Захаров Сергей Олегович
И восстанет мгла. Восьмидесятые

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Захаров Сергей Олегович
  • Размещен: 14/06/2021, изменен: 14/06/2021. 366k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Романом И восстанет мгла (Восьмидесятые) автор делает попытку осмысления одного из самых сложных и противоречивых периодов советской эпохи: апогея окончательно победившего социализма и стремительного его крушения. Поиски глубинных истоков жестокости и причин страдания в жизни обычных людей из провинциального городка в сердце великой страны, яркие изображения столкновений мировоззрений, сил и характеров, личных трагедий героев на фоне трагедии коллективной отличаются свойством многомерности: постижение мира детским разумом, попытки понять поток событий, увиденных глазами маленького Алеши Панарова, находят параллели и отражения в мыслях и действиях взрослых - неоднозначных, противоречивых, подчас приводящих на край гибели. Если читатель испытывает потребность переосмыслить, постичь с отступом меру случившегося в восьмидесятых, когда время сглаживает контуры, скрадывает очертания и приглушает яркость впечатлений от событий - эта книга для него. Если читатель задумывается над онтологией жестокости и диалектикой людских поступков, размышляет о мире, его смысле и реальности, прогуливаясь по философским тропам предшественников, от досократиков до экзистенциалистов и неокантианцев - эта книга для него. Если читатель получает удовольствие от эстетики символизма, Серебряного века, поэзии Блока, живописи кватроченто и экспрессионистов - эта книга для него. Падение третьего Рима, восставшая из глубин коллективного сознания мгла, радиоактивным облаком горящего Чернобыля накрывшая страну, зарождение иных ветров, что ураганами пронесутся позже, в девяностых, борьба сил, стремящихся эти ветры направить в свои паруса и удержаться на плаву, сил, безразличных к гибели простых людей, случайно затянутых в их поле, и неистребимая надежда на лучшее, верность, любовь - все это в романе Сергея Захарова И восстанет мгла (Восьмидесятые).
    •   
      Захаров Сергей Олегович
      
      И восстанет мгла
      (Восьмидесятые)
      
      Двадцатый век... Еще бездомней,
      Еще страшнее жизни мгла
      А. Блок
      
      День гнева - день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы...
      Соф. 1:15, Ветхий Завет
      
      Глава 1
      Игры детворы на улице со стороны похожи на забавную кутерьму воробушков над крошками хлеба, рассыпанными щедрой морщинистой рукой старушки у скамейки где-нибудь в городском сквере. Весело и беззаботно чирикая и щебеча, забавно подпрыгивая и беспрестанно взмахивая короткими крылышками, как на гравюрах Кейнена, они кружатся, на первый взгляд, беспорядочно, сумбурно и бестолково, по сути же вполне осознанно, серьезно и со смыслом делая свое дело. Древних авгуров, наблюдавших, читавших и знавших тайный смысл их незатейливых движений, давно уж нет меж нами. Цицерон был одним из последних волею судеб избранных птичьих жрецов...
      Пожилые, тепло одетые воспитательницы вели неспешную женскую беседу на открытой деревянной веранде детского сада, изредка привычно и рассеянно поглядывая на своих подопечных - ребятишек из младших и средних групп, весело резвившихся в свежих глубоких сугробах метрах в тридцати-сорока, вблизи от забора, радуясь накануне выпавшему рыхлому снегу.
      Ветра не было, и сухой декабрьский мороз почти не ощущался. Прозрачный, искрящийся зимний воздух, слегка отдававший свежестью только что внесенного в дом с вечера постиранного и вымороженного за ночь белья, было легко и приятно вдыхать полной грудью...
      ...Снег был повсюду. Холодной тьмой проникал сквозь плотно зажмуренные ресницы, жгучим огнем палил на исцарапанных острыми льдинками щеках, тонкими струйками ледяной воды стекал за воротник, глухими звуками ребячьих голосов раздавался откуда-то издалека над головой, хрустящей студеной массой набивался в раскрытый рот, напрасно хватавший хоть глоток воздуха.
      Он пробовал кричать, но сдавленное немощное мычание тонуло в радостном детском гаме. Он силился приподнять голову, но несколько суетливых ладошек дружно давило сверху на затылок, усердно погружая ее вниз, еще глубже в сугроб. Он судорожно вырывался всем своим телом, но на спине, руках и ногах ощущал неумолимую тяжесть чужих тел.
      "Почему они держат меня? Ведь мне нечем дышать!" - недоумевал поначалу Алеша.
      Искра первоначального недоумения вскоре сменилась страхом, паникой, леденящей агонией удушья, затем - черной звенящей мглой. Он потерял сознание.
      Перестав ощущать под собой всякое сопротивление, малейшее движение, отпор, дети тут же утратили интерес к забавной игре с чужаком и оставили его одного неподвижно лежать у изгороди, вдавленного лицом в крупчатый снег...
      - Панаров, ты что это в снегу валяешься?.. Ну-ка, сейчас же встал и отряхнул одежду!.. Быстро, быстро! - раздался вдруг где-то снаружи строгий глас воспитательницы, вернувший Алешу из небытия и заставивший поспешно и беспрекословно подчиниться.
      Мальчик насилу поднялся на неладно слушавшихся ногах, торопливо подобрал валявшуюся рядом втоптанную в сугроб шапчонку, натянул ее на голову и принялся робко и неумело стряхивать промокшими варежками с еще великоватого, на вырост, пальтишка налипшие снежные хлопья.
      - Вот заболеешь - что я скажу твоим родителям? - укоризненно покачивая головой, не сходя с места и не пытаясь никак помочь виноватым детским потугам, отчитывала Алешу краснолицая тучная женщина с крашеными волосами, короткими завитками выглядывавшими из-под облезшей норковой шапки, и нахмуренным, чуть прищуренным подслеповатым взглядом. - На тихий час будешь стоять в углу раздевалки... Ты наказан!
      В четыре года непростые понятия вины, справедливости и смысла наказания еще не сложились в незрелом сознании ребенка в ясные, незатуманенные и легко постижимые идеи.
      "Я же не сам!.. Я не хотел валяться в снегу - меня же держали, - грустно и недоуменно размышлял он, стоя раздетым, в одних трусиках, босиком на кафельном полу в углу меж детскими шкафчиками с верхней одеждой и зябко поеживаясь. - Но ведь лежал-то в сугробе я, а не они... Наверно, оттого я и должен быть наказан".
      Последняя мысль показалась ему довольно разумной, как-то изъясняющей логику и последствия случившегося с ним, хоть где-то в душе смутно и угадывалось, что за примиряющим с серой недоброй действительностью "довольно" скрывается настырное "не совсем".
      "Ведь если бы другие меня не трогали (не удерживали насильно), я бы не стал валяться в снегу, - резонно пришло на ум мальчику. - Значит, нужно стараться вести себя так, чтобы другие никогда меня больше не трогали (не желали или не могли сделать мне плохо), как сегодня".
      Нехитрое правило поведения, подсказанное неудачным жизненным опытом вхождения новичка-одиночки в чужую, сплоченную временем и привычкой ребячью стаю, дополнилось осторожным наблюдением на будущее. "Не все дети добрые", - устало переминаясь босыми ступнями на холодной глазури выложенного плитками пола раздевалки, благоразумно заключил про себя безвинно покаранный Алеша.
      
      Глава 2
      За рано начавшими сереть окнами по-декабрьски быстро стемнело. В детсад один за другим потянулись долгожданные родители ребятишек.
      Панаров не был в числе счастливцев, радостно убегавших домой первыми, и завидовал им. Заводская смена заканчивалась в четыре; его мама работала в конторе леспромхоза допоздна, до пяти, и забирала сына одним из последних - когда зимний декабрьский вечер был что ночь.
      На улице по дороге из садика было приятно ощущать свою ладошку в надежной, теплой взрослой руке и глазеть на желтые уютные огни в широких окнах приземистых двухэтажек, на высокий фонарь, освещавший хладным белым златом сугробы, синевшие в провалах вечернего мрака, на закоптелый обелиск кирпичной трубы котельной, на смутно серевший во тьме по левую руку каменный бастион аптеки, на белесые, прямые, восходящие к дрожащим льдинкам звезд столбы дыма над крышами топившихся дровами частных домов, мерно рассыпанных вдалеке вдоль порядка.
      Сбитая из серого шероховатого штакетника просевшая калитка палисадника отворялась с грехом пополам - заиндевела и едва двигалась из-за намерзшего исподнизу сахарно заледеневшего снега. Узкая деревянная дверь с козырьком вела во двор, огороженный плотно пригнанными друг к другу нестрогаными, занозистыми тесинами. Скользкий из-за толстого слоя наледи тротуар из кромленого половья упирался в небольшое открытое крыльцо в три ступеньки, с которого начинались полутемные сени, где на полу вдоль стены стояли в ряд пустые оцинкованные ведра, пыльные мешки с дробленым зерном, сечкой и комбикормом для поросят да грубо сколоченные, неказистые ящики с обычным рабочим инвентарем, нужным по дому и во дворе, с шурупами-саморезами и гвоздями всех мастей и размеров.
      Тяжеленную, утепленную снаружи дерматином, а изнутри обшитую фанерой, обитую по торцу полосками плотного, словно с валенок, войлока, дверь в избу Алеше еще не хватало сил одолеть самому. Дверь с натугой распахивалась и захлопывалась родителями с силой - однажды во младенчестве чуть не лишившей его любопытного пальчика, просунутого в щель у петель, - с неприятным, резким звуком, сочетавшим в себе протяжный скрип с отрывистым хлопком.
      Дом, в котором жили Панаровы, был небольшой. Обитый крашенной охрой фасадной доской сосновый сруб - передняя комната, отделенная от тесной спаленки тонкой, крытой палевой эмалью деревянной перегородкой, примыкавшей впритык к беленной мелом кирпичной прямоугольной галанке, да намедни поставленный бревенчатый пристрой - крохотная задняя, отделенная от кухни каменкой поменьше, с черной чугунной плитой на две конфорки.
      Тепло в доме зимой держалось скверно вопреки всем стараниям родителей: несмотря на двойные рамы с проконопаченными ватой и заклеенными бумажными лентами щелями по краям оконных проемов, высокие земляные завалинки снаружи, с еще в ноябре плотно забитым старыми тряпками и ветошью продухом подпола, толстый слой сухих, пыльных опилок на потолочинах чердака и плотные ворсистые паласы в обеих комнатах, закрывавшие дыры меж половицами.
      Зимний вечер начинался с того, что Алешин папа, придя с завода, приносил из покосившегося бурого сарая во дворе две охапки дров в необхват, завитками бересты, щепой да старыми газетами разжигал огонь в обеих галанках, подкладывал к первым - на растопку - легким осиновым поленьям с зеленовато-серым лубом несколько добротных, пего-волокнистых березовых, а затем и пару самых ценных - дубовых, с корой в глубоких продольных морщинах, покрытых хрупкими пепельными пластинками лишайника, шуровал в топках чугунной кочергой - и часа через два в комнатах становилось тепло настолько, что мальчику разрешали снять ненавистный колючий вязаный свитер и бежевые шерстяные носки.
      К тому времени на раскаленных докрасна гудящим внизу пламенем конфорках плиты, дробно позвякивая полуприкрытой крышкой, кипела пятилитровая эмалированная кастрюля щей со свининой и жарилась, скворча и опасно постреливая салом, картошка, обильно приправленная мелко порубленным репчатым луком, столь нелюбимым Алешей, в черной, лоснившейся от копоти глубокой сковородке.
      Жара вытопленной каменки с лихвой хватало еще и на необъятную, двухведерную металлическую бадью вязкого от комбикорма пойла для поросят, густой прелый запах которого доносился повсюду, даже в спальню в передней.
      До глубокой ночи в топках галанок таинственно мерцали вишнево-голубоватым светом крупные рдеющие горячие угли - зарукой того, что, ежели удачно задвинута чугунная заслонка дымохода под потолком, утром при одевании в детсад не будут стучать зубы от холода. Бывало, однако, что сильный вьюжистый ветер, звучно завывавший в трубе, за ночь нещадно выдувал остатки тепла и бодрое раннее пробуждение приносило с собой дрожь и мурашки на коже.
      Все же утренняя стужа была лучше, чем тупая пульсирующая боль в висках, слезящиеся воспаленные глаза и сжимавшая желудок тошнота - знаки того, что кто-то из родителей вечером перед сном не рассчитал и прикрыл заслонку слишком глубоко иль слишком рано и угарный газ за ночь отравил воздух в спальне. Но это случалось редко.
      Огонь был доброй силой, живым существом, движущейся проекцией пламенного космического сознания в стылом мире материи. На него хотелось смотреть часами, не отрываясь, через чуть приотворенную раскаленную дверцу топки.
      Белесые пушистые концы обожженных ресниц выдавали родителям детскую запретную страсть огнепоклонника.
      
      Глава 3
      Панаров-старший уже воротился со смены и растопил галанки в обеих комнатах.
      - Ну как первый день в новом детсаду? - поприветствовал он вошедших с мороза, сидя на корточках в задней и подкладывая березовое поленце в пламя, ответившее на подношение одобрительным треском и снопом искр. - Понравилось?
      - Можно, я больше туда не пойду? - хмуро уставившись в пол, попросил Алеша.
      - Почему? - изумленно вскинул брови, забыв прикрыть дверку топки, отец.
      - Не хочу, - не желая вдаваться в подробности и не поднимая глаз, твердо заявил мальчик.
      - Как это - не хочешь? - непонимающе воззрился на сына папа, стараясь отгадать причину его необычной реакции. - Там же новые игрушки, детишки...
      - Не хочу к детишкам! - едва сдерживая начинавшие застилать глаза слезы, выпалил тот и убежал плакать в крошечную спаленку, упав навзничь на свою заправленную кроватку в углу у стены.
      Анатолий вопросительно посмотрел на удивленно молчавшую во время краткого диалога жену.
      - Его кто обижал там? - прикрыв, наконец, дверцу и поднявшись, озабоченно спросил он. - Воспитательница тебе что-то говорила?
      - Нет. Все вроде нормально... В снегу только валялся на прогулке и в тихий час не хотел спать, - ответила Надежда, сполоснув руки в умывальнике и доставая кастрюлю с супом из холодильника. - Может, заболевает опять? Надо температуру смерить... Не успела обрадоваться, что не нужно каждое утро на санках на другой конец города возить... А там ему, может, лучше было...
      - Если б я в горячий не перевелся, никто бы мне здесь места не дал, - с укоризной изрек Панаров, надевая фуфайку, чтобы вынести свиньям. - Там очередь из таких, как я.
      - Я знаю... Летом вообще записывали в сад, только когда оба родителя на стеклозаводе, - кивком подтвердила Надежда, отдавая дань заслугам мужа. - Нас тогда в дополнительный список включили, но заведующая сразу предупредила, что шансов нет... В декабре вот одно местечко появилось - уехал кто-то из города - и то слава богу.
      Стеклозавод был вторым по величине предприятием в Бахметьевске. Руководству приходилось решать бытовые вопросы сотен таких же молодых семей с детьми: строить новые дома, новый детсад, новую среднюю школу... Рабочим оставалось пока дожидаться в очереди и как-то пристраивать своих ребятишек в ясли, сады и школы по всему городу, где только объявлялись свободные места.
      Протоптанная тропинка в старый детский сад с яслями, где начинал свою жизненную стезю Алеша, вела через лес - три версты пешком в другую сторону от конторы леспромхоза, зимой она бывала запорошена, в темноте не освещалась, и ходить по ней спозаранку и вечером после работы Алешина мама побаивалась. Люди с опаской поговаривали о "химиках" - зеках, сбежавших из тюремной колонии неподалеку от города и скрывавшихся в вырытых землянках где-то глубоко в лесу. Поэтому нежданную весть об освободившемся месте в недавно - весной вот только - сданном стеклозаводском детсаду она приняла с облегчением.
      На пятом месяце беременности тащить волоком по сугробам салазки с ребенком было тяжело, а быстро пройти весь путь, почти пробежать за спешащей мамой по снежным залежам, часто полностью скрывавшим тропку, мальчик еще не мог.
      Первая рабочая смена на заводе начиналась в семь утра - в то время сад только открывался, оттого помогал жене с сыном Панаров, лишь когда шел по графику во вторую, вечером.
      
      Глава 4
      Ночью Алеша долго не мог заснуть. Впотьмах из-за прозрачно белевшего угла источавшей нестерпимый жар галанки угрюмо выглядывал большой, недобрый, лихой черный человек. Сама галанка медленно надвигалась на койку, отчего жар становился еще нестерпимее, и одеяло пришлось откинуть ногой, сбросить на пол. В ушах слышался чей-то неразборчивый шепот и ритмичный звенящий гул, странная темная музыка. Хотелось пить, в горле свербело, и в груди все изнутри чесалось.
      Утром, еще до восхода, подняв с пола одеяло, мама тихонько разбудила насилу уснувшего мальчика: "Сынок, вставай, пора в садик... Какой ты горячий! Ты не заболел?.. Давай-ка смерим температурку".
      Щекотный холод серебристого ртутного градусника коснулся подмышки, заставив лихорадящего ребенка зябко поежиться спросонок. Ртуть, пугливо сжавшаяся было в самом низу от резких, коротких встряхиваний материнской руки, вдруг быстро и смело поползла, покарабкалась наверх, отвоевывая у озабоченной шкалы засечку за засечкой.
      - Вот, вчера извалялся в снегу и простыл небось, - хмурясь на цифры градусника, произнесла Надежда. - Тридцать девять почти...
      - Толя, у него жар! - повысила она голос, чтобы было слышно на кухне возившемуся с чайником мужу. - Я с ним в поликлинику схожу. Ты с проходной позвони нашим в контору, скажи, что сегодня возьму за свой счет, а завтра, скорее всего, выйду... План на новый год надо сдавать - кто его за меня доделает? - уже негромко, для себя, добавила Алешина мама, нежно поглаживая ребенка по горячей головке.
      - Ладно!.. Смотри там, сама не заразись в больнице, - отозвался из кухни Панаров. - Сейчас грипп вовсю гуляет...
      Дорога до районной поликлиники пролегала вдоль порядка из неказистых срубовых домов с двускатными шиферными крышами, с небольшими, огороженными сеткой-рабицей либо крашеным штакетником палисадниками впереди, с запушенными снегом раскидистыми яблонями, невысокими вишнями и сливами. Из-под ворот и калиток, ведущих во дворы, временами показывались и настороженно втягивали морозный воздух черные влажные носы, шерстистые обладатели которых передавали друг другу сторожевую эстафету, провожая идущих мимо путников незлобивым отрывистым лаем.
      Алеша с мамой, держась за руки, осторожно перешли через плюгавый деревянный мостик без перил, переброшенный над узенькой илистой речушкой с желтовато-зеленой, влажно парившей, не замерзавшей в самые лютые холода водой, что каждую весну, в паводок разливаясь в низине, полностью покрывала его недели на две, словно обижаясь, что с этого моста весталки не бросали, не топили в мае сплетенных из прутьев жертвенных кукол с длинными черными волосами, поклоняясь ей как старшему латинскому брату Tiberi, - и не спеша взбрели на гору по довольно крутой тропке, что бежала через щедро оснеженный готический сосновый бор, густо покрывавший весь склон.
      Сосны были колоссальные: розовато-гнедые стволы в два обхвата, ровные и высокие, как корабельные мачты, шапки темно-зеленой густой хвои начинались метров за тридцать от земли. Даже в войну, когда пленные немцы, бородатые и худые, рубили под корень тысячи кубов леса окрест города и отправляли узкоколейкой на завод, оставляя вдоль путей "кукушки" лишь пеньки да низкие деревянные кресты безымянных могил, эти величавые сосны уцелели.
      Вкупе с холмом они творили естественный барьер, отделявший режимный "Маяк Октября" с сотней разнокалиберных труб, с едкими облаками серных оксидов, жгучих паров кислот и тяжкой мглой свинца с хромом от режимного же стеклозавода с такими же коптящими трубами, кислотами, газами и металлами в атмосфере.
      Хотя вековые мачтовые сосны не всегда спасали. Случалось, на улице возле дома Алеша ощущал странный, неприятный, въедливый запах, и отчего-то вдруг больно резало глаза. Тогда за ним выходил отец, всматривался, хмурясь, куда-то в сторону и недовольно говорил: "Опять на стеклозаводе выброс пошел. И ветер, как назло, в нашу сторону... Гулять сегодня не ходи, дома сиди... Вон, книжки почитай".
      После крутого подъема в гору, метров через сто, вытоптанная дорожка бежала ровно до самой больницы, стоявшей на краю соснового леса. Районная больница была большой - со своим роддомом, с отделениями хирургии и терапии, с инфекционным бараком, даже с наркодиспансером для пьяниц и с четырехэтажной кирпичной поликлиникой, увенчанной неоспоримым девизом на козырьке фасада: "Здоровье народа - богатство страны".
      Внутри поликлиники, у зарешеченных плексигласовых окошек регистратуры с карминовыми трафаретными надписями, в разных очередях шумливо и бойко толпилось не менее сотни пациентов.
      Нужно было заполучить талончик к педиатру, и Алеша терпеливо ждал с полчаса, стоя вместе с мамой в окружении десятка-двух разновозрастных ребятишек - плачущих, смеющихся, шмыгающих носами, кашляющих и чихающих друг на друга без тени опасения или недовольства со стороны взрослых, занятых оживленными разговорами либо своими мыслями.
      После полутора часов нескончаемого томления в тесном, пропахшем хлоркой и йодом коридоре на небольшом фиолетово-блестящем диванчике из кожзаменителя у двери кабинета педиатра, Панаров-младший добросовестно со свистом подышал по команде серьезной женщины в белом халате и чепчике с фонендоскопом в ушах, снова погрел холодный градусник под мышкой, прилежно показал язык и насилу сдержал рвоту, когда врач зачем-то негаданно нажала на корень деревянной палочкой-шпателем.
      - Острый бронхит, спастический компонент, немного увеличены миндалины, ринит, - монотонно, без эмоций перечисляла после осмотра серию непререкаемых истин служительница Асклепия, утомленно глядя куда-то вбок, в окно. - Вам нужно посидеть с ребеночком дома. На контроль через неделю... Вот рецепты, купите лекарства...
      - Вы, я вижу, в положении, - неожиданно смягчила она голос и сочувственно посмотрела на маму Алеши поверх очков. - Поберегите себя, постарайтесь не простудиться и не заразиться. Это вирусное заболевание, может осложнить течение беременности... Ежели вечером температура поднимется до сорока - вызывайте скорую.
      Оставаться дома на больничном Надежда не могла: нужно было, не откладывая, закончить работу над годичным планом и в срок отослать в область, в управление на утверждение.
      
      Глава 5
      На следующее утро, уже одевшись в староватое, поношенное и чуть мешковатое - не совсем по фигуре - драповое пальто с потертым каракулевым воротником, мама тихонько подошла к кровати спящего мальчика и слегка потрогала его горячий лобик тыльной стороной ладони, осторожно разбудив этим мягким прикосновением.
      "Сынок, я на столе тебе оставлю покушать. В обед забегу домой... Не бойся, дверь я закрою на замок, никто чужой к тебе не придет, - успокоила она еще не пробудившегося ото сна ребенка. - Если захочешь писить или какать - на двор не ходи. Горшок я потом сама вынесу".
      Алеша боялся ходить в туалет, когда на улице смеркалось. Нужно было пройти через широкий двор, скупо освещенный единственной лампочкой на углу дома, отворить скрипучую калитку в жуткий черный сарай с высокой пыльной поленницей, почти наощупь найти во тьме вторую, ведшую в огород, и за ней завернуть налево, к деревянной будке с неладно закрывавшейся дверкой и заурядной дыркой в полу над глубокой выгребной ямой. Крупицу смелости придавало лишь бодрое похрюкивание поросят в хлеву, чувствовавших человека и лелеявших надежду на свежую пайку парящего на морозе теплого пойла с сечкой, сухарями и картошкой.
      Оставаться дома одному день-деньской дотемна было страшно. Как только за мамой захлопнулась входная дверь, все кругом Алеши наполнилось чужим незримым присутствием. Лары заспорили с Пенатами: зашуршали, защелкали, зачмокали, затевая войну за господство над галанками. Бревна сруба сухо затрещали от стужи, сами по себе звонко заскрипели половицы, в тишине неожиданно громко и сердито заурчал холодильник на кухне, со стрехи с грохотом сорвалась под заиндевевшие окна лавина плотного, слежавшегося снега, в трубе протяжно и зловеще засвистал ветер - внешний мир вдруг ожил и внимательно, недружелюбно наблюдал тысячей глаз за каждым неосторожным движением мальчика.
      Чтобы не выдать себя, не показать притаившемуся чужому наблюдателю своего страха, нужно было чем-то заняться. Пуще всего Алеше нравилось играть в солдатики, коих у него было много - целая картонная коробка из-под хрусталя. Из папиных книг - тяжелых твердых фолиантов с маловразумительными названиями на корешках и без картинок на страницах - на полу выросла крепость с высокими сторожевыми башнями и бастионами по углам, с полевыми фортификациями на подступах; целый город зажил своей шумной, суетливой жизнью, внезапно прерванной вторжением неприятельских полчищ: осадой, натиском и стремительным штурмом стен, кровавыми боями на тесных улочках, мощным взрывом крепостного арсенала и безрассудным взятием неприступного замка на самой вершине скалы. Но горожане нашли в себе силы, позвали на помощь верных союзников, сокрушили сообща, изгнали жестоких захватчиков и восстановили разрушенные огнем жилища.
      Ровно к тому времени мама возвратилась на обеденный перерыв.
      - Ну как ты? Головка не болит? Кушал что-нибудь? - забросала она сына безответными вопросами, не успев еще снять плотное пальто, излучавшее приятный ментоловый холод морозной улицы. - Давай смерим температурку, выпьем таблетки, а потом горячее молоко с медом, чтобы кашель прошел.
      Выпить кружку того молока было сущим подвигом. Кроме меда, мама зачем-то добавляла в него сливочное масло и соду. Смесь была невкусной и невыносимо жгучей - цедить приходилось очень осторожно, малюсенькими глоточками, но считалось, что отхаркивающий эффект у нее сильнее, чем у корня девясила или таблеток "Кодтерпина", каковые, тем не менее, тоже пришлось беспрекословно принять, наспех запив теплой водой.
      Впрочем, залить в себя столовую ложку палящего топленого нутряного сала было еще труднее. Горький, едкий вкус сока черной редьки, хоть и смешанный с медвяным - снадобье на десерт - отрады Алеше тоже не доставил.
      После обеда играть в солдатики расхотелось - наскучило, но следовало как-то скоротать время, прожить еще почти четыре часа до прихода с работы отца.
      Мальчик рано, исподволь, как-то незаметно для родителей научился читать, и это помогало ему обмануть внимание лихого наблюдателя, которое он вновь кожей ощущал на себе, стоило лишь маме хлопнуть дверью и торопливой походкой удалиться от дома. Алеша любил читать все подряд, зачастую не понимая смысла взрослых, незнакомых слов. Ему нравился даже особенный запах книжек и журналов. Это был благоуханный запах тайны, нового незнамого света, запах обещания и надежды на что-то хорошее.
      За чтением и разглядыванием картинок время пролетело быстро, снаружи сгустились предвечерние сумерки. В густом сером полумраке Алеша еще пуще почувствовал присутствие в доме постороннего - где-то там, за задернутой бордово-коричневой занавеской, за полуприкрытыми дверьми в заднюю комнату, за утлой загородкой спальни. Но он знал, что покуда сидит, почти не двигаясь и зябко поджав под себя ноги в вишневом кресле с тканой обивкой и не включает в комнате свет, едва разбирая буквы на страничках, тот - иной, посторонний - его не замечает и не может причинить ему ничего плохого. Нужно просто затаиться под покровом темноты и перетерпеть, дождаться прихода родителей.
      Внезапно Алеша с испугом заприметил в свинцовом окне, как к синевшему снегом палисаднику неспешно приближается высокая темная мужская фигура в шапке, надвинутой на самый лоб, уверенно открывает заиндевевшую калитку и направляется к двери, ведущей в сени. Незнакомец кулаком стучит в дверь - раз, другой, третий... Затем по глубокому сугробу осторожно пробирается к окну, колотит костяшками пальцев в стекло.
      Мальчик сжался в кресле в комочек, стараясь не шелохнуться и почти не дышать, чтобы не выдать своего робкого присутствия чернеющему на фоне лиловых сумерек зловещему человеку. Он увидел, как тот прикладывает к мерзлому, покрытому инеем оконному стеклу широкую ладонь и прислоняется к ней лбом, пристально вглядываясь внутрь неосвещенной - а значит, пустой - комнаты сквозь прозрачную тюлевую занавеску. Алеше показалось, что он различает желтый влажный отсвет чужих глаз. Ему стало жутко, сердце испуганно затрепыхалось в груди. Он напряг все силы, стараясь не заплакать. Вот их очи встретились, и незнакомец молча и без движения смотрит на него в упор. После нескончаемых мгновений неподвижности он медленно опускает руку, отходит от окна и удаляется прочь. Ребенок с облегчением вздохнул полной грудью, натужно засвистев больными отекшими бронхами.
      По городу ходили слухи о балующих "химиках" - заключенных колонии-поселения, что отбывали трудовую повинность на стеклозаводе, в цехе химической полировки хрусталя и подчас, уговорившись с охранниками, тайком через забор покидали территорию завода во время смены, проникали в близлежащие жилые районы и безнаказанно грабили пустые дома рабочих: выносили нехитрые золотые и серебряные украшения, деньги, хрусталь, одежду, даже утварь и еду. Магазины они обходили стороной, избегая лишнего шума, возбуждения дела по факту ограбления. Рабочие в милицию не обращались, ибо - из прошлого опыта других - особого смысла это не имело.
      Случалось, мама Алеши поздним вечером настороженно вглядывалась в чернильное окошко кухни, заметив во дворе смутное движение. "Толь, по-моему, у конюшни кто-то ходит", - жаловалась она мужу встревоженно и боязливо.
      Тогда Анатолий, лежавший в передней пред телевизором, поднимался с дивана, молчком надевал старый стеганый ватник, нахлобучивал бесформенную, клоками порыжевшую кроличью ушанку, брал в руку зазубренный топор в сенях и уходил во мрак. Через какое-то время он так же молча возвращался: "Все нормально, никого... В конюшне тоже, - и, обращаясь уже к Алеше, добавлял: - в туалет захочешь - сходи в ведро, на двор не шастай".
      
      Глава 6
      - Ты опять без света читаешь? - войдя в комнату и щелкая выключателем люстры, спросил отец, вернувшись со смены. - Глаза так испортишь и будешь слепой.
      Взрослым нельзя было рассказывать о том, что мгновением ранее из дома исчез иной, рыскавший по комнатам, о присутствии кого-то иль чего-то осознающего и недоброго, ищущего обидеть, которому опасно открыться при свете люстры. Лучшая защита против чужого - слиться с тканью сумерек. Пусть и ценой больных глаз. В темноте может таиться зло, но темнота же скрывает от него и немощную жертву. Самые неладные вещи происходят с людьми при ярком дневном свете.
      Алеша почувствовал знакомый сложный запах, исходивший от отца: смесь чего-то тяжелого, аптечно-сладковатого с горьким табачным дымом. Папа был веселее обычного - значит, вечером в доме ожидался скандал: мама задаст ему взбучку.
      Для Алешиной мамы алкоголь был заклятым недругом семьи.
      Оба выросшие в деревне - в простых крестьянских семьях с пьющими отцами и жалкими, несчастными матерями, терпевшими и нужду, и побои, и унижения - они унаследовали разное отношение к спиртному.
      Молчаливый, задумчивый и нелюдимый, замкнутый и склонный к зыбкости чувств, к меланхолии Панаров, чья воля в детстве была задавлена буянившим вечерами пьяным родителем, а жизненный путь на конце третьего десятка складывался навыворот, вычерчивался как сплошная чреда неправильных решений, чья злополучная судьба слагалась как-то случайно, непреднамеренно, находил в спиртном забвение и мягкое утешение болящей души: "И каждый вечер друг единственный в моем стакане отражен..."
      Волевая, решительная и предприимчивая, его миниатюрная супруга сызмала была вынуждена полагаться на свои силы, идти вразрез, рано взбунтовалась против пьяного самодурства и в пятнадцать лет ушла из семьи, поступив в экономический техникум за сотни километров от родительского дома, в который уже никогда не воротилась.
      - Это что у нас за праздник? - приняв воинственно-задиристый вид, грозно вопросила маленькая, худощавая Надежда широкоплечего, коренастого и уже начинавшего понемногу грузнеть, матереть мужа, почувствовав ненавистный ей перегар, едва войдя в избу. - Опять поддал?
      - С мужиками после смены разговорился, один стакан всего выпил, - примирительно улыбаясь, оправдался Панаров и добавил, посерьезнев и вроде даже протрезвев: - Директора завода у нас взяли за хищение соцсобственности... Мужики болтают - вышка светит с конфискацией.
      - Тебе-то какое дело?.. От радости, что ль, гуляешь иль с горя? - не принимая объяснения, принялась неуклонно развивать заезженную тему Алешина мама. - Тот нахапал, наворовал на стройках, домище двухэтажный отгрохал, а ты баню во дворе поставить не можешь. В городскую за семь верст ходим, заразу всякую собираем... Как сами жили, нищеблуды, и с матерью по деревне от Архипыча бегали - так и я, хочешь, чтоб с тобой жила?
      - Тебе все хреново живется? - задетый за живое бередящими воспоминаниями детства, уже с хмурым раздражением в голосе переспросил Анатолий. - А кто тебе пристрой поставил? С бревнами корячился. С конюшней... Я из семьи, что ль, тащу?
      - В семью тоже ничего не тащишь, - наседая, парировала Надежда. - Вон, как другие - Фролин хрусталь с завода ящиками продает, наживается. А вы, пропойцы, две чаплашки через проходную пронесете - и враз за водкой... Я в одном пальто все сезоны от свадьбы хожу, и сапоги купить не на что.
      - Я выпил и как штык домой, - продолжал оправдываться, теряя отраду от испитого после смены, Панаров. - Налево не бегаю, любовниц не завожу - не мотаюсь по бабам... В горячий из-за тебя перевелся, здоровье гроблю.
      - Не из-за меня, а из-за сына, герой! - с вызовом поправила его жена, давя на отеческие чувства. - В горячем цеху много кто работает - не все алкаши, как ты... Иди к нам лесорубом, коль в горячем корячиться не хочешь... Ты мужик - ты должен ребенка, семью содержать! А на сто двадцать в месяц с твоей прежней сверловки не проживешь.
      - Это ты начальству моему пойди скажи, - почувствовав себя загнанным в угол упоминанием о сыне и о мужском долге, Алешин папа отбивался уже менее уверенно. - Я, что ль, зарплату себе начисляю?.. С понедельника по воскресенье на непрерывном в три смены батрачу...
      - Учиться надо было идти, головой вовремя думать! - Надежда пошла в наступление, распознав слабину в обороне противника. - А не с гитарой по домам культуры мотаться да вино ящиками со шлюхами хлестать!
      - Ты выучилась - толку-то... Ломоносов хренов, - мрачно подытожил карьеру жены почти отрезвевший Анатолий.
      - Мне-то хоть после техникума жилье леспромхоз дал! - возмутилась низкой оценкой плодов своего образования Алешина мама. - А ты бы так и снимал у других угол всю жизнь!.. Опора семьи, тоже мне!
      - Ладно, все! - рявкнул вконец обозлившийся Панаров. - Заткнись!
      Алеша из опыта знал, что крики в доме будут продолжаться весь вечер, то затихая ненадолго, то вновь набирая обороты. Отец, угрюмо отлучаясь во двор, будет все сильнее пьянеть, возвращаясь, все агрессивнее огрызаться на заедавшие попреки, затем завалится с храпом спать. Мама будет жаловаться, горько казниться о злосчастном замужестве, о ненужной второй беременности, потом беззвучно плакать, вцепившись зубами в подушку в спальне.
      Он не смыслил до конца сути ссор родителей и претензий, предъявлявшихся отцу, но ощущал, что где-то, пожалуй, папа виноват и должен был вести себя как-то иначе, по-другому. Делать так, чтобы у мамы всегда были новые сапожки, и платья, и пальто, много денег и хрустальной посуды, своя баня, газовая плита и стиральная машина.
      Словом, мама не должна плакать.
      Алеша осуждал своего отца.
      
      Глава 7
      К концу декабря снегу намело столько, что изгородь палисадника едва виднелась, все кругом было белым-бело, и с трудом прочищенную узкую дорожку к водоразборной колонке обрамляли величественные сугробы высотой чуть ли не в человеческий рост. Вода в колонке без конца замерзала, приходилось зажигать газовую горелку, чтобы растопить лед в чугунной болванке и едва успеть нацедить из нее пару ведер вяло текущей, густой, словно сироп, ледяной жидкости.
      Взъерошенные воробьи и синицы нещадно голодали и яростно дрались за твердый, как камень, ноздреватый от клювов шматок свиного сала, привязанный к сахарно-белой ветке вишневого дерева, рискуя в запале щебечущей битвы угодить в когтистые лапы злокозненных коварных котов, для которых высокие плотные сугробы открывали новые заманчивые перспективы: птичьи кормушки, когда-то недоступные, сейчас висели едва над их пунктиром намеченными стежками.
      Алеша выздоровел и мало-помалу свыкся, смирился с новым детсадом. Он замкнулся, старался не заговаривать первым ни с кем из ребят, не быть на виду.
      Дети постепенно привыкли к необщительному новичку и особо его не донимали, вовлекая в свою жизнь лишь изредка, когда без него нельзя было обойтись, и предлагая самые малозначительные роли. Мальчика такой ход дела вполне устраивал. Не принимая участия в играх других детей в группе, он исключал их из своего мира.
      Он предпочитал подобрать с полки никому неинтересный сборник сказок или книжку-раскраску с коробкой цветных карандашей и провести весь день за столом с перерывами на еду, обязательные прогулки на улице и тихий час. Привычка к чтению отдаляла его от других детей.
      Воспитательницы и нянечки были довольны Панаровым.
      Вовремя доделав и отправив в управление годовой план, мама Алеши слегка воспользовалась должностным положением и попросила бригадира лесорубов привезти ей елку к Новому году. Она любила сосну - с нее почти не сыпались иголки аж до старого нового года, ветви были пушистее, да и аромат хвои ярче, чем у скромной, неброской ели.
      Роскошное дерево с и вправду пушистыми, раскидистыми лапами, два с лишним метра высотой, вскорости заняло почетное место в передней близ трельяжа с зеркалами, отражавшими и умножавшими глянцево-зеленую хвою, слегка заслонив колючими ветвями враз как-то стушевавшийся черно-белый "Рекорд" в углу на тумбочке.
      Алеша с отрадным благоговением помогал маме украшать дивную, сказочную елку, осторожно выуживая из пыльных картонных ящиков самоцветами светящиеся стеклянные шары, золотистые и бронзовые шишки, рубиновые звезды, своими руками развешивал блестящий, струящийся елочный дождь и обвивал ветки серебристыми, искрящимися гирляндами и серпантином.
      Под нижними ветвями над упрятанной в вате крестовиной оставалось достаточно места, чтобы забраться туда с отрядом солдатиков и устроить засаду на ветках повыше, замаскировав в смолистой липкой хвое целый взвод отважных бойцов в униформе защитной расцветки.
      В детсаду недавно прошел новогодний концерт для родителей, где Панаров добросовестно заодно со всеми пел, танцевал, водил хоровод и даже играл в краткой сценке в маске черного кота на голове.
      В подарках от завода-шефа, которые ребятам неспешно раздал толстый, с заметной одышкой, неповоротливый Дед Мороз, находилось несколько дорогих шоколадных конфет в красочных обертках, хрустящий на зубах жесткий грильяж, огромный вафельный "Гулливер", плитка запакованного в шуршащую фольгу душистого шоколада "Аленка", пара завернутых в прозрачную слюду "петушков" из жженого сахара, цветистая россыпь мелких конфеток попроще - карамелек, с горсть лимонно-кислых леденцов и барбарисок, слегка подсохший гипсово-белоснежный зефир, паточный пряник и два изумительно пахнущих спелых мандарина.
      Алеша отродясь не видал мандаринов в магазине - лишь в новогодних пакетах, оттого благовонный аромат их был для него ароматом Нового года. Как насладлый вкус печенья "Мадлен" с липовым чаем приносил с собой запах улиц городка Комбре, так кисловатый вкус дольки спелого цитруса пробуждал в мыслях мальчика смоляной дух хвои, отогревшейся дома со стужи и отсвечивающей капельками растаявших снежинок на кончиках бирюзово-изумрудных иголок.
      
      Глава 8
      Наступление года ожидавшейся московской Олимпиады и нежданной, безвременной смерти Владимира Высоцкого отмечалось в семье Панаровых на широкую ногу. Родители получили премиальные, мама с триумфом воротилась из поездки в Ульяновск, откуда привезла новую длиннополую искусственную шубу "под леопарда" - очень модную - и кожаные зимние сапоги. Алеша внезапно оказался приодет-принаряжен на год вперед, а то и на два - на вырост.
      На праздничный ужин должны были прийти гости. Жизнерадостный верткий ловкач Фролин, умевший доселе удачливо сбывать хрустальную посуду со стеклозавода, со своей застенчивой тихой супругой, и семья Козляевых, славная тем, что ее глава выращивал в хлеву самых крупных свиней в округе и норовил непременно поглядеть на поросят всех своих знакомых - после того они переставали расти и набирать в весе, отчего у Семена подозревали дурной глаз и склонность к мелкому колдовству. Что, впрочем, не мешало всякий год пользоваться его услугами по зимнему забою подросших за сезон животных.
      Козляев кичился своим бесспорным умением войти в безраздельное доверие к беспечной хрюшке, почесав ей за ухом, и тут же злоупотребить им, молниеносно поразив точным, коротким ударом острого, как бритва, финского ножа прямо в сердце, которое при свежевании в обязательном порядке демонстрировалось свидетелям скорой расправы. Панаров так не умел, посему лишь в меру сил помогал мастеру. Надежда заблаговременно убегала в спальню, в немного переигранной панике бросалась на койку и плотно затыкала пальцами уши. Алеше было жалко бестолковых, легковерных бедолаг с забавными влажно-розовыми пятачками. Но свежую, благоухающую селянку из потрохов с тушеной картошечкой из посвистывающей струйкой горячего пара скороварки он любил.
      Новогодний стол был накрыт в задней комнате - передняя предназначалась для танцев. Пахнущий вареными яйцами салат "Оливье" в необъятном хрустальном тазу, надежно упрятанная на дне тарелки селедка под шубой из свекольного майонеза, винегрет с зеленым горошком, неаппетитного цвета и запаха слизистые маринованные рыжики с опятами "под водочку", хрупкие соленые помидоры с надтреснутой кожицей, крупноватые перезревшие огурцы, извлеченные вилкой из мутного рассола, нарезка жирной, с сальцем, вареной колбасы и тонких ломтиков копченого сала, румяные, каленые кусочки жареного минтая и хека, подрагивающий холодец, пахучие чесночным духом горы свиных котлет на плоских тарелках - вещи непривлекательные и малосъедобные, на взгляд Алеши.
      К тому прилагалась пара пузатых зеленых бутылок "шипучки" - "Советского" с золотистой фольгой на пробках - и внушительная батарея из "Пшеничной", "Московской" и "Стрелецкой". Рядок закатанных чуть вогнутыми жестяными крышками трехлитровых банок с изобильно-сладким компотом из вишни, сливы либо клубники с внушительным слоем бледно-розовых ягод на дне, ждавший своего часа под столом на кухне, привлекал скромное безмолвное внимание мальчика гораздо больше.
      Мама накануне на кухне в тазике с горячей водой подкрасила хной волосы и замысловато закрутила на ночь бигуди всякого калибра. И то, и другое было, на Алешин взгляд, совершенно лишним. Как количество репчатого лука в фарше для котлет и в сковородке с кусками вывалянной в муке и яйце жареной рыбы.
      Первыми в дом явились аккуратные Фролины. Саженного роста, подтянутый, довольно симпатичный чубатый блондин с густыми рыжеватыми усами, с располагающей к себе, но чуть барственной улыбкой и зычным, раскатистым смехом вкупе с неоспоримой коммерческой жилкой - Алешиной маме он определенно нравился как мужчина. Супруга же была "никакая", по ее мнению. Но с красивыми, добрыми глазами лесной лани, по суждению папы.
      - Здорово, тезка! - громогласно поприветствовал ввалившийся с мороза вместе с клубами пара гость задумчиво стоявшего на кухне у стола мальчика. - Растешь, растешь!.. Скоро с меня будешь! Молодец!
      - Здрасьте, дядь Леш, - несмело поздоровался Панаров-младший, покраснел и поспешно ретировался в спальню.
      - Тольк, я весной машину взять хочу, - поделился Фролин своими задолго выношенными замыслами с Панаровым-старшим после положенных рукопожатий и неспешного извлечения принесенной к столу своей доли снеди из несчетных сумок и авосек. - С рук, правда, с пробегом, но зато не надо ждать... Вот ты щас в горячем - встань в очередь: у вас вроде быстрее движется!
      - Зачем? У меня денег нет... Да и куда на ней? - с усмешкой отмахнулся Анатолий. - Мне велосипеда хватает, чтоб к своим в деревню летом съездить.
      - Так не хочешь - не бери! - воздев руки к небу и дивясь недогадливости приятеля, воскликнул Алексей. - Ты мне или людям толковым местечко потом продашь - и все!.. Я в горячий гробиться из-за машины не пойду - меня туда калачом не заманишь. А ты все равно уж там греешься.
      - Не знаю, Леха, афера это какая-то, - с сомнением покачал головой Панаров. - Так бы все в горячем давно делали...
      - Вот нету у тебя чуйки на деньги! - полушутя-полусерьезно обвинил его Фролин, погрозив цепким указательным пальцем. - И Надька твоя жалуется, что ленивый ты... Ты, когда через проходную чаплашки выносишь, мне их приноси. Я не водкой, а чистоганом с людьми расплачиваюсь - внакладе не будешь. А то рискуешь, как дурак, без смысла... Можешь вообще пресс неполированный от себя выносить - за него штраф небольшой, только если возьмут у вертушки.
      - И что ты с этим прессом делать будешь? - недоверчиво полюбопытствовал Алешин папа. - Кому он нужен?
      - А это уж моя забота! - подмигнул и заговорщически улыбнулся длиннорукий делец. - Есть у меня человечек один - в гараже сам с кислотой канителится, полирует и мне потом готовый товар возвращает... Ты подумай над предложением, Толян. Сидишь ведь на прессе...
      В дверь степенно вошел знающий себе цену тореадор Козляев с женой Антониной с обильно развитой грудью над контрастно узкой талией, что она довольно прямолинейно подчеркивала плотно облегающей гипюровой блузкой.
      - Здорово, Панаровы, с наступающим всех! - бодро прогорланили оба в два голоса.
      - Вот здесь, Надьк, вынимай давай: студень, ливер, рулет мясной, колбаса своя, паштет домашний, сало. Порежьте быстренько с Тонькой и ставьте на стол, - деловито распорядился Семен.
      Покуда женщины последними сноровистыми штрихами доводили до совершенства плотно накрытый стол в задней, мужчины с удобством разместились в зале на диване-книжке и в креслах по бокам, рассеянно поглядывая на телевизор, неуверенно светившийся голубоватым экраном из-за пушистых ветвей разноцветно украшенной елки.
      - Слыхали, мужики? Дубницкому-то вышку дали за особо крупный!.. А в доме его гостиница заводская теперь будет, - слегка гнусавя солидным, с горбинкой носом, будто бы с оттенком торжества возвестил Козляев. - Полная конфискация - жене с ребенком одну комнату только оставили.
      - Дурья башка потому что... Да, Сема? - со значением ухмыльнулся Фролин, мудро покачав головой. - Кто ж такие хоромы почти напротив проходной ставит? ОБХСС той дорогой на работу каждый день ездит. Мир хижинам, война дворцам... Но как человека - жалко. Все ж таки детсад, школу, домов невесть сколько понастроил, за дело душой болел. Народу много от завода квартиры в двухэтажках получило... Работать умел и перед рабочими нос не задирал, здоровался с каждым.
      - Да, и мне место в детсаду для Лешки пробил, - одобрительно вторил Панаров.
      На минуту все замолчали, как бы поминая бесславно закончившего путь, сурово осужденного директора.
      - Ну ладно, нам-то дальше жить! - хлопнув ладонями по коленкам, рывком вскочил с кресла Алексей. - Пошли, выпьем с наступающим и за все хорошее.
      
      Глава 9
      Алеша тихо и неподвижно сидел на высоком стуле над катушечным магнитофоном, встроенным сверху в вытянутый радиоприемник на длинных хлипких ножках - недавнее приобретение по очереди в горячем цеху и предмет гордости отца. Он, не отрываясь, всматривался в дрожащий яблочно-зеленый огонек вакуумной лампы индикатора уровня записи, ритмично подергивавшийся в такт музыке.
      Джо Дассен грустно и сочно вспоминал о давно минувшем бабьем лете, Высоцкий пламенно, страстно и хрипло заманивал кого-то обещанием хрустального дворца в темном еловом лесу, "Абба" недвусмысленно и ритмично намекала взрослым, что пора и роздых учинить - подняться наконец из-за сытного стола.
      За окном сонными крупными хлопьями падал снег, и сухие березовые дрова в галанке уютно потрескивали.
      Мужская часть компании, потянувшись, вышла покурить во двор, незаметно прихватив со стола початый флакон "Стрелецкой", стакан из кухни да пару соленых огурчиков. Женщины с готовностью отправились в переднюю изучать и восхвалять неотличимую от настоящей "леопардовую" шубу и почти импортную выделку зимних сапог.
      - Калякают, новый директор свой кирпичный завод хочет построить. Кирпич обжигать будем, - поделился очередной новостью всеведущий Семен. - Уже чеченцев, что ли, наняли, чтобы печь для обжига сложили.
      - А что, без чеченцев некому у нас печь поставить? - выпустив слегка курносым носом две струи табачного дыма себе под ноги, с неодобрением вопросил Панаров.
      - Они вроде бы строители неплохие, - равнодушно заметил Козляев, криво поглядывая на конюшню во дворе, отколь настороженно похрюкивал второй, пока еще уцелевший поросенок. - И дешевле, и быстрее, чем с нашими.
      - А шуряк мой - в Казахстане живет - говорит: бездельники, - снова затянувшись "Астрой", возразил Анатолий. - Умеют баранку вертеть да воровать - и все... Их туда за Сталина выслали, в войну... Шуряк там после армии остался. Зону охраняет под Актюбинском. Дескать, много их там сидит, и люд они самый коварный - ухо востро держи, спиной не поворачивайся.
      - Так ты че, Тольк, надумал со мной работать? - громкоголосо сменил тему слегка заскучавший Фролин, не куривший и вышедший во двор за компанию, чтобы не оставаться одному в женском коллективе. - Или честный и дальше будешь только за водку?.. Ты в партию, что ль, собрался?
      - На кой черт она мне? - Анатолий стряхнул пепел на снег. - Звал парторг... Сказал ему "подумаю" - лишь бы отвязался... Молодежных строек я в детстве досыта наелся, когда родители Сахалин поднимать махнули. Все время дожди проливные, сырость, плесень. Летом жарища и влажность, дышать нечем, зимой мороз заворачивает за сорок... Ничего не растет, кроме лопухов выше головы. Я нигде таких здоровых лопухов потом не видел... Жрать нечего - я из болезней там не вылезал. Врач матери сказал: "Если хотите, чтоб не зачах здесь, как другие дети, перебирайтесь на материк". Воротились обратно в деревню...
      Панаров налил полстакана водки из бутылки, протянул Алексею и подытожил:
      - Так что меня идеей не увлечешь. Да и нет у них там давно никакой идеи - вранье одно. Хрущ был дурья башка: всю Россию кукурузой засеял, ботинком стучал да целину поднимал. Леня сейчас со всеми взасос целуется и звезды каждый год на себя, как на елку, вешает. Черт бы его побрал с Афганом этим... Социализм там вознамерился построить в кишлаках... У нас уже достроил - на дровах вон работает да на трудоднях колхозных.
      - Ну ты поаккуратней, Тольк, - прокашлявшись и прочистив горло, после того как неудачно опрокинул в себя предложенный стакан, значительно воззрился на него Фролин, едва заметно скосив на мгновенье глаза на Козляева. - Мы втроем тут, но мало ли... Мне уже предлагал раз товарищ в штатском сотрудничество. Чтоб я стучал, короче, а он мне со временем мастера обещал и поддержку. Я его послал, сказал, сейчас, мол, не тридцать седьмой. От меня отстали вроде, а сколько согласилось?.. Откуда нам знать?
      - А мне, мужики, все по херу, - обратившись лицом к обоим, оживился слегка окосевший от водки и курева Семен. - Я на свиноферме - при мясе, при кормах да при деньгах. Они ведь все меня просят: и из парткома, и из отдела кадров, и из бухгалтерии, и из охраны. И зачем мне партия? И че меня в стукачи вербовать? Связываться со мной никто не станет... На крайняк, я ведь и человека так же быстро могу оприходовать - прям в сердце. А че?.. Думаешь, рука дрогнет? Да свинью, может, пуще жалко! Свинья порядочнее многих человеков, что нас жизни учат и все строят - никак не достроят... Че, Фроня, притих? - задиристо обратился он к Фролину, молчком смотревшему на Панарова. - Может, ты все-таки доносы строчишь куда надо?
      - Ладно, мужики, по последней - и пошли в дом, - примирительно предложил Анатолий. - А то сейчас наши прибегут, орать начнут.
      Стакан в очередной раз пошел по кругу, бутылка и соленые огурцы закончились - новогодний вечер продолжался...
      Все, что можно было сказать лестного о синтетическом мехе и кожаных сапожках ульяновской фабрики, было сказано, и дамы перешли к светской беседе, подчас перемежавшейся крепким матерком Тоньки - самой непосредственной и спонтанной из трех приятельниц.
      - Ну как ты вторую беременность переносишь - лучше, чем первую? - сочувственно поинтересовалась, поглядывая на вырисовывавшийся под свободным платьем с вышивкой живот Надежды, жена Фролина. - Тебя же с Лешей рвало чуть не до родов, правда?
      - Да, на одном шоколаде держалась - ничего в рот не лезло, - подтвердила та, слегка поглаживая себя рукой. - Оттого и народился почти на шесть кило, и ходить долго не мог - в полтора года сидя передвигался. Ногой отталкивался - и вперед спиной. Да так быстро получалось - в момент на другом конце комнаты!
      Женщины рассмеялись, представив себе необычайную манеру передвижения полуторагодовалого Алеши.
      - Куда с нашей жизнью нищету-то плодить? Самим, блядь, скоро жрать нечего будет! - вскинув горестно руки, словно отсекая тем все пути к лучшей жизни, вступила в разговор Козляева. - Твой вот сколько приносит? Щас хоть в горячий его выперла - а раньше?.. Зенки только водкой заливают, а о детях не думают. Мой вон тоже недалеко ушел...
      - Надя, ты и вправду отважная женщина, - стараясь загладить бестактность Тоньки, мягко произнесла Фролина. - Я вот о втором пока и не думаю.
      - Никакая не отважная... Я, как прознала, аборт сделать хотела, - негаданно для себя разоткровенничалась Панарова, нахмурив прямые брови и мотнув головой, будто отгоняя неправедные прошлые мысли. - Но гинеколог сказала: "Третий аборт за четыре года, если пойдешь - матку уберем, так что рожай". Куда деваться-то?.. Как-нибудь на картошке да на поросятах вытянем. Мать моя будет помогать. У нее в деревне корова своя и свиньи... От его-то алкашей ничего не дождешься: никакую живность, кроме курей, не держат, гуляют только да еще и его спаивают. Как к своим уедет - так на две недели запой. Уж на развод хотела подавать, а тут вот как вышло... Лешке все время неможется - кашель, бронхит... Хоть бы раз свекровь приехала с ним посидеть, помочь! Все недосуг... И денег отродясь нет, хоть оба пенсию получают.
      Козляевой вдруг стало невыносимо безотрадно от щемящей жалости ко всем несчастным бабам в стране. Очи заблестели нетрезвой слезой, она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться.
      - Ничего, Надьк... Старший, не увидишь как, в школу пойдет. Будешь рада, что родила второго. Лишь бы не спились и в Афган не загремели... Говорят, якобы уже и к нам в Бахметьевск гробы присылали, - сжав кулачки, Тонька почувствовала, что слезы уступили место злости. - Брать-то наших будут, не секретарских и не директорских - они-то своих сынков отмажут, суки гребаные!.. Ладно, что у меня дочка, - неожиданно вдруг вспомнила она.
      Потирая с мороза руки, в переднюю ворвался, слегка пригнув голову, чтоб не задеть о притолоку, плотоядно улыбающийся Фролин.
      - Ну что, девчата, танцы до утра? - заорал он, всполошив вздрогнувшую женскую камарилью. - Давай, тезка, вруби погромче!.. Пошли, пошли, в конторе, поди, засиделась! - тянул он с дивана Алешину маму, другой рукой поднимая не противившуюся супругу, успевшую неприметным движением распустить светло-каштановые волнистые волосы и с обожанием глядевшую на компанейского мужа.
      Анатолий с Семеном опять уселись за стол в задней, что-то вяло ковыряя вилками и изображая полнейшее безучастное равнодушие к действу в зале.
      В молодости гитарист-самоучка, "слухач", не знавший нотной грамоты, Панаров подбирал на слух любую мелодию, сочинял и пел песни, с сельским ансамблем исколесил много соседних городов и весей. Даже мама Алеши подчас в наплыве чувств признавалась, что полюбила его за голос и за песни под гитару. Но все это было до свадьбы.
      "За ним постоянно бабенки беспутные ошивались. После концерта закроются в ДК, вина ящик возьмут и невесть чем там с ними занимаются, - со справедливым возмущением, бывало, вещала она подругам. - Ну, я ему до свадьбы жестко обозначила - будь я либо твоя развеселая жизнь с вином да гитарой".
      Сроду Алеша не видал папу ни с гитарой, ни поющим, ни танцующим. Наверно, папа выбрал. И разучился совсем. И даже вино перестал пить... Приохотился пить водку.
      Танцы взрослых как обязательная часть программы праздничного застолья мальчику не нравились. Мама как-то чудновато мелко подпрыгивала, тетя Тоня тишком взвизгивала и над чем-то посмеивалась, когда жена Фролина поворачивалась к елке, а рука его в танцевальном движении опускалась в темноту, менявшую краски в такт ритмично подмигивавшим цветным огонькам электрических гирлянд.
      Алеша начал кивать носом над мерно крутящимися катушками с коричневой, тускло отсвечивавшей в своем бесконечном беге между вальцами магнитофона ленточкой. Его уложили спать и сделали музыку потише по единодушному требованию заботливых нетанцующих отцов, хмуро и неподвижно сидевших за праздничным столом.
      Новый год наступил, и скоро у него появится маленький братик или сестренка - последней мыслью мелькнуло в голове провалившегося в глубокий, усталый сон замаявшегося за вечер мальчугана.
      Он уже не раз думал об этом, с интересом поглядывая на округлившуюся маму и ее выпирающий живот. Как это произойдет, Алеша представлял себе смутно. Беспокоило то, что со слов мамы выходило, будто ей непременно разрежут чрево и извлекут ребеночка оттуда. Мальчик со страхом воображал, как маме делают круговой разрез, отворачивая на сторону, как в консервной банке, снимают крышку из маминой плоти и из глубины конусовидной ямы достают нечто неведомое.
      Он не на шутку переживал: как же будет держаться на маме круглая крышка, когда ее вернут на место, обратно на живот? Но спросить не решался. Папа по этому поводу не проявлял особого беспокойства, так что пришлось ему удовольствоваться мыслью, что его тоже когда-то вынули из маминых утроб и это ей не повредило - крышка приросла обратно и никогда не открывалась. Как и у других теть, что раз в неделю по субботам мылись со своими детьми в общей городской бане.
      Все же Алеша был рад, что мальчишкам, когда они вырастают и становятся взрослыми, животы никто не вспарывает... О тех исключениях, что случались в Афганистане, он еще не знал.
      
      Глава 10
      Весна отродясь не приходила рано в непогожий Бахметьевск. Исход Марсова месяца неизменно оправдывал поговорку про сто порток. Первые задумчивые грачи заглядывали на огороды не раньше середины апреля, рассеянно ковыряясь длинными серыми клювами в редких антрацитово-черных проталинах и с безразличием поглядывая на соскучившихся по птицам котов, чей охотничий инстинкт, впрочем, носил чисто теоретический характер. Солидные острые клювы внушали уважение даже изголодавшимся по весенним авантюрам разбойникам.
      Алешу одевали все так же по-зимнему, лишь на валенки цепляли черные, блестящие резиновые галоши, чтобы во время послеобеденной прогулки в детсаду ноги не намокали.
      Было немножко грустно: уже несколько дней его отводил поутру в сад и забирал вечерами папа. Мама пешком ушла в роддом, молча и сосредоточенно собрав себе сумку с вещами. Папа теперь сам занимался домашним хозяйством: варил густую (Алеша любил жидкую), липкую рисовую кашу с сахаром, разбивая в нее непомерно много яиц, порой бросая лишнего соли, кипятил в кастрюле розоватое какао, забывая впопыхах снять ложкой невкусную пенку, что каждое утро непременно норовила очутиться в Алешиной кружке, стирал его несчетные трусики, гольфы да колготки с протиравшимися пятками и запачканные в саду кофточки и рубашки, подметал мусор на кухне и мыл тряпкой, по-армейски драил, полы в комнатах.
      По вечерам проведать их забегала тетя Тоня, в спешке засыпала Алешу градом вопросов: не болит ли у него где-нибудь, не голодный ли, что сегодня кушал - и оставляла какой-нибудь сладкий утешительный гостинец.
      Папа, видимо, тоже был рад вечерним визитам тети Тони. Подчас из задней комнаты за прикрытой дверью раздавались веселые смешки обоих, визгливые вскрики "пусти, ну пусти же, дурак!" и звонкие шлепки, после чего раскрасневшаяся Козляева убегала прочь. Судя по тому, что на следующий день все повторялось, подчеркнутое внимание папы к переразвитой груди ей не слишком докучало. Наверно, у Алешиной мамы грудь была поменьше.
      Несколько раз Панаров наведывался, взяв с собой сына, в роддом. Алеша хорошо знал привычную дорогу в больницу и радовался прогулке. Правда, внутрь их все равно не пускали. Они терпеливо выстаивали, толкались в очереди из двух десятков младых отцов у мутного кургузого оконца с откидной полочкой в желтовато-белой двери, откуда время от времени показывалась полная рука санитарки, что переспрашивала фамилию, забирала передачу и сварливо восклицала: "Следущай!.. Не задержийте!"
      Протиснув пакет со своей передачей, Анатолий шел наружу, задирал голову кверху, глядя на плотно закрытые окна третьего этажа, и ждал появления в одном из них Надежды. Окна открывать воспрещалось - снаружи было еще холодно. Восково-бледная супруга изнуренно, вымученно улыбалась, махала в стекло правой рукой и показывала некий кулечек в левой, облокотясь на подоконник. Со слов папы, это была младшая сестренка Алеши. Тот всматривался недоверчиво в окошко в вышине и всякий раз допытывался, скоро ли маму отпустят домой.
      "Скоро, - неизменно отвечал отец, - вот швы снимут и отпустят".
      И они за руку шли обратно той же дорогой через заснеженный мартовский лес с еще играющей поземкой и низкий дощатый мостик через дымящуюся маловодную кислотную речушку.
      С возвращением мамы из больницы и появлением в доме крохотной сестренки жизнь Алеши несказанно изменилась.
      Леночка явно давала всем понять, кто теперь в центре мироздания, а кто далеко на его краю. Она непрестанно заходилась надсадным, безумолчным криком, сучила ножками - до и после кормления, днем и ночью, в люльке и на руках. Родители, отчаявшись, даже решили было, что сглазил ее некто, "колдунов ведь тут - два порядка", и пригласили домой хмурую и худую старушонку с мутными от катаракты глазами, славившуюся в округе искусством снятия порчи и всяких нехороших заговоров.
      Принюхиваясь и подслеповато щурясь, кряхтя, вразвалку, припадая на правую ногу, старушка неспешно обследовала обе комнаты и спальни в доме и нежданно прошамкала со злобным торжеством в скрипучем голосе: "Ваш дом стоит на плохой землице... Когда венцы заводили, кто-то воду на землю вылил, которой покойничка обмывали... Не будет вам в этом доме счастья".
      После этого бабушка, глубоко склонившись над кроваткой, что-то невнятно пошептала на ушко ненадолго забывшейся чутким сном малютке, окропила распашонку святой водой и приложила к темечку бумажную иконку с потертыми, мятыми краями. От этих лечебных процедур Леночка тут же проснулась и стала орать благим матом. Старушка тотчас засуетилась, получила положенную мзду в сложенную горсткой морщинистую лапку, спехом попрощалась и ретировалась, заковыляла, второпях подволакивая ногу.
      "Дура старая, - неприязненно подумал про себя Панаров. - "Все стены пропитаны ядом, и негде главы приклонить", - прямо не дом, а замок готический с привидениями".
      Либо сглаз был донельзя крепким, либо лекарство против него слабоватым, но ничего после посещения ведуньи не изменилось. Сестренка денно и нощно надрывалась, пребывала в громком плаче, во время которого внезапно в воздухе повисала беззвучная пауза, кожица на ее крошечном, страдальчески сморщенном личике синела, затем раздавался неистовый рев на весь дом, длившийся до следующей паузы с безмолвно распахнутым синюшным беззубым ротиком.
      Может, Ларвы и Лемуры покойного, чье незримое присутствие в доме так явно ощущал в сумраке Алеша, вселялись в бедную беззащитную Леночку и делали ее одержимой?.. Повторить девятикратно древний обряд с бросанием в дверь на улицу, через спину, босиком, горсти черных бобов Панарову в голову как-то не пришло... Не выкупил Алешин папа у мертвых ни себя, ни своих - не очень-то он верил в магические обряды...
      Грудь Леночка брала плохо и в весе почти не набирала. Алешина мама с глазами, замутненными слезой, причитала, вымаливала: "Это мне в наказанье, что я аборт сделать собиралась... Прости меня, пожалуйста, доченька!"
      Панаров лечил нервы на свой старый, испытанный лад, и ночные драмы в спальне его, казалось, беспокоили мало.
      Ко всем бедам где-то через месяц после выписки малышка заболела, и врач поставил диагноз двустороннего воспаления легких.
      Снова больница, опять хлоркой пропахшая палата, антибиотики через систему: сначала в капельную голубоватую ниточку вены на тоненькой, как прутик, ручонке, позднее - на крохотной мученической головке с запавшими родничками. Неделя за неделей - на больничной койке.
      Прелюдия жизни сестренки была непростой.
      
      Глава 11
      Ко дню выписки Надежда сильно похудела, осунулась, постарела. Ей было не до старшего сына, что Алеша быстро почувствовал.
      За долговременное отсутствие жены Панаров со злым упорством вскопал лопатой восемь соток на огороде да еще две во дворе, сам посадил картошку, разбил ровные, аккуратные грядки в палисаднике, деловито и с толком занялся парником и рассадой.
      Вернувшись из больницы, Надежда быстро и буднично включилась в работу по хозяйству и даже таскала воду из колонки в больших оцинкованных ведрах. Шов после кесарева сечения, по ее словам, нисколько не болел.
      В обязанности Алеши входило зорко и внимательно надзирать за настроением сестренки в люльке, предлагать ей бутылочку со сцеженным молоком и убаюкивать в то время, пока родители бились с огородом. Беда была в том, что Леночка наотрез отказывалась спать под мерные, скрипучие раскачивания. Крик из кроватки мог раздаваться, досаждать целый час кряду, и долготерпению мальчика приходил конец.
      "Ну спи, засыпай, пожалуйста!.. Ну почему ты не спишь?.." - твердил он сквозь слезы, все сильнее толкая колыбельку так, что маленькая головка на тонкой шейке болталась из стороны в сторону, словно бутон тюльпана на ветру.
      Скоро до сознания Алеши дошло, что спасением от пытки сестренкой является улица, и мальчик с радостью убегал при первейшей возможности, возвращаясь домой, лишь когда темнело.
      "Смотри, не перебегай дорогу на другой порядок, а то машина задавит", - предупреждала мама, чем ее заботы о старшем сыне и ограничивались. Младшая дочь занимала ее жизнь без остатка.
      Несмотря на горький опыт неудачного завязывания новых знакомств в детсаду, Алеша не страшился подойти и заговорить первым, особенно когда незнакомые дети не имели численного перевеса. Он был довольно крупным мальчиком - сказывалась шоколадная диета мамы во время беременности, и это придавало ему уверенности при встречах с ребятами своего возраста.
      Подходящего друга с улицы он выискал всего за три дома. Худенький, горбоносый, кучерявый мальчуган в теплой голубой кофточке на пуговках, в осенней шапочке не по сезону, с завязками под подбородком и несуразным, огромным помпоном на макушке, забавлялся довольно однообразной игрой и, видно, не особо томился одиночеством. Он влезал с ногами на старую некрашеную лавочку у соседского палисадника, выпрямлялся во весь небольшой рост и спрыгивал вниз, в траву, после чего ряд незамысловатых движений повторялся сызнова.
      - Давай прыгать вместе, - дружелюбно предложил Алеша после нескольких минут безмолвного наблюдения за соскоками незнамого мальчугана.
      - Давай, - с готовностью согласился тот.
      - Тебя как зовут? - поинтересовался Панаров, взобравшись на лавочку и поднявшись на ноги.
      - С-степа, - немножко заикаясь, ответил ему новоиспеченный знакомец, уже почти дружок.
      - А меня Алеша... Я вон там живу. Где вишня и черемуха.
      Степа рос в семье с мамой, работавшей в одном из цехов на "Маяке Октября", и строгим отчимом, которого должно было именовать "папа Юра", с того же завода. Отчим кричал на пасынка и часто нещадно порол его ремнем почем зря. Пожалуй, потому тот и начал заикаться. Но утверждал, что когда-то давно его настращала большая черная собака - только он этого уже не помнит. Его мама, добросердечная и робкая женщина, искренне считала, что мальчику в семье нужен мужчина.
      Других детей в доме Степы не было. Во дворе у них жила мелкая, но злющая дворняга, а в сарае похрюкивал упитанный поросенок, очевидно, до поры успешно скрывавшийся от недоброго ока Козляева.
      Вскоре у Алеши объявился и второй приятель - Степин давний знакомый, представленный ему со всеми полагающимися формальностями.
      "Я Павлушка, - бойко заявил темненький, загорелый сорванец, делая ударение в имени на "у", - у меня есть настоящая пограничная овчарка Найда".
      Найда оказалась той еще стервой, готовой растерзать все живое, двигавшееся мимо палисадника, за забором которого, выкрашенным в темно-коричневый цвет, она носилась из конца в конец, словно осатанелая фурия, без привязи.
      Вероятнее всего, Найда была списана не с погранзаставы, а из охранного питомника колонии "химиков" и не забыла свои вертухайские замашки. Всякий раз, когда друзья приходили поиграть к Павлушке, отец запирал Найду в сарае, где она выла, рычала, лаяла и бесновалась все время, что детвора проводила во дворе.
      Павлик тоже рос один в семье. Его отец пил беспробудно, то и дело впадая в долгие запои, прогуливал работу на заводе, бывало, сурово, по-флотски крепко бил жену и сына, вынуждая их ночью вдвоем убегать из дома, в страхе засыпая, притулившись где-нибудь у соседей или родных. Так как дядя Гоша не принадлежал ни к роду Фабиев, ни к роду Квинциев, хлесткие удары моряцким ремнем по спине не прибавляли его жене плодовитости, ночные луперкалии, случалось, заканчивались вызовом наряда милиции, чтобы разбушевавшегося, разбуянившегося не на шутку бывшего мичмана Тихоокеанского Военно-морского флота насилу скрутили три стража порядка в форме и увезли вначале в вытрезвитель, а затем - на пятнадцать суток "за неподчинение органам". В эти дни мальчик испытывал облегчение и был веселее и беззаботнее обычного.
      Потом дядя Гоша возвращался - хмурый, осунувшийся и небритый, вымаливал прощение у семьи, опускался на колени пред женой и шел "через гору" - в наркодиспансер, "зашить торпеду". Следующих пару месяцев он был безобидным образцовым семьянином - хозяйственным, рукастым мужиком, любящим отцом и домовитым мужем.
      Неведомо какими путями и незнамо за какие деньги, ничего не прося и не требуя, Павлушка получал в подарок фантастическую железную дорогу из Германии с десятком разных локомотивов, цистерн и вагончиков, с миниатюрными макетами строений и деревьев, счастливому обладателю которой Алеша даже не завидовал - настолько нереальной казалась ему сама мысль об обладании подобным чудом.
      Дары сыпались как из сказочного рога изобилия. Целый арсенал стрелкового оружия на батарейках, издававшего все положенные звуки при стрельбе и светившегося желто-оранжевыми огоньками пороховых газов, спортивные гоночные автомобили на радиоуправлении, латные доспехи, луки и арбалеты со стрелами, проектор диафильмов, велосипед... Такого обилия счастья Панаров не мог себе вообразить.
      Дядя Гоша не просто щедро, с размахом откупался от грехов прошлого, от синяков на спине, руках и ногах сына - он с душой часами проводил время с ребятами. Построил им во дворе высокую перекладину и привязал подвесную веревочную лестницу, умело вырезал из дерева пару остроносых тихоокеанских эсминцев, которым был нестрашен самый бурный весенний поток. Порой доставал из шкафа старый флотский альбом с фотоснимками со службы и показывал детям.
      - А это мы с американцами встретились, - тыкал он грязным ногтем в черно-белый снимок. - Вон, видите, они все на палубу высыпали?.. У нас учения, а они все наблюдают - шпионят, значит. Ну, наш БПК на них развернулся и пошел... Вот они обделались, такого деру дали!.. А мы боевую задачу выполнили и к наградам были представлены.
      Алеша лишь смутно понимал суть рассказа дяди Гоши, но за моряков, исполнивших боевую задачу вопреки козням зловредных враждебных американцев, чувствовал неподдельную радость.
      - Здесь вот нас их самолет провоцирует... - показал мозолистым пальцем отец Павлика на следующую фотку. - Видишь, как низко над радиоантенной пролетает? Почти задел. А грохот какой стоял!.. У нас с ними, ребятки, война. Она вроде холодная, но на флоте - почти горячая. Они ж себя хозяевами всех морей считают. Без провокаций ни одна встреча в океане не обходилась. Но коли наши бычку врубали, они всегда заднюю давали... Уважали, гады... Вот Павлушка вырастет и тоже на флот служить пойдет, да?..
      Однако проходило два-три месяца - дядя Гоша то ли "торпеду" извлекал, то ли она переставала действовать. Он вдруг объявлялся на порядке в бодро-приподнятом настроении с бутылкой-двумя водки, просвечивавшими сквозь прорехи в оттопыренных карманах замызганной спецовки с завернутыми рукавами, наброшенной поверх тельняшки, и искал для разговоров собеседника повзрослее. Зачастую им становился папа Алеши, с которым они сыздавна были дружны.
      Сидя на ступенях крыльца или на дубовом бревне во дворе у Панаровых, мужчины закусывали водку стрелами зеленого лука, укропом, свежими огурцами либо ломтиками соленого сала - в зависимости от сезона - и вспоминали службу в армии и на флоте.
      - А мы, как на полевые учения уезжали, Гош, так недели на две глубоко в лес. Маскировались, разворачивали РЛС и слушали условного противника на территории ФРГ, - расслабленно выдыхая дым предложенной "беломорины", воскрешал пережитое Панаров. - Этот сухпаек с тушенкой, консервами да сгущенкой тебе так приестся, что черт с ней, с конспирацией - шли к немцам пешком в ближайшую деревню и менялись: мешок тушенки на мешок картошки и хлеба... Хлеб у них хороший, вкусный был... Немцам наша тушенка нравилась... И девки у них неробкие. Я ведь там чуть не женился!.. Остаться просила, и уж почти на сверхсрочную подписался - прапорщика к тому времени получил... Может, и зря не остался... Мать стала писать. Да и Надьку жалко. Мы ведь со школы дружились. Обещал: из армии вернусь - сразу поженимся.
      - Тольк, да на черта тебе эти немки сдались? - по-дружески хлопнув пятерней по коленке приятеля, заявил, прожевав пучок лука, Гоша. - Я в портах, знаешь, сколько баб перепробовал? И вьетнамки, и японки, и американки бывали... Они на форму нашу клевали... У русских все лучше всех устроено... Вон у тебя Лешка какой растет. Увидишь - далеко пойдет, когда вырастет, попомнишь мои слова... А мой шалопай балбесом останется.
      - С чего ты взял? - не особо возражая, скорее из скромности поинтересовался Анатолий. - Он парень умный, конечно: читает уже, карту мира знает... Но мало ли таких умных там, в городах?
      - Дело не только в уме, - выдавив мудро-пьяную улыбку, поднял над головой палец отец Павлика и закачал им из стороны в сторону; палец двигался медленно, словно маятник. - Я наблюдал, как они с Павлушкой и Степкой втроем играют... Как-то он так ловко делает, что самые лучшие игрушки - всегда у него в руках. Они сами ему их отдают, не спорят - довольны даже... Он им игру всякий раз придумывает, и так вроде невзначай выходит, что получает то, что хочет, а они - то, что скажет... Манипулировать он учится, Толька... Не ломай его главное, как я, дурак, своего сломал.
      Гоша утер моряцкой дланью хмельную слезу, предательски потекшую из начавшего подергиваться правого глаза, махнул рукой, молча налил сам себе полстакана и выпил залпом, не закусывая.
      - Меня отец до шестнадцати ремнем порол, штаны снимать заставлял. Я знаю, что это такое, - хмуро ответствовал Панаров, вспоминая и глядя в пустоту перед собой. - Бил ни за что - я вообще не понимал причины... Да и мать лупил. Пока я не взбрыкнул - послал его и ушел к друзьям... Я себе давно сказал, что на сына сроду в жизни руки не подниму.
      В тот же вечер история с нарядом милиции повторилась, и дядя Гоша заново отправился на пятнадцать суток под арест.
      Алеша не сознавал, что подчас манипулирует друзьями. Просто, когда он видел в руках у Павлушки новенький самосвал, трактор, экскаватор либо танк, ему жутко хотелось подержать их в своих: покрутить колесики, гусеницы, рычаги - и он на ходу измысливал сюжет игры, где оба приятеля получали главные роли, переживали разные приключения, выполняли массу заданий, одолевали преграды и побеждали врагов. Но с другими игрушками - благо у Павлушки их хватало. Стать героем вымышленной истории было намного занимательнее, чем катать туда-сюда по песочнице новый грузовик, да и не совсем уж новый - подаренный дня два тому назад.
      В обмен на интерес к свежевыдуманному сюжету ребята и жертвовали Алеше приглянувшиеся ему машинки.
      В детсаду Панаров не дозволял себе даже этого - его бы там и слушать никто не стал. Дети из простых рабочих семей не были, как и он, избалованы обилием игрушек дома. Они безошибочно определяли новые и лучшие, быстро распределяя их в стае почти без ссор, зная из опыта, кто из них агрессивнее, наглее, сильнее и умеет сделать больно, не попадаясь на глаза воспитательнице.
      Алеша молча довольствовался в саду тем, что не интересовало остальных сорванцов. Придумать историю и играть в нее мыслимо и в одиночестве - с самой бесхитростной маленькой машинкой, даже сломанной и без колес.
      Он жил в двух мирах, одного из которых - реального, приносившего пока лишь страдания и разочарования - остерегался касаться без надобности, чтобы не привлекать к себе внимания чуждых ему сил, неписаных канонов поведения в стае, ненужной ему возни за обладание.
      В другом мире - идеальном - он чувствовал себя куда привольнее и был свободным творцом.
      
      Глава 12
      Месяц Юноны в Бахметьевске слыл ненадежным месяцем. Бывало, уже в мае начиналась несносная жара за тридцать: ни единого облачка, золотое горячее солнце немилосердно палило вовсю, в считанные дни нагревало стоячую темную воду в пруду, и можно было купаться; на вишне бирюзовой россыпью виднелась округлая завязь, обещавшая богатый урожай; иссохшие за день грядки с шипением впитывали десятки ведер живительной влаги при вечерней поливке, и Алешина мама уверенно высаживала из ставшего тесным парника в открытый грунт разросшиеся кудрявые кусты помидоров, вливая в каждую ямку по два ковшика настоявшегося в бадейке разведенного коровьего навоза. Алеша в майке и шортах с ведерком и железным совком в руках охотился за свежими лепешками, без труда находя их в густой траве: стадо коров возвращалось с выгона одной и той же дорогой, панаровским порядком, полюбившимся пастухам своей шириной - метров двадцать от изгородей палисадников до асфальтированной дороги, зыбко серевшей под сонным знойным маревом на высокой насыпи.
      Но порой вдруг под вечер налетал острыми порывами не по-летнему студеный, сквозной, пронизывающий ветер, всколыхнув листву тополей и вязов на обочине, откуда-то слева, с северо-востока, наползали тяжелые аметистово-лиловые тучи, повисали низко, почти касаясь крыш насупившихся двухэтажек, обволакивали все небо - и беззвездной ночью высыпал мокрый снег, покрывая вымокшую землю плотным белым слоем, из-под которого не видно было травы. Урожая лишались начисто всего за несколько часов - под утро, со стужей и инеем.
      Заморозки случались в июне регулярно, убивая напрочь вроде бы уже созревшую завязь с последними выцветшими и опадающими лепестками на печально повисавших ветвях плодовых деревьев. Дымовые костры, наспех разводившиеся в саду Панаровым, делу не помогали. Древняя италийская Помона, вкушая едкий, серый, стелящийся понизу дым жертвоприношений, будь не снисходила к просьбам смертных или оставалась бессильна против бездонно русских морозов - все вымерзало на корню безвозвратно.
      Случалось, Алешу неделями рядили бодрым от холода ненастным утром в осеннее пальтишко и напяливали теплую шапку с нелепыми завязками, чтобы не простудился по дороге в детсад.
      Исконное, надежное лето приходило лишь в июле. Но в это время сад закрывался на два месяца - оставались открытыми лишь ясли, и многие родители должны были как-то решать, куда девать детей постарше. Отпуск ведь - всего на месяц, да и никогда, чтобы целиком - летом. Половину нужно было отгулять в другое время года. И на две летние недели следовало еще дождаться своей очереди: все стремились отдохнуть от будней в сезон.
      Надежда решилась отправить старшего к матери, в родную Пелагеевку, что километрах в пятнадцати от города. Отец ее отдал богу душу, когда Алеше было всего два года. В памяти мальчика сохранилась лишь телега с сидящим впереди, спиной к нему, сутулым мужчиной в бушлате с вожжами в руках - лица дедушки он не запомнил.
      Работа лесника в деревне - опасная, неблагодарная. Без наряда председателя колхоза изводить лес на крестьянские нужды, рубить запрещалось - за нарушение можно было и в лагеря загреметь.
      Злостных нарушителей в лесу безрассудно ловил дедушка Алеши.
      Однажды доплатил за норов: мстители подкараулили его в густой чаще, жестоко исколотили, полуживого подняли на руки и с размаху ударили задом о пень. Дед не погиб в лесу, на руках приполз ночью домой, долго валялся в постели, с трудом отошел и с того времени лесничим уже не работал. В отбитых костях и суставах развился туберкулез. От туберкулеза он и умер.
      В семье помимо Надежды были еще две младшие дочери и сын. Тот самый, которому после армии стукнуло в голову осесть в Казахстане. Дочери перебрались в недалекий Бахметьевск и устроились работать на заводе. Мать осталась доживать свой бабий несчастливый век в деревне одна. К ней и повезли на лето Алешу...
      Дом стоял на самой окраине, на отшибе, дальше виднелся лишь покосившийся, обветшалый бревенчатый сруб - келья дряхлой бабки Аксютки, затем уж только две изрытые колеи малоезженой грунтовки, убегавшие вдаль по неровному склону синевато-зеленой лесистой горы с живописной, величественной, словно из эпирской Додоны, дубовой рощей, священно шелестевшей шепотом Зевса вдоль самой кромки дороги.
      Дом был добротный, из старых толстых бревен, обитых березовым тесом, когда-то в давности регулярно крытым охрой, но уже потерявшим последние остатки облупившейся от времени жухлой краски. Под окнами был разбит небольшой палисадник с кучерявыми кустами сирени, черемухи и жасмина, запущенный и так густо поросший высоким, вровень с облезлым забором, сорняком, что проникнуть в него через калитку не было никакой возможности. Возле, тесно примыкая к изгороди из рассохшегося на солнце, истрескавшегося штакетника, глубоко вросшая в землю, тянулась длинная, метра три, и широкая, так что можно было лечь и развалиться, как на кровати, лавка для вечерних посиделок пожилых соседок, ожидавших возвращения стада с дальнего пастбища.
      С одной стороны сруба массивная дверь с чугунной щеколдой вела в мрачные, всегда прохладные сени без окон, с другой высились двойные домовые ворота с козырьком от дождя, через которые когда-то выезжала смирная лошадь, запряженная в телегу, погоняемая крепко держащим вожжи дедушкой, а теперь поутру, до восхода, уходили в стадо и вечером возвращались бурая корова Субботка и ее шаловливая дочь - пегая, почти черная, юная телка Ночка.
      
      Глава 13
      - А вот и мой внучек приехал! - зачем-то по-детски коверкая слова, так что выходило "воть" и "внутик", радостно всплеснув руками, приветствовала гостей бабушка.
      Нахмуривший брови Алеша не разделял ее радости. По тряской дороге, в дергающемся, скачущем на ухабах жестком леспромхозовском "уазике" его все время тошнило, вытряхивало душу и дважды вырвало. К тому же он знал, что мама привезла его, чтобы оставить одного с бабой Маней и навещать всего раз в неделю, а то и в две.
      - Как вырос! - с нарочитым удивлением заметила бабушка, трогая мальчика за плечи не совсем чистыми после огорода руками. - И сколько нам нынче годиков?
      - Шесть будет осенью, - неохотно, но с оттенком гордости, пробурчал внук.
      - Вот это да! - возликовала баба Маня. - А как там поживает моя златенькая Леночка?
      - Уж скоро полтора ей исполнится, в ясли вожу, - ответила Надежда, расставляя на лавочке привезенные сумки с вещами. - Не увидишь, как двоих к тебе на лето начну привозить.
      - Вот и ладненько! - с готовностью обрадовалась та. - Помощнички мои золотые, ненаглядные, помогать мне будут!
      С жизнью в деревне Алеша быстро свыкся.
      День здесь начинался засветло, за сумрачно-алой полоски зари над лесом, едва задрожит, забрезжит, зарозовеет рассвет - в четыре утра, когда бабушка выходила подоить Субботку, прежде чем со скрежетом отворить ворота и выпроводить ее заодно с телкой в проходившее мимо деревенское стадо, неспешно направлявшееся на отдаленный выгон.
      Мальчик получал перед завтраком кружку парного молока, густого и почти горячего, слегка пахнущего выменем и прелой травой. "Это тебе пользительно - чтоб грудка не болела и не кашляла больше", - авторитетно утверждала баба Маня.
      Потом она шла в сарай - накормить двух дородных хряков, явно отродясь не видавших темные очи Козляева, и, пользуясь их с брызгами чавкающей благодушной занятостью, проворно чистила совковой лопатой волнистый настил из жердей, который они за ночь покрывали порядочным слоем зловонной коричневой жижи. После этого убирала и двор, где под навесом ночью дремали коровы.
      Воду бабушка носила деревянным коромыслом из бездонного старого замшелого колодца, вырытого метров за сто от дома. Алеша впервые в жизни узнал, что ведра могут быть сбиты из дубовых досок, стянутых порыжелыми железными обручами - такие тяжеленные, что и с пустыми-то ему было не под силу управиться.
      На колодце почему-то всегда висел венок, сплетенный из луговых цветов.
      Подходить близко к зеленевшему мхом, просевшему и накренившемуся на сторону срубу колодца Алеше возбранялось. Якобы, "давечась" один такой же городской мальчик "тваво веку - спал книзу и утоп". Да и ворот колодезный был опасен: когда баба Маня с размаху, на выдохе, кидала вниз ведро, его чугунная ручка крутилась с бешеной скоростью, стремительно раскручивая неиссякаемые метры тяжелой, поеденной ржой, вечно влажной цепи.
      Вращать натужный ворот обратно - с лязгом, через силу, с напряжением наматывая мокрые, капающие гнедые звенья на потрескавшийся бурый деревянный барабан, было нелегко и взрослому.
      На завтрак Алеше подавался в деревянной расписной глубокой миске кусок дивно вкусного теплого пшенника, с ночи томившегося в огромной чугунной сковороде на жару в пещерной глубине печи, посыпанного крупным, зернистым сахаром и залитого ароматным, с кремовой прожелтью топленым молоком, или румяный, с вкусной корочкой, творожник из своего творога, иногда - половинка густо обмазанного темным, терпким гречишным медом необъятного, пухлого, как лепешка, ноздреватого блина из просеянной ситом муки грубого размола, совершенно непохожего на деликатные полупрозрачные блинчики от мамы, и в заключение - сладкий, душистый компот из сушеных слив и яблок, что толстым шуршащим слоем лежали наверху на печи, досушиваясь под старыми сизыми стеганками и палевыми овчинными тулупами.
      Бабушка очень скоро приучила внука к работе по хозяйству. Первым делом он наловчился пахтать масло в пахталке - неприподъемном дубовом корыте на ведро молока, со скошенными боковыми стенками, посередь которого возвышались деревянные широкие лопасти, насаженные на железный вал с изогнутой рукоятью сбоку.
      Часами крутя эту нудную ручку, Алеша следил, как лопасти маслобойки бодро хлопают по зыбившейся белоснежной глади, словно старинный колесный пароход взбирается вразрез против течения, поднимая ребристые, кипенные волны своими натруженными плицами. Бабушка раз за разом снимала морщинистым указательным пальцем густое песочно-желтое масло, осевшее на лопастях, и споро лепила из него мокрыми, лоснящимися дланями колобок, поплотнее заворачивала его в серенькую, небеленую холстинку и осторожно опускала на дно ведра со студеной колодезной водой.
      Плод дополуденной скуки ребенка - два-три шарика сливочного масла с округлыми вмятинами от бабушкиных пальцев - затем перекочевывал в глубокий земляной погреб, куда баба Маня с опаской, перекрестившись, спускалась по отвесной, стоймя стоявшей лестнице и строго-настрого запрещала Алеше даже заглядывать - падение метра на три вниз, вглубь, в промозгло-сырую хладную черноту не предвещало ничего хорошего.
      Часть масла бабушка перетапливала вечером в печи, чтобы потом в стеклянных трехлитровках отправить в город - дочерям.
      Пока внук бороздил молочные Амазонки в избе, баба Маня, не разгибая спины, ковырялась на огороде. Громадное поле картошки нужно было дважды за лето окучить, снова и снова обмотыжить, выпалывая руками вьющуюся по стеблям цепкую "березку", выдергивая с корнем живучие одуванчики; всякий день сбирать в жестянку с водой, подправленной керосином, прожорливых вишневых личинок колорадского жука; длиннющие грядки овощей требовали полива и щедрой раздачи удобрений, после которой внушительные дубовые кадушки с коровьим навозом надобно было заново долить водой, принесенной отполированным женскими плечами коромыслом из неблизкого колодца.
      В обед стадо с тучами злых, докучливых слепней над подергивавшимися от боли спинами коров неспешно возвращалось в деревню и шло к реке на водопой. Алеша за руку с бабушкой солидно, по-взрослому нес на локте пустое эмалированное ведро с крышкой, которое обратно, подоив у воды Субботку, тащила километра два до дома уже она.
      Мальчик побаивался молоденьких бычков в стаде. Они низко наклоняли лобастые головы с короткими рогами и с глухим порыкиванием и фырчаньем угрожающе надвигались на них, рыцарствуя пред боязливой юной Ночкой, что жалась по боку безразличной, олимпийски спокойной и покладистой Субботки.
      Неустрашимая баба Маня трясла перед мордами младых нахалов сучковатым березовым полешком, которое расчетливо прихватывала с собой, приговаривая: "Я те, окаянный!". Бычки пристыженно ретировались и не делали потуг забодать внучка.
      Ночка была уже в самом соку для продажи - две взрослые коровы были бабушке ни к чему.
      
      Глава 14
      Как-то раз Алеша, собирая в небольшую стеклянную банку мелких, недавно вылупившихся багрово-красных личинок с картофельных листьев, открыл для себя, что поле снаружи огорожено лишь прибитыми "двухсоткой" к малорослым столбушкам, врытым в землю метрах в трех друг от друга, двумя поперечными жердями. Ничего не стоило пролезть меж ними, чуть пригнувшись и приподымая коленки, и очутиться на отлогом склоне, поросшем молодыми дубами, пахнущем сухой, выжженной травой, анисом и клубникой, - что он и сделал.
      Идти в пологую гору навстречу густому тенистому лесу, призывно шуршащему листьями впереди, было приятно: на каждом шагу попадались крупные ягоды спелой клубники, нагретой лучами июльского солнца, такой душистой и изысканно-сладкой, с легкой кислинкой, с запросто срывавшимся венчиком засохших, ломких чашелистиков.
      Мальчик увлекся и незаметно погрузился в глубь леса, где светолюбивую клубнику сменила сочная кисловатая земляника, росшая в пасмурной тени деревьев алыми островками порознь в густой траве по соседству с хрупкими, прозрачно-белыми колокольчиками ландышей.
      Постепенно кряжистые дубы уступили место березам, осинам и елям, кругом стало как-то мрачновато - солнышко почти не пробивалось сквозь густой полог развесистых крон - и он собрался возвращаться домой, вволю наевшись ягод. Но когда развернулся обратно, то за спиной никакой тропинки не увидел. Перед ним плотным частоколом толпились такие же березы, осины и ели.
      Алеше стало не по себе, он решил попробовать пойти прямо, никуда не сворачивая. Навстречу стали попадаться плотные заросли покрытого паутиной жесткого папоротника и полуистлевшие коряги, бурые трухлявые стволы поваленных деревьев, которых раньше не было заметно. Он почувствовал, что блуждает, идет не в ту сторону.
      Развернувшись, ребенок побежал в обратном направлении, уже всхлипывая и не на шутку испугавшись.
      Вскоре впереди вынырнула лощина, поросшая по крутым склонам плотным высоким кустарником.
      Алеша понял, что заблудился. Он упал в траву и тихонько захныкал. Кричать в лесу он боялся, в какую сторону идти - не знал, истомился, замаялся; очень хотелось пить.
      Мальчик подумывал лечь под куст и переждать дотемна. Тогда, казалось ему, он увидит мерцающие огоньки света из окон деревенских домов и сможет найти дорогу. Он помнил, что темнота - его союзник.
      Вдруг Алеше почудилось, что в дебрях на другой стороне оврага мелькнул собачий хвост. Он обрадовался. Огромные деревенские псы никогда не трогали детей, вольготно разгуливая повсюду без ошейников, и не выносили только глупых молодых бычков да редких велосипедистов, кативших из города в соседние села к родителям на выходной. И за теми, и за другими гнались разноголосой стаей со свирепым лаем, норовя цапнуть за ногу.
      Бывало, городской автомобиль, пылящий по колеям грунтовки, вызывал у них приступ недоуменного гнева и искушение впиться клыками, испробовать на прочность покрышку колеса. Но безмятежно идущий по своим делам сельчанин, тем паче ребенок, был им безразличен и удостаивался лишь благожелательного, с ленцой, взмаха хвоста.
      Алеша уже собирался позвать пса, наверняка знавшего дорогу в деревню, но тут ему померещилось, что из гущи кустов на него в упор смотрят два янтарно-желтых, не по-песьи серьезных и пристальных глаза.
      Мальчик вспомнил детские книжки про волков и чуть не разревелся в голос от жути. Матерые волки в книгах не отличались дружелюбием безобидных деревенских собак.
      Он ползком попятился назад, не отрывая завороженного взгляда от густо переплетенных ветвей сползающего книзу кустарника, из которых кто-то за ним наблюдал. Он пятился на коленках, доколе котловина не скрылась за сплошной стеной вздыбленных стволов пятнисто-белых берез и серо-зеленых осин, затем поднялся и что есть мочи побежал в противоположную сторону - неважно куда, лишь бы подальше от светящихся глаз, в которых не было и следа ленивого благодушия хвостатых деревенских хулиганов.
      Алеша бежал долго, покуда совсем не потерял дыхание. Впереди он завидел просеку и из последних сил обрадованно устремился к ней. Там было светлее, чем в лесу, там не было сбивавших с толку пестротой одинаковых пегих березовых стволов, а главное - там было всего два направления, куда пойти заплутавшемуся ребенку в поисках взрослых людей.
      Выбежав на середку просеки и оглядевшись в обе стороны, вправо вдалеке он заприметил человеческую фигуру, которая, однако, удалялась широким, ходким шагом: зови - не дозовешься. Мальчик собрал остатки сил и снова побежал, крича "дяденька!" сквозь подступавшие к горлу и душившие, не дававшие набрать полную грудь воздуха, рыдания.
      Человек неожиданно остановился и обернулся, то ли заслышав тонкий, срывающийся в плач голос, то ли что-то почудилось ему за спиной. Он пошел навстречу ребенку. Это был высокий жилистый мужчина лет пятидесяти, с корзиной, полной грибов, через локоть, в серой приплюснутой кепке набекрень и в кирзовых сапогах с отворотом.
      - А ты здесь отколь взялся? - подняв брови, изумленно вопросил он мальца, растиравшего грязными пальцами влагу и раздавленных комаров на лице. - Где мамка и папка твои?
      - Они дома, я потерялся, - пытаясь остановить горючие слезы и еще всхлипывая, пролепетал тот. - Я хочу к бабушке в деревню.
      - Это в какую? - усмехнувшись и погладив растрепанные, вихром торчащие волосы на детской макушке, поинтересовался грибник.
      На счастье Алеша помнил название деревни, где жила бабушка.
      - Эк тебя, малец, занесло! Далеко ты забрел, - закачал дяденька головой уже без улыбки, испытующе оглядев крошечную фигурку ребенка. - Как же тебя старая карга в лес-то одного отпустила?
      - Я сам ушел - ягоды кушать, - сознался Алеша, - и заблудился.
      - Понятно... - протянул, слегка задумавшись и посмотрев на клонившееся к закату, помалу блекнущее солнце, взрослый. - Ну, пошли потихоньку, отведу тебя к бабке. Я-то в другой деревне живу... Есть хочешь?
      - Я пить хочу, - робко признался мальчик.
      - Держи вот, пей, - вынимая из корзинки термос и наливая в крышку соломенно-терпкую теплую жидкость, предложил мужчина. - Это чай из медуницы со зверобоем и малиной заваренный, целебный.
      Баба Маня в это время впервые в жизни изведала, как может садняще болеть, щемить, сжимаясь и прерывисто трепеща, сердце. Дочистив у поросят и в коровнике, постирав и выполоскав в речке белье, развесив его сушиться во дворе и обнаружив, что Алеши нет ни на огороде, ни перед домом, она решила, что тот пошел знакомой дорогой к галечному бережку водопоя, где они в обед вместе доили Субботку.
      Вбежав на мост без перил и не найдя никого и на берегу, она подумала, что, не дай бог, ребенок мог свалиться в воду и утонуть.
      Перейдя на другую сторону, она стала допытываться попадавшихся людей, не видели ли они мальчугана лет пяти, в шортиках и в рубашечке светленькой...
      Никто не видел.
      Тогда бабушка повернула обратно, воротилась к дому и направилась по выкошенному косогору прочь от деревни в сторону выпаса, останавливая редких встречных с тем же тревожным безответным вопросом... И пастухи не видали никакого мальчишку.
      Оставалось повернуть вспять, пойти на почту и позвонить Наде в контору, чтобы со слезами излить душу о случившемся несчастье - о том, что недоглядела старуха глупая...
      Уже подходя к дому, задыхаясь и потирая ладонью влево под ключицей, баба Маня издалека завидела пару, мирно сидевшую на лавочке у палисадника под черемухой - высокого худощавого мужчину в кепке и прильнувшего к нему маленького мальчика, в котором, подойдя ближе, узнала своего внука.
      - Ах ты, негодник этакий! Ты где был?.. Щас я тебе, вот, крапивой задницу надеру! - почувствовав, как камень свалился с души, накинулась она на Алешу, боязливо жавшегося к незнакомцу. - Я тебя по всей деревне ищу, везде оббегала!.. Чуть с ума не сошла!
      Дяденька неспешно поднялся с лавки и сверху, нахмурив брови, воззрился на макушку пожилой женщины, повязанную платком, покачал головой и шумно вздохнул.
      - Ты себе крапивой задницу надери, манда старая, - серьезно и внушительно предложил он. - Ты как его без надзора оставила?.. Какой дурак тебе вообще ребенка доверил? Вот я узнаю, кто его родители, и расскажу им, где его в лесу нашел... А не попадись он мне? Тебя прибить мало!.. А его не замай, скажи спасибо. Смышленый парень, хоть и городской.
      До бабы Мани стали доходить слова строгого незнакомца и все мыслимые ужасные последствия случившегося. Она заплакала в голос.
      - Золотенький мой, что ж я несу, дура безмозглая!.. Иди сюда, я тебя обниму, яхонтовый мой, прости ты меня, - причитала она, прижимая к грязному фартуку, который впопыхах запамятовала снять, запуганное лицо Алеши. - ...Спасибо тебе, мил человек, по гроб вспоминать и молиться за тебя буду. Зайди в избу, покормлю вас с дороги обоих.
      Войдя в дом, бабушка посадила мужчину, назвавшегося Федором, за выскобленный стол в красном углу под иконами с горящей лампадкой, достала ухватом из печи черный от копоти пузатый чугунок со щами, налила до краев глубокую глиняную миску, нарезала крупными ломтями ситник, вынула из комода расписные деревянные ложки, немного обкусанные по краю, затем нырнула в переднюю и воротилась с бутылкой водки и стаканом.
      - Выпей на здоровье, Феденька, - поставив непочатую бутылку и граненый на стол перед спасителем, с умиленьем на лице попотчевала она. - Бог тебя благослови.
      Федор отточенным жестом молча отмерил полстакана, коротко выдохнул и на раз опрокинул в себя содержимое, слегка занюхав краюшкой хлеба.
      - А я по грибы ходил. Боровики вовсю пошли. Вон, корзину полную набрал - тебе сейчас отсыплю. Внучку пожаришь с картошечкой, - затеял он светскую беседу, помешав горячие, сдобренные сметаной щи ложкой. - Уж домой шел - вдруг в ухе что-то запищало, у меня так бывает. Ну, думаю, в горле пересохло - дай чайку хлебну. Потом слышу - вроде как дите плачет в лесу. Волчонок, что ль, потерялся?.. Поглядел по сторонам, глядь - малец! "Заблудился, - говорит, - дяденька"... Вот так вот - бог его спас, - со значением кивнув и посмотрев на хозяйку, подытожил мужчина и зачерпнул полную ложку щей.
      - Воистину... А я-то уж, грешным делом, думала - утоп на речке, - призналась, облегченно вздыхая и нежно посматривая на внука, бабушка. - Дай-ка, Лешенька, я тебя еще поцелую...
      - Ты смотри, одного в лес его не пускай, - предупредил, с аппетитом пережевывая кусок мяса и прихлебывая наваристые щи, Федор. - Слыхал, волки опять баловать заладили. Овцу задрали у одних, прям за домом. Привязанная была... Давненько их не стреляли - вот страх-то и затеряли, пошаливают, поганцы... Облаву бы на них устроить не мешало...
      Алеша навострил ушки, но не рискнул поведать о хвосте и недобром взгляде из кустов в лесном овраге. Если это и впрямь был волк - он его не тронул. Скажи сейчас взрослым - кто знает, захотят убить... Ему было жалко серого.
      Баба Маня попросила внучка не рассказывать маме о происшедшем. Покуда Алеша продержится и не выдаст ее, на день рожденья получит "пяток целковых с пенсии" и они вместе пойдут в "Старт", где внучок выберет себе любую игрушку, какую только душа пожелает.
      Пять рублей было донельзя много. Те игрушки, на каковые указывал маме Алеша, обыкновенно стоили рубля два-три, не дороже, и мама их ему не покупала.
      "Дорого, сынок... А давай вот этих солдатиков за сорок копеек?" - неизменно предлагала она.
      "Ну ладно, давай солдатиков..." - со вздохом соглашался он с заурядной покупкой и почти никогда не клянчил, зная, что с мамой это бесполезно.
      Мальчик осознал, что обладание сведениями, ежели их не выболтать ненароком, может принести плоды несравненно более ценные, чем нудное упрашивание сильных мира сего: "Ну мам, ну пожалуйста!.. Ну мне очень нужен этот кораблик!.."
      О чем промолчишь, в том больше порой отрады...
      
      Глава 15
      После того случая в лесу бабушка как-то по-особому прониклась к внучку и стала охотнее уделять ему время. Она часто брала его с собой по грибы и неторопливо раскрывала все премудрости дошлого грибника.
      Вскорости Алеша безошибочно определял, который неприметный бугорок, когда расшвыряешь сучковатой веткой давно опавшие, взопревшие буро-золотистые листья, скрывает замечательный белый гриб и какого размера белый в еду уже не годится, где искать сыроежки, волнушки, подберезовики и подосиновики, на каких полянках у гнилых пеньков повстречаешь забавные морковно-оранжевые лисички, чем хороша дубрава за домом и почему дубовик - царский гриб.
      Тонкости разоблачения ядовитых грибов - коварных поганцев, что частенько злонамеренно притворялись съедобными - мальчик постигал на практике. Когда по вечерам, возвращаясь со стадом, пастухи приносили лукошко, собранное по дороге, за что их бабушка потчевала рюмашкой "беленькой", тот получал задание: "Постели газетку под лампочкой, выпростай на нее корзинку и отбери добрые вот в это ведерко... Мама придет в воскресенье - будет им от тебя подарочек".
      Первое время баба Маня проверяла работу внука, но потом перестала - признала, поняла, что в грибах он разбираться научился.
      Всякий гриб был для него солдатиком отличного рода войск - с отличным от других обмундированием, амуницией и оружием. И вычислить вражеского шпиона, подло норовившего втереться между своими бойцами, было совсем нетрудно: затесавшихся несъедобных лазутчиков изобличали одна-две неброские, но ясные детали.
      Отправляясь с внуком в лес, бабушка старалась сманить какого-нибудь из поджарых деревенских псов, лениво валявшихся у обочины в ожидании редкого развлечения. Это было несложно: внушавший доверие волкодав получал авансом ломоть старого, заветренного пшенника на топленом масле либо мозговую кость со щей, после чего то ли из благодарности, то ли из своекорыстных побуждений с готовностью сопровождал их, бегая взад-вперед, сосредоточенно вынюхивая что-то в опавшей прелой листве и под корягами, грозно порыкивая в жесткие, кожистые листья папоротника, с треском и хрустом сухих веток продираясь сквозь кустарник.
      Во время перекуса охранник получал заслуженную долю съестного.
      Выгода от таких прогулок была обоюдной. Хвостатый приятель возвращался в деревню сытый и полный впечатлений. Бабушка говорила, будто все клещи, что караулят на цепких ветках кустов и в высокой траве, присосутся к неугомонному компаньону и не тронут их, да и волк издалека почует собачий запах и не рискнет за белого дня напасть на грибников.
      Она была права. Алеша никогда больше не видел в лесу желтых, фосфоресцирующих глаз, а по возвращении домой, обследовав шерсть самоотверженного друга, всегда находил в ней с дюжину красно-коричневых, как спелая вишня, раздувшихся от собачьей крови клещей за ушами и на лапах, у высоко расположенного пятого коготка.
      Баба Маня научила внука, как правильно осторожно извлекать кровопийц, чтобы головка не оставалась под кожей, и мальчик мстительно давил их подошвами сандалий. Псы терпеливо и, казалось, благодарно переносили процедуру.
      К исходу лета Алеша настолько вернул доверие бабушки, что снова один ходил в тенистый дубняк на склоне холма за огородом, чтобы набрать спелых, гнедо-бурых желудей для живших в сарае справных кабанчиков, обожавших эти хрустящие орешки на десерт. Мысли о том, чтобы углубиться дальше в темневшую впереди чащу, у него уже не возникало, да и незачем это было - дубы росли по краю леса, там, где было много солнца.
      Подчас в придачу к полному мешку желудей внучек приносил домой и несколько пузатых боровиков с матово-коньячными шляпками - "вот умничка, вечереть ими будем, зажарим щас с картошечкой". Тогда на ужин он получал полную тарелку кушанья с королевской кухни и вечером уходил спать сытым и довольным собой искушенным кормильцем.
      Алеше не нравилось спать в доме бабушки. Пропахшая нафталином передняя, где время остановилось со смертью мужа, предназначалась для гостей, - бабушка туда почти не заходила и спала в задней, на полатях. Старинный деревянный комод с тяжелыми, широкими выдвижными ящиками, заполненными отрезами каких-то тканей, мотками пряжи и сто лет назад глаженной, залежалой одеждой, переложенной мешочками с тем самым нафталином, заставленный сверху пожелтевшими фотокарточками в металлических рамках и стеклянными вазами с искусственными цветами, его ровесник-диван с высокой гнутой спинкой и пыльным цветастым покрывалом, аляпистые разномастные узкие половики, необычная круглая, обитая кожухом из темного металла галанка, толстенной колонной подпиравшая потолок, что отроду не топилась - хватало жара печи в задней комнате.
      Чудной бархатисто-плюшевый ковер-гобелен на стене буколически изображал не совсем одетого младого мужчину пастушеской наружности со свирелью в руках, что полулежа играл незатейливую мелодию двум красивым женщинам в античных пурпурных хитонах, с живым, возможно, чуть плотоядным улыбчивым интересом на него посматривавшим. Группа удобно расположилась под старым раскидистым древом на берегу озера и совершенно не мешала оленям и ланям, мирно предававшимся невдалеке своим нехитрым парнокопытным заботам.
      Под ковром у стены стояла заправленная металлическая койка-полуторка с неимоверным числом громоздившихся друг на друге перин, так что целое зыбкое сооружение было высотой вровень с бабушкой. Та каждый вечер обеими руками помогала внучку вскарабкаться на самую вершину, где он проваливался в мякоть пуховых подушек, в духоту плотных стеганых одеял и долго, допоздна не мог уснуть от жары и клопов. Окна в доме никогда не открывались - даже форточки прикипели к рамам, но заедавшего гнуса, назойливо зудевших под ухом докучливых комаров, ночью все равно хватало.
      
      Глава 16
      Пару раз за лето бабу Маню с Алешей навестили Коркуновы - средняя дочь Елизавета с мужем Борисом - на мотоцикле "Урал" с зеленой коляской.
      Тетя Лиза считалась ему крестной матерью, хоть мальчик и не был крещен: Панаров-старший полагал церковь и все, что с ней связано, за пережиток темных времен. "Фейербах полтораста лет назад все, что надобно знать о христианстве, написал", - авторитетно утверждал он.
      Мама Алеши в вопросах религии была осторожней и предпочла бы без лишнего шума - "на всякий случай" - окрестить детей.
      - У всех знакомых ребятишки крещеные, и Лизка Владьку покрестила, только мы своих до сих пор в церковь не свозили, - не единожды казнила она мужа.
      - Ты хоть раз библию-то в руках держала? - со смехом спрашивал тот. - О христианстве читала что-нибудь?.. На кой черт тебе все эти попы с позолотой, доски крашеные да свечки?
      Очевидно, и в отрицании религии Алешин папа был ближе к протестантству, чем к православию.
      - Он что, поедет туда кресты лобызать, заразу цеплять? - подходил Панаров к тому же вопросу иной раз уже с медицинской точки зрения. - Вырастет, захочет покреститься - покрестится, это его дело.
      - У нас на работе даже беззаветные коммунисты своих детей потихоньку покрестили, - не сдаваясь, увещевала Алешина мама. - А им партия в церковь ходить запрещает... Не глупей тебя люди.
      - Ну да, на земле себе рай отгрохали - не прочь и с небом подстраховаться, - иронично замечал непреклонный супруг. - Только зря эти ханжи думают, что потихоньку... Среди попов больше всего стукачей. Кому нужно - всë знают. Мне-то как раз бояться нечего, мог бы запросто и в церковь сходить... Но вот чище от того не стану, а скорей наоборот - испачкаться придется.
      - А ты прям святой! - не выдержав строгих рамок академической дискуссии о религии, привычно перешла на личности Надежда. - За одни пьянки-гулянки твои надо бы тебя...
      - Пьянками я лишь себе зло творю, - прервал ее Анатолий. - Живу тем, что сам себя поедаю. А они там других жрут, в первую очередь тех, кто поближе, в зоне досягаемости... Карабкаются наверх по головам ближних, что в трясину затаптывают...
      - Они это ради детей, ради семьи делают, - обелила неблаговидные поступки других Алешина мама. - Выцарапывают от жизни... А ты детей своих не жрешь?
      - Был один бог такой у греков и римлян, что насыщался годами, водился грех за ним... Я - нет, - Панаров упрямо вздернул голову с густыми жесткими волосами. - Я их будущего не лишаю, просто ничего навязывать в жизни не хочу. Даже церковь... Сами пусть выбирают.
      - А много у них будет будущего и выбора? - не без сарказма над кристально чистой совестью мужа переспросила супруга. - Чтобы в институт поступить, в город переехать тоже денег надо.
      - У нас высшее образование бесплатное, - махнул тот рукой без особой, впрочем, уверенности. - Голова будет работать - поступят.
      - А жить на что?.. Я-то уж знаю, как тяжело учиться, когда родители не помогают, - поддала себе сил картинами из собственного прошлого Панарова. - Стипендию получишь - половину за жилье отдашь, из одежды нужно что-то купить. Кроишь-кроишь копейки... А потом неделю до следующей выплаты - на хлебе да на луке репчатом... Так себе желудок и испохабила, - в ее голосе стеклом зазвенела жалость к себе юной. - Надо им хоть сберкнижки завести - будем с зарплаты каждый месяц отчислять, и в шестнадцать лет получат по тысяче рублей.
      - Заведи... Я что - против? - волей-неволей согласился Алешин папа. - Сомневаюсь, правда, что прок от этого будет. О хрущевской реформе с "фантиками" в шестьдесят первом слышала сама, поди, от родителей...
      - Ежели вообще не копить - хуже будет, - категорично подвела черту мама. - Надо делать то, что в твоих силах, а там - как жизнь сложится...
      Так разговор, начинавшийся с таинств крещения, заканчивался вопросами, далекими от религии и онтологии бытия.
      Как бы то ни было, тетя Лиза добросовестно исполняла роль названной крестной и регулярно дарила Алеше в дни рождения недешевые подарки, словно античная матерь Матута, баловавшая детей своих сестер.
      Коркуновы давно трудились на "Маяке Октября", оба работали "на вредном", и достаток их семьи был выше, чем у Панаровых: большой дом в четыре комнаты с кухней и газовым обогревом, с котлом и трубами вдоль стен, своя баня, мотоцикл, плита с духовкой, стиральная машина, магнитофон, красивая мебель и посуда, масса дорогих игрушек у Владика - единственного ребенка в семье.
      Пегий, малорослый, но жилистый муж Лизки, работящий деляга со вздыбленными волосами, будто клоками выгоревшими на солнце, слыл за почти непьющего, воздержанного - то есть выпивал лишь "по праздникам" в компании - и починял на досуге любую технику, был мастером на все руки и недурно тем подкалымливал по вечерам и в выходные.
      Алеше его о год младший брат был не по душе: тот рос мальчиком избалованным, капризным, подчас впадавшим в истерику, чуть что не по его, к тому же страдал постыдным ночным недержанием. Зато игрушки у него были - высший класс, и Панаров вдоволь ими наслаждался, бывая с родителями в гостях у хлебосольной крестной.
      
      Глава 17
      Для бабушки всякий приезд средней дочери, больше всего походившей на покойного мужа, становился огромным событием.
      Вместительная коляска "Урала" с горой набивалась пузатыми стеклянными банками с топленым маслом, густой сметаной, свежим рассыпчатым творогом, жирным молоком, разносортным вареньем, домашней тушенкой, салом, отборными овощами и зеленью, молодой ранней картошечкой, растянутыми авоськами со спелыми наливными яблочками - всем изобилием, что могла дать преданная душой и телом, беззаветно любящая деревня испокон веков голодному городу.
      - Вот еще грибочков возьмите... Свежие, сушеные, соленые... - суетливо расхваливала она богатый лесной сортимент. - И ягодок мы с Лешенькой много собрали давечась - не все сварила, специально вам ведерко свежих в сенях оставила... Берите-берите, родные.
      - Вам самим-то останется? - походя, неуверенно интересовалась Елизавета, споро укладывая в люльку угощения. - Алеша, небось, хочет...
      - Мы завтра еще насбираем... Полно их в этом году, - беззаботно махнув ладошкой, улыбчиво заверила ее баба Маня. - А вы как поживаете?
      - Да денег все не хватает... Воду хотим домой провести: надоело в колонку ходить, спина ноет, раскалывается, - привычно запричитала, заохала дочь, выпрямившись и для наглядности отведя руку назад, потирая натруженную поясницу. - Надо пятьсот целковых - это только на волокиту, на разрешения всякие, на траншею, трубы там... А где наскрести? Борьке вроде подняли в этом году - в спеццех экспериментальный перевелся, а все равно не хватает... Газ провели, плиту новую купили, уголок кухонный, диван в зал, стенку... А еще Владьку надо одевать, самим одеться, - слегка переигрывая со складками житейской озабоченности на челе, драматично перечисляла Лизка.
      - Я вчерась на почте пенсию получила, сейчас принесу, - засуетилась мать. - Мне-то здесь деньги к чему?
      Она второпях убежала в переднюю, порылась в шкатулке, припрятанной в массивном сундуке на самом дне, и через минуту воротилась с завязанным в узелок невзрачным ситцевым носовым платочком, который с размаху вручила своей средненькой под не слишком искренне звучавшее "ну зачем, не надо, - сама-то как будешь?.."
      Алеше стало немножко тревожно: не забыла ли бабушка в наплыве материнской любви обещания, данного внучку?.. Еще его удивляло, отчего ни тете Лизе, ни дяде Боре не приходило в голову ни субботним вечером, ни в воскресенье с утра подсобить бабе Мане на огороде, натаскать воды в емкие дубовые бадьи, полить грядки, почистить у коров и поросят... Он ведь освоил и мотыгу с кривым черенком, и тяжеленную ведерную лейку, и худой проржавевший ковш с вонючим навозным ведром... Цену труда на земле он стал хорошо понимать и чувствовал, что в битком набитой люльке есть часть и его личных усилий, его времени и его усталости.
      Родители не могли воспользоваться плодами его рук, так как мотоцикла не имели и навещали сына, прошагав вдвоем в субботу после работы пятнадцать верст пешком, чтобы в воскресенье вечером вернуться обратно. Велосипед в семье был лишь один, автобус в Пелагеевку не ходил.
      Погостить у дочерей в неблизком городе бабушка отправлялась своим пока еще шибким ходом со вскинутым на спину большим охотничьим рюкзаком, туго набитым гостинцами. Разумеется, много гостинцев на всех в рюкзак не впихнуть, да и трудно ей было нести сей груз на плечах. Часть поклажи по пути выгружалась у Лизки, затем у младшей - Наташки, так что до семьи Панаровых в "батожке" из плодов летнего трудолюбия и усердия мальчика доходило мало что.
      Алешиной маме это казалось несправедливым - ведь именно она всякий год осенью отправляла в деревню грузовик с дровами на зиму, выписывая их на свое имя по льготной цене в леспромхозе. Хоть и льготная, цена была чувствительной для семейного бюджета, и Надежда дивилась, что сестре не приходило в голову возместить часть расходов.
      "Оба в горячем, мотоциклами мясо с картошкой от матери возят, а за дрова ни копейки не могут дать", - упрекала она Лизку за глаза, при встречах никогда не осмеливаясь предложить ей поделить расходы.
      О Наташке разговор даже не заводился: на десять лет старшая Панарова считала ее, двадцатилетнюю, почти ребенком. К тому же она жалела сестру, неудачно, по ее мнению, вышедшую замуж за неровню, "старика" Артема, старшего на семь лет, которого не очень-то любила. Совершила поспешный шаг из обиды, дуреха, из мести, назло одному бессердечному белокурому красавцу с чувственными полными губами и серо-зелеными глазами с поволокой, что вскружил, задурил голову, клялся в любви, замуж звал, на руках носил, а потом вдруг в один день взял да и женился на дочери секретаря горкома и быстро бесследно канул из жизни юной дурочки, начав многообещающую семейно-партийную карьеру.
      Артем обожал синеокую красавицу-жену и был ревнив, понимая, что воспользовался минутным порывом и жаждой жеста со стороны несчастной обманутой Наташки. Единственным, что в нем импонировало маме Алеши и одновременно вызывало недоверие и даже немного неприязнь со стороны его папы, было то, что Нежинский не пил. Вообще не пил. Даже пиво.
      Соглашаясь с профессором Воландом, Алешин папа не доверял непьющим людям. Как любой человек, ощущая себя самым нормальным, добрым и душевно богатым, воспринимая свои теплые, дружеские отношения со спиртным как неотъемлемую часть этого внутреннего богатства, он подозревал, что мужчина совсем непьющий недобр и ненадежен, как фундамент дома с глубокой трещиной внутри, и рано или поздно здание, возведенное на нем, нелепо осядет на один бок, покорежится, а затем и рухнет. Находиться подолгу рядом с ним не стоит.
      Артем повсюду сопровождал свою молоденькую златовласую смешливую супругу, всегда был подле нее, и у застолий наигранно отшучивался от навязчивых предложений не артачиться, не ерепениться, не кобениться, ("ну одну рюмку - и все") со стороны как мужской, так и женской части компании.
      - Я знаю, где у вас тут топоры стоят... Как выпью - буянить начну, - дурашливо грозился он, хмурясь и стряхивая со лба густую черную челку. - Не смотрите, что худой. Это меня просто жена не кормит... Да и за руль мне завтра - утром в семь в трубку дышать.
      Нежинский работал водителем бортового грузовика на "Маяке" и был вполне доволен своей, на первый взгляд, не ахти какой прибыльной работой. Будучи в уговоре с начальником одной из бригад охраны, в вечерние и ночные смены он вывозил с завода хрусталь в количестве, которому бы позавидовал и сам усатый Фролин.
      Не все было его: большую часть он отдавал старшим - мастерам и начальникам цехов, обеспечивавшим "неучтенку" так, чтобы ОБХСС ничего не обнаружил при регулярных проверках. От заниженного на бумаге веса шихты, засыпавшейся в печи горячих цехов, через "своих" выдувальщиков и прессовщиков, производивших по ночам сверх нормы из той, "лишней", шихты цветники, графины, вазы, салатницы, плафоны, фужеры, стаканы, конфетницы и другие "чаплашки", через "своих" полировщиков и рисовщиков, доводивших товар до кондиции, до неминуемых "своих" контролеров и учетчиков, фасовщиков и шоферов, переправлявших несуществующие по отчетности изделия за территорию без особого риска - в смену "своей" охраны.
      Ну или почти без риска... Начальникам охраны нужно давать свой квартальный план - и подчас график смен негаданно менялся в самый последний момент. Водители не всегда успевали получить сигнал об опасности и, случалось, попадались, влетали. Кто-то отделывался штрафом, кто-то - увольнением. Такие, как Артем, вывозившие редко, но по-крупному, нешуточные партии товара, рисковали реальным тюремным сроком.
      Но он любил жену и очень любил деньги. Этим последним вызывал коли не ответную любовь младшей, то одобрение и уважение со стороны двух старших сестер. И покамест сабинская покрытоголовая Фортуна по-матерински оберегала его, как Сервия Туллия. До поры Артем вытягивал из ее ящика масличного дерева лишь счастливый жребий.
      - Надьк, ты видала, какой он кухонный гарнитур отхапал? - с алчным придыханием в слегка дрожащем голосе вопрошала Лизка. - Чехословацкий!.. С плитой и духовкой, с мойкой и вытяжкой! Какая-то лапа у него там, в верхах, на заводе. Такой и по очереди не достанешь - прям как у секретаря горкома... Воду домой провел, теплый туалет и ванную хочет сделать.
      - Откуда только деньги загребает? - недоуменно качала головой Надежда. - Шофер завалящий. Ну ладно - что-то там вывезет через проходную...
      - Ты знаешь, сколько у него коробок в сарае? Уйма!.. Он машинами вывозит, лопатой гребет! - понизив глас и чуть присвистывая от волнения, возвестила сестра. - Я один раз случайно заглянула. Там штабеля от пола до потолка! Спросила его - говорит: "не мое, хранится пока, а чье - не твое дело"... Хваткий мужик, и не пьет...
      - А пьющие, видать, хваткими и не бывают, - разгладив юбку на коленях, с грустью обобщила Алешина мама свой личный семейный опыт. - Залил в себя, а там трава не расти. Как проспится - книжки читает да телевизор смотрит. Рассуждает, философ доморощенный...
      Где-то вдали грандиозная, кипучая и могучая страна с ликованием, бодро и несокрушимо приближалась к финальному акту в драме окончательно и бесповоротно победившего социализма, всего год как в слезах попрощавшись с Олимпийским мишкой, похоронив без лишней помпы Высоцкого и из последних сил, с надрывом раздавая взятые на себя интернациональные долги, гнала вперед, начиная агонизировать, принося на заклание ненадобную бессловесную жертву, последние юные войска советских восемнадцатилетних. С далекого степного Байконура взлетали уверенные в будущем Герои Советского Союза, в по-своему любимой всеми столице ударными комсомольскими темпами строились новые мраморные станции метро, а улица, где жили Панаровы, была включена в план газификации города на следующий год.
      В деревне у поросшей священным деревом Артемиды - ветлой - мелкой речонки Алеша раз в неделю исправно по субботам мылся с бабушкой в древней крохотной баньке, что топилась каменкой без трубы, по-черному. Мальчик опасливо старался не касаться чистой, усердно натертой царапавшейся мочалкой с хозяйственным мылом розовой кожей локтей и коленок бревенчатых, сально поблескивавших, закоптевших стен, полка над печкой и двери, покрытых толстым, лоснящимся антрацитовым слоем сажи, свисавшей лохмотьями и с потолка, такого низкого, что не стоило никакого труда достать его рукой, лишь слегка подпрыгнув.
      Социализм неуклонно, стремительно и триумфально побеждал на планете с разной скоростью и кое-где, поближе к сердцу великого государства, очевидно, порядочно запаздывал.
      
      Глава 18
      Из вынужденной деревенской ссылки Алеша воротился совершенно другим человеком: умудренным жизнью, новыми знаниями и полезным опытом, заметно повзрослевшим. По крайней мере, так ему казалось.
      С первыми колючими осенними дождями, принесшими прохладу и предвестие близких перемен в воздухе, несмотря на обманчивость еще по-летнему жаркого золотистого полудня и пока едва уловимый грустный полынный запах тления выжженной летним зноем травы да созревших семян в бурых зонтиках аниса, Алеша перешел в последнюю, предшкольную группу детсада.
      На утренних занятиях он с интересом обнаружил, что большинство детей в группе не умеет читать и даже не знает всех букв. Впервые в жизни его кольнуло незнамое приятное чувство превосходства. Он стал время от времени задумываться о том, что непохож на других - окружавших, беспокоивших и подчас попросту донимавших своим присутствием на границах его собственного мира.
      Панаров с выражением читал ребятам вслух сказки, стишки и детские рассказы во время послеобеденного тихого часа - шестилетки уже не желали спать днем, и воспитательницы усаживали мальчика на плюгавый детский стульчик у кроватей и давали в руки какую-нибудь книжку.
      Умение бегло читать, однако, авторитета в коллективе ему не прибавило. Впрочем, он к этому и не особо стремился. Достаточно было того, чтобы его пореже донимали.
      Во время прогулки после полдника Алеша втихомолку играл - как обычно, в одиночестве - в маленьком зеленом фанерном домике. Извне доносились возбужденные крики, галдеж горластых мальчишек. Они всегда шумливо и безумолчно галдели на прогулках, но в этот раз как-то нахальнее и злее. Все облепили в рядок высокий забор детсада, держась руками за штакетины и вжимая вихрастые головы в зазоры между ними, несколько самых бойких сорванцов даже взобрались наверх и стояли на поперечных жердях, придерживаясь одной рукой за доски и размахивая другой.
      Мальчики дразнили кого-то там, снаружи: гомонили, горланили невразумительное "чича, чича", гримасничали - и были очень довольны своим единством и сплоченностью стаи юных гамадрилов.
      Алеша осторожно высунулся в крошечное оконце детского домика и заприметил метрах в десяти за оградой странную группу чужих детей - судя по росту, разного возраста, курчавых, черноволосых и как-то диковинно одетых. Дети тоже оживленно жестикулировали и выкрикивали в ответ что-то неразборчивое гортанными голосами.
      Вдруг, видно, по команде старшего, пять-шесть из них быстро обособились от группы и с разбегу, залпом, метнули в сторону детсадовцев куски крупного щебня. Это было последнее, что увидел Алеша. Что-то тяжелое ударило его в лоб и отбросило к дальней от оконца стенке домика. Никто из ребят не заметил случившегося с ним - они разом соскочили с изгороди и с воплями бросились врассыпную, подальше от зоны поражения, чтобы через минуту забыть о случившемся и заняться более значимыми вещами.
      Когда Панаров, пошатываясь, выбрался из домика и направился к своим, его воспитательница, сидевшая на крытой веранде метрах в сорока, испуганно вскрикнула. Все лицо и одежда мальчика были залиты кровью, текшей из рваной раны на лбу. Слипшиеся веки насилу открывались.
      Алеша почти не чувствовал боли - его лишь слегка подташнивало и что-то теплое все время заливало глаза и норовило затечь в нос, он стирал это ладошкой, однако липкая жижа снова стекала вниз по бровям.
      Изумленные женщины запаниковали. Они суетились, вразбивку бестолково кричали на детей, по многу раз допытывались у окровавленного ребенка "что с тобой, ты упал с горки?", но тот не помнил и молчал.
      Его отвели в медпункт, где пожилая сестра промыла рану, остановила кровь, выстригла волосы, обработала края остро пахнущей жгучей жидкостью и замотала голову толстым слоем ваты и бинтов.
      - У него края нужно сшивать, - хмуро заявила приземистая, грузная женщина в не совсем белом, заношенном медицинском халате. - Надо звонить в скорую и вести в больницу, на хирургию.
      - А что мы родителям скажем? Это же под суд! - жестко впившись пронзительными глазами из-под массивных очков, возразила заведующая - высокая костистая женщина с грубоватыми чертами лица, выкрашенная в яркий рыжий цвет. - Вы куда смотрели, Софья Петровна? - обратилась она к подчиненной.
      Воспитательница стояла молча, как провинившаяся школьница, расправляя складки на обвисшей юбке и не поднимая глаз.
      - Надобно быстро выяснить у детей, что случилось. Ведите в мой кабинет хулиганов из группы, надавим на них, - распорядилась заведующая и досадливым отрывистым жестом отослала расстроенную Софью Петровну прочь. - В скорую звонить не будем пока. Кровь больше не течет? Детский организм - заживет и так. Лишние записи в книге регистрации вызовов и в карте хирурга - только зацепки для проверки, а то и для прокурора.
      - Он сказал, что его тошнит, - подавляя растущее внутри возмущение, заперечила медсестра.
      - Ничего, пройдет, - авторитетно заверила начальница. - Дайте ему таблетку от головы, и пусть посидит здесь у вас под наблюдением до прихода мамочки.
      Алеша выпил предложенную таблетку, ему захотелось поспать. Он улегся на клеенчатую бежевую кушетку, приятно холодную, и провалился в темноту.
      Разбудил его высокий, дрожащий, срывающийся в плач голос мамы.
      - Что с ним? Он упал? Расшиб головку? - кричала она на насупившуюся и покрасневшую медсестру. - Ему нужно в больницу?
      Мальчик с горем пополам разлепил опухшие потемневшие веки - болела голова и хотелось попросить тазик, но он не решился.
      Мама уже стояла в окружении заведующей, трех воспитательниц навытяжку и медсестры.
      - Ваш сын сегодня натворил дел, такой номер выкинул! - с укором закачала головой заведующая. - Он дразнился и кидался камнями в детей чеченских рабочих. Их родители, каменщики, работают на строительстве кирпичного завода, а дети без присмотра гуляют на улице.
      Заведующая выдержала многозначительную паузу, чтобы усилить эффект последующих слов. Медсестра впервые с живым интересом воззрилась на нее и хмыкнула.
      - Вы представляете, чем для вас и вашего мужа грозит эта ситуация? - обрушилась с исправно сыгранным гневом с высоты своего внушительного роста на маленькую Алешину маму руководительница детсада. - Как вы воспитываете ребенка в семье?.. Какие разговоры при нем ведете, если он оскорбляет других детей по национальному признаку?.. И это в стране неразрывной дружбы народов, где все народы - братья!
      - Да мы никаких разговоров не ведем, - несмело возразила озадаченная Панарова.
      - Как же не ведете? - перешла в решительное наступление вошедшая в роль заведующая, стараясь не смотреть в насмешливые очи медсестры. - Я самолично переговорила с мальчиками из его группы. Все, как один, независимо друг от друга твердят: "Он кричал тем детям "чича" и бросал в них камни". Вам их привести, чтобы вы это собственными ушами услышали?
      - Странно, он и слова-то такого не знает, - ничего не понимая, оправдывалась Надежда, не сводя глаз с пропитанной кровью и йодом повязки на голове сына.
      - Я должна осведомить об этом инциденте отдел кадров вашего мужа. И к вам на работу тоже сообщу, - металлическим голосом пригрозила, чувствуя близкую победу и немое восхищение своих подчиненных, рыжая начальница. - Пускай разбираются с вами - каким словам вы учите ребенка в семье... И стоит ли ему посещать наш детсад.
      - Пожалуйста, не надо сообщать! - сложив руки перед грудью, взмолилась Алешина мама. - Мы с ним дома поговорим, и обещаю, что это никогда больше не повторится.
      - Ну, не знаю... - неуверенно протянула, заколебалась заведующая. - Вообще-то, я обязана отправить сигнал, реагировать на подобные вещи. Но вы мамочка интеллигентная, да и Алеша до сих пор не давал поводов - книжки детям читал...
      Женщины дружно закивали, выражая влажным взглядом сочувствие повинившейся и осознавшей мамочке и безмолвно взывая к старшей о снисхождении.
      - Ну хорошо, пока я рапорт попридержу в столе, - помолчав, великодушно смилостивилась та. - Но смотрите, коли еще раз что-то подобное повторится!..
      Панарова энергично замотала головой. Не повторится.
      - А о лобике Алеши не беспокойтесь - ранка небольшая, сестричка ее обработала, - погладила она ладонью худенькое плечико ребенка. - В больницу не имеет смысла ходить.
      Медсестра закашлялась и отошла в сторону за стаканом воды.
      - Вы с ним дома за свой счет три-четыре денька посидите, - мягко присоветовала властная женщина, провожая жестким, недовольным взором кургузую фигуру в белом халате. - А потом придете в сад, и сестричка вам повязочку снимет.
      Мама Алеши с облегчением попрощалась и второпях повела ребенка за руку домой.
      Дома мальчика ждал тяжелый разговор. Беда была в том, что он почти ничего не видел и не помнил.
      - Ты зачем чужих детей дразнил, а? - нервно нахмурившись, вопросила мама, поставив его, провинившегося, стоять пред диваном, на котором молчком восседал грозный судья-отец.
      - Я не дразнил, я в домике играл, - неуверенно ответил ребенок.
      - Ну а как камнем в голову получил? - выпытывала она, вызывающе поглядывая на бесполезно молчавшего задумчивого мужа.
      - Не помню. Я в окошко посмотрел - и все, - чувствуя, что, пожалуй, и вправду он снова провинился (как в тот раз, с сугробом), пролепетал Алеша.
      - Мне все ваша воспитательница рассказала, - сурово хмурясь, продолжала отчитывать сына Панарова. - Ты откуда слово-то такое знаешь - "чича" ?.. Надоумил кто?
      - Ладно, Надьк, отстань от него, - неожиданно вступился за Алешу, уже внутренне безропотно согласившегося со своей виной, отец. - Нечисто там все. Он чеченцев в глаза не видал. Они с лета семьями живут в бараках на рабочем поселке, где полстеклозавода обитает. Там и драки были, и на ножах - порезали двоих. А их ондатры шалопайничают - по домам лазят днем, шарят, когда народ на работе. Мужики с завода их терпеть не могут - дай волю, голыми руками бы разорвали. Вот, поди, дети оттуда и наслушались разговоров. А наш под раздачу случайно попал.
      Надежда замолкла, почувствовав, что муж, наверное, прав.
      - И что нам теперь делать? - озадаченно спросила она, кивком разрешив Алеше идти в другую комнату. - В милицию заявление писать?
      - Сидеть молча - и все! - твердо отсек Панаров, отчего-то раздражаясь сам на себя. - Какая милиция?.. Чем ты докажешь? Взять и все выложить - и детсад, и отдел кадров, и партком нас живьем сожрут. Думаешь, они всего этого не знают?.. Знают очень хорошо, и еще раньше, чем мы! Но пока все тихо-спокойно - пара бытовых драк да пьяная поножовщина. Поди вякни об этом вслух - еще под статью о межнациональной розни загремишь. Если и нет, то о месте в детсаду забудь.
      - Ну а если ему в больницу надо будет? - поневоле соглашаясь со словами мужа, беспокоилась за сына Надежда, сжимая и разжимая узкие, почти детские ладони.
      - Дома с крыльца грохнулся, головой о тротуар, - уже открыто злясь на свое бессилие, отрывисто бросил первое, что пришло на ум, Алешин отец. - Чеченцы к зиме уедут - печи почти готовы - и черт бы их побрал, забудут все о них. А мы, если сейчас права качать начнем, будем у этой своры до смерти на заметке, еще и Алешке анкету подпортим... Или думаешь - Сталина сто лет как нет и что-то изменилось? У нас сроду ничего не изменится. Даже коль завтра объявят, что при коммунизме живем. Или капитализме... Тут только потоп что-то изменит.
      Ночью Алеше снились очи черновласого кучерявого мальчика - рослого, почти подростка, - который кинул ему в лицо щебенку. В этих глазах светилась та же спокойная неприязнь, как в тех, желтых, что смотрели на него из кустов в лесном овраге.
      
      Глава 19
      Рана на лбу зажила, затянулась без вмешательства хирурга, и скоро Алеша ходил без повязки, с щедро намазанным зеленкой лбом.
      Историю с чеченцами никто в детсаду не вспоминал, но ребята с рабочего поселка, оговорившие его заведующей, поглядывали на мальчика с легким презрением и ощущением превосходства. Очевидно, они кичились своей смекалкой и умением жить, не идущими в сравнение с умишком этого терпилы-недотепы. Неизвестно, в какой мере они сами удумали историю, а в какой были надоумлены воспитательницей и родителями, с которыми поочередно состоялся серьезный разговор в кабинете заведующей за закрытыми дверьми, но общая тайна и нечистая совесть их сплачивали еще лучше, чем совместные игры в стае.
      Алеша извлек для себя полезный урок из случившегося. К нему пришло недетское понимание того, что в бурных жизненных обстоятельствах щебенкой по голове получают далеко не основные их участники и уж точно не виновники. Поэтому, ежели в происходящем нет твоего непосредственного бытостного интереса, нужно активно всеми силами избегать участия, а не просто молча лицезреть и пассивно сторониться. Помимо того, он понял и крепко-накрепко запомнил, что любое внешнее событие легко переиначить в пересказе, оттого оно может иметь мириады толкований и версий, и не всегда та истинная побеждает - скорее, никогда.
      В глубине души хулиганам из группы было немножко совестно: по канонам мальчишеской чести ябедничать нехорошо, тем более дурно - ложно оговаривать. С возрастом данное чувство теряет остроту, будучи исподволь вытесненным в темницы подсознания разумными и светлыми взрослыми оправданиями. В шесть лет этот процесс только начинался.
      Чтобы как-то искупить свой нелицеприятный, бесчестный поступок, будущие дерзновенные покорители космоса и вечной мерзлоты, благородные защитники отечества и угнетенных во всем мире - соль земли советской - стали вдруг предлагать Алеше игрушки, на каковые ранее имели священное право лишь они, и ревниво и неусыпно следили, чтобы никто из послушной свиты - сильных и правых своей принадлежностью к стае - не отбирал их у него. Толстовское наблюдение о том, что мы ненавидим людей за зло, которое им причинили, в детском обществе еще не работало.
      Алешина бабушка сдержала данное летом обещание, приехав в октябре в гости - как раз на день рождения внука. Но приехала не одна. Незнакомый пожилой мужчина лет шестидесяти, коренастый, с покрытым седой щетиной широким подбородком, слегка вытянутым лицом и серыми колючими глазами, с безмятежным спокойствием незваного гостя вошел в дом заодно с ней. Мама, видно, была предупреждена о необычном визите заблаговременно, ибо, в отличие от остолбеневшего, замершего на бегу к входной двери сына, удивления не выказала.
      - Здравствуйте, мои дорогие, здравствуй, внучек золотой! - смущенной скороговоркой поприветствовала всех баба Маня с порога. - А это дедушка Витя, он тебе гостинцев привез.
      Панаровы казенно поздоровались с новым приятелем бабушки и усадили гостей за недавно накрытый стол.
      Дедушка Витя, в полинялом и неопрятном кителе железнодорожника, держался с достоинством. Он вынимал и вынимал из зеленого охотничьего рюкзака разные угощения: огромный балык из севрюги, копченых угрей, сушеного окуня, красную икру в пол-литровой банке, домашнюю колбасу, синие жестянки со сгущенкой, банку кофе, бутылку ликера, армянский коньяк, водку... Подобный богатый ассортимент подарков кому угодно придал бы солидной уверенности при сватовстве.
      Алеша получил от внезапно объявившегося дедушки большой автокран на вращающейся платформе и был в полном восторге - у кабинки открывались дверки, стрела вытягивалась ввысь, удлиняясь, и позволяла подцепить на крюк и поднять в воздух любую машинку из его невеликого гаража; при езде по паласу внутри крана жужжал малюсенький моторчик.
      - Я вот решил - переедем мы с Маней ко мне в Переволоки, на Волгу, - выпив положенные за знакомство и за здоровье хозяев, вольно опершись о спинку натужно заскрипевшего стула и задумчиво потирая хваткими пальцами характерный подбородок, поделился выношенным замыслом дедушка Витя. - У меня там дом свой в три избы, участок двадцать соток. Волга и море Жигулевское под боком - рыбачить и купаться можно. На лето всей семьей будете к нам приезжать - места полно.
      О своих видах на будущее он уже успел излить душу в семьях остальных дочерей бабы Мани - слова были умело подобраны, выражения не раз обкатаны, и речь с толком и по делу лилась сама собой.
      - Свое на чугунке я отработал, отпахал от звонка до звонка как заведенный. Пенсия у меня хорошая, льготы опять же... Детей нет, бездетный. Кому я все оставлю?.. Вот ей и оставлю, - приобнимая одной рукой за плечи избранницу сердца и опрокидывая другой полный стакан водки на выдохе, подытожил новоиспеченный родственник.
      Перспектива была неожиданная, но интересная. Явное несогласие с планами "дяди Вити" изъявляла только средняя дочь, Елизавета, разом терявшая привычный и бесперебойный источник мяса, молока и овощей.
      - А с домом что будет, с вещами? Куда она на старости лет сорвется-то? Корова, поросята, огород... Отца могила, наконец, - протяжно перечисляла она с вытянувшейся недовольной миной.
      - Дом вам оставим. Будете летом там отдыхать, как на даче. Барахла у меня от первой жены - три шкафа одежей, ладные все, неношеные, дорогие ей покупал, шубу, сапог море, она и ростом такая же была, впору будет... Корова нам не нужна, на молоко денег хватит. Поросят я и сам держу. А к отцу на кладбище дважды в год уж вы, три дочери, сможете, поди, приехать, могилку отеческую прибрать, да? - не особо церемонясь, в упор воззрился дядя Витя на Лизку, и та бледно стушевалась под его колючим безотрывным взором.
      Без толики сомнения он ожидал, что и старшая дочь после вялой - для видимости, для порядочности - обороны дозволит ему легкую победу, емко и нерасторопно продолжая расписывать преимущества их счастливой совместной жизни у него в доме.
      - Стареть будем вместе, помогать друг другу, жить душа в душу. А то я бобыль бобылем, да и она зимой сидит одна в своей Пелагеевке. Дорогу до весны заметет - случись чего, прихворнет, как вы узнаете и поможете за пятнадцать-то верст? - вложил дядя Витя нотку легкого попрека в поставленный зычный волжский голос. - А в Переволоках медпункт свой с фельдшером, да и до города по трассе рукой подать, коли вдруг что.
      - А вы и расписываться будете? - практично полюбопытствовала Надежда.
      - А то! Конечно, будем, - напористо махнул тот рукой, угадав ее невысказанные мысли. - Вот переедем и у меня распишемся!.. Хотите, и свадьбу сыграем.
      - Ну, свадьба в вашем возрасте - это лишнее, - невольно вздернув плечом, не сдержав легкой брезгливости, отметила старшая дочь. - Расписались - и живите.
      - А что возраст? - обиделся дедушка Витя, выпятив грудь и выпрямив спину. - Во мне здоровья - как в мужике сорокалетнем. Я в октябре в Волге плаваю, а зимой снегом растираюсь.
      - А как насчет этого дела? - с язвительной улыбкой кивнула Надежда на очередной до краев наполненный стакан в руке будущего отчима.
      - С этим делом все нормально, - с промелькнувшим в глазах недовольством поставив на стол на полпути засекшуюся чарку, уверил тот. - Знаю когда, знаю с кем и знаю сколько... Вы в Переволоки приезжайте, на хозяйство мое посмотрите, соседей поспрашивайте. Мне бояться и таиться нечего. Я безмала пяток лет со смерти жены один живу. Пьянчуга опустился бы и сдох иль по миру пошел. У меня внутри стержень стальной закала твердого. Мне на железке, знаешь, какую кличку мужики дали? Чеканом прозвали... Будет время, расскажу как-нибудь, чего я за свое житье-бытье перевидал.
      Алешиному папе новый родственник, видимо, показался вполне симпатичным, нормальным, да и на личную жизнь тещи ему было, по большому счету, наплевать. Он не был высокого суждения о ее уме, что выкинутый фортель - брачный союз в шестьдесят с лишком лет - только подтверждал.
      - Пойдем, дядь Вить, покурим, что ль? - после очередной стопки, отломив капельный кусочек балыка, занюхав и быстро зажевав, предложил он с приязнью.
      Невзирая на пол-литра в крови, двужильный Чекан бодрячком встал из-за стола и трезвой уверенной поступью вышел во двор с будущим зятем.
      - Дядь Вить, а на хрен тебе на седые колена все это надо? - угостив сигареткой, прикурив сам и затянувшись, слегка сощурив при этом серые, чуть навыкате, глаза, без обиняков да излишней дипломатии вопросил Панаров.
      - Ты знаешь, сынок, - форсируя семейные отношения, задушевно ответил тот, выпуская через нос плотные струи дыма, - коленки-то седые, а вот бабу еще охота. Особенно после баньки. Всяких шалав залетных водить не хочу. Опоят да вынесут из дому все. А Маня еще вам, молодым, фору даст. Я к сестре своей двоюродной в Пелагеевку ездил, к Аксютке - соседка ее, там с ней и сошелся... Да и кому я все оставлю? У меня на сберкнижке - десять тышш, - доверительно понизив голос, возвестил Чекан, твердостью "ш" только усиливая впечатление от солидности суммы.
      Через неделю сестры со своими мужьями собрались вместе на совет у Панаровых - обговорить нежданный-негаданный залет в голове пожилой матери.
      - Да что вы головами-то качаете - путный мужик! - маслянисто улыбаясь, миролюбиво заявил Борька. - На Волгу будем ездить, рыбачить... Правду ведь говорил: вот что случись с ней, с одной, зимой - ведь до весны не узнаем!.. Все равно ее рано или поздно в город придется перевозить... Иль ты к себе ее хочешь забрать? - нежданно обернулся он к супруге.
      Та, видно, не была готова к подобному повороту разговора.
      - Почему хочу - куда мы ее, самим развернуться негде, - растерянно и недовольно промямлила она, с упреком косясь на неделикатного мужа. - С твоими телевизорами поломанными в каждом углу... Бардачина везде, и места нет.
      - Ну вот! А тут у мужика дом свой, больничка под рукой, магазины в деревне... - торжествуя, подвел итог невозмутимый Пегий.
      - Водку он больно лихо в башку запрокидывает, - неодобрительно, с сомнением покачала головой Надежда. - Боюсь, сопьются они там вдвоем в Переволоках. За три сотни верст ведь не уследишь...
      - Так путейцы на железной дороге все отродясь пьют - и пить умеют, - подал голос Артем, из-под черной челки на глазах коротко взглянув на Надежду. - Ты знаешь, что такое - на путях зимой в минус тридцать день-деньской?.. Там без водки не выживешь. Я бы и то поддавать начал... Но и закалка путейская потом на всю жизнь. Толька вон говорил: его уж пошатывало, а Чекан - огурец огурцом, выносливый.
      - Ладно, увидим, жизнь покажет, - неопределенно заключила Панарова.
      Помолчав мгновение, с угрозой дочерней ответственности в голосе добавила:
      - Узнаю, что пьют вдвоем - поеду и заберу обратно.
      Мнения Наташки, как младшей, никто не спрашивал. Дедушка Витя враз проникся к ней отеческими чувствами и наделил подарков больше, чем другим дочерям.
      Артем, не скрывая, радовался заманчивой перспективе иметь дом на Волге и доступ к запасам копченой, вяленой и сушеной рыбы от нового тестя.
      Алеша в награду за свое молчание о летних приключениях получил то, о чем давно лелеял несбыточную мечту - роскошнейший набор-конструктор из сотен ценных металлических и пластиковых деталей, с пухлой инструкцией по сборке десятков разных моделей всего, что ездит, плавает и летает. За такое сокровище стоило пострадать - весь страх, все слезы и все отчаяние заплутавшего в лесу ребенка почти забылись, изгладились, выветрились из памяти либо укрылись где-то глубоко внутри и почти не вспоминались. Это случилось как бы не с ним.
      Детский разум умеет жить не прошлым иль будущим, а здесь и сейчас, предавать забвению само время и искренне наслаждаться негаданными радостями, что жизнь подчас приносит в шесть лет.
      
      Глава 20
      Едва новобрачные попрощались с родителями Алеши, отправившись в свадебное путешествие в Переволоки - вдвоем обживать нехитрый быт вдовца, как вот уже внук обнимал вторую бабушку, приехавшую с дедом из Новиковки погостить у старшего сына. Обнимать было непросто - бабушка отличалась благородной полнотой, так что он, скорее, преданно распластался с раскинутыми в стороны руками на ее необъятном животе.
      Родители Панарова жили в области, где довелось родиться Ленину, и это служило кому-то достаточным основанием забрасывать туда почаще, чем соседям, дефицитный ширпотреб - ходовой, хоть и нередко залежалый где-то на складах не по воле товар. Вновь подарки, снова кремово-сладкое и жирное сгущенное молоко, которое Алеша помещал на самую вершину пирамиды всех лакомств, существующих на свете, опять растворимый кофе, шоколадное масло, конфеты в разноцветных фантиках, пахучая копченая колбаса...
      Внук получал от бабы Веры невообразимо чудесные дары на дни рождения: пластмассовые модели военных кораблей, пассажирских самолетов, космических спутников, почти неотличимые от настоящих, с жидким клеем в тюбике и описанием, как эти чудеса собрать; многостраничные книжки-раскраски в глянцевых обложках; наборы тонких фломастеров всех возможных цветов и оттенков.
      За все эти бесценные радости с внука взималась довольно умеренная дань. При заминках в застольных разговорах Вера Андреевна грузно поворачивалась к нему с неизменным улыбчивым вопросом: "Лешенька, а какую бабушку ты любишь пуще всего?"
      Чуть поколебавшись для приличия, Алеша всегда отвечал: "Тебя, бабуля!"
      Было в том ответе на две трети благодарности за обретенные вожделенные дары и на треть - заурядного желания сделать приятное. Хотя внуку было чуть-чуть неловко за тщеславную бабушку Веру, не совсем честным путем вымогавшую не просто дань детской любви, а первенство в соревновании, о сути которого Алеше было невдомек.
      Он чувствовал, что все-таки чуток предает бабу Маню, у которой провел столько времени летом и приобрел столько полезных знаний. Но ведь она сейчас далеко, и мальчик, приучившийся с выгодой помалкивать, не расскажет ей о своих признаниях, немножко неискренних и немножко вынужденных.
      Василий Архипыч души не чаял во внуке, хотя особой взаимностью не пользовался.
      - Ну-ка, Лешенька, перечисли мне все республики Советского Союза со столицами, - давал он ему несложные задания из географии, взирая на него умиленно. - ...Молодец, а теперь страны Южной Америки со столицами... Умница, а какие моря омывают нашу родину?
      Для Алеши эти вопросы не представляли затруднений: карта мира висела на стене напротив его койки, и однажды, едва научившись читать, с трудом разобрав самое длинное название крупными буквами наверху, он потерпел досадное фиаско в попытке щегольнуть знаниями перед воспитательницей детсада.
      - А я знаю, какой океан самый большой, - гордо заявил он, почему-то соединив в сознании размер надписи с размером обозначаемой ею сущности, непроизвольно повторив ошибку философов-номиналистов, на свой лад неглупых людей, вроде сабинского стоика Варрона.
      - Какой? - равнодушно, лишь для виду поинтересовалась Софья Петровна.
      - Северный ледовитый океан, - отчетливо, врастяжку, почти по буквам изрек начинающий эрудит. - Правильно?
      - Нет, неправильно, - отрезала женщина, не пояснив опешившему ребенку, в чем он сплоховал.
      После досадной оплошности Алеша методично день за днем проштудировал все надписи на карте в спальне.
      - Толька, это будет гений! - восклицал, будучи в изрядном подпитии, восхищенный дедушка. - Ломоносов! Вернадский! Лобачевский!.. Он всю географию знает, читает, пишет, считает. Это в нашенскую породу. Твой двоюродный дед - тот был голова!
      Вера Андреевна не соглашалась, что ум внука унаследован исключительно по мужской линии.
      - Мой дед купцом был до революции. У него усадьба с собственным прудом с карпами была и дом двухэтажный. Все отняли потом... А твои, поди, на конюшне хвосты гребнем костяным чесали.
      В бабушке и в старости чувствовалась порода. В Новиковке Алеша засматривался на старинный фотопортрет в рамке под потолком, с которого ему улыбалась ослепительная светлоглазая белокурая киноактриса. Говорили, что глаза и брови у него - "в бабку Веру".
      - Верно вас раскулачили! - кипятился сухощавый дед плебейских корней на родовитую супругу. - Кровь народную пили, в Париже жили, а люд бесправный читать-писать не умел и лучину жег!.. А сейчас? В космос летаем!
      - Да мы и нынче лучину и дрова жжем - газ до сих пор нам не провели, - к слову подметила сноха, неодобрительно поглядывая на то, как маловато закусывает муж, налегая в пару со своим отцом все больше на водку. - А ведь в городе благоустроенном живем - заводы повсюду.
      - Не все сразу, не все сразу, - неохотно сбавлял обороты свекор. - Войну вон какую выиграли... Вся Европа на нас навалилась! Да не будь Сталинграда, не подрапай немец - и Америка бы с Японией навалились чуть позже... Только выправились после потопа, нынче великое возрождение начинается. Лишь бы воли хватило... Сталин! Вот гений был! Как он всех просчитал и Россию спас! Теперешнее племя в Москве - не чета ему.
      - Вот только давайте без Сталина! - раздраженно попросила Надежда. - Полстраны в жерновах перемололо, невесть сколько народу в лагерях лес валило да каналы копало! Сейчас хоть за просто так не сажают и не расстреливают.
      - И тогда за дело сажали! - снова уверенно возвысил глас Василий Архипыч. - Да жалко - дурка Никита повыпускал раньше времени. Вот сейчас их гнилое семя подрастет, и увидите, куда они страну заведут!
      - А семя тех, кто их сажал, тоже подрастет? - с легкой иронией переспросил Анатолий. - Они-то, думаешь, куда надо заведут? Раньше их тоже неслабо прореживали. А после Берии как-то поуспокоились с селекцией. Или, может, вывели нужный сорт? Ждем первый урожай...
      - Мичурина на них нет - вот в чем беда, - согласившись коротким кивком, со значением вымолвил дед, дрожащей рукой осторожно поднимая полный стакан. - Мельчать будут, вырождаться. И сдадут все к черту американцам.
      - Ну, отец, ты уж совсем в фантастику ударился, - возразил, усмехаясь, Панаров, выпив на секунду позже старшего и забросив в рот кусочек соленого огурца. - У нас самая большая армия, ракеты, ресурсы... Кто с нами что сделает?
      - Если опять война - то никто, - утвердительно ответствовал тот. - А вот ежели по-другому, изнутри - сдадут все к черту... Ленин нам новый нужен. И Сталин. А их нет и не будет.
      - Как же Америка-то без лениных и сталиных цветет и пахнет? - поинтересовалась Надежда, пододвигая поближе к мужу тарелку с котлетами. - И мы так же проживем, покуда наверху чуть-чуть про народ думать начнут. Не про Африку с Кубой, а про своих.
      - Про Америку, дочка, мы, может, много чего не знаем, - миролюбиво вставила Вера Андреевна. - Может, у них там, изнутри-то, все еще хуже, чем у нас? Вот они и грозят всем бомбой. Кто ведь сильный, тому незачем, чтоб его боялись.
      - Все равно, отец, даже изнутри не сдадут, не успеют - долго ли они высидят?.. Кончат как те, что от поляков в Смутное время там засели, - помолчав и поразмыслив над словами Архипыча, заключил Панаров.
      - Сынок, а долго и не надо!.. Испробованный метод - одеяла в подарок... Чума иль еще мор какой. И вместо дикого запада - дикий восток... Колесо совершит еще один полный виток.
      - Да, отец, по-моему, такие мысли - от таблеток твоих, аккуратнее бы ты с ними, - недоверчиво заключил спор Анатолий, вставая из-за стола покурить во дворе.
      Застолье завершилось как всегда. Василий Архипыч, окончательно опьянев, решительно и с пафосом запел зычным, бархатистым баритоном "Артиллеристы, Сталин дал приказ". Дедушку никто за столом не поддержал, и его уложили спать в передней - впрочем, ненадолго. Он целую ночь, словно разбуженный зимой шатун, задумчиво блуждал впотьмах, колобродил по комнатам, что-то глухо бубнил под нос, громогласно заговаривал со спящими за перегородкой сыном и снохой, с кашлем, поминутно давясь, жадно и без разбору поглощал всю пищу, что находил в холодильнике, в два-три прихода испивал целый бидон ледяного молока и несколько раз норовил во весь голос завести песню из своего богатого военного репертуара, на первой же строфе прерываемый благоразумным сонным шипением бабушки Веры с дивана.
      Это-то превыше всего и не нравилось Алеше - все движения дедушки происходили за утлой стенкой с дверным проемом, завешенным шторкой, так что он слышал из спальни каждый звук и до утренних сумерек не мог заснуть.
      Панаров тоже осоловел от водки, выпитой почти без закуски, ибо "или я ем, или я пью", и что-то невнятно бормотал своей матери заплетающимся языком, по-детски склонив голову к ней на плечо. Трезвыми оставались лишь Надежда, целый вечер прикладывавшаяся губами к одной и той же рюмочке, да Вера Андреевна, пившая наравне с мужчинами, но никогда не пьяневшая.
      Ее второй сын, Владимир, высокий, хорошо сложенный блондин с красивыми голубыми глазами, "не в панаровскую породу", как любила она подчеркнуть с многозначительной улыбкой, отслужив армию во внутренних войсках, устроился работать в милицию в области, в Саратове, женился на симпатичной, под стать ему, ладной фигурой и ростом, медновласой Софье и родил сына Вадика, двоюродного брата Алеши.
      Из-за того, что младший больше походил на нее, Вера Андреевна, видно, и любила его сильнее. Денежные переводы с пенсии неизменно отправлялись именно в его семью. Надежда имела тому свое объяснение: "Я все время ору, лаюсь, чтоб она моего не спаивала, а Сонька с ними пьет и привечает ее. Алкаши они там все..."
      Тусклое серое утро после вчерашнего застолья началось с того, что бабушка достала потертый коричневый кожаный кошелек с хромированной защелкой, вынула трешку и попросила: "Толик, сбегай в магазин за кислушкой".
      Тот с готовностью исчез и воротился с авоськой, растянутой почти до пола зелеными бутылками с дешевым сухим вином.
      Поправив здоровье, Вера Андреевна отправилась "промять ноги", взяв с собой внучка. Алеше не очень нравились подобные прогулки вдвоем - во время них заново велись лицемерные разговоры на тему его любовных предпочтений по отношению к бабушкам.
      После трех дней вынужденного гостеприимства Надежда, как обыкновенно, не вынесла, и загостившиеся бабушка с дедушкой в замешательстве торопливо и с неудовольствием засобирались в обратную дорогу домой. Панаров, обиженный нехлебосольностью жены, взял на заводе "за свой счет" и, надувшись, молчком покидал в сумку свою одежду из шифоньера.
      - Дочк, ты таблеточки мне не забыла купить? - заискивающе полюбопытствовал Василий Архипыч, мелко трясущимися руками застегивая пуговицы на несвежей рубахе.
      - Не забыла, коробки уже свекрови передала, - неприязненно ответила Панарова. - Меня скоро в аптеке на заметку возьмут.
      - Вот и ладненько, вот и умница! - суетливо похвалил ее свекор и заспешил прочь из комнаты.
      Алеша не дивился хмурому отъезду отца. Уже случалось, что мама снаряжала ему полный чемодан вещей вперемешку с пожеланием, чтобы тот никогда не возвращался. Поначалу мальчик очень пугался - он не хотел оставаться без папы. На очи наворачивались слезы, в горле застревал ком, было горько и необъяснимо, отчего папа не замечает его, не обращает на него внимания и уходит насовсем, даже не попрощавшись, не обняв, не сказав напоследок, что любит.
      Через неделю, однако, папа возвращался - осунувшийся, синюшный, небритый, с тем же охровым чемоданом из грубоватой искусственной кожи. Следовал шумный ритуал встречи - с притворным удивлением, наигранным неприятием, обличением запойного пьянства семьи непробудных алкоголиков, обвинением свекрови в спаивании собственного сына - постепенно к ночи утихавший, после чего родители спали вместе.
      Со временем Алеша свыкся с повторявшимися на один лад семейными драмами и понял, что ни в словах, ни в решениях взрослых не бывает ничего окончательного и бесповоротного. Озадачен он был лишь кажущейся искренностью фраз и эмоций - в детсаду для него представлялось большой морокой изобразить в театральных сценках понарошку плачущего кота иль зубасто рассерженного волка.
      Взрослые были сложнее, чем Алеша себе представлял поначалу.
      
      Глава 21
      Дальнейшая жизнь подтвердила, что поводов для тихого изумления взрослые предоставят ему еще много. Недели через две после очередного возвращения блудного отца из Новиковки, придя домой под вечер от Павлушки, где он замечательно провел время, играя с дядей Гошей в стрелковый тир, искупавшись в чистой срубовой бане, топившейся по-белому, сообща с другом и его папой, испробовав с хохотом мягкого дубового веника на жарком березовом полке и душистого липового чая со свежими домашними "мадленками" и луговым медом в просторном сосновом предбаннике, Алеша неожиданно обнаружил в передней тетю Наташу, безотрадно сидевшую, сжав ладони узкими коленями и ссутулившись, в углу разложенного и наспех застеленного цветастой простыней дивана. Поблизости, у стены стояло два габаритных чемодана.
      Обычно тетя Наташа заливисто смеялась и щебетала в гостях, в этот же раз она едва заметила вошедшего племянника, утирая батистовым платочком горючие слезы с влажно-сапфировых глаз.
      - Тетя Наташа, здравствуй! - вежливо обратил на себя внимание мальчик. - Ты к нам в гости пришла?
      - Алеша, тетя Наташа немного устала, и неможется ей, - услышал он скорбный глас мамы за спиной. - Иди на кухню, вымой руки, сейчас кушать будешь... Она у нас поживет.
      Из приглушенных разговоров родителей, полных намеков и недомолвок, до Алеши дошло, что дядя Артем выгнал тетю Наташу из дома - или она сама от него ушла. Причины он не разобрал.
      - Дурак ревнивый, совсем одурел, спятил! - полушепотом ругалась возмущенная мама за дверью в родительской спальне. - Этого спускать нельзя. Раз поднял руку - потом во вкус войдет. Разводиться надо, пока не поздно, с такими замашками.
      - Хвостом ей меньше вертеть нужно было, блюсти себя, - размеренно шептал папа. - Не давала бы повода - не бил бы. На заводе все всë друг о дружке знают. Слухи дошли, намекнули ему людишки - вот и вспылил, приревновал.
      - Что значит - намекнули? Он ее застал? - почти в голос вскрикнула Панарова и, спохватившись, враз перешла на шипение. - У него доказательства есть? Нет... Домыслы одни. А мало ли что там говорят. Не надо было жениться моложе себя, чтоб не ревновать потом. Ровню бы нашел!.. Сам ей до свадьбы проходу не давал.
      - А чего она ему не рожает? - резонно вопросил Анатолий. - Было б чем дома заняться - детьми - на шашни бы времени не оставалось.
      - Это ее дело, - завернувшись в одеяло, отрезала Надежда, защищая младшую сестру. - Молодая еще - двадцать лет, пожить для себя хочет... Что она в жизни видела? Сперва отца-пьяницу, теперь мужа-идиота.
      - Вот и пожила, - съязвил Панаров, выключая свет в спальне и отворачиваясь на бок. - В следующий раз башку ей оторвет, покуда не разведутся. Замуж вышла - о семье, о детях думай, а не "для себя"... И сколько она у нас будет торчать?
      - Недельки две поживет, потом, если что, к Лизке переедет, - поворачиваясь лицом к стенке, ответила жена. - А там посмотрим...
      Но уже меньше чем через неделю в дом Панаровых вошел Нежинский, с темным ликом, горящими нездоровым, шалым блеском аспидными глазами, черной щетиной на впалых, бескровных, восково-бледных щеках и всклокоченными смоляными волосами. Он хмуро поздоровался, молчком прошел в переднюю и безмолвно рухнул на колени пред тетей Наташей, мягко лежавшей на диване, даже не прикрыв за собой дверь в комнату. Это быстро сделала за него Алешина мама. Поэтому мальчик не слышал из задней разговора внутри. Где-то через четверть часа дверь открылась и дядя Артем возник на пороге.
      - Ну что, мужчина, немудрено на женщину-то руку поднять? - с неприязненной иронией поинтересовалась Надежда.
      Панаров молча вышел во двор, не желая ввязываться в разговор, его не касавшийся.
      - Я жизнью своей клянусь, что с нее волос больше не упадет, - не поднимая от пола безумно светящихся глаз, с болью вымолвил Нежинский. - Я себе руку лучше отрублю!
      - Вот бы раньше и рубил! - заботливо посоветовала свояченица. - Сладил с девочкой двадцатилетней, герой! Не устраивает - разводитесь. Кто тебя держит? Что она от тебя хорошего-то от свадьбы видела? Даже детей вон не решается заводить.
      - Я ее люблю. Я не пью, зарабатываю, все в дом несу, по бабам не таскаюсь... - начал оправдываться зять, но тут же был прерван.
      - Знаешь, я бы на всю эту домовитость твою наплевала и развелась, коли к тому только одну вещь добавить - руку поднимает, - выразительно, с презрением отмахнулась Надежда.
      - Я же жизнью поклялся, что никогда больше... - заладил было наново Артем, но опять был прерван нетерпеливым жестом.
      - Зарекалась лиса курей воровать... - с желчной усмешкой выразила Алешина мама свое отношение к обещаниям Артема.
      - Она меня простила! - вдруг злобно выпалил тот.
      - А вот я бы ни за что не простила, - заявила Панарова, подбоченившись и вызывающе, безбоязненно глядя вверх, в черные цыганские глаза.
      - А я не на тебе и женился, - проронил Нежинский, повернулся и вышел, не попрощавшись, из дома.
      На следующий день поутру тетя Наташа наскоро впихнула вещи в чемоданы и засобиралась домой. Синяка на лице уже почти не было видно, лишь небольшое изжелта-бурое пятнышко, которое она замазала тональным кремом и запудрила.
      - Смотри, Наташка! Пока ты молодая, красивая, бездетная. Уехала бы в Саратов или Куйбышев, мужика нормального нашла, - дальновидно увещевала ее, провожая, старшая сестра. - Ведь он тебя сейчас быстро обрюхатит, чтоб привязать. А потом уже дороги обратно не будет: дети, возраст...
      - Он сказал, что если сегодня до вечера не вернусь, чтоб я Толю завтра утром послала к нам... - невидящими глазами глядя в пространство пред собой, ровно промолвила та. - Его из петли вынуть... Он это сделает, я знаю.
      - Веришь ему? - воскликнула Надежда, хлопнув себя маленькой ладошкой по бедру и укоряюще качнув головой. - Да хоть бы и повесился!
      - Я решила, я возвращаюсь, - все тем же странным механическим голосом ответила Нежинская.
      - Твоя жизнь, - помолчав, заключила Панарова, - иди, сестра...
      Дверь хлопнула, и тетя Наташа с двумя чемоданами пошла на автобусную остановку, возвращаясь к мужу.
      Алеша недопонял то, что ему удалось подслушать. Но где-то в душе чувствовал, что тетя Наташа поступила правильно. Даже ежели мама была права и дядя Артем не повесился бы. Она и сама не смогла бы с безразличием предоставить другому человеку свободу выбирать - жить иль умереть из-за нее. Жертвовать собой легче.
      Настолько глубоко, конечно, мальчик еще не задумывался.
      Скоро тетя Наташа забеременела, как и предсказывала Алешина мама, и родила девочку. А потом, с небольшим перерывом, еще одну...
      
      Глава 22
      Сестренка Леночка подрастала, но не становилась спокойнее, в полтора года продолжая занимать все мамино внимание, капризничала, плакала, плохо ела и часто болела, словно бы все еще мстила за неправедные помыслы об аборте.
      Если брат был дома, ее тут же вверяли его неохотным заботам, что означало стараться развлекать, забавлять, терпеливо играть с ней, показывать цветные картинки в детских книжках, аккуратно кормить с ложечки, убаюкивать в кроватке. Леночка быстро привязалась к старшему братику и косолапо семенила мелкими шажками за ним повсюду, как хвостик, комично и неуверенно перебирая короткими ножками.
      Но Алеша изнывал от скуки, проводя с ней время, и при первейшей возможности с облегчением удирал к друзьям на улицу, на вожделенную свободу.
      - А я знаю, где у отца ружье взаправдашнее спрятано! - с гордостью огласил Павлушка, собрав друзей у себя во дворе. - Хотите посмотреть?
      Конечно, они хотели! Забравшись по высокой приставной лестнице на кровлю, Павлушка отворил дверь чердака, и компания проникла внутрь, в пылищу и опилки, в паутину и горький скипидарный запах смолы.
      - Помогите мне убрать в сторону вот эти доски, - указал он на штабель длинных сосновых тесин.
      Вскоре из-под досок был извлечен холщовый мешок, в котором оказалась завернутая в тряпье старая берданка, доставшаяся дяде Гоше, может, еще от отца иль даже от деда, нигде не зарегистрированная. Иначе каков смысл был ее прятать на чердаке?
      Внушительные размеры и суровая тяжесть истого оружия так восхитили ребят, что они даже не стали искать патроны, которые наверняка были где-то поблизости.
      - Давайте играть в войну - в немцев и партизан! - мгновенно почувствовал прилив вдохновения Алеша. - Только нужно еще две винтовки или автоматы.
      Настоящих винтовок и автоматов на чердаке больше не оказалось, зато у Павлушки в комнате нашлись игрушечные, вырезанные рукастым отцом из дерева.
      - Кто будет немецким фашистом, а кто - русским партизаном? - ровно, с обличьем дошлого игрока в покер уточнил Панаров.
      И Павлушка, и Степа в один голос заявили, что хотят быть партизанами.
      - Ну ладно, я буду фашистом, - великодушно принял на себя неприятную миссию внутренне торжествующий Алеша. - Но за это буду играть вот этим ружьем.
      Ребята с радостью согласились.
      Чуть позже вся троица с криками бегала вперегонки по улице: отважные партизаны пытались, хаотично отстреливаясь, скрыться от немецкого солдата, неотступно преследовавшего их с дробовиком наперевес.
      Партизан спасли две половины свежего сруба бани, что возвышались у палисадника Панаровых. Можно было укрыться за бревнами либо внутри срубов, устроив засаду на немца, как и положено заправским партизанам. Немец, однако, попался хитрый, предусмотрительный и осторожный и не спеша приближался к опасным срубам, приставив приклад к правому плечу и сосредоточенно целясь пред собой, готовый выстрелить в любую секунду на первое подозрительное движение.
      На дороге, что серела асфальтом в стороне, метрах в двадцати показался "уазик" патрульно-постовой службы. Милиционеры с удивлением заприметили настоящее оружие в руках ребенка и притормозили. Из дверей машины вылезли двое и направились прямиком к вооруженному фашисту. Тот впопыхах забыл опустить берданку и, резко развернувшись, направил ствол на представителей власти. Они озадаченно остановились, замерли, не доходя, метрах в шести.
      - Дробь или картечь? Как думаешь? - с деланным равнодушием предположил младший по званию, не сводя внимательных глаз с направленного на него дула.
      - Это твое ружье? - с дружелюбной, располагающей к себе улыбкой, но чуть напряженно спросил старший. - Дай-ка, я посмотрю, - медленно и осторожно протянул он руку к Алеше, сделав шаг вперед и чуть вспотев.
      Взяв берданку в руки, передернув затвор и заглянув в дуло, с явным облегчением в голосе и уже слегка высокомерно он вопросил:
      - А где ты живешь?.. Пойдем-ка, сынок, к твоему папке наведаемся.
      Мальчик быстро сообразил, что совершил что-то не совсем правильное - видимо, детям не полагается играть с взаправдашним оружием. Привести в дом двух взрослых милиционеров не предвещало ничего доброго.
      - Это не мое ружье, мне его поиграть дали, - понурив голову, чувствуя непривычный холодок внизу живота и сухость во рту, нехотя сознался он.
      В это время над срубом вынырнули любопытные головы партизан.
      - Вон оно что! - удивился милиционер, подмигнув коллеге. - И кто же тебе его дал поиграть?
      Панаров чувствовал, что совершает подлость - собирается наябедничать на приятеля. Но обуявший его страх неизвестных последствий, нешуточных неприятностей и горячее желание их избежать, извернуться, выкрутиться были сильнее. Он решился и показал пальцем на Павлушку: "Вот он".
      - Ну-ка, вылезай и иди сюда, - строго повелел усатый служитель порядка.
      Павлушка, мигом посерьезнев, перелез через бревна, спрыгнул в траву и с опаской, нахмурившись, неспешно подошел к взрослым.
      - Твое ружье? - вопросительно обратился к нему милиционер.
      - Да, - лаконично ответил тот.
      - Где взял? - полюбопытствовал высокий дядя в фуражке.
      - У отца.
      - А где ты живешь?
      - Вон там, - Павлушка указал рукой в сторону своего дома.
      - Ну, пошли в машину, поедешь с нами и покажешь, - предложил милиционер.
      Двое взрослых крупных мужчин в форме и крохотный, смуглый, почти наголо обритый мальчик удалились в сторону зеленого "уазика" с голубой полоской и мигалкой на крыше, затем машина рывком дернулась и уехала.
      Алеша стоял потрясенный, не в силах ничего изречь... Что ждало Павлушку? Наверно, посадят в тюрьму?.. И ведь это он виноват. Он предложил поиграть. Он радовался тяжести настоящего, взрослого оружия в руках, он попался на глаза милиционерам, и он трусливо сдал товарища. Мог наврать, сказать, что нашел ружье в кустах, мог поехать вместе с Павлушкой и признаться, что это была его затея, мог быть просто рядышком с другом в беде... Не сделал ничего. Струсил...
      Но ведь так быстро все приключилось! Он растерялся и не успел ничего измыслить, поступил, как было легче всего. С другой стороны, ведь сказал взрослым правду, как и учили поступать воспитательницы в детсаду. Отмолчаться все равно бы не получилось.
      Алеша подумал, что все время говорить лишь правду - не совсем хорошо. Нельзя правдивостью прикрывать трусость, нельзя, чтобы из-за твоей правды терпели, страдали друзья. Значит, говорить неправду - не всегда плохо? Почему только взрослые этому не учат?
      Все же мальчик испытывал и облегчение, что для него неприятности на сегодня закончились и он может вернуться домой, ничего не рассказывая о случившемся родителям. Хранить секреты и скрывать свои чувства он уже научился.
      Для Павлушки день завершился поркой. Берданка была изъята, а дядя Гоша заплатил штраф. Никто из них никогда не упрекнул Панарова в недостойном поведении. Лишь дядя Гоша порой задумчиво на него поглядывал и приговаривал: "Далеко пойдешь, парень". Алеше был невдомек смысл его слов, но он не переспрашивал.
      Порка ремнем не стала для Павлушки чем-то небывалым, посему он спокойно, стоически воспринял безвинное наказание и ничуть не обиделся на друга. Или решил не подавать виду.
      
      Глава 23
      С приближением зимы мама Алеши забеспокоилась, что запаса дров в поленницах в сарае не хватит на две галанки и недавно поставленную во дворе, метрах в пяти-шести от дома, баню.
      Новая баня пахла сосновой смолой, меж ровными венцами выглядывал не сухой, крошащийся мох, как в конюшне - кудрявилась добротная волосистая пакля, узкое оконце было плотно пригнано к пазам, низенькая дверь была обита снаружи, для тепла, старым войлочным одеялом, и острия гвоздей опасно торчали с внутренней стороны, как в воротах средневекового замка, оттого следовало очень осторожно открывать ее изнутри.
      Темный предбанник из березового теса стал местом стоянки для велосипеда. На вбитых в бревна и чуть загнутых кверху "стовках" висели ножовки, двуручная пила с широкой разводкой зубьев, узкий металлический рубанок, старые камеры и покрышки. В ящиках на полу лежали топоры разных размеров и молотки, валялись гаечные ключи и россыпи саморезов и гвоздей, рядом стояли стеклянные бутылки с бензином, заткнутые тряпичными шпунтами - не совсем годные соседи для банной печки. В углу поместилась и на днях купленная стиральная машинка - плюгавый оцинкованный бак с мотором - сбывшаяся давняя мечта Надежды.
      Алеша принял посильное участие в строительстве, перетаскав на чердак бессчетное число ведер с древесными опилками для изоляции и утепления через тесную дверку с фасада крутой крыши, крытой внахлест черной, лоснящейся липнущим к пальцам гудроном, толью.
      Единственным недостатком бани, по мнению Панаровой, была галанка с вмазанным сбоку вместительным стальным кубом бака для горячей воды, ведер на двадцать. Галанку выложил Пегий - знаток многих не своих дел, видимо, лишь в общих чертах освоивший искусство печника. Кирпичные стенки были кривоваты, трубу повело на сторону, поддув был не ахти, тяга слабовата, оттого при топке печурка чадила. Бак нагревался долго, и нужно было сжечь три-четыре охапки дров, чтобы вода в нем загудела, застучала, забарабанила и начала редко, несмело побулькивать.
      - Теперь машины две на год надо; столько жечь - денег не напасешься, - сетовала Алешина мама. - Вон, у Лизки дома котел газовый поставили, ванную, трубы и батареи по всем комнатам провели - красота! Дровами баню только протапливают раз в неделю. А так - вечером захотел искупаться, колонку включил - и в ванной кипяток сразу пошел. Живут же люди, - вздохнула она, укоризненно глядя на супруга, лежавшего перед телевизором с книжкой в руках. - А мы все на дровах да на газовом баллоне на кухне.
      - Ты в своей Пелагеевке по-другому, что ль, жила? - не отрывая взгляда от страниц, равнодушно заметил Панаров. - По-черному вечно топили и речной водой полоскались.
      - А вы-то, голь! - чуть не спрыгнув с дивана, горячо возмутилась уязвленная Надежда. - За всю жизнь своей бани не поставили! В общую как ходили, так и ходят. Я не собираюсь жить так, как жили! Надо жить так, как сейчас люди живут, а не прозябать... В новом году газ начнут вести, будь добр - четыре сотни только на отвод трубы, плюс на разрешения, на горелки в каждую галанку - ищи, где хочешь... Кто у нас мужик в семье? Я или ты?
      Панаров неохотно вспомнил про коммерческое предложение Фролина почти двухгодичной давности. Брать в долг было не по душе - да и кто даст такую сумму? А заработать даже в горячем цеху было непросто.
      Бортовой леспромхозовский "Урал" вскорости привез целый кузов ладных двухметровых березовых, сосновых, осиновых и дубовых бревен, лесорубы быстро и весело покидали их грудой у палисадника, заполучили законный флакон и уехали.
      Панарова выписывала по льготной цене несколько машин дров за год: себе, сестрицам, свекрови и матери до ее отъезда с Чеканом. Знала, что некоторые конторские наживаются, зарабатывают на перепродаже, но весь положенный лимит она использовала на многочисленных родственников, лишь подчас тишком сетуя под нос: "Получают, как само собой... Хоть бы коробку конфет кто подарил".
      Ни шоколадных конфет, ни хрустальных конфетниц Надежде не даровали. Старшая дочь в семье должна заботиться о младших и родителям в старости помогать. Уклад патриархальной деревенской жизни в Пелагеевке переносился на сбивавший с пути город, на житье городское с его разными возможностями, потребностями и средствами к их удовлетворению.
      Поставив свою баню, семья Панаровых поднялась в глазах соседей и знакомых - к ним теперь можно было напроситься на помывку в субботу вечером. Баня остывала медленно, вплоть до утра - жара углей дубовых дров хватало, и можно было париться хоть всю ночь напролет.
      Особенно Алеша любил, когда в гости заодно со своей матерью, бабой Шурой, приходила юная соседка тетя Тома - темноволосая, черноглазая татарка лет семнадцати, яркая, свежая и жизнерадостная, вечно подтрунивавшая над робевшим перед ней влюбленным.
      У бабы Шуры, рано овдовевшей несловоохотливой морщинистой женщины лет пятидесяти, круглый год повязанной с подбородком в бессменный теплый бахромчатый платок, было двое сыновей - оба промышляли на вахтах где-то на северах, добывая родине то ли нефть, то ли газ. Старшего из них Алеша видел разок-другой. Будь неженатый либо разведенный, он бывал у матери наездами, всегда один, и от души щедро баловал любимицу-Томку.
      В последний приезд из тундры привез ей огромный двухкассетный стереомагнитофон "Сони", ни в какое сравнение не шедший с допотопным катушечником Алешиного отца. Два дня светящийся морем разноцветных огоньков японский монстр красовался и играл незнакомую зарубежную музыку в доме Панаровых - вахтовик нашел достойную компанию "на выпивон" в лице крепкого, широкоплечего соседа.
      Баба Шура с Томкой чинно восседали за накрытым столом; Панаровы пригласили и Козляевых. Мудреное татарское имя приезжего на побывку никто не помнил, все его кликали Витьком, как он сам с готовностью представлялся русским. Мало кто из татар в общении не предпочитал откликаться на невзыскательное, неброское имя взамен вычурного настоящего, нареченного муллой словно в шутку или из скрытой неприязни к родителям.
      - Вот ты, Витек, че ты поперся на этот север? - испив за встречу первую рюмку и не совсем любезно, по-простому, по-соседски, завязал застольную беседу Анатолий. - Там же зеки одни, холода, ни солнца, ни зелени...
      - Тольк, да я там за месяц срубаю, как ты здесь за полгода в горячем, - с по-восточному мудрой раскосой усмешкой ответствовал тот. - Плюс северный стаж для пенсии, путевка на море раз в год, снабжение, техника, шмотки иноземные... Тамарку вон королевой одеваю.
      Сестра томно опустила долу согдийские миндалевидные очи с длинными ресницами и лукаво улыбнулась, грациозно покачивая стройной, точеной ножкой под столом. Все это подмечал Алеша, рассеяно играя в солдатики на полу в другом конце комнаты.
      - Ну, а здоровье? У вас же там до сорока-то не доживают, - вызывающе дернул носатой головой Козляев. - Или печень отказывает, или туберкулез... Ты вон тоже покашливаешь.
      - Это меня на буровой немножко продуло перед отъездом - оклемаюсь, - беспечно тряхнул Витек черными кудрявыми волосами, разливая водку по стаканам. - А не пить там нельзя - быстро с катушек слетишь.
      Мужчины снова чокнулись, выпили и задышали ноздрями на закуску на вилках. Вечно голодный Семен с жадностью наворачивал за двоих, Анатолий с неохотой изредка поддевал и забрасывал в рот что-нибудь, не глядя, лишь заметив на себе пристальный взор жены, Витек почти не прикасался к еде, лишь пил.
      - Я там тоже не навечно. Вот Томку замуж выдам, стаж выработаю, на дом скоплю и в Крым уеду, виноградник разводить, - мечтательно потянулся он за столом, заново протягивая руку за бутылкой. - Там наши предки раньше жили... Хочешь, Томка, замуж за богатого? - неожиданно обратился он к сестре.
      - Перестань, Витя, не смущай девочку, - робко подала голос баба Шура. - Рано ей - только школу заканчивает. Учиться дальше надо.
      - Замуж не хочу. Я в Москву хочу, - дерзновенно блеснула угольками глаз строптивая сестрица.
      - А чего ты там не видала? - удивленно и недовольно поинтересовался брат. - Там мужиков-то нет - дохляки одни да комсомольцы голозадые - педики через одного.
      - Я актрисой хочу стать, в кино сниматься, - потупив взор и внутренне решившись, тихо известила Томка.
      - Ага, наглазелась, значит, в зеркало! - захохотал, потирая ладони, Виктор. - Ты много татарок в актрисах видела?.. Они ж бляди все, эти актрисульки!
      - Витенька, ну перестань! - опять взмолилась баба Шура. - Здесь дети - Алеша вон слушает.
      - Вот Алешка вырастет - я Томку за него отдам, - огласил вдруг, как о давно решенном вопросе, ее сын. - Пойдешь, Томка?
      - За Алешу?.. Конечно, пойду, - пристально глядя на раскрасневшегося от замешательства мальчика, с таинственно заигравшей на губах улыбкой ответила девушка. - Я не спешу, обожду, пока он подрастет.
      - Она уж старухой будет беззубой, когда Алешка вырастет, - с присущим ей чувством такта вставила Козляева.
      - Какая же старуха? - возмутилась баба Шура. - На десять лет разнятся всего.
      - Не десять, а одиннадцать, - не сдавалась педантичная в вопросах бабьего века Тонька. - Ей уж через год рожать будет пора.
      - Вот вы и рожайте через год! - молнией вспыхнула Томка. - А в столице и татарки могут быть актрисами. Я туда и маму заберу. И Алешу... Да, Алеша?.. Поедешь со мной?
      Застеснявшийся ребенок посчитал за лучшее молча ретироваться в другую комнату под смех взрослых, бросив отряд солдатиков на милость неприятеля...
      Никогда впредь после этого застолья не видел Алеша дядю Витю с севера. Баба Шура стойко переносила постигшее ее горе-кручину, молча, без слез бедовала. Недолго по возвращении в Сибирь сын погиб на буровой. Случилась какая-то авария со взрывом, тело не нашли либо не смогли опознать, чтобы привезти несчастной матери.
      Алеше запала в голову блажь, зароненная взрослыми шутливая мысль о женитьбе на ослепительной тете Томе - он грезил поскорее вырасти и стать взрослым. Мальчик старался не подавать виду, что рад ее приходу, с махровыми полотенцами в руках, в коротком цветастом бязевом халатике, из-под которого выглядывали ровные загорелые бедра, что так хотелось потрогать. Как-то раз он даже осторожно заглянул снаружи в темное оконце бани, но успел разглядеть лишь чью-то руку, спешно задернувшую занавеску, - Тамара всегда мылась вдвоем с матерью.
      - Мам, а когда я вырасту, я правда смогу пожениться на тете Томе? - словно бы ненароком, вроде даже к месту в разговоре на кухне, вопросил он однажды свою маму.
      - Нет, конечно! Зачем тебе старуха? - рассмеялась та, потрепав ему волосы на макушке. - Ты себе молодую найдешь.
      - Она не старуха, она молодая и красивая, - непокорно впервые вступился за любовь мальчик. - Как наша тетя Наташа, только не светлая, а черная.
      - Я гляжу, ты на взрослых теть засматриваешься, - погрозила ему пальцем Надежда. - Вот, доходилась с тобой в общую баню... Рано тебе еще о женитьбе думать. Вначале школу окончи, в институт поступи. А вот там уж будешь себе невесту искать.
      - А если тетя Тома меня будет ждать? - на всякий случай уточнил позицию мамы Алеша.
      - Она уж внучат будет нянчить к тому времени, - уверенно предугадала та. - По глазам видно, что ей невтерпеж. Будто не татарка, а цыганка какая.
      - Замуж невтерпеж? - переспросил забеспокоившийся жених.
      - Замуж, замуж... Хватит на взрослые темы разговаривать, - решительно завершила дискуссию о своих видах на сноху Панарова. - Иди лучше проверь, как там Леночка - не проснулась?..
      
      Глава 24
      Пару дней спустя после отъезда соседа на север Панаров в охотку колол дрова на дворе.
      Двухметровые бревна были распилены "Дружбой" на аккуратные чурбашки высотой по полметра, ровные, почти без комлей и сучьев, так что махать сплеча тупоносым колуном на длинном топорище было одно удовольствие. Полешки разлетались в стороны с первых ударов, раз или два чуть не задев Алешу, что носил их в сарай и складывал в свежую поленницу.
      Ему нравилось помогать отцу, чувствовать себя почти взрослым мужчиной, да и работа была несложной. Следовало выложить в линию на земле несколько поленцев поровнее вдоль предыдущей поленницы, чтобы новая не рухнула, а затем складывать друг на друга холодные, пахнущие березовым соком либо смолой ряды свеженаколотых дров, докуда хватало роста, перекладывая их время от времени новой продольной линией, так что концы поленьев всегда торчали немного кверху. Потом уж, когда высоко - не добросишь, оставалось просто перетаскать в сарай то, что наколол папа, который в перекурах доводил начатую поленницу доверху, докидывал до самой балки, несущей крышу сарая.
      Внезапно до ушей Алеши донесся странный звук с улицы откуда-то перед домом - высокий женский голос: то ли крик негодования на чужих псов, нагло забежавших в палисадник, то ли испуганный визг, вопль животного страха.
      Он не успел ничего понять, как во двор впорхнула до смерти перепуганная, с выпученными глазами тетя Тоня, жена Козляева, и с разбегу бросилась на широкую грудь Панарова.
      - Тольк, спасай! Он за мной с ножом гонится! - выдохнула она, схватив его за фуфайку. - Как свинью зарезать хочет! Дочь мою пожалей!
      - Вы что оба, охренели? - брезгливо отцепил от себя скрюченные пальцы Анатолий и отступил на шаг. - Куда я полезу в ваши дела?
      Хлопнула дверь сеней снаружи, и Тонька, по-мышиному пискнув, скрылась в сарае и задала стрекача на огород.
      Во двор вошел вусмерть пьяный, раскрасневшийся, в расстегнутом ватнике, Козляев.
      - Где эта сука, Толян? - спокойно, даже как-то буднично, поинтересовался он у Панарова, загородившего ему путь. - Она к вам забежала.
      - Ты че, придурок, с ножом по порядку носишься? - кивнув на финку, что держал в руке Козляев, не менее буднично вопросил Алешин папа.
      - Я ей башку отрежу! - уже злее, видно, оскорбившись на "придурка", пообещал Семен, повысив голос. - Где она?
      - Вот дома бы и резал, - благоразумно посоветовал Анатолий. - Че упустил-то?.. Теперь уж поздно. Нож убери и спать иди.
      - Тольк, ты не лезь, ты не знаешь, - придвигаясь ближе и не опуская ножа, предупредил Козляев. - Ее в лесу с этим сукой, с татарином, видели, я все знаю. Приедет со своих северов - я его завалю! А сейчас эту паскуду.
      - Здесь ты никого не завалишь, - в упор глядя на Семена, ровно возразил Панаров. - В себя приди. Видишь, пацан вон стоит. Домой иди. Вернется - делайте у себя, что хотите. Мне на вас обоих насрать.
      - Ты ее защищаешь, что ль? - изумленно поднял брови Козляев, будто лишь сейчас осознав новую, неожиданную мысль. - Может, как мудак Фролин, тоже ее по углам обжимаешь? Я ведь все знаю... С дороги уйди, а то Надька щас вдовой станет!
      Козляев, прижав финку рукояткой к правому боку у пояса, хищно осклабился, наклонился вперед, весь как-то ссутулился, словно идя на кабанчика, и двинулся на Анатолия.
      Алеша совершенно не понимал, что происходит и что ему делать, стоял как вкопанный и собирался зареветь.
      Панаров расставил пошире ноги, как дровосек Ходлера, легко подбросил в руке и поудобнее перехватил топорище.
      - Щас тебя колуном промеж рогов охерачу, козья морда! - возвестил он о своих планах Козляеву.
      В этот момент во дворе раздался испуганный рев Алеши.
      То ли перспектива получить топором в лоб, то ли слезы ребенка подействовали на ревнивца. Он заткнул нож за пояс, и исступленный блеск в его глазах поутух.
      - Ну смотри, Тольк, я ведь тебе не прощу, - пригрозил Семен, тряся указательным пальцем с грязным ногтем. - Ты не думай, что я по пьяни. Пожалеешь, вот увидишь... Потом не обессудь.
      - Спать иди, придурок, - опустив топор, приказал Панаров.
      Козляев громко вздохнул, медленно развернулся и ушел восвояси, потупив голову. Через минуту с огорода воротилась Тонька, распираемая чувством благодарности.
      - Спасибо, Толенька, спасибо! Век не забуду! Он ведь чуть меня не зарезал, - по-бабьи запричитала она. - Хорошо - пьяный, убежала... Дочь бы сиротой оставил.
      - Ты зачем меня в свое блядство замешала? - презрительно попрекнул ее, отодвигая в сторону благодарные руки, Панаров. - Бежала бы к Фролину.
      - Далеко, боялась - догонит, - плаксиво призналась Козляева. - Да и дверь у него вечно заперта. А ты мужик настоящий... Можно, я у вас переночую?
      - А завтра что?.. Жить останешься? - иронично поинтересовался Анатолий.
      - Завтра я все решу, - коротко пообещала Тонька, нахмурившись и перестав всхлипывать.
      Переночевав в передней на диване, что ради нее не стали и раскладывать, Антонина ушла из дома рано утром. Она направилась прямиком в районный отдел милиции, где работал ее троюродный брат.
      В конце рабочего дня у заводской проходной Козляева поджидал милицейский "уазик", и Семен канул бесследно. Домой он воротился лишь недели через три, с землистым, понурым, заросшим щетиной лицом, прихрамывая и придерживая что-то рукой в правом боку, заметно осунувшись и постарев. Жена его совершенно не страшилась.
      С тех пор Козляевы не собирались за одним столом с Панаровыми.
      Как-то невзначай Алеша заслышал краем уха возмущенный голос Фролина в разговоре с отцом: "Вот тварь! Она ж его чуть не убила! Калеку с братцем из мужика сделали. В больнице в Саратове валялся - все внутри мусорами отбито. Я б такую в лес по грибы отвез и закопал там. Живой".
      Анатолий промолчал. Он только что сошелся с Фролиным на условиях, на которых с завтрашнего дня под аванс будет выносить для него через "вертушку" хрусталь...
      Социализм неумолимо приближался, дотягивался к дому Панаровых воздушной веткой газопровода. Все шло по плану - нужно было лишь вовремя платить.
      
      Глава 25
      С ранним ноябрьским снегом в жизнь Алеши и его друзей пришли перемены - Павлушка оповестил ребят, что уезжает с мамой.
      Дядя Гоша был уволен с завода по статье за прогулы, не выходил из запоя и добавлял в водку бензин - из экономии.
      В доме Павлушки всякий вечер опивались вусмерть и засыпали вповалку, приткнувшись на замусоренном полу кухни, незнакомые грязные мужики, случайные собутыльники отца - не выпроводить, да и мужа не выселить. Маме стало невмоготу, она не выдержала и подала заявление на развод. Заводской отдел кадров предоставил ей с сыном комнату в общежитии.
      Алеша со Степой молчком стояли в сторонке и смотрели, как хмурые мужчины затаскивают в бортовой грузовик холодильник, шкафы, посуду, коробки с вещами. Павлушка стоял подле них и тоже смотрел. Дети еще не знали расставания, не понимали окончательности, безысходности слова "навсегда" и впервые изведали, как загадочный взрослый мир внезапно меняет их привычную жизнь.
      Павлушка за свой краткий век не видел ничего другого, с чем бы мог сравнить тот неуютный бедлам, ледащий, убогий быт с отцом-алкоголиком, с опустившей руки матерью, с грязью и балаганом в доме, с пустым холодильником на кухне. Он не представлял себя без дома с чердаком, без двора с баней, без турника, без высокой черемухи у изгороди, без мрачных елей в палисаднике, без истеричной пожилой Найды, без друзей и игр втроем. В том новом, дотоле неизведанном мире, куда его, не испросив, увозили, будет лишь один островок привычного и надежного - мама.
      Как волчата, которых достали из глубокой лесной норы чужие бессердечные руки, покорно принимали дети то, что их безвозвратно разлучают.
      Глубинное чувство, что происходит нечто бесповоротно-неправильное, грустное, плохое, чему они просто не в силах воспротивиться, немыслимость загадать вперед, как ни завтра, ни послезавтра - никогда больше не сойдутся они вместе, было непомерно новым и всеобъемлющим, чтобы как-то реагировать, действовать, говорить. Они даже не попрощались как следует.
      - Пока, - буркнул Павлушка, залезая в кабину грузовика на коленки к матери.
      - Пока, - отозвались, не сдвинувшись с места, Алеша со Степой.
      Это слово знаменовало расставание ненадолго, скорую встречу после непродолжительной разлуки. Встреча не состоялась. Алеша впредь не свиделся с другом.
      Дядя Гоша вроде и не заметил отъезда жены с сыном. День за днем он неизменно беспробудно напивался, бесприютно валялся в грязи и снегу под чужими заборами иль в канавах, не в силах доволочиться домой. Занимал у знакомых "до получки", хотя на порядке все знали, что он нигде не работал, сбирал чинарики да пустые бутылки. Найда скоро сдохла - исчахла то ли от тоски, то ли от голода.
      С приходом зимы в доме дяди Гоши стало холодно, почти как на улице. Дрова подошли к концу, а денег выписать новые у него не было. На ночь изможденный нуждой и беспробудным пьянством дядя Гоша уходил спать в баню, которую протапливал всяким хламом, что подбирал днем на помойках.
      В бане его и нашли. Угоревшим и успевшим окоченеть на морозе.
      Сухопутная парка Морта во сне перерезала нить почившей души отставного моряка, мичмана Тихоокеанского военно-морского флота.
      Бывшую супругу и сына на похоронах не видели.
      
      Глава 26
      Зима приходила в благодатный край, где жил Алеша, быстро и бесповоротно - и опять, опять снега... Уже на исходе ноября снег ложился основательно и не таял до середины апреля. Редко случалось, что он почти беззвучно, с едва уловимым шорохом падал с серого неба пушистыми кружащимися снежинками, в дремотной тиши и безветрии творя сказочную сонную атмосферу из детских сказок, приглушая все доходившие извне звуки и будто светясь изнутри.
      Гораздо чаще снег вихрился, колол лицо бесчисленными ледяными иголками, беспощадный ветер остро швырялся в заиндевевшие окна стеклянной крошкой, свистел и завывал диким зверем в трубе, сухой студеный воздух обжигал, ежели нос не был укутан от вихря в шерстяной шарф.
      Позже, дня через два-три, посветлевшее небо поутру алело, рдело малиново-красной полоской на востоке, в белесую голубизну поднималось розоватое солнце, в спешке проскальзывая, вычерчивая краткий путь над самым горизонтом, и после четырех заново темнело.
      В такие дни, вернувшись с работы, протопив галанки, накормив свиней и отужинав, отец Алеши рано уходил в спальню и ложился читать. Дом был полон книг и разных журналов, что по дешевке выписывала Надежда, пользуясь своим положением в профкоме. "Юность", "Молодая гвардия", "Роман-газета", "Новый мир", "Вокруг света", "Техника - молодежи", "Человек и закон" и даже "Крокодил", не считая трех-четырех газет, скрашивали ему длинные однообразные вечера.
      Занимательные вещи Панаров читал и за ужином, поставив разворот журнала либо книжки на кухонный стол, уперев корешком о пластмассовый контейнер с сухими макаронами и прижав края страниц солонкой и перечницей из того же набора.
      - Читать за едой вредно - желудок испохабишь, - по-матерински строго наставляла его жена. - Да и вкус еды не почувствуешь.
      - Еще вреднее - не читать, - не отрываясь от страниц, отвечал тот. - Обратно на ветку захочется. Ты бы Лешку в библиотеку записала. Детские книжки от всяких там Барто с Маршаком ему уже неинтересны, "Мурзилка" тоже для дурачков, а то, что дома на полках стоит, еще рано... Развивать его надо.
      Так Алеша впервые за руку с мамой очутился в книжном святилище. Обилие высоких и длиннющих полок с бесчисленными книгами повергло его в шок, необходимость на скорую руку выбрать одну-две вызывала в душе почти болезненное чувство. Мама торопилась в магазин, поэтому он быстро, почти наугад, вытащил с ближайшей полки самую объемистую книжку. Это была книжка о жизни муравьев.
      - Какой у тебя умный мальчик растет - биологом будет, - одобрительно подметила сухонькая, зябкая библиотекарша в роговых очках с толстыми линзами и серой шерстяной шали внакидку на ссутуленных худых плечах - троюродная сестрица Надежды, родом из той же Пелагеевки. - Ну, пусть приходит, когда захочет. Буду ему книжки по биологии подбирать.
      Что такое "биология", Алеша еще не знал.
      - Это наука о всяких животных и растениях, - пояснила мама на ходу, спеша в универмаг.
      - И о собачках? - на всякий случай уточнил он.
      - И о собачках, - подтвердила Надежда, в мыслях уже где-то далеко от библиотеки.
      С этой минуты Алеша непоколебимо вознамерился, что станет биологом, когда вырастет. Ему очень хотелось свою собачку.
      Пару недель спустя мальчик стал экспертом в семье и в детсаду по части непростой, хлопотной жизни муравьев, их слепой любви к братьям и сестрам и слепой же ненависти к выходцам из других муравейников.
      Позже он получил из зябнущих, бескровно-бледных рук библиотекарши истрепанный, видавший виды учебник по служебному собаководству, и немедленно все стены в спальне были завешаны рисунками псов разных пород, больше всего - овчарок.
      - Надо ему щенка завести, - заметил как-то отец, разжигая огонь в галанке в передней и оценив стремительно прибывающее количество четвероногих на альбомных листах в спальне.
      - У нас на работе у Валерки немецкая овчарка ближе к весне должна ощениться, - согласилась мама. - Попрошу у него кутенка.
      Так как после ссоры с Козляевым компания распалась, Новый год решено было отмечать с родственниками - у Лизки с Пегим.
      - Смотри там, не напорись! Потом через весь город обратно тащиться, - заблаговременно наставляла Панарова неблагонадежного мужа.
      - Когда это ты меня таскала? - браво отвечал тот. - Всегда на своих уходил...
      Путь к крестной Алеши пролегал мимо больницы. Панаровы проследовали тесной тропинкой, вытоптанной в снегу, рядом с заколоченным слепым домом погибшего дяди Гоши, завернули направо в сторону черневшего соснами холма впереди, перешли узкую улочку Щорса, где на фоне невзыскательных срубовых домов выделялся один богатый домина из белого кирпича - громадный, с пятью окнами со ставнями на фасаде, со вторым этажом под шатровой кровлей и пристроенным теплым кирпичным гаражом. В гараже стояли новые "Жигули".
      Домище высился на месте вымытого оврага, по дну которого каждую весну бежал к реке кипучий грязный поток метра в полтора шириной - почти речушка. Котловину вчистую засыпали, заровняли, для вешнего ручья в земле уложили широкую цементную трубу, под окнами разбили просторный палисадник, а за домом тянулся огород соток на двадцать.
      - Вот как люди умеют жить, - Панарова завистливо кивнула головой в сторону особняка. - За год отгрохал на месте оврага. И газ подведен, хоть по плану здесь ветка аж после нашей должна бы тянуться. На лапу, видать, дал, кому надо.
      - Не завидуй: все чем-то в жизни платят, и Боксер за этот дом, видно, чем-то кроме денег сторицей заплатил, - попытался успокоить жену Анатолий. - Имущему дастся, а у неимущего отнимется... По мне - так лучше двух здоровых детей иметь, чем как у него, бобыля, и совесть спокойную.
      - При чем здесь дети? - почти сердито оглянулась на него Надежда. - Просто кто-то поизворотливее, крутится все время, а иной свою леность добропорядочностью прикрывает - вот и все. В другое время живем, Панаров, людям сейчас не воспрещается жить хорошо. И стремиться к этому. А вот жить бедно становится стыдно. Скоро Лешка подрастет и тебе в глаза это скажет.
      - По-твоему, мы худо живем? - возмутился Панаров, поправляя кроличью ушанку, сползшую на слегка вспотевший лоб. - Дом, баня, конюшня, огород, мясо свое... Газ весной проведем. Ребятишки сыты-обуты... Чего тебе не хватает?
      - Вот сейчас к Наташке зайдем, потом к Лизке - я тебе покажу чего, - пригрозила Алешина мама. - А ведь ни та, ни другая дальше восьмилетки не пошли. А я техникум сама осилила, в конторе работаю, не на станке... А живу хуже всех.
      - Давали же мне место в Сызрани после училища - город большой. Там бы и в Куйбышев перебрались, - привычно вернулся к обороне и начал оправдываться папа Алеши. - Ты же сама не жаждала ехать.
      - Так тебе там только комната в общежитии светила! - всплеснула руками в варежках Надежда. - А мне по распределению в Бахметьевск леспромхоз дом свой обещал. И построил. Сидели бы сейчас, неустроенные, с двумя детьми в общаге с общей кухней!
      - Почему? В очередь бы встали, - неуверенно пробубнил Анатолий. - Я бы сейчас уже первым машинистом на тепловозе стал, зарплата была бы большая...
      - Ладно! - решительно, как всегда, отрубила Надежда. - Хотел бы сильно машинистом быть после училища - меня бы уговорил, настоял на своем. А ты не особо спорил.
      - Как всегда, я виноват, - примирительно согласился Панаров. - Теперь-то уж поздно "если бы да кабы". То, что ты смолоду хотела - получила. Чего ныть-то?
      - Ничего я не получила! - горько возразила супруга. - Разве я так свою жизнь представляла в тридцать-то лет?
      - Меньше надо представлять, - резонно заметил Алешин папа. - Чтобы не разочаровываться.
      Они перешли мостик через дымную, незамерзшую желтушную речушку - стеклозавод не прекращал сбрасывать в воду горячую кислоту с химполировки. Вода была похожа на густой желто-коричневый кисель, с поверхности которого курился сложно пахнущий пар.
      - Знаешь, когда в пятнадцать против воли родителей уходишь из дома, четыре года живешь впроголодь, рассчитывая лишь на себя, потом начинаешь с вилки да ложки, снимая угол в гнилой избе, имеешь право уповать на лучшее и чего-то от жизни ожидать, - с обидой отчеканила Панарова, начиная крутой подъем в гору. - Какая-то справедливость должна существовать на свете. Так мучиться и...
      Панаров досадливо прервал ее на полуслове:
      - Не так уж ты долго мучишься. И не так сильно. Люди, бывает, и потяжелее тебя бремя несут. А то и не в одном поколении. Не всë на виду просто... Значит, заслужила.
      - Да? В двадцать лет - заслужила? - круто развернулась от переполнявшего ее несогласия Надежда, свысока посмотрев на мужа, стоя метра на два выше его на тропе. - Отмучиться девять месяцев, еле выносить, выстрадать, себя не помня, родить самой... А красивый какой был, как херувим! И как живой совсем, только ноготки на ручонках синенькие, - в голосе ее зазвучали слезы поныне не зажившей, кровоточащей, не до конца выплаканной боли.
      Своего первенца, тоже мальчика, Надежда родила мертвого, с полным обвитием пуповиной. Не разомкнула ему сомкнутые очи лунная Юнона Луцина, не дала увидеть свой серебристый свет...
      - Может, Алешка тебе ниспослан вместо него, - не зная, что ответить, глуповато проронил Панаров, отвернувшись в сторону.
      Пройдя через картинно-живописный сосновый бор и миновав стороной разномастные корпуса больницы, семья пересекла оживленную улицу почти в центре города, поравнялась с восьмиэтажкой заводского общежития - серого, невзрачного строения с крашеными синими щитами балконов, в котором нынче жил Павлушка с матерью, свыкаясь с вечерними шумными визитами незнакомых развязных дядей, и завернула направо, в гору, мимо высокой бетонной ограды с колючей проволокой - территории "Маяка Октября".
      Завод был старый, со времен купцов Бахметьевых, выкупивших его от графской семьи Облонских, и лазурно-голубое здание управления диковинно выделялось парадной лестницей с ионийскими колоннами, увенчанными по сторонам неброскими гипсовыми волютами. На фасаде висела мемориальная доска, повествующая, что именно здесь в 1905 году была заложена первая в области ячейка РСДРП, тотчас же организовавшая забастовку в революцию.
      На площади перед управлением на излишне высоком и узком постаменте стоял грифельной расцветки Ильич, указывая рукой куда-то в окна третьего этажа.
      Голые, аспидно-черные деревья, словно с полотен венецианцев эпохи кватроченто, обрамлявшие пространство по периметру, были избраны безумолчной, болтливо и праздно каркающей стаей ворон в качестве наблюдательного пункта. Левее от управления высокая ограда из кованых чугунных прутьев, заостренных кверху в виде копий, окружала старый сквер, в котором помещался знаменитый музей хрусталя с богатой экспозицией, берущей зачин с восемнадцатого века.
      Еще левее высился Дом культуры с классическим треугольным фронтоном с лепниной и впечатляющей, на этот раз коринфской, колоннадой с вычурными калафами капителей, почти скрывавшей в глубине дубовые коричневые входные двери.
      Напротив Дома культуры, чуть в стороне, застенчиво выглядывало небольшое двухэтажное каменное строение - бывший помещичий дом, покрытая патиной бронзовая табличка на котором с провинциальной высокопарностью возвещала, что здесь на переломе столетий по малоизвестным причинам останавливался великий писатель Л. Н. Толстой.
      Справа от неброского пристанища писателя Толстого, на квадратном заасфальтированном пятачке в небеса воззрились две противотанковые пушки времен войны и тянулся по ограде некий длинный лозунг по теме.
      Дом тети Наташи находился неподалеку от бетонной заводской стены, почти напротив ворот малозаметной, плюгавой, второстепенной проходной, и ничем извне не отличался от остальных жилых строений. Тесовая облицовка сруба, выкрашенная в васильковый цвет, крытая шифером двускатная крыша, узкое крылечко с навесом от снега, деревянная дверь, ведущая в сени.
      Лишь попав во двор, за домовые ворота, возможно было лицезреть просторный кирпичный пристрой, размером больший, чем дом, и гараж, рассчитанный на грузовую машину, хоть внутри пока что помещался всего-то непритязательный "Иж Юпитер" с коляской.
      Тетя Наташа была почти одета и светилась красотой и свежестью двадцатилетней девушки. Дядя Артем был облачен в темно-фиолетовый спортивный костюм и, очевидно, считал, что к празднованию Нового года одет совершенно подходяще.
      - С наступающим вас, всего хорошего! - не особо оригинально поприветствовала их мама Алеши, входя внутрь. - Ну что? Готовы? Пошли?
      - Ой, подождите, я торт доделываю! - трагично воскликнула полуодетая Наташка, сверкнув в коридоре белоснежными стройными бедрами без чулок. - Потом еще накраситься и в коляску все сложить... Заходите, присядьте.
      Младшая сестрица отродясь не отличалась пунктуальностью.
      - Наташк, ну налей че-нибудь с мороза-то! - шутливо, но настойчиво затребовал Алешин папа. - Через гору к вам перлись в курмыши.
      - Не начинай, а?.. Прежде времени! - жестко отозвалась жена.
      - Да ладно, один стакан, - примирительно успокоил ее муж.
      - Сейчас принесу, Толя, - многообещающе зазвучало из кухни, - как раз и котлеты попробуешь - в меру ли посолила.
      - Пойдем, мотоцикл тебе покажу, - позвал дядя Артем не знавшего чем себя занять Алешу, выходя в сени и натягивая на голову шерстяную вязаную спортивную шапочку.
      Выйдя на двор, он вполовину приоткрыл небольшую дверь в широких железных воротах гаража и зажег внутри свет. В заставленном картонными коробками помещении едва хватало места под бирюзовый неброский "Иж".
      - Садись сюда, держись за руль, а я его заведу, - помог он Алеше усесться и схватить ладонями холодные ручки. - Не бойся, сейчас затарахтит...
      Мотоцикл сердито зарычал с первого энергичного рывка педали и выпустил облако пахучего сизого дыма в морозный воздух гаража.
      - Вот... Теперь тихонько можешь покрутить этой рукояткой, газануть, - учил Артем ребенка, заробевшего от громоподобного рокота мотора. - Нравится?.. А вот этим можно посигналить... Вот так, молодец... Что отец-то твой мотоцикл не купит? Купаться бы ездили летом в деревню...
      - Я не знаю, наверно, ездить не умеет, - неуверенно предположил мальчик.
      - Научился бы. Я тоже раньше не умел, - признался Нежинский. - У меня вот если сын родится, я его научу и на мотоцикле, и на машине ездить. Скоро все люди на машинах ездить будут. Даже женщины.
      - И мои папа и мама? - недоверчиво вопросил дядю Панаров-младший, не очень-то представляя себе такое невероятное будущее.
      - Конечно, и твои тоже, - утвердительно мотнул тот головой.
      - Дядь Артем, а что это вон в тех коробках? - Алеша показал пальцем на высокие штабеля из картона.
      - Посуда всякая, дома класть некуда - в гараже пока стоит, - туманно ответил он, с небрежением махнув рукой.
      - Дядь Артем, а ты богатый? - слезая с сиденья мотоцикла, решил напоследок выяснить ответ на интересовавший его с недавних пор вопрос мальчик.
      - Нет, Алешк... Но обязательно буду, - упрямо склонив голову, заверил его Нежинский. - И ты тоже будешь. У тебя головка умная... Ну, пошли, еще кроликов покажу - и в дом пойдем.
      Анатолий уже порядочно согрелся, что было зримо по раскрасневшемуся лицу. Очевидно, одним стаканом дело не ограничилось. Сварливый вид мамы это подтверждал. Тетя Наташа подтрунивала над обоими, завершая сборы.
      Крестная Алеши жила неподалеку, на смежной широкой малолюдной улице, минутах в десяти неспешным ходом. Асфальта на улице не было, но зимой по присыпанной плотным, вылежалым снегом щебенке везти со скрипом полозьев салазки с закутанной по самые очи Леночкой было нетрудно.
      - Проходите, проходите! Здравствуйте! Здравствуй, крестник! - растягивая гласные, поприветствовала в прихожей вошедших с улицы Елизавета. - Не продрогли?.. Морозы такие стоят - спасу нет! Давно так холодно не было. У нас котел на полную мощность работает, аж вода в трубах закипает, - не преминула сообщить она.
      В доме Коркуновых пахло уютом и благополучием.
      Кухонный уголок, может, и не такой ослепительно импортный, как у Нежинских, но тоже с блестящими циферблатами таймеров под выпуклыми стеклышками, с множеством разнообразных шкафчиков и выдвижных ящичков, с дорогой фарфоровой посудой на полках за витражными дверками, внушал законный пиетет.
      Стереосистема с колонками под потолком по углам в задней комнате играла что-то чужеземное, и звучание изумляло Алешу - разные инструменты раздавались с разных сторон, создавая "эффект присутствия", как важно выразился дядя Боря. Габаритная стенка в завешанной коврами и выстеленной паласами гостиной была несбыточной мечтой каждой семьи. Отдельная детская комната Владика, загроможденная дорогими игрушками, манила Алешу остаться в ней насовсем.
      - Как газ провели - о воде вот весной подумываем, разрешения все еле-еле оформили, - делилась с Надеждой планами средняя сестра. - Натаскалась свое из колонки - спина вон все время болит и руки ломит по ночам.
      Крестная Алеши любила при случае пожаловаться на хлипкое, надорванное в горячем цеху здоровье.
      - Как мать-то уехала в Переволоки, в Пелагеевке ведь все нынче на нас, - сетовала она, с укоризной косясь на младшую, что почти не слушала, заприметив некий журнал с модными выкройками на диване. - И за домом следим, и огород обрабатываем, картошкой занимаемся. Вроде на двоих с Наташкой, да они ведь то приедут, то не приедут. А жука травить, полоть, окучивать? Ведь постоянно что-то делать надо. Наперед там, а потом еще к свекрови. И ей подсоби! Никакого здоровья не хватит.
      - А куда вам столько? - подивилась Надежда. - Мы тоже свиней держим, но на трех огородах не сажаем. В Пелагеевке - двадцать соток, у вас у самих огород здоровый - куда вам столько?
      - Так свекровь на продажу своих растит, а мы на еду. Продает мясо на рынке и нам деньгами помогает, - созналась Лизка. - А как иначе? По-другому не проживешь. Вроде вот аванс получишь, туда-сюда - и нету ни копейки. Все одни расходы.
      - У меня свекровь мясо в магазине покупает, кур только держат, - коснулась больной темы Панарова, непроизвольно поморщившись. - А с пенсии все время младшему в Саратов посылает без перебоев. У него, видите ли, жена мало получает.
      - И как ты на второго решилась? - покачала головой Елизавета. - Тут с одним-то еле концы с концами сводишь - а это еще в школу не пошел.
      - Ты всю жизнь прибедняешься, - весело улыбнулась Наташка, оторвавшись от выкроек, - а у самой, поди, на книжке на машину уже накоплено. Мужик не пьет, калымит, телевизоры чинит...
      - Чего он там чинит! За чекушку, а то и задаром! - бурно возразила Лизка. - Каждый вечер допоздна, до полночи сидит с паяльником, воняет на весь дом, а денег-то не видать.
      - Как это не видать? - притворно-строгий, укоряющий глас Пегого раздался из прихожки: мужчины, покурив и приложившись к заначке во дворе, вошли с улицы в дом. - Вот только вчера десятку за телевизор отдал.
      - Тоже мне - озолотил, - стушевалась крестная, слегка порозовев и поспешив перевести разговор на другую тему. - Пошли, банки с огурцами и помидорами откроешь. Идемте все к столу уже, чего сидеть...
      Праздновать Новый год до полуночи никто не остался. Сначала, уже часов в десять вечера, ушел Артем, быстро заскучавший, слушая на трезвую голову вязнущие разговоры пьянеющих мужчин и бестолковые досужие сплетни женщин. Побыв положенное светскими приличиями время в обществе чинно выпивающих и закусывающих людей, он чувствовал усталость и скуку. Следом за ним попрощалась и его жена, не желая провоцировать неудовольствие супруга. Ближе к одиннадцати зашлась в громком плаче закапризничавшая Леночка, игнорируя все неловкие потуги брата успокоить и развеселить уставшую от шума сестренку. Анатолий к тому времени уже изрядно набрался и насилу соединял слова в предложения.
      - Что ж вы так рано уходите? Куранты ведь еще не били! - с облегчением причитала Елизавета. - И не съели почти ничего - стол вон полный.
      - Надо вести его, а то свалится здесь до утра, - озабоченно хмурилась Алешина мама, выводя в сени, выталкивая руками ушедшего в себя папу. - Спасибо за угощение, созвонимся на неделе.
      
      Глава 27
      Бой курантов Панаровы заслышали, уже войдя в собственный дом и включив телевизор. Наступил новый год, которого Алеша ждал с большим нетерпением - ведь он должен был пойти в первый класс. Мама уже показала ему колоссальное по сравнению с детсадом кирпичное строение школы - четырехэтажную крепость, махину, замыкавшую со всех сторон двор, в фасаде которой, словно пасть кита, зиял вход высотой в два этажа с бетонными плитами перекрытий, удерживавшимися четырьмя габаритными прямоугольными колоннами в два ряда.
      Школа располагалась очень удобно, на полпути до конторы Панаровой, поэтому отводить Алешу по утрам и забирать после работы из продленки не представляло для нее трудностей.
      Одно лишь ей было не по душе.
      - Представь себе - полторы тысячи детей в одном здании! - озабоченно жаловалась она супругу. - И младшие классы никак не отделены от старших - ведь обижать их будут. Чем только эти архитекторы думают?
      - У нас восьмилетка тоже не была разделена, - успокоил Анатолий жену. - И не помню, чтобы особо старшие обижали.
      - Нашел, с чем сравнить! У вас в деревне сто человек в школу ходило, - мятежно возразила та, упрямо двинув плечом, словно отталкивая от себя его беспечные слова. - А здесь?.. Сколько дебилов среди полутора тысяч окажется? Тем более что все будет детвора ваших работяг со стеклозавода, да и наши с лесозавода не лучше... Дети из хороших семей в школу номер один ходят, но ведь это в центре: далеко и совсем не по пути мне.
      Панарова с горечью вздохнула, казнясь в душе, что уже сейчас, в самом начале пути, не может дать сыну лучшее, что получат другие, чужие - не ее.
      - Ничего, крепче будет! Ему жизнь жить - пускай с детства начинает, - с немного наигранной уверенностью заявил Алешин папа. - А то будет забалованный да изнеженный, как Лизкин Владюша - таких никто не любит... Я в армии "старикам" манжеты и воротнички подшивал, портянки стирал в учебке. И ничего, не западло. А кому было западло - их там быстро учили.
      - Не в семь же лет жизни учиться! Тем паче, ему семь только в октябре исполнится. А кому-то уже в январе, - вновь не согласилась мама. - Хотела я на год отложить, чтобы от восьми пошел. Но ведь это значит - сразу после школы в армию загремит! А так после десятилетки в институт не поступит - через год еще один шанс будет.
      - Верно, нечего ему уже в саду делать, - поддержал Анатолий. - У него башка варит, как у взрослого. Я с ним уж порой стесняюсь как с ребенком разговаривать.
      Взрослая башка мечтала о собаке. Алеша проштудировал все о дрессировке служебного пса, о командах, каковым тот должен быть обучен, о надлежащем питании и физическом развитии. Он знал, что щенята родятся слепыми и беспомощными, что первые дни и недели лишь сосут маму и не умеют ходить. Он выписал на листках рацион питания щенка по месяцам до года, график прививок от чумки и бешенства, схемы лечения гельминтозов, к которым овчарки предрасположены: в его распоряжении было все, не хватало лишь одного - малюсенького кутенка. Но он уже знал, что где-то далеко черная немецкая овчарка Линда принесла помет из четверых детей, и один из них - мальчик - его.
      Наконец, случилось, что воскресным утром мама ушла куда-то, не проронив ни слова, лишь таинственно улыбаясь, и воротилась домой с большой сумкой, внутри которой что-то жалобно попискивало - некий потешный темненький комочек.
      Алешин папа налил на кухне в блюдце молока, достал вяло протестовавшее существо из тряпок и ткнул крохотной мордочкой в белую жидкость. Существо чихнуло и начало неумело лакать, то и дело, не удержав головку на весу, погружаясь носом в до краев наполненное блюдечко и снова забавно чихая. Существо по предложению папы получило имя Блэк - по цвету шубки.
      Блэку недолго было дозволено косолапо обитаться на кухне - Надежде быстро надоело подтирать за ним лужи и кое-что похуже. С приходом весны щенок перебрался в холодную терраску, где Панаров соорудил для него что-то вроде гнезда из старых фуфаек.
      Песик не желал оставаться один и громко, жалостно скулил, посему Алеша перебрался следом за ним. Скоро новое место прописки стало нравиться щенку - рядышком с гнездом высился деревянный ящик, заполненный мороженым свиным мясом, густо посыпанным крупной солью. Из ящика приятно пахло.
      Слегка повзрослев, с наступлением дней потеплее Блэк был заново переселен, на этот раз в предбанник во дворе. Он уже обзавелся кожаным ошейником, но при желании без труда от него освобождался передней лапой - шейка была ребячески тоненькой, и приобретение оказалось не впору, на вырост.
      Алеша со знанием дела обучил юного друга простым командам: "сидеть", "лежать", "дай лапу". Кусочки свиного сала со шкуркой пахли так пленительно в руке хозяина, что старательный щенок благонравно изо всех сил напрягал извилины, пытаясь понять его приказы. Не удавалось лишь заставить темпераментного ученика тявкнуть всего единожды по команде "голос". Услышав знакомое слово, тот заливался восторженным лаем до тех пор, пока не получал вожделенную награду.
      Беспокоило мальчика то, что, со временем осмелев, подросший Блэк, стащив лапой через голову ненавистный ошейник, высвободившись, безрассудно убегал со двора на улицу. Пару раз он чуть не потерялся - соседи по уличному порядку ловили и возвращали маленького беглеца.
      Летом детсад опять прекратил работу, и Алеша целыми днями оставался дома один. Он уже почти не боялся - был занят: самозабвенно читал книжки, готовился к школе. Нужно было показать себя учителям с хорошей стороны с первых же дней, как советовала мама.
      Сидя за высокой деревянной тумбой в спальне, служившей ему рабочим столом, над раскрытой книжкой о животных африканской саванны, мальчик заприметил в окно, что Блэк опять-таки вырвался на вожделенную свободу и радостно и бесшабашно носится вприпрыжку туда-обратно у палисадника. Родители запрещали ему выходить на улицу, оставляя растворенным дом, но Алеша решился быстро выбежать, поймать и вернуть во двор маленького беглеца.
      Оказавшись снаружи перед домом, к своему ужасу, он вдруг увидел, что хулиган не просто безнадзорно бегает, а гоняется за напуганными цыплятами соседки, пожилой хромоногой женщины лет семидесяти. И довольно успешно гоняется: два курчонка со свернутыми шеями едва шевелились, лежа на боку и беспомощно подергивая куцыми крылышками.
      Алеша насилу изловил вошедшего в охотничий раж щенка, схватил его за шкурку на шее, отнес домой, быстро запер за собой дверь в сени на крюк и посадил злоумышленника в закрытую терраску. Он не знал, как расскажет родителям о случившемся.
      Спустя несколько минут мальчик заслышал стук ладонью в дверь сеней.
      - Кто там? - спросил он настороженно. - Никого нет дома.
      - Алешенька, внучек, - послышался знакомый голос пожилой хозяйки цыплят, чуть более елейный и вкрадчивый, чем обычно, - открой дверку, голубчик, мне маме твоей кое-что надо оставить.
      Незнакомцу бы ребенок ни за что не открыл, но бабку Варю он давно знал: та разрешала им со Степой лакомиться приторной иргой и вяжущей черемухой, свешивавшимися иссиня-черным изобилием через ограду палисадника.
      "Только на забор не лазийте - поломаите", - предупреждала она.
      Алеша нерешительно снял крючок, и женщина медленно, хромая на обе ноги и тяжело покачиваясь из стороны в сторону на разбитых артритом суставах, вошла в сени, затворив за собой калитку.
      - А собачка твоя где? - приветливо улыбаясь, погладила она его по голове жесткими пальцами.
      - Не знаю, - беспокоясь о друге, солгал мальчик.
      Но тут Блэк, заслышав голоса, принялся поскуливать и нетерпеливо скрестись лапами под закрытой дверью терраски.
      - А, вон ты где, подлец! - протянула со злобным торжеством старушка, и, не переставая улыбаться оробевшему ребенку, направилась к терраске. В руке у нее было деревянное топорище.
      - Не надо, пожалуйста, не надо! - жалостно захныкал Алеша, пытаясь удержать ее за длинную байковую юбку.
      - Я ему ничего не сделаю, немножко поучу - и все, - продолжая улыбаться спокойной улыбкой, бабка Варя вполовину отворила дверь, ловко схватила за загривок счастливо рванувшего было на волю озорника и, резко взмахнув правой рукой, с силой ударила его по голове обухом топорища.
      Щенок пронзительно взвизгнул и всем телом начал отчаянно извиваться в воздухе. Но держала его старушка крепко. Второй удар с гулким звуком звенящего дерева - и опять по голове.
      - Будешь курей душить, разбойник, будешь? - повторяла она, войдя в исступление, и снова безжалостно била, и била, и била. По голове, по челюсти, с треском по ребрам и позвоночнику.
      Щенок еще визжал и извивался, но все слабее и слабее.
      Алеша упал ничком на пол, забился в рыданиях и лишь молил: "Не надо! Пожалуйста! Не надо! Пожалуйста!.."
      Отшвырнув изувеченного песика, как тряпку, в сторону, бабка Варя, не оборачиваясь на корчившегося на полу ребенка, все той же неспешной хворой поступью вперевалку вышла из терраски, прикрыла дверь сеней и похромала домой, неся в руке окровавленное топорище.
      Возвращаясь с завода после первой смены, Панаров заслышал детский плач из терраски. Он похолодел, рванул на себя калитку и одним прыжком влетел в дом. Алеша лежал в сенях на циновке, лицом вниз, содрогаясь всем телом. Рядышком лежал окровавленный черный комочек и тихонько поскуливал.
      - Сынок, кто это сделал? - закричал отец. - Сынок, кто это сделал?
      Мальчик не мог говорить и дышал с трудом - судороги сжимали горло, живот скручивало в болезненных спазмах, грудные мышцы не слушались. Только сейчас Анатолий заметил, что Алешу вырвало, а на шортиках темнеет мокрое пятно.
      - Скажи мне, что случилось, кто приходил? - выспрашивал он беспомощно.
      Но Алеша лишь сильнее бился в безутешных рыданиях.
      Панаров всерьез испугался, увидев, что губы сына синеют и он не может вдохнуть, хватая ртом воздух сквозь душившие спазмы.
      Надежда, отпросившись с работы пораньше, прибежала домой почти одновременно с мужем, с натугой распахнула дверь и вскрикнула; сердце у нее сжалось.
      - Что с ним?.. Алешенька! - бросилась она через ступеньки. - Ну успокойся, родной, я с тобой, все хорошо, успокойся, пожалуйста!
      - Толя, что случилось? - прижимая к груди отчаянно рыдавшего ребенка, повернула она к мужу лицо с заволоченными слезой глазами.
      - Не знаю, наверно, Блэка кто-то избил, - предположил тот в растерянности.
      - А как он в дом попал? - гладя Алешу по спине и по голове, допытывалась мама.
      - Может, со двора, огородами прошел, - неуверенно ответил Анатолий. - Он ничего сказать не может.
      Надежда насилу успокоила сына до состояния, в котором тот мог произнести хоть слово.
      - Бабка Варя... топором... по головке... сильно, - выдавил он из себя и опять залился слезами.
      - А зачем ты ей отворил, сынок? - ничего не понимая, спросила мама. - Я же тебя учила - никому не открывать.
      - Она... тебе оставить... хотела... просила открыть... я не знал...
      - А зачем она Блэка била?
      - Он ей... цыпленка, - вымолвил Алеша и опять зарыдал.
      - Ах ты, сука хромоногая! - взорвался Панаров. - Да я ей щас, паскуде, руки переломаю!
      Он рванулся к входной двери, стискивая кулаки и сам едва сдерживая наворачивавшиеся на очи слезы.
      - Куда ты, сядь! - неожиданно жестко остановила его жена. - Срок дадут как за человека. И что - я одна с двумя останусь?
      Алешин папа кипел праведным гневом и громко матерился, но все же остался дома.
      Песик едва слышно, тихо и непрерывно плакал, стонал. Его челюсти превратились в месиво из осколков костей и спекшейся крови, голова была пробита, позвоночник сломан и спина неестественно выгнута. Он не мог глубоко дышать - ребра были переломаны и двигались мелко-мелко и часто-часто. Глазик был выбит и висел рядышком с ушком на чем-то тонком, как нить.
      - Толя, он мучится, добей его, - стараясь самой не разрыдаться, попросила Надежда.
      Панаров хмуро положил щенка в старую фуфайку и вынес на обеих руках во двор, затем заглянул в предбанник и взял топор, поворотив его обухом вниз. Через минуту со двора раздался краткий пронзительный визг, резко оборвавшийся.
      Алешин папа воротился в дом где-то через полчаса.
      - Я похоронил его, Лешка, - не глядя на сына, буркнул он. - Завтра, если хочешь, крестик ему на могилку поставим.
      Алеша перестал выходить на улицу, перестал читать книжки, перестал играть в солдатики. Маму больше всего пугало, что он перестал есть. Бульон выпить еще мог, но пища потверже при потугах проглотить вызывала спазм в горле, ребенок давился и начинал плакать.
      - Толя, надо что-то делать, - озабоченно нахмурившись и с трудом удерживаясь, чтобы не расплакаться, высоким голосом потребовала она от мужа прервать, наконец, депрессивное молчание. - В больницу ехать. Он же второй день на бульоне и чае.
      - Собаку ему срочно нужно найти, - коротко предложил тот из-за закрытой двери в спальню.
      Ни у кого из знакомых щенков не оказалось, птичьего рынка в городе не было, а ловить на улице взрослого бродячего пса казалось небезопасным. Вдруг покусает ребенка иль заразит чем-нибудь?
      В конце концов мастер бригады лесорубов решил помочь Надежде:
      "Раз такое дело, Надьк, бери моего. Он, правда, беспородный, дворняжка, и уже почти годовалый, но зато весь белый, на лайку похож. И глаза разного цвета".
      Тошка тужил, тосковал по своему прежнему дому, не выходил из сколоченной Алешиным папой специально для него конуры и не притрагивался к еде. При приближении людей к будке он угрожающе рычал изнутри.
      - Не подходи к нему пока, Лешка, - укусит, - предупредил отец. - Пусть попривыкнет, поголодает. Потом старый дом и хозяев забудет - он молодой еще.
      Алеша с опаской издалека заглядывал в будку и видел в глубине лишь белоснежную спину свернувшегося в клубок тоскующего пса. Ни носа, ни ушей, ни глаз, чтобы попытаться познакомиться.
      Третий день Тошка не казал носу из конуры. Надежда попробовала осторожно ткнуть его длинным черенком от лопаты - не сдох ли с горя, но в будке раздалось яростное рычание, и клыки с силой лязгнули о дерево.
      - Ах ты, злюка! - испуганно отпрянула она, выронив из рук черенок. - Ну и сиди голодный, дурак. Все равно жрать захочешь - вылезешь.
      Ближе к вечеру задул, зашумел ветвистыми кронами яблонь, вишен и слив, всколыхнул листвой прохладный ветер с лесистых холмов за рекой и заморосил студеный осенний дождь.
      Алеша накинул курточку и побежал в туалет. Возвращаясь, он присел близко к конуре и заглянул внутрь, пытаясь во мраке разглядеть пса, забившегося от ледяных брызг куда-то совсем глубоко.
      - Ну что ты грустишь?.. Плохо тебе? - немножко растягивая слова, обратился он к Тошке со вздохом. - И мне плохо - у меня Блэк умер... Он маленький был... А ты большой и белый... У тебя в еду вода налилась. Теперь невкусно будет... Я тебе завтра утром другую еду принесу.
      Собеседник не выдавал себя ни звуком, ни движеньем.
      Тогда ребенок решился и осторожно, по сантиметру, медленно просунул руку внутрь, в темноту. Он почувствовал, как влажный горячий язык облизывает ее. Алеша подождал, а затем погладил пса по голове. Тот признал нового хозяина.
      Мальчик еще немножко посидел под дождем, попрощался: "Ну, спокойной ночи, мне пора", - поднялся и ушел в дом.
      
      Глава 28
      Наутро, вынося ведро корма свиньям, Надежда заметила, что плошка возле будки пуста, вылизана насухо.
      Тошка справился с тоской и превратился в бойкого, веселого и жизнерадостного молодого кобелька.
      Панаров протянул от предбанника до углового стояка сеней крепкую стальную проволоку, на которую завесил кольцо с цепью, прикрепив ее к перешедшему по наследству ошейнику, оказавшемуся псу в самый раз.
      Тошка заполучил большую свободу перемещений во дворе, чем несказанно осложнил ночное житье соседских котов, привыкших всюду вальяжно расхаживать, бесчинствовать, устраивать полуночные перебранки, презрительно игнорируя бесплодные потуги людей их припугнуть из окна. Ежели раньше два-три сорванца с комфортом восседали нос к носу на облюбованном ими штабеле сухого теса, тянувшемся от сеней почти к самому сараю, выводя в ночи свои изощренные многоголосые арии, переходившие в истерично-яростные, душераздирающие вопли и внезапные молниеносные удары когтистой лапой по уху соперника, теперь злобный лай струной натягивавшего цепь пса, с разбегу встававшего на задние лапы, нарушал гармонию подлунных рандеву и оскорблял кошачье чувство прекрасного. Вспугнутым певунам пришлось, раздраженно выгибая спины, спешно искать другую сцену для полночных серенад.
      Единственным представителем кошачьего братства, который с первых дней жестко обозначил свою позицию и быстро заслужил респект разноглазого блондина, был Прошка, тоже снежно-белый и тоже разноокий кот, недавно поселившийся в доме Панаровых. То ли из-за сходства в облике, то ли предъявив законную прописку и подкрепив ее силой, нахал чувствовал себя совершенно покойно даже в будке с лежавшим в ней покладистым Тошкой, безвозбранно пристроив широколобую голову маститого бойца у того на плече.
      Прошка был уже взрослым котом, но никакой ностальгии по старому дому не испытывал. В свой день новоселья он в вольготной дреме растянулся на пороге у дверей, ведущих в переднюю, бахвалясь ангорской белизной густой шерсти, где его и обнаружил удивленный ребенок.
      Алеша души не чаял в юном вислоухом друге, радостно приветствовавшем маленького хозяина куцым хвостом-бубликом и день и ночь неутомимо готовом к играм.
      Водился за резвым, игривым песиком и грешок - темпераментный созревающий юноша бессовестно норовил спариться с боровками, беззаботно бегавшими по двору и всюду рывшими землю розовыми мокрыми пятачками, когда Надежда выпускала их из хлева. Дорвавшись до свободы, поросята не обращали внимания на бесплодные попытки превышения полномочий бесстыжим охранником, тем более что тот был ограничен длиной лязгающей цепи в радиусе неприличных домогательств, протестуя негодующим лаем против излишка вольности, предоставленной охраняемым особам.
      Панаров, видно, все ж таки успел перекинуться парой ласковых с жестокосердной бабкой Варей. Встречая на улице Алешу, она демонстративно отворачивала голову, а то и вовсе поворачивалась к нему горбатой спиной. Цыплята на лужайке пред ее старым, почти по самые наличники ушедшим в землю домом больше не появлялись. Завидев от колонки идущего с работы Анатолия, она припускала, что есть силы, обратно, расплескивая воду из ведер на коромысле и валко, размашисто раскачиваясь из стороны в сторону на кулгавых ногах с извечными шерстяными носками в бессменных галошах.
      Зиму она не пережила. Первый раз Панаров отказался идти на поминки соседки по порядку и прокомментировал ее смерть не по-христиански.
      С уходящим летом в дом Алешиных родителей пришла и отрада - долгожданный газ. Ветка газопровода тянулась высоко, метрах в трех над землей, и держалась на стальных стояках, надежно вмурованных в цемент. Вести трубу пришлось издалека, метров пятьдесят от главной ветки, что влетело Надежде в копеечку.
      Баба Шура попросилась по-соседски врезаться в отвод Панаровых.
      - Хоть бы часть расходов оплатила; ведь получается - я и к ней газ подвела. Даже не предложили, татары чертовы! - не особо убедительно, скорее для вида, негодовала Надежда.
      - Да ладно, жалко тебе, что ли? - миролюбиво успокаивал ее Анатолий. - Ты бы и без них для себя провела, а от их патрубка нам газа не убудет.
      - Это называется - на чужом в рай въехать!.. Мне никто такие подарки не делал, - не унималась супруга: ей нравилось праведно гневаться за глаза. - А им - то в баню, ни ведра воды не натаскав из колонки, то газ подведи задаром. Я им что - мать родная?
      - Хватит уже, не злись, - терпеливо увещевал Панаров. - У нее мужика нет, сын погиб, дочка незнамо от кого в Саратове залетела - о свадьбе что-то помалкивают. А ты с газом привязалась. Пусть врезаются.
      - Ты бы сам побегал везде, все планы да разрешения получил, о трубах и сварке столковался, умник, - уже более мирно изрекла Надежда, нарезая острым, чуть щербатым кухонным ножом на деревянной разделочной доске капусту для борща. - А то хорошо рассуждать на готовеньком, без беготни и волокиты.
      - У тебя возможности, доступы, связи есть - вот ты и делаешь, - польстил Анатолий, шутливо хлопнув жену пятерней пониже поясницы. - А деньги кто тебе принес?
      - Раз в жизни что-то там урвал, изловчился. Другие постоянно так носят, - оттаяла Надежда, засыпая нарубленную капусту в кастрюлю. - Ладно, пускай врезаются... Из принципа ни копейки не возьму, даже если предлагать будут.
      Живот тети Томы заметно округлился, и о свадьбе с Алешей она разговоров уже не заводила. Кто отец ребенка - таила.
      После школы Тамара уехала в область, в Саратов, куда-то поступала и где-то устроилась, не поступив, поселилась в общежитии, с кем-то вроде встречалась... Баба Шура отмалчивалась, да и Томка на люди не казала глаз, последние месяцы все сидела домоседкой, безвыходно и безотрадно, в четырех стенах материнского дома.
      Алеша забирался на высокий штабель досок, заглядывал на захламленный соседский двор и на занавешенные тюлем окна, не понимая, отчего тетя Тома ему больше не улыбается, не шутит и не выходит на улицу.
      В районном роддоме ее оповестили, что роды будут сложными и нужно ехать в центр, в область, где и условия получше, и квалификация акушеров выше.
      Баба Шура собрала дочери узел с вещами, и они не торопясь отправились пешком на автовокзал, откуда трижды в день в Саратов уезжал рейсовый автобус, старый "лазик" с пропахшим бензином и нагретой резиной длинным пыльным салоном, со скрежетом открывавший и закрывавший гармошку передних дверей.
      Алеша увязался с бабой Шурой проводить тетю Тому до вокзала. Они шли молча, и мальчик стеснялся нарушить тишину, наполненную трудно постижимыми для него мыслями взрослых.
      Усевшись в автобусе к окну, Тамара отодвинула в сторону мятую, изжеванную цветастую занавеску, улыбнулась прежней улыбкой и задорно помахала рукой через стекло пригорюнившейся матери и забавному соседскому ребенку.
      "ЛАЗ" взревел мотором, выпустив струю горячих выхлопных газов, и неспешно вырулил с привокзальной площади на трассу.
      Никогда с той поры не увидела мать свою Томочку живой.
      Никто не знал точно, что приключилось в роддоме, упоминался только узкий таз у первородящей и какое-то предлежание с отслойкой. Ребенка, мальчика, спасти не удалось. Баба Шура в один миг потеряла единственную дочь и внука.
      У Алеши не укладывалось в голове, что еще пару дней назад здоровая, красивая девушка улыбалась и махала ему рукой, и вот ее не существует. Внезапность и непоправимость безвременной смерти детское сознание не принимало. Он стал задумываться о том, что тоже смертен.
      Но как может существовать свет, в котором не будет его? Каков смысл тогда будет в том свете без него? Мыслимость мира без него, равнодушная безличность этого мира была ужасающе страшна своей невыразимой прозаичностью, обыденностью.
      Смерть ему казалась чем-то негораздым, чуждым миру абсурдом, каковой бы такие сильные и умные взрослые не должны были послушно и безропотно сносить и позволять ему беспрепятственно прорываться откуда-то извне в этот в остальном более-менее понятный, вразумительный, худо-бедно поддающийся объяснению, уже довольно хорошо знакомый ему свет.
      Алеша плохо спал по ночам. За бревенчатой стеной, в соседской половине дома, прямо у его постели, не плакала, не рыдала, а по-животному безутешно выла ночи напролет баба Шура. Но умерших к жизни слезы не вернут. Ежели она выходила на улицу, то во взгляде обезумевших черных глаз читалось, что она не здесь, не в этом мире, а где-то там, далеко, с любимой дочерью и внуком.
      Каждый день она куда-то отправлялась поутру с восходом и возвращалась под вечер: может, на кладбище, а может, на автовокзал - встречать рейсовые автобусы из Саратова... Тщетно. Автобусы приезжали без дочери...
      Тогда баба Шура стала выходить на обочину большака, ведущего в город. Порой пассажиры высаживались здесь, не доезжая до вокзала, и шли домой прямиком через лесополосу - так было короче. В этом месте вечером в сумерках бабу Шуру, переходившую на другую сторону, насмерть сбил грузовик. Ее разлука с дочерью и внуком оказалась недолгой.
      Лишь кусты малинника на огороде, подвязанные старыми цветастыми девичьими бантами, напоминали Алеше о тех днях, когда он увидел смуглолицую, темноокую девушку с волнистыми волосами, с шутливой строгостью в голосе спросившую его: "Ты почему нашу малину ешь?"
      Теперь он мог есть чужую спелую малину и даже тайком пробраться огородом в опустелый соседский двор, чтобы не спеша досконально изучить все, что там находилось. Но никакой радости от этого не испытывал.
      Впервые в жизни мальчик почувствовал, что мир, окружавший его, не совсем исконный, окончательно достоверный и заслуживающий ежели не одобрения, то хотя бы безысходного согласия с ним. Нельзя соглашаться с искаженной реальностью мира, где дети беспричинно злые, где бездушные бабушки с улыбкой дробят кости живым щенкам, где тетя Тома смешно машет рукой из автобуса, прощаясь навсегда.
      Мир, где царит жестокость, не может быть правдив, реален и красив - мир этот бесчеловечен, уродлив тысячью обличий и ненастоящ. И не дождется он ни похвалы, ни безропотного согласия Алеши.
      
      Глава 29
      Переменам в жизни редко присуще качество сообразности, соразмерности. Соразмерности с прошлым опытом и знаниями, с нынешними мыслями и чувствами, с надеждами и ожиданиями будущего. Меру случившегося мыслимо постичь лишь с отступом, когда время сглаживает контуры, скрадывает очертания и приглушает яркость впечатлений от событий.
      Первый школьный день вошел в детскую жизнь Алеши со словом "слишком".
      Слишком плотная школьная форма в по-летнему теплое осеннее утро, чересчур длинный букет гладиолусов, непомерно громкий несмолкаемый гвалт, шум и гам сотен незнакомых детей и их родителей, выстроенных в бесконечные ряды по сторонам футбольного поля, длиннющие и маловразумительные выспренние поздравительные речи, массивный, тяжелый бронзовый колокольчик, то и дело утомленно замиравший в тонкой ручке семилетней девчушки, опасливо сидевшей на плече высокого, худосочного парня-десятиклассника, обходившего периметр с "первым звонком", с напряжением ответственности за ношу в обличье и походке.
      Апофеозом чрезмерности был безумный забег полутора сотен ребятишек от своих футбольных ворот к воротам соперника - туда, где вдалеке темнела застывшая линия выпускных классов. Резво сорвавшись плотной массой на старте, дети толкали друг друга в спины, теряли на бегу цветы из букетов, что непременно нужно было вручить на финише и получить от выпускников подарки, спотыкались, падали и поднимались с выпачканными травой и землей ладонями и коленками.
      Самые прыткие уже успели, запыхавшись, не глядя ткнуть букетом в протянутые навстречу руки, обретя взамен пару недорогих книжек-раскрасок и, развернувшись, побежать обратно к едва видневшимся родителям, наталкиваясь на накатывавшие одна за другой встречные волны менее быстрых, сшибаясь, опять падая и роняя в траву раскрывшиеся на ветру небогатые трофеи.
      В последней волне отставших бежал и Алеша. Очутившись напротив заново монолитно сомкнувшейся безмолвной шеренги высоченных выпускников, он растерялся, замешкался - все они уже успели вручить свои дары и стояли теперь с такими же, что и у него, букетами гладиолусов.
      В панике мальчик заметался туда-сюда вдоль сдержанно усмехавшегося фронта, с ужасом разыскивая хоть кого-нибудь без цветов и с книжкой в руках. Наконец откуда-то с фланга ему сочувственно крикнули: "Беги сюда! Здесь еще есть!"
      Из глубины разомкнувшегося строя выступил высокий коротко стриженный парень и протянул Леше запоздалый подарок, молча забрав протянутый с облегчением изрядно потрепанный букет осенних цветов из палисадника.
      К своему новому классу Панаров прибежал последним из мальчиков - задыхаясь от бега и волнения, высматривая, ища глазами маму и не видя ее в толпе чужих родителей. В душе ощущался стыд от того, что остальные ребята уже опять выстроились в ровную линию и глазели на него с законным чувством превосходства лучших, чем он, бегунов.
      "Зато я не упал ни разу и в земле форму не испачкал, не извозился, как некоторые", - мысленно успокаивал он себя, как мог.
      Из четырех классов Алеша попал в самый последний, с литерой "Г" на конце, очевидно, благодаря "пролетарскому происхождению" и непрестижному месту работы отца. Это был класс для "остальных" детей, чьи непритязательные анкетные данные не давали никакого благопристойного повода поместить их в "привилегированные" первые две буквы списков.
      Классная руководительница, крепкая, довольно высокая темноволосая женщина лет пятидесяти, с жестким взором стального цвета глаз, крупным, пористым носом и выдающимися скулами, покрытыми сетью багровых жилок, властной рукой указала направление, в котором повела детей внутрь здания, предупредив родителей, что через час их чада будут ждать в раздевалке внизу.
      Бежево-серый четырехэтажный кирпичный прямоугольник выглядел мрачновато - десятки окон темнели неизвестностью, в бетонных провалах глубокой арки, ведущей во внутренний двор, гулко отдавались звуки нестройных ребячьих шагов, отражаясь от стен и рядов впечатляющих массивных колонн.
      Асфальтовый квадрат тенистого школьного двора был со всех сторон окружен высокими стенами каменного колодца, лишь в двух местах отворявшими проходы внутрь - порознь для учеников начальных классов и для старшеклассников.
      Пройдя через пустую раздевалку с одинаковыми ровными рядами железных стояков вешалок с пронумерованными крючками без жетонов и деревянной лакированной панелью выдачи верхней одежды без гардеробщиц, изнутри походившей на пчелиные соты из-за множества открытых фанерных ячеек для первой, уличной обувки, детвора осторожно, с робким любопытством поднялась по узковатой и сумрачной лестнице на третий этаж и вошла в просторный, длинный коридор с окнами, выходящими во двор.
      Широкие подоконники были покрыты свежей кремовой эмалью и слегка поблескивали глянцем в холодном вибрирующем свете неоновых ламп на гладком потолке. Вдоль противоположной от окон стены тянулись безликие двери алебастрово-белой расцветки, отличавшиеся друг от друга лишь крошечным номерком комнаты над тонкой притолокой.
      - Дети, внимание! Вот это ваш класс, сюда вы будете приходить каждое утро, - как-то неопределенно махнула дланью на одну из многих закрытых дверей учительница. - У каждого из вас там будет свое место. Запомните его, потому что меняться местами нельзя. Сейчас вы все войдете в вашу первую в жизни классную комнату и станете в три линии за собой у доски, а я вас рассажу по парам. Мальчик с девочкой.
      Вступив заодно с остальными примолкшими учениками внутрь, Алеша увидел три стройных ряда деревянных парт и стульев салатного цвета, застекленные шкафы с заставленными книгами и журналами полками у дальней стены и портреты серьезных пожилых людей, из которых сразу узнал Ленина - помнил с детсада.
      Алешина парта оказалась почти в самом конце третьего ряда, далеко от доски и учительского стола. На девочку с двумя пышными бантами, вплетенными по бокам соломенно-рыжеватой головы, что посадили с ним рядом, Панаров взглянул лишь мельком - ничего особенного в ней не нашел.
      - Так, дети, все расселись по своим местам и замолчали... Я сказала - тихо! - рявкнула вдруг классная неожиданно низким, хрипловатым голосом. - Во время уроков разговаривать нельзя. Только на переменах. Если кто-то захочет в туалет, нужно поднять руку и спросить разрешения. Букварь, учебники и прописи, что лежат перед вами, возьмите домой - они ваши.
      Букварь Алеше пришелся по душе. Темно-синий глянец твердой обложки, яркие цветные картинки на каждой страничке, даже цветистый дедушка Ленин на вставке, с добросердечной лучистой улыбкой смотревший на маленького ученика.
      В первый же вечер мальчик вознамерился срисовать портрет из букваря и показать его завтра учительнице. Просидев где-то с час с листом альбомной бумаги и набором ручек с разноцветными стержнями, он остался доволен результатом. Глаза, правда, вышли немножко разные, как у Тошки, но улыбка была очень похожей, и бородку он дочертил вполне натурально.
      Предвкушая заслуженную похвалу за добровольные старания, начинающий художник-портретист на одной из перемен гордо извлек рисунок из портфеля и показал учительнице. Вокруг ее стола тут же сгрудился кружок любопытных девочек, с интересом разглядывавших картинку.
      - Никогда этого не делай, Панаров! - как гром средь ясного неба, раздался ошеломительный вердикт Риммы Григорьевны. - Ты меня хорошо понял?
      - Почему? Разве я плохо нарисовал? - опешив от негаданной реакции женщины, от которой ожидал одобрения, оторопело вопросил Алеша.
      - Ленина рисовать нельзя!.. Рисуй все, что угодно, кроме Ленина! - прогремела на весь класс вмиг побагровевшая от священного гнева учительница. - Запомнил?
      - Но почему? - не понимал вконец растерявшийся Панаров.
      - Это тебе родители должны втолковать, - осуждающе закачав головой, промолвила Римма Григорьевна. - Твой рисунок я оставлю у себя, а с ними поговорю.
      - А картинки в книжках? - не унимался мальчик, снова натолкнувшись на что-то вне границ его детского миропонимания. - Там Ленина кто-то нарисовал - значит, можно рисовать?
      - Вот когда вырастешь и станешь художником - тогда и тебе будет можно, - отрубила классная. - А пока твое дело - учиться... И Ленина больше не рисовать!.. Запомнил?
      - Запомнил, - потупив голову под злорадными взглядами одноклассников, зардевшийся Алеша с позором вернулся за свою парту.
      Вечером он рассказал о непредвиденном фиаско родителям.
      - Ну, ты додумался! - изумленно рассмеялся отец. - Ты что ж нам-то ничего не сказал и не показал, лихой творец шаржей?
      - А что плохого я сделал? - с ощущением несправедливости, допущенной по отношению к нему, спросил огорченный ребенок.
      - Да ничего плохого, - успокоил его папа, погладив ладонью по голове. - Просто взрослые тоже придумывают свои игры. В них есть свои неписаные правила, которых ты еще не знаешь, и рано тебе их знать. Игра, кого можно, а кого нельзя рисовать, очень старая - святотатством называется.
      - А кого еще, кроме Ленина, нельзя? - на всякий случай решил уточнить мальчик.
      - У вас в школе на стенах есть портреты? Вот их, эти личины канонизированные, лучше не рисуй, - с неприязненной иронией к собственным словам ответствовал Анатолий. - Тебе мало всего остального? Вон, возьми любую книжку или журнал с картинками и срисовывай.
      Так ничего и не поняв, Алеша решил, что игры у взрослых странные, неправые, и рисовать он их больше не будет.
      Мама в мужской разговор не вмешивалась, но, хоть и не бранила его, как не раз случалось, в серьезном молчании не чувствовалось скрытого одобрения иль хотя бы безмолвной поддержки.
      Как образ самого лучшего, самого доброго на свете и самого любящего детей человека может быть связан с какой-то угрюмой тайной, с древней игрой взрослых, с неизъяснимым запретом невинных вещей, не укладывалось в Алешиной голове.
      
      Глава 30
      Занятия в школе начинались в половине девятого, в восемь отворялись двери, но Панаров уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, сообща с кучкой других детей из начальных классов, сгрудившихся на школьном дворе, за пятнадцать минут до открытия. Рабочий день мамы был тоже с восьми. За полчаса они выходили из дому, шли вместе за руку до школьной калитки и там прощались.
      Путь до школы вел по тротуару, отделявшему ряды унылых чинных улиц с похожими друг на друга частными жилыми домами от широкого поля - пустыря, поросшего диким ковылем, пока только начинавшего застраиваться от края многоквартирными двух-трехэтажками заводчан. Обкатанная грунтовая дорога бежала по краю поля, редкие громыхавшие мимо грузовики, выезжая по ней на большак, поднимали за собой клубы пыли, в кружении ветра достававшие до самого тротуара.
      Здание было с части видно с улицы, где жила семья Панаровых, и мальчик легко нашел бы дорогу один. Но на пути до школы нужно было дважды перейти проезжую часть, и мама боялась за сына. Да и дома утром часто никого не оставалось - отец уходил в первую смену к семи.
      В классе Алеша поначалу знался лишь со своим товарищем по уличным играм, робким, заикающимся Степой, которого тоже записали в "Г". Остальные ребята быстро разбились на группы по месту жительства: "двухэтажковские", "центровские", "рабоченские". В каждой имелся свой лидер, чей авторитет был заслужен давно, на улице или в детсаду, и не нуждался в подтверждении. Однако для вожаков других стай он не значил ничего, и дети с первых же дней занялись дипломатией и ее традиционным продолжением, чтобы без промедления выстроить правильную иерархию.
      На переменах мальчики сбивались в плотные кружки из стриженых "под канадку" затылков, вели какие-то нешуточные, сложные разговоры, в которых Алеша не желал участвовать и не интересовался содержанием - он не был особо дружен ни с кем, а прошлый жизненный опыт из детского сада подсказывал ему не высовываться.
      После третьего урока следовала большая двадцатиминутная перемена, когда Римма Григорьевна отправлялась в учительскую попить чайку и поболтать с коллегами. Детвора это быстро подметила, и все важные, требующие времени вопросы решались перед четвертым уроком.
      Очередные непростые переговоры между "двухэтажковскими" и "центровскими" у классной доски были вдруг прерваны чьим-то резким возгласом, мальчики воробьями рассыпались в стороны, и на сцене перед притихшим классом осталось двое действующих лиц - Вовик Герасимов из центра и Сева Копнин из двухэтажек.
      Вовик внезапно подскочил почти вплотную к Севе и обеими руками со всех сил толкнул соперника в грудь. Тот, не ожидав, наотмашь грохнулся на спину, с размаху ударившись головой о ребристую батарею под окном. Раздался сухой щелчок, словно хрупнула мембрана детского барабана, и алая кровь из рассеченного чугунным ребром затылка стала заливать пол у батареи.
      На мгновение в комнате повисла гробовая тишина, а затем дети услышали тонкий, протяжный вой: без рыданий, без всхлипываний, на одной ноте - казалось, не прерывавшийся на вдох целую вечность.
      Сева лежал на полу под окном в луже крови и плакал.
      Влетевшая в класс Римма Григорьевна первым делом увидела Вовика, в испуге глазевшего на поверженного врага. Заслышав торопливое цоканье каблуков за спиной, он быстро обернулся и в ту же секунду, получив жесткий удар кулаком в лицо, отлетел к подоконнику.
      Кольцо с камнем на руке учительницы рассекло ему верхнюю губу, из разбитого носа хлынула кровь, окропляя школьную форму, капая и смешиваясь на полу с кровью тихонько скулившего Севы.
      Вовик прижал обе ладони к глазам и в страхе присел на корточки.
      Потрясенные "двухэтажковские" признали свое безоговорочное поражение: как в столкновениях древних племенных дружин, победа чужого предводителя в схватке с соперником обеспечила исход - боги "центровских" взяли верх, сокрушив чужих гениев.
      Алеша отроду не видел драк с кровью. Он напугался. Однако, с другой стороны, в его памяти сохранилось, что одним из ребят, душивших его в детсадовском сугробе, был тот самый поверженный Сева. Мальчик проникся уважением к сильному Вовику и чем-то вроде солидарности за отмщение, что наконец-то дошло, последовало спустя годы после его страданий и унижения.
      История на перемене не имела ощутимых последствий для участников. Родители пораженного в битве Севы были не в претензии: немудреные рабочие со стеклозавода, они знали, что их сын числился хулиганом еще в детсаду и пришел в класс не с самой лучшей характеристикой. Угроза перевода в школу в Верхнем Шпатском для умственно отсталых детей, куда, случалось, попадали и злостные хулиганы, делала свое дело. Родители Вовика, узнав, кто виновник драки, а кто пострадавший, были благодарны завучу, что случай с поединком не закончился постановкой на учет в детской комнате милиции, и были менее всего заинтересованы в том, чтобы давать делу официальный ход. Римма Григорьевна знала свое ремесло и понимала, отчего заполучила именно этот непростой класс.
      Если дух "двухэтажковских" был сломлен прилюдным несмываемым позором их заправилы и они быстро и покорно влились в стаю "центровских", без дальнейшей возни довольствуясь местами в иерархии, каковые им определили Вовик и его товарищи, то с рабочим поселком все оказалось заковыристее.
      Более многочисленные, привыкшие к анархии жизни в трущобах на задворках города, к всегдашним стычкам с соседями на границах своей территории, в которых участвовали скопом наравне со старшими, ребята перенесли свои лихие, впитанные с изначальных дней уличной жизни правила в школу. Схватив тумака от самонадеянного мальчика из центра, они подкарауливали его втроем-вчетвером и, не особо заботясь кодексом чести и рыцарских поединков, избивали гуртом. Не стеснялись обратиться за помощью и к своим братьям-старшеклассникам, что с улыбчивой готовностью легко и жестоко наказывали обидчиков-первоклашек.
      Волей-неволей озадаченному неприятелем Вовику пришлось становиться терпеливым политиком. В противостоянии двух враждующих лагерей всякий союзник имел свой вес.
      - Ты за кого - за меня или за рабоченских? - обратился он на одной из перемен к Алеше, вопрошающе глядя в упор.
      Тот был застигнут врасплох. Он старался до последнего держать осторожный нейтралитет и не быть замешанным в не касавшуюся его войну за лидерство.
      - Я не знаю. Наверно, ни за кого, - неуверенно ответствовал он.
      - А у тебя старший брат есть? - поинтересовался наученный жизнью Герасимов, вроде бы и не обидевшись.
      - Нет, только сестренка маленькая, - с сожалением признался Панаров.
      - Это не считается, - заявил Вовик, с пренебрежением махнув рукой. - Хочешь, я тебя защищать буду, если тебя кто-нибудь в классе будет обижать?
      Доныне Алешу никто в классе не обижал. Но помимо Севы, к огорчению мальчика, в его окружении обнаружилось еще двое обидчиков-хулиганов из детского сада. Он их крепко запомнил, хотя те, видно, про давнишнее веселье в сугробе напрочь позабыли. Оба были из фрондирующего рабочего поселка. Это решило выбор.
      - Да, хочу! - секунду поразмыслив, выпалил благоразумный Панаров. - А что я за это должен делать?
      - Завтра после уроков мы с ними драться будем за школой в лесу. Со всеми, - жестко провозгласил Герасимов, по-взрослому крепко сжимая детские кулачки. - Их больше, но они нас не замочат. За нас будут еще "бэшки" из двухэтажек. Рабоченские об этом не знают - не говори никому.
      - Не скажу, - пообещал Алеша. - А с кем я буду драться?
      - А ты умеешь? - деловито оценивая его взглядом, спросил Вовик.
      - Не знаю, я не дрался еще, - робко ответил тот.
      - Ну, тогда будешь помогать кому-нибудь из наших, - снисходительно распорядился опытный боец-верховод.
      Алеша ничего не сказал дома о предстоящем значимом событии, хотя все время думал о нем. Он решил, что попытается кого-нибудь из "рабоченских" крепко, изо всех сил схватить и повалить, держать его запястья на земле, сидя сверху, и заставить сказать "сдаюсь".
      
      Глава 31
      На следующий день, едва зазвенел, опасливо задребезжал с напряжением ожидавшийся звонок с завершающего урока, мальчики, насилу досидев до конца, незаметно, со значением переглядываясь друг с другом, выходили из класса вслед за Вовиком, норовя держать дистанцию и не выдать умыслов ни "рабоченским", ни учительнице, ни дежурной по раздевалке.
      Выйдя по одному из здания школы, они гуськом потянулись к калитке в ограждении школьной территории, что вела прямиком в лесопосадки.
      Молодые малорослые сосны еще не успели перевоплотиться в стройных красавиц, ровными голыми медными стволами подпирающих небо, их раскидистые пушистые ветви росли плотной стеной почти до земли, надежно скрывая от посторонних глаз все, что творилось в чаще каких-то пару метров вглубь. Но в дебрях попадались укромные поляны, на одну из которых по уговору и вышли ребята из Алешиного класса. Вместе с Вовиком их было всего семеро.
      "Значит, против нас будет двенадцать", - быстро и озабоченно подсчитал в уме Панаров.
      Однако на лесной прогалине их поджидали не "рабоченские", а бравые союзники из первого "Б" - человек десять.
      - Ну, и где ваши пидарасы? - выступил вперед очень крупный и невероятно высокий мальчик - на голову выше любого из его окружения, с достоинством и безмятежной уверенностью в своих силах обратившись ровно к Вовику.
      - Сейчас придут, мы раньше из класса вышли, - ответил тот, критично оглядывая свое малочисленное по сравнению с союзным войско.
      - Обосрались они, не придут, - авторитетно заключил грозный верзила, предводитель союзников. - Послали, поди, втихаря на разведку одного сюда, он нас увидал - предупредил их.
      Потоптавшись в ожидании на тенистой полянке минут пять и не увидев, не высмотрев по сторонам обескураженного противника, ребята быстро заскучали.
      - Гер, а они далеко живут? - приняв какое-то решение, поинтересовался у Герасимова юный великан, на которого с восхищением поглядывал снизу Алеша.
      - Колян, да на рабочем где-то - далеко, - неуверенно протянул тот.
      - А какой дорогой домой из школы ходят, знает кто? - громовым гласом вопросил Коля у ребят, окинув взором свысока всю честную компанию.
      - Я знаю, - с готовностью отозвался востроглазый Серый, сидевший за партой позади Алеши, щуплый, но задиристый и бойкий, какими бывают сыновья неблагополучных матерей-одиночек, из двухэтажек.
      - Если живут далеко, домой пошли пешком, то мы их догоним, если побежим, - рассудительно заключил Колян. - Попробуем, Гер?
      - Побежали! - радостно согласился воинственно, по-боевому настроенный Герасимов, и вся разношерстная команда резво помчалась вдоль ровной кромки лесопосадок в сторону широкого дикого поля, вольно раскинувшегося до самого небосклона направо от крепостью возвышавшейся школы.
      Бежать пришлось долго, тяжелый ранец на плечах мерно подпрыгивал и разноголосо бренчал содержимым: деревянным пеналом, пластмассовыми линейкой и треугольником, счетными палочками в футляре, цветными карандашами в картонной коробке.
      Казалось, бескрайнему полю нет конца. По правую руку вдалеке едва виднелся лимонно-желтый "кукурузник", АН-2, неподвижно стоявший на травяной взлетной полосе. Школа и лесопосадки скрылись за горизонтом, в послеполуденной сентябрьской тиши умирающих диких злаков раздавались только глухой, нестройный топот ног, ритмичное потряхивание ранцев и изнуренное, сосредоточенное дыхание еще непривычных к долгим забегам юных преследователей.
      Алеша размышлял на бегу, что никогда в жизни не бывал в этой необъятной стороне и может не найти сам дорогу обратно, ежели упорная, затянувшаяся гоньба продлится.
      Серый обернулся на бегу и бодро предупредил: "Смотрите под ноги, - здесь гадюки водятся, я сам видел".
      Это немаловажное известие слегка остудило боевой настрой бегущих, и цепь стала постепенно растягиваться. Менее настойчивые уже подумывали остановиться и благоразумно повернуть обратно.
      По-летнему жесткий белесый зной первой сентябрьской недели заставлял обливаться горячим потом в плотной темно-синей школьной форме. Лица мальчишек раскраснелись от полдневного жара и блестели испариной.
      - Вон они, суки! - с торжеством заорал вдруг Колян, указывая вперед правой и призывно размахивая отставшим левой рукой.
      Вовик пронзительно и протяжно свистнул.
      Тут и Алеша наконец увидел, что вдалеке вырисовалась группа из дюжины ребят с портфелями за плечами, которые, не спеша и беззаботно рассыпавшись по полю, возвращались домой из школы. Заслышав боевой клич за спиной, они оторопело остановились, быстренько скучковались, через пару секунд дрогнули и, сломя голову, задали стрекача, побежали наутек от более многочисленного неприятеля.
      Расстояние было слишком большим, но в преследователях проснулся охотничий азарт, боевой кураж, и они с удвоенной силой помчались за струхнувшим недругом.
      Для Алеши это было новое, незнакомое, диковинное чувство. Ощущать себя частью целого, которого боятся, чьей-то грозой, жутью, паникой, было потрясающе! Они свистели, галдели, горланили и размахивали кулаками. Панаров, движимый восторгом толпы, тоже неумело пытался свистнуть. О змеях, жаре и усталости все забыли напрочь.
      Убегающие вдруг резко свернули влево и в единый миг бесследно исчезли из видимости.
      Залегли? Приготовили ловушку? Устроили засаду?
      Ребята на бегу сбились кучнее, чтобы вместе отразить негаданный удар.
      Добежав почти до того места, где враг словно растворился в воздухе, они завидели край старого песчаного карьера с крутым, но уже поросшим бурьяном склоном, уходящим книзу метров на пятьдесят. Заброшенный карьер теперь напоминал глубокий овраг, на дне которого кой-где росли кусты.
      Когда-то здесь добывался ценный кварцевый песок для городских заводов. Но уже много лет карьер был оставлен и оживал лишь зимой, с лыжниками - любителями экстремальных спусков. Дно карьера с одной стороны выходило на старую грунтовку, ведшую через насыпную плотину небольшого грязного, заиленного пруда прямиком в рабочий поселок.
      По этой-то дамбе далеко внизу и бежали сейчас "рабоченские", понимая, что спасены. Они уже дома, в безопасности, в замысловатом переплетении узеньких улочек, застроенных приземистыми одноэтажными бревенчатыми и брусовыми бараками, в привычном окружении стай бездомных собак, не выносивших чужаков, под защитой старших и сильных.
      Вид сотен чужих домов в низине, панорама иной жизни, простиравшейся во все стороны, куда хватало глаз, захватили ребят. Они остановились на краю карьера и тут же, как по команде, улеглись в траву, молча вглядываясь в распахнувшийся пред ними незнамый мир. Наверное, когда-то давно так замирали в первые мгновения орды кочевников-завоевателей, одолевших гряду горного перевала и внезапно увидевших в чарующей долине чужие поселения, башни, крепостные стены, рвы, черепичные кровли домов и изумрудно-зеленые сады.
      Алеша лежал рядом с Вовиком и Коляном и, как и они, не мог оторвать взгляда от картины, открывшейся его глазам.
      - И что будем делать? - неуверенно спросил Гера. - Туда за ними пойдем?
      - Нет, они сейчас старших позовут, соберутся побольше и сами к нам сюда прибегут. Мы их здесь встретим, - после секундной заминки решил Рудаков. - Вот только сколько их будет?
      - Ты хорошо дерешься? - неожиданно обратился он к Панарову.
      - Он не умеет, - немножко свысока ответил за него Герасимов.
      Алеше стало зазорно за свою бесполезность.
      - Ничего, - снисходительно и дружелюбно улыбнулся Колян. - Вон, видишь, сколько щебенки вокруг валяется? Ты возьми пока пару камней и держи за спиной. Как они на нас побегут - сразу не бросай. Увидишь - кто-то один тебя выбрал и на тебя прет, ты его поближе подпусти, чтоб не промазать, и резко прям в лоб засади ему, брось со всей силы. И драться незачем будет. Только не торопись, а то промахнешься... Понял?
      Коля заботливо посмотрел в очи Алеше.
      - Понял. А второй камень зачем?.. - поинтересовался тот.
      - А вот если промажешь, вторым его - по башке, когда он на тебя прыгнет. Не бросай только, держи в руке крепко.
      Вдруг Панаров с беспокойством вспомнил, что из школы его забирает мама. Отучившись четыре урока, он оставался в классе вместе с несколькими ребятами, которым родители тоже не разрешали самим возвращаться домой, делал домашнее задание и ждал. В перерыв на обед мама второпях залетала с работы, отводила его, успевала быстро накормить, перекусить на скорую руку и вернуться обратно в контору.
      Сколько времени утекло от последнего урока, он не знал, но ясно ощутил, что вот-вот мама войдет в класс и обнаружит его отсутствие.
      - Мне в школу обратно надо, - виновато сообщил он ребятам.
      - Что, зассал? - презрительно улыбнулся Вовик.
      - Нет, меня мама из школы забирает и домой отводит, - оправдался Алеша, краснея.
      - Ты че, маленький?.. Дорогу домой не знаешь?.. - недоверчивым тоном спросил Гера.
      - Знаю, но она мне не разрешает одному, - пристыженно признался Панаров. - Я правда не зассал.
      - Иди, без тебя справимся, - снисходительно разрешил Колян, отвернувшись.
      Алеша поднялся на ноги, отряхнулся от сухой травы и пыли и что есть силы побежал в приблизительном направлении, где должна бы находиться школа, с возрастающим облегчением оставляя с каждым метром за спиной свои страхи и чужую войну.
      - Ты что это весь красный и измокший? - спросила мама, выходя с ним в коридор из почти пустого класса.
      Мальчик едва успел вернуться пару минут назад и еще не остыл от бега.
      - В футбол с ребятами играли, - не сморгнув глазом, находчиво соврал он.
      Изъяснить истинную причину своего внешнего вида ему показалось еще нереальнее, чем разобраться в темных истоках запрета рисовать благовидный облик Ленина.
      - Ну ладно, пошли домой, - позвала Надежда, покачав головой, - рубашку завтра новую наденешь.
      
      Глава 32
      Военное противоборство "центровских" вкупе с союзными "двухэтажками" против упорных "рабоченских" завершилось втихомолку. Решающая сеча на склоне песчаного карьера не состоялась ввиду трусливой неявки противника. Поскучав с полчасика, ребята на манер фециалов швырнули в сторону рабочего поселка несколько камней, посвистели, покричали, попрыгали и с чувством увенчанных лавром победителей разошлись по домам.
      В дальнейшем пристыженный неприятель со сломленным духом вел себя в школе тихо, не провоцировал ссор и молчком смирился с безоговорочным главенством Вовика и его верной свиты, поддержанных дружной камарильей Коляна из смежного класса.
      Поскольку Алеша был непосредственным участником летописного события - храброй вылазки против врага, он по умолчанию пользовался снисходительным покровительством обоих предводителей. Поэтому, невзирая на сомнительные физические данные и неумение драться, в разряд париев он не попал. На эту роль нашлись другие мальчишки, маленькие и щуплые, вынужденные сносить неизбежные демонстрации силы и самоутверждения от элит обеих когда-то соперничавших групп. Как заикавшийся, пугливый Степа.
      Новая расстановка сил и окончательное построение иерархии были завершены всего за неделю. Классная руководительница даже не догадывалась о сложных политических переменах, произошедших во вверенном ей детском коллективе.
      Учиться Панарову в общем нравилось. Материал ему давался легко, Римма Григорьевна была искушенным педагогом, к тому же многое из услышанного и увиденного он давно знал и умел. Вызывал досаду лишь разный уровень подготовки ребят в классе. Ежели Алеша читал бегло и с выражением, то большинство едва разбирало слова по слогам, немало было и таких, что еще не знали все буквы алфавита.
      Алеша, уставая от бесконечных повторений, должен был дожидаться, когда его нагонит большинство заурядных одноклассников, вместо того чтобы, не теряя времени, развиваться дальше.
      Римма Григорьевна заприметила, что не на первых страницах он сидел на уроках чтения с букварем - на тайком раскрытых последних, там, где помещались небольшие тексты на разные темы.
      - Так, а теперь продолжит Панаров! - заслышал как-то Алеша, углубившийся в чтение очередного рассказика, требовательный голос классной.
      Мальчик с ужасом обнаружил, что весь класс обернулся на него, и учительница нетерпеливо ждет. Он судорожно раскрыл страничку со слогами, предусмотрительно отделенную бумажной закладкой - ту, что вот уже минут десять напряженно, сменяя один другого, преодолевали не блиставшие умом одноклассники - и залепетал, начал торопливо читать вслух наугад.
      - Не отсюда! - с суровым упреком известила классная. - Ты что, не следишь за тем, где мы находимся?
      - Я все это уже умею, - несмело попытался оправдаться Алеша, поняв, что разоблачен и терять уже нечего.
      - Меня не волнует, что ты умеешь! - рассерженно вскричала Римма Григорьевна, и искривленный злобой лик ее вмиг побагровел, взор стал колючим, а голос стальным. - На уроке должно внимательно слушать и следить за тем, что читают одноклассники!
      - Но мне неинтересно, - почти шепотом возразил Панаров, тоже краснея, но от стыда и смущения.
      - А мне все равно, интересно тебе иль нет! - торжественно провозгласила классная. - Сегодня за чтение получаешь двойку. И напишу в дневнике замечание родителям.
      Римма Григорьевна могла договориться о переводе его в класс "А", где ребята были получше подготовлены к школе. Но она видела, что Панаров даровитый и без труда будет отличником. Средний уровень успеваемости был главным показателем, определявшим качество работы педагога и размер его премий. Получив заведомо самый слабый, бездарный класс, она не могла своими руками испортить и без того нерадужные перспективы неминуемой полугодовой проверки подготовки детей требовательным завучем школы.
      Алеша всего этого не знал и в очередной раз решил, что "не высовываться" будет лучшей стратегией в непостижимом мире взрослых невразумительных реакций, противоречащих логике его вроде бы совершенно здравых, разумных мотивов и вымеренных действий. Подчистую сметающих эту логику. Уже второй раз, сам того не желая, он совершал что-то неправомерное, противоречащее ожиданиям и требованиям женщины, которой всеми силами тужился понравиться. Мальчик дал себе зарок, что отныне станет очень осторожным, тихим, малозаметным и будет делать только то, что ему говорят. Двойка в дневнике послужит добрым напоминанием.
      
      Глава 33
      Со второй недели обучения у родителей появилась возможность записать детей на продленку, чтобы не спешить ежедневно в школу в обеденный перерыв.
      Алеше на продленке показалось занятно.
      Сразу после уроков они шли обедать. Школьная столовая почему-то еще не работала, посему дети питались в заводской столовой стеклозавода, что находилась верстах в полутора.
      Идти через поросшее густой травой поле по едва протоптанной школьниками дорожке через ряды двухэтажек с пожилыми людьми на лавочках, с благожелательным и ленивым любопытством разглядывавшими бодро шагавших мимо первоклашек, построенных попарно, с преисполненными возложенной на них ответственностью педагогами впереди, задававшими темп и направление движения, и замыкающими, зоркими очами следившими, чтобы никто не отбился по пути, было легко, приятно и весело.
      Широкая асфальтированная призаводская площадь с огибавшей ее по каемке проезжей частью упиралась в карминово-красное кирпичное здание дирекции и главной проходной с тянувшейся от него на сотни метров грязно-серой бетонной оградой с ржавой колючей проволокой наверху, отделявшей охраняемую режимную территорию.
      С противоположной стороны яркими, слепящими бликами мерцали на солнце торцевые фасады домов с застекленными лоджиями квартир и залитыми угольно-черным битумом плоскими, длинными крышами.
      Площадь резко обрывалась на краю глубокого оврага, по дну которого можно было дойти до заброшенного карьера, недавно ставшего местом немеркнущей славы одних и несмываемого позора других Алешиных одноклассников. В бездонную котловину ссыпались кузова сотен самосвалов с некачественной шихтой, битым стеклом, браком и разным заводским хламом. Предполагалось, что со временем овраг будет доверху завален, утрамбован, а поверхность над ним "окультурена".
      Покамест это было излюбленное место для игр десятков окрестных мальчишек.
      Здесь возможно было изыскать сущие сокровища, алмазные копи: забракованные выпуклые оптические линзы величиной от копеечной монеты до суповой тарелки, способные в минуту поджечь на солнышке бумагу либо сухую траву - ходовой товар, бойко идущий на обмен за конфеты и игрушки от детей из обеспеченных семей; острогранные кусочки битого цветного стекла, россыпи хрустальной подвески и свежайшие, лоснящиеся лепешки антрацитово-черного жевательного гудрона. Достаточно было одному из ребят принести изысканный деликатес - жвачку - в детсад или в школу, как там моментально начиналась эпидемия черных языков, неизменно пугавшая несведущих в лакомствах воспитателей и учителей.
      В крутых склонах оврага немудрено было выкопать пещеру: под тонким слоем дерна лежала толща песка, без труда поддававшегося обычным палкам и рукам. Вход внутрь следовало тщательно маскировать травой, ветками и листьями - взрослые со стеклозавода проводили регулярные рейды и безжалостно разрушали плоды нескольких дней кропотливой детской копки - узкие потаенные лазы, уходившие далеко вглубь - после того как однажды песчаный грот, обвалившись, унес жизни трех мальчиков, тела которых долго не могли найти.
      Но катакомбы появлялись снова и снова, что привело к решению дирекции завода быстро, ударными темпами забросать всяким хламом и землей опасный овраг.
      Проходя по широкому асфальту площади, знающие ученики с нескрываемым интересом поглядывали в сторону "Клондайка", над которым всегда вились стаи безумолчно галдящих любопытных галок и воронья.
      Столовая находилась вблизи от заводской конторы. Приземистое строение из оштукатуренного кирпича с низкими сводчатыми потолками и полукруглыми арками, соединявшими душные помещения с застоявшимся влажным кухонным воздухом, было возведено еще до революции и служило оптовым магазином удачливому купцу Бахметьеву.
      В просторных бывших торговых залах без окон теснились десятки шатких хромоногих столов, покрытых пахнувшими обмылками и липкими на ощупь клеенками с полустертым безыскусным клетчатым узором. Число стульев у каждого стола было разным, оттого, поставив громоздкий, тяжелый поднос с тарелками на вольный уголок блеклой замазанной скатерти, школьники, бывало, отправлялись пробежаться по залам в поисках лишнего стула. Чем пользовались ребята похулиганистее, выпивая оставленный без надзора компот из сухофруктов, воруя кекс с изюмом либо заварное пирожное, щедро высыпая в горячий суп половину солонки или перечницы.
      Лучше было сразу с полным дымящимся пластмассовым подносом в руках доискаться свободного места с придвинутым к столу никем не занятым колченогим стулом.
      Первоклассников в продленке было много - четыре класса почти по сорок человек, все шли на обед одновременно и должны были за полчаса выстоять очередь, тянувшуюся из длинного здания на улицу, быстро набрать на поднос огнедышащую тарелку с супом, объемное пролетарское второе, недослащенный бледноватый чай и булочку или коржик, спехом съесть, сколь успеется, и по зычному зову учительницы построиться снаружи у входа. Следующие полчаса предназначались для полутора сотен второклассников, за которыми уже тянулись голодные третьеклассники.
      Первое блюдо подавалось почти кипящим, поэтому догадливые школьники быстро сообразили, что начинать нужно со второго и с компота. Нетронутые щи возвращались на кухню и радовали обитателей заводского свинарника.
      Вернувшись обратно в свой класс, ребята делали уроки на завтра, выучивали стишки, рисовали, играли, скучали - ждали родителей.
      Алешина мама забирала его из продленки в шестом часу. К тому времени он успевал все прочитать, написать, посчитать, нарисовать и уже изрядно томился от многочасового сиденья за партой. Рудаков тоже уходил поздно - его мама также работала в конторе леспромхоза. Алеша использовал подвернувшуюся возможность поближе познакомиться с белокурым, не по годам вымахавшим гигантом.
      - А ты самый сильный в вашем классе? - как-то спросил он Колю после возвращения из столовой.
      - Да... Я и четвероклассника один раз положил, - с аттическим достоинством ответил тот. - На перемене к нам пришел заступиться за одного, за брата... Я спортсменом стану, когда вырасту. Они на Олимпиаду ездят. И за границу.
      - А кто сильнее - Вовик или ты?
      - Не знаю... Я, наверно.
      - А вы не пробовали проверить? - с любопытством поинтересовался Алеша.
      - Нет, мы с ним никогда драться не станем, - уверенно промолвил Колян.
      - Почему?
      - Мы так решили. Мы друзья, и мы оба сильные. Сильнее всех вас... - спокойно произнес Рудаков, приятельски коснувшись плеча Алеши. - Я не трогаю тех, кто с ним, он - моих. Если на него кто из старших полезет - после школы вдвоем его уроем. Я никого не боюсь, и он никого не боится. Зачем нам драться?
      - А можно, я с вами буду дружить? - без обиняков попросил Панаров.
      - С ним дружись. Он нормальный, не дебил, как ваши рабоченские уроды, - веско посоветовал Колян. - Всë как бараны делают, лишь бы толпой, и тебе нечего с ними водиться. Водись с сильными. Может, когда-нибудь тоже сильным станешь.
      Алеше запал в душу совет сильного, и он решил постараться, чтобы Вовик сам захотел сдружиться с ним.
      Римма Григорьевна продолжала суровой, властной рукой укреплять дисциплину во вверенном ей классе. Во время уроков строго воспрещалось перешептываться, поворачиваться, без спроса лезть в портфель, держать ладони под партой, глазеть куда-либо помимо учебника и доски. Не проходило и дня, чтобы в ход не пускалась воспитательная линейка.
      - Долманкин, где твои руки? - внезапно раздавалось у задних парт. - Что ты там делаешь под столом?
      - Ничего не делаю, - запуганно и лживо проблеял застигнутый врасплох ученик.
      - Ну-ка, встал и вышел из-за парты!.. Встал и вышел, я сказала! - мгновенно наливалась краской вскипавшая гневом классная. - ...Так, в пистолетики на уроке играем... Сел на место и положил руки ладонями вверх, - раздавался краткий приказ, после чего деревянная линейка хлестко, со свистом, ребром ударяла по пальцам провинившегося.
      Римма Григорьевна имела опасную привычку во время занятий почти бесшумно прохаживаться между рядами, и грозное оружие нежданно и быстро возвращало к реальности тех, кто не мог дотерпеть, не выдерживал пытки нескончаемо долгим сиденьем не шевелясь и уставившись в скучные страницы учебника либо разлинованной прописи.
      Свою порцию по пальцам получил и зазевавшийся Алеша, увлекшись срисовыванием красивой картинки и не заметив, как сзади тихо подкралась и через плечо заглянула в его живописный листок учительница. Он подскочил от боли, но еще сильнее - от недоумения и испуга. Он не понимал, почему его стукнули. Дома его никто отроду не бил.
      - На уроке чтения нужно заниматься чтением, а не рисованием! - прогремела на весь класс Римма Григорьевна. - Вас через месяц в октябрята будут принимать, а дисциплина в классе никудышная!
      Сие славное событие было приурочено к знаменательной дате - 65-летию Великой октябрьской социалистической революции.
      
      Глава 34
      Погода в начале ноября ожидаемо выдалась очень дурной, пакостно дождливой, без надежды выправиться: небо обволокло чернильно-серой, обильно набухшей ватой, порывистый хладный ветер неустанно метал пригоршнями мелкие ледяные брызги в дробно позвякивавшие запотевшие оконные стекла - находиться на непогожей улице лишнюю минуту не хотелось ни взрослым, ни детям.
      Волнующая церемония прошла в высоченном спортзале школы.
      Выстроившись в одинаковые тесные манипулы по классам, первоклашки с виду внимательно, молча и прилежно вслушивались в громады торжественных речей, возводимые директором, затем завучем, гостями с завода и членами родительского комитета, не особо, однако, вникая в пусто и маловразумительно звеневшие высокопарные истасканные сентенции и чувствуя, как неумолимо накапливается усталость в ногах.
      Щит с баскетбольной корзиной находился точно над блестевшей в ярком неоновом свете лысиной директора школы, и издалека казалось, что это мяч, выпавший сверху из сетки, плутовски раскачивается из стороны в сторону, ловко уворачиваясь от рук, старавшихся угадать, куда он наконец полетит.
      К большому облегчению первоклашек, кто-то от пионеров в белой рубашке с алым галстуком звонко возгласил по сценарию что-то значимое, заиграла бодрая маршевая мелодия, запел детский хор из репродукторов над головами, и плотные ряды таких же праздничных, бело-багрянцевых ребят, бездвижно стоявших напротив, по команде двинулись на слегка робевших малышей. Каждый держал в руке довольно крупную пятиконечную звезду с лучами цвета вишневого варенья и златокудрым купидоном на белом эмалевом фоне. Дети уже знали, что это дедушка Ленин, не все время своей славной жизни бывший дедушкой.
      Пионеры с напряженными лицами прикололи заветные рубиново-красные значки на сине-фиолетовые лацканы школьных пиджаков, плотную ткань которых удалось на раз пронзить острием застежки далеко не каждому. У некоторых иголка предательски гнулась иль застежка вдруг теряла фиксацию с пайкой и ходила под пальцами ходуном вверх-вниз. С тонкими молочно-белыми накрахмаленными фартуками кротко замерших на вдохе девочек обряд инициации прошел намного проще.
      Наконец каждый взволнованный первоклассник худо-бедно заполучил свою звездочку октябренка на грудь и осознал, что теперь стал взрослее. Некто из родительского комитета с влажно поблескивающими глазами растроганным, немного заунывным голосом пожелал ребяткам скорее расти, чтобы вырасти, прийти им на смену и беззаветно довершить затянувшееся - видно, как-то не совсем задавшееся, где-то чуток засекшееся - дело строительства коммунизма.
      До Алеши не очень дошло, что конкретно от него потребуется. Опыт строек на дворе он уже имел, оттого вечером по дороге из продленки сын поинтересовался у Надежды: "Мам, а что такое коммунизм?"
      Оказалось, краткий и ясный вопрос обнаружил полное незнание взрослыми того, что они строят, и это озадачило мальчика. Он всегда знал, что помогает отцу строить новый сарай, баню, конуру или клетку для кроликов. Пластилин же либо конструктор вообще не брал в руки без четкого осознания того, что хочет слепить или собрать.
      - Коммунизм - это, например, когда в магазинах все бесплатно, - неуверенно провозвестила мама.
      - И в игрушечном магазине тоже бесплатно? - недоверчиво уточнил Алеша.
      - Конечно.
      - Но ведь тогда любой мальчишка, который туда придет пораньше, все заберет, - подивился непониманию взрослыми самоочевидных вещей практичный и умудренный детсадовским опытом Панаров.
      - Не заберет - ему не дадут, - неопределенно успокоила его мама.
      - Ну, тогда заберет самые лучшие игрушки, а мне опять одни солдатики достанутся, - поученный жизнью, безрадостно заключил Алеша.
      - Ты уже будешь большой, и игрушки тебе будут не нужны, - ободрила Надежда сына неясными перспективами взрослой жизни нестяжателя.
      Алешу аргумент мамы не удовлетворил. Наверняка и у взрослых есть вещи, каковые бы они неутолимо жаждали так же, как он - радиоуправляемую машинку или пулемет на батарейках, не говоря уж о велосипеде "Школьник". Ясно же, что на всех не хватит, а тот, кто придет в магазин первым, заберет и машинку, и пулемет, и велосипед.
      Нет, коммунизм, скорее всего, что-то другое, просто мама недопоняла, напутала. Посему сын вознамерился обратиться к более авторитетному кладезю знаний в семье.
      - Коммунизм?.. А черт его знает, что это такое, - обескуражил его папа несерьезностью и легкомысленным смехом. - Не забивай себе голову. Вырастешь - поймешь, что никто из взрослых того не знает.
      - И дедушка Ленин не знал? - обеспокоенно переспросил изумленный мальчик.
      - Дедушка Ленин знал еще меньше, чем мы, - уверенно ответствовал отец. - Ты в школе только про это не спрашивай, ладно? А то хуже будет, чем его нарисовать.
      Вновь Алеша ощутил присутствие чего-то недоговоренного, таинственного и чужеродного в жизни взрослых. И когда через пару дней увидел по телевизору военных, подчеркнуто медлительно несущих на плечах продолговатый ящик под унылую музыку, и услышал траурные, мало доходчивые для ребенка слова диктора за кадром обо всем советском народе, очутившемся в некой довольно неприятной ситуации, уже почти не дивился тому, что папа, полулежа на диване, с аппетитом поглощал горячие жареные пирожки с картошкой и слегка рыгнул во время спуска ящика в глубокую яму.
      - Слыхала?.. Грохнули гроб, - спокойно сообщил Панаров жене. - Ленькины похороны теперь надолго все запомнят... Но хоть пожить мало-мальски людям дал после дурака лысого с кукурузой.
      Алеша доныне видел кукурузу лишь в мультфильмах и на картинках в детских книжках. Были то веселые, чубастые существа мужской беззаботной наружности, поющие частушки, пляшущие вприсядку либо врастяг играющие на гармошке. Но ни в палисаднике, ни на огороде, ни в Пелагеевке початки кукурузы не росли.
      - Потому что не растет она здесь, не вызревает ни черта, - пространно промолвил на его вопрос папа. - Ей солнца много надо, и земля другая должна быть. А лысый рот в Америке раззявил и вознамерился всю Россию-матушку ею засадить. У нас в детстве хлеб только из кукурузы был. Ножом ломоть отрезать нельзя было: кромсаешь, а он в пыль рассыпается. И черствел враз. День не мог в хлебнице пролежать.
      Хлеб, продававшийся в ближнем продуктовом у стеклозавода, Алеша любил. И гнедые, лоснящиеся маслом, ароматные кирпичи ржаного "Дарницкого", подчас еще почти горячие, только из пекарни, с пылу, с жару, и выпуклые румяные сайки с изюмом, словно перетянутые поперек бечевкой на две половинки, и сладковатый податливый мякиш пшеничных батонов, который, обмакнув в жидкое вишневое варенье или слегка засахарившийся к зиме мед, так приятно было запить прохладным молоком.
      Первый самостоятельный поход в магазин был за хлебом - двугривенник, стиснутый в кулачке, и холщовая кошелка чрез плечо.
      Каленые на сливочном масле, вымоченные в молоке, чуть влажноватые в сердцевине, бесподобные гренки поутру на завтрак перед школой, незамысловатые бутерброды с краюшкой черного и кружком поджаренной "докторской" колбаски, чтобы подкрепиться в полудне на огороде на уборке картошки, кусок батона с брусничным джемом или сливовым повидлом, разных размеров и форм выпечка в "Кулинарии", душистые плоские лепешки, словно потыканные вилкой по глянцу, либо плюшки, свернутые сахарной спиралью, стянувшей в витках вкрапленные темные ягодки, ватрушки с густым конфитюром или щедро подслащенным творогом в центре, мягкие бублики, что можно было носить на запястье и неторопливо откусывать по ходу игры...
      Хлеб Алеша любил... Видимо, и вправду Ленька дал ему пожить и был лучше, чем лысый дурак.
      
      Глава 35
      После рано выпавшего сырого снега, не пролежавшего и ночь, зарядили, закапали докучные, промозглые дожди с крошкой. Выйти во двор, осторожно хлюпая рифлеными подошвами по скользкому набухшему суглинку, можно было только во влажных, не успевавших просохнуть и ледяных изнутри резиновых сапогах да галошах не впору, стоявших в сенях за дверью. Вымоченные стежки тянулись мелкими лужицами с предательски гладким дном - надежнее было шлепать по островкам пожухлой, изжелта-бурой травы по сторонам.
      Тошка с неохотой вылезал из будки лишь по необходимости, и в стылой сырости ощущался острый запах его жизнедеятельности, не имевшей шансов затвердеть на солнце и ветру. Кипенно-белый мех стал палевым, неопрятным, грязным.
      Мимо голых развесистых черных крон вишни, сливы и яблони следовало проходить очень и очень осторожно. Достаточно было слегка зацепить плечом тонкую ветку, как на голову и за шиворот осыпался, окатывая сверху донизу, студеный поток тяжелых капель, наготове нанизанных крупными стеклянными бусинами.
      Мрачные, нахохлившиеся грачи последними поняли всю бесперспективность дальнейшего пребывания на пустых топких огородах и что-то замышляли, кучкуясь зябкими черными стайками на обнаженных белых березах.
      Прошка почти не выходил из дома и спал без просыпу, свернувшись уютным клубком на убранной, накрытой покрывалом койке у непрестанно, день и ночь, с шипением топившейся газом галанки.
      Разбавленные аметистово-фиолетовые чернила ноябрьского неба сливались вдалеке с угольной тушью раскачивавшихся на ветру сосновых крон на холмах за рекой.
      Алеша подхватил бронхит и в школу не ходил. И хотя бессонными ночами он с трудом дышал, со свистом выгоняя из легких горячий воздух, чтобы изо всех сил снова вдохнуть полусидя, опираясь руками на края смятой постели, хотя от жара ломило виски и в царящей в доме дремотной тиши некто бессвязно нашептывал и пощелкивал в ушах, хотя от банок и горчичников на спине и груди не было живого места - обожженная кожа чувствовала каждое касание одеяла и простыни - он был рад, что не увидит ни Риммы Григорьевны, ни одноклассников. С утра до вечера он читал книжки, вернее, не читал, а забывался, всматривался в вымышленные чужим воображением миры своей детской фантазией и видел "в единой горсти бесконечность и небо в чашечке цветка", найдя самое надежное убежище от зол мира подлинного.
      С приходом зимы в гости стал чаще захаживать Фролин и приглушенным голосом разговаривать с Алешиным отцом на кухне. Чем-то озабоченный, он не обращал на подраставшего тезку никакого внимания.
      - Ты, Тольк, давай пока поаккуратней. Калякают, КГБ начинает лютовать, - нахмурившись, предупредил он своего надежного "поставщика". - Прикинь, вместо ОБХС хищениями на заводе занялись, падлы... Вообще, вроде гайки хотят завинтить... Может, как при Сталине опять будет.
      - Да брось ты, Лешк, - недоверчиво усмехнувшись, успокоил его Панаров. - Сейчас всяких Чурбановых подчистят, своих на их место посадят и успокоятся... До низов не дойдет.
      - Не знаю... Андропов ведь из органов, - неуверенно покачал тот головой. - За него столько "негласных" развелось - каждый второй отмечаться в "контору" бегает. Думаешь, на нас с тобой, что ль, папка не заведена?.. Вон, и Козляев наш давно как ходит, - мне один человечек надежный шепнул. А ведь рубаху рвет, как поддаст... Ты с ним поосторожней.
      - Да я с ним и не вижусь почти, - коротко махнул рукой Анатолий. - Так, на заводе иногда: "здорово-здорово" - и разошлись.
      - Он тебя не любит, - категорично заявил Фролин. - А натура у него сволочная... И Тонечка его бегает по порядку, все вынюхивает. Их мордовская порода такая... Я знаю, что ты ее защищал. Тольк, у меня с ней не было ничего, - так, раз-два за жопу подержал... Это она на меня вешалась, бегала за мной. А я все смехуечками отшивал.
      - Это ваши дела, мне все едино - кто с кем и зачем, Лешк, - глядя в сторону, помолчав, неохотно вымолвил Панаров. - Предупредил - спасибо, а дальше - у каждого своя голова...
      Алеша мысленно согласился с тем, что тетя Тоня бегает и все вынюхивает.
      Он вспомнил, как недавно открыл ей, завидев в окно, что она стучит в дверь сеней. Поначалу громко возвестив из кухни, что родители на работе, а он болеет, кашляет, поэтому остался дома один, мальчик заслышал требовательное: "Открой-ка дверь на минуточку".
      Не найдя, что вежливо противопоставить настойчивой просьбе знакомой взрослой женщины, прозвучавшей почти приказом, ребенок с опаской снял крюк.
      Тетя Тоня сосредоточенным быстрым шагом, не обращая на мальчика никакого внимания, прошла мимо него вперед и принялась деловито осматривать комнату за комнатой, молчком и в спешке. Алеше не понравились угрюмое молчание и сосредоточенность тети Тони, он ушел в переднюю и встревоженно забился в кресло, всегда надежно защищавшее его в темноте. Он не видел, что женщина делает в задней, на кухне, в спальне родителей.
      Через несколько минут Козляева возникла на пороге, пристально, без улыбки посмотрела на него и опять серьезным тоном повелела: "Закрой за мной".
      Ребенок беспрекословно подчинился и с облегчением опустил железный крючок в петлю.
      Вечером он поведал о чудном визите родителям.
      - Что этой дуре нужно было? - возмутился отец, обратившись к маме. - У тебя ничего не пропало?
      - Да вроде нет, - озадаченно нахмурившись, ответила та. - Сынок, ты больше никому не отворяй, когда один. Даже знакомым, ладно?
      - Я уже понял, - сказал Алеша, кивнув головой.
      В неписаном законе "всегда слушаться взрослых", усвоенном еще с детского сада, тоже были свои исключения. Как и во всем остальном, касавшемся непростого, противоречивого мира этих взрослых.
      Спустя пару дней Панаров у колонки наткнулся на Тоньку, бодро набиравшую воду в широкие эмалированные ведра.
      - Ты че к нам приперлась, когда Алешка дома один сидел? - не совсем учтиво, по-соседски поприветствовал ее Анатолий, со звоном ставя свои пустые ведра неподалеку на лавочку и закуривая.
      - Как че?.. Я у Надьки утюг хотела попросить - мой сломался, - ни на миг не замешкалась и не повела бровью Козляева. - Вижу - ребенок один дома хворый. Посмотреть, все ли хорошо у него. Может, надо чего... Мы соседи или нет?
      Трудно было что-то на это возразить. Панаров глубоко затянулся, выдохнул сигаретный дым и промолчал.
      Странность поведения тети Тони, ее отчужденность Алеша почувствовал, ощутил кожей, но не был уверен, как точнее описать взрослым, оттого предпочел умолчать о сосредоточенности, игнорировании его присутствия, безмолвном и торопливом осмотре комнат.
      Он вообще все более и более начинал сомневаться в том, что в действиях взрослых считать странным.
      Осторожно наблюдать, не задавая избыточных вопросов; не принимать за непреложное всеобщее правило то, чему учат как ясному и незыблемому закону; обращать внимание на исключения, на противоречия между словами и делами; думать самостоятельно - лишь так, видно, мыслимо избежать ошибок, неприятностей и опасностей, что подстерегают во взрослом мире.
      Жаль, что в книжках об этом не пишут, а родители, судя по всему, и сами не всегда ориентируются в несущем их кипучем потоке жизни.
      Начать сомневаться во взрослых - значило переступить черту, отделявшую сладостную святость младенчества от горечи самоощущения как личности, значило взрослеть.
      Этого Алеша еще не понимал...
      
      Глава 36
      Новый год вступил в бытие миллионов советских людей миллионом алых роз и укреплением трудовой дисциплины на местах.
      Из разговоров родителей мальчик уже без особого удивления заслышал, что существует новоявленная злокозненная категория взрослых - "люди в штатском с корочкой", могущие кого угодно правом остановить на улице, мягко взять за рукав в магазине, исподтишка подсесть рядышком на скамье в парке либо на пустое соседнее кресло в кинотеатре и любезно, но настойчиво поинтересоваться, проницательно, по-советски вопрошающе глядя в глаза: "Товарищ, а вы почему не на рабочем месте?"
      Неверный ответ на вопрос, очевидно, грозил нешуточными неприятностями, ибо Алешин папа выглядел как-то непривычно озабоченно, рассказывая по вечерам за ужином маме о своих знакомых и друзьях, уже повстречавших таинственных любопытствующих штатских.
      Мама не разделяла его беспокойства.
      - Вот и правильно! - с легким торжеством в голосе провозгласила она. - Алкашей всяких будет поменьше мотаться. "Химиков" с вашего завода. Порядка больше будет.
      - Не с того конца они начинают порядок наводить, - скептически покачал головой Панаров. - Зенки нам запудрить хотят... Что-то там наверху творится, а этим попросту внимание народа отвлекают... Обожди еще, Леньку будем вспоминать добрым словом... Не нравится мне рожа этого Андропова.
      - А у кого там рожа лучше? - не без основания заметила Надежда.
      - Как бы он Союз не развалил, - уйдя в свои мысли, лежа на диване перед телевизором и задумчиво глядя сквозь экран, заявил вдруг Анатолий. - Я, когда в армии служил, прослышал от офицеров о шестьдесят восьмом в Чехословакии. Говорили: они нас с тех пор ненавидят. И вроде именно он убедил Брежнева войска ввести: тот до последнего колебался, не хотел... Там из ГДР всего роту-две немцев снять и отправить к ним надо было. Никто бы сто лет не дернулся, сидели бы тихо - они немцев исторически уважают... Что он, не знал об этом?.. Или, сука, провокатор?
      - Ты бы рот поменьше сейчас открывал, - мягко посоветовала Надежда. - Толку от болтовни твоей нет, а залетишь единожды понапрасну - всю жизнь потом загубишь, не отмоешься.
      - Да это я так, только с тобой да сам с собой, - вернулся в реальность Панаров и повернулся на бок, наконец заметив действие на экране.
      Ничего развалить Андропов не смог либо не успел. После краткой переписки с американской девочкой с красивыми креольскими глазами, впервые пробудившей в Алеше живой интерес к девочкам его возраста как виду живых существ, и старческого ворчливого переругивания со своим о три года более дряхлым улыбчивым заокеанским оппонентом на метафизические темы цитадели мирового зла и стратегии космического оборонного добра, тот как-то быстро занемог, слег и выпал из сферы внимания Алеши.
      Стараясь не выдать себя, свою новую любовь, мальчик как можно равнодушнее вскользь осторожно поинтересовался у родителей, где находится "Артек" и есть ли возможность туда попасть. На экране телевизора артековская пионерская форма очень шла темноволосой красавице Саманте.
      - Ты еще маленький, сынок, - с одобрительной улыбкой приголубила, погладила его по голове мама. - Вот станешь пионером, может, тебя и пошлют... Это пионерлагерь на Черном море, в Крыму. Для самых лучших детей во всем Советском Союзе.
      - Что ты ему небылицами-то голову морочишь? - неожиданно возмутился папа. - Кто его туда пошлет из нашей дыры захолустной?
      - Я просто объясняю, - стушевалась было Панарова, но тут же с готовностью приняла привычную бойцовскую позицию. - А вдруг пошлют? Ты откуда знаешь?
      Ей было как-то неловко сознаться ребенку, с горящими глазами внимавшему ее словам, в том, что папа прав. Захотелось в духе эристиков настырно противоречить, идти вразрез, упорствовать и стоять на своем.
      - Тебя в детстве много куда посылали? - с нескрываемой издевкой полюбопытствовал Анатолий. - На колхозное поле да в коровник вонючий?
      - Что ты на свой аршин меряешь? Тогда время другое было, - обидевшись на черствость мужа, возразила никогда не сдававшаяся Надежда. - И жили мы в деревне... Вот будет учиться на одни пятерки - возьмут да и пошлют, - вновь ободряюще улыбнулась она Алеше и украдкой быстро зыркнула на мужа, изо всех сил нахмурив брови.
      - Я и так на одни пятерки учусь, и фотка моя на доске почета, - горделиво возвестил мальчик, воскрешая поникшую было мечту повстречаться с Самантой Смит на романтическом черноморском побережье. - Я самый лучший в классе, мне Римма Григорьевна так сказала.
      - Вот и молодец! Учись дальше на одни пятерки - станешь пионером и поедешь в "Артек", - опять угрожающе взглянув на скептически хмыкнувшего супруга, провозвестила Надежда. - Если б я в детстве не мечтала из дома уехать, в четырнадцать лет бы только отца слушала - так и осталась бы в коровнике работать. Когда очень хочешь, все можно в жизни получить, сынок.
      - А почему у некоторых не получается? - тотчас же, не откладывая в долгий ящик, решил осторожно подвыяснить возможные исключения из нового, наверняка такого же ненадежного взрослого канона Алеша.
      - Потому что других слишком слушают, - Панарова значительно воззрилась на вынужденно молчавшего с несогласным видом мужа. - Вместо того, чтобы своей головой с детства учиться жить. И не все стараются, потому что больше всего хотят лениться, лодырничать, а не добиваться - баклуши бить, а не в "Артек" поехать.
      В объективные препятствия, преграды, каковые нельзя осилить, одолеть, обойти, наконец, Надежда не верила. Привыкнув сызмала полагаться лишь на себя, вдали от отчего дома с грузом вины грешной ослушницы внутри - источником гонора, заносчивого упрямства, удерживавшего от покаянного возвращения, когда не было уж сил жить на луковице с черствой ржаной краюхой - она не сомневалась, что в восемнадцать проворонила свой шанс, не пойдя после техникума в планово-экономический институт.
      - Вот с тобой бы не познакомилась в Новиковке - точно бы уехала поступать в Оренбург! - не раз казнила она мужа. - И поступила бы.
      - Мам, а я бы тогда был?.. В Оренбурге? - поинтересовался как-то Алеша.
      - Конечно, был бы, сынок... Только немножко другой, - смутившись, отвела та взгляд от наивных серо-голубых глаз под короткой прямой челкой. - Скоро к тебе на день рождения приедут бабушки и привезут много подарков. И я тебе подарок купила... Но пока не покажу.
      Последняя осень злосчастного умирающего генсека была мягче, чем морозистая весна. Отсутствие жесткой воли сверху в разгоревшейся было борьбе за трудовую дисциплину дало себя знать в выдохнувших с облегчением низах. До людей дошло, что с опаской ожидавшееся похолодание отменяется, неумеренное рвение особо ретивых не поощряется, преизбыточные гомон, шумиха и суета окрест этого стали как-то неуместны и даже неблагопристойны ввиду надвигавшегося события. Страна готовилась к очередным похоронам.
      Бахметьевск привычно прошествовал шумливой кумачовой демонстрацией в канун Великого Октября, позже привычно собрался на городской площади под елкой на Новый год и вскорости, в начале февраля, привычно посмотрел по телевизору на траурную процессию.
      В этот раз папа Алеши аппетитно поглощал свежеиспеченные горячие оладьи со сметаной.
      - Ну хоть напакостить не успел, - сыто подвел он итоги правления усопшего, отставляя пустую тарелку на спинку дивана. - Хотя кто его знает?
      - У него вроде почки неизлечимо больные были, - по-женски сердобольно отозвалась Надежда. - Когда ему пакостить-то?.. У нас у Гальки на работе отец от почечной недостаточности умер. Так там дома дышать нечем было. От него мочой разило за версту, и рвало все время.
      - Вот так, значит, страной и управлял, - согласно заключил Анатолий. - Но, может, так даже лучше - когда не вмешиваются. Все как-то само собой к лучшему возвращается.
      - Ежели не управлять, все в конце концов развалится, вразброд пойдет, - возразила Алешина мама, немного отодвинувшись от мужа. - Русский люд только из-под палки умеет жить. Вон у нас Васька, мастер, перестал на делянки с проверками мотаться - лесорубы в обед поддавать начали. Один под трелевщик, пьяный, свалился - переломало всего. Теперь из Саратова комиссия - небось, выгонят его из мастеров, если не посадят.
      - Что ты сравниваешь? - принял ее слова слишком близко к сердцу Панаров. - Кто у вас в лесорубы идет? Пьянчуги да "химики" бывшие... В космос, что - тоже из-под палки полетели? А страну после войны заново отстроили?
      - На одном космосе долго не протянешь, - невозмутимо заметила жена. - И на том, что сто лет назад было. Сейчас, за десять последних лет, что сделали? Слава богу, мы хоть газ в дом провели. А за водой в колонку как бегали, так и бегаем. Зимой задницы морозим... Мне четвертый десяток идет, я так всю жизнь, как маятник, качать не хочу.
      - Все время ты политику к своей заднице сводишь, - успокоился, рассмеявшись, Анатолий. - Что могу - делаю... Незачем мне на Фролина кивать. Он полгода назад сухари был готов сушить. Меру во всем нужно знать, а то как по Гегелю может получиться.
      - Это как? - поинтересовалась Надежда.
      - Когда количество вначале перейдет в качество, а потом обратно в количество - от десяти до пятнадцати лет с конфискацией, - сформулировал тот небесспорную мысль почитаемого им диалектика.
      - Пап, а мне уже девять скоро будет, - решил к месту включиться во взрослый разговор о количестве лет Алеша.
      - Еще не скоро, осенью, - сдержав смех, чуть улыбнулась ему мама, весело переглянувшись с отцом.
      
      Глава 37
      В феврале вместо обыкновенных безудержно яростных вьюг, слепящих буранов, неуемных низовых метелей, быстро и уверенно заметавших город снегом по верхушки заборов, негаданно ударили сухие, неподвижные, бесснежные арктические морозы.
      Каждое утро, тихонько разбуженный мамой, Алеша первым делом бежал на кухню посмотреть в окно, выходившее на восток. Ежели небо там было серовато-ясным, с голубоватыми проблесками еще горевших с ночи звезд, а над черневшими на холмах верхушками сосен начинала чуть зримо алеть, светиться тонкая пурпурная полоска, имелись все шансы остаться дома. При минус тридцати занятия для школьников младших классов предусмотрительно отменялись. Можно было не дожидаться сконфуженного объявления районного радио и снова безмятежно забраться под не успевшее еще остыть стеганое одеяло.
      От завернувшей стужи бревна сруба жалобно и просительно потрескивали, запушенные кружевным инеем и залепленные крупчатым снегом окна пропускали внутрь тусклый, холодный, синеватый свет, превращавший силуэты бессмертника и фикуса в горшках на подоконниках в дивных сказочных чудовищ. Полыхавший розово-желтым пламенем газ громко шипел в открытых на полную мощность горелках обеих галанок, но в доме все равно было прохладно, и Алеша ходил по комнатам в кофте и шерстяных носках.
      После гибели под колесами злополучного грузовика несчастной бабы Шуры соседская половина дома оставалась нежилой - окна на фасаде были грубо заколочены кривыми щитами из некрашеных старых штакетин, дверной проем крест-накрест перекрыт толстым брусом, прибитым "двухсоткой" к косякам, запущенный палисадник зарос сорняком.
      Стена, отделявшая половину Панаровых от выстуженной соседской, оставалась ледяной на ощупь и крала тепло из избы. Деревянные рамы окон, хоть и были двойными зимой, утепленными по краям аптечной ватой и обклеенными бумажными лентами, прозрачно желтевшими на фоне голубоватого глянца белой эмали, не справлялись с резкими, шквалистыми порывами северного ветра, огнем обжигавшего нос и щеки прохожих на улице; завалинки пропускали мороз в подпол, холод губил верхний слой годовых запасов картошки, становившейся приторно-сладкой на вкус и годившейся лишь непривередливым поросятам, и поднимался незримой мглой в комнаты через широкие зазоры меж половицами.
      - Мы на этом газу разоримся - посмотри, как счетчик крутит, - пожаловалась Надежда мужу. - А дома холодина собачья... Завалинку надо было выше и толще делать.
      - Что толку-то, коли полдома вымораживается? - резонно заметил тот. - Топили б за стеной - и у нас бы тепло было. А так все в щели да через стену уходит. Хоть бы кто из татар этих чертовых появился - продал бы или сам заселился.
      - Да вроде Витькин брат младший должен к весне приехать. Маруська сболтнула - тоже где-то на северах калымит, - поделилась обнадеживающими сведениями Алешина мама. - Говорит: хилый, здоровье на вахтах угробил. Хочет бросить и здесь приткнуться.
      - Это Рафик, что ль?.. Видел его пару раз, когда Витька еще живой был, - вспомнил с неодобрением Анатолий. - Витек его гонял все время - чмурыжный он, не сравнить со старшим... Витьку жалко, лучше бы он здесь жил.
      - И пороли бы не просыхая, два алкаша, - скептически предрекла Панарова. - Пускай хоть кто живет, главное - чтоб топил и за домом следил. Детей с ним не крестить... Иди поросятам вынеси, орут - здесь слыхать.
      Сибирский хлад ощущали и животные. Тошка, свернувшись калачиком, прятал черный нос в пушистой, отросшей к зиме шубке, видимо, доставшейся ему от лайки по одной из линий предков, вылезал из будки, забитой старыми холщовыми мешками и ветошью для тепла, лишь изредка. Прошка, возвращаясь из кратких инспекций участка, нетерпеливо, почти с человеческим раздражением в голосе просил отворить дверь и впустить внутрь и прыжком врывался на кухню в облаке пара. Поросята чаще требовали теплого, дымящегося пойла и зарывались, закапывались с головой в кипу стружек в углу, как в гнезда, хотя в конюшне было гораздо теплее: крошечное оконце было подбито паклей по краям, дверь обшита старыми войлочными одеялами и тяжко открывалась, примерзнув за ночь, выпуская наружу клубы влаги, как из бани, густо сдобренные ядреным запахом свиного навоза.
      За свежей стружкой Алеша ходил с папой на лесозавод, высокие кирпичные цеха и грандиозные рельсовые краны которого виднелись из окна кухни вдалеке на холме в обрамлении голых стволов старых, вековых сосен.
      Анатолий взял с собой "Суру" с канареечного цвета мужской рамой, три пустых мешка, совковую лопату и сына. Свернув со своей широкой прямой улицы в настолько тесный извилистый переулок, что не проехал бы и мотоцикл с коляской, они прошли мимо некрашеных тесовых ворот, ведущих во двор Козляевых, из-под которых на секунду высунулся и тут же исчез нос дородного пса, начавшего бесноваться на тяжеленной цепи, почуяв чужих людей.
      Волкодав отличался такой безудержной силой и злобной яростью, что, казалось, лязгающая цепь, натянутая, как корабельный канат во время шторма, вот-вот лопнет, когда кто-то приходил в гости к Козляевым и отворял калитку. Острые кинжалы клыков с капавшей с них слюной, горящие глаза сатаневшего хищника и громогласный лай, переходивший в инфернальный хрип после того, как очередной рывок поднимал его на задние лапы метрах в полутора от крыльца, удерживались на расстоянии от столбеневших посетителей лишь куском грубой, заскорузлой бычьей кожи на шее, стальным кольцом прикрепленной к ржавым чугунным звеньям весом с полкило каждое.
      Что страшнее всего - в более рассудительном расположении духа Вулкан умудрялся иногда лапой снять с себя ошейник и, вырвавшись, огородом через зады пробраться на манящую свободу.
      Алеша однажды стал нечаянным свидетелем подобной диверсии и окаменел в невыразимом ужасе, словно истукан, наблюдая, как громадная мускулистая туша с трудом протиснулась раздвинувшимися в сторону тесинами, псина угрюмо огляделась по сторонам и крупным галопом помчалась прямо на него. Бежать было бессмысленно, кликать помощь поздно и бесполезно. Мальчик остался стоять на месте, оцепенев и зажмурив глаза, душа у него ушла в пятки. Кобель вихрем пронесся мимо, не обратив на ребенка никакого внимания и даже не обнюхав.
      На воле Вулкана интересовали исключительно любовь к себе подобным особам женского пола и рыцарские схватки с соперниками. Тратить, изводить драгоценное время на что-либо иное он считал непростительным расточительством. Жуткого волкодава давно приметила вся округа, Семен быстро узнавал о побеге, с руганью выходил из дома и каким-то одному ему известным действенным способом неизменно выслеживал, находил и возвращал смиренно винящегося пса на цепь.
      Тес, которым был огорожен участок Козляевых, белел свежей упругой березой и был прибит к сосновым жердям, тянувшимся меж дубовыми столбцами, не меньше чем "соткой", и Алешу поражало, как Вулкан находил в нем слабое место, не выдерживавшее методичного давления крепкого лба.
      Доски забора высотой метра два с половиной были ровно пригнаны друг к другу - не допрыгнуть, не залезть на такой забор без друзей. Как-то раз, однако, мальчик видел собственными глазами неудачливого вора-"химика", убегавшего дворами от преследовавшего его милиционера и лихо сиганувшего вверх, перелетевшего боком через край изгороди и исчезнувшего на другой стороне в огороде. Секундой позже упругий прыжок перекатом повторил и милиционер с кобурой на поясе. Алеша неосознанно почувствовал глубокое уважение к органам и подумал, что преступнику не уйти.
      За узким сумрачным переулком открывался вид на неказистые, черные от старости домишки, именовавшиеся военными бараками. Бараки на три-четыре семьи были наскоро построены как временное жилье для эвакуированных еще в войну, но и спустя сорок лет в них ютились семьи рабочих со стеклозавода. У бараков не было своих дворов и огородов. Общим двором была улочка, тянувшаяся перед окнами нескончаемыми бельевыми веревками, увешанными застиранными простынями, пододеяльниками, наволочками да детской одежонкой, щетинившейся разномастными прищепками.
      Каждая семья, обитавшая в бараках, имела небольшой сколоченный своими силами из кривых, горбатых, некрашеных серых досок сарайчик, где хранился нехитрый рабочий инвентарь и всякий домашний хлам. Проводить электричество в сарайчики воспрещалось, но от каждого дома по воздуху был перекинут двужильный провод-времянка, и из щелей меж досок утлыми светлячками горели лампочки на сорок ватт. Мужчины внутри что-то мастерили вечерами и нуждались в освещении.
      Время от времени случались короткие замыкания и сарайчики выгорали до тла, но потом быстро, словно грибы после слепого дождя, вырастали сызнова, с молчаливым упорством восстанавливались хозяевами. Лесозавод был под боком, и нехватки досок никто не испытывал.
      Алеша был знаком с некоторыми обитателями бараков. Летом мама не раз оставляла его на попечение жившей неподалеку бабы Дуни, чьи родственники - горластый дядя Лева с извечной черной щетиной на худом обличье и неизменным сплющенным картузом на макушке и тетя Света, его дородная домовитая жена - справляли нехитрый быт в одном из них. Уходя на базар либо в поликлинику, забегавшись со своими хлопотами по хозяйству, баба Дуня поручала мальчика заботам бездетной семьи.
      Алеша с истовым запалом помогал дяде Леве поправлять сарай, подтаскивая и придерживая корявые доски, выпрямляя молотком ржавые гвозди, сидя на ненадежной кровле на кусках латанного-перелатанного рубероида.
      Щи, что тетя Света варила под открытым небом, бесподобно благоухали на весь порядок и не походили по вкусу на мамины.
      Однажды летний ночной пожар, начавшийся из-за замыкания в проводке сарая, перекинулся на смежные бараки. Хорошо просушенные не одним знойным летом доски и брусья молниеносно запылали, раскаленный рубероид стекал с полыхавших крыш на землю огненными струями. Красное зарево со сполохами было до рассвета зримо из окон кухни Панаровых.
      Прежде чем к огню протиснулись машины пожарных, большая часть бараков сгорела - кое-где и с жильцами.
      Дядю Леву с тетей Светой Алеша с тех пор никогда не видел.
      Уцелевшие бараки были снесены, а жильцы быстро и без шума получили квартиры в новых пятиэтажках, недавно выросших на отлогом склоне холма над плотиной поодаль от "Маяка".
      От бараков тянулся мирный спуск к обмелевшей речушке, поросшей по берегам густым, непролазным ракитником и молодой ольхой, вдоль топкого оврага, по вымытому дну которого весной струился бурливый коричневый поток.
      Перейдя через добротный бревенчатый мост, выдерживавший груженые лесовозы, Панаровы вышли на широкую, но короткую малолюдную улицу с посыпанной гравием обкатанной грунтовкой посередь, на обеих концах упиравшуюся в стены хвойного леса, по которой на лесозавод приезжали "Уралы", тянувшие прицепы с длиннющими бревнами - хлыстами, и уезжали борта, доверху забитые тесом и половьем.
      За каждым с разноголосым лаем несся лихой хвостатый эскорт: собак на Пестравской никто цепью не унижал, и они жили казачьей вольницей, доставляя беспокойство стаям гогочущих гусей, со злобным шипением вытягивавших шеи у самой земли, но не обращая никакого внимания на несчетных бестолковых кур.
      Территория лесозавода была обнесена высоким забором и охранялась, ворота на ночь запирались. Но в ограждении всегда имелось несколько лазеек, потайных проходов, о каковых все в округе знали - достаточно широких, чтобы провести за руль велосипед, груженый набитыми под завязку мешками либо привязанными сбоку к раме досками. Запрещалось лишь выносить готовый под отгрузку товар из плотных, стянутых стальной проволокой штабелей, входить внутрь незапиравшихся цехов, воровать или ломать оборудование и бить стекла в окнах.
      Опилки и стружка разных сортов возвышались, словно дюны, в беспорядке разбросанного повсюду бракованного теса, и горбылей тоже хватало. Пожилой караульщик с дробовиком даже не выходил из теплой сторожки, сонно наблюдая в окошко посетителей, насыпавших лопатой в мешки ароматный смоляной кладезь тепла и свежести для поросят либо подбиравших стройматериал для своих нужд.
      Особенно ценилась кудрявая, узкая и длинная, как серпантин, паковочная стружка в тюках, что шла на тару для перевозки хрусталя. Именно из нее хрюшки искусно вили пятаками гнезда ворохом и зарывались, закапывались в трескучие морозы вовнутрь - обычная была для этого слишком мелкой. Опилки годились на подстилку, вбиравшую в себя едко бьющую в нос влагу в хлеву.
      Битком набитые мешки, с виду хоть и объемистые, не были тяжелыми. От них приятно пахло лесом, живицей, березовым соком и весной.
      - Сынок, ты вот тут за края попридержи, а я буду лопатой насыпать, - попросил папа Алешу.
      Раскидав в стороны снежные залежи, покрывавшие одну из дюн, углубившись туда, где стружка не успела намокнуть и смерзнуться в жесткий леденистый пласт, Панаров быстро наполнил все три привезенных с собой холщовых мешка, досыпав почти до краев.
      - А теперь вот здесь, сверху, в горсть возьми по краю - я быстро проволокой затяну, - показал он сыну. - Крепче... Вот так... Держи велосипед, сейчас все погрузим и домой пойдем.
      - Пап, а что это за мостик длинный? - показал свободной рукой Алеша на деревянный настил на столбах-сваях, под которым не текла никакая река.
      - Это пилорама. По ней едут бревна - вон туда, где их циркулярка режет, - объяснил Панаров. - Комель потом - на дрова, а ствол - в цех лесопилки, вон там, кирпичный, видишь? В цеху из бревен пилят доски, а горбыль оставляют там, под навесом. Доски увозят на склад.
      - А это хорошая работа? - поинтересовался мальчик.
      - Трудная, - покачал головой папа, - и неинтересная.
      - А почему люди на ней работают и не уходят? - удивился Алеша.
      - Некуда уходить, - усмехнулся отец, разворачивая походивший на навьюченного ишачка с картинок из восточных сказок велосипед в сторону темневшей вдалеке дыры в изгороди. - Людишки это знают и оттого остаются, хоть их никто и не держит. Такая вот свобода осознанная у взрослых... "Блаженство в том, что все равно, каким путем идти" ... Ну ладно, пошли обратно.
      Обмахнув налипший снег с пальто и варежек, Алеша двинулся следом за папой, размышляя о том, что не бывает игры, в которую нельзя перестать играть, ежели она тебе не по душе либо наскучила. Всегда возможно измыслить другую, занимательную. Может, взрослые беспамятно забывают об этом, вырастая? Ведь над ними нет Риммы Григорьевны, могущей насильно приневолить делать то, что не нравится - следить указкой в букваре или мыть полы в классе после уроков.
      А может, есть - и взрослые попросту боятся получить линейкой по пальцам?..
      
      Глава 38
      - И что - ты двоих детей на месяц оставишь на моей шее, а сама в Москву укатишь? - заслышал Алеша с кухни досадливый голос отца, возившегося на корточках с газовой горелкой, не желавшей разгораться из-за сильного ветра в трубе. - Как ты себе это представляешь?
      - Толя, я, что ль, это придумала? - виновато оправдывалась мама. - Какой-то хозрасчет вводится во всех леспромхозах по Союзу, все плановики должны пройти усовершенствование и корочки заполучить. Я отнекивалась как могла. Директор сказал: тогда из планового меня убрать должен будет. А мест других нет. Куда я работать пойду? К вам в цех?.. Я Лизку с Наташкой попрошу, они приходить будут, стирать, готовить, помогать...
      - Дети тебя месяц не увидят, - резко оборвал ее Панаров, - это нормально, ты считаешь?
      - Я вам звонить каждую неделю буду, - беспомощно взмолилась Надежда. - Ну не могу я отказаться!
      - Какой еще, на хрен, хозрасчет? - не сдавался уязвленный неуступчивостью жены Анатолий. - План сверху утвердили - вы отчет написали. Что вы там рассчитывать будете, Эйлеры? Что вы понимаете, кроме арифметики? Директор пусть едет, замы его, мастера... А вы? Всю жизнь в конторе на заднице сидите, кнопки на счетной машинке жмете. Что толку вам от месяца обучения? Профанация одна.
      - Приказ вышел из столицы, чтобы экономисты планового отдела переучились, - по новой втолковывала Надежда, тоже начиная раздражаться непонятливостью мужа. - Я, что ль, это придумала? Хорошо хоть не сокращают, не берут с высшим образованием на мое место. В Саратове уже из управления без высшего убирают. А у нас пока только усовершенствование.
      - Схлестнешься там, в Москве, с кем-нибудь, - сам того не желая, нечаянно высказал бродившее в душе опасение папа Алеши.
      - Дурак, что ли? С двумя-то детьми? - удивленно, уже с обидой вскинула брови мама. - И не в Москве это, а в Подмосковье. В общежитии женском буду жить, на лекциях сидеть с утра до вечера. Потом экзамен... А к огородам уже вернусь.
      - Не нравится мне этот ваш хозрасчет ни хера, - мрачно смирился наконец с неизбежностью Анатолий. - Надувательство, ничего путного из него не выйдет.
      Газ в галанке шумно вздохнул, словно вторя, соглашаясь с погрустневшим, подавленным Панаровым...
      Леночка ревела во весь голос и тянула тонкие ручонки к маме, Алеша хмуро держал сестренку за плечики, стараясь не думать, как это долго - месяц.
      Водитель штатного "уазика" играючи подхватил две сумки с вещами, лаконично бросив вполоборота "ну, поехали, давай", и Надежда, еле сдерживая застилавшие очи слезы, тихо вышла из дома.
      Анатолий молча остался на кухне, провожать на улицу не пошел.
      Вечером к осиротевшему приятелю заглянул Фролин, принес канистру пива и сушеную воблу, обернутую газеткой.
      - Ты че, Тольк, взял и вот так на месяц бабу в первопрестольную отпустил? - громогласно загоготал он с порога, хлопнув по дверному косяку свободной рукой. - С размаху - и себе по яйцам?.. Вроде мужик серьезный, с понятиями. Баба ж за себя не отвечает!
      - А я че сделаю? - смущенно огрызнулся Панаров, доставая граненые стаканы и ставя на стол. - Ее бы из конторы выкинули.
      - Да ну и черт бы с ней, с такой конторой! Другую бы нашла, не королева, - не унимался Леха, разливая пенящееся пиво по стаканам. - Ты много ее слушаешь и под дудку пляшешь. Баба о детях думать должна, о мужике, о доме, а не о работе... Я б свою не пустил, - жестко заключил он.
      - Если не башкой, а одним местом думает, и под боком будет - не уследишь, - пытаясь вернуть пошатнувшийся авторитет в глазах товарища, отсек Анатолий. - Узнаю - башку оторву. А все время у ноги держать или вдоль порядка с ножом носиться, как тот придурок, я не буду... Хоть поездку эту ей когда-нибудь припомню... Я б на ее месте не уехал от двоих детей.
      - Она у тебя мужик в юбке, ей по боку дети - карьера на уме, - отрывая цепкими пальцами сушеную рыбью голову и посыпая пол под стулом чешуей, вынес свой вердикт Фролин. - Силы за тобой не чувствует. А знаешь почему?.. Не из-за денег, нет: ты последний без соли не доедаешь, и она голой в рванье не бегает. В конторе-то, я знаю, как они наряды меняют. Ты и сам не чуешь, чего и сколько у нее по шфанерам да тумбочкам напихано. И не из-за водки: таких, как ты, миллион. А тех, что хуже, еще больше... Под забором не спишь, руку не поднимаешь, деньгу в дом несешь - мужик справный, порядочный, надежный.
      - Чего ж тогда еще надо? - соглашаясь с характеристикой, в целом совпадавшей с его самооценкой, Панаров воспрял духом, приосанился и расправил налитые плечи, не замечая легкого аромата фимиама, смешивавшегося с пивным хмельным запахом в воздухе кухни.
      - Бабу себе на стороне заведи, - наклонив вперед сивую голову, выразительно выпучив очи и понизив голос, присоветовал приятель.
      - На кой черт это мне? - удивился Анатолий. - Я зачем женился? Чтоб грязь всякую подбирать?
      - А ты не грязь, а добропорядочную заведи, - терпеливо убеждал Алексей. - Что, мало у нас на заводе разведенок без мужиков? Вон, Любка Даманская бесхозная досель пропадает... Ну, или вдову... С замужними не связывайся и с шалавами. От этих толку не будет, головняк один. Нормальную найди.
      - Я из семьи уходить не собираюсь, - категорично помотал головой Панаров, откусывая крепкими зубами сухое мясо с рыбьего хвоста. - И мне дома всего хватает.
      - Да никто ж тебе не говорит из семьи уходить, дурья твоя башка! - заорал на всю кухню Фролин и тут же, испугавшись, снова выпучил глаза и перешел на свистящий шепот. - Наоборот, сразу обозначь позицию, что от детей не уйдешь. Что ты с ней просто потому, что тебе с ней как с человеком хорошо! Врубаешься?.. Ясно - любая баба в душе будет надеяться, что отобьет. И стараться будет получше казаться, чем она есть по натуре своей. Все они одинаковые, так что кол на кол менять... Но ты себя ценить начнешь, через ее глаза и мозги себя видеть! А вот это твоя быстро просечет и враз хвост-то поприжмет. Они это в мужике за версту чуют, - самодовольно засмеялся Алексей, вальяжно потянулся на стуле и хрустнул суставами.
      - Неохота жизнь себе усложнять, - с сомнением изрек Анатолий. - Скрытничать, ловчить, обманывать, все время опасаться, чтоб не ляпнуть чего или кто другой не ляпнул. Мне вон проще, - кивнул он на канистру, - накатил с мужиками после работы, телик включил - и спать пошел вечером.
      - Вот-вот, проще, - наставительно протянул по буквам Алексей, подняв брови и въедливо улыбаясь. - Только если ты сам на себя забил - не дивись потом, что и баба тебя ни во что не ставит. А наткнется на мужика со стержнем, что посложнее, поизощреннее умеет жить - и крышу-то ей сорвет... Природа у них, Тольк, такая... Против природы не попрешь.
      Фролин глубокомысленно, со значением заглянул в очи приятелю, впавшему в задумчивость и механически жевавшему соленые волокна с обглоданного рыбьего хвоста.
      
      Глава 39
      Панаров крепился две недели. После смены забирал сына с продленки, на обратном пути заходил в детсад за Леночкой - в тот самый, что не так давно посещал Алеша, и воспитательницы его прекрасно помнили. Потом, вернувшись домой, грел ужин, кормил детей, выносил свиньям, чистил снег во дворе, приготавливал одежду на завтра, стирал, переглаживал, свирепо утюжил платьица, блузки и рубашечки, мыл полы и пылесосил - все в угрюмой задумчивости и молчании.
      Поначалу их по очереди через день навещали оживленно говорливые тетки, приносили гостинцы - чего-нибудь вкусного, инспектировали холодильник и полки с детским бельем, интересовались, не болеют ли, все ли в порядке в школе и в саду, не нужна ли помощь.
      - Вы меня че, проверяете? - нежданно взорвался Алешин папа при очередном визите немного занудной Коркуновой. - Я че, идиот малохольный, по-вашему? Или без Надьки сам дня прожить не в состоянии?
      - Да нет, но мало ли... Мужик один, с двумя детьми... Может, выпил на работе или еще чего, - попыталась подипломатичнее выразиться трезвомыслящая Лизка. - Мужики ж как дети! И мой такой же...
      - А ты откуда знаешь, какой я? - уже не скрывал злобного раздражения Панаров. - У меня на лбу слово, что ль, написано? Ты своего Борьку опекай - меня не надо!
      - Ну и как хочешь, больше не приду, - надувшись, обиженно поднялась с кресла Елизавета. - Позвоню и скажу Наде, что ты меня видеть не желаешь.
      Крестная Алеши оскорбленно сняла со спинки кресла сумку и удалилась, не попрощавшись. Несерьезная Наташка с легкомысленным облегчением расценила, что размолвка с зятем касается и ее, и в доме Панаровых с тех пор тоже не появлялась.
      Лишь полногрудую Козляеву было ничем не пронять, не прошибить, и всякий вечер она залетала на минутку, откровенно объясняя негодующему Алешиному папе причину визита - "проверить, не напоролся ли, может, в лоскуты дрыхнешь" - и без видимой обиды относя с собой не совсем цензурные пожелания Анатолия в свой адрес.
      На третьей неделе Панаров "развязался". Брови учительницы из продленки взлетели высоко вверх, и она долго колебалась - отдавать ли ребенка папочке в таком состоянии. Алеша уверил, что дорогу отлично знает и доведет папу до дома. Покачивая осуждающе головой, интеллигентная пожилая женщина нехотя согласилась отпустить его с родителем.
      С грехом пополам добравшись до детсада, Панаров коротко буркнул старшему "жди здесь" и вошел в двери, чтобы одеть и забрать Леночку.
      Алеша ждал долго, заждался. Постепенно на серевшем, затем черневшем стылом небе мигающими зернами, крупинками в тиши затрепетали, заискрились, загорелись восходящие звезды. Мартовский влажный промозглый мороз крепчал, ноги в валенках начали зябнуть, деревенеть, пальцы заломило от пронимавшего холода.
      Из здания постепенно одна за другой появлялись, раздав родителям последних детей, изнуренные немолодые воспитательницы. Некоторые, узнав бывшего подопечного, удивленно приостанавливались:
      - Алеша?.. А ты почему здесь один стоишь?
      - Я папу жду - он сейчас Леночку оденет и придет за мной, - стараясь придать голосу беспечной бодрости, отвечал мальчик.
      - Ну ладно, жди...
      Но папа все не возвращался за ним.
      Стало темно и тихо, из дверей сада уже никто не выходил. Закоченевший и уставший, он прекрасно знал дорогу и мог уйти домой один. Но мысль, что он ослушается приказа отца "ждать здесь", довлела над ним, не дозволяла сдвинуться с места. Хотя где-то из тумана, с кромки сознания помаленьку закрадывалось подозрение, что о нем попросту забыли, но он гнал его прочь. Ребенку это казалось невероятным. Как папа - его папа - мог забыть о нем?.. Ну хорошо - забыл, забрал Леночку, вышел дверьми с другой стороны, пришел домой и вдруг обнаружил, что Алеши дома нет. Конечно, он тотчас же бросится обратно в детсад, и, коли не найдет его здесь, на том самом месте, где повелел дожидаться, он напугается и не будет знать, где искать сына.
      Алеша решил во что бы то ни стало дотерпеть, дождаться отца, не отходя от дверей, уже запертых изнутри. Группа Леночки была на противоположной стороне здания - и лучше бы папа оставил его там, у других дверей, по пути домой. Но сейчас уже поздно - оставалось только, сняв варежку, прижимать зябкую, заледеневшую ладошку к ничего не чувствовавшему носу, ежиться и топтаться в валенках, чтобы ощутить онемевшие от холода пальцы на ногах.
      Мальчик не знал, сколько еще вынесет, покуда не станет невмоготу, когда он расплачется, ослушается отцовского слова и самовольно побежит знакомой дорожкой мимо кирпичных двухэтажек с уютно-желтыми чужими окнами, мимо серой котельной с грозно торчавшей в небеса трубой, мимо аптеки, мимо фонарей у дороги, мимо автобусной остановки - к своему родному теплому дому.
      - Алешка!.. Ты чего там стоишь один? - заслышал он вдруг знакомый писклявый женский глас и увидел запыхавшуюся тетю Тоню в расстегнутом кроличьем полушубке и сбившемся набок пуховом платке.
      - Я папу жду. Он мне сказал никуда отсюда не уходить, - с облегчением признался Панаров.
      - Твой папка дома уже давно - храпит на кровати, вдрызг пьяный, - скороговоркой протараторила женщина, бессознательно обняв несчастного замерзшего ребенка. - Вот я все твоей маме расскажу!.. Пойдем скорее домой, тебя надо чаем с малиновым вареньем отпоить. А то воспаление легких схватишь.
      Алеша с благодарностью протянул руку в покрытой инеем варежке и пошел с тетей Тоней той долгожданной истоптанной тропинкой, чернильной полоской петлявшей между сугробами, которую минуту назад так живо представлял себе в мыслях.
      Дома громкий испуганный плач Леночки, со всех сторон обложенной цветными журналами и дешевыми конфетками, смешивался с дюжим храпом мужчины с чистой совестью, раскинувшего поперек заправленной кровати крепкие мускулистые руки борца, с ногами, широкими ступнями крепко стоявшими на полу, и вздымавшимся в такт шумному дыханию выпуклым животом, небрежно оголившимся из-под серого вязаного свитера, что задрался кверху.
      Козляева наспех одела Леночку и забрала детей к себе. Вечер они провели в играх с Юлькой, единственным ребенком в семье. Алеше быстро наскучило играть с маленькими девочками, но, благодарный за изволение из стальных оков отцовского приказа и цепких лап колючего мороза, он прилежно платил тем, чем мог - выдумывал все новые истории и привычно руководил развитием сюжета. Юляшке он очень понравился.
      - Нельзя на вас, алкашей запойных, детей оставлять, нельзя! - сурово обрушилась Тонька на опешившего от неожиданности мужа. - Я это всегда знала и Надьке говорила. Все вы одним миром мазаны - лишь бы зенки залить!
      - Ты хоть раз видела, чтоб я свалился пьяный или башку отключил? - подзабыв про драматическую погоню с финкой, самодовольно хмыкнул Семен, искоса поглядывая на Алешу. - Слабак он бесхребетный. У них Надька - мужик в доме, а он тряпка. На Надьке и я б женился - мы бы с ней таких делов наворотили! Сплавила б его куда подальше...
      - Дурак - мужики-то на меня заглядываются, а не на нее, - возмущенно приподняв и чуть выпятив вперед драгоценную грудь, возразила супруга. - Я дома сижу, по столицам не шляюсь. А у нее бы ты колготки детям стирал да полы в избе надраивал.
      - Это как себя поставить, - хитро улыбнулся Козляев, со значением покачивая головой. - От мужика - коли он мужик - бабы не уезжают... Нету в нем злости. А без злости он не волк, хоть и пыжится иногда. Ничего. Поймет, да поздно будет.
      - А ты прям волк - аж все обоссались со страху, - окинула его скептическим взглядом не привыкшая ни с кем особо церемониться жена.
      - Я без надобности клыков не показываю, не того пошиба. И первым не задираюсь, - не обидевшись, со спокойным достоинством знающего себе цену мужчины ответствовал Семен. - Мне вон Юляшку вырастить, замуж выдать, приданое дельное зятю, чтоб уважал... Сына ты мне, видать, уже не родишь. А я б сына воспитал... - забылся он в сладостных мечтах. - То бы у меня волчара вырос! Мы б с ним свет перевернули.
      - Не надо было на аборты посылать, - укоризненно изрекла Тонька. - Теперь уж поздно... Размечтался о сыне.
      - Значит, зятя, - не особо расстроился супруг. - Вон, может, Алешка вырастет да с Юляшкой поженится... У него глаза правильные.
      - Это какие?
      - Когда я на него в упор смотрю, он чувствует, замирает, но глаз не отводит, - с похвалой заметил Семен, не переставая следить за Панаровым-младшим. - Он боится и не боится. Такой в жизни выстрелить должен. В мать, не в отца порода...
      - Вот пускай с детства вместе играют, осваиваются, растут, - одобрила его выбор Тонька. - А там глядишь - может, и поженятся.
      - Или поженим... Всяко в жизни бывает, - глубокомысленно заключил Козляев.
      До слуха Алеши доносились лишь обрывки взрослого разговора, но и из них он сделал для себя выводы и стал посматривать на Юльку уже не как на назойливую копию своей младшей сестры, а как на возможную будущую жену. Ведь черноокой тети Томы в мире больше не существовало, и место было вакантным.
      Впрочем, иных объектов для подобных мыслей вокруг и не находилось.
      Панаров был знаком не столько с теорией, сколь с практической стороной вопроса с раннего детства: куры, индюки, собаки, бычки в деревенском стаде да подчас жеребцы предоставляли богатый материал для наблюдений.
      Приятель Степка утверждал даже, что вечером "вон в тех кустах" видел дядю с тетей, скорее всего, не совсем трезвых, в положении, не оставлявшем сомнений и для ребенка.
      Рано утратив невинность ангельского неведения, Алеша стеснялся своего живого интереса к женскому полу и ни за что бы не решился так легковесно справить нужду во дворе в присутствии своих теток либо маминых подруг, как еще позволяла себе сестренка, не обращая внимания на куривших или выпивавших на крыльце друзей отца. Тем, впрочем, хватало своих дочерей и хлопот с их матерями, задерганными нуждой, разочарованными в мечтах юности и вечно недовольными мужьями.
      
      Глава 40
      В субботу Панаров с детьми отправился на центральный почтамт, где находились будки междугородних переговоров. Семья шла поговорить с далекой мамой. Настроение у Алеши было приподнятое, он чуть не подпрыгивал от нетерпения и не обижался на забывшего его у детсада отца. По дороге в центр ему хотелось разговаривать.
      - Пап, а почему ты пьешь? - решился он задать давно волновавший его вопрос. - Никому это не нравится.
      - Долго объяснять, - тут же невольно попытался прекратить не самый приятный диалог отец. - Вырастешь - может, поймешь.
      - А ты думаешь - я ничего не понимаю, потому что маленький? - иронично полюбопытствовал ребенок.
      Панаров застеснялся испытующего взгляда по-взрослому изучавших его серых глаз. Пришлось продолжать.
      - В голове у взрослых есть штука такая, которая их все время чего-нибудь хотеть понуждает и тем неволит и закабаляет их, - попробовал он растолковать свои мысли, обобщить и не переходить к обсуждению конкретного представителя этих взрослых. - А получить все, что заблагорассудится, нельзя. Другие потому что тоже хотят, и хотят еще сильнее, чем ты. Толкаются, орут, дерутся, домогаются, делают всем плохо... Я так не хочу. Поэтому ту штуку в голове, как только она нагревается сильно, я вином охлаждаю. В физике это реактором атомным называется, его тоже охлаждать нужно все время, чтоб не взорвался.
      - А у дяди Артема мотоцикл есть. И машину он хочет купить, чтобы купаться к бабушке на Волгу ездить, - не совсем поняв объяснения отца, решил вернуть дискуссию поближе к реальности Алеша. - А у нас ничего нет.
      - Мотоцикл и машину все хотят, - чувствуя уколы совести перед сыном, нахмурившись, проронил Анатолий. - Платить за них дорого приходится.
      - Понятно... - призадумался на несколько секунд сын. - Ты пьешь, потому что это - как солдатики.
      - Какие солдатики? - удивился Панаров, впервые за время разговора прямо взглянув в глаза ребенку.
      - Когда я прошу маму купить мне хорошую игрушку, она говорит, что за нее надо много заплатить, - изъяснился Алеша. - И покупает вместо нее солдатиков.
      - Молодец! - Панарову пришлась по душе услышанная аналогия. - Только я сам решаю, что лучше солдатики, чем дорогие игрушки... Понимаешь?
      - Значит, когда я вырасту, я тоже буду пить вино? - продолжил развивать свою мысль мальчик.
      - Не знаю, - снова помрачнел и ненадолго замолк отец. - ...Если получится - лучше не пей.
      Впечатляющее ребристое строение почты из грязно-бежевого бетона пасмурно возвышалось над рядом примыкавших к нему серых безликих пятиэтажек, словно дозорная башня над крепостной стеной.
      Войдя внутрь, Алешин папа купил в окошке несколько алюминиевых жетонов, и семья сбилась в кучку на голубой деревянной скамеечке у оконного стекла в томящем ожидании дозвона и вызова в одну из прозрачных коричневых кабинок с номерами на дверях, вслушиваясь в разговоры чужих людей, что-то кричавших в кулаки, прижатые к черным телефонным трубкам.
      Свинцово-серые металлические коробки на задних стенках будок, с закругленными углами, с пластиковой щелью для жетонов сверху и диском с цифрами из дымчатого оргстекла на передней панели изо всех сил тужились донести стосковавшимся клиентам едва доходившие в шуме помех голоса близких, находившихся за сотни и тысячи километров от них.
      - Панаров, седьмая кабина! Московская область на проводе, - заслышали они наконец требовательный глас из окошка телефонистки и заспешили внутрь тесной кабинки с большой семеркой на дверном стекле: Леночка на руках у отца, Алеша - возле внизу.
      - Ну как ты там, сынок? - услышал он женский голос в трубке, когда подошла его очередь поговорить с мамой. - Не болеешь? В школе все нормально? Я уже скоро приеду - еще неделька осталась. Соскучилась по вас очень... Подарки вам привезу.
      Мальчик не отвечал, молчал, лишь жадно слушал далекие звуки слегка срывавшегося родного голоса и думал, что неделька - это очень долго. Леночка разревелась. Из соседних кабинок начали стучать кулаками в стенки сварливые граждане. Анатолий поспешил попрощаться и завершить разговор.
      
      Глава 41
      Надежда повесила трубку, скомканным платочком осторожно утерла глаза, чтобы не размазать тушь по лицу, и вышла из здания переговорного пункта. Так надолго она еще никогда не оставляла детей.
      В общежитии подмосковного городка - неприглядной пятиэтажке с вахтой у входа и обшарпанным общим коридором - ее поселили в одной комнате с молодой светловолосой девушкой с лазоревыми улыбчивыми глазами ребенка и аккуратным, немножко коротковатым носиком, приехавшей из Перми.
      - Здравствуйте, меня Катя зовут, будем вместе с вами жить, да? А вы откуда? - скороговоркой завязала та разговор, отворив дверь комнаты на осторожный, нерешительный дробный стук Панаровой.
      Соседка по комнате оказалась почти на голову выше ростом, с длинными стройными ногами и гибкой спортивной фигуркой. Она была всего пару лет как замужем и еще не имела детей. В глазах искрились радость от командировки и предвкушение интересных событий.
      - Вы знаете, у нас на курсе пятьдесят человек, - счастливо сообщила Катя своей новой знакомой с необъяснимо печальными глазами. - И есть мужчины из столицы, из Питера, из Прибалтики даже. Я уже все разузнала. Стариков почти никого. Они все равно ничего в хозрасчете не поймут... Вам сколько лет? Тридцать два? А мне двадцать пять. И почти все у нас вот так - до сорока лет. Классно, правда?
      Надежда настороженно восприняла энтузиазм соседки, ожидавшей впереди целый месяц приключений.
      - Я бы никуда не поехала, если б директор не заставил, - призналась она. - Под сокращение не хотела попасть. У меня двое детей маленьких на муже осталось. Так что мне все едино, кто там у нас на курсе. Лишь бы домой обратно побыстрее вернуться.
      - Ну что вы! - театрально всплеснула руками Катя. - За месяц с ними ничего не случится. А вы о себе не забывайте. Иначе быстро опуститесь до рутины. И мужу не нужны будете. Жизнь нечасто дарит возможности. Надобно уметь ими пользоваться.
      - Да какие возможности? - горько усмехнулась Надежда, вынимая и раскладывая одежду из сумок. - Вы же тоже семейная - муж вас дожидается, дети, небось, скоро появятся.
      - Меня от пермского захолустья невылазного тошнит, - презрительно скривила выразительное личико девушка. - Там зимой повеситься хочется. А весной и осенью - напиться. Здесь связи нужно налаживать - в Москву, Ленинград или какой-нибудь Таллин перебираться... Вот вы довольны своим адресом прописки?
      - Какой уж есть, не ахти, но...
      - Вот-вот! - мгновенно прервала ее Екатерина, успевая поправить рукой волнистую златую прядь у виска и стрельнуть глазами в зеркало на стене над низенькой тумбочкой. - Вам всего месяц дается! Хорошие связи все могут. Зацепиться, место ухватить, переехать в цивилизацию, потом квартиру заполучить. Здесь же полно общежитие всяких начальников отделов, замдиректоров, управленцев разных!
      - Не знаю, не умею я так, - растерянно проронила Панарова, развешивая блузки на свободные плечики в шкафу.
      - Я тоже не умею, но там, где воля - там и средства, - торжественно провозгласила амбициозная красавица, сжав узкий, но крепкий кулачок. - Пробьемся, Надя!.. Вы, главное, бирюком одна в комнате не сидите, а вдвоем мы много чего сможем.
      Занятия проходили в учебном корпусе экономического техникума. Скамьи слушателей ступенями амфитеатра уходили ввысь, длинные полукруглые ряды были разделены двумя проходами, навощенные паркетные доски которых звучно поскрипывали под ногами.
      Внизу помещалась громоздкая трибуна лектора, прислоненная к приземистому столу, покрытому зеленой бархатной тканью до пола. За трибуной на стене висела черная доска из трех частей, над которой тянулся ряд стандартных портретов под стеклами.
      Учеба начиналась в девять утра. Сначала лекционный блок, разбитый на академические часы, после обеда - семинары и практические занятия до четырех. Присутствие слушателей на курсах каждодневно удостоверялось личной подписью в листе посещаемости. Все как у студентов.
      С одним отличием. В лекционном зале собирались люди, чья карьера уже сложилась либо дорастала, бежала по наезженной, надежной колее. Солидные мужчины, одетые с надлежащим лоском, в дорогих безукоризненных пиджаках и галстуках, неспешным уверенным шагом входившие в аудиторию, слегка приподняв холеные подбородки, спокойным взором окидывали ряды в поисках знакомых лиц и свободных мест. Серьезные женщины с первыми признаками возраста и полноты в обличье и потому слегка робевшие под взыскательным оценивающим блеском десятков мужских глаз торопились присесть где-нибудь с краю, пониже.
      Бывали и исключения, вроде точеной, стройненькой Кати, вызвавшей одобрительный гул сразу в нескольких местах зала, либо пожилых дам пенсионного возраста, решивших до последнего не отставать от молодежи в неутолимой жажде знаний. Близость столицы - полчаса электричкой - играла свою роль в их желании поехать поучиться напоследок перед пенсией.
      Надежда кропотливо конспектировала все лекции, честно, без жульничества пытаясь разобраться в сути загадочного хозрасчета с точки зрения экономиста-плановика в лесной отрасли. Но неизменно ощущала, будто сами лекторы не особо смыслили, чему учат. Вроде бы плановая экономика как основа социализма остается незыблемой. Но предприятиям предоставляется какая-то "бóльшая свобода для инициативы", ожидаются "повышение рентабельности, модернизация и рост показателей".
      В перерывах между лекциями и во время обедов тактично завязывались разговоры, любезно заводились знакомства, проводилась ненавязчивая взаимная оценка полезности новых контактов, без излишней прямолинейности находились точки соприкосновения и затрагивались общие интересы.
      - Девчонки, а давайте завтра после занятий - в ресторан! - предложил на перемене младой, вылощенный спортивного, благонамеренного вида мужчина с открытым приятным лицом зодчего социализма с плакатов. - Мужская часть коллектива берет на себя всю финансово-организационную часть.
      Девчонки заулыбались и закивали головами. Мужская часть солидно потянулась за бумажниками, чтобы внести свою лепту. Комсомолец быстро собрал нужную сумму и занялся привычным делом. Старшие товарищи одобрительно поставили в уме галочку напротив его фамилии.
      - Знаешь, Кать, я, наверно, не пойду в ресторан, - неуверенно заявила вечером Надежда. - Неудобно как-то... И не пью я... Иди лучше без меня.
      - Надь, ты чего, мы же договорились! Везде вдвоем... Там же все будут! - изумленно и трагично вскинула руки-крылья и раскрыла до невозможности и без того огромные глаза, грозя затопить синевой тесноватую комнатку, расстроенная соседка. - Хочешь, чтобы разговоры досужие пошли, что выделяешься, нос задираешь, корчишь из себя?.. Ладно тебе, перестань! Не желаешь ни с кем разговаривать - сиди молча, поешь. Пить никто тебя не заставляет.
      - Я сроду в ресторанах не была, стесняюсь как-то, - продолжала отнекиваться Панарова.
      - Надо когда-то начинать! - безапелляционно заявила Катя. - Ты следи за мной и делай все, как я. Посидим со всеми, поболтаем с бабами... А надоест - встанем вместе и уйдем.
      
      Глава 42
      Подруги пришли на банкет в числе последних, когда столы, составленные в два ряда, были заполнены и коллеги уже успели поднять бокал за знакомство.
      - Катенька, Надюша, ну где же вы пропадали? - радушно подскочил к ним комсомолец, слегка приобняв дам за плечи и мягко, но настойчиво направляя к свободным местам по соседству от себя. Видимо, он уже положил глаз на златокудрую Афродиту в блестящем платье - слишком коротком и непристойно открытом, по мнению Надежды.
      Панарова облачилась скромно, без неподобающих замужней матери двоих детей излишеств. Жакет в талию, розовая батистовая блузка, чуть зауженная юбка приличного фасона и длины, лодочки.
      Она старалась ни с кем не встречаться взглядом, потупив очи долу, в тарелку, с каждым новым тостом лишь для вида поднося фужер к губам, и тем не менее ощущая, что ведет себя в командировке не так, как пристало порядочной женщине с двумя детьми, состоящей в законном браке.
      Люди в компании постепенно исподволь раскрепощались, узлы галстуков ослаблялись, сами галстуки съезжали на сторону, вбок, воротники рубашек расстегивались, пиджаки вешались на спинки стульев, лица краснели и отсвечивали испариной. Говорили все одновременно, наперебой, прерываясь лишь на очередной коллективный тост. Живая музыка, как всегда, играла несколько громче, чем хотелось бы гостям.
      - Товарищи, я хочу поднять тост! - зычно провозгласил полноватый лысеющий брюнет с крупным пористым носом, в роговых очках с запотевшими стеклами. - Мы собрались здесь со всех концов Союза, мы живем в разных городах, разной жизнью. Но всех нас объединяет одно - мы хотим жить лучше. То, чему нас здесь учат, все равно ведь никто из нас на практике не будет использовать... Верно? - влажно-проникновенно ухмыльнулся он, поблескивая плутоватым взором сквозь линзы и обводя чутким носом столы. - Но!.. Я хочу поднять тост за хозрасчет. Потому что это слово знаменует символ! Символ больших, очень больших перемен, которые грядут. И нам нужно быть к ним готовыми. Я верю, новый век взойдет, товарищи! Поэтому выпьем за хозрасчет как за символ новой жизни! - закончил он и одним махом опрокинул стопку, тут же поддев вилкой кусок копченого лосося с тарелки.
      Красавица Катя в ослепительном персиковом сатиновом платьице со смелым вырезом была в центре мужского внимания. В какой-то момент комсомолец упустил инициативу, и тот самый грузноватый брюнет с залысинами пригласил ее потанцевать. Вопреки тому, что он был явно старше и значительно ниже ростом, девушка серной вспорхнула из-за стола.
      Постепенно основная часть женского общества дождалась своего приглашения и, натянуто улыбаясь, пыталась изобразить былую легкость движений на неудобных шпильках.
      Надежда почувствовала на себе взгляд и, осторожно подняв глаза, встретилась с черными зрачками мужчины небезукоризненной южной внешности, сидевшего вдвоем с коллегой лет сорока немного правее от певца символики хозрасчета. Мужчина почему-то был не в костюме, а в песочной расцветки блейзере и джинсах. Скорее худощавый, костистый, чем спортивный, очень коротко, почти наголо стриженый, очевидно, из-за начинавшегося облысения, крупноватый нос с горбинкой, легкая сизая щетина на впалых щеках.
      - Ну вот, угораздило, - запаниковала Панарова, ища глазами соседку и намереваясь поскорее попрощаться и уйти в общежитие.
      Катюша в это время блистала и раскрывалась в танце с младым белесым прибалтом со смешным губастым мальчишеским лицом. Прибалт двигался как-то не по-советски, дозволяя своим рукам касания, каковые ладони партнерши мягко отвергали, хоть и с некоторым запозданием.
      - Разрешите вас пригласить? - услышала вдруг Надежда, отвернувшаяся в сторону, чтобы сосредоточенно порыться в висевшей на спинке стула сумочке.
      Перед ней стоял тот самый южанин в джинсах.
      - Я не танцую, - как можно холоднее промолвила она.
      - Тогда я, с вашего позволения, присяду. Вижу, ваша подруга вернется нескоро, - колко усмехнулся мужчина, опускаясь на стул, на котором сидела Катя.
      - Это не подруга, а соседка по комнате, - подчеркивая, что не имеет с ней ничего общего за вычетом койко-места в общежитии, ответила Надежда.
      - Вы правы, извините... Меня Зураб зовут, я из Грозного, - представился незнакомец.
      - Очень приятно, Надежда Ивановна, - нарочито официально отреагировала Панарова.
      - Вот как?.. Я свое отчество называть не буду, его очень сложно произносить. Не возражаете? - с легкой иронией улыбнулся собеседник.
      - Знаете, я уже ухожу, - засобиралась Алешина мама, снимая сумочку со стула, - вы, пожалуйста, скажите Кате, когда вернется.
      - Я вас раздражаю своей навязчивостью? - посерьезнев, спросил Зураб.
      - Нет, у меня просто голова разболелась, - солгала Надежда.
      - Понимаю. Это от громкой музыки и шампанского, - допустил мужчина. - Я вообще не пью алкоголь, мне с него плохо. Странно для грузина, да?
      - Всего хорошего, до свидания, - поспешно поднялась со стула Панарова.
      - Можно вас проводить до общежития? - встав из-за стола, предложил Зураб. - На улице уже темно.
      - Нет, спасибо, не нужно, - поспешно и почти со страхом замотала головой Надежда.
      - Ну хорошо. Я передам Кате, что вы ушли. До завтра.
      - До свидания.
      Панарова с облегчением торопливыми мелкими шагами направилась в вестибюль, в раздевалку. Она ругала себя, что поддалась на уговоры легкомысленной особы и чуть не нажила себе морок с кавказским ухажером.
      
      Глава 43
      - Надя, ты куда вчера без меня исчезла? - вернувшись под утро, с порога вопросила Катя. - Я тебя везде искала, хотела с Эрке познакомить. Он из Таллина.
      - У меня что-то голова так разболелась... - прибегла к той же отговорке соседка. - Я домой ушла, спать.
      - Вот и зря! Я столько полезных людей узнала! - похвалилась девушка. - И тебе бы могло помочь пообщительней быть. А то ведь так в своем захолустье и сгниешь. Глядишь, детям бы будущее обеспечила... О детях-то своих думаешь?
      - О них одних и думаю, - приоткрыла душу Надежда, - только, знаешь, я так не могу. У меня муж, мы с ним десять с лишком лет вместе.
      - И мужа бы вытащила, на место толковое пристроила, - быстро нашлась поначалу немного смутившаяся было собеседница. - Не понимаешь ты, Надька, хозрасчета. Хозрасчет - это символ новой жизни!
      У Кати закрутился с эстонцем настоящий роман. Они пропускали лекции, целыми днями где-то пропадали, уезжали в Москву. Девушка перестала ночевать в общежитии. С Алешиной мамой виделась лишь изредка, невзначай, заскочив в комнату за новыми вещами, стараясь не замечать осуждающего безмолвного взора соседки.
      - Знаешь, Надя, а он ведь неженатый, - как-то проболталась она.
      - А ты-то замужем. Ты что, забыла?.. Забегалась, совсем голову потеряла? - сердито накинулась на нее Панарова.
      - Да ладно, брось - через две недели уезжать, - легковесно взмахнула рукой с ярким маникюром светившаяся счастьем златовласка. - Все забудется, вернется на свои места. А я молодая, я пожить хочу успеть.
      - Как бы потом расплачиваться не пришлось...
      - Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Хоть будет, что в старости вспомнить, - ершисто возразила Катерина. - А ты кроме своего леспромхоза, мужа да детей так ничего в жизни и не увидишь.
      - Ну уж зато на твоего прибалта губастого все это разменивать не стала бы, - отплатила уколом за укол Надежда.
      - А зачем на прибалта? - озорно подмигнула Катя. - Я знаю, что тобой Зураб интересуется. Он перспективный мужчина, бессемейный, разведен, без детей. Какой-то крупный пост у себя в республике занимает. По курортам бы тебя возил и пылинки сдувал.
      - Ну, ты с ума спятила, подруга! - возмущенно подпрыгнула на постели Панарова. - Я из семьи никогда и шага в сторону не сделаю. Дни считаю до возвращения.
      - Да, подруга... "Все было встарь, все повторится снова", - протянула соседка, критично разглядывая сверху полулежавшую на кровати с методичкой в руках Надежду. - Забудь!.. Не вам быть хозяевами новой жизни.
      - Какая новая жизнь? - отмахнулась та с легким презрением. - Все как всегда - было, есть и останется... И ты останешься в старости ни с чем у разбитого корыта.
      - Это мы еще посмотрим, - с вызовом рассмеялась Катерина, показав жемчужные ровные зубы. - Черненко и вся эта система гнилая на ладан дышат. Со дня на день и его в стену замуруют. А вот тогда новая жизнь и начнется! Мне Эрке рассказал, а у него родители - большие люди в Эстонии... Так-то, подруга! Мотай на ус. И удачу за хвост хватай, пока не поздно.
      - Много твои эстонцы в жизни понимают, - вполголоса заметила мама Алеши.
      - Да уж побольше, чем вся эта глухомань пермско-саратовско-мордовская, - презрительно скривила губки Катя. - Водку хлещут да спят. Ничего, скоро проснуться, расшевелиться придется. И головкой с похмелья помаяться... А я, может, в Таллине в то время буду жить и детей белокурых рожать.
      - Ты, Катюша, случаем, не разводиться ли собралась? - с удивлением спросила Надежда, поднявшись и спустив ноги на пол, в тапочки. - Совсем сдурела, подруга?.. Голову напрочь потеряла?
      - Посмотрим, все может быть, - загадочно улыбнулась красавица, грациозно сделала ручкой и быстро захлопнула за собой дверь.
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Захаров Сергей Олегович
  • Обновлено: 14/06/2021. 366k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.