» не только среди голубеводов: он им преданный спутник, они ему — добрые споспешники. И сглаживалось мое верхоглядство, и обретал я новых знакомцев. Кем-то из голубиных авторов он восторгался, скорбел об утраченных голубиных породах, кому-то воздавал похвалы за восстановление турманов, бойных, дутышей, веерохвостов, чисто-чистых, гонных, высоколетных, двухчубых...
Я спросил Костельнюка, какие голуби сильней всего привлекают его, и он с бессомненною готовностью ответил:
— Троицкие.
Те самые троицкие, оказалось, которых ведут в южноуральском городе, где я родился, и куда давненько не наведывался. Способность к восхищению, увы, жаль, слабо развилась в человеческом сердце. Перекрываемое завистничеством, восхищение тускнеет с каждой эпохой. Этот угрюмый процесс не коснулся Георгия Андреевича: не все свойства, угодные природе, легко изживаются в генеалогиях того или иного рода, особенно славянского. Из удачного рода произошел Костельнюк: чуждого неутешности.
Костельнюк вдохновился возможностью познакомить меня с предводителем троицких голубеводов: Михаилом Ивановичем Синеоком. Он разыскал моего земляка в центре зала, около клетки якобинов. Лазоревость глаз Михаила Ивановича была под масть его фамилии. Благодаря глазам и приятной свежести лица угадывалось его внутреннее здоровье, а плотная фигура, как бы влитая в застегнутый плащ, выделяла богатырскую прочность. Видя наш интерес к троицкой птице, он не выпячивался. И уже одно то, что он занимался голубями на Золотой Сопке, — там я провел первые годы жизни и там же славное совпадение, родился и возрастал Синеок — а в зале находились голубятники из пристанционного поселка Троицка, — где жил постоянно мой дядя Поликарп Анисимович и время от времени мой отец Павел Анисимович, — уже одно это как бы породняло нас с Михаилом Ивановичем. И я предложил ему, приезжая в столицу, если будет необходимость, останавливаться у меня.
Чем я был удивлен, так это тем, что Синеок отвел меня и Георгия Андреевича не к своим голубям, а к чеграшам машиниста со станции Троицк, то есть к самой отличительной породе из всех земель нашей страны. Целая стая чеграшей находилась в большой клетке и поражала оригинальным многоцветием и рокочущим бушеванием. Наш интерес к ним оборачивался их интересом к нам.
— Глазастые симпатяги, простецкие витязи! — очарованный их милым вниманием, сказал я.
— Было бы точным определение, кабы не ихняя разнохарактерность, — отозвался машинист, и Михаил Иванович медленно присклонил свою могучую голову; явно его представление, составленное о чеграшах, было проникновенней, шире.
Синеок не задержался с нами. И прежде чем уйти, посоветовал посетить голубей из Еревана: они помещались в такой же объемной клетке, как чеграши, и оттуда слышался их лай, тявканье, брех, скулеж. Но выходило как-то так, что он знакомил меня с троицкими голубятниками и голубями, а к своей птице не зазывал.
Елена Евгеньевна Кулакова, поэтесса, преподаватель Магнитогорского государственного университета, моя соратница по труду и жизни, сумела, по моей просьбе, выйти на Синеока, и он, избранный перед этим главой администрации города, пригласил меня в гости. Елена Евгеньевна вела с ним переговоры о дне встречи. Определят день, а я не могу сорваться из Магнитогорска, где занимался судьбой «Вестника Российской литературы», по той или иной причине, дважды из-за приступов стенокардии. Однако, через месяцы, предводительствуемый Еленой Евгеньевной, я выехал в Троицк. Машину нам, «Волгу», дал вице-ректор Магнитогорского государственного университета, профессор Василий Иванович Жернов. Накануне я сам соотнесся по телефону с Михаилом Ивановичем. Синеок обещал нам прием в управе, на Климова, 7. То, что улица носит имя писателя Анатолия Климова, организатора знаменитой детской книги «Мы из Игарки», одобренной Максимом Горьким, согревало душу и как бы предугадывало богатство впечатлений.
И хотя запамятовал я, когда мы виделись с Михаилом Ивановичем до этого, меня порадовала внешняя его неизбывность и устойчивость настроения: глаза сохранили лазоревость, лицо не затронули даже легкие морщинки, наблюдения, передаваемые им, не покидали всполохи лучезарности.
Троицк — город моей судьбы. Здесь я родился едва ли не со смертельным исходом для моей мамы (роды длились трое суток); был крещён. Здесь жил мой дед, потомок куренного атамана Ворона — Анисим Михайлович Воронов, добродей, молчун, селянин; тут рос и стал железнодорожником мой отец Пантелей, Павел, изначально — Полиэрт или Полиевкт; мой крестный, младший брат отца Иван Анисимович, старший кондуктор товарняков, героически сцеплявший разорвавшийся поезд и погибший; тут работал от депо другой мой дядя Поликарп Анисимович, которому довелось водить поезда в блокадный Ленинград; и здесь родился, учился, ушел на фронт, женился, построил наливной дом мой сводный брат Петр...
Но я приехал в Троицк не для встречи с городом моей судьбы, куда моментами наезжал в детстве и юности, а для встречи с Михаилом Ивановичем Синеоком и для ознакомления с его исключительной, в три этажа, голубятней. И вот мы с Еленой Евгеньевной сидим в гостиной управы, отделанной натуральным деревом, в красном углу которой к моему восхищению находится старинная икона Николая Чудотворца. По телефону мы не обговорили план встречи, поэтому Синеок предлагает нам отобедать в азербайджанском ресторане «Каспий», и там определить, какое выберем движение. По уклончивости, нет-нет и ощущавшейся мной, Михаил Иванович испытывал неловкость при мысли везти нас к себе, где мы увязнем в голубятне, тогда как он переполнен еще различными заботами, делами...
Приобщение к Троицку и округе отличалось насыщенностью, открытиями, неожиданностями. Однако я вернусь лишь к отдельным моментам.
Выехали за город, мимо будки-домика около железнодорожного переезда, где мой дед открывал и закрывал шлагбаум и откуда он обходил пути расстоянием в десять километров. Будка мне, крохе, запомнилась салмой, приготовленной на воде из сухих селедочных голов и кусочков, слепленных из отрубей. От будки я катался на санках в сторону Гончарки, окраинного троицкого поселка, и однажды впоролся в полураспущенный моток колючей проволоки, но весьма удачно: без ущерба. Я нарисовал это в романе «Юность в Железнодольске», а также свое выпутывание, в воде возле пристани, чуть позже, из колючей проволоки, где оказался, сброшенный итэковцами (расконвоированными заключенными) в Урал, уже запруженный для потребностей возводимого металлургического комбината. И на этот раз я спасся, благодарение Господу, без ущерба, если не признать душевным уроном мое гневное возмущение против мордатых громил из колонии для преступников. А точней всего, пожалуй, это были иносказания, предупреждающие о неожиданных опасностях, подстерегающих сызмала каждого человека. Но, увы, не дано было постичь мне их в детстве, зато они впились в мир моих чувств своего рода колючей проволокой бытия.
Выехали за город. Встали. Кого-то ждем? Да. Михаил Иванович в совместную с нами поездку пригласил Александра Анатольевича Тарасенкова — главного инженера ГРЭС. Тарасенков, как моя мама, — Мария Ивановна Коновалова, — родом из станицы Ключевки.
Подкатывает лунно-сизый автомобиль. С казачьим проворством выскакивает из салона рослый мужик. Простоватостью облика, обыденностью одежды, в особенности серой рубашки склада толстовки, — прямо-таки крестьянин, что усиливает парадный вид Синеока: ведь он не на прогулке, а в деятельной поездке, что и подтвердилось вскоре. Возникли по сторонам дороги ковровые расстилы одуванчиков. По невежеству одуванчики причисляют к сорнякам, чем и унижают их, подобие чуду-дереву тополю. Нет, сиятельно-теплые одуванчиковые расстилы до того раскошны, что своей картинностью убеждают в том, — они — дети человеческого созидания. Пацаном я лакомился одуванчиками около барака, и все же принял за выдумку вино из одуванчиков фантаста Рэя Бредбери, и только тогда поверил в это вино, испив его, сотворенное Николаем Фигуровским, автором сценария «Когда деревья были большими».
Я знал, что голубеводство Синеока сопричастно пчеловодству, и едва он похвалил медоносность одуванчиков, сообразил, что тут одуванчик не дикорос, а посевной и наверняка имеет прямое отношение к Михаилу Ивановичу. Подозревая, о чем я думаю, он закрепил мою догадку, указав на поля, свежезасеянные иван-чаем и донником. Как бы в подтверждение нашему разговору обозначились вдоль берез шпалеры клиновидных ульев. Все это доставляло удовольствие не только мне и Елене Евгеньевне, но и Синеоку, и, казалось бы, должно быть будничным для него. И уж вовсе азартней он заговорил об открывшихся нашим взорам полям, которые целых пятнадцать лет пустовали, а теперь облагодетельствованы посевами ячменя, овса, пшеницы и не кем-нибудь облагодетельствованы, а казаком из Ключевки Александром Анатольевичем Тарасенковым, достигшим плодотворного положения главного инженера Троицкой ГРЭС. При поддержке Синеока, избранного главой Троицка, и его заместителя Виноградова Михаила Владимировича, тоже троицкого происхождения и инженера, и не угасший в Тарасенкове крестьянский дух спасителен для этих равнинных просторов! Говорит Синеок о возрождении зерновых полей одухотворенно, и я с гордостью, оборачивающейся прискорбием, печалюсь о том, что эти земли в царские времена были частью тех, которые снабжали белоярой пшеницей Европу, а охотней всего казачья пшеница покупалась Францией. И то, что здешний русский край Оренбуржья — кормилец России и заморских народов — был предан оскудению, а сейчас начал восстанавливаться как хлебная сокровищница, невольно увязывается в моих чувствах с Михаилом Ивановичем. Не возникни верховное сцепление забот и воли всего лишь трех личностей, называющих себя технарями, и сия черноземная равнинность продолжала бы служить праху одичания, пыльных бурь, отчаяния, равнозначного безнадежности. Но при всех сломах, подводимых под торнадный беспредел, нет в действительности неуклонного разочарования: не такова Россия. И мне вспоминаются заключения князя Мышкина (роман «Идиот»), обращенные к крутому собеседнику из купцов, что одно из первых его убеждений, которое «всего ясней и скорее на русском сердце это заметишь», он выносит его «из нашей России»: «Есть что делить, Парфен! Есть что делить на нашем русском свете, верь мне!» И я думаю, что этот свет исходит от явления исполинов солнечного свойства, подобных Синеоку, Тарасенкову, Виноградову.
Воображением, интуицией мы, литераторы, вроде бы забегаем вперед. Ан, не всегда так. Не завысил я благородную взаимосвязь, хозяйственную и патриотическую, Синеока, Тарасенкова, Виноградова. Через полчаса, примерно, мы въехали на экономно сжатую территорию, где, слева, стояли рядком дюжины миниатюрных машин универсального трудового предназначения. Первым в строе механизмов находился трактор, и мы с Еленой Евгеньевной услыхали рассказанную Михаилом Ивановичем историю о мальчике восьми лет Вове, — сыне Михаила Владимировича, — который без устали пахал на этом тракторе, а когда трактор испортился, подхлестывал ремонтников, чтобы быстрей налаживали его. И Вова был счастлив, едва опять сел за руль и попёрся допахивать выделенное ему чернозёмное угодье.
Справа, куда подался Евгений, сын Михаила Ивановича, тянулось сооружение, еще не завершенное. Синеок, подводя нас к сооружению, радостно приоткрыл его назначение. Оно будет обрабатывать зерно от сушки и обдирки до превращения в муку. Емкий на удивление агрегат. А как же иначе: сыскали и возводят его технари, сопричастные в прошлом деревенской жизни, радетели нашего народа и государства!
Указывая на молчаливого Евгения, Синеок уведомил нас, что его сын — агроном. Готовил себя Евгений к другому кругу занятий, а он убедил его получить сельскохозяйственное образование, и Евгений окончил очень важную для страны агрономическую академию в Челябинске, и во мне мало-помалу подтверждалась вещая целенаправленность в устремлениях Синеока! Нет-нет, не случайно он избран главой Троицка! (мэр — чужеродно ему это французское словцо.)
Шёл Синеок на выборы руководителя Троицка вместе со своим тезкой Виноградовым. И они победили, о чем с неподдельной гордостью говорил мне Михаил Владимирович. Знавший, что Синеок служил на Байконуре и теперь тоскует об этой родоначальной космической земле, Виноградов уговорил его понаведаться туда. Посчастливилось: они уходили на проводы экипажа под командованием Павла Виноградова. Довелось им испытать отрадную причастность не только к светлым этим проводам, но и пообщаться с всемирно знаменитыми космонавтами Валентиной Терешковой и Алексеем Леоновым.
От прежних посещений Троицка, — они же давние — остались впечатления: деревенское в нем преимуществовало перед городским, а теперь городское заслоняло деревенское. Однако из-за этого не возникало ощущения разноликости, скудости, неблагоустроенности. Сплетение настоящего с прошлым иногда настолько возвышительно, магнетично, что непроизвольно вспоминались мировые образцы: Троя, Суздаль, Агра, Краков.
Троицк наряден, картинен, освежен, современен в архитектурных поисках, обретениях, изысках, локальной и общей панорамности, целостен до гармонии. Притягателен урбанистическим совершенством площади у церкви Дмитрия Солунского с памятником наместнику оренбургского края Ивану Ивановичу Неплюеву.
Неослабен Неплюев в своем первопроходчестве державного, казачьего стратега и созидателя воинского обережения Отечества. «Птенец гнезда Петрова» — и витязь, и дипломат, и ученый — приближен обличьем к Андрею Боголюбскому, Ломоносову, Суворову. И неотделим от православия: за ним вышеупомянутая белоснежная церковь.
Великолепен и другой ансамбль: храма Святой Троицы.
Святая Троица также скульптурно изображена перед входом на площадь. Необычны фрески на внешних стенах собора. Я выделил для себя монументальные образы Николая Угодника и Сергия Радонежского.
Когда мы: Синеок, я, Елена Евгеньевна, и две местных ее студентки — Надежда Контрабаева и Наталья Свербиненко (преподаватели 1 школы г. Троицка) находились на площади Святой Троицы, над нами, в зените, ярко разгорелась горизонтальная радуга. Никто из нас раньше не видел продольной радуги под куполом неба и вообще продольной, чему и поразились мы, и заговорили о том, что это вышний знак, причем знак благословенный. Вполне допускаю, что студентка Наталья усомнилась в божественности радуги, и мигом, откуда ни возьмись, над нами пролетел голубь и задел ее крылом по волосам, иззолота-русым, до плеч. И я не мог не подумать, что продольной радугой в чистом зените вознагражден Михаил Иванович Синеок за святое служение голубям, да и я — автор повести «Голубиная охота», ну и поэтесса Елена Евгеньева — после знакомства с голубятней некоего Юрия, прописанной около магнитогорского педагогического университета по разрешению ректора Валентина Федоровича Романова.
На продольную радугу, голубя, который тронул крылом голову студентки Наташи, Михаил Иванович отреагировал, по-моему, задорно и с искренной верой в то, что они были явлены вышним миром.
Когда мы сели в автомобиль и отправились к Синеоку в поселок гидроэлектростанции, его взор осеняло счастливой лазурью.
Смеркалось. Мы въехали во двор стесненной усадьбы Синеоков. Не терпелось побыстрей увидеть голубятню и ее обитателей. Осмотр начали без Михаила Ивановича. Его поджидал по хозяйственным делам солидный военный чин.
В первом нижнем отсеке, напоминающем комнатку, теплую и проветриваемую, помешалась исконная троицкая голубиная порода: темные жуки с белыми веерными хвостами. Мохны на их ногах и черные, и белые. Подростком я увлекался красотой белохвостых грачей, и тогда же — чернохвостых лебедей.
Второй отсек занимали ростовские коричневые жуки. Приятно было обнаруживать близость их цвета и стати к тульским лобанам, определяемых как жарые. Избура-красные искристые жуки Синеока полыхали алыми, впрозолоть изумрудными отливами. Были среди ростовских и желтые, обволакивающе-теплого тона.
Дальше мы рассматривали омских, частью чисто-белых, а частью то жёлтых, то красных. Навряд ли они относятся к трубачам-барабанщикам. А вот что они ворковистые, склонны побушевать, наглядно слышишь.
Михаил Иванович пришёл как раз в тот момент, когда бушевал огненно-красный. И у голубятников есть меж дичью любимчики. Этот огненно-красный был любимчиком Синеока. Быть может, за изящество, азартность, двухчубость? Синеок подхватил красного, оглаживал зоб, останавливал взгляд на коготках, на раскиде хвоста. Он дожидался приплода от этого красного и достал из гнезда, на котором сидела такая же огненно-красная самочка, резинистого впросинь птенца, уродливого от выпуклостей ещё слепых глаз. Малютку охотно приняла на ладони Елена Евгеньевна и торжествовала, извещённая Михаилом Ивановичем, оттого, что греет в ковшике ладоней трёхдневное существо.
Безошибочно запомнить голубиные породы по исходным для них местностям я не сумел: это удаётся в длительных наблюдениях и в трудах по скрещиванию. Но я уловил особо ценимые вековечные их признаки как внешне индивидуальные, так и проявляющиеся в инстинктивных повадках. Могу заблуждаться, но во вкусе хозяина я отметил культ космачей. Есть у Михаила Ивановича особи с космами в вилку, лаптуны, в гетрах, чулочках, лампасах... Есть и с мохнами, подрезанными в круг. На снимке, где Синеок разглядывает этакий цветник своих веслокрылых веерохвостов, имеются голуби с чёрными и жёлтыми космами. Раньше, когда сам водил голубей, я не видел черномохных и желтомохных, и потому я отношусь к ним, что, конечно, преувеличение, как к созданиям Синеока. Я ошибаюсь, но не заблуждаюсь. Творец избирателен, эстетически глубок, прекрасный естествоиспытатель-художник.
В походе по голубятне я заметил обожаемых голубеводами трясунов; у некоторых из них в сотрясениях была мучительность, переходившая в кач, подобный тому, когда весельная лодка скользит навстречу волне. Наличествовали в голубятне и сиятельно удлиняющиеся дутыши. Обозначали они себя не ради нашего привлечения, а ради собственного удовольствия, оттачиваемого на величественность. Было очевидно, что Михаила Ивановича занимают породы с изукрашенными головами, Мыслитель. Ранняя печаль шеями, зобами. Одни были с кокардами и чубами, с бантами и коронами, с бахромой и бородами, с гребнями и капюшонами. И всё это воспринималось как одухотворённая красота!
Завершающий отсек второго этажа занимала троицкая порода, выведенная Михаилом Ивановичем: по черному оперенью белые на шеях шарфы и белые галстуки. И раньше у отдельных особей возникали эти признаки милоты, а здесь они были уже тщательно отделанного фасона и нигде не сопровождались отвлекающей рябью.
На третий этаж мы не стали восходить. Его, сообщил нам Синеок, занимают вольные голуби: незапираемые отправляются в полет днём и ночью, чуждые тревогам, вызываемым людьми и хищными животными. Мальчишкой я не видел вольерных птиц. Замирая сердцем от голубиной красоты, я предпочитал летунов с достоинствами бойных, бабочек, турманов!
Ужинали в уютной, отделанной деревом кухне. Впечатление от просмотра голубей передалось на хозяев: Синеока и его жену Лидию Григорьевну. Голубиная красота — зачастую парная! Гляжу на Синеоков — и трудно отводить взор: красивая пара!
За едой под водочку, коньяк, вино ткётся невольно искренний разговор, и узнаешь о том, о чём бы не спросил в иных обстоятельствах. Обихаживание голубятни — такой объём ежедневных работ, что сложно справиться без посторонней помощи. А вот Лидия Григорьевна справляется, хотя и говорит об этом без энтузиазма, но с достоинством, образованным многотерпельностью и любовью к мужу и голубям. Она, подобно Михаилу Ивановичу, пенсионного возраста, однако не оставила свой труд для гидростанции, а также ради города и природы. Она эколог, и ее исследовательская деятельность содействует чистоте воздуха, воды, сбережению растительности. Она ответственна перед природой, людьми, станцией, и они взаимоответственны перед ней. Михаил Иванович счастливый супруг: Лидия Григорьевна родила ему трех сыновей. И у него уже есть внучка Наташа — самая любимая душа на этом свете и настоящая наследница: ведь она очарована голубями.
Я не помню, чтобы кто-нибудь из моих друзей и знакомых заявлял так:
— Лично для себя мне ничего не надо.
А Михаил Иванович заявил, и я ему поверил после сделанного им уточнения:
— Когда я работал на ГРЭС заместителем генерального директора, весь заработок я приносил и отдавал жене. Теперь неотложных потребностей нет. С момента избрания главой мой заработок уходит на городские и общественные нужды.
И я не мог не поверить этому. В тот день была презентация книги поэтессы Лидии Хрипко. Михаил Иванович остановил автомобиль около цветочного магазина. Я хотел поучаствовать в покупке, да куда там!.. Синеок отверг мою попытку. Из магазина он вышел с охапкой белых лилий. В зале Дворца культуры он произнес пламенную речь и вручил лилии растроганной писательнице, самые, быть может, роскошные в её жизни.
Прежде чем проводить нас, Михаил Иванович зажёг свет в голубятне. Мы засмотрелись на очнувшихся птиц, поклонились им, и зашагали к машине с мыслями о том, что цельность характера и стремлений является сердцевинным чувством духовной красоты людей, народа, человечества.
9 августа 2006
Связаться с программистом сайта.
