Зелинский Сергей Алексеевич
Случайная история /2016/

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Зелинский Сергей Алексеевич (s.a.zelinsky@yandex.ru)
  • Размещен: 31/10/2016, изменен: 31/10/2016. 282k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Психологические романы,художественная проза, (18+)
  • Скачать FB2
  • Аннотация:
    Кстати, сродни Достоевскому, тема "маленьких людей" тоже присутствует у Кафки. Хотя бы подсознательно. Ибо почти у всех героев произведений Кафки явно проступает комплекс своей незначительности. И уже отсюда - стремление зачастую неординарными (явно замечаемыми, бросающимися в глаза) поступками обратить на себя внимание. А значит можно провести параллели опять же с мазохизмом, когда пациенты склонные к моральному мазохизму от своей ненужности и малозначительности словно пробрасывают мостик к подчинению другим. К желанию и согласию с подобным. - Вы правы, - кивнул головой Альберт. - Еще бы! Я скажу даже более. Если проследить подсознательный мотивационный характер поведения героев произведений Франца Кафки, то можно вновь и вновь обращать внимание на встречающиеся элементы и садизма и мазохизма. Хотите, разберем дальше? - посмотрел я на Альберта, и казалось, что даже если он не захочет, я буду делать это сам, так как вошел в какое-то особое состояние, когда на меня находило вдохновение и хотелось действовать. - Да, я хочу, конечно же хочу, - ответил Альберт. - Отлично. И тогда мы перед тем как перейти к романам - коснемся ряда тем небольших новелл Франца Кафки. Причем заметьте, - внимательно посмотрел я на Альберта. - Как я уже говорил, рассказываю я и что-то показываю на примере писателя Кафки и его книг, а на самом деле это лишь как образ, который Вы вполне можете переносить на себя. В силу значительной схожести. - Я Вас понял, - серьезно ответил Альберт. - Хорошо. Итак. Небольшая новелла - "Голодарь". Суть в следующем. Некий герой зарабатывает на жизнь подвергая себя прилюдному голоданию. И когда оказывается, что это, собственно, становится никому не интересно (у зрителей появляется ряд других развлечений), он все равно не может без того, чтобы, находясь в клетке, демонстрировать людям свое умение подвергать себя самоистязанию посредством пыток голодом. И при этом фактически шатаясь от голода, то есть постоянно удовлетворяя свои мазохисткие тенденции, потребность в страдании. Но нужно ли это уже кому? Я раскрыл книгу и стал читать вслух: "Людей перестало удивлять странное стремление дирекции в наше время привлечь внимание публики к какому-то голодарю... он мог голодать сколько угодно, и как угодно - и он голодал, - но... публика равнодушно проходила мимо....

    •   

    СЕРГЕЙ ЗЕЛИНСКИЙ

      
      
      
      
      

    СЛУЧАЙНАЯ

    ИСТОРИЯ

    2016

      
       No Зелинский С. А., 2016
      
       Текст печатается в авторской редакции.
       Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    СЕРГЕЙ ЗЕЛИНСКИЙ

    СЛУЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ

       Аннотация.
       Это записки лечащего врача.
       Заканчивая врачебную практику в силу возраста, он решил описать историю жизни одного из своих пациентов. Как он посчитал, лучшую историю, которую когда-либо слышал, но и при этом историю вполне типичную. А записать решил в назидание другим и надежде оставить память о себе, ибо всю жизнь хотел стать не врачом, а писателем. Не удалось. Стал врачом. Но вот в конце жизни исполняет мечту юности.
       Повествование ведется от первого лица.

    роман

    Случайная история

    Пролог

       Это будет, пожалуй, мой самый последний анамнез. Анамнез - история болезни пациента, которую врач получает у последнего путем общения с ним. Я врач, психиатр-невролог. Готовлюсь выйти на пенсию. Уже фактически вышел. И вспоминая жизнь - понял, что не сделал в ней самого главного. Я не выполнил свою юношескую мечту - не стал писателем.
       Более того, я всю жизнь лечил людей, но так и не проникся ни к одному из них настолько, насколько поразил меня мой последний в жизни пациент. И не только из-за того, что он последний и больше пациентов не будет, ибо с выходом на пенсию я заканчиваю и врачебную практику. Нет. Просто как мне кажется - именно в этом пациенте, в описании истории его болезни, я смогу описать все, что когда-то хотел. И в том числе, это ведь будет книга. А значит я все-таки стал писателем.
       В общем, читайте, слушайте, размышляйте. Сравнивайте, анализируйте, и помните - что все описываемой здесь - есть самая что ни на есть правда. И я фактически просто перенес свои наблюдения из врачебного журнала на страницы книги. Ничего более.
       Да, если кто подумает, зачем я это сделал - отвечу, что помимо причины, кою я уже обозначил (мое доселе нереализованное желание стать писателем), существует и еще одна причина: желание помочь этому человеку, помочь реабилитировать его в жизни.
       Ему это не удалось. Сначала он полностью доверился мне, после я открыл ему глаза на то, что он сам не очень хочет до конца изменяться. А в третьих... в третьих... Что будет в третьих, я постараюсь описать в этой книге. Удачи вам всем и... берегите себя!
      
      
      

    Глава 1

       Альберт был старшим сыном в большой семье. Правда, два его брата умерли еще во младенчестве, но оставались живы три сестры. Впрочем, сестры с ним мало общались, хотя и до совершеннолетия (после которого дружно повыходили замуж дабы сбежать из родительского дома) жили вместе.
       Если немного остановиться на детстве моего героя, то следует заметить, что ему слишком рано пришлось делать какой-то выбор относительно своего будущего. Родители, правда, отговаривали его, предполагая, что он унаследует их бизнес (папа и мама Альберта держали винную лавку), но наш юный герой оказался настоящим упрямцем, и, не дожидаясь окончания школы, ушел сначала в ПТУ, а после в институт, который вполне успешно закончил по специальности "правоведение". А еще через время Альберт устроился юрисконсультом в одну из частных компаний, занимающихся грузоперевозками.
       К слову сказать, еще с юности Альберту приходилось бороться с двумя, если так можно выразиться, "началами" внутри себя. По одному из них, он был женственным, эстетичным, этакой высокохудожественной натурой, любящей классическую музыку, живопись, искусство, и совсем не терпящим грубой силы в любом проявлении. В этом Альберт видимо походил на свою мать. Тогда как отец у него являл собой фактически полную противоположность, и Альберт понимал, что для адаптации в жизни следует быть именно таким. Иначе успеха не будет.
       В итоге, в его душе жесткость и грубая сила боролись с мягкостью, податливостью и возвышенностью. Ну а так как никто явную победу не одерживал, на каком-то этапе бытия Альберт уже смирился, решив, что он останется таким как был и допуская, что если будет на то божья воля (в бога хоть с условностями, но верил), то все как само собой уладится да утрясется.
       В итоге после окончания института он стал работать юристом, постепенно развив там такую бурную деятельность, что директор заметил рвение молодого человека и приблизил его к себе. Намекая что в перспективе может сделать его и своим партнером (компаньоном), чем вызывал в душе юноши множество неподдельных эмоций, которые иной раз чуть ли не уводили его совсем неизвестно куда, если бы Альберт вовремя не останавливался, понимая, что еще не время радоваться и торжествовать победу.
       На момент нашего знакомства, Альберту было около сорока лет. Обратился ко мне он сам, и, как я понимал, именно в то время, когда у него уже не оставалось иного выбора, ибо была достаточно сильная дисгармония в душе, а сам он уже все, на что был способен, сделал. Не помогло. Понял, что нужна помощь со стороны.
      
      

    Глава 2

       Вскоре я выяснил, что у Альберта был непрекращающийся на протяжении всей жизни вечный внутренний конфликт, выливающийся поистине в мучительнейшие душевные страдания. Причем об этом никто не знал. На работе он всегда старался держаться уверенно, четко выполняя свою работу, чем не раз заслуживал похвалу со стороны начальника, который всячески старался Альберта продвигать по службе, не только сделав одним из своих заместителей, но и предоставив достаточно широкие полномочия. Что при этом испытывал сам Альберт можно только предполагать, но на службе держался он действительно молодцом, что совсем нельзя было сказать о времени, когда он оставался один на один в собой в собственной квартире, где поистине выл волком от того отчаяния, одиночества и безысходности, которую ощущал.
       Альберт и на самом деле был одинок. Причем одиночество не только сопровождало его на протяжении всей жизни, но и имело как минимум несколько дополнительных смыслов. Это было и одиночество сына при еще живых родителях, и одиночество брата при многочисленных сестрах, и одиночество мужчины при женщинах, которые всегда были рядом с ним, но ни одна ни вызывала в его душе серьезного взаимного отклика; и получалось, что если он и жил с кем-то, то лишь для того, чтобы хоть как-то скрасить свое собственное одиночество. Можно было сказать, что Альберт вообще боялся остаться один, и в то же время стремился к одиночеству, потому что долго ни с кем не мог находиться рядом. Внешне Альберт был очень худым (при росте чуть больше 180 сантиметров его вес вряд ли достигал 50 килограммов), с вечно опущенными чертами лица, понурым взглядом, пессимистическим настроением и пониженным настроением.
       Альберт, как я уже заметил, обратился ко мне сам, потому что явно понимал свою болезнь, но совершенно не мог ничего с ней поделать. С матерью, отцом и сестрами он держался весьма отстраненно, не выказывая большой любви, как он признавался, потому что все время опасался показаться излишне слабым и сентиментальным. Хотя понятно, в душе как раз таким и был.
       Впрочем, иногда Альбер становился вспыльчивым, разряжаясь гневом, а иногда равнодушным и снова несколько отчужденным. Среди симптоматики, наиболее явно бросающейся в глаза, можно было заметить страх, тревожность, беспокойство. У Альберта также была повторяющаяся бессонница, заниженная самооценка, неуверенность в своих силах и излишне развитая самокритичность. Понятно, что все это было явным признаком невроза, от которого он так безуспешно пытался высвободиться на протяжении всей своей жизни.
       Ночью Альберта сопровождали кошмары. Не раз у него появлялись мысли о самоубийстве, но подобное пока ему все-таки удавалось отгонять от себя. Хотя он не раз мне признавался, что сопровождающая его жизнь чувство вины, по его мнению, когда-нибудь должно было вылиться в нечто самое ужасное, что только способно было родиться на свет; но вот что это было, он сказать не мог. И не то, что не был способен, а скорее ощущение трагического конца попросту всегда сопровождало его жизнь, не давая покоя его изможденным нервам и мешая хоть когда-нибудь по настоящему успокоиться.
       В минуты настоящего отчаяния он ненавидел себя в том числе и от ощущения полной беззащитности перед окружающим миром. По сути, он был и не особенно адаптирован в этом мире; но при этом должен был играть роль успешного человека. Понятно, что это дорого ему стоило, и оказываясь один, он вдвойне испытывал муки совести уже в том числе и за тот, как он выражался, обман, в который ввергал окружающих, создавая иллюзию собственной успешности и удачливости.
       Впрочем, одна из проблем невротиков как раз в том, что они наделяют других людей качествами, которыми те не располагают.
      
      

    Глава 3

       Мой пациент, конечно же, делал попытки выбраться из собственных кошмаров разума. Одной из таких попыток были женщины. Именно через отношения с ними он пытался выкарабкаться, чтобы стать нормальным в психическом плане человеком.
       Но вот и здесь он наталкивался порой на необъяснимые на первый взгляд трудности, а на самом деле все это являлось следствием невроза, который ни на минуту не прекращался в нем, доставляя свои кошмары и трудности в жизненной адаптации.
       Одной из его любимых девушек, так и не ставшей женой, была Катерина. Практически сразу после встречи обручившись, они так и не стали жить вместе (проживая каждый со своими родителями), и в качестве невесты Катерина провела почти пять лет, пока окончательно не отчаявшись, разорвала помолвку и вскоре вышла замуж за какого-то коммерсанта. Но в жизни Альберта ведь были эти пять лет!
       Попробую немного остановиться на этом и рассказать вам все что знал от моего героя.
       Впервые Альберт увидел Катерину на дне рождения своего друга, Евгения. Тогда она ему просто не понравилась. Но когда узнал от друга, что сам он наоборот, очень даже понравился Катерине, то видимо понял, что может закрыть вопрос с собственным одиночеством именно этой девушкой. Кроме того Альберт давно уже искал способы вырваться из родительского дома и уйти от влияния сильного по духу отца, который откровенно не понимал меланхоличности сына.
       В итоге Альберт убедил себя что любит Катерину и фактически смирился с ее, по его словам, некрасивой внешностью и костлявым, пустым лицом, которое - как казалось ему - не выражало в себе ни одной мысли, а было слишком простым и тупым.
       Однако проходит почти месяц, прежде чем Альберт взял у друга адрес и написал Катерине. В том письме он, казалось, делает все, чтобы у девушки вспыхнули к нему настоящие чувства. Это у него получилось. Но до их первой встречи должно было пройти еще слишком долго времени. Причем даже самих встреч за все это время было считанное количество. Между ними даже не было секса, потому что Альберт считал, что секс это уже слишком личное, и лучше если подобное случится после брака, ну а девушка видимо откровенно не понимая что происходит, была не в силах расстаться с Альбертом, и просто ждала, когда же он наконец-то решится на какие-то шаги. Поэтому когда он предложил обвенчаться, она с радостью согласилась, видимо полагая, что дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки, и не зная, что ни самого брака, ни более частых встреч так и не будет.
       Пять лет. Пять лет продолжалось это непонятное безумие. За эти пять лет, если суммировать дни проведенные вместе, то это вряд ли было более чем месяц. По сути, эта девушка являлась для Альберта неким вымыслом, фантазией, ему просто надо было, чтобы у него кто-то был, и он совсем не собирался с ней жить. Кстати, жили они в разных городах, она в Москве, он в Петербурге, и ему тоже это было на руку, потому что несмотря на явную близость расстояния, все-таки это были отдельные города и словно как нельзя кстати подходили для того, чтобы - ссылаясь на вечную занятость - не встречаться с ней. А вот сама переписка была весьма обширной. Иной раз Альберт писал по нескольку писем на день, всячески стараясь демонстрировать свои сильные стороны в ожидании восхищения от девушки. Для него это был действительно выход, так как совсем не требовалось встречаться, беззащитно выставляя напоказ свои слабости: робость, застенчивость, нелюдимость. По большому счету, со временем любовь Альберта все больше превращалась в вымышленную фигуру. И даже когда он делал попытки расстаться с Катериной, и это почти ему удавалось, он предпринимал усиленные действия чтобы возвратить ее обратно. И это ему удавалось.
       Молодой человек (в то время Альберту было около тридцати лет, девушке чуть больше двадцати) словно намеренно играл с Катериной в ощущение любви, серьезно опасаясь как в эту любовь погрузиться, так и от нее сбежать, играя с любовью словно в кошки-мышки. Можно предположить, что молодой человек словно сам намеренно отдалялся от любви, к которой всячески стремился. В какой-то мере, как предположил сам Альберт, он никогда бы не смог строить серьезные отношения с Катериной по причине ее удивительной схожести с его матерью. Видимо подсознательно мужчина не вступал в связь с женщиной по причине того, что ему казалось, что если он переспит с ней, то это равносильно тому, что он переспал бы с матерью. По крайней мере за эту версию говорит то, что Альберт относился к Катерине очень благородно и возвышенно. Уважения в этих отношениях было намного больше, чем страсти.
       Впрочем, страсти не было вовсе. А был надуманный образ девушки, которую он считал своей возлюбленной. Тогда как была ли там любовь, пожалуй, затруднялся бы ответить и сам Альберт. И тогда и сейчас, потому как к моменту нашей встречи он давно уже расстался с Катериной, и знал, что она достаточно быстро и успешно вышла замуж и родила несколько детей.
       Но в то время они еще были вместе. На расстоянии друг от друга, проживая в разных городах, но все-таки вместе, потому что ни у нее ни у него никого на стороне не было.
       Впрочем, Альберту это было не надо. Никогда не надо. Его вполне устраивала вымышленная им самим любовь и он вполне довольствовался тем суррогатом семейного счастья, что у него был. Ни о какой семье, конечно же, и не помышляя. Разве что девушке о том не сказал, и она всеми силами крепилась, веря, что когда-нибудь они соединятся в браке. Ну или хотя бы начнут жить вместе. Нет. Жить Альберту никогда ни с кем не хотелось. Он являл собой пример несгибаемого поклонника холостяцкой жизни, полагая, что если женщина будет с ним жить, то лишь для того, чтобы окончательно его погубить. А этого ему очень не хотелось.
      
      
      

    Глава 4

       Ощущение того что он не один, давали, по словам Альберта, ощущение безграничной силы. Он буквально парил в невесомости. А окружающий мир стал воспринимать как нечто может быть даже и не существующее на свете. Этакое вымышленное. Фантазийное. Даже, можно сказать, загадочное.
       И понятно, что это все способствовало тому, что у него значительно улучшилась ситуация на работе, вследствие, в том числе, и резкого повышения работоспособности. Причем, он не только выходит из творческого застоя (после проигранных сразу нескольких дел в суде), но и буквально набрасывается на работу как голодный волк, выигрывая одни процессы за другим и принося компании существенные прибыли. Понятно, что им двигало тогда ощущение его придуманной любви. И когда эта любовь стала гаснуть, проблемы неминуемо вновь замаячили на горизонте бытия.
       Весьма характерен сон Альберта. Во сне он сам не понял что ему приснилось, но помнил, что это был поезд, он ехал в купе, но куда - не помнил. А может и не знал. Правда еще через минуту Альберт предположил, что это может был вовсе и не поезд, а просто маленькие - одно и двух этажные - домики, а он шел между ними, как переходят в вагонах электричек. Дверей между домами не было, и мой пациент даже предположил, что это вполне могли быть вообще кровати, а не дома. И он проходил между этими домами-кроватями, замечая, что на каждой были люди и ему было очень неудобно тревожить их покой.
       Последняя комната была заперта. Дернув за ручку, Альберт увидел развалившихся на огромной кровати девушек, которые были обнажены, и, как понял он, желали его. По крайней мере он достаточно четко видел двух девиц, одна из которых жестом позвала его к себе. Он подошел. Девушка лежала в постели, одеяло было распахнуто, оголенные ноги будоражили взор Альберта, он стал поглаживать их, думая о том, почему за это еще не надо платить, ведь он уже получал такое удовольствие. Ему стало не по себе. Он считал, что обманывает мир. Вдруг к его ужасу девушка повернулась к нему спиной и он заметил, что ее спина была покрыта большими сургучно-красными кругами с блекнущими краями и рассеянными между ними красными брызгами. Вскоре, словно независимо от него, его ладошка стала поглаживать эти круги, на пальцы стали налипать красные частички словно раздробленного сургуча и он в ужасе проснулся.
       - Что это было? - спросил меня он. - Я болен?
       - А какое у вас ощущение? - поинтересовался я.
       - Когда? - не понял Альберт.
       - Сейчас.
       Молодой человек задумался. По всему было видно, что он до конца не отдавал отчета в происходящем. С одной стороны, ему казалось, что он давно уже запутался в собственной жизни, особенно в событиях случавшихся с ним, с другой - ему всеми силами хотелось выбраться от того ужасающего безумия, которое по всей видимости с каждым днем все сильней и сильней окутывало его разум. Разум, который противился всеми силами, так как хотел быть таким, как раньше.
       - А как было раньше? - внимательно посмотрел я на Альберта.
       - Не помню, - честно признался он.
       По всему было заметно, что он действительно мало что помнил. Но в данном случае память памяти рознь. Одно дело он не помнил какие-то события, когда в памяти включается некая защитная реакция и просто вытесняет болезненные воспоминания, и совсем другое дело, когда из памяти стираются те моменты, которые вроде как были еще необходимы. Но вот что было у Альберта, он не знал. И даже не догадывался, потому что на любые предположения давал такие односложные ответы, по которым установить истину было весьма и весьма затруднительно. А подменять правду вымыслом я не хотел и сам. О чем не преминул сказать молодому человеку. Он, было, сначала опечалился, но видимо понял, что печаль тут не лучшая из эмоций и просто стал рассказывать о себе дальше. Собственно говоря, его историю я и привожу, дополняя по ходу лишь отдельными и незначительными собственными комментариями. Как, например, когда Альберт признался, что сожалеет, что за возможность быть с кем-то в браке необходимо обязательно заниматься сексом, мол, для него было бы гораздо удобнее вести аскетичную жизнь, но при этом быть не одиноким, я уточнил какие это вызывает в нем эмоции, и он просто ответил, что это по его мнению была загадка. Потому что вряд ли кто на это согласился.
       - Значит у меня заболевание? - внимательно посмотрел на меня Альберт. - Или такое встречается не только у меня?
       Как заметил я, повод к заболеванию наступает если вследствие внешних жизненных условий реальное сексуальное требование серьезно предъявляет свои права. В итоге конфликт между требованием влечения и противодействием отрицания сексуальности выливается выход в болезнь. В результате чего сам конфликт никак не разрешается, а происходит бессознательное уклонение от его разрешения путем превращения либидозного стремления в симптом заболевание. Отсюда именно сексуальный компонент конфликта создает возможность заболевания и никак иначе.
       - А от чего такое возможно? - спросил Альберт.
       - Все из детства, - улыбнулся я. - Вероятней всего, у Вас был суровый отец, потому что, как предполагал Фрейд, чем жестче и суровее был отец, тем сильнее наша совесть, которая в итоге и начинает принимать на себя некие садистские симптомы, вынуждая наше сознание становиться мазохистки зависимой от этого.
       - А почему так происходит?
       - Все просто. В нашем сознании возникает некая потребность в наказании. И мы таким образом отчасти отдаем себя в распоряжении судьбы, а отчасти находим внутреннее удовлетворение в жестоком обращении с собой посредством развития чувства вины. Ведь наверняка с Вами не раз такое происходило, когда Вы словно намеренно делали нечто, что могло обидеть другого человека, сами при этом понимая, что обижаете его, но все равно это вас не останавливало?
       - Все верно, - Альберт смущенно закивал головой. - Взять мои отношения с бывшей невестой. Ведь я понимал, что на ее долю выпало большое несчастье. И это все исключительно по моей вине. Но я сам не могу понять, почему я так бесчувственен к ней. Ведь, по сути, из-за меня она невинно приговорена к тяжким душевным пыткам. Я и только я совершаю несправедливость, из-за которой страдает она. И при этом я сам, даже понимая это, словно подаю ей орудия пыток. Ведь, если честно, для меня и невозможно было, чтобы мы когда-нибудь соединились в браке и стали жить вместе. Но я так и не отважился сказать ей об этом. Ни ей, ни себе. И даже более. Когда она меня спросила о нашем будущем, я вновь ее обнадежил. Точно зная при этом, что мы никогда не будем вместе. Может потому, до сих пор, когда вспоминаю, как она страдала из-за любви, ко мне возвращаются головные боли. Да и к чему были те длинные письма, коими я мучил ее. Если честно, на всем протяжении нашего общения с Катериной меня окружала лишь скука и безнадежность. Не было ни минуты, когда нам было бы хорошо. И кроме как в письмах я никогда не ощущал сладости отношений с любимой женщиной. Только безграничное восхищение, покорность, сострадание, отчаяние и презрение к самому себе.
       - Неужели ни разу Вы не сказали девушке правду?
       - Говорил, конечно же, говорил. Но вот получалось так, что я словно и говорил это, и даже выставлял себя в неприглядном свете, а после, стоило ей предложить расстаться - тут же признавался ей в любви, - потупил взор Альберт. - А когда она начинала жалеть меня, вновь говорил о себе гадости, лишь для того, чтобы она оставила меня.
      
       Создавалась впечатление, что мой пациент играл в некую игру, словно апробируя на "жертве" некоторые свои идеи да желания, о чем я не преминул ему заметить.
       - Все так и есть, - соглашательски закивал Альберт.
       - А что Вы ей плохого говорили о себе?
       - Большей частью писал, - ответил Альберт.
       - Что писали?
       - Писал, что не думаю, что когда-либо я сам встречал в жизни человека, который в самом заурядном человеческом общении был бы более жалок, нежели я. Памяти у меня никакой, ни на заученное, ни на прочитанное, ни на пережитое, ни на услышанное. О большинстве вещей я знаю меньше любого первоклассника, а что знаю, то знаю по верхам и уже на второй вопрос не отвечу. Думать я не умею, рассказывать толком не могу, да и выражать свои мысли почти не способен. Говорил, что на самом деле считаю, что для человеческого общения потерян. Впору подумать, что я рожден для одиночества. А теперь, мол, подумай, Катя, какие перемены принесет каждому из нас брак: ты потеряешь свою прежнюю жизнь, которой в целом была довольна. Потеряешь родителей, работу, которая так тебя радует, подружек, множество маленьких удовольствий, виды когда-нибудь выйти замуж за здорового, веселого и доброго спутника жизни, родить пригожих и здоровых детей. И вместо этого заполучишь больного, слабого, необщительного, молчаливого, печального, упрямого, по сути, почти пропащего человека. В любой мелочи ты от этого только потеряешь, в любой, - словно по начитанному заучено проговорил Альберт.
       Я кивнул головой, заметив при этом, что на вышеприведенный текст можно взглянуть с совсем иных позиций. И уже тогда все это служит не иначе как подтверждением наличия у Альберта бессознательной предрасположенности к душевному садомазохизму. То есть мой пациент как бы испытывает "жертву", одновременно причиняя боль и себе и ей.
       - Все так и есть, - признался Альберт. - Помнится, после своей помолвки с Катериной я сам заметил, что был закован в цепи, как преступник. Если бы на меня надели настоящие кандалы, посадили в угол, поставили передо мной надзирателей и только в таком виде разрешили смотреть на происходящее, было бы не более ужасно.
       - А как реагировали на Ваши отношения родители девушки? - поинтересовался я.
       - Они были в общем-то не против. Но видимо почувствовав это, я написал письмо ее отцу, где... - Альберт нервно закурил. - В общем, я написал ее отцу, что для меня на первом месте стоит работа. Написал, что меня непрерывно одолевают тягчайшие нервные состояния, и все время сплошных забот и мучений о будущем моем и вашей дочери полностью доказали мою неспособность к сопротивлению. Написал, что несмотря на это я совсем не хочу работать, и работаю просто от страха потерять собственный социальный статус. А на самом деле чувствую, что медленно схожу с ума, и фактически уже давно не способен работать в полной мере. Но если вы спросите как мне помочь, я смогу лишь дать жалкий ответ, что у меня вообще нет ни сил ни желания для этого, и насколько сам способен судить о собственном положении, совсем скоро погибну из-за своей работы.
       - Однако! - присвистнул я, с улыбкой посмотрел на Альберта.
       - В том-то и дело, - охотно ответил он. - Но и это еще не все. В том же письме я предложил отцу невесты сравнить меня с его дочерью, этой здоровой, жизнерадостной, естественной, сильной девушкой, которая насколько мог судить, будет со мной несчастна. По характеру я человек замкнутый, молчаливый, нелюдимый, мрачный. Со своими родителями живу вместе, но более чужой, чем чужак. С матерью за последние годы в среднем не говорю за день и двух слов. А к отцу вряд ли когда-нибудь обратился с другими словами, кроме приветствия. С сестрами и зятьями вообще не разговариваю. И брак, мол, не в силах изменить меня.
       - Как отреагировал отец невесты? - поинтересовался я.
       - Реакция отца последовала незамедлительно, - ответил Альберт. - Наша помолвка была расторгнута, и моя цель достигнута - свадьба откладывалась на неопределённое время.
       - А потом Вы снова стали домогаться ее любви?
       - Да, - кивнул пациент, внимательно посмотрев на меня, видимо удивляясь как я догадался. - Понимаете, мне вдруг во что бы то ни стало захотелось заполучить Катерину обратно. И я стал это делать даже несмотря на появившееся отвращение к самому себе. Буквально пускался на всякие ухищрения чтобы это сделать.
      
       Далее Альберт рассказал, что используя характерные для него обаяние и интеллект был готов не останавливаться ни перед чем в своем стремлении заполучить девушку обратно. Ему во что бы то ни стало было необходимо вернуть их некогда существовавшие отношения в прежнее русло.
       - Снова писали письма? - поинтересовался я. - Или встречались?
       - Письма, все в письмах, - ответил Альберт. - Так было легче.
       - Что писали?
       - Писал, что за время после расторжения помолвки у меня ничего не изменилось. Что готов откликнуться на первый же зов и на обратное письмо ответил бы непременно и сразу. Что в мыслях, мечтах и снах думаю только о ней. Что наше прежнее общение хоть и было иногда горьким, но в основном мирным и счастливым. Что самое важное в отношениях теперь кажется понятным. Не объяснений нам недоставало, а веры. Просил прощения за то, что вел себя по скотски в отношении ее, но всегда продолжал любить, и не только люблю все также, но и переживаю, что из-за меня она безвинно страдала так, как даже виновные преступники страдать не должны. Признавался, что во мне жили и живут два разных человека, которые все время друг с другом борются. Один почти такой, как, мол, ты того хочешь. Зато другой совершеннейший негодяй. И даже самые подлые представления ему не чужды. И вот эти двое борются, только борьба между ними ненастоящая. Первый от второго зависим, он никогда не смог бы повергнуть своего противника, скорее он счастлив, когда счастлив второй, а когда тот начинает проигрывать, первый встает подле него на колени и никого, кроме него, видеть не хочет.
      
       Альберту вновь удалось достигнуть намеченного. Катерина возвратилась к нему и какое-то время отношения между молодыми складываются самым что ни на есть надлежащим образом. Но уже через время молодой человек словно опомнился и принялся за старое. И вновь он делает все, чтобы уже реально приближающийся брак не состоялся.
       Понятно, что Катерина недоумевала что произошло и что вообще с ним происходит? Какие происходящие события способны хоть в какой-то мере пролить свет на проблему? И способно ли вообще хоть что-то дать ответы на все чаще и чаще возникающие вопросы? Девушка совсем запуталась в том, как ей правильно понимать своего возлюбленного? И понятно, что было говорить о ее родителях? О таком ли зяте они мечтали?
       Примерно в то время Альберту приснился очередной сон, где он словно был заперт в четырехугольник штакетника, который позволял сделать только один шаг в длину и один в ширину. Потом он проснулся. Вспомнил, что бывают похожие загоны, в которые загоняют овец на ночь, но они не такие тесные. Солнце светило прямыми лучами. Чтобы защитить голову, он прижимал ее к груди и сидел на корточках с согнутой спиной. Представляя себя очень жалким и никому не нужным.
      
       Действительно, мысли Альберта более чем точно передавали его внутреннее состояние. И вот тут уже окончательно обнаруживается то, в чем он не преминул признаться себе: он не способен жить семейной жизнью. Причем дело не в Катерине. У него была невыносимость совместной жизни с кем бы то ни было. И отсутствие сожаления об этом. Как, впрочем, и сожаление о невозможности быть одному. Но в тоже время он опять говорит об одиночестве. И о невозможности одиночества, и в то же время о желании его.
      
       На вопрос Катерины Альберт честно признается, что совсем не хочет жить вообще с кем бы то ни было. Ему намного ближе одиночество. Семейную жизнь оценивает весьма негативно, предполагая, к чему ему эти тяготы семейной жизни. В его представлении сама семейная жизнь держится отчужденностью, состраданием, похотью, трусостью, тщеславием, и только на самом дне может есть узенький ручеек, который заслуживает название любви, но который бесполезно искать - он лишь кратко сверкнул на мгновение.
       После это, казалось, отношения разрываются навсегда. Катерина его покинула. После ее отъезда Альберт не в силах остановить слезы. Слезы отчаяния и боли. Боли от лжи и сложности происходящего. Но вот окончательно Альберт смиряется с тем, что в его жизни больше не будет Катерины, только после того, как узнает о том, что бывшая его возлюбленная вышла замуж. Правда произошло это не сразу, а примерно через полтора года после расставания с ним. Но видимо это было и к лучшему, потому как давно можно было сделать вывод, что отношения Альберта с Катериной служили скорей всего удовлетворением его бессознательных садомазохистских желаний. Именно с этими так называемыми садомазохистскими желаниями и было связано то, что Альберт так и не смог жениться на Катерине, и при этом не мог себя заставить сказать ей "нет". Предпочитая постоянно держать ее в подвешенном состоянии. И... переживая из-за этого.
       Таким образом для Альберта стало характерно почти постоянное присутствие чувства вины. И уже вероятно, как следствие этого чувства вины, у него стали развиваться и тревожность, и страх одиночества, и душевное беспокойство...
       А иной раз случались приступы внезапной злости и раздражительности. И что уже поистине вытягивало за собой неприятные последствия: начинавшаяся и уже не прекращавшаяся самокритика.
       Последнее имело самые нежелательные последствия. Потому как, по всей видимости, именно за этой самой самокритикой кроется то обстоятельство, что ни только ни один из своих любовных романов Альберт не довел до логического завершения, но и в процессе общения с девушками доводил их до невыносимого состояния собственным поведением. А во всех взаимоотношениях Альберта со своими возлюбленными можно выделить один основной момент: бессознательное провоцирование чувства вины. Вины, ощущение которой достигалось сознательным или бессознательным самобичеванием и самоистязанием.
       И тогда уже именно это чувство вины (от которого Альберт не хотел избавляться), способствовало тому, что жил он так как жил. Более того. Было вполне явно, что он намеренно вызывал у себя чувство вины, чтобы потом - словно заглушая это - страдать. Не это ли бессознательный мазохизм: сначала самого себя довести до начинающихся развиваться в геометрической прогрессии страхов и кошмаров, а потом стремиться с той же самой маниакальной настойчивостью, с какой и способствовал возникновению всего подобного, стремиться от этого же избавиться?!
       Но, вероятно, иначе он уже не мог. А если попытаться проследить зарождение у него чувства вины, то, вероятно, это было вызвано существованием нескольких позиций. Во-первых, результатом Эдипова комплекса. (Желание "убить" отца, причем слово "убить" вполне можно интерпретировать и как желание убить это чувство в самом себе. Амбивалентное этому желанию - любовь к отцу. Любовь, и, по всей видимости, ощущение вины за свое отношение к матери: ведь отторжение от нее было более чем показным и искусственным. И даже в какой-то мере вынужденным: как раз отсюда и несколько показная злость и раздражительность по отношению к ней. Ведь на самом деле, в глубине души, в подсознании, ничего кроме любви к матери у Альберта не могло быть). Во-вторых, результатом отношений со своей возлюбленной. Когда почти заранее известная для него невозможность соединиться с этой девушкой в браке вынуждало его постоянно откладывать "соединение" с ней, тем самым вызывая в его душе повод для очередных тревог (совесть была обострена до предела) и беспокойств. И это при том, что он видел отношение к нему девушки, способной в ожидании брака подвергаться порой самым жестоким испытаниям. И, кстати, уже не отсюда ли исходит предположении о некой наигранности для Альберта образа Катерины? Тем более ему было и не так-то трудно все время искусственно поддерживать свое проявление чувств к этой одинокой и немного простоватой девушке. Девушке, оказавшейся абсолютно беззащитной и бессильной перед могучим интеллектом Альберта.
       Кроме того, чувство вины - и это совсем неожиданное мое предположение - у Альберта возникало в результате проявления его латентной гомосексуальности. Вполне возможно, что как раз этого Альберт невероятнейшим образом опасался. Причем, судя по всему, в жизни у него ничего подобного никогда не было. Что, впрочем, вполне свидетельствует, как он самым невероятнейшим образом сдерживался.
       Но чувство вины вполне могло быть вызвано осознанием Альбертом своей "непохожести" на других, его внешней "холодности", "закрытости", быть может даже показного бессердечия. Причем, как к близким (родители, сестры и их мужья, другие родственники), так и к людям, которые в течении жизни его окружали. Тогда как на удивление, люди наоборот, очень его ценили и бережно к нему относились. И уже все это по всей видимости вполне могло вызвать у него то начало невроза, об избавлении от которого он всегда мечтал.
      
      

    Глава 5

       Коснувшись темы латентного (скрытого, бессознательного) гомосексуализма, я могу заметить, что это была та причина, которая определяла характер отношений Альберта к людям, встречающимся в его жизни. Вообще, если разобраться, вопрос о психологической природе мужского общения и его сексуально-эротических аспектах давно привлекает к себе внимание исследователей. Соотношение сексуальных и несексуальных отношений и привязанностей выглядит сложным и изменчивым, его трактовка зависит от принятых в обществе норм и ценностей. До тех пор пока однополая любовь оставалась не называемой, ученые избегали прямо говорить о сексуальных аспектах мужских взаимоотношений. Сексуально-эротические мотивы мужской дружбы и товарищества зачастую не осознавались не только как исследователями, но и участниками подобных отношений. Гетеросексуальным исследователям подобные мысли просто не приходили в голову. Кроме того, мешали цензурные запреты. И только в последние годы маятник качнулся в противоположную сторону. Поэтому и я вполне мог предположить, что за многими вполне респектабельными и асексуальными дружескими отношениями не только скрываются гомоэротические чувства, но и реальные гомосексуальные связи, а за мужскими привязанностями стоит явный или тайный гомоэротизм.
       Вообще, все чувства и отношения, оцениваемые в жизни как симпатия, дружба, доверие и прочее, генетически связаны с сексуальностью. Притом, что у большинства невротиков в бессознательной душевной жизни находятся стремления фиксации либидо на лицах своего пола. Инвертированный мужчина не может устоять перед очарованием, исходящим от мужских свойств тела и души, он сам себя чувствует женщиной и ищет мужчину.
      
       Действительно, характер общения Альберта с одним из его друзей, Виктором, говорил сам за себя. Познакомившись еще во время обучения в университете, они вместе проводили все свободное время, поджидали друг друга после работы, провожали по очереди до парадной, а после встречались еще и вечером. Причем, казалось, в характере самих встреч не было ничего необычного. Альберт и Виктор вместе гуляют по улицам, не в силах наговориться - и это при той замкнутости Альберта, о которой он писал отцу Катерины - вместе ходят в походы. (Случалось, правда, по словам Альберта, они брали кое-кого еще, но лишь с целью как-то "разбавить" компанию, не допустив излишнего любопытства). Да и вообще создается впечатление, что друзья неразлучны и вместе не проводят только ночи. Причем, если кто-то из них на встречу прийти не мог, он писал длинные сообщения по смс или интернету, где подробно объяснял причину и долго извинялся, оправдываясь.
       В одном из смс Альберт, по его словам, позволил себе немного лишнего, завершив сообщение смайликом поцелуя. Виктор тот час же ответил несколькими подобными смайликами.
       При этом молодые люди всячески пытались завуалировать свои отношения, то ли подозревая что те в какой-то момент вышли за рамки дружеских, то ли опасаясь, что окружающие не так их поймут. Но уже как бы от ни было, вдвоем им действительно легче, потому что на людях Альберт по прежнему чувствует излишнюю подавленность, чувство вины, периодическое ухудшение настроение и какое-то общее разочарование и усталость от жизни. Можно было бы предположить, что это симптоматика типичной депрессии, а значит имеет временной характер, но на самом деле так молодой человек себя чувствует на протяжении достаточно длительного времени. И, видимо, как раз эта самая депрессия мешает Альберту завести хоть какие-то более-менее серьезные любовные отношения с женщинами.
       Не сказать, что он не любил женщин. Вероятно где-то в глубине души он и испытывал подобное чувство, но было оно столь завуалировано, что по всей видимости он и сам толком не смог бы признаться: встречалась ли в его жизни любовь, или нет. Причем, все девушки Альберта были значительно моложе его самого. И самое любопытное, что у него ведь были эти девушки, то есть несмотря на его замкнутость, холодность, необщительность и прочее - каким-то образом ему все же удавалось заинтересовать ту или иную представительницу женского пола.
      
      

    Глава 6

       После окончательного расставания с Катериной Альберт завел отношения с Лидией. Лидия была младше Альберта на восемь лет и на момент знакомства являлась лучшей подругой Катерины. Пытаясь помирить влюбленных, Лидия сама не заметила, как влюбилась в Альберта. Правда, поначалу Альберт еще всячески сопротивлялся, чтобы в его отношения с Катериной вмешивался кто-то еще, но Лидия стала действовать столь осторожно, корректно и неторопливо, что молодые люди сами не заметили, как оказались в постели.
       Любопытно само начало их встречи, когда по интернету ему написала женщина, представившаяся подругой его возлюбленной Катерины и попросила назначить встречу. Альберт, ожидая что какая-то пожилая женщина будет читать ему мораль, сначала долго отказывался, но после вынужден был согласиться. И каково было его удивление, когда на встречу пришла не только молодая, но и красивая девушка, которая просто предложила свою помощь. В своей новой знакомой Альберт быстро обнаружил чуткую и внимательную личность, невероятно заинтересованную во всем, что он будет рассказывать.
       К слову, именно подобного "понимания" ему как раз недоставало в Катерине, которая была, по словам Альберта, немного грубовата, не красива, и совсем к нему безразлична. Хотя, как понимал Альберт, вполне могло быть что девушка просто не умела выражать свои эмоции.
       - В одну из наших первых встреч, - рассказал Альберт, - я пытался читать ей вслух строчки из любимой книги. Но к сожалению фразы бестолково топтались на месте, потому что никакого контакта со слушательницей не было - та лежала с закрытыми глазами на диване и молча слушала. Было непонятно - спит она или думает о чем-то своем.
       И вот удивительно, но Лидия была не в пример подруге, а наоборот - заинтересована во всем, чтобы он не рассказывал и искренне смеялась даже над самой ерундой, если только догадывалась что эта "ерунда" носит оттенок шутки. И молодой человек не смог устоять, заинтересовавшись новой знакомой. Причем, был настолько искренен в своих чувствах, что не только тут же расстался с Катериной, но и нисколько не сожалел что так произошло.
       Впрочем, через время он расстался и с Лидией, познакомившись с девушкой Юлией. С ней Алберт встретился, когда, заболев гриппом, лечил его последствия в санатории, где оказался единственным пациентом. Через время появилась пациентка. Ей оказалась Юлия.
       По словам Альберта, Юлия была младше его также как и Лидия, на восемь лет. Любила кино, оперу, комедию, а также фиалки и косметику. Кроме того Юлия обладала чувством юмора, была при этом в меру грустная, и - чем подкупила Альберта - честная до глубины сердца, порядочная и бескорыстная. Что касается внешности...
       Впрочем, с Юлией Альберт тоже расстался. Причем и с Лидией и с Юлией он вместе провстречался почти год, но так к браку с ними не пришел. И причина, конечно же, в первую очередь была в нем самом, потому что, судя по всему, девушки были не против. Вообще мой пациент представлял собой весьма и весьма загадочную личность, если подходить к вопросу разгадки с позиции не знания неврологии. Тогда как на самом деле, конечно же, эти в меру воспитанные и практически психически здоровые девушки попросту не понимали характера его поведения. Списывая, вероятно, на что угодно, только не на его болезнь. Да и сам он тогда не считал, что болен. Должны были пройти годы, прежде чем он пришел ко мне в поисках ответа на вопросы, которые мучили его.
       А тогда, после Юлии была Елена, которая будучи младше на одиннадцать лет, всячески старалась понять более зрелого мужчину, но видимо точно также не поняла, и вскоре он внезапно исчез, написав ей что между ними все кончено. И это при том, что когда они встретились, у них вспыхнула настоящая страсть. Страсть, которая продолжалась несколько месяцев и готова была перерасти в настоящую любовь, которая, как полагал Альберт, озарит мощным светом жизнь, утратившую надежду. И это на самом деле поначалу было, но после он стал чувствовать себя еще более опустошенным, чем был раньше.
      
       Елена была бесстрашная, щедрая, властная, увлеченная, мало обращающая внимание на условность и правила, и не только внешне была похожа на подростка, но и из-за ее слишком близкого общения с одной из своих подруг, ей приписывали лесбийские наклонности. К тому же когда-то она была замужем за приятелем Альберта, и даже несмотря на то, что к моменту знакомства с Альбертом была еще в браке, проживала отдельно, просто не оформив развод.
       - То есть вы не считали, что строите отношения с замужней женщиной? - спросил я его.
       - Нет, что вы, - искренне запротестовал Альберт. - К тому времени мой приятель все больше и больше становится завсегдатаем кафе и чуть ли не открыто изменял ей. А она была увлечена своей подругой. Причем девушки вполне охотно афишировали мальчишеские манеры.
       Кроме того Елена была не прочь "побаловаться" наркотиками. Два раза даже проходила курс добровольного лечения в клинике. Да к тому же еще чуть ли не год лежала в психиатрической лечебнице. (Кстати, в той же самой, куда чуть позже будет помещена брошенная Альбертом Юлия).
       - А после того как Вы расстались с Еленой... Вы ведь с ней расстались?
       - Расстался, - кивнул Альберт. - Расстался, потому что не только устал от нее, но и познакомился с Дорой.
       - С Дорой?
       - Да, девушку зовут Дора. Мы и сейчас еще вместе.
       - Давно?
       - Почти два года. Год и одиннадцать месяцев, - вскоре поправился он.
       - Она Вам подходит?
       Альберт кивнул.
       - Я имею в виду - она, на Ваш взгляд, Вам идеально подходит? - уточнил я.
       - Ну, что значит идеально, - задумался Альберт. - Впрочем, тут большую роль играет наша разница в возрасте. Дора младше меня на двадцать один год.
       - Скажите, - посмотрел я на Альберта, возраст которого на момент нашего общения приближался к сорока годам. - У Вас никогда не возникало мысли, что Вы ухватываетесь за возраст девушек, чтобы как-то удлинить собственную жизнь. Я имею в виду активную жизнь.
       - Не знаю, - признался Альберт. - Как-то не думал об этом.
       - А чем занимается Дора?
       - Практически ничем. Сидит дома.
       - Домохозяйка?
       - Получается так, - улыбнулся Альберт.
       - А со своим другом Виктором Вы продолжаете общаться?
       Альберт кивнул, улыбнувшись.
       - Чему Вы улыбаетесь?
       - Да вспомнил, что ему так никто из моих избранниц не нравился.
       - Он чем-то мотивировал?
       - Фактически нет.
       - И все же?
       - Ну, говорил, что они не подходят мне, потому что совсем не соответствуют моему уровню.
       - О каком уровне шла речь?
       - Не знаю, - Альберт пожал плечами.
       - А как Дора относится к Вашей депрессии?
       - Старается ее не замечать, - усмехнулся Альберт.
       - И Вы ей ни в чем не признаетесь?
       - Зачем! Конечно же нет.
       - А как находите выход? - спросил я, понимая, что практически всем невротикам необходимо не только с кем-то общаться, жалуясь на собственное состояние, но и все время чувствовать защиту и поддержку, выражающуюся как минимум в уходе и наблюдении за ними, словно за малыми детьми. Взрослая жизнь, даже если они и сами уже взрослые, пугает их намного больше обычных людей, поэтому в обществе они ведут себя намного иначе, нежели чем остаются наедине с собой или своими близкими. Отсюда и был мой вопрос.
       - Я стал вести дневник.
       - Дневник?
       - Да.
       - Вы его случайно не захватили с собой?
       Альберт наклонился к портфелю, стоявшему рядом, открыл его и извлек толстую 96-листовую тетрадь клеточку, почти полностью исписанную каллиграфическим почерком.
       - Это Вы писали? - посмотрел я на него, держа тетрадь в руке и неспешно ее пролистывая.
       - Я, - опустив голову, сказал он.
       - С Вашего позволения, - посмотрел я на него.
       - Да, да, - быстро произнес он.
       Я принялся читать, пролистывая.
      
       "Очередная бессонная ночь. Я засыпаю, но вскоре просыпаюсь, словно пытаюсь всунуть голову в несуществующую дыру. Сон полностью отлетает, у меня ощущение, будто я совсем не спал или сном был объят лишь поверхностный слой моего существа, я должен начать работу по засыпанию сначала и чувствую, что сон отвергает мои попытки. И с этого момента всю ночь часов до пяти я как будто и сплю, и вместе с тем яркие сны не дают мне заснуть. Я словно сплю, но выходит, что это только как будто лишь формально и сплю я "около" себя, в то время как сам я должен биться со снами. К утру последние остатки сна уничтожены, я только грежу, и это изнуряет еще больше, чем бодрствование. Короче говоря, всю ночь я провожу в том состоянии, в каком здоровый человек пребывает лишь минуту перед тем, как заснуть...".
      
       "Наконец-то после нескольких месяцев жизни, в течении которых я не смог толком жить, я оказался способен хотя бы у себя в голове сформулировать нечто, чем был бы доволен.
       Мне бы поговорить с собой. Да я бы и поговорил, если бы оказался способен понять что вообще происходит со мной. Я словно выбит из колеи. А ведь так хочется хоть что-то выбить из той копны соломы, в которую я превратился за эти годы и судьба которой кажется лишь в том, чтобы летом ее подожгли и она сгорела. Лучше бы это случилось со мной. Но возможно ли? Насколько я сам вообще способен отличить вымысел от реальности? Насколько я вообще способен хоть к каким-то действиям, если у меня все чаще и чаще возникает такое ощущение, что как раз я ни на что подобное не способен. Что все, что мне остается, это ждать от судьбы манны небесной".
      
       Я читал эти строчки и передо мной проходила жизнь человека, который действительно попросту запутался, не зная как спасти себя. Видимо уже давно в нем развился тот невроз, который не давал ему покоя и служил причиной возникновения различных страхов и разного рода беспокойств, тревожности, неуверенности, да и, по всей видимости, как раз именно той излишней самокритичности, которая была для него столь характерна. Но если поначалу записи словно не выдают мучавшего его состояния нервозности (хотя это лишь "маска", необходимость появления которой навеяна желанием хоть как-то адаптироваться в обществе), то по мере ведения дневника Альберт отдается захлестнувшей силе страданий. А может просто раздирающие его внутренние противоречия становятся настолько сильны, что он даже не пытается сдерживаться. Не может. Даже если бы еще того и желал. И когда этот пожар, этот пожирающий его изнутри вулкан страданий, тревог и противоречий становится действительно невыносимым - Альберт подсознательно готов принять любую помощь. С чьей бы стороны она не поступала.
       И тогда он обращается к тому единственному, во что безоговорочно верит. К своему дневнику. И на страницы дневника выплескивается эта, сдерживаемая доселе, боль. Боль, которую уже невозможно терпеть.
      
       Постепенно чуть ли не каждую страницу дневника заполняют записи о тех душевных терзаниях, которые способны испытывать только невероятно чуткие и ранимые люди к коим бесспорно принадлежал мой пациент. Человек - боль. Человек - страдание. Человек - несчастье.
      
       "Бессилие. Не в силах спать, не в силах бодрствовать, не в силах переносить жизнь. Я словно пустой сосуд, я не окреп. Пустой сосуд, еще целый, но уже погребенный под осколками. По всюду страх, который я всюду испытываю. Он возникает прямо передо мной, во мне буквально все вымирает. Какой чудовищный мир тесниться в моей голове! Как мне освободиться от него".
      
       "Неспособность выносить жизнь, не способность жить. Я не в силах выносить натиска собственной жизни, бессонницы, близости безумия. И при этом слабость, самоуничтожение, прорывающиеся из-под земли языки адского пламени. Мысли о самоубийстве".
      
       "Как уходит время. Я не могу пробиться. Сплошная несостоятельность. Я не думаю, что есть люди, чье внутреннее состояние подобно моему. Я не могу представить себе таких людей, чтобы вокруг их головы все время летал, как вокруг моей, незримый ворон отчаяния и боли. Боли, предвещающей не иначе как смерть. Смерть...
       Смерть и наверняка только смерть способна привести меня в такой состояние, когда я уже не буду ни от чего мучиться, переживать, расстраиваться, понимая, что получил все-таки все что хотел и на что вообще был способен. Но и при этом я опасаюсь этой самой смерти, потому что не верю, что это и есть тот единственный выход, после чего может быть все закончено. Ведь со смертью действительно все заканчивается. И получается, что я словно бы сам для себя ввожу некие ограничители, которые мешают мне жить. И из-за которых я не способен быть может вообще разобраться в собственном существовании. Понять свою жизнь".
      
       Альберт очень мучился, переживал, пытался разорвать путы обволакивающего его безумия, и не мог высвободиться из-под груза навалившегося страдания. Именно ко всем этим попыткам высвобождения можно было отнести и неожиданное увлечение его ивритом и вообще еврейской религиозной культурой (потратив на это несколько лет, чуть позже он не только напрочь отвергнет дальнейшую перспективу подобных попыток, но и, казалось, уже при подобной мысли будет переполняться недовольством, раздражительностью, злобой), и мысли о занятии сельскохозяйственным трудом (собирался купить клочок земли чтобы выращивать картофель), и увлечение философией, театром, путешествиями, и, конечно же, мысли о браке.
      
       "Одно из преимуществ ведения дневника состоит в том, что с успокоительной ясностью осознаешь перемены, которым ты непрестанно подвержен и в которые ты, в общем и целом, конечно веришь, догадываешься о них и признаешь их, но всякий раз именно тогда невольно отрицаешь, когда дело доходит до того, чтобы из этого признания почерпнуть надежду или покой. В дневнике находишь доказательства того, что даже в состояниях, которые сегодня кажутся невыносимыми, ты жил, смотрел вокруг и записывал свои наблюдения, что таким образом, вот эта правая рука двигалась, как сегодня, когда ты благодаря возможности обозреть тогдашнее состояние, правда, поумнел, но с тем большим основанием ты должен признать бесстрашие своего тогдашнего стремления, сохранившегося, несмотря на полное неведение", - читал я дальше и меня не оставляли мысли о том, что у Альберта был страшнейший невроз, который фактически мешал ему жить.
       Что такое невроз? Еще Фрейд когда-то заметил, что образование симптома невроза заключается в том, что какой-то душевный процесс не прошел до конца нормальным образом, так что он не мог стать сознательным. Симптом в таком случае является заместителем того, что не осуществилось.
       Другими словами, в основе нервных заболеваний лежат некие психические процессы, не доходящие до сознания. А значит, смысл симптомов всегда бессознателен. И уже как следствие - эти психические процессы были когда-либо пережиты человеком, после чего благополучно забыты. Или, если быть точнее, намеренно забыты им.
       И это четко прослеживалось у Альберта. Ведь по всему было заметно, что его сознание по каким-либо причинам или боится, или стыдиться самого воспоминания о них. Не проникая в сознание, эти забытые переживания не могут быть нормально изжиты и отреагированы, а потому и вызывают болезненные симптомы.
      
      

    Глава 7

       Замечу, что в той или иной мере неврозу подвержена психика практически всех без исключения. Вопрос, что у кого-то невротическая зависимость проявляется в меньшей степени и он может с ней бороться, а у кого-то невроз вызывает пограничные состояния. Ну и третья категория поистине несчастных людей вынуждена существовать с неврозом, мучиться, страдать, и фактически подстраивать жизнь под эту сильнейшую форму психической зависимости. Подобное было у Альберта.
       Как и у всех других, невроз оказывал весьма удручающее воздействие на его психику, подавляя волю и заставляя идти на поводу собственного невротического конфликта, разраставшегося в психики. Фактически невроз Альберта походил на дополнительный груз, который он был вынужден все время волочить за собой. В его случае, в какой-то мере невротические зависимости могли исчезать в домашней обстановке, когда он оказывался наедине с собой. Однако, если подобное еще случалось поначалу, то после прекратилось. И наедине с собой ему становилось порой еще тяжелее. Поэтому он все чаще стал выходить из дома чтобы оказываться в толпе, так как известно, что в толпе происходит слияние людей в единую массу, а значит один как бы чувствует невольную поддержку другого (вот почему в толпе даже слабые духом люди способны на мнимые подвиги или провокации, так как уверены в собственной безнаказанности и защищенности).
       В толпе Альберт действительно чувствовал невольную поддержку других людей за счет объединения в единую массу. Он на себе ощущал всю силу и мощь толпы, которая сможет при случае за него заступиться, а потому, при нахождении в толпе, у него стали проявляться черты, раннее ему не свойственные. Например, его переполняла уверенность и даже излишняя самоуверенность. Тогда как, оставаясь один на один с собой, он по прежнему испытывал собственную забитость и ущербность.
      
       Я пытался разобраться в том, что происходит с Альбертом. Как уже замечал ранее, на образование симптома невроза влияет то, что какой-то душевный процесс не прошел до конца нормальным образом, так что он не мог стать сознательным. Симптом представляет собой заместитель того, что не осуществилось. Другими словами, в основе нервных заболеваний лежат некие психические процессы, не доходящие до сознания. А значит смысл симптомов всегда бессознателен. И уже как следствие -- эти психические процессы были когда-либо пережиты Альбертом и после благополучно забыты. Или, если быть точнее, намеренно забыты им вследствие того, что его сознание по ряду причин или боится или стыдиться самого воспоминания о них.
       Не проникая в сознание, эти забытые переживания не могут быть нормально изжиты и отреагированы и вызывают болезненные симптомы. Таким образом можно заметить, что невротический симптом является попыткой разрешения ключевого конфликта. А согласно психоанализу Фрейда, ключевой конфликт в жизни индивида происходит в детском возрасте и такой конфликт является конфликтом, лежащим в основе невроза и называется Эдиповым комплексом. Этот конфликт оборачивается неврозом в том случае, если под давлением возросших потребностей отказывают некогда эффективные приемы психологической переработки переживаний. Выражением этого состояния являются различные симптомы, а на уровне переживаний -- душевные муки и страдания. Главный вред психических заболеваний заключается в душевных затратах, необходимых для их преодоления. При интенсивном образовании симптомов эти затраты могут привести к чрезвычайному обеднению личности в отношении находящейся в ее распоряжении душевной энергии и тем самым к ее беспомощности при решении важных жизненных задач.
      
       Прослеживается определенная взаимосвязь между невротическими симптомами и конфликтом, результатом которого они и являются. Причина образования конфликта заключается в том, что неудовлетворенная и отвергнутая реальностью психическая энергия вынуждена искать какой-либо иной путь для своего удовлетворения. Однако бывают причины, по которым симптом еще может не развиться в невроз. Это возможно в том случае, если регрессии психической энергии не вызывает возражений со стороны сознания. Тогда такая энергия добивается какого-нибудь реального удовлетворения. Однако, если сознание не согласно с этими регрессиями, то создается конфликт. Либидо (психическая энергия) как бы отрезано и должно попытаться отступить туда, где найдет отток для своей энергии по требованию принципа удовольствия. В таком случае оно должно выйти из-под влияния сознания. И подобное отступление ему предоставляют фиксации на его пути развития, проходимом теперь регрессивно, против которых сознание защищалось в свое время вытеснением. Занимая в обратном движении эти вытесненные позиции, либидо выходит из-под власти сознания. Фиксации, необходимые для подобного прорыва вытесненного, можно искать в проявлениях и переживаниях инфантильной сексуальности и в объектах периода детства. В эти "периоды детства" либидо вновь возвращается и таким образом прослеживается явная связь либидо невротиков с их инфантильными сексуальными переживаниями. Поэтому при психоанализе взрослого невротика зачастую оказывается, что его невроз связан с детским страхом и представляет продолжение его. И понятно, что не был исключением и Альберт. Причем у него был вообще практически классический случай взаимоотношения с отцом, который подчинял его и недоумевал, в кого он такой родился. Фрейд назвал этот конфликт Эдиповым комплексом и считал его конфликтом, лежащим в основе невроза. Причем этот конфликт оборачивается неврозом в том случае, если под давлением возросших потребностей отказывают некогда эффективные приемы психологической переработки переживаний. Выражением этого состояния являются те или иные симптомы, а на уровне переживаний - душевные муки и страдания. К которым, замечу, Альберт был предрасположен на протяжении всей жизни. И в конечном итоге все это могло вылиться в какую-либо болезнь психосоматического характера, недаром слишком часто у него стали возникать различного рода недомогания.
       Ко всему прочему можно добавить, что именно скрытность Альберта и его глубокая погруженность исключительно вглубь себя препятствовали тому, чтобы поместить его страх и симптомы развивавшейся истерии в тяжелое душевное изгнание. Ведь найти выход из этого изгнания такое изолированное переживание не может: нормальным выходом для него было бы какое-нибудь действие, поступок или хотя бы слова и разумные доводы сознания. Все эти выходы закрыты. Сдавленное со всех сторон изолированное переживание начинает искать выходов на ненормальных путях, где оно может остаться не узнанным, например, в беспричинных приступах страха. Таким путем и образуется симптом истерии.
       Кроме того, невротические симптомы являются замещением сексуального удовлетворения. И это как ничто иное применимо по отношению к Альберту, ибо его взаимоотношения с женщинами и именно в плане удовлетворения полового желания (либидо) носили достаточно вымученный характер. Можно было даже говорить, что собственно сексуальных отношений с женщинами (в прямом значении этого слова) у него было не так много а может и вообще не было. Но даже если они все-таки были (по крайней мере о некоторых женщинах он рассказывал сам, правда, опуская вопрос сексуального контакта с ними), то оставляли в душе Альберта не слишком положительные эмоции. И если представить, что к неврозу способны привести и нереализованные сексуальные желания, которые оказывались вытесненными в бессознательное, то все это в итоге приводило к развитию невроза. Ведь известно, что люди заболевают, если им нельзя реально удовлетворить свою физическую потребность вследствие внешних препятствий. Тогда они бегут в болезнь, чтобы с ее помощью найти замещение недостающего удовлетворения. И как раз, то именно в симптомах болезни проявляется часть сексуальной деятельности пациента или даже вся его сексуальная жизнь. Главная тенденция этих симптомов - отстранение человека от реального мира, что явно наблюдалось и в случае с Альбертом, стоит только вспомнить его вымученные контакты с внешним миром.
       И, по всей видимости, невроз, под властью которого он находился,
       принял бы еще более угрожающую форму, если бы Альберт не изливал на бумагу собственные страдания. Пусть это был и просто дневник, но в этом дневнике была заключена не только его жизнь, но и выживание. Ведь именно на страницы дневника он выносил то, чем страдает большинство людей, которые находятся под давлением внутренних вытеснений и считают действительность неудовлетворительной, а отсюда и ведут жизнь в мире фантазий, в которых стараются сгладить недостатки реального мира, воображая себе исполнение собственных желаний.
       В этих фантазиях воплощается много настоящих свойств личности и много вытесненных стремлений. Энергичный и пользующийся успехом человек - это тот, которому удается воплощать свои фантазии-желания в действительность. Где это не удается, вследствие препятствий со стороны внешнего мира и вследствие слабости самого человека, там наступает отход от действительности, а сам человек уходит в более удовлетворяющий его сознанию фантастический мир. В случае заболевания это содержание фантастического мира выражается в симптомах заболевания, имеющего психический или невротический характер. Причем, при благоприятных условиях человеку еще удается найти, исходя из своих фантазий, другой путь в реальный мир вместо того, чтобы уйти из этого реального мира. Если враждебная действительности личность может сочинять, то есть изливать на бумагу свое внутреннее состояние, то такой человек может выражать свои фантазии не симптомами болезни, а художественными творениями, избегая этим невроза и возвращаясь таким обходным путем к действительности. Но, к сожалению, Альберту с помощью своих дневниковых записей удавалось лишь отдалить наступление невроза.
       И все-таки он сам осознавал, что подобного рода творчество - его единственная возможность быть может даже вообще выжить. "Вот уже несколько дней пишу, - прочитал я очередную запись в его дневнике. - Только на этом пути для меня возможно выздоровление. Поэтому писать буду несмотря ни на что. Это моя борьба за самосохранение".
       "Я чувствую себя беспомощным и чужим. Но твердость, которую придает мне хоть что-то написанное, бесспорна и чудесна. У меня огромная потребность полностью излить на бумаге все мое жуткое состояние и, так же как оно исходит из глубин, излить в глубь бумаги или написать так, чтобы я мог написанное втянуть в себя".
       Словно почувствовав, что подобный способ действительно помогает, Альберт не только хватается за него как за спасительную соломинку, но и готов пожертвовать всем тем, что дает цивилизация и сознательно вырвать себя из общества, дабы просто выжить. Ведь только в этом он замечал избавление от внутренних проблем. Более того. Почувствовав первое улучшение состояния, он вынужденно стремится добиться и дальше того же. Тем более что окончательного улучшения не наступает. И стоит Альберту только ослабить попытки, как все те невротические состояния, от которых он надеялся что избавился, вновь заявляют о себе. И тогда уже приходится только писать, изливая таким образом на бумагу все свои внутренние тревоги, страхи, беспокойства, и тем самым они сублимируются в его творчество, а значит наступает пусть и временное, но улучшение состояния. И он словно смакует, экспериментирует, пытается с разных сторон подойти к столь внезапно открывшемуся пути к спасению. Иной раз быть может и до конца не осознавая, что это его единственный путь, и где-то в глубине души еще надеясь на какие-либо другие варианты.
      
      

    Глава 8

       У Альберта было ярко развито чувство вины. Откуда оно происходит? Известно, что в результате существования в человеке чувства вины лежит невротическая зависимость, которая и приводит к подобного рода девиациям психики. Если коснуться вопроса возникновения в природе психики чувства вины, то следует говорить о совести, тогда как существование совести следует относить к существованию в человеке Бога. И когда мы нарушаем что-то, что является запретным (грехом) - следует душевное раскаяние. И человек страдает. Таким образом, чувство вины у человека действует и как покаяние в уже совершенных преступлениях, и как мера предосторожности против новых подобных (преступных) деяний.
       Психоаналитически в качестве двух источников чувства вины рассматриваются страх перед авторитетом отца и позднейший страх перед требованием совести. Страх перед авторитетом заставляет человека отказываться от удовлетворения своих влечений, в результате чего у него не остается чувства вины. Отказ от влечений, обусловленных таким страхом, не устраняет чувство вины, так как от совести невозможно скрыть запретные желания. Человек оказывается как бы обреченным на напряженное сознание виновности. Склонность к агрессии против отца (имеется в виду Эдипов комплекс: бессознательное желание убить отца, чтобы овладеть матерью) повторяется в последующих поколениях. Чувство вины усиливается при подавлении агрессии и перенесения ее в Альтер-Эго. Не имеет значения, произошло ли убийство на самом деле или от него воздержались. Это чувство является выражением амбивалентного (двойственного) конфликта в человеке, обусловленного вечной борьбой между Эросом и Тонатосом - инстинктом разрушительности и смерти.
       Изучение неврозов способствует пониманию прослеживаемой взаимосвязи между чувством вины и сознанием вины, а чувство вины может ощущаться в качестве некой тревоги, то есть являться своего рода разновидностью страха. Например, у того же писателя Достоевского получалось лучше всего сочинять, когда он залезал в огромные долги (из-за его пристрастия к рулетке в казино) и срочно необходимы были деньги, чтобы рассчитываться с долгами. Таким образом чувство вины было удовлетворено наказанием, к которому он сам себя приговаривал, и заодно исчезала затрудненность в работе.
       Чувство вины, развивающееся в человеке, является общим следствием его невротического состояния. Самое печальное то, что по своей всеохватываемости чувство вины присуще не только невротикам, но и людям, находящимся в так называемых пограничных состояниях психики. А таких достаточно много. К тому же замечу, что чувство вины склонны испытывать люди ранимые и совестливые. Тогда как люди черствые душой, скорей всего вообще не знают, что такое ни чувство вины, ни невроз, ни какие-либо иные душевные страдания. И не потому, что у них "нет души", а просто психика более крепче и нейтральнее к различного рода проекции интеллекта на окружающую жизнь и обратно. За незначительным исключением, у большинства людей все намного проще и спокойнее для их психики и жизни (потому как психика -- есть проекция информации, получаемой с внешнего мира -- в мир внутренний).
       По своей всеохватываемости чувство вины поражает все без исключения слои общества. В этом случае следует говорить о различии в устойчивости тревоги в душе того или иного человека. Кому-то удается найти то, что позволяет за достаточно непродолжительное время (измеряемое, иной раз, секундами-минутами, а иной раз и затягивается на сутки и долгие месяцы) избавиться от чувства вины. Тогда как в случае продолжительного воздействия подобного рода человек не просто испытывает чувство вины, но и подчиняет ему собственную жизнь.
       Именно потому жизнь Альберта стала несчастной. На все жизненные ситуации он реагирует с позиции разрывающего его душу невроза, который подчиняет его мысли и поступки на совершение того, что способно или унять боль души, или же хоть как-то снизить удручающее воздействие, оказываемое на его психику посредством нахождения в его бессознательном особого рода невротической зависимости, вызывающей чувство вины. Чувство вины проецируется почти на все его мысли и поступки. Альберт фактически не мог совершить шага, чтобы не соотносить необходимость этого шага с существующем в нем чувстве вины. То есть жить и действовать исключительно с оглядкой на разраставшееся безумие, которое до поры до времени ему удается усмирять выполнением требований, вызванных невротической зависимостью. И самое печальное, что мой пациент, как человек страдающий неврозом, зачастую склонен объяснять свои страдания как заслуженные. У него имеется явная тенденция по малейшему поводу чувствовать себя виновным. Если кто-то хочет увидеться с ним, его первая реакция -- ожидание услышать упрек за что-либо им сделанное ранее. Если редкие друзья не заходят или не пишут какое-то время, он задается вопросом, не обидел ли он их чем-то? Он берет на себя вину, даже если не виноват. Имеется лишь неустойчивое различие между этим чувством вины, готовым проявиться по любому поводу, и тем, что истолковывалось как бессознательное чувство вины в состояниях депрессии. Последнее принимает форму самообвинений, которые часто являются сильно преувеличенными. Вечные старания Альберта выглядеть оправданным в собственных глазах и в глазах других, а сам он, мучившийся чувством вины, все совершенные им поступки волен трактовать как ошибочные, легко признавая правоту того, кто способен что-то сказать ему против.
       Кроме того, навязчивое стремление к совершенству Альберта есть ничто иное как стремление возвыситься над другими и избежать таким образом каких-либо обвинений в свой адрес. Могу заметить, что сам он как бы противится избавлению от чувства вины. Чувство вины, подобно чувству собственной неполноценности, не является для него крайне нежелательным. Он даже сам настаивает на своей виновности и сопротивляется любой попытке снять с него подозрения в невиновности. Как и другие невротики, Альберт предъявляет огромные претензии на внимание и восхищение и обнаруживают явное нежелание соглашаться с малейшей критикой. Поэтому становится очевидным, что многое из того, что кажется чувством вины, является выражением либо тревожности, либо защиты от нее. Отчасти это справедливо и по отношению к относительно психически здоровому человеку. Например, некоторые мужчины, которые говорят о сохранении верности супруге на основе велений совести, в действительности просто боятся своих жен. Вследствие высочайшей тревожности при неврозах невротик чаще, чем здоровый человек, склонен прикрывать свою тревожность чувством вины. В отличие от здорового человека он не только страшится тех последствий, которые вполне могут иметь место, но заранее предвидит последствия, абсолютно несоразмерные с действительностью. Природа этих предчувствий зависит от ситуации. У него может быть преувеличенное представление о грозящем ему наказании, возмездии, покинутости всеми, и прочие девиации, не соответствующие действительности.
       Более того. Сама форма существования любой невротической зависимости вызывает в психике человека определенный дискомфорт, выражающийся в необходимости подстраивать собственную жизнь под симптоматику существующего в психике заболевания, а значит характеризуется невозможностью человека жить той жизнью, которой он хочет. В этом случае он вынужден строить свои жизненные отношения с оглядкой на существующую в его психике симптоматику.
       Пообщавшись с Альбертом, я понял, что было очень хорошо, что он обратился именно ко мне. Невроз ведь это не психическое заболевание, которое трудно скрыть. Правда, понять, что перед вами невротик, можно лишь пообщавшись с этим человеком, раскрыв его Эго, его сущность, сознание, его внутреннее "Я". Но бывает и этого мало, и тогда следует намеренно поставить невротика в какое-то затруднительное положение (когда психика на грани -- человек становится таким, каким он есть; играть перед смертью или в стрессе может только человек, полностью контролирующий себя).
       Первичной функцией слова было внушение как команда другой особи. И только позже слово стало походить на сообщение. Эта филогенетически первичная суггестивная функция речи не утратила своей коммуникативной специфики и нередко используется при манипулировании другим человеком. Наша психика представлена тремя составляющими некоего структурного единства (сознание, бессознательное, и цензура, Альтер-Эго). В обычном состоянии, состоянии ровном, то есть не удрученном какими-либо невзгодами, трудностями, волнениями, опьянением, чрезмерной усталостью и проч., человек находится в сознании. В таком состоянии (обычном состоянии сознания) важную роль играет цензура психики, которая стоит на пути между информацией, поступаемой как из внешнего мира в мозг (в психику) человека, так и (что менее заметно) на пути информации из мира внутреннего (подсознания) в ту же самую психику (то есть оказывает влияние на психику).
       Цензура психики представляет собой своеобразный барьер критичности, и основная роль цензуры -- перераспределять информацию, поступаемую из внешнего мира между сознанием и подсознанием. Известно, что при определенном влиянии разных факторов цензура психики может ослабевать, и в такое время информация, которая до этого могла быть отвергнута цензурой и отправлена в бессознательное, оказывается в сознании, а значит может сразу влиять на поведение человека. Тогда как ранее ей приходилось сначала откладываться в подсознании, будучи отвергнутой цензурой психики, и только при создании определенных ситуаций, в благотворном ключе воздействующих на сформированные раннее полу-установки и полу-паттерны поведения, начинать оказывать свое влияние на сознание, то есть на мысли и поступки.
       В случае ослабления цензуры психики можно говорить о нахождении человека в измененных состояниях сознания. При этом следует понимать, что сами такие состояния в ряде случаев являются результатом каких-либо предварительных воздействий на психику, в результате которых психика на время теряет привычное ей свойство выставлять барьер на пути любой информации, получаемой из внешнего мира, информации как посредством межличностной коммуникации, так и информации, получаемой при помощи средств массовой коммуникации. Кроме того, следует обратить внимание, что в измененные состояния сознания психика человека может погружаться как самостоятельно (в результате, например, алкогольного или наркотического опьянения, депрессии, немотивированной агрессии и проч.), так и намеренно, со стороны кого-либо, кто решил манипулировать вами. В этом случае манипулятор какими-либо своими действиями (словами, поступками, проч.) провоцирует психику объекта манипуляций (жертвы), чем вызывает в психике последнего явный временный дисбаланс (психологический дискомфорт, результатом которого является ослабление цензуры психики), проявляющийся в погружение на какое-то время такого человека в измененные состояния сознания, в результате, например, ярости, вспышки агрессии, печали и проч. симптоматики проявления явно деструктивного поведения, когда у человека временно исчезает способность контролировать себя (посредством сознания) и какое-то время он пребывает в так называемом "состоянии аффекта". При этом опытные манипуляторы (специалисты, прошедшие специальную школу подготовки в спецслужбах, врачи-психиатры, некоторые психотерапевты и психологи, иные лица, в том числе имеющие врожденные или интуитивно приобретенные в течении жизни способности) могут намеренно погружать нужного им человека в измененные состояния сознания, провоцируя, например, у него невроз, и таким образом добиваясь "своего", потому что исходя из того, что ослабевает барьер критичности, становится возможным запрограммировать такого человека или на появлении у него определенных мыслей, которые приведут в последствии к определенным поступкам, или сразу вызвать совершение поступков, через, например, повышение порога внушения в моменты измененных состояний сознаний. Другими словами, человека можно сначала "вывести из себя", а после запрограммировать на выполнение "нужных" действий. И если необходимо чтобы кто-то выполнил то, что хотите вы, но это невозможно достигнуть пока этот человек пребывает полностью в сознании, психику такого человека нужно сначала перевести в трансовое состояние (посредством, например, провокации невроза), а после внушить ему выполнение действий, которые от него необходимы. При этом, замечу, в зависимости от порога внушаемости и прочих обстоятельств (жизненный опыт, уровень образования), можно добиться быстрого или замедленного результата. А значит будут различаться и способы воздействия на психику. Возьмем, например, психику неуравновешенного человека. Если какими-либо словами, жестами или поступками произвести воздействие на этого человека, то можно перевести его нервную систему в состояние возбуждения, а значит спровоцировать этого человека на принятия каких-либо скороспелых действий (являющихся следствием состоянием аффекта, то есть кратковременным превалированием порывов, идущих из под сознания -- над сознанием). Позже, когда режим торможения сменит гиперактивность, такой человек будет сожалеть и раскаиваться над совершенным, но это уже будет после. А значит акт манипулирования психическим сознанием состоялся. Тогда как для тех людей, у которых наоборот, в коре головного мозга преобладают периоды торможения, необходимо будет использовать другую методику. К каждому человеку можно подобрать свой ключик. Не существует тех, кто не подвержен к воздействию. Вопрос заключается в том, чтобы для разных людей подбирать свои "ключи", открывая дверцы в их психику, а значит и получая возможность воздействовать на них, фактически моделируя их поведение.
      
      

    Глава 9

       Я дочитывал дневник Альберта. Передо мной представал совсем другой человек. Но я не удивлялся, а лишь подтверждал свою теорию, что каждый человек старается максимально закрыться перед вами; и даже если он о чем-то говорит, это еще совсем не значит, что он есть то - о чем говорит. Ведь люди так часто привыкли надевать на себя маски, что уже практически не оставалось шанса для узнавания чего-либо и необходимо предварительное внимательное наблюдение за ними. Иначе невозможно. Люди будут скрывать то, какие они на самом деле, до последнего. Но если вы узнали о них что-то сокровенное, то можете не беспокоиться, ибо вам этот человек готов будет рассказать все, о чем доселе скрывал да утаивал.
       Мне повезло несколько больше. Мне дали читать дневник человека. Дневник, который автор полагал, что не увидит никто, и потому писал о том, что действительно было в его душе. Без прикраса описывая как собственную жизнь, так и выказывая мнение об окружающих. А ведь любое такое высказывание дополнительно проливало свет на истину и позволяло не ошибиться в анализе.
       .........................................................
      
       Дневник и на самом деле помог мне еще лучше понять Альберта. Он ведь обратился ко мне за помощью, и я знал, что помогу ему. А для осуществления этого должен был знать все. А дневник, как и любое творчество, является заметным отражением душевного состояния человека и формой его самовыражения; тем, что он хочет излить, о чем поведать, что на самом деле таится в его душе. Если бы Альберт сочинял книги, подобное можно было бы сделать по анализу его произведений. Но книги он не писал. И у него был дневник. Мне этого хватило.
       ...................................................
      
       Любые записи автора напрямую раскрывают его подсознание, в котором таятся мотивы его мыслей и всего последующего поведения. Альберт сублимировал в творчество (ведение дневника это творческий акт) свои страхи, кошмары, тревоги, беспокойство, то есть то, что еще со времен Фрейда подпадало под симптоматику невроза. И уже само его творчество можно расценивать не иначе как попытку выхода из подобного состояния. Способность если не избежать его, то хотя бы отдалить наступление тех страшных последствий, которые грозили отразиться на его душевном состоянии и были вызваны, конечно же, всей той ужасающей симптоматикой болезни, носившей название невроз.
       Именно сублимация это как раз и есть то, что Альберт изливал на страницы дневника и отчего ему становилось заметно легче жить, позволяя хоть на миг унимать душевную боль. А отсюда высвечивается роль сублимации, которая не только важна, но и главным образом просто необходима.
       Альберт сублимировал на страницы то, что было скрыто в его подсознании и это значительно помогло мне приоткрыть завесу над тайной понимания его личности. Причем, замечу, определенная часть того, о чем пишет автор, скрыто и от него самого. Это также верно, как и то, что уже при нашем общении он иной раз вкладывал иной смысл в то или иное событие, произошедшее с ним, фактически не замечая истину, потому что та была надежно упрятана в подсознание.
       ...................................................
      
       У Альберта явно прослеживалось зависание в Эдиповом комплексе. По Фрейду в Эдиповом комплексе как раз и зарождаются все те главные противоречия, которые, откладываясь глубоко в подсознание, влияют на последующую жизнь человека.
       Как известно, чем строже был отец в детстве маленького мальчика - тем сильнее в последствии будет его совесть, которая станет довлеть над личностью выросшего мальчика. Ведь как раз при выходе из Эдипова комплекса для сына задача состоит в том, чтобы отделить свои либидозные желания от матери и использовать их для выбора постороннего реального объекта любви, а значит тем самым примириться с отцом. И потому бессознательно Альберт понимал, что единственной возможностью выйти из-под влияния Эдипова комплекса будет его женитьба (невеста и будущая жена - как сексуальный объект переключения от вытесненного желания стать на роль отца и обладать матерью). Однако это понимает и отец Альберта, который очень негативно относился к увлечениям сына женщинами, считая их недостойными его сына проститутками. Причем конфликт отца и сына назревал давно, но реального повода "зацепиться" не было. Отец Алберта был достаточно успешным предпринимателем. Его фирма процветала и все время расширялась, так что периодически приходилось брать до на работу дополнительный персонал, увеличивая штат. Но какое обвинение Альберту мог выдвинуть отец?
       Напомню, что Эдипов комплекс по мере взросления ребенка вытесняется в его подсознание, и находясь в подсознании оказывает влияние на мотивы поведения повзрослевшего мальчика. В случае с Альбертом можно было говорить, что именно под таким влиянием он оказался. К тому же у Альберта внезапно умерла мать. И после ее смерти у него появилось то безразличие от жизни, после которого он стал уже не так бояться своего отца. Вернее, авторитета отца. Да и сам отец как-то сник, став, по словам Альберта, менее деятелен.
       Таким образом можно предположить, что отец Алберта подсознательно чувствовал, что начинает терять власть над сыном и искал реванша чтобы расквитаться. И повод такой вскоре нашелся.
       Как известно, просьба одного человека к другому изначально как бы ставит его в некую зависимость. И вероятно именно подобный момент уловил отец, когда к нему в спальню зашел сын - посоветоваться по поводу того, что пригласил далекого друга из другой страны на свою предполагаемую свадьбу. И уже тут отец Альберта решил не упустить своего шанса и по полной расквитаться с выходившим из под контроля ребенком, показав свою власть и желая вернуть сына в подчинение, а значит и в зависимость от себя. А так как фактически причины, из-за которой он мог хоть в чем-то обвинить сына не было, то ему ничего не оставалось, как ее придумать.
       - Алберт, - сказал отец, растянув рот в улыбке. - Послушай. Ты пришел ко мне с просьбой оплатить твою свадьбу и приезд твоих друзей. Сама по себе просьба, разумеется, делает тебе честь, но и при этом я хочу, чтобы ты рассказал мне всю правду. После смерти матери у меня в фирме творятся странные дела. Ты же все время занимаешься чем-то другим, никак не собираясь помогать мне. А ведь когда я умру то фирму планирую оставить тебе.
       - Да, но у меня своя работа, - пробовал оправдываться Альберт.
       - Да к чему такая работа, которая не приносит денег! - воскликнул отец. - Может хватит заниматься ерундой? Пора зарабатывать нормальные деньги. А это можно сделать только работая сам на себя.
       - То есть на тебя, - съязвил Альберт.
       - Так тебе же все достанется!
      
       Альберт попытался успокоить отца, уверив, что, как бы то ни было, отец для него остается самым любимым и главным. Затем он укладывает отца в постель, заботливо укрывает его пледом, и собирается потихоньку уйти, оставив отца одного. По всей видимости страх перед отцом в нем изжит еще не до конца, а потому он выбирает самое простое, что на тот момент ему видится - постараться поскорее уйти от отца. Другими словами - спрятаться. Словно он еще ребенок, и как ему всегда казалось, единственная возможность избежать проявления власти отца - это просто-напросто скрыться в другой комнате. То есть в любом месте где нет отца.
       Однако он явно недооценил своего родителя. Недооценил его влияние. Чем вскоре и поплатился.
       - Ты что ж, собираешься вот так просто уйти? - поинтересовался отец, придавая, казалось, большое значение ответу.
       - Да, - честно признался Альберт.
       - Нет! - закричал отец, который вскочил и отбросил плед с такой силой, что тот накрыл самого Альберта.
       - Ты... ты маленький негодяй! - продолжал кричать отец. - Ты хочешь моей смерти, хочешь, чтобы я ушел навсегда в другой мир, и тогда ты... тогда ты...
       - Ничего я не хочу, - честно признался Альберт. - Все что мне необходимо, это чтобы ты просто успокоился. Давай все оставим как прежде.
       - А как прежде? - не понял отец, на миг вроде как успокоившись, но вскоре не дожидаясь ответа сына взорвался новым потоком брани.
       - Послушай, - обратился к нему Альберт. - Я ни в чем не виноват. Все что я хочу, это чтобы просто...
       - Нет! Тебе этого никогда не удастся!
      
       Казалось, череда взаимных упреков не прекратится никогда. Но внезапно отец стих.
      
       - Я принял решение, - ответил он.
       - Какое? - с внезапно появившимся ужасом проговорил Альберт.
       - Ты должен всю жизнь нести свои страдания.
       - За что? - не понял Альберт.
       - За то, что так поступаешь со мной. За то, что я с твоего младенчества мучился от тебя. За то, что ты... ты...
       - Что я?
       - Ты предатель, - выдохнул отец.
       - В чем мое предательство? - пытался защищаться сын.
       - Еще только стоило тебе родиться, я уже знал, что в тебе сидит бес, - слегка задыхаясь от ужаса и гнева произнес отец. - Но мне тогда еще казалось, что можно все исправить. Но вот теперь я понимаю, что этого никак невозможно. Ты совершеннейший негодяй. И должен умереть.
       - Умереть? - не понял Альберт.
       - Да! - ответил отец. - И еще. Я отказываюсь от тебя. Ты мне больше не сын.
       - Да что с тобой происходит? - пытался остановить его Альберт, но он уже все больше и больше понимал, что сделать подобное невозможно. И все что ему оставалось, уйти.
       - Куда это ты? - не понял отец, вскочив с постели и в упор уставившись на него. - Я никуда тебя еще не отпускал.
       - А я всю жизнь должен спрашивать разрешения? - решился на протест Альберт.
       - Да, - самодовольно протянул отец. - Всю жизнь ты будешь расплачиваться за собственные поступки, пока не поймешь, что у тебя нет иного выхода как полностью мне подчиниться, и по крайней мере до моей смерти заниматься тем, чем буду говорить тебе я, а не считать необходимым ты.
      
       Альберт еще несколько минут выслушивал то, что говорил отец, а когда тот замолчал, вышел из квартиры и побрел по улице, понимая, что фактически ему не выпутаться из оков власти отца. Но ведь и жить с ним вместе он не мог. Любые слова отца все больше и больше вызывали в нем раздражение. Раздражения - никогда никому не высказываемого. При том что любая его работа - было лишь ничто иное, как как желание заслужить уважение отца. Тем самым словно встать с ним на один уровень, показать свою значимость. А это и есть один из способов высвободиться от довлеющего над ребенком (пусть в данном случае и "повзрослевшим") Эдипового комплекс, заключающегося в данном случае в чрезмерно активном влиянии отца. Ведь именно эта самая власть отца всегда заставляла Альберта корректировать судьбу в соответствии с таким влиянием. Достаточно неприятным по сути, но по всей видимости неизбежным. Да у него, как он понимал, и выхода-то нет. Все его попытки хоть как-то высвободиться из под влияния родителя заканчивались провалом. Слишком много раньше он подчинялся. Слишком опасным ему казалось то, что он решил задумать. Если когда бы решил, конечно. Потому что фактически это было невозможно.
       Впрочем, так ли на самом деле все невозможно из того, что нам кажется невозможным? Не есть ли это всего лишь удобная зацепка за нечто, казалось, спасительное, а на самом деле никак не решающее вопрос, а лишь уводящее и дальше от цели. Быть может наоборот, размышлял Алберт, ему следовало перестать беспокоиться так, как он это делал раньше, и просто посмотреть на все с других позиций.
       - Каких? - тут же спросил он себя и понял, что ответа найти ему не удастся. Всю жизнь он пытался заниматься этими поисками ответов, но всякий раз ощущал, что словно наталкивается на бездну откровенного непонимания.
      
      

    Глава 10

       - Скажите, мой случай слишком серьезен, чтобы я мог надеяться на улучшения жизни, или все-таки есть надежда? - чуть с придыханием в голосе посмотрел на меня Альберт.
       - Нет таких сложностей, которые невозможно было бы решить, - уверенно ответил я. - Просто бывают ситуации, которые тем самым позволяют и изменяться нам самим, совершенствуясь.
       - Я понял Вас, - ответил Альберт, улыбнувшись от чего-то своего, нахлынувшего в душе.
       - И еще, - посмотрел я на него. - Всегда и во всем необходимо не только тупо тратить жизнь в поисках истины, но и порой следует внимательно смотреть на происходящее и относиться к этому с позиции просто того, что с нами случается то, что случается. Причем, если это все же случается с нами, то не иначе как к этому привели некие события, кои происходили с нами в прошлом. Ничего не бывает словно само по себе. Всегда есть следствия и закономерности. И это тоже надо учитывать.
       - Значит я могу надеяться на выздоровление? - с надеждой посмотрел на меня Альберт.
       - Разумеется, - спокойно ответил я, хотя понимал, что для того, чтобы наступило окончательное выздоровление, Альберту потребуется приложить немало усилий. И в первую очередь, конечно, работать над собой.
       - А что Вы можете сказать в отношении моей любви? - поинтересовался Альберт.
       - Любви? Да любовь у Вас именно такая, какой Вы заслуживаете.
       - То есть?
       - Понимаете, свыше каждому из нас даются именно те испытания, которые каждый из нас способен выдержать. И точно также это касается любви или иных страданий. Все случается именно для искупления наших прежних грехов. Надо все именно так понимать.
       - Получается, никто счастливо жить не будет?
       - Я этого не говорил. Просто если кто-то живет и думает: почему сейчас он испытывает какие-то трудности, то надо понимать, что все что происходит сейчас - это ненадолго и временно, потому что чем больше человек испытывает страданий сейчас, тем легче будет ему после.
       - В другой жизни?
       - Нет, еще в этой, - улыбнулся я. - Смерть и жизнь после смерти мы сейчас не рассматриваем.
       - Вы хотите сказать, что если я сейчас страдаю, то после мне воздастся за мои страдания и станет жить легче?
       - Ну, если упрощенно, то примерно так, - ответил я, посмотрев на Альберта.
       - А нельзя ли сейчас не страдать и жить счастливо?
       - Нет. Впрочем, может, конечно, кому-то это и удается, но в подавляющем большинстве подобного не бывает. По крайней мере на моей памяти такого не припоминается.
       - Неужели тогда обязательно во всем страдать? - недоуменно произнес молодой человек.
       - Ну почему же во всем? Ведь даже Ваша жизнь, - она же не целиком и полностью состоит из страданий? Вы ведь еще и живете. И порой живете очень даже неплохо.
       - Да, это так, - согласился со мной Альберт. - Ну а вот если объяснить как-нибудь по научному: что же все-таки со мной происходит в моих любовных отношениях? Неужели мне невозможно обрести счастье и радость в любви?
       - Почему же невозможно? Вполне даже возможно. Просто требуется для этого приложить определенные усилия. Понимаете, усилия! А просто так, чтобы взять и все, нет, это, пожалуй, уж слишком просто. А вы не такой простой человек, чтобы в вашей жизни все было по простому.
       - Понятно, - кивнул головой Альберт, задумавшись.
       - Видите ли, - посмотрел я на него, прикидывая про себя, насколько он способен в полной мере психологически вынести все, о чем ему скажу. - У Вас явно затянувшийся конфликт с родителями, и, прежде всего, с отцом. Вы, можно так сказать, еще не вышли еще из Эдипового комплекса, не разрешили этот конфликт. Отсюда с Вами и происходят все те чудеса, свидетелем коих вы являлись.
       - И в чем это выражается?
       - Хорошо, - решился я. - Если - как Вы выражаетесь - по научному, то два направления любви, создающие вместе нормальную любовь: телесное и сердечное, у Вас настолько связаны инцестуозно, что Ваша сексуальная деятельность фактически уступает место сердечному влечению и отсюда наступает ограничение в выборе объекта любви. Оставшаяся активной чувствительность ищет объект, который не напоминал бы о запрещенных инцестуозных лицах. Поэтому Ваша любовная жизнь расходуется в двух направлениях, это земная и небесная любовь. Где любите вы, там Вас не желают, а где Вас желают, там Вы не любите. Подобное чувство лучше нельзя охарактеризовать как определением психической импотенции.
       Ну а кроме того, за любого рода тиранией скрывается отношение к отцу. И именно этим объясняется Ваше желание избавления от тирании. По сути, только комплекс отца объясняет этот поступок, так как в бессознательном нашей психики отец и царь - одно лицо, как это нам известно из снов как здоровых людей, так и невротиков, а также из мифов и сказок. И также отсюда можно заключить, что мысль об избавлении от тирании, от власти отца - достаточно плотно когда-то засела в Вашем подсознании. Вы ведь никогда в полной мере не смирялись с существующим положением дел. И всякий раз стремились хоть каким-то образом избавиться от власти шаблонных порядков, навязываемых, например, чиновничье-управленческим аппаратом. В Вашей профессиональной практике - я имею в виду Вашу работу юристом - Вы ведь не раз сталкивались с чиновниками, я прав?
       - Правы, - Альберт кивнул.
       - Вот и происходит, что Вы словно сами давали понять чиновникам, что установленные ими порядки, нормы и табу на Вас не распространяются. А ведь чиновники, это также как и начальники, полицейские и прочее - не иначе как образцы отца. Вот почему мне вполне понятно, что даже сталкиваясь с, казалось, непреодолимыми по жизни препятствиями, вы все равно не останавливаетесь перед трудностями и делаете все новые и новые попытки на пути к намеченной цели. Причем сами попытки в таком случае начинают выполнять экзистенциальный характер, ибо помимо прочего - постоянный поиск свидетельствует еще и о поиске вообще смысла жизни, поиске оправданности своего существования, необходимости его. И начав со стремления высвободиться от инцестуозной зависимости и желания избежать довлеющей над Вами власти отца (фактически это Эдипов комплекс) - Вы всеми силами стремитесь к чему-то большему. Желанию вообще найти себя. Или я не прав?
       - Правы, - кивнул Альберт.
       - А далее происходит то, что наряду с уже существующей целью, при которой проявляется Ваша, как я бы сказал, упертость, на каком-то этапе присоединяется еще одна целевая задача: найти себя. И потому Вы словно становитесь навечно обречены на некий вечный поиск, с выраженной к тому же теологической подоплекой. В итоге обогащенное новыми желаниями подсознание обрекает Вас на вечное движение. Вы уже не способны остановиться и все ищите и ищите тот объект любви, который бы вам подошел. Забывая при этом что подобное может быть не нужно самому объекту любви, то есть той или иной Вашей избраннице. Кстати, знаете, что я еще заметил?
       - Что? - с некоторым то ли удивлением, то ли страхом посмотрел на меня Альберт.
       - Я обратил внимание, что на определенном жизненном этапе Вы начинали понимать, что Ваш поиск себя ни что иное, как стремление продемонстрировать свою значимость. Тем самым как бы стать на один уровень с отцом. И тогда уже речь идет о таком психическом механизме как идентификация, то есть отождествление.
       - Это как? - не понял Альберт.
       - Все просто. Влечение любого человека к какому-нибудь лицу может пойти в двух направлениях. Можно стремиться овладеть этим лицом, как, например, в период Эдипова комплекса ребенок стремится овладеть матерью. Но можно стремиться отождествить себя с этим лицом, совпасть с ним, стать таким же как он, впитать его в себя. Понимаете?
       Альберт заворожено слушал.
       - И как раз именно такое Ваше отношение к отцу, - продолжил я. - Бессознательно Вы хотели стать как отец, уподобиться ему. Подобного рода отношения связаны с самою раннею оральною (ротовою) фазою развития ребенка и всего человеческого рода. В этой фазе ребенок (как и доисторический человек) не знает другого подхода к объекту, кроме как поглощения; все, что представляется ему ценным, он стремится тотчас же захватить в свой рот и ввести его таким образом в свой организм. Стремление к подражанию является психическим заместителем более древнего поглощения. Идентификацией (отождествлением) объясняется возникновение у Вас совести. Ведь для этого наибольшее значение имело именно Ваше отождествление себя с отцом в период переживания Эдипова комплекса. Вы, тогда ребенок, впитывали в себя отца с его мужеством, с его угрозами, приказаниями, запретами. Отсюда суровые и жесткие требования, которые порой вы предъявляете к себе. Да и ведь не только подобное встречается у Вас. Через это проходят все люди без исключения! Словосочетание: "Ты должен" - впервые звучало в душе человека как голос отца в эпоху Эдипова комплекса; вместе с этим комплексом он вытесняется в бессознательное, откуда продолжает звучать как внутренний авторитет долга, как высшее, независимое от внутреннего "Я" веление совести.
       - Неужели так все серьезно? - искренне удивился Альберт.
       Я на миг задержал на нем взгляд. Мне хотелось понять, насколько он действительно понимает все, о чем я ему говорю. Я решил, что понимает. И потому продолжил.
       - Видите ли, уважаемый Альберт. - Так исторически сложилось, что первоначально малолетний мальчик испытывает любовь к матери как к желаемому объекту, и к отцу как к объекту восхищения, на которого он хотел бы походить, с которым он хотел бы идентифицироваться, то есть отождествиться с ним. Постепенно любовь к матери вызывает желание устранить отца, занять его место.
       - То есть получается, что за стремлением демонстрации своей значительности будет скрываться ни что иное, как моя попытка выйти из Эдипова комплекса? - уточнил Альберт, точно уловив мои мысли.
       - Верно, - ответил я. - И это станет возможно в том числе и за счет переориентации на новый сексуальный объект.
       Альберт удовлетворённо кивнул.
       - И вот как раз тогда Вы начнете претворять в жизнь великую задачу - отход от родителей, то есть высвобождение от Эдипового комплекса, - продолжил я. - Ведь только после решения такой задачи Вы сможете перестать быть ребенком и стать членом социального целого.
       - А как это будет возможно? - спросил Алберт.
       - Понимаете, тут фактически все просто. Для Вас как сына задача состоит в том, чтобы отделить свои либидозные желания от матери и использовать их для выбора постороннего реального объекта любви. Это значит, что бессознательно Вы должны примириться с отцом, если остались с ним во вражде, или освободиться от давления отца, если в виде реакции на детский протест попали в подчинение к нему. Скажу даже более. Подобные задачи стоят перед каждым. И, к сожалению, очень редко их удается решить самым лучшим образом, то есть правильно в психологическом плане. При этом некоторым людям, тем же невротикам, это решение вообще не удается. И тогда сын всю свою жизнь склоняется перед авторитетом отца, будучи не в состоянии перенести свое либидо на посторонний сексуальный объект.
       - Как все сложно, - вздохнул Альберт.
       - На самом деле не совсем так, - улыбнулся я. - Да, это определенная работа над собой. Но уверяю Вас, что она того стоит. Ведь если не высвободиться из под влияния отца, то невозможно и разрешить собственные внутренние противоречия. А значит и не удастся реализовать собственное либидо, потому как все девушки, что будут Вам попадаться, будут вести себя таким образом, что отношения с ними покажутся Вам очень и очень странными, а значит на каком-то этапе вновь произойдёт расставание.
       - А что по поводу невроза? У меня он есть?
       - Давайте начнем с того, что такое вообще невроз, - улыбнулся я. - Ведь мы должны говорить на одном языке, а для этого мне следует немного ввести Вас в курс дела. Не помню, говорил ли я Вам, что существует психоаналитическое разграничение между актуальными неврозами (их происхождение связано с действиями внешней среды в режиме "здесь и сейчас") и психоневрозами (причина их возникновения в переживаниях, полученных в раннем детстве), выделяя в единую группу такие актуальные неврозы как неврастения, невроз страха и ипохондрия, которые не поддаются психоаналитическому лечению (в отличие от психоневрозов). Среди психоневрозов выделяются невроз навязчивых состояний (при развитии которого больные заняты мыслями, которые им неинтересны, и вынуждены повторять однотипные действия, благодаря которым наступает временное избавление от невроза; то есть перед нами обсессивно-компульсивное расстройство), невроз переноса (истерия, невроз страха и невроз навязчивых состояний) и нарциссический невроз (парафрения, паранойя; больные нарциссическим неврозом недоступны психоаналитическому лечению). К травматическим неврозам относятся неврозы, развившиеся вследствие перенесенных катастроф и прочих аварий (фиксация у подобных больных происходит на моменте травмы). Таким образом, все неврозы рассматриваются с травматической точки зрения. При этом тревога может объясняться сложившейся конфликтной ситуацией. Однако, если при неврозе характера мы сталкиваемся с порождающей тревогу ситуацией, нам всегда приходится учитывать имевшие место ранее состояния тревоги, чтобы объяснить, почему в данном конкретном случае возникла и была вытеснена враждебность. Мы обнаружим, что эта тревожность являлась результатом существовавшей ранее враждебности. Для более полного понимания вопроса нам необходимо возвращаться к детству.
       - Снова к детству? - вздохнул Альберт.
       - Именно так, - заметил я. - Ведь иначе нам будет не разобраться с тем, что происходит сейчас. Понимаете, моя задача реально помочь Вам. И для этого я хочу рассказать как можно больше, чтобы мы вместе делали одно дело.
       - Я понял, - согласился Альберт, продолжив слушать.
       - Вы готовы? - на всякий случай спросил я, и получив утвердительный кивок от молодого человека, продолжил.
       Итак. Если мы начнем исследовать истории детства людей, страдающих неврозом, то общим знаменателем для всех них является окружающая среда. Главным злом в этом случае будет отсутствие подлинной теплоты и привязанности. Ребенок может вынести очень многое из того, что часто относится к травматическим факторам, но лишь до тех пор, пока в душе чувствует, что является желанным и любимым. При этом ребенок очень тонко чувствует, является ли любовь подлинной, и его нельзя обмануть никакими показными демонстрациями. Главная причина того, почему ребенок не получает достаточной теплоты и любви, заключается в неспособности родителей давать любовь вследствие их собственных неврозов. В этом случае родители маскируют реальное отсутствие теплоты заявлениям, что делают все ради ребенка, и якобы учитывают интересы только его.
       - Впрочем, вопрос детей Вас может сейчас и не интересует, - посмотрел я на Альберта. - Но, во-первых, загадывать о том, что у Вас никогда не будет детей, отданных Вам на воспитание, Вы не можете. А во-вторых, это все-таки нам необходимо для более лучшего понимания как раз Вашего случая. Ибо он, на мой взгляд, весьма и весьма характерен, распространен и в то же время индивидуален.
       Я посмотрел на Альберта. По всему было заметно, что я здорово его заинтересовал, и потому продолжил.
       - Итак, - сказал я. - При анализе детей и взрослых за свою врачебную практику я часто обнаруживал различные действия или формы отношения родителей к детям, такие, как предпочтение других детей, несправедливые упреки, непредсказуемые колебания между чрезмерной снисходительностью и презрительным отвержением, от временной невнимательности до постоянного вмешательства и ущемления самых насущных и законных желаний. Например, попытки расстроить дружбу ребёнка с кем-то, высмеять проявление независимого мышления, игнорирование его интересов -- будь то художественные, спортивные или технические увлечения. В целом такое отношение родителей если и не умышленно, то все равно означает ломку воли ребенка. Однако родители забывают, что дети могут выносить лишения только если чувствуют, что они необходимы. Ребенок не против приучения к чистоте, если родители не перегибают в этом деле палку и не принуждают к ней ребенка с утонченной или явной жестокостью. Ребенок также не против того, чтобы его иногда наказывали, но при условии, что в целом он чувствует к себе любовь, а также считает данное наказание справедливым, а не преследующим цель причинить ему боль или унизить его. Ревность также может играть отрицательную роль и быть источником ненависти как у детей, так и у взрослых. Ревность может проявляться при соперничестве детей в семье.
       - Давайте подробней поговорим о ревности, - предложил я Альберту, и получив его утвердительный кивок, продолжил. - Рассматривая ревность относительно Эдипового комплекса, обнаруживается разрушительная роль глубинных реакций ревности в отношении одного из родителей. Ревность провоцировала страх и оказывала длительное травмирующее влияние на формирование характера и личных отношений. По сути, Эдипов комплекс -- это глубинная основа неврозов. Некоторые реакции ненависти легко возникают как в отношениях между родителями и детьми, так и людей, ведущих тесную совместную жизнь. При этом ревность присуща людям и искусственно стимулируется той атмосферой, в которой растет ребенок. Среди факторов провоцирующих ревность можно считать отсутствие теплоты и дух соперничества. Кроме того, невротичные родители обычно недовольны своей жизнью, не имеют удовлетворительных эмоциональных или половых отношений и поэтому склонны делать детей объектами своей любви. Они изливают свою потребность в любви на детей. Их выражение любви всегда крайне эмоционально насыщенно. При этом именно невротичные родители своим запугиванием и нежностью зачастую вынуждают ребенка к страстным привязанностям, со всеми их скрытыми смыслами ревности.
       - Получается, виноваты сами родители?
       - Видите ли, - поправил я очки, посмотрев на Альберта. - Существуют определенные психические реакции, которые ребенок испытывает при невротичных родителях. Например, часто имеют место различные опасности, возникающие вследствие вытеснения критики, протеста или обвинений, и одна из них заключается в том, что ребенок вполне может взять всю вину на себя и ощутить себя недостойным любви. Опасность, которая заключается в этом, означает, что вытесненная враждебность может породить тревожность. Имеется несколько причин, действующих в различной степени и сочетаниях, почему ребенок, растущий в такой атмосфере, будет вытеснять враждебность: беспомощность, страх, любовь или чувство вины. Ребенок в течение многих лет проявляет свою беспомощность, находясь в зависимости от окружающих его людей в удовлетворении всех своих потребностей. После первых двух или трех лет жизни происходит переход от биологической зависимости к той форме зависимости, которая затрагивает психическую, интеллектуальную и душевную жизнь ребенка. Это продолжается до тех пор, пока ребенок не созреет для начала взрослой жизни и не станет способен взять жизнь в свои руки. Однако, скажу я Вам, имеются весьма значительные индивидуальные различия в той степени, в которой ребенок остается зависимым от своих родителей. Все это связано с тем, чего хотят достичь родители в воспитании своего ребенка: или это стремление сделать ребенка сильным, храбрым, независимым, способным справляться со всевозможными ситуациями, или их главным стремлением является дать ребенку уют, сделать послушным, продлить его инфантильное неведение окружающего мира, то есть -- искусственно продлить инфантильность психики повзрослевшего ребенка до двадцатилетнего возраста и более. При этом у детей, растущих в неблагоприятных условиях, беспомощность обычно искусственно закреплена вследствие запуганности, сюсюканья или вследствие того, что ребенка воспитывают и держат в состоянии эмоциональной зависимости. Чем более беспомощным делается ребенок, тем в меньшей степени он может осмелиться на сопротивление в своих чувствах или действиях. Страх может вызываться угрозами, запретами и наказаниями, и путем наблюдаемых ребенком эмоциональных взрывов несдержанности и сцен насилия; он может возбуждаться также таким косвенным запугиванием, как внушение ему мысли об огромных жизненных опасностях, связанных с микробами, уличным движением, незнакомыми людьми, невоспитанными детьми, лазанием по деревьям и др. Чем сильнее ребенок переполняется страхами, тем меньше будет он осмеливаться показывать или даже ощущать враждебность.
       - А что касается любви?
       - Вы имеете в виду Вши отношения с девушками?
       - Да, - смутился Альберт. - Видите ли, я все не могу понять, кто виноват в том, что мы расставались.
       - И Вы, конечно же, считаете виновным исключительно себя?
       - Да.
       - Но при этом рассчитываете, что в науке существует нечто, что способно бы Вас оправдать?
       - Да, - еще больше смутился Альберт.
       - А знаете, вы ведь в какой-то мере правы, - ответил я. - В отношениях между двумя людьми всегда и ответственность несут именно двое. Причем, такие отношения, опять же, закладываются в глубоком детстве. И вот как раз любовь может стать одной из причин для вытеснения враждебности. Когда отсутствует искренняя привязанность, часто имеют место обильные словесные заверения в том, насколько сильно родители любят ребенка и как они готовы всем пожертвовать для него. Ребенок, в особенности если он запуган, может цепляться за этот суррогат любви и бояться нашалить, дабы не потерять эту награду за свое послушание. Тем самым ребенок вытесняет свою враждебность по отношению к родителям, потому что опасается, что любое ее проявление ухудшит его отношения с родителями. Понимаете? - посмотрел я на Альберта. - Маленьким человечком попросту движет страх, что родители его бросят или будут настроены против него. А ведь помимо этого очень часто ребенку внушают вину за любые чувства или проявления сопротивления. Родители словно говорят, что ребенок является недостойным в их глазах если выражает негодование и обиду на родителей или нарушает установленные ими правила. И вот здесь я замечу, что эти две причины, заставляющие испытывать чувство вины, тесно взаимосвязаны. Чем сильнее ребенка заставляют ощущать свою вину, тем меньше он будет осмеливаться ощущать недоброжелательность или выступать с обвинениями в адрес родителей. Кроме того, чувство вины может развиться вследствие запретов против сексуального любопытства ребенка. В итоге все перечисленные факторы вытеснения враждебности порождают тревожность.
       - А тревожность это уже и есть невроз? - поинтересовался Альберт.
       - Не совсем. Ведь в данном случае развивается некая инфантильная тревожность, которая все же еще является недостаточным условием для развития невроза. Но в случае, если условия жизни не способствуют уменьшению тревожности, тогда тревожность приобретает устойчивый характер и усиливается, приводя к неврозу.
       - Понял, - согласно кивнул Альберт.
       - А вообще я могу заметить, что имеется огромная разница, будет ли реакция враждебности и тревожности ограничена теми обстоятельствами, которые вызвали у ребенка такую невротическую реакцию, или она разовьется во враждебную установку и тревожность по отношению к людям вообще. Например, если ребенку повезет иметь любящую бабушку, понимающего учителя, нескольких хороших друзей, и так далее, то его опыт общения с ними может предохранить от убеждения, что от других людей можно ожидать только плохого. Но чем более травмирующими являются его переживания в семье, тем более вероятно, что у ребенка разовьется не только реакция ненависти по отношению к родителям и другим детям, но также недоверчивость или злобное отношение ко всем людям. И чем больше ребенка изолируют, препятствуя приобретению им собственного опыта, тем с большей вероятностью развитие будет идти в этом направлении. Чем сильнее ребенок скрывает недовольство своей семьей, например, путем подчинения установкам родителей, тем в большей степени он проецирует свою тревожность на внешний мир и, таким образом, приобретает убеждение, что мир в целом опасен и страшен. В таком случае ребенок, выросший в подобной негативной для его психики обстановке, будет воспринимать даже безобидное поддразнивание как жестокое отвержение. Он станет более ранимым и обидчивым чем другие и менее способным к самозащите. И это может привести к одиночеству во взрослой жизни, потому что отдельные острые реакции на частные провоцирующие ситуации кристаллизуются в склад характера. А значит у него может развиться невроз или глубинная тревожность, связанная, в свою очередь, с глубинной враждебностью. Понимаете? Вам это, кстати, ничего не напоминает?
       Я заметил, что Альберт стал меня слушать еще внимательнее. По всей видимости он понял, что в рассмотрении вопрос невроза я в первую очередь имел его жизненный случай. Желая удержать его интерес, я поспешил продолжить.
       - Итак, - произнес я, подняв вверх указательный палец и смотря прямо в глаза молодому человеку, который слушал меня затаив дыхание. - Глубинная тревожность в итоге лежит в основе вообще отношения к людям. В то время как отдельные или частные состояния тревоги могут быть вызваны действующей в данный момент причиной, глубинная тревожность продолжает существовать, даже если в наличной ситуации нет никакого специального ее возбудителя. Если сравнить невротическую картину в целом с состоянием невротической нестабильности в обществе, то глубинная тревожность и глубинная враждебность будут соответствовать лежащим в основании такой нестабильности недовольству и протестам против режима. Поверхностные проявления могут или полностью отсутствовать в обоих случаях или же проявляться в разнообразных формах. В масштабах государства они могут проявиться в виде восстаний, забастовок, собраний, демонстраций; в психологической сфере формы тревожности могут проявляться во всевозможных симптомах. При этом все проявления тревожности проистекают из общей основы. В простых ситуативных неврозах глубинная тревожность отсутствует. Она образуются вследствие невротических реакций на отдельные конфликтные ситуации, в которых участвуют люди. Ничто не может лучше прояснить значение глубинной тревожности, чем сравнение отдельных реакций в случаях невроза характера со случаями, которые относятся к группе простых ситуативных неврозов. Последние встречаются у здоровых лиц, которые оказываются неспособными сознательно разрешить конфликтную ситуацию, неспособны ясно осознавать природу конфликта, а значит и неспособны принять ясное решение. Одним из наиболее выступающих различий между этими двумя типами неврозов является поразительная легкость достижения терапевтических результатов в случае ситуативного невроза. Вот почему в Вашем случае еще совсем даже не все потеряно. Тогда как если бы мы взяли за основу неврозы характер, то тогда нашему терапевтическому лечению пришлось бы преодолевать огромные препятствия. Но и в любом случае лечение невроза продолжается в течение длительного периода времени. Иногда даже слишком долго для того, чтобы пациент мог дождаться выздоровления. Но ситуативный невроз разрешается сравнительно легко. Внимательное обсуждение ситуации часто оказывается не только симптоматической, но также каузальной терапией. В других ситуациях каузальной терапией является устранение затруднения путем смены окружающей обстановки.
       - А какие признаки тревожности? - решил уточнить Альберт.
       - Здесь тоже все просто и достаточно заметно, - ответил я. - Сама по себе глубинная тревожность, а мы должны говорить именно о ней, проявляется как чувство собственной незначительности, беспомощности, покинутости, подверженности опасности, нахождения в мире, который открыт обидам, обману, нападкам, оскорблениям, предательству, зависти. В психозах часто встречается довольно высокая степень осознания наличия такой тревожности. У параноиков такая тревожность ограничивается отношениями с одним или несколькими определенными людьми. У страдающих шизофренией имеет место острое ощущение потенциальной враждебности со стороны окружающего мира, столь интенсивное, что они склонны воспринимать даже проявляемую по отношению к ним доброту как скрытую враждебность. Однако в неврозах редко встречается осознание наличия глубинной тревожности или глубинной враждебности. Подспудное недоверие к каждому человеку может скрываться за поверхностным убеждением в том, что люди в целом являются вполне симпатичными; существующее глубинное презрение к каждому может быть замаскировано готовностью восхищаться. При этом глубинная тревожность может быть полностью лишена личностного характера и трансформирована в ощущение опасности, исходящей от грозы, политических событий, несчастных случаев, пищи, или в чувство того, что таких индивидов-невротиков преследует судьба. Но сам невротик обычно не осознает, что его тревожность в действительности относится к людям.
       - Я Вас понял, - вставил Альберт. - Сам не раз ощущал нечто подобное.
       - В том то и дело, - продолжил я. - Глубинная тревожность влияет на отношение человека к себе и другим. Она означает эмоциональную изоляцию, и сочетается с чувством внутренней слабости "Я". То есть глубинная тревожность закладывает конфликт между желанием полагаться на других и невозможностью сделать это вследствие идущего из глубины недоверия и враждебного чувства к ним и означает, что из-за внутренней слабости человек ощущает желание переложить всю ответственность на других, получить от них защиту и заботу. В то же самое время вследствие глубинной враждебности он испытывает слишком глубокое недоверие, чтобы осуществить это желание. И неизбежным следствием этого является то, что ему приходится затрачивать много энергии на укрепление уверенности в себе. Поэтому, чем невыносимей является тревожность, тем более основательными должны быть меры защиты.
       - Значит я могу научиться и защищаться от тревожности? - поинтересовался Алберт.
       - Разумеется! Существуют четыре основных способа защиты от базальной тревожности: любовь, подчинение, власть и реакция ухода, то есть отстранение. Первое средство, любовь, происходит по формуле: если вы меня любите, то не причините мне зла. Второе средство, подчинение, условно разделяется на ряд показателей, связанных с тем, относится оно или нет к определенным лицам или институтам. Например, это может быть подчинение общепринятым традиционным взглядам, религиозным ритуалам или требованиям некоторого могущественного лица. Следование этим правилам или повиновение этим требованиям будет служить определяющим мотивом для всего поведения. Такое отношение может принимать форму необходимости быть "хорошим", хотя дополнительная смысловая нагрузка понятия "хороший" видоизменяется вместе с теми требованиями или правилами, которым подчиняются. Когда же отношение подчинения не связано с каким-либо социальным институтом или лицом, оно принимает более обобщенную форму подчинения потенциальным желаниям всех людей и избегания всего, что может вызвать возмущение или обиду. В таких случаях человек вытесняет любые собственные требования, критику в адрес других лиц, позволяет плохое обращение с собой и готов оказывать услуги всем.
       - И такое бывает, - констатировал факт Альберт. - Но как-то... - он задумался.
       - Неосознанно? - посмотрел я на него.
       - Верно, - закивал головой Альберт. - Неосознанно.
       - В том-то и дело, - произнес я. - Далеко не всегда люди осознают тот факт, что в основе их действий лежит тревожность, и твердо верят, что действуют таким образом, руководствуясь идеалами бескорыстия или самопожертвования, вплоть до отказа от собственных желаний. Для обоих случаев формулой является: если я уступлю, мне не причинят зла. Отношение подчинения может также служить цели обретения успокоения через любовь, привязанность, расположение. Если любовь настолько важна для человека, что его чувство безопасности зависит от этого, тогда он готов заплатить за него любую цену, и в основном это означает подчинение желаниям других. А если человек оказывается неспособен верить ни в какую любовь и привязанность, тогда его отношение подчинения направлено не на завоевание любви, а на поиски защиты. Есть люди, которые могут чувствовать свою безопасность лишь при полном повиновении. У них столь велики тревожность и неверие в любовь, что полюбить и поверить в ответное чувство для них почти невозможно. Третье средство защиты от глубинной тревожности связано с использованием власти -- это стремление достичь безопасности путем обретения реальной власти, успеха или обладания. Формула такого способа защиты: если я обладаю властью, никто не сможет меня обидеть. Четвертым средством защиты является уход. Если предыдущие три средства рассматривали борьбу, противостояние, желание справляться с трудностями любым путем, то этот способ направлен на спасение путем бегства от мира. Подобное может достигаться различными способами, например накоплением определенного количества богатства для достижения независимости от других в удовлетворении своих потребностей, или же -- сведением таких потребностей до минимума.
       Замечу, что любой из четырех способов может быть эффективным в обретении желаемого успокоения. При этом отмечается удивительная параллель: вследствие того, что зачастую невозможно следовать только одному способу из-за чрезмерных требований, предъявляемых к себе, то случается так, что невротик может одновременно испытывать настоятельную потребность повелевать другими и хотеть, чтобы его любили, и в то же время стремиться к подчинению, при этом навязывая другим свою волю, а также избегать людей, не отказываясь от желания быть ими любимым. Именно такие абсолютно неразрешимые конфликты обычно являются динамическим центром неврозов. Наиболее часто сталкиваются стремление к любви и стремление к власти.
       Столкновение между желаниями человека и социальными требованиями не обязательно приводит к неврозам, но может также вести к фактическим ограничениям в жизни, то есть к простому подавлению или вытеснению желаний или к страданию. Невроз возникает лишь в том случае, если этот конфликт порождает тревожность и если попытки уменьшить тревожность приводят к защитным тенденциям, которые несовместимы друг с другом. Для избавления от глубинной (базальной) тревожности люди различаются по способам на тех, для кого главным стремлением является желание любви или одобрения, ради которых они способны идти на все, на тех, чье поведение характеризуется тенденцией к подчинению, к покорности и отсутствием каких-либо попыток самоутверждения, на тех, для кого доминирующим стремлением является успех или власть или обладание, и на тех, кто склонен к уединению и обретению таким образом независимости. При этом желание любви, тенденция к подчинению, стремление к влиянию или успеху и побуждение к уходу в различных сочетаниях имеются у всех индивидов, т.е. не только у невротиков. Поэтому все эти тенденции могут послужить успокоению от тревожности.
       Также я хочу заметить, что в неврозах очень часто встречается жажда любви и привязанности. При этом невротик зачастую оказывается неспособен здраво судить о том, какое впечатление он производит на других, поэтому и не в состоянии понять, почему его попытки установить дружеские, брачные, любовные, профессиональные отношения часто приносят неудовлетворенность. Такой человек-невротик склонен заключать, что виноваты другие, что они невнимательны, вероломны, способны на оскорбление, не замечая причину в себе. Согласитесь, ведь нечто подобное случалось и с Ваших мыслях?
       Альберт утвердительно кивнул.
       - В том-то и дело, - заметил я. - И вот когда происходит подобное, Вы, как и любой невротик, словно оказываетесь перед дилеммой: Вы не способны любить, но, тем не менее, Вам остро необходима любовь со стороны других.
       Альберт кивнул.
       - Кстати, если говорить о любви, то замечу, что намного легче определить, что не является любовью, чем то, что такое любовь. Можно очень глубоко любить человека и в то же время иногда на него сердиться, в чем-то ему отказывать или испытывать желание побыть одному. Но есть разница между такими, имеющими различные пределы реакциями гнева или ухода, и отношением невротика, который всегда настороже против других людей, считая, что любой интерес, который они проявляют к третьим лицам, означает пренебрежение к нему. Невротик интерпретирует любое требование как предательство, а любую критику -- как унижение. Это не любовь. Поэтому не следует думать, что любовь несовместима с деловой критикой тех или иных качеств или отношений, которая подразумевает помощь в их исправлении. Но к любви нельзя относить, как это часто делает невротик, невыносимое требование совершенства. Также следует считать несовместимым с понятием любви, когда видим использование другого человека только в качестве средства достижения некоторой цели, то есть в качестве средства удовлетворение определенных потребностей. Такая ситуация явно имеет место когда другой человек нужен лишь для сексуального удовлетворения или для престижа в браке. Данный вопрос очень легко запутать, в особенности, если затрагиваемые потребности имеют психологический характер. Человек может обманывать себя, считая, что любит кого-то, а это всего лишь благодарность за восхищение им. Тогда второй человек вполне может оказаться жертвой самообмана первого, например, быть отвергнутым им как только начнет проявлять критичность, не выполняя таким образом свою функцию восхищения, за которую его любили.
       Однако при обсуждении глубоких различий между истинной и псевдолюбовью мы должны быть внимательными чтобы не впасть в другую крайность. Хотя любовь несовместима с использованием любимого человека для некоторого удовлетворения, это не означает, что она должна быть целиком и полностью альтруистической и жертвенной. Это верно, как и то, что чувство, которое не требует ничего для себя, заслуживает названия "любовь". Люди, которые высказывают подобные мысли, скорее выдают собственное нежелание проявлять любовь, нежели свое глубокое убеждение. Конечно, есть вещи, которые мы ждем от любимого человека. Например, мы хотим удовлетворения, дружелюбия, помощи; мы можем даже хотеть жертвенности, если это необходимо. Различие между любовью и невротической потребностью в любви заключается в том, что главным в любви является само чувство привязанности, в то время как у невротика первичное чувство -- потребность в обретении уверенности и спокойствия, а иллюзия любви -- лишь вторичное.
       Иногда человек-невротик стремится к любого рода привязанности в целях успокоения, то есть он нуждается в любви и привязанности другого ради избавления от собственной тревожности. При этом такое стремление в его случае зачастую оказывается неосознанным. Невротик лишь чувствует, что перед ним тот человек, который ему нравится, или которому он доверяет, или к которому испытывает страсть. Но это может быть и не любовью, а лишь реакцией благодарности за некоторую проявленную по отношению к нему доброту, ответным чувством надежды или расположения, вызванным некоторым человеком или ситуацией. Тот человек, который явно или подспудно возбуждает в нем ожидания такого типа, станет автоматически наделяться важным значением и его чувство будет проявлять себя в иллюзии любви. Часто такие отношения осуществляются под маской любви, то есть при субъективном убеждении человека в своей преданности, между тем как в действительности данная любовь является лишь "цеплянием" за других людей для удовлетворения собственных потребностей. То, что это не искреннее чувство подлинной любви, обнаруживается в готовности его резкого изменения, которое возникает, когда не оправдываются какие-то ожидания. Один из факторов, важных для понимания любви -- надежность и верность чувства -- отсутствует в этих случаях. Поэтому если человек игнорирует личность другого, его особенности, недостатки, потребности, желания и прочее, то это скорее всего не любовь, а результат тревожности. Невротик, средством защиты которого является стремление к любви, оказывается не способен осознать свою неспособность любить. Большинство таких людей принимают собственную потребность в других людях за предрасположенность к любви.
      
       Альберт слушал меня настолько внимательно, что я видел насколько точно я затронул тему, интересующую его. Создавалось впечатление, что сейчас для него ничего не существовало. Ему было безразлично сколько прошло времени с начала беседы, какой сейчас день, месяц, год, что будет у него впереди или что осталось позади, все это разом отошло на другой план. И я вполне понимал молодого человека. Сколько сам я, бывало, забывал обо всем, стоило мне только нащупать золотую жилу в собственном анализе бытия.
       - Альберт, спасибо что слушаете и, как я вижу, понимаете меня. И благодарю Вас, что не обижаетесь. Ведь как Вы поняли, мной движет лишь исключительное желание Вам помочь. И я обязательно это сделаю. Вы мне верите?
       - Я верю Вам, - ответил Альберт.
       - А знаете, что может показаться особенно любопытным? - взглянул я на Альберта. - Ведь сам по себе невротик фактически оказывается не способен принять любовь, к которой вроде как стремился. Притом что даже если привязанность или любовь может дать ему внешнее спокойствие или даже ощущение счастья, то на самом деле это будет не так, ибо в глубине души невротик подобное воспринимает с недоверием, а то и подозрительностью или даже страхом. Он не верит в само чувство любви, потому что уверен, что никто его полюбить не сможет. Причем оказывается, уверен даже в том случае, если подобное противоречит его собственному жизненному опыту. У человека, который искренне любит других, не может быть никаких сомнений в том, что другие люди могут любить его. Но невротик может начинать искать в любви скрытые смыслы (которых там зачастую нет). Подозрительность -- весьма характерная черта индивидов с внутренней, глубиной, тревожностью. Поэтому, если привлекательная девушка открыто начнет проявлять любовь к невротику, он может воспринимать это как насмешку или даже как умышленную провокацию, так как не верит в то, что такая девушка может его полюбить. Такая любовь вызывает в невротике тревогу и страх зависимости. Поэтому он всяческим образом старается избежать ее. Причем эмоциональная зависимость (а любая зависимость есть манипуляции) действительно играет свою негативную роль. Обычный человек позволяет такой зависимости поглотить себя, а невротик всячески сопротивляется в ответ на любовь со сторону другого испытать позитивный отклик в собственной душе. Как вариант избегания подобного рода манипулятивного влияния на собственную психику -- сознательное игнорирование любви, внушение себе, что человек проявивший любовь, на самом деле преследует свои, одному ему известные цели; причем исключительно негативного порядка. Ситуация, порожденная таким образом, сходна с ситуацией человека, который голодает, но не осмеливается принимать пищу из-за страха быть отравленным.
       Рассматривая природу невротической любви, следует отметить, что первой отличительной чертой, которая поражает нас в невротической потребности в любви, является ее навязчивый характер. Всегда, когда человеком движет сильная тревожность, неизбежный результат этого -- потеря непосредственности и гибкости. Проще говоря, это означает, что для невротика получение любви -- не роскошь, не источник в первую очередь добавочной силы или удовольствия, а жизненная необходимость. Здесь заключена такая же разница, как в различии между "я хочу быть любимым и наслаждаюсь любовью" и "необходимо, чтобы меня полюбили, чего бы это ни стоило". Образно говоря, различие между тем, кто имеет возможность быть разборчивым в еде и испытывает удовольствие благодаря хорошему аппетиту, и голодающим человеком, который должен без разбору принимать любую пищу, так как не имеет возможности потворствовать своим прихотям. При этом основная ошибка невротика проявляется в том, что он стремится, чтобы его любили все люди, тогда как вполне достаточно (если так уж хочется) добиться любви только ряда конкретных лиц. Например, встречаются женщины, которые чувствуют себя несчастными и полны тревоги, если рядом с ними нет мужчины; они будут заводить любовную связь, вскоре разрывать ее, опять чувствовать себя несчастными и полными тревоги, начинать другую любовную связь, и так далее. То, что это не является подлинным стремлением к связи с мужчинами, видно по тому, что данные связи являются конфликтными и не приносят удовлетворения. Обычно эти женщины останавливаются на первом попавшемся мужчине, для них важно само его присутствие, а не любовная связь. Как правило, они даже не получают физического удовлетворения.
       Существует схожее поведение и у мужчин-невротиков, которые всяческими путями стремятся добиться расположения многих женщин (чем больше тем лучше), ни на ком конкретно не останавливаясь и чувствуя неловкость и беспокойство в компании мужчин. При этом мы должны говорить о том, что невротик будет платить любую цену за любовь, большей частью не осознавая этого.
       - Узнаю себя, - улыбнулся Альберт, который слушал меня очень внимательно.
       - В этом нет ничего странного, - ответил я. - Вы такой же человек как и остальные. И точно также совершаете и хорошие и плохие поступки. А равно как и испытываете страдание от отношения к Вам других людей. Но и ведь самое главное - это во всем разобраться.
       - Верно, - удовлетворенно кивнул Альберт.
       - Вот потому-то Вы и пришли ко мне.
       Альберт вновь кивнул.
       - А я помогу, - улыбнувшись, сказал я.
       - Спасибо, - поблагодарил меня Альберт.
       - Подождите благодарить, - улыбнулся я. - Сначала дослушайте до конца. Может что-то не понравится.
       - Да как это может нравиться или не нравиться, - ответил Альберт. - Вы меня учите жизни, я это понимаю, поэтому готов учиться и дальше.
       - Хорошо, - улыбнулся я. - Тогда продолжаем?
       - Продолжаем!
       Отлично. Мы остановились на любви. И вот здесь хочу обратить Ваше внимание, что как вариантом - наиболее частой платы за любовь является позиция покорности и эмоциональной зависимости. Покорность может выражаться в том, что невротик не будет осмеливаться высказывать несогласие со взглядами и действиями другого человека или критиковать его, демонстрируя только полнейшую преданность, восхищение и послушание. Когда люди такого типа все же позволяют себе высказать критические или пренебрежительные замечания, они ощущают тревогу, даже если их замечания безвредны. Подчинение может доходить до того, что невротик будет вытеснять не только агрессивные побуждения, но также все тенденции к самоутверждению, будет позволять издеваться над собой и приносить любую жертву, какой бы пагубной она ни была. Можно найти подобное родственным позиции подчинения. И в том и в другом случае явно проявляется эмоционально-невротическая зависимость, которая возникает в результате невротической потребности человека уцепиться за кого-то, дающего надежду на защиту. Такая зависимость не только может причинять бесконечные страдания, но даже быть исключительно пагубной. Например, встречаются отношения, в которых человек становится беспомощно зависимым от другого, несмотря на то, что он полностью осознает, что данное отношение является несостоятельным. У него такое чувство, словно весь мир разлетится на куски, если он не получит доброго слова или улыбки. Его может охватить тревога во время ожидания телефонного звонка или чувство покинутости, если человек, в котором он так нуждается, не может увидеться с ним. Но он не в состоянии порвать эту зависимость.
       - Я многое понял, - поблагодарил меня Альберт, заметив, что я сделал паузу, о чем-то задумался.
       - Многое, это хорошо. Определенно хорошо, - ответил я. - Но моя задача чтобы Вы поняли как можно больше, и желательно вообще все. Тогда это заметно поможет как в Вашей жизни в целом, так и в отношениях с женщинами в частности.
       - Спасибо, - поблагодарил Альберт.
       - Пожалуйста, - искренне ответил я и продолжил. - Обычно структура эмоциональной зависимости сложнее. В отношениях, в которых один человек становится зависимым от другого, присутствует сильное чувство обиды. Человек, попавший в зависимость от другого, бессознательно негодует по поводу этого факта, но продолжает делать все, что от него хотят, из страха потерять любовь. При этом такой человек может прийти к выводу, что подчинение было ему навязано другим человеком, упуская мысль о том, что он сам спровоцировал подобное поведение своей излишней тревожностью. В любом случае он должен приложить серьезное усилие, чтобы избавиться от такого рода зависимости. Потому что любая попытка приводит к росту чувства вины и беспокойству. К тому же у ряда невротиков эмоциональная зависимость вызывает страх, что их жизнь рушится. Поэтому одной из форм противостояния такие невротики выбирают способ не обращать внимание на любовь даже понравившегося ему человека, опасаясь, что в итоге это приведет к зависимости от этого человека. Также возможно, что в процессе ряда любовных неудач, подобные лица могут вырабатывать противоядие. Например, девушка, прошедшая через несколько любовных историй, каждая из которых заканчивалась ее зависимостью от очередного партнера, может выработать независимое отношение ко всем мужчинам, стремясь лишь к удержанию своей власти над ними, и не испытывая никаких чувств. В этом случае она действительно оказывается способна управлять мужчинами, но в душе (бессознательно) ощущает собственную неуверенность, умело скрывая ее; поэтому, если правильно подобрать ключик к душе такой девушки, то становится возможным спровоцировать в ней невротическую зависимость, а значит и заставлять ее делать все, что необходимо вам, в ответ, например, на бессознательное ощущение избавления от внутренних страданий и душевного равновесия когда вы находитесь рядом. В этом случае становится возможным управлять другим человеком, потому что он будет бояться потерять вас. При этом подобное можно использовать не только в любовных отношениях, но и просто в жизни, подчиняя к себе людей путем сначала провоцирования в их психике невритической зависимости, а позже умелым снятием волнения и беспокойства.
       - Значит у меня была не любовь, а ее невротическое проявление, - заметил Альберт.
       - Вы сами делаете выводы, - ответил я, улыбнувшись. - И если моя информация Вам поможет, я буду очень и очень рад. Поэтому с Вашего позволения продолжу. Особенностью невротической потребности в любви является ее ненасытность. Невротическая ненасытность может проявляться в жадности как общей черте характера, обнаруживаясь в еде, покупках, нетерпении. Большую часть времени жадность может вытесняться, прорываясь внезапно, например, когда человек в состоянии бессознательной тревоги (своего рода трансовом состояние) покупает много не нужных (модных) вещей. Также невротическая ненасытность может проявляться в стремлении жить за чужой счет. Жадность может проявляться в сексуальной ненасытности, или, например, в приобретении одежды, в осуществлении честолюбивых или престижных целей. При этом любая форма жадности связана с тревожностью, и помимо сексуального удовлетворения с партнером может проявляться в чрезмерной мастурбации или чрезмерной еде. Связь между сексуальным удовлетворением и едой показана тем фактом, что жадность может уменьшаться или исчезнуть, как только человек находит некую уверенность и покой: почувствовав любовь к себе, завоевав успех, выполнив творческую работу. Например, чувство что Вас любят может внезапно ослабить силу навязчивого желания делать покупки. С другой стороны, жадность может возникать или усиливаться как только возрастает враждебность или тревожность; человек может чувствовать непреодолимую потребность делать те или иные покупки перед событиями, в связи с которым он очень волнуется. Но также следует говорить о том, что существует много людей, которые испытывают тревожность, но у которых не развилась жадность. А невротики, которые ненасытны в своей потребности в любви, обычно проявляют жадность в отношении материальных благ, получении подарков, информации или сексуального удовлетворения, ради которых часто жертвуют своим временем или деньгами.
       Говоря о роли любви и привязанности, я могу выделить три типа невротиков. К первой группе относятся лиц, которые стремятся к любви, в какой бы форме она ни проявлялась и какие бы методы ни применялись ради ее достижения. Ко второй группе относятся невротики, которые тоже стремятся к любви, но если терпят неудачу в каких-либо взаимоотношениях -- отстраняются от людей и не идут на сближение с другим человеком. Вместо попыток установить привязанность к какому-либо человеку они испытывают навязчивую потребность в вещах, еде, покупках, чтении или, вообще говоря, в получении чего-либо. К третьей группе относятся невротики, психика которых была травмирована в раннем возрасте и у них развилась позиция глубокого неверия в какую-либо любовь и привязанность. Их тревожность столь глубока, что они довольствуются малым -- лишь бы им не причиняли какого-либо вреда. У таких людей развивается циничное отношение к любви; а потребность в любви такие невротики будут заменять потребностью в материальной помощи, совете, сексе. У невротиков весьма развита и невротическая ревность, которая в отличие от ревности здорового человека, которая может быть адекватной реакцией на опасность потери чьей-то любви, заключается в силе ревности, непропорциональной опасности. Такая болезненная ревность диктуется постоянным страхом утратить обладание данным человеком или его любовь; вследствие этого любой интерес, который может быть у объекта любви невротика, представляет для невротика опасность. Такой тип ревности может проявляться во всех видах человеческих отношений: со стороны родителей к своим детям, которые стремятся вступить в брак, между супругами, в любых любовных отношениях.
       Невротическое желание абсолютной любви является намного более требовательным, чем нормальное желание, и в своей крайней форме невозможно для осуществления. Это требование любви, не допускающей никаких условий или оговорок. Оно предполагает, во-первых, желание чтобы тебя любили несмотря на любое самое вызывающее поведение. Любая критика воспринимается как отказ от любви. Во-вторых, невротическое требование абсолютной любви включает в себя желание быть любимым, не давая ничего взамен. В-третьих, невротик хочет чтобы его любили, не получая от этого никакой выгоды. Сам же при этом охотно будет пользоваться вашим расположением и благами.
       Следует помнить, что невротики крайне подвержены внушению, поэтому с ними необходимо разговаривать директивным порядком, не оставляя им шансов к сопротивлению и получать от них все, что вам необходимо. Можно вообще вызвать чувство вины, которое бессознательно начнется если Вам вдруг в чем-то откажут. При иных раскладах, в психику человека можно ввести особые психологические установки или поставить "якорь", запрограммировав на определенный сигнал, при котором такой человек будет впадать в полутрансовое или трансовое состояние, во время которого можно делать с таким человеком все, что вам необходимо; но позже необходимо грамотно вывести такого человека из транса, сформировав у него ощущение радости или иного позитивного начала; в каждом случае индивидуально. При этом можно обратить внимание на любопытную особенность. Чем строже вы будете обходиться с человеком-невротиком, тем большее уважение вызовете в его глазах. Люди бессознательно хотят подчиняться другому. А у невротиков подобное желание обычно развито в гиперболической степени.
       Помимо любовных провокаций невроза и собственно любви как способа снятия невроза, используется и такая форма снятия тревожности как обретение власти. Завоевать любовь и расположение-- значит получить успокоение путем усиления контакта с другими, в то время как стремление к власти означает получение успокоения через ослабление контакта с другими и через укрепление собственного положения. Невротические стремления к власти, престижу и обладанию служат не только защитой от тревожности, но также и каналом, по которому может выходить вытесненная враждебность. Стремление к власти служит защитой от беспомощности, которая является одним из основных элементов тревожности. Невротик начинает испытывать тревожность там, где обычный человек воспринял бы ситуацию как должное (например, чей-нибудь совет, помощь, руководство, и т.п.). Невротическое стремление к власти является также защитой от опасности выглядеть ничтожным. Невротик вырабатывает жесткий и иррациональный идеал силы, который заставляет его верить, что он способен справиться с любой ситуацией, какой бы сложной она ни была, и может справиться с ней немедленно. Поэтому невротик, ориентированный на власть, будет стремиться управлять другими и держать все под своим контролем. Он хочет, чтобы не происходило ничего, что не одобрялось бы им или не возникало бы по его инициативе. При этом невротик может давать себе обратную установку, то есть сознательно предоставлять другим возможность иметь полную свободу, за малым исключением: он должен знать все, что делает человек, получивший от него свободу на деятельность. Причем тенденции все контролировать могут вытесняться до такой степени, что не только сам невротик, но и окружающие могут быть уверены в его великодушии. Тогда как известно, что если человек столь полно вытесняет свое желание контролировать, то он за это начинает платить различного рода психосоматической симптоматикой (головной болью, расстройством желудка, и т.п.) Кроме того, такие невротики всегда считают себя правыми и сильно раздражаются, если кто-то попытается доказывают им их неправоту. Источником раздражения также может являться любого рода отсрочка или вынужденное ожидание.
       Часто невротик не осознает существования управляющей им установки. Подобное отсутствие осознания имеет важные последствия для любовных отношений. Если любовник или муж не оправдывает ожиданий невротичной женщины, если он опаздывает, не звонит, уезжает из города, она чувствует, что он не любит ее. Вместо того чтобы признать, что ее чувства -- обычная реакция гнева на неподчинение ее желаниям, которые часто не высказываются вслух, она интерпретирует эту ситуацию как свидетельство своей ненужности. Это заблуждение приводит к неврозу. Начало подобного обычно закладывается в детстве, когда деспотичная мать, чувствуя возмущение по поводу непослушания ребенка, начинает высказывать вслух, что ребенок ее не любит. Во взрослой жизни, если ребенок оказывается девушкой, это несет свои негативные последствия, потому как такая девушка-невротик не сможет полюбить "слабого" (в ее искаженном представлении) мужчину из-за презрения к любой слабости, но и не сможет сладить с "сильным" мужчиной, потому что имеет внутреннее (бессознательное) желание диктовать свою волю, а сильный мужчина ей этого не позволит. Он сам будет ей управлять, а значит у таких девушек случится дисбаланс в психике и последует продолжение развития таких форм невроза как истерия и прочее. Эти особы хотят невозможного: мужчина должен быть сверхсильным героем, чтобы понравиться им, и в то же время стать "подкаблучником", чтобы с готовностью выполнять любые их патологические желания. Сам же невротик, будь то мужчина или женщина, обычно стремится производить впечатление на других, являться объектом восхищения и уважения. Он будет демонстративно тратить деньги, пытаться щеголять знанием книг, знакомством со знаменитостями. Такой невротик с легкость окажется готов сделать своим другом, мужем, женой, сотрудником и прочее того, кто и восхищается и не восхищается им. В первом случае ему это необходимо для дальнейшего оказания власти на такого человека, во втором -- сделав партнером индифферентного к нему человека, невротик тем самым бессознательно приблизится к порабощению его, и будет держать подле себя пока не почувствует, что последний окажется в его власти. После с таким человеком невротику будет уже не интересно.
       - Любопытная деталь, - восхищенно заметил Альберт.
       - Еще бы. И, кстати, дополнительной особенностью, возникающей в результате навязчивого желания доминировать, является неспособность человека устанавливать равные отношения. Если он не становится лидером, то чувствует себя полностью потерянным, зависимым и беспомощным. Он настолько властен, что все, выходящее за пределы его власти, воспринимается им как собственное подчинение. Вытеснение гнева может привести к чувству подавленности, уныния, усталости. Однако то, что ощущается как беспомощность, может быть лишь попыткой обходным путем достичь доминирования или выразить враждебность из-за своей неспособности лидировать. Например, супруги решили отправиться в поездку по незнакомым местам. Жена заранее изучила карту и взяла на себя лидерство. Но в пути они отклонились от заданного маршрута, свернув не на ту дорогу. В таком случае женщина-невротик вдруг начинает чувствовать себя неуверенно и уступает руководство поездкой мужу. До этого она была веселой и активной, но внезапно стала испытывать усталость. Большинство из нас знает об отношениях между супругами, в которых страдающий неврозом партнер действует как надсмотрщик над рабами, используя свою беспомощность в качестве кнута для того, чтобы принудить других выполнять его волю. Для этих ситуаций характерно, что невротик никогда не удовлетворяется затраченными ради него усилиями, а реагирует лишь все новыми и новыми жалобами и требованиями или обвинениями, что им пренебрегают и жестоко с ним обращаются.
       - Верно, - заметил Альберт.
       - У людей, для которых стремление к престижу стоит на первом месте, враждебность обычно принимает форму желания унижать других, - одобрительно улыбнувшись, продолжил я. - Это желание выходит на первый план особенно у тех, чувству собственного достоинства которых был нанесен унизительный удар, в результате чего они стали мстительными. Обычно в детстве они прошли через ряд связанных с унижением переживаний, которые могли иметь отношение либо к социальной ситуации, в которой они росли, например такой, как принадлежность к национальному меньшинству, бедность, или к их собственной личной ситуации, например, они испытывали к себе предвзятое отношение, терпели презрительное отвержение, постоянно являлись объектом нравоучений и недовольства родителей. Часто переживания такого рода забываются из-за их болезненного характера, но они вновь возникают в сознании, если проблемы, связанные с унижением, обостряются. Однако у взрослых невротиков можно наблюдать не прямые, а лишь косвенные результаты этих детских ситуаций, результаты, которые были усилены вследствие прохождения через "порочный круг": чувство унижения; желание унижать других; усиление чувствительности к унижению из-за страха возмездия; возрастание желания унижать других.
      
      

    Глава 11

       Альберт всеми путями пытался разобраться в вопросах собственных отношений с женщинами и вообще людьми. Даже несмотря на то, что ситуация несколько затянулась, еще конечно же ничего не было потеряно, потому что никто не знает когда закончится наше существование, а потому лучше сражаться до конца, чтобы остаток дней прожить в счастье, нежели чем забить на все, да страдать.
       Страдания вообще не нужны. Они необходимо лишь для какого-то нашего внутреннего очищения и не более. Тогда как на каком-то этапе наступает ловушка, ибо чем больше мы страдаем, тем больше привыкаем к этому самому страданию. Да и за время страдания накапливается внутри нашей психики столько отрицательного негатива, что иной раз впору взяться за голову, не понимая, что же на самом деле происходит и как с этим бороться.
       .....................................
      
       Я продолжал объяснять Альберту психологию его жизни.
       - Вот смотрите, - посмотрел я на него. - Вы спрашивали почему человек становится таким или другим? Все действительно закладывается как в детстве, когда психика наиболее восприимчива ко всему еще для нее новому и неизведанному, так и во время так называемой социализации, то есть жизни в обществе. Причем многое вытесняется из сознания в подсознание. Например, тенденция унижать других обычно вытесняется потому, что невротик, зная по собственной обостренной чувствительности сколь оскорбленным и мстительным он становится, когда подвергается унижению, инстинктивно боится сходных реакций других. Тем не менее, некоторые из этих тенденций могут проявляться без их осознания: в беспечном пренебрежении к другим людям, например, заставляя их ждать, ненамеренно ставя других в неловкие ситуации, заставляя других ощущать свою зависимость. Даже если невротик абсолютно не осознает своего желания унижать других или того что сделал это, его отношения с этими людьми будут пропитаны смутной тревожностью, которая обнаруживается в постоянном ожидании упрека или оскорбления в свой адрес. Внутренние запреты, возникающие в результате обостренной чувствительности к унижению, часто проявляются в форме потребности избегать всего, что может казаться оскорбительным для других; так, например, невротик может быть неспособен высказаться критически, отклонить предложение, уволить сотрудника, в результате он часто выглядит в высшей степени тактичным или чрезмерно вежливым. Также тенденция к унижению других может скрываться за тенденцией к восхищению. Так как унижение и проявление восхищения диаметрально противоположны, последнее дает возможность скрыть тенденцию к унижению. Поэтому обе эти крайности часто встречаются у одного и того же человека.
       - Даже так? - удивился Альберт.
       - В том-то и дело! Имеются различные варианты распределения этих двух видов отношений, причем мотивы для такого распределения индивидуальны. Они могут проявляться отдельно друг от друга в различные периоды жизни, когда за периодом презрения ко всем людям следует период чрезмерных восторгов и поклонения героям и знаменитостям; может иметь место восхищение мужчинами и презрение к женщинам, и наоборот; или слепое восхищение кем-то одним и такое же слепое презрение ко всем остальным людям. Тенденция ущемлять или эксплуатировать окружающих не только возникает вследствие нарушенных личных взаимоотношений, но и сама в результате ведет к дальнейшему их ухудшению. Особенно, если эта тенденция бессознательная, она делает человека застенчивым и даже робким в отношениях с другими людьми. Он может вести и чувствовать себя свободно и естественно в отношениях с людьми, от которых он ничего не ждет, но будет испытывать смущение, как только появится какая-либо возможность получить от кого-либо любую выгоду. Такая выгода может касаться таких осязаемых вещей, как информация или рекомендация, или она может иметь отношение к намного менее осязаемым вещам, таким, как возможность получения благ в будущем. Это справедливо для любовных отношений точно так же, как и для любых других. Женщина-невротик этого типа может быть откровенной и естественной с мужчинами, которые ей безразличны, но чувствует себя смущенной и скованной по отношению к мужчине, которому хотела бы нравиться, потому что для нее достижение любви отождествляется с получением от него чего-либо. Причем часть таких невротиков может хорошо зарабатывать, а часть может оставаться бедными вследствие стеснения спросить об оплате, или выполнить большой объем работы за низкое вознаграждения. При этом такой невротик может испытывать недовольство своим низким заработком, а может и опуститься к ведению паразитического образа жизни, и такому же бессознательному мнению о том, что другие должны заботиться о нем. Отчасти в этом случае такой невротик находит человека, кто начинает заботиться о нем, в обмен, например, если это невротик-женщина -- на секс (секс в данном случае в представлении такой девушки будет являться ее платой за пользование благами, которые дает ей мужчина, то есть платой мужчины за паразитизм и неприспособленность к жизни своей партнерши).
       - И где-то здесь наверное скрывается мое отношение к родителям? - предположил Альберт.
       - Вот именно, - ответил я. - Вам есть отчего переживать. Слишком суровый отец, пассивная и все принимающая мать, которую Вы как бы отдалили на второй план, занимаясь решением наболевших проблем, но на самом деле еще больше отдаляясь от нее.
       - Получается, виноват только я? - опустил голову Альберт, задумавшись.
       - Не совсем. Стоило Вашим родителям изменить свое отношение к сыну, то есть относится более с пониманием к Вашим интересам, и, по сути, была бы надежда, что душевного конфликта можно избежать. Да Вы ведь и сами об этом догадывались?
       - Да, все верно, - ответил Альберт. - Дело в том, что в моем восприятии родители всегда были преследователями. А я оставался равнодушен к ним, как и ко всему остальному миру, словно некий неодушевленный предмет, но на самом деле это был лишь подавленный страх, беспокойство и печаль.
       - А как вела себя Ваша мать?
       - Она всегда очень любила меня, - ответил Альберт. - Но, к сожалению, не имела ни малейшего понятия кто ее сын на самом деле и в чем он по настоящему нуждается. Все мои интересы были для нее словно детская забава. Она все время ожидала какого-то серьезного дела.
       - Но молчала? Не говорила об этом?
       - Да, не говорила.
       - А отец говорил.
       - Отец говорил.
      
       Я четко видел ситуацию. Родители хотели, чтобы их сын все время работал и меньше увлекался девушками. При этом оставалась загадкой, с чего они решили, что он ими увлекается? Ведь даже те женщины, с которыми он был изредка по жизни, это было почти ничто в сравнении с тем количеством, что в его годы было у большинства его сверстников. Положа руку на сердце, конфликт между родителями и Альбертом никогда не мог разгореться в полную меру. Да, пожалуй, он почти никогда и не горел по настоящему, не возрастал, а лишь слабо тлел.
       Впрочем, тлел хоть тихо, но постоянно. А оттого проходили годы, а взаимоотношения в семье (Альберт до сих пор жил в родительском доме) оставались все такими же. И несмотря на некий тайный протест сына к отцу - дело никогда не доходило до открытого противостояния. По крайней мере об этом Альберт не рассказывал и было заметно, что он не врет. А то, что он изредка упоминал в своем дневнике... Я бы скорее назвал это неким вымыслом, тем, что он выдает желаемое за действительное. Ведь я четко видел этого человека, который никогда бы не решился на открытое противостояние. Слишком раним и чувствителен был мой пациент, чтобы впоследствии (в случае, если бы это когда-нибудь случилось) пережить последствия подобного, более чем необходимого с его стороны шага. Ибо только до поры до времени можно терпеть. И Алберт, как невротик, вполне осознающий наличие у себя невротических состояний (из цитат из дневников по этому поводу может получиться целая книга небольшого формата) вполне понимал, что можно терпеть малое и не очень долго. Ну а если это в какой-то момент начнет перехлестывать через край - то уже вполне можно поставить крест на дальнейшей жизни этого человека. Ибо если кто и смог бы жить дальше - то только тот, у которого не только устойчивая психика, но и достаточно индифферентная к подобного рода воздействиям. Что для любого невротика исключается почти что сразу и однозначно. А значит не смог бы этого вынести и Альберт.
       ........................................
      
       - А не находите ли Вы, уважаемый профессор, что в моей душе представлен моральный мазохизм? - задал мне вопрос Альберт.
       - Вы входите в тему, - улыбнулся я. - Что-то начали читать по этому поводу?
       - Да, - признался молодой человек. - После общения с Вами я стал серьезно погружаться в вопрос. Ведь согласитесь, мне хочется, чтобы я стал здоровым. Психически здоровым.
       - Это правильно, - поспешил я остановить его оправдания. - Давайте тогда поднимем и этот вопрос. Не знаю, что вы уже успели прочитать по этому поводу, но расскажу Вам кое что, чтобы у Вас появилось правильное представление по вопросу морального мазохизма.
       Термин мазохизм буквально означает - подчиняющийся другой воле. Подобное название впервые введен в обиход немецким психиатром Крафт-Эбингом и связан с именем австрийского писателя фон Захер-Мазоха, автора нашумевшего романа "Венера в мехах", написанного в 1869 году. Если вкратце - суть романа такова. Некий богатый аристократ Северин испытывает любовь к живущей по соседству вдове "из Львова" Ванде. Причем, наибольшее сексуальное возбуждение у него возникает при представлении данной особы в мехах, накинутых на ее обнаженное тело.
       - Любопытно! - не удержался Альберт.
       - Еще бы! - улыбнулся я его непосредственности. - Дама каким-то образом узнает о тайной страсти богатого соседа и предлагает ему сделку, по которой он становится ее рабом (своего рода "игра", но с подписанием соответствующей бумаги). И тогда - только в этом случае - она согласится выйти за него замуж и открыто потакать его сексуальным девиациям, напрямую участвуя в них. Северин подписывает бумагу и попадает под влияние необузданных желаний этой женщины. Женщины, замечу, до сего момента прикидывающейся милой и интеллигентной. В конечном итоге она его обманывает, вволю наиздевавшись над ним (когда сначала чуть ли не открыто изменяла ему, а после заковывала в цепи и избивая розгами) и сбегает с любовником. Вот как раз эту историю, вернее поведение Северина, и взял Крафт-Эбингон за основу разрабатываемого им понятия мазохизма.
       После тему мазохизма расширил Фрейд. Он нашел, что под термином "мазохизм", следует считать любые пассивные установки к сексуальной жизни и к сексуальному объекту, крайним выражением которых является неразрывность удовлетворения с испытанием физической и душевной боли со стороны сексуального объекта. А также, что помимо непосредственной реальности, затрагивалась сфера воображения, когда ребенок, фантазируя - переживает сцены насилия над собой. Таким образом мазохизм у мужчин связан с установкой на женственность, то есть ощущением себя достаточно безвольным и слабым существом, а само его возникновение берет начало от инцестуозной привязанности к обеим родителям. Другими словами, Фрейд относил существование мазохизма (и в большей мере появление подобных наклонностей) в сферу бессознательного, считая, что мазохизм может проявляться в трех формах: как условие сексуального возбуждения, как выражение женской сущности, и как нормы поведения. И уже отсюда он предлагал различать три типа мазохизма - эрогенный, женский, моральный.
       - А какой мазохизм в моем случае? - спросил Альберт.
       - В Вашем случае на первое место выходит моральный мазохизм. Мазохизм - основанный на появлении чувства вины и как следствие - в потребности к наказанию. Причем, что любопытно, все это находит явное подтверждение в совершаемых Вами поступках, где Вы словно подтверждаете, что страдания, возникающие в результате действий морального мазохизма, могут быть вызваны обстоятельствами жизни, а значит происходить не именно от любимого человека. А потому и сам смысл морального мазохизма состоит в том, что благодаря ему мораль вновь сексуализируется и открывается путь от морали к Эдипову комплексу.
       - Любопытно, - произнес Альберт, не зная видимо, соглашаться ему или выказывать протест.
       - Любопытно не только это, - продолжил я. - Еще тот же Фрейд отмечал, что моральный мазохизм связан с влечением человека к смерти. То есть подавляя направленные вовне агрессивные влечения, человек как бы вбирает их вовнутрь себя. Происходит саморазрушение, способствующее усилению морального мазохизма. Причем, помимо своей разрушительной силы, являясь источником влечения к смерти мазохизм так или иначе ориентирован на получение сексуального удовлетворения. А значит его роль заметна в процессах влечения и к жизни и к смерти. А также, исходя из того, что мазохизм является следствием проявления Эдипова комплекса, в фантазиях избиения ребенка заметно отражение психического представления об инцестуозной привязанности к отцу, противостояние чувства вины и эротики, стремление к наказанию за запретное желание и компромисс, выраженный в регрессивном замещении этого желания. И уже отсюда - возникновение онанизма (как разрядка либидозного возбуждения) и сам мазохизм. Вы ведь занимаетесь онанизмом, не правда ли?
       - Да, - тихо признался Альберт.
       - Кстати, я не вижу в онанизме ничего страшного, - успокоил его я. - Даже наоборот - считаю это очень правильным. Также как всегда рекомендую смотреть порнографию. Даже не эротику, там слишком много надо включать воображения и это не всегда необходимо чтобы просто испытать оргазм, а именно порно. Ведь в этом случае Вы получаете сексуальную разрядку. Причем, независимо, есть у Вас женщина или нет. Если есть - смотрите вместе и попутно (до оргазма - ибо дальше смотреть не имеет смысла) занимайтесь сексом. Если нет женщины - то тут уж, как говориться, сам Бог велел. Для сохранения Вашего здоровья, разумеется, - поправил его я, понимая, что в Библии как раз считается грехом даже смотреть на женщину в предвкушении совершения с ней полового акта. Но это уже как бы апогей развития духовного совершенствования, а когда у человека - такого как мой пациент - множество иных проблем, то просмотр порно в сравнении с ним малая забава.
       - А садизм? - включился в мом мысли Альберт.
       - Тот же Фрейд предлагал считать мазохизм - как продолжение садизма, утверждая, что особенность этой перверсии заключается в том, что пассивная и активная ее формы всегда совместно встречаются у одного и того же лица. Кто получает удовольствие, причиняя другим боль - тот также способен и испытывать наслаждение от боли, которая причиняется ему. А значит садист всегда одновременно еще и мазохист. Вообще, термин садизм происходит от имени французского романиста маркиза де Сада, имеющего настоящее имя Донасьен Альфонс Француа и жившего насколько мне помнится где-то в 1740 - 1814 годах. Причем сам термин был также введен в обиход уже упоминавшимся мной психиатром Крафт-Эбингом.
       - Садизм это что-то грубое, - попытался вспомнить Альберт.
       - Знаете, вполне можно связать проявление садизма с мужской агрессивностью. Сама агрессивность в этом случае будет являться некой характерной чертой сексуального влечения, а значит садизм рассматривается в контексте связи между жестокостью и половым влечением, отсылая нас к истории развития человечества. Ведь понятие садизма фактически колеблется между только активной и затем насильственной установкой по отношению к сексуальному объекту и исключительной неразрывностью удовлетворения с подчинением и терзанием его. И как раз история человеческой культуры доказывает, что жестокость и половое влечение весьма друг с другом.
       - А в моем случае? - спросил Альберт.
       - Если Вы хотите услышать мое мнение, то я скажу, что проявление садомазохистских подсознательных импульсов весьма отчетливо наблюдаются и у Вас. Кстати, чтобы Вам лучше понималось о чем я говорю, давайте я приведу пример на основе какого-нибудь произведения классической литературы. А после Вы уже сами сопоставите все по отношению к себе и решите, подходит ли это к Вам или нет.
       - Давайте, - по замерцавшим огонькам в глазах Альберта я понял, что ему эта идея понравилась.
       - Хорошо. Тогда для примера возьмем творчество одного из моих самых любимейших писателей, Франца Кафку. Читали что-нибудь из Кафки?
       - Нет, - честно признался Альберт.
       - Ничего страшного. Будет время - обязательно прочитайте. Это того стоит, поверьте мне.
       - Обязательно прочту, - пообещал Альберт.
       - Окей. А теперь возьмем для рассмотрения те сочинения Кафки, где тема садомазохизма оказалась выражена в большей мере, то есть наиболее ярко выхвачены моменты и садизма и мазохизма, а равно прослежена их связь с бессознательным самого автора, Франца Кафки.
       - Любопытно, - не удержался от комментария Альберт.
       - Первым произведением, где тема садомазохизма не только представлена в ярчайшем исполнении, но быть может является вообще основной с позиции психоаналитического подхода - рассказ "В исправительной колонии". Суть рассказа такова. Некий путешественник иностранец попадает на казнь заключенного в исправительной колонии. Сопровождающий офицер и по совместительству палач (он же председатель и единственный судья вынесший без какого-либо разбирательства приговор) перед началом казни решает рассказать путешественнику принцип работы аппарата для наказания. По мере рассказа (а рядом находится и закованный в цепи осужденный, сопровождаемый солдатом-охранником) офицер предлагает путешественнику выступить на завтрашнем совещании в защиту подобного рода наказания. Вернее - привидения приговора в действие таким вот способом. Путешественник отказывается. Тогда офицер-охранник освобождает из цепей заключенного, отпускает его, и вместо него сам ложится в аппарат. Все трое - путешественник, солдат-охранник и бывший заключенный - наблюдают за казнью офицера, заканчивающуюся смертью того.
       - Интересный поворот, - выдохнул Альберт.
       - На основании этого небольшого рассказа Кафки мы можем выделить несколько моментов, появление которых явно должно быть интерпретируемо в пользу наличия у автора как минимум бессознательных садистских и мазохистских мыслей. Во-первых, сама суть содержания (так сказать, выбранная тема). Во-вторых, описание процедуры наказания - то есть само непосредственное привидение приговора в исполнение с более чем детальным описанием устройства казни. В третьих, желание офицера во что бы то ни стало осуществить наказание (причем в реализации этого желания выделяется именно желание увидеть момент работы машины в действии). В четвертых, повторяемая несколько раз фраза о продолжительности казни (как будто подобная мысль все время вертится у автора и он вновь и вновь проговаривает ее устами героя своего сочинения словно опасаясь что забудет). Казни, превращавшуюся в настоящую экзекуцию, ибо длится она 12 часов. И, наконец, еще есть ряд более-менее второстепенных моментов, почти каждый из которых по своей сути значим.
       - Скажите, - обратился я к Альберту. - Вам это интересно?
       - О, да, конечно, - быстро ответил молодой человек.
       - Хорошо, тогда я с Вашего позволения подкреплю свою память цитатами из книги, - я потянулся к книжной полке и взял томик произведений Кафки. - Вот, сейчас Вам кое что зачитаю, - произнес я, пролистывая книгу в поисках нужного мне рассказа. - Нашел. Итак, вначале разберем поподробнее основные пункты. Описание процедуры наказания. Но прежде всего - сам аппарат. Его устройство, - я открыл книгу Кафки и стал читать.
       "- Не знаю, - сказал офицер, - объяснил ли вам комендант устройство этого аппарата.
       Путешественник неопределенно махнул рукой; офицеру больше ничего и не требовалось, ибо теперь он мог сам начать объяснения.
       - Этот аппарат, - сказал он..., - ... состоит... из трех частей. Постепенно каждая из этих частей получила довольно-таки просторечное наименование. Нижнюю часть прозвали лежаком, верхнюю - разметчиком, а вот эту, среднюю, висячую, - бороной.
       - Бороной? - спросил путешественник.
       - Да, бороной, - сказал офицер. - Это название вполне подходит. Зубья расположены как у бороны, да и вся эта штука работает как борона, но только на одном месте и гораздо замысловатее... Вот сюда, на лежак, кладут осужденного... Я сначала опишу аппарат, а уж потом приступим к самой процедуре. Так вам будет легче за ней следить. К тому же одна шестерня в разметчике сильно обточилась, она страшно скрежещет, когда вращается, и разговаривать тогда почти невозможно.
       К сожалению, запасные части очень трудно достать... Итак, это, как я сказал, лежак. Он сплошь покрыт слоем ваты... На эту вату животом вниз кладут осужденного - разумеется, голого, -- вот ремни, чтобы его привязать: для рук, для ног и для шеи. Вот здесь, в изголовье лежака, куда, как я сказал, приходится сначала лицо преступника, имеется небольшой войлочный шпенек, который можно легко отрегулировать, так чтобы он попал осужденному прямо в рот. Благодаря этому шпеньку осужденный не может ни кричать, ни прикусить себе язык. Преступник волей - неволей берет в рот этот войлок, ведь иначе шейный ремень переломит ему позвонки...
       Путешественник уже немного заинтересовался аппаратом; ...Это было большое сооружение. Лежак и разметчик имели одинаковую площадь и походили на два темных ящика. Разметчик был укреплен метра на два выше лежака и соединялся с ним по углам четырьмя латунными штангами, которые прямо - таки лучились на солнце. Между ящиками на стальном тросе висела борона".
       Я отложил книгу и посмотрел на Альберта. Его лицо выражало легкую обеспокоенность. Я понял, что достиг ожидаемого эффекта.
       - Что ж, - произнес я. - Как видите, автор тут явно наслаждаясь собственной фантазией - дает разыграться своему воображению. Перед нами уже не машина для убийств, а аппарат для садомазохистских пыток. Тем более, как мы вскоре заметим, и принцип приведения приговора в действие - заключается именно в предварительном мучительнейшем наказании, пытках обвиняемого, - я взял книгу и продолжил чтение.
       "... А теперь послушайте! И в лежаке, и в разметчике имеется по электрической батарее, в лежаке - для самого лежака, а в разметчике - для бороны. Как только осужденный привязан, приводится в действие лежак. Он слегка и очень быстро вибрирует, одновременно и в горизонтальном и в вертикальном направлении [...] Когда осужденный лежит на лежаке, а лежак приводится в колебательное движение, на тело осужденного опускается борона. Она автоматически настраивается так, что зубья ее едва касаются тела; как только настройка заканчивается, этот трос натягивается и становится несгибаем, как штанга. Тут-то и начинается. Никакого внешнего различия в наших экзекуциях непосвященный не усматривает. Кажется, что борона работает однотипно. Она, вибрируя, колет своими зубьями тело, которое, в свою очередь, вибрирует благодаря лежаку. Чтобы любой мог проверить исполнение приговора, борону сделали из стекла. Крепление зубьев вызвало некоторые технические трудности, но после многих опытов зубья все же удалось укрепить. Трудов мы не жалели. И теперь каждому видно через стекло, как наносится надпись на тело...
       ... Возле каждого длинного зубца имеется короткий. Длинный пишет, а короткий выпускает воду, чтобы смыть кровь и сохранить разборчивость надписи. Кровавая вода отводится по желобкам и стекает в главный желоб, а оттуда по сточной трубе в яму...
       ... Борона начинает писать; как только она заканчивает первую наколку на спине, слой ваты, вращаясь, медленно перекатывает тело на бок, чтобы дать бороне новую площадь. Тем временем исписанные в кровь места ложатся на вату, которая, будучи особым образом препарирована, тотчас же останавливает кровь и подготавливает тело к новому углублению надписи. Вот эти зубцы у края бороны срывают при дальнейшем перекатывании тела прилипшую к ранам вату и выбрасывают ее в яму, а потом борона снова вступает в действие. Так все глубже и глубже пишет она в течении двенадцати часов. Первые шесть часов осужденный живет почти также как прежде, он только страдает от боли. По истечении двух часов войлок изо рта вынимают, ибо у преступника уже нет сил кричать... Но как затихает преступник на шестом часу! Просветление мысли наступает и у самых тупых... Это зрелище так соблазнительно, что ты готов лечь рядом под борону. Вообще-то ничего больше не происходит, просто осужденный начинает разбирать надпись, он сосредотачивается, как бы прислушиваясь... осужденный разбирает ее своими ранами. Конечно, это большая работа, и ему требуется шесть часов для ее завершения. А потом борона целиком протыкает его и выбрасывает в яму, где он плюхается в кровавую воду и вату. На этом суд оканчивается, и мы, я и солдат, зарываем тело".
       - Ну, каково, а?! Поистине наслаждаешься содержанием бессознательного Кафки. Подробно, боясь что-то пропустить, он прямо таки смакует подробности экзекуции. Причем в приведенных мной фрагментах более чем наглядно представлен и садизм и мазохизм. В равных мерах и в зависимости от ролей: преступник это или палач. Причем, конечно же, будь в роли автора человек, которого бы в меньшей мере волновали проблемы садомазохизма, он бы, вероятно, не написал подобного рассказа вовсе, ибо весь рассказ целиком и полностью состоит только из описания устройства аппарата для казни, ожидания этой самой казни, и немного странного - а быть может и закономерного - привидения приговора в исполнение. Причем, что вместо действительного осужденного пытки и смерть принимает другой человек, по всей видимости, достаточно метафорично. И тогда уже то, что нам приходится наблюдать в конце - вполне можно рассматривать и как вообще следствие бытия, так и некий итог экзистенциальным поискам самого автора. То, что его могло бы ожидать, и то, из-за чего наступает оправданность затянутости этих вот его "поисков". А к тому же, на мой взгляд, автор немного сместил акценты. И если бы описывал голгофу да гильотину, то делал бы это по возможности схематично и менее подробно, а саму казнь закончил бы за секунды, классическим, например, отрубанием головы или выстрелом в затылок. Но вот у Кафки совсем не так. Он почти максимально - насколько это возможно, чтобы не привести к унылости и сонливости читателей - затягивает повествование описанием (словно постоянно оправдываясь за это) орудия казни. Ну а финальная сцена - поистине кульминация всего повествования, вносившая свой какой-то особый и колорит и завершенность в произведение, а заодно как бы позволявшая автору еще раз насладиться проговариванием (тем самым легализуя выводы из бессознательного) свои садистские и мазохистские наклонности.
       - Да, - протянул Альберт.
       - В итоге, офицер, видя, что путешественник не соглашается выступить с речью в защиту необходимости подобного рода казни, отпускает осужденного, раздевается, и ложится на место его. Теперь все готово для того, чтобы показать аппарат в действии. Как, впрочем, готово и для того, чтобы привести приговор в исполнение. Но теперь приговор по отношению к себе.
       "... как только ремни застегнули, машина сразу же заработала: лежак вибрировал, зубцы ходили по коже, борона поднималась и опускалась...,- продолжил я чтение. - Капот разметчика медленно поднялся и распахнулся. Показались, поднявшись, зубцы одной шестерни, а вскоре появилась и вся шестерня, как будто огромная сила сжимала разметчик и этой шестерни не хватало места; шестерня докатилась до края разметчика, упала, покатилась в стоймя по песку и пала в песок. Но наверху уже поднималась еще одна, а за ней другие - большие, маленькие, едва различимые, и со всеми происходило то же самое... ...путешественник... очень встревожился; машина явно разваливалась, ровный ее ход был обманчив, у него возникало такое чувство, что теперь он должен помочь офицеру, так как тот не сможет о себе позаботится. Но, сосредоточив все свое внимание на выпадении шестерен, путешественник упустил из виду остальные части машины... Борона перестала писать, она только колола, и лежак, вибрируя, не поворачивал тело, а только насаживал его на зубья. Путешественник хотел вмешаться, может даже остановить машину, это уже была не пытка, какой добивался офицер, это было просто убийство. Он протянул руки к машине. Но тут борона с насаженным на него телом подалась в сторону, как это она обычно делала на двенадцатом часу. Кровь текла ручьями, не смешиваясь с водой, -- трубочки для воды тоже на этот раз не сработали. Но вот не сработало и последнее - тело не отделялось от длинных игл, а истекая кровью, продолжало висеть над ямой. Борона чуть было не вернулась уже в прежнее свое положение, но, словно заметив, что она еще не освободилась от груза, осталось над ямой.
       - Помогите же! - крикнул путешественник... Тут от почти против своей воли увидел лицо мертвеца. Оно было такое же, как при жизни, на нем не было никаких признаков обещанного избавления... Губы были плотно сжаты, глаза... открыты... взгляд был спокойный и уверенный, в лоб вошло острие большого железного резца".
       - Феноменально, - выдохнул Альберт, все это время внимательно слушавший меня.
       - Но это еще что! - поднял я вверх указательный палец. - У Кафки есть еще одно произведение, где точно также вполне наглядно проступают мазохистские и садистские тенденции. Это его рассказ "Приговор". Мазохистские акценты в данном произведении можно различать в манере поведения коммерсанта Георга Бендемана. До того, вроде, и взяв управление компанией в свои руки (после смерти матери) - общения с отцом он старается попросту избегать. Вероятно в его случае это наиболее предпочтительный вариант оставаться самим собой. Потому как стоит ему пойти по пути обстоятельств и зайти в комнату к отцу и тотчас же он попадает в самую настоящую зависимость к воле отца. Примерно то же самое испытывают мазохисты. Я уже упоминал Северена из "Венеры в мехах". Ведь он, не в силах совладать со своим желанием и желая испытать бессознательное (которое должно стать сознательным, то есть образ, находящийся доселе в бессознательном должен уже не фантазийно, а как бы на самом деле претвориться в жизнь, в действительностью) - готов к исполнению любой прихоти своей "хозяйки". В таких ситуациях мазохист уже не принадлежит сам себе. Он подчиняется - и именно в этом подчинении находит удовлетворение своему желанию. (Конечно, помимо самого "действия"). Так и у Георга Бендемана - общение с отцом уже как бы заранее запрограммировано только в одну сторону - к немедленному и беспрекословному подчинению. Чем, собственно, отец этого молодого коммерсанта (отец, настроенный исключительно "садистски", отец, испытывавший исключительное наслаждение от ощущения своей власти над сыном, отец, наслаждающийся беспрекословностью подчинения к себе, и активно начинающий пользоваться своей властью, издеваясь над сыном), так вот, чем в итоге отец и пользуется: сначала - словно "испытывая" сына - начинает его морально давить, а затем, насладившись конвульсиями извивающегося в гневе, страхе и своем бессилии хоть что-нибудь противопоставить - отдает приказ к самоубийству. И Георг Бендеман беспрекословно его выполняет, прыгая с моста. Вообще, если и дальше двигаться в подобном направлении, то противостояние между отцом, "исповедавшим" садизм, и сыном, "приверженцем" мазохизма, можно наблюдать в одном из самых знаменитых рассказов Кафки - "Превращение". Одна сцена с яблоками чего стоит! Здесь уже в исступлении садистического оргазма - отец не просто морально душит своего сына, а задействует и физические способы уничтожения и обстреливает превратившегося в жука своего взрослого ребенка - яблоками; теми самыми яблоками, одно из которых, застревая в "панцире" жука, через время приводит к его смерти. Причем тут любопытна сама суть произведения. Главный герой - как бы ни с того ни с сего - превращается в некое насекомое, жука. То есть здесь вновь проявляются мазохистски настроенное бессознательное психики автора произведения, Франца Кафки, когда сама зависимость (а зависимость - основная черта характеристики мазохизма) проявляется, как говорится, более чем явно выражено. Да так, что автор уже готов превратить главного героя и не в человека вовсе (ведь с человеком хоть как-то, но еще можно совладать), а в насекомое. Превратить в то нечто, что у человека, как хозяина природы, находится где-то под ногами, внизу, ползущее и бесправное. Которое и раздавить-то можно запросто. (Что, собственно, и неоднократно пытается сделать отец Грегора Замзы).
       Да, вероятно, и сама профессия главного героя - коммивояжер, точно также недалека от поднимаемой нами темы. Ведь коммивояжер - это попросту бесправный человек, который вынужден вставать чуть свет, разъезжать с образцами товара по командировкам, да и вообще, чем-то напоминает униженных и оскорбленных у Достоевского (которым, заметим, Кафка более чем восторгался; уже после смерти, в домашней библиотеки Кафки были найдены не только романы Достоевского, но и его переписка). Кстати, сродни Достоевскому, тема "маленьких людей" тоже присутствует у Кафки. Хотя бы подсознательно. Ибо почти у всех героев произведений Кафки явно проступает комплекс своей незначительности. И уже отсюда - стремление зачастую неординарными (явно замечаемыми, бросающимися в глаза) поступками обратить на себя внимание. А значит можно провести параллели опять же с мазохизмом, когда пациенты склонные к моральному мазохизму от своей ненужности и малозначительности словно пробрасывают мостик к подчинению другим. К желанию и согласию с подобным.
       - Вы правы, - кивнул головой Альберт.
       - Еще бы! Я скажу даже более. Если проследить подсознательный мотивационный характер поведения героев произведений Франца Кафки, то можно вновь и вновь обращать внимание на встречающиеся элементы и садизма и мазохизма. Хотите, разберем дальше? - посмотрел я на Альберта, и казалось, что даже если он не захочет, я буду делать это сам, так как вошел в какое-то особое состояние, когда на меня находило вдохновение и хотелось действовать.
       - Да, я хочу, конечно же хочу, - ответил Альберт.
       - Отлично. И тогда мы перед тем как перейти к романам - коснемся ряда тем небольших новелл Франца Кафки. Причем заметьте, - внимательно посмотрел я на Альберта. - Как я уже говорил, рассказываю я и что-то показываю на примере писателя Кафки и его книг, а на самом деле это лишь как образ, который Вы вполне можете переносить на себя. В силу значительной схожести.
       - Я Вас понял, - серьезно ответил Альберт.
       - Хорошо. Итак. Небольшая новелла - "Голодарь". Суть в следующем. Некий герой зарабатывает на жизнь подвергая себя прилюдному голоданию. И когда оказывается, что это, собственно, становится никому не интересно (у зрителей появляется ряд других развлечений), он все равно не может без того, чтобы, находясь в клетке, демонстрировать людям свое умение подвергать себя самоистязанию посредством пыток голодом. И при этом фактически шатаясь от голода, то есть постоянно удовлетворяя свои мазохисткие тенденции, потребность в страдании. Но нужно ли это уже кому?
       Я раскрыл книгу и стал читать вслух: "Людей перестало удивлять странное стремление дирекции в наше время привлечь внимание публики к какому-то голодарю... он мог голодать сколько угодно, и как угодно - и он голодал, - но... публика равнодушно проходила мимо....
       Однажды шталмейстеру бросилась в глаза клетка голодаря, и он спросил у служителя, почему пустует такая хорошая клетка - ведь в ней только гнилая солома. Никто не мог ответить шталмейстеру, пока один из служителей, случайно взглянув на табличку, не вспомнил о голодаре. Палками разворошили солому и нашли в ней маэстро". Который тотчас же и умер.
       - А, каково! - посмотрел я на Альберта. - Или вот, например, новелла "Коршун". Здесь снова главный герой подвергает себя своего рода любопытному занятию - дает коршуну клевать свое тело. Терпит, страдает, по всей видимости, испытывает боль - но не сдвигается с места, дабы прекратить мучения. Потому как просто-напросто испытывает наслаждение от боли. А сам автор даже не собирается хоть как-то облегчить страдания своего литературного героя. Почему? Да хотя бы потому, что его подсознание ориентировано на боль, на испытывание боли, на стремление подвергнуть себя страданию. Заслуженному? Страданию заслуженному? - спрошу я Вас. Не думаю. Может, конечно, в его понимании это и заслуженно. Но вот когда некий прохожий, удивляясь, спрашивает, мол, зачем же терпеть боль и предлагает застрелить злобную птицу, но пока он ходит за ружьем, Кафка убивает своего героя. "Вовремя этого разговора коршун спокойно слушал и смотрел то на меня, то на господина. Тут я увидел, что он все понял; он взлетел, потом резко откинулся назад, чтобы сильнее размахнуться и, словно метальщик копья, глубоко всадил мне в рот клюв", - зачитал я.- И вот что это? Быть может только в смерти возможно настоящее искупление? "Падая навзничь, я почувствовал, что свободен и что в моей крови, залившей все глубины и затопившей все берега, коршун безвозвратно захлебнулся".
       Или вот еще одна новелла, "Несчастье холостяка", в которой также прослеживается тема страдания (а ведь мазохизм - это "вечное" страдание). Я открыл нужный отрезок текста и стал читать: "Как плохо быть холостяком, старому человеку напрашиваться с трудом сохраняя достоинство, в гости, если хочется провести вечер среди людей, болеть и неделями рассматривать из угла своей постели пустую комнату, прощаться у ворот, никогда не подниматься со своей женой по лестнице, в своей комнате иметь только боковые двери, ведущие в чужие квартиры, приносить ужин для одного себя, дивиться на чужих детей и не сметь постоянно повторять: "У меня их нет", своим внешним видом и поведением равняться на одного или двух холостяков из воспоминаний юности. Так это бывает, вот только ты и действительно сейчас и потом сам окажешься таким, весь целиком, с реальной головой, а значит, и лбом, чтобы бить по нему рукой".
       Или вот, скажем, новелла "Тоска", которая опять же, диктует одну и ту же тему всеподчиняемости, смиримости, готовности поддаться чужой воле, то есть свидетельствует не иначе как о мазохистски настроенном подсознании Франца Кафки идти на поводу у другого человека: "Когда мне стало совсем уж невмоготу - это случилось в ноябрьские сумерки - и я, как по беговой дорожке, бегал по ковровой дорожке у себя в комнате туда и обратно, туда и обратно и, увидя в окно освещенную улицу, пугался, поворачивал назад и обретал в глубине зеркала на другом конце комнаты новую цель и кричал только для того, чтобы услышать крик, хоть и знал, что на него никто не откликнется и ничто его не ослабит, что он возникнет и ничто его не удержит и он не кончится, даже когда замолкнет, -- и тут вдруг прямо в стене открылась дверь, открылась очень поспешно, потому что надо было спешить, и даже извозчичьи лошади на улице, заржав, взвились на дыбы, как обезумившие в бою кони.
       Из совсем темного коридора, в котором еще не зажигали лампы, возник, словно маленькое привидение, ребенок и встал на цыпочки на чуть заметно качающей половице. Сумеречный свет в комнате ослепил его, он уже хотел закрыть лицо руками, но неожиданно успокоился, взглянув в окно, за которым темнота поборола наконец высоко поднявшуюся светлую дымку от уличных фонарей. Касаясь правым локтем стены, ребенок стоял в открытой двери на сквозняке, и ветер овевал его ноги, шею, виски.
       Я покосился на него, потом сказал: "Добрый день" - и взял с экрана перед печкой пиджак, потому что не хотел стоять здесь так, полуодетым. На миг я открыл рот, чтобы выдохнуть волнение. Во рту был плохой вкус, у меня дрожали ресницы, короче говоря, недоставало только этого, давно, впрочем, предвиденного, посещения.
       Ребенок все еще стоял у стены, на том же месте, он касался правой ладонью стены и, разрумянившись от удовольствия, тер кончиками пальцев шершавую оштукатуренную стену. Я спросил:
       - Вы действительно пришли ко мне? Это не ошибка? В таком большом доме ошибка всегда возможна. Я такой-то, живу на четвертом этаже. Так как же, вы хотите видеть именно меня?
       - Спокойно, спокойно, - небрежно сказал ребенок, - все правильно.
       - Тогда входите в комнату, я хотел бы закрыть дверь.
       - Я уже закрыл дверь. Не утруждайте себя. Вообще успокойтесь.
       - Какой же это труд? Но в коридоре много жильцов, и я, разумеется, со всеми знаком; большинство сейчас как раз возвращается со службы; если они услышат в комнате разговор, они просто сочтут себя вправе открыть дверь и посмотреть, что здесь происходит. Тут ничего не полаешь. Трудовой день кончился; они на время свободны, не станут же они со мной считаться! Да вы и сами это знаете. Дайте я закрою дверь.
       - Ну и что же? Что это вы, право? По мне, пусть хоть весь дом приходит. А потом, повторяю: я уже закрыл дверь; вы думаете, только вы умеете закрывать дверь? Я уже запер ее на ключ.
       - Тогда все в порядке. Больше мне ничего не требуется. На ключ можно было даже не запирать. А теперь, раз уж вы пришли, располагайтесь поудобнее. Вы мой гость. Меня бояться вам нечего. Не стесняйтесь, будьте как дома. Я не собираюсь ни задерживать вас, ни прогонять. Неужели мне надо это говорить? Что вы, меня не знаете?
       - Да, вам действительно не надо было этого говорить. Больше того, вы не должны были это говорить. Я еще ребенок; к чему столько церемоний?
       - Что вы, помилуйте. Разумеется, вы еще ребенок. Но не такой уж маленький. Вы уже подросток. Если бы вы были девочкой, вам бы не следовало так вот просто взять и запереться со мной в комнате.
       - Об этом не стоит беспокоиться. Я только хотел сказать: то, что я вас хорошо знаю, для меня не такая уж гарантия, это только избавляет вас от труда лгать мне. К чему эти церемонии! Бросьте, бросьте, пожалуйста. К тому же я вас не так хорошо знаю, я не во всем и не всегда в вас разбираюсь, особенно в такой темноте. Хорошо бы зажечь свет. Нет, лучше не надо. Во всяком случае, я запомню, что вы мне угрожали.
       - Что? Я угрожал вам? Но, помилуйте, я так рад, что вы наконец пришли. Я сказал "наконец", потому что уже поздно. Мне непонятно, почему вы пришли так поздно. Возможно, что я обрадовался и в волнении наговорил всякой всячины и даже, если хотите, угрожал вам. Только, ради Бога, не надо ссориться! Но как вы могли этому поверить? Как могли вы меня так обидеть? Почему вы хотите во что бы то ни стало испортить те короткие минуты, что вы здесь? Посторонний и тот бы постарался быть внимательнее, подойти к человеку ближе.
       - Охотно верю; подумаешь, открытие! Я по самой своей природе ближе вам, чем любой посторонний, как бы он ни старался. Это вы то же знаете, к чему же тогда такие жалобы? Скажите лучше, что это кривлянье, и я сейчас же уйду".
       Но на самом деле уходит сам главный герой, но он доходит только (по ступенькам) до двери парадной - и возвращается назад. А как иначе?! Ведь зависимый человек может только подчиняться. И сопротивляться этому - не хватает сил. Вспомним попытки Северена высвободиться от обезумевшей от страсти захватившего ее садизма "Венеры в мехах". Он вроде как и хочет этого - но сам на подобное не способен"!
       Можно еще много встречать тему садомазохизма в новеллах Кафки, но вот как неким завершением - может послужить новелла, или лучше сказать - притча: "Перед Законом". Вкратце, предыстория такова. Есть некие врата Закона. Есть привратник, поставленный кем-то охранять вход в эти врата. И есть поселянин, решивший зайти в эти врата. Но вот желание-то есть, но вместе с желанием и есть страх. Через время (постояв, подумав) поселянин просит привратника пропустить его. Тот отказывает в его просьбе. Тогда поселянин становится рядом с привратником и терпеливо ждет своей очереди. Притом, что врата Закона, открыты настежь. Мучительно стремясь перебороть в себе страх - проситель пытается заглянуть в врата. "Если тебе так не терпится - попытайся войти, не слушай моего запрета", - смеется заметивший любопытство просителя привратник, - "Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественней другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх". Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен был открыт для всех в любой час, подумал он... и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти. Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в сторонке, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом", - то есть перед нами явно предстает своего рода невротическая и оттого закомплексованная личность, которая и живет в своем страхе и наслаждается им, - оторвавшись от чтения посмотрел я на Альберта. - И эта личность испытывает своего рода самоудовлетворение причинением себе боли. В данном случае боль душевная - от ощущения собственной ничтожности, и в тоже время это же и боль физическая, ибо, находясь все время в одном и том же положении, изо дня в день, из года в год, не имея возможности нормальным образом выспаться и удовлетворить свои иные потребности - незадачливый посетитель вынужденно обрекает себя на вполне сознательные мучения. Но это могло быть еще как-то объяснимо, если бы цель была достигнута. Но судя по рассказу мы видим, что подобного не происходит. "Идут года, - начал читать я, - внимание просителя неотступно приковано к привратнику. Он забыл, что есть еще другие стражи, и ему кажется, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко клянет эту свою неудачу, а потом приходит старость и он только ворчит про себя. Наконец, он впадает в детство, и оттого, что он столько лет изучал привратника и знает каждую блоху в его меховом воротнике, он может даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже меркнет свет в его глазах, и он не понимает, потемнело ли вокруг или его обманывает зрение. Но теперь, во тьме, он видит, что неугасимый свет струится из врат Закона. И вот жизнь его подходит к концу. Перед смертью все, что он испытал за долгие годы, сводится в его мыслях к одному вопросу - этот вопрос он еще ни разу не задавал привратнику. Он подзывает его кивком - окоченевшее тело уже не повинуется ему, подняться он не может. И привратнику приходится низко наклониться - теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста. "Что тебе еще нужно узнать? - спрашивает привратник. - Ненасытный ты человек!" - Ведь все люди стремятся к Закону, - говорит тот, - как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?" И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, кричит изо всех, чтобы то еще успел услыхать ответ: "Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного. Теперь пойду и запру их", - я посмотрел на Альберта. Казалось, он сам не мог пошевелиться, находясь под впечатлением от услышанного. - Ну что, продолжим?
       - Продолжим, - охотно согласился Альберт.
       - Но если Вы устали - можем перенести на другой раз.
       - Нет, нет, давайте сейчас, - попросил молодой человек.
       - Хорошо, - согласился я. - В таком случае давайте посмотрим на романы Кафки и проследим, где же в них встречаются садомазохистские отношения, - я положил книгу на полку и достал другую, став пролистывать. - Вот, - через время произнес я. - Роман "Замок". В этом романе любопытно отношение главного героя, землемера К. - к своим помощникам. Если вспомним, он не только их держит в исключительной зависимости к своей персоне через страх, но и при каждом удобном случае наносит им побои, бьет или ногами или палкой или замахивается рукой или берет кнут (заметим, кнут любимое орудие при садистски-мазохистских "играх"), в общем, всячески их "шпиняет" да подгоняет. Да так, что в конце концов те бунтуют (где-то в последних главах романа), и как раз этот бунт связан именно с нежеланием и далее терпеть подобное отношение к себе. Что делает и Фрида, местная потаскушка - официантка и любовница одного из чиновников, которая стала также любовницей землемера К., а после сбегает от него к одному из его помощников именно по причине, как она объясняет, жалости к издевательствам по отношению к тому со стороны землемера К. (опять перед нами тема "униженных и оскорбленных" Достоевского).
       - Любопытно, - выдохнул Альберт.
       Я посмотрел на него более чем выразительно. Мне и самому нравился этот роман Кафки.
       - Итак - первая встреча землемера К. с помощниками, - произнес я. Землемер ночью приходит на постоялый двор, видит заискивающего хозяина, пытавшегося что-то ему объяснить, и замечает рядом с хозяином две тени, - я раскрыл книгу: "Он взял фонарь из рук хозяина и посветил на них... "Кто вы такие?" - спросил он, оглядывая обоих. "Ваши помощники", - ответили они. "Да, помощники", - негромко подтвердил хозяин. "Как?", - спросил К. - Вы мои старые помощники? Это вам я велел ехать за мной, это вас я ждал?". "Да", - сказали они. "Это хорошо, - сказал К., помолчав... Однако... вы "сильно запоздали, вы очень неаккуратны" ... "Ну, пойдемте!" - сказал К. и втолкнул их в дом.
       Далее они проходят в дом, начинают пить пиво, и К., постоянно смотря то на одного, то на другого замечает: "Трудно мне будет с вами... Ведь вы только именами и отличаетесь, а вообще похожи, как... - он запнулся и нечаянно добавил: - Похожи, как две змеи".
       То есть перед нами скрытое (подсознательное) желание К. навязать свою власть, продемонстрировать свое влияние, вынудить помощников подчиниться, стать зависимыми по отношению к нему.
       "Обычно нас легко различают", - как бы оправдываясь, сказал один (из помощников). "Верю, - сказал К., - ... а мне вас никак не различить. Буду обращаться с вами как с одним человеком и звать обоих буду Артур, одного из вас ведь так и зовут, тебя что ли". "Нет, - сказал тот, - меня звать Иеремия". "Не важно, - сказал К., - все равно буду обоих звать Артур... вы для меня - один человек". Оба подумали и сказали: "Нам это будет очень неприятно". "Еще бы!" - сказал К. - Конечно, вам должно быть неприятно, но так оно и будет".
       В романе также достаточно примечательно отношение главного героя К. к крестьянам. Во время разговора с помощниками, он заметил, как один из крестьян (бродивший до того между столиков, опасаясь приблизиться и наконец-то решившийся) попытался приблизиться к одному из его помощников, чтобы что-то сообщить на ухо.
       "... К., хлопнул рукой по столу, встал, - это мои помощники, у нас сейчас совещание. Никто не имеет право нам мешать!". "Ох, виноват, виноват!" - испуганно проговорил крестьянин и задом попятился к своим товарищам. "Одно вы должны строго соблюдать, - сказал К., снова садясь на место, - ни с кем без моего позволения вы разговаривать не должны... По рукам, что ли?". Оба с готовностью протянули ему руки. "Лапы уберите", - сказал К., - а мой приказ остается в силе...".
       Как видим, К. как бы уже изначально демонстрирует свое недовольство помощниками, явно стараясь, чтобы они это заметили. Ведь это не иначе как начало садомазохистской игры. Один в роли хозяина, господина, другой - или как Северин по отношению к Венере в мехах, - в роли раба, или как Артур и Иеремия по отношению к землемеру К. - в роли помощников. А ведь господин должен наказывать своего раба. Причем раб по законам жанра должен особо и не противиться этому. Ибо для него это не иначе как испытывание удовольствия. А чем же наказывать, как не кнутом.
       Когда К. вылез из под стойки бара, где занимался сексом с только что познакомившейся официанткой, внезапно решившейся ему "отдаться", и заметил своих помощников, то первой его реакцией было схватиться за кнут (а именно первая реакция свидетельствует о том, что находится в бессознательном психики того или иного человека): "Чего вам тут надо?" - закричал на них К., словно они... виноваты. Он оглянулся, ища кнут, который вечером был у Фриды". Кстати, замечу, чуть ранее, для того чтобы "заняться любовью" с К., Фрида этим же кнутом выгнала посетителей бара, где работала официанткой - буфетчицей).
       Однако, помимо "специфических" отношений с помощниками в романе "Замок", которых К. подвергал всяческим унижениям, при случае избивая их и кнутом и розгами, тема садомазохизма встречается и в романе "Процесс". Чего стоит только сцена в чулане, когда Йозеф К., застает избивание розгами двух "провинившихся" сотрудников банка.
       Дело было так. В тот вечер он уходил с работы последним (в банке, где он служил одним из руководителей), и проходя по коридору к лестнице, ведущей к выходу, неожиданно, - я открыл книгу и стал читать: "... услыхал вздохи за дверью, где, как он думал, помещалась кладовка... он остановился, удивленный, прислушался, чтобы убедиться что не ошибся. На минуту там стало тихо, потом снова послышались вздохи.
       К. ...охватило такое... любопытство, что он буквально рывком распахнул дверь. Действительно, как он и предполагал, там была кладовка. За порогом громоздились старые, ненужные проспекты, опрокинутые глиняные бутылки из-под чернил. Но в самой комнатушке стояли трое мужчин, согнувшись под низким потолком. Свечка, прикрепленная к полочке, освещала их сверху.
       - Что вы тут делаете? - спросил К., запинаясь от волнения, но стараясь сдержать свой голос.
       На одном из мужчин - очевидно, начальнике над остальными - была какая-то странная кожаная безрукавка с глубоким вырезом, так что руки и грудь были обнажены. Он ничего не ответил. Но те двое закричали:
       - Ах, сударь! Нас сейчас высекут, потому что ты пожаловался на нас следователю!
       И тут только тут К. узнал... Франца и Виллема: третий держал наготове розгу, словно собираясь их высечь. [...] - Ничего этого я не знал, а кроме того, я никоим образом не требовал для вас наказания...
       ... - И все они зря болтают, ты не расстраивайся, - сказал третий, обращаясь к К. - Наказание их ждет и справедливое, и неизбежное.
       - Ты его не слушай... -- сказал Виллем и осекся, торопливо поднося к губам руку, по которой его хлестанула розга...
       ... - Неужели эта розга так больно сечет? - спросил К. и потрогал розгу, которой помахивал перед ним экзекутор.
       - Да ведь нам придется раздеться догола, - сказал Вилли.
       - Ах вон оно что, - сказал К. и пристально посмотрел на экзекутора... разве нет возможности избавить их от порки? - спросил он.
       - Ну нет! - с улыбкой сказал тот и тряхнул головой. - Раздевайтесь! - приказал он...".
       Йозеф К. попытался было дать экзекутору денег, чтоб он не избивал "провинившихся", но это ему не удалось (тот не взял), и как только К. вышел из кладовки - оттуда послышались стоны и свист розог.
       На другой день решив заглянуть в кладовку, К. увидел там ту же самую картину: полуобнаженного экзекутора, голых "провинившихся" (тех же) и в ужасе отшатнувшись от двери - услышал свист розог и стоны избиваемых.
       - А! Каково? - посмотрел я на Альберта. - Вообще же, если внимательно подойти к вопросу проявления мазохизма и неразлучного с ним садизма в сочинениях (и в особенности в рассматриваемых нами романах) Франца Кафки, то по всей видимости можно сказать, что встречается подобное и не только в отношениях с помощниками, но и с другими людьми, с которыми волей-неволей, приходится контактировать главным героям. Причем, чтоб нам еще более четче различать садизм, его вполне можно рассматривать в контексте с агрессивностью (находя в чем-то синонимичность слитности и взаимодополняемости этих понятий), а мазохизм - во встречающейся (уже, право, значительно реже) податливости, зависимости, намеках пусть и на призрачную, но всеподчиняемость. Другими словами, там, где "наезжают" главные герои - мы видим проявление садизма, а где "наезжают" уже на них - мазохизма. И тогда уже подобной агрессивности встречается не в пример много (намного больше, чем ее быть может должно быть). Особенно примечателен в этой ситуации главный герой романа "Америка" Карл Россман. Несмотря на шестнадцать лет - возраст сравнительно подростковый - перед нами предстает вполне сформировавшийся человек, мужчина, который легко подчиняет своей силе контактирующих с ним людей - это и кочегар с теплохода, на котором Карл Россман прибыл в Соединенные Штаты Америки, и бродяги Робинсон и Деламарш.
       И тогда уже в качестве завершения в принципе бесконечной тематики (ибо и садизм и мазохизм в произведениях Кафки еще достаточно долго можно и находить и анализировать), сделаем вывод: и мазохизм и садизм занимали неотъемлемое место в бессознательном Кафки; это было то, что неким таинственным образом сублимировалось на страницы создаваемых им творений. Потому что, как когда-то заметил Фрейд, бессознательное и творчество - суть одно и тоже!
       - Да уж, - протянул Альберт.
       - Вот именно, - ответил я.
       - Но ведь тогда получается, у меня этот самый моральный мазохизм тоже представлен в полной мере? - несколько как мне показалось разочаровано произнес Альберт.
       - Если Вы помните, я имел в виду латентную форму мазохизма, - пояснил я. - И такая же форма, как Вы уже поняли, была присуща и Францу Кафке.
       - А что-нибудь еще можете рассказать об этой форме мазохизма, чтобы мне уяснить для себя, - попросил Альберт.
       - Да ради Бога, - охотно ответил я. - Ну а чтобы Вы все-таки не так сильно переживали, я все так же воспользуюсь примером Кафки. Идет?
       - Идет.
       - Хорошо. Итак, с одной стороны, так называемый душевный мазохизм, казалось бы, не столь опасен как физический. Хотя в случае с мазохизмом если и таится какая угроза, то, вероятно, в первую очередь она все же направлена на того, у которого замечена подобная форма перверсии. Но если попытаться взглянуть с другой стороны, то можно заметить, что этот самый душевный мазохизм - настоящая катастрофа. И катастрофа, в первую очередь, для собственной психики. Ибо в наличии такого варианта "отклонения" наша психика испытывает потрясения, сравнимые в какой-то мере с той же самой симптоматикой какой-нибудь психопатологии (косвенно здесь присутствуют и шизофренические, и параноидальные, и маниакально-депрессивные "выверты" сознания). И в любом случае это действительно нагрузка для психики. А стресс, который она ощущает, выражается порой в ежесекундном причинении самому себе боли. Боли душевной, но ничуть не отличающейся от физической. И у человека, склонного к душевному мазохизму, происходит постоянная "атака" на его психику. А это иной раз подвергает ее серьезным перегрузкам. Тем более, что любые поступки человека теперь проникнуты подсознательным желанием лишь одного - испытания боли.
       - Все, как понял, слишком серьезно, - констатировал факт Альберт.
       - Могу дополнить, - ответил я, - что можно говорить о том, что со временем привычной силы воздействия становится недостаточно. И пораженный этим недугом человек как бы вынужден увеличивать обороты, подвергая себя еще большей - оказываемой на него - нагрузке. Причем здесь уже явно прослеживается некая закономерность, заключающаяся в своего рода цикличности системы замкнутого круга. А это значит, что избавиться (при внезапно возникшем желании) от подобной - сравнимой разве что с наркотической - зависимости иной раз бывает невозможно. Тем более что душевный мазохизм возможен при - пусть и неярко выраженных - симптомах невроза, являясь как бы следствием его. И тогда уже невротические состояния будут всячески - порой и активно в силу своего вредоносного воздействия - участвовать в процессе оказываемых влияний на психику; при этом надо заметить, препятствуя высвобождению человека от подобной формы перверсии. И даже несмотря на то, что на каком-то этапе человеку захочется избавиться от подобного состояния - сделать это будет не так то просто. А то и вовсе невозможно. Как бы он того не желал.
       И тогда уже этот человек будет находиться в полнейшей зависимости от произошедшего. И даже более того: любые новые попытки со временем грозят вызвать подсознательный ужас. А сама перверсия будет противиться подобному высвобождению из под ее власти. И психика станет полностью оккупирована, находясь в глубокой зависимости от силы накаляющегося со временем воздействия такого рода.
       И уже действительно нет пути назад. Тем более что иного пути невозможно. И даже если предположить, что когда-нибудь в будущем от этого можно избавиться, - то уже сам человек будет всячески противиться этому. Ибо не только сила оказываемого влияния действительно велика, но и все избавление - не избавление; то есть руководство этими процессами-действиями находится исключительно в введении подсознания. С которым бороться иной раз и вовсе невозможно. А если то, что относится к психике, психическим процессам, находится во власти бессознательного психики (подсознания), то можно предположить, что душевный мазохизм будет управлять абсолютно всеми действиями человека. И уже именно от наличия в человеке этого самого душевного мазохизма будут зависеть и характер и цель большинства (если не всех) поступков. Что почти равнозначно тому, что и сами поступки будут всячески перенаправлены и подчинены лишь только одной цели: любым - иной раз и до боли незамысловатым - образом подпитывать существование этой скрытой перверсии, латентный характер которой заключен лишь в вынужденном утаивании казалось бы явного. И тогда уже нет ничего страшнее этого.
       - Вы обещали на примере Кафки, - попросил Альберт. - Мне это кажется более понятным, - несколько смущенно пояснил он.
       - Франц Кафка вынужден был не только жить, но и смириться с существованием подобной перверсии, - ответил я. - Относящийся самым непосредственным образом к силе бессознательного, его душевный мазохизм был всецело подчинен этой самой силе; силе, - направляющей его поступки в русло соотнесения с имеющейся у него болезнью. И вот именно отсюда видится мне происхождение его бед. Ибо как раз здесь заложены отношения с теми немногочисленными возлюбленными, которые в течении недолгой жизни (Кафка прожил сорок лет) его окружали. Хотя, если допустить, что не было бы этих женщин (ни Греты Блох, ни Юлии Вохрыцек, ни Милены Есенской, ни Доры Диамант - его девушек), а была бы только одна - по настоящему первая - возлюбленная (увлечения на стороне и запозднившийся первый сексуальный опыт не в счет) Фелиция Бауэр, - изменилось бы что-нибудь? А ведь отношения с Фелицией Бауэр, большей частью посредством писем, длились долгих пять лет (более чем огромный срок для сознательной жизни Кафки и намного больше тех месяцев и полугодий, которыми характеризовалась "любовная страсть" с другими женщинами). И тогда вполне можно сказать, что поведи Фелиция изначально себя правильно, может и не было бы всех этих "возлюбленных".
      
       Во время всей своей речи я наблюдал за Альбертом. Казалось, вся его недолгая жизнь периодически отображалась на лице. Он играл мимикой, то насупливал брови, то кривил лицо, то о чем-то задумывался, то просто сосредоточено слушал. Но ничего не говорил. Но создавалось впечатление, что именно в его молчании скрывалась какая-то очень важная правда. Фактически истина. Но при этом можно было поверить, что ничего подобного не было. А передо мной был обычный парень, который ждал от меня какого-то чудодейственного лекарства. Ждал помощи. И моя задача была эту помощь оказать.
       - Я продолжу? - обратился я к нему. - Вам еще интересно?
       - О, да, да, если можно, - ответил он.
       - Итак, я остановился на теме морального мазохизма и женщин Франца Кафки, которого, напомню, взял в качестве некой удивительной схожести с Вами. Вы думаю это уже поняли, не правда ли?
       - Да, я понял, - ответил Альберт.
       - Хорошо. В этом случае я продолжу. Отношения с женщинами у Кафки вполне могли бы наладиться, если не брать во внимание душевный мазохизм, который есть и у Вас. А потому, когда я говорю об отношении Кафки с женщинами, Вы...
       - Я переношу их и на себя, - перебил меня Альберт, желая оправдаться что понимает о чем идет речь.
       Я кивнул и продолжил.
       - Душевный мазохизм Кафки как раз и являлся причиной его недоверий, неуверенности, случившихся по его вине расторжений двух помолвок, и, в конечном итоге, так и не сложившихся отношений с Фелицией Бауэр. Причем, не только конечная цель - брак - не была достигнута, но "молодые" и вовсе расстались. А как было бы хорошо (предположит какой сторонний наблюдатель), если бы жил Кафка с одной женщиной и не искал всех остальных. (Хотя, справедливости ради стоит заметить, что все же в первую очередь это женщины "искали" Кафку, а не он их. И если бы не их намеки, заигрывания, и замеченное Кафкой проявляющееся у них подсознательное желание к "завязыванию отношений", постоянно погруженному вглубь себя Кафке вряд ли кто был нужен).
       И быть может надо-то было всего ничего: только чтобы Фелиция проявила характер. К сожалению, по всей видимости, не свойственный ей. Ибо упустила и она и все другие несостоявшиеся "жены" Кафки, что с находящимся "под властью" своего бессознательного (с ярко выраженными мазохистскими акцентами) Кафкой, необходимо было вести себя иначе. А ведь тоже любопытная деталь - каждая из его женщин, даже "взбалмошная" Милена Е., хотела "женить" на себе Кафку, та же Грета Б., которая вообще сделала так, чтобы адресованные ей письма Кафки, - с подчеркнутыми красным карандашом особо компрометирующими его словами, - попали в руки его тогдашней официальной возлюбленной - Фелиции Б. Что до Юлии В., то эта замкнутая в своем величии красавица как раз может и прельстила этим Кафку. Хотя может и не этим. Упоминал же Кафка в одном из писем Броду, что Юлия В. в чем то похожа на непонравившуюся тому своей самостоятельностью Грету Б. Что до Доры Д. ... здесь, пожалуй, вполне сыграла роль существенная разница в возрасте между ней и уже сорокалетним - вдвое ее старше - Кафкой.
       Но вот может все они и правда упустили тот момент, что не стоит равнять Кафку на других мужчин. И согласно этому выводу можно предположить, что будь на их месте какой психолог или психиатр (в женском, разумеется, обличии), или хотя бы просто внимательная и чуткая - к сопоставлению прожитых ощущений и переживаний - женщина, или хотя бы даже женщина с более значительным, чем попадались Кафке жизненным опытом (ведь из всех них только Фелиция Б. была его почти что ровесница, но и ей на тот момент было всего лишь 25, а остальные - Грета Б. и Юлия В. - на восемь лет младше, с Миленой и Дорой - разница была еще более ощутимей), то, пожалуй, заметила, почувствовала бы тогда эта наша воображаемая женщина, что на самом деле необходимо Кафке, да заставила бы его навсегда привязаться к ней.
       Вспомним ту же историю Северина у Захер-Мазоха. Он может подспудно и хотел бы сопротивляться, да не мог ничего поделать с "Венерой в мехах". А теперь предположим, что и Кафка (с его подсознательной "страстью" к той, что будет периодически доставлять ему боль, пусть и душевную), наверняка бы и ничего уже бы не смог с собой поделать. Ибо то же самое раздираемое изнутри желание, так превосходно описанное Захер-Мазохом (и испытываемое в его романе "Венера в мехах" Северином) почти одинаково схоже (с поправкой воздействия в первую очередь на душу, нежели - как у героя Мазоха - на тело) было свойственно и Кафке.
       И тогда уже Кафка, подсознательно выбрав какая из женщин сможет доставлять ему такое "удовольствие", почти без сомнений остался бы с ней. Ибо как нет ничего притягательней такой женщины, так и нет ничего более желанней для мазохиста, чем ощущение боли. Притом что все время присутствовало бы подсознательное осознание того, что сделай он "правильный" выбор, и эта самая желанная боль - будет с ним постоянно. Выберет ли он тогда что-то другое?
       И тогда уже почти обманчиво было бы сомневаться, что Кафка с таким влиянием на него бессознательного (пусть и с неким внутренним сопротивлением к подобным "превращениям"), мог бы отвергнуть от себя подобную девушку. И даже если бы подобное произошло, все равно можно было бы утверждать, что он всячески бессознательно искал бы повода, дабы вновь испытать схожие чувства, испытанные им с этой самой эфемерной "возлюбленной" и наверняка бы стал вновь и вновь искать с ней встречи, ведь когда он заставил себя "угадать" это в Фелиции Б., тот час же изменилось его поведение относительно нее. Ведь не этим ли объяснялись попытки - удачные в силу таланта и гениальности - возобновления вроде как и разорванных отношений с Фелицией. А чуть позже, только то обстоятельство, что он на самом деле понимал всю силу своего влияния на Фелицию, Кафка не стал предпринимать никаких новых шагов к сближению после того, как от своего друга Макса Брода узнал, что Фелиция вышла замуж. Ибо боялся, что вроде как и нащупавшая нить поведения с ним Фелиция испугается уже этого не "открытого" ею в Кафке "чувства", а лишь только предположение о том. А ведь кто как не он знал, что "помани" - и вновь Фелиция будет его. Но уже не хотел того сам. И потому что слишком любил Фелицию, и потому, что... ошибся в ней.
       Так или иначе, судьба не предоставила такой шанс Кафке. И оттого он был вынужден страдать. Страдать, и искать в других женщинах недоступный идеал. Да и кто из этих женщин, становившихся лишь на время возлюбленными Кафки, знал, что на самом деле желал увидеть в них он. Ведь не их любви ему было нужно (за так называемую любовь в привычном понимании этого слова ратовало лишь сознание). Но уже исходя из ставших судьбоносными для всех последующих поколений выводов Брейлера - Фрейда о том, что всеми нашими мыслями да поступками движет бессознательное (и уже только за это открытие Фрейд может считаться самым великим ученым из живших когда-либо, ибо величие его открытия поистине безгранично и непостижимо в истине гениальности), нам остается только сожалеть, что не попалась на пути Кафки женщина, осознавшая то, что ему на самом деле было нужно да необходимо. Кто знает, случись такое, может и смогла бы она (дав Францу Кафке то, что он хотел) отдалить смерть гения (в психосоматике его смертельного заболевания почти не приходилось сомневаться). А до нас бы дошло значительно больше его бессмертных творений. Ставших "классикой" уже через год после смерти автора...
      
      

    Глава 12

       - Меня заинтересовала тема с женщинами, - сказал Альберт. - Вы знаете, я действительно подсознательно перенес отношения Франца Кафки на свои и понял, что мы и здесь удивительно схожи. Или я ошибаюсь? Как на Ваш взгляд?
       - Вы правы, - признался я. - Если хотите, можем на теме женщин остановиться еще немного подробней.
       - Я только за, - улыбнулся Альберт.
       - Для Франца Кафки женщины представляли некое до конца непредсказуемое "зло", с которым попросту было необходимо считаться, но никак нельзя было в целях собственной безопасности подпускать близко к себе. Ибо в ином случае могли наступить ужасающие по своей неприглядной сути последствия, от которых пострадает в первую очередь психика, ибо как раз на ее долю ляжет весь груз ответственности, которая может наступить в результате последствий от подобных действий. А ведь дело еще усложняется природной, даже если хотите, генетической предопределенностью необходимости "контакта". И тогда уже Кафка предпочитает держать всех возможных женщин на расстоянии, словно опасаясь лишний раз раскрыться перед ними, впустить их вглубь себя.
       - Мечты, мечты, - задумчиво вставил Альберт.
       - Угадываете себя?
       - Еще бы!
       - Вы правы. Я тоже, - улыбнулся я. - И знаете, ведь у Кафки вроде как была и правильная психологическая установка по отношению к женщинам, но вот сделать он ничего не мог. И уже через время он (противореча самому себе) начинает "открываться" перед женщинами (вспомним боль откровений в письмах к Фелиции Б.). И расплата не заставляет себя ждать. Впрочем, Кафка все понимая, достаточно покорно принимает предопределенность "наказания". Предопределенность - судьбы. Так было с Фелицией Бауэр. Подобное (быть может в еще большей силе предательства - одно из писем Кафки послужило с подачи этой женщины причиной разрыва отношений его с невестой) случилось с Гретой Блох. В какой-то мере и с Юлией Вохрыцек, и с Миленой Есенской, быть может только за случайным исключением его последней любовной привязанности - Доры Диамант, девушки, у которой Кафка умер на коленях, происходило все то же самое, быть может и подсознательно неосознаваемое, "предательство". Предательство, погубившее в конечном итоге Кафку. Предательство, почти изначально заключенное в лживой сущности женского характера. А если не так, то дело в них самих, потому что никто из женщин так и не мог понять, как необходимо вести себя с Кафкой. И оттого - страдали они, и от этого же - страдал он.
       Вспомним этих возлюбленных Кафки. И быть может даже в большей степени коснемся его отношений с первой из них: Фелицией Бауэр.
       Пустое, - по мнению самого Кафки, - лицо этой двадцатипятилетней служащей телеграфного агентства по всей видимости было выбрано Кафкой (хотя много ли было соискательниц?) по нескольким причинам. Ну, во-первых, ему просто необходимо было, что бы хоть кто-нибудь был рядом. Кафка ведь невероятно мучился от того, что приходилось жить с родителями. Хотелось хоть какой-то самостоятельности. И в какой-то мере это могло стать возможным - если бы он, например, женился. Кроме того, наличие супруги он рассматривал как возможность выйти из Эдипова комплекса, то есть найти новый сексуальный объект и таким образом окончательно высвободиться из-под влияния отца, переключив внимание на что-то другое. Чтобы тем самым хоть как-то уменьшить влияние собственной совести, довлеющей над ним и провоцирующей в нем возникновение тех бредовых ужасов и кошмаров, которые, наряду с тревожностью ожидания и непредсказуемой значимостью этого мира, были непреложным следствием его экзистенциального понимания существования. А быть может и вообще оправданности страдания. Причем в последующем характер встреч Франца Кафки и Фелиции Бауэр явно свидетельствовал о том же. Живя в соседних городах - Берлине и Праге - Кафка не только не делал попыток к встречам, предпочитая общаться в письмах, но и всячески противился, когда подобное сближение намеривалась предпринять Фелиция. Да и вообще можно предположить, что как таковая Фелиция была ему и не так нужна. Особенно если учитывать, что желание брака носило в основном бессознательный характер, потому как сам Кафка хоть и искал, но не находил оправданности совместного проживания. Его вообще вполне устраивало соотнесение своей возлюбленной к роли музы, о чем свидетельствовали характер и частота встреч.
       Я взглянул на Альберта. Он не только внимательно слушал, но и всю информацию примеривал на себя. И судя по всему, я действительно попал в точку, когда решил рассказать ему о Кафке. Поэтому я решил не сбивать его с проекции себя на роль Кафки (равно как и наоборот) и продолжил.
       - Могу даже предположить, - заметил я, - что в своих первых серьезных отношениях Кафка проводил некий эксперимент общения между влюбленными. Тем более что в последующем эту схему он уверенно апробировал и по отношению к своим последующим возлюбленным.
       Действительно, с одной стороны, ситуация более чем парадоксальная. Представьте себе человека, который буквально забрасывает письмами свою любимую, отправляя иной раз по несколько корреспонденций за день. И это притом, что он все время страдает от нехватки времени и в отношении собственно литературного творчества откровенно сожалеет, что приходится работать после основной работы, по ночам, в ущерб сну и собственному здоровью. Но вот ради переписки жертвует и рабочим временем - на многих отправляемых письмах Фелиции стоит штамп его приемной канцелярии - и редким и долгожданным отдыхом, да и вообще, создается впечатление, что Кафка использует любую свободную минутку чтобы, по его словам, посвятить свою возлюбленную в тайны прожитого дня. И при этом не только постоянно признается ей в любви, но и делится порой самым сокровенным. Да и, если заметить, Франц Кафка заметно преображается при написании писем. Его немного суховатая и выдержанная проза, с по Флоберовски отточенными фразами словно отходит на второй план, уступая невероятной легкости восприятия этих откровений любви. Порой создается впечатление, что это пишет совсем даже не автор "Замка" или "Процесса", ведь по заложенному в строчках оптимизму, общей романтической направленности да стилистической легкости писем - Кафка предстает перед нами совсем другим человеком. В какой-то мере он ближе к себе как к автору "Америки" (роман "Америка" относится к его ранним произведениям и он его написан как раз в несколько в иной стилистической манере, чем более поздние вещи, взять те же романы "Процесс" и "Замок", которые уже существенно отличаются). И больше никогда, как в письмах к Фелиции, Кафка не позволит себе так открываться, порой высвечивая и выставляя на показ самое сокровенное, что у него есть. Никогда больше Кафка не будет казаться настолько беззащитным, чтобы кого-то умолять, переходя на заведомо просительный тон и вызывая в душе другого те жалостливые нотки, от которых не может удержаться и мужчина, а что тогда говорить о женщине?! Вернее, еще даже и не женщины, а всего лишь хрупкой, беззащитной и неуверенной в себе девушки, каковою и была (или это только Кафка ее такой видел?) Фелиция Бауэр.
       - Невроз? - словно даже не уточняя а зная, кивнул Альберт.
       - Невроз. Конечно невроз, потому что как раз сейчас мы с Вами, уважаемый Альберт, практически вплотную подошли к тем невротическим состояниям, которые испытывал тогда Кафка. Ибо только неврозом можно объяснить все, до чего он себя доводил в общении с возлюбленной. А самое любопытное, что его истеричность (являющаяся следствием невроза), произрастала своими корнями из восприятия большей частью выдуманного им образа Фелиции Бауэр. Его "якобы" возлюбленной. И тогда уже именно это "якобы" вмещало в себя невероятно больше, нежели чем просто констатацию "связи" с любимой женщиной. И ведь действительно, от письма к письму становится явно заметно, что Франц Кафка сам себя загонял в угол подобным отношением к предмету любви, а на сотнях исписанных страниц (вся переписка - это около полутора тысяч страниц написанных только Кафкой) он попросту ведет диалог сам с собой. И уже его воображение рисует перед собой тот образ (в подсознании... в подсознании...), которому и будет он поклоняться на протяжении долгих пяти лет эпистолярного романа со своей возлюбленной.
       Более того. Могу предположить, что весь тот каскад чувственных эмоций, все эти споры, ненависть, восторг и прочее, что мы видим в его письмах - адресованы не Фелиции Бауэр. Вернее, - не ей самой, а лишь ее образу. Тому образу, который столь чудодейственным образом на протяжении стольких лет она собой олицетворяла в воображении Кафки. Причем как раз благодаря этому выдуманному им образу возлюбленной Кафка начинает отдаляется от современных реалий, отождествляя себя - а равно и возлюбленную - с кем-то совсем иным. А значит перед нами проходят не совсем настоящие люди, а развивающийся в течении пяти лет маскарад следует оценивать почти исключительно с позиции ирреальности происходящего, и никак не отдельно от фантазий внутреннего мира Кафки. И тогда вся эта переписка (и как нечто большее - сами отношения) выглядит не иначе как квинтэссенция расхолаживающегося сознания, уводящего прочь от груза несбывшихся надежд и иллюзий и оставаясь понимаемой и прочувствованной нами лишь исключительно в контексте метафорической шкалы бутафорских иллюзий. Навсегда при этом утраченных.
       Вообще, если посмотреть еще глубже, то за выдуманным характером отношений Кафки с Фелицией скрывается след вообще отношений Франца Кафки к женщинам, что явно проявляется по тем их образам да характеристикам, которые представлены (изображены) на страницах его произведений. И можно только догадываться насколько глубоко в подсознании Кафки залегала травма его неудачных по сути общений с ними. (До встречи с Фелицией весь его "опыт" сводился к не совсем удачной первой связи с горничной, а чуть позже - и таких же неуверенных попыток с проститутками). И подобная отрицательная установка по отношению к женскому полу охотно находила свое воплощение в образах женщин, появляющихся на страницах произведений Кафки. Если Вы не против, остановимся на этих женщинах - героинях его романов - чуть подробней, - посмотрел я на Альберта, и, заметив его кивок, продолжил. - Первой, из целого ряда типичных имен представительниц женского пола, перед нами появляется фрейлин Клара Поллундер, дочь господина Поллундера из романа "Америка". И уже как раз здесь впервые ("Америка" самый ранний роман из сочинений Кафки) предстает перед нами некая взбалмошная особа, которая, конечно же (по отдельным штришкам раскрываемого перед нами образа можно судить что это так) знает, что она хочет. Но вот загадка (простая до своей ярко выраженной абсурдности) - знаем ли о том мы?
       И вот как раз тут, в образе главного героя романа, Карла Россмана (рожденного авторской фантазией), Кафка демонстрирует не только свое отношение к женщине как к какой-то опасности (пример - Клара Поллундер), но и даже в большей мере перед нами показано именно то неприглядное обстоятельство, когда страх и сомнение в необходимости вообще женщин в целом, заслоняют собой любое сексуальное желание общения с ними.
       А Брунельда!.. Эта богатая и некогда знаменитая актриса показана в ассоциативном ряду со столь многочисленными нелестными и отвратительными характеристиками (чего только стоит один ее демонический вид наряду с глупостью и повадками экзальтированной особы), что впору схватиться за голову, да задаться вопросом: чем же так "насолили" Кафке женщины?
       Но не будем задавать тех вопросов, ответ на которые не только очевиден, но и страшен по своей загадочности. Тем более что сам Кафка здесь как будто даже ни причем, а в контексте проступаемого и столь ярко вырисовывающегося бессознательного его психики вполне можно отыскать при желании и ответ и разгадку. И тогда уже заключаем мы, что сам Кафка как будто и не виноват. И его подсознание словно не виновно. А не иначе как весь нуминозный опыт мужской части человечества, все это коллективное бессознательное - не только задействовано, но и начинает играть столь ответственную да важную роль, что, пожалуй, вовремя замираешь от мысли, насколько все заранее предсказуемо. Что до самого Кафки, то он выступает лишь в роли некоего связующего звена (между прошлым и будущим, между правдой и вымыслом, между мужчиной и женщиной), и кажется, что только его гениальный (до подсознательной боли гениальности) интеллект наряду с рождающейся в подсознании фантазией способны представить перед нами картину маниакальной непредсказуемости действий. Наших?.. Его?.. Героев?.. Ответы на вопросы не суть важны. Главное...
       - Да уж! - восторженно протянул Альберт.
       - А если вернуться к женским образам, изображаемых на страницах произведений Кафки, то не только без сомнений, но и словно подтверждением теории об истории возникновения да существования подсознательного страха, а равно неприятии как такового, выступает характер раскрытия представленных имен и в романе "Замок" (Фрида; хозяйка постоялого двора; сестры Барнабе - Амалия и Ольга), и в романе "Процесс" (сиделка адвоката - Лени; жена - женщина без имени - мелкого служащего суда; постоялица той же хозяйки, что и К. - фройляйн Бюрстнер; сама хозяйка - фрау Грубах; и др.), и все это не иначе как свидетельствуют только об одном: о подсознательной мысли Кафки о недоверии к женщинам. И уже не важно сопоставление героинь произведений с реальными женщинами, встречавшимися Кафке. Намного важнее совсем другое: скептицизм, страх, загадочность его отношения и к тем и к другим - следует искать именно в подсознании Кафки. В том подсознании, в котором образ женщины соткан из таинственных нитей быть может и ненужности их существования.
       И тогда мы начинаем понимать, что мотивационная предрасположенность подсознательных интерпретаций зависела главным образом именно от невроза. От того самого невроза, который буквально загонял Кафку в угол, вырисовывая, зачастую, иную (и оттого отличную от других) картину осознавания действительности. И как раз вслед за подобным осознаванием - рождались творения, несхожие в своей абсурдной непредсказуемости ни на какие другие. А сам Кафка вынужден был играть по совсем иным правилам, осваивая (а в чем-то и заново рождая), совсем новые ролевые позиции. Те, что позже писатель Владимир Набоков отнесет к модернизму (модернизму, в ключевой принадлежности которого творил и сам, и начало которому в жанровом великолепии датировал, начиная от Пруста и Кафки, а после Кафки - отправлял к Джойсу, а уже после, вероятно, и к себе).
       Что же до самого Кафки и его отношений к женщинам, то вероятно ему вполне можно было простить не только это, но и вообще многое другое, на что австрийский гений имел полное право!
      
      

    Глава 13

       - Удивительно все, -произнес Альберт.
       - Удивительно что именно? - улыбнулся я.
       - Схожесть наша.
       - Так Вы и на самом деле очень похожи.
       - Но ведь так не бывает.
       - Почему же? Бывает и не только такое. Кстати, таких как Кафка, пожалуй, единицы. А может он один. Но вот что касается невротических зависимостей, - задумался я.
       - У всех?
       - Ну не то, чтобы у всех. Но, видите ли, с этим необходимо как минимум смириться, а по возможности знать и исправлять.
       - Я понял. Вы ведь для этого мне все рассказывали?
       - Да, конечно поэтому. Может что-то еще хотите узнать? Или уточнить?
       - Да, - ответил Альберт. - В рассказе про Кафку Вы затрагивали тему чувства вины. Я не раз встречал подобное и у себя. Не могли бы еще что-то рассказать на эту тему.
       - На примере Кафки?
       - Да если можно. Мне стало так привычней понимать. Вроде и не про меня говорите, но я понимаю, что это все и про меня.
       - Хорошо. Тогда давайте затронем еще чуть подробней две темы. Это чувство вины и сублимация. Что такое чувство вины Вы уже знаете. Сублимации я касался мельком. Сублимация - это перенесение психической энергии, вызывающее стрессовое состояние для организма и выражающееся, например, в тревожности, беспокойстве и прочей симптоматике нервных заболеваний - в какой-либо процесс с задействованием физической энергии. Например, колоть дрова, мыть посуду, водить автомобиль, стирать, убирать квартиру, даже, отчасти, смотреть телевизор. И, конечно же, любого вида творчество. Сочинять книги, писать картины, что-то лепить, рисовать, музицировать, в общем все что угодно, где задействуется творческий процесс. Это думаю понятно.
       - Понятно, - кивнул Альберт.
       - Ну вот и славненько, - улыбнулся я. - Тогда давайте по порядку. Значит у нас чувство вины и сублимация. С чего начнем?
       - С чувства вины.
       - Добро. Чувство вины, на мой взгляд, у Франца Кафки было не только развито в гиперболической степени, но и являлось основополагающей и мотивирующей позицией возможности (да и вообще необходимости) творчества. Это рождающееся и постоянно поддерживаемое им чувство вины было некой, если можно так выразиться, объяснительной нитью, связывающей до того, казалось, разрозненные этапы собственной жизни. И конечно же мотивы поведения героев его произведений. Все они: и Йозеф К. ("Процесс"), и К. ("Замок"), и Карл Россман ("Америка"), и Грегор Замза ("Превращение"), да и тот же самый Георг Бендеман ("Приговор") - не только мучились чувством вины за какие-то, большей частью, не существующие поступки, но и понимали, что расплата неминуема. А раз так, то вслед за приближением этой расплаты получала все права именно законность наступления чувства вины. Хотя, замечу, это понимало лишь только сознание, тогда как подсознание сопротивлялось столь явному вмешательству. А потому и герои произведений Кафки всячески противились осознанию чувства вины: и Йозеф К. (все пытавшийся "достучаться" до суда в поисках причин обвинения), и К. (тщетно подступающийся с разных сторон к неприступному руководству "Замка"), и Карл Россман (все чаще и чаще задававшегося вопросом: "за что?"), и Грегор Замза, даже, казалось бы, уже готовый осознать себя в роли жука. Да и Георг Бендеман до самой смерти не сдается в попытке убедить отца в своей лояльности. Все герои произведений Кафки подсознательно пытались сопротивляться наступлению чувства вины. Хотя надежда что "все образуется" отпала даже у безумно любившей Грегора Замзу его сестры - Греты.
       Но можно предположить, что почти вслед за появлением чувства вины должна была неминуемо наступить и расплата. А вот этого в полной мере почти никогда не происходило. И даже в романе "Процесс", когда вроде бы и совершается правосудие, - но на самом деле это происходит скорее только в редакторской обработке друга Кафки Макса Брода, который после смерти Франца Кафки распоряжался его сочинениями; тогда как сам Кафка в романе оставил и банковского клерка К. и читателей перед размышлением: произойдет ли на самом деле ожидаемый с первых страниц финал, - то есть сама смерть, казнь главного героя, - или ситуация еще может как то разрешиться.
       И "злоключения" Карла Россмана ("Америка"), землемера К. ("Замок"), в том неоконченном варианте, в каком нам оставил эти романы Кафка, - как бы то ни было, но тоже остаются без видимого "финала". Впрочем, если говорить о какой-то "предрешенности смерти", то, по всей видимости (и это явно бросается в глаза чуть ли не во всех произведениях Кафки, особенно в романах), подобный как в "Процессе" или "Приговоре" конец повествования все же необратим в своей страшной последовательности наступления конца земного бытия. Хотя, иной раз, вместо главного героя смерть принимает, например, как офицер в "Исправительной колонии", другой человек. И уже можно предположить, что подобный финал (смерть) как бы изначально запрограммирован подсознанием самого Кафки. Ведь одной из аксиоматических истин является то, что всё, что происходит с героями произведений, так или иначе берет основу именно в подсознании автора. И только там следует искать нити руководства над тем или иным поступком (в неосознанной мотивированности его). И тогда уже само действие существует как бы независимо от воображения. Ибо на воображение (воображение - как результирующая основа творчества), оказывает непосредственное влияние бессознательное. А корни самого бессознательного следует искать в каких-нибудь симптомах (будущих симптомах - будущей болезни), оказавшихся вытесненным (не принятым сознанием) именно в бессознательное.
       Если окунуться еще глубже, то почти так или иначе мы столкнемся с Эдиповым комплексом. И тогда уже как раз в самом первом возникновении неосознанного инцестуозного желания, и в еще большей степени чуть позже, когда приходит какое-то осознание всей чудовищности подобной мысли, мы видим начало всех будущих бед и страданий как самого Кафки, так и героев его произведений. А потому, - как следствие Эдипова комплекса, - будет и зарождения чувства вины, словно моток проволоки наматывающего на себя остальные мотивы, которые к тому времени когда ребенок вырастает, превращаются в более тяжкие оковы, от которых совсем и не так то легко, - а может и невозможно, - избавиться. По крайней мере Франц Кафка вынужден был и жить с ними и смириться.
       И тогда уже понимаешь, что это чувство вины превратилось во что-то необратимо-важное для тебя. Да и значит оно для тебя несравнимо больше чем раньше. И в причине "не избавления" от него - заключено желание жить с ним. Смириться с его существованием. И уже получается, что ты не можешь от него избавиться, - лишь потому что не хочешь. Совсем не хочешь. Хотя можешь пытаться (по крайней мере официально для всех) завуалировать эту попытку "избавления". Например, представив за некое свое самое сокровенное желание. Но это только для других. Ибо внутри, в глубине себя, понимаешь, - что это совсем даже не так.
       И тогда уже Кафка, подсознательно понимая, что вынужден с этим самым чувством вины (вскоре превратившемся и в настоящую вину; вину перед всеми) прожить всю оставшуюся жизнь, попытался переложить попытку избавления на героев своих произведений. Тем более что вина страшна тем, что и срок жизни может значительно укоротить. Как помним, в начавшихся болезнях Кафка просматривал психосоматическую основу.
       В итоге, безутешен в итоге в своей безрадостной безуспешности поиска землемер К. ("Замок"), когда со временем понимая всю безнадежность попыток попасть в замок - все равно не оставляет своих намерений, перебирая варианты и с Фридой, и с Кламмом, и с Амалией и Ольгой, и с Сортини, да и с героями совсем уж меньшего масштаба, как то: Варнава, дубильщик Лаземан, мальчик Ханс Брунсвик. И даже когда, казалось, совсем уже должны быть оставлены все подобные (как оказывается - почти заранее обреченные на неудачу) попытки, - никак не хочет отказаться от подобного неосуществимого желания.
       Но ведь мы знаем, что иначе невозможно. Признать подобное для Кафки означало бы смириться с ненужностью собственного существования, что для него означало бы смерть. А потому и Йозеф К. не хочет соглашаться с затеянным над ним судебным процессом. И почти точно также, как и главный герой другого произведения - "Замка", - Йозеф К. не оставляет попыток найти истину. Попыток, впрочем, таких же безуспешных и заранее обреченных на провал. Потому как - если было бы иначе - то знал бы он как выпутаться из тисков сжимавшего его безумия. Безумия, являвшегося почти непреложным следствием чувства вины, а значит и тревожности, беспокойства, неуверенность, страха.
       Но он, быть может и понимая это, все равно не отказывается от своих устремлений. Даже наоборот, - пытается подобраться к истине с разных сторон, задействовав и дядю Альберта, и адвоката, и жену мелкого служащего суда, и всех тех коммерсантов, художников, и прочих, которые (на что еще остается надеяться Йозефу К.?!) как ему кажется, могли бы помочь в поиске правды.
       Но никто не сможет помочь разобраться в самом себе. И наверное не меньшее потрясение чем преданный отцом Георг Бендеман ("Приговор"), - испытывает Грегор Замза ("Превращение"), когда испытывает на себе отчуждение (постепенно перерастающее в недовольство и злобу) некогда еще близких и родных ему людей.
       - Заметьте, - посмотрел я на Альберта. - Исходя из того, что творчество напрямую зависит от содержания бессознательного психики, - где-то в подсознании подобное чувство откладывалось и у Кафки, являясь следствием уже его отношений и с родителями и с сестрами. А в образе сестры Грегора Замзы - Греты, вполне можно заметить любимую им сестру (одну из трех) Оттлу. Вообще, тема предательства будет часто встречаться в произведениях Кафки, повторяясь в образе Фриды, помощников землемера - Артура и Иеремии, школьного учителя ("Замок"), Лени, фройляйн Бюрстнер, фрау Грубах ("Процесс"), у бродяг Робинсона и Деламарша, сенатора и дяди Карла Россмана - Якоба, у фройляйн Клары Поллундер ("Америка", или как было в авторском варианте - "Пропавший без вести").
       - Обязательно перечитаю всего Кафку, - восторженно уверил меня Альберт.
       - Это просто необходимо сделать, - заверил его я. - А теперь с Вашего позволения продолжим и затронем тему сублимации в контексте творчества Кафки. Фрейд видел в сублимации - и в первую очередь в сублимации в художественное творчество- то, по его словам, редкое качество, проявление которого возможно только в случае, если человек обладает, например, литературным дарованием. Если рассматривать механизмы сублимации, то непосредственное включение их происходит в тот момент, когда вытесненное раннее из сознания в бессознательное какое-либо неудовлетворенное желание вследствие нереализованного либидо грозит разрастись там в симптом будущего заболевания, например того же невроза, и тем самым вернуться в сознание обходным путем и в другом статусе. И вот тут как раз и включаются механизмы сублимации, являющейся не иначе как одной из защит психики, наряду с вытеснением, замещением, переносом и проч. И тогда человек как бы перекладывает начало развивающегося невроза на плечи неожиданно образовавшегося помощника и тем самым проецирует, например, в литературное творчество свой бред, фантазии, страхи, тревоги, волнения, то есть выплескивая таким образом содержимое бессознательного психики. И уже вполне закономерно, что все подобные характеристики получают герои его произведений. Отсюда замечу одно свое наблюдение: чем больше сумасшествие фантазии и воспаленного воображения было выражено в бессознательном, чем степень начинавшегося невроза или психопатических состояний была там заметнее и ощутимее, тем ярче и красочнее очерчены сами персонажи такого автора.
       А применимо к Кафке следует сказать, что он без сомнения принадлежал к тем самым "счастливчикам", обладающих даром перекладывать груз начинавшегося у них невроза на других, то есть наделяя симптоматикой своих заболеваний героев произведений, и при этом страшился этого, делая периодические попытки заменить необходимую потребность именно в литературном творчестве какими-то другими вариантами, пробуя порой просто не писать. Но это ему не удавалось. Насколько нам известно (а благодаря его "Дневникам" внутреннее состояние Кафки у нас как на ладони), все подобные попытки заканчивались еще большим (внезапным и нежелательным) обострением невроза. Невроза, в результате которого Кафка не мог, по его словам, ни спать, ни бодрствовать, ни читать, ни разговаривать, ни писать, и вообще резко и до боли невероятности своего печального существования у него вдруг пропадало и вовсе желание жить. Как раз на этот период относится всплеск особенно сильной меланхолии и желания смерти. Причем об одном таком замысле самоубийства как-то случайно узнал Брод и донес до сведения Юлии Кафки - его матери - тем самым неосознанно способствуя сближению (но только на миг) матери с сыном.
       В итоге, если Кафка и не хотел сочинять, то уже не мог иначе. А ведь помимо всего, своим литературным творчеством он отдалял от себя (отчасти заглушая) чувство вины, которое, наряду со страхами да кошмарами, было не иначе как следствием того невроза, во власти которого он находился. И уже тогда, именно это чувство вины не давало ему возможности остановится. Ибо лишь только на миг утихала боль осознавания его, как вновь требовало все новых и новых подношений в виде "согласованных друг с другом" строк, рождая новые фантазийные пертурбации героев произведений, каждый из которых теперь не только мучился и страдал от ощущения виновности в себе, но и всячески искал возможности хоть чем-то искупить свою вину. Но вот только методами для этого они пользовались иной раз настолько нелепыми (порой даже абсурдными до боли безысходности), что впору было задуматься: верят ли они сами что это приведет к тому, к чему они стремились? Землемер К. отчего-то обращает внимание то на глупую, в сравнении с его интеллектом, Фриду (готовую переспать с любым, представляющим из себя более-менее значительную личность), то на "зачуханных и ничтожных" сестер Барнабе: Амалию и Ольгу, отвергнутых всей деревней и живущих в своем собственном мирке неудачниц. А ведь тогда еще, пожалуй, была возможность для землемера К. задуматься, что не бывает все просто так. И с одной стороны, в лице Ольги и Амалии, Кафка показал некий "плачевный итог" тех, кто решил не поддаваться правилам, навязываемым толпой. Но уже с другой стороны, - именно в образе сестер Барнабе Кафка предполагал показать и кое-что другое. Например, становится понятно, что до поры до времени Амалия соглашалась играть по правилам. По крайней мере, не думала ни о какой конфронтации с односельчанами. Даже наоборот: вполне искренне желала подчиняться этим самым правилам. И тогда уже быть может тут таится причина всех бед. Ибо, пока таким как Амалия нужно затаиться, для видимости смешавшись с толпой безликих и ничтожных односельчан, Амалия выжидает. И как вроде бы иной раз даже охотно играет в их игры. Но как только предоставляется возможность возвыситься над ними, Амалия тотчас же решает не пропустить момент, и уже в характерной для мещанского сословия манере начинает "расталкивать всех остальных руками", желая просунуться "в окно удачи" первой. Дабы стать невестой (а в перспективе и женой) чиновника, переехать с ним в Замок, и уже оттуда, с недосягаемой для всех деревенских жителей высоты, точно также как и тупоголовые жены многих "важных лиц", взирать на других смертных. А ведь образ Амалии более чем собирательный. Именно так Кафка показал тех глуповатых особ, которые вовремя успев отдаться, не только выгодно выходят замуж, но еще и пытаются учить, зачастую, таких же недалеких как они, но не устроенных в жизни бывших подружек.
       Но в том-то и дело, что в своей вине герои произведений Кафки как будто и не спешат признаться. Йозеф К. так прямо и недоумевает: кто мог инсценировать начавшийся судебный процесс (ему хоть и оставили свободу передвижений, но находился-то он под следствием), и как-то совсем даже ирреально пытается искать правды в суде. Кстати, как раз тут и кроется ключ к пониманию тайны, заложенной в подсознании Кафки. Ведь уже как будто и все члены суда, и даже совсем незначительные клерки, да и, как помним, чуть ли не их жены, знают о начавшемся процессе. И даже с вероятностью знают - именно знают, а не догадываются - о его предполагаемом, суд то еще не состоялся, решении, то есть приговоре. Но вот никто из них не может ни предрешить судьбу Йозефа К., ни направить его к человеку, отвечающему за инсинуацию "дела". Дела, которое при желании вполне можно и закрыть - Кафка сам периодически намекает на "призрачность" правосудия.
       Но вот тут как раз и кроется начало заретушированной автором разгадки - Франц Кафка как будто сам не верит в то, что это можно все так просто разрешить. А значит и можно говорить о нежелательности для самого Кафки столь быстрого разрешения "загадочности бытия". И как таковой ответ ему не нужен. Ведь почти абсолютно все можно "разложить по полочкам", и тогда - наряду с открывающейся правдой - будет ясен и очевиден результат. И как будто и землемер К., и Йозеф К., да и тот же Карл Россман с Георгом Бендеманом (и от Грегора Замзы мы словно все время ожидаем того же) уже находятся на пути к цели (а цель - это истина, ответы на поставленные вопросы). Но в момент, когда финал приближается, Кафка (словно опомнившись), вновь до невероятности запутывает сюжетные нити романа. И уже в отблеске наслаиваемой друг на друга композиции мы вместе с главными героями внезапно понимаем, что все действительно вновь запуталось до неузнаваемости. Но в отличие от героев произведений Кафки (а ни К., ни Йозеф К., ни Карл Россман, ни Грегор Замза не смиряются, словно не замечая лабиринтного тупика прежних ходов, с маниакальной настойчивостью пытаясь отыскать новые пути и совсем не замечая, что все их действия служат не иначе как лишь только для оправданности самого движения: движения - для движения), мы начинаем понимать, что для Кафки и не может быть иного варианта. И уже здесь, наряду с его неверием в достижение истины, скрывается опасение прекращения страданий. Ибо если только прекратится подпитка его чувства вины, то уже и исчезнет она, эта самая вина. А значит все и прекратится. И уже тогда все это может означать, что может и жизнь придется строить несколько иначе - в согласии с новыми позициями.
       Но как раз подобного Кафка допустить никак не мог. И сидящий в глубине его подсознания страх (рождающий самые настоящие кошмарные ужасы), не позволял ему остановится. И Кафка отправлял все в новые путешествия своих героев, поддерживая в своем подсознании огонек чувства вины; именно того чувства вины, с которым теперь не только вынужден был жить, но и которое для него вообще означало жизнь.
       Не было силы, способной заглушить это разгоравшееся пламя. Ибо иначе означало бы сие, что найден некий универсальный способ. А раз так, то все грозило бы перейти в иную плоскость измерения, что почти неминуемо для Кафки означало появление какой-то новой и непривычной природы кошмара, стимулирование которого выполняло и поддерживало чувство вины, от которого вполне можно отталкиваться в попытке как абстрактных интерпретаций и разрешения внутриличностного конфликта, так и конфликта с внешним миром.
       И все же Кафка не был бы Кафкой, если бы ежедневно, ежечасно, ежесекундно не оправдывал подобные мучения своих героев - "правдивостью" своей жизни. И совершенно искренне сам себя загонял в угол, испытывая на себе (в гораздо еще большей, гиперболической степени) все то, что позже получали - по частицы души на каждого - его герои. А ведь именно чувство вины было нитью, связующей большинство поступков Франца Кафки. Да и сама его жизнь находилась в прямой зависимости от чувства вины. А все случавшиеся с ним неудачи в личной жизни, все эти его помолвки и расторжение оных, говорили лишь о том, что Кафка на самом деле очень боялся лишиться ощущения у себя этого чувства вины. И совсем ни при чем здесь было одиночество. Да и что такое одиночество? Одиночество было лишь как следствие вины. Ибо, ощущая на себе постоянное давление груза ответственности за совершаемые поступки и оттого мучаясь еще больше, Кафка не пытался выправить ситуацию, словно опасаясь, что в этом случае исчезнут причины - вину подкрепляющие.
       А значит не в чем будет себя корить. Что было для Кафки непривычно. И потому он бессознательно провоцировал, всячески вызывая у себя это чувство вины. Ведь только тогда в нем заглушались силы, способствующие бунту и борьбе. Но вот сколь недолговечно было такое состояние, можно судить хотя бы потому, что в поведении и Йозефа К., и землемера К., и Карла Россмана - проявляется бросающаяся в глаза и пугающая своей откровенной выраженностью агрессивность. Причем, что еще более удивительно, те, на кого, казалось, была обращена эта агрессивность, те, которым и Карл Россман (сцена на пароходе, дома у дяди, в отношении периодически случавшихся бунтов с друзьями-бродягами - Робинсоном и Деламаршем), и Йозеф К. (одна из первых встреч с адвокатом, "диалоги" в здании суда, первая встреча со служителями суда у себя дома, и проч.), и землемер К. (конфликты, особенно первый, на постоялом дворе, в школе, со своими помощниками) обращают свой гнев (больше похожую на вспышку ярости) - наоборот, как-то странно и непривычно для нас реагируют на явный обвинительный взрыв негодование в свой адрес (или словно не замечая его, или же невероятно сникая и переживая, раскаиваясь в том, что могли чем-то вызвать негодование других).
       И уже как раз тут, в таком поведении действующих лиц произведений Кафки проявляется подсознательное убеждение самого автора в лживости чиновничьи-бюрократических вывертов сознания, и тем самым как бы проявляется его бессознательное неверие в разрешимости - в нужную для него сторону - происходящих конфликтов. Словно неким таинственным образом демонстрируется неумелая и неуверенная попытка обмануть природу конфликта, нарушив закономерность причинной связи. Да и сам Кафка как бы спешит - после высказанной его героями агрессии - занять их мысли чем-то иным, словно опасаясь: а вдруг изменится мир? Вдруг обернется в его сторону, неожиданно признавая уместность высказанных обвинений?
       И тогда - невероятная в своей поспешности - появляется новая композиционная картинка. И все происходящее заставляет на миг забыть о недавнем. Ибо вновь перед нами какая-нибудь гениально заретушированная символика абсурда, а - окунаясь в мир новых иллюзий - мы словно окунаемся с головой в ледяную пропасть наслаиваемых друг на друга лабиринтов событий, когда начинает казаться что ничто не сможет нас вывести обратно из этого мира фантазий и подсознательных сновидений на яву.
       А может это мы сами не желаем покидать этот мир? Мир фантазий и кошмаров разума. Мир Кафки, в который он пустил нас, попросив в замен лишь согласия с ощущением ирреальности происходящего. Ведь только раз услышав симфоническую трансцендентальность сюжетных композиционных и стилистических аккордов произведений Кафки - уже не можешь так просто выбраться назад, в другой мир. Словно подсознательно понимая, что тебе там не будет хватать именно последовательности (в своей сумбурной значимости) ходов утраченных иллюзий. Но мы как будто и не против.
      
      

    Эпилог

       Наше общение с Альбертом подошло к своему логическому завершению. Больше ни он мне, ни я ему были не нужны. Очень надеюсь, что каждый из нас пойдет своим путем. И пусть то, что это будет за путь, никто из нас до конца не знал, но я очень верил, что Альберт сможет уверенно адаптироваться в этой жизни и в дальнейшем не совершать ошибок. Впрочем, разве от всех ошибок можно подстраховать себя? Пожалуй нет. И уже тогда, пусть хотя бы те знания, что он вынес после общения со мной, помогут ему хоть как-то... хоть как-то ему помогут. А иного ведь и не дано. Не правда ли?..
      
      

    Вместо послесловия

       На прощание с Альбертом, со словами о моей вере в то, что будет хорошо, если это поможет ему в поисках истины, я передал ему одно из своих эссе о творчестве Кафки: "Франц Кафка. Заложник творчества". С позволения читателей, это эссе я практически полностью привожу и в этой книге. Если кто прочтение его считает излишним, просто не читайте. Роман завершен.
      

    Франц Кафка. Заложник творчества

       Может и не было бы столь категоричным заглавие моего эссе, если бы не являлось все это неким апофеозом суровой правды. А сама незыблемость истины утверждения базируется на трех китах: неврозе, творчестве и спокойствии обычной жизни.
       И уже как бы то ни было, последнее в этом списке (спокойствие...), как ни странно именно то, чего Кафка всячески старался избегать. И постоянно от него открещиваясь, бросал себя в огонь окутывавшей его страсти - невроза. А оказалось все это ему необходимо для одного - для творчества!
       Два слова из чего складывалось его творчество. Свой первый поэтический опыт (несколько десятков произведений) Франц Кафка безжалостно сжег. Огню подверглись и его ранние рассказы (один или два из них сохранились, загадочным образом оказавшись у друга и душеприказчика Макса Брода). Кстати, не только Кафка уничтожал свои произведения. Один из романов Набокова - отвергнутый издателями - оказался в корзине. Потом, правда, был извлечен из нее, доработан, и прошелся в славе нашумевшего и узнаваемого образа по всем цивилизованным странам. А известности С. Кинга вообще предшествовало то, что его жена нашла в корзине выброшенный мужем роман да отнесла его в одно из издательств. Ну, о Гоголе мы уж не говорим. Что до Кафки, то вероятно его жесту предшествовало то, что в собственном познании мира он встал на более высокую ступеньку. Как известно, в среднем каждые пять лет в каждом из нас происходят те изменения, которые свидетельствуют о духовном росте личности. Сей факт необратим и складывается он из достаточно большого числа характеристик; причем собственное стремление только в еще большей степени способствует отрыву восприятия себя в новом облике от прежнего. И уже оглядываясь назад с позиции новых ощущений, Кафка посчитал, что в чем-то его прежние размышления были "недостойны" его нынешнего, сегодняшнего состояния. А значит...
       Впрочем, еще можно найти оправдание в неврозе. Но в том-то и дело, что существует два типа людей: одни, которыми управляет невроз - и в конечном итоге эти люди заканчивают жизнь или самоубийством или в образе "городских сумасшедших", и другие - те, которые управляют неврозом и лишь иногда, в зависимости от обстоятельств, отдают себя "на откуп" этому самому неврозу. При этом постоянно держа руку на пульсе, в готовности тотчас же вернуться обратно. Это так называемые игроки. Игроки в сознательные игры. Причем, другой вопрос, что иной раз их игра все же вынужденная. А порой они и заигрываются. Но, как говорится, факт остается фактом. И уже тогда подобные личности становятся нам интересны хотя бы потому, что именно к ним принадлежал Кафка. И тот его выдуманный образ, в котором он так или иначе находился, подменяя себя истинного - другим, ненастоящим, для нас теперь будет более чем любопытен. И тогда уже для понимания сего факта будет вполне оправданным и необходимым взглянуть на Кафку с позиции содержания бессознательного его психики. И быть может еще в большей степени, - с позиции того, что питало это самое бессознательное. А значит так или иначе следует коснуться его увлечений. И уже мы заметим, что помимо философии Кьеркегора, в подсознании Кафки какое-то особое место отводилось и Достоевскому (не только произведения которого Кафка прекрасно знал, но порой цитировал и воспоминания современников Федора Михайловича, а также его дневники и письма) и Флоберу (творчество которого Кафка невероятно любил и всегда ставил в пример работу того "над словом").
       Однако, по всей видимости, и Бальзак, и Стриндберг, и Гамсун, а также Герцен, Платон, Толстой, Гете, да и ряд менее известных сейчас писателей, "отдавая Кафке свои мысли", точно также (подсознательно) влияли на структуру его бессознательного. И тогда уже почти наверняка, одной из возможностей творчества становится некая комбинированность информации. Другими словами, возможно рождение некой новой величины находящейся в симбиотической зависимости между какой-то новой информацией и той, которая ранее уже имелась в бессознательном. Что в итоге дает возможность, собственно, и творить, создавая литературные произведения (то есть представляет собой получение некоего "конечного продукта"). А конечный творческий продукт творчества зависит как от того что уже было, так и от того, что находится в бессознательном в данный момент. При этом само бессознательное формируется посредством информации, получаемой человеком в течении определенных этапов жизни. И тогда уже этот новый, отчасти бессознательно выдуманный Кафкой образ, в котором он находился, - и влиял теперь на отбор произведений, достойных его нового облика. И как бы то ни было, уже именно от этого нового образа (который можно назвать маской), нам следует отталкиваться в стремлении в полной мере осознать (зачастую неосознаваемую им самим) мотивацию поведения Франца Кафки.
       Что же до вопроса на чем базировалось его творчество, то, помимо всего только что перечисленного, заметим, что основополагающую, а быть может даже и направляющую роль играло то его состояние, которое мы именуем не иначе как невроз. И чуть обходя стороной саму симптоматику образования невроза, заметим, что одной из причин появления у Кафки невроза (как, впрочем, и у всех остальных, если рассматривать первопричину возможности возникновения), - были отношения с отцом. (Эдипов комплекс, так сказать, в классическом Фрейдовском варианте). И тогда уже одним из ответвлений невроза был комплекс вины, всячески подогреваемый и лелеемый Кафкой. Именно этим ощущением виновности Кафка был подгоняем в творчестве (в подсознательной мотивированности необходимости работы; причем сама работа рассматривалась в контексте избавления от невроза). А сама возможность творчества заключалась в стремлении избавиться от вины (а значит и от невроза); ибо именно при таких обстоятельствах проявлялась одна из защит психики - сублимация. Вообще, суть защит психики в том, что нереализованное либидо (либидо - психическая энергия) пытается пройти в сознание, но наталкиваясь там на одну из подобных защит - находит выход в чем-либо ином. В случае с Кафкой, эта некогда негативная энергия (приводящая к неврозу, психозу и прочей симптоматики психических расстройств) сублимируется в творчество. И тогда уже, чем сильнее была попытка начала невроза, тем больше и активней будет человек творить, писать, создавать литературные произведения.
       Вернемся к мысли заглавия: Кафка заложник творчества. Почему? Да потому что он был вынужден постоянно провоцировать существование у себя невроза (ни в коем случае не стремясь от него избавиться), ибо только это было гарантом того, что он мог сочинять литературные произведения. И стоило ему только отдалиться от этой правды, попробовать скрыть ее, как тут же вроде как и уже исчезнувший невроз давал о себе знать с новой силой. И проявлялось это таким ужасным для Кафки образом, что у него пропадали способности к творчеству.
       И именно на это время приходятся его мольбы в дневнике, где Кафка отмечал что "не в силах спать" и "бодрствовать", в наивности и печали спрашивая себя, неужели, мол, и правда, что талант его иссяк?!.
       Более того, словно в подтверждении этого, для Кафки были характерны длительные простои в работе. Иной раз затишье продолжалось не только днями и неделями, но и растягивалось на целые месяцы. Месяцы, грозившие перейти в годы. Пока, словно опомнившись, он не начинал вновь вызывать уже знакомые ему чувства. Чувства, которые были неминуемыми следствиями невроза (а ведь это и кошмары, и фобические состояния, и различные тревожности, и неуверенность, столь характерная для Кафки).
       И уже так или иначе, именно это все вместе способствовало началу попыток избавления от невроза. Попыток, находящихся в некой симбиотической зависимости с возможностью творчества. (Как факта). И осознав все это (прежде всего, вероятно, подсознательно прослеживая вездесущие закономерности "начала и конца"), Кафка раз навсегда сделал свой выбор.
       И он уже не станет впредь стремиться избавиться от своих кошмаров. Даже наоборот, будет всячески удерживать их подле себя. Ибо это было единственной возможностью творить. А для Кафки значит и вообще существовать! Жить!
       И как бы вновь апофеозом звучит речитативный выбор ужасающей по сути реальной действительности. Но в том то и дело, что Кафке словно и не оставалось иного выбора. Он стал заложником своего творчества. Ибо уже сама возможность творчества находилась в прямой зависимости с существованием невроза. От которого, как оказалось, и не нужно было избавляться...
       Общий вывод.
       В ходе исследования личности и творчества австрийского писателя Франца Кафки было не только выявлено наличие у Кафки особого рода невротических состояний, но и установлено, что сублимация (как одна из защит психики) играла значительную роль в характере творчества Кафки так как этому творчеству способствовало.
       Используя для анализа личности и творчества Кафки психоаналитическую теорию Фрейда, было найдено отражение в мотивационных поведенческих мотивах как самого Кафки, так и героев его произведений, существование всех основных психоаналитических концепций разработанных Фрейдом. Например, исследуя влияние Эдипова комплекса, установлено, что Франц Кафка, не только всю свою жизнь находился под влиянием отца, но и всячески стремился из-под этого влияния выйти. Один из способов показать значимость перед отцом и тем самым высвободиться от его авторитета, стать на один уровень с отцом, Кафка видел в литературном творчестве. Как вариант попытки высвобождения Кафка использовал переключения на новый сексуальный объект, которыми в жизни Кафки были его невесты, но ни с одной из них он так и не смог соединиться в браке. Подтверждение существования Эдипова комплекса, а равно отыгрывание содержимого бессознательного психики в героях произведений, явно демонстрируется в рассказах и новеллах Франца Кафки. Достаточно характерны в этом отношении, два самых известных рассказа Кафки: "Превращение" и "Приговор". В них противостояние главных героев - Грегора Замзы ("Превращение") и Георга Бендемана ("Приговор") заканчивается их смертью. Стремление высвободиться из-под влияния отца продемонстрировано Кафкой на страницах романов "Процесс" и "Замок". А в романе "Америка" родители вообще избавляются от сына - отправляя его на пароходе из Европы в Америку, словно освобождаясь от притязаний подростка, личность которого явно осталась психически инфантильной.
       Рассматривая влияние такой инстанции психики как "Сверх-Я" (Супер-Эго), можно сделать заключение, что цензура психики Франца Кафки была столь сильна и значительна, что чувство вины, образованное вследствие влияния "Сверх-Я", до конца жизни довлело над Кафкой, подчиняя себе и вынуждая приносить все большую и большую искупительную жертвенность. Кроме того, чувство вины служило следствием влияния на Кафку Эдипова комплекса.
       Также следует предположить, что чувство вины всячески противилось существованию в жизни Кафки его возлюбленной - Фелиции Бауэр, с которой за пять лет отношений (за это время произошли две помолвки и столько же расторжений оных) не только не соединился в браке, но и суммарное время, проведенное вместе, не превышало нескольких месяцев.
       Будучи невероятно совестливым человеком (совесть - одна из причин влияния "Сверх-Я") Франц Кафка переживал, что вынужден обманывать нелюбимую женщину (которую он использовал в роли музы). Кроме того можно предположить наличие у Кафки латентных (бессознательных) садомазохизма и гомосексуальности. Первое подтверждалось в том числе мучительным стремлением удержать и подчинить своей власти Фелицию (равно как и других возлюбленных), насаждению своего влияния на них, и в тоже время испытыванием страдания от того, что должен играть роль возлюбленного; тогда как Кафке в большей мере (и он сам не раз говорит о том), было желанно одиночество. Стремлением к одиночеству, отчужденности от жизни, проникнуты также и почти все произведения Кафки. Особенно характерна в этом плане новелла "Нора", где Кафка предстает в образе некоего существа, стремившегося поглубже уйти в землю, чтобы избежать общений с кем бы то ни было. Что касается латентной (скрытой) гомосексуальности, то на основании работ Фрейда, московского академика-сексолога И.С.Кона, и сочинений самого Кафки, было установлено о бессознательное существование у Франца Кафки подобного рода девиаций. Кроме того латентная гомосексуальность служила образованию у Франца Кафки чувства вины, несомненно подпитывая существование ее.
       И латентной гомосексуальностью и латентным садомазохизмом проникнуты романы Кафки "Замок" и "Америка", где всегда, наравне с главными героями, присутствуют и помощники, над которыми землемер К. ("Замок") и Карл Россман ("Америка") всячески издеваются, избивая их и подчиняя своей воле. Сами же страдают и от женщин (которые всегда выставлены Кафкой в самом неприглядном виде), и от самой жизни (чиновников, судей, и т. п.). А в рассказе "В исправительной колонии" вообще во всей красе показана казнь (длившаяся двенадцать часов), подготовка, ожидание ее, и прочее, причем создается впечатление что сам Кафка давно уже отпустил свое бессознательное, наслаждаясь произведенным эффектом (от пыток заключенного и смерти офицера-палача).
       Ну и конечно же на основании анализа многочисленных источников было выдвинуто предположение о существовании у Кафки невроза, который служил причиной образования страха, беспокойств, тревожности, неуверенности и тем самым способствовал творчеству, которое становилось возможным в результате сублимации - как одной из форм защиты психики, защиты сознания - от господствования бессознательного; сублимации, благодаря которой достигается катарсис, то есть очищение. Именно отчужденность героев произведений Кафки, их стремление к отрешенности и страдания от внешнего мира проявляется в рассказах: "Верхом на ведре", "Блюмфельд, пожилой холостяк", "Перед Законом", "Мост", "Коршун", "Супружеская пара", "Семейный врач", "Описание одной схватки", "Голодарь", и др.
      
       Сергей Зелинский
       Октябрь 2016 год.
      
      
       No C.А.Зелинский. Случайная история.
      
      
  • © Copyright Зелинский Сергей Алексеевич (s.a.zelinsky@yandex.ru)
  • Обновлено: 31/10/2016. 282k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Связаться с программистом сайта.